>>1097
>>0449 (OP)
Чего же хотел маленький мальчик? Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы найти ответ. Его
гордость, его гнев, его желание ощущать свою значительность — все его самые сильные эмоции
побуждали его стремиться к отмщению, к тому, чтобы разбить "опасности" нос. И тогда его отец
сказал ему, что он сможет так стукнуть большого "приставалу", что у него в глазах потемнеет, если
он только будет кушать все, что даст мама. Когда отец дал ему надежду на это, диетические
проблемы вскоре исчезли.
Этот мальчик стал есть шпинат, кислую капусту, соленую скумбрию любую пищу с целью стать
достаточно большим, чтобы дать затрещину задире, так часто унижающему его.
После решения этой проблемы отец взялся за другое, малыш имел дурную привычку мочиться
во сне в постели. Он спал со своей бабушкой. Проснувшись утром, бабушка обычно ощупывала
простынь и говорила: "Посмотри, Джонни, что ты опять наделал ночью". А он обычно отвечал:
"Нет, это не я сделал. Это ты сделала".
Его ругали, шлепали, стыдили, вновь и вновь повторяя, что мама не хочет, чтобы он делал это
— ни одна из этих мер не смогла сохранить постель сухой. Наконец, его родители задали себе
вопрос: "Как нам сделать, чтобы ему вообще захотелось перестать мочиться в постель? Чего ему
вообще хочется?"
Во-первых, ему хотелось надевать на ночь пижаму, как папа, а не ночную сорочку, как бабушка.
Бабушка была сыта ночными переполохами и охотно проявила готовность купить ему пижамную
пару, если он намерен исправиться.
Во-вторых, он хотел иметь свою собственную постель. Бабушка не возражала. Мать повела его
в универсальный магазин, подмигнула продавщице и сказала: "Вот маленький джентльмен,
который хочет сделать кое-какие покупки".
Продавщица дала ему возможность почувствовать свою значительность, спросив: "Что
прикажете показать вам, молодой человек?" Он вырос на два дюйма от этих слов и ответил: "Я
хочу купить себе кровать".
Когда продавщица показала ему кроватку, которая понравилась его матери, малыша убедили
купить именно эту.
На следующий день кроватка была доставлена, и, когда вечером пришел домой отец, малыш
побежал встречать его с криком: "Папа! Папа! Иди сюда наверх, посмотри МОЮ кровать, которую
Я купил!" Отец посмотрел кроватку и, послушный предписаниям Чарльза Швэба, проявил
"сердечность в одобрении и щедрость в похвалах". "Эту кроватку ты уже не будешь мочить? Не так
ли?", -спросил он. "Ах, нет! Нет! Я не буду мочить эту кроватку!" Мальчик сдержал свое обещание.
Здесь была затронута его гордость. Это была его кровать. Он и только он купил ее. И он носил
теперь пижаму, как подобает маленькому мужчине. Он хотел вести себя как мужчина. И он так
себя вел.

>>1156
>>1177

У каждого человека есть воспоминания, которые он старается забыть. Некоторые из них просто неприятны, вызывающие грусть, стыд, страх, а некоторые могут наносить серьезный ущерб, вызывая у человека самые настоящие психические расстройства. Если бы можно было манипулировать человеческой памятью, как данными на флешке, и удалять нежелательные, то было бы проще бороться с подобными недугами. Именно об этом и пойдет речь в рассматриваемом нами сегодня исследовании, в котором ученые указывают на то, что стимуляция определенных клеток гиппокампа может помочь «стереть» одни воспоминания и сделать ярче другие. Как именно ученым это удалось, насколько сложна подобная процедура и насколько она эффективна в борьбе с заболеваниями психики?

Далее ученые решили проверить активность клеток зубчатых извилин во время формирования страха и во время воспроизведения воспоминаний, связанных с ним, на следующий день.

