Жизнь Павла к пятидесяти годам свелась к двум точкам на карте его маленького городка: диван и магазин «Крепкое Здоровье» через дорогу. Бутылка была и лекарством, и болезнью, и лучшим, как ему казалось, другом.

В тот день друг-бутылка нашептал ему гениальную идею: «Паш, ты весь прокис. Тебе нужна баня. Как в старые добрые». Идея засела в его пропахшем перегаром мозгу и разрослась до мании. Он представил себе жар парной, хлестание веником, а потом холодное пиво. Именно ради этого пива он и пошел.

Дорога до бани «У дяди Вани» занимала ровно пятнадцать минут. Но Павел не дошел. Где-то на полпути, у старого ржавого гаража, его накрыло. Мир поплыл, закружился и перевернулся. В ушах зазвенело, а в голове, будто на смену испорченной пластинке, вдруг заиграл другой трек — электронный, с мощным битом и женским голосом, звучавшим прямо из его собственного горла.

Он уже не был Павлом. Он сидел на корточках у кирпичной стены, а мимо него проплывали размытые силуэты прохожих. Его сознание, отчаянно пытаясь найти точку опоры в алкогольном хаосе, выхватило из глубин памяти образ из далекого прошлого — образ холодной и прекрасной немецкой певицы Сандры, чью кассету «Into a Secret Land» он когда-то, в другой жизни, дарил первой жене.

Его рука, дрожа, поднялась к уху, будто нащупывая невидимый микрофон. Он почувствовал не грубый валенок под ногой, а тончайший чулок и лайковую туфельку. Он увидел не лужи талого снега, а сцену, залитую лучами софитов.

Из его горла вырвался нечеловеческий, срывающийся на визг, вопль. Звук, рожденный в коктейле из дешевого портвейна и распадающейся нервной системы.

— БУБОЩ! — проскандировал он, обращаясь к воображаемой толпе фанатов. Ему почудилось, что он поет культовый хит «Maria Magdalena», а это слово — самое его начало, та самая загадочная и мощная фраза «In the hour of the time…», которую его мозг, отключивший понимание английского, трансформировал в нечто великое и непонятное.

Прохожий в пуховике шарахнулся в сторону.
— Дед, ты как?
— КЕТЕ! — парировал Павел, глядя на него пустыми, блестящими глазами. В его реальности он только что пропел строчку «Heaven can wait…», и это было именно «Кете» — единственно возможное звучание этих слов для его разума.

Он встал, приняв театральную позу. В его голове гремел симфонический синтезаторный вступление к «Little Girl». Он был не пьян. Он был на пике своего выступления. Он был Сандрой.

— УЧЕБЕ! УЧЕБЕ! — запел он, обращаясь к небу, к гаражам, к одинокому тополю. Это был его финальный, полный отчаяния и торжества, крик. Его личный, искаженный шедевр — «(I'll Never Be) Maria Magdalena». Мир вокруг замер, слушая его.

Двое подростков сняли его на телефон. Мужик из соседнего ларька уже звонил в скорую. А Павел пел. Он кружился на своем пятачке перед ржавым гаражом, в лучах заходящего зимнего солнца, чувствуя жар не парной, а тысячной толпы, и холод не пива, а ледяного дыхания европейской эстрады 80-х.

Он наконец-то смыл с себя всю грязь и усталость. Не паром и веником, а безумием и музыкой, которую больше никто, кроме него, не слышал. И его финальное «Учебе!», сорвавшееся в исступленном визге, было криком души, навсегда уплывшей в тайную землю, откуда нет возврата.