Этого треда уже нет.
Это копия, сохраненная 30 января 2020 года.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.
Это копия, сохраненная 30 января 2020 года.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.
Все любители изящной словесности координируются тут.
Поэзия преобразует жизнь.
Франц Кафка
Быть поэтом - это значит то же,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души.
Сергей А. Есенин
Поэзия преобразует жизнь.
Франц Кафка
Быть поэтом - это значит то же,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души.
Сергей А. Есенин
186 Кб, 615x960Гласные - А. Рэмбо
А — черно, бело — Е, У — зелено, О — сине,
И — красно… Я хочу открыть рождение гласных.
А — траурный корсет под стаей мух ужасных,
Роящихся вокруг как в падали иль в тине,
Мир мрака; Е — покой тумана над пустыней,
Дрожание цветов, взлет ледников опасных.
И — пурпур, сгустком кровь, улыбка губ прекрасных
В их ярости иль в их безумье пред святыней.
У — дивные круги морей зеленоватых,
Луг, пестрый от зверья, покой морщин, измятых
Алхимией на лбах задумчивых людей.
О — звона медного глухое окончанье,
Кометой, ангелом пронзенное молчанье,
Омега, луч Ее сиреневых очей.
А — черно, бело — Е, У — зелено, О — сине,
И — красно… Я хочу открыть рождение гласных.
А — траурный корсет под стаей мух ужасных,
Роящихся вокруг как в падали иль в тине,
Мир мрака; Е — покой тумана над пустыней,
Дрожание цветов, взлет ледников опасных.
И — пурпур, сгустком кровь, улыбка губ прекрасных
В их ярости иль в их безумье пред святыней.
У — дивные круги морей зеленоватых,
Луг, пестрый от зверья, покой морщин, измятых
Алхимией на лбах задумчивых людей.
О — звона медного глухое окончанье,
Кометой, ангелом пронзенное молчанье,
Омега, луч Ее сиреневых очей.
15 Кб, 400x505На дне преисподней - М.Волошин
С каждым днем всё диче и всё глуше
Мертвенная цепенеет ночь.
Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:
Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
Темен жребий русского поэта:
Неисповедимый рок ведет
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот.
Может быть, такой же жребий выну,
Горькая детоубийца - Русь!
И на дне твоих подвалов сгину,
Иль в кровавой луже поскользнусь,
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой,
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
С каждым днем всё диче и всё глуше
Мертвенная цепенеет ночь.
Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:
Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
Темен жребий русского поэта:
Неисповедимый рок ведет
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот.
Может быть, такой же жребий выну,
Горькая детоубийца - Русь!
И на дне твоих подвалов сгину,
Иль в кровавой луже поскользнусь,
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой,
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
129 Кб, 1200x900Осенний крик ястреба - И.Бродский
Северозападный ветер его поднимает над
сизой, лиловой, пунцовой, алой
долиной Коннектикута. Он уже
не видит лакомый променад
курицы по двору обветшалой
фермы, суслика на меже.
На воздушном потоке распластанный, одинок,
все, что он видит -- гряду покатых
холмов и серебро реки,
вьющейся точно живой клинок,
сталь в зазубринах перекатов,
схожие с бисером городки
Новой Англии. Упавшие до нуля
термометры -- словно лары в нише;
стынут, обуздывая пожар
листьев, шпили церквей. Но для
ястреба, это не церкви. Выше
лучших помыслов прихожан,
он парит в голубом океане, сомкнувши клюв,
с прижатою к животу плюсною
-- когти в кулак, точно пальцы рук --
чуя каждым пером поддув
снизу, сверкая в ответ глазною
ягодою, держа на Юг,
к Рио-Гранде, в дельту, в распаренную толпу
буков, прячущих в мощной пене
травы, чьи лезвия остры,
гнездо, разбитую скорлупу
в алую крапинку, запах, тени
брата или сестры.
Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом,
бьющееся с частотою дрожи,
точно ножницами сечет,
собственным движимое теплом,
осеннюю синеву, ее же
увеличивая за счет
еле видного глазу коричневого пятна,
точки, скользящей поверх вершины
ели; за счет пустоты в лице
ребенка, замершего у окна,
пары, вышедшей из машины,
женщины на крыльце.
Но восходящий поток его поднимает вверх
выше и выше. В подбрюшных перьях
щиплет холодом. Глядя вниз,
он видит, что горизонт померк,
он видит как бы тринадцать первых
штатов, он видит: из
труб поднимается дым. Но как раз число
труб подсказывает одинокой
птице, как поднялась она.
Эк куда меня занесло!
Он чувствует смешанную с тревогой
гордость. Перевернувшись на
крыло, он падает вниз. Но упругий слой
воздуха его возвращает в небо,
в бесцветную ледяную гладь.
В желтом зрачке возникает злой
блеск. То есть, помесь гнева
с ужасом. Он опять
низвергается. Но как стенка -- мяч,
как падение грешника -- снова в веру,
его выталкивает назад.
Его, который еще горяч!
В черт-те что. Все выше. В ионосферу.
В астрономически объективный ад
птиц, где отсутствует кислород,
где вместо проса -- крупа далеких
звезд. Что для двуногих высь,
то для пернатых наоборот.
Не мозжечком, но в мешочках легких
он догадывается: не спастись.
И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк,
клюва, похожий на визг эриний,
вырывается и летит вовне
механический, нестерпимый звук,
звук стали, впившейся в алюминий;
механический, ибо не
предназначенный ни для чьих ушей:
людских, срывающейся с березы
белки, тявкающей лисы,
маленьких полевых мышей;
так отливаться не могут слезы
никому. Только псы
задирают морды. Пронзительный, резкий крик
страшней, кошмарнее ре-диеза
алмаза, режущего стекло,
пересекает небо. И мир на миг
как бы вздрагивает от пореза.
Ибо там, наверху, тепло
обжигает пространство, как здесь, внизу,
обжигает черной оградой руку
без перчатки. Мы, восклицая "вон,
там!" видим вверху слезу
ястреба, плюс паутину, звуку
присущую, мелких волн,
разбегающихся по небосводу, где
нет эха, где пахнет апофеозом
звука, особенно в октябре.
И в кружеве этом, сродни звезде,
сверкая, скованная морозом,
инеем, в серебре,
опушившем перья, птица плывет в зенит,
в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда
перл, сверкающую деталь.
Мы слышим: что-то вверху звенит,
как разбивающаяся посуда,
как фамильный хрусталь,
чьи осколки, однако, не ранят, но
тают в ладони. И на мгновенье
вновь различаешь кружки, глазки,
веер, радужное пятно,
многоточия, скобки, звенья,
колоски, волоски --
бывший привольный узор пера,
карту, ставшую горстью юрких
хлопьев, летящих на склон холма.
И, ловя их пальцами, детвора
выбегает на улицу в пестрых куртках
и кричит по-английски "Зима, зима!"
Северозападный ветер его поднимает над
сизой, лиловой, пунцовой, алой
долиной Коннектикута. Он уже
не видит лакомый променад
курицы по двору обветшалой
фермы, суслика на меже.
На воздушном потоке распластанный, одинок,
все, что он видит -- гряду покатых
холмов и серебро реки,
вьющейся точно живой клинок,
сталь в зазубринах перекатов,
схожие с бисером городки
Новой Англии. Упавшие до нуля
термометры -- словно лары в нише;
стынут, обуздывая пожар
листьев, шпили церквей. Но для
ястреба, это не церкви. Выше
лучших помыслов прихожан,
он парит в голубом океане, сомкнувши клюв,
с прижатою к животу плюсною
-- когти в кулак, точно пальцы рук --
чуя каждым пером поддув
снизу, сверкая в ответ глазною
ягодою, держа на Юг,
к Рио-Гранде, в дельту, в распаренную толпу
буков, прячущих в мощной пене
травы, чьи лезвия остры,
гнездо, разбитую скорлупу
в алую крапинку, запах, тени
брата или сестры.
Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом,
бьющееся с частотою дрожи,
точно ножницами сечет,
собственным движимое теплом,
осеннюю синеву, ее же
увеличивая за счет
еле видного глазу коричневого пятна,
точки, скользящей поверх вершины
ели; за счет пустоты в лице
ребенка, замершего у окна,
пары, вышедшей из машины,
женщины на крыльце.
Но восходящий поток его поднимает вверх
выше и выше. В подбрюшных перьях
щиплет холодом. Глядя вниз,
он видит, что горизонт померк,
он видит как бы тринадцать первых
штатов, он видит: из
труб поднимается дым. Но как раз число
труб подсказывает одинокой
птице, как поднялась она.
Эк куда меня занесло!
Он чувствует смешанную с тревогой
гордость. Перевернувшись на
крыло, он падает вниз. Но упругий слой
воздуха его возвращает в небо,
в бесцветную ледяную гладь.
В желтом зрачке возникает злой
блеск. То есть, помесь гнева
с ужасом. Он опять
низвергается. Но как стенка -- мяч,
как падение грешника -- снова в веру,
его выталкивает назад.
Его, который еще горяч!
В черт-те что. Все выше. В ионосферу.
В астрономически объективный ад
птиц, где отсутствует кислород,
где вместо проса -- крупа далеких
звезд. Что для двуногих высь,
то для пернатых наоборот.
Не мозжечком, но в мешочках легких
он догадывается: не спастись.
И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк,
клюва, похожий на визг эриний,
вырывается и летит вовне
механический, нестерпимый звук,
звук стали, впившейся в алюминий;
механический, ибо не
предназначенный ни для чьих ушей:
людских, срывающейся с березы
белки, тявкающей лисы,
маленьких полевых мышей;
так отливаться не могут слезы
никому. Только псы
задирают морды. Пронзительный, резкий крик
страшней, кошмарнее ре-диеза
алмаза, режущего стекло,
пересекает небо. И мир на миг
как бы вздрагивает от пореза.
Ибо там, наверху, тепло
обжигает пространство, как здесь, внизу,
обжигает черной оградой руку
без перчатки. Мы, восклицая "вон,
там!" видим вверху слезу
ястреба, плюс паутину, звуку
присущую, мелких волн,
разбегающихся по небосводу, где
нет эха, где пахнет апофеозом
звука, особенно в октябре.
И в кружеве этом, сродни звезде,
сверкая, скованная морозом,
инеем, в серебре,
опушившем перья, птица плывет в зенит,
в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда
перл, сверкающую деталь.
Мы слышим: что-то вверху звенит,
как разбивающаяся посуда,
как фамильный хрусталь,
чьи осколки, однако, не ранят, но
тают в ладони. И на мгновенье
вновь различаешь кружки, глазки,
веер, радужное пятно,
многоточия, скобки, звенья,
колоски, волоски --
бывший привольный узор пера,
карту, ставшую горстью юрких
хлопьев, летящих на склон холма.
И, ловя их пальцами, детвора
выбегает на улицу в пестрых куртках
и кричит по-английски "Зима, зима!"
129 Кб, 1200x900Осенний крик ястреба - И.Бродский
Северозападный ветер его поднимает над
сизой, лиловой, пунцовой, алой
долиной Коннектикута. Он уже
не видит лакомый променад
курицы по двору обветшалой
фермы, суслика на меже.
На воздушном потоке распластанный, одинок,
все, что он видит -- гряду покатых
холмов и серебро реки,
вьющейся точно живой клинок,
сталь в зазубринах перекатов,
схожие с бисером городки
Новой Англии. Упавшие до нуля
термометры -- словно лары в нише;
стынут, обуздывая пожар
листьев, шпили церквей. Но для
ястреба, это не церкви. Выше
лучших помыслов прихожан,
он парит в голубом океане, сомкнувши клюв,
с прижатою к животу плюсною
-- когти в кулак, точно пальцы рук --
чуя каждым пером поддув
снизу, сверкая в ответ глазною
ягодою, держа на Юг,
к Рио-Гранде, в дельту, в распаренную толпу
буков, прячущих в мощной пене
травы, чьи лезвия остры,
гнездо, разбитую скорлупу
в алую крапинку, запах, тени
брата или сестры.
Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом,
бьющееся с частотою дрожи,
точно ножницами сечет,
собственным движимое теплом,
осеннюю синеву, ее же
увеличивая за счет
еле видного глазу коричневого пятна,
точки, скользящей поверх вершины
ели; за счет пустоты в лице
ребенка, замершего у окна,
пары, вышедшей из машины,
женщины на крыльце.
Но восходящий поток его поднимает вверх
выше и выше. В подбрюшных перьях
щиплет холодом. Глядя вниз,
он видит, что горизонт померк,
он видит как бы тринадцать первых
штатов, он видит: из
труб поднимается дым. Но как раз число
труб подсказывает одинокой
птице, как поднялась она.
Эк куда меня занесло!
Он чувствует смешанную с тревогой
гордость. Перевернувшись на
крыло, он падает вниз. Но упругий слой
воздуха его возвращает в небо,
в бесцветную ледяную гладь.
В желтом зрачке возникает злой
блеск. То есть, помесь гнева
с ужасом. Он опять
низвергается. Но как стенка -- мяч,
как падение грешника -- снова в веру,
его выталкивает назад.
Его, который еще горяч!
В черт-те что. Все выше. В ионосферу.
В астрономически объективный ад
птиц, где отсутствует кислород,
где вместо проса -- крупа далеких
звезд. Что для двуногих высь,
то для пернатых наоборот.
Не мозжечком, но в мешочках легких
он догадывается: не спастись.
И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк,
клюва, похожий на визг эриний,
вырывается и летит вовне
механический, нестерпимый звук,
звук стали, впившейся в алюминий;
механический, ибо не
предназначенный ни для чьих ушей:
людских, срывающейся с березы
белки, тявкающей лисы,
маленьких полевых мышей;
так отливаться не могут слезы
никому. Только псы
задирают морды. Пронзительный, резкий крик
страшней, кошмарнее ре-диеза
алмаза, режущего стекло,
пересекает небо. И мир на миг
как бы вздрагивает от пореза.
Ибо там, наверху, тепло
обжигает пространство, как здесь, внизу,
обжигает черной оградой руку
без перчатки. Мы, восклицая "вон,
там!" видим вверху слезу
ястреба, плюс паутину, звуку
присущую, мелких волн,
разбегающихся по небосводу, где
нет эха, где пахнет апофеозом
звука, особенно в октябре.
И в кружеве этом, сродни звезде,
сверкая, скованная морозом,
инеем, в серебре,
опушившем перья, птица плывет в зенит,
в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда
перл, сверкающую деталь.
Мы слышим: что-то вверху звенит,
как разбивающаяся посуда,
как фамильный хрусталь,
чьи осколки, однако, не ранят, но
тают в ладони. И на мгновенье
вновь различаешь кружки, глазки,
веер, радужное пятно,
многоточия, скобки, звенья,
колоски, волоски --
бывший привольный узор пера,
карту, ставшую горстью юрких
хлопьев, летящих на склон холма.
И, ловя их пальцами, детвора
выбегает на улицу в пестрых куртках
и кричит по-английски "Зима, зима!"
Северозападный ветер его поднимает над
сизой, лиловой, пунцовой, алой
долиной Коннектикута. Он уже
не видит лакомый променад
курицы по двору обветшалой
фермы, суслика на меже.
На воздушном потоке распластанный, одинок,
все, что он видит -- гряду покатых
холмов и серебро реки,
вьющейся точно живой клинок,
сталь в зазубринах перекатов,
схожие с бисером городки
Новой Англии. Упавшие до нуля
термометры -- словно лары в нише;
стынут, обуздывая пожар
листьев, шпили церквей. Но для
ястреба, это не церкви. Выше
лучших помыслов прихожан,
он парит в голубом океане, сомкнувши клюв,
с прижатою к животу плюсною
-- когти в кулак, точно пальцы рук --
чуя каждым пером поддув
снизу, сверкая в ответ глазною
ягодою, держа на Юг,
к Рио-Гранде, в дельту, в распаренную толпу
буков, прячущих в мощной пене
травы, чьи лезвия остры,
гнездо, разбитую скорлупу
в алую крапинку, запах, тени
брата или сестры.
Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом,
бьющееся с частотою дрожи,
точно ножницами сечет,
собственным движимое теплом,
осеннюю синеву, ее же
увеличивая за счет
еле видного глазу коричневого пятна,
точки, скользящей поверх вершины
ели; за счет пустоты в лице
ребенка, замершего у окна,
пары, вышедшей из машины,
женщины на крыльце.
Но восходящий поток его поднимает вверх
выше и выше. В подбрюшных перьях
щиплет холодом. Глядя вниз,
он видит, что горизонт померк,
он видит как бы тринадцать первых
штатов, он видит: из
труб поднимается дым. Но как раз число
труб подсказывает одинокой
птице, как поднялась она.
Эк куда меня занесло!
Он чувствует смешанную с тревогой
гордость. Перевернувшись на
крыло, он падает вниз. Но упругий слой
воздуха его возвращает в небо,
в бесцветную ледяную гладь.
В желтом зрачке возникает злой
блеск. То есть, помесь гнева
с ужасом. Он опять
низвергается. Но как стенка -- мяч,
как падение грешника -- снова в веру,
его выталкивает назад.
Его, который еще горяч!
В черт-те что. Все выше. В ионосферу.
В астрономически объективный ад
птиц, где отсутствует кислород,
где вместо проса -- крупа далеких
звезд. Что для двуногих высь,
то для пернатых наоборот.
Не мозжечком, но в мешочках легких
он догадывается: не спастись.
И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк,
клюва, похожий на визг эриний,
вырывается и летит вовне
механический, нестерпимый звук,
звук стали, впившейся в алюминий;
механический, ибо не
предназначенный ни для чьих ушей:
людских, срывающейся с березы
белки, тявкающей лисы,
маленьких полевых мышей;
так отливаться не могут слезы
никому. Только псы
задирают морды. Пронзительный, резкий крик
страшней, кошмарнее ре-диеза
алмаза, режущего стекло,
пересекает небо. И мир на миг
как бы вздрагивает от пореза.
Ибо там, наверху, тепло
обжигает пространство, как здесь, внизу,
обжигает черной оградой руку
без перчатки. Мы, восклицая "вон,
там!" видим вверху слезу
ястреба, плюс паутину, звуку
присущую, мелких волн,
разбегающихся по небосводу, где
нет эха, где пахнет апофеозом
звука, особенно в октябре.
И в кружеве этом, сродни звезде,
сверкая, скованная морозом,
инеем, в серебре,
опушившем перья, птица плывет в зенит,
в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда
перл, сверкающую деталь.
Мы слышим: что-то вверху звенит,
как разбивающаяся посуда,
как фамильный хрусталь,
чьи осколки, однако, не ранят, но
тают в ладони. И на мгновенье
вновь различаешь кружки, глазки,
веер, радужное пятно,
многоточия, скобки, звенья,
колоски, волоски --
бывший привольный узор пера,
карту, ставшую горстью юрких
хлопьев, летящих на склон холма.
И, ловя их пальцами, детвора
выбегает на улицу в пестрых куртках
и кричит по-английски "Зима, зима!"
37 Кб, 359x540Здоровый Любитель - Взрывы
Взрывы. Взрывы.
Разгром. Террор.
Агрессивный напор!
Выстрелы в малышей
Облегчают
Мысли об их будущем.
Многие хотят,
Чтобы я сдох!
Иногда улетать
От них не удается.
И мозг рвется,
И хихиканье отовсюду,
Гнилой плоти блюдо,
Прими, если заработал.
Протыкает нас свет
Солнца-палача.
Ощущения нас бьют, жрут,
Ненавистно крича!
Напильником -
По головке хуя.
стань прилежным
В потоке испражнений,
в ёбанной речке
Общественных движений.
Научись быть
На Вы!
Умей споры
Обходить!
Всех люби,
Всех люби,
Всех люби.
да будет мир!
Хуй - на!
да будет война!
Война навсегда!
Взрывы. Взрывы.
Разгром. Террор.
Агрессивный напор!
Выстрелы в малышей
Облегчают
Мысли об их будущем.
Многие хотят,
Чтобы я сдох!
Иногда улетать
От них не удается.
И мозг рвется,
И хихиканье отовсюду,
Гнилой плоти блюдо,
Прими, если заработал.
Протыкает нас свет
Солнца-палача.
Ощущения нас бьют, жрут,
Ненавистно крича!
Напильником -
По головке хуя.
стань прилежным
В потоке испражнений,
в ёбанной речке
Общественных движений.
Научись быть
На Вы!
Умей споры
Обходить!
Всех люби,
Всех люби,
Всех люби.
да будет мир!
Хуй - на!
да будет война!
Война навсегда!
37 Кб, 359x540Здоровый Любитель - Взрывы
Взрывы. Взрывы.
Разгром. Террор.
Агрессивный напор!
Выстрелы в малышей
Облегчают
Мысли об их будущем.
Многие хотят,
Чтобы я сдох!
Иногда улетать
От них не удается.
И мозг рвется,
И хихиканье отовсюду,
Гнилой плоти блюдо,
Прими, если заработал.
Протыкает нас свет
Солнца-палача.
Ощущения нас бьют, жрут,
Ненавистно крича!
Напильником -
По головке хуя.
стань прилежным
В потоке испражнений,
в ёбанной речке
Общественных движений.
Научись быть
На Вы!
Умей споры
Обходить!
Всех люби,
Всех люби,
Всех люби.
да будет мир!
Хуй - на!
да будет война!
Война навсегда!
Взрывы. Взрывы.
Разгром. Террор.
Агрессивный напор!
Выстрелы в малышей
Облегчают
Мысли об их будущем.
Многие хотят,
Чтобы я сдох!
Иногда улетать
От них не удается.
И мозг рвется,
И хихиканье отовсюду,
Гнилой плоти блюдо,
Прими, если заработал.
Протыкает нас свет
Солнца-палача.
Ощущения нас бьют, жрут,
Ненавистно крича!
Напильником -
По головке хуя.
стань прилежным
В потоке испражнений,
в ёбанной речке
Общественных движений.
Научись быть
На Вы!
Умей споры
Обходить!
Всех люби,
Всех люби,
Всех люби.
да будет мир!
Хуй - на!
да будет война!
Война навсегда!
221 Кб, 356x536Я шагал всю вторую половину дня;
Это была «физическая активность в контакте с природой»;
Тем не менее меня снова охватила тоска.
Отель комфортабелен;
К нему нельзя предъявить никаких претензий.
Дело просто в ощущении жизни, давящей на меня так,
Что вечера становятся практически невыносимыми.
Дело в наличии или отсутствии смысла,
От которого зависит наше счастье.
Я хорошо упражнял свои мускулы всю вторую половину дня,
Но с приближением вечера в воздухе опять что-то повисло,
Сдавив мне сердце.
На вокзале в Фантон-Саорж
(Заброшенном, замкнутом, с разбитым кафелем и засоренными туалетами)
Должен был пройти последний дневной поезд.
Я достал из рюкзака журнал для свингеров
(Какие там требуются половые партнеры?)
И, разорвав его пополам,
Бросил возле примитивных сортиров на кучу дерьма и сора.
Женщинам всегда будут нужны искусственные члены и большие черные пенисы -
Едва ли к восторгу пенсионера итальянских железных дорог,
Которого ноги сами привели на вокзал, где он делал свою карьеру,
Воспитывая детей обоего пола,
Пока не закрылась школа.
Это была «физическая активность в контакте с природой»;
Тем не менее меня снова охватила тоска.
Отель комфортабелен;
К нему нельзя предъявить никаких претензий.
Дело просто в ощущении жизни, давящей на меня так,
Что вечера становятся практически невыносимыми.
Дело в наличии или отсутствии смысла,
От которого зависит наше счастье.
Я хорошо упражнял свои мускулы всю вторую половину дня,
Но с приближением вечера в воздухе опять что-то повисло,
Сдавив мне сердце.
На вокзале в Фантон-Саорж
(Заброшенном, замкнутом, с разбитым кафелем и засоренными туалетами)
Должен был пройти последний дневной поезд.
Я достал из рюкзака журнал для свингеров
(Какие там требуются половые партнеры?)
И, разорвав его пополам,
Бросил возле примитивных сортиров на кучу дерьма и сора.
Женщинам всегда будут нужны искусственные члены и большие черные пенисы -
Едва ли к восторгу пенсионера итальянских железных дорог,
Которого ноги сами привели на вокзал, где он делал свою карьеру,
Воспитывая детей обоего пола,
Пока не закрылась школа.
28 Кб, 195x306Готфрид Бенн - Палата орущих баб
Беднейшие бабы всего Берлина -
Тринадцать младенцев в полутора комнатах,
Проститутки, преступницы, воровки из магазина
Корчатся здесь, и никто не вспомнит их.
Нигде не услышишь такого ора,
Нигде не увидишь подобных мук,
Как среди городского сора,
Как меж ногами сучащих сук.
- Тужься, давай! Понимаешь, нет?
Это тебе, поди, не минет!
Сил не хватает на вас сердиться.
Что разлеглась? Начинай трудиться.
Так повернешься, сяк извернешься.
Что ж, бывает, и обосрешься.
Вот он, в дерьме и в ссаке. Здорово!
Синий?.. А ты хотела - какого?
На одиннадцати койках, в слезах и в крови,
На одиннадцати помойках, реви не реви.
А новые глазки блеснули - глядь,
Время, красавица, ликовать.
Плоти невзрачный на вид комок
Как бы от радости не занемог.
А околеет он - смертью разбужена,
Пустится в плач остальная дюжина.
Беднейшие бабы всего Берлина -
Тринадцать младенцев в полутора комнатах,
Проститутки, преступницы, воровки из магазина
Корчатся здесь, и никто не вспомнит их.
Нигде не услышишь такого ора,
Нигде не увидишь подобных мук,
Как среди городского сора,
Как меж ногами сучащих сук.
- Тужься, давай! Понимаешь, нет?
Это тебе, поди, не минет!
Сил не хватает на вас сердиться.
Что разлеглась? Начинай трудиться.
Так повернешься, сяк извернешься.
Что ж, бывает, и обосрешься.
Вот он, в дерьме и в ссаке. Здорово!
Синий?.. А ты хотела - какого?
На одиннадцати койках, в слезах и в крови,
На одиннадцати помойках, реви не реви.
А новые глазки блеснули - глядь,
Время, красавица, ликовать.
Плоти невзрачный на вид комок
Как бы от радости не занемог.
А околеет он - смертью разбужена,
Пустится в плач остальная дюжина.
28 Кб, 195x306Готфрид Бенн - Палата орущих баб
Беднейшие бабы всего Берлина -
Тринадцать младенцев в полутора комнатах,
Проститутки, преступницы, воровки из магазина
Корчатся здесь, и никто не вспомнит их.
Нигде не услышишь такого ора,
Нигде не увидишь подобных мук,
Как среди городского сора,
Как меж ногами сучащих сук.
- Тужься, давай! Понимаешь, нет?
Это тебе, поди, не минет!
Сил не хватает на вас сердиться.
Что разлеглась? Начинай трудиться.
Так повернешься, сяк извернешься.
Что ж, бывает, и обосрешься.
Вот он, в дерьме и в ссаке. Здорово!
Синий?.. А ты хотела - какого?
На одиннадцати койках, в слезах и в крови,
На одиннадцати помойках, реви не реви.
А новые глазки блеснули - глядь,
Время, красавица, ликовать.
Плоти невзрачный на вид комок
Как бы от радости не занемог.
А околеет он - смертью разбужена,
Пустится в плач остальная дюжина.
Беднейшие бабы всего Берлина -
Тринадцать младенцев в полутора комнатах,
Проститутки, преступницы, воровки из магазина
Корчатся здесь, и никто не вспомнит их.
Нигде не услышишь такого ора,
Нигде не увидишь подобных мук,
Как среди городского сора,
Как меж ногами сучащих сук.
- Тужься, давай! Понимаешь, нет?
Это тебе, поди, не минет!
Сил не хватает на вас сердиться.
Что разлеглась? Начинай трудиться.
Так повернешься, сяк извернешься.
Что ж, бывает, и обосрешься.
Вот он, в дерьме и в ссаке. Здорово!
Синий?.. А ты хотела - какого?
На одиннадцати койках, в слезах и в крови,
На одиннадцати помойках, реви не реви.
А новые глазки блеснули - глядь,
Время, красавица, ликовать.
Плоти невзрачный на вид комок
Как бы от радости не занемог.
А околеет он - смертью разбужена,
Пустится в плач остальная дюжина.
32 Кб, 558x692Алистер Кроули - Бесхвостая обезьяна
Помощи нет в небесах — там лишь бардак, где теряешь душу.
Если Астак не спит, омары и крабы вылезают на сушу.
Гомо Сапиенсу, сосущему небо и нёбо,
Недостаёт спокойствия бессмертной амёбы.
Нажитое протоплазмой от радости движения
Разоряется от слабости земного притяжения
И, хотя материи, уму и духу некуда спешить
Природа требует своё: пора платить.
Будь у меня, который не я, свободный выбор,
Ещё не известно, кто бы из борьбы выбыл:
Великий Будда или моя беспросветная пьянка.
Хотя Будда в колоде судьбы — моя бланка.
Впрочем, будь я и вправду пьяницей, эти муки
Давно заставили бы меня наложить на себя руки.
Помощи нет в небесах — там лишь бардак, где теряешь душу.
Если Астак не спит, омары и крабы вылезают на сушу.
Гомо Сапиенсу, сосущему небо и нёбо,
Недостаёт спокойствия бессмертной амёбы.
Нажитое протоплазмой от радости движения
Разоряется от слабости земного притяжения
И, хотя материи, уму и духу некуда спешить
Природа требует своё: пора платить.
Будь у меня, который не я, свободный выбор,
Ещё не известно, кто бы из борьбы выбыл:
Великий Будда или моя беспросветная пьянка.
Хотя Будда в колоде судьбы — моя бланка.
Впрочем, будь я и вправду пьяницей, эти муки
Давно заставили бы меня наложить на себя руки.
32 Кб, 558x692Алистер Кроули - Бесхвостая обезьяна
Помощи нет в небесах — там лишь бардак, где теряешь душу.
Если Астак не спит, омары и крабы вылезают на сушу.
Гомо Сапиенсу, сосущему небо и нёбо,
Недостаёт спокойствия бессмертной амёбы.
Нажитое протоплазмой от радости движения
Разоряется от слабости земного притяжения
И, хотя материи, уму и духу некуда спешить
Природа требует своё: пора платить.
Будь у меня, который не я, свободный выбор,
Ещё не известно, кто бы из борьбы выбыл:
Великий Будда или моя беспросветная пьянка.
Хотя Будда в колоде судьбы — моя бланка.
Впрочем, будь я и вправду пьяницей, эти муки
Давно заставили бы меня наложить на себя руки.
Помощи нет в небесах — там лишь бардак, где теряешь душу.
Если Астак не спит, омары и крабы вылезают на сушу.
Гомо Сапиенсу, сосущему небо и нёбо,
Недостаёт спокойствия бессмертной амёбы.
Нажитое протоплазмой от радости движения
Разоряется от слабости земного притяжения
И, хотя материи, уму и духу некуда спешить
Природа требует своё: пора платить.
Будь у меня, который не я, свободный выбор,
Ещё не известно, кто бы из борьбы выбыл:
Великий Будда или моя беспросветная пьянка.
Хотя Будда в колоде судьбы — моя бланка.
Впрочем, будь я и вправду пьяницей, эти муки
Давно заставили бы меня наложить на себя руки.
Хуё моё господа бля поэты можно по две картинки крепить к посту а то вырвиглазо выходит ажно жопу рвёт такое читать
451 Кб, 1473x2048Константин Бальмонт - Бог и Дьявол
Я люблю тебя, Дьявол, я люблю Тебя, Бог,
Одному — мои стоны, и другому — мой вздох,
Одному — мои крики, а другому — мечты,
Но вы оба велики, вы восторг Красоты.
Я как туча блуждаю, много красок вокруг,
То на север иду я, то откинусь на юг,
То далеко, с востока, поплыву на закат,
И пылают рубины, и чернеет агат.
О, как радостно жить мне, я лелею поля,
Под дождем моим свежим зеленеет земля,
И змеиностью молний и раскатом громов
Много снов я разрушил, много сжег я домов.
В доме тесно и душно, и минутны все сны,
Но свободно-воздушна эта ширь вышины,
После долгих мучений как пленителен вздох.
О, таинственный Дьявол, о, единственный Бог!
Я люблю тебя, Дьявол, я люблю Тебя, Бог,
Одному — мои стоны, и другому — мой вздох,
Одному — мои крики, а другому — мечты,
Но вы оба велики, вы восторг Красоты.
Я как туча блуждаю, много красок вокруг,
То на север иду я, то откинусь на юг,
То далеко, с востока, поплыву на закат,
И пылают рубины, и чернеет агат.
О, как радостно жить мне, я лелею поля,
Под дождем моим свежим зеленеет земля,
И змеиностью молний и раскатом громов
Много снов я разрушил, много сжег я домов.
В доме тесно и душно, и минутны все сны,
Но свободно-воздушна эта ширь вышины,
После долгих мучений как пленителен вздох.
О, таинственный Дьявол, о, единственный Бог!
>>497951
Когда уже выйдут новые переводы этого психа?
Когда уже выйдут новые переводы этого психа?
Очередной суматошный
день,
мне противна дотошная
лесть
существа к существу,
что хотел
камень в руку взять
без последствий.
Возрастали кудрявые тучи,
ниспускавшие чёрную тьму...
И над городом сон дремучий —
место в нём, несомненно, возьму.
Два скитальца бытейства,
господа неудача и глупость,
на холодной квартире детства,
изучали предмет под лупой.
Он манил, словно яблоко с меткой
жизнь. Прорыв в сознании дыры
с площадь лунного кратера. Пылью
развевая прекрасное "редко".
Вот огонь, я создал? Прометей?
"Ты даешь не огонь а подобие
пятен ярких в подобии космоса."
Вероятен вселенский мятеж.
Итак, я на призрачной кухне,
подрагивая, вращаю —
субстанцию без пощады —
в диффузии дым не тухнет.
Искушав запретный нектар,
я вечности принял дар.
Цена совершенно даром,
но я себя выдыхаю...
Мне кажется, путь далёкий
был просто дорогой в лёгкие,
которые груза не выдержали...
Быть может, ошибочна истина
о гормонов параде мистики,
я из памяти рыбьей выдернут.
В содержимом матового черепа
бесполезная дума о муках
человеке что даже не верит в их
превзойдённость над светом над звуками
Я впечатан в прощальное кресло
отправляйте меня на восход
мироздания, что встретить не с кем
на ещё один ёбанный год.
ЕА
день,
мне противна дотошная
лесть
существа к существу,
что хотел
камень в руку взять
без последствий.
Возрастали кудрявые тучи,
ниспускавшие чёрную тьму...
И над городом сон дремучий —
место в нём, несомненно, возьму.
Два скитальца бытейства,
господа неудача и глупость,
на холодной квартире детства,
изучали предмет под лупой.
Он манил, словно яблоко с меткой
жизнь. Прорыв в сознании дыры
с площадь лунного кратера. Пылью
развевая прекрасное "редко".
Вот огонь, я создал? Прометей?
"Ты даешь не огонь а подобие
пятен ярких в подобии космоса."
Вероятен вселенский мятеж.
Итак, я на призрачной кухне,
подрагивая, вращаю —
субстанцию без пощады —
в диффузии дым не тухнет.
Искушав запретный нектар,
я вечности принял дар.
Цена совершенно даром,
но я себя выдыхаю...
Мне кажется, путь далёкий
был просто дорогой в лёгкие,
которые груза не выдержали...
Быть может, ошибочна истина
о гормонов параде мистики,
я из памяти рыбьей выдернут.
В содержимом матового черепа
бесполезная дума о муках
человеке что даже не верит в их
превзойдённость над светом над звуками
Я впечатан в прощальное кресло
отправляйте меня на восход
мироздания, что встретить не с кем
на ещё один ёбанный год.
ЕА
Очередной суматошный
день,
мне противна дотошная
лесть
существа к существу,
что хотел
камень в руку взять
без последствий.
Возрастали кудрявые тучи,
ниспускавшие чёрную тьму...
И над городом сон дремучий —
место в нём, несомненно, возьму.
Два скитальца бытейства,
господа неудача и глупость,
на холодной квартире детства,
изучали предмет под лупой.
Он манил, словно яблоко с меткой
жизнь. Прорыв в сознании дыры
с площадь лунного кратера. Пылью
развевая прекрасное "редко".
Вот огонь, я создал? Прометей?
"Ты даешь не огонь а подобие
пятен ярких в подобии космоса."
Вероятен вселенский мятеж.
Итак, я на призрачной кухне,
подрагивая, вращаю —
субстанцию без пощады —
в диффузии дым не тухнет.
Искушав запретный нектар,
я вечности принял дар.
Цена совершенно даром,
но я себя выдыхаю...
Мне кажется, путь далёкий
был просто дорогой в лёгкие,
которые груза не выдержали...
Быть может, ошибочна истина
о гормонов параде мистики,
я из памяти рыбьей выдернут.
В содержимом матового черепа
бесполезная дума о муках
человеке что даже не верит в их
превзойдённость над светом над звуками
Я впечатан в прощальное кресло
отправляйте меня на восход
мироздания, что встретить не с кем
на ещё один ёбанный год.
ЕА
день,
мне противна дотошная
лесть
существа к существу,
что хотел
камень в руку взять
без последствий.
Возрастали кудрявые тучи,
ниспускавшие чёрную тьму...
И над городом сон дремучий —
место в нём, несомненно, возьму.
Два скитальца бытейства,
господа неудача и глупость,
на холодной квартире детства,
изучали предмет под лупой.
Он манил, словно яблоко с меткой
жизнь. Прорыв в сознании дыры
с площадь лунного кратера. Пылью
развевая прекрасное "редко".
Вот огонь, я создал? Прометей?
"Ты даешь не огонь а подобие
пятен ярких в подобии космоса."
Вероятен вселенский мятеж.
Итак, я на призрачной кухне,
подрагивая, вращаю —
субстанцию без пощады —
в диффузии дым не тухнет.
Искушав запретный нектар,
я вечности принял дар.
Цена совершенно даром,
но я себя выдыхаю...
Мне кажется, путь далёкий
был просто дорогой в лёгкие,
которые груза не выдержали...
Быть может, ошибочна истина
о гормонов параде мистики,
я из памяти рыбьей выдернут.
В содержимом матового черепа
бесполезная дума о муках
человеке что даже не верит в их
превзойдённость над светом над звуками
Я впечатан в прощальное кресло
отправляйте меня на восход
мироздания, что встретить не с кем
на ещё один ёбанный год.
ЕА
>>499030
Что это за бессмысленный набор несвязанных даже между собою слов?
"Подобии/подобие", "...матового черепа", субстанция какая-то без пощады.. ужас.
Что это за бессмысленный набор несвязанных даже между собою слов?
"Подобии/подобие", "...матового черепа", субстанция какая-то без пощады.. ужас.
Я дыра, я пустое место, щель, зиянье, дупло, труха,
Тили-тили-тесто, невеста в ожидании жениха,
След, который в песке оттиснут, знак, впечатанный в известняк,
Тот же выжженный ствол (фрейдистов просят не возбуждаться так).
Я дыра, пустота, прореха, обретающая черты // этих 2 строк
Лишь при звуке чужого эха, по словам другой пустоты. // в "Последнем времени" нет
Все устроенные иначе протыкают меня рукой.
Я не ставлю себе задачи и не знаю, кто я такой.
Я дыра, я пространство между тьмой и светом, ночью и днем,
Заполняющее одежду — предоставленный мне объем.
Лом, оставшийся от прожекта на штыки его перелить.
Дом, который построил некто, позабыв его населить.
Я дыра, пустота, пространство, безграничья соблазн и блуд,
Потому что мои пристрастья ограничены списком блюд,
Я дыра, пустота, истома, тень, которая льнет к углам,
Притяженье бездны и дома вечно рвет меня пополам,
Обе правды во мне валетом, я не зол и не милосерд,
Я всеядный, амбивалентный полый черт без примет и черт,
Обезличенный до предела, не вершащий видимых дел,
Ощущающий свое тело лишь в присутствии прочих тел,
Ямка, выбитая в твердыне, шарик воздуха в толще льда,
Находящий повод к гордыне в том, что стоит только стыда.
Я дыра, пролом в бастионе, дырка в бублике, дверь в стене
Иль глазок в двери (не с того ли столько публики внемлет мне?),
Я просвет, что в тучах оставил ураган, разгоняя мрак,
Я — кружок, который протаял мальчик, жмущий к стеклу пятак,
Я дыра, пустота, ненужность, образ бренности и тщеты,
Но попавши в мою окружность, вещь меняет свои черты.
Не имеющий ясной цели, называющий всех на вы,
Остающийся на постели оттиск тела и головы,
Я — дыра, пустота, никем не установленное лицо,
Надпись, выдолбленная в камне, на Господнем пальце кольцо.
Тили-тили-тесто, невеста в ожидании жениха,
След, который в песке оттиснут, знак, впечатанный в известняк,
Тот же выжженный ствол (фрейдистов просят не возбуждаться так).
Я дыра, пустота, прореха, обретающая черты // этих 2 строк
Лишь при звуке чужого эха, по словам другой пустоты. // в "Последнем времени" нет
Все устроенные иначе протыкают меня рукой.
Я не ставлю себе задачи и не знаю, кто я такой.
Я дыра, я пространство между тьмой и светом, ночью и днем,
Заполняющее одежду — предоставленный мне объем.
Лом, оставшийся от прожекта на штыки его перелить.
Дом, который построил некто, позабыв его населить.
Я дыра, пустота, пространство, безграничья соблазн и блуд,
Потому что мои пристрастья ограничены списком блюд,
Я дыра, пустота, истома, тень, которая льнет к углам,
Притяженье бездны и дома вечно рвет меня пополам,
Обе правды во мне валетом, я не зол и не милосерд,
Я всеядный, амбивалентный полый черт без примет и черт,
Обезличенный до предела, не вершащий видимых дел,
Ощущающий свое тело лишь в присутствии прочих тел,
Ямка, выбитая в твердыне, шарик воздуха в толще льда,
Находящий повод к гордыне в том, что стоит только стыда.
Я дыра, пролом в бастионе, дырка в бублике, дверь в стене
Иль глазок в двери (не с того ли столько публики внемлет мне?),
Я просвет, что в тучах оставил ураган, разгоняя мрак,
Я — кружок, который протаял мальчик, жмущий к стеклу пятак,
Я дыра, пустота, ненужность, образ бренности и тщеты,
Но попавши в мою окружность, вещь меняет свои черты.
Не имеющий ясной цели, называющий всех на вы,
Остающийся на постели оттиск тела и головы,
Я — дыра, пустота, никем не установленное лицо,
Надпись, выдолбленная в камне, на Господнем пальце кольцо.
Я дыра, я пустое место, щель, зиянье, дупло, труха,
Тили-тили-тесто, невеста в ожидании жениха,
След, который в песке оттиснут, знак, впечатанный в известняк,
Тот же выжженный ствол (фрейдистов просят не возбуждаться так).
Я дыра, пустота, прореха, обретающая черты // этих 2 строк
Лишь при звуке чужого эха, по словам другой пустоты. // в "Последнем времени" нет
Все устроенные иначе протыкают меня рукой.
Я не ставлю себе задачи и не знаю, кто я такой.
Я дыра, я пространство между тьмой и светом, ночью и днем,
Заполняющее одежду — предоставленный мне объем.
Лом, оставшийся от прожекта на штыки его перелить.
Дом, который построил некто, позабыв его населить.
Я дыра, пустота, пространство, безграничья соблазн и блуд,
Потому что мои пристрастья ограничены списком блюд,
Я дыра, пустота, истома, тень, которая льнет к углам,
Притяженье бездны и дома вечно рвет меня пополам,
Обе правды во мне валетом, я не зол и не милосерд,
Я всеядный, амбивалентный полый черт без примет и черт,
Обезличенный до предела, не вершащий видимых дел,
Ощущающий свое тело лишь в присутствии прочих тел,
Ямка, выбитая в твердыне, шарик воздуха в толще льда,
Находящий повод к гордыне в том, что стоит только стыда.
Я дыра, пролом в бастионе, дырка в бублике, дверь в стене
Иль глазок в двери (не с того ли столько публики внемлет мне?),
Я просвет, что в тучах оставил ураган, разгоняя мрак,
Я — кружок, который протаял мальчик, жмущий к стеклу пятак,
Я дыра, пустота, ненужность, образ бренности и тщеты,
Но попавши в мою окружность, вещь меняет свои черты.
Не имеющий ясной цели, называющий всех на вы,
Остающийся на постели оттиск тела и головы,
Я — дыра, пустота, никем не установленное лицо,
Надпись, выдолбленная в камне, на Господнем пальце кольцо.
Тили-тили-тесто, невеста в ожидании жениха,
След, который в песке оттиснут, знак, впечатанный в известняк,
Тот же выжженный ствол (фрейдистов просят не возбуждаться так).
Я дыра, пустота, прореха, обретающая черты // этих 2 строк
Лишь при звуке чужого эха, по словам другой пустоты. // в "Последнем времени" нет
Все устроенные иначе протыкают меня рукой.
Я не ставлю себе задачи и не знаю, кто я такой.
Я дыра, я пространство между тьмой и светом, ночью и днем,
Заполняющее одежду — предоставленный мне объем.
Лом, оставшийся от прожекта на штыки его перелить.
Дом, который построил некто, позабыв его населить.
Я дыра, пустота, пространство, безграничья соблазн и блуд,
Потому что мои пристрастья ограничены списком блюд,
Я дыра, пустота, истома, тень, которая льнет к углам,
Притяженье бездны и дома вечно рвет меня пополам,
Обе правды во мне валетом, я не зол и не милосерд,
Я всеядный, амбивалентный полый черт без примет и черт,
Обезличенный до предела, не вершащий видимых дел,
Ощущающий свое тело лишь в присутствии прочих тел,
Ямка, выбитая в твердыне, шарик воздуха в толще льда,
Находящий повод к гордыне в том, что стоит только стыда.
Я дыра, пролом в бастионе, дырка в бублике, дверь в стене
Иль глазок в двери (не с того ли столько публики внемлет мне?),
Я просвет, что в тучах оставил ураган, разгоняя мрак,
Я — кружок, который протаял мальчик, жмущий к стеклу пятак,
Я дыра, пустота, ненужность, образ бренности и тщеты,
Но попавши в мою окружность, вещь меняет свои черты.
Не имеющий ясной цели, называющий всех на вы,
Остающийся на постели оттиск тела и головы,
Я — дыра, пустота, никем не установленное лицо,
Надпись, выдолбленная в камне, на Господнем пальце кольцо.
>>499039
Прочел ещё раз и понял, что ты ещё и мизогиничная свинья, если это, конечно, твоих рук дело. Но чьих-то все равно говно, напомню ещё раз про "...матового черепа", это ж пиздец надо язык не любить, чтобы такое засунуть в стих.
>господа неудача и глупость,
Прочел ещё раз и понял, что ты ещё и мизогиничная свинья, если это, конечно, твоих рук дело. Но чьих-то все равно говно, напомню ещё раз про "...матового черепа", это ж пиздец надо язык не любить, чтобы такое засунуть в стих.
Красовицкий "Шведский тупик"
Парад не виден в Шведском тупике.
А то, что видно, — все необычайно.
То человек повешен на крюке,
Овеянный какой-то смелой тайной.
То, забивая бесконечный гол
В ворота, что стоят на перекрестке,
По вечерам играют здесь в футбол
Какие-то огромные подростки.
Зимой же залит маленький каток.
И каждый может наблюдать бесплатно,
Как тусклый лед
Виденья женских ног
Ломает непристойно,
Многократно.
Снежинки же здесь больше раза в два
Людей обычных,
И больших и малых,
И кажется, что ваша голова
Так тяжела среди домов усталых,
Что хочется взглянуть в последний раз
На небо в нише, белое, немое.
Как хорошо, что уж не режет глаз
Ненужное вам небо голубое.
Парад не виден в Шведском тупике.
А то, что видно, — все необычайно.
То человек повешен на крюке,
Овеянный какой-то смелой тайной.
То, забивая бесконечный гол
В ворота, что стоят на перекрестке,
По вечерам играют здесь в футбол
Какие-то огромные подростки.
Зимой же залит маленький каток.
И каждый может наблюдать бесплатно,
Как тусклый лед
Виденья женских ног
Ломает непристойно,
Многократно.
Снежинки же здесь больше раза в два
Людей обычных,
И больших и малых,
И кажется, что ваша голова
Так тяжела среди домов усталых,
Что хочется взглянуть в последний раз
На небо в нише, белое, немое.
Как хорошо, что уж не режет глаз
Ненужное вам небо голубое.
Красовицкий "Шведский тупик"
Парад не виден в Шведском тупике.
А то, что видно, — все необычайно.
То человек повешен на крюке,
Овеянный какой-то смелой тайной.
То, забивая бесконечный гол
В ворота, что стоят на перекрестке,
По вечерам играют здесь в футбол
Какие-то огромные подростки.
Зимой же залит маленький каток.
И каждый может наблюдать бесплатно,
Как тусклый лед
Виденья женских ног
Ломает непристойно,
Многократно.
Снежинки же здесь больше раза в два
Людей обычных,
И больших и малых,
И кажется, что ваша голова
Так тяжела среди домов усталых,
Что хочется взглянуть в последний раз
На небо в нише, белое, немое.
Как хорошо, что уж не режет глаз
Ненужное вам небо голубое.
Парад не виден в Шведском тупике.
А то, что видно, — все необычайно.
То человек повешен на крюке,
Овеянный какой-то смелой тайной.
То, забивая бесконечный гол
В ворота, что стоят на перекрестке,
По вечерам играют здесь в футбол
Какие-то огромные подростки.
Зимой же залит маленький каток.
И каждый может наблюдать бесплатно,
Как тусклый лед
Виденья женских ног
Ломает непристойно,
Многократно.
Снежинки же здесь больше раза в два
Людей обычных,
И больших и малых,
И кажется, что ваша голова
Так тяжела среди домов усталых,
Что хочется взглянуть в последний раз
На небо в нише, белое, немое.
Как хорошо, что уж не режет глаз
Ненужное вам небо голубое.
на морозе гендерный газ превращается в камень
разогретый до бесконечности археолог впивается в кожу:
кто ты сегодня, до солнечного затмения: ты газ,
ты археолог, ты камень, поправляющий волосы или ты
просто нашедший подкову поклонник рождения:
мы на планете красного канта или чёрной марихуаны.
кант, накурившись, ест свою плоть на вершине горы
он примечает что время давно уже стало похожим
на гвозди: кант танцует хип-хоп, врач пожирает книги –
не имеет значения, потому что всего лишь газ, всего лишь
каменный археолог читающий морозные книги: затмение.
он не может играть в футбол, он не может прийти на праздник,
охлаждённый до состояния действий, потому что затмение,
что находится за теми льдами:
ещё одни льды ещё одни ледяные люди, называющие себя ты.
мы – это ты, ушедшие от тебя ты, которые живут без канта
живут без тебя, живут в гармонии с новыми стариками:
когда я проводил испытание ядерной бомбы в своей крови
да, тогда я обкурился под подушкой, спрятанный от тебя
в своей крови – и тогда я так мастурбировал в своей крови, что
изобрёл себе новые камни, новых археологов, новый хип-хип или волосы
на морозе: лучезарна: плоть: лучезарна: вагина мороза,
вагина врача, шлёпающая губами: «убей! убей!», послушай, детка,
я оставлю тебя с ними, ведь я человек, ведь я не ты, ведь я не камень,
обляпанный морозными газами гендерных археологов горы:
ни дверей ни входов ни поездов ни самолётов, только горы со
спрятанными в них ледниками или библиотека морозных книг,
путающихся в себе, ну что же, поговорим о канте – повторял
он собираясь на расстрел огня из спрессованных ружей –
ну что же поговорим о наших шрамах – повторил он стреляя по
огню лесами наших картин наших языков наших детей: я несу
в себе самовозгорание моей конституции я несу в себе самовозгорание
моей автофигуры:
мы идём как в том стихотворении катулла
навстречу разложившимся ведьмам встреч –
всё не так – всё не так, не надо: вдоль дороги лес густой/
потому что я просто мужчина который
не знает как любить тебя кантиантка
потому что искусство поэзии требует слов
потому что иди нахуй вот почему
разогретый до бесконечности археолог впивается в кожу:
кто ты сегодня, до солнечного затмения: ты газ,
ты археолог, ты камень, поправляющий волосы или ты
просто нашедший подкову поклонник рождения:
мы на планете красного канта или чёрной марихуаны.
кант, накурившись, ест свою плоть на вершине горы
он примечает что время давно уже стало похожим
на гвозди: кант танцует хип-хоп, врач пожирает книги –
не имеет значения, потому что всего лишь газ, всего лишь
каменный археолог читающий морозные книги: затмение.
он не может играть в футбол, он не может прийти на праздник,
охлаждённый до состояния действий, потому что затмение,
что находится за теми льдами:
ещё одни льды ещё одни ледяные люди, называющие себя ты.
мы – это ты, ушедшие от тебя ты, которые живут без канта
живут без тебя, живут в гармонии с новыми стариками:
когда я проводил испытание ядерной бомбы в своей крови
да, тогда я обкурился под подушкой, спрятанный от тебя
в своей крови – и тогда я так мастурбировал в своей крови, что
изобрёл себе новые камни, новых археологов, новый хип-хип или волосы
на морозе: лучезарна: плоть: лучезарна: вагина мороза,
вагина врача, шлёпающая губами: «убей! убей!», послушай, детка,
я оставлю тебя с ними, ведь я человек, ведь я не ты, ведь я не камень,
обляпанный морозными газами гендерных археологов горы:
ни дверей ни входов ни поездов ни самолётов, только горы со
спрятанными в них ледниками или библиотека морозных книг,
путающихся в себе, ну что же, поговорим о канте – повторял
он собираясь на расстрел огня из спрессованных ружей –
ну что же поговорим о наших шрамах – повторил он стреляя по
огню лесами наших картин наших языков наших детей: я несу
в себе самовозгорание моей конституции я несу в себе самовозгорание
моей автофигуры:
мы идём как в том стихотворении катулла
навстречу разложившимся ведьмам встреч –
всё не так – всё не так, не надо: вдоль дороги лес густой/
потому что я просто мужчина который
не знает как любить тебя кантиантка
потому что искусство поэзии требует слов
потому что иди нахуй вот почему
на морозе гендерный газ превращается в камень
разогретый до бесконечности археолог впивается в кожу:
кто ты сегодня, до солнечного затмения: ты газ,
ты археолог, ты камень, поправляющий волосы или ты
просто нашедший подкову поклонник рождения:
мы на планете красного канта или чёрной марихуаны.
кант, накурившись, ест свою плоть на вершине горы
он примечает что время давно уже стало похожим
на гвозди: кант танцует хип-хоп, врач пожирает книги –
не имеет значения, потому что всего лишь газ, всего лишь
каменный археолог читающий морозные книги: затмение.
он не может играть в футбол, он не может прийти на праздник,
охлаждённый до состояния действий, потому что затмение,
что находится за теми льдами:
ещё одни льды ещё одни ледяные люди, называющие себя ты.
мы – это ты, ушедшие от тебя ты, которые живут без канта
живут без тебя, живут в гармонии с новыми стариками:
когда я проводил испытание ядерной бомбы в своей крови
да, тогда я обкурился под подушкой, спрятанный от тебя
в своей крови – и тогда я так мастурбировал в своей крови, что
изобрёл себе новые камни, новых археологов, новый хип-хип или волосы
на морозе: лучезарна: плоть: лучезарна: вагина мороза,
вагина врача, шлёпающая губами: «убей! убей!», послушай, детка,
я оставлю тебя с ними, ведь я человек, ведь я не ты, ведь я не камень,
обляпанный морозными газами гендерных археологов горы:
ни дверей ни входов ни поездов ни самолётов, только горы со
спрятанными в них ледниками или библиотека морозных книг,
путающихся в себе, ну что же, поговорим о канте – повторял
он собираясь на расстрел огня из спрессованных ружей –
ну что же поговорим о наших шрамах – повторил он стреляя по
огню лесами наших картин наших языков наших детей: я несу
в себе самовозгорание моей конституции я несу в себе самовозгорание
моей автофигуры:
мы идём как в том стихотворении катулла
навстречу разложившимся ведьмам встреч –
всё не так – всё не так, не надо: вдоль дороги лес густой/
потому что я просто мужчина который
не знает как любить тебя кантиантка
потому что искусство поэзии требует слов
потому что иди нахуй вот почему
разогретый до бесконечности археолог впивается в кожу:
кто ты сегодня, до солнечного затмения: ты газ,
ты археолог, ты камень, поправляющий волосы или ты
просто нашедший подкову поклонник рождения:
мы на планете красного канта или чёрной марихуаны.
кант, накурившись, ест свою плоть на вершине горы
он примечает что время давно уже стало похожим
на гвозди: кант танцует хип-хоп, врач пожирает книги –
не имеет значения, потому что всего лишь газ, всего лишь
каменный археолог читающий морозные книги: затмение.
он не может играть в футбол, он не может прийти на праздник,
охлаждённый до состояния действий, потому что затмение,
что находится за теми льдами:
ещё одни льды ещё одни ледяные люди, называющие себя ты.
мы – это ты, ушедшие от тебя ты, которые живут без канта
живут без тебя, живут в гармонии с новыми стариками:
когда я проводил испытание ядерной бомбы в своей крови
да, тогда я обкурился под подушкой, спрятанный от тебя
в своей крови – и тогда я так мастурбировал в своей крови, что
изобрёл себе новые камни, новых археологов, новый хип-хип или волосы
на морозе: лучезарна: плоть: лучезарна: вагина мороза,
вагина врача, шлёпающая губами: «убей! убей!», послушай, детка,
я оставлю тебя с ними, ведь я человек, ведь я не ты, ведь я не камень,
обляпанный морозными газами гендерных археологов горы:
ни дверей ни входов ни поездов ни самолётов, только горы со
спрятанными в них ледниками или библиотека морозных книг,
путающихся в себе, ну что же, поговорим о канте – повторял
он собираясь на расстрел огня из спрессованных ружей –
ну что же поговорим о наших шрамах – повторил он стреляя по
огню лесами наших картин наших языков наших детей: я несу
в себе самовозгорание моей конституции я несу в себе самовозгорание
моей автофигуры:
мы идём как в том стихотворении катулла
навстречу разложившимся ведьмам встреч –
всё не так – всё не так, не надо: вдоль дороги лес густой/
потому что я просто мужчина который
не знает как любить тебя кантиантка
потому что искусство поэзии требует слов
потому что иди нахуй вот почему
>>499054
Почему? Если тебе что-то не нравится, это не значит, что это говно, малолетний имбицил.
Почему? Если тебе что-то не нравится, это не значит, что это говно, малолетний имбицил.
>>499074
А кому должно казаться говно говном, чтобы было ясно каждому что говно - это говно? Или это ты так трепетно защищаешь свой поэтический экскремент?
Там даже слова между собою грамматически не согласованы в некоторых местах, не говоря уж о субстанции без пощады и "над светом над звуками".
Много мифов про богатый внутренний мир впитал, что аж вся цензура слетела. Ты уж чтоб последовательным быть на собственном языке пиши, а то чо - навязали, подлецы, язык, культуру.. пошли на хуй, я из рыбьего разуменья.. или как там по тексту.
А кому должно казаться говно говном, чтобы было ясно каждому что говно - это говно? Или это ты так трепетно защищаешь свой поэтический экскремент?
Там даже слова между собою грамматически не согласованы в некоторых местах, не говоря уж о субстанции без пощады и "над светом над звуками".
Много мифов про богатый внутренний мир впитал, что аж вся цензура слетела. Ты уж чтоб последовательным быть на собственном языке пиши, а то чо - навязали, подлецы, язык, культуру.. пошли на хуй, я из рыбьего разуменья.. или как там по тексту.
>>499030
В /изд/ач, пидор!
В /изд/ач, пидор!
В соседнем треде обсуждали высказывание Бунина относительно мистики в русской литературе, я полез перечитывать его стихотворения и наткнулся на такое:
Спор
— Счастливы мы, фессалийцы! Черное, с розовой пеной,
Пахнет нагретой землей наше густое вино.
Хлеб от вина лиловеет. Кусок овечьего сыру,
Влажно-соленый, крутой, горную свежесть хранит.
«Крит позабыл ты, хвастун! Мастика хмельнее и слаще:
Палуба ходит, скользит, парус сияет, как снег,
Пляшут зеленые волны — и пьяная цепь рулевая,
Скрежеща, вдоль бортов ползает ржавой змеей».
Во-первых, это ведь наверняка на греческую поэзию намёк, возможно даже на Илиаду? На портале арзамас это стихотворение выставили частью письма Бунина к Горькому (они, оказывается, мило переписывались), в которой Бунин вспоминает Италию. Но причём здесь Италия, если в стихотворении речь идёт о Фессалии и Крите? К тому же, письмо это я в сборниках писем не нашёл.
Во-вторых, что за неудачное окончание: "Скрежеща, вдоль бортов ползает ржавой змеей"? Явно ломается ритм, он наверняка это видел.
Спор
— Счастливы мы, фессалийцы! Черное, с розовой пеной,
Пахнет нагретой землей наше густое вино.
Хлеб от вина лиловеет. Кусок овечьего сыру,
Влажно-соленый, крутой, горную свежесть хранит.
«Крит позабыл ты, хвастун! Мастика хмельнее и слаще:
Палуба ходит, скользит, парус сияет, как снег,
Пляшут зеленые волны — и пьяная цепь рулевая,
Скрежеща, вдоль бортов ползает ржавой змеей».
Во-первых, это ведь наверняка на греческую поэзию намёк, возможно даже на Илиаду? На портале арзамас это стихотворение выставили частью письма Бунина к Горькому (они, оказывается, мило переписывались), в которой Бунин вспоминает Италию. Но причём здесь Италия, если в стихотворении речь идёт о Фессалии и Крите? К тому же, письмо это я в сборниках писем не нашёл.
Во-вторых, что за неудачное окончание: "Скрежеща, вдоль бортов ползает ржавой змеей"? Явно ломается ритм, он наверняка это видел.
>>499526
И где же?
В русских подражаниях античным размерам, как в обычных русских стихах, сильный слог может быть безударным. Это правильный пентаметр:
СКРЕжеЩА, вдоль борТОВ | ПОЛзает РЖА[b/]вой змеЁЙ.
Не говоря уж о несоответствии содержания - "Илиада" написана гекзаметром, а не элегическим дистихом (чередованием гекзаметра и пентаметра). Для античности это очень разные вещи с разным ореолом ассоциаций. Элегическим дистихом писались элегии и эпиграммы (в античном смысле этих слов). Гекзаметром - эпос, идиллии.
Мимо из античного треда
> Явно ломается ритм
И где же?
В русских подражаниях античным размерам, как в обычных русских стихах, сильный слог может быть безударным. Это правильный пентаметр:
СКРЕжеЩА, вдоль борТОВ | ПОЛзает РЖА[b/]вой змеЁЙ.
> возможно даже на Илиаду?
Не говоря уж о несоответствии содержания - "Илиада" написана гекзаметром, а не элегическим дистихом (чередованием гекзаметра и пентаметра). Для античности это очень разные вещи с разным ореолом ассоциаций. Элегическим дистихом писались элегии и эпиграммы (в античном смысле этих слов). Гекзаметром - эпос, идиллии.
Мимо из античного треда
>>499535
А с сажей написал, типа презрительно ответил? Лол. Я не знаток поэзии, я всего лишь любитель и отметил за себя гармоническое нарушение, которое выразить не могу пока.
Так что ли? На пентаметр похожа только первая часть, а на гекзаметр и вовсе непохоже.
хмель-нее - это же два долгих слога? "Нее" содержит дифтонг, а "хмель" - кучу согласных.
При конструировании стихотворения Бунин зачем-то выбрал именно фессалийца и критянина. Сюжетно мы наблюдаем спор двух греков (как я понимаю), причем фессалиец говорит о пище и вине, а критянин этому почему-то противопоставляет палубу и ржавую цепь. Интересно, почему выбраны именно эти ребята и подражание пентаметру.
Ну и, если я ничего не понял, объясни, пожалуйста.
А с сажей написал, типа презрительно ответил? Лол. Я не знаток поэзии, я всего лишь любитель и отметил за себя гармоническое нарушение, которое выразить не могу пока.
> --' UU |--' U U | --' || --' U U | -- -- U --' U
> Крит поза|был ты, хвас|тун! || Мастика | хмельнее и слаще:
> --' U U| --' U U || --' UU | --' U U U(?)
>Скрежеща, вдоль бортов ползает ржавой змеёй
Так что ли? На пентаметр похожа только первая часть, а на гекзаметр и вовсе непохоже.
хмель-нее - это же два долгих слога? "Нее" содержит дифтонг, а "хмель" - кучу согласных.
> Не говоря уж о несоответствии содержания
При конструировании стихотворения Бунин зачем-то выбрал именно фессалийца и критянина. Сюжетно мы наблюдаем спор двух греков (как я понимаю), причем фессалиец говорит о пище и вине, а критянин этому почему-то противопоставляет палубу и ржавую цепь. Интересно, почему выбраны именно эти ребята и подражание пентаметру.
Ну и, если я ничего не понял, объясни, пожалуйста.
«Хорошо бы мне жить одному бы,
Всех отдельней, всех незаметней», —
Так обиженно, выпятив губы,
Говорил мне мой сын семилетний.
«И ложиться, когда мне охота,
А не спросив позволенья чего-то,
И от злобных родителей скрыться,
И при этом не мыться, не стричься».
Но сестра его, старшая на год,
Повторяла: «Да что ты? Да что ты?
Это ж сколько невзгод или тягот,
И ни помощи нет, ни заботы.
Одиноко без общества, братик.
Пошатнешься — никто не подхватит.
Хочешь есть — бутерброд не намажут.
Заблудился — пути не укажут».
Я их слушал и думал: да ладно?
Тоже разница, можно подумать.
Стоит небу взглянуть безотрадно,
Стоит ветру холодному дунуть —
И никто не укажет дорожек,
И никто не предложит поблажек,
И никто никому не поможет,
И никто ничего не подскажет,
Потому что мы все одиноки —
И на Западе, и на Востоке,
В шумном мире, в земной круговерти,
Одиноки и в жизни, и в смерти.
Загрустишь — и никто не заплачет.
Чуть привяжешься — смоется быстро.
Так что можешь не стричься, мой мальчик,
А впоследствии можешь не бриться.
(с) Мигель де Унамуно
Всех отдельней, всех незаметней», —
Так обиженно, выпятив губы,
Говорил мне мой сын семилетний.
«И ложиться, когда мне охота,
А не спросив позволенья чего-то,
И от злобных родителей скрыться,
И при этом не мыться, не стричься».
Но сестра его, старшая на год,
Повторяла: «Да что ты? Да что ты?
Это ж сколько невзгод или тягот,
И ни помощи нет, ни заботы.
Одиноко без общества, братик.
Пошатнешься — никто не подхватит.
Хочешь есть — бутерброд не намажут.
Заблудился — пути не укажут».
Я их слушал и думал: да ладно?
Тоже разница, можно подумать.
Стоит небу взглянуть безотрадно,
Стоит ветру холодному дунуть —
И никто не укажет дорожек,
И никто не предложит поблажек,
И никто никому не поможет,
И никто ничего не подскажет,
Потому что мы все одиноки —
И на Западе, и на Востоке,
В шумном мире, в земной круговерти,
Одиноки и в жизни, и в смерти.
Загрустишь — и никто не заплачет.
Чуть привяжешься — смоется быстро.
Так что можешь не стричься, мой мальчик,
А впоследствии можешь не бриться.
(с) Мигель де Унамуно
«Хорошо бы мне жить одному бы,
Всех отдельней, всех незаметней», —
Так обиженно, выпятив губы,
Говорил мне мой сын семилетний.
«И ложиться, когда мне охота,
А не спросив позволенья чего-то,
И от злобных родителей скрыться,
И при этом не мыться, не стричься».
Но сестра его, старшая на год,
Повторяла: «Да что ты? Да что ты?
Это ж сколько невзгод или тягот,
И ни помощи нет, ни заботы.
Одиноко без общества, братик.
Пошатнешься — никто не подхватит.
Хочешь есть — бутерброд не намажут.
Заблудился — пути не укажут».
Я их слушал и думал: да ладно?
Тоже разница, можно подумать.
Стоит небу взглянуть безотрадно,
Стоит ветру холодному дунуть —
И никто не укажет дорожек,
И никто не предложит поблажек,
И никто никому не поможет,
И никто ничего не подскажет,
Потому что мы все одиноки —
И на Западе, и на Востоке,
В шумном мире, в земной круговерти,
Одиноки и в жизни, и в смерти.
Загрустишь — и никто не заплачет.
Чуть привяжешься — смоется быстро.
Так что можешь не стричься, мой мальчик,
А впоследствии можешь не бриться.
(с) Мигель де Унамуно
Всех отдельней, всех незаметней», —
Так обиженно, выпятив губы,
Говорил мне мой сын семилетний.
«И ложиться, когда мне охота,
А не спросив позволенья чего-то,
И от злобных родителей скрыться,
И при этом не мыться, не стричься».
Но сестра его, старшая на год,
Повторяла: «Да что ты? Да что ты?
Это ж сколько невзгод или тягот,
И ни помощи нет, ни заботы.
Одиноко без общества, братик.
Пошатнешься — никто не подхватит.
Хочешь есть — бутерброд не намажут.
Заблудился — пути не укажут».
Я их слушал и думал: да ладно?
Тоже разница, можно подумать.
Стоит небу взглянуть безотрадно,
Стоит ветру холодному дунуть —
И никто не укажет дорожек,
И никто не предложит поблажек,
И никто никому не поможет,
И никто ничего не подскажет,
Потому что мы все одиноки —
И на Западе, и на Востоке,
В шумном мире, в земной круговерти,
Одиноки и в жизни, и в смерти.
Загрустишь — и никто не заплачет.
Чуть привяжешься — смоется быстро.
Так что можешь не стричься, мой мальчик,
А впоследствии можешь не бриться.
(с) Мигель де Унамуно
Я не плакал, цепляясь за край полыньи.
Я не плакал, барахтаясь в крошеве льда.
Я пытался выплакивать слезы свои,
Но они не выплакивались никогда.
Где-то в самой глубокой моей глубине
Сохранялась печаль, словно в сейфе печать.
Это, видимо, сказано, не обо мне,
Что печальную лирику легче писать.
Никакого резона, по-моему, нет
Восклицать: "Сотоварищи! Душит тоска!"
Им хватает своих, нерифмованных бед,
И они без твоих обойдутся пока.
Знать о наших печалях другим ни к чему,
Ибо древняя истина все же права:
От сознанья, что больно не только ему,
У читателя вряд ли пройдет голова.
Вы не думайте, братцы, что мне никогда
Не случалось руками лицо закрывать,
Задыхаться от боли, сгорать со стыда,
Под дождем застывать, по ночам тосковать,
Что ни разу, о други, не прятал я слез,
Невеселую нашу планету кляня,
Что обиды свои я безропотно снес
И что в жизни ногами не били меня.
Ах, бывало, — не все ж в эмпиреях парить!
Так к земле пригибало, что кости хрустят.
Только я не умею о том говорить,
Да навряд ли и слушать меня захотят.
И ответом моей беспричинной тоске,
Зарекнув непонятной тревоги тщету,
Первоклассник стоит на высокой доске
И по луже катается, как на плоту.
Дмитрий Быков
Я не плакал, барахтаясь в крошеве льда.
Я пытался выплакивать слезы свои,
Но они не выплакивались никогда.
Где-то в самой глубокой моей глубине
Сохранялась печаль, словно в сейфе печать.
Это, видимо, сказано, не обо мне,
Что печальную лирику легче писать.
Никакого резона, по-моему, нет
Восклицать: "Сотоварищи! Душит тоска!"
Им хватает своих, нерифмованных бед,
И они без твоих обойдутся пока.
Знать о наших печалях другим ни к чему,
Ибо древняя истина все же права:
От сознанья, что больно не только ему,
У читателя вряд ли пройдет голова.
Вы не думайте, братцы, что мне никогда
Не случалось руками лицо закрывать,
Задыхаться от боли, сгорать со стыда,
Под дождем застывать, по ночам тосковать,
Что ни разу, о други, не прятал я слез,
Невеселую нашу планету кляня,
Что обиды свои я безропотно снес
И что в жизни ногами не били меня.
Ах, бывало, — не все ж в эмпиреях парить!
Так к земле пригибало, что кости хрустят.
Только я не умею о том говорить,
Да навряд ли и слушать меня захотят.
И ответом моей беспричинной тоске,
Зарекнув непонятной тревоги тщету,
Первоклассник стоит на высокой доске
И по луже катается, как на плоту.
Дмитрий Быков
Я не плакал, цепляясь за край полыньи.
Я не плакал, барахтаясь в крошеве льда.
Я пытался выплакивать слезы свои,
Но они не выплакивались никогда.
Где-то в самой глубокой моей глубине
Сохранялась печаль, словно в сейфе печать.
Это, видимо, сказано, не обо мне,
Что печальную лирику легче писать.
Никакого резона, по-моему, нет
Восклицать: "Сотоварищи! Душит тоска!"
Им хватает своих, нерифмованных бед,
И они без твоих обойдутся пока.
Знать о наших печалях другим ни к чему,
Ибо древняя истина все же права:
От сознанья, что больно не только ему,
У читателя вряд ли пройдет голова.
Вы не думайте, братцы, что мне никогда
Не случалось руками лицо закрывать,
Задыхаться от боли, сгорать со стыда,
Под дождем застывать, по ночам тосковать,
Что ни разу, о други, не прятал я слез,
Невеселую нашу планету кляня,
Что обиды свои я безропотно снес
И что в жизни ногами не били меня.
Ах, бывало, — не все ж в эмпиреях парить!
Так к земле пригибало, что кости хрустят.
Только я не умею о том говорить,
Да навряд ли и слушать меня захотят.
И ответом моей беспричинной тоске,
Зарекнув непонятной тревоги тщету,
Первоклассник стоит на высокой доске
И по луже катается, как на плоту.
Дмитрий Быков
Я не плакал, барахтаясь в крошеве льда.
Я пытался выплакивать слезы свои,
Но они не выплакивались никогда.
Где-то в самой глубокой моей глубине
Сохранялась печаль, словно в сейфе печать.
Это, видимо, сказано, не обо мне,
Что печальную лирику легче писать.
Никакого резона, по-моему, нет
Восклицать: "Сотоварищи! Душит тоска!"
Им хватает своих, нерифмованных бед,
И они без твоих обойдутся пока.
Знать о наших печалях другим ни к чему,
Ибо древняя истина все же права:
От сознанья, что больно не только ему,
У читателя вряд ли пройдет голова.
Вы не думайте, братцы, что мне никогда
Не случалось руками лицо закрывать,
Задыхаться от боли, сгорать со стыда,
Под дождем застывать, по ночам тосковать,
Что ни разу, о други, не прятал я слез,
Невеселую нашу планету кляня,
Что обиды свои я безропотно снес
И что в жизни ногами не били меня.
Ах, бывало, — не все ж в эмпиреях парить!
Так к земле пригибало, что кости хрустят.
Только я не умею о том говорить,
Да навряд ли и слушать меня захотят.
И ответом моей беспричинной тоске,
Зарекнув непонятной тревоги тщету,
Первоклассник стоит на высокой доске
И по луже катается, как на плоту.
Дмитрий Быков
>>499540
Ты дебил?
> хмель-нее - это же два долгих слога? "Нее" содержит дифтонг, а "хмель" - кучу согласных.
Ты дебил?
>>499571
Вот Быков вроде считается приличным поэтом, но почему он вставил вот это "не выплакивались" в стих? Там ведь во время прочтения хочется поставить два ударения в этом слове: выплакивались, от чего оно начинает звучать по-идиотски. Если оставить одно ударение на "а", то после слова сама по себе приходит короткая пауза, что тоже не звучит. Как так, братцы?
>Я пытался выплакивать слезы свои,
>Но они не выплакивались никогда.