Испытуемые мыши, как и в предыдущем тесте, получили укол вирусной смеси, потом им перестали давать Dox. Через 48 часов после этого мышей поместили в камеры, где к ним применялись 4 слабых разряда электрического тока (через пол камеры) с временным промежутком в 180 секунд. После этого мышей вернули в камеры с нейтральной обстановкой и вновь начали давать доксициклин (Dox).

На следующий день этих мышей опять поместили в шоковые камеры (при этом разряды уже не применялись) для воспроизведения чувства страха у них (2А и 2В).

Изображение №2

Данные мозга были собраны спустя 90 минут пребывания мышей в камере, после чего ученые смогли оценить число клеток eYFP и c-Fos в дорсальной и вентральной зубчатых извилинах.

Как и ожидалось, в обоих участках гиппокампа (дорсальном и вентральном) сильно возросла реактивация клеток (2C-2E). Это объясняется тем, что оба эти участка играют роль в формировании воспоминаний, связанных с определенными эмоциями.

Промежуточный итог таков: клетки зубчатых извилин в дорсальной области реактивируются после пребывания мышей в нейтральной и в стрессовой обстановке; а вот клетки из вентральной области реактивируются исключительно после стрессовой.

В следующем этапе исследования ученые поставили перед собой задачу выяснить будет ли точная оптогенетическая активация клеток вдоль продольной оси гиппокампа влиять на поведение, связанное с аппетитом и страхом.
Оптогенетика — метод исследования нервных клеток посредством внедрения в их мембрану опсинов (светочувствительных рецепторов), которые реагируют на свет.
Подопытным мышам в дорсальную или вентральную области ввели зависимый от активности вирусный коктейль, экспрессирующий канал-родопсин-2 (ChR2). После на месте инъекции были имплантированы оптические волокна (2F и 2H).

Серега рожал. Он лежал на земле, широко расставив согнутые в коленях черные от кровищи и грязи ноги, и тужился, дико кряхтел, мелко дрожа опавшим вдруг животом. Серые, обычно тихо-усмешливые его глаза закатились и теперь страшно белели на черном, искаженном мукой лице.
Глеб сидел рядом, гладил товарища по плечам и плевал иногда в ладони, пытаясь влажными ими освежить Серегину грудь, лицо.
Ночь мерцала над ними одною своей звездой. Была теплынь, парило, и тучи бежали по небу, то и дело закрывая колючую эту звезду.
Серега вдруг отчаянно вскрикнул, заскрежетал зубами, и тотчас вослед этому дикому вскрику раздался долгий, но тихий плач. Младенец выпростал головенку из развороченной задницы бедолаги и шел теперь споро, бойко. Глеб сначала опешил и не сразу его подхватил.
Младенец был мокрый, темный, весь в сгустках крови и кале. Сморщенный, с зажмуренными точно от страха глазами, он все время тихо пищал.
Глеб сдул-смахнул с него грязь и ловко перегрыз пуповину.
- Во, Серега! Ты молоток! - сказал он, поднеся новорожденного к сразу опавшему, съежившемуся лицу Сереги.
Тот слабенько усмехнулся, глянул на младенца и тут же закрыл глаза.
Вдали, у самого горизонта, стали мелькать зарницы. Точно громадный кто-то моргал там, урча сердито.
Глеб прижал мокрый комочек локтем к себе, схватил другой рукой Серегину ногу и поволок его по глубоко вспаханной, мягкой земле к недальним кустам. Рванул теплый, но сильный ветер, и первые крупные капли, неожиданно тяжелые, ледяные, ударили Глеба по голове и потным плечам.
Ливень внезапно встал сплошной чернотой вокруг, так что Глеб уже не помнил, где здесь кусты. Молнии сиренево грызли небо и, обдав все поле судорожным дрожащим светом, гасли, вспугнутые грохотом и пальбой.
- Во дает! Во дае-от! - приговаривал Глеб, пряча младенца поглубже под мышку себе.
Мокрый белый Серега красиво точно взлетал в свете молний в огромной и темной луже.
Глеб вдруг подумал, что молния может ударить рядом в кусты, но тотчас же отогнал этот страх. Что-то будто шепнуло ему: не ударит, не посмеет, - они ж с младенцем...
Гроза кончилась внезапно, как началась. Зарницы уже метались в другом конце поля, но гром раскатывался порою еще внезапно ярко над самою головой. Однако уже не лило: редкие капли падали с веток оказавшейся рядом большой рябины.
- «Точно ведь - садануть могла!» - подумал Глеб с непонятным себе восхищеньем. Он сел на взгорок, уйдя всей задницей в мокрые, теплые комья земли, и облизал наконец малютку. Она была горька, солона, но пахло от нее такою свежестью народившейся новой жизни, что Глеб, обычно смешливый, беспечный, подумал серьезно вдруг, что перед ним человек ведь целый...
- Эх ты, баклажка, - сказал он ласково, стараясь не расцарапать крошечное нежное тельце обычной щетиной своей. - Эх ты, бля...

