ну я хз, батя курит по несколько пачек примы в день

Есть в скандинавской мифологии некое загадочное существо. Его принято называть Братан. Он спустился на Землю больше тысячи лет назад, чтобы странствовать там, где расположена сегодняшняя Норвегия.

Могучий, он помогал крестьянам очищать от камней скупую на урожай почву, щедро угощал их хмельным квассиром, и гладил рукой по щеке больных, отчего те немедленно выздоравливали.

Братан в переводе с древнегерманского означает Ласковый.

Но однажды Братан взъерепенился. Потому что два неуемных конунга с дружинами носились друг за другом по полям,норовя перерезать друг другу глотку.

Это бы не беда - пусть тешатся!

Но они вытаптывали посевы на земле, которую крестьяне из последних сил стремились сделать плодородной.

И тогда Братан ударил своим мечом в било, собирая крестьян на сход.

Пришли все. Вот только конунги немножко запаздывали. Наконец, явились и они - в блеске доспехов, в окружении дружин.

- Вы больше не будете топтать поля, - сказал конунгам Братан.

- Ты шутишь? - возмутились конунги. - Чтобы ты и твои крестьяне указывали нам, воинам, как жить?

Братан не ответил. Но пальцы его крепко сжали рукоять меча. И крестьяне. Они плотным кольцом окружали Братана. И в руках у них тоже были мечи.

- С этого дня, - сказал Братан конунгам. - ваши скачки по полям прекращаются. Если же вам вздумается их повторить, то крестьяне соберутся вместе, выловят вас и попросту повесят. Уразумели?

Конунги кивнули.

Топтать поля никто из них больше не осмелился.

Никогда.

А Братан... Он делся куда-то. Он исчез!

- Может, в горы к гномам ушел, - говорили одни.

- А может в небеса, в Валгаллу - пировать с Одином, - говорили другие.

- Да нет же! - спорили третьи. - Он просто сменил обличье!

И всё еще бродит по Земле Братан, помогая людям осознать, что вместе они - сила, способная справиться с любым злом.

Я стригусь рекордно редко, но как только сажусь в парикмахерское кресло, сразу что-то происходит. Любая парикмахерша знает, что если мужчина идет стричься, то он уже сожалеет о потерянном времени. Если хотя бы не развлекать его во время стрижки, то он больше в жизни не придет. Лучшую парикмахершу из всех, каких я знал, звали Виктория, и мне нравилось называть ее полным именем. Минимум макияжа, джинсовые шорты, талия и бедра в точности как у жены кролика Роджера. Мощные желваки, скулы в нужной диагонали, умеренно широкие зубы — все в ней было как нужно. Виктория работала в парикмахерской на Васильевском острове, недалеко от бистро «Алиса», над которым я снимал комнату в коммуналке.

Чтобы я всегда приходил только в ее смену, Виктории было бы достаточно просто стричь меня. Впрочем, при определенных обстоятельствах можно было обойтись и без этого.

Когда я в один из первых раз сел в ее кресло, и она взяла в руки опасную бритву, и посмотрела из-за моей спины через зеркало, и сверкнула лезвием у моего горла, и спросила на кого я работаю, у меня просто не мог не встать.

— Это ты работаешь, — сказал я. — Я плачу.

Тогда она приступила к делу, попутно расспрашивая меня о вибрациях.

— Не правда ли интересно, — говорила Виктория. — Что во всем, что любит человек, присутствуют вибрации.
— Вибрации?
— Да, вибрации. Мы любим все ритмичное, размеренное. Музыка, океаны, секс, рев мотора любимой машины. Вибрации.
— Это из-за биоритмов. Мы живем в очень ритмичной среде: сутки, месяцы, времена года, эпохи. Все повторяется.
— Кто-то меряет время годами, а кто-то — музыкальными альбомами, — сказала Виктория, включив радио, какую-то регги-радиостанцию.
— А кто-то походами в парикмахерскую, — сказал я.

И вот Виктория берет машинку для стрижки и вибрации наполняют мою черепную коробку. Когда машинка сменяется ножницами, я спрашиваю:

— Помнишь, что ты делала ровно год назад в этот же самый день?
— Вероятнее всего, мчалась с горнолыжного склона в Швейцарских Альпах вблизи Монтрё.
— Серьезно?
— Конечно, нет. Я парикмахер. Так что либо я работала здесь, либо подрабатывала по вызову.
— Парикмахером?
— Разумеется.

Кончик моего правого уха летит на пол.

— А я всегда запоминаю, что делал в этот же день год назад. Это очень важно, чтобы понять, не стало ли хуже.
— И что ты делал год назад?
— Год назад я пришел к своему товарищу, знаменитому кручёными усами, и сказал, что в будущем ему стоит позаботиться о том, чтобы стать министром культуры.
— А он что?
— Сказал, что скорее трахнется со слоном, чем свяжет свою жизнь с политикой. Сказал, скорее переедет из центра в Автово, чем станет министром культуры.
— Вот сноб.
— Ужасный сноб. Недавно не поздоровался со мной. Потом сказал, что я в тот момент был не в трэнде, поскольку ел шаверму, представляешь?
— Дичь, — улыбается Виктория.
— Он сейчас ведет литературные вечера, где современные поэты читают Маяковского. Называются «iCloud в слаксах».
— Никогда не слышала. Поэзия мне нравилась только в юности, когда я была сатанисткой.

Я вслушиваюсь в щелчки ножниц.