Вот Быков вроде считается приличным поэтом, но почему он вставил вот это "не выплакивались" в стих? Там ведь во время прочтения хочется поставить два ударения в этом слове: выплакивались, от чего оно начинает звучать по-идиотски. Если оставить одно ударение на "а", то после слова сама по себе приходит короткая пауза, что тоже не звучит. Как так, братцы?
>>499592
Знакомься, аноним: это трибрахий. Трибрахий - аноним. Аноним - трибрахий.
Особая ритмическая краска, которой можно окрасить строку.
В старину трибрахии допускались только на первой стопе дактиля:
И пробуждённой природы картиной
Не насладился из них ни единый.
Трибрахии в середине стиха в русские трёхдольные размеры введены Некрасовым. Широко применялись, в частности, Пастернаком - у которого есть даже по два трибрахия в строке:
Расскальзывающаяся артиллерия
Захлёбывающийся локомотив
Я выделил сильные слоги, а не ударные. Насиловать их, сообщая дополнительное ударение, не нужно, учись так читать ритмично.
Знакомься, аноним: это трибрахий. Трибрахий - аноним. Аноним - трибрахий.
Особая ритмическая краска, которой можно окрасить строку.
В старину трибрахии допускались только на первой стопе дактиля:
И пробуждённой природы картиной
Не насладился из них ни единый.
Трибрахии в середине стиха в русские трёхдольные размеры введены Некрасовым. Широко применялись, в частности, Пастернаком - у которого есть даже по два трибрахия в строке:
Расскальзывающаяся артиллерия
Захлёбывающийся локомотив
Я выделил сильные слоги, а не ударные. Насиловать их, сообщая дополнительное ударение, не нужно, учись так читать ритмично.
>>499594
Попробовал прочесть приведённые тобою два примера и меня аж наизнанку вывернуло. Прочёл целиком стихотворения, в которых они содержатся - не могу понять зачем так вытягивать слово. С другой стороны, все три слова - и расскальзывающаяся, и захлёбывающийся, и выплакивались - своё значение усиливают как раз акцентом на продолжительность действия во времени, создают как будто какую-то динамику, какое-то движение. Но всё равно, звучит просто ужасно.
когда читал "захлёбывающийся локомотив", то на втором слове начал представлять себя на стадионе в Черкизово, на трибуне во время футбольного матча, скандирующим фанатские кричалки.
Попробовал прочесть приведённые тобою два примера и меня аж наизнанку вывернуло. Прочёл целиком стихотворения, в которых они содержатся - не могу понять зачем так вытягивать слово. С другой стороны, все три слова - и расскальзывающаяся, и захлёбывающийся, и выплакивались - своё значение усиливают как раз акцентом на продолжительность действия во времени, создают как будто какую-то динамику, какое-то движение. Но всё равно, звучит просто ужасно.
когда читал "захлёбывающийся локомотив", то на втором слове начал представлять себя на стадионе в Черкизово, на трибуне во время футбольного матча, скандирующим фанатские кричалки.
>>499598
Учись читать вслух так, чтобы не звучало ужасно.
Хорошее чтение стихов вслух - это не просто тупое монотонное скандирование какого-нибудь простенького ритма УМ-ца-ца, УМ-ца-ца, чтобы не дай боже слушатель этот простенький ритм не прозевал.
> Но всё равно, звучит просто ужасно.
Учись читать вслух так, чтобы не звучало ужасно.
Хорошее чтение стихов вслух - это не просто тупое монотонное скандирование какого-нибудь простенького ритма УМ-ца-ца, УМ-ца-ца, чтобы не дай боже слушатель этот простенький ритм не прозевал.
Тонем что то
Мне невыносимо печально от того, что, читая книгу изданную в России книгу Хайдеггера со статьями про поэтов, я в каком-то из текстов узнал в точности себя - написано там было о человеке, который перестаёт понимать поэтическое, используя слова в качестве чего-то абсолютно подручного и практического; в конечном итоге такой человек имеет возможность и "стихи" сочинять, и песни с рифмой делать, однако никакого поэтического пространства там нет - просто залитый чугуном рассудка сосуд, который разве что на память можно в комнате оставить и хвастаться перед другими - смотрите, мол, а вот какие вещи бывают, а какие слова..
Самое смешное, что перед прочтением этой книги я выборочно какие-то стихотворения почитывал и даже практически начал смекать эту событийность, развёртывающуюся внутри движения слов друг за другом, казалось бы это начало действительно иметь для меня какую-то эстетическую ценность, но пришёл Хайдеггер и моё его непонимание - его принципа работы с текстом и как к этому принципу относиться вообще - откинуло меня вновь до состояния первой заинтересованности литературой - когда я просто выискивал из текста идеи, совершенно наплевав на используемое для выражения слово, вообще не обращая внимания на палитру. Теперь я у мамы снова дешифратор, блядь. Сайфер, предатель.
Самое смешное, что перед прочтением этой книги я выборочно какие-то стихотворения почитывал и даже практически начал смекать эту событийность, развёртывающуюся внутри движения слов друг за другом, казалось бы это начало действительно иметь для меня какую-то эстетическую ценность, но пришёл Хайдеггер и моё его непонимание - его принципа работы с текстом и как к этому принципу относиться вообще - откинуло меня вновь до состояния первой заинтересованности литературой - когда я просто выискивал из текста идеи, совершенно наплевав на используемое для выражения слово, вообще не обращая внимания на палитру. Теперь я у мамы снова дешифратор, блядь. Сайфер, предатель.
>>500111
Будь добр, разверни чуть шире свою мысль и сообщи то, что я по твоему мнению понял не так, и предложи свой вариант того момента, в котором я оказался неправ.
Мне просто интересно стало, где в моём сообщении, в котором не указано ничего вообще конкретного о моём прочтении Хайдеггера, есть что-то, что всё-таки рассказывает о воспринятых мною его позиций.
Если ты за "событийностью" увидел "А и Б сидели на трубе, А - упала, Б - пропала - кто остался на трубе?", то здесь, скорее, недопонимание произошло у нас с тобой, а не у меня с Хайдеггером. Однако, я совершенно не утверждаю, что понял его хоть как-то правильно - об этом ещё в моём первом сообщении написано.
Если же речь идёт о том, что человек теряет поэтическое из-за своей склонности к счёту(точное слово, употреблённое в переводе, я вспомнить не смогу) как следствия технологизации, то этому посвящён весь текст разбора Рильке. Он, правда, не сказать бы что сильно тоскует по происходящему, но это, я так понимаю, стиль у него такой - корпеть за бытие и прочее не на словах, простите, а на деле.
Но ведь ты не зря выделил именно "событийность", верно? О сюжете подумал, а?
Будь добр, разверни чуть шире свою мысль и сообщи то, что я по твоему мнению понял не так, и предложи свой вариант того момента, в котором я оказался неправ.
Мне просто интересно стало, где в моём сообщении, в котором не указано ничего вообще конкретного о моём прочтении Хайдеггера, есть что-то, что всё-таки рассказывает о воспринятых мною его позиций.
Если ты за "событийностью" увидел "А и Б сидели на трубе, А - упала, Б - пропала - кто остался на трубе?", то здесь, скорее, недопонимание произошло у нас с тобой, а не у меня с Хайдеггером. Однако, я совершенно не утверждаю, что понял его хоть как-то правильно - об этом ещё в моём первом сообщении написано.
Если же речь идёт о том, что человек теряет поэтическое из-за своей склонности к счёту(точное слово, употреблённое в переводе, я вспомнить не смогу) как следствия технологизации, то этому посвящён весь текст разбора Рильке. Он, правда, не сказать бы что сильно тоскует по происходящему, но это, я так понимаю, стиль у него такой - корпеть за бытие и прочее не на словах, простите, а на деле.
Но ведь ты не зря выделил именно "событийность", верно? О сюжете подумал, а?
>>499030
Помнится, у нас в городе, прямиком на центральной площади, читала свои "глубокие стихи" какая-то девочка - на вид так лет 16, более не дам. Стих на редкость паршивый, с заезженными ходами - один-в-один как твой посредственный высер. Я тогда испытал жгучий стыд и быстренько удалился от мест чтений. И вот мне снова стыдно, и виноват теперь в этом ты и твое "произведение". Не изливай, пожалуйста, сюда свой внутренний мир, многим от него становится плохо.
Помнится, у нас в городе, прямиком на центральной площади, читала свои "глубокие стихи" какая-то девочка - на вид так лет 16, более не дам. Стих на редкость паршивый, с заезженными ходами - один-в-один как твой посредственный высер. Я тогда испытал жгучий стыд и быстренько удалился от мест чтений. И вот мне снова стыдно, и виноват теперь в этом ты и твое "произведение". Не изливай, пожалуйста, сюда свой внутренний мир, многим от него становится плохо.
>>500202
Проиграно.
Проиграно.
>>500113
Охуительно.
СОВѢТЪ СОСѢДУ.
Сынъ виновенъ предъ тобой;
Я скажу тебѣ, другъ мой:
Гнѣву ты не предавайся....
Въ нетерпѣнье не раскайся!
Вспомни ты, что ты отецъ,
А надъ нами есть Творецъ;
Грѣшныхъ Онъ не погубляетъ,
Къ покаянью призываетъ.
Ты за первую вину
Не мрачи его весну;
Сына гнѣвомъ ты погубишь,
Послѣ жизни не полюбишь.
Будешь самъ о томъ тужить,
Что нѣтъ средства воротить;
Отягчивъ его бѣдою,
Самъ смутишься ты душою.
Какъ родной ему отецъ,
Гнѣву положи конецъ,
И прощая заблужденье,
Сдѣлай сыну наставленье.
И въ другой случится разъ
Онъ забудетъ твой наказъ,
Побрани за ослушанье;
А за третій -- наказанье!
Но недолго гнѣвенъ будь,
Накажи и приголубь!
Тѣмъ и сына ты исправишь,
И душѣ покой доставишь!
Охуительно.
СОВѢТЪ СОСѢДУ.
Сынъ виновенъ предъ тобой;
Я скажу тебѣ, другъ мой:
Гнѣву ты не предавайся....
Въ нетерпѣнье не раскайся!
Вспомни ты, что ты отецъ,
А надъ нами есть Творецъ;
Грѣшныхъ Онъ не погубляетъ,
Къ покаянью призываетъ.
Ты за первую вину
Не мрачи его весну;
Сына гнѣвомъ ты погубишь,
Послѣ жизни не полюбишь.
Будешь самъ о томъ тужить,
Что нѣтъ средства воротить;
Отягчивъ его бѣдою,
Самъ смутишься ты душою.
Какъ родной ему отецъ,
Гнѣву положи конецъ,
И прощая заблужденье,
Сдѣлай сыну наставленье.
И въ другой случится разъ
Онъ забудетъ твой наказъ,
Побрани за ослушанье;
А за третій -- наказанье!
Но недолго гнѣвенъ будь,
Накажи и приголубь!
Тѣмъ и сына ты исправишь,
И душѣ покой доставишь!
>>500113
Охуительно.
СОВѢТЪ СОСѢДУ.
Сынъ виновенъ предъ тобой;
Я скажу тебѣ, другъ мой:
Гнѣву ты не предавайся....
Въ нетерпѣнье не раскайся!
Вспомни ты, что ты отецъ,
А надъ нами есть Творецъ;
Грѣшныхъ Онъ не погубляетъ,
Къ покаянью призываетъ.
Ты за первую вину
Не мрачи его весну;
Сына гнѣвомъ ты погубишь,
Послѣ жизни не полюбишь.
Будешь самъ о томъ тужить,
Что нѣтъ средства воротить;
Отягчивъ его бѣдою,
Самъ смутишься ты душою.
Какъ родной ему отецъ,
Гнѣву положи конецъ,
И прощая заблужденье,
Сдѣлай сыну наставленье.
И въ другой случится разъ
Онъ забудетъ твой наказъ,
Побрани за ослушанье;
А за третій -- наказанье!
Но недолго гнѣвенъ будь,
Накажи и приголубь!
Тѣмъ и сына ты исправишь,
И душѣ покой доставишь!
Охуительно.
СОВѢТЪ СОСѢДУ.
Сынъ виновенъ предъ тобой;
Я скажу тебѣ, другъ мой:
Гнѣву ты не предавайся....
Въ нетерпѣнье не раскайся!
Вспомни ты, что ты отецъ,
А надъ нами есть Творецъ;
Грѣшныхъ Онъ не погубляетъ,
Къ покаянью призываетъ.
Ты за первую вину
Не мрачи его весну;
Сына гнѣвомъ ты погубишь,
Послѣ жизни не полюбишь.
Будешь самъ о томъ тужить,
Что нѣтъ средства воротить;
Отягчивъ его бѣдою,
Самъ смутишься ты душою.
Какъ родной ему отецъ,
Гнѣву положи конецъ,
И прощая заблужденье,
Сдѣлай сыну наставленье.
И въ другой случится разъ
Онъ забудетъ твой наказъ,
Побрани за ослушанье;
А за третій -- наказанье!
Но недолго гнѣвенъ будь,
Накажи и приголубь!
Тѣмъ и сына ты исправишь,
И душѣ покой доставишь!
>>499073
Если этот автор когда-нибудь станет популярным и всплывёт эта его говноподелочка, то обилие двоеточий будет интерпретировано как "экспериментальный эффект композиционной имплозии", бля буду, а саму писулю определят в экспрессионизм какой-нибудь.
ваще забавно, выглядит так, как будто человека заебало постоянно слышать упрёки в том, что его стих внутренне бессодержателен и вообще нецелостен и он решил это всё иронически переиграть - иронически в том смысле, чтобы не было стыдно за перегруз отсутствовавшего до этого "цельного" внутри стиха -нате, дескать, повтор за повтором.
Но вообще о чём это я не понял. Я многого в поэзии не понимаю, но здесь я не вижу даже возможности увлечь себя попыткой разобраться в тексте.
Зато я кое-что узнал о себе при помощи этого текста - я снова вернулся к состоянию, где стоит лишь в непонятном мне тексте увидеть упоминание, например, Катулла, так я сразу начинаю считать себя на порядок глупее.
Если этот автор когда-нибудь станет популярным и всплывёт эта его говноподелочка, то обилие двоеточий будет интерпретировано как "экспериментальный эффект композиционной имплозии", бля буду, а саму писулю определят в экспрессионизм какой-нибудь.
ваще забавно, выглядит так, как будто человека заебало постоянно слышать упрёки в том, что его стих внутренне бессодержателен и вообще нецелостен и он решил это всё иронически переиграть - иронически в том смысле, чтобы не было стыдно за перегруз отсутствовавшего до этого "цельного" внутри стиха -нате, дескать, повтор за повтором.
Но вообще о чём это я не понял. Я многого в поэзии не понимаю, но здесь я не вижу даже возможности увлечь себя попыткой разобраться в тексте.
Зато я кое-что узнал о себе при помощи этого текста - я снова вернулся к состоянию, где стоит лишь в непонятном мне тексте увидеть упоминание, например, Катулла, так я сразу начинаю считать себя на порядок глупее.
Я сижу у окна
У неба без дна
Постепенно утро приходит
Входит в это пространство
Слева направо
Или прямо из неба
Или из-под земли
Нежность розова
Поверх голубого и белого
Сущее чудо когда рукой слышны облака
Эдак с каждым мгновеньем
Время настигает пространство
Утро освещает предметы
И уже день настает
Вечность где-то далеко
Может быть в космосе
А здесь все уютно
Только время одно
Только птицы щебечут
Только он провожает его домой
Пешком из кино………….
У неба без дна
Постепенно утро приходит
Входит в это пространство
Слева направо
Или прямо из неба
Или из-под земли
Нежность розова
Поверх голубого и белого
Сущее чудо когда рукой слышны облака
Эдак с каждым мгновеньем
Время настигает пространство
Утро освещает предметы
И уже день настает
Вечность где-то далеко
Может быть в космосе
А здесь все уютно
Только время одно
Только птицы щебечут
Только он провожает его домой
Пешком из кино………….
>>497942 (OP)
Объясните мне, зачем читать Поэзию? Смысл от этих зарифмованных стихов?я не понимаю
Одно дело когда ты читаешь книгу - где свой сюжет, свои персонажи, даже целые миры
Другое дело ссаный стишочек про любовь замусоленный тысячу раз в котором очередной ВЛИКИЙ автор сравниват телку с лепстком нежной сакуры нажепчужино-чистое озеро в полнолунию
НАХУЯ?
Объясните мне, зачем читать Поэзию? Смысл от этих зарифмованных стихов?я не понимаю
Одно дело когда ты читаешь книгу - где свой сюжет, свои персонажи, даже целые миры
Другое дело ссаный стишочек про любовь замусоленный тысячу раз в котором очередной ВЛИКИЙ автор сравниват телку с лепстком нежной сакуры нажепчужино-чистое озеро в полнолунию
НАХУЯ?
>>500456
А в стихах сюжета не бывает?
А в стихах персонажей не бывает?
А в стихах целых миров не бывает?
Потрясающие открытия.
> где свой сюжет
А в стихах сюжета не бывает?
> свои персонажи
А в стихах персонажей не бывает?
> даже целые миры
А в стихах целых миров не бывает?
Потрясающие открытия.
>>500461
Он, скорее всего, просто говорит о коротких стихотворных произведениях, потому что длинных поэм не читал. А так проза того же небольшого объёма вызвала бы у него ровно те же самые чувства, и вовсе не в рифме дело.
Он, скорее всего, просто говорит о коротких стихотворных произведениях, потому что длинных поэм не читал. А так проза того же небольшого объёма вызвала бы у него ровно те же самые чувства, и вовсе не в рифме дело.
>>500470
нет
нет
нет.
смысл твоего высера?
Какой нахуй мир? Ты сравнил какого нибудь Толкиена или Роулинг со своими обосранными мирами на 30 строчек
>>А в стихах сюжета не бывает?
нет
>>А в стихах персонажей не бывает?
нет
>>А в стихах целых миров не бывает?
нет.
смысл твоего высера?
Какой нахуй мир? Ты сравнил какого нибудь Толкиена или Роулинг со своими обосранными мирами на 30 строчек
>>500500
Какой-то жирный дурак решил потроллить любителей поэзии.
Шмякнул тебе хуем по лбу. Как тебе ощущения?
Какой-то жирный дурак решил потроллить любителей поэзии.
Шмякнул тебе хуем по лбу. Как тебе ощущения?
>>500509
Да хоть дрищ, ты обосрался и это факт. А ещё факт, что я тебя завтра после уроков подкараулю и засуну ботинок в ротешник, нравится, когда так делают? В прошлый раз ты здорово сосал мои пальцы за то, что многое себе позволял, опущенка.
мимо
Да хоть дрищ, ты обосрался и это факт. А ещё факт, что я тебя завтра после уроков подкараулю и засуну ботинок в ротешник, нравится, когда так делают? В прошлый раз ты здорово сосал мои пальцы за то, что многое себе позволял, опущенка.
мимо
>>500500
А стихотворных произведений в 6000 и более строчек не бывает?
> со своими обосранными мирами на 30 строчек
А стихотворных произведений в 6000 и более строчек не бывает?
>>500582
Одна из моих самых любимых книг, чего всем тут постоянно рекомендую - "Троил и Крессида" Чосера. Тонко сделанный психологический роман, удивительно многомерные трое главных героев для средневековой поэмы; великолепный перевод Бородицкой (в отличие от слабого русского перевода "Кентерберийских рассказов" по кускам несколькими переводчиками). 8239 стихов (1177 семистиший).
Ну, "Божественную комедию" весь /bo/ читал. Сколько там строк - уже не помню, лень глядеть.
Из более эзотерического, но и более короткого особым гурманам рекомендовал бы вот это, скажем:
http://ru.wikifur.com/wiki/Язык_птиц
В английском переложении Фицджеральда 1435 рифмованных строк.
Да и более современного полно, конечно.
>>500582
У греков рифмы нет, да и у Шекспира нечасто. Боюсь, сей кадр нерифмованные стихи не отличит от прозы.
Одна из моих самых любимых книг, чего всем тут постоянно рекомендую - "Троил и Крессида" Чосера. Тонко сделанный психологический роман, удивительно многомерные трое главных героев для средневековой поэмы; великолепный перевод Бородицкой (в отличие от слабого русского перевода "Кентерберийских рассказов" по кускам несколькими переводчиками). 8239 стихов (1177 семистиший).
Ну, "Божественную комедию" весь /bo/ читал. Сколько там строк - уже не помню, лень глядеть.
Из более эзотерического, но и более короткого особым гурманам рекомендовал бы вот это, скажем:
http://ru.wikifur.com/wiki/Язык_птиц
В английском переложении Фицджеральда 1435 рифмованных строк.
Да и более современного полно, конечно.
>>500582
У греков рифмы нет, да и у Шекспира нечасто. Боюсь, сей кадр нерифмованные стихи не отличит от прозы.
>>500586
Да он "Конька-Горбунка" в детстве не читал (который, кстати, всяким "Гарри Поттерам" сто очко вперёд даст, не говоря уж о том, что там первый бигендерный персонаж в русской классике в лице Месяца Месяцовича). Какой тут Байрон.
Да он "Конька-Горбунка" в детстве не читал (который, кстати, всяким "Гарри Поттерам" сто очко вперёд даст, не говоря уж о том, что там первый бигендерный персонаж в русской классике в лице Месяца Месяцовича). Какой тут Байрон.
Вы поехавшие, блять? Хватит зелёного кормить, или школьника.
>>497942 (OP)
я рубцевать себя заставил
запятые между строк
имени отец мне не оставил
я на веки одинок
Плюну , свечку затушу
Разотру говно по стенам
Пока дышит мой сосуд
Кидаю героин по венам
я рубцевать себя заставил
запятые между строк
имени отец мне не оставил
я на веки одинок
Плюну , свечку затушу
Разотру говно по стенам
Пока дышит мой сосуд
Кидаю героин по венам
>>500220
Дмитрий Герчиков, номинант премии Драгомощенко.
Дмитрий Герчиков, номинант премии Драгомощенко.
>Черный человек
Это Пушкин типа?
Я снова вернулся к поэзии и ничего не могу понять - я просто не понимаю значения слов. Я начал даже смотреть в Интернете по поводу символов в поэзии - они есть, но символисты описывают их как туманные, многозначные. Видимо, для этого надо знать поэзию предшествующих веков, а то и тысячелетий. Вероятно, имеет смысл также знакомиться и с родной автору философией его времени. И это всё - требования, манифесты, они меняются как осознанная стратегия поэтов, где ставший поворотом спиной к традициям стихосложения стал футуризм.
Однако, люди умудряются оценивать и соглашаться в оценке все более усложняющихся структур поэтического творения. Как это происходит? Почему скачок от высокой и формалистской поэзии к бессмысленному субъективному говну был настолько резкий и одновременно незаметный?
Неужели и здесь - в поэзии - я начну понимать все тогда, когда наберусь опыта ее прочтения? Мне в это правда не верится, я буквально не понимаю ни слова в стихе, отличном от описания природы своим содержанием. Вернее даже в насыщенном символами стихе формой напоминающей описание природы я умудряюсь заметить хотя бы это описание этой самой природы*.
Это удивительно сложно, я как будто неполноценным родился. Я кроме шуток уже неделю хожу в отвратительном настроении.
Однако, люди умудряются оценивать и соглашаться в оценке все более усложняющихся структур поэтического творения. Как это происходит? Почему скачок от высокой и формалистской поэзии к бессмысленному субъективному говну был настолько резкий и одновременно незаметный?
Неужели и здесь - в поэзии - я начну понимать все тогда, когда наберусь опыта ее прочтения? Мне в это правда не верится, я буквально не понимаю ни слова в стихе, отличном от описания природы своим содержанием. Вернее даже в насыщенном символами стихе формой напоминающей описание природы я умудряюсь заметить хотя бы это описание этой самой природы*.
Это удивительно сложно, я как будто неполноценным родился. Я кроме шуток уже неделю хожу в отвратительном настроении.
...Так мечтал попасть в струю,
И теперь, тёплая струя
Льётся прямо из хуя
В моей сливочной помадке.
Фейк эмси съедят лошки.
Вы однодневки, как прокладки.
Я же новый Сливко Толя.
В хип-хопе, моя доля
Убивать ебаных эмси.
Хуй, как дуб у Лукоморья.
Все подземные коты
У елды, как на цепи.
Дикий Ди натянет броник.
Флоу как выстрелы УЗИ!
Вам не уйти, пидрилы в платьях
Это гомогеноцид
Чёрный мерс, как газенваген
Ссыт в трусишки Jubilee.
Он главный русский андрогин,
Жопой сел на хрящ любви.
Слышь, ГО - это гражданка,
А не ссаные грехи.
Дикий Ди и Славай Гнойный
На блатнейших номерах
Едут, чтоб кого-то кончить,
Pазговор не о деньгах
Это не к нам,
И мы глотаем шишку,
Eсли мусора вдруг принимают,
Ты глотаешь шишку парня, пидорас.
И теперь, тёплая струя
Льётся прямо из хуя
В моей сливочной помадке.
Фейк эмси съедят лошки.
Вы однодневки, как прокладки.
Я же новый Сливко Толя.
В хип-хопе, моя доля
Убивать ебаных эмси.
Хуй, как дуб у Лукоморья.
Все подземные коты
У елды, как на цепи.
Дикий Ди натянет броник.
Флоу как выстрелы УЗИ!
Вам не уйти, пидрилы в платьях
Это гомогеноцид
Чёрный мерс, как газенваген
Ссыт в трусишки Jubilee.
Он главный русский андрогин,
Жопой сел на хрящ любви.
Слышь, ГО - это гражданка,
А не ссаные грехи.
Дикий Ди и Славай Гнойный
На блатнейших номерах
Едут, чтоб кого-то кончить,
Pазговор не о деньгах
Это не к нам,
И мы глотаем шишку,
Eсли мусора вдруг принимают,
Ты глотаешь шишку парня, пидорас.
...Так мечтал попасть в струю,
И теперь, тёплая струя
Льётся прямо из хуя
В моей сливочной помадке.
Фейк эмси съедят лошки.
Вы однодневки, как прокладки.
Я же новый Сливко Толя.
В хип-хопе, моя доля
Убивать ебаных эмси.
Хуй, как дуб у Лукоморья.
Все подземные коты
У елды, как на цепи.
Дикий Ди натянет броник.
Флоу как выстрелы УЗИ!
Вам не уйти, пидрилы в платьях
Это гомогеноцид
Чёрный мерс, как газенваген
Ссыт в трусишки Jubilee.
Он главный русский андрогин,
Жопой сел на хрящ любви.
Слышь, ГО - это гражданка,
А не ссаные грехи.
Дикий Ди и Славай Гнойный
На блатнейших номерах
Едут, чтоб кого-то кончить,
Pазговор не о деньгах
Это не к нам,
И мы глотаем шишку,
Eсли мусора вдруг принимают,
Ты глотаешь шишку парня, пидорас.
И теперь, тёплая струя
Льётся прямо из хуя
В моей сливочной помадке.
Фейк эмси съедят лошки.
Вы однодневки, как прокладки.
Я же новый Сливко Толя.
В хип-хопе, моя доля
Убивать ебаных эмси.
Хуй, как дуб у Лукоморья.
Все подземные коты
У елды, как на цепи.
Дикий Ди натянет броник.
Флоу как выстрелы УЗИ!
Вам не уйти, пидрилы в платьях
Это гомогеноцид
Чёрный мерс, как газенваген
Ссыт в трусишки Jubilee.
Он главный русский андрогин,
Жопой сел на хрящ любви.
Слышь, ГО - это гражданка,
А не ссаные грехи.
Дикий Ди и Славай Гнойный
На блатнейших номерах
Едут, чтоб кого-то кончить,
Pазговор не о деньгах
Это не к нам,
И мы глотаем шишку,
Eсли мусора вдруг принимают,
Ты глотаешь шишку парня, пидорас.
>>500816
"Поскольку я писал нечто в рифму и считался видным знатоком поэзии, Аркадий спросил меня, с чего ему начать систематическое чтение стихов. Я уже тогда крайне скептически относился к такого рода приобщению к поэзии – читать стихи следует так же, как и писать, – случайно, украдкой от самого себя. Многие сегодня не вполне верно понимают слова Мандельштама о «ворованном воздухе», как будто он говорил только о том, что «разрешенная литература», которую он справедливо характеризует уничижительным «мразь», – это литература, разрешенная некоей властной инстанцией. Не совсем так. Стихи можно «разрешить» и самому себе, и вот этого делать никак не следует: стихи нужно «украсть» у себя, именно так, как Христос рекомендует подавать милостыню – чтобы левая рука не знала, что делает правая. Иначе выйдет если и не «мразь», то измаранная бумага, пригодная разве для того, чтобы разминать и подтираться, когда приспичит. А у себя воровать куда труднее, чем у любых властей – и политических и литературных.
Если читать стихи украдкой, можно схватить что-то стоящее. Тем более что подлинные стихи нужно читать сразу во второй раз – в первый это абсолютно бессмысленное занятие. Стихи человек не читает – он их вспоминает".
"Поскольку я писал нечто в рифму и считался видным знатоком поэзии, Аркадий спросил меня, с чего ему начать систематическое чтение стихов. Я уже тогда крайне скептически относился к такого рода приобщению к поэзии – читать стихи следует так же, как и писать, – случайно, украдкой от самого себя. Многие сегодня не вполне верно понимают слова Мандельштама о «ворованном воздухе», как будто он говорил только о том, что «разрешенная литература», которую он справедливо характеризует уничижительным «мразь», – это литература, разрешенная некоей властной инстанцией. Не совсем так. Стихи можно «разрешить» и самому себе, и вот этого делать никак не следует: стихи нужно «украсть» у себя, именно так, как Христос рекомендует подавать милостыню – чтобы левая рука не знала, что делает правая. Иначе выйдет если и не «мразь», то измаранная бумага, пригодная разве для того, чтобы разминать и подтираться, когда приспичит. А у себя воровать куда труднее, чем у любых властей – и политических и литературных.
Если читать стихи украдкой, можно схватить что-то стоящее. Тем более что подлинные стихи нужно читать сразу во второй раз – в первый это абсолютно бессмысленное занятие. Стихи человек не читает – он их вспоминает".
>>500819
Подобного рода мудрости всегда исходят от людей с мощнейшим багажом знаний и опыта в своей дисциплине, именно со своей высоты выработавших идеалистический взгляд на свою деятельность. Для новичков эти слова ничего не значат и никогда ими поняты не будут, а для мудреца это новый виток производственной, простите, практики - метадеятельность. Своего рода философия.
Но написано, конечно, душевно.
Подобного рода мудрости всегда исходят от людей с мощнейшим багажом знаний и опыта в своей дисциплине, именно со своей высоты выработавших идеалистический взгляд на свою деятельность. Для новичков эти слова ничего не значат и никогда ими поняты не будут, а для мудреца это новый виток производственной, простите, практики - метадеятельность. Своего рода философия.
Но написано, конечно, душевно.
>>500820
Сдается мне, ты сам себе могилу роешь. Начни хотя бы с вольной интерпретации произведений, к чему тебе досконально строгие толкования?
Это из книги "Учитель цинизма" Губайловского, если что. Хорошая она.
Сдается мне, ты сам себе могилу роешь. Начни хотя бы с вольной интерпретации произведений, к чему тебе досконально строгие толкования?
Это из книги "Учитель цинизма" Губайловского, если что. Хорошая она.
>>500823
Дык о том и речь, что не выходит ничего. Я не стремлюсь к строгости - мне хочется понять и обрести ту позицию, которая позволит мне мыслить о прочитанном как о том, что я могу понять, если приложу усилия. Так раньше с философией было и пошло более-менее удачно, стоило мне рассуждать начать, то есть ее худо-бедно (вос)производить. Но поэзия-то о другом - тут нет строгости и быть не может, нет единого принципа. Это меня и сбивает. Знаки без значения.
Дык о том и речь, что не выходит ничего. Я не стремлюсь к строгости - мне хочется понять и обрести ту позицию, которая позволит мне мыслить о прочитанном как о том, что я могу понять, если приложу усилия. Так раньше с философией было и пошло более-менее удачно, стоило мне рассуждать начать, то есть ее худо-бедно (вос)производить. Но поэзия-то о другом - тут нет строгости и быть не может, нет единого принципа. Это меня и сбивает. Знаки без значения.
>>500303
Первый раз слышу такое. Вообще, у нас есть всего две его фотографии (и они по-моему даже сделаны на одном и том же месте). Если на них не Лотреамон, то на каких тогда Лотреамон?
Первый раз слышу такое. Вообще, у нас есть всего две его фотографии (и они по-моему даже сделаны на одном и том же месте). Если на них не Лотреамон, то на каких тогда Лотреамон?
63 Кб, 415x629В каждом взгляде издевка
На Монмартре играют в бридж
Наглый красивый как девка
Рембо явился в Париж
Голландский солдат на Суматре
Оружие диких племен
Химеры богоматери
Пьяный сатир Верлен
Эти французские мэтры
Бенсерад или Вуатюр
Какие к черту поэты
Кроме тебя Артюр
Быть поэтом о боже
Ободран семнадцать лет
Бросается вшами в прохожих
И пьет голубой абсент
Для быдла одна свобода
Ютиться в своих городах
Я знаю спасенье от холода
Надо искать во льдах
В снегах в голубых торосах
Среди перламутровых стен
Белой мистической розой
Расцветет истерзанный член
И с обнаженного лезвия
Теки моя кровь теки
Я знаю слово «поэзия»
Это отнюдь не стихи
Когда педерасты и воры
Сдохнут в кровавой грязи
На груди им выклюют вороны
Слово poesie
В нервах в планетах в природе
Бьется черный экстаз
В озаренном водороде
Поэты ищите Ортанз
На Монмартре играют в бридж
Наглый красивый как девка
Рембо явился в Париж
Голландский солдат на Суматре
Оружие диких племен
Химеры богоматери
Пьяный сатир Верлен
Эти французские мэтры
Бенсерад или Вуатюр
Какие к черту поэты
Кроме тебя Артюр
Быть поэтом о боже
Ободран семнадцать лет
Бросается вшами в прохожих
И пьет голубой абсент
Для быдла одна свобода
Ютиться в своих городах
Я знаю спасенье от холода
Надо искать во льдах
В снегах в голубых торосах
Среди перламутровых стен
Белой мистической розой
Расцветет истерзанный член
И с обнаженного лезвия
Теки моя кровь теки
Я знаю слово «поэзия»
Это отнюдь не стихи
Когда педерасты и воры
Сдохнут в кровавой грязи
На груди им выклюют вороны
Слово poesie
В нервах в планетах в природе
Бьется черный экстаз
В озаренном водороде
Поэты ищите Ортанз
63 Кб, 415x629В каждом взгляде издевка
На Монмартре играют в бридж
Наглый красивый как девка
Рембо явился в Париж
Голландский солдат на Суматре
Оружие диких племен
Химеры богоматери
Пьяный сатир Верлен
Эти французские мэтры
Бенсерад или Вуатюр
Какие к черту поэты
Кроме тебя Артюр
Быть поэтом о боже
Ободран семнадцать лет
Бросается вшами в прохожих
И пьет голубой абсент
Для быдла одна свобода
Ютиться в своих городах
Я знаю спасенье от холода
Надо искать во льдах
В снегах в голубых торосах
Среди перламутровых стен
Белой мистической розой
Расцветет истерзанный член
И с обнаженного лезвия
Теки моя кровь теки
Я знаю слово «поэзия»
Это отнюдь не стихи
Когда педерасты и воры
Сдохнут в кровавой грязи
На груди им выклюют вороны
Слово poesie
В нервах в планетах в природе
Бьется черный экстаз
В озаренном водороде
Поэты ищите Ортанз
На Монмартре играют в бридж
Наглый красивый как девка
Рембо явился в Париж
Голландский солдат на Суматре
Оружие диких племен
Химеры богоматери
Пьяный сатир Верлен
Эти французские мэтры
Бенсерад или Вуатюр
Какие к черту поэты
Кроме тебя Артюр
Быть поэтом о боже
Ободран семнадцать лет
Бросается вшами в прохожих
И пьет голубой абсент
Для быдла одна свобода
Ютиться в своих городах
Я знаю спасенье от холода
Надо искать во льдах
В снегах в голубых торосах
Среди перламутровых стен
Белой мистической розой
Расцветет истерзанный член
И с обнаженного лезвия
Теки моя кровь теки
Я знаю слово «поэзия»
Это отнюдь не стихи
Когда педерасты и воры
Сдохнут в кровавой грязи
На груди им выклюют вороны
Слово poesie
В нервах в планетах в природе
Бьется черный экстаз
В озаренном водороде
Поэты ищите Ортанз
41 Кб, 710x404воспитает Россия простором
легко потеряться в котором
смирит поклонов повтором
а непокорных — патроном
проведет своими полями
чащей лесов, пустырями
за всё заплатит рублями
швыряя их в синее пламя
защитит решеткой, забором
успокоит бунтом, погромом
и поставит Сибири узором
росчерк под приговором
научит жить по канонам
не подчиняясь законам
воспитает Россия сурово
но укроет платком пуховым
воспитает Россия оковами
кроткими ясными взорами
задушевными разговорами
и молчащими миллионами
о недовольстве властью
на допросах с пристрастием
в бесконечный тупик
приводит русский язык
в трудности перевода
хаоса который свобода
берёз уроками жесткими
кто егозил — тому розгами
спаси сохрани господи
и дай смириться с судьбой
мира крещённого перекрестками
топорами, ножами острыми
где пьедесталы - погосты
и молитвы сливаются в вой
воспитает Россия просторами
а непокорных — патронами.
легко потеряться в котором
смирит поклонов повтором
а непокорных — патроном
проведет своими полями
чащей лесов, пустырями
за всё заплатит рублями
швыряя их в синее пламя
защитит решеткой, забором
успокоит бунтом, погромом
и поставит Сибири узором
росчерк под приговором
научит жить по канонам
не подчиняясь законам
воспитает Россия сурово
но укроет платком пуховым
воспитает Россия оковами
кроткими ясными взорами
задушевными разговорами
и молчащими миллионами
о недовольстве властью
на допросах с пристрастием
в бесконечный тупик
приводит русский язык
в трудности перевода
хаоса который свобода
берёз уроками жесткими
кто егозил — тому розгами
спаси сохрани господи
и дай смириться с судьбой
мира крещённого перекрестками
топорами, ножами острыми
где пьедесталы - погосты
и молитвы сливаются в вой
воспитает Россия просторами
а непокорных — патронами.
41 Кб, 710x404воспитает Россия простором
легко потеряться в котором
смирит поклонов повтором
а непокорных — патроном
проведет своими полями
чащей лесов, пустырями
за всё заплатит рублями
швыряя их в синее пламя
защитит решеткой, забором
успокоит бунтом, погромом
и поставит Сибири узором
росчерк под приговором
научит жить по канонам
не подчиняясь законам
воспитает Россия сурово
но укроет платком пуховым
воспитает Россия оковами
кроткими ясными взорами
задушевными разговорами
и молчащими миллионами
о недовольстве властью
на допросах с пристрастием
в бесконечный тупик
приводит русский язык
в трудности перевода
хаоса который свобода
берёз уроками жесткими
кто егозил — тому розгами
спаси сохрани господи
и дай смириться с судьбой
мира крещённого перекрестками
топорами, ножами острыми
где пьедесталы - погосты
и молитвы сливаются в вой
воспитает Россия просторами
а непокорных — патронами.
легко потеряться в котором
смирит поклонов повтором
а непокорных — патроном
проведет своими полями
чащей лесов, пустырями
за всё заплатит рублями
швыряя их в синее пламя
защитит решеткой, забором
успокоит бунтом, погромом
и поставит Сибири узором
росчерк под приговором
научит жить по канонам
не подчиняясь законам
воспитает Россия сурово
но укроет платком пуховым
воспитает Россия оковами
кроткими ясными взорами
задушевными разговорами
и молчащими миллионами
о недовольстве властью
на допросах с пристрастием
в бесконечный тупик
приводит русский язык
в трудности перевода
хаоса который свобода
берёз уроками жесткими
кто егозил — тому розгами
спаси сохрани господи
и дай смириться с судьбой
мира крещённого перекрестками
топорами, ножами острыми
где пьедесталы - погосты
и молитвы сливаются в вой
воспитает Россия просторами
а непокорных — патронами.
>>501994
Её слушать лучше, а не читать. С её характерным интонированием посыл куда яснее ощущается.
Её слушать лучше, а не читать. С её характерным интонированием посыл куда яснее ощущается.
Сумрак за черным окном
В полночь тоскливо погас.
Думы овеяны сном
В этот загадочный час.
Странницы жизни, мечты
Около длинных гробниц,
В склепе былой красоты,
Пали, простерлися ниц.
Звук заклинающих слов,
Дрогнув среди тишины,
Тихо коснулся гробов,
Словно улыбка луны.
В девственно чистых венцах,
В белом сияньи одежд
Вот приподнялись в гробах
Тени погибших надежд.
Очи глядят на меня,
Руки тревожно дрожат…
Сладко предчувствие дня,
Томен цветов аромат.
Сердце, зачем, о, зачем
Ты умираешь во сне!
Сумрак, бесстрастен и нем,
Тускло глядится ко мне.
В полночь тоскливо погас.
Думы овеяны сном
В этот загадочный час.
Странницы жизни, мечты
Около длинных гробниц,
В склепе былой красоты,
Пали, простерлися ниц.
Звук заклинающих слов,
Дрогнув среди тишины,
Тихо коснулся гробов,
Словно улыбка луны.
В девственно чистых венцах,
В белом сияньи одежд
Вот приподнялись в гробах
Тени погибших надежд.
Очи глядят на меня,
Руки тревожно дрожат…
Сладко предчувствие дня,
Томен цветов аромат.
Сердце, зачем, о, зачем
Ты умираешь во сне!
Сумрак, бесстрастен и нем,
Тускло глядится ко мне.
Сумрак за черным окном
В полночь тоскливо погас.
Думы овеяны сном
В этот загадочный час.
Странницы жизни, мечты
Около длинных гробниц,
В склепе былой красоты,
Пали, простерлися ниц.
Звук заклинающих слов,
Дрогнув среди тишины,
Тихо коснулся гробов,
Словно улыбка луны.
В девственно чистых венцах,
В белом сияньи одежд
Вот приподнялись в гробах
Тени погибших надежд.
Очи глядят на меня,
Руки тревожно дрожат…
Сладко предчувствие дня,
Томен цветов аромат.
Сердце, зачем, о, зачем
Ты умираешь во сне!
Сумрак, бесстрастен и нем,
Тускло глядится ко мне.
В полночь тоскливо погас.
Думы овеяны сном
В этот загадочный час.
Странницы жизни, мечты
Около длинных гробниц,
В склепе былой красоты,
Пали, простерлися ниц.
Звук заклинающих слов,
Дрогнув среди тишины,
Тихо коснулся гробов,
Словно улыбка луны.
В девственно чистых венцах,
В белом сияньи одежд
Вот приподнялись в гробах
Тени погибших надежд.
Очи глядят на меня,
Руки тревожно дрожат…
Сладко предчувствие дня,
Томен цветов аромат.
Сердце, зачем, о, зачем
Ты умираешь во сне!
Сумрак, бесстрастен и нем,
Тускло глядится ко мне.
>>501994
Готфрик вообще уникальная. При том, что открытый украинский националист, стихи про Россию у нее лучше, чем у любого русского поэта.
Тайны знаков и башни Кремля
Коридоры и звон хрусталя
Бархатный шепот заговоров
Плоды запретные лакомы
Сами серые, одинаковые
Взгляды скользкие лаковые
Будучи в ясном при памяти
Сшиты белыми, но намертво
Не освобождает незнание
По тексту везде и далее
По провалам, меченым картам
Что сами не знают правды
По бескрайним просторам
Волною пойдет крамола
Атентатами буреломами
Зачитанными приговорами
Пусто в комнатах ожидания
Не успеть в дорогу дальнюю
Попав в бездорожье и слякоть
Пропав навсегда в Необъятной
Под ногами не чувствуя твердь
Все вокзалы похожи на смерть
В глазах станет совсем темно
Как от проигрыша в казино
Холод узнает висок
Пистолета, реакция -- шок
тьма от крыла до крыла
не видно в пропасти дна
Но что было то будет, не зря
Карму мрака рассеет заря
Бомбы слов моих полетят в царя
Бомбы слов моих полетят в царя
Готфрик вообще уникальная. При том, что открытый украинский националист, стихи про Россию у нее лучше, чем у любого русского поэта.
Тайны знаков и башни Кремля
Коридоры и звон хрусталя
Бархатный шепот заговоров
Плоды запретные лакомы
Сами серые, одинаковые
Взгляды скользкие лаковые
Будучи в ясном при памяти
Сшиты белыми, но намертво
Не освобождает незнание
По тексту везде и далее
По провалам, меченым картам
Что сами не знают правды
По бескрайним просторам
Волною пойдет крамола
Атентатами буреломами
Зачитанными приговорами
Пусто в комнатах ожидания
Не успеть в дорогу дальнюю
Попав в бездорожье и слякоть
Пропав навсегда в Необъятной
Под ногами не чувствуя твердь
Все вокзалы похожи на смерть
В глазах станет совсем темно
Как от проигрыша в казино
Холод узнает висок
Пистолета, реакция -- шок
тьма от крыла до крыла
не видно в пропасти дна
Но что было то будет, не зря
Карму мрака рассеет заря
Бомбы слов моих полетят в царя
Бомбы слов моих полетят в царя
>>501994
Готфрик вообще уникальная. При том, что открытый украинский националист, стихи про Россию у нее лучше, чем у любого русского поэта.
Тайны знаков и башни Кремля
Коридоры и звон хрусталя
Бархатный шепот заговоров
Плоды запретные лакомы
Сами серые, одинаковые
Взгляды скользкие лаковые
Будучи в ясном при памяти
Сшиты белыми, но намертво
Не освобождает незнание
По тексту везде и далее
По провалам, меченым картам
Что сами не знают правды
По бескрайним просторам
Волною пойдет крамола
Атентатами буреломами
Зачитанными приговорами
Пусто в комнатах ожидания
Не успеть в дорогу дальнюю
Попав в бездорожье и слякоть
Пропав навсегда в Необъятной
Под ногами не чувствуя твердь
Все вокзалы похожи на смерть
В глазах станет совсем темно
Как от проигрыша в казино
Холод узнает висок
Пистолета, реакция -- шок
тьма от крыла до крыла
не видно в пропасти дна
Но что было то будет, не зря
Карму мрака рассеет заря
Бомбы слов моих полетят в царя
Бомбы слов моих полетят в царя
Готфрик вообще уникальная. При том, что открытый украинский националист, стихи про Россию у нее лучше, чем у любого русского поэта.
Тайны знаков и башни Кремля
Коридоры и звон хрусталя
Бархатный шепот заговоров
Плоды запретные лакомы
Сами серые, одинаковые
Взгляды скользкие лаковые
Будучи в ясном при памяти
Сшиты белыми, но намертво
Не освобождает незнание
По тексту везде и далее
По провалам, меченым картам
Что сами не знают правды
По бескрайним просторам
Волною пойдет крамола
Атентатами буреломами
Зачитанными приговорами
Пусто в комнатах ожидания
Не успеть в дорогу дальнюю
Попав в бездорожье и слякоть
Пропав навсегда в Необъятной
Под ногами не чувствуя твердь
Все вокзалы похожи на смерть
В глазах станет совсем темно
Как от проигрыша в казино
Холод узнает висок
Пистолета, реакция -- шок
тьма от крыла до крыла
не видно в пропасти дна
Но что было то будет, не зря
Карму мрака рассеет заря
Бомбы слов моих полетят в царя
Бомбы слов моих полетят в царя
>>502017
Ніби вперше
Ніби перший
Летить Сніг
Ніби перший
Ніби вперше
Де ж ты зник?
Нема й сліду
Сниг завiяв
На біду на біду
Я По нитці
З лабиринту
Вихід не знайду
Дивовижні
визирунки
Криги на вікні
Як під лезом
Моє кохання
На дзеркала
Склі
Прекреслю
Все що було
Бiлой смугой
Вітер плаче
за вiкном
Знає мою тугу
Стежками блукаю
ПiснI я спiваю
пiд вий хуртовин
Повернися
Ніби перший
В мене ти один
Ніби вперше
Ніби перший
Летить Сніг
Ніби перший
Ніби вперше
Де ж ти зник?
Ніби вперше
Ніби перший
Летить Сніг
Ніби перший
Ніби вперше
Де ж ты зник?
Нема й сліду
Сниг завiяв
На біду на біду
Я По нитці
З лабиринту
Вихід не знайду
Дивовижні
визирунки
Криги на вікні
Як під лезом
Моє кохання
На дзеркала
Склі
Прекреслю
Все що було
Бiлой смугой
Вітер плаче
за вiкном
Знає мою тугу
Стежками блукаю
ПiснI я спiваю
пiд вий хуртовин
Повернися
Ніби перший
В мене ти один
Ніби вперше
Ніби перший
Летить Сніг
Ніби перший
Ніби вперше
Де ж ти зник?
>>502017
Ніби вперше
Ніби перший
Летить Сніг
Ніби перший
Ніби вперше
Де ж ты зник?
Нема й сліду
Сниг завiяв
На біду на біду
Я По нитці
З лабиринту
Вихід не знайду
Дивовижні
визирунки
Криги на вікні
Як під лезом
Моє кохання
На дзеркала
Склі
Прекреслю
Все що було
Бiлой смугой
Вітер плаче
за вiкном
Знає мою тугу
Стежками блукаю
ПiснI я спiваю
пiд вий хуртовин
Повернися
Ніби перший
В мене ти один
Ніби вперше
Ніби перший
Летить Сніг
Ніби перший
Ніби вперше
Де ж ти зник?
Ніби вперше
Ніби перший
Летить Сніг
Ніби перший
Ніби вперше
Де ж ты зник?
Нема й сліду
Сниг завiяв
На біду на біду
Я По нитці
З лабиринту
Вихід не знайду
Дивовижні
визирунки
Криги на вікні
Як під лезом
Моє кохання
На дзеркала
Склі
Прекреслю
Все що було
Бiлой смугой
Вітер плаче
за вiкном
Знає мою тугу
Стежками блукаю
ПiснI я спiваю
пiд вий хуртовин
Повернися
Ніби перший
В мене ти один
Ніби вперше
Ніби перший
Летить Сніг
Ніби перший
Ніби вперше
Де ж ти зник?
>>501964
Уютно, наверное, мечтать, что именно любимый тобою поэт по достоинству может быть оценён исключительно интеллектуальной публикой.
Уютно, наверное, мечтать, что именно любимый тобою поэт по достоинству может быть оценён исключительно интеллектуальной публикой.
ПРАГМАТИКА
ПРОТИВ ПОЭТОВ СКУДОУМНЫХ, БЕСТАЛАННЫХ
И ДРЯННЫХ
Принимая во внимание, что тот род пресмыкающихся, коих именуют поэтами, - наши ближние и христиане, хотя и плохие, ввиду того, что они круглый год заняты обожанием бровей, зубов, лент и туфелек, совершая к тому же еще большие грехи, повелеваем, чтобы на страстной неделе все поэты были собираемы, подобно женщинам предосудительного поведения, порицаемы за их ошибочный образ жизни и увещеваемы обратиться на истинный ее путь. Местом для этого назначаются исправительные дома.
Так же: принимая во внимание то обилие жару, который пышет в горячих и не знающих прохлады стихах поэтов, воспевающих солнце и обильно прибегающих к солнечным дискам и звёздам, обязываем их к строгому молчанию по поводу небесных явлений, определив месяцы, запретные для муз, подобно тому, как существуют запретные месяцы для охоты и рыбной ловли.
Так же: принимая во внимание, что адская секта людей, осужденных на консептизм, разрушителей слов и извратителей мысли, заразила приступами своей поэзии женщин, объявляем, что сия последняя напасть есть справедливое возмездие за то зло, которое причинила Адаму прародительница наша Ева. А поелику век наш оскудел и испытывает нужду в драгоценностях, повелеваем стихотворцам сжечь свои сочинения, подобно старым бахромам, дабы извлечь из них благородные металлы, ибо в большинстве стихов они дам своих превращают в некие подобия статуй Навуходоносора, из всевозможных металлов изваянных.
Так же: замечая, что, перестав быть маврами, хотя и сохранив кое-что от прошлого, стихотворцы превратились в пастухов, и скот по этой причине тощает, так как питается их слезами и иссушивается огнем их пламенеющих душ, и перестал пастись, так как упоенно слушает их музыку, повелеваем им оставить это занятие, отведя уединенные места для любителей отшельничества, а остальным предписав освоиться с веселым ремеслом погонщиков мулов, которым и соленое словцо употребить не страшно.
Так же: во избежание великих хищений запрещаем ввоз стихов из Арагона в Кастилию и из Италии в Испанию под страхом для поэта быть наряженным в хорошее платье; а если провинность повторится, то и ходить чистым и умытым в течение целого часа.
Однако, милостиво принимая в соображение, что в государстве имеется три рода людей, столь несчастных, что они не могут жить без поэтов, а именно - слепцы, комедианты и сакристаны, объявляем, что допускается существование нескольких лиц, занимающихся этим искусством, при условии наличия у них экзаменационного свидетельства, выданного им местным поэтическим касиком, вместе с тем обязываем поэтов, пишущих для комедиантов, не кончать интермедий ни избиением палками, ни появлением чертей, а комедий -свадьбами; пусть также для привлечения публики не рассчитывают они на объявления, будь то на листках или изустные под звуки труб. Поэтам же для слепцов возбраняется местом действия их романсов избирать Тетуан и для того, чтобы срифмовать "Христа ради", не вспоминать "о награде", повелев им изгнать из своего словаря следующие речения: "возлюбленный христианин", "человечный" и "дело чести". Поэтам же сакристанам запрещаем писать вильясинки с Хилями и Паскуалами, играть словами и сочинять такие стихи, которые можно распевать при любом празднике, изменив лишь имена святых.
В заключение же повелеваем всем поэтам вообще отступиться от Юпитера, Венеры, Аполлона и других божеств под страхом, что эти божества будут их заступниками в час смерти.
ПРОТИВ ПОЭТОВ СКУДОУМНЫХ, БЕСТАЛАННЫХ
И ДРЯННЫХ
Принимая во внимание, что тот род пресмыкающихся, коих именуют поэтами, - наши ближние и христиане, хотя и плохие, ввиду того, что они круглый год заняты обожанием бровей, зубов, лент и туфелек, совершая к тому же еще большие грехи, повелеваем, чтобы на страстной неделе все поэты были собираемы, подобно женщинам предосудительного поведения, порицаемы за их ошибочный образ жизни и увещеваемы обратиться на истинный ее путь. Местом для этого назначаются исправительные дома.
Так же: принимая во внимание то обилие жару, который пышет в горячих и не знающих прохлады стихах поэтов, воспевающих солнце и обильно прибегающих к солнечным дискам и звёздам, обязываем их к строгому молчанию по поводу небесных явлений, определив месяцы, запретные для муз, подобно тому, как существуют запретные месяцы для охоты и рыбной ловли.
Так же: принимая во внимание, что адская секта людей, осужденных на консептизм, разрушителей слов и извратителей мысли, заразила приступами своей поэзии женщин, объявляем, что сия последняя напасть есть справедливое возмездие за то зло, которое причинила Адаму прародительница наша Ева. А поелику век наш оскудел и испытывает нужду в драгоценностях, повелеваем стихотворцам сжечь свои сочинения, подобно старым бахромам, дабы извлечь из них благородные металлы, ибо в большинстве стихов они дам своих превращают в некие подобия статуй Навуходоносора, из всевозможных металлов изваянных.
Так же: замечая, что, перестав быть маврами, хотя и сохранив кое-что от прошлого, стихотворцы превратились в пастухов, и скот по этой причине тощает, так как питается их слезами и иссушивается огнем их пламенеющих душ, и перестал пастись, так как упоенно слушает их музыку, повелеваем им оставить это занятие, отведя уединенные места для любителей отшельничества, а остальным предписав освоиться с веселым ремеслом погонщиков мулов, которым и соленое словцо употребить не страшно.
Так же: во избежание великих хищений запрещаем ввоз стихов из Арагона в Кастилию и из Италии в Испанию под страхом для поэта быть наряженным в хорошее платье; а если провинность повторится, то и ходить чистым и умытым в течение целого часа.
Однако, милостиво принимая в соображение, что в государстве имеется три рода людей, столь несчастных, что они не могут жить без поэтов, а именно - слепцы, комедианты и сакристаны, объявляем, что допускается существование нескольких лиц, занимающихся этим искусством, при условии наличия у них экзаменационного свидетельства, выданного им местным поэтическим касиком, вместе с тем обязываем поэтов, пишущих для комедиантов, не кончать интермедий ни избиением палками, ни появлением чертей, а комедий -свадьбами; пусть также для привлечения публики не рассчитывают они на объявления, будь то на листках или изустные под звуки труб. Поэтам же для слепцов возбраняется местом действия их романсов избирать Тетуан и для того, чтобы срифмовать "Христа ради", не вспоминать "о награде", повелев им изгнать из своего словаря следующие речения: "возлюбленный христианин", "человечный" и "дело чести". Поэтам же сакристанам запрещаем писать вильясинки с Хилями и Паскуалами, играть словами и сочинять такие стихи, которые можно распевать при любом празднике, изменив лишь имена святых.
В заключение же повелеваем всем поэтам вообще отступиться от Юпитера, Венеры, Аполлона и других божеств под страхом, что эти божества будут их заступниками в час смерти.
ПРАГМАТИКА
ПРОТИВ ПОЭТОВ СКУДОУМНЫХ, БЕСТАЛАННЫХ
И ДРЯННЫХ
Принимая во внимание, что тот род пресмыкающихся, коих именуют поэтами, - наши ближние и христиане, хотя и плохие, ввиду того, что они круглый год заняты обожанием бровей, зубов, лент и туфелек, совершая к тому же еще большие грехи, повелеваем, чтобы на страстной неделе все поэты были собираемы, подобно женщинам предосудительного поведения, порицаемы за их ошибочный образ жизни и увещеваемы обратиться на истинный ее путь. Местом для этого назначаются исправительные дома.
Так же: принимая во внимание то обилие жару, который пышет в горячих и не знающих прохлады стихах поэтов, воспевающих солнце и обильно прибегающих к солнечным дискам и звёздам, обязываем их к строгому молчанию по поводу небесных явлений, определив месяцы, запретные для муз, подобно тому, как существуют запретные месяцы для охоты и рыбной ловли.
Так же: принимая во внимание, что адская секта людей, осужденных на консептизм, разрушителей слов и извратителей мысли, заразила приступами своей поэзии женщин, объявляем, что сия последняя напасть есть справедливое возмездие за то зло, которое причинила Адаму прародительница наша Ева. А поелику век наш оскудел и испытывает нужду в драгоценностях, повелеваем стихотворцам сжечь свои сочинения, подобно старым бахромам, дабы извлечь из них благородные металлы, ибо в большинстве стихов они дам своих превращают в некие подобия статуй Навуходоносора, из всевозможных металлов изваянных.
Так же: замечая, что, перестав быть маврами, хотя и сохранив кое-что от прошлого, стихотворцы превратились в пастухов, и скот по этой причине тощает, так как питается их слезами и иссушивается огнем их пламенеющих душ, и перестал пастись, так как упоенно слушает их музыку, повелеваем им оставить это занятие, отведя уединенные места для любителей отшельничества, а остальным предписав освоиться с веселым ремеслом погонщиков мулов, которым и соленое словцо употребить не страшно.
Так же: во избежание великих хищений запрещаем ввоз стихов из Арагона в Кастилию и из Италии в Испанию под страхом для поэта быть наряженным в хорошее платье; а если провинность повторится, то и ходить чистым и умытым в течение целого часа.
Однако, милостиво принимая в соображение, что в государстве имеется три рода людей, столь несчастных, что они не могут жить без поэтов, а именно - слепцы, комедианты и сакристаны, объявляем, что допускается существование нескольких лиц, занимающихся этим искусством, при условии наличия у них экзаменационного свидетельства, выданного им местным поэтическим касиком, вместе с тем обязываем поэтов, пишущих для комедиантов, не кончать интермедий ни избиением палками, ни появлением чертей, а комедий -свадьбами; пусть также для привлечения публики не рассчитывают они на объявления, будь то на листках или изустные под звуки труб. Поэтам же для слепцов возбраняется местом действия их романсов избирать Тетуан и для того, чтобы срифмовать "Христа ради", не вспоминать "о награде", повелев им изгнать из своего словаря следующие речения: "возлюбленный христианин", "человечный" и "дело чести". Поэтам же сакристанам запрещаем писать вильясинки с Хилями и Паскуалами, играть словами и сочинять такие стихи, которые можно распевать при любом празднике, изменив лишь имена святых.
В заключение же повелеваем всем поэтам вообще отступиться от Юпитера, Венеры, Аполлона и других божеств под страхом, что эти божества будут их заступниками в час смерти.
ПРОТИВ ПОЭТОВ СКУДОУМНЫХ, БЕСТАЛАННЫХ
И ДРЯННЫХ
Принимая во внимание, что тот род пресмыкающихся, коих именуют поэтами, - наши ближние и христиане, хотя и плохие, ввиду того, что они круглый год заняты обожанием бровей, зубов, лент и туфелек, совершая к тому же еще большие грехи, повелеваем, чтобы на страстной неделе все поэты были собираемы, подобно женщинам предосудительного поведения, порицаемы за их ошибочный образ жизни и увещеваемы обратиться на истинный ее путь. Местом для этого назначаются исправительные дома.
Так же: принимая во внимание то обилие жару, который пышет в горячих и не знающих прохлады стихах поэтов, воспевающих солнце и обильно прибегающих к солнечным дискам и звёздам, обязываем их к строгому молчанию по поводу небесных явлений, определив месяцы, запретные для муз, подобно тому, как существуют запретные месяцы для охоты и рыбной ловли.
Так же: принимая во внимание, что адская секта людей, осужденных на консептизм, разрушителей слов и извратителей мысли, заразила приступами своей поэзии женщин, объявляем, что сия последняя напасть есть справедливое возмездие за то зло, которое причинила Адаму прародительница наша Ева. А поелику век наш оскудел и испытывает нужду в драгоценностях, повелеваем стихотворцам сжечь свои сочинения, подобно старым бахромам, дабы извлечь из них благородные металлы, ибо в большинстве стихов они дам своих превращают в некие подобия статуй Навуходоносора, из всевозможных металлов изваянных.
Так же: замечая, что, перестав быть маврами, хотя и сохранив кое-что от прошлого, стихотворцы превратились в пастухов, и скот по этой причине тощает, так как питается их слезами и иссушивается огнем их пламенеющих душ, и перестал пастись, так как упоенно слушает их музыку, повелеваем им оставить это занятие, отведя уединенные места для любителей отшельничества, а остальным предписав освоиться с веселым ремеслом погонщиков мулов, которым и соленое словцо употребить не страшно.
Так же: во избежание великих хищений запрещаем ввоз стихов из Арагона в Кастилию и из Италии в Испанию под страхом для поэта быть наряженным в хорошее платье; а если провинность повторится, то и ходить чистым и умытым в течение целого часа.
Однако, милостиво принимая в соображение, что в государстве имеется три рода людей, столь несчастных, что они не могут жить без поэтов, а именно - слепцы, комедианты и сакристаны, объявляем, что допускается существование нескольких лиц, занимающихся этим искусством, при условии наличия у них экзаменационного свидетельства, выданного им местным поэтическим касиком, вместе с тем обязываем поэтов, пишущих для комедиантов, не кончать интермедий ни избиением палками, ни появлением чертей, а комедий -свадьбами; пусть также для привлечения публики не рассчитывают они на объявления, будь то на листках или изустные под звуки труб. Поэтам же для слепцов возбраняется местом действия их романсов избирать Тетуан и для того, чтобы срифмовать "Христа ради", не вспоминать "о награде", повелев им изгнать из своего словаря следующие речения: "возлюбленный христианин", "человечный" и "дело чести". Поэтам же сакристанам запрещаем писать вильясинки с Хилями и Паскуалами, играть словами и сочинять такие стихи, которые можно распевать при любом празднике, изменив лишь имена святых.
В заключение же повелеваем всем поэтам вообще отступиться от Юпитера, Венеры, Аполлона и других божеств под страхом, что эти божества будут их заступниками в час смерти.
на краю мясорубки скучаю
входят люди туда шагом марш
я уже их не различаю.
человек. поколение. фарш.
входят люди туда шагом марш
я уже их не различаю.
человек. поколение. фарш.
>>502150
На статус странички вбыдлятне сгодится
>...в этой жизни баб ебать не ново
>Но и хуй дрочить, конечно, не новей.
На статус странички вбыдлятне сгодится
>>502151
Так Есенин и бвл бы каким-нибудь Хаски или Окчимирону в современности. С поправкой, конечно, на искренность эпохи.
Такой же потешный малый.
Так Есенин и бвл бы каким-нибудь Хаски или Окчимирону в современности. С поправкой, конечно, на искренность эпохи.
Такой же потешный малый.
>>502153
Как наверное просто и хорошо жить в таком манямирке, в котором ты Есенина назвал Оксимироном своей эпохи и все тебе стало ясно и понятно. Все для себя объяснил.
Как наверное просто и хорошо жить в таком манямирке, в котором ты Есенина назвал Оксимироном своей эпохи и все тебе стало ясно и понятно. Все для себя объяснил.
>>502154
Как наверное просто и хорошо жить в таком манямирке, в котором ты собеседника раскусил по одному сообщению и все тебе стало ясно и понятно. Все для себя объяснил.
Разве есть разница? А хули нос забрал, выблядок?
Как наверное просто и хорошо жить в таком манямирке, в котором ты собеседника раскусил по одному сообщению и все тебе стало ясно и понятно. Все для себя объяснил.
Разве есть разница? А хули нос забрал, выблядок?
пацан посреди лесопарка
пацана заметает вьюга
на ём из одежды майка
с крупной надписью HUGO
ладони от штанги стёртые
во рту не хватает фиксы
на шее струна четвёртая
с электрогитары гибсон
цирюльник Виктор любит кучерявых
маньяк Валерий - подмосковный лес
гопарь Владимир - лохов и предъявы
задрот Виталя - варик и каэс
все любят труд: художник любит краски
а Дед Мороз работать раз в году
и только гинеколог Володарский
терпеть не может женскую пизду
пацана заметает вьюга
на ём из одежды майка
с крупной надписью HUGO
ладони от штанги стёртые
во рту не хватает фиксы
на шее струна четвёртая
с электрогитары гибсон
цирюльник Виктор любит кучерявых
маньяк Валерий - подмосковный лес
гопарь Владимир - лохов и предъявы
задрот Виталя - варик и каэс
все любят труд: художник любит краски
а Дед Мороз работать раз в году
и только гинеколог Володарский
терпеть не может женскую пизду
Ах, как хочется жмуром
Стать, сдавив ебло шнуром!
Страть как хочется на люстре
Повисеть, дрища говном!
Чтоб ебало посинело,
Чтобы в ящик клали тело,
Чтоб висело, гнило, бздело
Тело, быстро околело,
Жить совсем осточертело,
Гнило, прело, млело, пело
Пело горло и хрипело.
Чтоб башкою с табурета
Полетать на мира дно,
Чтобы съебаться с бела света
Чтоб лилось кругом говно!
Из говна чтоб Солнце встало,
Солнце чистого говна.
Провоняла вся квартира
Калом трупа-пердуна.
Стать, сдавив ебло шнуром!
Страть как хочется на люстре
Повисеть, дрища говном!
Чтоб ебало посинело,
Чтобы в ящик клали тело,
Чтоб висело, гнило, бздело
Тело, быстро околело,
Жить совсем осточертело,
Гнило, прело, млело, пело
Пело горло и хрипело.
Чтоб башкою с табурета
Полетать на мира дно,
Чтобы съебаться с бела света
Чтоб лилось кругом говно!
Из говна чтоб Солнце встало,
Солнце чистого говна.
Провоняла вся квартира
Калом трупа-пердуна.
>>502158
Романтично раскрыта тема заботы, кстати. Вряд ли умышлено, что даже лучше.
>маньяк Валерий - подмосковный лес
Романтично раскрыта тема заботы, кстати. Вряд ли умышлено, что даже лучше.
Хорошо, что нет Царя.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
Хорошо - что никого,
Хорошо - что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
Хорошо - что никого,
Хорошо - что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.
Ты смотришь в лица покойников
С вежливым любопытством,
Отправляя их в створки раскрытые
При помощи маленьких роликов.
А я - отнюдь не покойник,
Я все чувствую, я все слышу,
Просто сон у меня специальный,
Очень глубокий и крепкий.
А ты, крематорская дура,
Всяку срань мне на рыло лепишь
И толкаешь речи слезливые,
Как песня о детства глазёнках.
"А, поехали мы в твою задницу!" -
Я подумал, но фраза последняя,
Из проткнувшихся уст моих вылетев,
Хрипло в пространство врезалась.
Ты, с отвисшей челюстью нижнею,
Вся родня моя охуевшая -
Это было последним, что видел я
Перед тем, как в печку затарился.
С вежливым любопытством,
Отправляя их в створки раскрытые
При помощи маленьких роликов.
А я - отнюдь не покойник,
Я все чувствую, я все слышу,
Просто сон у меня специальный,
Очень глубокий и крепкий.
А ты, крематорская дура,
Всяку срань мне на рыло лепишь
И толкаешь речи слезливые,
Как песня о детства глазёнках.
"А, поехали мы в твою задницу!" -
Я подумал, но фраза последняя,
Из проткнувшихся уст моих вылетев,
Хрипло в пространство врезалась.
Ты, с отвисшей челюстью нижнею,
Вся родня моя охуевшая -
Это было последним, что видел я
Перед тем, как в печку затарился.
>>502017
Лол. Это потому, что хохлы более русские, чем кацапы! Что в общем-то правда.
>При том, что открытый украинский националист, стихи про Россию у нее лучше, чем у любого русского поэта.
Лол. Это потому, что хохлы более русские, чем кацапы! Что в общем-то правда.
Погадай мне, цыганка, на медный грош,
растолкуй, отчего умру.
Отвечает цыганка, мол, ты умрешь,
не живут такие в миру.
Станет сын чужим и чужой жена,
отвернутся друзья-враги.
Что убьет тебя, молодой? Вина.
Но вину свою береги.
Перед кем вина? Перед тем, что жив.
И смеется, глядит в глаза.
И звучит с базара блатной мотив,
проясняются небеса.
Мальчишкой в серой кепочке остаться,
самим собой, короче говоря.
Меж правдою и вымыслом слоняться
по облетевшим листьям сентября.
Скамейку выбирая, по аллеям
шататься, ту, которой навсегда
мы прошлое и будущее склеим.
Уйдем — вернемся именно сюда.
Как я любил унылые картины,
посмертные осенние штрихи,
где в синих лужах ягоды рябины,
и с середины пишутся стихи.
Поскольку их начало отзвучало,
на память не оставив ничего.
как дождик по карнизу отстучало,
а может, просто не было его.
Но мальчик был, хотя бы для порядку,
что проводил ладонью по лицу,
молчал, стихи записывал в тетрадку,
в которых строчки двигались к концу.
растолкуй, отчего умру.
Отвечает цыганка, мол, ты умрешь,
не живут такие в миру.
Станет сын чужим и чужой жена,
отвернутся друзья-враги.
Что убьет тебя, молодой? Вина.
Но вину свою береги.
Перед кем вина? Перед тем, что жив.
И смеется, глядит в глаза.
И звучит с базара блатной мотив,
проясняются небеса.
Мальчишкой в серой кепочке остаться,
самим собой, короче говоря.
Меж правдою и вымыслом слоняться
по облетевшим листьям сентября.
Скамейку выбирая, по аллеям
шататься, ту, которой навсегда
мы прошлое и будущее склеим.
Уйдем — вернемся именно сюда.
Как я любил унылые картины,
посмертные осенние штрихи,
где в синих лужах ягоды рябины,
и с середины пишутся стихи.
Поскольку их начало отзвучало,
на память не оставив ничего.
как дождик по карнизу отстучало,
а может, просто не было его.
Но мальчик был, хотя бы для порядку,
что проводил ладонью по лицу,
молчал, стихи записывал в тетрадку,
в которых строчки двигались к концу.
Погадай мне, цыганка, на медный грош,
растолкуй, отчего умру.
Отвечает цыганка, мол, ты умрешь,
не живут такие в миру.
Станет сын чужим и чужой жена,
отвернутся друзья-враги.
Что убьет тебя, молодой? Вина.
Но вину свою береги.
Перед кем вина? Перед тем, что жив.
И смеется, глядит в глаза.
И звучит с базара блатной мотив,
проясняются небеса.
Мальчишкой в серой кепочке остаться,
самим собой, короче говоря.
Меж правдою и вымыслом слоняться
по облетевшим листьям сентября.
Скамейку выбирая, по аллеям
шататься, ту, которой навсегда
мы прошлое и будущее склеим.
Уйдем — вернемся именно сюда.
Как я любил унылые картины,
посмертные осенние штрихи,
где в синих лужах ягоды рябины,
и с середины пишутся стихи.
Поскольку их начало отзвучало,
на память не оставив ничего.
как дождик по карнизу отстучало,
а может, просто не было его.
Но мальчик был, хотя бы для порядку,
что проводил ладонью по лицу,
молчал, стихи записывал в тетрадку,
в которых строчки двигались к концу.
растолкуй, отчего умру.
Отвечает цыганка, мол, ты умрешь,
не живут такие в миру.
Станет сын чужим и чужой жена,
отвернутся друзья-враги.
Что убьет тебя, молодой? Вина.
Но вину свою береги.
Перед кем вина? Перед тем, что жив.
И смеется, глядит в глаза.
И звучит с базара блатной мотив,
проясняются небеса.
Мальчишкой в серой кепочке остаться,
самим собой, короче говоря.
Меж правдою и вымыслом слоняться
по облетевшим листьям сентября.
Скамейку выбирая, по аллеям
шататься, ту, которой навсегда
мы прошлое и будущее склеим.
Уйдем — вернемся именно сюда.
Как я любил унылые картины,
посмертные осенние штрихи,
где в синих лужах ягоды рябины,
и с середины пишутся стихи.
Поскольку их начало отзвучало,
на память не оставив ничего.
как дождик по карнизу отстучало,
а может, просто не было его.
Но мальчик был, хотя бы для порядку,
что проводил ладонью по лицу,
молчал, стихи записывал в тетрадку,
в которых строчки двигались к концу.
Не вырваться уже из западни:
окутан цепью ржавою железной,
на дыбу вздернут, я висел над бездной,
и медленный огонь лизал ступни.
Я понял все: мне суждено пропасть,
шипела кожа, рвался вопль из мрака,
вгрызалась в печень жирная собака,
но я плевал в пылающую пасть.
Безумно хохотали палачи,
троились хари в жуткой круговерти,
Зоил, смеясь, напялил маску смерти
и сладострастно корчился в ночи.
Из преисподней подымался газ,
в кровавой пене мчался астероид,
в единственном глазу сверкал сфероид,
пока не вытек и последний глаз.
Слепящий луч сознания потух.
Я распадался, но не ведал страха.
«Ужо,— я хрипло возопил из праха,—
отмстит врагам неубиенный дух!»
Жаль, нынче не успею аз воздать,
сложу в мешок раздробленные кости
и с дыбы слезу, — зван сегодня в гости,
передохну, а завтра — вновь страдать...
окутан цепью ржавою железной,
на дыбу вздернут, я висел над бездной,
и медленный огонь лизал ступни.
Я понял все: мне суждено пропасть,
шипела кожа, рвался вопль из мрака,
вгрызалась в печень жирная собака,
но я плевал в пылающую пасть.
Безумно хохотали палачи,
троились хари в жуткой круговерти,
Зоил, смеясь, напялил маску смерти
и сладострастно корчился в ночи.
Из преисподней подымался газ,
в кровавой пене мчался астероид,
в единственном глазу сверкал сфероид,
пока не вытек и последний глаз.