...Стоять на коленях Глеб устал и неприметно осел задницей на пятки, сохраняя выражение тупой горечи на замаранной красной роже. Павленко уже не слушал его нытье, вышел из-за конторского простого стола, прошелся по комнате, скрипя новыми сапогами. Подошел к вдруг замолкшему Глебу:
- Я те, тварь, настрого приказал: младенца свиньям скормить! Почему не выполнил?
- Дак ребенок же... - начал опять Глеб и замолк беспомощно, а следом и застонал, не в силах продолжить. Павленко запустил длинную когтистую лапу в Глебову шевелюру и тянул, тянул за жесткий русый вихор. Потом выпростал член из белесых фронтовых своих галифе, провел им, еще сморщенным, темным, по Глебовой милой ряхе. Глеб готовно, точно делу обрадовавшись, губами схватил, начал чмокать, сосать, стараясь не обращать внимания на тянущую боль в затылке.
Член председателя стал жестким и длинным, как и сам Павленко. Глеб старался не заглатывать глубоко, сосредоточился на алой головке. По опыту знал: это всегда забирает больше. Но Павленко пхал и пхал, напирая, чтоб глубже проникнуть в парня. Разнообразя удовольствие, хлестал упругим Глеба по носу и по щекам.
Кончил Павленко, однако, для Глеба и для себя внезапно, на щеки. Густая малафья капнула на сапог председателя, и почти тотчас свернулась на нем маленьким червячком. Глеб быстро слизнул его.
- Кто выблядок-то? - спросил Павленко.
- Девка...
- Тем более...
- Мы уж и назвали ее... - Глеб опять помутнел душою.
- Поторопились! - жестко отрезал председатель. - И чего это Серега рожать на посеве удумал?
- Дак... как подгадаешь-то? - развел Глеб руками. - Мы ведь раньше по пять месяцев носили обычно.
- Носили вы, бляди!
- Да все пацаны ведь были... - Глеб снова развел руками беспомощно и вдруг всхлипнул:
- Пощадите девчонку-то!..
Павленко, меривший контору широкими шагами, остановился, потом подошел к парню, сомлевшему уж от горя, осевшему как-то набок.
- Ладно ты, не реви, мудило! - сказал вдруг проникновенно, тихо. - Ты ведь одно пойми: ее же растить особо, не как пацаненка, надо. А вот как? Кто ж и знает у нас?
- Да уж мы вырастим, - слово даем, ваше высокое благородие!
- Слово, слово... - буркнул Павленко. - Ладно уж, под твою ответственность! Ширинку-т застегни мне, а то ласки от вас так просто и не дождешься...

>>1236
Итак, представим, что у нас есть некая задача, которую надо сделать как можно быстрее, и пускай она не очень нас вдохновляет, чтобы сразу с энтузиазмом на нее бросаться. Почему? Может быть, это слишком масштабная проблема, к которой непонятно с какой стороны подступиться. Или может быть, это “наследство”, перешедшее к нам от предыдущих разработчиков, и при виде которого, наш внутренний перфекционист плачет кровавыми слезами, но на переписывание с нуля, времени в плане не предусмотрено. Или же, наконец, это может быть просто скучное задание.