— Забавно.
— Что?
— Мне послышалось, будто ты сказала, что была сатанисткой.
— Когда мне было шестнадцать, разумеется, была.
— Ты хочешь сказать, что ходила на кладбище с подружками, вы там чертили пентаграммы, пили вино, менялись трусиками, воскрешали мертвых?
— Мы уже тогда знали, что пентаграммы — это ерунда. Все остальное верно.
— Хорошо. А то я уж было решил, что мои волосы пойдут на ритуальные цели.
— Нет, отдам их таксидермисту, как обычно. Подправит ими какого-нибудь сурка или лося.
— Большая честь для меня. А ты в юности и в гороскопы верила?
— Конечно. Пока однажды не прочитала, что овнов ждет открытие многообещающих финансовых перспектив.
— И как прошло открытие?
— Я задумалась об этом предсказании при сходе с эскалатора, и он зажевал мою подошву. Пришлось бежать до института босиком. А позже в тот же день я потеряла девственность. Этот случай научил меня не забивать голову всякой ерундой, тем более я даже не овен, а скорпион.
— Я недавно увидел вакансию редактора в журнал о зодиаке и эзотерике. Главным требованием было «Верить в сверхъестественные явления и магию» Позвонил им, спросил, можно ли записаться на собеседование, а они ответили, что собеседования у них проводятся удаленно, в астрале.
— А ты что? — серьезно спрашивает Виктория.
— Я попросил уточнить время связи и на какой частоте работает их хрустальный шар. В итоге они сказали, что свяжутся со мной во сне, до сих пор жду.
— Обидно, возможно, это была работа твоей мечты. А сейчас ты где работаешь?
— У меня игрушечная фабрика.
— Своя фабрика игрушек?
— Своя игрушечная фабрика. Бывшая жена забрала еще не все вещи, осталась сынишкина игрушечная фабрика.
— Ты ведь не только что это выдумал?
— Нет, гораздо раньше.
— Ты из тех людей, которые никогда ничего не говорят серьезно? — спрашивает она.
— Я из тех людей, для которых есть вещи серьезнее реальности.

В зеркале отражается один из плакатов с жеманными самцами-моделями. Я спрашиваю:

— Что ты думаешь о запрете пропаганды гомосексуализма?
— Думаю, что мы испытываем слишком много ненависти к людям, отличающимся от нас, хотя ее стоило бы поберечь для тех, кто на нас похож.
— Ты бы понравилась Буковски.
— Откуда тебе знать?
— Я прочитал все его книги.
— Даже стихи?
— Стихи — нет. Нельзя быть мастером прозы и при этом писать хорошие стихи. Он сам говорил, что стихи — это пустой жанр.
— Зачем тогда он их писал?
— Ему нравились чтения. Он обкуривался, напивался, читал свои отвратные стихи, люди ему аплодировали, просили автографы, потом он получал деньги, и вот — новый рассказ готов. Ну и еще он всегда охмурял пару слушательниц, чтобы рассказ был не без сальностей.
— Ты бы Буковскому не понравился.
— «Буковски» не склоняется.
— Ты бы Буковски не понравился.
— Почему?
— Потому что этому сукиному сыну нравились только бухло, бабы и Хемингуэй, — сказала парикмахерша, и у меня снова встал.
— Тебе нравится Хемингуэй? — спросил я.
— Мне нравится, как он пишет про войну, но не про мирное время. Как только у него над головой не свистят пули, как в «По ком звонит колокол», он сразу становится невыносимым занудой, который шляется по ресторанам, выкаблучивается при выборе вина и злоупотребляет формулировкой «Любили друг друга всю ночь», — Виктория театрально закатила глаза. — Как, например, в «Празднике, который всегда с тобой».
— Точно. Начинал читать «Прощай, оружие» с надеждой, что прощание состоится в финале. А tenente на первых двадцати страницах поймал коленями вражеский снаряд и лег в госпиталь. Чуть поправился и начал выкаблучиваться при выборе вина, соблазнять медсестер, хамить на ипподромах…
— Я все равно считаю, что это хорошая книга.
— Спереди не убирай длину, просто подравняй.

Однажды я спросил у Виктории, почему она работает парикмахером.

— Коплю деньги, чтобы открыть школу танцев на пилоне, — было ее ответом. — Не хочу брать кредит, лучше воспользуюсь правилом трех пи: потерпи, накопи и купи.
— Выходи за меня, — должен был сказать я.

Вместо этого я рассказал ей, как южные корейцы пересылают северным флешки со статьями из Википедии посредством воздушных шаров. А она сказала, что раньше думала, будто фундаменталисты — это те, кто заливает бетон в котлован. А я сказал, что идиома «Много будешь знать — скоро состаришься» — это не просто фигуральное выражение или шутка, а самый настоящий факт, и Виктория со мной согласилась, открывая горячую воду, чтобы вымыть мне волосы.

Я вышел из парикмахерской и понял, что голоден. Зашел в KFC на Среднем проспекте, заказал боксмастер и чай. Кассирша была недурна собой, но к сравнению с парикмахершей допущена не была. Она извинилась передо мной, поскольку заказ готовили долго, а я сказал:

— Ничего страшного. Сократ говорил, что лучшая приправа к пище — это голод.

Она сказала:

— Что Сократ?

Я повторил. Она сказала:

— Что вы имеете в виду?
— Забудьте.

Когда бутерброд приготовили, чай остыл. А через пару недель помещение парикмахерской выкупили, сделали там ремонт и открыли филиал какого-то оранжевого банка. Больше я никогда не встречался с Викторией. Возможно, мне стоило бы стричься почаще.