Слепящий луч сознания потух.
Я распадался, но не ведал страха.
«Ужо,— я хрипло возопил из праха,—
отмстит врагам неубиенный дух!»
Жаль, нынче не успею аз воздать,
сложу в мешок раздробленные кости
и с дыбы слезу, — зван сегодня в гости,
передохну, а завтра — вновь страдать...
Не вырваться уже из западни:
окутан цепью ржавою железной,
на дыбу вздернут, я висел над бездной,
и медленный огонь лизал ступни.
Я понял все: мне суждено пропасть,
шипела кожа, рвался вопль из мрака,
вгрызалась в печень жирная собака,
но я плевал в пылающую пасть.
Безумно хохотали палачи,
троились хари в жуткой круговерти,
Зоил, смеясь, напялил маску смерти
и сладострастно корчился в ночи.
Из преисподней подымался газ,
в кровавой пене мчался астероид,
в единственном глазу сверкал сфероид,
пока не вытек и последний глаз.
Слепящий луч сознания потух.
Я распадался, но не ведал страха.
«Ужо,— я хрипло возопил из праха,—
отмстит врагам неубиенный дух!»
Жаль, нынче не успею аз воздать,
сложу в мешок раздробленные кости
и с дыбы слезу, — зван сегодня в гости,
передохну, а завтра — вновь страдать...
окутан цепью ржавою железной,
на дыбу вздернут, я висел над бездной,
и медленный огонь лизал ступни.
Я понял все: мне суждено пропасть,
шипела кожа, рвался вопль из мрака,
вгрызалась в печень жирная собака,
но я плевал в пылающую пасть.
Безумно хохотали палачи,
троились хари в жуткой круговерти,
Зоил, смеясь, напялил маску смерти
и сладострастно корчился в ночи.
Из преисподней подымался газ,
в кровавой пене мчался астероид,
в единственном глазу сверкал сфероид,
пока не вытек и последний глаз.
Слепящий луч сознания потух.
Я распадался, но не ведал страха.
«Ужо,— я хрипло возопил из праха,—
отмстит врагам неубиенный дух!»
Жаль, нынче не успею аз воздать,
сложу в мешок раздробленные кости
и с дыбы слезу, — зван сегодня в гости,
передохну, а завтра — вновь страдать...
Серьёзный вопрос, почему мне не доставляет поэзия? Или наоборот, чем надо обладать, чтобы нравилась поэзия? Прочел овердохуя книг, и от тех же самых поэтов в том числе, однако в жонглирование словами строфами никак не могу и никогда не мог. Есть некоторые исключения, Шекспир, Онегин или Пушкин там, но те нравились из-за сюжета, а в чистую поэзию не могу.
>>502180
Бывает, не парься. Я тоже раньше поэтов ни во что не ставил, а потом открыл для себя неожиданно мир поэзии к которой я пришёл через живопись.
Бывает, не парься. Я тоже раньше поэтов ни во что не ставил, а потом открыл для себя неожиданно мир поэзии к которой я пришёл через живопись.
>>502180
Смотря кому что нравится. Мне вот нравится музыкальность стихов, поэтому верлибры я терпеть не могу.
Смотря кому что нравится. Мне вот нравится музыкальность стихов, поэтому верлибры я терпеть не могу.
>>502180
Все индивидуально. Мне тоже не нравилась поэзия кроме больших поэм.
Но потом нашел своего автора и понеслось.
Все индивидуально. Мне тоже не нравилась поэзия кроме больших поэм.
Но потом нашел своего автора и понеслось.
>>502196
Да. Его пародии обычно лучше того, что он пародировал. Но это не пародия, это что-то типа эпиграммы на очередного пафосного поэтишку. Кого - не помню, книгу проебал.
Да. Его пародии обычно лучше того, что он пародировал. Но это не пародия, это что-то типа эпиграммы на очередного пафосного поэтишку. Кого - не помню, книгу проебал.
>>502180
Мне тоже сюжеты нравятся в основном. Это норма.
Мне тоже сюжеты нравятся в основном. Это норма.
26 Кб, 675x450Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее - область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Юноша бледный со взором смущенным!
Если ты примешь моих три завета,
Молча паду я бойцом побежденным,
Зная, что в мире оставлю поэта.
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее - область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Юноша бледный со взором смущенным!
Если ты примешь моих три завета,
Молча паду я бойцом побежденным,
Зная, что в мире оставлю поэта.
Дряхлая, выпали зубы,
Свиток годов на рогах.
Бил её выгонщик грубый
На перегонных полях.
Сердце не ласково к шуму,
Мыши скребут в уголке.
Думает грустную думу
О белоногом телке.
Не дали матери сына,
Первая радость не прок.
И на колу под осиной
Шкуру трепал ветерок.
Скоро на гречневом свее,
С той же сыновней судьбой,
Свяжут ей петлю на шее
И поведут на убой.
Жалобно, грустно и тоще
В землю вопьются рога…
Снится ей белая роща
И травяные луга.
Свиток годов на рогах.
Бил её выгонщик грубый
На перегонных полях.
Сердце не ласково к шуму,
Мыши скребут в уголке.
Думает грустную думу
О белоногом телке.
Не дали матери сына,
Первая радость не прок.
И на колу под осиной
Шкуру трепал ветерок.
Скоро на гречневом свее,
С той же сыновней судьбой,
Свяжут ей петлю на шее
И поведут на убой.
Жалобно, грустно и тоще
В землю вопьются рога…
Снится ей белая роща
И травяные луга.
>>502186
Верлибры тоже могут быть музыкальны.
Верлибры тоже могут быть музыкальны.
>>502265
Ты прав, я этим горжусь.
Ты прав, я этим горжусь.
>>502260
Оксимирон - Корова
Сука безубая
Рога обламали
Хач черножопый ебет тебя на поле раком
Миши ебутся в углу
как твоя мамка
А тупая конца думает о своем выблядке
как твоя мамка
Пидор!
Выебали пацана хачи
на шесте жопа швабренная
Пидор ты, а мать, сука, плачет
Умный чувак написал книгу "Бесконечный герой"
Вот так твоя мамку
будут бесконечно ебать хачи
Пидор! Хайдеггер!
Мамку поставят раком
Рогами в затертый линолеум
шкуру шкуре спустят
Пидор! Хайдеггер!
Оксимирон - Корова
Сука безубая
Рога обламали
Хач черножопый ебет тебя на поле раком
Миши ебутся в углу
как твоя мамка
А тупая конца думает о своем выблядке
как твоя мамка
Пидор!
Выебали пацана хачи
на шесте жопа швабренная
Пидор ты, а мать, сука, плачет
Умный чувак написал книгу "Бесконечный герой"
Вот так твоя мамку
будут бесконечно ебать хачи
Пидор! Хайдеггер!
Мамку поставят раком
Рогами в затертый линолеум
шкуру шкуре спустят
Пидор! Хайдеггер!
>>501950
А со связностью образов внутри одной строфы всё хорошо?
"племён"/"Верлен" - божественная рифма.
А со связностью образов внутри одной строфы всё хорошо?
> Голландский солдат на Суматре - случайная аллитерация?
> Оружие диких племён - это голландский солдат на Суматре является оружием диких племён?
> Химеры богоматери - а это относится к пьяному сатиру Верле(ё)ну?
> Пьяный сатир Верлен
"племён"/"Верлен" - божественная рифма.
> Быть поэтом о боже
> Ободран семнадцать лет - wut? кем ободран, почему 17?
> Бросается вшами в прохожих
> И пьет голубой абсент
> Когда педерасты и воры
> Сдохнут в кровавой грязи
> На груди им выклюют вороны
> Слово poesie - no zachem? potomu chto pederasty i vory bily poety?
>>502017
Тому що москаляка поганая, хочет популярность у хохлов иметь.
> Готфрик вообще уникальная. При том, что открытый украинский националист, стихи про Россию у нее лучше, чем у любого русского поэта.
Тому що москаляка поганая, хочет популярность у хохлов иметь.
>>502274
Образы - это разрозненные этапы жизни Рембо
Суматра - Рембо доплывал до Суматры в качестве голландского солдата
Оружие диких племен - был торгашом в Африке
Химеры богоматери - статуи Собора Парижской Богоматери, но почему - хуй знает
Предположу, что наброшены крайние точки, в которых бывал Рембо. Треугольничек на карте: Океания, Африка, Европа.
Пьяный сатир Верлен - и так все ясно
17 лет - середина поэтического расцвета Рембо; у него еще есть стишок про 17 лет; ободран - метафора тяжелой жизни вот это все
Вши - отсылка к одному из его стихотворений, в котором поэт описывает, как сестры вытаскивают вши из его головы
Абсент - Рембо добивался своих озарений и через обильное распитие алкоголя, абсент так же сыграл серьезную роль в его расставании с Верленом. Ну и голубой, ну.
Насчет племён-Верлен, то думаю, что тут, как в "издевка-девка" надо читать через е.
Ну, учитывая, что в предыдущей строфе Головин говорит, что поэзия - это вам не стишки, то - да. Тем более сам Рембо же был вором и пидором. Любил, так сказать, прокатиться на пьяном корабле Верлена.
Если что переврал, то сори. Я не филолог, а пиздабол!!1
Образы - это разрозненные этапы жизни Рембо
Суматра - Рембо доплывал до Суматры в качестве голландского солдата
Оружие диких племен - был торгашом в Африке
Химеры богоматери - статуи Собора Парижской Богоматери, но почему - хуй знает
Предположу, что наброшены крайние точки, в которых бывал Рембо. Треугольничек на карте: Океания, Африка, Европа.
Пьяный сатир Верлен - и так все ясно
17 лет - середина поэтического расцвета Рембо; у него еще есть стишок про 17 лет; ободран - метафора тяжелой жизни вот это все
Вши - отсылка к одному из его стихотворений, в котором поэт описывает, как сестры вытаскивают вши из его головы
Абсент - Рембо добивался своих озарений и через обильное распитие алкоголя, абсент так же сыграл серьезную роль в его расставании с Верленом. Ну и голубой, ну.
Насчет племён-Верлен, то думаю, что тут, как в "издевка-девка" надо читать через е.
> o zachem? potomu chto pederasty i vory bily poety?
Ну, учитывая, что в предыдущей строфе Головин говорит, что поэзия - это вам не стишки, то - да. Тем более сам Рембо же был вором и пидором. Любил, так сказать, прокатиться на пьяном корабле Верлена.
Если что переврал, то сори. Я не филолог, а пиздабол!!1
![imgonline-com-ua-Black-White-Wgvc2Uux5sJ0G[1].jpg](https://2ch.hk//bo/src/497942/15144034579310.jpg)
42 Кб, 700x394Ладно мамик, но деда ты обидел зря
Этож ж его первые часы Заря
Дрель у отца, ооо заебца,
В Челябе он пока и будет время разабидется
Девочка соседка в гости зовёт,
В сумочке Сони Эриксон К500,
Реализатор гречи принимает вариант,
Чтобы связь на кайф поменять,
Деньги, целлофан, целлофан баян,
Кушать не хочу, не алкоголем пьян,
В раздумьях бабушка, внучек то мой строитель
Раз на кухне стоит растворитель
Зажигалка, марля, ложка чёрная,
Наверно на дом ему лабораторная
Кастрюля на плите и головки мака
На дисплее надпись АКА.
Этож ж его первые часы Заря
Дрель у отца, ооо заебца,
В Челябе он пока и будет время разабидется
Девочка соседка в гости зовёт,
В сумочке Сони Эриксон К500,
Реализатор гречи принимает вариант,
Чтобы связь на кайф поменять,
Деньги, целлофан, целлофан баян,
Кушать не хочу, не алкоголем пьян,
В раздумьях бабушка, внучек то мой строитель
Раз на кухне стоит растворитель
Зажигалка, марля, ложка чёрная,
Наверно на дом ему лабораторная
Кастрюля на плите и головки мака
На дисплее надпись АКА.
Александр Пелевин
БЕЗУДЕРЖНОЕ ВЕСЕЛЬЕ
Вот и песенка пропета, нахуя теперь все это,
Завязать петлю на шее, пиздануться с табурета.
Перекошенное рыло, водка, сало и стакан,
От такой хуевой жизни бомбануло твой пукан.
Поебать на разговоры о религии и расе,
Все мы люди, хуй на блюде, все мы сделаны из мяса.
Мы ебемся мясом в мясо, чтобы стало больше мяса,
Мы мясные мясоеды, мы говно и пидарасы.
А из нашего окна по ебалу, сука, на,
А из нашего окошка трэш, угар и сатана,
Да пошло оно в пизду, мы увидимся в аду,
Это всяко будет лучше, чем работать за еду.
Этот мир не так уж плох? Ну и ну, ебать ты лох!
Ты нажрался и проснулся, похмелился и подох!
Так бывает, это норма, жил себе — и вдруг хуяк,
Человек одним движеньем превращается в трупак!
Положили хуй на лоб, не выебывался чтоб,
Чтобы туша не воняла, сколотили черный гроб,
Сраный ящик с тухлым мясом захуячили в могилу,
Говорят «покойся с миром», я ебу как это мило.
Что за ебаный кошмар! У кого из жопы пар?
От кого воняет серой, хуй дымит как самовар,
Кто швыряется шарами из горящего говна?
Это тысячезалупый свинорылый сатана!
Ни туда и ни сюда, мирозданию пизда,
Мы с тобою поебемся после страшного суда!
После гибели планеты, после звездного парада
Я нассу в девятом круге трижды ебаного ада.
Октябрь 2013 г.
БЕЗУДЕРЖНОЕ ВЕСЕЛЬЕ
Вот и песенка пропета, нахуя теперь все это,
Завязать петлю на шее, пиздануться с табурета.
Перекошенное рыло, водка, сало и стакан,
От такой хуевой жизни бомбануло твой пукан.
Поебать на разговоры о религии и расе,
Все мы люди, хуй на блюде, все мы сделаны из мяса.
Мы ебемся мясом в мясо, чтобы стало больше мяса,
Мы мясные мясоеды, мы говно и пидарасы.
А из нашего окна по ебалу, сука, на,
А из нашего окошка трэш, угар и сатана,
Да пошло оно в пизду, мы увидимся в аду,
Это всяко будет лучше, чем работать за еду.
Этот мир не так уж плох? Ну и ну, ебать ты лох!
Ты нажрался и проснулся, похмелился и подох!
Так бывает, это норма, жил себе — и вдруг хуяк,
Человек одним движеньем превращается в трупак!
Положили хуй на лоб, не выебывался чтоб,
Чтобы туша не воняла, сколотили черный гроб,
Сраный ящик с тухлым мясом захуячили в могилу,
Говорят «покойся с миром», я ебу как это мило.
Что за ебаный кошмар! У кого из жопы пар?
От кого воняет серой, хуй дымит как самовар,
Кто швыряется шарами из горящего говна?
Это тысячезалупый свинорылый сатана!
Ни туда и ни сюда, мирозданию пизда,
Мы с тобою поебемся после страшного суда!
После гибели планеты, после звездного парада
Я нассу в девятом круге трижды ебаного ада.
Октябрь 2013 г.
Александр Пелевин
БЕЗУДЕРЖНОЕ ВЕСЕЛЬЕ
Вот и песенка пропета, нахуя теперь все это,
Завязать петлю на шее, пиздануться с табурета.
Перекошенное рыло, водка, сало и стакан,
От такой хуевой жизни бомбануло твой пукан.
Поебать на разговоры о религии и расе,
Все мы люди, хуй на блюде, все мы сделаны из мяса.
Мы ебемся мясом в мясо, чтобы стало больше мяса,
Мы мясные мясоеды, мы говно и пидарасы.
А из нашего окна по ебалу, сука, на,
А из нашего окошка трэш, угар и сатана,
Да пошло оно в пизду, мы увидимся в аду,
Это всяко будет лучше, чем работать за еду.
Этот мир не так уж плох? Ну и ну, ебать ты лох!
Ты нажрался и проснулся, похмелился и подох!
Так бывает, это норма, жил себе — и вдруг хуяк,
Человек одним движеньем превращается в трупак!
Положили хуй на лоб, не выебывался чтоб,
Чтобы туша не воняла, сколотили черный гроб,
Сраный ящик с тухлым мясом захуячили в могилу,
Говорят «покойся с миром», я ебу как это мило.
Что за ебаный кошмар! У кого из жопы пар?
От кого воняет серой, хуй дымит как самовар,
Кто швыряется шарами из горящего говна?
Это тысячезалупый свинорылый сатана!
Ни туда и ни сюда, мирозданию пизда,
Мы с тобою поебемся после страшного суда!
После гибели планеты, после звездного парада
Я нассу в девятом круге трижды ебаного ада.
Октябрь 2013 г.
БЕЗУДЕРЖНОЕ ВЕСЕЛЬЕ
Вот и песенка пропета, нахуя теперь все это,
Завязать петлю на шее, пиздануться с табурета.
Перекошенное рыло, водка, сало и стакан,
От такой хуевой жизни бомбануло твой пукан.
Поебать на разговоры о религии и расе,
Все мы люди, хуй на блюде, все мы сделаны из мяса.
Мы ебемся мясом в мясо, чтобы стало больше мяса,
Мы мясные мясоеды, мы говно и пидарасы.
А из нашего окна по ебалу, сука, на,
А из нашего окошка трэш, угар и сатана,
Да пошло оно в пизду, мы увидимся в аду,
Это всяко будет лучше, чем работать за еду.
Этот мир не так уж плох? Ну и ну, ебать ты лох!
Ты нажрался и проснулся, похмелился и подох!
Так бывает, это норма, жил себе — и вдруг хуяк,
Человек одним движеньем превращается в трупак!
Положили хуй на лоб, не выебывался чтоб,
Чтобы туша не воняла, сколотили черный гроб,
Сраный ящик с тухлым мясом захуячили в могилу,
Говорят «покойся с миром», я ебу как это мило.
Что за ебаный кошмар! У кого из жопы пар?
От кого воняет серой, хуй дымит как самовар,
Кто швыряется шарами из горящего говна?
Это тысячезалупый свинорылый сатана!
Ни туда и ни сюда, мирозданию пизда,
Мы с тобою поебемся после страшного суда!
После гибели планеты, после звездного парада
Я нассу в девятом круге трижды ебаного ада.
Октябрь 2013 г.
Христиан Гофмансвальдау
Предостережение
Зачем вы, злые мысли,
Вдруг нависли?
Слезами не избыть беду!
Печаль помочь не может —
Боль умножит.
Нам с нею горше, чем в аду.
Воспрянь, душа! Учись во мгле кромешной
И безутешной,
Когда шальной ревёт норд-ост
И мир накрыт, как покрывалом,
Чёрным шквалом,
Собою заменять свет звёзд!
Предостережение
Зачем вы, злые мысли,
Вдруг нависли?
Слезами не избыть беду!
Печаль помочь не может —
Боль умножит.
Нам с нею горше, чем в аду.
Воспрянь, душа! Учись во мгле кромешной
И безутешной,
Когда шальной ревёт норд-ост
И мир накрыт, как покрывалом,
Чёрным шквалом,
Собою заменять свет звёзд!
Христиан Гофмансвальдау
Земная жизнь
Что значит жизнь с её фальшивым блеском?
Что значит мир и вся его краса?
Коротким представляется отрезком
Мне бытия земного полоса.
Жизнь – это вспышка молнии во мраке,
Жизнь – скопище больных в чумном бараке,
Тюрьма, куда мы заперты бедой.
Все это лживой роскошью прикрыто,
Величьем разукрашено пустым.
На скорбных трупах созревает жито.
Вот почва, на которой мы стоим.
Но ты, душа, не уподобься плоти!
На жребий свой напрасно не ропщи.
Не в блёстках, не в фальшивой позолоте,
А в истине спасение ищи!
Беги, беги от мишуры обманной,
Расстанься с непотребной суетой,
И ты достигнешь пристани желанной,
Где неразрывны вечность с красотой!
Земная жизнь
Что значит жизнь с её фальшивым блеском?
Что значит мир и вся его краса?
Коротким представляется отрезком
Мне бытия земного полоса.
Жизнь – это вспышка молнии во мраке,
Жизнь – скопище больных в чумном бараке,
Тюрьма, куда мы заперты бедой.
Все это лживой роскошью прикрыто,
Величьем разукрашено пустым.
На скорбных трупах созревает жито.
Вот почва, на которой мы стоим.
Но ты, душа, не уподобься плоти!
На жребий свой напрасно не ропщи.
Не в блёстках, не в фальшивой позолоте,
А в истине спасение ищи!
Беги, беги от мишуры обманной,
Расстанься с непотребной суетой,
И ты достигнешь пристани желанной,
Где неразрывны вечность с красотой!
75 Кб, 583x427>>505498
Тащемта, пелевина можно заподозрить в сидении на бордах. Вот такой мемас как-то стащил с его страницы.
Еще он выкладывал на стенке сценарий к "Зеленому слонику" в римском сеттинге.
Тащемта, пелевина можно заподозрить в сидении на бордах. Вот такой мемас как-то стащил с его страницы.
Еще он выкладывал на стенке сценарий к "Зеленому слонику" в римском сеттинге.
>>505573
Не имею на руках. А видел давно.
Ну, и со сценарием слишком круто взял - так, недлинная рофлопеределка в духе пеплума.
Не имею на руках. А видел давно.
Ну, и со сценарием слишком круто взял - так, недлинная рофлопеределка в духе пеплума.
>>505633
Да чего ж, всё правильно сказал же вроде.
Да чего ж, всё правильно сказал же вроде.
>>505498
Подражание бродскому
Подражание бродскому
53 Кб, 735x490Сергей Есенин
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком.
Дух бродяжий! ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст
О, моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств!
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь...
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком.
Дух бродяжий! ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст
О, моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств!
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь...
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
От восхода до заката,
от заката до восхода
пьют
мускаты
музыканты
из гнусавого фагота.
За кулисною рутиной,
под Сиксинскою мадонной
спирт
лакают
балерины
из картонного бидона.
В дни торжеств, парадов алых
под самой Двоцовой Аркой
ветераны-генералы
из фуражек
пьют
солярку.
Улыбаясь деликатно,
после конференций кратких
дилетанты-делегаты
дуют
хинные экстракты.
За сазонов, за покосы,
за сезонную декаду,
председатели колхозов
пьют
одеколон
“Эллада”.
Бросив рваный рубль на стойку,
из занюханных стаканов
пьют чесночную настойку
Аджубей с Хачатуряном.
Ткнувшись в яму за вагоном,
в состоянии хорошем,
пьют министры самогонку
их малиновой галоши.
Опустив сиденье “ЗИМ”-а,
своего,
ликуя ликом,
пьет свинарка тетя Зина
сладколипкую наливку.
У окошка, понемножку
ром, стоградусности старой,
тянет внук матроса Кошки,
кочегар с буксира “Сталин”.
В голубых апартаментах -
восемь комнат, кухня, ванна -
грухчик
пьет
портвейн
и вермут
из бокала и стакана.
Пьет ликер ассенизатор
из хрустального графина.
Лишь пропойцы
пьют
нарзаны
с баклажаном сизо-синим.
О, вожди алкоголизма!
Красноклювые фазаны!
Стали крепче обелисков
вы, пропойцы, от нарзанов.
1962
от заката до восхода
пьют
мускаты
музыканты
из гнусавого фагота.
За кулисною рутиной,
под Сиксинскою мадонной
спирт
лакают
балерины
из картонного бидона.
В дни торжеств, парадов алых
под самой Двоцовой Аркой
ветераны-генералы
из фуражек
пьют
солярку.
Улыбаясь деликатно,
после конференций кратких
дилетанты-делегаты
дуют
хинные экстракты.
За сазонов, за покосы,
за сезонную декаду,
председатели колхозов
пьют
одеколон
“Эллада”.
Бросив рваный рубль на стойку,
из занюханных стаканов
пьют чесночную настойку
Аджубей с Хачатуряном.
Ткнувшись в яму за вагоном,
в состоянии хорошем,
пьют министры самогонку
их малиновой галоши.
Опустив сиденье “ЗИМ”-а,
своего,
ликуя ликом,
пьет свинарка тетя Зина
сладколипкую наливку.
У окошка, понемножку
ром, стоградусности старой,
тянет внук матроса Кошки,
кочегар с буксира “Сталин”.
В голубых апартаментах -
восемь комнат, кухня, ванна -
грухчик
пьет
портвейн
и вермут
из бокала и стакана.
Пьет ликер ассенизатор
из хрустального графина.
Лишь пропойцы
пьют
нарзаны
с баклажаном сизо-синим.
О, вожди алкоголизма!
Красноклювые фазаны!
Стали крепче обелисков
вы, пропойцы, от нарзанов.
1962
От восхода до заката,
от заката до восхода
пьют
мускаты
музыканты
из гнусавого фагота.
За кулисною рутиной,
под Сиксинскою мадонной
спирт
лакают
балерины
из картонного бидона.
В дни торжеств, парадов алых
под самой Двоцовой Аркой
ветераны-генералы
из фуражек
пьют
солярку.
Улыбаясь деликатно,
после конференций кратких
дилетанты-делегаты
дуют
хинные экстракты.
За сазонов, за покосы,
за сезонную декаду,
председатели колхозов
пьют
одеколон
“Эллада”.
Бросив рваный рубль на стойку,
из занюханных стаканов
пьют чесночную настойку
Аджубей с Хачатуряном.
Ткнувшись в яму за вагоном,
в состоянии хорошем,
пьют министры самогонку
их малиновой галоши.
Опустив сиденье “ЗИМ”-а,
своего,
ликуя ликом,
пьет свинарка тетя Зина
сладколипкую наливку.
У окошка, понемножку
ром, стоградусности старой,
тянет внук матроса Кошки,
кочегар с буксира “Сталин”.
В голубых апартаментах -
восемь комнат, кухня, ванна -
грухчик
пьет
портвейн
и вермут
из бокала и стакана.
Пьет ликер ассенизатор
из хрустального графина.
Лишь пропойцы
пьют
нарзаны
с баклажаном сизо-синим.
О, вожди алкоголизма!
Красноклювые фазаны!
Стали крепче обелисков
вы, пропойцы, от нарзанов.
1962
от заката до восхода
пьют
мускаты
музыканты
из гнусавого фагота.
За кулисною рутиной,
под Сиксинскою мадонной
спирт
лакают
балерины
из картонного бидона.
В дни торжеств, парадов алых
под самой Двоцовой Аркой
ветераны-генералы
из фуражек
пьют
солярку.
Улыбаясь деликатно,
после конференций кратких
дилетанты-делегаты
дуют
хинные экстракты.
За сазонов, за покосы,
за сезонную декаду,
председатели колхозов
пьют
одеколон
“Эллада”.
Бросив рваный рубль на стойку,
из занюханных стаканов
пьют чесночную настойку
Аджубей с Хачатуряном.
Ткнувшись в яму за вагоном,
в состоянии хорошем,
пьют министры самогонку
их малиновой галоши.
Опустив сиденье “ЗИМ”-а,
своего,
ликуя ликом,
пьет свинарка тетя Зина
сладколипкую наливку.
У окошка, понемножку
ром, стоградусности старой,
тянет внук матроса Кошки,
кочегар с буксира “Сталин”.
В голубых апартаментах -
восемь комнат, кухня, ванна -
грухчик
пьет
портвейн
и вермут
из бокала и стакана.
Пьет ликер ассенизатор
из хрустального графина.
Лишь пропойцы
пьют
нарзаны
с баклажаном сизо-синим.
О, вожди алкоголизма!
Красноклювые фазаны!
Стали крепче обелисков
вы, пропойцы, от нарзанов.
1962
Кто строил дом?
(Этап -
этаж!)
Мать? Нет!
Отец?
Не мог!
Ваш дом,
по-вашему он -
ваш,
лишь по названью -
мой.
Приблудный сын домов чужих,
ты в дом вломился напролом,
в наш дом!
В ваш дом?
Ваш дом -
неврастеничек и нерях,
маньяков и менял.
Не я вошел в ваш дом,
не я,
ваш дом
вошел
в меня!
Я -
нет! -
предательству в ночи,
предательству ночей!
А дом все знает, а - молчит!
Не ваш он, дом -
ничей!
Бело-
бетонная скала!
Бассейн,
в котором гул
бессилья всех земных салак,
бесславья -
всех акул!
1962
(Этап -
этаж!)
Мать? Нет!
Отец?
Не мог!
Ваш дом,
по-вашему он -
ваш,
лишь по названью -
мой.
Приблудный сын домов чужих,
ты в дом вломился напролом,
в наш дом!
В ваш дом?
Ваш дом -
неврастеничек и нерях,
маньяков и менял.
Не я вошел в ваш дом,
не я,
ваш дом
вошел
в меня!
Я -
нет! -
предательству в ночи,
предательству ночей!
А дом все знает, а - молчит!
Не ваш он, дом -
ничей!
Бело-
бетонная скала!
Бассейн,
в котором гул
бессилья всех земных салак,
бесславья -
всех акул!
1962
Кто строил дом?
(Этап -
этаж!)
Мать? Нет!
Отец?
Не мог!
Ваш дом,
по-вашему он -
ваш,
лишь по названью -
мой.
Приблудный сын домов чужих,
ты в дом вломился напролом,
в наш дом!
В ваш дом?
Ваш дом -
неврастеничек и нерях,
маньяков и менял.
Не я вошел в ваш дом,
не я,
ваш дом
вошел
в меня!
Я -
нет! -
предательству в ночи,
предательству ночей!
А дом все знает, а - молчит!
Не ваш он, дом -
ничей!
Бело-
бетонная скала!
Бассейн,
в котором гул
бессилья всех земных салак,
бесславья -
всех акул!
1962
(Этап -
этаж!)
Мать? Нет!
Отец?
Не мог!
Ваш дом,
по-вашему он -
ваш,
лишь по названью -
мой.
Приблудный сын домов чужих,
ты в дом вломился напролом,
в наш дом!
В ваш дом?
Ваш дом -
неврастеничек и нерях,
маньяков и менял.
Не я вошел в ваш дом,
не я,
ваш дом
вошел
в меня!
Я -
нет! -
предательству в ночи,
предательству ночей!
А дом все знает, а - молчит!
Не ваш он, дом -
ничей!
Бело-
бетонная скала!
Бассейн,
в котором гул
бессилья всех земных салак,
бесславья -
всех акул!
1962
220 Кб, 1068x15421.
Тот, кто бился с Иаковом,
станет биться со мной?
Все равно. Я Тебя вызываю
на честный бой.
Я одна. Ты один.
Пролетела мышь, проскрипела мышь.
Гулко дышит ночь. Мы с Тобой,
как русские и Тохтамыш,
по обоим берегам неба.
2.
В боевом порядке легкая кость,
армия тела к бою готова.
Вооруженный зовет Тебя воробей.
Хочешь — первым бей
в живое, горячее, крепче металла,
ведь надо — чтоб куда ударить было,
чтобы жизнь Тебе противостала,
чтоб рука руку схватила.
И отвечу Тебе — клювом, писком ли, чем я,
хоть и мал, хоть и сер.
Человек человеку — так, приключенье.
Боже Сил, для Тебя человек — силомер.
Тот, кто бился с Иаковом,
станет биться со мной?
Все равно. Я Тебя вызываю
на честный бой.
Я одна. Ты один.
Пролетела мышь, проскрипела мышь.
Гулко дышит ночь. Мы с Тобой,
как русские и Тохтамыш,
по обоим берегам неба.
2.
В боевом порядке легкая кость,
армия тела к бою готова.
Вооруженный зовет Тебя воробей.
Хочешь — первым бей
в живое, горячее, крепче металла,
ведь надо — чтоб куда ударить было,
чтобы жизнь Тебе противостала,
чтоб рука руку схватила.
И отвечу Тебе — клювом, писком ли, чем я,
хоть и мал, хоть и сер.
Человек человеку — так, приключенье.
Боже Сил, для Тебя человек — силомер.
70 Кб, 636x800Ты лишь свинья-копилка,
Не говори со мной ни о чем.
Я смотрю на лица людей,
Но вижу лишь лица коней.
Оркестр играл в подземелье,
А эскалатор засосал твой шарф.
Медовый месяц людей-уродов
Будет проходить на луне.
Вдалеке от тебя, я плачу.
Тихо обнимая подушку.
Не говори со мной ни о чем.
Я смотрю на лица людей,
Но вижу лишь лица коней.
Оркестр играл в подземелье,
А эскалатор засосал твой шарф.
Медовый месяц людей-уродов
Будет проходить на луне.
Вдалеке от тебя, я плачу.
Тихо обнимая подушку.
С Россией кончено... На последях
Ее мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях,
Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик, да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.
О, Господи, разверзни, расточи,
Пошли на нас огнь, язвы и бичи,
Германцев с запада, Монгол с востока,
Отдай нас в рабство вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного Суда!
Ее мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях,
Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик, да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.
О, Господи, разверзни, расточи,
Пошли на нас огнь, язвы и бичи,
Германцев с запада, Монгол с востока,
Отдай нас в рабство вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного Суда!
ВАСИЛИЙ МОСКОВСКИЙ - БЕЙБИ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ
там серый мужик, он лежит в гробу, oh baby
татуированный весь, видок сгоняющий спесь
ты подойди к нему, рукой коснись ко лбу
и помолчи у гроба стоя пять минут, тише, тише...
пять минут - это много, это мало, так мало, блять
как гитарный реверб, как голос-реверс, регресс, секс
go away little girl, но это был пацан, а теперь его нет
они жрали мыло, жир, слизь, кожу и сало, умерли
когда ты около меня как сейчас, baby, ooh
то я издаю проницательный вопль, told ya
издаю посредственный журнал, baby
со стихами, пожалуста, со стихами
а! - слышен крик - бейби, сопротивляйся!
посмотри на свои руки, они из плоти,
ты не ангел, бейби, ты просто шимпанзе
в уголке проклятой вселенной, прям здесь
испуганные друг другом мы покинули это место
чтобы вернуться - однажды и навсегда
вспомнить и посмеяться, так чтобы прям обассать
бейби, ты играешь в игрушки как дьявоL
hope you'll fly with me, со мной, лети со мною
моя бейби, как же ты заебала, это слово
означает столь много для меня - больше, чем ты
ты мразь, оу, бейби, oh babyyy, рычу как лев
прячешься за ветвями рябины - нахуя?
я вижу тебя и попиваю пивко, i found peace once
въехал в этот мир на белом коне, обнаружил препятствия
я расположился как король, а ты вытворяешь хуйню...
бейби, прекращай, i love forever you, remember
в школьном лагере танцы, ты забыла каково это?
ты танцуешь без одежды - мы не будем прежними
все умрем и изменимся, кто-то уже умер, а кто-то изменился...
i hope you'll die, в преисподней грустно без любимых
сердце из золота - вот как бы я тебя описал
но ты часто несешь хуйню и ебешь мозг
под звуки трепета ангельских крыльев, baby
я искал тебя тысячу долбаных лет, моя крошка
тысячу ебаных лет, я скитался как хуй знает кто
побеждал драконов, но нахуя? тебя не было в той пещере
я нашел тебя в курилке, ты тупо ржала над моими шутками
какая же ты тупая, блядь - вот что я подумал
но у тебя сердце из золота - ты прекрасна и сексуальна
oh baby, baby, keep me like this, я достану звезду с неба!
все ради тебя, весь мир вращается вокруг тебя
когда, когда, когда ты переедешь жить ко мне
ляпис трубецкой пел о любви в своих песнях
давай займемся любовью под его песни, baby
давай зажжем огонь любви, в девяносто третий раз
пойми мою, помни, поймни любовь мою, помни, пой
любовь мою, more, you, любовь, love-hate-love-hate
more, я люблю, baby, тебя, помни открытку с кремлем
пой бейби, больше тебя, больше тебя, ты - мир
там серый мужик, он лежит в гробу, oh baby
татуированный весь, видок сгоняющий спесь
ты подойди к нему, рукой коснись ко лбу
и помолчи у гроба стоя пять минут, тише, тише...
пять минут - это много, это мало, так мало, блять
как гитарный реверб, как голос-реверс, регресс, секс
go away little girl, но это был пацан, а теперь его нет
они жрали мыло, жир, слизь, кожу и сало, умерли
когда ты около меня как сейчас, baby, ooh
то я издаю проницательный вопль, told ya
издаю посредственный журнал, baby
со стихами, пожалуста, со стихами
а! - слышен крик - бейби, сопротивляйся!
посмотри на свои руки, они из плоти,
ты не ангел, бейби, ты просто шимпанзе
в уголке проклятой вселенной, прям здесь
испуганные друг другом мы покинули это место
чтобы вернуться - однажды и навсегда
вспомнить и посмеяться, так чтобы прям обассать
бейби, ты играешь в игрушки как дьявоL
hope you'll fly with me, со мной, лети со мною
моя бейби, как же ты заебала, это слово
означает столь много для меня - больше, чем ты
ты мразь, оу, бейби, oh babyyy, рычу как лев
прячешься за ветвями рябины - нахуя?
я вижу тебя и попиваю пивко, i found peace once
въехал в этот мир на белом коне, обнаружил препятствия
я расположился как король, а ты вытворяешь хуйню...
бейби, прекращай, i love forever you, remember
в школьном лагере танцы, ты забыла каково это?
ты танцуешь без одежды - мы не будем прежними
все умрем и изменимся, кто-то уже умер, а кто-то изменился...
i hope you'll die, в преисподней грустно без любимых
сердце из золота - вот как бы я тебя описал
но ты часто несешь хуйню и ебешь мозг
под звуки трепета ангельских крыльев, baby
я искал тебя тысячу долбаных лет, моя крошка
тысячу ебаных лет, я скитался как хуй знает кто
побеждал драконов, но нахуя? тебя не было в той пещере
я нашел тебя в курилке, ты тупо ржала над моими шутками
какая же ты тупая, блядь - вот что я подумал
но у тебя сердце из золота - ты прекрасна и сексуальна
oh baby, baby, keep me like this, я достану звезду с неба!
все ради тебя, весь мир вращается вокруг тебя
когда, когда, когда ты переедешь жить ко мне
ляпис трубецкой пел о любви в своих песнях
давай займемся любовью под его песни, baby
давай зажжем огонь любви, в девяносто третий раз
пойми мою, помни, поймни любовь мою, помни, пой
любовь мою, more, you, любовь, love-hate-love-hate
more, я люблю, baby, тебя, помни открытку с кремлем
пой бейби, больше тебя, больше тебя, ты - мир
ВАСИЛИЙ МОСКОВСКИЙ - БЕЙБИ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ
там серый мужик, он лежит в гробу, oh baby
татуированный весь, видок сгоняющий спесь
ты подойди к нему, рукой коснись ко лбу
и помолчи у гроба стоя пять минут, тише, тише...
пять минут - это много, это мало, так мало, блять
как гитарный реверб, как голос-реверс, регресс, секс
go away little girl, но это был пацан, а теперь его нет
они жрали мыло, жир, слизь, кожу и сало, умерли
когда ты около меня как сейчас, baby, ooh
то я издаю проницательный вопль, told ya
издаю посредственный журнал, baby
со стихами, пожалуста, со стихами
а! - слышен крик - бейби, сопротивляйся!
посмотри на свои руки, они из плоти,
ты не ангел, бейби, ты просто шимпанзе
в уголке проклятой вселенной, прям здесь
испуганные друг другом мы покинули это место
чтобы вернуться - однажды и навсегда
вспомнить и посмеяться, так чтобы прям обассать
бейби, ты играешь в игрушки как дьявоL
hope you'll fly with me, со мной, лети со мною
моя бейби, как же ты заебала, это слово
означает столь много для меня - больше, чем ты
ты мразь, оу, бейби, oh babyyy, рычу как лев
прячешься за ветвями рябины - нахуя?
я вижу тебя и попиваю пивко, i found peace once
въехал в этот мир на белом коне, обнаружил препятствия
я расположился как король, а ты вытворяешь хуйню...
бейби, прекращай, i love forever you, remember
в школьном лагере танцы, ты забыла каково это?
ты танцуешь без одежды - мы не будем прежними
все умрем и изменимся, кто-то уже умер, а кто-то изменился...
i hope you'll die, в преисподней грустно без любимых
сердце из золота - вот как бы я тебя описал
но ты часто несешь хуйню и ебешь мозг
под звуки трепета ангельских крыльев, baby
я искал тебя тысячу долбаных лет, моя крошка
тысячу ебаных лет, я скитался как хуй знает кто
побеждал драконов, но нахуя? тебя не было в той пещере
я нашел тебя в курилке, ты тупо ржала над моими шутками
какая же ты тупая, блядь - вот что я подумал
но у тебя сердце из золота - ты прекрасна и сексуальна
oh baby, baby, keep me like this, я достану звезду с неба!
все ради тебя, весь мир вращается вокруг тебя
когда, когда, когда ты переедешь жить ко мне
ляпис трубецкой пел о любви в своих песнях
давай займемся любовью под его песни, baby
давай зажжем огонь любви, в девяносто третий раз
пойми мою, помни, поймни любовь мою, помни, пой
любовь мою, more, you, любовь, love-hate-love-hate
more, я люблю, baby, тебя, помни открытку с кремлем
пой бейби, больше тебя, больше тебя, ты - мир
там серый мужик, он лежит в гробу, oh baby
татуированный весь, видок сгоняющий спесь
ты подойди к нему, рукой коснись ко лбу
и помолчи у гроба стоя пять минут, тише, тише...
пять минут - это много, это мало, так мало, блять
как гитарный реверб, как голос-реверс, регресс, секс
go away little girl, но это был пацан, а теперь его нет
они жрали мыло, жир, слизь, кожу и сало, умерли
когда ты около меня как сейчас, baby, ooh
то я издаю проницательный вопль, told ya
издаю посредственный журнал, baby
со стихами, пожалуста, со стихами
а! - слышен крик - бейби, сопротивляйся!
посмотри на свои руки, они из плоти,
ты не ангел, бейби, ты просто шимпанзе
в уголке проклятой вселенной, прям здесь
испуганные друг другом мы покинули это место
чтобы вернуться - однажды и навсегда
вспомнить и посмеяться, так чтобы прям обассать
бейби, ты играешь в игрушки как дьявоL
hope you'll fly with me, со мной, лети со мною
моя бейби, как же ты заебала, это слово
означает столь много для меня - больше, чем ты
ты мразь, оу, бейби, oh babyyy, рычу как лев
прячешься за ветвями рябины - нахуя?
я вижу тебя и попиваю пивко, i found peace once
въехал в этот мир на белом коне, обнаружил препятствия
я расположился как король, а ты вытворяешь хуйню...
бейби, прекращай, i love forever you, remember
в школьном лагере танцы, ты забыла каково это?
ты танцуешь без одежды - мы не будем прежними
все умрем и изменимся, кто-то уже умер, а кто-то изменился...
i hope you'll die, в преисподней грустно без любимых
сердце из золота - вот как бы я тебя описал
но ты часто несешь хуйню и ебешь мозг
под звуки трепета ангельских крыльев, baby
я искал тебя тысячу долбаных лет, моя крошка
тысячу ебаных лет, я скитался как хуй знает кто
побеждал драконов, но нахуя? тебя не было в той пещере
я нашел тебя в курилке, ты тупо ржала над моими шутками
какая же ты тупая, блядь - вот что я подумал
но у тебя сердце из золота - ты прекрасна и сексуальна
oh baby, baby, keep me like this, я достану звезду с неба!
все ради тебя, весь мир вращается вокруг тебя
когда, когда, когда ты переедешь жить ко мне
ляпис трубецкой пел о любви в своих песнях
давай займемся любовью под его песни, baby
давай зажжем огонь любви, в девяносто третий раз
пойми мою, помни, поймни любовь мою, помни, пой
любовь мою, more, you, любовь, love-hate-love-hate
more, я люблю, baby, тебя, помни открытку с кремлем
пой бейби, больше тебя, больше тебя, ты - мир
ламантины в пруду
в ожидании лета
прижимаются
лапками
к тонкому льду,
если вынуть из куртки
котлеты
так смешны
их ужимки,
извилисты
скользкие
спины —
подивишься
насыщенной
зимней их жизнью,
отчего мы
не как ламантины?
в ожидании лета
прижимаются
лапками
к тонкому льду,
если вынуть из куртки
котлеты
так смешны
их ужимки,
извилисты
скользкие
спины —
подивишься
насыщенной
зимней их жизнью,
отчего мы
не как ламантины?
Викторианский поэт Aubrey Drake Graham
Hotline Bling
You used to call me on my cell phone
Late night when you need my love
Call me on my cell phone
Late night when you need my love
And I know when that hotline bling
That can only mean one thing
I know when that hotline bling
That can only mean one thing
Ever since I left the city, you
Got a reputation for yourself now
Everybody knows and I feel left out
Girl, you got me down, you got me stressed out
‘Cause ever since I left the city, you
Started wearing less and goin' out more
Glasses of champagne out on the dance floor
Hangin' with some girls I never seen before
Hotline Bling
You used to call me on my cell phone
Late night when you need my love
Call me on my cell phone
Late night when you need my love
And I know when that hotline bling
That can only mean one thing
I know when that hotline bling
That can only mean one thing
Ever since I left the city, you
Got a reputation for yourself now
Everybody knows and I feel left out
Girl, you got me down, you got me stressed out
‘Cause ever since I left the city, you
Started wearing less and goin' out more
Glasses of champagne out on the dance floor
Hangin' with some girls I never seen before
>>502155
Истоки творчества Есенина не нигерская подворотня с обоюдными стишками про мамку.
>Разве есть разница?
Истоки творчества Есенина не нигерская подворотня с обоюдными стишками про мамку.
>>512363
Чтобы научиться сочинять красивые рифмы, нужно начать их сочинять, сравнивая результат с любыми другими известными авторами твоей эпохи или десятилетиями ранее. Красивые рифмы это не то, чему можно научиться или научить - это то, что является частью целого произведения, и это целое и есть первый объект оценки. Учись писать стихи, а не искусству рифмы. 9
Чтобы научиться сочинять красивые рифмы, нужно начать их сочинять, сравнивая результат с любыми другими известными авторами твоей эпохи или десятилетиями ранее. Красивые рифмы это не то, чему можно научиться или научить - это то, что является частью целого произведения, и это целое и есть первый объект оценки. Учись писать стихи, а не искусству рифмы. 9
>>512376
Это я понял, а не могли бы вы посоветовать мне поэтов, чем больше тем лучше, чтобы я мог
Сам я ньюфаг в этом деле, если можно так выразиться.
Это я понял, а не могли бы вы посоветовать мне поэтов, чем больше тем лучше, чтобы я мог
> сочинять, сравнивая результат с любыми другими известными авторами
Сам я ньюфаг в этом деле, если можно так выразиться.
>>512380
Могу посоветовать Гугл и избавиться от желания последовать чужому совету, вместо этого вырабатывая собственный вкус.
Могу посоветовать Гугл и избавиться от желания последовать чужому совету, вместо этого вырабатывая собственный вкус.
>Китеж
Вся Русь — костер. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревет... И трескается камень.
И каждый факел — человек.
Не сами ль мы, подобно нашим предкам,
Пустили пал? А ураган
Раздул его и тонут в дыме едком
Леса и села огнищан.
Ни Сергиев, ни Оптина, ни Саров
Народный не уймут костер:
Они уйдут, спасаясь от пожаров,
На дно серебряных озер.
Так отданная на поток татарам
Святая Киевская Русь
Ушла с земли, прикрывшись Светлояром...
Но от огня не отрекусь!
Я сам — огонь. Мятеж в моей природе,
Но цепь и грань нужны ему.
Не в первый раз, мечтая о свободе,
Мы строим новую тюрьму.
Да, вне Москвы — вне нашей душной плоти,
Вне воли медного Петра —
Нам нет дорог.- нас водит на болоте
Огней бесовская игра.
Святая Русь покрыта Русью грешной,
И нет в тот град путей,
Куда зовет призывный и нездешний
Подводный благовест церквей.
2
Усобицы кромсали Русь ножами.
Скупые дети Калиты
Неправдами, насильем, грабежами
Ее сбирали лоскуты.
В тиши ночей звездяных и морозных,
Как лютый крестовик-паук,
Москва пряла при Темных и при Грозных
Свой тесный, безысходный круг.
Здесь правил всем изветчик и наушник,
И был свиреп и строг
Московский Князь — «постельничий и клюшник
У Господа», — помилуй Бог!
Гнездо бояр, юродивых, смиренниц —
Дворец, тюрьма и монастырь,
Где двадцать лет зарезанный младенец
Чертил круги, как нетопырь.
Ломая кость, вытягивая жилы,
Московский строился престол,
Когда отродье Кошки и Кобылы
Пожарский царствовать привел.
Антихрист — Петр распаренную глыбу
Собрал, стянул и раскачал,
Остриг, обрил и, вздернувши на дыбу,
Наукам книжным обучал,
Империя, оставив нору кротью,
Высиживалась из яиц
Под жаркой коронованною плотью
Своих пяти императриц.
И стала Русь немецкой, чинной, мерзкой.
Штыков сияньем озарен,
В смеси кровей Голштинской с Вюртембергской
Отстаивался русский трон.
И вырвались со свитой из-под трона
Клубящиеся пламена —
На свет из тьмы, на волю из полона —
Стихии, страсти, племена.
Анафем церкви одолев оковы,
Повоскресали из гробов
Мазепы, Разины и Пугачевы —
Страшилища иных веков.
Но и теперь, как в дни былых падений,
Вся омраченная, в крови,
Осталась ты землею исступлений —
Землей взыскующей любви.
3
Они пройдут — расплавленные годы
Народных бурь и мятежей:
Вчерашний раб, усталый от свободы,
Возропщет, требуя цепей.
Построит вновь казармы и остроги,
Воздвигнет сломанный престол,
А сам уйдет молчать в свои берлоги,
Работать на полях, как вол.
И отрезвясь от крови и угара,
Цареву радуясь бичу,
От угольев погасшего пожара
Затеплит яркую свечу.
Молитесь же, терпите же, примите ж
На плечи крест, на выю трон.
На дне души гудит подводный Китеж —
Наш неосуществимый сон.
18 августа 1919
Коктебель. Во время наступления Деникина на Москву
>Китеж
Вся Русь — костер. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревет... И трескается камень.
И каждый факел — человек.
Не сами ль мы, подобно нашим предкам,
Пустили пал? А ураган
Раздул его и тонут в дыме едком
Леса и села огнищан.
Ни Сергиев, ни Оптина, ни Саров
Народный не уймут костер:
Они уйдут, спасаясь от пожаров,
На дно серебряных озер.
Так отданная на поток татарам
Святая Киевская Русь
Ушла с земли, прикрывшись Светлояром...
Но от огня не отрекусь!
Я сам — огонь. Мятеж в моей природе,
Но цепь и грань нужны ему.
Не в первый раз, мечтая о свободе,
Мы строим новую тюрьму.
Да, вне Москвы — вне нашей душной плоти,
Вне воли медного Петра —
Нам нет дорог.- нас водит на болоте
Огней бесовская игра.
Святая Русь покрыта Русью грешной,
И нет в тот град путей,
Куда зовет призывный и нездешний
Подводный благовест церквей.
2
Усобицы кромсали Русь ножами.
Скупые дети Калиты
Неправдами, насильем, грабежами
Ее сбирали лоскуты.
В тиши ночей звездяных и морозных,
Как лютый крестовик-паук,
Москва пряла при Темных и при Грозных
Свой тесный, безысходный круг.
Здесь правил всем изветчик и наушник,
И был свиреп и строг
Московский Князь — «постельничий и клюшник
У Господа», — помилуй Бог!
Гнездо бояр, юродивых, смиренниц —
Дворец, тюрьма и монастырь,
Где двадцать лет зарезанный младенец
Чертил круги, как нетопырь.
Ломая кость, вытягивая жилы,
Московский строился престол,
Когда отродье Кошки и Кобылы
Пожарский царствовать привел.
Антихрист — Петр распаренную глыбу
Собрал, стянул и раскачал,
Остриг, обрил и, вздернувши на дыбу,
Наукам книжным обучал,
Империя, оставив нору кротью,
Высиживалась из яиц
Под жаркой коронованною плотью
Своих пяти императриц.
И стала Русь немецкой, чинной, мерзкой.
Штыков сияньем озарен,
В смеси кровей Голштинской с Вюртембергской
Отстаивался русский трон.
И вырвались со свитой из-под трона
Клубящиеся пламена —
На свет из тьмы, на волю из полона —
Стихии, страсти, племена.
Анафем церкви одолев оковы,
Повоскресали из гробов
Мазепы, Разины и Пугачевы —
Страшилища иных веков.
Но и теперь, как в дни былых падений,
Вся омраченная, в крови,
Осталась ты землею исступлений —
Землей взыскующей любви.
3
Они пройдут — расплавленные годы
Народных бурь и мятежей:
Вчерашний раб, усталый от свободы,
Возропщет, требуя цепей.
Построит вновь казармы и остроги,
Воздвигнет сломанный престол,
А сам уйдет молчать в свои берлоги,
Работать на полях, как вол.
И отрезвясь от крови и угара,
Цареву радуясь бичу,
От угольев погасшего пожара
Затеплит яркую свечу.
Молитесь же, терпите же, примите ж
На плечи крест, на выю трон.
На дне души гудит подводный Китеж —
Наш неосуществимый сон.
18 августа 1919
Коктебель. Во время наступления Деникина на Москву
из введенского
тияхий тушеда
лестколис
гдатьевни
втомбудь
саприду-ду
уонста
страшлый
но веетер
копому стето
пямпред гуве
ля ща ет-ет
ля ща ет-ет
зве озасох-сох
здаря ра-ра
зая ня-ня
глятвоя, я
нете, вми вми
волире, ре
кноцо тедо
пробро!
тияхий тушеда
лестколис
гдатьевни
втомбудь
саприду-ду
уонста
страшлый
но веетер
копому стето
пямпред гуве
ля ща ет-ет
ля ща ет-ет
зве озасох-сох
здаря ра-ра
зая ня-ня
глятвоя, я
нете, вми вми
волире, ре
кноцо тедо
пробро!
Поэтач, как наращивать лексикон? Чувствую, что ограничиваю свои мысли хуевой рифмой преимущественно из-за скудности словарного запаса.
>>513828
Много читай / пиши на первых порах без рифмы и исключительно метафорически.
Много читай / пиши на первых порах без рифмы и исключительно метафорически.
>>512926
У Хармса, много такой хуйни, хотя это и не удивительно, ведь они вродь как были корешами. Заумъ покрайней мере у Хармса пизже, но в целом Введенский мне больше прикалывает, самый крутой поэт наверн.
У Хармса, много такой хуйни, хотя это и не удивительно, ведь они вродь как были корешами. Заумъ покрайней мере у Хармса пизже, но в целом Введенский мне больше прикалывает, самый крутой поэт наверн.
я выхожу из кабака
там мёртвый труп везут пока
то труп жены моей родной
вон там за гробовой стеной
я горько плачу страшно злюсь
о гроб главою колочусь
и вынимаю потроха
чтоб показать что в них уха
в слезах свидетели идут
и благодетели поют
змеёю песенка несётся
собачка на углу трясётся
стоит слепой городовой
над позлащённой мостовой
и подслащённая толпа
лениво ходит у столба
выходит рыжий генерал
глядит в очках на потроха
когда я скажет умирал
во мне была одна труха
одно колечко два сморчка
извозчик поглядел с торчка
и усмехнувшись произнёс
возьмём покойницу за нос
давайте выколем ей лоб
и по щекам её хлоп хлоп
махнув хлыстом сказал кобыла
андреевна меня любила
восходит светлый комиссар
как яблок над людьми
как мирновременный корсар
имея вид семи
а я стою и наблюдаю
тяжко страшно голодаю
берёт покойника за грудки
кричит забудьте эти шутки
когда здесь девушка лежит
во всех рыданье дребезжит
а вы хохочите лентяй
однако кто-то был слюнтяй
священник вышел на помост
и почесавши сзади хвост
сказал ребята вы с ума сошли
она давно сама скончалась
пошли ребята вон пошли
а песня к небу быстро мчалась
о Боже говорит он Боже
прими создание Твоё
пусть без костей без мышц без кожи
оно как прежде заживёт
о Боже говорит он правый
во имя Русския Державы
тут начал драться генерал
с извозчиком больным
извозчик плакал и играл
и слал привет родным
зашёл на дерево буржуй
оттуда посмотрел
при виде разных белый струй
он молча вдруг сгорел
и только вьётся здесь дымок
да не спеша растёт домок
я выхожу из кабака
там мёртвый труп везут пока
интересуюсь я спросить
кто приказал нам долго жить
кто именно лежит в коробке
подобно гвоздику иль кнопке
и слышу голос с небеси
мона… монашенку спроси
монашка ясная скажите
кто здесь бесчувственный лежит
кто это больше уж не житель
уж больше не поляк не жид
и не голландец не испанец
и не худой американец
вздохнула бедная монашка
«без лести вам скажу, канашка,
сей мёртвый труп была она
княгиня Маня Щепина
в своём вертепе и легко и славно
жила княгиня Марья Николавна
она лицо имела как виденье
имела в жизни не одно рожденье.
Отец и мать. Отца зовут Тарас.
её рождали сорок тысяч раз
она жила она любила моду
она любила тучные цветы
вот как-то скушав много мёду
она легла на край тахты
и говорит скорей мамаша
скорей придите мне помочь
в моём желудке простокваша
мне плохо, плохо. Мать и дочь.
Дрожала мать крутя фуражкой
над бедной дочкою своей
а дочка скрючившись барашком
кричала будто соловей:
мне больно мама я одна
а в животе моём Двина
её животик был как холм
высок и очень туп
ко лбу её прилип хохол
она сказала: скоро труп
меня заменит здесь
и труп холодный и большой
уж не попросит есть
затем что он сплошной
икнула тихо. Вышла пена
и стала твёрдой как полено»
монашка всхлипнула немного
и ускакала как минога
я погружаюсь в благодушную дремоту
скрываю непослушную зевоту
я подавляю наступившую икоту
покуда все не вышли петухи
поесть немного может быть ухи
в ней много косточек янтарных
жирных сочных
мы не забудем благодарны
пуховиков песочных
где посреди больших земель
лежит красивая мамзель
тут кончил драться генерал
с извозчиком нахальным
извозчик руки потирал
извозчик был пасхальным
буржуй во Францию бежал
как злое решето
француз французку ублажал
в своём большом шато
вдова поехала к себе
на кладбище опять
кому-то вновь не по себе
а кто-то хочет спать
и вдруг покойница как снег
с телеги на земь бух
но тут раздался общий смех
и затрещал петух
и время стало как словарь
нелепо толковать
и поскакала голова
на толстую кровать
Столыпин дети все кричат
в испуге молодом
а няньки хитрые ворчат
гоморра и содом
священник вышел на погост
и мумией завыл
вращая деревянный хвост
он человеком был
княгиня Маня Щепина
в гробу лежала как спина
и из тропической земли
слоны цветочков принесли
цветочек тюль
цветочек сон
цветок июль
цветок фасон
там мёртвый труп везут пока
то труп жены моей родной
вон там за гробовой стеной
я горько плачу страшно злюсь
о гроб главою колочусь
и вынимаю потроха
чтоб показать что в них уха
в слезах свидетели идут
и благодетели поют
змеёю песенка несётся
собачка на углу трясётся
стоит слепой городовой
над позлащённой мостовой
и подслащённая толпа
лениво ходит у столба
выходит рыжий генерал
глядит в очках на потроха
когда я скажет умирал
во мне была одна труха
одно колечко два сморчка
извозчик поглядел с торчка
и усмехнувшись произнёс
возьмём покойницу за нос
давайте выколем ей лоб
и по щекам её хлоп хлоп
махнув хлыстом сказал кобыла
андреевна меня любила
восходит светлый комиссар
как яблок над людьми
как мирновременный корсар
имея вид семи
а я стою и наблюдаю
тяжко страшно голодаю
берёт покойника за грудки
кричит забудьте эти шутки
когда здесь девушка лежит
во всех рыданье дребезжит
а вы хохочите лентяй
однако кто-то был слюнтяй
священник вышел на помост
и почесавши сзади хвост
сказал ребята вы с ума сошли
она давно сама скончалась
пошли ребята вон пошли
а песня к небу быстро мчалась
о Боже говорит он Боже
прими создание Твоё
пусть без костей без мышц без кожи
оно как прежде заживёт
о Боже говорит он правый
во имя Русския Державы
тут начал драться генерал
с извозчиком больным
извозчик плакал и играл
и слал привет родным
зашёл на дерево буржуй
оттуда посмотрел
при виде разных белый струй
он молча вдруг сгорел
и только вьётся здесь дымок
да не спеша растёт домок
я выхожу из кабака
там мёртвый труп везут пока
интересуюсь я спросить
кто приказал нам долго жить
кто именно лежит в коробке
подобно гвоздику иль кнопке
и слышу голос с небеси
мона… монашенку спроси
монашка ясная скажите
кто здесь бесчувственный лежит
кто это больше уж не житель
уж больше не поляк не жид
и не голландец не испанец
и не худой американец
вздохнула бедная монашка
«без лести вам скажу, канашка,
сей мёртвый труп была она
княгиня Маня Щепина
в своём вертепе и легко и славно
жила княгиня Марья Николавна
она лицо имела как виденье
имела в жизни не одно рожденье.
Отец и мать. Отца зовут Тарас.
её рождали сорок тысяч раз
она жила она любила моду
она любила тучные цветы
вот как-то скушав много мёду
она легла на край тахты
и говорит скорей мамаша
скорей придите мне помочь
в моём желудке простокваша
мне плохо, плохо. Мать и дочь.
Дрожала мать крутя фуражкой
над бедной дочкою своей
а дочка скрючившись барашком
кричала будто соловей:
мне больно мама я одна
а в животе моём Двина
её животик был как холм
высок и очень туп
ко лбу её прилип хохол
она сказала: скоро труп
меня заменит здесь
и труп холодный и большой
уж не попросит есть
затем что он сплошной
икнула тихо. Вышла пена
и стала твёрдой как полено»
монашка всхлипнула немного
и ускакала как минога
я погружаюсь в благодушную дремоту
скрываю непослушную зевоту
я подавляю наступившую икоту
покуда все не вышли петухи
поесть немного может быть ухи
в ней много косточек янтарных
жирных сочных
мы не забудем благодарны
пуховиков песочных
где посреди больших земель
лежит красивая мамзель
тут кончил драться генерал
с извозчиком нахальным
извозчик руки потирал
извозчик был пасхальным
буржуй во Францию бежал
как злое решето
француз французку ублажал
в своём большом шато
вдова поехала к себе
на кладбище опять
кому-то вновь не по себе
а кто-то хочет спать
и вдруг покойница как снег
с телеги на земь бух
но тут раздался общий смех
и затрещал петух
и время стало как словарь
нелепо толковать
и поскакала голова
на толстую кровать
Столыпин дети все кричат
в испуге молодом
а няньки хитрые ворчат
гоморра и содом
священник вышел на погост
и мумией завыл
вращая деревянный хвост
он человеком был
княгиня Маня Щепина
в гробу лежала как спина
и из тропической земли
слоны цветочков принесли
цветочек тюль
цветочек сон
цветок июль
цветок фасон
я выхожу из кабака
там мёртвый труп везут пока
то труп жены моей родной
вон там за гробовой стеной
я горько плачу страшно злюсь
о гроб главою колочусь
и вынимаю потроха
чтоб показать что в них уха
в слезах свидетели идут
и благодетели поют
змеёю песенка несётся
собачка на углу трясётся
стоит слепой городовой
над позлащённой мостовой
и подслащённая толпа
лениво ходит у столба
выходит рыжий генерал
глядит в очках на потроха
когда я скажет умирал
во мне была одна труха
одно колечко два сморчка
извозчик поглядел с торчка
и усмехнувшись произнёс
возьмём покойницу за нос
давайте выколем ей лоб
и по щекам её хлоп хлоп
махнув хлыстом сказал кобыла
андреевна меня любила
восходит светлый комиссар
как яблок над людьми
как мирновременный корсар
имея вид семи
а я стою и наблюдаю
тяжко страшно голодаю
берёт покойника за грудки
кричит забудьте эти шутки
когда здесь девушка лежит
во всех рыданье дребезжит
а вы хохочите лентяй
однако кто-то был слюнтяй
священник вышел на помост
и почесавши сзади хвост
сказал ребята вы с ума сошли
она давно сама скончалась
пошли ребята вон пошли
а песня к небу быстро мчалась
о Боже говорит он Боже
прими создание Твоё
пусть без костей без мышц без кожи
оно как прежде заживёт
о Боже говорит он правый
во имя Русския Державы
тут начал драться генерал
с извозчиком больным
извозчик плакал и играл
и слал привет родным
зашёл на дерево буржуй
оттуда посмотрел
при виде разных белый струй
он молча вдруг сгорел
и только вьётся здесь дымок
да не спеша растёт домок
я выхожу из кабака
там мёртвый труп везут пока
интересуюсь я спросить
кто приказал нам долго жить
кто именно лежит в коробке
подобно гвоздику иль кнопке
и слышу голос с небеси
мона… монашенку спроси
монашка ясная скажите
кто здесь бесчувственный лежит
кто это больше уж не житель
уж больше не поляк не жид
и не голландец не испанец
и не худой американец
вздохнула бедная монашка
«без лести вам скажу, канашка,
сей мёртвый труп была она
княгиня Маня Щепина
в своём вертепе и легко и славно
жила княгиня Марья Николавна
она лицо имела как виденье
имела в жизни не одно рожденье.
Отец и мать. Отца зовут Тарас.
её рождали сорок тысяч раз
она жила она любила моду
она любила тучные цветы
вот как-то скушав много мёду
она легла на край тахты
и говорит скорей мамаша
скорей придите мне помочь
в моём желудке простокваша
мне плохо, плохо. Мать и дочь.
Дрожала мать крутя фуражкой
над бедной дочкою своей
а дочка скрючившись барашком
кричала будто соловей:
мне больно мама я одна
а в животе моём Двина
её животик был как холм
высок и очень туп
ко лбу её прилип хохол
она сказала: скоро труп
меня заменит здесь
и труп холодный и большой
уж не попросит есть
затем что он сплошной
икнула тихо. Вышла пена
и стала твёрдой как полено»
монашка всхлипнула немного
и ускакала как минога
я погружаюсь в благодушную дремоту
скрываю непослушную зевоту
я подавляю наступившую икоту
покуда все не вышли петухи
поесть немного может быть ухи
в ней много косточек янтарных
жирных сочных
мы не забудем благодарны
пуховиков песочных
где посреди больших земель
лежит красивая мамзель
тут кончил драться генерал
с извозчиком нахальным
извозчик руки потирал
извозчик был пасхальным
буржуй во Францию бежал
как злое решето
француз французку ублажал
в своём большом шато
вдова поехала к себе
на кладбище опять
кому-то вновь не по себе
а кто-то хочет спать
и вдруг покойница как снег
с телеги на земь бух
но тут раздался общий смех
и затрещал петух
и время стало как словарь
нелепо толковать
и поскакала голова
на толстую кровать
Столыпин дети все кричат
в испуге молодом
а няньки хитрые ворчат
гоморра и содом
священник вышел на погост
и мумией завыл
вращая деревянный хвост
он человеком был
княгиня Маня Щепина
в гробу лежала как спина
и из тропической земли
слоны цветочков принесли
цветочек тюль
цветочек сон
цветок июль
цветок фасон
там мёртвый труп везут пока
то труп жены моей родной
вон там за гробовой стеной
я горько плачу страшно злюсь
о гроб главою колочусь
и вынимаю потроха
чтоб показать что в них уха
в слезах свидетели идут
и благодетели поют
змеёю песенка несётся
собачка на углу трясётся
стоит слепой городовой
над позлащённой мостовой
и подслащённая толпа
лениво ходит у столба
выходит рыжий генерал
глядит в очках на потроха
когда я скажет умирал
во мне была одна труха
одно колечко два сморчка
извозчик поглядел с торчка
и усмехнувшись произнёс
возьмём покойницу за нос
давайте выколем ей лоб
и по щекам её хлоп хлоп
махнув хлыстом сказал кобыла
андреевна меня любила
восходит светлый комиссар
как яблок над людьми
как мирновременный корсар
имея вид семи
а я стою и наблюдаю
тяжко страшно голодаю
берёт покойника за грудки
кричит забудьте эти шутки
когда здесь девушка лежит
во всех рыданье дребезжит
а вы хохочите лентяй
однако кто-то был слюнтяй
священник вышел на помост
и почесавши сзади хвост
сказал ребята вы с ума сошли
она давно сама скончалась
пошли ребята вон пошли
а песня к небу быстро мчалась
о Боже говорит он Боже
прими создание Твоё
пусть без костей без мышц без кожи
оно как прежде заживёт
о Боже говорит он правый
во имя Русския Державы
тут начал драться генерал
с извозчиком больным
извозчик плакал и играл
и слал привет родным
зашёл на дерево буржуй
оттуда посмотрел
при виде разных белый струй
он молча вдруг сгорел
и только вьётся здесь дымок
да не спеша растёт домок
я выхожу из кабака
там мёртвый труп везут пока
интересуюсь я спросить
кто приказал нам долго жить
кто именно лежит в коробке
подобно гвоздику иль кнопке
и слышу голос с небеси
мона… монашенку спроси
монашка ясная скажите
кто здесь бесчувственный лежит
кто это больше уж не житель
уж больше не поляк не жид
и не голландец не испанец
и не худой американец
вздохнула бедная монашка
«без лести вам скажу, канашка,
сей мёртвый труп была она
княгиня Маня Щепина
в своём вертепе и легко и славно
жила княгиня Марья Николавна
она лицо имела как виденье
имела в жизни не одно рожденье.
Отец и мать. Отца зовут Тарас.
её рождали сорок тысяч раз
она жила она любила моду
она любила тучные цветы
вот как-то скушав много мёду
она легла на край тахты
и говорит скорей мамаша
скорей придите мне помочь
в моём желудке простокваша
мне плохо, плохо. Мать и дочь.
Дрожала мать крутя фуражкой
над бедной дочкою своей
а дочка скрючившись барашком
кричала будто соловей:
мне больно мама я одна
а в животе моём Двина
её животик был как холм
высок и очень туп
ко лбу её прилип хохол
она сказала: скоро труп
меня заменит здесь
и труп холодный и большой
уж не попросит есть
затем что он сплошной
икнула тихо. Вышла пена
и стала твёрдой как полено»
монашка всхлипнула немного
и ускакала как минога
я погружаюсь в благодушную дремоту
скрываю непослушную зевоту
я подавляю наступившую икоту
покуда все не вышли петухи
поесть немного может быть ухи
в ней много косточек янтарных
жирных сочных
мы не забудем благодарны
пуховиков песочных
где посреди больших земель
лежит красивая мамзель
тут кончил драться генерал
с извозчиком нахальным
извозчик руки потирал
извозчик был пасхальным
буржуй во Францию бежал
как злое решето
француз французку ублажал
в своём большом шато
вдова поехала к себе
на кладбище опять
кому-то вновь не по себе
а кто-то хочет спать
и вдруг покойница как снег
с телеги на земь бух
но тут раздался общий смех
и затрещал петух
и время стало как словарь
нелепо толковать
и поскакала голова
на толстую кровать
Столыпин дети все кричат
в испуге молодом
а няньки хитрые ворчат
гоморра и содом
священник вышел на погост
и мумией завыл
вращая деревянный хвост
он человеком был
княгиня Маня Щепина
в гробу лежала как спина
и из тропической земли
слоны цветочков принесли
цветочек тюль
цветочек сон
цветок июль
цветок фасон
Из прекрасного перевода элиотовской "Бесплодной земли"
Что там за звуки с небес
Тихий плач материнский
Что там за орды несутся
По иссохшей безводной равнине
Коей нет ни конца и ни краю
Что за город там над горами
Рассыпается в лиловом небе
Падают башни
Иерусалим Афины Александрия
Вена Лондон
Фантом
И женщина свой распустила узел
И волосы как струны зазвенели
Нетопыри сложив крыла на пузе
Повисли вниз головой на капители
Лилового свеченья полоса
Колокола ударили на башне
Храня свой час вчерашний
И пересохших колодцев голоса
В этой пустыне меж гор нет жизни
Месяц бессилен и трава поет
Над щебнем надгробий
Пустая часовня, жилище ветра.
Окна зияют, дверь скрипит на ветру
Мертвые кости чар не таят.
Лишь петушок на коньке
Ку-ка-реку ку-ка-реку
Меж молний.
Влагой дохнуло. К дождю.
Что там за звуки с небес
Тихий плач материнский
Что там за орды несутся
По иссохшей безводной равнине
Коей нет ни конца и ни краю
Что за город там над горами
Рассыпается в лиловом небе
Падают башни
Иерусалим Афины Александрия
Вена Лондон
Фантом
И женщина свой распустила узел
И волосы как струны зазвенели
Нетопыри сложив крыла на пузе
Повисли вниз головой на капители
Лилового свеченья полоса
Колокола ударили на башне
Храня свой час вчерашний
И пересохших колодцев голоса
В этой пустыне меж гор нет жизни
Месяц бессилен и трава поет
Над щебнем надгробий
Пустая часовня, жилище ветра.
Окна зияют, дверь скрипит на ветру
Мертвые кости чар не таят.
Лишь петушок на коньке
Ку-ка-реку ку-ка-реку
Меж молний.
Влагой дохнуло. К дождю.
Из прекрасного перевода элиотовской "Бесплодной земли"
Что там за звуки с небес
Тихий плач материнский
Что там за орды несутся
По иссохшей безводной равнине
Коей нет ни конца и ни краю
Что за город там над горами
Рассыпается в лиловом небе
Падают башни
Иерусалим Афины Александрия
Вена Лондон
Фантом
И женщина свой распустила узел
И волосы как струны зазвенели
Нетопыри сложив крыла на пузе
Повисли вниз головой на капители
Лилового свеченья полоса
Колокола ударили на башне
Храня свой час вчерашний
И пересохших колодцев голоса
В этой пустыне меж гор нет жизни
Месяц бессилен и трава поет
Над щебнем надгробий
Пустая часовня, жилище ветра.
Окна зияют, дверь скрипит на ветру
Мертвые кости чар не таят.
Лишь петушок на коньке
Ку-ка-реку ку-ка-реку
Меж молний.
Влагой дохнуло. К дождю.
Что там за звуки с небес
Тихий плач материнский
Что там за орды несутся
По иссохшей безводной равнине
Коей нет ни конца и ни краю
Что за город там над горами
Рассыпается в лиловом небе
Падают башни
Иерусалим Афины Александрия
Вена Лондон
Фантом
И женщина свой распустила узел
И волосы как струны зазвенели
Нетопыри сложив крыла на пузе
Повисли вниз головой на капители
Лилового свеченья полоса
Колокола ударили на башне
Храня свой час вчерашний
И пересохших колодцев голоса
В этой пустыне меж гор нет жизни
Месяц бессилен и трава поет
Над щебнем надгробий
Пустая часовня, жилище ветра.
Окна зияют, дверь скрипит на ветру
Мертвые кости чар не таят.
Лишь петушок на коньке
Ку-ка-реку ку-ка-реку
Меж молний.
Влагой дохнуло. К дождю.
1 января 1924
Кто время целовал в измученное темя,—
С сыновьей нежностью потом
Он будет вспоминать, как спать ложилось время
В сугроб пшеничный за окном.
Кто веку поднимал болезненные веки —
Два сонных яблока больших,—
Он слышит вечно шум — когда взревели реки
Времен обманных и глухих.
Два сонных яблока у века-властелина
И глиняный прекрасный рот,
Но к млеющей руке стареющего сына
Он, умирая, припадет.
Я знаю, с каждым днем слабеет жизни выдох,
Еще немного — оборвут
Простую песенку о глиняных обидах
И губы оловом зальют.
О, глиняная жизнь! О, умиранье века!
Боюсь, лишь тот поймет тебя,
В ком беспомо'щная улыбка человека,
Который потерял себя.
Какая боль — искать потерянное слово,
Больные веки поднимать
И с известью в крови для племени чужого
Ночные травы собирать.
