АНЕЧКА СНОВА ОТЖИГАЕТ
Феминистка, бисексуалка и по совместительству автор Газеты Аня Миронова, которая своей позицией страшно бомбанула жопу инцелам с Двача около полутора месяцев тому назад, снова сделала вин, кинув камень в огород СЖВ - и тем самым подтвердила, что она няша, умница и всё делает правильно. С такими феминистками мне не страшно за Россию!

Эпохальное событие в очередной раз произошло незаметно. Журнал «Шарли Эбдо», тот самый, в чьей редакции в 2015 году исламисты убили 12 человек, опубликовал манифест против цензуры. Но говорят они не о тривиальной цензуре государства и силовиков, к какой мы привыкли. Французы взялись высмеять цензуру меньшинств.

И это, вероятно, главное мировое высказывание с начала года, к которому нужно прислушаться. «Шарли Эбдо» пишет о том, что мир наш незаметно превратился в класс, где строгие учительницы в лице малочисленных групп меньшинств и блогеров указывают, что можно говорить, а что нет, какие слова употреблять корректно, а какие нужно срочно забыть.

Присмотритесь: в западном мире, в первую очередь в Штатах и леволиберальной Скандинавии, фактически оформилась совершенно большевистская цензура.

Вспомните историю большевизма: при первом разобщении российской рабочей партии РСДРП(б) была в меньшинстве, а сторонников Мартова с Плехановым насчитывалось как раз большинство. Но это большинство Ленин назвал меньшевиками. А потом получилось, как получилось. При коммунистах осуществляли цензуру науки, искусства, информации с точки зрения классовой теории и партийной линии, а США и Скандинавия породили цензуру меньшинств. И сегодня она официально закреплена.

Тот же Google уже официально осуществляет ее в интересах меньшинств и, к примеру, ислама. Известен факт, когда он убрал подсказки в поиске при запросе «Ислам это...», причем оставил их для запроса по другим религиям. Почему? Потому что некоторые люди боятся ислама и думают о нем плохо, а права такого у них сейчас нет.

Это ведь и есть большевизм. Когда минимальное, абсолютнейшее меньшинство населения не просто называет себя носителями истинных ценностей, а считается выразителем интересов большинства.

И до чего дошло? У нас учебники раньше проходили политическую цензуру, а в США их теперь проверяют активисты разных объединений меньшинств. Вот только американцы стали наконец приходить в себя. Когда у них в некоторых вузах женщины-юристы получили право не слушать блок курсов, где затрагивается разбор статей о домашнем насилии, изнасиловании, потому что это может их травмировать. А женщины-медики порой освобождаются от занятий по андрологии и сексологии, если у них были эпизоды насилия в прошлом.

Научное сообщество тоже очнулось. После того, например, как нобелевского лауреата Джеймса Уотсона лишили званий за утверждения о превышении интеллекта белой расы над черной. При этом раньше его за утверждение о превосходстве черной расы в беге, прыжках, выносливости и сексуальной активности лишь хвалили.

Ну и врачи у них запереживали, когда гормональную терапию по смене пола стали назначать детям после часовой беседы с психологом, а выступавших против такой практики педиатров начали преследовать.

То есть, американцы немного уже приготовились сдавать назад. И с тем же #metoo разбираются. В американской прессе появились робкие попытки вслух сказать, что движение цензуры в интересах меньшинств привлекает определенный тип людей, желающих лишь одного — влияния. Фактически это цензура маленьких неграмотных людей, которые не представляют интереса для пользы всего общества. Они не обладают знаниями, интеллектом и творческими способностями тех, кого берутся цензурировать. Следовательно, их цензура идет во вред стране.

Для меня, например, очевидно, что победа Трампа на выборах и его поддержка обусловлены именно опасением американцев за судьбу общества, которое идет на поводу у некомпетентного меньшинства. Ведь одна из его главных идей — не идти на поводу у малочисленных, но активных экзальтантов.