Чтобы сделать хоть что-то, человек должен себя замотивировать. И чаще всего, наш разум для этого использует два классических способа: “метод кнута” и “ метод пряника”. Метод кнута основывается на страхе. Если не сделаю работу – получу нагоняй от начальника/заказчика, не получу зарплату, не расплачусь за ипотеку, окажусь на улице, нечего будет есть и т.д. Короче, будет все очень плохо. Метод пряника, напротив, больше напоминает морковку перед осликом. Сделаю хорошо работу – оценит начальник, получу повышение и премию, получу внеочередной отгул, буду отдыхать и развлекаться, и все будет классно.

И эти способы отлично работают в случае, когда “мотиваторы” находятся в непосредственной близости. Т.е. понимание того, что дедлайн для важнейшего проекта прошел месяц назад, а банк, выдавший вам кредит, каждые полчаса названивает с угрозами, думаю, сильно ускорит вашу работоспособность и эффективность. Аналогично, на работоспособность повлияет и уверенность в том, что результаты вашей работы над этой конкретной задачей непосредственно повлияют на трудоустройство в Google.

Но, как только, мотиваторы скрываются из прямой видимости (есть еще время), любая потеря концентрации ведет к прокрастинации, или, проще говоря, к отвлечению от неприятной работы в просмотре новостей, серфинге по социальным сетям или раскладывании солитера. Могу сказать из своего опыта, что особенно это сильно проявляется в случае, когда работа ведется из дома.

Есть ли какие-то альтернативные способы войти в “состояние потока”? На мой взгляд, один из таких обходных путей, это начать работу с интересной мелочи. Из всего объема проекта, несмотря на приоритеты и запланированные этапы разработки, выбирается какая-то интересная мелочь. Для программиста, это может быть какая-то незначительная, но прикольная “фишка”, для дизайнера – второстепенная и неважная иконка.

Конечно, можно сказать, что на какую-то неважную фигню будет потрачено пару часов времени, которые лучше было бы потратить на действительно важные и приоритетные задачи. Но главное здесь в том, что в процессе работы над этими мелочами, мы входим в рабочее состояние, разгоняемся до необходимого состояния. И первоначальный интерес здесь выступает в роли некого ускорителя и защиты от прокрастинации (силы трения). Главное, не забыть потом переключиться на нужные задачи, чтобы не начать клепать еще десять “фишек” и новую сотню иконок.
>>1280
>>0449 (OP)

