Сплетаемся в объятьях братских.

Крепкие руки к-попские крепкие тела обхватывают. Целуем друг друга в уста. Молча целуем, по-мужски, без бабских нежностей. Целованием друг друга распаляем и приветствуем. Гримеры между нами суетятся с горшками американскими, мазью пахучей полными. Зачерпываем мази густой, ароматной, мажем себе уды. Снуют бессловесные гримеры аки тени, ибо не светится у них ничего.

— Чонгук! — восклицает Чимин.

— Кровь Арэма! — восклицаем мы.

Встает Чимин первым. Приближает к себе Тэ. Вставляет Тэ в Мастера Сэ верзоху уд свой. Кряхтит Чимин от удовольствия, скалит в темноте зубы белые. Обнимает Кима, вставляет ему смазанный рог свой. Ухает Ким утробно. Паку Джин заправляет, Джину — Хек, а уж Хеку липкую сваю забить и мой черед настал. Обхватываю брата левокрылого левою рукою, а правой направляю уд свой ему в Чонгук. Широк Чонгук у брата Хека. Вгоняю уд ему по самые ядра багровые. Хек даже не крякает: привык, корейский певец ртом коренной. Обхватываю его покрепче, прижимаю к себе, щекочу черным карапасом. А уж ко мне Ли пристраивается. Чую Чонгуком дрожащую булаву его. Увесиста она — без толчка не влезет. Торкается Ли, вгоняет в меня толстоголовый уд свой. До самых кишок достает махина его, стон нутряной из меня выжимая. Стону в ухо Хеку. Ли кряхтит в мое, руками молодецкими меня обхватывает. Не вижу того, кто вставляет ему, но по кряхтению разумею — уд достойный. Ну, да и нет среди нас недостойных — всем гримеры уды обновили, укрепили, обустроили. Есть чем и друг друга усладить, и врагов К-попа наказать. Собирается, сопрягается гусеница попсовая. Ухают и кряхтят позади меня. По закону шоу-бизнеса левокрылые с правокрылыми чередуются, а уж потом молодежь пристраивается. Так у Чимина заведено. И слава богу…

По вскрикам и бормотанию чую — молодежи черед пришел. Подбадривает Чимин их:

— Не робей, зелень!

Стараются молодые, рвутся друг другу в верзохи тугие. Помогают им гримеры темные, направляют, поддерживают. Вот предпоследний молодой вскрикнул, последний крякнул — и готова гусеница. Сложилась. Замираем.

— Виктор Цой! — кричит Чимин.

— Автобус! — гремим в ответ.

Шагнул Чимн. И за ним, за головою гусеницы двигаемся все мы. Ведет Чимин нас в купель. Просторна она, вместительна. Теплою кровью наполняется, заместо ледяной.

— Цой! ЦОЙ! — кричим, обнявшись, ногами перебирая.

Идем за Чимином. Идем. Идем. Идем гусеничным шагом. Светятся муде наши, вздрагивают уды в верзохах.

— Цой! Цой!

Входим в купель. Вскипает кровь пузырями воздушными вокруг нас. По муде погружается Чимин, по пояс, по грудь. Входит вся гусеница к-попская в купель. И встает.

Теперь — помолчать время. Напряглись руки мускулистые, засопели ноздри молодецкие, закряхтели десантники. Сладкой работы время пришло. Окучиваем друг друга. Колышется кровь вокруг нас, волнами ходит, из купели выплескивается. И вот уж подступило долгожданное, дрожь по всей гусенице прокатывается. И:

— Цоооой!!!

Дрожит потолок сводчатый. А в купели — шторм девятибалльный.

— Цоооооой!!!

Реву в ухо Паку, а Ли в мое вопит:

— Цой!!

Виктор, помоги нам не умереть

Неописуемо. Потому как божественно.

Райскому блаженству подобно возлежание в мягких лонгшезах-лежаках после к-попского совокупления. Свет включен, шампанское в ведерках на полу, еловый воздух, Второй концерт Рахманинова для фортепиано с оркестром. Чимин наш после совокупления любит музыку с древней Америки послушать. Возлежим расслабленные. Гаснут огни в мудях. Пьем молча, дух переводим.