>>147850218
- Саша, снимай куртку! – строгий голос Виктора Михайловича заставил внука вздрогнуть и затравленно оглянуться.
- Сними ее, боже, ну что за проблемы? – недовольно пробурчал Михайлыч. Иногда эта строптивость внука его бесила. А все из-за его матери-тряпки, вышедшей замуж за такого же рохлю.
Своего «сына» Виктор Михайлович не взлюбил сразу, как и его любимую фразу про «жизненные процессы». Деду всегда хотелось пнуть ему под сраку кирзачом, когда отец его внука справляет свои эти самые процессы.
- Ну и зловоние. – скривился дед, принюхавшись к зловонию, исходящему откуда-то из кожаных недр куртки внука.
- А мне похуй. – огорошил внук.
Виктор Михайлович замер. Тяжело вздохнул. Стерпел. Во время войны именно такие неряхи и служили рассадником блок и вшей.
- О. Ишь как. Надо снять с тебя куртку! И почистить, простирнуть чуть-чуть! – Михайлыч коснулся лацкана куртки, но вляпавшись во что-то липкое и пахучее, с отвращение отдернул руку. Пустые глаза внука затравленно следили за его движениями. – Давай, снимай!
- Не хочется! – буркнул паренек. И чутье старого ветерана подсказала деду, что тут дело не чисто.
Еще эта постоянно вякающая шавка действовала на нервы. Виктору Михайловичу никогда не нравилась эта дрянь, так непохожая на их умных псин, что не раз выручали простых солдат, вытаскивая их с поля боя, или бросались с зарядом под серые многотонные туши вражеских танков.
- Ну, давай по-мужски! – Виктор Михайлович протянул ладонь внуку, предлагая посоревноваться в армрестлинге. - Если положишь мою руку, то не снимем, если я положу – снимем.
- Не сниму! – буркнул подросток, зачарованно глядя на жилистый и крепкий кулак деда. На внешней стороне ладони виднелась полустертая татуировка в форме якоря.
- Ну, давай! – пересиливая себя, Дед снова коснулся ткани куртки и подавил рвотный позыв, когда до него донесся запах давно немытого тела.
- Все равно не сниму! – внук ехидно оскалился глядя на деда. И Виктор Михайлович едва подавил желание врезать кулаком по этой сытой улыбающейся морде.
- Ну, тогда я ее порву! – Виктор Михайлович перешел к решительным действиям и ухватился за рукав кожанки. Чувство опасности взвыло. - Рвать?
- Рви! – равнодушно буркнул внук, но его глосс дрожал от волнения. – Четыреста пятьдесят гривен потом будешь отдавать бабе.
«Ах ты сученок, да я таких как ты пачками из нагана кончал!» – вспыхнул дед
- Ну, давай сниму! – сжалился дед над несомненно дорогой для его внука вещью и попытался стащить кожаную тряпку с плеча подростка.
- Нет! Нет! – сдавленно промычал Сашко и принялся вырываться.
Чувство опасности взревело. И дед решил сбавить напор и попытаться разобраться в своих чувствах. Он знал, но боялся поверить, что сейчас, спустя более полувека...
Внук отбивался от всех попыток стянуть с него куртку, и Виктор Михайлович понял – скорее всего, разгадка в вещи, что лежит во внутреннем кармане куртки. Возможно это сигареты, или… не дай бог… наркотики?
- Рви! – внезапно успокоившийся внук протянул руку, но в глазах его что-то блеснуло. Дед решил держать ухо востро. Именно это позволило ему выжить там, где погибли другие.

Сгнившая, вонючая, расползающаяся под пальцами, кожа куртки легко рвалась.
Сначала показалось бледное до синевы отекшее запястье, затем пришел черед предплечья – чисто. Но когда дед начал рвать ткань на плече внука, тот начал вырываться.
Виктор Михайлович крепко держался и, несмотря на усилия подростка, бывший боевой офицер смог-таки разорвать ткань. И тут же ошарашено замер, не отпуская, впрочем, бьющегося внука: на него с бледной кожи хмуро смотрел единственным глазом черный орел, сжимавший в руках терновое очко, внутрь которого была вписана свастика.
- Ах ты, сука! – взревел старик. Впрочем, это был уже не старик, а капитан Виктор Пичюжкин, орденоносец ордена Ленина, участвовавший в мае 45-го в битве за Берлин, и оставивший надпись «Гитлер-Хуй» на одной из колонн Рейхстага.
И фашист напротив него это понял. Ублюдок начал вырываться, но куда ему – молодому выкормышу гитлерюгенда против боевого офицера.
Виктор вновь ощутил тяжесть кобуры с наганом на своем поясе. Лишь бы дотянуться и забить фашитскую тварь своим верным наградным оружием.
Фашистская мразь ударила его ногой в живот, но капитан стерпел, хотя пустующий вторые сутки желудок противно заныл. Враг не должен был заметить слабости офицера красной армии.
- Тихо… Тих… Тихон – донесся откуда-то издалека тоненький голос радистки Людочки. И Виктор радостно улыбнулся – она не мертва! Это не ее тело насквозь прошил вражеский пулеметчик во время переправы через Вислу! Это был сон! – Тихон, на помощь командиру!
И красный офицер с удвоенной силой принялся мутузить серую гадину, ошибочно принявшую облик человека. Еще чуть-чуть и подойдут свои, повяжут эту сволочь и доставят в штаб, где особист из СМЕРШа товарищ Кузьмичев лишь коротко кивнет головой, выражая благодарность, и примется за допрос пленного языка.
-Аааа! – полурык-полукрик боли вырвался из луженой шнапсом глотки фрица, когда капитан Пичюжкин сорвал погоны с его серой формы. – Нет! Нет!!!
Подошли свои, и окружили гитлеровца. Тут была и радистка Людочка, сжимающая в своих полненьких ручках ППШ, и высокий крепкий Саша, хмуро глядящий на беснующегося крысеныша, и неразговорчивый Тихон, у которого фашисты сожгли всю семью в собственном доме. И многие другие, и у каждого был собственный долг к многоголовой фашистской гадине.
- ААа! – взвыл сопляк и попытался вырваться, но был перехвачен Сашей, и повален на землю.
- Кончай его! – раздались крики.
- Саня, выбей этой суке зубы! – злостно гоготнул Тихон. Из толпы засвистели. Людочка нахмурилась и ее пальчик лег на пусковой крючок.
- Я сам! – голос капитана легко перекрыл гвалт. И офицер потянулся к своему нагану, но на его месте была лишь пустота.
И все ушло.
Лишь на тахте продолжали дергаться и переплетаться два тела: сына и внука.
Виктор Михайлович молча стоял.
А капитан Пичужкин понял, что его война не закончилась тогда в мае 45-го. Она закончится сегодня, когда он, сходив домой за верным ИЖаком, вернется обратно и накормит черного орла зарядом картечи.