Глеб как на крыльях летел. Встречные думали: вольный он теперь или в девки его окончательно записали. Но чем ближе к своему бараку на скотном дворе был Глеб, тем больше понимающих взглядов встречал он: здесь уже все знали о том, что Серега, который и рожал-то ведь редко, принес вдруг девку, - природную, настоящую девку с маленькою еще пиздой, - товар здесь редкий, почти уже позабытый.
Вечером, после работы, на скотном собрались знакомые мужики: хитрый, с толстой приятной рожей Тазик Хабибулин, пленный поляк Зигмунд да братья-близняшки Федот и Нефед, оба дурашливые, смешливые, вечно беременные и с бантами меж ног. Только у Федота бант был всегда голубой, а у Нефеда - лимонного какого-то цвета. Подтянулись также ребята из МТС, из теплиц, из правления пришел хозработник.
В старом корыте, в свежей соломе, розовел голый младенец. Рядом на лавке гордо сидел Серега, широко расставив мохнатые, но стройные ноги, с набухшей грудью. Он неловко поправлял солому вокруг малютки своими толстыми, черными пальцами, вздыхал и ласково-конфузливо порой матюкался.
Мужики, сопя, окружили его, заглядывали в корыто, придерживая тяжелое, грубое дыханье; они жадно всматривались в младенца, точно ища чего-то, и отходили прочь, уважительно покряхтывая, качая кудлатыми и лысыми головами. Обычно, выйдя на свежий воздух, тянулись за самосадом.
- Слышь, Серег, а как молоко кончится, чем кормить будешь? - спросил, лукаво скалясь, Тазик, известный прикольщик.
- А как мы пацанчиков наших кормим? - отвечал Глеб, ухмыляясь от уха до уха, радостный, гордый за друга
- Панна будет брать в рот? - деревянно осведомился Зигмунд.
- Ты чего! Она ж девка... - нахмурился Серега. Он подумал, что нужно будет как-нибудь всей фермой отъебать эту вражину, чтобы так не хамил.
Глеб не сразу сообразил, поморгал часто-часто и спросил осторожно:
- А как же еще, Сережка-т?
- Ты еще! Дубина... Она же де-вуш-ка! Разве с ней так возможно? Да она, верно, и не проглотит...
- А картошку? - деловито осведомились разом Нефед с Федотом.
- Картошка ж для нее еще тяжельше! - сказал Серега строго, но гораздо, гораздо мягче. - Ротиком не ухватит...
- А пуре? Его пить можно, - сказал Тазик.
- Это другое дело! - кивнул Серега. - Только оно ведь без витаминов. Один крахмал.
Мужики тяжко задумались.
- Я траву для нее сбирать буду, для Феньки-то, - вдруг очнулся от думы, просиял Глеб.
- Белену, что ли? - спросил Тазик.
Мужики грохнули. Даже Зигмунд вдруг улыбнулся тоненько, ядовито.
Федот с Нефедом устали думать, легли на грязный пол и занялись вечной своей любовью. Тазик помочился на них в самый такой момент. Зигмунд тоже хотел, но его отогнали: нечего, мол, раз уж пленный.
Горн у правления дал сигнал отбоя, все кинулись по своим баракам.
Серега с Глебом остались одни. Глеб почти суеверно потрогал Серегу за набухшие, большие его сосцы. Тот взял расхныкавшуюся малютку, облизал ее и сунул к соску. Фенька сразу успокоилась, зачмокала деловито, важно.
- Даже глядеть приятно, - сказал Глеб. - А ощущенья?
- Ничего себе. Сосет же.
- Так не то ж сосет!
- Да ладно тебе! Хорош придираться...
Поев, Фенька успокоилась и уснула. Серега уложил ее в корыто, прикрыл соломой, тряпочками. Потом лег на полати, расслабился. Глеб осторожно начал его качать, разминал ему с доброй, рассеянною улыбкой.
- Знаешь, - сказал. - Я так люблю твой хуй ласкать! Он у тебя какой-то... ну это... Ну башковитый, что ли. Серьезный он!
- Смешной ты, Глеб! Фантазер мой милый...
- Во-во, только наедине можем по-людски объясниться. А так на этом поганом, нечеловеческом воляпюке.
- У нас же с тобой серьезно...
- А у Тазика с Зигмундом несерьезно? А у Федота и кошмарного Нефеда этого?
- Почему Нефед-то кошмарный? Ты спал с ним, что ли?
- Раз всего. Но ведь два часа меня он!.. И не спускал.
- А если это любовь? Петрушка-то у тебя от кого?
- Петрушка от Федота, но это так, совсем даже скучно было. Банально как-то, и только в рот.
- Но Петрушка крепкий парень ведь получился! Сколько ему, - пятнадцать, да?
- Уже Павленке сосет вовсю. Ты хоть попробуй с ним, вы же не родственники.
- С кем? С Павленкой?
Парни захохотали, но тотчас и придушили хохот: ребеночек заворочался, заурчал.
Среди ночи Глеб разбудил Серегу:
- Слышь, Сергей! Я придумал, как ее искусственно прокормить.
- Ну и как? - еще сонно спросил Серега.
- Пюре, а в него потрухаем все мы, кто хочет. Вот тебе и витамины, Серж!
- Эх, жаль, что красные опять победили, Глебчик! При коммунистах мы могли бы позволить себе молочные смеси из ГДР...
Ночью Глебу приснился салон и он, совсем юный и скромный паж, играет на фортепьяно. За синим окном метет метель очередного переворота. А Глеб не думает уж о нем: он положился на судьбу совершенно. Той же ночью пришли к нему моряки, разбили фортепьяно, нассали в вазы, а Глеба «поставили на правеж», то есть ебали придирчиво-долго, глумясь и дымя его же гаванскими сигарами. Глеб потерял сознанье. Очнулся он здесь, на ферме, в кровавом дерьме из собственной жопы. Над ним склонилось широкое смуглое лицо молодого мужчины. Он пристально вглядывался в Глеба. Тот вспомнил, что можно уже не жить, собрал всю харкотину и изрыгнул ее в рожу хама. Сил, впрочем, ему не хватило: харкотина вся упала ему же на подбородок, стала стекать на грудь.
- Дура! - изумился чернявый хам. - Я ж тебя полечить хотел...
Это и был Серега...