Однако пока в США назревает движение сопротивления, в России эти «новые большевики» лишь набирают обороты. У нас появились группы людей, которые самоназвали себя носителями прогрессивных ценностей и фактически взялись осуществлять цензуру от имени этой ложной прогрессивной группы. Например, радфем, ультрафеминистки, защитники мигрантов, антиимперцы. В целом, может быть, их конечные цели и благие, но имеющийся у них инструментарий одиозен.

В России феминизм выродился просто в ненавистничество ко всем, даже к женщинам.

Радфем у нас — это не очень успешные женщины, которые работают на смешных работах, какими-нибудь официантками в спортбаре, но требуют безусловного подчинения себе всей повестки и выдачи бесплатных пробников косметики. И антиимперцы не смогли остаться антиимперцами — это какие-то странные люди, оборачивающиеся в украинский флаг или, как философ Максим Горюнов, вдруг заговорившие по-белорусски.

Есть очевидная проблема: как и в любом вообще обществе, в нашем эти новые направления готовых постулатов и фиксированного набора терминов привлекают не самых умных и творческих. Присмотритесь — туда попадают люди, заведомо склонные к экзальтации, к принятию готовых шаблонов. А их жонглирование терминами меня наводит, например, на мысль о речевой беспомощности.

Конечно, я против неравноправия мужчин и женщин. И много пишу об этом, причем часто затрагиваю куда более серьезные и болезненные темы, чем принято обсуждать в феминистском кругу. И я, разумеется, против возрождения империй. Я хочу, чтобы любая страна и любой народ имел право жить так, как считает нужным. Но у меня язык не повернется и ноги не пойдут встать рядом с теми, кто сегодня паразитирует на этих прогрессивных идеях. У меня с ними, если хотите, стилистические разногласия. Потому что любые не одаренные, склонные к коллективному поведению индивиды порождают отвращение у сколько-нибудь умных и творческих.

Реальная история: я как-то пожаловалась приятелю, что меня стали называть везде публицисткой. Он говорит: да ладно тебе — у меня жену теперь представляют полиглоткой. И жена сидит грустная, кивает.

Я несколько раз возмущалась — набегали сразу какие-то тети с абырвалгом в головах: «Менсплейнинг, неглект, мизогиния, газлайтинг... гав-гав!» Сами, прохиндейки, в подлежащих путаются, запятые в сложноподчиненном предложении ставить не научились, вместо русского языка каша из мемов, тот же газлайтинг по-английски правильно и каждая вторая у них не напишет, но указывают, как теперь тебе называться.

Э-э-э, нет, девочки, это я автор и публицист, а вы — продавщицы, промоутеры, руководители службы логистики, которые в свободное от работы время вдруг решили вершить цензуру.

Эх, были времена... Говорят, Белла Ахмадулина в ответ на обзывание ее поэтессой могла туфлю снять и по лицу съездить... Еще издеваются: вы, говорят, Анастасия, живете в плену патриархальных заблуждений. Ну да, у меня муж с ребенком возится, хлеб печет, я колонки пишу и книжки... И я же в плену. А они где-нибудь на самом деле официантками в спортбаре работают, чаевые в кружевной карманчик складывают, но из плена вырвались, ага.

Знаете, чем заканчивается цензура в интересах меньшинств? Это не только положительная дискриминация, когда, скажем, черный драгдилер имеет преференцию при получении места в университете, поскольку множество разных фондов уговорили жертвователей, что драгдилеры не учатся в лучших университетах не потому, что даже школу закончить не в состоянии, а потому, что они живут под прессом несправедливости. И это даже не лишение белой женщины права отказать в свидании чернокожему.

У меня был такой пример. В 2009 году меня в Лондоне водили в полицию за это: пристал чернокожий, звал кофе пить и в кино, я отказалась и даже не дала ему телефон. В итоге он пожаловался на дискриминацию, из-за чего мне пришлось доказывать, что я замужем просто, а не расистка. Цензура — это даже не отобранное право быть недовольным. Хотя именно такой ее эффект особенно печален, ведь у человека есть безусловное право оставаться недовольным импортируемой преступностью, например, если речь идет о мигрантах, импортируемой отсталостью и религиозным мракобесием.

ОКОНЧАНИЕ В ПЕРВОМ ПОСТЕ