ШБ-МНК
Закончив осмотр дальних комнат, Вадим вернулся в основное помещение. Коротко кивнул Яглову – всё чисто – и встал рядом с другими бойцами.
Даже несмотря на присутствие остальных ликвидаторов, здесь, в логове культистов, Вадим ощущал себя неуютно. Интерьер явно оформляли с таким расчётом, чтобы напугать посетителя, унизить, подчинить своей воле: плакаты на стенах изображали мутировавшие, вскрытые, изувеченные тела, названия половины книг были на незнакомом языке, а о назначении предметов, разложенных на металлическом жертвенном алтаре, было лучше не думать.
На полу лежали тела: трое культистов в испачканных кровью нелепых плащах и два ребёнка. “Ещё и детей в это втянули, суки!” – в который раз с горечью подумал Вадим.
Культист, которого взяли живым, сидел на стуле и мычал, всё пытаясь выплюнуть кляп. К стене за его спиной был прикреплён листок бумаги с оккультными символами: если вглядеться в них, начинало казаться, что кольца вращаются; Вадим торопливо зажмурился, пока они, чего доброго, не сложились в спираль бетоноворота.
Лёха как раз закончил привязывать пленника к стулу и отошёл в сторону. Яглов подошёл, проверил верёвки и вытащил кляп у мужика изо рта. Вадим усмехнулся: в плащах адепты этой странной секты имели вид загадочный и даже мистический, но сейчас, раздетый до майки, с разбитым лицом, культист превратился в обычного напуганного маленького человечка.
– Я буду задавать вопросы, а ты, гнида, будешь на них отвечать, ясно? – спросил Яглов.
Культист послушно затряс головой, показывая, что на всё согласен.
– Назови себя.
– Трутнев Иван Сергеевич, …ок! – ответил культист, присовокупив зачем-то непонятное слово.
– Ты был здесь главным? – Яглов и ухом не повёл. Профессионал, подумал Вадим, так просто его не собьёшь.
– Да.
– Откуда?
– Блок ПРД-3.
– Тот, который забетонирован?
– Да; понимаете мы выставили защиту… – култист посмотрел на Яглова и осёкся. – Да, он самый.
– Хм. И как у нас оказались?
– Пришли.
– Выходит, есть незакрытые проходы?
– Не совсем; мы…
– Бетоноворот?
– Что?
– Через стены пришли?
– М-м-м… Да, вроде того.
– Зачем?
– Помогать.
– Кому?
– Вам.
Яглов подался вперёд, под кожей его заиграли желваки:
– Чего?!
– Понимаете… – затараторил пленник, беспокойно оглядываясь. – Когда получилось так, что мы смогли добраться до вас… Сначала мы вышли на связь с вашим руководством и предложили помочь. Со всем: с болезнями, с провиантом, с управлением, с техникой… Получили отказ. Прибыли малой группой. Посмотрели, как тут у вас. Поняли, что медлить нельзя, надо действовать в обход.
– Ты чего несёшь, гнида?! – вспылил Яглов и два раза чувствительно приложил сектанта по физиономии. – Какая, блядь, помощь?!
Глаза человека бегали.
– Не бейте, пожалуйста, я всё расскажу! – попросил он. – Мне нечего от вас скрывать. Мы пришли к вам помочь – да, помочь! Понимаете: у вас голод, дети болеют, пить вашу воду нельзя, дышать вашим воздухом – и то опасно; и поэтому в том, чтобы хоть как-то помочь вам, мы видим свой долг.
– Долг, значит? – не предвещающим ничего хорошего тоном спросил Яглов.
– Да. В конце концов, я ведь давал клятву… Ай!
Ликвидаторы молча смотрели, как их командир избивает задержанного. Тот громко кричал, но Яглов действовал с мрачной решимостью – несмотря на чистую совесть, Вадим даже подумал, что не хотел бы оказаться на месте связанного. Наконец, сектант стих, видимо, сорвав голос. Яглов для проформы ударил его ещё несколько раз, а потом затряс, приводя в чувство.
