Когда собирали Понасенкова в путешествие скорби, когда обряжали, когда хуй знает откуда пьяненький Мацейчук хуй знает что приволок ебанутого размера и цвета и на горизонтального своего покойника-друга бессмысленными движениями напялить пытался, пока не пнули его по жопе, когда вся Тусовочка в триста глоток на четыре раза по отхрюкавшей свинье изревелась, и холодный пятак от поцелуев ненадолго горячим стал, когда Арутюнова безутешная в пятый раз к гробу кинулась и в четвертый раз пьяная промахнулась и в третий раз тупая ебальником об забор, когда сложили Понасенкову ручки-крылья его, и на левой ручке его именные Гиммельфарбовы дорогие часы нашлись, которые Гиммельфарб два года бесполезно искал, и когда бросился к гробу злой Гиммельфарб, и вот ни на полхуя не было горя в крике его, а одни только бранные, говенные да хуевые выражения, и очень быстро назрел скандал, и очень быстро произошел, и был пиджак новый на Гиммельфарбе муслиновый из Парижа, а стал рваный и старый, и отпиздили его лопатой за плохие слова, и отхуярили крышкой, и когда Мацейчук за покойного друга ебучему жиду чисто так по-польски на единственное яйцо наступил и по-простому так в рот его выебал за плохие слова, и в ухо его за дурные мысли отъеб, и в нос для разнообразия, и вообще как-то так разошелся здоровый и сильный с огромным хуем гордый польский шляхтич, что даже Понасенков в гробу слегка покраснел и немножко так по-покойницки засмущался, и свечка в ручках огонечком затрепыхалась и чуть в пизду не погасла на хуй, и поляка в сторону отвели и всей Тусовочкой по жопе пнули, по бурой каменной жопе в черных коксующихся штанах, чтобы порядок мудила знал и скорбел как все, вот как Серёжа культурный, к примеру, залупа-то у него тоже не из говна слеплена, семьдесят сантиметров у него залупа у спящего да усталого, а у сытого да у пьяного метр сорок в длину и ведро воды на весу держит, и два ведра держит, и кадку держит, и ни одна баба за всю практику не пожаловалась, даже Ханга приятно удивлена была и о новой встрече серого просила, однако же добрые люди ведь на похоронах не ебутся, а фуражку к хуям сымают и хором плачут, как будто это их сейчас землей закидают и деревянным крестом законтрят, и поэтому искренне плакал культурный Серёжа, и залупа его роскошная от горя сморщилась и до колена трагически не доставала, а Арутюнова поддатая в могилу стаканы начала XIXв. из личной коллекции покойного уронила, и на нее хуево вся Тусовочка смотрел, пока она вся в соплях в могилу спускалась и вся в грязи обратно без стаканов вылазила, и опять обратно полезла, а вся Тусовочка ей, дуре, стройным хором "Стаканы, пизда, не забудь!" орал, а ветер-то хуй его знает откуда дунул и хуй его поймешь кого из за границы принесло — то ли Мацейчук до такой степени обносился, то ли тридцать три больших мужика в польский флаг насрали, заштопали и гулять отпустили, и, конечно, к другу своему покойному с причитанием кинулся, обоссался в дороге, поскользнулся и наебнулся, и орал, и вопил, и вообще в целом не соответствовал, и по мягкой жопе его ботинками, кедами, ластами и копытами каждый первый от всей души пизданул, и по крутой траектории на запад, роняя запонки, полетел поляк рекорд дальности побивать, и когда перестала плакать вся Тусовочка, и когда подняли на полотенцах ящик с холодной свининой, и начали опускать, и вспомнили про крышку, и собрались забивать — вот только тогда встал Понасенков и всех на хуй послал. Шуток, бактерии, не понимают!..