Век. Известковый слой в крови больного сына
Твердеет. Спит Москва, как деревянный ларь,
И некуда бежать от века-властелина...
Снег пахнет яблоком, как встарь.
Мне хочется бежать от моего порога.
Куда? На улице темно,
И, словно сыплют соль мощеною дорогой,
Белеет совесть предо мной.
По переулочкам, скворешням и застрехам,
Недалеко, собравшись как-нибудь,—
Я, рядовой седок, укрывшись рыбьим мехом,
Все силюсь полость застегнуть.
Мелькает улица, другая,
И яблоком хрустит саней морозный звук,
Не поддается петелька тугая,
Все время валится из рук.
Каким железным скобяным товаром
Ночь зимняя гремит по улицам Москвы,
То мерзлой рыбою стучит, то хлещет паром
Из чайных розовых — как серебром плотвы.
Москва — опять Москва. Я говорю ей: здравствуй!
Не обессудь, теперь уж не беда,
По старине я принимаю братство
Мороза крепкого и щучьего суда.
Пылает на снегу аптечная малина,
И где-то щелкнул ундервуд,
Спина извозчика и снег на пол-аршина:
Чего тебе еще? Не тронут, не убьют.
Зима-красавица, и в звездах небо козье
Рассыпалось и молоком горит,
И конским волосом о мерзлые полозья
Вся полость трется и звенит.
А переулочки коптили керосинкой,
Глотали снег, малину, лед,
Все шелушиться им советской сонатинкой,
Двадцатый вспоминая год.
Ужели я предам позорному злословью —
Вновь пахнет яблоком мороз —
Присягу чудную четвертому сословью
И клятвы крупные до слез?
Кого еще убьешь? Кого еще прославишь?
Какую выдумаешь ложь?
То ундервуда хрящ: скорее вырви клавиш —
И щучью косточку найдешь;
И известковый слой в крови больного сына
Растает, и блаженный брызнет смех...
Но пишущих машин простая сонатина —
Лишь тень сонат могучих тех.
1924, 1937
Кто время целовал в измученное темя,—
С сыновьей нежностью потом
Он будет вспоминать, как спать ложилось время
В сугроб пшеничный за окном.
Кто веку поднимал болезненные веки —
Два сонных яблока больших,—
Он слышит вечно шум — когда взревели реки
Времен обманных и глухих.
Два сонных яблока у века-властелина
И глиняный прекрасный рот,
Но к млеющей руке стареющего сына
Он, умирая, припадет.
Я знаю, с каждым днем слабеет жизни выдох,
Еще немного — оборвут
Простую песенку о глиняных обидах
И губы оловом зальют.
О, глиняная жизнь! О, умиранье века!
Боюсь, лишь тот поймет тебя,
В ком беспомо'щная улыбка человека,
Который потерял себя.
Какая боль — искать потерянное слово,
Больные веки поднимать
И с известью в крови для племени чужого
Ночные травы собирать.
Век. Известковый слой в крови больного сына
Твердеет. Спит Москва, как деревянный ларь,
И некуда бежать от века-властелина...
Снег пахнет яблоком, как встарь.
Мне хочется бежать от моего порога.
Куда? На улице темно,
И, словно сыплют соль мощеною дорогой,
Белеет совесть предо мной.
По переулочкам, скворешням и застрехам,
Недалеко, собравшись как-нибудь,—
Я, рядовой седок, укрывшись рыбьим мехом,
Все силюсь полость застегнуть.
Мелькает улица, другая,
И яблоком хрустит саней морозный звук,
Не поддается петелька тугая,
Все время валится из рук.
Каким железным скобяным товаром
Ночь зимняя гремит по улицам Москвы,
То мерзлой рыбою стучит, то хлещет паром
Из чайных розовых — как серебром плотвы.
Москва — опять Москва. Я говорю ей: здравствуй!
Не обессудь, теперь уж не беда,
По старине я принимаю братство
Мороза крепкого и щучьего суда.
Пылает на снегу аптечная малина,
И где-то щелкнул ундервуд,
Спина извозчика и снег на пол-аршина:
Чего тебе еще? Не тронут, не убьют.
Зима-красавица, и в звездах небо козье
Рассыпалось и молоком горит,
И конским волосом о мерзлые полозья
Вся полость трется и звенит.
А переулочки коптили керосинкой,
Глотали снег, малину, лед,
Все шелушиться им советской сонатинкой,
Двадцатый вспоминая год.
Ужели я предам позорному злословью —
Вновь пахнет яблоком мороз —
Присягу чудную четвертому сословью
И клятвы крупные до слез?
Кого еще убьешь? Кого еще прославишь?
Какую выдумаешь ложь?
То ундервуда хрящ: скорее вырви клавиш —
И щучью косточку найдешь;
И известковый слой в крови больного сына
Растает, и блаженный брызнет смех...
Но пишущих машин простая сонатина —
Лишь тень сонат могучих тех.
1924, 1937
1 января 1924
Кто время целовал в измученное темя,—
С сыновьей нежностью потом
Он будет вспоминать, как спать ложилось время
В сугроб пшеничный за окном.
Кто веку поднимал болезненные веки —
Два сонных яблока больших,—
Он слышит вечно шум — когда взревели реки
Времен обманных и глухих.
Два сонных яблока у века-властелина
И глиняный прекрасный рот,
Но к млеющей руке стареющего сына
Он, умирая, припадет.
Я знаю, с каждым днем слабеет жизни выдох,
Еще немного — оборвут
Простую песенку о глиняных обидах
И губы оловом зальют.
О, глиняная жизнь! О, умиранье века!
Боюсь, лишь тот поймет тебя,
В ком беспомо'щная улыбка человека,
Который потерял себя.
Какая боль — искать потерянное слово,
Больные веки поднимать
И с известью в крови для племени чужого
Ночные травы собирать.
Век. Известковый слой в крови больного сына
Твердеет. Спит Москва, как деревянный ларь,
И некуда бежать от века-властелина...
Снег пахнет яблоком, как встарь.
Мне хочется бежать от моего порога.
Куда? На улице темно,
И, словно сыплют соль мощеною дорогой,
Белеет совесть предо мной.
По переулочкам, скворешням и застрехам,
Недалеко, собравшись как-нибудь,—
Я, рядовой седок, укрывшись рыбьим мехом,
Все силюсь полость застегнуть.
Мелькает улица, другая,
И яблоком хрустит саней морозный звук,
Не поддается петелька тугая,
Все время валится из рук.
Каким железным скобяным товаром
Ночь зимняя гремит по улицам Москвы,
То мерзлой рыбою стучит, то хлещет паром
Из чайных розовых — как серебром плотвы.
Москва — опять Москва. Я говорю ей: здравствуй!
Не обессудь, теперь уж не беда,
По старине я принимаю братство
Мороза крепкого и щучьего суда.
Пылает на снегу аптечная малина,
И где-то щелкнул ундервуд,
Спина извозчика и снег на пол-аршина:
Чего тебе еще? Не тронут, не убьют.
Зима-красавица, и в звездах небо козье
Рассыпалось и молоком горит,
И конским волосом о мерзлые полозья
Вся полость трется и звенит.
А переулочки коптили керосинкой,
Глотали снег, малину, лед,
Все шелушиться им советской сонатинкой,
Двадцатый вспоминая год.
Ужели я предам позорному злословью —
Вновь пахнет яблоком мороз —
Присягу чудную четвертому сословью
И клятвы крупные до слез?
Кого еще убьешь? Кого еще прославишь?
Какую выдумаешь ложь?
То ундервуда хрящ: скорее вырви клавиш —
И щучью косточку найдешь;
И известковый слой в крови больного сына
Растает, и блаженный брызнет смех...
Но пишущих машин простая сонатина —
Лишь тень сонат могучих тех.
1924, 1937
Кто время целовал в измученное темя,—
С сыновьей нежностью потом
Он будет вспоминать, как спать ложилось время
В сугроб пшеничный за окном.
Кто веку поднимал болезненные веки —
Два сонных яблока больших,—
Он слышит вечно шум — когда взревели реки
Времен обманных и глухих.
Два сонных яблока у века-властелина
И глиняный прекрасный рот,
Но к млеющей руке стареющего сына
Он, умирая, припадет.
Я знаю, с каждым днем слабеет жизни выдох,
Еще немного — оборвут
Простую песенку о глиняных обидах
И губы оловом зальют.
О, глиняная жизнь! О, умиранье века!
Боюсь, лишь тот поймет тебя,
В ком беспомо'щная улыбка человека,
Который потерял себя.
Какая боль — искать потерянное слово,
Больные веки поднимать
И с известью в крови для племени чужого
Ночные травы собирать.
Век. Известковый слой в крови больного сына
Твердеет. Спит Москва, как деревянный ларь,
И некуда бежать от века-властелина...
Снег пахнет яблоком, как встарь.
Мне хочется бежать от моего порога.
Куда? На улице темно,
И, словно сыплют соль мощеною дорогой,
Белеет совесть предо мной.
По переулочкам, скворешням и застрехам,
Недалеко, собравшись как-нибудь,—
Я, рядовой седок, укрывшись рыбьим мехом,
Все силюсь полость застегнуть.
Мелькает улица, другая,
И яблоком хрустит саней морозный звук,
Не поддается петелька тугая,
Все время валится из рук.
Каким железным скобяным товаром
Ночь зимняя гремит по улицам Москвы,
То мерзлой рыбою стучит, то хлещет паром
Из чайных розовых — как серебром плотвы.
Москва — опять Москва. Я говорю ей: здравствуй!
Не обессудь, теперь уж не беда,
По старине я принимаю братство
Мороза крепкого и щучьего суда.
Пылает на снегу аптечная малина,
И где-то щелкнул ундервуд,
Спина извозчика и снег на пол-аршина:
Чего тебе еще? Не тронут, не убьют.
Зима-красавица, и в звездах небо козье
Рассыпалось и молоком горит,
И конским волосом о мерзлые полозья
Вся полость трется и звенит.
А переулочки коптили керосинкой,
Глотали снег, малину, лед,
Все шелушиться им советской сонатинкой,
Двадцатый вспоминая год.
Ужели я предам позорному злословью —
Вновь пахнет яблоком мороз —
Присягу чудную четвертому сословью
И клятвы крупные до слез?
Кого еще убьешь? Кого еще прославишь?
Какую выдумаешь ложь?
То ундервуда хрящ: скорее вырви клавиш —
И щучью косточку найдешь;
И известковый слой в крови больного сына
Растает, и блаженный брызнет смех...
Но пишущих машин простая сонатина —
Лишь тень сонат могучих тех.
1924, 1937
Легче, проще. Уже не кажется
Так бесконечно без тебя.
Ночи, хочешь? Мне наплевать,
Чего теперь ты хочешь без меня.
Переход
В моей Вселенной ты был господин -
И никого вокруг, только ты один.
Но оказалось, что ты не незаменим;
Я открываю мир других мужчин!
Мало половин, мало, мало половин!
Чаще, слаще, лучше, чем было,
Сделав выводы, я остаюсь настоящей.
Я больше сильной и счастливой
Одна не боюсь быть!
И этот мир весь тянется ко мне,
И тянется ко мне, тяне-тянется ко мне (тянется)
Мир других мужчин, с ним я наедине -
Я наедине, я на-я наедине!
Ближе вижу я этот мир, -
И улыбаюсь ему одному.
Не обижу себя и больше
Не позволю это никому.
Так бесконечно без тебя.
Ночи, хочешь? Мне наплевать,
Чего теперь ты хочешь без меня.
Переход
В моей Вселенной ты был господин -
И никого вокруг, только ты один.
Но оказалось, что ты не незаменим;
Я открываю мир других мужчин!
Мало половин, мало, мало половин!
Чаще, слаще, лучше, чем было,
Сделав выводы, я остаюсь настоящей.
Я больше сильной и счастливой
Одна не боюсь быть!
И этот мир весь тянется ко мне,
И тянется ко мне, тяне-тянется ко мне (тянется)
Мир других мужчин, с ним я наедине -
Я наедине, я на-я наедине!
Ближе вижу я этот мир, -
И улыбаюсь ему одному.
Не обижу себя и больше
Не позволю это никому.
>>514673
И правда.
И правда.
что нажито – сгорело: угли
пойду разгребу золу может найду железный рублик (давно не в ходу) или юлу
в бывшем детском углу
а на бывшую кухню не сунешься – рухнет: перекрытия слабые, основания, стояки
мы мои дети мои старики оказались на улице не зная куда и сунуться
впрочем господь не жалеет ни теплой зимы ни бесплатной еды
оказалось, что дом был не нужен снаружи не хуже
и всё потихоньку устраивается
наши соседи – тоже погорельцы
они
отстраивают домишко
не слишком верится в успех этой новой возни: они ж не строители а как и мы погорельцы но дело даже не в том а просто непонятно зачем им дом – будет напоминать о доме
дома о домах люди о людях рука о руке между тем на нашем языке забыть значит начать быть забыть значит начать быть нет ничего светлее и мне надо итти но я несколько раз на прощание повторю чтобы вы хорошенько забыли:
забыть значит начать быть
забыть значит начать быть
забыть значит начать быть
Гронас
пойду разгребу золу может найду железный рублик (давно не в ходу) или юлу
в бывшем детском углу
а на бывшую кухню не сунешься – рухнет: перекрытия слабые, основания, стояки
мы мои дети мои старики оказались на улице не зная куда и сунуться
впрочем господь не жалеет ни теплой зимы ни бесплатной еды
оказалось, что дом был не нужен снаружи не хуже
и всё потихоньку устраивается
наши соседи – тоже погорельцы
они
отстраивают домишко
не слишком верится в успех этой новой возни: они ж не строители а как и мы погорельцы но дело даже не в том а просто непонятно зачем им дом – будет напоминать о доме
дома о домах люди о людях рука о руке между тем на нашем языке забыть значит начать быть забыть значит начать быть нет ничего светлее и мне надо итти но я несколько раз на прощание повторю чтобы вы хорошенько забыли:
забыть значит начать быть
забыть значит начать быть
забыть значит начать быть
Гронас
>>515420
Неожиданно хорошо, только вот большинство длинных периодов преспокойно распихиваются по строчкам, нет никакой нужды писать их сплошняком.
Неожиданно хорошо, только вот большинство длинных периодов преспокойно распихиваются по строчкам, нет никакой нужды писать их сплошняком.
>>515434
А какой собственно смысл распихивать их по строчкам, тем более если они и в периодах считываются как отдельные поэтические фразы ?
А какой собственно смысл распихивать их по строчкам, тем более если они и в периодах считываются как отдельные поэтические фразы ?
>>515441
Ну, хуй знает, для ритмики наверное? Если, конечно, в намерение автора не входило, чтобы мы читали эти строчки бегло, как прозаические.
наши соседи – тоже погорельцы
они
отстраивают домишко
не слишком верится в успех этой новой возни:
они ж не строители а как и мы
погорельцы
но дело даже не в том
а просто непонятно зачем им дом
– будет напоминать о доме
дома о домах
люди о людях
рука о руке
между тем на нашем языке
забыть значит начать быть
забыть значит начать быть
нет ничего светлее и мне надо итти
но я несколько раз на прощание повторю чтобы вы хорошенько забыли:
Ну, хуй знает, для ритмики наверное? Если, конечно, в намерение автора не входило, чтобы мы читали эти строчки бегло, как прозаические.
наши соседи – тоже погорельцы
они
отстраивают домишко
не слишком верится в успех этой новой возни:
они ж не строители а как и мы
погорельцы
но дело даже не в том
а просто непонятно зачем им дом
– будет напоминать о доме
дома о домах
люди о людях
рука о руке
между тем на нашем языке
забыть значит начать быть
забыть значит начать быть
нет ничего светлее и мне надо итти
но я несколько раз на прощание повторю чтобы вы хорошенько забыли:
>>515457
А в "прозаическом" варианте разве нет ритмики? Ну и не-деление на строки работает и как концептуальный момент, те же сбивчивость-беглость там не просто так все же, усиление слова формой, все дела.
А в "прозаическом" варианте разве нет ритмики? Ну и не-деление на строки работает и как концептуальный момент, те же сбивчивость-беглость там не просто так все же, усиление слова формой, все дела.
>>515568
В прозаическом варианте все же ритмика более произвольна от читателя. Можешь прочитать так, можешь этак. Не говорю, что это плохо, но и хорошего тут мало.
В прозаическом варианте все же ритмика более произвольна от читателя. Можешь прочитать так, можешь этак. Не говорю, что это плохо, но и хорошего тут мало.
«Станция Речной вокзал -
Поезд дальше не идёт».
А меня, блять, не ебёт!
Я сюда, блять, и желал
Мне как раз сюда и было надо!
Я живу как раз здесь, сука, рядом!
«Просьба», блять, «Освободить вагоны» !
Да ебу я на хуй вас, гондоны!
Молчи, бессмысленный народ,
Подёнщик, раб нужды, забот,
Несносен мне твой ропот дерзкий!
Я блять поэт, творец искусства,
А вы - ничтожное говно!
1990, осень
Поезд дальше не идёт».
А меня, блять, не ебёт!
Я сюда, блять, и желал
Мне как раз сюда и было надо!
Я живу как раз здесь, сука, рядом!
«Просьба», блять, «Освободить вагоны» !
Да ебу я на хуй вас, гондоны!
Молчи, бессмысленный народ,
Подёнщик, раб нужды, забот,
Несносен мне твой ропот дерзкий!
Я блять поэт, творец искусства,
А вы - ничтожное говно!
1990, осень
Почему школьники и прочие недоличности всегда так кончают радугой от матюгов в стихах и в творчестве любого поэта пытаются найти хотя бы одно матерное четверостишие что бы потом им всюду козырять?
>>515993
Потому что они сразу же чувствую единство поэзии с их любимыми рэперками, у которых мат через слово.
Потому что они сразу же чувствую единство поэзии с их любимыми рэперками, у которых мат через слово.
5 Кб, 227x222Ти знаєш, що ти — людина?
Ти знаєш про це чи ні?
Усмішка твоя — єдина,
Мука твоя — єдина,
Очі твої — одні.
Більше тебе не буде.
Завтра на цій землі
Інші ходитимуть люди,
Інші кохатимуть люди —
Добрі, ласкаві й злі.
Сьогодні усе для тебе —
Озера, гаї, степи.
І жити спішити треба,
Кохати спішити треба —
Гляди ж не проспи!
Бо ти на землі — людина,
І хочеш того чи ні —
Усмішка твоя — єдина,
Мука твоя — єдина,
Очі твої — одні.
Ти знаєш про це чи ні?
Усмішка твоя — єдина,
Мука твоя — єдина,
Очі твої — одні.
Більше тебе не буде.
Завтра на цій землі
Інші ходитимуть люди,
Інші кохатимуть люди —
Добрі, ласкаві й злі.
Сьогодні усе для тебе —
Озера, гаї, степи.
І жити спішити треба,
Кохати спішити треба —
Гляди ж не проспи!
Бо ти на землі — людина,
І хочеш того чи ні —
Усмішка твоя — єдина,
Мука твоя — єдина,
Очі твої — одні.
>>516085
Великий человек не мог не разговаривать на Великом языке.
Великий человек не мог не разговаривать на Великом языке.
соссюр
де фердинанд
на член привязал себе бант
антрополог
клод леви-стросс
на член привязал себе тросс
жак
который лакан
читал в туалете коран
мишель
пафнутьич фуко
обоссал подруге ебло
ален наш
аленчик бадью
засунул в промежность ладью
а жижек
который славой
играл с половою губой
де фердинанд
на член привязал себе бант
антрополог
клод леви-стросс
на член привязал себе тросс
жак
который лакан
читал в туалете коран
мишель
пафнутьич фуко
обоссал подруге ебло
ален наш
аленчик бадью
засунул в промежность ладью
а жижек
который славой
играл с половою губой
>>517494
Magnifique!
Magnifique!
65 Кб, 704x528>>497943
>Все любители изящной словесности координируются тут.
>Читает надмозг_от_васяна, а не оригинал.
>>517522
И как, много языков уже выучил?
И как, много языков уже выучил?
331 Кб, 1626x2048Поверь мне: - люди не поймут
Твоей души до дна!..
Как полон влагою сосуд, -
Она тоской полна.
Когда ты с другом плачешь, - знай:
Сумеешь, может быть,
Лишь две-три капли через край
Той чаши перелить.
Но вечно дремлет в тишине
Вдали от всех друзей, -
Что там, на дне, на самом дне
Больной души твоей.
Чужое сердце - мир чужой,
И нет к нему пути!
В него и любящей душой
Не можем мы войти.
И что-то есть, что глубоко
Горит в твоих глазах,
И от меня - так далеко,
Как звезды в небесах...
В своей тюрьме, - в себе самом,
Ты, бедный человек,
В любви, и в дружбе, и во всем
Один, один навек!..
Твоей души до дна!..
Как полон влагою сосуд, -
Она тоской полна.
Когда ты с другом плачешь, - знай:
Сумеешь, может быть,
Лишь две-три капли через край
Той чаши перелить.
Но вечно дремлет в тишине
Вдали от всех друзей, -
Что там, на дне, на самом дне
Больной души твоей.
Чужое сердце - мир чужой,
И нет к нему пути!
В него и любящей душой
Не можем мы войти.
И что-то есть, что глубоко
Горит в твоих глазах,
И от меня - так далеко,
Как звезды в небесах...
В своей тюрьме, - в себе самом,
Ты, бедный человек,
В любви, и в дружбе, и во всем
Один, один навек!..
331 Кб, 1626x2048Поверь мне: - люди не поймут
Твоей души до дна!..
Как полон влагою сосуд, -
Она тоской полна.
Когда ты с другом плачешь, - знай:
Сумеешь, может быть,
Лишь две-три капли через край
Той чаши перелить.
Но вечно дремлет в тишине
Вдали от всех друзей, -
Что там, на дне, на самом дне
Больной души твоей.
Чужое сердце - мир чужой,
И нет к нему пути!
В него и любящей душой
Не можем мы войти.
И что-то есть, что глубоко
Горит в твоих глазах,
И от меня - так далеко,
Как звезды в небесах...
В своей тюрьме, - в себе самом,
Ты, бедный человек,
В любви, и в дружбе, и во всем
Один, один навек!..
Твоей души до дна!..
Как полон влагою сосуд, -
Она тоской полна.
Когда ты с другом плачешь, - знай:
Сумеешь, может быть,
Лишь две-три капли через край
Той чаши перелить.
Но вечно дремлет в тишине
Вдали от всех друзей, -
Что там, на дне, на самом дне
Больной души твоей.
Чужое сердце - мир чужой,
И нет к нему пути!
В него и любящей душой
Не можем мы войти.
И что-то есть, что глубоко
Горит в твоих глазах,
И от меня - так далеко,
Как звезды в небесах...
В своей тюрьме, - в себе самом,
Ты, бедный человек,
В любви, и в дружбе, и во всем
Один, один навек!..
Ты, могильщик, утверждаешь: кто б ни умер, лишь отпели —
Вмиг забыт он с окончаньем похоронной канители...
Брось, старик. Молчишь ты мудро, говоришь — намного хуже.
Здесь, у плит могильных, шутки — неуместны, неуклюжи...
Белым снегом на деревьях спят цветов молочных стаи,
И земля — до горизонта — вся расписана цветами —
Месяц роз. Теплом и светом мир пронизан и наполнен.
Полдень. Май. И легким ветром чуть колышется шиповник...
Не вдова ли молодая у могилы, в черной шали?
Как она сейчас прекрасна, в час божественной печали.
Не вчера ли тело друга приняла земля сырая,
И за ним она бросалась, гроб слезами заливая, —
А сегодня о любимом вновь рыдает безутешно,
Плачет днем и плачет ночью — нет покоя, нет надежды...
Вновь приходит и садится у немого возвышенья —
Как печаль ее прекрасна! Красота как совершенна!
Плача, волосы распустит, упадет в слезах горячих, —
Этот плач мне душу ранит, сердцу больно, сердце плачет...
Но — что делать? Чем помочь ей?.. Тс-с... Прислушайся, могильщик...
Слышишь, слышишь стон несчастной — говорит она с погибшим:
“Пусть исчезну, как туман, я, как видение ночное,
Никогда пусть не узнать мне в жизни мира и покоя —
Где бы, как бы ни жила я, — утром, вечером ли, в полночь,
Если я тебя забуду, если я тебя не вспомню!..”
Ты по-прежнему, могильщик, говоришь: едва отпели —
Вмиг забыли с окончаньем похоронной канители?..
Что ж, слезам вдовы не веришь — так пойди, открой ворота —
Но на этот раз хоронит юноша — невесту... Вот он
Рвется к телу дорогому, не отходит, плачет... Боже,
Так — когда-нибудь — еще раз полюбить он разве сможет?!
Он коснулся страшной тайны — заглянул на дно колодца,
Безутешно слезы льются, бедный юноша клянется:
“Нет на свете больше женщин ни красивей, ни добрее!
Никогда мою могилу пусть луч солнца не согреет,
Пусть исчезну, как туман, я, как видение ночное,
Никогда пусть не узнать мне в жизни мира и покоя —
Где б ни жил я, как ни жил бы, — утром, вечером ли, в полночь
Если я тебя забуду, если я тебя не вспомню!..”
Что, могильщик, ты, как прежде, говоришь: всплакнули, спели
И — забыли с окончаньем похоронной канители?..
Но смотри — опять приходит эта женщина — ты помнишь? —
К той могиле, над которой распускается шиповник...
Вновь над камнем замирает и все так же безутешна...
Ворох дивных роз приносит, роз, завянуть не успевших,
Ими крест могильный белый украшает, молодая,
И — сама с цветами блекнет, увядает, увядает...
И тоска в глазах бессонных — так порой душа живая
По ночам, о прошлом вспомнив, плачет, губ не разжимая...
Что ж теперь? Ты снова скажешь, мол, поплакали, попели
И — забыли с окончаньем похоронной канители?..
Где же юноша, тот самый — хоронил позавчера он
Здесь любимую?.. Всё там же — у могилы, под чинарой,
И лицо — желтее воска, и — свечою — тает, тает...
Шепчет ей — о чем? — о только им двоим известной тайне...
А в глазах бессонных — горе... Так порой, о прошлом вспомнив,
По ночам душа живая, губ не разжимая, стонет...
Ну, могильщик, вновь ты скажешь, кто б ни умер, лишь отпели —
Вмиг забыт он с окончаньем похоронной канители?..
Посмотри — вдова сегодня, подняв голову, случайно
Профиль юноши печальный под чинарой замечает,
С грустью думает: “Он тоже в своем горе безутешен,
И его, наверно, точат, убивают мысли те же...
Сколько в сердце человека скорби, муки и печали,
Как ты терпишь только, сердце, сколько боли ты вмещаешь!..”
Глаз прекрасных взгляд лазурный сострадания исполнен —
И в ответ ей тоже смотрит он — взволнованно, безмолвно...
Что ж, они поймут друг друга... Нет, поверь, старик, — напрасно
Усмехнулся ты, как прежде, на своем стоишь ты — разве
Никому ты не был верен и не знал любви огня ты?
Эти взгляды — лишь участье. Разве ты не слышал клятвы
Той, с которой провожали только что они любимых?..
Есть сердца — умеют помнить, есть душевные глубины...
Ты не знал печали гордой. Ты не брал высокой ноты!
А иначе, как безумный, не смеялся б надо мной ты.
Ну и что с того, что парень сплел из свежих роз венок ей?
Что с того, что шепчет ей он: “Наши души одиноки.
Были прежде мы любимы, но сидим у плит одни мы,
Не пробьются к ним в могилы вздохи и воспоминанья.
Мы же молоды с тобою, хватит песен поминальных,
Стань женой моею, жить мы будем счастливо и прочно,
Все печальное, больное — все останется лишь в прошлом...”
Перестань, старик, смеяться — видишь слезы вдовьи эти? —
Если юноша забылся — слушай, — женщина ответит.
Ты, конечно, полагаешь, что она уступит парню?
Нет — четырежды не прав ты! Разве не ее губами
Клятва здесь произносилась так недавно? На такое
Кто ж способен? Кто смеется, кто так шутит над покойным?..
Слушай! — женщина до смерти и любить и помнить может.
Что же женщина?.. О, Боже!..
Робко голову склоняет. “Я согласна, — тихо шепчет, —
Горе нас соединило, больно думать о прошедшем.
Только будущим живу я... Счастье было, да — погасло...
Все печальное, больное — всё забудем. Я согласна...”
Что ж, могильщик, говори мне все, что хочешь, — не отвечу...
Память... Под могильным камнем остаешься ты навечно...
А у них сегодня — праздник. Спят под крышей под одною.
Дни идут... К своим могилам не приходят эти двое...
И никто уже не сменит роз увядших покрывала, —
Спите, кости всех забытых, — вам и вправду надо мало...
Спите крепко, спите вечно... А цветы — зачем они вам?
Это пышное убранство — для чего оно могилам?..
Не до вас живым, их думы сон ваш не обеспокоят.
В кои веки довелось вам отдохнуть от жизни, в кои...
Да и что вам слезы смертных — не о вас ведь эти слезы…
“Все живут — все умирают” — гаснут все земные звезды, —
Горе тем, еще живущим, кто о смерти забывает:
Серебром расшитый, красный гроб могильщик забивает —
С плачем горестным хоронят тех двоих, о вас забывших...
Забивает гроб могильщик — как вчера и как обычно...
Странной, дикой, горькой мысли улыбаясь, забивает...
Знает, знает он, могильщик, как должно быть, как бывает...
Отдыхайте, отдыхайте от забот и от событий,
Спите крепко, спите вечно, кости всех существ забытых…
Когда вдруг — необъяснимо — мной тоска овладевает,
Вспоминаю вашу участь и могильщика слова я...
1912
Вмиг забыт он с окончаньем похоронной канители...
Брось, старик. Молчишь ты мудро, говоришь — намного хуже.
Здесь, у плит могильных, шутки — неуместны, неуклюжи...
Белым снегом на деревьях спят цветов молочных стаи,
И земля — до горизонта — вся расписана цветами —
Месяц роз. Теплом и светом мир пронизан и наполнен.
Полдень. Май. И легким ветром чуть колышется шиповник...
Не вдова ли молодая у могилы, в черной шали?
Как она сейчас прекрасна, в час божественной печали.
Не вчера ли тело друга приняла земля сырая,
И за ним она бросалась, гроб слезами заливая, —
А сегодня о любимом вновь рыдает безутешно,
Плачет днем и плачет ночью — нет покоя, нет надежды...
Вновь приходит и садится у немого возвышенья —
Как печаль ее прекрасна! Красота как совершенна!
Плача, волосы распустит, упадет в слезах горячих, —
Этот плач мне душу ранит, сердцу больно, сердце плачет...
Но — что делать? Чем помочь ей?.. Тс-с... Прислушайся, могильщик...
Слышишь, слышишь стон несчастной — говорит она с погибшим:
“Пусть исчезну, как туман, я, как видение ночное,
Никогда пусть не узнать мне в жизни мира и покоя —
Где бы, как бы ни жила я, — утром, вечером ли, в полночь,
Если я тебя забуду, если я тебя не вспомню!..”
Ты по-прежнему, могильщик, говоришь: едва отпели —
Вмиг забыли с окончаньем похоронной канители?..
Что ж, слезам вдовы не веришь — так пойди, открой ворота —
Но на этот раз хоронит юноша — невесту... Вот он
Рвется к телу дорогому, не отходит, плачет... Боже,
Так — когда-нибудь — еще раз полюбить он разве сможет?!
Он коснулся страшной тайны — заглянул на дно колодца,
Безутешно слезы льются, бедный юноша клянется:
“Нет на свете больше женщин ни красивей, ни добрее!
Никогда мою могилу пусть луч солнца не согреет,
Пусть исчезну, как туман, я, как видение ночное,
Никогда пусть не узнать мне в жизни мира и покоя —
Где б ни жил я, как ни жил бы, — утром, вечером ли, в полночь
Если я тебя забуду, если я тебя не вспомню!..”
Что, могильщик, ты, как прежде, говоришь: всплакнули, спели
И — забыли с окончаньем похоронной канители?..
Но смотри — опять приходит эта женщина — ты помнишь? —
К той могиле, над которой распускается шиповник...
Вновь над камнем замирает и все так же безутешна...
Ворох дивных роз приносит, роз, завянуть не успевших,
Ими крест могильный белый украшает, молодая,
И — сама с цветами блекнет, увядает, увядает...
И тоска в глазах бессонных — так порой душа живая
По ночам, о прошлом вспомнив, плачет, губ не разжимая...
Что ж теперь? Ты снова скажешь, мол, поплакали, попели
И — забыли с окончаньем похоронной канители?..
Где же юноша, тот самый — хоронил позавчера он
Здесь любимую?.. Всё там же — у могилы, под чинарой,
И лицо — желтее воска, и — свечою — тает, тает...
Шепчет ей — о чем? — о только им двоим известной тайне...
А в глазах бессонных — горе... Так порой, о прошлом вспомнив,
По ночам душа живая, губ не разжимая, стонет...
Ну, могильщик, вновь ты скажешь, кто б ни умер, лишь отпели —
Вмиг забыт он с окончаньем похоронной канители?..
Посмотри — вдова сегодня, подняв голову, случайно
Профиль юноши печальный под чинарой замечает,
С грустью думает: “Он тоже в своем горе безутешен,
И его, наверно, точат, убивают мысли те же...
Сколько в сердце человека скорби, муки и печали,
Как ты терпишь только, сердце, сколько боли ты вмещаешь!..”
Глаз прекрасных взгляд лазурный сострадания исполнен —
И в ответ ей тоже смотрит он — взволнованно, безмолвно...
Что ж, они поймут друг друга... Нет, поверь, старик, — напрасно
Усмехнулся ты, как прежде, на своем стоишь ты — разве
Никому ты не был верен и не знал любви огня ты?
Эти взгляды — лишь участье. Разве ты не слышал клятвы
Той, с которой провожали только что они любимых?..
Есть сердца — умеют помнить, есть душевные глубины...
Ты не знал печали гордой. Ты не брал высокой ноты!
А иначе, как безумный, не смеялся б надо мной ты.
Ну и что с того, что парень сплел из свежих роз венок ей?
Что с того, что шепчет ей он: “Наши души одиноки.
Были прежде мы любимы, но сидим у плит одни мы,
Не пробьются к ним в могилы вздохи и воспоминанья.
Мы же молоды с тобою, хватит песен поминальных,
Стань женой моею, жить мы будем счастливо и прочно,
Все печальное, больное — все останется лишь в прошлом...”
Перестань, старик, смеяться — видишь слезы вдовьи эти? —
Если юноша забылся — слушай, — женщина ответит.
Ты, конечно, полагаешь, что она уступит парню?
Нет — четырежды не прав ты! Разве не ее губами
Клятва здесь произносилась так недавно? На такое
Кто ж способен? Кто смеется, кто так шутит над покойным?..
Слушай! — женщина до смерти и любить и помнить может.
Что же женщина?.. О, Боже!..
Робко голову склоняет. “Я согласна, — тихо шепчет, —
Горе нас соединило, больно думать о прошедшем.
Только будущим живу я... Счастье было, да — погасло...
Все печальное, больное — всё забудем. Я согласна...”
Что ж, могильщик, говори мне все, что хочешь, — не отвечу...
Память... Под могильным камнем остаешься ты навечно...
А у них сегодня — праздник. Спят под крышей под одною.
Дни идут... К своим могилам не приходят эти двое...
И никто уже не сменит роз увядших покрывала, —
Спите, кости всех забытых, — вам и вправду надо мало...
Спите крепко, спите вечно... А цветы — зачем они вам?
Это пышное убранство — для чего оно могилам?..
Не до вас живым, их думы сон ваш не обеспокоят.
В кои веки довелось вам отдохнуть от жизни, в кои...
Да и что вам слезы смертных — не о вас ведь эти слезы…
“Все живут — все умирают” — гаснут все земные звезды, —
Горе тем, еще живущим, кто о смерти забывает:
Серебром расшитый, красный гроб могильщик забивает —
С плачем горестным хоронят тех двоих, о вас забывших...
Забивает гроб могильщик — как вчера и как обычно...
Странной, дикой, горькой мысли улыбаясь, забивает...
Знает, знает он, могильщик, как должно быть, как бывает...
Отдыхайте, отдыхайте от забот и от событий,
Спите крепко, спите вечно, кости всех существ забытых…
Когда вдруг — необъяснимо — мной тоска овладевает,
Вспоминаю вашу участь и могильщика слова я...
1912
Ты, могильщик, утверждаешь: кто б ни умер, лишь отпели —
Вмиг забыт он с окончаньем похоронной канители...
Брось, старик. Молчишь ты мудро, говоришь — намного хуже.
Здесь, у плит могильных, шутки — неуместны, неуклюжи...
Белым снегом на деревьях спят цветов молочных стаи,
И земля — до горизонта — вся расписана цветами —
Месяц роз. Теплом и светом мир пронизан и наполнен.
Полдень. Май. И легким ветром чуть колышется шиповник...
Не вдова ли молодая у могилы, в черной шали?
Как она сейчас прекрасна, в час божественной печали.
Не вчера ли тело друга приняла земля сырая,
И за ним она бросалась, гроб слезами заливая, —
А сегодня о любимом вновь рыдает безутешно,
Плачет днем и плачет ночью — нет покоя, нет надежды...
Вновь приходит и садится у немого возвышенья —
Как печаль ее прекрасна! Красота как совершенна!
Плача, волосы распустит, упадет в слезах горячих, —
Этот плач мне душу ранит, сердцу больно, сердце плачет...
Но — что делать? Чем помочь ей?.. Тс-с... Прислушайся, могильщик...
Слышишь, слышишь стон несчастной — говорит она с погибшим:
“Пусть исчезну, как туман, я, как видение ночное,
Никогда пусть не узнать мне в жизни мира и покоя —
Где бы, как бы ни жила я, — утром, вечером ли, в полночь,
Если я тебя забуду, если я тебя не вспомню!..”
Ты по-прежнему, могильщик, говоришь: едва отпели —
Вмиг забыли с окончаньем похоронной канители?..
Что ж, слезам вдовы не веришь — так пойди, открой ворота —
Но на этот раз хоронит юноша — невесту... Вот он
Рвется к телу дорогому, не отходит, плачет... Боже,
Так — когда-нибудь — еще раз полюбить он разве сможет?!
Он коснулся страшной тайны — заглянул на дно колодца,
Безутешно слезы льются, бедный юноша клянется:
“Нет на свете больше женщин ни красивей, ни добрее!
Никогда мою могилу пусть луч солнца не согреет,
Пусть исчезну, как туман, я, как видение ночное,
Никогда пусть не узнать мне в жизни мира и покоя —
Где б ни жил я, как ни жил бы, — утром, вечером ли, в полночь
Если я тебя забуду, если я тебя не вспомню!..”
Что, могильщик, ты, как прежде, говоришь: всплакнули, спели
И — забыли с окончаньем похоронной канители?..
Но смотри — опять приходит эта женщина — ты помнишь? —
К той могиле, над которой распускается шиповник...
Вновь над камнем замирает и все так же безутешна...
Ворох дивных роз приносит, роз, завянуть не успевших,
Ими крест могильный белый украшает, молодая,
И — сама с цветами блекнет, увядает, увядает...
И тоска в глазах бессонных — так порой душа живая
По ночам, о прошлом вспомнив, плачет, губ не разжимая...
Что ж теперь? Ты снова скажешь, мол, поплакали, попели
И — забыли с окончаньем похоронной канители?..
Где же юноша, тот самый — хоронил позавчера он
Здесь любимую?.. Всё там же — у могилы, под чинарой,
И лицо — желтее воска, и — свечою — тает, тает...
Шепчет ей — о чем? — о только им двоим известной тайне...
А в глазах бессонных — горе... Так порой, о прошлом вспомнив,
По ночам душа живая, губ не разжимая, стонет...
Ну, могильщик, вновь ты скажешь, кто б ни умер, лишь отпели —
Вмиг забыт он с окончаньем похоронной канители?..
Посмотри — вдова сегодня, подняв голову, случайно
Профиль юноши печальный под чинарой замечает,
С грустью думает: “Он тоже в своем горе безутешен,
И его, наверно, точат, убивают мысли те же...
Сколько в сердце человека скорби, муки и печали,
Как ты терпишь только, сердце, сколько боли ты вмещаешь!..”
Глаз прекрасных взгляд лазурный сострадания исполнен —
И в ответ ей тоже смотрит он — взволнованно, безмолвно...
Что ж, они поймут друг друга... Нет, поверь, старик, — напрасно
Усмехнулся ты, как прежде, на своем стоишь ты — разве
Никому ты не был верен и не знал любви огня ты?
Эти взгляды — лишь участье. Разве ты не слышал клятвы
Той, с которой провожали только что они любимых?..
Есть сердца — умеют помнить, есть душевные глубины...
Ты не знал печали гордой. Ты не брал высокой ноты!
А иначе, как безумный, не смеялся б надо мной ты.
Ну и что с того, что парень сплел из свежих роз венок ей?
Что с того, что шепчет ей он: “Наши души одиноки.
Были прежде мы любимы, но сидим у плит одни мы,
Не пробьются к ним в могилы вздохи и воспоминанья.
Мы же молоды с тобою, хватит песен поминальных,
Стань женой моею, жить мы будем счастливо и прочно,
Все печальное, больное — все останется лишь в прошлом...”
Перестань, старик, смеяться — видишь слезы вдовьи эти? —
Если юноша забылся — слушай, — женщина ответит.
Ты, конечно, полагаешь, что она уступит парню?
Нет — четырежды не прав ты! Разве не ее губами
Клятва здесь произносилась так недавно? На такое
Кто ж способен? Кто смеется, кто так шутит над покойным?..
Слушай! — женщина до смерти и любить и помнить может.
Что же женщина?.. О, Боже!..
Робко голову склоняет. “Я согласна, — тихо шепчет, —
Горе нас соединило, больно думать о прошедшем.
Только будущим живу я... Счастье было, да — погасло...
Все печальное, больное — всё забудем. Я согласна...”
Что ж, могильщик, говори мне все, что хочешь, — не отвечу...
Память... Под могильным камнем остаешься ты навечно...
А у них сегодня — праздник. Спят под крышей под одною.
Дни идут... К своим могилам не приходят эти двое...
И никто уже не сменит роз увядших покрывала, —
Спите, кости всех забытых, — вам и вправду надо мало...
Спите крепко, спите вечно... А цветы — зачем они вам?
Это пышное убранство — для чего оно могилам?..
Не до вас живым, их думы сон ваш не обеспокоят.
В кои веки довелось вам отдохнуть от жизни, в кои...
Да и что вам слезы смертных — не о вас ведь эти слезы…
“Все живут — все умирают” — гаснут все земные звезды, —
Горе тем, еще живущим, кто о смерти забывает:
Серебром расшитый, красный гроб могильщик забивает —
С плачем горестным хоронят тех двоих, о вас забывших...
Забивает гроб могильщик — как вчера и как обычно...
Странной, дикой, горькой мысли улыбаясь, забивает...
Знает, знает он, могильщик, как должно быть, как бывает...
Отдыхайте, отдыхайте от забот и от событий,
Спите крепко, спите вечно, кости всех существ забытых…
Когда вдруг — необъяснимо — мной тоска овладевает,
Вспоминаю вашу участь и могильщика слова я...
1912
Вмиг забыт он с окончаньем похоронной канители...
Брось, старик. Молчишь ты мудро, говоришь — намного хуже.
Здесь, у плит могильных, шутки — неуместны, неуклюжи...
Белым снегом на деревьях спят цветов молочных стаи,
И земля — до горизонта — вся расписана цветами —
Месяц роз. Теплом и светом мир пронизан и наполнен.
Полдень. Май. И легким ветром чуть колышется шиповник...
Не вдова ли молодая у могилы, в черной шали?
Как она сейчас прекрасна, в час божественной печали.
Не вчера ли тело друга приняла земля сырая,
И за ним она бросалась, гроб слезами заливая, —
А сегодня о любимом вновь рыдает безутешно,
Плачет днем и плачет ночью — нет покоя, нет надежды...
Вновь приходит и садится у немого возвышенья —
Как печаль ее прекрасна! Красота как совершенна!
Плача, волосы распустит, упадет в слезах горячих, —
Этот плач мне душу ранит, сердцу больно, сердце плачет...
Но — что делать? Чем помочь ей?.. Тс-с... Прислушайся, могильщик...
Слышишь, слышишь стон несчастной — говорит она с погибшим:
“Пусть исчезну, как туман, я, как видение ночное,
Никогда пусть не узнать мне в жизни мира и покоя —
Где бы, как бы ни жила я, — утром, вечером ли, в полночь,
Если я тебя забуду, если я тебя не вспомню!..”
Ты по-прежнему, могильщик, говоришь: едва отпели —
Вмиг забыли с окончаньем похоронной канители?..
Что ж, слезам вдовы не веришь — так пойди, открой ворота —
Но на этот раз хоронит юноша — невесту... Вот он
Рвется к телу дорогому, не отходит, плачет... Боже,
Так — когда-нибудь — еще раз полюбить он разве сможет?!
Он коснулся страшной тайны — заглянул на дно колодца,
Безутешно слезы льются, бедный юноша клянется:
“Нет на свете больше женщин ни красивей, ни добрее!
Никогда мою могилу пусть луч солнца не согреет,
Пусть исчезну, как туман, я, как видение ночное,
Никогда пусть не узнать мне в жизни мира и покоя —
Где б ни жил я, как ни жил бы, — утром, вечером ли, в полночь
Если я тебя забуду, если я тебя не вспомню!..”
Что, могильщик, ты, как прежде, говоришь: всплакнули, спели
И — забыли с окончаньем похоронной канители?..
Но смотри — опять приходит эта женщина — ты помнишь? —
К той могиле, над которой распускается шиповник...
Вновь над камнем замирает и все так же безутешна...
Ворох дивных роз приносит, роз, завянуть не успевших,
Ими крест могильный белый украшает, молодая,
И — сама с цветами блекнет, увядает, увядает...
И тоска в глазах бессонных — так порой душа живая
По ночам, о прошлом вспомнив, плачет, губ не разжимая...
Что ж теперь? Ты снова скажешь, мол, поплакали, попели
И — забыли с окончаньем похоронной канители?..
Где же юноша, тот самый — хоронил позавчера он
Здесь любимую?.. Всё там же — у могилы, под чинарой,
И лицо — желтее воска, и — свечою — тает, тает...
Шепчет ей — о чем? — о только им двоим известной тайне...
А в глазах бессонных — горе... Так порой, о прошлом вспомнив,
По ночам душа живая, губ не разжимая, стонет...
Ну, могильщик, вновь ты скажешь, кто б ни умер, лишь отпели —
Вмиг забыт он с окончаньем похоронной канители?..
Посмотри — вдова сегодня, подняв голову, случайно
Профиль юноши печальный под чинарой замечает,
С грустью думает: “Он тоже в своем горе безутешен,
И его, наверно, точат, убивают мысли те же...
Сколько в сердце человека скорби, муки и печали,
Как ты терпишь только, сердце, сколько боли ты вмещаешь!..”
Глаз прекрасных взгляд лазурный сострадания исполнен —
И в ответ ей тоже смотрит он — взволнованно, безмолвно...
Что ж, они поймут друг друга... Нет, поверь, старик, — напрасно
Усмехнулся ты, как прежде, на своем стоишь ты — разве
Никому ты не был верен и не знал любви огня ты?
Эти взгляды — лишь участье. Разве ты не слышал клятвы
Той, с которой провожали только что они любимых?..
Есть сердца — умеют помнить, есть душевные глубины...
Ты не знал печали гордой. Ты не брал высокой ноты!
А иначе, как безумный, не смеялся б надо мной ты.
Ну и что с того, что парень сплел из свежих роз венок ей?
Что с того, что шепчет ей он: “Наши души одиноки.
Были прежде мы любимы, но сидим у плит одни мы,
Не пробьются к ним в могилы вздохи и воспоминанья.
Мы же молоды с тобою, хватит песен поминальных,
Стань женой моею, жить мы будем счастливо и прочно,
Все печальное, больное — все останется лишь в прошлом...”
Перестань, старик, смеяться — видишь слезы вдовьи эти? —
Если юноша забылся — слушай, — женщина ответит.
Ты, конечно, полагаешь, что она уступит парню?
Нет — четырежды не прав ты! Разве не ее губами
Клятва здесь произносилась так недавно? На такое
Кто ж способен? Кто смеется, кто так шутит над покойным?..
Слушай! — женщина до смерти и любить и помнить может.
Что же женщина?.. О, Боже!..
Робко голову склоняет. “Я согласна, — тихо шепчет, —
Горе нас соединило, больно думать о прошедшем.
Только будущим живу я... Счастье было, да — погасло...
Все печальное, больное — всё забудем. Я согласна...”
Что ж, могильщик, говори мне все, что хочешь, — не отвечу...
Память... Под могильным камнем остаешься ты навечно...
А у них сегодня — праздник. Спят под крышей под одною.
Дни идут... К своим могилам не приходят эти двое...
И никто уже не сменит роз увядших покрывала, —
Спите, кости всех забытых, — вам и вправду надо мало...
Спите крепко, спите вечно... А цветы — зачем они вам?
Это пышное убранство — для чего оно могилам?..
Не до вас живым, их думы сон ваш не обеспокоят.
В кои веки довелось вам отдохнуть от жизни, в кои...
Да и что вам слезы смертных — не о вас ведь эти слезы…
“Все живут — все умирают” — гаснут все земные звезды, —
Горе тем, еще живущим, кто о смерти забывает:
Серебром расшитый, красный гроб могильщик забивает —
С плачем горестным хоронят тех двоих, о вас забывших...
Забивает гроб могильщик — как вчера и как обычно...
Странной, дикой, горькой мысли улыбаясь, забивает...
Знает, знает он, могильщик, как должно быть, как бывает...
Отдыхайте, отдыхайте от забот и от событий,
Спите крепко, спите вечно, кости всех существ забытых…
Когда вдруг — необъяснимо — мной тоска овладевает,
Вспоминаю вашу участь и могильщика слова я...
1912
>>497945
Ну еб же твою мать. Как можно писать такие механические стихи? Ощущение такое, будто Бродскому просто нравилось складывать созвучные слова.
Ну еб же твою мать. Как можно писать такие механические стихи? Ощущение такое, будто Бродскому просто нравилось складывать созвучные слова.
>>517913
какая погода в тбилиси? потеплело?
какая погода в тбилиси? потеплело?
122 Кб, 953x1288>>517949
Г.А.Шенгели "Техника стиха", Е.Г.Эткинд "Разговор о стихах". Для затравки (или наоборот, на закуску) можно прочитать Маяковского "Как делать стихи?", но не принимать её слишком всерьёз.
Г.А.Шенгели "Техника стиха", Е.Г.Эткинд "Разговор о стихах". Для затравки (или наоборот, на закуску) можно прочитать Маяковского "Как делать стихи?", но не принимать её слишком всерьёз.
Георгий Шенгели
КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС
Норд-ост ревет и бьет о дом пустой.
Слепая тьма ведет меня в трущобы,
Где каменные обмерзают гробы.
Но – поворот, и вот над чернотой
Стеклянный куб, сияньем налитой,
Тень от штыка втыкается в сугробы,
И часовых полночные ознобы
Вдруг застывают в ледяное "стой!".
И пуговица путается туго
Под пальцами, и вырывает вьюга
Измятые мандаты, а латыш
Глядит в глаза и ничему не верит:
Он знает всё, чего и нет… Вдоль крыш
Лязг проводов верстою время мерит.
САМОСУД
Он ползает. Растоптанной губой
Он ловит жизнь по сапогам суровым.
И голос рваный выпадает ревом,
Захлебываясь кровью и мольбой.
А солнце золотит глаза коровам,
Жующим жвачку. Воздух – голубой.
А мужики – работают, и вой
Скользит по лицам их железнобровым.
Могила вырыта. Удар сплеча,
И конокрад слетает, вереща,
И снова заработали лопаты.
Перехватила глина взгляд и крик,
С травой сровнялась. Но бугор горбатый
Рывком последним выперло на миг.
СВОЯ НУЖДА
На фронте бред. В бригадах по сто сабель.
Мороз. Патронов мало. Фуража
И хлеба нет. Противник жмет. Дрожа,
О пополнениях взывает кабель.
Здесь тоже бред. О смертных рангах табель:
Сыпняк, брюшняк, возвратный. Смрад и ржа.
Шалеют доктора и сторожа,
И мертвецы – за штабелями штабель.
А фельдшера – лишь выйдет – у ворот
Уже три дня бабенка стережет,
И на лице – решимость, тупость, мука:
"Да ты ж пойми! По-доброму прошу!
Ведь мужа моего отбила, сука!
Сыпнячную продай, товарищ, вшу".
*
Дом на Верхне-Митридатской;
В черной арке черный вход,
Точно "дверь пещеры адской";
Кто там жил и кто живет?
Неуклонно окна слепы,
Тусклым глянцем залиты,
И огромных комнат склепы
Полны гулкой пустоты.
Рядом – кроткие домишки,
С солнцем дружные дворы,
Где священствуют мальчишки
В строгих таинствах игры.
Жизнь кругом. Соленый ветер;
Даль, лазурней женских слез;
Джефф – известный кошкам сеттер –
В тумбу тычет сочный нос.
Но иду проулком длинным,
А за мною, не дыша,
Веет холодом заспинным
Дома страшного душа.
КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС
Норд-ост ревет и бьет о дом пустой.
Слепая тьма ведет меня в трущобы,
Где каменные обмерзают гробы.
Но – поворот, и вот над чернотой
Стеклянный куб, сияньем налитой,
Тень от штыка втыкается в сугробы,
И часовых полночные ознобы
Вдруг застывают в ледяное "стой!".
И пуговица путается туго
Под пальцами, и вырывает вьюга
Измятые мандаты, а латыш
Глядит в глаза и ничему не верит:
Он знает всё, чего и нет… Вдоль крыш
Лязг проводов верстою время мерит.
САМОСУД
Он ползает. Растоптанной губой
Он ловит жизнь по сапогам суровым.
И голос рваный выпадает ревом,
Захлебываясь кровью и мольбой.
А солнце золотит глаза коровам,
Жующим жвачку. Воздух – голубой.
А мужики – работают, и вой
Скользит по лицам их железнобровым.
Могила вырыта. Удар сплеча,
И конокрад слетает, вереща,
И снова заработали лопаты.
Перехватила глина взгляд и крик,
С травой сровнялась. Но бугор горбатый
Рывком последним выперло на миг.
СВОЯ НУЖДА
На фронте бред. В бригадах по сто сабель.
Мороз. Патронов мало. Фуража
И хлеба нет. Противник жмет. Дрожа,
О пополнениях взывает кабель.
Здесь тоже бред. О смертных рангах табель:
Сыпняк, брюшняк, возвратный. Смрад и ржа.
Шалеют доктора и сторожа,
И мертвецы – за штабелями штабель.
А фельдшера – лишь выйдет – у ворот
Уже три дня бабенка стережет,
И на лице – решимость, тупость, мука:
"Да ты ж пойми! По-доброму прошу!
Ведь мужа моего отбила, сука!
Сыпнячную продай, товарищ, вшу".
*
Дом на Верхне-Митридатской;
В черной арке черный вход,
Точно "дверь пещеры адской";
Кто там жил и кто живет?
Неуклонно окна слепы,
Тусклым глянцем залиты,
И огромных комнат склепы
Полны гулкой пустоты.
Рядом – кроткие домишки,
С солнцем дружные дворы,
Где священствуют мальчишки
В строгих таинствах игры.
Жизнь кругом. Соленый ветер;
Даль, лазурней женских слез;
Джефф – известный кошкам сеттер –
В тумбу тычет сочный нос.
Но иду проулком длинным,
А за мною, не дыша,
Веет холодом заспинным
Дома страшного душа.
Георгий Шенгели
КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС
Норд-ост ревет и бьет о дом пустой.
Слепая тьма ведет меня в трущобы,
Где каменные обмерзают гробы.
Но – поворот, и вот над чернотой
Стеклянный куб, сияньем налитой,
Тень от штыка втыкается в сугробы,
И часовых полночные ознобы
Вдруг застывают в ледяное "стой!".
И пуговица путается туго
Под пальцами, и вырывает вьюга
Измятые мандаты, а латыш
Глядит в глаза и ничему не верит:
Он знает всё, чего и нет… Вдоль крыш
Лязг проводов верстою время мерит.
САМОСУД
Он ползает. Растоптанной губой
Он ловит жизнь по сапогам суровым.
И голос рваный выпадает ревом,
Захлебываясь кровью и мольбой.
А солнце золотит глаза коровам,
Жующим жвачку. Воздух – голубой.
А мужики – работают, и вой
Скользит по лицам их железнобровым.
Могила вырыта. Удар сплеча,
И конокрад слетает, вереща,
И снова заработали лопаты.
Перехватила глина взгляд и крик,
С травой сровнялась. Но бугор горбатый
Рывком последним выперло на миг.
СВОЯ НУЖДА
На фронте бред. В бригадах по сто сабель.
Мороз. Патронов мало. Фуража
И хлеба нет. Противник жмет. Дрожа,
О пополнениях взывает кабель.
Здесь тоже бред. О смертных рангах табель:
Сыпняк, брюшняк, возвратный. Смрад и ржа.
Шалеют доктора и сторожа,
И мертвецы – за штабелями штабель.
А фельдшера – лишь выйдет – у ворот
Уже три дня бабенка стережет,
И на лице – решимость, тупость, мука:
"Да ты ж пойми! По-доброму прошу!
Ведь мужа моего отбила, сука!
Сыпнячную продай, товарищ, вшу".
*
Дом на Верхне-Митридатской;
В черной арке черный вход,
Точно "дверь пещеры адской";
Кто там жил и кто живет?
Неуклонно окна слепы,
Тусклым глянцем залиты,
И огромных комнат склепы
Полны гулкой пустоты.
Рядом – кроткие домишки,
С солнцем дружные дворы,
Где священствуют мальчишки
В строгих таинствах игры.
Жизнь кругом. Соленый ветер;
Даль, лазурней женских слез;
Джефф – известный кошкам сеттер –
В тумбу тычет сочный нос.
Но иду проулком длинным,
А за мною, не дыша,
Веет холодом заспинным
Дома страшного душа.
КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС
Норд-ост ревет и бьет о дом пустой.
Слепая тьма ведет меня в трущобы,
Где каменные обмерзают гробы.
Но – поворот, и вот над чернотой
Стеклянный куб, сияньем налитой,
Тень от штыка втыкается в сугробы,
И часовых полночные ознобы
Вдруг застывают в ледяное "стой!".
И пуговица путается туго
Под пальцами, и вырывает вьюга
Измятые мандаты, а латыш
Глядит в глаза и ничему не верит:
Он знает всё, чего и нет… Вдоль крыш
Лязг проводов верстою время мерит.
САМОСУД
Он ползает. Растоптанной губой
Он ловит жизнь по сапогам суровым.
И голос рваный выпадает ревом,
Захлебываясь кровью и мольбой.
А солнце золотит глаза коровам,
Жующим жвачку. Воздух – голубой.
А мужики – работают, и вой
Скользит по лицам их железнобровым.
Могила вырыта. Удар сплеча,
И конокрад слетает, вереща,
И снова заработали лопаты.
Перехватила глина взгляд и крик,
С травой сровнялась. Но бугор горбатый
Рывком последним выперло на миг.
СВОЯ НУЖДА
На фронте бред. В бригадах по сто сабель.
Мороз. Патронов мало. Фуража
И хлеба нет. Противник жмет. Дрожа,
О пополнениях взывает кабель.
Здесь тоже бред. О смертных рангах табель:
Сыпняк, брюшняк, возвратный. Смрад и ржа.
Шалеют доктора и сторожа,
И мертвецы – за штабелями штабель.
А фельдшера – лишь выйдет – у ворот
Уже три дня бабенка стережет,
И на лице – решимость, тупость, мука:
"Да ты ж пойми! По-доброму прошу!
Ведь мужа моего отбила, сука!
Сыпнячную продай, товарищ, вшу".
*
Дом на Верхне-Митридатской;
В черной арке черный вход,
Точно "дверь пещеры адской";
Кто там жил и кто живет?
Неуклонно окна слепы,
Тусклым глянцем залиты,
И огромных комнат склепы
Полны гулкой пустоты.
Рядом – кроткие домишки,
С солнцем дружные дворы,
Где священствуют мальчишки
В строгих таинствах игры.
Жизнь кругом. Соленый ветер;
Даль, лазурней женских слез;
Джефф – известный кошкам сеттер –
В тумбу тычет сочный нос.
Но иду проулком длинным,
А за мною, не дыша,
Веет холодом заспинным
Дома страшного душа.
>>517986
Ну, я читал ту статью Маяковского, в котором он нападал на Шенгели (и весьма заслуженно). Что с того? Шенгели — довольно посредственный поэт, что мы и наблюдаем в приведенных (тобою) стихах.
Ну, я читал ту статью Маяковского, в котором он нападал на Шенгели (и весьма заслуженно). Что с того? Шенгели — довольно посредственный поэт, что мы и наблюдаем в приведенных (тобою) стихах.
>>518024
Спасибо, ознакомился. Что могу сказать: вполне приличный и доступный учебник, но не более. Ничего интересного там для искушенного читателя нет. Приведенная тобою глава о звуковом строе поэзии нисколько не вскрывает этой глубокой темы в существе поэзии: ведь поэт — это слуга двух господ, смысла и музыки, и что на их напряженном стыке и рождаются настоящие стихи.
Спасибо, ознакомился. Что могу сказать: вполне приличный и доступный учебник, но не более. Ничего интересного там для искушенного читателя нет. Приведенная тобою глава о звуковом строе поэзии нисколько не вскрывает этой глубокой темы в существе поэзии: ведь поэт — это слуга двух господ, смысла и музыки, и что на их напряженном стыке и рождаются настоящие стихи.
Гаспаров и хрестоматия Холщевникова норм как учебники поэзии.
В развездке
Поворачивали дула
В синем холоде штыков,
И звезда на нас взглянула
Из-за дымных облаков.
Наши кони шли понуро,
Слабо чуя повода.
Я сказал ему:- Меркурий
Называется звезда.
Перед боем больно тускло
Свет свой синий звезды льют...
И спросил он:
- А по-русски
Как Меркурия зовут?
Он сурово ждал ответа;
И ушла за облака
Иностранная планета,
Испугалась мужика.
Тихо, тихо...
Редко, редко
Донесется скрип телег.
Мы с утра ушли в разведку,
Степь и травы - наш ночлег.
Тихо, тихо...
Мелко, мелко
Полночь брызнула свинцом,-
Мы попали в перестрелку,
Мы отсюда не уйдем.
Я сказал ему чуть слышно:
- Нам не выдержать огня.
Поворачивай-ка дышло,
Поворачивай коня.
Как мы шли в ночную сырость,
Как бежали мы сквозь тьму -
Мы не скажем командиру,
Не расскажем никому.
Он взглянул из-под папахи,
Он ответил:
- Наплевать!
Мы не зайцы, чтобы в страхе
От охотника бежать.
Как я встану перед миром,
Как он взглянет на меня,
Как скажу я командиру,
Что бежал из-под огня?
Лучше я, ночной порою
Погибая на седле,
Буду счастлив под землею,
Чем несчастен на земле.
Полночь пулями стучала,
Смерть в полуночи брела,
Пуля в лоб ему попала,
Пуля в грудь мою вошла.
Ночь звенела стременами,
Волочились повода,
И Меркурий плыл над нами,
Иностранная звезда.
В развездке
Поворачивали дула
В синем холоде штыков,
И звезда на нас взглянула
Из-за дымных облаков.
Наши кони шли понуро,
Слабо чуя повода.
Я сказал ему:- Меркурий
Называется звезда.
Перед боем больно тускло
Свет свой синий звезды льют...
И спросил он:
- А по-русски
Как Меркурия зовут?
Он сурово ждал ответа;
И ушла за облака
Иностранная планета,
Испугалась мужика.
Тихо, тихо...
Редко, редко
Донесется скрип телег.
Мы с утра ушли в разведку,
Степь и травы - наш ночлег.
Тихо, тихо...
Мелко, мелко
Полночь брызнула свинцом,-
Мы попали в перестрелку,
Мы отсюда не уйдем.
Я сказал ему чуть слышно:
- Нам не выдержать огня.
Поворачивай-ка дышло,
Поворачивай коня.
Как мы шли в ночную сырость,
Как бежали мы сквозь тьму -
Мы не скажем командиру,
Не расскажем никому.
Он взглянул из-под папахи,
Он ответил:
- Наплевать!
Мы не зайцы, чтобы в страхе
От охотника бежать.
Как я встану перед миром,
Как он взглянет на меня,
Как скажу я командиру,
Что бежал из-под огня?
Лучше я, ночной порою
Погибая на седле,
Буду счастлив под землею,
Чем несчастен на земле.
Полночь пулями стучала,
Смерть в полуночи брела,
Пуля в лоб ему попала,
Пуля в грудь мою вошла.
Ночь звенела стременами,
Волочились повода,
И Меркурий плыл над нами,
Иностранная звезда.
Гаспаров и хрестоматия Холщевникова норм как учебники поэзии.
В развездке
Поворачивали дула
В синем холоде штыков,
И звезда на нас взглянула
Из-за дымных облаков.
Наши кони шли понуро,
Слабо чуя повода.
Я сказал ему:- Меркурий
Называется звезда.
Перед боем больно тускло
Свет свой синий звезды льют...
И спросил он:
- А по-русски
Как Меркурия зовут?
Он сурово ждал ответа;
И ушла за облака
Иностранная планета,
Испугалась мужика.
Тихо, тихо...
Редко, редко
Донесется скрип телег.
Мы с утра ушли в разведку,
Степь и травы - наш ночлег.
Тихо, тихо...
Мелко, мелко
Полночь брызнула свинцом,-
Мы попали в перестрелку,
Мы отсюда не уйдем.
Я сказал ему чуть слышно:
- Нам не выдержать огня.
Поворачивай-ка дышло,
Поворачивай коня.
Как мы шли в ночную сырость,
Как бежали мы сквозь тьму -
Мы не скажем командиру,
Не расскажем никому.
Он взглянул из-под папахи,
Он ответил:
- Наплевать!
Мы не зайцы, чтобы в страхе
От охотника бежать.
Как я встану перед миром,
Как он взглянет на меня,
Как скажу я командиру,
Что бежал из-под огня?
Лучше я, ночной порою
Погибая на седле,
Буду счастлив под землею,
Чем несчастен на земле.
Полночь пулями стучала,
Смерть в полуночи брела,
Пуля в лоб ему попала,
Пуля в грудь мою вошла.
Ночь звенела стременами,
Волочились повода,
И Меркурий плыл над нами,
Иностранная звезда.
В развездке
Поворачивали дула
В синем холоде штыков,
И звезда на нас взглянула
Из-за дымных облаков.
Наши кони шли понуро,
Слабо чуя повода.
Я сказал ему:- Меркурий
Называется звезда.
Перед боем больно тускло
Свет свой синий звезды льют...
И спросил он:
- А по-русски
Как Меркурия зовут?
Он сурово ждал ответа;
И ушла за облака
Иностранная планета,
Испугалась мужика.
Тихо, тихо...
Редко, редко
Донесется скрип телег.
Мы с утра ушли в разведку,
Степь и травы - наш ночлег.
Тихо, тихо...
Мелко, мелко
Полночь брызнула свинцом,-
Мы попали в перестрелку,
Мы отсюда не уйдем.
Я сказал ему чуть слышно:
- Нам не выдержать огня.
Поворачивай-ка дышло,
Поворачивай коня.
Как мы шли в ночную сырость,
Как бежали мы сквозь тьму -
Мы не скажем командиру,
Не расскажем никому.
Он взглянул из-под папахи,
Он ответил:
- Наплевать!
Мы не зайцы, чтобы в страхе
От охотника бежать.
Как я встану перед миром,
Как он взглянет на меня,
Как скажу я командиру,
Что бежал из-под огня?
Лучше я, ночной порою
Погибая на седле,
Буду счастлив под землею,
Чем несчастен на земле.
Полночь пулями стучала,
Смерть в полуночи брела,
Пуля в лоб ему попала,
Пуля в грудь мою вошла.
Ночь звенела стременами,
Волочились повода,
И Меркурий плыл над нами,
Иностранная звезда.
>>518064
Немножко попахивает гаденькой идеологией милитаризма. Но подкупает простота слога. Вообще у меня какая-то тоска по максимально простой, примитивистской поэзии, что-то в духе первых строчек поэмы "Двенадцать".
Немножко попахивает гаденькой идеологией милитаризма. Но подкупает простота слога. Вообще у меня какая-то тоска по максимально простой, примитивистской поэзии, что-то в духе первых строчек поэмы "Двенадцать".
>>518077
ты шутишь ?
до конца прочитал ?
- Нам не выдержать огня.
Поворачивай-ка дышло,
Поворачивай коня.
Как мы шли в ночную сырость,
Как бежали мы сквозь тьму -
Мы не скажем командиру,
Не расскажем никому.
Он взглянул из-под папахи,
Он ответил:
- Наплевать!
Мы не зайцы, чтобы в страхе
От охотника бежать.
> попахивает гаденькой идеологией милитаризма
ты шутишь ?
до конца прочитал ?
>Я сказал ему чуть слышно:
- Нам не выдержать огня.
Поворачивай-ка дышло,
Поворачивай коня.
Как мы шли в ночную сырость,
Как бежали мы сквозь тьму -
Мы не скажем командиру,
Не расскажем никому.
Он взглянул из-под папахи,
Он ответил:
- Наплевать!
Мы не зайцы, чтобы в страхе
От охотника бежать.
Под Новый Год я выбрал дом,
Чтоб умереть без слез.
И дверь, окованную льдом,
Приотворил мороз.
И в дом ворвался белый пар,
И пробежал к стене,
Улегся тихо возле нар
И лижет ноги мне.
Косматый пудель, адский дух,
Его коварен цвет,
Он бел, как лебединый пух,
Как новогодний дед.
В подсвечнике из кирпича,
У ночи на краю,
В углу оплывшая свеча
Качала тень мою.
И всем казалось - я живой,
Я буду есть и пить,
Я так качаю головой,
Как будто силюсь жить.
Сказали утром, наконец,
Мой мерзлый хлеб деля:
А может, он такой мертвец,
Что не возьмет земля?
Вбивают в камни аммонал,
Могилу рыть пора,
И содрогается запал
Бикфордова шнура.
И без одежды, без белья,
Костлявый и нагой,
Ложусь в могилу эту я -
Поскольку нет другой.
Не горсть земли, а град камней
Летит в мое лицо.
Больных ночей, тревожных дней
Разорвано кольцо.
Под Новый Год я выбрал дом,
Чтоб умереть без слез.
И дверь, окованную льдом,
Приотворил мороз.
Чтоб умереть без слез.
И дверь, окованную льдом,
Приотворил мороз.
И в дом ворвался белый пар,
И пробежал к стене,
Улегся тихо возле нар
И лижет ноги мне.
Косматый пудель, адский дух,
Его коварен цвет,
Он бел, как лебединый пух,
Как новогодний дед.
В подсвечнике из кирпича,
У ночи на краю,
В углу оплывшая свеча
Качала тень мою.
И всем казалось - я живой,
Я буду есть и пить,
Я так качаю головой,
Как будто силюсь жить.
Сказали утром, наконец,
Мой мерзлый хлеб деля:
А может, он такой мертвец,
Что не возьмет земля?
Вбивают в камни аммонал,
Могилу рыть пора,
И содрогается запал
Бикфордова шнура.
И без одежды, без белья,
Костлявый и нагой,
Ложусь в могилу эту я -
Поскольку нет другой.
Не горсть земли, а град камней
Летит в мое лицо.
Больных ночей, тревожных дней
Разорвано кольцо.
Под Новый Год я выбрал дом,
Чтоб умереть без слез.
И дверь, окованную льдом,
Приотворил мороз.
Под Новый Год я выбрал дом,
Чтоб умереть без слез.
И дверь, окованную льдом,
Приотворил мороз.
И в дом ворвался белый пар,
И пробежал к стене,
Улегся тихо возле нар
И лижет ноги мне.
Косматый пудель, адский дух,
Его коварен цвет,
Он бел, как лебединый пух,
Как новогодний дед.
В подсвечнике из кирпича,
У ночи на краю,
В углу оплывшая свеча
Качала тень мою.
И всем казалось - я живой,
Я буду есть и пить,
Я так качаю головой,
Как будто силюсь жить.
Сказали утром, наконец,
Мой мерзлый хлеб деля:
А может, он такой мертвец,
Что не возьмет земля?
Вбивают в камни аммонал,
Могилу рыть пора,
И содрогается запал
Бикфордова шнура.
И без одежды, без белья,
Костлявый и нагой,
Ложусь в могилу эту я -
Поскольку нет другой.
Не горсть земли, а град камней
Летит в мое лицо.
Больных ночей, тревожных дней
Разорвано кольцо.
Под Новый Год я выбрал дом,
Чтоб умереть без слез.
И дверь, окованную льдом,
Приотворил мороз.
Чтоб умереть без слез.
И дверь, окованную льдом,
Приотворил мороз.
И в дом ворвался белый пар,
И пробежал к стене,
Улегся тихо возле нар
И лижет ноги мне.
Косматый пудель, адский дух,
Его коварен цвет,
Он бел, как лебединый пух,
Как новогодний дед.
В подсвечнике из кирпича,
У ночи на краю,
В углу оплывшая свеча
Качала тень мою.
И всем казалось - я живой,
Я буду есть и пить,
Я так качаю головой,
Как будто силюсь жить.
Сказали утром, наконец,
Мой мерзлый хлеб деля:
А может, он такой мертвец,
Что не возьмет земля?
Вбивают в камни аммонал,
Могилу рыть пора,
И содрогается запал
Бикфордова шнура.
И без одежды, без белья,
Костлявый и нагой,
Ложусь в могилу эту я -
Поскольку нет другой.
Не горсть земли, а град камней
Летит в мое лицо.
Больных ночей, тревожных дней
Разорвано кольцо.
Под Новый Год я выбрал дом,
Чтоб умереть без слез.
И дверь, окованную льдом,
Приотворил мороз.
>>518080
У меня сложилось ощущение, что лирический герой втайне завидует мужику, который хочет умереть "за честь и командиров".
У меня сложилось ощущение, что лирический герой втайне завидует мужику, который хочет умереть "за честь и командиров".
>>518081
Так и знал, что Шаламов.
Так и знал, что Шаламов.
>>518083
лирический герой с товарищем едут ночью по степи и встречают врагов, герой хочет свалить незаметно, но его товарищ говорит, что это недостойно и нужно биться
лирический герой с товарищем едут ночью по степи и встречают врагов, герой хочет свалить незаметно, но его товарищ говорит, что это недостойно и нужно биться
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать;
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею,-
вот-вот сейчас пальнет в меня!-
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но, сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг!
в Россию поплывет кровать;
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею,-
вот-вот сейчас пальнет в меня!-
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но, сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг!
>>518086
Что и есть милитаристская пропаганда.
Что и есть милитаристская пропаганда.
>>518089
Кек.
Сначала подумал, что это Бунин, но как-то хило для него.
Так-с, займусь-ка я своим любимым делом.
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать; ("Россию" — неудачное слово, слишком громкое, что ли, для такого "камерного" начала, да и вообще поначалу непонятно, зачем он "едет на кровати в Россию").
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать. (приличные строчки, ничего не скажешь).
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат. (Ну, приехали, пошла набоковщина. Почему дуло "пристальное"? Неудачная метафора, на мой взгляд).
Закрыв руками грудь и шею,- (Как баба).
вот-вот сейчас пальнет в меня!- (Да мы это еще из предыдущей строфы поняли, блять!).
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья (Звучит неумело в паре с первой строчкой. Почти полный паралеллизм с натянутыми определениями).
я снова чувствую покров. ("Покров").
Но, сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так: (Ай, не пизди).