Время жатвы подкатило в середине августа, как всегда, вместе с жаркими последними днями и бархатными ночами, когда уже заполночь над разомлевшей землей загадочно и тепло посверкивал звездопад.
Деревня неделями пустовала. Все мужики дневали и ночевали в поле. С рассвета там тарахтели тракторы, едва поспевали веять и молотить. Павленко, весь черный от пыли, надсадил глотку и теперь молча раздавал хлесткие удары своей нагайкой. На нее, впрочем, уже недосуг было и оглянуться.
Серега и Глеб одни остались на скотном дворе, и им было немного совестно, что они не участвуют в общей битве за урожай. Серега ходил с перевязанной грудью и даже прихрамывал. Глеб тревожился за него. Но Фенька в корыте своем и горя не знала: ела, кричала, писала, какала и спала.
Наконец, Павленко выгнал в поле и Глеба с Серегой.
...Стемнело. Во втором часу ночи все уже улеглись под комбайны. Глеб с Серегой и Фенькой приткнулись в стожке на краю большого луга. Серега покачивал корзинку с Фенькой, а Глеб перебирал его черные волосы возле уха.
- А странно... - сказал вдруг Глеб задумчиво и туманно.
- Что странно? - откликнулся тотчас Серега, млея от ласки, но и озлясь на Глеба: Фенька только уснула, зачем бормотать сейчас-то?
- Странно, что ты девчонку родил. Раньше из нас обоих я ведь рожал, и одних пацанов. А теперь вдруг ты, - и сразу здрасьте вам, женскую особь! Что-то меняется в нас, ты не находишь?
- Тс-с! Какая разница, дурачок?
Звезды, мохнатые, добрые, близкие, как морды серебристых собак, мерцали над ними.
- В душе покоя не-ет... - запел Глеб тихо, ласково. Фенька завозилась, норовя проснуться.
Глеб резко встал, отошел за стожок. Ему вдруг стало тревожно, захотелось схватить Серегу за плечи и тормошить его, тормошить, крича: «Я не хочу больше, чтоб девок! Ее ж заебут, пойми!»
Глеб не стал курить возле стога, быстро пошел к речушке между черных ракит.
Вода обожгла: здесь били ключи. Глеб сразу упал на дно, схватил зубами что-то юркое, скользкое, мягкое, проплывавшее мимо. Хрустнул косточками, сглотнул, - наверно, рыбешку. Потом резко ударил задницей о корягу и вынырнул на поверхность.
Дышал тяжело, распахнувши губастый рот, но не плыл, - лежал на воде, раскинув руки и ноги, звездой. Раза два в спину ему ткнулась колючая рыба. Глеб вспомнил, что однажды, когда он лежал вот так же, раскрывшись, - в жопу ему заплыла пиявка. Глеб хмыкнул, перевернулся, поплыл споро к берегу.
Душа была вновь спокойна. К тому ж урожай уже весь убрали, завтра в полдень Мокошь звала хлеборобов на праздник свой.