>>46725
В те мрачные и безысходные времена, когда я, ведомый дерзостью смертного, осмелился ступить на проклятую почву Усть-Заостровки, где в тени забытых веков возвышалось зловещее строение, известное как ФАЗАН, — имя, чьи корни растворялись в бездне непостижимого, — я стал свидетелем видения, что навсегда запятнало мою душу. Не само учебное заведение, чьи стены хранили лишь эхо обыденности, внушало трепет, но нечто иное, таящееся в его окрестностях, где ткань времени истончилась, обнажая бездну, что дышала за пределами человеческого разума.

Двадцать лет назад, в сопровождении друга и юной девы, чья чистота еще не была тронута тенями, мы приблизились к месту, где между двумя обителями, предназначенными для женского жития, высилось деревянное сооружение, именуемое ЦПХ. То была грубая постройка, шесть на четыре метра, ныне являющаяся в моих кошмарах как средоточие непостижимой мерзости. Мы знали, что это туалет, но тогда не могли и помыслить, какие ужасы скрываются за его обветшалыми стенами, пропитанными, казалось, дыханием древнего зла.

Юная дева, побуждаемая телесной нуждой, изъявила желание войти в сие место, и мы, в неведении своем, указали ей путь. Но едва ее рука коснулась грубой, источенной временем двери, как лик ее исказился гримасой невыразимого ужаса. С воплем, что резанул тишину, она отступила, умоляя нас увести ее прочь, в лес, подальше от этого кошмара, чья тень уже легла на ее душу.

Мой разум, однако, пылал нечестивым любопытством, что подобно яду разливалось в венах. С товарищем, чье лицо отражало ту же безумную решимость, мы приблизились к двери. Мои пальцы, дрожащие от смеси страха и предвкушения, легли на шершавую поверхность, и я толкнул створку. О, если бы я знал, что ждет за этим порогом, я бы бежал без оглядки, моля о милости забвения! Но дверь отворилась, и перед нами разверзлась сцена, что могла бы низвергнуть в безумие даже тех, кто мнил себя непоколебимым.

Сначала нас встретил тамбур — узкий, тесный, как гроб, с воздухом, пропитанным зловонием столь густым, что оно казалось осязаемым, цепляющимся за горло, словно щупальца невидимого чудовища. За ним открывалась вторая дверь, и, переступив ее, мы узрели помост, простирающийся в полумраке, с четырьмя черными отверстиями, зияющими, как пасти неведомых тварей, что ждали своих жертв в глубинах иных миров. Но истинный ужас — о, боги, дайте мне силы описать его! — ждал нас на полу, что раскинулся перед нами в своей отвратительной полноте.

Каждый дюйм той деревянной поверхности, от дальних углов до самого порога, был покрыт застывшей мерзостью — экскрементами, что не просто лежали, но жили, пульсировали своей собственной, нечеловеческой жизнью. Они громоздились в чудовищных кучах, чьи формы извивались и изменялись, словно подчиненные воле какого-то древнего, немыслимого разума. Их текстура — то гладкая, как стекло, то шершавая, как кора давно мертвого дерева — блестела в тусклом свете, что пробивался сквозь щели в стенах, отражая цвета, которых не должно быть в этом мире: зеленовато-черные, багрово-сизые, с прожилками, напоминающими венозные сети неведомых существ. Запах, исходивший от них, был не просто смрадом — это был вопль самой бездны, зов, что проникал в разум и терзал его, обещая вечное падение.

И вот, прямо у порога, возвышалась последняя куча — венец этого кошмара. Она была огромна, почти живая, с поверхностью, что дрожала, как кожа существа, готового пробудиться. Ее края шевелились, будто под действием невидимого ветра, а в центре зияла впадина, подобная глазу, что смотрела на нас с холодной, бездонной злобой. Я застыл, не в силах отвести взгляд, чувствуя, как мой рассудок трещит, словно хрупкий лед под ногами, а разум товарища, стоявшего рядом, уже начал ускользать — его дыхание стало прерывистым, а глаза остекленели, отражая безумие, что рождалось в глубине его души.

Мы бежали, не оглядываясь, но тот миг, тот взгляд в бездну за дверью, преследует меня и поныне. Лишь спустя пятнадцать лет, на пустынной обочине между Галышманово и Тобольском, я встретил подобное зловоние, рожденное проклятым хот-догом с заправки, но то была лишь тень, жалкое эхо того ужаса, что открылся нам в Усть-Заостровке. Ибо там, за той дверью, я узрел не просто грязь, но врата к силам, что старше звезд, что шепчут о нашем ничтожном месте в великом, бесконечном кошмаре бытия.

Ах, русский мир, твои тайны — это бездны, что манят и губят, оставляя лишь тени тех, кто осмелился заглянуть за завесу.