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг! (Ну, такое ощущение, что тебе в этот овраг хотелось бы только потому, что там черемуха).
Кек.
Сначала подумал, что это Бунин, но как-то хило для него.
Так-с, займусь-ка я своим любимым делом.
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать; ("Россию" — неудачное слово, слишком громкое, что ли, для такого "камерного" начала, да и вообще поначалу непонятно, зачем он "едет на кровати в Россию").
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать. (приличные строчки, ничего не скажешь).
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат. (Ну, приехали, пошла набоковщина. Почему дуло "пристальное"? Неудачная метафора, на мой взгляд).
Закрыв руками грудь и шею,- (Как баба).
вот-вот сейчас пальнет в меня!- (Да мы это еще из предыдущей строфы поняли, блять!).
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья (Звучит неумело в паре с первой строчкой. Почти полный паралеллизм с натянутыми определениями).
я снова чувствую покров. ("Покров").
Но, сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так: (Ай, не пизди).
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг! (Ну, такое ощущение, что тебе в этот овраг хотелось бы только потому, что там черемуха).
>>518089
Кек.
Сначала подумал, что это Бунин, но как-то хило для него.
Так-с, займусь-ка я своим любимым делом.
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать; ("Россию" — неудачное слово, слишком громкое, что ли, для такого "камерного" начала, да и вообще поначалу непонятно, зачем он "едет на кровати в Россию").
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать. (приличные строчки, ничего не скажешь).
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат. (Ну, приехали, пошла набоковщина. Почему дуло "пристальное"? Неудачная метафора, на мой взгляд).
Закрыв руками грудь и шею,- (Как баба).
вот-вот сейчас пальнет в меня!- (Да мы это еще из предыдущей строфы поняли, блять!).
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья (Звучит неумело в паре с первой строчкой. Почти полный паралеллизм с натянутыми определениями).
я снова чувствую покров. ("Покров").
Но, сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так: (Ай, не пизди).
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг! (Ну, такое ощущение, что тебе в этот овраг хотелось бы только потому, что там черемуха).
Кек.
Сначала подумал, что это Бунин, но как-то хило для него.
Так-с, займусь-ка я своим любимым делом.
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать; ("Россию" — неудачное слово, слишком громкое, что ли, для такого "камерного" начала, да и вообще поначалу непонятно, зачем он "едет на кровати в Россию").
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать. (приличные строчки, ничего не скажешь).
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат. (Ну, приехали, пошла набоковщина. Почему дуло "пристальное"? Неудачная метафора, на мой взгляд).
Закрыв руками грудь и шею,- (Как баба).
вот-вот сейчас пальнет в меня!- (Да мы это еще из предыдущей строфы поняли, блять!).
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья (Звучит неумело в паре с первой строчкой. Почти полный паралеллизм с натянутыми определениями).
я снова чувствую покров. ("Покров").
Но, сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так: (Ай, не пизди).
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг! (Ну, такое ощущение, что тебе в этот овраг хотелось бы только потому, что там черемуха).
Ваши тела — их сожжет ли костёр или время гниеньем
Их уничтожит — уже не узнают страданий, поверьте!
Души одни не умрут; но вечно, оставив обитель
Прежнюю, в новых домах жить будут, приняты снова.
…
Так: изменяется всё, но не гибнет ничто и, блуждая,
Входит туда и сюда; тела занимает любые
Дух; из животных он тел переходит в людские, из наших
Снова в животных, а сам — во веки веков не исчезнет.
Словно податливый воск, что в новые лепится формы,
Не пребывает одним, не имеет единого вида,
Но остаётся собой, — так точно душа, оставаясь
Тою же, — так я учу, — переходит в различные плоти.
Их уничтожит — уже не узнают страданий, поверьте!
Души одни не умрут; но вечно, оставив обитель
Прежнюю, в новых домах жить будут, приняты снова.
…
Так: изменяется всё, но не гибнет ничто и, блуждая,
Входит туда и сюда; тела занимает любые
Дух; из животных он тел переходит в людские, из наших
Снова в животных, а сам — во веки веков не исчезнет.
Словно податливый воск, что в новые лепится формы,
Не пребывает одним, не имеет единого вида,
Но остаётся собой, — так точно душа, оставаясь
Тою же, — так я учу, — переходит в различные плоти.
Николай Заболоцкий
КАК МЫШИ С КОТОМ ВОЕВАЛИ
Жил-был кот,
Ростом он был с комод,
Усищи - с аршин,
Глазищи - с кувшин,
Хвост трубой,
Сам рябой.
Ай да кот!
Пришел тот кот
К нам в огород,
Залез кот на лукошко,
С лукошка прыгнул в окошко,
Углы в кухне обнюхал,
Хвостом по полу постукал.
- Эге, - говорит, - пахнет мышами!
Поживу-ка я с недельку с вами!
Испугались в подполье мыши -
От страха чуть дышат.
- Братцы, - говорят, - что же это такое?
Не будет теперь нам покоя.
Не пролезть нам теперь к пирогу,
Не пробраться теперь к творогу,
Не отведать теперь нам каши,
Пропали головушки наши!
А котище лежит на печке,
Глазищи горят как свечки.
Лапками брюхо поглаживает,
На кошачьем языке приговаривает:
- Здешние, - говорит, - мышата
Вкуснее, - говорит, - шоколада,
Поймать бы их мне штук двести -
Так бы и съел всех вместе!
А мыши в мышиной норке
Доели последние корки,
Построились в два ряда
И пошли войной на кота.
Впереди генерал Культяпка,
На Культяпке - железная шляпка,
За Культяпкой - серый Тушканчик,
Барабанит Тушканчик в барабанчик,
За Тушканчиком - целый отряд,
Сто пятнадцать мышиных солдат.
Бум! Бум! Бум! Бум!
Что за гром? Что за шум?
Берегись, усатый кот,
Видишь - армия идет,
Видишь - армия идет,
Громко песенку поет.
Вот Культяпка боевой
Показался в кладовой.
Барабанчики гремят,
Громко пушечки палят,
Громко пушечки палят,
Только ядрышки летят!
Прибежали на кухню мыши,
Смотрят - а кот не дышит,
Глаза у кота закатились,
Уши у кота опустились,
Что случилось с котом?
Собрались мыши кругом,-
Глядят на кота, глазеют,
А тронуть кота не смеют.
Но Культяпка был не трус -
Потянул кота за ус, -
Лежит котище - не шелохнется,
С боку на бок не повернется.
Окочурился, разбойник, окочурился,
Накатил на кота карачун, карачун!
Тут пошло у мышей веселье,
Закружились они каруселью,
Забрались котищу на брюхо,
Барабанят ему прямо в ухо,
Все танцуют, скачут, хохочут...
А котище-то как подскочит,
Да как цапнет Культяпку зубами -
И пошел воевать с мышами!
Вот какой он был, котище, хитрый!
Вот какой он был, котище, умный!
Всех мышей он обманул,
Всех он крыс переловил.
Не лазайте, мыши, по полочкам,
Не воруйте, крысы, сухарики,
Не скребитесь под полом, под лестницей,
Не мешайте Никитушке спать-почивать!
КАК МЫШИ С КОТОМ ВОЕВАЛИ
Жил-был кот,
Ростом он был с комод,
Усищи - с аршин,
Глазищи - с кувшин,
Хвост трубой,
Сам рябой.
Ай да кот!
Пришел тот кот
К нам в огород,
Залез кот на лукошко,
С лукошка прыгнул в окошко,
Углы в кухне обнюхал,
Хвостом по полу постукал.
- Эге, - говорит, - пахнет мышами!
Поживу-ка я с недельку с вами!
Испугались в подполье мыши -
От страха чуть дышат.
- Братцы, - говорят, - что же это такое?
Не будет теперь нам покоя.
Не пролезть нам теперь к пирогу,
Не пробраться теперь к творогу,
Не отведать теперь нам каши,
Пропали головушки наши!
А котище лежит на печке,
Глазищи горят как свечки.
Лапками брюхо поглаживает,
На кошачьем языке приговаривает:
- Здешние, - говорит, - мышата
Вкуснее, - говорит, - шоколада,
Поймать бы их мне штук двести -
Так бы и съел всех вместе!
А мыши в мышиной норке
Доели последние корки,
Построились в два ряда
И пошли войной на кота.
Впереди генерал Культяпка,
На Культяпке - железная шляпка,
За Культяпкой - серый Тушканчик,
Барабанит Тушканчик в барабанчик,
За Тушканчиком - целый отряд,
Сто пятнадцать мышиных солдат.
Бум! Бум! Бум! Бум!
Что за гром? Что за шум?
Берегись, усатый кот,
Видишь - армия идет,
Видишь - армия идет,
Громко песенку поет.
Вот Культяпка боевой
Показался в кладовой.
Барабанчики гремят,
Громко пушечки палят,
Громко пушечки палят,
Только ядрышки летят!
Прибежали на кухню мыши,
Смотрят - а кот не дышит,
Глаза у кота закатились,
Уши у кота опустились,
Что случилось с котом?
Собрались мыши кругом,-
Глядят на кота, глазеют,
А тронуть кота не смеют.
Но Культяпка был не трус -
Потянул кота за ус, -
Лежит котище - не шелохнется,
С боку на бок не повернется.
Окочурился, разбойник, окочурился,
Накатил на кота карачун, карачун!
Тут пошло у мышей веселье,
Закружились они каруселью,
Забрались котищу на брюхо,
Барабанят ему прямо в ухо,
Все танцуют, скачут, хохочут...
А котище-то как подскочит,
Да как цапнет Культяпку зубами -
И пошел воевать с мышами!
Вот какой он был, котище, хитрый!
Вот какой он был, котище, умный!
Всех мышей он обманул,
Всех он крыс переловил.
Не лазайте, мыши, по полочкам,
Не воруйте, крысы, сухарики,
Не скребитесь под полом, под лестницей,
Не мешайте Никитушке спать-почивать!
Николай Заболоцкий
КАК МЫШИ С КОТОМ ВОЕВАЛИ
Жил-был кот,
Ростом он был с комод,
Усищи - с аршин,
Глазищи - с кувшин,
Хвост трубой,
Сам рябой.
Ай да кот!
Пришел тот кот
К нам в огород,
Залез кот на лукошко,
С лукошка прыгнул в окошко,
Углы в кухне обнюхал,
Хвостом по полу постукал.
- Эге, - говорит, - пахнет мышами!
Поживу-ка я с недельку с вами!
Испугались в подполье мыши -
От страха чуть дышат.
- Братцы, - говорят, - что же это такое?
Не будет теперь нам покоя.
Не пролезть нам теперь к пирогу,
Не пробраться теперь к творогу,
Не отведать теперь нам каши,
Пропали головушки наши!
А котище лежит на печке,
Глазищи горят как свечки.
Лапками брюхо поглаживает,
На кошачьем языке приговаривает:
- Здешние, - говорит, - мышата
Вкуснее, - говорит, - шоколада,
Поймать бы их мне штук двести -
Так бы и съел всех вместе!
А мыши в мышиной норке
Доели последние корки,
Построились в два ряда
И пошли войной на кота.
Впереди генерал Культяпка,
На Культяпке - железная шляпка,
За Культяпкой - серый Тушканчик,
Барабанит Тушканчик в барабанчик,
За Тушканчиком - целый отряд,
Сто пятнадцать мышиных солдат.
Бум! Бум! Бум! Бум!
Что за гром? Что за шум?
Берегись, усатый кот,
Видишь - армия идет,
Видишь - армия идет,
Громко песенку поет.
Вот Культяпка боевой
Показался в кладовой.
Барабанчики гремят,
Громко пушечки палят,
Громко пушечки палят,
Только ядрышки летят!
Прибежали на кухню мыши,
Смотрят - а кот не дышит,
Глаза у кота закатились,
Уши у кота опустились,
Что случилось с котом?
Собрались мыши кругом,-
Глядят на кота, глазеют,
А тронуть кота не смеют.
Но Культяпка был не трус -
Потянул кота за ус, -
Лежит котище - не шелохнется,
С боку на бок не повернется.
Окочурился, разбойник, окочурился,
Накатил на кота карачун, карачун!
Тут пошло у мышей веселье,
Закружились они каруселью,
Забрались котищу на брюхо,
Барабанят ему прямо в ухо,
Все танцуют, скачут, хохочут...
А котище-то как подскочит,
Да как цапнет Культяпку зубами -
И пошел воевать с мышами!
Вот какой он был, котище, хитрый!
Вот какой он был, котище, умный!
Всех мышей он обманул,
Всех он крыс переловил.
Не лазайте, мыши, по полочкам,
Не воруйте, крысы, сухарики,
Не скребитесь под полом, под лестницей,
Не мешайте Никитушке спать-почивать!
КАК МЫШИ С КОТОМ ВОЕВАЛИ
Жил-был кот,
Ростом он был с комод,
Усищи - с аршин,
Глазищи - с кувшин,
Хвост трубой,
Сам рябой.
Ай да кот!
Пришел тот кот
К нам в огород,
Залез кот на лукошко,
С лукошка прыгнул в окошко,
Углы в кухне обнюхал,
Хвостом по полу постукал.
- Эге, - говорит, - пахнет мышами!
Поживу-ка я с недельку с вами!
Испугались в подполье мыши -
От страха чуть дышат.
- Братцы, - говорят, - что же это такое?
Не будет теперь нам покоя.
Не пролезть нам теперь к пирогу,
Не пробраться теперь к творогу,
Не отведать теперь нам каши,
Пропали головушки наши!
А котище лежит на печке,
Глазищи горят как свечки.
Лапками брюхо поглаживает,
На кошачьем языке приговаривает:
- Здешние, - говорит, - мышата
Вкуснее, - говорит, - шоколада,
Поймать бы их мне штук двести -
Так бы и съел всех вместе!
А мыши в мышиной норке
Доели последние корки,
Построились в два ряда
И пошли войной на кота.
Впереди генерал Культяпка,
На Культяпке - железная шляпка,
За Культяпкой - серый Тушканчик,
Барабанит Тушканчик в барабанчик,
За Тушканчиком - целый отряд,
Сто пятнадцать мышиных солдат.
Бум! Бум! Бум! Бум!
Что за гром? Что за шум?
Берегись, усатый кот,
Видишь - армия идет,
Видишь - армия идет,
Громко песенку поет.
Вот Культяпка боевой
Показался в кладовой.
Барабанчики гремят,
Громко пушечки палят,
Громко пушечки палят,
Только ядрышки летят!
Прибежали на кухню мыши,
Смотрят - а кот не дышит,
Глаза у кота закатились,
Уши у кота опустились,
Что случилось с котом?
Собрались мыши кругом,-
Глядят на кота, глазеют,
А тронуть кота не смеют.
Но Культяпка был не трус -
Потянул кота за ус, -
Лежит котище - не шелохнется,
С боку на бок не повернется.
Окочурился, разбойник, окочурился,
Накатил на кота карачун, карачун!
Тут пошло у мышей веселье,
Закружились они каруселью,
Забрались котищу на брюхо,
Барабанят ему прямо в ухо,
Все танцуют, скачут, хохочут...
А котище-то как подскочит,
Да как цапнет Культяпку зубами -
И пошел воевать с мышами!
Вот какой он был, котище, хитрый!
Вот какой он был, котище, умный!
Всех мышей он обманул,
Всех он крыс переловил.
Не лазайте, мыши, по полочкам,
Не воруйте, крысы, сухарики,
Не скребитесь под полом, под лестницей,
Не мешайте Никитушке спать-почивать!
>>518215
79 Когда ж у Лахезис весь лен ссучится,
Душа спешит из тела прочь, но в ней
И бренное, и вечное таится.
82 Безмолвствуют все свойства прежних дней;
Но память, разум, воля - те намного
В деянии становятся острей.
85 Она летит, не медля у порога,
Чудесно к одному из берегов;
Ей только здесь ясна ее дорога.
88 Чуть дух очерчен местом, вновь готов
Поток творящей силы излучаться,
Как прежде он питал плотской покров.
91 Как воздух, если в нем пары клубятся
И чуждый луч их мгла в себе дробит,
Различно начинает расцвечаться,
94 Так ближний воздух принимает вид,
В какой его, воздействуя, приводит
Душа, которая внутри стоит.
97 И как сиянье повсеместно ходит
За пламенем и неразрывно с ним,
Так новый облик вслед за духом бродит
100 И, так как тот через него стал зрим,
Зовется тенью; ею создаются
Орудья чувствам - зренью и другим.
103 У нас владеют речью и смеются,
Нам свойственны и плач, и вздох, и стон,
Как здесь они, ты слышал, раздаются.
106 И все, чей дух взволнован и смущен,
Сквозит в обличье тени; оттого-то
И был ты нашим видом удивлен".
79 Когда ж у Лахезис весь лен ссучится,
Душа спешит из тела прочь, но в ней
И бренное, и вечное таится.
82 Безмолвствуют все свойства прежних дней;
Но память, разум, воля - те намного
В деянии становятся острей.
85 Она летит, не медля у порога,
Чудесно к одному из берегов;
Ей только здесь ясна ее дорога.
88 Чуть дух очерчен местом, вновь готов
Поток творящей силы излучаться,
Как прежде он питал плотской покров.
91 Как воздух, если в нем пары клубятся
И чуждый луч их мгла в себе дробит,
Различно начинает расцвечаться,
94 Так ближний воздух принимает вид,
В какой его, воздействуя, приводит
Душа, которая внутри стоит.
97 И как сиянье повсеместно ходит
За пламенем и неразрывно с ним,
Так новый облик вслед за духом бродит
100 И, так как тот через него стал зрим,
Зовется тенью; ею создаются
Орудья чувствам - зренью и другим.
103 У нас владеют речью и смеются,
Нам свойственны и плач, и вздох, и стон,
Как здесь они, ты слышал, раздаются.
106 И все, чей дух взволнован и смущен,
Сквозит в обличье тени; оттого-то
И был ты нашим видом удивлен".
>>518215
79 Когда ж у Лахезис весь лен ссучится,
Душа спешит из тела прочь, но в ней
И бренное, и вечное таится.
82 Безмолвствуют все свойства прежних дней;
Но память, разум, воля - те намного
В деянии становятся острей.
85 Она летит, не медля у порога,
Чудесно к одному из берегов;
Ей только здесь ясна ее дорога.
88 Чуть дух очерчен местом, вновь готов
Поток творящей силы излучаться,
Как прежде он питал плотской покров.
91 Как воздух, если в нем пары клубятся
И чуждый луч их мгла в себе дробит,
Различно начинает расцвечаться,
94 Так ближний воздух принимает вид,
В какой его, воздействуя, приводит
Душа, которая внутри стоит.
97 И как сиянье повсеместно ходит
За пламенем и неразрывно с ним,
Так новый облик вслед за духом бродит
100 И, так как тот через него стал зрим,
Зовется тенью; ею создаются
Орудья чувствам - зренью и другим.
103 У нас владеют речью и смеются,
Нам свойственны и плач, и вздох, и стон,
Как здесь они, ты слышал, раздаются.
106 И все, чей дух взволнован и смущен,
Сквозит в обличье тени; оттого-то
И был ты нашим видом удивлен".
79 Когда ж у Лахезис весь лен ссучится,
Душа спешит из тела прочь, но в ней
И бренное, и вечное таится.
82 Безмолвствуют все свойства прежних дней;
Но память, разум, воля - те намного
В деянии становятся острей.
85 Она летит, не медля у порога,
Чудесно к одному из берегов;
Ей только здесь ясна ее дорога.
88 Чуть дух очерчен местом, вновь готов
Поток творящей силы излучаться,
Как прежде он питал плотской покров.
91 Как воздух, если в нем пары клубятся
И чуждый луч их мгла в себе дробит,
Различно начинает расцвечаться,
94 Так ближний воздух принимает вид,
В какой его, воздействуя, приводит
Душа, которая внутри стоит.
97 И как сиянье повсеместно ходит
За пламенем и неразрывно с ним,
Так новый облик вслед за духом бродит
100 И, так как тот через него стал зрим,
Зовется тенью; ею создаются
Орудья чувствам - зренью и другим.
103 У нас владеют речью и смеются,
Нам свойственны и плач, и вздох, и стон,
Как здесь они, ты слышал, раздаются.
106 И все, чей дух взволнован и смущен,
Сквозит в обличье тени; оттого-то
И был ты нашим видом удивлен".
>>518220
Вот это твист в конце!
Вот это твист в конце!
>>518236
да он шарит, а ты лошарик
А в ресторанах злых и сонных
Шикарный вечер догорал,
В глазах давно опустошённых
Сверкал недопитый бокал.
А на эстраде утомлённой,
Кружась под чёрною луной,
Шел бой зрачков в тебя влюблённых,
Влюблённых в тихое танго.
И, извиваясь телом глупым,
Ты танцевала пьяная,
И музыка звучала тупо
Забавно-ресторанная.
Пьянеет музыка печальных скрипок,
Мерцанье ламп надменно и легко.
В слезах он пьет сверкающий напиток
Нежнейших ног, обтянутых в трико.
Мы вечера плетём, как банты,
Где сладострастно дремлют франты,
Растягивая паузы…
И лживых песен танец весел,
И не подняться с пышных кресел,
Не пролив слезы…
Кто в свирель кафешантанную
Этим тихим вечером поёт
Об убийстве в ресторане?
На краснеющем диване,
Где темнеет глаз кружок,
К ней, танцующей в дурмане,
Он придёт - ревнивый Джо.
Он пронзит её кинжалом,
Платье тонкое распорет;
На лице своём усталом
Нарисует страсть и горе.
А девочка с холодными губами
Лежит под красным светом фонаря.
А он гуляет темными ночами,
И с ним его кровавая заря.
да он шарит, а ты лошарик
А в ресторанах злых и сонных
Шикарный вечер догорал,
В глазах давно опустошённых
Сверкал недопитый бокал.
А на эстраде утомлённой,
Кружась под чёрною луной,
Шел бой зрачков в тебя влюблённых,
Влюблённых в тихое танго.
И, извиваясь телом глупым,
Ты танцевала пьяная,
И музыка звучала тупо
Забавно-ресторанная.
Пьянеет музыка печальных скрипок,
Мерцанье ламп надменно и легко.
В слезах он пьет сверкающий напиток
Нежнейших ног, обтянутых в трико.
Мы вечера плетём, как банты,
Где сладострастно дремлют франты,
Растягивая паузы…
И лживых песен танец весел,
И не подняться с пышных кресел,
Не пролив слезы…
Кто в свирель кафешантанную
Этим тихим вечером поёт
Об убийстве в ресторане?
На краснеющем диване,
Где темнеет глаз кружок,
К ней, танцующей в дурмане,
Он придёт - ревнивый Джо.
Он пронзит её кинжалом,
Платье тонкое распорет;
На лице своём усталом
Нарисует страсть и горе.
А девочка с холодными губами
Лежит под красным светом фонаря.
А он гуляет темными ночами,
И с ним его кровавая заря.
>>518236
да он шарит, а ты лошарик
А в ресторанах злых и сонных
Шикарный вечер догорал,
В глазах давно опустошённых
Сверкал недопитый бокал.
А на эстраде утомлённой,
Кружась под чёрною луной,
Шел бой зрачков в тебя влюблённых,
Влюблённых в тихое танго.
И, извиваясь телом глупым,
Ты танцевала пьяная,
И музыка звучала тупо
Забавно-ресторанная.
Пьянеет музыка печальных скрипок,
Мерцанье ламп надменно и легко.
В слезах он пьет сверкающий напиток
Нежнейших ног, обтянутых в трико.
Мы вечера плетём, как банты,
Где сладострастно дремлют франты,
Растягивая паузы…
И лживых песен танец весел,
И не подняться с пышных кресел,
Не пролив слезы…
Кто в свирель кафешантанную
Этим тихим вечером поёт
Об убийстве в ресторане?
На краснеющем диване,
Где темнеет глаз кружок,
К ней, танцующей в дурмане,
Он придёт - ревнивый Джо.
Он пронзит её кинжалом,
Платье тонкое распорет;
На лице своём усталом
Нарисует страсть и горе.
А девочка с холодными губами
Лежит под красным светом фонаря.
А он гуляет темными ночами,
И с ним его кровавая заря.
да он шарит, а ты лошарик
А в ресторанах злых и сонных
Шикарный вечер догорал,
В глазах давно опустошённых
Сверкал недопитый бокал.
А на эстраде утомлённой,
Кружась под чёрною луной,
Шел бой зрачков в тебя влюблённых,
Влюблённых в тихое танго.
И, извиваясь телом глупым,
Ты танцевала пьяная,
И музыка звучала тупо
Забавно-ресторанная.
Пьянеет музыка печальных скрипок,
Мерцанье ламп надменно и легко.
В слезах он пьет сверкающий напиток
Нежнейших ног, обтянутых в трико.
Мы вечера плетём, как банты,
Где сладострастно дремлют франты,
Растягивая паузы…
И лживых песен танец весел,
И не подняться с пышных кресел,
Не пролив слезы…
Кто в свирель кафешантанную
Этим тихим вечером поёт
Об убийстве в ресторане?
На краснеющем диване,
Где темнеет глаз кружок,
К ней, танцующей в дурмане,
Он придёт - ревнивый Джо.
Он пронзит её кинжалом,
Платье тонкое распорет;
На лице своём усталом
Нарисует страсть и горе.
А девочка с холодными губами
Лежит под красным светом фонаря.
А он гуляет темными ночами,
И с ним его кровавая заря.
>>518262
Ну судя по тому, что ты сюда запостил, вы оба нихуя не шарите.
Ну судя по тому, что ты сюда запостил, вы оба нихуя не шарите.
Аноны, не разбираюсь в поэзии ровным счетом нихуя, кого из авторов можете посоветовать и какие сборники/поэмы/отдельные стихотворения?
>>518429
Блок, Анненский, Пастернак, Ахматова, Фет, Мандельштам — все это энтри-левел и в то же самое время недосягаемая вершина. Читай все, что у них найдешь.
Блок, Анненский, Пастернак, Ахматова, Фет, Мандельштам — все это энтри-левел и в то же самое время недосягаемая вершина. Читай все, что у них найдешь.
>>518438
Спасибо.
Спасибо.
То было на Валлен-Коски.
Шел дождик из дымных туч,
И желтые мокрые доски
Сбегали с печальных круч.
Мы с ночи холодной зевали,
И слёзы просились из глаз;
В утеху нам куклу бросали
В то утро в четвертый раз.
Разбухшая кукла ныряла
Послушно в седой водопад,
И долго кружилась сначала,
Всё будто рвалася назад.
Но даром лизала пена
Суставы прижатых рук,—
Спасенье ее неизменно
Для новых и новых мук.
Гляди, уж поток бурливый
Желтеет, покорен и вял;
Чухонец-то был справедливый,
За дело полтину взял.
И вот уж кукла на камне,
И дальше идет река…
Комедия эта была мне
В то серое утро тяжка.
Бывает такое небо,
Такая игра лучей,
Что сердцу обида куклы
Обиды своей жалчей.
Как листья тогда мы чутки:
Нам камень седой, ожив,
Стал другом, а голос друга,
Как детская скрипка, фальшив.
И в сердце сознанье глубоко,
Что с ним родился только страх,
Что в мире оно одиноко,
Как старая кукла в волнах…
Шел дождик из дымных туч,
И желтые мокрые доски
Сбегали с печальных круч.
Мы с ночи холодной зевали,
И слёзы просились из глаз;
В утеху нам куклу бросали
В то утро в четвертый раз.
Разбухшая кукла ныряла
Послушно в седой водопад,
И долго кружилась сначала,
Всё будто рвалася назад.
Но даром лизала пена
Суставы прижатых рук,—
Спасенье ее неизменно
Для новых и новых мук.
Гляди, уж поток бурливый
Желтеет, покорен и вял;
Чухонец-то был справедливый,
За дело полтину взял.
И вот уж кукла на камне,
И дальше идет река…
Комедия эта была мне
В то серое утро тяжка.
Бывает такое небо,
Такая игра лучей,
Что сердцу обида куклы
Обиды своей жалчей.
Как листья тогда мы чутки:
Нам камень седой, ожив,
Стал другом, а голос друга,
Как детская скрипка, фальшив.
И в сердце сознанье глубоко,
Что с ним родился только страх,
Что в мире оно одиноко,
Как старая кукла в волнах…
То было на Валлен-Коски.
Шел дождик из дымных туч,
И желтые мокрые доски
Сбегали с печальных круч.
Мы с ночи холодной зевали,
И слёзы просились из глаз;
В утеху нам куклу бросали
В то утро в четвертый раз.
Разбухшая кукла ныряла
Послушно в седой водопад,
И долго кружилась сначала,
Всё будто рвалася назад.
Но даром лизала пена
Суставы прижатых рук,—
Спасенье ее неизменно
Для новых и новых мук.
Гляди, уж поток бурливый
Желтеет, покорен и вял;
Чухонец-то был справедливый,
За дело полтину взял.
И вот уж кукла на камне,
И дальше идет река…
Комедия эта была мне
В то серое утро тяжка.
Бывает такое небо,
Такая игра лучей,
Что сердцу обида куклы
Обиды своей жалчей.
Как листья тогда мы чутки:
Нам камень седой, ожив,
Стал другом, а голос друга,
Как детская скрипка, фальшив.
И в сердце сознанье глубоко,
Что с ним родился только страх,
Что в мире оно одиноко,
Как старая кукла в волнах…
Шел дождик из дымных туч,
И желтые мокрые доски
Сбегали с печальных круч.
Мы с ночи холодной зевали,
И слёзы просились из глаз;
В утеху нам куклу бросали
В то утро в четвертый раз.
Разбухшая кукла ныряла
Послушно в седой водопад,
И долго кружилась сначала,
Всё будто рвалася назад.
Но даром лизала пена
Суставы прижатых рук,—
Спасенье ее неизменно
Для новых и новых мук.
Гляди, уж поток бурливый
Желтеет, покорен и вял;
Чухонец-то был справедливый,
За дело полтину взял.
И вот уж кукла на камне,
И дальше идет река…
Комедия эта была мне
В то серое утро тяжка.
Бывает такое небо,
Такая игра лучей,
Что сердцу обида куклы
Обиды своей жалчей.
Как листья тогда мы чутки:
Нам камень седой, ожив,
Стал другом, а голос друга,
Как детская скрипка, фальшив.
И в сердце сознанье глубоко,
Что с ним родился только страх,
Что в мире оно одиноко,
Как старая кукла в волнах…
Муравей ебал козу
бармалея ел олень
во природную пизду
погрузилася свирель
хуевато ей играть
в плотском погребе сыром
где червива благодать
пожирания костром
то ли дело - метеор:
безвоздушная среда
молчаливых терпсихор;
и отсутствует вода
бармалея ел олень
во природную пизду
погрузилася свирель
хуевато ей играть
в плотском погребе сыром
где червива благодать
пожирания костром
то ли дело - метеор:
безвоздушная среда
молчаливых терпсихор;
и отсутствует вода
оральные ласки салазки
по снегу п о с т а н ы в а л и
прохожим прокуренной сказки
мой сладкий герой, становись
ты видел менты ковыляли
по речке как ранний туман
покачиваясь тополями
похожие на обман
по снегу п о с т а н ы в а л и
прохожим прокуренной сказки
мой сладкий герой, становись
ты видел менты ковыляли
по речке как ранний туман
покачиваясь тополями
похожие на обман
колосилась хлебушком потенции
олимпийских поросль богов
сладко как ресницами цирцеи
солнечные лучики щипать
и барашки тоже щиплют травку
с капельками сока на бочку
да не зря сноровку анфилада
приручила жертвенных молитв
и барашки так же щиплют травку
и герой с героем говорит
и блестят ножи на изготовку
чтоб цыплят по осени считать
олимпийских поросль богов
сладко как ресницами цирцеи
солнечные лучики щипать
и барашки тоже щиплют травку
с капельками сока на бочку
да не зря сноровку анфилада
приручила жертвенных молитв
и барашки так же щиплют травку
и герой с героем говорит
и блестят ножи на изготовку
чтоб цыплят по осени считать
Жрал повидло чингачкук
срал повидло чингачкук
из дупла в него глядит
неопасная сова
лист срывает чингачкук
аппетитно подтирается
глядь - с листочка улыбается
ядовитая змея
срал повидло чингачкук
из дупла в него глядит
неопасная сова
лист срывает чингачкук
аппетитно подтирается
глядь - с листочка улыбается
ядовитая змея
>>518467
Вася! Не увлекайся!
Вася! Не увлекайся!
аккуратное говно
кубиками сложено
то-то видно, что оно
ценно - осторожнее
аккуратного говна
кубики в стаканчиках
угощайтесь им сполна
девочки и мальчики
кубиками сложено
то-то видно, что оно
ценно - осторожнее
аккуратного говна
кубики в стаканчиках
угощайтесь им сполна
девочки и мальчики
хуи отверстые лежат
на ебанутой пилораме
где мама мыла пилораму
там заведен матриархат
еще отверстые хуи
как флаги красные лукавы
орлом двуглавым златоглавы
оскалившиеся хуи
их цербер яйцами звенит
на поводке биополитики
привороженною проклитикой
он к ним притягиВАВАит
на ебанутой пилораме
где мама мыла пилораму
там заведен матриархат
еще отверстые хуи
как флаги красные лукавы
орлом двуглавым златоглавы
оскалившиеся хуи
их цербер яйцами звенит
на поводке биополитики
привороженною проклитикой
он к ним притягиВАВАит
>>518495
Ну, мы все ждем твоих рекомендаций, которые, несомненно, будут лучше и изысканней.
Ну, мы все ждем твоих рекомендаций, которые, несомненно, будут лучше и изысканней.
>>518495
аргументируй
аргументируй
>>518475
То есть двачеры любят про говно, но не любят про хуи, пизды и телесность всего. Ну естественно.
То есть двачеры любят про говно, но не любят про хуи, пизды и телесность всего. Ну естественно.
>>518508
Нет, это просто у тебя получается збсь только про говно, а про хуи, пизды и телесность всего получается хуевенько.
Нет, это просто у тебя получается збсь только про говно, а про хуи, пизды и телесность всего получается хуевенько.
Неистово приветствую всяк здесь присутствующего. Будучи абсолютным профаном в области поэзии, но притом набравшись духу прочитать что-то культовое и вечное, мой выбор встал между Фаустом и Божественной Комедией. Прошу помощи и совета, за что именно взяться такому быдлу, как я, или же предложения пойти нахуй и читать вещи попроще.
>>519082
Ну, поэзией в обыденном смысле слова эти поэмы назвать сложно. Вообще, если хочется навернуть чего-то культового и вечного, начни лучше с Гомера.
Ну, поэзией в обыденном смысле слова эти поэмы назвать сложно. Вообще, если хочется навернуть чего-то культового и вечного, начни лучше с Гомера.
>>519151
За Бодлера крошу ебала!
За Бодлера крошу ебала!
>>519211
Так шутили еще в дорийском периоде.
Так шутили еще в дорийском периоде.
97 слоев любви, мой памятник Убит.
Российский гость глотает кость,
схватившись за чужую трость.
За сигаретой Сигарета, мясо стынет,
скоро гость вернется вновь и
унесет с собой твою любовь.
Бродяга Фишай и невеста
танцуют над озером в тишине,
Аккуратно огибают их звезды,
собранные Ребенком из пластмассы
Регулярные войска входят в Ислам
И делятся подарками Папе Римскому.
Кровь за кровь, так будет вновь.
Каждый шорох мне дорог.
Российский гость глотает кость,
схватившись за чужую трость.
За сигаретой Сигарета, мясо стынет,
скоро гость вернется вновь и
унесет с собой твою любовь.
Бродяга Фишай и невеста
танцуют над озером в тишине,
Аккуратно огибают их звезды,
собранные Ребенком из пластмассы
Регулярные войска входят в Ислам
И делятся подарками Папе Римскому.
Кровь за кровь, так будет вновь.
Каждый шорох мне дорог.
>>519237
Это не твой личный бложик, уебок.
Это не твой личный бложик, уебок.
>>519237
Ты однажды хуй сосал
Говорила тебе мама
Вася Шмель тебя ебал
И у тебя психологическая травма
Пошел нахуй уебок сынок
Недошенная корзина
Ты в поэзии сосунок
Так говорила твоя старая мамама блядина
Мой рэп - хуй в твоем рту
Мой речетитатив не догонит группа Тату
Вместо слюны сглатывай кончу простофиля
Всем букачем тебя ебала, всей россией
Ты однажды хуй сосал
Говорила тебе мама
Вася Шмель тебя ебал
И у тебя психологическая травма
Пошел нахуй уебок сынок
Недошенная корзина
Ты в поэзии сосунок
Так говорила твоя старая мамама блядина
Мой рэп - хуй в твоем рту
Мой речетитатив не догонит группа Тату
Вместо слюны сглатывай кончу простофиля
Всем букачем тебя ебала, всей россией
Сапега (Михаил Сапего)
ПРОСТО ТАК
(пространная считалочка)
загляни в мое окошко
не заклеено оно
ты наташка я сережка
загляни в мое окно:
в море рыскает селедка
паучок сплетает сеть
в тишине скрипит лебедка
бредит баба петь а петь
кто-то ходит по бульвару
кто-то ходит под себя
демон тискает тамару
кот харчует голубя
трутся к солнцу кипарисы
по земле гуляет спид
михаил торчит с раисы
молот лупит серп серпит
каша фыркает в кастрюльке
девки лезут под трамвай
мент играет на свистульке
каравай мой каравай
из дерьма родят котлеты
вырубаются леса
тарахтят мотоциклеты
коченеют небеса
на губах твоих чаинки
на усах моих табак
завтра чьи-нибудь поминки
а сегодня просто так
март, 89 г.,
котельная ресторана "Восток"
девочка кушала курочку
счет потерявшую дням
зубки сдирали кожурочку
губки шептали "ням-ням"...
после стаканчика с водочкой
курочки сладко мясцо
девочка с сальною мордочкой
сипло пропела "чес-со,
сильная, бля-бу, курятина!"
ротик пахнул чесночком
и поглядев всепрощательно
девочка пала ничком...
хладные косточки курочки
скоро ль дождутся ее?
девочки, пейте по рюмочке,
с водочкой шутки хуё...
ПРОСЕБЯТИНА
ветром гнимое дугою
вперехлёст дождя и снега
волоча больной ногою
шло ужасное сапего
за душою бля ярилось
выжигала грудь изжога
шло сапего материлось
поминало всуе бога
шло курило и рыгало
из горла вино цедило
всяко встречного ругало
не иначе как мудило...
а в кармане "день" газета
злобой праведной теснилась...
только все неправда это
это все мене приснилось
(про себя наплесть такое
не дает родное эго)
я сапего неплохое
я хорошее сапего!
под потолком посредством тока
рождая свет желтеет лампа
под лампой только им известным
маршрутом мухи режут воздух
"под мухой" я гляжу как в небо
под потолок где аки солнце
желтеет лампа свет рождая
посредством тока а под лампой
манером только им доступным
крылами воздух будоража
подобно фениксам бессмертным
резвятся и ликуют мухи
стынут вёсные улыбки
низок помыслов полет
доигрался хер на скрипке
скрипка больше не поет
расплелись былые жилы
от неправильных музык
и лопочет "не до жиру"
грешный немощный язык
в лету съехали дороги,
кроме той что всем одна
и бредут достигнуть ноги
окончательного дна
над собою сердце бьется
и от века наугад
: может все еще вернется?..
жизнь прошла тому назад
ПЕСЕНКА
бог сидит на кочерге
время движется само
кони ходят буквой ге
человеки буквой о
день за днем
всю жись по кругу
буквой о да буквой о
солнце село восвояси
сумрак неба свод покрыл...
исключительно прекрасен
(не хватает только крыл)
весь парю тебя алкая
изводя животный пыл
точно бабочка какая
(не хватает только крыл)
да и ты и ты туда же
облик твой мне дюже мил
ты меня красивей даже
(не хватает только крыл)
ты такая... как бы это...
слово нужное забыл...
вся "дитя добра и света"
(не хватает правда крыл)
нету крыл... но страха нету —
я и так тебя взлюбил
ты и так мечта поэта
вся такая!.. вся без крыл!..
Е.С.
летела птичка. села.
и ну давай скакать.
скакала. после пела.
об солнышке видать.
а солнышко дышало
отменною жарой
и птичке петь мешало
июльскою порой
...ужо она вспотела
но продолжала петь
покуда не схотела
обратно полететь.
и вновь она летела
но села. и опять
скакала. после пела
об солнышке видать...
судьба у ей такая:
лети скачи да пой...
а мы с тобой родная
живем скажи на кой?..
С.
в минуты секса огневова
забывши имени сваво
мы равно клава или вова
мечтаем только однаво
чтоб те мгновения златые
тянулись сколько можно им
а нам от страсти выгнув выи
лишь пелось сладкое "сим-сим!"...
ПАМЯТКА
кот священная скотина
всяк летит коту под хвост
девка ты или детина
честный ты или прохвост
зёл ли добер одинако
доли сей не увильнёшь
и в котятину клоаку
срок прибудет отойдешь
там в силках кромешной бозы
никудышный и дрянной
причастишься грустной прозы
из раздела "мир иной"...
а зараз гуляй рванина
твой покуда нечерёд...
кот священная скотина
помни друже наперед!
ПРОСТО ТАК
(пространная считалочка)
загляни в мое окошко
не заклеено оно
ты наташка я сережка
загляни в мое окно:
в море рыскает селедка
паучок сплетает сеть
в тишине скрипит лебедка
бредит баба петь а петь
кто-то ходит по бульвару
кто-то ходит под себя
демон тискает тамару
кот харчует голубя
трутся к солнцу кипарисы
по земле гуляет спид
михаил торчит с раисы
молот лупит серп серпит
каша фыркает в кастрюльке
девки лезут под трамвай
мент играет на свистульке
каравай мой каравай
из дерьма родят котлеты
вырубаются леса
тарахтят мотоциклеты
коченеют небеса
на губах твоих чаинки
на усах моих табак
завтра чьи-нибудь поминки
а сегодня просто так
март, 89 г.,
котельная ресторана "Восток"
девочка кушала курочку
счет потерявшую дням
зубки сдирали кожурочку
губки шептали "ням-ням"...
после стаканчика с водочкой
курочки сладко мясцо
девочка с сальною мордочкой
сипло пропела "чес-со,
сильная, бля-бу, курятина!"
ротик пахнул чесночком
и поглядев всепрощательно
девочка пала ничком...
хладные косточки курочки
скоро ль дождутся ее?
девочки, пейте по рюмочке,
с водочкой шутки хуё...
ПРОСЕБЯТИНА
ветром гнимое дугою
вперехлёст дождя и снега
волоча больной ногою
шло ужасное сапего
за душою бля ярилось
выжигала грудь изжога
шло сапего материлось
поминало всуе бога
шло курило и рыгало
из горла вино цедило
всяко встречного ругало
не иначе как мудило...
а в кармане "день" газета
злобой праведной теснилась...
только все неправда это
это все мене приснилось
(про себя наплесть такое
не дает родное эго)
я сапего неплохое
я хорошее сапего!
под потолком посредством тока
рождая свет желтеет лампа
под лампой только им известным
маршрутом мухи режут воздух
"под мухой" я гляжу как в небо
под потолок где аки солнце
желтеет лампа свет рождая
посредством тока а под лампой
манером только им доступным
крылами воздух будоража
подобно фениксам бессмертным
резвятся и ликуют мухи
стынут вёсные улыбки
низок помыслов полет
доигрался хер на скрипке
скрипка больше не поет
расплелись былые жилы
от неправильных музык
и лопочет "не до жиру"
грешный немощный язык
в лету съехали дороги,
кроме той что всем одна
и бредут достигнуть ноги
окончательного дна
над собою сердце бьется
и от века наугад
: может все еще вернется?..
жизнь прошла тому назад
ПЕСЕНКА
бог сидит на кочерге
время движется само
кони ходят буквой ге
человеки буквой о
день за днем
всю жись по кругу
буквой о да буквой о
солнце село восвояси
сумрак неба свод покрыл...
исключительно прекрасен
(не хватает только крыл)
весь парю тебя алкая
изводя животный пыл
точно бабочка какая
(не хватает только крыл)
да и ты и ты туда же
облик твой мне дюже мил
ты меня красивей даже
(не хватает только крыл)
ты такая... как бы это...
слово нужное забыл...
вся "дитя добра и света"
(не хватает правда крыл)
нету крыл... но страха нету —
я и так тебя взлюбил
ты и так мечта поэта
вся такая!.. вся без крыл!..
Е.С.
летела птичка. села.
и ну давай скакать.
скакала. после пела.
об солнышке видать.
а солнышко дышало
отменною жарой
и птичке петь мешало
июльскою порой
...ужо она вспотела
но продолжала петь
покуда не схотела
обратно полететь.
и вновь она летела
но села. и опять
скакала. после пела
об солнышке видать...
судьба у ей такая:
лети скачи да пой...
а мы с тобой родная
живем скажи на кой?..
С.
в минуты секса огневова
забывши имени сваво
мы равно клава или вова
мечтаем только однаво
чтоб те мгновения златые
тянулись сколько можно им
а нам от страсти выгнув выи
лишь пелось сладкое "сим-сим!"...
ПАМЯТКА
кот священная скотина
всяк летит коту под хвост
девка ты или детина
честный ты или прохвост
зёл ли добер одинако
доли сей не увильнёшь
и в котятину клоаку
срок прибудет отойдешь
там в силках кромешной бозы
никудышный и дрянной
причастишься грустной прозы
из раздела "мир иной"...
а зараз гуляй рванина
твой покуда нечерёд...
кот священная скотина
помни друже наперед!
Сапега (Михаил Сапего)
ПРОСТО ТАК
(пространная считалочка)
загляни в мое окошко
не заклеено оно
ты наташка я сережка
загляни в мое окно:
в море рыскает селедка
паучок сплетает сеть
в тишине скрипит лебедка
бредит баба петь а петь
кто-то ходит по бульвару
кто-то ходит под себя
демон тискает тамару
кот харчует голубя
трутся к солнцу кипарисы
по земле гуляет спид
михаил торчит с раисы
молот лупит серп серпит
каша фыркает в кастрюльке
девки лезут под трамвай
мент играет на свистульке
каравай мой каравай
из дерьма родят котлеты
вырубаются леса
тарахтят мотоциклеты
коченеют небеса
на губах твоих чаинки
на усах моих табак
завтра чьи-нибудь поминки
а сегодня просто так
март, 89 г.,
котельная ресторана "Восток"
девочка кушала курочку
счет потерявшую дням
зубки сдирали кожурочку
губки шептали "ням-ням"...
после стаканчика с водочкой
курочки сладко мясцо
девочка с сальною мордочкой
сипло пропела "чес-со,
сильная, бля-бу, курятина!"
ротик пахнул чесночком
и поглядев всепрощательно
девочка пала ничком...
хладные косточки курочки
скоро ль дождутся ее?
девочки, пейте по рюмочке,
с водочкой шутки хуё...
ПРОСЕБЯТИНА
ветром гнимое дугою
вперехлёст дождя и снега
волоча больной ногою
шло ужасное сапего
за душою бля ярилось
выжигала грудь изжога
шло сапего материлось
поминало всуе бога
шло курило и рыгало
из горла вино цедило
всяко встречного ругало
не иначе как мудило...
а в кармане "день" газета
злобой праведной теснилась...
только все неправда это
это все мене приснилось
(про себя наплесть такое
не дает родное эго)
я сапего неплохое
я хорошее сапего!
под потолком посредством тока
рождая свет желтеет лампа
под лампой только им известным
маршрутом мухи режут воздух
"под мухой" я гляжу как в небо
под потолок где аки солнце
желтеет лампа свет рождая
посредством тока а под лампой
манером только им доступным
крылами воздух будоража
подобно фениксам бессмертным
резвятся и ликуют мухи
стынут вёсные улыбки
низок помыслов полет
доигрался хер на скрипке
скрипка больше не поет
расплелись былые жилы
от неправильных музык
и лопочет "не до жиру"
грешный немощный язык
в лету съехали дороги,
кроме той что всем одна
и бредут достигнуть ноги
окончательного дна
над собою сердце бьется
и от века наугад
: может все еще вернется?..
жизнь прошла тому назад
ПЕСЕНКА
бог сидит на кочерге
время движется само
кони ходят буквой ге
человеки буквой о
день за днем
всю жись по кругу
буквой о да буквой о
солнце село восвояси
сумрак неба свод покрыл...
исключительно прекрасен
(не хватает только крыл)
весь парю тебя алкая
изводя животный пыл
точно бабочка какая
(не хватает только крыл)
да и ты и ты туда же
облик твой мне дюже мил
ты меня красивей даже
(не хватает только крыл)
ты такая... как бы это...
слово нужное забыл...
вся "дитя добра и света"
(не хватает правда крыл)
нету крыл... но страха нету —
я и так тебя взлюбил
ты и так мечта поэта
вся такая!.. вся без крыл!..
Е.С.
летела птичка. села.
и ну давай скакать.
скакала. после пела.
об солнышке видать.
а солнышко дышало
отменною жарой
и птичке петь мешало
июльскою порой
...ужо она вспотела
но продолжала петь
покуда не схотела
обратно полететь.
и вновь она летела
но села. и опять
скакала. после пела
об солнышке видать...
судьба у ей такая:
лети скачи да пой...
а мы с тобой родная
живем скажи на кой?..
С.
в минуты секса огневова
забывши имени сваво
мы равно клава или вова
мечтаем только однаво
чтоб те мгновения златые
тянулись сколько можно им
а нам от страсти выгнув выи
лишь пелось сладкое "сим-сим!"...
ПАМЯТКА
кот священная скотина
всяк летит коту под хвост
девка ты или детина
честный ты или прохвост
зёл ли добер одинако
доли сей не увильнёшь
и в котятину клоаку
срок прибудет отойдешь
там в силках кромешной бозы
никудышный и дрянной
причастишься грустной прозы
из раздела "мир иной"...
а зараз гуляй рванина
твой покуда нечерёд...
кот священная скотина
помни друже наперед!
ПРОСТО ТАК
(пространная считалочка)
загляни в мое окошко
не заклеено оно
ты наташка я сережка
загляни в мое окно:
в море рыскает селедка
паучок сплетает сеть
в тишине скрипит лебедка
бредит баба петь а петь
кто-то ходит по бульвару
кто-то ходит под себя
демон тискает тамару
кот харчует голубя
трутся к солнцу кипарисы
по земле гуляет спид
михаил торчит с раисы
молот лупит серп серпит
каша фыркает в кастрюльке
девки лезут под трамвай
мент играет на свистульке
каравай мой каравай
из дерьма родят котлеты
вырубаются леса
тарахтят мотоциклеты
коченеют небеса
на губах твоих чаинки
на усах моих табак
завтра чьи-нибудь поминки
а сегодня просто так
март, 89 г.,
котельная ресторана "Восток"
девочка кушала курочку
счет потерявшую дням
зубки сдирали кожурочку
губки шептали "ням-ням"...
после стаканчика с водочкой
курочки сладко мясцо
девочка с сальною мордочкой
сипло пропела "чес-со,
сильная, бля-бу, курятина!"
ротик пахнул чесночком
и поглядев всепрощательно
девочка пала ничком...
хладные косточки курочки
скоро ль дождутся ее?
девочки, пейте по рюмочке,
с водочкой шутки хуё...
ПРОСЕБЯТИНА
ветром гнимое дугою
вперехлёст дождя и снега
волоча больной ногою
шло ужасное сапего
за душою бля ярилось
выжигала грудь изжога
шло сапего материлось
поминало всуе бога
шло курило и рыгало
из горла вино цедило
всяко встречного ругало
не иначе как мудило...
а в кармане "день" газета
злобой праведной теснилась...
только все неправда это
это все мене приснилось
(про себя наплесть такое
не дает родное эго)
я сапего неплохое
я хорошее сапего!
под потолком посредством тока
рождая свет желтеет лампа
под лампой только им известным
маршрутом мухи режут воздух
"под мухой" я гляжу как в небо
под потолок где аки солнце
желтеет лампа свет рождая
посредством тока а под лампой
манером только им доступным
крылами воздух будоража
подобно фениксам бессмертным
резвятся и ликуют мухи
стынут вёсные улыбки
низок помыслов полет
доигрался хер на скрипке
скрипка больше не поет
расплелись былые жилы
от неправильных музык
и лопочет "не до жиру"
грешный немощный язык
в лету съехали дороги,
кроме той что всем одна
и бредут достигнуть ноги
окончательного дна
над собою сердце бьется
и от века наугад
: может все еще вернется?..
жизнь прошла тому назад
ПЕСЕНКА
бог сидит на кочерге
время движется само
кони ходят буквой ге
человеки буквой о
день за днем
всю жись по кругу
буквой о да буквой о
солнце село восвояси
сумрак неба свод покрыл...
исключительно прекрасен
(не хватает только крыл)
весь парю тебя алкая
изводя животный пыл
точно бабочка какая
(не хватает только крыл)
да и ты и ты туда же
облик твой мне дюже мил
ты меня красивей даже
(не хватает только крыл)
ты такая... как бы это...
слово нужное забыл...
вся "дитя добра и света"
(не хватает правда крыл)
нету крыл... но страха нету —
я и так тебя взлюбил
ты и так мечта поэта
вся такая!.. вся без крыл!..
Е.С.
летела птичка. села.
и ну давай скакать.
скакала. после пела.
об солнышке видать.
а солнышко дышало
отменною жарой
и птичке петь мешало
июльскою порой
...ужо она вспотела
но продолжала петь
покуда не схотела
обратно полететь.
и вновь она летела
но села. и опять
скакала. после пела
об солнышке видать...
судьба у ей такая:
лети скачи да пой...
а мы с тобой родная
живем скажи на кой?..
С.
в минуты секса огневова
забывши имени сваво
мы равно клава или вова
мечтаем только однаво
чтоб те мгновения златые
тянулись сколько можно им
а нам от страсти выгнув выи
лишь пелось сладкое "сим-сим!"...
ПАМЯТКА
кот священная скотина
всяк летит коту под хвост
девка ты или детина
честный ты или прохвост
зёл ли добер одинако
доли сей не увильнёшь
и в котятину клоаку
срок прибудет отойдешь
там в силках кромешной бозы
никудышный и дрянной
причастишься грустной прозы
из раздела "мир иной"...
а зараз гуляй рванина
твой покуда нечерёд...
кот священная скотина
помни друже наперед!
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела —
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!
___
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных —
лишь согласное гуденье насекомых.
___
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он — деловит, но незаметен.
Умер быстро — лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
___
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники — ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
___
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела —
все равно что дранку требовать от кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я — не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
___
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им…
Как там в Ливии, мой Постум, — или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
___
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
___
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
___
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела —
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!
___
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных —
лишь согласное гуденье насекомых.
___
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он — деловит, но незаметен.
Умер быстро — лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
___
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники — ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
___
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела —
все равно что дранку требовать от кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я — не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
___
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им…
Как там в Ливии, мой Постум, — или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
___
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
___
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
___
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела —
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!
___
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных —
лишь согласное гуденье насекомых.
___
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он — деловит, но незаметен.
Умер быстро — лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
___
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники — ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
___
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела —
все равно что дранку требовать от кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я — не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
___
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им…
Как там в Ливии, мой Постум, — или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
___
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
___
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
___
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела —
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!
___
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных —
лишь согласное гуденье насекомых.
___
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он — деловит, но незаметен.
Умер быстро — лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
___
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники — ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
___
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела —
все равно что дранку требовать от кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я — не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
___
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им…
Как там в Ливии, мой Постум, — или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
___
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
___
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
___
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
>>500793
Маня, твой оппонент, конечно, говноед, но ты ещё больший говноед
Маня, твой оппонент, конечно, говноед, но ты ещё больший говноед
Ты мог бы мне сниться и реже,
Ведь часто встречаемся мы,
Но грустен, взволнован и нежен
Ты только в святилище тьмы.
И слаще хвалы серафима
Мне губ твоих милая лесть…
О, там ты не путаешь имя
Мое. Не вздыхаешь, как здесь.
Зачем Ахматова в последней строчке вставила это "Моё"? Разве в серебряном веке уже не поняли, что на ритм дрочить бессмысленно? Тот же Маяковский уже давно клал хуй на ритм и писал, специально его нарушая.
Ведь часто встречаемся мы,
Но грустен, взволнован и нежен
Ты только в святилище тьмы.
И слаще хвалы серафима
Мне губ твоих милая лесть…
О, там ты не путаешь имя
Мое. Не вздыхаешь, как здесь.
Зачем Ахматова в последней строчке вставила это "Моё"? Разве в серебряном веке уже не поняли, что на ритм дрочить бессмысленно? Тот же Маяковский уже давно клал хуй на ритм и писал, специально его нарушая.
>>522039
Конечно. Он вообще стихи писал таким образом, что сначала мямлил под нос ритм, а уже потом накидывал на него слова.
>То есть хочешь сказать, что ритм у него всё-таки есть?
Конечно. Он вообще стихи писал таким образом, что сначала мямлил под нос ритм, а уже потом накидывал на него слова.
женщина действительно старая
тк женский век короток
девочкАвые шорты
никого в заблуждение не введут
решила разорвать отношения
ее право
мы тут не в качестве арбитров
бездельничаем рассматриваем
предложенную жизненную схему
не имея данных
фантазируем
а по поводу старения в одиночестве
и преимуществе пар
поживите
увидите
тк женский век короток
девочкАвые шорты
никого в заблуждение не введут
решила разорвать отношения
ее право
мы тут не в качестве арбитров
бездельничаем рассматриваем
предложенную жизненную схему
не имея данных
фантазируем
а по поводу старения в одиночестве
и преимуществе пар
поживите
увидите
посоветуйте неплохих современных поэтов только не светоча нашего и упоения
Кто сейчас сейчас считается хорошим русскоязычным поэтом? Вкиньте образцов дня сегодняшнего.
>>523198
ну Дашевский например
КАРАНТИН
Тот храбрей Сильвестра Сталлоне или
его фотокарточки над подушкой,
кто в глаза медсестрам серые смотрит
без просьб и страха,
а мы ищем в этих зрачках диагноз
и не верим, что под крахмальной робой
ничего почти что, что там от силы
лифчик с трусами.
Тихий час, о мальчики, вас измучил,
в тихий час грызете пододеяльник,
в тихий час мы тщательней проверяем
в окнах решетки.
ну Дашевский например
КАРАНТИН
Тот храбрей Сильвестра Сталлоне или
его фотокарточки над подушкой,
кто в глаза медсестрам серые смотрит
без просьб и страха,
а мы ищем в этих зрачках диагноз
и не верим, что под крахмальной робой
ничего почти что, что там от силы
лифчик с трусами.
Тихий час, о мальчики, вас измучил,
в тихий час грызете пододеяльник,
в тихий час мы тщательней проверяем
в окнах решетки.
>>523073
Я считаю, пока такие люди у руля, поэзия не находится в упадке:
Там, где нас нет - горит невиданный рассвет.
Где нас нет - море и рубиновый закат.
Где нас нет - лес, как малахитовый браслет.
Где нас нет? На Лебединых островах!
Где нас нет! Услышь меня и вытащи из омута.
Веди в мой вымышленный город, вымощенный золотом.
Во сне я вижу дали иноземные,
Где милосердие правит, где берега кисельные.
Я считаю, пока такие люди у руля, поэзия не находится в упадке:
Там, где нас нет - горит невиданный рассвет.
Где нас нет - море и рубиновый закат.
Где нас нет - лес, как малахитовый браслет.
Где нас нет? На Лебединых островах!
Где нас нет! Услышь меня и вытащи из омута.
Веди в мой вымышленный город, вымощенный золотом.
Во сне я вижу дали иноземные,
Где милосердие правит, где берега кисельные.
>>523240
Что значить троллить, чмоня? Оксимирон не поэт по-твоему? Ты охуел? Я тебя поймаю, ебучку расколочу
Не надо ехать за сто морей,
Ведь царство красных фонарей прямо у вас во дворе —
Рэпперы продают себя, как будто жрицы любви.
Добавь им к единице нули, или жди целлюлит.
Этот баттл бордель, я отдохнул отлично в нем —
Меня учит терпимости этот публичный дом,
Будто страна, не требующая при въезде виз,
Ведь я ебу ее гражданок, будто секс-турист.
Азиаток, мулаток снять предлагают вам тут,
Но Адик вылетел, попытавшись снять панамку!
И Короб тоже пас, ведь он больно добрый
И обращается со путанами, как Холден Колфилд,
Но я верну вам патриархат, как мормоны,
На заду рэпа моя пятерня — i got five on it!
И весь этот текст написан за последний день —
Какая жизнь — такие песни в стране блядей
Что значить троллить, чмоня? Оксимирон не поэт по-твоему? Ты охуел? Я тебя поймаю, ебучку расколочу
Не надо ехать за сто морей,
Ведь царство красных фонарей прямо у вас во дворе —
Рэпперы продают себя, как будто жрицы любви.
Добавь им к единице нули, или жди целлюлит.
Этот баттл бордель, я отдохнул отлично в нем —
Меня учит терпимости этот публичный дом,
Будто страна, не требующая при въезде виз,
Ведь я ебу ее гражданок, будто секс-турист.
Азиаток, мулаток снять предлагают вам тут,
Но Адик вылетел, попытавшись снять панамку!
И Короб тоже пас, ведь он больно добрый
И обращается со путанами, как Холден Колфилд,
Но я верну вам патриархат, как мормоны,
На заду рэпа моя пятерня — i got five on it!
И весь этот текст написан за последний день —
Какая жизнь — такие песни в стране блядей
>>523262
Я, конечно, Оксимирона не люблю, но вот это вообще пушечный аргумент человека без собственного мнения.
Я, конечно, Оксимирона не люблю, но вот это вообще пушечный аргумент человека без собственного мнения.
>>523285
Успокойся, няш. Другой проверки поэтов на долговечность, кроме укоренения в людской памяти, не существует.
Кто теперь помнит Бенедиктова как поэта, а не переводчика, кроме горстки специалистов? А ведь моднейший был поэт когда-то. Затмевал и Пушкина, и Лермонтова.
Успокойся, няш. Другой проверки поэтов на долговечность, кроме укоренения в людской памяти, не существует.
Кто теперь помнит Бенедиктова как поэта, а не переводчика, кроме горстки специалистов? А ведь моднейший был поэт когда-то. Затмевал и Пушкина, и Лермонтова.
>>523321
А причем тут долговечность, если ты оцениваешь поэтов не потому, нравятся ли они тебе или нет, а по тому, будут ли их знать через 20 лет?
А причем тут долговечность, если ты оцениваешь поэтов не потому, нравятся ли они тебе или нет, а по тому, будут ли их знать через 20 лет?
Геннадий Григорьев
ВИСЕЛЬНИК
Жизнь его, должно быть доконала.
В Петербурге, ночью, в ноябре,
Близ аптеки, около канала
Человек висел на фонаре.
Очевидно, парень был поэтом.
Пел, покуда не накрыла сеть.
А зачем иначе в месте этом
Вдруг ему приспичило висеть?
Сам себя поэт повесил ? Или
Кто-то из приятелей помог?
Думаю, что все же подсадили,
Ибо столб достаточно высок.
Проиграв в неравном поединке,
Он рванулся в петлю головой.
Высоко качаются ботинки,
Словно он шагает над землей.
У него – ни родины, ни веры.
У него – ни правды, ни любви.
Не спешите, милиционеры,
Вынимать поэта из петли.
Для него закончилась дорога
Жесткою петлей под кадыком.
Пусть он повисит еще немного.
Он вас не заденет каблуком.
ВИСЕЛЬНИК
Жизнь его, должно быть доконала.
В Петербурге, ночью, в ноябре,
Близ аптеки, около канала
Человек висел на фонаре.
Очевидно, парень был поэтом.
Пел, покуда не накрыла сеть.
А зачем иначе в месте этом
Вдруг ему приспичило висеть?
Сам себя поэт повесил ? Или
Кто-то из приятелей помог?
Думаю, что все же подсадили,
Ибо столб достаточно высок.
Проиграв в неравном поединке,
Он рванулся в петлю головой.
Высоко качаются ботинки,
Словно он шагает над землей.
У него – ни родины, ни веры.
У него – ни правды, ни любви.
Не спешите, милиционеры,
Вынимать поэта из петли.
Для него закончилась дорога
Жесткою петлей под кадыком.
Пусть он повисит еще немного.
Он вас не заденет каблуком.
Геннадий Григорьев
ВИСЕЛЬНИК
Жизнь его, должно быть доконала.
В Петербурге, ночью, в ноябре,
Близ аптеки, около канала
Человек висел на фонаре.
Очевидно, парень был поэтом.
Пел, покуда не накрыла сеть.
А зачем иначе в месте этом
Вдруг ему приспичило висеть?
Сам себя поэт повесил ? Или
Кто-то из приятелей помог?
Думаю, что все же подсадили,
Ибо столб достаточно высок.
Проиграв в неравном поединке,
Он рванулся в петлю головой.
Высоко качаются ботинки,
Словно он шагает над землей.
У него – ни родины, ни веры.
У него – ни правды, ни любви.
Не спешите, милиционеры,
Вынимать поэта из петли.
Для него закончилась дорога
Жесткою петлей под кадыком.
Пусть он повисит еще немного.
Он вас не заденет каблуком.
ВИСЕЛЬНИК
Жизнь его, должно быть доконала.
В Петербурге, ночью, в ноябре,
Близ аптеки, около канала
Человек висел на фонаре.
Очевидно, парень был поэтом.
Пел, покуда не накрыла сеть.
А зачем иначе в месте этом
Вдруг ему приспичило висеть?
Сам себя поэт повесил ? Или
Кто-то из приятелей помог?
Думаю, что все же подсадили,
Ибо столб достаточно высок.
Проиграв в неравном поединке,
Он рванулся в петлю головой.
Высоко качаются ботинки,
Словно он шагает над землей.
У него – ни родины, ни веры.
У него – ни правды, ни любви.
Не спешите, милиционеры,
Вынимать поэта из петли.
Для него закончилась дорога
Жесткою петлей под кадыком.
Пусть он повисит еще немного.
Он вас не заденет каблуком.
Андрей Белый
ВИСЕЛИЦА
Жизнь свою вином расслабил
Я на склоне лет.
Скольких бил и что я грабил,
Не упомню — нет.
Под железной под решеткой
Вовсе не уснуть.
Как придут они ужотко
Узел затянуть.
Как там столб дубовый, нонче
Врыли в лыс бугор.
Заливайся, песня, звонче!
Вдаль лети же, взор!
Всё не верю — не поверю…
Поздно: срок истек;
И шаги, — шаги у двери;
Заскрипел замок.
Офицер кричит конвойным:
«Сабли наголо!»
И полдневным солнцем, знойным,
Темя обожгло.
Привели. Сухою пылью
Ветер в выси взвил.
Золотой епитрахилью
Поп меня накрыл.
Вот сурово мне холодный
Под нос тычут крест.
Сколько раз я шел, свободный,
Ширью этих мест.
Сколько раз встречал, как зверь, я
В логе белый день,
Прошибал со свистом перья
Меткий мой кремень —
Скольким, скольким певчим птицам.
Вкруг окрестных сел
Скольким, скольким молодицам
Вскидывал подол.
Закрутили петлю ловко.
Леденеет кровь.
Перекинулась веревка.
«Ей. не прекословь!»
Под ногой — сухие корни,
А под носом — смерть.
Выше, виселица, вздерни
В голубую твердь!
Подвели: зажмурюсь, нет ли —
Думать поотвык.
Вот и высунул из петли
Красный свой язык.
1908
ВИСЕЛИЦА
Жизнь свою вином расслабил
Я на склоне лет.
Скольких бил и что я грабил,
Не упомню — нет.
Под железной под решеткой
Вовсе не уснуть.
Как придут они ужотко
Узел затянуть.
Как там столб дубовый, нонче
Врыли в лыс бугор.
Заливайся, песня, звонче!
Вдаль лети же, взор!
Всё не верю — не поверю…
Поздно: срок истек;
И шаги, — шаги у двери;
Заскрипел замок.
Офицер кричит конвойным:
«Сабли наголо!»
И полдневным солнцем, знойным,
Темя обожгло.
Привели. Сухою пылью
Ветер в выси взвил.
Золотой епитрахилью
Поп меня накрыл.
Вот сурово мне холодный
Под нос тычут крест.
Сколько раз я шел, свободный,
Ширью этих мест.
Сколько раз встречал, как зверь, я
В логе белый день,
Прошибал со свистом перья
Меткий мой кремень —
Скольким, скольким певчим птицам.
Вкруг окрестных сел
Скольким, скольким молодицам
Вскидывал подол.
Закрутили петлю ловко.
Леденеет кровь.
Перекинулась веревка.
«Ей. не прекословь!»
Под ногой — сухие корни,
А под носом — смерть.
Выше, виселица, вздерни
В голубую твердь!
Подвели: зажмурюсь, нет ли —
Думать поотвык.
Вот и высунул из петли
Красный свой язык.
1908
Андрей Белый
ВИСЕЛИЦА
Жизнь свою вином расслабил
Я на склоне лет.
Скольких бил и что я грабил,
Не упомню — нет.
Под железной под решеткой
Вовсе не уснуть.
Как придут они ужотко
Узел затянуть.
Как там столб дубовый, нонче
Врыли в лыс бугор.
Заливайся, песня, звонче!
Вдаль лети же, взор!
Всё не верю — не поверю…
Поздно: срок истек;
И шаги, — шаги у двери;
Заскрипел замок.
Офицер кричит конвойным:
«Сабли наголо!»
И полдневным солнцем, знойным,
Темя обожгло.
Привели. Сухою пылью
Ветер в выси взвил.
Золотой епитрахилью
Поп меня накрыл.
Вот сурово мне холодный
Под нос тычут крест.
Сколько раз я шел, свободный,
Ширью этих мест.
Сколько раз встречал, как зверь, я
В логе белый день,
Прошибал со свистом перья
Меткий мой кремень —
Скольким, скольким певчим птицам.
Вкруг окрестных сел
Скольким, скольким молодицам
Вскидывал подол.
Закрутили петлю ловко.
Леденеет кровь.
Перекинулась веревка.
«Ей. не прекословь!»
Под ногой — сухие корни,
А под носом — смерть.
Выше, виселица, вздерни
В голубую твердь!
Подвели: зажмурюсь, нет ли —
Думать поотвык.
Вот и высунул из петли
Красный свой язык.
1908
ВИСЕЛИЦА
Жизнь свою вином расслабил
Я на склоне лет.
Скольких бил и что я грабил,
Не упомню — нет.
Под железной под решеткой
Вовсе не уснуть.
Как придут они ужотко
Узел затянуть.
Как там столб дубовый, нонче
Врыли в лыс бугор.
Заливайся, песня, звонче!
Вдаль лети же, взор!
Всё не верю — не поверю…
Поздно: срок истек;
И шаги, — шаги у двери;
Заскрипел замок.
Офицер кричит конвойным:
«Сабли наголо!»
И полдневным солнцем, знойным,
Темя обожгло.
Привели. Сухою пылью
Ветер в выси взвил.
Золотой епитрахилью
Поп меня накрыл.
Вот сурово мне холодный
Под нос тычут крест.
Сколько раз я шел, свободный,
Ширью этих мест.
Сколько раз встречал, как зверь, я
В логе белый день,
Прошибал со свистом перья
Меткий мой кремень —
Скольким, скольким певчим птицам.
Вкруг окрестных сел
Скольким, скольким молодицам
Вскидывал подол.
Закрутили петлю ловко.
Леденеет кровь.
Перекинулась веревка.
«Ей. не прекословь!»
Под ногой — сухие корни,
А под носом — смерть.
Выше, виселица, вздерни
В голубую твердь!
Подвели: зажмурюсь, нет ли —
Думать поотвык.
Вот и высунул из петли
Красный свой язык.
1908
Поэт
Ловивший взгляд небес
Забыл
Что он обед
Лишь для птиц окрестных
Он как и слесарь иван семеныч
Приглашен на званный пир
Червей в могилу
Так природа творит свою поэзию
Мешает гнилую плоть
с дерном и илом поливая дождем
Да талой водой
Ловивший взгляд небес
Забыл
Что он обед
Лишь для птиц окрестных
Он как и слесарь иван семеныч
Приглашен на званный пир
Червей в могилу
Так природа творит свою поэзию
Мешает гнилую плоть
с дерном и илом поливая дождем
Да талой водой
Наконец из Кенигсберга
Я приблизился к стране,
Где не любят Гуттенберга
И находят вкус в говне.
Выпил русского настою,
Услыхал «ебену мать»,
И пошли передо мною
Рожи русские писать.
Я приблизился к стране,
Где не любят Гуттенберга
И находят вкус в говне.
Выпил русского настою,
Услыхал «ебену мать»,
И пошли передо мною
Рожи русские писать.
Приехал я из Оренбурга
К цоевской святой стене
К глубинам града Петербурга
Ведь я же вырос на Кине
Достал я член из джинсов узких
Пописял и во тьму слинял
Без фонарей сверкает тускло
Мой оренбургский злой оскал
К цоевской святой стене
К глубинам града Петербурга
Ведь я же вырос на Кине
Достал я член из джинсов узких
Пописял и во тьму слинял
Без фонарей сверкает тускло
Мой оренбургский злой оскал
Пьер Сингапурченко
когда тебя снесут к погосту... эпитафия
о смерд ! перед грозною иконой
поклоны бей и трепещи
и о судьбе своей нелепой
раб божий всуе не ропщи
и в их растленных заграницах
красивой жизни не ищи
а на родимых пепелищах
хлебай свои пустые щи
тут ! на полях безурожайных
обрящешь истинный приют
и твои скрюченные мощи
гнусаво дьяки отпоют
в избе под шелест тараканий
закроешь этой жизни дверь
и твой горбатый труп слезами
омоет ласковая дщерь
потом тебя в гробу дешёвом
с твоею грыжей трудовой
ещё тверёзые сельчане
снесут кладбищенской тропой
туда где средь червей могильных
да будет тихим твой приют
лишь мимо стайкой идиоты
в ночи пугливо пробегут
и несмышлёные девчёнки
грязьми кондовыми на шлях
свои лобки продать водилам
пойдут запутавшись в соплях
семья прожорливых китайцев
в твоей поселится избе
торгуя водкой - стенолазом
на радость местной голытьбе
покойся ж с миром агнец божий
среди осинок и берёз
где в перестроечном угаре
ты пропил свой родной колхоз
когда тебя снесут к погосту... эпитафия
о смерд ! перед грозною иконой
поклоны бей и трепещи
и о судьбе своей нелепой
раб божий всуе не ропщи
и в их растленных заграницах
красивой жизни не ищи
а на родимых пепелищах
хлебай свои пустые щи
тут ! на полях безурожайных
обрящешь истинный приют
и твои скрюченные мощи
гнусаво дьяки отпоют
в избе под шелест тараканий
закроешь этой жизни дверь
и твой горбатый труп слезами
омоет ласковая дщерь
потом тебя в гробу дешёвом
с твоею грыжей трудовой
ещё тверёзые сельчане
снесут кладбищенской тропой
туда где средь червей могильных
да будет тихим твой приют
лишь мимо стайкой идиоты
в ночи пугливо пробегут
и несмышлёные девчёнки
грязьми кондовыми на шлях
свои лобки продать водилам
пойдут запутавшись в соплях
семья прожорливых китайцев
в твоей поселится избе
торгуя водкой - стенолазом
на радость местной голытьбе
покойся ж с миром агнец божий
среди осинок и берёз
где в перестроечном угаре
ты пропил свой родной колхоз
Пьер Сингапурченко
когда тебя снесут к погосту... эпитафия
о смерд ! перед грозною иконой
поклоны бей и трепещи
и о судьбе своей нелепой
раб божий всуе не ропщи
и в их растленных заграницах
красивой жизни не ищи
а на родимых пепелищах
хлебай свои пустые щи
тут ! на полях безурожайных
обрящешь истинный приют
и твои скрюченные мощи
гнусаво дьяки отпоют
в избе под шелест тараканий
закроешь этой жизни дверь
и твой горбатый труп слезами
омоет ласковая дщерь
потом тебя в гробу дешёвом
с твоею грыжей трудовой
ещё тверёзые сельчане
снесут кладбищенской тропой
туда где средь червей могильных
да будет тихим твой приют
лишь мимо стайкой идиоты
в ночи пугливо пробегут
и несмышлёные девчёнки
грязьми кондовыми на шлях
свои лобки продать водилам
пойдут запутавшись в соплях
семья прожорливых китайцев
в твоей поселится избе
торгуя водкой - стенолазом
на радость местной голытьбе
покойся ж с миром агнец божий
среди осинок и берёз
где в перестроечном угаре
ты пропил свой родной колхоз
когда тебя снесут к погосту... эпитафия
о смерд ! перед грозною иконой
поклоны бей и трепещи
и о судьбе своей нелепой
раб божий всуе не ропщи
и в их растленных заграницах
красивой жизни не ищи
а на родимых пепелищах
хлебай свои пустые щи
тут ! на полях безурожайных
обрящешь истинный приют
и твои скрюченные мощи
гнусаво дьяки отпоют
в избе под шелест тараканий
закроешь этой жизни дверь
и твой горбатый труп слезами
омоет ласковая дщерь
потом тебя в гробу дешёвом
с твоею грыжей трудовой
ещё тверёзые сельчане
снесут кладбищенской тропой
туда где средь червей могильных
да будет тихим твой приют
лишь мимо стайкой идиоты
в ночи пугливо пробегут
и несмышлёные девчёнки
грязьми кондовыми на шлях
свои лобки продать водилам
пойдут запутавшись в соплях
семья прожорливых китайцев
в твоей поселится избе
торгуя водкой - стенолазом
на радость местной голытьбе
покойся ж с миром агнец божий
среди осинок и берёз
где в перестроечном угаре
ты пропил свой родной колхоз
Пьер Сингапурченко
Псовый Марш
Кто-то рождён под созвездием Рака,
Кто–то под знаками Рыб иль Весов.