Человек глядел на него со страхом, по лицу его текла кровь. “За что?” – читалось в его глазах. Яглов откашлялся и заговорил нарочито спокойным голосом:
– Из-за вашей “помощи” умерла девочка. До этого ребёнок болел, да; упал, ударился, повредил кожу – с кем не бывает? Но не умирал же, и никаких следов заражения. И вдруг после визита к вам оказывается, что на его ранах – плесень! Плесень! У нас не было выбора, девочку пришлось сжечь. Но до этого она нам всё про вас рассказала. И я вам обещаю, что новых жертв не будет.
Культист закатил глаза и глубоко вздохнул.
– Во-первых, то была не плесень, – начал он. – Во-вторых…
– Ну, да! – хохотнул Яглов. – А тут у вас что – тоже не плесень?
Схватив с алтаря странный плоский сосуд, он сунул его под нос арестованному.
– Здесь – плесень, да, – согласился тот.
– Но эксперименты с плесенью строжайше запрещены без участия НИИ Слизи и личного разрешения Главблока!
Сектант вздохнул:
– Понимаете, из неё можно делать… Ай!
На этот раз Яглов бил его намного дольше – Вадиму даже показалось, что последняя серия ударов была лишней. Человечек оплыл на стуле, и лишь верёвки не давали ему упасть.
На то, чтобы привести пленника в чувство, потребовалось несколько минут. Его глаз заплыл, нос был сломан, из груди вылетали хрипы.
– Теперь – к самому главному, – приторно-сладким голосом продолжал Яглов. – Как вам удалось спрятать целых семь комнат за ковром в биоячейке бабки Кузьминишны? Я не спрашиваю, как вы одурачили старую женщину – это понятно; я имею в виду: как можно было сломать стены так, что никто этого не услышал? Как можно было протащить сюда всё это барахло так, чтобы никто не заметил? И куда делись заброшенные биоячейки, бывшие здесь до этого?
Человек смотрел на него, продолжая хрипеть; потом он откашлялся и едва заметно покачал головой.
– Понимаете… – заговорил он, закрыв глаза. – У вас нет соответствующих технологий – вы утратили их много циклов назад – но Гигахрущ… Управляем. Он перестраивается не просто так. То, что вы называете “самосбором” – на самом деле, побочный эффект, который появляется, если процесс выходит из-под контроля. Но с ним можно договариваться. Его можно просить, и он всё для вас сделает. В этом мы тоже могли бы вам помочь. Живой бетон был разработкой НИИ, создавшего всё это строение. На самом деле, “самосбор” – это…
Договорить он не успел: Яглов нажал на курок, и то, что было в голове у культиста, вылетело наружу, испачкав стену. Командир спрятал оружие в кобуру и повернулся к бойцам.
– Гнида! – сказал он с чувством. – Знает ведь, что детей загубил, но всё равно продолжает свой бред нести…
Он с чувством сплюнул на пол.
– Значит, так. Антон, Сергей, Борис – забетонируйте это место вместе с ячейкой Кузьминишны; отмучалась бабка. Вадим, Лёха – берите вещдоки, и отправляемся на доклад к начальству. Вопросы?
Вопросов не было. Борис и Сергей сняли ранцы, достали заряды и потащили их в дальнюю комнату, разматывая длинные провода. Алексей взял несколько странных книг, плесень в плоском сосуде и пару склянок. Вадим выгреб из сейфа документы и снял с полки детский череп. Перед выходом он ещё раз осмотрел помещение, но ничего важного больше не заметил – лишь странная, испачканная теперь кровью бумага на дальней стене продолжала притягивать к себе взгляд. Кольца были расположены в непонятном, явно что-то означавшем порядке, а рядом с ними разместился текст, набранный буквами разного размера – Вадим, как ни старался, не смог сложить ни единого слова и даже хоть отдалённо понять, было ли то шифром или заклинанием призыва ужасных тварей.
“ШБ МНК ЫМБШ…” – думал он, бредя по коридору вслед за Ягловым. – “Что же, чёрт подери, это означает?!”

Гость
Однажды днём на наш этаж пришёл очень странный человек. Настолько странный, что многие сочли его сумасшедшим.
А вот что послужило этому причиной:
В первый раз, когда мы увидели его, он вывалился из лифта. Именно вывалился, как будто он специально прыгнул вперёд за секунду до открытия дверей. Он был одет в рванные лохмотья, жутко вонял, зарос седой бородой, и в дополнение к этим достоинствам, судя по всему обгадился. Сделать подобное предположение нам позволил тот факт, что из его рванных штанин на пол стало капать субстанция, невероятно похожая на дерьмо, а завоняло от него ещё сильнее.
Он дико оглянулся по сторонам, и, растряхивая содержимое штанов во все стороны, с воплем устремился на таран толпы. По той причине, что никто не хотел испытать столкновения с данным существом, толпа поспешно расступилась, и вонючий метеор, издавая дикий ор, по инерции пролетел вперёд, прямо до любезно остановившей, и поумерявшей его пыл стены.
Ему невероятно повезло, что в этот день всё начальство блока отсутствовало по случаю важного праздника, а потому жители, по доброте душевной, позволили деду остаться. Возможно, конечно, и потому, что подходить к нему ближе чем на два метра никто не желал, но это не так важно.
Само собой, отношения с дедом не заладились с самого начала. Он заметно поутих, перестав бегать и вопить, но всё равно вёл себя странно, весь день выпрашивая милостыню, а на вопросы о себе отвечая молчанием. Так продолжалось несколько циклов, благо Самосборов не было, но потом деда заметило начальство.
Остро встал вопрос, что с ним делать, потому как в коридоре оставлять его явно было нельзя, а потому было созвано собрание.
Деда посадили рядом с трибуной, с которой начблока объявил, что если товарищи хотят оставить деда на этаже, кто-то должен взять его себе в ячейку. Если же добровольцев не будет, деда ждёт ликвидация. При этом было добавлено, что пайка на деда поступать не будет, таким образом кормёжка будет исключительно за средства приютившего.
Ясное дело, добровольцев не было.
Главблок окинул толпу взглядом, чтобы удостовериться, и уже кивнул ликвидаторам…
-Стойте! Я беру его!
Я и сам не ожидал подобного от себя. Собрание и главблок, судя по всему, тоже. И только дед радостно взглянул на меня.
И вот, мы идём ко мне в ячейку. Стоит неловкое молчание, но он хотя бы не паясничает и не кривляется.
Мы подходим к ячейке, я запускаю его внутрь, слегка поморщившись, и тут он поворачивает голову, и с радостной улыбкой говорит, бодрым, несмотря на возраст, голосом
-Меня енто, Доедом звать!
После чего устремляется во внутрь. Я весьма удивлён, но лучше уж так, чем истеричные припадки…
Прошло уже 15 циклов, как Доед поселился у меня. Ох, ну и намучился я с ним! Сначала я решил его искупать. Он радовался как ребенок, наблюдая за потоком воды из душа, однако причину восторга назвать не смог.
Видимо, он прибыл из такой бедности, что они и не моются никогда.
Кормить его тоже оказалось непросто, он решительно не понимал, что такое концентрат, поначалу даже его опасаясь, но тем не менее съел свою порцию.
Первые несколько циклов мы толком и не разговаривали, а всё сказанное им о себе ограничивалось именем. Он постепенно привыкал к ячейке, уже без опаски ел концентрат, мылся в душе, носил мою старую одежду, и даже почти перестал вонять!
И вот, на пятый цикл его пребывания со мной, по возвращению с завода он встретил меня в прихожей своим забавным голосом
-Ойт, мил человек, вот ужож не знаю, как и благдарить-то тебя! Давай штоль хоть о себе расскажу!
Я был крайне удивлен, что прежде дикий и неразговорчивый, дед теперь сам хотел поведать свою историю. Но лучше так, чем неловко молчать, а потому я охотно согласился
-Друх ты мой сердешный, спас ты меня. Я-тоть не богат, но койшто есть—увидев мою готовность отказаться от его подношений, он торопливо объяснился—Мил человек, да не скарбом одарить хочу, у самво нет ничего, но угостить хочу травой целебной! Принеси водички горячей!