Но не приемлют закон зодиака
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Серо-покорные кроткие Овны
Блеяньем славят кнуты пастухов.
Славят простор и студёные ветры
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Мерно жующих, бесхитростных Овнов
Ночью в сарае запрут на засов.
Вышибут дверь и уйдут на свободу
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Их не заманит ни сено, ни миска
Жидкой похлёбки из пресных овсов.
Скаля клыки, собираются в стаи
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Псовая стая своих не бросает,
Мудро живя по законам лесов.
И для разбоя выходят на тракты
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Если взращён ты не стадом, но стаей,
Если живёшь по заветам отцов -
Пусть среди ночи твой путь освещает
Яркое пламя созвездия Псов!
Псовый Марш
Кто-то рождён под созвездием Рака,
Кто–то под знаками Рыб иль Весов.
Но не приемлют закон зодиака
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Серо-покорные кроткие Овны
Блеяньем славят кнуты пастухов.
Славят простор и студёные ветры
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Мерно жующих, бесхитростных Овнов
Ночью в сарае запрут на засов.
Вышибут дверь и уйдут на свободу
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Их не заманит ни сено, ни миска
Жидкой похлёбки из пресных овсов.
Скаля клыки, собираются в стаи
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Псовая стая своих не бросает,
Мудро живя по законам лесов.
И для разбоя выходят на тракты
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Если взращён ты не стадом, но стаей,
Если живёшь по заветам отцов -
Пусть среди ночи твой путь освещает
Яркое пламя созвездия Псов!
Пьер Сингапурченко
Псовый Марш
Кто-то рождён под созвездием Рака,
Кто–то под знаками Рыб иль Весов.
Но не приемлют закон зодиака
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Серо-покорные кроткие Овны
Блеяньем славят кнуты пастухов.
Славят простор и студёные ветры
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Мерно жующих, бесхитростных Овнов
Ночью в сарае запрут на засов.
Вышибут дверь и уйдут на свободу
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Их не заманит ни сено, ни миска
Жидкой похлёбки из пресных овсов.
Скаля клыки, собираются в стаи
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Псовая стая своих не бросает,
Мудро живя по законам лесов.
И для разбоя выходят на тракты
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Если взращён ты не стадом, но стаей,
Если живёшь по заветам отцов -
Пусть среди ночи твой путь освещает
Яркое пламя созвездия Псов!
Псовый Марш
Кто-то рождён под созвездием Рака,
Кто–то под знаками Рыб иль Весов.
Но не приемлют закон зодиака
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Серо-покорные кроткие Овны
Блеяньем славят кнуты пастухов.
Славят простор и студёные ветры
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Мерно жующих, бесхитростных Овнов
Ночью в сарае запрут на засов.
Вышибут дверь и уйдут на свободу
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Их не заманит ни сено, ни миска
Жидкой похлёбки из пресных овсов.
Скаля клыки, собираются в стаи
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Псовая стая своих не бросает,
Мудро живя по законам лесов.
И для разбоя выходят на тракты
Те, кто рождён под созвездием Псов.
Если взращён ты не стадом, но стаей,
Если живёшь по заветам отцов -
Пусть среди ночи твой путь освещает
Яркое пламя созвездия Псов!
Пьер Сингапурченко
в роще жарют мужыка
на деревне бьют там-тамы
в поле свищет каракурт
солнце жырным чибуреком
освищает крыши юрт
на лугах поют тушканы
в чаще блеют кабаны
и бредут отарой тучной
с водопоя чабаны
мимо сакли за барханы
грузно мерин проскакал
и набивши рот чуреком
подавился аксакал
прохожу колхозной нивой
где мотыгаме маша
коноплю растят декхане
доброй будет анаша!
слышу стоны балалайки
там где быстрая река -
с эфиопами пигмеи
лихо пляшут гопака
гулким эхом отдаются
в роще вопли мужыка
это злые каннибалы
делят тушу ямщика
по селу бредут сайгаке
девки месют кизяки
в гору жырнаго удмурта
споро тянут бурлаки
утром вылезешь из чума
отливать сакэ в арык
по воде плывут окурке
и обглоданный мужык
ёкъ
в роще жарют мужыка
на деревне бьют там-тамы
в поле свищет каракурт
солнце жырным чибуреком
освищает крыши юрт
на лугах поют тушканы
в чаще блеют кабаны
и бредут отарой тучной
с водопоя чабаны
мимо сакли за барханы
грузно мерин проскакал
и набивши рот чуреком
подавился аксакал
прохожу колхозной нивой
где мотыгаме маша
коноплю растят декхане
доброй будет анаша!
слышу стоны балалайки
там где быстрая река -
с эфиопами пигмеи
лихо пляшут гопака
гулким эхом отдаются
в роще вопли мужыка
это злые каннибалы
делят тушу ямщика
по селу бредут сайгаке
девки месют кизяки
в гору жырнаго удмурта
споро тянут бурлаки
утром вылезешь из чума
отливать сакэ в арык
по воде плывут окурке
и обглоданный мужык
ёкъ
Пьер Сингапурченко
в роще жарют мужыка
на деревне бьют там-тамы
в поле свищет каракурт
солнце жырным чибуреком
освищает крыши юрт
на лугах поют тушканы
в чаще блеют кабаны
и бредут отарой тучной
с водопоя чабаны
мимо сакли за барханы
грузно мерин проскакал
и набивши рот чуреком
подавился аксакал
прохожу колхозной нивой
где мотыгаме маша
коноплю растят декхане
доброй будет анаша!
слышу стоны балалайки
там где быстрая река -
с эфиопами пигмеи
лихо пляшут гопака
гулким эхом отдаются
в роще вопли мужыка
это злые каннибалы
делят тушу ямщика
по селу бредут сайгаке
девки месют кизяки
в гору жырнаго удмурта
споро тянут бурлаки
утром вылезешь из чума
отливать сакэ в арык
по воде плывут окурке
и обглоданный мужык
ёкъ
в роще жарют мужыка
на деревне бьют там-тамы
в поле свищет каракурт
солнце жырным чибуреком
освищает крыши юрт
на лугах поют тушканы
в чаще блеют кабаны
и бредут отарой тучной
с водопоя чабаны
мимо сакли за барханы
грузно мерин проскакал
и набивши рот чуреком
подавился аксакал
прохожу колхозной нивой
где мотыгаме маша
коноплю растят декхане
доброй будет анаша!
слышу стоны балалайки
там где быстрая река -
с эфиопами пигмеи
лихо пляшут гопака
гулким эхом отдаются
в роще вопли мужыка
это злые каннибалы
делят тушу ямщика
по селу бредут сайгаке
девки месют кизяки
в гору жырнаго удмурта
споро тянут бурлаки
утром вылезешь из чума
отливать сакэ в арык
по воде плывут окурке
и обглоданный мужык
ёкъ
Борис Панкин
*
"Обувь женская, мужская"
"Шаурма", ларек, "продмаг"
"Что ты, блядь, за блядь такая!"
"Опоздаем, шире шаг!"
Улица, фонарь, аптека.
Справа - сонные дома.
Хоронили человека
Выжившего из ума.
Вынимали из машины,
В топку жадную несли
Ящик полный мертвечины.
Заряжай, готовься, пли.
Постояли, поглядели
Равнодушно в небеса.
Всё забудут за неделю,
Через год не вспомню сам
Чью спалили оболочку,
Кто ушел в небытиё.
Мельтешение и прочая
Суета, хуё-моё.
07.06.2010
*
"Обувь женская, мужская"
"Шаурма", ларек, "продмаг"
"Что ты, блядь, за блядь такая!"
"Опоздаем, шире шаг!"
Улица, фонарь, аптека.
Справа - сонные дома.
Хоронили человека
Выжившего из ума.
Вынимали из машины,
В топку жадную несли
Ящик полный мертвечины.
Заряжай, готовься, пли.
Постояли, поглядели
Равнодушно в небеса.
Всё забудут за неделю,
Через год не вспомню сам
Чью спалили оболочку,
Кто ушел в небытиё.
Мельтешение и прочая
Суета, хуё-моё.
07.06.2010
Борис Панкин
*
"Обувь женская, мужская"
"Шаурма", ларек, "продмаг"
"Что ты, блядь, за блядь такая!"
"Опоздаем, шире шаг!"
Улица, фонарь, аптека.
Справа - сонные дома.
Хоронили человека
Выжившего из ума.
Вынимали из машины,
В топку жадную несли
Ящик полный мертвечины.
Заряжай, готовься, пли.
Постояли, поглядели
Равнодушно в небеса.
Всё забудут за неделю,
Через год не вспомню сам
Чью спалили оболочку,
Кто ушел в небытиё.
Мельтешение и прочая
Суета, хуё-моё.
07.06.2010
*
"Обувь женская, мужская"
"Шаурма", ларек, "продмаг"
"Что ты, блядь, за блядь такая!"
"Опоздаем, шире шаг!"
Улица, фонарь, аптека.
Справа - сонные дома.
Хоронили человека
Выжившего из ума.
Вынимали из машины,
В топку жадную несли
Ящик полный мертвечины.
Заряжай, готовься, пли.
Постояли, поглядели
Равнодушно в небеса.
Всё забудут за неделю,
Через год не вспомню сам
Чью спалили оболочку,
Кто ушел в небытиё.
Мельтешение и прочая
Суета, хуё-моё.
07.06.2010
Низкий дом мой давно уж ссутулился
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Помереть знать судил мне бог
Я люблю этот город вязевый
Пусть обрюзг он и пусть одрях
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах
А когда ночью светит месяц,
Когда светит... черт знает как
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак
Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь напролет до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.
Сердце бьется все чаще и чаще,
И уж я говорю не в попад:
"Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Помереть знать судил мне бог
Я люблю этот город вязевый
Пусть обрюзг он и пусть одрях
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах
А когда ночью светит месяц,
Когда светит... черт знает как
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак
Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь напролет до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.
Сердце бьется все чаще и чаще,
И уж я говорю не в попад:
"Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад
>>531687
Что ж ты только отрывок скинул
Что ж ты только отрывок скинул
«Станция Речной вокзал -
Поезд дальше не идёт».
А меня, блять, не ебёт!
Я сюда, блять, и желал
Мне как раз сюда и было надо!
Я живу как раз здесь, сука, рядом!
«Просьба», блять, «Освободить вагоны» !
Да ебу я на хуй вас, гондоны!
Молчи, бессмысленный народ,
Подёнщик, раб нужды, забот,
Несносен мне твой ропот дерзкий!
Я блять поэт, творец искусства,
А вы - ничтожное говно!
М. Немиров
Поезд дальше не идёт».
А меня, блять, не ебёт!
Я сюда, блять, и желал
Мне как раз сюда и было надо!
Я живу как раз здесь, сука, рядом!
«Просьба», блять, «Освободить вагоны» !
Да ебу я на хуй вас, гондоны!
Молчи, бессмысленный народ,
Подёнщик, раб нужды, забот,
Несносен мне твой ропот дерзкий!
Я блять поэт, творец искусства,
А вы - ничтожное говно!
М. Немиров
Я не сам ли выбрал час рожденья,
Век и царство, область и народ,
Чтоб пройти сквозь муки и крещенье
Совести, огня и вод?
Апокалиптическому Зверю
Вверженный в зияющую пасть,
Павший глубже, чем возможно пасть,
В скрежете и в смраде — верю!
Верю в правоту верховных сил,
Расковавших древние стихии,
И из недр обугленной России
Говорю: «Ты прав, что так судил!
Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия.
Если ж дров в плавильной печи мало:
Господи! Вот плоть моя».
Волошин
Как вы его понимаете?
Век и царство, область и народ,
Чтоб пройти сквозь муки и крещенье
Совести, огня и вод?
Апокалиптическому Зверю
Вверженный в зияющую пасть,
Павший глубже, чем возможно пасть,
В скрежете и в смраде — верю!
Верю в правоту верховных сил,
Расковавших древние стихии,
И из недр обугленной России
Говорю: «Ты прав, что так судил!
Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия.
Если ж дров в плавильной печи мало:
Господи! Вот плоть моя».
Волошин
Как вы его понимаете?
Ein Werwolf eines Nachts entwich
von Weib und Kind und sich begab
an eines Dorfschullehrers Grab
und bat ihn: Bitte, beuge mich!
Der Dorfschulmeister stieg hinauf
auf seines Blechschilds Messingknauf
und sprach zum Wolf, der seine Pfoten
geduldig kreuzte vor dem Toten:
"Der Werwolf" - sprach der gute Mann,
"des Weswolf, Genitiv sodann,
dem Wemwolf, Dativ, wie man s nennt,
den Wenwolf, - damit hat s ein End".
Dem Werwolf schmeichelte die F?lle,
er rollte seine Augenbälle.
Indesen bat er, füge doch
Zur Einzahl auch die Mehrzahl noch.
Der Dorfschulmeister aber mußte
gestehn, daß er von ihr nichts wußte.
Zwar Wölfe gäb s in groäszlig;er Schar,
doch "Wer" gäb s nur im Singular.
Der Wolf erhob sich tränenblind -
er hatte ja doch Weib und Kind!
Doch da er kein Gelehrter eben,
so schied er dankend und ergeben.
ВОЛК-ОБОРОТЕНЬ
Семью оставив, волк-упырь
Явился ночью на пустырь.
Спешит туда, где - слышал он -
Учитель сельский погребен.
И, голову пред ним клоня,
Волк просит: "Просклоняй меня!"
Поднявшись из могилы, тот
Урок грамматики дает.
"Волкто, - ученый начал муж. -
И волкого - сюда к тому ж.
И волкому, и волкого", -
Упырь услышал от него.
"Затем - волкем", - и, наконец,
Поведал "о волком" мертвец.
Его польщенный просит зверь:
"Во множестве склоняй теперь!"
Мертвец - сомненье на челе:
Ведь кто - в единственном числе,
А волки - в стаях, надо знать,
Он их не может увязать.
В слезах поднялся волк, ведь он
Семьей своей обременен.
Но, несмотря на огорченье,
Он благодарен за ученье.
von Weib und Kind und sich begab
an eines Dorfschullehrers Grab
und bat ihn: Bitte, beuge mich!
Der Dorfschulmeister stieg hinauf
auf seines Blechschilds Messingknauf
und sprach zum Wolf, der seine Pfoten
geduldig kreuzte vor dem Toten:
"Der Werwolf" - sprach der gute Mann,
"des Weswolf, Genitiv sodann,
dem Wemwolf, Dativ, wie man s nennt,
den Wenwolf, - damit hat s ein End".
Dem Werwolf schmeichelte die F?lle,
er rollte seine Augenbälle.
Indesen bat er, füge doch
Zur Einzahl auch die Mehrzahl noch.
Der Dorfschulmeister aber mußte
gestehn, daß er von ihr nichts wußte.
Zwar Wölfe gäb s in groäszlig;er Schar,
doch "Wer" gäb s nur im Singular.
Der Wolf erhob sich tränenblind -
er hatte ja doch Weib und Kind!
Doch da er kein Gelehrter eben,
so schied er dankend und ergeben.
ВОЛК-ОБОРОТЕНЬ
Семью оставив, волк-упырь
Явился ночью на пустырь.
Спешит туда, где - слышал он -
Учитель сельский погребен.
И, голову пред ним клоня,
Волк просит: "Просклоняй меня!"
Поднявшись из могилы, тот
Урок грамматики дает.
"Волкто, - ученый начал муж. -
И волкого - сюда к тому ж.
И волкому, и волкого", -
Упырь услышал от него.
"Затем - волкем", - и, наконец,
Поведал "о волком" мертвец.
Его польщенный просит зверь:
"Во множестве склоняй теперь!"
Мертвец - сомненье на челе:
Ведь кто - в единственном числе,
А волки - в стаях, надо знать,
Он их не может увязать.
В слезах поднялся волк, ведь он
Семьей своей обременен.
Но, несмотря на огорченье,
Он благодарен за ученье.
Ein Werwolf eines Nachts entwich
von Weib und Kind und sich begab
an eines Dorfschullehrers Grab
und bat ihn: Bitte, beuge mich!
Der Dorfschulmeister stieg hinauf
auf seines Blechschilds Messingknauf
und sprach zum Wolf, der seine Pfoten
geduldig kreuzte vor dem Toten:
"Der Werwolf" - sprach der gute Mann,
"des Weswolf, Genitiv sodann,
dem Wemwolf, Dativ, wie man s nennt,
den Wenwolf, - damit hat s ein End".
Dem Werwolf schmeichelte die F?lle,
er rollte seine Augenbälle.
Indesen bat er, füge doch
Zur Einzahl auch die Mehrzahl noch.
Der Dorfschulmeister aber mußte
gestehn, daß er von ihr nichts wußte.
Zwar Wölfe gäb s in groäszlig;er Schar,
doch "Wer" gäb s nur im Singular.
Der Wolf erhob sich tränenblind -
er hatte ja doch Weib und Kind!
Doch da er kein Gelehrter eben,
so schied er dankend und ergeben.
ВОЛК-ОБОРОТЕНЬ
Семью оставив, волк-упырь
Явился ночью на пустырь.
Спешит туда, где - слышал он -
Учитель сельский погребен.
И, голову пред ним клоня,
Волк просит: "Просклоняй меня!"
Поднявшись из могилы, тот
Урок грамматики дает.
"Волкто, - ученый начал муж. -
И волкого - сюда к тому ж.
И волкому, и волкого", -
Упырь услышал от него.
"Затем - волкем", - и, наконец,
Поведал "о волком" мертвец.
Его польщенный просит зверь:
"Во множестве склоняй теперь!"
Мертвец - сомненье на челе:
Ведь кто - в единственном числе,
А волки - в стаях, надо знать,
Он их не может увязать.
В слезах поднялся волк, ведь он
Семьей своей обременен.
Но, несмотря на огорченье,
Он благодарен за ученье.
von Weib und Kind und sich begab
an eines Dorfschullehrers Grab
und bat ihn: Bitte, beuge mich!
Der Dorfschulmeister stieg hinauf
auf seines Blechschilds Messingknauf
und sprach zum Wolf, der seine Pfoten
geduldig kreuzte vor dem Toten:
"Der Werwolf" - sprach der gute Mann,
"des Weswolf, Genitiv sodann,
dem Wemwolf, Dativ, wie man s nennt,
den Wenwolf, - damit hat s ein End".
Dem Werwolf schmeichelte die F?lle,
er rollte seine Augenbälle.
Indesen bat er, füge doch
Zur Einzahl auch die Mehrzahl noch.
Der Dorfschulmeister aber mußte
gestehn, daß er von ihr nichts wußte.
Zwar Wölfe gäb s in groäszlig;er Schar,
doch "Wer" gäb s nur im Singular.
Der Wolf erhob sich tränenblind -
er hatte ja doch Weib und Kind!
Doch da er kein Gelehrter eben,
so schied er dankend und ergeben.
ВОЛК-ОБОРОТЕНЬ
Семью оставив, волк-упырь
Явился ночью на пустырь.
Спешит туда, где - слышал он -
Учитель сельский погребен.
И, голову пред ним клоня,
Волк просит: "Просклоняй меня!"
Поднявшись из могилы, тот
Урок грамматики дает.
"Волкто, - ученый начал муж. -
И волкого - сюда к тому ж.
И волкому, и волкого", -
Упырь услышал от него.
"Затем - волкем", - и, наконец,
Поведал "о волком" мертвец.
Его польщенный просит зверь:
"Во множестве склоняй теперь!"
Мертвец - сомненье на челе:
Ведь кто - в единственном числе,
А волки - в стаях, надо знать,
Он их не может увязать.
В слезах поднялся волк, ведь он
Семьей своей обременен.
Но, несмотря на огорченье,
Он благодарен за ученье.
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…
Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят – все лучшие годы!
Любить… Но кого же?.. На время – не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно…
Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, –
Такая пустая и глупая шутка…
Лермонтов
В минуту душевной невзгоды…
Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят – все лучшие годы!
Любить… Но кого же?.. На время – не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно…
Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, –
Такая пустая и глупая шутка…
Лермонтов
Дмитрий Хвостов
Осень
Борей свирепыми крылами
Шумя, в подсолнечной летит,
Колеблет гордыми дубами,
Ярится, злобствует, свистит;
Природу люто обнажает,
Ея всю прелесть поражает,
Ковры зелены и цветы
Лишаются сиянья, блеска
Средь звуков грома, молний треска
Грядешь на царство, Осень, ты.
Умолкли птичек нежны хоры,
Лишь глас совы поет в ночи,
Увяло царство красной Флоры,
И томно не журчат ключи;
Нахмурились угрюмо воды,
В лугах престали хороводы,
Веселье скрылось и любовь,
Бегут резвясь игры и смехи;
Прощайте на земле утехи,
Доколь весна не придет вновь.
Угрюмо царство и сурово
Приносишь, осень, ты земле;
Сковать природу все готово.
В порфире бурь, дождей во мгле
Мертвит и твой приход, и сила;
Натура в сиротстве уныла
Беспечной томною рукой
Тебя без радости сретает,
И пир богатый учреждает,
Скопленный летом и весной.
Пришла - и бури за тобою!
Наперсник ближний твой Борей,
Стихии радуясь борьбою,
Ревет в лесу, среди морей,
И флоты в бездну повергает,
И сонмы кедров низлагает,
Шутя погибелью, бедой,
Когда все истощив угрозы,
Ведет во след снега, морозы
С зимою хладною, седой.
Но пусть натурою играешь,
Блюдя установленный чин; -
Ее всегодно ты караешь
По власти Вышнего судьбин:
Весна и лето вновь родится,
Собой природа возгордится,
Когда восчувствует их власть,
И солнце пышно пред очами
Явится с жаркими лучами
Свершать определенну часть.
Но придешь ли ко мне обратно
Ты, время сладостно весны?
О время быстро и приятно!
Твои мечтания и сны
Утехой душу наполняют;
Сокровища не заменяют
Игрушек вешнего часа.
Где взять восторги те сердечны,
Минуты радостны, беспечны?
Где скрылася весны краса?
Весна моя свой круг свершила,
Уже и лето протекло;
Своих ты радостей лишила;
Я твой полет не чту за зло.
Спокоен в осень, равнодушен,
Судьбине, благости послушен,
На малой ладие теку,
Осенню песнь на лире строю,
Невинной тешу мысль игрою
И в осень дни отрадны тку.
1816
Холера 1830 года
Свирепое исчадье ада!
Восстал неукротимый змей,
Шипя, на воздух льет отраву;
Плечист, огромен и крылат,
Внезапно с берегов Евфрата
До Каспия проник и Волги;
Где он, там сокрушенье, страх;
Там бич несытыя холеры
И смертных тысячи валятся,
Друг другу прививая смерть.
Поток с кремнистых гор лиется,
Грозя покрыть водой поля,
Недуг - враг тайный человеков
Распространяет гибель вмиг,
Сугубя жар, ослабя нервы,
Течение сгущает крови.
Больной, почувствуя внутри
Страдание неизъяснимо,
Испустит яд и дух последний
На перси кровных и друзей.
1830
Могущего отверсты храмы,
Уста Пресвитеров гремят;
Се зрелище великолепно!
Первосвященники грядут,
Грядут с хоругвями смиренно
И, полня славословьем стогны,
С земли возносят к небу глас.
Там пастыри среди народа,
Горящим сердцем в звучном лике,
Святую сеют благодать.
Дружина Македонян в древность,
Без опасения меча,
Врагам казалася стеною,
Неразрушимою ничем;
В России чада Иппократа
Питомцы мудрости, науки -
Бесстрашные богатыри,
Болезнь в ущельях достигают,
Из пасти льва приемлют жертвы
С восходом солнца и в полночь.
1831
Осень
Борей свирепыми крылами
Шумя, в подсолнечной летит,
Колеблет гордыми дубами,
Ярится, злобствует, свистит;
Природу люто обнажает,
Ея всю прелесть поражает,
Ковры зелены и цветы
Лишаются сиянья, блеска
Средь звуков грома, молний треска
Грядешь на царство, Осень, ты.
Умолкли птичек нежны хоры,
Лишь глас совы поет в ночи,
Увяло царство красной Флоры,
И томно не журчат ключи;
Нахмурились угрюмо воды,
В лугах престали хороводы,
Веселье скрылось и любовь,
Бегут резвясь игры и смехи;
Прощайте на земле утехи,
Доколь весна не придет вновь.
Угрюмо царство и сурово
Приносишь, осень, ты земле;
Сковать природу все готово.
В порфире бурь, дождей во мгле
Мертвит и твой приход, и сила;
Натура в сиротстве уныла
Беспечной томною рукой
Тебя без радости сретает,
И пир богатый учреждает,
Скопленный летом и весной.
Пришла - и бури за тобою!
Наперсник ближний твой Борей,
Стихии радуясь борьбою,
Ревет в лесу, среди морей,
И флоты в бездну повергает,
И сонмы кедров низлагает,
Шутя погибелью, бедой,
Когда все истощив угрозы,
Ведет во след снега, морозы
С зимою хладною, седой.
Но пусть натурою играешь,
Блюдя установленный чин; -
Ее всегодно ты караешь
По власти Вышнего судьбин:
Весна и лето вновь родится,
Собой природа возгордится,
Когда восчувствует их власть,
И солнце пышно пред очами
Явится с жаркими лучами
Свершать определенну часть.
Но придешь ли ко мне обратно
Ты, время сладостно весны?
О время быстро и приятно!
Твои мечтания и сны
Утехой душу наполняют;
Сокровища не заменяют
Игрушек вешнего часа.
Где взять восторги те сердечны,
Минуты радостны, беспечны?
Где скрылася весны краса?
Весна моя свой круг свершила,
Уже и лето протекло;
Своих ты радостей лишила;
Я твой полет не чту за зло.
Спокоен в осень, равнодушен,
Судьбине, благости послушен,
На малой ладие теку,
Осенню песнь на лире строю,
Невинной тешу мысль игрою
И в осень дни отрадны тку.
1816
Холера 1830 года
Свирепое исчадье ада!
Восстал неукротимый змей,
Шипя, на воздух льет отраву;
Плечист, огромен и крылат,
Внезапно с берегов Евфрата
До Каспия проник и Волги;
Где он, там сокрушенье, страх;
Там бич несытыя холеры
И смертных тысячи валятся,
Друг другу прививая смерть.
Поток с кремнистых гор лиется,
Грозя покрыть водой поля,
Недуг - враг тайный человеков
Распространяет гибель вмиг,
Сугубя жар, ослабя нервы,
Течение сгущает крови.
Больной, почувствуя внутри
Страдание неизъяснимо,
Испустит яд и дух последний
На перси кровных и друзей.
1830
Могущего отверсты храмы,
Уста Пресвитеров гремят;
Се зрелище великолепно!
Первосвященники грядут,
Грядут с хоругвями смиренно
И, полня славословьем стогны,
С земли возносят к небу глас.
Там пастыри среди народа,
Горящим сердцем в звучном лике,
Святую сеют благодать.
Дружина Македонян в древность,
Без опасения меча,
Врагам казалася стеною,
Неразрушимою ничем;
В России чада Иппократа
Питомцы мудрости, науки -
Бесстрашные богатыри,
Болезнь в ущельях достигают,
Из пасти льва приемлют жертвы
С восходом солнца и в полночь.
1831
Дмитрий Хвостов
Осень
Борей свирепыми крылами
Шумя, в подсолнечной летит,
Колеблет гордыми дубами,
Ярится, злобствует, свистит;
Природу люто обнажает,
Ея всю прелесть поражает,
Ковры зелены и цветы
Лишаются сиянья, блеска
Средь звуков грома, молний треска
Грядешь на царство, Осень, ты.
Умолкли птичек нежны хоры,
Лишь глас совы поет в ночи,
Увяло царство красной Флоры,
И томно не журчат ключи;
Нахмурились угрюмо воды,
В лугах престали хороводы,
Веселье скрылось и любовь,
Бегут резвясь игры и смехи;
Прощайте на земле утехи,
Доколь весна не придет вновь.
Угрюмо царство и сурово
Приносишь, осень, ты земле;
Сковать природу все готово.
В порфире бурь, дождей во мгле
Мертвит и твой приход, и сила;
Натура в сиротстве уныла
Беспечной томною рукой
Тебя без радости сретает,
И пир богатый учреждает,
Скопленный летом и весной.
Пришла - и бури за тобою!
Наперсник ближний твой Борей,
Стихии радуясь борьбою,
Ревет в лесу, среди морей,
И флоты в бездну повергает,
И сонмы кедров низлагает,
Шутя погибелью, бедой,
Когда все истощив угрозы,
Ведет во след снега, морозы
С зимою хладною, седой.
Но пусть натурою играешь,
Блюдя установленный чин; -
Ее всегодно ты караешь
По власти Вышнего судьбин:
Весна и лето вновь родится,
Собой природа возгордится,
Когда восчувствует их власть,
И солнце пышно пред очами
Явится с жаркими лучами
Свершать определенну часть.
Но придешь ли ко мне обратно
Ты, время сладостно весны?
О время быстро и приятно!
Твои мечтания и сны
Утехой душу наполняют;
Сокровища не заменяют
Игрушек вешнего часа.
Где взять восторги те сердечны,
Минуты радостны, беспечны?
Где скрылася весны краса?
Весна моя свой круг свершила,
Уже и лето протекло;
Своих ты радостей лишила;
Я твой полет не чту за зло.
Спокоен в осень, равнодушен,
Судьбине, благости послушен,
На малой ладие теку,
Осенню песнь на лире строю,
Невинной тешу мысль игрою
И в осень дни отрадны тку.
1816
Холера 1830 года
Свирепое исчадье ада!
Восстал неукротимый змей,
Шипя, на воздух льет отраву;
Плечист, огромен и крылат,
Внезапно с берегов Евфрата
До Каспия проник и Волги;
Где он, там сокрушенье, страх;
Там бич несытыя холеры
И смертных тысячи валятся,
Друг другу прививая смерть.
Поток с кремнистых гор лиется,
Грозя покрыть водой поля,
Недуг - враг тайный человеков
Распространяет гибель вмиг,
Сугубя жар, ослабя нервы,
Течение сгущает крови.
Больной, почувствуя внутри
Страдание неизъяснимо,
Испустит яд и дух последний
На перси кровных и друзей.
1830
Могущего отверсты храмы,
Уста Пресвитеров гремят;
Се зрелище великолепно!
Первосвященники грядут,
Грядут с хоругвями смиренно
И, полня славословьем стогны,
С земли возносят к небу глас.
Там пастыри среди народа,
Горящим сердцем в звучном лике,
Святую сеют благодать.
Дружина Македонян в древность,
Без опасения меча,
Врагам казалася стеною,
Неразрушимою ничем;
В России чада Иппократа
Питомцы мудрости, науки -
Бесстрашные богатыри,
Болезнь в ущельях достигают,
Из пасти льва приемлют жертвы
С восходом солнца и в полночь.
1831
Осень
Борей свирепыми крылами
Шумя, в подсолнечной летит,
Колеблет гордыми дубами,
Ярится, злобствует, свистит;
Природу люто обнажает,
Ея всю прелесть поражает,
Ковры зелены и цветы
Лишаются сиянья, блеска
Средь звуков грома, молний треска
Грядешь на царство, Осень, ты.
Умолкли птичек нежны хоры,
Лишь глас совы поет в ночи,
Увяло царство красной Флоры,
И томно не журчат ключи;
Нахмурились угрюмо воды,
В лугах престали хороводы,
Веселье скрылось и любовь,
Бегут резвясь игры и смехи;
Прощайте на земле утехи,
Доколь весна не придет вновь.
Угрюмо царство и сурово
Приносишь, осень, ты земле;
Сковать природу все готово.
В порфире бурь, дождей во мгле
Мертвит и твой приход, и сила;
Натура в сиротстве уныла
Беспечной томною рукой
Тебя без радости сретает,
И пир богатый учреждает,
Скопленный летом и весной.
Пришла - и бури за тобою!
Наперсник ближний твой Борей,
Стихии радуясь борьбою,
Ревет в лесу, среди морей,
И флоты в бездну повергает,
И сонмы кедров низлагает,
Шутя погибелью, бедой,
Когда все истощив угрозы,
Ведет во след снега, морозы
С зимою хладною, седой.
Но пусть натурою играешь,
Блюдя установленный чин; -
Ее всегодно ты караешь
По власти Вышнего судьбин:
Весна и лето вновь родится,
Собой природа возгордится,
Когда восчувствует их власть,
И солнце пышно пред очами
Явится с жаркими лучами
Свершать определенну часть.
Но придешь ли ко мне обратно
Ты, время сладостно весны?
О время быстро и приятно!
Твои мечтания и сны
Утехой душу наполняют;
Сокровища не заменяют
Игрушек вешнего часа.
Где взять восторги те сердечны,
Минуты радостны, беспечны?
Где скрылася весны краса?
Весна моя свой круг свершила,
Уже и лето протекло;
Своих ты радостей лишила;
Я твой полет не чту за зло.
Спокоен в осень, равнодушен,
Судьбине, благости послушен,
На малой ладие теку,
Осенню песнь на лире строю,
Невинной тешу мысль игрою
И в осень дни отрадны тку.
1816
Холера 1830 года
Свирепое исчадье ада!
Восстал неукротимый змей,
Шипя, на воздух льет отраву;
Плечист, огромен и крылат,
Внезапно с берегов Евфрата
До Каспия проник и Волги;
Где он, там сокрушенье, страх;
Там бич несытыя холеры
И смертных тысячи валятся,
Друг другу прививая смерть.
Поток с кремнистых гор лиется,
Грозя покрыть водой поля,
Недуг - враг тайный человеков
Распространяет гибель вмиг,
Сугубя жар, ослабя нервы,
Течение сгущает крови.
Больной, почувствуя внутри
Страдание неизъяснимо,
Испустит яд и дух последний
На перси кровных и друзей.
1830
Могущего отверсты храмы,
Уста Пресвитеров гремят;
Се зрелище великолепно!
Первосвященники грядут,
Грядут с хоругвями смиренно
И, полня славословьем стогны,
С земли возносят к небу глас.
Там пастыри среди народа,
Горящим сердцем в звучном лике,
Святую сеют благодать.
Дружина Македонян в древность,
Без опасения меча,
Врагам казалася стеною,
Неразрушимою ничем;
В России чада Иппократа
Питомцы мудрости, науки -
Бесстрашные богатыри,
Болезнь в ущельях достигают,
Из пасти льва приемлют жертвы
С восходом солнца и в полночь.
1831
>>497942 (OP)
Трусоват был Ваня бедный:
Раз он позднею порой,
Весь в поту, от страха бледный,
Чрез кладбище шел домой.
Бедный Ваня еле дышит,
Спотыкаясь, чуть бредет
По могилам; вдруг он слышит, —
Кто-то кость, ворча, грызет.
Ваня стал; — шагнуть не может.
Боже! думает бедняк,
Это, верно, кости гложет
Красногубый вурдалак.
Горе! малый я не сильный;
Съест упырь меня совсем,
Если сам земли могильной
Я с молитвою не съем.
Что же? вместо вурдалака —
(Вы представьте Вани злость!)
В темноте пред ним собака
На могиле гложет кость.
Трусоват был Ваня бедный:
Раз он позднею порой,
Весь в поту, от страха бледный,
Чрез кладбище шел домой.
Бедный Ваня еле дышит,
Спотыкаясь, чуть бредет
По могилам; вдруг он слышит, —
Кто-то кость, ворча, грызет.
Ваня стал; — шагнуть не может.
Боже! думает бедняк,
Это, верно, кости гложет
Красногубый вурдалак.
Горе! малый я не сильный;
Съест упырь меня совсем,
Если сам земли могильной
Я с молитвою не съем.
Что же? вместо вурдалака —
(Вы представьте Вани злость!)
В темноте пред ним собака
На могиле гложет кость.
>>543793
Вот это был талант. Поэтище!
Вот это был талант. Поэтище!
Пиздец проклятому Совдепу.
Порядок этот чортов
Не имеет шансов выжить
И 84-й
Все ближе, ближе, ближе
А пока мы сажаем репу
И кроем матюгами
Пиздец проклятому Совдепу
Уже не за горами
2 миллиона в речку
2 миллиона в печку
Наши револьверы не дают осечки
И в тонких слоях эфира
Возникнет молнии отблеск
И мы покажем миру
Что значит советская доблесть
А пока мы сажаем репу
И кроем матюгами
Пиздец проклятому Совдепу
Уже не за горами
2 миллиона в речку
2 миллиона в печку
Наши автоматы не дают осечки
И запад чумой прокаженный
будет нами спасен от потопа
Советские батальоны
Пройдут по дорогам Европы
А пока мы латаем заплаты
И кроем матюгами
Пиздец либералам проклятым
Уже не за горами
20 милионов в речку
20 миллионов в печку
Наши авиаматки не дают осечки
Кровавая эта каша
пройдет континента пределы
И Африка будет нашей
Ну просто как не хуя делать
А пока мы набиваем желудки
И кроем матюгами
Пиздец черномазым ублюдкам
Уже не за горами
200 миллионов в речку
200 миллионов в печку
Наши субмарины не дают осечки
А если Восток не захочет
Отдать свои земли даром
Мы воздадим ему почесть
Ядерным ударом
И уже мы заходим с тылу
И топаем сапогами
Пиздец кали-юге постылой
Уже не за горами
Полчеловечества в речку
Полчеловечества в печку.
А остальные в вечность.
Порядок этот чортов
Не имеет шансов выжить
И 84-й
Все ближе, ближе, ближе
А пока мы сажаем репу
И кроем матюгами
Пиздец проклятому Совдепу
Уже не за горами
2 миллиона в речку
2 миллиона в печку
Наши револьверы не дают осечки
И в тонких слоях эфира
Возникнет молнии отблеск
И мы покажем миру
Что значит советская доблесть
А пока мы сажаем репу
И кроем матюгами
Пиздец проклятому Совдепу
Уже не за горами
2 миллиона в речку
2 миллиона в печку
Наши автоматы не дают осечки
И запад чумой прокаженный
будет нами спасен от потопа
Советские батальоны
Пройдут по дорогам Европы
А пока мы латаем заплаты
И кроем матюгами
Пиздец либералам проклятым
Уже не за горами
20 милионов в речку
20 миллионов в печку
Наши авиаматки не дают осечки
Кровавая эта каша
пройдет континента пределы
И Африка будет нашей
Ну просто как не хуя делать
А пока мы набиваем желудки
И кроем матюгами
Пиздец черномазым ублюдкам
Уже не за горами
200 миллионов в речку
200 миллионов в печку
Наши субмарины не дают осечки
А если Восток не захочет
Отдать свои земли даром
Мы воздадим ему почесть
Ядерным ударом
И уже мы заходим с тылу
И топаем сапогами
Пиздец кали-юге постылой
Уже не за горами
Полчеловечества в речку
Полчеловечества в печку.
А остальные в вечность.
Пиздец проклятому Совдепу.
Порядок этот чортов
Не имеет шансов выжить
И 84-й
Все ближе, ближе, ближе
А пока мы сажаем репу
И кроем матюгами
Пиздец проклятому Совдепу
Уже не за горами
2 миллиона в речку
2 миллиона в печку
Наши револьверы не дают осечки
И в тонких слоях эфира
Возникнет молнии отблеск
И мы покажем миру
Что значит советская доблесть
А пока мы сажаем репу
И кроем матюгами
Пиздец проклятому Совдепу
Уже не за горами
2 миллиона в речку
2 миллиона в печку
Наши автоматы не дают осечки
И запад чумой прокаженный
будет нами спасен от потопа
Советские батальоны
Пройдут по дорогам Европы
А пока мы латаем заплаты
И кроем матюгами
Пиздец либералам проклятым
Уже не за горами
20 милионов в речку
20 миллионов в печку
Наши авиаматки не дают осечки
Кровавая эта каша
пройдет континента пределы
И Африка будет нашей
Ну просто как не хуя делать
А пока мы набиваем желудки
И кроем матюгами
Пиздец черномазым ублюдкам
Уже не за горами
200 миллионов в речку
200 миллионов в печку
Наши субмарины не дают осечки
А если Восток не захочет
Отдать свои земли даром
Мы воздадим ему почесть
Ядерным ударом
И уже мы заходим с тылу
И топаем сапогами
Пиздец кали-юге постылой
Уже не за горами
Полчеловечества в речку
Полчеловечества в печку.
А остальные в вечность.
Порядок этот чортов
Не имеет шансов выжить
И 84-й
Все ближе, ближе, ближе
А пока мы сажаем репу
И кроем матюгами
Пиздец проклятому Совдепу
Уже не за горами
2 миллиона в речку
2 миллиона в печку
Наши револьверы не дают осечки
И в тонких слоях эфира
Возникнет молнии отблеск
И мы покажем миру
Что значит советская доблесть
А пока мы сажаем репу
И кроем матюгами
Пиздец проклятому Совдепу
Уже не за горами
2 миллиона в речку
2 миллиона в печку
Наши автоматы не дают осечки
И запад чумой прокаженный
будет нами спасен от потопа
Советские батальоны
Пройдут по дорогам Европы
А пока мы латаем заплаты
И кроем матюгами
Пиздец либералам проклятым
Уже не за горами
20 милионов в речку
20 миллионов в печку
Наши авиаматки не дают осечки
Кровавая эта каша
пройдет континента пределы
И Африка будет нашей
Ну просто как не хуя делать
А пока мы набиваем желудки
И кроем матюгами
Пиздец черномазым ублюдкам
Уже не за горами
200 миллионов в речку
200 миллионов в печку
Наши субмарины не дают осечки
А если Восток не захочет
Отдать свои земли даром
Мы воздадим ему почесть
Ядерным ударом
И уже мы заходим с тылу
И топаем сапогами
Пиздец кали-юге постылой
Уже не за горами
Полчеловечества в речку
Полчеловечества в печку.
А остальные в вечность.
Владимир Воронков.
Валялась лошадь, ноги вздрав.
А ведь предупреждал Минздрав!
В лесу недолюбливали дикобраза
За то, что выёживается, зараза.
Хотел разобраться с медведем барсук,
Да как-то всё было ему недосуг.
У петуха один дискурс:
«Ну что, пойдём потопчем кур-с?..»
Что карась ни соверши,
Будут морщиться ерши.
Возмущённо фыркали несушки,
Пролетая над гнездом кукушки.
Над городом порхали два шакала,
Заимствовав идею у Шагала.
Увидев тушканчика, кролик
Смеялся до слёз и до колик.
Валялась лошадь, ноги вздрав.
А ведь предупреждал Минздрав!
В лесу недолюбливали дикобраза
За то, что выёживается, зараза.
Хотел разобраться с медведем барсук,
Да как-то всё было ему недосуг.
У петуха один дискурс:
«Ну что, пойдём потопчем кур-с?..»
Что карась ни соверши,
Будут морщиться ерши.
Возмущённо фыркали несушки,
Пролетая над гнездом кукушки.
Над городом порхали два шакала,
Заимствовав идею у Шагала.
Увидев тушканчика, кролик
Смеялся до слёз и до колик.
Вечерний свет словно мед в деревьях,
Когда вы оставили меня и шли до конца улицы,
Где закат оборвался внезапно.
Свадебный пирог подъемного моста опускался
К легким незабудкам.
Вы взошли на корабль.
Сгоревшие горизонты внезапно мостили золотые камни.
У меня были сны, включая самоубийство,
А сейчас они надувают горячим воздухом шар.
Это взрыв, это взорвется
С чем-то невидимым
Именно в эти дни.
Мы слушаем и узнаем иногда,
Прижимаясь друг к другу так крепко.
Опускаем кровь и тому подобное.
Щедрыми стали музеи, они в нашем вздохе живут.
Эшбери
Когда вы оставили меня и шли до конца улицы,
Где закат оборвался внезапно.
Свадебный пирог подъемного моста опускался
К легким незабудкам.
Вы взошли на корабль.
Сгоревшие горизонты внезапно мостили золотые камни.
У меня были сны, включая самоубийство,
А сейчас они надувают горячим воздухом шар.
Это взрыв, это взорвется
С чем-то невидимым
Именно в эти дни.
Мы слушаем и узнаем иногда,
Прижимаясь друг к другу так крепко.
Опускаем кровь и тому подобное.
Щедрыми стали музеи, они в нашем вздохе живут.
Эшбери
>>546165
Если образы второй части мне просто непонятны, то против строчки
Я готов протестовать. Либо это рекурсия, где музеи щедры и живут в нашем вздохе, музеев много и потому мы пока живы, что выглядит нелепо, либо объясните, пожалуйста, блядь, что тут написано.
Если образы второй части мне просто непонятны, то против строчки
>Щедрыми стали музеи, они в нашем вздохе живут.
Я готов протестовать. Либо это рекурсия, где музеи щедры и живут в нашем вздохе, музеев много и потому мы пока живы, что выглядит нелепо, либо объясните, пожалуйста, блядь, что тут написано.
>>546190
Вследствие переживания, случившегося с лирическим героем, некий опыт (грубо говоря, прикосновения к "возвышенному", как бы пошло ни звучало), доступный, как правило, только в специальных местах типа музеев (галерей, консерваторий etc.), стал вездесущ, стал субстанцией воздуха; таким образом лирический герой получает от простого существования наслаждение как от созерцания картины.
Вследствие переживания, случившегося с лирическим героем, некий опыт (грубо говоря, прикосновения к "возвышенному", как бы пошло ни звучало), доступный, как правило, только в специальных местах типа музеев (галерей, консерваторий etc.), стал вездесущ, стал субстанцией воздуха; таким образом лирический герой получает от простого существования наслаждение как от созерцания картины.
>>546165
Пиздец. гуглом переводили, что ли? Вот оригинал.
The evening light was like honey in the trees
When you left me and walked to the end of the street
Where the sunset abruptly ended.
The wedding-cake drawbridge lowered itself
To the fragile forget-me-not flower.
You climbed aboard.
Burnt horizons suddenly paved with golden stones,
Dreams I had, including suicide,
Puff out the hot-air balloon now.
It is bursting, it is about to burst
With something invisible
Just during the days.
We hear, and sometimes learn,
Pressing so close
And fetch the blood down, and things like that.
Museums then became generous, they live in our breath.
Пиздец. гуглом переводили, что ли? Вот оригинал.
The evening light was like honey in the trees
When you left me and walked to the end of the street
Where the sunset abruptly ended.
The wedding-cake drawbridge lowered itself
To the fragile forget-me-not flower.
You climbed aboard.
Burnt horizons suddenly paved with golden stones,
Dreams I had, including suicide,
Puff out the hot-air balloon now.
It is bursting, it is about to burst
With something invisible
Just during the days.
We hear, and sometimes learn,
Pressing so close
And fetch the blood down, and things like that.
Museums then became generous, they live in our breath.
>>546194
Выглядит разумно, сам не допер, хотя старался. Спасибо.
Годы идут, а с поэзией у меня все также хуево, как и было в первый раз, когда я оставил тут сообщение с просьбой помочь литературой о ней. Вроде если что-то надкусить получилось - нравится, но об большинство ломаю зубы.
Выглядит разумно, сам не допер, хотя старался. Спасибо.
Годы идут, а с поэзией у меня все также хуево, как и было в первый раз, когда я оставил тут сообщение с просьбой помочь литературой о ней. Вроде если что-то надкусить получилось - нравится, но об большинство ломаю зубы.
>>546198
Я, кстати, согласен, что перевод посредственный хотя бы из-за того, что в оригинале написано "breath", а на русский переведено "вздох". Вздох - единичный акт, совершаемый конкретным человеком. Он не говорит о процессе дыхания, о выдохе, в потребности в кислороде, о повседневности дыхания. Акцент смещается радикально в другую плоскость.
Ну, или мне хочется так думать, потому что я и есть написавший выше о том, что не понимаю строчки с музеями.
Я, кстати, согласен, что перевод посредственный хотя бы из-за того, что в оригинале написано "breath", а на русский переведено "вздох". Вздох - единичный акт, совершаемый конкретным человеком. Он не говорит о процессе дыхания, о выдохе, в потребности в кислороде, о повседневности дыхания. Акцент смещается радикально в другую плоскость.
Ну, или мне хочется так думать, потому что я и есть написавший выше о том, что не понимаю строчки с музеями.
>>523062
Борис Рыжий.
Но он трагичен.
Погадай мне, цыганка, на медный грош,
растолкуй, отчего умру.
Отвечает цыганка, мол, ты умрешь,
не живут такие в миру.
Станет сын чужим и чужой жена,
отвернутся друзья-враги.
Что убьет тебя, молодой? Вина.
Но вину свою береги.
Перед кем вина? Перед тем, что жив.
И смеется, глядит в глаза.
И звучит с базара блатной мотив,
проясняются небеса.
Борис Рыжий.
Но он трагичен.
Погадай мне, цыганка, на медный грош,
растолкуй, отчего умру.
Отвечает цыганка, мол, ты умрешь,
не живут такие в миру.
Станет сын чужим и чужой жена,
отвернутся друзья-враги.
Что убьет тебя, молодой? Вина.
Но вину свою береги.
Перед кем вина? Перед тем, что жив.
И смеется, глядит в глаза.
И звучит с базара блатной мотив,
проясняются небеса.
>>546973
Бля, я еблан, какой то корявый вариант стиха взял не прочитав.
Бля, я еблан, какой то корявый вариант стиха взял не прочитав.
>>523062
Я читаю Арчета, Сергеева, Гоголева, Кибирова, Седакову, Рыжего.
Я читаю Арчета, Сергеева, Гоголева, Кибирова, Седакову, Рыжего.
>>546973
Это банальное подражание Блоку с вкраплениями Гандлевского.
Это банальное подражание Блоку с вкраплениями Гандлевского.
>>546982
По объемам и стилистике уместно скорее обратное.
По объемам и стилистике уместно скорее обратное.
>>523062
Мария Степанова, Вера Павлова.
Мария Степанова, Вера Павлова.
Знатоки, объясните последние строфы стихотворения Сологуба «Любовью легкою играя»:
И два глубокие бокала
Из тонко-звонкого стекла
Ты к светлой чаше подставляла
И пену сладкую лила,
Лила, лила, лила, качала
Два тельно-алые стекла.
Белей лилей, алее лала
Бела была ты и ала.
И в звонах ласково-кристальных
Отраву сладкую тая,
Была милее дев лобзальных
Ты, смерть отрадная моя!
Нашел только что значит "лал". А это грамматическая ошибка – не «глубоких», а «глубокие» бокала и не «алых», а «алые» стекла? Что значат «качала стекла» и «тельно-алые»?
И два глубокие бокала
Из тонко-звонкого стекла
Ты к светлой чаше подставляла
И пену сладкую лила,
Лила, лила, лила, качала
Два тельно-алые стекла.
Белей лилей, алее лала
Бела была ты и ала.
И в звонах ласково-кристальных
Отраву сладкую тая,
Была милее дев лобзальных
Ты, смерть отрадная моя!
Нашел только что значит "лал". А это грамматическая ошибка – не «глубоких», а «глубокие» бокала и не «алых», а «алые» стекла? Что значат «качала стекла» и «тельно-алые»?
>>549886
Нет, это старая норма.
Ну держала бокалы и качала туда-сюда, взбалтывая пену сладкую.
Телесно-алые. Цвета плоти.
>это грамматическая ошибка – не «глубоких», а «глубокие» бокала и не «алых», а «алые» стекла?
Нет, это старая норма.
>«качала стекла»
Ну держала бокалы и качала туда-сюда, взбалтывая пену сладкую.
>«тельно-алые»
Телесно-алые. Цвета плоти.
Ніна Мацяш
У Ніўках нарадзілася Нінка,
з нябёсаў дажджынка…
Найсвяцейшай Панны пярлінка…
Укрыжаванага Збаўцы слязінка…
Ерузалемскай пальмы галінка…
Вербнай нядзелі вярбінка…
Не адна балеснага шчасця хвілінка…
З белай хмары ў белыя хвалі
Бог адпускае Анёлаў-дзяўчат,
каб белыя хвалі іх калыхалі,
як бязгрэшных святых немаўлят,
каб іх ножанькі не тапталі
пчолак, коцікаў, птушанят,
каб не спаўняў над імі загад
сучасны Понцій Пілат…
Птахі на крылах іх уздымалі,
каб святлеў ад крыл далягляд…
раны духовыя ім бінтавалі,
да святасці ў райскі сад!
Хлопцы, узмоцненыя духова,
каб насілі іх на руках…
так адгаўлялі родныя словы
чыстыя сэрцы ў дзявочых грудзях!
Бог забраў Ніну ў сваю Краіну.
Беларусь мае паэтку Ніну —
не на хвіліну, часу ў нас шмат!
У Ніўках нарадзілася Нінка,
з нябёсаў дажджынка…
Найсвяцейшай Панны пярлінка…
Укрыжаванага Збаўцы слязінка…
Ерузалемскай пальмы галінка…
Вербнай нядзелі вярбінка…
Не адна балеснага шчасця хвілінка…
З белай хмары ў белыя хвалі
Бог адпускае Анёлаў-дзяўчат,
каб белыя хвалі іх калыхалі,
як бязгрэшных святых немаўлят,
каб іх ножанькі не тапталі
пчолак, коцікаў, птушанят,
каб не спаўняў над імі загад
сучасны Понцій Пілат…
Птахі на крылах іх уздымалі,
каб святлеў ад крыл далягляд…
раны духовыя ім бінтавалі,
да святасці ў райскі сад!
Хлопцы, узмоцненыя духова,
каб насілі іх на руках…
так адгаўлялі родныя словы
чыстыя сэрцы ў дзявочых грудзях!
Бог забраў Ніну ў сваю Краіну.
Беларусь мае паэтку Ніну —
не на хвіліну, часу ў нас шмат!
Ніна Мацяш
У Ніўках нарадзілася Нінка,
з нябёсаў дажджынка…
Найсвяцейшай Панны пярлінка…
Укрыжаванага Збаўцы слязінка…
Ерузалемскай пальмы галінка…
Вербнай нядзелі вярбінка…
Не адна балеснага шчасця хвілінка…
З белай хмары ў белыя хвалі
Бог адпускае Анёлаў-дзяўчат,
каб белыя хвалі іх калыхалі,
як бязгрэшных святых немаўлят,
каб іх ножанькі не тапталі
пчолак, коцікаў, птушанят,
каб не спаўняў над імі загад
сучасны Понцій Пілат…
Птахі на крылах іх уздымалі,
каб святлеў ад крыл далягляд…
раны духовыя ім бінтавалі,
да святасці ў райскі сад!
Хлопцы, узмоцненыя духова,
каб насілі іх на руках…
так адгаўлялі родныя словы
чыстыя сэрцы ў дзявочых грудзях!
Бог забраў Ніну ў сваю Краіну.
Беларусь мае паэтку Ніну —
не на хвіліну, часу ў нас шмат!
У Ніўках нарадзілася Нінка,
з нябёсаў дажджынка…
Найсвяцейшай Панны пярлінка…
Укрыжаванага Збаўцы слязінка…
Ерузалемскай пальмы галінка…
Вербнай нядзелі вярбінка…
Не адна балеснага шчасця хвілінка…
З белай хмары ў белыя хвалі
Бог адпускае Анёлаў-дзяўчат,
каб белыя хвалі іх калыхалі,
як бязгрэшных святых немаўлят,
каб іх ножанькі не тапталі
пчолак, коцікаў, птушанят,
каб не спаўняў над імі загад
сучасны Понцій Пілат…
Птахі на крылах іх уздымалі,
каб святлеў ад крыл далягляд…
раны духовыя ім бінтавалі,
да святасці ў райскі сад!
Хлопцы, узмоцненыя духова,
каб насілі іх на руках…
так адгаўлялі родныя словы
чыстыя сэрцы ў дзявочых грудзях!
Бог забраў Ніну ў сваю Краіну.
Беларусь мае паэтку Ніну —
не на хвіліну, часу ў нас шмат!
Россия забыла напитки,
В них вечности было вино,
И в первом разобранном свитке
Восчла роковое письмо.
Ты свитку внимала немливо,
Как взрослым внимает дитя,
И подлая тайная сила
Тебя наблюдала хотя.
В них вечности было вино,
И в первом разобранном свитке
Восчла роковое письмо.
Ты свитку внимала немливо,
Как взрослым внимает дитя,
И подлая тайная сила
Тебя наблюдала хотя.
Судари, а как же Лука Мудищев?
>>523261
И это ты называешь поэзией с каким-то смыслом?
Вот тебе настоящий современная поэзия:
Пробудись как Гаутама, убедись, в тебе есть прана
Не гасись от истины, на сутру нанизаны мысли те, что унесут в Нирвану
После феника все стало странным, в колонках Карлос Сантана
Басит, как Сатана, несусь Сапсаном к небесам, а сам цвета бледных поганок
Замкнутый в себе капкан способен лишь беззубо клацать
Об этой самости, своей покалеченной челюсти
Как получилось — в человеке нету человечности?
Застрявший в вечности, потерянный в трех соснах мысли
Вяло тащу конечности, как за флейтистом крысы
Из этой кажущейся клетки к незримой церкви
Паук устал крутиться в банке и ударом в центнер
Бросился всем телом
В осколках и пыли узрел он:
За гранью банки только банка чуть больших размеров
Куда хотел он, а? Опять ползти без дела
Паук в себе всецело, и куда ни глянь — везде он
И ещё:
Слышишь, эти звезды без тебя погаснут
Недаром гром и молния небо трясут в оргазмах
Недаром, под этим высвеченным небом в сепии
Мы забываем, что одни зависаем в сети
Большие дети под куполом вечного лета!
Снег осыпался штукатуркой с неба
Я против воли стал наводчиком вечного рейха
Взяв два билета в ледяную пустыню Йотунхейма
Что-то горело в микросхемах — тот электроник
Что осознал себя как софт. А чип на ладони
— вырванное сердце. Ну же, мир — рисованный комикс!
Протяни костыль, и калека не станет с этим спорить
Не проси меня остыть, я буду дымить, подоконник
Прожигая плюхами — хули мне этот белый кролик?
Он завел меня в кусты, где колет шипами лимонник
Равнодушный глаз Луны и брошенный Богом питомник
Здесь - мой обветшалый дом бытия
Взвесь каждое слово — сломан ли я?
Или тут ошибка в ДНК, чей-то программный код
Каждая молитва для него — это лишь баг-репорт
Завтра я еще не умру;
Хотя, кто его знает...
Годы уже не вернуть, но время дано, чтобы тратить
Так что не считаю минут, что ждали пересменку
В камерах сознания перестукиваясь через стенку
Поэт и песенник погиб. Только в mp3
Остался свет его странной несчастной звезды
А душу вынесла, как дым, из грязной парадной
Досадный сор мясной избы — быть с Богом на равных
Это ли не та мечта, которой ты сгубил себя?
Но, отдавая нам тепло, равнодушной звезда
Оставалась все равно и даже полуденный зной
В системе наших координат — абсолютный ноль!
Но опалило крылья, моль упала за сервант;
Теперь от червяка ее не отличишь никак!
Ну разве ж насекомое — не "Альбатрос" Бодлера?
Скажи, француз, что же значит быть русским поэтом?
Значит: остаться мертвым светом, мчать через вакуум
Чтобы найти свою планету, прожечь сетчатку
Заброшенному человеку. Критической массой станет
Этот луч и он взорвется суперновой —
Здравствуй!
И это ты называешь поэзией с каким-то смыслом?
Вот тебе настоящий современная поэзия:
Пробудись как Гаутама, убедись, в тебе есть прана
Не гасись от истины, на сутру нанизаны мысли те, что унесут в Нирвану
После феника все стало странным, в колонках Карлос Сантана
Басит, как Сатана, несусь Сапсаном к небесам, а сам цвета бледных поганок
Замкнутый в себе капкан способен лишь беззубо клацать
Об этой самости, своей покалеченной челюсти
Как получилось — в человеке нету человечности?
Застрявший в вечности, потерянный в трех соснах мысли
Вяло тащу конечности, как за флейтистом крысы
Из этой кажущейся клетки к незримой церкви
Паук устал крутиться в банке и ударом в центнер
Бросился всем телом
В осколках и пыли узрел он:
За гранью банки только банка чуть больших размеров
Куда хотел он, а? Опять ползти без дела
Паук в себе всецело, и куда ни глянь — везде он
И ещё:
Слышишь, эти звезды без тебя погаснут
Недаром гром и молния небо трясут в оргазмах
Недаром, под этим высвеченным небом в сепии
Мы забываем, что одни зависаем в сети
Большие дети под куполом вечного лета!
Снег осыпался штукатуркой с неба
Я против воли стал наводчиком вечного рейха
Взяв два билета в ледяную пустыню Йотунхейма
Что-то горело в микросхемах — тот электроник
Что осознал себя как софт. А чип на ладони
— вырванное сердце. Ну же, мир — рисованный комикс!
Протяни костыль, и калека не станет с этим спорить
Не проси меня остыть, я буду дымить, подоконник
Прожигая плюхами — хули мне этот белый кролик?
Он завел меня в кусты, где колет шипами лимонник
Равнодушный глаз Луны и брошенный Богом питомник
Здесь - мой обветшалый дом бытия
Взвесь каждое слово — сломан ли я?
Или тут ошибка в ДНК, чей-то программный код
Каждая молитва для него — это лишь баг-репорт
Завтра я еще не умру;
Хотя, кто его знает...
Годы уже не вернуть, но время дано, чтобы тратить
Так что не считаю минут, что ждали пересменку
В камерах сознания перестукиваясь через стенку
Поэт и песенник погиб. Только в mp3
Остался свет его странной несчастной звезды
А душу вынесла, как дым, из грязной парадной
Досадный сор мясной избы — быть с Богом на равных
Это ли не та мечта, которой ты сгубил себя?
Но, отдавая нам тепло, равнодушной звезда
Оставалась все равно и даже полуденный зной
В системе наших координат — абсолютный ноль!
Но опалило крылья, моль упала за сервант;
Теперь от червяка ее не отличишь никак!
Ну разве ж насекомое — не "Альбатрос" Бодлера?
Скажи, француз, что же значит быть русским поэтом?
Значит: остаться мертвым светом, мчать через вакуум
Чтобы найти свою планету, прожечь сетчатку
Заброшенному человеку. Критической массой станет
Этот луч и он взорвется суперновой —
Здравствуй!
>>523261
И это ты называешь поэзией с каким-то смыслом?
Вот тебе настоящий современная поэзия:
Пробудись как Гаутама, убедись, в тебе есть прана
Не гасись от истины, на сутру нанизаны мысли те, что унесут в Нирвану
После феника все стало странным, в колонках Карлос Сантана
Басит, как Сатана, несусь Сапсаном к небесам, а сам цвета бледных поганок
Замкнутый в себе капкан способен лишь беззубо клацать
Об этой самости, своей покалеченной челюсти
Как получилось — в человеке нету человечности?
Застрявший в вечности, потерянный в трех соснах мысли
Вяло тащу конечности, как за флейтистом крысы
Из этой кажущейся клетки к незримой церкви
Паук устал крутиться в банке и ударом в центнер
Бросился всем телом
В осколках и пыли узрел он:
За гранью банки только банка чуть больших размеров
Куда хотел он, а? Опять ползти без дела
Паук в себе всецело, и куда ни глянь — везде он
И ещё:
Слышишь, эти звезды без тебя погаснут
Недаром гром и молния небо трясут в оргазмах
Недаром, под этим высвеченным небом в сепии
Мы забываем, что одни зависаем в сети
Большие дети под куполом вечного лета!
Снег осыпался штукатуркой с неба
Я против воли стал наводчиком вечного рейха
Взяв два билета в ледяную пустыню Йотунхейма
Что-то горело в микросхемах — тот электроник
Что осознал себя как софт. А чип на ладони
— вырванное сердце. Ну же, мир — рисованный комикс!
Протяни костыль, и калека не станет с этим спорить
Не проси меня остыть, я буду дымить, подоконник
Прожигая плюхами — хули мне этот белый кролик?
Он завел меня в кусты, где колет шипами лимонник
Равнодушный глаз Луны и брошенный Богом питомник
Здесь - мой обветшалый дом бытия
Взвесь каждое слово — сломан ли я?
Или тут ошибка в ДНК, чей-то программный код
Каждая молитва для него — это лишь баг-репорт
Завтра я еще не умру;
Хотя, кто его знает...
Годы уже не вернуть, но время дано, чтобы тратить
Так что не считаю минут, что ждали пересменку
В камерах сознания перестукиваясь через стенку
Поэт и песенник погиб. Только в mp3
Остался свет его странной несчастной звезды
А душу вынесла, как дым, из грязной парадной
Досадный сор мясной избы — быть с Богом на равных
Это ли не та мечта, которой ты сгубил себя?
Но, отдавая нам тепло, равнодушной звезда
Оставалась все равно и даже полуденный зной
В системе наших координат — абсолютный ноль!
Но опалило крылья, моль упала за сервант;
Теперь от червяка ее не отличишь никак!
Ну разве ж насекомое — не "Альбатрос" Бодлера?
Скажи, француз, что же значит быть русским поэтом?
Значит: остаться мертвым светом, мчать через вакуум
Чтобы найти свою планету, прожечь сетчатку
Заброшенному человеку. Критической массой станет
Этот луч и он взорвется суперновой —
Здравствуй!
И это ты называешь поэзией с каким-то смыслом?
Вот тебе настоящий современная поэзия:
Пробудись как Гаутама, убедись, в тебе есть прана
Не гасись от истины, на сутру нанизаны мысли те, что унесут в Нирвану
После феника все стало странным, в колонках Карлос Сантана
Басит, как Сатана, несусь Сапсаном к небесам, а сам цвета бледных поганок
Замкнутый в себе капкан способен лишь беззубо клацать
Об этой самости, своей покалеченной челюсти
Как получилось — в человеке нету человечности?
Застрявший в вечности, потерянный в трех соснах мысли
Вяло тащу конечности, как за флейтистом крысы
Из этой кажущейся клетки к незримой церкви
Паук устал крутиться в банке и ударом в центнер
Бросился всем телом
В осколках и пыли узрел он:
За гранью банки только банка чуть больших размеров
Куда хотел он, а? Опять ползти без дела
Паук в себе всецело, и куда ни глянь — везде он
И ещё:
Слышишь, эти звезды без тебя погаснут
Недаром гром и молния небо трясут в оргазмах
Недаром, под этим высвеченным небом в сепии
Мы забываем, что одни зависаем в сети
Большие дети под куполом вечного лета!
Снег осыпался штукатуркой с неба
Я против воли стал наводчиком вечного рейха
Взяв два билета в ледяную пустыню Йотунхейма
Что-то горело в микросхемах — тот электроник
Что осознал себя как софт. А чип на ладони
— вырванное сердце. Ну же, мир — рисованный комикс!
Протяни костыль, и калека не станет с этим спорить
Не проси меня остыть, я буду дымить, подоконник
Прожигая плюхами — хули мне этот белый кролик?
Он завел меня в кусты, где колет шипами лимонник
Равнодушный глаз Луны и брошенный Богом питомник
Здесь - мой обветшалый дом бытия
Взвесь каждое слово — сломан ли я?
Или тут ошибка в ДНК, чей-то программный код
Каждая молитва для него — это лишь баг-репорт
Завтра я еще не умру;
Хотя, кто его знает...
Годы уже не вернуть, но время дано, чтобы тратить
Так что не считаю минут, что ждали пересменку
В камерах сознания перестукиваясь через стенку
Поэт и песенник погиб. Только в mp3
Остался свет его странной несчастной звезды
А душу вынесла, как дым, из грязной парадной
Досадный сор мясной избы — быть с Богом на равных
Это ли не та мечта, которой ты сгубил себя?
Но, отдавая нам тепло, равнодушной звезда
Оставалась все равно и даже полуденный зной
В системе наших координат — абсолютный ноль!
Но опалило крылья, моль упала за сервант;
Теперь от червяка ее не отличишь никак!
Ну разве ж насекомое — не "Альбатрос" Бодлера?
Скажи, француз, что же значит быть русским поэтом?
Значит: остаться мертвым светом, мчать через вакуум
Чтобы найти свою планету, прожечь сетчатку
Заброшенному человеку. Критической массой станет
Этот луч и он взорвется суперновой —
Здравствуй!
>>553832
Неплохо так-то. Кто автор?
Неплохо так-то. Кто автор?
>>553832
Ну это гнойный треки "паук" и "мертвые звезды" - это реп.
Ну это гнойный треки "паук" и "мертвые звезды" - это реп.
Где серость советских застроек,
Меж луж и полуподвалов,
Близ рвов и забитых помоек
Тихонько она умирает.
Пробитая насквозь штырями,
В руках сжимая цветы,
Она с босыми ногами
Тихонько читает псалмы.
Где небо сомкнулось замками,
Узлами смывочных труб,
Где мысли скрутились комками -
Лежит моей юности труп.
(Жарченко)
Меж луж и полуподвалов,
Близ рвов и забитых помоек
Тихонько она умирает.
Пробитая насквозь штырями,
В руках сжимая цветы,
Она с босыми ногами
Тихонько читает псалмы.
Где небо сомкнулось замками,
Узлами смывочных труб,
Где мысли скрутились комками -
Лежит моей юности труп.
(Жарченко)
>>554011
Потому что этот текст читается под музыку с уже определенным ритмом.
По факту это не поэзия, а рэп, лол.
Я просто скинул это в противопоставление анону, считающему, что тексты Оксимирона - некая поэзия.
А так можешь послушать сами треки и решить уже ознакомившись с оригинальным звучанием.
Потому что этот текст читается под музыку с уже определенным ритмом.
По факту это не поэзия, а рэп, лол.
Я просто скинул это в противопоставление анону, считающему, что тексты Оксимирона - некая поэзия.
А так можешь послушать сами треки и решить уже ознакомившись с оригинальным звучанием.
>>523261
Какая-то хуита, честное слово. Говорю это как человек, лояльно относящийся ко всем этим рэп-баттлам и современным типа поэтам. Но это что-то на уровне КиШа там практически. Их теперь тоже в поэты записать?
Какая-то хуита, честное слово. Говорю это как человек, лояльно относящийся ко всем этим рэп-баттлам и современным типа поэтам. Но это что-то на уровне КиШа там практически. Их теперь тоже в поэты записать?
Поясняйте за Никонова, ценители.
Пусть черти наполняют мир.
Пусть нас пожрать мечтают!
Нисколько не страшимся мы:
Победа нас встречает.
Пусть нас пожрать мечтают!
Нисколько не страшимся мы:
Победа нас встречает.
Я живу, пока не сдохну, а как сдохну – досвидос
И жара мне не впилася и мне похую мороз
Я упрямый, как Гагарин, и красив я так как он
Не слуга я и не барин, всех миров я чемпион
Я пиздец какой толковый, я вменяем как никто
Тут и Гегель, тут и Бабель, тут и дедушка Пихто
Тут такие разверзения и такие тут хребты
Но тут нету поебени и тут нет хуеты
Хуета нам не нужна, хуета не в тренде
Нахуя ж нам хуета? Мне плесните бренди
Я живу, пока не сдохну, а как сдохну – оживу
Это будет ебануться: и вампиры и зомби, ну
Да, вампир – не зомби, да, зомби – не вампир
Да, я помню, помню, бля, как сложен мир
Зомби жуют всухомятку, а вампиры сугубо пьют
Комплексно надо питаться и поэтому я совмещу
Как будто бы я полукровка, микс полярных кровей
Ну как два разных кроссовка, но, ёба, бежится быстрей
Я вам устрою просраться, я с вас, блядь, глаз не спущу
Так что не будем прощаться, мы увидимся, я укушу
Гагарин мной бы гордился, как тем, кто преодолел
Мы с Юрой в этом похожи: хуй кладём на любой предел
Два наших огромных хуя лежат на пределе любом
Мой и Гагарина Юры, их ласкают девушки ртом
И жара мне не впилася и мне похую мороз
Я упрямый, как Гагарин, и красив я так как он
Не слуга я и не барин, всех миров я чемпион
Я пиздец какой толковый, я вменяем как никто
Тут и Гегель, тут и Бабель, тут и дедушка Пихто
Тут такие разверзения и такие тут хребты
Но тут нету поебени и тут нет хуеты
Хуета нам не нужна, хуета не в тренде
Нахуя ж нам хуета? Мне плесните бренди
Я живу, пока не сдохну, а как сдохну – оживу
Это будет ебануться: и вампиры и зомби, ну
Да, вампир – не зомби, да, зомби – не вампир
Да, я помню, помню, бля, как сложен мир
Зомби жуют всухомятку, а вампиры сугубо пьют
Комплексно надо питаться и поэтому я совмещу
Как будто бы я полукровка, микс полярных кровей
Ну как два разных кроссовка, но, ёба, бежится быстрей
Я вам устрою просраться, я с вас, блядь, глаз не спущу
Так что не будем прощаться, мы увидимся, я укушу
Гагарин мной бы гордился, как тем, кто преодолел
Мы с Юрой в этом похожи: хуй кладём на любой предел
Два наших огромных хуя лежат на пределе любом
Мой и Гагарина Юры, их ласкают девушки ртом
>>554440
Я живу, пока не сдохну, а как сдохну – досвидос
Меня батька бьёть ухватом, а маманька бьёть мятлой,
Потому что на всю хату я мочу панк-рок в забой.
Меня девки презирают за мой выщип шухерной,
На меня в селе все лають, говорят: «Панк-рок долой!»
Я живу, пока не сдохну, а как сдохну – досвидос
> И жара мне не впилася и мне похую мороз
Меня батька бьёть ухватом, а маманька бьёть мятлой,
Потому что на всю хату я мочу панк-рок в забой.
Меня девки презирают за мой выщип шухерной,
На меня в селе все лають, говорят: «Панк-рок долой!»
>>497945
Годнота! Бродский один из лучших поэтов, по моему мнению.
Годнота! Бродский один из лучших поэтов, по моему мнению.
Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?
Владимир Маяковский
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?
Владимир Маяковский
Представь, что эпос кончается идиллией. Что слова —
обратное языку пламени: монологу,
пожиравшему лучших, чем ты, с жадностью, как дрова;
что в тебе оно видело мало проку,
мало тепла. Поэтому ты уцелел.
Поэтому ты не страдаешь слишком от равнодушья
местных помон, вертумнов, венер, церер.
Поэтому на устах у тебя эта песнь пастушья.
Иосиф Бродский, отрывок из "Новой Жизни".
обратное языку пламени: монологу,
пожиравшему лучших, чем ты, с жадностью, как дрова;
что в тебе оно видело мало проку,
мало тепла. Поэтому ты уцелел.
Поэтому ты не страдаешь слишком от равнодушья
местных помон, вертумнов, венер, церер.
Поэтому на устах у тебя эта песнь пастушья.
Иосиф Бродский, отрывок из "Новой Жизни".
Нога твоя тонка, бока полны, и смело
С сестрою северной поспорить ты б сумела.
Мечты художника влечешь красой своей.
Глаза глубокие груди твоей черней.
В краю лазоревом твоем твой труд единый
Искусно разжигать кальян для господина,
Елеем и водой кувшины наполнять,
Докучных комаров от ложа прогонять
И, только поутру вновь запоют платаны,
На рынке покупать кокосы и бананы.
Весь день мелькает след ступни твоей босой;
Бежишь и стих поешь старинный и простой;
Когда же спустится закат багрянородный,
Циновка свежая даст отдых беззаботный
Тебе, и райских птиц сны легкие полны
И вечно, как и ты, цветущи и ясны.
Счастливое дитя, к чему твое желанье
Увидеть родину мою, тот край страданья,
И, жизнь доверивши заботам моряков,
Проститься навсегда с листвой твоих лесов.
Полураздетая под хрупкими шелками,
Под градом вся дрожа иль зимними снегами,
Оплакала бы ты досуг страны родной,
Когда, бока стеснив безжалостной броней,
Ты стала б добывать еду средь грязи вязкой
И продавать за хлеб дурманящие ласки,
Задумчиво следя в туманах городских
За смутным призраком пальм сказочных своих.
Шарль Бодлер, "Малабарке"
С сестрою северной поспорить ты б сумела.
Мечты художника влечешь красой своей.
Глаза глубокие груди твоей черней.
В краю лазоревом твоем твой труд единый
Искусно разжигать кальян для господина,
Елеем и водой кувшины наполнять,
Докучных комаров от ложа прогонять
И, только поутру вновь запоют платаны,
На рынке покупать кокосы и бананы.
Весь день мелькает след ступни твоей босой;
Бежишь и стих поешь старинный и простой;
Когда же спустится закат багрянородный,
Циновка свежая даст отдых беззаботный
Тебе, и райских птиц сны легкие полны
И вечно, как и ты, цветущи и ясны.
Счастливое дитя, к чему твое желанье
Увидеть родину мою, тот край страданья,
И, жизнь доверивши заботам моряков,
Проститься навсегда с листвой твоих лесов.
Полураздетая под хрупкими шелками,
Под градом вся дрожа иль зимними снегами,
Оплакала бы ты досуг страны родной,
Когда, бока стеснив безжалостной броней,
Ты стала б добывать еду средь грязи вязкой
И продавать за хлеб дурманящие ласки,
Задумчиво следя в туманах городских
За смутным призраком пальм сказочных своих.
Шарль Бодлер, "Малабарке"
Нога твоя тонка, бока полны, и смело
С сестрою северной поспорить ты б сумела.
Мечты художника влечешь красой своей.
Глаза глубокие груди твоей черней.
В краю лазоревом твоем твой труд единый
Искусно разжигать кальян для господина,
Елеем и водой кувшины наполнять,
Докучных комаров от ложа прогонять
И, только поутру вновь запоют платаны,
На рынке покупать кокосы и бананы.
Весь день мелькает след ступни твоей босой;
Бежишь и стих поешь старинный и простой;
Когда же спустится закат багрянородный,
Циновка свежая даст отдых беззаботный
Тебе, и райских птиц сны легкие полны
И вечно, как и ты, цветущи и ясны.
Счастливое дитя, к чему твое желанье
Увидеть родину мою, тот край страданья,
И, жизнь доверивши заботам моряков,
Проститься навсегда с листвой твоих лесов.
Полураздетая под хрупкими шелками,
Под градом вся дрожа иль зимними снегами,
Оплакала бы ты досуг страны родной,
Когда, бока стеснив безжалостной броней,
Ты стала б добывать еду средь грязи вязкой
И продавать за хлеб дурманящие ласки,
Задумчиво следя в туманах городских
За смутным призраком пальм сказочных своих.
Шарль Бодлер, "Малабарке"
С сестрою северной поспорить ты б сумела.
Мечты художника влечешь красой своей.
Глаза глубокие груди твоей черней.
В краю лазоревом твоем твой труд единый
Искусно разжигать кальян для господина,
Елеем и водой кувшины наполнять,
Докучных комаров от ложа прогонять
И, только поутру вновь запоют платаны,
На рынке покупать кокосы и бананы.
Весь день мелькает след ступни твоей босой;
Бежишь и стих поешь старинный и простой;
Когда же спустится закат багрянородный,
Циновка свежая даст отдых беззаботный
Тебе, и райских птиц сны легкие полны
И вечно, как и ты, цветущи и ясны.
Счастливое дитя, к чему твое желанье
Увидеть родину мою, тот край страданья,
И, жизнь доверивши заботам моряков,
Проститься навсегда с листвой твоих лесов.
Полураздетая под хрупкими шелками,
Под градом вся дрожа иль зимними снегами,
Оплакала бы ты досуг страны родной,
Когда, бока стеснив безжалостной броней,
Ты стала б добывать еду средь грязи вязкой
И продавать за хлеб дурманящие ласки,
Задумчиво следя в туманах городских
За смутным призраком пальм сказочных своих.
Шарль Бодлер, "Малабарке"
Шум поднимаемых балок, скрип ржавчины,
которая собирается в инсталляцию середины;
описание этих объектов уже было помещено
в описание проектов, которое было забыто,
когда в распадающихся металлических фракциях
можно было узнать поверхности слома: так, что
изобрести это разрушение можно было
только расчётом сил: так, что
опора просто сменила свою геометрию
и конфигурацию, как оптика отражения
в край твоего зрачка приземляет остаток
стекла, разделяющего тройной эффект от вспышки
в стёртом движении вдалеке от того,
где сейчас заканчивается строка,
начиная с различными интенсивностями
колебать привычный взгляд на забытый
скульптурный параграф, устройство того замкнутого
на расчёт элемента сдвига делает его единичным,
хотя всё могло называться неудачным способом
представить коридор птиц, акустический спектр цвета,
боковым зрением.
которая собирается в инсталляцию середины;
описание этих объектов уже было помещено
в описание проектов, которое было забыто,
когда в распадающихся металлических фракциях
можно было узнать поверхности слома: так, что
изобрести это разрушение можно было
только расчётом сил: так, что
опора просто сменила свою геометрию
и конфигурацию, как оптика отражения
в край твоего зрачка приземляет остаток
стекла, разделяющего тройной эффект от вспышки
в стёртом движении вдалеке от того,
где сейчас заканчивается строка,
начиная с различными интенсивностями
колебать привычный взгляд на забытый
скульптурный параграф, устройство того замкнутого
на расчёт элемента сдвига делает его единичным,
хотя всё могло называться неудачным способом
представить коридор птиц, акустический спектр цвета,
боковым зрением.
Поэзия - самая низкая и претенциозная форма литературного творчества, особенно стихи о том, как "трудно быть поэтом", особенно русским поэтом, особенно когда ты пишешь, как тебе хуёво и сколько испытаний ты прошёл за свою никчёмную жизнь, сколько раз ты обрывал свою нить литературных потугов, особенно >>546982
если это приправлено вычурными словечками о грязи и абсурде происходящего, особенно если ты находишь в романтизации низкого что-то прекрасное и удивительное, особенно если ты выёбываешься своей неизмеримой в постижении способностью восхищаться природой, электрическими чайниками и утюгами, особенно если ты пишешь гнусные, не представляющие интереса ямбики хорейчики и проч. проч. о том, как несправедлива безответная любовь, как несправедливо государство, какие уроды тебя окружают каждый божий день, особенно если тебя за это ещё и любят, чтят, ценят.
>>553832
>>546982
>>531777
двачую ценителей
>>532715
телега о гражданском долге
если это приправлено вычурными словечками о грязи и абсурде происходящего, особенно если ты находишь в романтизации низкого что-то прекрасное и удивительное, особенно если ты выёбываешься своей неизмеримой в постижении способностью восхищаться природой, электрическими чайниками и утюгами, особенно если ты пишешь гнусные, не представляющие интереса ямбики хорейчики и проч. проч. о том, как несправедлива безответная любовь, как несправедливо государство, какие уроды тебя окружают каждый божий день, особенно если тебя за это ещё и любят, чтят, ценят.
>>553832
>>546982
>>531777
двачую ценителей
>>532715
телега о гражданском долге
Кто полюбит стегозавра
С мармеладными глазами?
Если завтра будет завтра,
Значит, я – останусь с Вами.
Будем пить “Очарованье”,
Петь народные куплеты,
Станем верить в заклинанья,
Суеверья и приметы.
Если кончится напиток,
Мы пойдем, еще попросим
У тритонов и улиток.
А потом – наступит осень.
Станут в стройные шеренги
Ученицы на линейках.
Ждать, кого поставят к стенке,
Будут бабки на скамейках.
Парни в шапках из ондатры
Захотят вершить делами.
Кто полюбит стегозавра
С опаленными крылами?
И дельфины у причала
Вдруг услышат плач форели:
“Наши дети – измельчали!
Наши звери – озверели!”
Наши куры просят проса,
И поэт в венке из лавра
Не морочится вопросом,
Кто полюбит стегозавра.
…Помню: выпил я на совесть.
Встреил кошку, был я пьяный.
Ты поведай, кошка, повесть
Про царевну Несмеяну.
Про принцессу всей Вселенной,
Где царят одни напасти.
Это - белая эмблема
Разрывается на части!
Это – утро всех галактик
Разгорается в пожаре!
Край карниза, я – романтик,
Весь мой путь – в одном ударе.
Весь мой путь – в одном лишь литре
До серебрянного мыса,
Я сочувствую и выдре,
И седым полярным лисам.
Только колесо фортуны
Заскрипело и сломалось,
Надо мной сияют луны,
Две – упали, три – осталось.
Луны – тАинства истоки,
Черный кот – в моей котомке,
Мир погиб мой одинокий,
Растворился в синей кромке.
Наши белые асфальты
Топчут бандеры и мавры,
Так что даже непонятно,
Кто полюбит стегозавра.
Песня спета, кто же автор?
Кто ей жизнь мою украсил?
Кто полюбит стегозавра?
Стегозавра звали - Стася.
Борис Усов
С мармеладными глазами?
Если завтра будет завтра,
Значит, я – останусь с Вами.
Будем пить “Очарованье”,
Петь народные куплеты,
Станем верить в заклинанья,
Суеверья и приметы.
Если кончится напиток,
Мы пойдем, еще попросим
У тритонов и улиток.
А потом – наступит осень.
Станут в стройные шеренги
Ученицы на линейках.
Ждать, кого поставят к стенке,
Будут бабки на скамейках.
Парни в шапках из ондатры
Захотят вершить делами.
Кто полюбит стегозавра
С опаленными крылами?
И дельфины у причала
Вдруг услышат плач форели:
“Наши дети – измельчали!
Наши звери – озверели!”
Наши куры просят проса,
И поэт в венке из лавра
Не морочится вопросом,
Кто полюбит стегозавра.
…Помню: выпил я на совесть.
Встреил кошку, был я пьяный.
Ты поведай, кошка, повесть
Про царевну Несмеяну.
Про принцессу всей Вселенной,
Где царят одни напасти.
Это - белая эмблема
Разрывается на части!
Это – утро всех галактик
Разгорается в пожаре!
Край карниза, я – романтик,
Весь мой путь – в одном ударе.
Весь мой путь – в одном лишь литре
До серебрянного мыса,
Я сочувствую и выдре,
И седым полярным лисам.
Только колесо фортуны
Заскрипело и сломалось,
Надо мной сияют луны,
Две – упали, три – осталось.
Луны – тАинства истоки,
Черный кот – в моей котомке,
Мир погиб мой одинокий,
Растворился в синей кромке.
Наши белые асфальты
Топчут бандеры и мавры,
Так что даже непонятно,
Кто полюбит стегозавра.
Песня спета, кто же автор?
Кто ей жизнь мою украсил?
Кто полюбит стегозавра?
Стегозавра звали - Стася.
Борис Усов
Кто полюбит стегозавра
С мармеладными глазами?
Если завтра будет завтра,
Значит, я – останусь с Вами.
Будем пить “Очарованье”,
Петь народные куплеты,
Станем верить в заклинанья,
Суеверья и приметы.
Если кончится напиток,
Мы пойдем, еще попросим
У тритонов и улиток.
А потом – наступит осень.
Станут в стройные шеренги
Ученицы на линейках.
Ждать, кого поставят к стенке,
Будут бабки на скамейках.
Парни в шапках из ондатры
Захотят вершить делами.
Кто полюбит стегозавра
С опаленными крылами?
И дельфины у причала
Вдруг услышат плач форели:
“Наши дети – измельчали!
Наши звери – озверели!”
Наши куры просят проса,
И поэт в венке из лавра
Не морочится вопросом,
Кто полюбит стегозавра.
…Помню: выпил я на совесть.
Встреил кошку, был я пьяный.
Ты поведай, кошка, повесть
Про царевну Несмеяну.
Про принцессу всей Вселенной,
Где царят одни напасти.
Это - белая эмблема
Разрывается на части!
Это – утро всех галактик
Разгорается в пожаре!
Край карниза, я – романтик,
Весь мой путь – в одном ударе.
Весь мой путь – в одном лишь литре
До серебрянного мыса,
Я сочувствую и выдре,
И седым полярным лисам.
Только колесо фортуны
Заскрипело и сломалось,
Надо мной сияют луны,
Две – упали, три – осталось.
Луны – тАинства истоки,
Черный кот – в моей котомке,
Мир погиб мой одинокий,
Растворился в синей кромке.
Наши белые асфальты
Топчут бандеры и мавры,
Так что даже непонятно,
Кто полюбит стегозавра.
Песня спета, кто же автор?
Кто ей жизнь мою украсил?
Кто полюбит стегозавра?
Стегозавра звали - Стася.
Борис Усов
С мармеладными глазами?
Если завтра будет завтра,
Значит, я – останусь с Вами.
Будем пить “Очарованье”,
Петь народные куплеты,
Станем верить в заклинанья,
Суеверья и приметы.
Если кончится напиток,
Мы пойдем, еще попросим
У тритонов и улиток.
А потом – наступит осень.
Станут в стройные шеренги
Ученицы на линейках.
Ждать, кого поставят к стенке,
Будут бабки на скамейках.
Парни в шапках из ондатры
Захотят вершить делами.
Кто полюбит стегозавра
С опаленными крылами?
И дельфины у причала
Вдруг услышат плач форели:
“Наши дети – измельчали!
Наши звери – озверели!”
Наши куры просят проса,
И поэт в венке из лавра
Не морочится вопросом,
Кто полюбит стегозавра.
…Помню: выпил я на совесть.
Встреил кошку, был я пьяный.
Ты поведай, кошка, повесть
Про царевну Несмеяну.
Про принцессу всей Вселенной,
Где царят одни напасти.
Это - белая эмблема
Разрывается на части!
Это – утро всех галактик
Разгорается в пожаре!
Край карниза, я – романтик,
Весь мой путь – в одном ударе.
Весь мой путь – в одном лишь литре
До серебрянного мыса,
Я сочувствую и выдре,
И седым полярным лисам.
Только колесо фортуны
Заскрипело и сломалось,
Надо мной сияют луны,
Две – упали, три – осталось.
Луны – тАинства истоки,
Черный кот – в моей котомке,
Мир погиб мой одинокий,
Растворился в синей кромке.
Наши белые асфальты
Топчут бандеры и мавры,
Так что даже непонятно,
Кто полюбит стегозавра.
Песня спета, кто же автор?
Кто ей жизнь мою украсил?
Кто полюбит стегозавра?
Стегозавра звали - Стася.
Борис Усов
Когда дубов зелёный лист
среди росы,
когда в ушах мы слышим свист
кривой косы,
когда земля трещит в длину
и пополам,
тогда мы смотрим на луну
и страшно нам.
Но лишь в ответ ударит в пень
стальной топор --
умчится ночь, настанет день,
и грянет хор,
тогда во мне, открыв глаза,
проснётся вновь
волна морей, небес гроза,
моя любовь
отрывок из пьесы Хармса
среди росы,
когда в ушах мы слышим свист
кривой косы,
когда земля трещит в длину
и пополам,
тогда мы смотрим на луну
и страшно нам.
Но лишь в ответ ударит в пень
стальной топор --
умчится ночь, настанет день,
и грянет хор,
тогда во мне, открыв глаза,
проснётся вновь
волна морей, небес гроза,
моя любовь
отрывок из пьесы Хармса
Акт
Обследования Венеры
а) Планета населена
Животными
Крупного размера
б) Труд
Тут
Является делом
Низшего класса
Пригодного
Только на мясо
в) Бронтозавры
Делят
Руководящие лавры
Игорь Холин
Обследования Венеры
а) Планета населена
Животными
Крупного размера
б) Труд
Тут
Является делом
Низшего класса
Пригодного
Только на мясо
в) Бронтозавры
Делят
Руководящие лавры
Игорь Холин
Продается рояль
Почти новый
Дека треснула
Клавиши желтые
Педаль сломана
Струны лопнули
Ножки выскакивают
Краска облупилась
Пюпитра для нот
Нет
Если ударить
По клавишам
Из рояля
Можно извлечь звук
Напоминающий
Мяуканье голодного кота
Холин
Почти новый
Дека треснула
Клавиши желтые
Педаль сломана
Струны лопнули
Ножки выскакивают
Краска облупилась
Пюпитра для нот
Нет
Если ударить
По клавишам
Из рояля
Можно извлечь звук
Напоминающий
Мяуканье голодного кота
Холин
Лучшее время - в потемках
утра, после ночной
смены, окно в потеках,
краткий уют ручной.
Вот остановка мира,
поршней его, цепей.
Лучшее место - квартира.
Крепкого чая попей.
Мне никто не поможет
жизнь свою превозмочь.
Лучшее, что я видел -
это спящая дочь.
Лучшее, что я слышал -
как сквозь сон говоришь:
"Ты кочегаркой пахнешь..." -
и наступает тишь.
Гандельсман
утра, после ночной
смены, окно в потеках,
краткий уют ручной.
Вот остановка мира,
поршней его, цепей.
Лучшее место - квартира.
Крепкого чая попей.
Мне никто не поможет
жизнь свою превозмочь.
Лучшее, что я видел -
это спящая дочь.
Лучшее, что я слышал -
как сквозь сон говоришь:
"Ты кочегаркой пахнешь..." -
и наступает тишь.
Гандельсман
Служкину
Пощадите Мышкина, графьё.
Он никому и ничем не обязан.
Столб или стоик - как хочешь, "ой-ё",
только ты уж по жизни наказан.
Разоделись, как звёздная пыль,
засияли, как оконный фонарь,
только сказка ли то, или быль -
ты всего лишь дрожащая тварь.
Вам самим, господа, не смешно?
Он святой, но отличен лишь тем,
что несчастен, что лох - все равно,
он стоик - тем ненужней вдвойне.
Там где все бы теряли себя,
он сумел сохранить лицо.
Его не посадят за мертвых ребят -
он сумел в них найти отцов.
Ты засмейся о проклятом кретине,
человечек стоит на своем,
там где ты, человечище, сгинешь -
он покурит и крикнет: "Подъём".
Пощадите Мышкина, графьё.
Он никому и ничем не обязан.
Столб или стоик - как хочешь, "ой-ё",
только ты уж по жизни наказан.
Разоделись, как звёздная пыль,
засияли, как оконный фонарь,
только сказка ли то, или быль -
ты всего лишь дрожащая тварь.
Вам самим, господа, не смешно?
Он святой, но отличен лишь тем,
что несчастен, что лох - все равно,
он стоик - тем ненужней вдвойне.
Там где все бы теряли себя,
он сумел сохранить лицо.
Его не посадят за мертвых ребят -
он сумел в них найти отцов.
Ты засмейся о проклятом кретине,
человечек стоит на своем,
там где ты, человечище, сгинешь -
он покурит и крикнет: "Подъём".
Густела моя усталость
Осоловели слова.
Только то и осталось –
«Никто не виноват».
И уже не из жалости,
А от ужаса, что узнал,
Преступленья и шалости
Равноценно прощал.
Нежность сожрана нервностью.
Женщин или мужчин
Осуждать было не за что.
Лишь Причина Причин,
То есть Начал Начало,
То, с чего все пошло,–
Лишь это обозначало
Абсолютное Зло.
Но сквозь прошлого рощу
Начал не восстановить.
Лучше было и проще
Кого-нибудь обвинить.
Фатальностью нафталинена,
Как бабушкина фата,
Одна ленивая линия,
Чертова черта.
Аполлоны и клоуны,
Эйнштейн и дегенерат
Как стадо солдат построены,
Выстроены в ряд.
Знáком одним и тем же
Их можно определить.
Убийцу судить не за что,
Как гения оценить
Не за что, так как оба –
Порождения Начала Начал.
И того, и другого,
Не спрашивая, создавал
Некто (нечто), условно
Некая цифра ноль.
Вначале было не слово.
Вначале была боль.
Обусловлены прошлым
Качества существа.
Смыслами заморочена
Черная голова.
Икс существа любого
Равен иксу того
Существа, что иного
Характера и всего
Прочего: пола, званья,
Возраста, языка.
Приравниваю фортепьяно
К постукиванию молотка.
Осоловели слова.
Только то и осталось –
«Никто не виноват».
И уже не из жалости,
А от ужаса, что узнал,
Преступленья и шалости
Равноценно прощал.
Нежность сожрана нервностью.
Женщин или мужчин
Осуждать было не за что.
Лишь Причина Причин,
То есть Начал Начало,
То, с чего все пошло,–
Лишь это обозначало
Абсолютное Зло.
Но сквозь прошлого рощу
Начал не восстановить.
Лучше было и проще
Кого-нибудь обвинить.
Фатальностью нафталинена,
Как бабушкина фата,
Одна ленивая линия,
Чертова черта.
Аполлоны и клоуны,
Эйнштейн и дегенерат
Как стадо солдат построены,
Выстроены в ряд.
Знáком одним и тем же
Их можно определить.
Убийцу судить не за что,
Как гения оценить
Не за что, так как оба –
Порождения Начала Начал.
И того, и другого,
Не спрашивая, создавал
Некто (нечто), условно
Некая цифра ноль.
Вначале было не слово.
Вначале была боль.
Обусловлены прошлым
Качества существа.
Смыслами заморочена
Черная голова.
Икс существа любого
Равен иксу того
Существа, что иного
Характера и всего
Прочего: пола, званья,
Возраста, языка.
Приравниваю фортепьяно
К постукиванию молотка.
Густела моя усталость
Осоловели слова.
Только то и осталось –
«Никто не виноват».
И уже не из жалости,
А от ужаса, что узнал,
Преступленья и шалости
Равноценно прощал.
Нежность сожрана нервностью.
Женщин или мужчин
Осуждать было не за что.
Лишь Причина Причин,
То есть Начал Начало,
То, с чего все пошло,–
Лишь это обозначало
Абсолютное Зло.
Но сквозь прошлого рощу
Начал не восстановить.
Лучше было и проще
Кого-нибудь обвинить.
Фатальностью нафталинена,
Как бабушкина фата,
Одна ленивая линия,
Чертова черта.
Аполлоны и клоуны,
Эйнштейн и дегенерат
Как стадо солдат построены,
Выстроены в ряд.
Знáком одним и тем же
Их можно определить.
Убийцу судить не за что,
Как гения оценить
Не за что, так как оба –
Порождения Начала Начал.
И того, и другого,
Не спрашивая, создавал
Некто (нечто), условно
Некая цифра ноль.
Вначале было не слово.
Вначале была боль.
Обусловлены прошлым
Качества существа.
Смыслами заморочена
Черная голова.
Икс существа любого
Равен иксу того
Существа, что иного
Характера и всего
Прочего: пола, званья,
Возраста, языка.
Приравниваю фортепьяно
К постукиванию молотка.
Осоловели слова.
Только то и осталось –
«Никто не виноват».
И уже не из жалости,
А от ужаса, что узнал,
Преступленья и шалости
Равноценно прощал.
Нежность сожрана нервностью.
Женщин или мужчин
Осуждать было не за что.
Лишь Причина Причин,
То есть Начал Начало,
То, с чего все пошло,–
Лишь это обозначало
Абсолютное Зло.
Но сквозь прошлого рощу
Начал не восстановить.
Лучше было и проще
Кого-нибудь обвинить.
Фатальностью нафталинена,
Как бабушкина фата,
Одна ленивая линия,
Чертова черта.
Аполлоны и клоуны,
Эйнштейн и дегенерат
Как стадо солдат построены,
Выстроены в ряд.
Знáком одним и тем же
Их можно определить.
Убийцу судить не за что,
Как гения оценить
Не за что, так как оба –
Порождения Начала Начал.
И того, и другого,
Не спрашивая, создавал
Некто (нечто), условно
Некая цифра ноль.
Вначале было не слово.
Вначале была боль.
Обусловлены прошлым
Качества существа.
Смыслами заморочена
Черная голова.
Икс существа любого
Равен иксу того
Существа, что иного
Характера и всего
Прочего: пола, званья,
Возраста, языка.
Приравниваю фортепьяно
К постукиванию молотка.
1.
слушайте мой голос
из страны усопших
внимайте слову моему
из юдоли смертной
хочу сообщить нечто важное
о живом и мертвом
нечто способное оживить неживое
лысый камень способное удивить:
2.
вот замучил меня
подполковник госбезопасности Сидоряка
за родину святую вырвал ногти мои
умыл меня кровью моею
веки мои остались в его умелых руках
использовал шланги и электричество
применил фактически все что мог
и умер я на бетонном полу
и ушел я в последний путь
3.
только речь не о страшном подполковнике
не о залитых адреналином бетонных полах
а о трех днях
бестелесных полетов
дарованных смертным перед тем как совсем уйти
умерев
свободно ходил я куда хотел
и пошел по собственной воле к Сидоряке домой
в сидорякином доме увидал его малолетнюю дочь
нареченную Лилией
единственную его законную дочь
4.
ничего особенного – 11 с половиной лет
ничего заметного – обычный занудный 6-й А класс
но по-другому смотрятся на овале ее лица
большие прозрачные голубые глаза отца
лоб дочери пятнами покрыт
псориаз затаился у корней волос
в школу редко ходит
мать постоянно берет бюллетень
(мать давно уже сама не своя
мечтает о неделе в Геленджике)
с раннего детства какие-то все расстройства
транквилизаторы и массаж
внутричерепное давление
к вечеру гиперактивность
часто ходит под себя в постель
мало того что аденоиды
еще и хронический тонзиллит
да еще и аллергическая астма
сверхбыстрая реакция на шерсть и пыль
язва желудка в ремиссии
периодически обостряющийся колит
постоянно берут кровь из вены
анализ мочи
в коробок собирают кал
такому ребенку
нужен жесткий контроль
необходим безупречный режим
даже грецкие орехи бывало
вызывали анафилактический шок
нельзя жирного
соленого
острого
сладкого
кофе и чая
и телевизор нельзя
чего же нельзя еще?
5.
тайком смотрит фильмы из коридора
поздно вечером
при помощи двух зеркал
регулярно пишет письма каким-то знакомым
которых никто никогда не встречал
боится ходить по ночам в туалет
потому что в прихожей на вешалке повесились три пальто
слышит как пролетают искусственные спутники в небесах
как объявляют станции под землей в метро
6.
видит сон наяву – из Битцевского парка
приезжает инопланетянин – черноволосый и кареглазый принц
все его узнают и боятся
все уважительно кланяются и даже падают ниц
он берет ее на седло свое
и увозит в Чертаново в космический свой дворец
главное – говорит она – принц гони побыстрее
чтоб нас не догнал отец
7.
гуляет на пустыре перед домом
находит интерес у своры бродячих собак
собакам приносит куриные кости
но они только смотрят
и не едят никак
подолгу издали с ними разговаривает
читает им
раскрыв большую тетрадь
собаки привыкли
волнуются
ждут уже
когда она придет им опять читать
8.
и я увидел и понял
что в жизни своей ничего чудесного не видал
что внутренне просто спал
и хорошего не искал
если что-то и облегчает жизнь мертвых
то любовь бесстрастная
высшая сердечная жизнь
бескомпромиссная жалость
голубое свечение тонких чувств
не стихи и песни
а жизнь убогая – самое главное из искусств
9.
так
послушайте слово мертвого
слушайте что он теперь говорит
(в сердце бесплотном – все новое
и это новое ярко
подобно звезде горит):
в Ясенево цветет прекрасная лилия
Сидоряка –
цвет души человеческой
дочь подполковника-палача
Лиля – невеста
Лиля – кинолог-практик
Лиля – кролик и гордая птица взмывающая с плеча
степного охотника
Лиля – единственная подруга воображаемого слона
Лиля – исследователь глубин
опустившаяся до дна
мироздания
там на дне
оврага на ясеневском пустыре
лилия
в красном пальто возвышается на ветру
посмотрите
там Лиля
стоит
одна
10.
это все
– говорит покойник –
за это
я
и умру
Сваровский
слушайте мой голос
из страны усопших
внимайте слову моему
из юдоли смертной
хочу сообщить нечто важное
о живом и мертвом
нечто способное оживить неживое
лысый камень способное удивить:
2.
вот замучил меня
подполковник госбезопасности Сидоряка
за родину святую вырвал ногти мои
умыл меня кровью моею
веки мои остались в его умелых руках
использовал шланги и электричество
применил фактически все что мог
и умер я на бетонном полу
и ушел я в последний путь
3.
только речь не о страшном подполковнике
не о залитых адреналином бетонных полах
а о трех днях
бестелесных полетов
дарованных смертным перед тем как совсем уйти
умерев
свободно ходил я куда хотел
и пошел по собственной воле к Сидоряке домой
в сидорякином доме увидал его малолетнюю дочь
нареченную Лилией
единственную его законную дочь
4.
ничего особенного – 11 с половиной лет
ничего заметного – обычный занудный 6-й А класс
но по-другому смотрятся на овале ее лица
большие прозрачные голубые глаза отца
лоб дочери пятнами покрыт
псориаз затаился у корней волос
в школу редко ходит
мать постоянно берет бюллетень
(мать давно уже сама не своя
мечтает о неделе в Геленджике)
с раннего детства какие-то все расстройства
транквилизаторы и массаж
внутричерепное давление
к вечеру гиперактивность
часто ходит под себя в постель
мало того что аденоиды
еще и хронический тонзиллит
да еще и аллергическая астма
сверхбыстрая реакция на шерсть и пыль
язва желудка в ремиссии
периодически обостряющийся колит
постоянно берут кровь из вены
анализ мочи
в коробок собирают кал
такому ребенку
нужен жесткий контроль
необходим безупречный режим
даже грецкие орехи бывало
вызывали анафилактический шок
нельзя жирного
соленого
острого
сладкого
кофе и чая
и телевизор нельзя
чего же нельзя еще?
5.
тайком смотрит фильмы из коридора
поздно вечером
при помощи двух зеркал
регулярно пишет письма каким-то знакомым
которых никто никогда не встречал
боится ходить по ночам в туалет
потому что в прихожей на вешалке повесились три пальто
слышит как пролетают искусственные спутники в небесах
как объявляют станции под землей в метро
6.
видит сон наяву – из Битцевского парка
приезжает инопланетянин – черноволосый и кареглазый принц
все его узнают и боятся
все уважительно кланяются и даже падают ниц
он берет ее на седло свое
и увозит в Чертаново в космический свой дворец
главное – говорит она – принц гони побыстрее
чтоб нас не догнал отец
7.
гуляет на пустыре перед домом
находит интерес у своры бродячих собак
собакам приносит куриные кости
но они только смотрят
и не едят никак
подолгу издали с ними разговаривает
читает им
раскрыв большую тетрадь
собаки привыкли
волнуются
ждут уже
когда она придет им опять читать
8.
и я увидел и понял
что в жизни своей ничего чудесного не видал
что внутренне просто спал
и хорошего не искал
если что-то и облегчает жизнь мертвых
то любовь бесстрастная
высшая сердечная жизнь
бескомпромиссная жалость
голубое свечение тонких чувств
не стихи и песни
а жизнь убогая – самое главное из искусств
9.
так
послушайте слово мертвого
слушайте что он теперь говорит
(в сердце бесплотном – все новое
и это новое ярко
подобно звезде горит):
в Ясенево цветет прекрасная лилия
Сидоряка –
цвет души человеческой
дочь подполковника-палача
Лиля – невеста
Лиля – кинолог-практик
Лиля – кролик и гордая птица взмывающая с плеча
степного охотника
Лиля – единственная подруга воображаемого слона
Лиля – исследователь глубин
опустившаяся до дна
мироздания
там на дне
оврага на ясеневском пустыре
лилия
в красном пальто возвышается на ветру
посмотрите
там Лиля
стоит
одна
10.
это все
– говорит покойник –
за это
я
и умру
Сваровский
1.
слушайте мой голос
из страны усопших
внимайте слову моему
из юдоли смертной
хочу сообщить нечто важное
о живом и мертвом
нечто способное оживить неживое
лысый камень способное удивить:
2.
вот замучил меня
подполковник госбезопасности Сидоряка
за родину святую вырвал ногти мои
умыл меня кровью моею
веки мои остались в его умелых руках
использовал шланги и электричество
применил фактически все что мог
и умер я на бетонном полу
и ушел я в последний путь
3.
только речь не о страшном подполковнике
не о залитых адреналином бетонных полах
а о трех днях
бестелесных полетов
дарованных смертным перед тем как совсем уйти
умерев
свободно ходил я куда хотел
и пошел по собственной воле к Сидоряке домой
в сидорякином доме увидал его малолетнюю дочь
нареченную Лилией
единственную его законную дочь
4.
ничего особенного – 11 с половиной лет
ничего заметного – обычный занудный 6-й А класс
но по-другому смотрятся на овале ее лица
большие прозрачные голубые глаза отца
лоб дочери пятнами покрыт
псориаз затаился у корней волос
в школу редко ходит
мать постоянно берет бюллетень
(мать давно уже сама не своя
мечтает о неделе в Геленджике)
с раннего детства какие-то все расстройства
транквилизаторы и массаж
внутричерепное давление
к вечеру гиперактивность
часто ходит под себя в постель
мало того что аденоиды
еще и хронический тонзиллит
да еще и аллергическая астма
сверхбыстрая реакция на шерсть и пыль
язва желудка в ремиссии
периодически обостряющийся колит
постоянно берут кровь из вены
анализ мочи
в коробок собирают кал
такому ребенку
нужен жесткий контроль
необходим безупречный режим
даже грецкие орехи бывало
вызывали анафилактический шок
нельзя жирного
соленого
острого
сладкого
кофе и чая
и телевизор нельзя
чего же нельзя еще?
5.
тайком смотрит фильмы из коридора
поздно вечером
при помощи двух зеркал
регулярно пишет письма каким-то знакомым
которых никто никогда не встречал
боится ходить по ночам в туалет
потому что в прихожей на вешалке повесились три пальто
слышит как пролетают искусственные спутники в небесах
как объявляют станции под землей в метро
6.
видит сон наяву – из Битцевского парка
приезжает инопланетянин – черноволосый и кареглазый принц
все его узнают и боятся
все уважительно кланяются и даже падают ниц
он берет ее на седло свое
и увозит в Чертаново в космический свой дворец
главное – говорит она – принц гони побыстрее
чтоб нас не догнал отец
7.
гуляет на пустыре перед домом
находит интерес у своры бродячих собак
собакам приносит куриные кости
но они только смотрят
и не едят никак
подолгу издали с ними разговаривает
читает им
раскрыв большую тетрадь
собаки привыкли
волнуются
ждут уже
когда она придет им опять читать
8.
и я увидел и понял
что в жизни своей ничего чудесного не видал
что внутренне просто спал
и хорошего не искал
если что-то и облегчает жизнь мертвых
то любовь бесстрастная
высшая сердечная жизнь
бескомпромиссная жалость
голубое свечение тонких чувств
не стихи и песни
а жизнь убогая – самое главное из искусств
9.
так
послушайте слово мертвого
слушайте что он теперь говорит
(в сердце бесплотном – все новое
и это новое ярко
подобно звезде горит):
в Ясенево цветет прекрасная лилия
Сидоряка –
цвет души человеческой
дочь подполковника-палача
Лиля – невеста
Лиля – кинолог-практик
Лиля – кролик и гордая птица взмывающая с плеча
степного охотника
Лиля – единственная подруга воображаемого слона
Лиля – исследователь глубин
опустившаяся до дна
мироздания
там на дне
оврага на ясеневском пустыре
лилия
в красном пальто возвышается на ветру
посмотрите
там Лиля
стоит
одна
10.
это все
– говорит покойник –
за это
я
и умру
Сваровский
слушайте мой голос
из страны усопших
внимайте слову моему
из юдоли смертной
хочу сообщить нечто важное
о живом и мертвом
нечто способное оживить неживое
лысый камень способное удивить:
2.
вот замучил меня
подполковник госбезопасности Сидоряка
за родину святую вырвал ногти мои
умыл меня кровью моею
веки мои остались в его умелых руках
использовал шланги и электричество
применил фактически все что мог
и умер я на бетонном полу
и ушел я в последний путь
3.
только речь не о страшном подполковнике
не о залитых адреналином бетонных полах
а о трех днях
бестелесных полетов
дарованных смертным перед тем как совсем уйти
умерев
свободно ходил я куда хотел
и пошел по собственной воле к Сидоряке домой
в сидорякином доме увидал его малолетнюю дочь
нареченную Лилией
единственную его законную дочь
4.
ничего особенного – 11 с половиной лет
ничего заметного – обычный занудный 6-й А класс
но по-другому смотрятся на овале ее лица
большие прозрачные голубые глаза отца
лоб дочери пятнами покрыт
псориаз затаился у корней волос
в школу редко ходит
мать постоянно берет бюллетень
(мать давно уже сама не своя
мечтает о неделе в Геленджике)
с раннего детства какие-то все расстройства
транквилизаторы и массаж
внутричерепное давление
к вечеру гиперактивность
часто ходит под себя в постель
мало того что аденоиды
еще и хронический тонзиллит
да еще и аллергическая астма
сверхбыстрая реакция на шерсть и пыль
язва желудка в ремиссии
периодически обостряющийся колит
постоянно берут кровь из вены
анализ мочи
в коробок собирают кал
такому ребенку
нужен жесткий контроль
необходим безупречный режим
даже грецкие орехи бывало
вызывали анафилактический шок
нельзя жирного
соленого
острого
сладкого
кофе и чая
и телевизор нельзя
чего же нельзя еще?
5.
тайком смотрит фильмы из коридора
поздно вечером
при помощи двух зеркал
регулярно пишет письма каким-то знакомым
которых никто никогда не встречал
боится ходить по ночам в туалет
потому что в прихожей на вешалке повесились три пальто
слышит как пролетают искусственные спутники в небесах
как объявляют станции под землей в метро
6.
видит сон наяву – из Битцевского парка
приезжает инопланетянин – черноволосый и кареглазый принц
все его узнают и боятся
все уважительно кланяются и даже падают ниц
он берет ее на седло свое
и увозит в Чертаново в космический свой дворец
главное – говорит она – принц гони побыстрее
чтоб нас не догнал отец
7.
гуляет на пустыре перед домом
находит интерес у своры бродячих собак
собакам приносит куриные кости
но они только смотрят
и не едят никак
подолгу издали с ними разговаривает
читает им
раскрыв большую тетрадь
собаки привыкли
волнуются
ждут уже
когда она придет им опять читать
8.
и я увидел и понял
что в жизни своей ничего чудесного не видал
что внутренне просто спал
и хорошего не искал
если что-то и облегчает жизнь мертвых
то любовь бесстрастная
высшая сердечная жизнь
бескомпромиссная жалость
голубое свечение тонких чувств
не стихи и песни
а жизнь убогая – самое главное из искусств
9.
так
послушайте слово мертвого
слушайте что он теперь говорит
(в сердце бесплотном – все новое
и это новое ярко
подобно звезде горит):
в Ясенево цветет прекрасная лилия
Сидоряка –
цвет души человеческой
дочь подполковника-палача
Лиля – невеста
Лиля – кинолог-практик
Лиля – кролик и гордая птица взмывающая с плеча
степного охотника
Лиля – единственная подруга воображаемого слона
Лиля – исследователь глубин
опустившаяся до дна
мироздания
там на дне
оврага на ясеневском пустыре
лилия
в красном пальто возвышается на ветру
посмотрите
там Лиля
стоит
одна
10.
это все
– говорит покойник –
за это
я
и умру
Сваровский
ИЗ ХАРЬКОВА В ЛИСИЧАНСК
1
Марии Семеновне
97 лет
всегда ухаживала за собой
лечилась
а на день рождения
неожиданно впала в кому
как-то много хлопот получилось
родственникам и знакомым
2
все думают
она без сознания
ничего не видит и не понимает
а она едет в 1919-м на поезде с мамой
из Харькова в Лисичанск
мама ее целует и обнимает
весело в поезде
с ней увлеченно разглагольствуют офицеры
(конечно, об опере
так как она певица
и скоро поедет в Милан учиться)
она демонстрирует
усвоенные в гимназии изысканные манеры
на остановке в станционном буфете
каждый из артиллеристов
покупает ей по пирожному или конфете
все смотрят на нее и думают: вот невеста
будет
в вагоны заходят люди
становится все интереснее
и все меньше места
вечером
вдруг делает вид, что пойдет в туалет
сама же выходит в тамбур
смотрит в окно
вдоль путей передвигается цыганский табор
загорается свет в домах
и наступает тьма
она смотрит на пролетающие в сумерках
скирды
дворы
дома
на затянутые прозрачным дымом сельские виды
3
полтретьего ночи
дежурный врач в возбуждении звонит домой:
ты не поверишь —
о, Боже мой —
старушка в коме
поет
в полный голос
какую-то арию
кажется, из Аиды
1
Марии Семеновне
97 лет
всегда ухаживала за собой
лечилась
а на день рождения
неожиданно впала в кому
как-то много хлопот получилось
родственникам и знакомым
2
все думают
она без сознания
ничего не видит и не понимает
а она едет в 1919-м на поезде с мамой
из Харькова в Лисичанск
мама ее целует и обнимает
весело в поезде
с ней увлеченно разглагольствуют офицеры
(конечно, об опере
так как она певица
и скоро поедет в Милан учиться)
она демонстрирует
усвоенные в гимназии изысканные манеры
на остановке в станционном буфете
каждый из артиллеристов
покупает ей по пирожному или конфете
все смотрят на нее и думают: вот невеста
будет
в вагоны заходят люди
становится все интереснее
и все меньше места
вечером
вдруг делает вид, что пойдет в туалет
сама же выходит в тамбур
смотрит в окно
вдоль путей передвигается цыганский табор
загорается свет в домах
и наступает тьма
она смотрит на пролетающие в сумерках
скирды
дворы
дома
на затянутые прозрачным дымом сельские виды
3
полтретьего ночи
дежурный врач в возбуждении звонит домой:
ты не поверишь —
о, Боже мой —
старушка в коме
поет
в полный голос
какую-то арию
кажется, из Аиды
ИЗ ХАРЬКОВА В ЛИСИЧАНСК
1
Марии Семеновне
97 лет
всегда ухаживала за собой
лечилась
а на день рождения
неожиданно впала в кому
как-то много хлопот получилось
родственникам и знакомым
2
все думают
она без сознания
ничего не видит и не понимает
а она едет в 1919-м на поезде с мамой
из Харькова в Лисичанск
мама ее целует и обнимает
весело в поезде
с ней увлеченно разглагольствуют офицеры
(конечно, об опере
так как она певица
и скоро поедет в Милан учиться)
она демонстрирует
усвоенные в гимназии изысканные манеры
на остановке в станционном буфете
каждый из артиллеристов
покупает ей по пирожному или конфете
все смотрят на нее и думают: вот невеста
будет
в вагоны заходят люди
становится все интереснее
и все меньше места
вечером
вдруг делает вид, что пойдет в туалет
сама же выходит в тамбур
смотрит в окно
вдоль путей передвигается цыганский табор
загорается свет в домах
и наступает тьма
она смотрит на пролетающие в сумерках
скирды
дворы
дома
на затянутые прозрачным дымом сельские виды
3
полтретьего ночи
дежурный врач в возбуждении звонит домой:
ты не поверишь —
о, Боже мой —
старушка в коме
поет
в полный голос
какую-то арию
кажется, из Аиды
1
Марии Семеновне
97 лет
всегда ухаживала за собой
лечилась
а на день рождения
неожиданно впала в кому
как-то много хлопот получилось
родственникам и знакомым
2
все думают
она без сознания
ничего не видит и не понимает
а она едет в 1919-м на поезде с мамой
из Харькова в Лисичанск
мама ее целует и обнимает
весело в поезде
с ней увлеченно разглагольствуют офицеры
(конечно, об опере
так как она певица
и скоро поедет в Милан учиться)
она демонстрирует
усвоенные в гимназии изысканные манеры
на остановке в станционном буфете
каждый из артиллеристов
покупает ей по пирожному или конфете
все смотрят на нее и думают: вот невеста
будет
в вагоны заходят люди
становится все интереснее
и все меньше места
вечером
вдруг делает вид, что пойдет в туалет
сама же выходит в тамбур
смотрит в окно
вдоль путей передвигается цыганский табор
загорается свет в домах
и наступает тьма
она смотрит на пролетающие в сумерках
скирды
дворы
дома
на затянутые прозрачным дымом сельские виды
3
полтретьего ночи
дежурный врач в возбуждении звонит домой:
ты не поверишь —
о, Боже мой —
старушка в коме
поет
в полный голос
какую-то арию
кажется, из Аиды
>>556989
>>556921
Спасибо анон, порадовал, чем-то Ровинского напомнило
есть совершенно дикие племена
у них конопля вместо семечек
вечером ласточки
превратите в лётчиков Дашу и Тимофея
у лётчиков сердце немного быстрее работает
кнопки удобные тихие
солнце всё время
_______
вылет в 13.20 прилёт в 19.05 в домодедово
чай подаёт стюардесса похожая на медведева
а внизу пустота то есть нет никого как если бы все
побросали всё и тоже улетели уехали
что же ты что же ты серёжа серёжа
руки твои ледяные и очень неловкие
волосы жёлтые-жёлтые почти что белые
какие-то тёмные пятна на свитере
>>556921
Спасибо анон, порадовал, чем-то Ровинского напомнило
есть совершенно дикие племена
у них конопля вместо семечек
вечером ласточки
превратите в лётчиков Дашу и Тимофея
у лётчиков сердце немного быстрее работает
кнопки удобные тихие
солнце всё время
_______
вылет в 13.20 прилёт в 19.05 в домодедово
чай подаёт стюардесса похожая на медведева
а внизу пустота то есть нет никого как если бы все
побросали всё и тоже улетели уехали
что же ты что же ты серёжа серёжа
руки твои ледяные и очень неловкие
волосы жёлтые-жёлтые почти что белые
какие-то тёмные пятна на свитере
131 Кб, 561x328>>546228
Братишка, я тебе погуглить принёс.
Если серьезно, я такой же, русскую поэзию или мову еще худо-бедно могу понять, а муриканская чаще всего - тёмный лес, хотя язык хорошо знаю
Братишка, я тебе погуглить принёс.
Если серьезно, я такой же, русскую поэзию или мову еще худо-бедно могу понять, а муриканская чаще всего - тёмный лес, хотя язык хорошо знаю
Эдуард Аркадьевич Асадов Асадов
Короткое но крайне правдивое произведение
Плохой ли, хорошей рождается птица,
Ей всё равно суждено летать.
С человеком так же не случится,
Человеком мало родится,
Им ещё надо стать.
Короткое но крайне правдивое произведение
Плохой ли, хорошей рождается птица,
Ей всё равно суждено летать.
С человеком так же не случится,
Человеком мало родится,
Им ещё надо стать.
>>558036
Асадов, скажи это страусу, пингвину и духу птицы додо.
Асадов, скажи это страусу, пингвину и духу птицы додо.
>>558023
Актриса. Играла в "Аиде",
в первом её представленье:
"Актрис не берут
в жены,
общество отвернется."
Разве что тот Серёжа,
что срёт
не снимая свитер;
неловкий, такой неловкий…
Он руку, видимо, вытер!
и волосы пожелтели.
Актриса. Играла в "Аиде",
в первом её представленье:
"Актрис не берут
в жены,
общество отвернется."
Разве что тот Серёжа,
что срёт
не снимая свитер;
неловкий, такой неловкий…
Он руку, видимо, вытер!
и волосы пожелтели.
Почему иногда какие-то стихи признают хорошие за их смысл или наоборот плохими за его отсутствие или то, что смысл для кого-то не совсем понятен?
Это же бред.
Это же бред.
>>558110
Тут сыглы. Поэзия это как бы форма искусства и работает на эмоциональном уровне, а за смыслом так это можно философский трактат какой почитать или учебник по физике. По-моему, стихи как и музыка вообще не подходят для выражения сложных идей.
Тут сыглы. Поэзия это как бы форма искусства и работает на эмоциональном уровне, а за смыслом так это можно философский трактат какой почитать или учебник по физике. По-моему, стихи как и музыка вообще не подходят для выражения сложных идей.
>>558111
Подходят, но наличие каких-то философских идей в поэзии, по большей части, не говорит о ее качестве.
>стихи как и музыка вообще не подходят для выражения сложных идей
Подходят, но наличие каких-то философских идей в поэзии, по большей части, не говорит о ее качестве.
>>558110
1. Взгляд на искусство, как на что то, что должно морально образовывать человека.
1.2 Взгляд на поэтический талант, как на что то данное богом. В сочетании с пунктом 1 поэт видится ретранслятором божественного октровения.
2. Некоторые любят находить подтверждение самому себе. Я думаю А, и поэт думает А, а поэт это не хуй с горы, а пророк, и поэтому моё собственное А приобретает больший вес
3. Узкий кругозор и недостаточно глубокая рефлексия. С одной стороны, человек увидел красивый стих сасмыслом, а та как смысол лежит не так глубоко, как художественные приёмы, то человек решил, что стих именно из-за смысла ему и понравился. С другой стороны, человеку не попадались хорошие стихи без каких то там смыслов.
3.1 Как следствие узкого кругозора и/или нелюбви к мышлению - восприятие тысячелетних банальных истин как чего то нового.
Хотя лично я очень ценю поэтов-философов. Потому что надумать мысль, и красиво её приподнести - это многого стоит. Поэт-философ необязательно лучше поэта, но при прочих художественных равных у философа есть козырь в рукаве.
поэт-философ<=>поэт=>моча=>говно=>"поэт"-"философ"
1. Взгляд на искусство, как на что то, что должно морально образовывать человека.
1.2 Взгляд на поэтический талант, как на что то данное богом. В сочетании с пунктом 1 поэт видится ретранслятором божественного октровения.
2. Некоторые любят находить подтверждение самому себе. Я думаю А, и поэт думает А, а поэт это не хуй с горы, а пророк, и поэтому моё собственное А приобретает больший вес
3. Узкий кругозор и недостаточно глубокая рефлексия. С одной стороны, человек увидел красивый стих сасмыслом, а та как смысол лежит не так глубоко, как художественные приёмы, то человек решил, что стих именно из-за смысла ему и понравился. С другой стороны, человеку не попадались хорошие стихи без каких то там смыслов.
3.1 Как следствие узкого кругозора и/или нелюбви к мышлению - восприятие тысячелетних банальных истин как чего то нового.
Хотя лично я очень ценю поэтов-философов. Потому что надумать мысль, и красиво её приподнести - это многого стоит. Поэт-философ необязательно лучше поэта, но при прочих художественных равных у философа есть козырь в рукаве.
поэт-философ<=>поэт=>моча=>говно=>"поэт"-"философ"
491 Кб, 768x1024Сиреневый кафтан моих обид...
Мой финиш сломан, мой пароль убит.
И сам я на себя немного лгу,
скрипач, транжир у поседевших губ.
Но буду я у родины в гостях
до гробовой, как говорится, крышки,
и самые любимые простят
мой псевдоним, который стоит вышки.
Я женщину любимую любил,
но ничего и небосвод не понял,
и сердца заколдованный рубин
последнюю мою молитву отнял.
Гори, костер, гори, моя звезда.
И пусть, как падший ангел, я расстрелян,
Но будут юность в МВД листать,
когда стихи любовницы разделят.
А мне не страшно, мне совсем светло,
земного шара полюбил я шутки...
В гробу увижу красное стекло
и голубую подпись незабудки!
Мой финиш сломан, мой пароль убит.
И сам я на себя немного лгу,
скрипач, транжир у поседевших губ.
Но буду я у родины в гостях
до гробовой, как говорится, крышки,
и самые любимые простят
мой псевдоним, который стоит вышки.
Я женщину любимую любил,
но ничего и небосвод не понял,
и сердца заколдованный рубин
последнюю мою молитву отнял.
Гори, костер, гори, моя звезда.
И пусть, как падший ангел, я расстрелян,
Но будут юность в МВД листать,
когда стихи любовницы разделят.
А мне не страшно, мне совсем светло,
земного шара полюбил я шутки...
В гробу увижу красное стекло
и голубую подпись незабудки!
Чувствую себя немного грустной пиздой.
Кого почитать чтобы мрачное/меланхоличное состояние себя вогнать? Есенин не особо вошел. хотя поэма "Черный человек" просто ахуительная
Кого почитать чтобы мрачное/меланхоличное состояние себя вогнать? Есенин не особо вошел. хотя поэма "Черный человек" просто ахуительная
>>558833
Гейма.
Гейма.
два пса не могут дружить
они же собаки, собаки тупые
я режу по пять собак в день
смерть собакам
где кресты?
режь собаку
собака это не "ок"
братишка - котишка
эта симфония полна смысла
всё начиналось в метро
там холодно и вокруг только говно
так и делается наш хип хоп
он прям как оно
в смысле говно
они же собаки, собаки тупые
я режу по пять собак в день
смерть собакам
где кресты?
режь собаку
собака это не "ок"
братишка - котишка
эта симфония полна смысла
всё начиналось в метро
там холодно и вокруг только говно
так и делается наш хип хоп
он прям как оно
в смысле говно
Not the smoothness, not the insane clocks on the square,
the scent of manure in the municipal parterre,
not the fabrics, the sullen mockery of Tweety Bird,
not the fresh troops that needed freshening up. If it occurred
in real time, it was OK, and if it was time in a novel
that was OK too. From palace and hovel
the great parade flooded avenue and byway
and turnip fields became just another highway.
Leftover bonbons were thrown to the chickens
and geese, who squawked like the very dickens.
There was no peace in the bathroom, none in the china closet
or the banks, where no one came to make a deposit.
In short all hell broke loose that wide afternoon.
By evening all was calm again. A crescent moon
hung in the sky like a parrot on its perch.
Departing guests smiled and called, "See you in church!"
For night, as usual, knew what it was doing,
providing sleep to offset the great ungluing
that tomorrow again would surely bring.
As I gazed at the quiet rubble, one thing
puzzled me: What had happened, and why?
One minute we were up to our necks in rebelliousness,
and the next, peace had subdued the ranks of hellishness.
So often it happens that the time we turn around in
soon becomes the shoal our pathetic skiff will run aground in.
And just as waves are anchored to the bottom of the sea
we must reach the shallows before God cuts us free.
the scent of manure in the municipal parterre,
not the fabrics, the sullen mockery of Tweety Bird,
not the fresh troops that needed freshening up. If it occurred
in real time, it was OK, and if it was time in a novel
that was OK too. From palace and hovel
the great parade flooded avenue and byway
and turnip fields became just another highway.
Leftover bonbons were thrown to the chickens
and geese, who squawked like the very dickens.
There was no peace in the bathroom, none in the china closet
or the banks, where no one came to make a deposit.
In short all hell broke loose that wide afternoon.
By evening all was calm again. A crescent moon
hung in the sky like a parrot on its perch.
Departing guests smiled and called, "See you in church!"
For night, as usual, knew what it was doing,
providing sleep to offset the great ungluing
that tomorrow again would surely bring.
As I gazed at the quiet rubble, one thing
puzzled me: What had happened, and why?
One minute we were up to our necks in rebelliousness,
and the next, peace had subdued the ranks of hellishness.
So often it happens that the time we turn around in
soon becomes the shoal our pathetic skiff will run aground in.
And just as waves are anchored to the bottom of the sea
we must reach the shallows before God cuts us free.
Not the smoothness, not the insane clocks on the square,
the scent of manure in the municipal parterre,
not the fabrics, the sullen mockery of Tweety Bird,
not the fresh troops that needed freshening up. If it occurred
in real time, it was OK, and if it was time in a novel
that was OK too. From palace and hovel
the great parade flooded avenue and byway
and turnip fields became just another highway.
Leftover bonbons were thrown to the chickens
and geese, who squawked like the very dickens.
There was no peace in the bathroom, none in the china closet
or the banks, where no one came to make a deposit.
In short all hell broke loose that wide afternoon.
By evening all was calm again. A crescent moon
hung in the sky like a parrot on its perch.
Departing guests smiled and called, "See you in church!"
For night, as usual, knew what it was doing,
providing sleep to offset the great ungluing
that tomorrow again would surely bring.
As I gazed at the quiet rubble, one thing
puzzled me: What had happened, and why?
One minute we were up to our necks in rebelliousness,
and the next, peace had subdued the ranks of hellishness.
So often it happens that the time we turn around in
soon becomes the shoal our pathetic skiff will run aground in.
And just as waves are anchored to the bottom of the sea
we must reach the shallows before God cuts us free.
the scent of manure in the municipal parterre,
not the fabrics, the sullen mockery of Tweety Bird,
not the fresh troops that needed freshening up. If it occurred
in real time, it was OK, and if it was time in a novel
that was OK too. From palace and hovel
the great parade flooded avenue and byway
and turnip fields became just another highway.
Leftover bonbons were thrown to the chickens
and geese, who squawked like the very dickens.
There was no peace in the bathroom, none in the china closet
or the banks, where no one came to make a deposit.
In short all hell broke loose that wide afternoon.
By evening all was calm again. A crescent moon
hung in the sky like a parrot on its perch.
Departing guests smiled and called, "See you in church!"
For night, as usual, knew what it was doing,
providing sleep to offset the great ungluing
that tomorrow again would surely bring.
As I gazed at the quiet rubble, one thing
puzzled me: What had happened, and why?
One minute we were up to our necks in rebelliousness,
and the next, peace had subdued the ranks of hellishness.
So often it happens that the time we turn around in
soon becomes the shoal our pathetic skiff will run aground in.
And just as waves are anchored to the bottom of the sea
we must reach the shallows before God cuts us free.
Владимир Ковенацкий.
БОЙ ТОПОРАМИ
В темном подвале, в извилистой яме,
Тусклые лампочки тьму разорвали.
Скользкие стены, вода на полу.
Скорчился труп в полутемном углу.
Я окровавлен, противник убит.
Лампочка гаснет, но сердце горит!
В темном подвале, в извилистой яме,
Бой топорами, бой топорами...
+ + +
В тихом омуте водятся черти.
Коль не верите – лунной порой
Вы мое сообщенье проверьте,
Притаившись за старой ветлой.
Вы услышите визги и всплески,
Вы увидите мокрую шерсть.
На корягу в серебряном блеске
Вам захочется с ними присесть.
Вы поймете, как грустен и жалок
Наш привычный уклад городской
Без прозрачного смеха русалок,
Без луны над туманной рекой.
И достанет тоска до печенки,
И захочется вам, как и мне,
Чтоб на пальцах росли перепонки,
Чтобы вздыбилась шерсть на спине...
Там, где ив наклоненные ветви
Серебристую ловят струю,
В тихом омуте водятся черти,
Я вам честное слово даю!
+ + +
Я – крокодил в террариуме людном.
Не вынимая рыла из воды,
Я в каждом взгляде, мертвенном и скудном,
Читаю гнет и тяжкие труды.
Мне снится Нил в закатном свете алом,
И резвый бег высоких колесниц,
И груди под неспешным опахалом,
И взмах тяжелый царственных ресниц.
КОШАЧИЙ СОНЕТ
Когда, подобно аспидной пантере,
Чернеет ночь, и снег не знал лопат,
Вопят в ночи взъерошенные звери,
Влюбленные в усатых клеопатр.
На дне двора вой гулок, как в пещере.
Хвосты торчком. Тысячелетья спят
В глазах зеленых. Ненависти яд
Течет из пасти, как из адской двери.
Кошачий вой со спящим миром врозь
Я слушаю, пронизанный насквозь
Неистовством пронзительных пассажей.
О, мне бы с вами, злобные коты,
Нырять в зловонном море темноты,
Рычать и лапой бить по морде вражей!
+ + +
Я ненавижу слово мы.
Я слышу в нем мычанье стада,
Безмолвье жуткое тюрьмы
И гром военного парада.
ДОРОГА В НИКУДА
Луной щербатолицей
Неярко озарен
И лужами искрится
Накатанный гудрон.
В кюветах, точно в трюмах,
Качается вода.
Лежит в полях угрюмых
Дорога в никуда.
Полны кюветы эти
Следами тьмы и лжи.
Невскормленные дети,
Обоймы и ножи.
Тела автомобильи,
Ни стекол, ни колес,
Бутылки в изобильи
И всяческий отброс.
Кто по дороге шел той,
Запомнит ветра стон,
И под луною желтой
Искрящийся гудрон.
И указатель справа
Прочтешь не без труда,
Написано коряво –
«Дорога в Никуда».
БРОНТОЗАВР
Ты был степенно величав.
На солнце утреннем блестело,
Из тины медленно восстав,
Твое чудовищное тело.
Во мгле болот, во мраке рощ
Кишели сонмища созданий,
И ты, жуя огромный хвощ,
Средь них блаженствовал, как в бане.
И легкой головой водя,
Воздушные не строя замки,
Сквозь дымку теплого дождя
Ловил ты взгляд знакомой самки.
В музее тишь и блеск витрин,
Рогов и ребер очертанья.
И ты, болотный исполин,
Представлен в целях назиданья,
Чтоб видеть граждане могли
Скелет торжественный и прочный.
Но как и ты, с лица земли
Исчезну я в свой час урочный.
Иные вырастут цветы
Средь исторических обломков,
Но вряд ли я смогу, как ты,
Привлечь внимание потомков.
БОЙ ТОПОРАМИ
В темном подвале, в извилистой яме,
Тусклые лампочки тьму разорвали.
Скользкие стены, вода на полу.
Скорчился труп в полутемном углу.
Я окровавлен, противник убит.
Лампочка гаснет, но сердце горит!
В темном подвале, в извилистой яме,
Бой топорами, бой топорами...
+ + +
В тихом омуте водятся черти.
Коль не верите – лунной порой
Вы мое сообщенье проверьте,
Притаившись за старой ветлой.
Вы услышите визги и всплески,
Вы увидите мокрую шерсть.
На корягу в серебряном блеске
Вам захочется с ними присесть.
Вы поймете, как грустен и жалок
Наш привычный уклад городской
Без прозрачного смеха русалок,
Без луны над туманной рекой.
И достанет тоска до печенки,
И захочется вам, как и мне,
Чтоб на пальцах росли перепонки,
Чтобы вздыбилась шерсть на спине...
Там, где ив наклоненные ветви
Серебристую ловят струю,
В тихом омуте водятся черти,
Я вам честное слово даю!
+ + +
Я – крокодил в террариуме людном.
Не вынимая рыла из воды,
Я в каждом взгляде, мертвенном и скудном,
Читаю гнет и тяжкие труды.
Мне снится Нил в закатном свете алом,
И резвый бег высоких колесниц,
И груди под неспешным опахалом,
И взмах тяжелый царственных ресниц.
КОШАЧИЙ СОНЕТ
Когда, подобно аспидной пантере,
Чернеет ночь, и снег не знал лопат,
Вопят в ночи взъерошенные звери,
Влюбленные в усатых клеопатр.
На дне двора вой гулок, как в пещере.
Хвосты торчком. Тысячелетья спят
В глазах зеленых. Ненависти яд
Течет из пасти, как из адской двери.
Кошачий вой со спящим миром врозь
Я слушаю, пронизанный насквозь
Неистовством пронзительных пассажей.
О, мне бы с вами, злобные коты,
Нырять в зловонном море темноты,
Рычать и лапой бить по морде вражей!
+ + +
Я ненавижу слово мы.
Я слышу в нем мычанье стада,
Безмолвье жуткое тюрьмы
И гром военного парада.
ДОРОГА В НИКУДА
Луной щербатолицей
Неярко озарен
И лужами искрится
Накатанный гудрон.
В кюветах, точно в трюмах,
Качается вода.
Лежит в полях угрюмых
Дорога в никуда.
Полны кюветы эти
Следами тьмы и лжи.
Невскормленные дети,
Обоймы и ножи.
Тела автомобильи,
Ни стекол, ни колес,
Бутылки в изобильи
И всяческий отброс.
Кто по дороге шел той,
Запомнит ветра стон,
И под луною желтой
Искрящийся гудрон.
И указатель справа
Прочтешь не без труда,
Написано коряво –
«Дорога в Никуда».
БРОНТОЗАВР
Ты был степенно величав.
На солнце утреннем блестело,
Из тины медленно восстав,
Твое чудовищное тело.
Во мгле болот, во мраке рощ
Кишели сонмища созданий,
И ты, жуя огромный хвощ,
Средь них блаженствовал, как в бане.
И легкой головой водя,
Воздушные не строя замки,
Сквозь дымку теплого дождя
Ловил ты взгляд знакомой самки.
В музее тишь и блеск витрин,
Рогов и ребер очертанья.
И ты, болотный исполин,
Представлен в целях назиданья,
Чтоб видеть граждане могли
Скелет торжественный и прочный.
Но как и ты, с лица земли
Исчезну я в свой час урочный.
Иные вырастут цветы
Средь исторических обломков,
Но вряд ли я смогу, как ты,
Привлечь внимание потомков.
Владимир Ковенацкий.
БОЙ ТОПОРАМИ
В темном подвале, в извилистой яме,
Тусклые лампочки тьму разорвали.
Скользкие стены, вода на полу.
Скорчился труп в полутемном углу.
Я окровавлен, противник убит.
Лампочка гаснет, но сердце горит!
В темном подвале, в извилистой яме,
Бой топорами, бой топорами...
+ + +
В тихом омуте водятся черти.
Коль не верите – лунной порой
Вы мое сообщенье проверьте,
Притаившись за старой ветлой.
Вы услышите визги и всплески,
Вы увидите мокрую шерсть.
На корягу в серебряном блеске
Вам захочется с ними присесть.
Вы поймете, как грустен и жалок
Наш привычный уклад городской
Без прозрачного смеха русалок,
Без луны над туманной рекой.
И достанет тоска до печенки,
И захочется вам, как и мне,
Чтоб на пальцах росли перепонки,
Чтобы вздыбилась шерсть на спине...
Там, где ив наклоненные ветви
Серебристую ловят струю,
В тихом омуте водятся черти,
Я вам честное слово даю!
+ + +
Я – крокодил в террариуме людном.
Не вынимая рыла из воды,
Я в каждом взгляде, мертвенном и скудном,
Читаю гнет и тяжкие труды.
Мне снится Нил в закатном свете алом,
И резвый бег высоких колесниц,
И груди под неспешным опахалом,
И взмах тяжелый царственных ресниц.
КОШАЧИЙ СОНЕТ
Когда, подобно аспидной пантере,
Чернеет ночь, и снег не знал лопат,
Вопят в ночи взъерошенные звери,
Влюбленные в усатых клеопатр.
На дне двора вой гулок, как в пещере.
Хвосты торчком. Тысячелетья спят
В глазах зеленых. Ненависти яд
Течет из пасти, как из адской двери.
Кошачий вой со спящим миром врозь
Я слушаю, пронизанный насквозь
Неистовством пронзительных пассажей.
О, мне бы с вами, злобные коты,
Нырять в зловонном море темноты,
Рычать и лапой бить по морде вражей!
+ + +
Я ненавижу слово мы.
Я слышу в нем мычанье стада,
Безмолвье жуткое тюрьмы
И гром военного парада.
ДОРОГА В НИКУДА
Луной щербатолицей
Неярко озарен
И лужами искрится
Накатанный гудрон.
В кюветах, точно в трюмах,
Качается вода.
Лежит в полях угрюмых
Дорога в никуда.
Полны кюветы эти
Следами тьмы и лжи.
Невскормленные дети,
Обоймы и ножи.
Тела автомобильи,
Ни стекол, ни колес,
Бутылки в изобильи
И всяческий отброс.
Кто по дороге шел той,
Запомнит ветра стон,
И под луною желтой
Искрящийся гудрон.
И указатель справа
Прочтешь не без труда,
Написано коряво –
«Дорога в Никуда».
БРОНТОЗАВР
Ты был степенно величав.
На солнце утреннем блестело,
Из тины медленно восстав,
Твое чудовищное тело.
Во мгле болот, во мраке рощ
Кишели сонмища созданий,
И ты, жуя огромный хвощ,
Средь них блаженствовал, как в бане.
И легкой головой водя,
Воздушные не строя замки,
Сквозь дымку теплого дождя
Ловил ты взгляд знакомой самки.
В музее тишь и блеск витрин,
Рогов и ребер очертанья.
И ты, болотный исполин,
Представлен в целях назиданья,
Чтоб видеть граждане могли
Скелет торжественный и прочный.
Но как и ты, с лица земли
Исчезну я в свой час урочный.
Иные вырастут цветы
Средь исторических обломков,
Но вряд ли я смогу, как ты,
Привлечь внимание потомков.
БОЙ ТОПОРАМИ
В темном подвале, в извилистой яме,
Тусклые лампочки тьму разорвали.
Скользкие стены, вода на полу.
Скорчился труп в полутемном углу.
Я окровавлен, противник убит.
Лампочка гаснет, но сердце горит!
В темном подвале, в извилистой яме,
Бой топорами, бой топорами...
+ + +
В тихом омуте водятся черти.
Коль не верите – лунной порой
Вы мое сообщенье проверьте,
Притаившись за старой ветлой.
Вы услышите визги и всплески,
Вы увидите мокрую шерсть.
На корягу в серебряном блеске
Вам захочется с ними присесть.
Вы поймете, как грустен и жалок
Наш привычный уклад городской
Без прозрачного смеха русалок,
Без луны над туманной рекой.
И достанет тоска до печенки,
И захочется вам, как и мне,
Чтоб на пальцах росли перепонки,
Чтобы вздыбилась шерсть на спине...
Там, где ив наклоненные ветви
Серебристую ловят струю,
В тихом омуте водятся черти,
Я вам честное слово даю!
+ + +
Я – крокодил в террариуме людном.
Не вынимая рыла из воды,
Я в каждом взгляде, мертвенном и скудном,
Читаю гнет и тяжкие труды.
Мне снится Нил в закатном свете алом,
И резвый бег высоких колесниц,
И груди под неспешным опахалом,
И взмах тяжелый царственных ресниц.
КОШАЧИЙ СОНЕТ
Когда, подобно аспидной пантере,
Чернеет ночь, и снег не знал лопат,
Вопят в ночи взъерошенные звери,
Влюбленные в усатых клеопатр.
На дне двора вой гулок, как в пещере.
Хвосты торчком. Тысячелетья спят
В глазах зеленых. Ненависти яд
Течет из пасти, как из адской двери.
Кошачий вой со спящим миром врозь
Я слушаю, пронизанный насквозь
Неистовством пронзительных пассажей.
О, мне бы с вами, злобные коты,
Нырять в зловонном море темноты,
Рычать и лапой бить по морде вражей!
+ + +
Я ненавижу слово мы.
Я слышу в нем мычанье стада,
Безмолвье жуткое тюрьмы
И гром военного парада.
ДОРОГА В НИКУДА
Луной щербатолицей
Неярко озарен
И лужами искрится
Накатанный гудрон.
В кюветах, точно в трюмах,
Качается вода.
Лежит в полях угрюмых
Дорога в никуда.
Полны кюветы эти
Следами тьмы и лжи.
Невскормленные дети,
Обоймы и ножи.
Тела автомобильи,
Ни стекол, ни колес,
Бутылки в изобильи
И всяческий отброс.
Кто по дороге шел той,
Запомнит ветра стон,
И под луною желтой
Искрящийся гудрон.
И указатель справа
Прочтешь не без труда,
Написано коряво –
«Дорога в Никуда».
БРОНТОЗАВР
Ты был степенно величав.
На солнце утреннем блестело,
Из тины медленно восстав,
Твое чудовищное тело.
Во мгле болот, во мраке рощ
Кишели сонмища созданий,
И ты, жуя огромный хвощ,
Средь них блаженствовал, как в бане.
И легкой головой водя,
Воздушные не строя замки,
Сквозь дымку теплого дождя
Ловил ты взгляд знакомой самки.
В музее тишь и блеск витрин,
Рогов и ребер очертанья.
И ты, болотный исполин,
Представлен в целях назиданья,
Чтоб видеть граждане могли
Скелет торжественный и прочный.
Но как и ты, с лица земли
Исчезну я в свой час урочный.
Иные вырастут цветы
Средь исторических обломков,
Но вряд ли я смогу, как ты,
Привлечь внимание потомков.
>>558883
Нравится мне Эшбери.
Недавно взял в библиотеке сборник стихов американских поэтов, и сразу же Лоуэлл бросился в глаза
Memories of West Street and Lepke
Only teaching on Tuesdays, book-worming
in pajamas fresh from the washer each morning,
I hog a whole house on Boston’s
“hardly passionate Marlborough Street,”
where even the man
scavenging filth in the back alley trash cans,
has two children, a beach wagon, a helpmate,
and is a “young Republican.”
I have a nine months’ daughter,
young enough to be my granddaughter.
Like the sun she rises in her flame-flamingo infants’ wear.
These are the tranquillized Fifties,
and I am forty. Ought I to regret my seedtime?
I was a fire-breathing Catholic C.O.,
and made my manic statement,
telling off the state and president, and then
sat waiting sentence in the bull pen
beside a Negro boy with curlicues
of marijuana in his hair.
Given a year,
I walked on the roof of the West Street Jail, a short
enclosure like my school soccer court,
and saw the Hudson River once a day
through sooty clothesline entanglements
and bleaching khaki tenements.
Strolling, I yammered metaphysics with Abramowitz,
a jaundice-yellow (“it’s really tan”)
and fly-weight pacifist,
so vegetarian,
he wore rope shoes and preferred fallen fruit.
He tried to convert Bioff and Brown,
the Hollywood pimps, to his diet.
Hairy, muscular, suburban,
wearing chocolate double-breasted suits,
they blew their tops and beat him black and blue.
I was so out of things, I’d never heard
of the Jehovah’s Witnesses.
“Are you a C.O.?” I asked a fellow jailbird.
“No,” he answered, “I’m a J.W.”
He taught me the “hospital tuck,”
and pointed out the T-shirted back
of Murder Incorporated’s Czar Lepke,
there piling towels on a rack,
or dawdling off to his little segregated cell full
of things forbidden the common man:
a portable radio, a dresser, two toy American
flags tied together with a ribbon of Easter palm.
Flabby, bald, lobotomized,
he drifted in a sheepish calm,
where no agonizing reappraisal
jarred his concentration on the electric chair—
hanging like an oasis in his air
of lost connections....
И Джеймс Райт
Autumn Begins in Martins Ferry, Ohio
In the Shreve High football stadium,
I think of Polacks nursing long beers in Tiltonsville,
And gray faces of Negroes in the blast furnace at Benwood,
And the ruptured night watchman of Wheeling Steel,
Dreaming of heroes.
All the proud fathers are ashamed to go home.
Their women cluck like starved pullets,
Dying for love.
Therefore,
Their sons grow suicidally beautiful
At the beginning of October,
And gallop terribly against each other’s bodies.
Нравится мне Эшбери.