Я пошёл на кухню, и пока грел чайник раздумывал о этой целебной травы
хорошо знал, что бывает с теми, кто пьёт какие-то травы, но упустить такой шанс на знакомство я не мог.
Вернувшись с кипятком, я застал Доеда с пучком из различных неведомых мне растений, и уже стал сомневаться в верности своего выбора. Дед словно угадал мои мысли, и доверчиво глядя на меня стал объясняться
-Ужл неушто подумал, что погубить хочу?! Да ни в жизнь, ты меня спас, топереча по гроб тебе благодарен буду!
И то ли дед обладал очень сильным внушением, то ли я решил хоть раз проверить кому-то, но я подумав, будь что будет, ответил ему
-Ладно, давай сюда травы свои
Дед, явно радостный, протянул мне половину пучка, а другую половину положил в одну из принесенных мною кружек с кипятком.
Я сообразил, что должен сделать тоже самое, и также сунул травы в кипяток.
Доед одобрительно крякнул, и сказал
-Ну вот, додумал, а хоть и впервой видишь!
Подождем чуток, а я пока всё припомню да примыслю!
Несколько минут мы просидели в тишине, дед о чём-то задумавшись, а я философски рассуждая, настоящий ли это дед, и что со мной будет от его трав.
Мои размышления прервал дед, со словами
-Ну, пожалуй, уж настоялось!
Взяв чашку, он отхлебнул, одобрительно причмокнув. Решив поставить всё, я тоже хлебнул из чашки, готовясь к худшему…
Но неожиданно я ощутил чудесный вкус, наслаждение которым, судя по всему, отразилось у меня на лице. Дед улыбнулся, и со словами
-Ну, а таперича приступим—начал рассказ о своей жизни.
Я никогда не думал, что на долю одного может выпасть так много событий. Доед даже не помнил сколько ему лет, но судя по тем событиям, участником которых он стал, ему давно перевалило за 100 годичных циклов.
И вот мы сидели весь вечер с чудным напитком в руках, один вспоминая, а второй узнавая прошлое.
После того вечера мы стали жить душа в душу. Я привык к его голосу и манере речи, и не мог представить дня без его обычного
-Мил человек, вовек тебя не забуду! Отблагодарю, чем смогу! Отблагодарю!
Так прошло уже три годичных цикла и вот однажды, вернувшись домой, я не обнаружил Доеда. Соседи его тоже не видели. Но на столе я нашёл записку, которая гласила:
“Добрый друг мой! Не хочу огорчать тебя, не хочу печалить. Чувствую я, что слаб стал. Скоро и помирать уж… Себя-то мне не жалко, давно пора, а тебя печалить не хочу. Ты был моим лучшим другом за всю жизнь. А я так и не смог тебя отблагодарить… прощай, друг.
Доед”
Я словно сам умер. Скажи мне кто-то три годичных цикла назад, что я буду плакать по этому старику, я бы засмеялся ему в лицо. Но мне сейчас совсем не смешно. Эх, добрый друг, как же мне теперь?
Беда не приходит одна. Через четыре цикла начался Самосбор огромной силы. Он длится уже два цикла, и кто знает, когда остановится?
В коридоре постоянно слышны шаги тварей и их периодические проникновения в ячейки.
Стойте. Шум усилился. Что это? А, ну да. Твари скребутся ко мне. И дверь не выдержит, это ясно. Я уже слышу хруст металла. Сажусь в кресло, в котором провёл столько бесед с Доедом. Умирать, так с честью. Твари скребутся всё сильнее…
Скоро всё кончится… Закрываю глаза…
— УУХХ, ОКАЯННЫЕ, ВЫ ПОШТО ДРУГА МОЕВО ЗАБРАТЬ ХОТИТЕ? НЕ ПОЗВОЛЮ, ТВАРИ ПОГАНЫЕ, ПОШЛИ ПРОЧЬ!
Я открыл глаза. Очевидно, что я жив. Слышна сирена Самосбор закончился как нельзя кстати, ещё чуть-чуть бы и дверь не выдержала бы. Видимо голос, который я слышал, мне почудился в обмороке. Голос, такой знакомый, такой родной…
Открываю дверь. На пороге лежит пучок трав.