Недавно взял в библиотеке сборник стихов американских поэтов, и сразу же Лоуэлл бросился в глаза
Memories of West Street and Lepke
Only teaching on Tuesdays, book-worming
in pajamas fresh from the washer each morning,
I hog a whole house on Boston’s
“hardly passionate Marlborough Street,”
where even the man
scavenging filth in the back alley trash cans,
has two children, a beach wagon, a helpmate,
and is a “young Republican.”
I have a nine months’ daughter,
young enough to be my granddaughter.
Like the sun she rises in her flame-flamingo infants’ wear.
These are the tranquillized Fifties,
and I am forty. Ought I to regret my seedtime?
I was a fire-breathing Catholic C.O.,
and made my manic statement,
telling off the state and president, and then
sat waiting sentence in the bull pen
beside a Negro boy with curlicues
of marijuana in his hair.
Given a year,
I walked on the roof of the West Street Jail, a short
enclosure like my school soccer court,
and saw the Hudson River once a day
through sooty clothesline entanglements
and bleaching khaki tenements.
Strolling, I yammered metaphysics with Abramowitz,
a jaundice-yellow (“it’s really tan”)
and fly-weight pacifist,
so vegetarian,
he wore rope shoes and preferred fallen fruit.
He tried to convert Bioff and Brown,
the Hollywood pimps, to his diet.
Hairy, muscular, suburban,
wearing chocolate double-breasted suits,
they blew their tops and beat him black and blue.
I was so out of things, I’d never heard
of the Jehovah’s Witnesses.
“Are you a C.O.?” I asked a fellow jailbird.
“No,” he answered, “I’m a J.W.”
He taught me the “hospital tuck,”
and pointed out the T-shirted back
of Murder Incorporated’s Czar Lepke,
there piling towels on a rack,
or dawdling off to his little segregated cell full
of things forbidden the common man:
a portable radio, a dresser, two toy American
flags tied together with a ribbon of Easter palm.
Flabby, bald, lobotomized,
he drifted in a sheepish calm,
where no agonizing reappraisal
jarred his concentration on the electric chair—
hanging like an oasis in his air
of lost connections....
И Джеймс Райт
Autumn Begins in Martins Ferry, Ohio
In the Shreve High football stadium,
I think of Polacks nursing long beers in Tiltonsville,
And gray faces of Negroes in the blast furnace at Benwood,
And the ruptured night watchman of Wheeling Steel,
Dreaming of heroes.
All the proud fathers are ashamed to go home.
Their women cluck like starved pullets,
Dying for love.
Therefore,
Their sons grow suicidally beautiful
At the beginning of October,
And gallop terribly against each other’s bodies.
>>558883
Нравится мне Эшбери.
Недавно взял в библиотеке сборник стихов американских поэтов, и сразу же Лоуэлл бросился в глаза
Memories of West Street and Lepke
Only teaching on Tuesdays, book-worming
in pajamas fresh from the washer each morning,
I hog a whole house on Boston’s
“hardly passionate Marlborough Street,”
where even the man
scavenging filth in the back alley trash cans,
has two children, a beach wagon, a helpmate,
and is a “young Republican.”
I have a nine months’ daughter,
young enough to be my granddaughter.
Like the sun she rises in her flame-flamingo infants’ wear.
These are the tranquillized Fifties,
and I am forty. Ought I to regret my seedtime?
I was a fire-breathing Catholic C.O.,
and made my manic statement,
telling off the state and president, and then
sat waiting sentence in the bull pen
beside a Negro boy with curlicues
of marijuana in his hair.
Given a year,
I walked on the roof of the West Street Jail, a short
enclosure like my school soccer court,
and saw the Hudson River once a day
through sooty clothesline entanglements
and bleaching khaki tenements.
Strolling, I yammered metaphysics with Abramowitz,
a jaundice-yellow (“it’s really tan”)
and fly-weight pacifist,
so vegetarian,
he wore rope shoes and preferred fallen fruit.
He tried to convert Bioff and Brown,
the Hollywood pimps, to his diet.
Hairy, muscular, suburban,
wearing chocolate double-breasted suits,
they blew their tops and beat him black and blue.
I was so out of things, I’d never heard
of the Jehovah’s Witnesses.
“Are you a C.O.?” I asked a fellow jailbird.
“No,” he answered, “I’m a J.W.”
He taught me the “hospital tuck,”
and pointed out the T-shirted back
of Murder Incorporated’s Czar Lepke,
there piling towels on a rack,
or dawdling off to his little segregated cell full
of things forbidden the common man:
a portable radio, a dresser, two toy American
flags tied together with a ribbon of Easter palm.
Flabby, bald, lobotomized,
he drifted in a sheepish calm,
where no agonizing reappraisal
jarred his concentration on the electric chair—
hanging like an oasis in his air
of lost connections....
И Джеймс Райт
Autumn Begins in Martins Ferry, Ohio
In the Shreve High football stadium,
I think of Polacks nursing long beers in Tiltonsville,
And gray faces of Negroes in the blast furnace at Benwood,
And the ruptured night watchman of Wheeling Steel,
Dreaming of heroes.
All the proud fathers are ashamed to go home.
Their women cluck like starved pullets,
Dying for love.
Therefore,
Their sons grow suicidally beautiful
At the beginning of October,
And gallop terribly against each other’s bodies.
Нравится мне Эшбери.
Недавно взял в библиотеке сборник стихов американских поэтов, и сразу же Лоуэлл бросился в глаза
Memories of West Street and Lepke
Only teaching on Tuesdays, book-worming
in pajamas fresh from the washer each morning,
I hog a whole house on Boston’s
“hardly passionate Marlborough Street,”
where even the man
scavenging filth in the back alley trash cans,
has two children, a beach wagon, a helpmate,
and is a “young Republican.”
I have a nine months’ daughter,
young enough to be my granddaughter.
Like the sun she rises in her flame-flamingo infants’ wear.
These are the tranquillized Fifties,
and I am forty. Ought I to regret my seedtime?
I was a fire-breathing Catholic C.O.,
and made my manic statement,
telling off the state and president, and then
sat waiting sentence in the bull pen
beside a Negro boy with curlicues
of marijuana in his hair.
Given a year,
I walked on the roof of the West Street Jail, a short
enclosure like my school soccer court,
and saw the Hudson River once a day
through sooty clothesline entanglements
and bleaching khaki tenements.
Strolling, I yammered metaphysics with Abramowitz,
a jaundice-yellow (“it’s really tan”)
and fly-weight pacifist,
so vegetarian,
he wore rope shoes and preferred fallen fruit.
He tried to convert Bioff and Brown,
the Hollywood pimps, to his diet.
Hairy, muscular, suburban,
wearing chocolate double-breasted suits,
they blew their tops and beat him black and blue.
I was so out of things, I’d never heard
of the Jehovah’s Witnesses.
“Are you a C.O.?” I asked a fellow jailbird.
“No,” he answered, “I’m a J.W.”
He taught me the “hospital tuck,”
and pointed out the T-shirted back
of Murder Incorporated’s Czar Lepke,
there piling towels on a rack,
or dawdling off to his little segregated cell full
of things forbidden the common man:
a portable radio, a dresser, two toy American
flags tied together with a ribbon of Easter palm.
Flabby, bald, lobotomized,
he drifted in a sheepish calm,
where no agonizing reappraisal
jarred his concentration on the electric chair—
hanging like an oasis in his air
of lost connections....
И Джеймс Райт
Autumn Begins in Martins Ferry, Ohio
In the Shreve High football stadium,
I think of Polacks nursing long beers in Tiltonsville,
And gray faces of Negroes in the blast furnace at Benwood,
And the ruptured night watchman of Wheeling Steel,
Dreaming of heroes.
All the proud fathers are ashamed to go home.
Their women cluck like starved pullets,
Dying for love.
Therefore,
Their sons grow suicidally beautiful
At the beginning of October,
And gallop terribly against each other’s bodies.
И опять Владимир Ковенацкий.
"Автобус похоронный..."
Автобус похоронный
К подъезду подкатил
В реке, густой и сонной,
Плеснулся крокодил.
В нахмуренное море
Уходят паруса
В готическом соборе -
Органная гроза.
Восходит шар огромный
Над улицей сумной.
Автобус похоронный,
Неужто он за мной?
Простой и великий
(Стихи о Сталине)
Он глядел пронзительно и строго:
"Хочешь жить - перечить не моги".
За стенами мрачного острога,
Умирая, корчились враги.
Топал караул у Мавзолея,
Ухали кремлевские часы,
Над страной, топорщась и седея,
Нависали грозные усы.
Возвышались статуи тирана,
Славословьям не было конца.
Я был маленький, мне было рано,
И его любил я как отца.
Песня упыря
Надо мной цветет природа.
Тесен гроб и вглубь и вширь.
Я не дам тебе развода,
Потому что я упырь.
Не спеши с любовью новой
Шпроты есть и пить вино.
Тенью смутной и лиловой
Я скользну в твое окно.
Облик сгнившего местами
Будет страшен на виду.
Я кровавыми устами
К нежной шейке припаду.
Насосавшись до восхода,
Улечу, как нетопырь.
Я не дам тебе развода,
Потому что я упырь.
Драка
На темной окраине города
В бою разгулялась душа
И брюхо противника вспорото
Умелым ударом ножа
Но кто-то рычащему весело
По черепу ржавой трубой
Заехал. И слякоти месиво
Алеет. И новые в бой
Вбегают фигуры с кастетами
Уж больно темно для стрельбы
И розами в сумрак одетыми
Цветут рассеченные лбы
Ночная пьянка
Метель полночная, скользя,
Разбилась об окно,
Сегодня вновь ко мне друзья
Приходят пить вино
Вот Витя Хлебников вошел,
- Здорово, Гюль-Мулла!
Вот Саша Пушкин сел за стол
И с ним судьба свела.
А вот Бетховен Людвиг Ван
И Вольфганг Моцарт с ним
Здесь каждый будет сыт и пьян
И нежностью дарим/
Отборен выпивки состав,
В цвету талантов сад
Входи, Винсент, входи, Густав,
Я вам ужасно рад.
Пора открыть бокалов счет,
Согретые вином,
Мы выпьем и нальем еще,
Мы за бессмертье пьем.
Бездна
Вот она, бездна. Дантовой глуше.
Суньтесь туда - задохнетесь от смрада.
Зачем же лезть человеку в душу?
Не будьте психологами. Не надо.
Волк
Как я выберусь из леса, худ и голенаст,
Под кружок луны из леса, на хрустящий наст,
Как возьму я, задеру я морду на луну,
И завою, и заною, душу всколыхну,
Чтоб моим скулящим воем полнилась земля,
Чтобы в стуже и покое замерли поля,
Чтобы овцы трепетали в теплых закутах,
Чтоб еще сильнее стали мрак, мороз и страх.
Памяти моей первой любви Л.А.К.
Бесследно исчезла
Любовная гарь.
Я понял:
Она - заурядная тварь.
Дала ей природа,
Чтоб к ней я
Примерз,
Лишь алые губки
И развитый торс.
Зачем же
Мечтал я о ней
По ночам,
И письма писал,
И курил фимиам?..
Никто не оплатит -
Кого ни зови -
Расходы на почту
И бред о любви.
Четыре психиатра и летчик отставной
Устав от рисованья,
Пробегав день-деньской,
Лежу я на диване,
Оставшись в мастерской.
Все кошки ночью серы -
В кустах они вопят.
У гипсовой Венеры
Бесстрастен голый взгляд.
Струится сквозь решетку
Луны холодный свет,
И вновь пришли на сходку
Друзья минувших лет.
Неспешно, как в театре,
Проходят предо мной
Четыре психиатра
И летчик отставной...
С тем сблизил лист бумаги,
А с этим - Зигмунд Фрейд,
И с кем-то совершил я
За девочками рейд.
Художники, схоласты,
Питомцы разных муз,
И просто педерасты -
У каждого свой вкус,
И каждый счастья птицу
Ловил по мере сил -
Кто отбыл за границу,
Кто в партию вступил...
Неспешно, как в театре,
Уходят в мрак ночной
Четыре психиатра
И летчик отставной.
И память кошкой серой
Ласкается ко мне...
Я с гипсовой Венерой
Опять наедине.
Ах, где вы нынче, где вы,
Где скрылись от меня -
Нестройные напевы,
Романы на три дня?
В густом словесном тесте
И водочном раю
Растратил с ними вместе
Я молодость свою.
Человек с головой коня
Дождь и ветер скреблись в окно,
Было страшно мне и темно,
В эту ночь посетил меня
Человек с головой коня.
Он пришел разогнать тоску
И принес бутыль коньяку.
Стало нам веселей вдвоем.
Он сказал мне: давай споем!
И запели мы Ермака,
Задушевно, не в лад слегка,
И пронзительный ветровой
Был аккомпаниментом вой.
На заре ушел от меня
Человек с головой коня.
Если б он не пришел помочь,
Я б повесился в эту ночь.
"Автобус похоронный..."
Автобус похоронный
К подъезду подкатил
В реке, густой и сонной,
Плеснулся крокодил.
В нахмуренное море
Уходят паруса
В готическом соборе -
Органная гроза.
Восходит шар огромный
Над улицей сумной.
Автобус похоронный,
Неужто он за мной?
Простой и великий
(Стихи о Сталине)
Он глядел пронзительно и строго:
"Хочешь жить - перечить не моги".
За стенами мрачного острога,
Умирая, корчились враги.
Топал караул у Мавзолея,
Ухали кремлевские часы,
Над страной, топорщась и седея,
Нависали грозные усы.
Возвышались статуи тирана,
Славословьям не было конца.
Я был маленький, мне было рано,
И его любил я как отца.
Песня упыря
Надо мной цветет природа.
Тесен гроб и вглубь и вширь.
Я не дам тебе развода,
Потому что я упырь.
Не спеши с любовью новой
Шпроты есть и пить вино.
Тенью смутной и лиловой
Я скользну в твое окно.
Облик сгнившего местами
Будет страшен на виду.
Я кровавыми устами
К нежной шейке припаду.
Насосавшись до восхода,
Улечу, как нетопырь.
Я не дам тебе развода,
Потому что я упырь.
Драка
На темной окраине города
В бою разгулялась душа
И брюхо противника вспорото
Умелым ударом ножа
Но кто-то рычащему весело
По черепу ржавой трубой
Заехал. И слякоти месиво
Алеет. И новые в бой
Вбегают фигуры с кастетами
Уж больно темно для стрельбы
И розами в сумрак одетыми
Цветут рассеченные лбы
Ночная пьянка
Метель полночная, скользя,
Разбилась об окно,
Сегодня вновь ко мне друзья
Приходят пить вино
Вот Витя Хлебников вошел,
- Здорово, Гюль-Мулла!
Вот Саша Пушкин сел за стол
И с ним судьба свела.
А вот Бетховен Людвиг Ван
И Вольфганг Моцарт с ним
Здесь каждый будет сыт и пьян
И нежностью дарим/
Отборен выпивки состав,
В цвету талантов сад
Входи, Винсент, входи, Густав,
Я вам ужасно рад.
Пора открыть бокалов счет,
Согретые вином,
Мы выпьем и нальем еще,
Мы за бессмертье пьем.
Бездна
Вот она, бездна. Дантовой глуше.
Суньтесь туда - задохнетесь от смрада.
Зачем же лезть человеку в душу?
Не будьте психологами. Не надо.
Волк
Как я выберусь из леса, худ и голенаст,
Под кружок луны из леса, на хрустящий наст,
Как возьму я, задеру я морду на луну,
И завою, и заною, душу всколыхну,
Чтоб моим скулящим воем полнилась земля,
Чтобы в стуже и покое замерли поля,
Чтобы овцы трепетали в теплых закутах,
Чтоб еще сильнее стали мрак, мороз и страх.
Памяти моей первой любви Л.А.К.
Бесследно исчезла
Любовная гарь.
Я понял:
Она - заурядная тварь.
Дала ей природа,
Чтоб к ней я
Примерз,
Лишь алые губки
И развитый торс.
Зачем же
Мечтал я о ней
По ночам,
И письма писал,
И курил фимиам?..
Никто не оплатит -
Кого ни зови -
Расходы на почту
И бред о любви.
Четыре психиатра и летчик отставной
Устав от рисованья,
Пробегав день-деньской,
Лежу я на диване,
Оставшись в мастерской.
Все кошки ночью серы -
В кустах они вопят.
У гипсовой Венеры
Бесстрастен голый взгляд.
Струится сквозь решетку
Луны холодный свет,
И вновь пришли на сходку
Друзья минувших лет.
Неспешно, как в театре,
Проходят предо мной
Четыре психиатра
И летчик отставной...
С тем сблизил лист бумаги,
А с этим - Зигмунд Фрейд,
И с кем-то совершил я
За девочками рейд.
Художники, схоласты,
Питомцы разных муз,
И просто педерасты -
У каждого свой вкус,
И каждый счастья птицу
Ловил по мере сил -
Кто отбыл за границу,
Кто в партию вступил...
Неспешно, как в театре,
Уходят в мрак ночной
Четыре психиатра
И летчик отставной.
И память кошкой серой
Ласкается ко мне...
Я с гипсовой Венерой
Опять наедине.
Ах, где вы нынче, где вы,
Где скрылись от меня -
Нестройные напевы,
Романы на три дня?
В густом словесном тесте
И водочном раю
Растратил с ними вместе
Я молодость свою.
Человек с головой коня
Дождь и ветер скреблись в окно,
Было страшно мне и темно,
В эту ночь посетил меня
Человек с головой коня.
Он пришел разогнать тоску
И принес бутыль коньяку.
Стало нам веселей вдвоем.
Он сказал мне: давай споем!
И запели мы Ермака,
Задушевно, не в лад слегка,
И пронзительный ветровой
Был аккомпаниментом вой.
На заре ушел от меня
Человек с головой коня.
Если б он не пришел помочь,
Я б повесился в эту ночь.
И опять Владимир Ковенацкий.
"Автобус похоронный..."
Автобус похоронный
К подъезду подкатил
В реке, густой и сонной,
Плеснулся крокодил.
В нахмуренное море
Уходят паруса
В готическом соборе -
Органная гроза.
Восходит шар огромный
Над улицей сумной.
Автобус похоронный,
Неужто он за мной?
Простой и великий
(Стихи о Сталине)
Он глядел пронзительно и строго:
"Хочешь жить - перечить не моги".
За стенами мрачного острога,
Умирая, корчились враги.
Топал караул у Мавзолея,
Ухали кремлевские часы,
Над страной, топорщась и седея,
Нависали грозные усы.
Возвышались статуи тирана,
Славословьям не было конца.
Я был маленький, мне было рано,
И его любил я как отца.
Песня упыря
Надо мной цветет природа.
Тесен гроб и вглубь и вширь.
Я не дам тебе развода,
Потому что я упырь.
Не спеши с любовью новой
Шпроты есть и пить вино.
Тенью смутной и лиловой
Я скользну в твое окно.
Облик сгнившего местами
Будет страшен на виду.
Я кровавыми устами
К нежной шейке припаду.
Насосавшись до восхода,
Улечу, как нетопырь.
Я не дам тебе развода,
Потому что я упырь.
Драка
На темной окраине города
В бою разгулялась душа
И брюхо противника вспорото
Умелым ударом ножа
Но кто-то рычащему весело
По черепу ржавой трубой
Заехал. И слякоти месиво
Алеет. И новые в бой
Вбегают фигуры с кастетами
Уж больно темно для стрельбы
И розами в сумрак одетыми
Цветут рассеченные лбы
Ночная пьянка
Метель полночная, скользя,
Разбилась об окно,
Сегодня вновь ко мне друзья
Приходят пить вино
Вот Витя Хлебников вошел,
- Здорово, Гюль-Мулла!
Вот Саша Пушкин сел за стол
И с ним судьба свела.
А вот Бетховен Людвиг Ван
И Вольфганг Моцарт с ним
Здесь каждый будет сыт и пьян
И нежностью дарим/
Отборен выпивки состав,
В цвету талантов сад
Входи, Винсент, входи, Густав,
Я вам ужасно рад.
Пора открыть бокалов счет,
Согретые вином,
Мы выпьем и нальем еще,
Мы за бессмертье пьем.
Бездна
Вот она, бездна. Дантовой глуше.
Суньтесь туда - задохнетесь от смрада.
Зачем же лезть человеку в душу?
Не будьте психологами. Не надо.
Волк
Как я выберусь из леса, худ и голенаст,
Под кружок луны из леса, на хрустящий наст,
Как возьму я, задеру я морду на луну,
И завою, и заною, душу всколыхну,
Чтоб моим скулящим воем полнилась земля,
Чтобы в стуже и покое замерли поля,
Чтобы овцы трепетали в теплых закутах,
Чтоб еще сильнее стали мрак, мороз и страх.
Памяти моей первой любви Л.А.К.
Бесследно исчезла
Любовная гарь.
Я понял:
Она - заурядная тварь.
Дала ей природа,
Чтоб к ней я
Примерз,
Лишь алые губки
И развитый торс.
Зачем же
Мечтал я о ней
По ночам,
И письма писал,
И курил фимиам?..
Никто не оплатит -
Кого ни зови -
Расходы на почту
И бред о любви.
Четыре психиатра и летчик отставной
Устав от рисованья,
Пробегав день-деньской,
Лежу я на диване,
Оставшись в мастерской.
Все кошки ночью серы -
В кустах они вопят.
У гипсовой Венеры
Бесстрастен голый взгляд.
Струится сквозь решетку
Луны холодный свет,
И вновь пришли на сходку
Друзья минувших лет.
Неспешно, как в театре,
Проходят предо мной
Четыре психиатра
И летчик отставной...
С тем сблизил лист бумаги,
А с этим - Зигмунд Фрейд,
И с кем-то совершил я
За девочками рейд.
Художники, схоласты,
Питомцы разных муз,
И просто педерасты -
У каждого свой вкус,
И каждый счастья птицу
Ловил по мере сил -
Кто отбыл за границу,
Кто в партию вступил...
Неспешно, как в театре,
Уходят в мрак ночной
Четыре психиатра
И летчик отставной.
И память кошкой серой
Ласкается ко мне...
Я с гипсовой Венерой
Опять наедине.
Ах, где вы нынче, где вы,
Где скрылись от меня -
Нестройные напевы,
Романы на три дня?
В густом словесном тесте
И водочном раю
Растратил с ними вместе
Я молодость свою.
Человек с головой коня
Дождь и ветер скреблись в окно,
Было страшно мне и темно,
В эту ночь посетил меня
Человек с головой коня.
Он пришел разогнать тоску
И принес бутыль коньяку.
Стало нам веселей вдвоем.
Он сказал мне: давай споем!
И запели мы Ермака,
Задушевно, не в лад слегка,
И пронзительный ветровой
Был аккомпаниментом вой.
На заре ушел от меня
Человек с головой коня.
Если б он не пришел помочь,
Я б повесился в эту ночь.
"Автобус похоронный..."
Автобус похоронный
К подъезду подкатил
В реке, густой и сонной,
Плеснулся крокодил.
В нахмуренное море
Уходят паруса
В готическом соборе -
Органная гроза.
Восходит шар огромный
Над улицей сумной.
Автобус похоронный,
Неужто он за мной?
Простой и великий
(Стихи о Сталине)
Он глядел пронзительно и строго:
"Хочешь жить - перечить не моги".
За стенами мрачного острога,
Умирая, корчились враги.
Топал караул у Мавзолея,
Ухали кремлевские часы,
Над страной, топорщась и седея,
Нависали грозные усы.
Возвышались статуи тирана,
Славословьям не было конца.
Я был маленький, мне было рано,
И его любил я как отца.
Песня упыря
Надо мной цветет природа.
Тесен гроб и вглубь и вширь.
Я не дам тебе развода,
Потому что я упырь.
Не спеши с любовью новой
Шпроты есть и пить вино.
Тенью смутной и лиловой
Я скользну в твое окно.
Облик сгнившего местами
Будет страшен на виду.
Я кровавыми устами
К нежной шейке припаду.
Насосавшись до восхода,
Улечу, как нетопырь.
Я не дам тебе развода,
Потому что я упырь.
Драка
На темной окраине города
В бою разгулялась душа
И брюхо противника вспорото
Умелым ударом ножа
Но кто-то рычащему весело
По черепу ржавой трубой
Заехал. И слякоти месиво
Алеет. И новые в бой
Вбегают фигуры с кастетами
Уж больно темно для стрельбы
И розами в сумрак одетыми
Цветут рассеченные лбы
Ночная пьянка
Метель полночная, скользя,
Разбилась об окно,
Сегодня вновь ко мне друзья
Приходят пить вино
Вот Витя Хлебников вошел,
- Здорово, Гюль-Мулла!
Вот Саша Пушкин сел за стол
И с ним судьба свела.
А вот Бетховен Людвиг Ван
И Вольфганг Моцарт с ним
Здесь каждый будет сыт и пьян
И нежностью дарим/
Отборен выпивки состав,
В цвету талантов сад
Входи, Винсент, входи, Густав,
Я вам ужасно рад.
Пора открыть бокалов счет,
Согретые вином,
Мы выпьем и нальем еще,
Мы за бессмертье пьем.
Бездна
Вот она, бездна. Дантовой глуше.
Суньтесь туда - задохнетесь от смрада.
Зачем же лезть человеку в душу?
Не будьте психологами. Не надо.
Волк
Как я выберусь из леса, худ и голенаст,
Под кружок луны из леса, на хрустящий наст,
Как возьму я, задеру я морду на луну,
И завою, и заною, душу всколыхну,
Чтоб моим скулящим воем полнилась земля,
Чтобы в стуже и покое замерли поля,
Чтобы овцы трепетали в теплых закутах,
Чтоб еще сильнее стали мрак, мороз и страх.
Памяти моей первой любви Л.А.К.
Бесследно исчезла
Любовная гарь.
Я понял:
Она - заурядная тварь.
Дала ей природа,
Чтоб к ней я
Примерз,
Лишь алые губки
И развитый торс.
Зачем же
Мечтал я о ней
По ночам,
И письма писал,
И курил фимиам?..
Никто не оплатит -
Кого ни зови -
Расходы на почту
И бред о любви.
Четыре психиатра и летчик отставной
Устав от рисованья,
Пробегав день-деньской,
Лежу я на диване,
Оставшись в мастерской.
Все кошки ночью серы -
В кустах они вопят.
У гипсовой Венеры
Бесстрастен голый взгляд.
Струится сквозь решетку
Луны холодный свет,
И вновь пришли на сходку
Друзья минувших лет.
Неспешно, как в театре,
Проходят предо мной
Четыре психиатра
И летчик отставной...
С тем сблизил лист бумаги,
А с этим - Зигмунд Фрейд,
И с кем-то совершил я
За девочками рейд.
Художники, схоласты,
Питомцы разных муз,
И просто педерасты -
У каждого свой вкус,
И каждый счастья птицу
Ловил по мере сил -
Кто отбыл за границу,
Кто в партию вступил...
Неспешно, как в театре,
Уходят в мрак ночной
Четыре психиатра
И летчик отставной.
И память кошкой серой
Ласкается ко мне...
Я с гипсовой Венерой
Опять наедине.
Ах, где вы нынче, где вы,
Где скрылись от меня -
Нестройные напевы,
Романы на три дня?
В густом словесном тесте
И водочном раю
Растратил с ними вместе
Я молодость свою.
Человек с головой коня
Дождь и ветер скреблись в окно,
Было страшно мне и темно,
В эту ночь посетил меня
Человек с головой коня.
Он пришел разогнать тоску
И принес бутыль коньяку.
Стало нам веселей вдвоем.
Он сказал мне: давай споем!
И запели мы Ермака,
Задушевно, не в лад слегка,
И пронзительный ветровой
Был аккомпаниментом вой.
На заре ушел от меня
Человек с головой коня.
Если б он не пришел помочь,
Я б повесился в эту ночь.
>>559647
Мне "Бездна" еще очень нравится.
Ковенацкий вообще охуенен. Как и близкие к нему поэты "лианозовской школы", пусть они в реальности и не все пересекались. Патриарх лианозовцев - Евгений Кропивницкий. Его сейчас и буду постить.
САМОУБИЙЦА
Не дождался смерти,
Руки наложил!
Хохотали черти:
Дескать недожил:
Руки наложил.
Для людей наука,
Дескать, вот так штука!
Экая потеха,
Черт его дери!
Ой, помрем от смеха!
Что не говори —
Жить не так-то сладко,
Жить довольно гадко!
Черти хохотали:
Руки наложил!
Черти лопотали:
Помер, недожил,
Не дождался смерти!..
Радовались черти.
4 мая 1952
ПАРНИ
Бесшабашно праздные
Бродят парни разные,
Речи их несвязные,
Шутки несуразные,
Действия опасные.
Ходят спотыкаются,
Пьянству обучаются,
Выпив — улыбаются
Или задираются.
Матерно ругаются,
Яростно сражаются,
Морды разбиваются,
После — слезно каются,
В результате маются,
В общем наслаждаются.
8 августа 1952
ВЕЩИ
Вещи прячутся, бывает,
Ищешь, ищешь — не найдешь.
Все вокруг переберешь —
Нету вещи, как растает.
Но проходит день, другой —
Смотришь — вещь лежит на месте.
А ведь ты искал раз двести
В этом месте, дорогой!
1939
+ + +
Серебро течет от месяца,
На осиннике блестит
И осинник шелестит.
Прострадавший больше месяца
Человек пришел повеситься
На осине. Он глядит,
Как в сияньи хладном месяца
Лист осиновый блестит.
1939
+ + +
Мне очень нравится, когда
Тепло и сыро. И когда
Лист прело пахнет. И когда
Даль в сизой дымке. И когда
Так грустно, тихо. И когда
Все словно медлит. И когда
Везде туман, везде вода.
1940
ИЗ ГОСТЕЙ
Две луны или четыре?
Я не разгляжу.
Лучше погожу.
Две луны или четыре?
Ближе - дальше, уже - шире..
Цыц ты, тявка! — у-ку-шу!
Две луны или четыре,
Я не разгляжу.
Я качаюсь у заборов.
Надо - упаду,
Но домой приду.
Я качаюсь у заборов.
Затуманил вечер взоры...
Черти — сволочь — спят в аду.
Я качаюсь у заборов.
Надо - упаду.
1940
СЕКСТИНЫ
Молчи, чтоб не нажить беды,
Таись и бережно скрывайся;
Не рыпайся туды-сюды,
Не ерепенься и не лайся,
Верши по малости труды
И помаленьку майся, майся.
Уж раз родился, стало — майся:
Какой еще искать беды? —
Известно, жизнь: труды, труды,
Трудись и бережно скрывайся.
Не поддавайся, но не лайся,
Гляди туды, смотри сюды.
Хотя глядишь туды-сюды,
Да проку что? — сказали: майся,
Все ерунда, — так вот, не лайся.
Прожить бы только без беды,
А чуть беда - скорей скрывайся.
Но памятуй: нужны труды.
Труды и есть они труды:
Пошел туды, пришел сюды.
Вот, от работы не скрывайся.
Кормиться хочешь, стало — майся,
Поменьше было бы беды,
Потише было бы — не лайся.
Есть — лают зло, а ты не лайся
И знай себе свои труды:
Труды - труды, труды - сюды;
Прожить возможно ль без беды?
А посему трудись и майся...
И помаленечку скрывайся.
Все сгинет — ну и ты скрывайся
И на судьбу свою не лайся:
Ты маялся? Так вот, отмайся,
Заканчивай свои труды,
В могилу меть — туды, туды,
Туды, где больше нет беды.
1948
СРЕДСТВО ОТ ТУБЕРКУЛЕЗА
Лают псы и заливаются
В подворотнях по дворам.
И соседи тоже лаются.
Хари выставив из рам.
Над бараками, над длинными
Нежно светится луна.
Переулками пустынными
Баба крадется одна.
Смрадом тянет от помойницы.
Что чернеет под луной,
А в барачной тесной горнице
Кровью кашляет больной.
Входит баба: — Вот, поджарила
Скушай миленький, мясца.
Уж, я жарила да парила
Для здоровья молодца!
— Мать, собаку есть не нравится,
Но беда — туберкулез.
Неужели не поправиться —
И подохну я, как пес?
Съел собаку и поправился —
И прошел туберкулез,
И как сукин кот прославился —
И довольный произнес:
— Съел собаку я, поправился —
И прошел туберкулез,
Вкус собаки мне понравился,
Гав-гав-гав, я стал, как пес!
Но соседи не пугаются:
— Лаять можем мы не так!
Гав-гав-гав, так разве лаются?
Мать твою! - вот это так!
1947
ЛИХО
Поздно ночью тихо-тихо
Из комода вышло лихо,
Вышло тихо и глядит,
Как в кроватях кто-то спит.
Лихо тихо, тихо ходит
И со спящих глаз не сводит.
Дом большой, квартир не счесть —
У беды пожива есть.
Шасть сюда - так тихо - тихо:
Вот тому-то будет лихо.
И тому. И той... И вот
Лихо прячется в комод.
+ + +
Холодно, холодно,
Ноги, как лед!
Холодно, холодно,
Вот тебе, вот!
Вот тебе, пользуйся,
Если ты наг!
Вот тебе, пользуйся,
Так тебе, так!
Мерзни пожалуйста
И холодай!
Мерзни пожалуйста
И пропадай!
Холодно, холодно,
Ноги, как лед!
Холодно, холодно,
Вот тебе, вот!
1946
Мне "Бездна" еще очень нравится.
Ковенацкий вообще охуенен. Как и близкие к нему поэты "лианозовской школы", пусть они в реальности и не все пересекались. Патриарх лианозовцев - Евгений Кропивницкий. Его сейчас и буду постить.
САМОУБИЙЦА
Не дождался смерти,
Руки наложил!
Хохотали черти:
Дескать недожил:
Руки наложил.
Для людей наука,
Дескать, вот так штука!
Экая потеха,
Черт его дери!
Ой, помрем от смеха!
Что не говори —
Жить не так-то сладко,
Жить довольно гадко!
Черти хохотали:
Руки наложил!
Черти лопотали:
Помер, недожил,
Не дождался смерти!..
Радовались черти.
4 мая 1952
ПАРНИ
Бесшабашно праздные
Бродят парни разные,
Речи их несвязные,
Шутки несуразные,
Действия опасные.
Ходят спотыкаются,
Пьянству обучаются,
Выпив — улыбаются
Или задираются.
Матерно ругаются,
Яростно сражаются,
Морды разбиваются,
После — слезно каются,
В результате маются,
В общем наслаждаются.
8 августа 1952
ВЕЩИ
Вещи прячутся, бывает,
Ищешь, ищешь — не найдешь.
Все вокруг переберешь —
Нету вещи, как растает.
Но проходит день, другой —
Смотришь — вещь лежит на месте.
А ведь ты искал раз двести
В этом месте, дорогой!
1939
+ + +
Серебро течет от месяца,
На осиннике блестит
И осинник шелестит.
Прострадавший больше месяца
Человек пришел повеситься
На осине. Он глядит,
Как в сияньи хладном месяца
Лист осиновый блестит.
1939
+ + +
Мне очень нравится, когда
Тепло и сыро. И когда
Лист прело пахнет. И когда
Даль в сизой дымке. И когда
Так грустно, тихо. И когда
Все словно медлит. И когда
Везде туман, везде вода.
1940
ИЗ ГОСТЕЙ
Две луны или четыре?
Я не разгляжу.
Лучше погожу.
Две луны или четыре?
Ближе - дальше, уже - шире..
Цыц ты, тявка! — у-ку-шу!
Две луны или четыре,
Я не разгляжу.
Я качаюсь у заборов.
Надо - упаду,
Но домой приду.
Я качаюсь у заборов.
Затуманил вечер взоры...
Черти — сволочь — спят в аду.
Я качаюсь у заборов.
Надо - упаду.
1940
СЕКСТИНЫ
Молчи, чтоб не нажить беды,
Таись и бережно скрывайся;
Не рыпайся туды-сюды,
Не ерепенься и не лайся,
Верши по малости труды
И помаленьку майся, майся.
Уж раз родился, стало — майся:
Какой еще искать беды? —
Известно, жизнь: труды, труды,
Трудись и бережно скрывайся.
Не поддавайся, но не лайся,
Гляди туды, смотри сюды.
Хотя глядишь туды-сюды,
Да проку что? — сказали: майся,
Все ерунда, — так вот, не лайся.
Прожить бы только без беды,
А чуть беда - скорей скрывайся.
Но памятуй: нужны труды.
Труды и есть они труды:
Пошел туды, пришел сюды.
Вот, от работы не скрывайся.
Кормиться хочешь, стало — майся,
Поменьше было бы беды,
Потише было бы — не лайся.
Есть — лают зло, а ты не лайся
И знай себе свои труды:
Труды - труды, труды - сюды;
Прожить возможно ль без беды?
А посему трудись и майся...
И помаленечку скрывайся.
Все сгинет — ну и ты скрывайся
И на судьбу свою не лайся:
Ты маялся? Так вот, отмайся,
Заканчивай свои труды,
В могилу меть — туды, туды,
Туды, где больше нет беды.
1948
СРЕДСТВО ОТ ТУБЕРКУЛЕЗА
Лают псы и заливаются
В подворотнях по дворам.
И соседи тоже лаются.
Хари выставив из рам.
Над бараками, над длинными
Нежно светится луна.
Переулками пустынными
Баба крадется одна.
Смрадом тянет от помойницы.
Что чернеет под луной,
А в барачной тесной горнице
Кровью кашляет больной.
Входит баба: — Вот, поджарила
Скушай миленький, мясца.
Уж, я жарила да парила
Для здоровья молодца!
— Мать, собаку есть не нравится,
Но беда — туберкулез.
Неужели не поправиться —
И подохну я, как пес?
Съел собаку и поправился —
И прошел туберкулез,
И как сукин кот прославился —
И довольный произнес:
— Съел собаку я, поправился —
И прошел туберкулез,
Вкус собаки мне понравился,
Гав-гав-гав, я стал, как пес!
Но соседи не пугаются:
— Лаять можем мы не так!
Гав-гав-гав, так разве лаются?
Мать твою! - вот это так!
1947
ЛИХО
Поздно ночью тихо-тихо
Из комода вышло лихо,
Вышло тихо и глядит,
Как в кроватях кто-то спит.
Лихо тихо, тихо ходит
И со спящих глаз не сводит.
Дом большой, квартир не счесть —
У беды пожива есть.
Шасть сюда - так тихо - тихо:
Вот тому-то будет лихо.
И тому. И той... И вот
Лихо прячется в комод.
+ + +
Холодно, холодно,
Ноги, как лед!
Холодно, холодно,
Вот тебе, вот!
Вот тебе, пользуйся,
Если ты наг!
Вот тебе, пользуйся,
Так тебе, так!
Мерзни пожалуйста
И холодай!
Мерзни пожалуйста
И пропадай!
Холодно, холодно,
Ноги, как лед!
Холодно, холодно,
Вот тебе, вот!
1946
>>559647
Мне "Бездна" еще очень нравится.
Ковенацкий вообще охуенен. Как и близкие к нему поэты "лианозовской школы", пусть они в реальности и не все пересекались. Патриарх лианозовцев - Евгений Кропивницкий. Его сейчас и буду постить.
САМОУБИЙЦА
Не дождался смерти,
Руки наложил!
Хохотали черти:
Дескать недожил:
Руки наложил.
Для людей наука,
Дескать, вот так штука!
Экая потеха,
Черт его дери!
Ой, помрем от смеха!
Что не говори —
Жить не так-то сладко,
Жить довольно гадко!
Черти хохотали:
Руки наложил!
Черти лопотали:
Помер, недожил,
Не дождался смерти!..
Радовались черти.
4 мая 1952
ПАРНИ
Бесшабашно праздные
Бродят парни разные,
Речи их несвязные,
Шутки несуразные,
Действия опасные.
Ходят спотыкаются,
Пьянству обучаются,
Выпив — улыбаются
Или задираются.
Матерно ругаются,
Яростно сражаются,
Морды разбиваются,
После — слезно каются,
В результате маются,
В общем наслаждаются.
8 августа 1952
ВЕЩИ
Вещи прячутся, бывает,
Ищешь, ищешь — не найдешь.
Все вокруг переберешь —
Нету вещи, как растает.
Но проходит день, другой —
Смотришь — вещь лежит на месте.
А ведь ты искал раз двести
В этом месте, дорогой!
1939
+ + +
Серебро течет от месяца,
На осиннике блестит
И осинник шелестит.
Прострадавший больше месяца
Человек пришел повеситься
На осине. Он глядит,
Как в сияньи хладном месяца
Лист осиновый блестит.
1939
+ + +
Мне очень нравится, когда
Тепло и сыро. И когда
Лист прело пахнет. И когда
Даль в сизой дымке. И когда
Так грустно, тихо. И когда
Все словно медлит. И когда
Везде туман, везде вода.
1940
ИЗ ГОСТЕЙ
Две луны или четыре?
Я не разгляжу.
Лучше погожу.
Две луны или четыре?
Ближе - дальше, уже - шире..
Цыц ты, тявка! — у-ку-шу!
Две луны или четыре,
Я не разгляжу.
Я качаюсь у заборов.
Надо - упаду,
Но домой приду.
Я качаюсь у заборов.
Затуманил вечер взоры...
Черти — сволочь — спят в аду.
Я качаюсь у заборов.
Надо - упаду.
1940
СЕКСТИНЫ
Молчи, чтоб не нажить беды,
Таись и бережно скрывайся;
Не рыпайся туды-сюды,
Не ерепенься и не лайся,
Верши по малости труды
И помаленьку майся, майся.
Уж раз родился, стало — майся:
Какой еще искать беды? —
Известно, жизнь: труды, труды,
Трудись и бережно скрывайся.
Не поддавайся, но не лайся,
Гляди туды, смотри сюды.
Хотя глядишь туды-сюды,
Да проку что? — сказали: майся,
Все ерунда, — так вот, не лайся.
Прожить бы только без беды,
А чуть беда - скорей скрывайся.
Но памятуй: нужны труды.
Труды и есть они труды:
Пошел туды, пришел сюды.
Вот, от работы не скрывайся.
Кормиться хочешь, стало — майся,
Поменьше было бы беды,
Потише было бы — не лайся.
Есть — лают зло, а ты не лайся
И знай себе свои труды:
Труды - труды, труды - сюды;
Прожить возможно ль без беды?
А посему трудись и майся...
И помаленечку скрывайся.
Все сгинет — ну и ты скрывайся
И на судьбу свою не лайся:
Ты маялся? Так вот, отмайся,
Заканчивай свои труды,
В могилу меть — туды, туды,
Туды, где больше нет беды.
1948
СРЕДСТВО ОТ ТУБЕРКУЛЕЗА
Лают псы и заливаются
В подворотнях по дворам.
И соседи тоже лаются.
Хари выставив из рам.
Над бараками, над длинными
Нежно светится луна.
Переулками пустынными
Баба крадется одна.
Смрадом тянет от помойницы.
Что чернеет под луной,
А в барачной тесной горнице
Кровью кашляет больной.
Входит баба: — Вот, поджарила
Скушай миленький, мясца.
Уж, я жарила да парила
Для здоровья молодца!
— Мать, собаку есть не нравится,
Но беда — туберкулез.
Неужели не поправиться —
И подохну я, как пес?
Съел собаку и поправился —
И прошел туберкулез,
И как сукин кот прославился —
И довольный произнес:
— Съел собаку я, поправился —
И прошел туберкулез,
Вкус собаки мне понравился,
Гав-гав-гав, я стал, как пес!
Но соседи не пугаются:
— Лаять можем мы не так!
Гав-гав-гав, так разве лаются?
Мать твою! - вот это так!
1947
ЛИХО
Поздно ночью тихо-тихо
Из комода вышло лихо,
Вышло тихо и глядит,
Как в кроватях кто-то спит.
Лихо тихо, тихо ходит
И со спящих глаз не сводит.
Дом большой, квартир не счесть —
У беды пожива есть.
Шасть сюда - так тихо - тихо:
Вот тому-то будет лихо.
И тому. И той... И вот
Лихо прячется в комод.
+ + +
Холодно, холодно,
Ноги, как лед!
Холодно, холодно,
Вот тебе, вот!
Вот тебе, пользуйся,
Если ты наг!
Вот тебе, пользуйся,
Так тебе, так!
Мерзни пожалуйста
И холодай!
Мерзни пожалуйста
И пропадай!
Холодно, холодно,
Ноги, как лед!
Холодно, холодно,
Вот тебе, вот!
1946
Мне "Бездна" еще очень нравится.
Ковенацкий вообще охуенен. Как и близкие к нему поэты "лианозовской школы", пусть они в реальности и не все пересекались. Патриарх лианозовцев - Евгений Кропивницкий. Его сейчас и буду постить.
САМОУБИЙЦА
Не дождался смерти,
Руки наложил!
Хохотали черти:
Дескать недожил:
Руки наложил.
Для людей наука,
Дескать, вот так штука!
Экая потеха,
Черт его дери!
Ой, помрем от смеха!
Что не говори —
Жить не так-то сладко,
Жить довольно гадко!
Черти хохотали:
Руки наложил!
Черти лопотали:
Помер, недожил,
Не дождался смерти!..
Радовались черти.
4 мая 1952
ПАРНИ
Бесшабашно праздные
Бродят парни разные,
Речи их несвязные,
Шутки несуразные,
Действия опасные.
Ходят спотыкаются,
Пьянству обучаются,
Выпив — улыбаются
Или задираются.
Матерно ругаются,
Яростно сражаются,
Морды разбиваются,
После — слезно каются,
В результате маются,
В общем наслаждаются.
8 августа 1952
ВЕЩИ
Вещи прячутся, бывает,
Ищешь, ищешь — не найдешь.
Все вокруг переберешь —
Нету вещи, как растает.
Но проходит день, другой —
Смотришь — вещь лежит на месте.
А ведь ты искал раз двести
В этом месте, дорогой!
1939
+ + +
Серебро течет от месяца,
На осиннике блестит
И осинник шелестит.
Прострадавший больше месяца
Человек пришел повеситься
На осине. Он глядит,
Как в сияньи хладном месяца
Лист осиновый блестит.
1939
+ + +
Мне очень нравится, когда
Тепло и сыро. И когда
Лист прело пахнет. И когда
Даль в сизой дымке. И когда
Так грустно, тихо. И когда
Все словно медлит. И когда
Везде туман, везде вода.
1940
ИЗ ГОСТЕЙ
Две луны или четыре?
Я не разгляжу.
Лучше погожу.
Две луны или четыре?
Ближе - дальше, уже - шире..
Цыц ты, тявка! — у-ку-шу!
Две луны или четыре,
Я не разгляжу.
Я качаюсь у заборов.
Надо - упаду,
Но домой приду.
Я качаюсь у заборов.
Затуманил вечер взоры...
Черти — сволочь — спят в аду.
Я качаюсь у заборов.
Надо - упаду.
1940
СЕКСТИНЫ
Молчи, чтоб не нажить беды,
Таись и бережно скрывайся;
Не рыпайся туды-сюды,
Не ерепенься и не лайся,
Верши по малости труды
И помаленьку майся, майся.
Уж раз родился, стало — майся:
Какой еще искать беды? —
Известно, жизнь: труды, труды,
Трудись и бережно скрывайся.
Не поддавайся, но не лайся,
Гляди туды, смотри сюды.
Хотя глядишь туды-сюды,
Да проку что? — сказали: майся,
Все ерунда, — так вот, не лайся.
Прожить бы только без беды,
А чуть беда - скорей скрывайся.
Но памятуй: нужны труды.
Труды и есть они труды:
Пошел туды, пришел сюды.
Вот, от работы не скрывайся.
Кормиться хочешь, стало — майся,
Поменьше было бы беды,
Потише было бы — не лайся.
Есть — лают зло, а ты не лайся
И знай себе свои труды:
Труды - труды, труды - сюды;
Прожить возможно ль без беды?
А посему трудись и майся...
И помаленечку скрывайся.
Все сгинет — ну и ты скрывайся
И на судьбу свою не лайся:
Ты маялся? Так вот, отмайся,
Заканчивай свои труды,
В могилу меть — туды, туды,
Туды, где больше нет беды.
1948
СРЕДСТВО ОТ ТУБЕРКУЛЕЗА
Лают псы и заливаются
В подворотнях по дворам.
И соседи тоже лаются.
Хари выставив из рам.
Над бараками, над длинными
Нежно светится луна.
Переулками пустынными
Баба крадется одна.
Смрадом тянет от помойницы.
Что чернеет под луной,
А в барачной тесной горнице
Кровью кашляет больной.
Входит баба: — Вот, поджарила
Скушай миленький, мясца.
Уж, я жарила да парила
Для здоровья молодца!
— Мать, собаку есть не нравится,
Но беда — туберкулез.
Неужели не поправиться —
И подохну я, как пес?
Съел собаку и поправился —
И прошел туберкулез,
И как сукин кот прославился —
И довольный произнес:
— Съел собаку я, поправился —
И прошел туберкулез,
Вкус собаки мне понравился,
Гав-гав-гав, я стал, как пес!
Но соседи не пугаются:
— Лаять можем мы не так!
Гав-гав-гав, так разве лаются?
Мать твою! - вот это так!
1947
ЛИХО
Поздно ночью тихо-тихо
Из комода вышло лихо,
Вышло тихо и глядит,
Как в кроватях кто-то спит.
Лихо тихо, тихо ходит
И со спящих глаз не сводит.
Дом большой, квартир не счесть —
У беды пожива есть.
Шасть сюда - так тихо - тихо:
Вот тому-то будет лихо.
И тому. И той... И вот
Лихо прячется в комод.
+ + +
Холодно, холодно,
Ноги, как лед!
Холодно, холодно,
Вот тебе, вот!
Вот тебе, пользуйся,
Если ты наг!
Вот тебе, пользуйся,
Так тебе, так!
Мерзни пожалуйста
И холодай!
Мерзни пожалуйста
И пропадай!
Холодно, холодно,
Ноги, как лед!
Холодно, холодно,
Вот тебе, вот!
1946
>>559702
Кто рифмует на глаголы, того в рот ебут монголы.
>Ходят спотыкаются,
>Пьянству обучаются,
>Выпив — улыбаются
>Или задираются.
Кто рифмует на глаголы, того в рот ебут монголы.
Генрих Сапгир. Тоже один из лианозовцев - возможно, самый известный.
ПРИАП
Я — член! но не каких-то академий!
Я — орган! но не тот куда "стучат"
Я — прародитель всех твоих внучат
Я — главный винтик в солнечной системе
Я от природы лыс и бородат
Я — некий бог издревле чтимый всеми
Я — тот дурак... Я — тот библейский гад...
Змий своенравен: нервы место время
Пусть хочешь ты да я-то не хочу
Я — тряпочка. Я — бантик. Бесполезно
Меня дружок показывать врачу
Но чу — почуял! Как солдат в бою
Я поднимаю голову свою
Стою горячий толстый и железный
Душа
Не по любви а с отвращеньем
Чужое тело обнимала...
Не рада новым ощущеньям
На спинке стула задремала
Вина и водки нахлесталась
Подмышки серые от пота
Морщины страшная усталость...
Но предстояла мне работа
Меня вращали в барабане
Пытали в щёлочном тумане
Под утюгом мне было тяжко!
И вот обняв чужую шею
Я снова девственно белею
И пахну свежестью – рубашка.
Пьяный сонет
Навеселе под мухой под хмельком
За друга для сугрева для настроя
У магазина вздрогнули – нас трое
А кто-то в одиночку и молчком –
Наклюкался надрызгался надрался
Как зюзя назюзюкался раскис
Набрался налакался настебался
До чёртиков! до положенья риз!
Нарезался. Распался по-российски
Пьян в дребодан! в дым! в сиську и в сосиску!
– Поколбасись ещё! похулигань
Спой песню нам про цветики-цветочки
Нафиздипупился. Дошёл до точки
Пьянь распьянющая! Распьянь и перепьянь.
БАБЬЯ ДЕРЕВНЯ
Белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.
Свиней в овраге он пасет.
Белесоглазый, белобровый,
кричит овцой, мычит коровой.
Один мужик в деревне. Вот —
белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.
Веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.
Зимой и летом кое в чем,
веревкой черной подпоясан.
Он много ест. Он любит мясо.
По избам ходит дурачок,
веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.
Вдова — хозяйка пожилая —
облюбовала пастуха.
Собой черна, ряба, суха
вдова — хозяйка пожилая.
Но сладок грех. Греха желая,
зазвала в избу дурака.
Пылая, баба пожилая
борщем кормила пастуха.
Урчал. Бессмысленно моргая,
таращил мутные глаза.
Так чавкал, что хрустело за
ушами — и глядел моргая.
Как сахар, кости разгрызал.
Пил молоко, как пес, лакая.
Насытился. Сидит, рыгая.
Как щели, мутные глаза.
Как быть, что делать бабе вдовой?
Он — как младенец. Спит пастух.
Тряпье. Капусты кислый дух...
Как быть, что делать бабе вдовой?
Она глядит: мужик здоровый,
литая грудь, на скулах пух.
Как быть? Что делать бабе вдовой?
В ней кровь разбередил пастух.
Вдруг ощутила: душит что-то,
Все учащенней сердца стук.
Босая — к двери. Дверь — на крюк!
К нему! Упало, брякнув, что-то
и разбудило идиота.
В его мычании — испуг.
— Не бойся! — жарко шепчет кто-то.
Все учащенней сердца стук...
Ночь. Ночь осенняя, глухая,
все холоднее, все темней.
На лампу дует из сеней.
Ночь, ночь осенняя, глухая.
В садах шуршит листва сухая.
Черна деревня. Нет огней.
Ночь! Ночь осенняя, глухая.
Все холоднее, все темней.
Спят на полу и на полатях.
Ворочаются на печи.
Как печи, бабы горячи.
И девкам душно на полатях.
Там сестры обнимают братьев
среди подушек и овчин.
Возня и вздохи на полатях.
Томленье, стоны на печи.
Парней забрали. Служат где-то.
Мужья — на стройках в городах.
В тайге иные — в лагерях.
Иных война пожрала где-то.
Зовут их бабы! Нет ответа.
Деваться девкам не-ку-да!
В солдатах парни, служат где-то,
в столицах, в дальних городах.
Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют вдовы тут и там.
Тоскуют жены по мужьям.
Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют девки, что невинны.
Тоскуют самки по самцам.
Тоскуют бедра, груди, спины -
тоскуют, воя, тут и там!
И лишь рябая — с идиотом.
Лежат, обнявшись. Дышит мгла.
Сопят. В любви рябая зла!
Блудит рябая с идиотом.
Лампадка светит из угла.
Христос с иконы смотрит: кто там?
А там — рябая с идиотом.
Сопит и трудно дышит мгла.
Вот лопоухий, редкобровый,
шерстистолобый идиот.
Уснул, открыв слюнявый рот.
Вот лопоухий, редкобровый
урод. Но сильный и здоровый.
Один мужик в деревне. Вот,
вот — лопоухий, редкобровый
и вислогубый идиот!
+ + +
Длинноногая
Нагая
Белая
Кисти рук большие загорелые
Ты трогаешь меня
Руками трогая
Всего руками обнимаешь
И весь
Я здесь
Нутром буквально понимаешь
Что вот
Я тут
Обнимаешь все мои движения
Понимаешь до изнеможения
И далее
Где ничего уже понять нельзя
Полузакрыв глаза
И полу-улыбаясь
Ты понимаешь все
Почти не ошибаясь
ПРИАП
Я — член! но не каких-то академий!
Я — орган! но не тот куда "стучат"
Я — прародитель всех твоих внучат
Я — главный винтик в солнечной системе
Я от природы лыс и бородат
Я — некий бог издревле чтимый всеми
Я — тот дурак... Я — тот библейский гад...
Змий своенравен: нервы место время
Пусть хочешь ты да я-то не хочу
Я — тряпочка. Я — бантик. Бесполезно
Меня дружок показывать врачу
Но чу — почуял! Как солдат в бою
Я поднимаю голову свою
Стою горячий толстый и железный
Душа
Не по любви а с отвращеньем
Чужое тело обнимала...
Не рада новым ощущеньям
На спинке стула задремала
Вина и водки нахлесталась
Подмышки серые от пота
Морщины страшная усталость...
Но предстояла мне работа
Меня вращали в барабане
Пытали в щёлочном тумане
Под утюгом мне было тяжко!
И вот обняв чужую шею
Я снова девственно белею
И пахну свежестью – рубашка.
Пьяный сонет
Навеселе под мухой под хмельком
За друга для сугрева для настроя
У магазина вздрогнули – нас трое
А кто-то в одиночку и молчком –
Наклюкался надрызгался надрался
Как зюзя назюзюкался раскис
Набрался налакался настебался
До чёртиков! до положенья риз!
Нарезался. Распался по-российски
Пьян в дребодан! в дым! в сиську и в сосиску!
– Поколбасись ещё! похулигань
Спой песню нам про цветики-цветочки
Нафиздипупился. Дошёл до точки
Пьянь распьянющая! Распьянь и перепьянь.
БАБЬЯ ДЕРЕВНЯ
Белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.
Свиней в овраге он пасет.
Белесоглазый, белобровый,
кричит овцой, мычит коровой.
Один мужик в деревне. Вот —
белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.
Веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.
Зимой и летом кое в чем,
веревкой черной подпоясан.
Он много ест. Он любит мясо.
По избам ходит дурачок,
веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.
Вдова — хозяйка пожилая —
облюбовала пастуха.
Собой черна, ряба, суха
вдова — хозяйка пожилая.
Но сладок грех. Греха желая,
зазвала в избу дурака.
Пылая, баба пожилая
борщем кормила пастуха.
Урчал. Бессмысленно моргая,
таращил мутные глаза.
Так чавкал, что хрустело за
ушами — и глядел моргая.
Как сахар, кости разгрызал.
Пил молоко, как пес, лакая.
Насытился. Сидит, рыгая.
Как щели, мутные глаза.
Как быть, что делать бабе вдовой?
Он — как младенец. Спит пастух.
Тряпье. Капусты кислый дух...
Как быть, что делать бабе вдовой?
Она глядит: мужик здоровый,
литая грудь, на скулах пух.
Как быть? Что делать бабе вдовой?
В ней кровь разбередил пастух.
Вдруг ощутила: душит что-то,
Все учащенней сердца стук.
Босая — к двери. Дверь — на крюк!
К нему! Упало, брякнув, что-то
и разбудило идиота.
В его мычании — испуг.
— Не бойся! — жарко шепчет кто-то.
Все учащенней сердца стук...
Ночь. Ночь осенняя, глухая,
все холоднее, все темней.
На лампу дует из сеней.
Ночь, ночь осенняя, глухая.
В садах шуршит листва сухая.
Черна деревня. Нет огней.
Ночь! Ночь осенняя, глухая.
Все холоднее, все темней.
Спят на полу и на полатях.
Ворочаются на печи.
Как печи, бабы горячи.
И девкам душно на полатях.
Там сестры обнимают братьев
среди подушек и овчин.
Возня и вздохи на полатях.
Томленье, стоны на печи.
Парней забрали. Служат где-то.
Мужья — на стройках в городах.
В тайге иные — в лагерях.
Иных война пожрала где-то.
Зовут их бабы! Нет ответа.
Деваться девкам не-ку-да!
В солдатах парни, служат где-то,
в столицах, в дальних городах.
Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют вдовы тут и там.
Тоскуют жены по мужьям.
Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют девки, что невинны.
Тоскуют самки по самцам.
Тоскуют бедра, груди, спины -
тоскуют, воя, тут и там!
И лишь рябая — с идиотом.
Лежат, обнявшись. Дышит мгла.
Сопят. В любви рябая зла!
Блудит рябая с идиотом.
Лампадка светит из угла.
Христос с иконы смотрит: кто там?
А там — рябая с идиотом.
Сопит и трудно дышит мгла.
Вот лопоухий, редкобровый,
шерстистолобый идиот.
Уснул, открыв слюнявый рот.
Вот лопоухий, редкобровый
урод. Но сильный и здоровый.
Один мужик в деревне. Вот,
вот — лопоухий, редкобровый
и вислогубый идиот!
+ + +
Длинноногая
Нагая
Белая
Кисти рук большие загорелые
Ты трогаешь меня
Руками трогая
Всего руками обнимаешь
И весь
Я здесь
Нутром буквально понимаешь
Что вот
Я тут
Обнимаешь все мои движения
Понимаешь до изнеможения
И далее
Где ничего уже понять нельзя
Полузакрыв глаза
И полу-улыбаясь
Ты понимаешь все
Почти не ошибаясь
Генрих Сапгир. Тоже один из лианозовцев - возможно, самый известный.
ПРИАП
Я — член! но не каких-то академий!
Я — орган! но не тот куда "стучат"
Я — прародитель всех твоих внучат
Я — главный винтик в солнечной системе
Я от природы лыс и бородат
Я — некий бог издревле чтимый всеми
Я — тот дурак... Я — тот библейский гад...
Змий своенравен: нервы место время
Пусть хочешь ты да я-то не хочу
Я — тряпочка. Я — бантик. Бесполезно
Меня дружок показывать врачу
Но чу — почуял! Как солдат в бою
Я поднимаю голову свою
Стою горячий толстый и железный
Душа
Не по любви а с отвращеньем
Чужое тело обнимала...
Не рада новым ощущеньям
На спинке стула задремала
Вина и водки нахлесталась
Подмышки серые от пота
Морщины страшная усталость...
Но предстояла мне работа
Меня вращали в барабане
Пытали в щёлочном тумане
Под утюгом мне было тяжко!
И вот обняв чужую шею
Я снова девственно белею
И пахну свежестью – рубашка.
Пьяный сонет
Навеселе под мухой под хмельком
За друга для сугрева для настроя
У магазина вздрогнули – нас трое
А кто-то в одиночку и молчком –
Наклюкался надрызгался надрался
Как зюзя назюзюкался раскис
Набрался налакался настебался
До чёртиков! до положенья риз!
Нарезался. Распался по-российски
Пьян в дребодан! в дым! в сиську и в сосиску!
– Поколбасись ещё! похулигань
Спой песню нам про цветики-цветочки
Нафиздипупился. Дошёл до точки
Пьянь распьянющая! Распьянь и перепьянь.
БАБЬЯ ДЕРЕВНЯ
Белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.
Свиней в овраге он пасет.
Белесоглазый, белобровый,
кричит овцой, мычит коровой.
Один мужик в деревне. Вот —
белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.
Веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.
Зимой и летом кое в чем,
веревкой черной подпоясан.
Он много ест. Он любит мясо.
По избам ходит дурачок,
веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.
Вдова — хозяйка пожилая —
облюбовала пастуха.
Собой черна, ряба, суха
вдова — хозяйка пожилая.
Но сладок грех. Греха желая,
зазвала в избу дурака.
Пылая, баба пожилая
борщем кормила пастуха.
Урчал. Бессмысленно моргая,
таращил мутные глаза.
Так чавкал, что хрустело за
ушами — и глядел моргая.
Как сахар, кости разгрызал.
Пил молоко, как пес, лакая.
Насытился. Сидит, рыгая.
Как щели, мутные глаза.
Как быть, что делать бабе вдовой?
Он — как младенец. Спит пастух.
Тряпье. Капусты кислый дух...
Как быть, что делать бабе вдовой?
Она глядит: мужик здоровый,
литая грудь, на скулах пух.
Как быть? Что делать бабе вдовой?
В ней кровь разбередил пастух.
Вдруг ощутила: душит что-то,
Все учащенней сердца стук.
Босая — к двери. Дверь — на крюк!
К нему! Упало, брякнув, что-то
и разбудило идиота.
В его мычании — испуг.
— Не бойся! — жарко шепчет кто-то.
Все учащенней сердца стук...
Ночь. Ночь осенняя, глухая,
все холоднее, все темней.
На лампу дует из сеней.
Ночь, ночь осенняя, глухая.
В садах шуршит листва сухая.
Черна деревня. Нет огней.
Ночь! Ночь осенняя, глухая.
Все холоднее, все темней.
Спят на полу и на полатях.
Ворочаются на печи.
Как печи, бабы горячи.
И девкам душно на полатях.
Там сестры обнимают братьев
среди подушек и овчин.
Возня и вздохи на полатях.
Томленье, стоны на печи.
Парней забрали. Служат где-то.
Мужья — на стройках в городах.
В тайге иные — в лагерях.
Иных война пожрала где-то.
Зовут их бабы! Нет ответа.
Деваться девкам не-ку-да!
В солдатах парни, служат где-то,
в столицах, в дальних городах.
Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют вдовы тут и там.
Тоскуют жены по мужьям.
Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют девки, что невинны.
Тоскуют самки по самцам.
Тоскуют бедра, груди, спины -
тоскуют, воя, тут и там!
И лишь рябая — с идиотом.
Лежат, обнявшись. Дышит мгла.
Сопят. В любви рябая зла!
Блудит рябая с идиотом.
Лампадка светит из угла.
Христос с иконы смотрит: кто там?
А там — рябая с идиотом.
Сопит и трудно дышит мгла.
Вот лопоухий, редкобровый,
шерстистолобый идиот.
Уснул, открыв слюнявый рот.
Вот лопоухий, редкобровый
урод. Но сильный и здоровый.
Один мужик в деревне. Вот,
вот — лопоухий, редкобровый
и вислогубый идиот!
+ + +
Длинноногая
Нагая
Белая
Кисти рук большие загорелые
Ты трогаешь меня
Руками трогая
Всего руками обнимаешь
И весь
Я здесь
Нутром буквально понимаешь
Что вот
Я тут
Обнимаешь все мои движения
Понимаешь до изнеможения
И далее
Где ничего уже понять нельзя
Полузакрыв глаза
И полу-улыбаясь
Ты понимаешь все
Почти не ошибаясь
ПРИАП
Я — член! но не каких-то академий!
Я — орган! но не тот куда "стучат"
Я — прародитель всех твоих внучат
Я — главный винтик в солнечной системе
Я от природы лыс и бородат
Я — некий бог издревле чтимый всеми
Я — тот дурак... Я — тот библейский гад...
Змий своенравен: нервы место время
Пусть хочешь ты да я-то не хочу
Я — тряпочка. Я — бантик. Бесполезно
Меня дружок показывать врачу
Но чу — почуял! Как солдат в бою
Я поднимаю голову свою
Стою горячий толстый и железный
Душа
Не по любви а с отвращеньем
Чужое тело обнимала...
Не рада новым ощущеньям
На спинке стула задремала
Вина и водки нахлесталась
Подмышки серые от пота
Морщины страшная усталость...
Но предстояла мне работа
Меня вращали в барабане
Пытали в щёлочном тумане
Под утюгом мне было тяжко!
И вот обняв чужую шею
Я снова девственно белею
И пахну свежестью – рубашка.
Пьяный сонет
Навеселе под мухой под хмельком
За друга для сугрева для настроя
У магазина вздрогнули – нас трое
А кто-то в одиночку и молчком –
Наклюкался надрызгался надрался
Как зюзя назюзюкался раскис
Набрался налакался настебался
До чёртиков! до положенья риз!
Нарезался. Распался по-российски
Пьян в дребодан! в дым! в сиську и в сосиску!
– Поколбасись ещё! похулигань
Спой песню нам про цветики-цветочки
Нафиздипупился. Дошёл до точки
Пьянь распьянющая! Распьянь и перепьянь.
БАБЬЯ ДЕРЕВНЯ
Белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.
Свиней в овраге он пасет.
Белесоглазый, белобровый,
кричит овцой, мычит коровой.
Один мужик в деревне. Вот —
белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.
Веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.
Зимой и летом кое в чем,
веревкой черной подпоясан.
Он много ест. Он любит мясо.
По избам ходит дурачок,
веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.
Вдова — хозяйка пожилая —
облюбовала пастуха.
Собой черна, ряба, суха
вдова — хозяйка пожилая.
Но сладок грех. Греха желая,
зазвала в избу дурака.
Пылая, баба пожилая
борщем кормила пастуха.
Урчал. Бессмысленно моргая,
таращил мутные глаза.
Так чавкал, что хрустело за
ушами — и глядел моргая.
Как сахар, кости разгрызал.
Пил молоко, как пес, лакая.
Насытился. Сидит, рыгая.
Как щели, мутные глаза.
Как быть, что делать бабе вдовой?
Он — как младенец. Спит пастух.
Тряпье. Капусты кислый дух...
Как быть, что делать бабе вдовой?
Она глядит: мужик здоровый,
литая грудь, на скулах пух.
Как быть? Что делать бабе вдовой?
В ней кровь разбередил пастух.
Вдруг ощутила: душит что-то,
Все учащенней сердца стук.
Босая — к двери. Дверь — на крюк!
К нему! Упало, брякнув, что-то
и разбудило идиота.
В его мычании — испуг.
— Не бойся! — жарко шепчет кто-то.
Все учащенней сердца стук...
Ночь. Ночь осенняя, глухая,
все холоднее, все темней.
На лампу дует из сеней.
Ночь, ночь осенняя, глухая.
В садах шуршит листва сухая.
Черна деревня. Нет огней.
Ночь! Ночь осенняя, глухая.
Все холоднее, все темней.
Спят на полу и на полатях.
Ворочаются на печи.
Как печи, бабы горячи.
И девкам душно на полатях.
Там сестры обнимают братьев
среди подушек и овчин.
Возня и вздохи на полатях.
Томленье, стоны на печи.
Парней забрали. Служат где-то.
Мужья — на стройках в городах.
В тайге иные — в лагерях.
Иных война пожрала где-то.
Зовут их бабы! Нет ответа.
Деваться девкам не-ку-да!
В солдатах парни, служат где-то,
в столицах, в дальних городах.
Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют вдовы тут и там.
Тоскуют жены по мужьям.
Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют девки, что невинны.
Тоскуют самки по самцам.
Тоскуют бедра, груди, спины -
тоскуют, воя, тут и там!
И лишь рябая — с идиотом.
Лежат, обнявшись. Дышит мгла.
Сопят. В любви рябая зла!
Блудит рябая с идиотом.
Лампадка светит из угла.
Христос с иконы смотрит: кто там?
А там — рябая с идиотом.
Сопит и трудно дышит мгла.
Вот лопоухий, редкобровый,
шерстистолобый идиот.
Уснул, открыв слюнявый рот.
Вот лопоухий, редкобровый
урод. Но сильный и здоровый.
Один мужик в деревне. Вот,
вот — лопоухий, редкобровый
и вислогубый идиот!
+ + +
Длинноногая
Нагая
Белая
Кисти рук большие загорелые
Ты трогаешь меня
Руками трогая
Всего руками обнимаешь
И весь
Я здесь
Нутром буквально понимаешь
Что вот
Я тут
Обнимаешь все мои движения
Понимаешь до изнеможения
И далее
Где ничего уже понять нельзя
Полузакрыв глаза
И полу-улыбаясь
Ты понимаешь все
Почти не ошибаясь
>>559713
Взял лопату я говна
И тебе в ебало н-на!
Все ебало завалил.
Жуй говно, тупой дебил.
А в добавок, азаза,
Я тебе поссал в глаза.
Взял лопату я говна
И тебе в ебало н-на!
Все ебало завалил.
Жуй говно, тупой дебил.
А в добавок, азаза,
Я тебе поссал в глаза.
1
За рекою делают шоколад.
На реке начинается ледоход.
И мы ждем от реки, но пока не идет
не троллейбус, но призрак его пустой –
свет безлюдный, бесплотный, летящий вперед
под мотора вой
и под грохот рекламных лат.
Нам не холодно, жди себе, стой.
Небо синее, и фонари горят.
2
Каждой новой минуты как призрака ждать,
для него одного наводить марафет,
пудрить светом лицо – плохо держится свет,
а без этого грима ты неотличим
не от множества лиц, но от прожитых лет,
словно звезды далеких и легких как дым.
3
Но от сладкого дыма, от славы небес,
как от книги, на миг подыми
заглядевшиеся глаза:
как звезда ни сияй, как завод ни дыми,
у всего есть край: золотой ли обрез
или облака полоса.
4
Отвернувшись от свадеб чужих и могил,
не дождавшись развязки, я встал
и увидел огромную комнату, зал,
стены, стены, Москву и спросил:
где тот свет, что страницы всегда освещал,
где тот ветер, что их шевелил?
5
Поздно спрашивать: каждый бывал освещен
и распахнут на правильном сне
для расширенных, точно зеницы, минут,
невредимых, как дым или сон:
прилетают, блестят, обещанье берут:
помни, помни (прощай) обо мне.
За рекою делают шоколад.
На реке начинается ледоход.
И мы ждем от реки, но пока не идет
не троллейбус, но призрак его пустой –
свет безлюдный, бесплотный, летящий вперед
под мотора вой
и под грохот рекламных лат.
Нам не холодно, жди себе, стой.
Небо синее, и фонари горят.
2
Каждой новой минуты как призрака ждать,
для него одного наводить марафет,
пудрить светом лицо – плохо держится свет,
а без этого грима ты неотличим
не от множества лиц, но от прожитых лет,
словно звезды далеких и легких как дым.
3
Но от сладкого дыма, от славы небес,
как от книги, на миг подыми
заглядевшиеся глаза:
как звезда ни сияй, как завод ни дыми,
у всего есть край: золотой ли обрез
или облака полоса.
4
Отвернувшись от свадеб чужих и могил,
не дождавшись развязки, я встал
и увидел огромную комнату, зал,
стены, стены, Москву и спросил:
где тот свет, что страницы всегда освещал,
где тот ветер, что их шевелил?
5
Поздно спрашивать: каждый бывал освещен
и распахнут на правильном сне
для расширенных, точно зеницы, минут,
невредимых, как дым или сон:
прилетают, блестят, обещанье берут:
помни, помни (прощай) обо мне.
1
За рекою делают шоколад.
На реке начинается ледоход.
И мы ждем от реки, но пока не идет
не троллейбус, но призрак его пустой –
свет безлюдный, бесплотный, летящий вперед
под мотора вой
и под грохот рекламных лат.
Нам не холодно, жди себе, стой.
Небо синее, и фонари горят.
2
Каждой новой минуты как призрака ждать,
для него одного наводить марафет,
пудрить светом лицо – плохо держится свет,
а без этого грима ты неотличим
не от множества лиц, но от прожитых лет,
словно звезды далеких и легких как дым.
3
Но от сладкого дыма, от славы небес,
как от книги, на миг подыми
заглядевшиеся глаза:
как звезда ни сияй, как завод ни дыми,
у всего есть край: золотой ли обрез
или облака полоса.
4
Отвернувшись от свадеб чужих и могил,
не дождавшись развязки, я встал
и увидел огромную комнату, зал,
стены, стены, Москву и спросил:
где тот свет, что страницы всегда освещал,
где тот ветер, что их шевелил?
5
Поздно спрашивать: каждый бывал освещен
и распахнут на правильном сне
для расширенных, точно зеницы, минут,
невредимых, как дым или сон:
прилетают, блестят, обещанье берут:
помни, помни (прощай) обо мне.
За рекою делают шоколад.
На реке начинается ледоход.
И мы ждем от реки, но пока не идет
не троллейбус, но призрак его пустой –
свет безлюдный, бесплотный, летящий вперед
под мотора вой
и под грохот рекламных лат.
Нам не холодно, жди себе, стой.
Небо синее, и фонари горят.
2
Каждой новой минуты как призрака ждать,
для него одного наводить марафет,
пудрить светом лицо – плохо держится свет,
а без этого грима ты неотличим
не от множества лиц, но от прожитых лет,
словно звезды далеких и легких как дым.
3
Но от сладкого дыма, от славы небес,
как от книги, на миг подыми
заглядевшиеся глаза:
как звезда ни сияй, как завод ни дыми,
у всего есть край: золотой ли обрез
или облака полоса.
4
Отвернувшись от свадеб чужих и могил,
не дождавшись развязки, я встал
и увидел огромную комнату, зал,
стены, стены, Москву и спросил:
где тот свет, что страницы всегда освещал,
где тот ветер, что их шевелил?
5
Поздно спрашивать: каждый бывал освещен
и распахнут на правильном сне
для расширенных, точно зеницы, минут,
невредимых, как дым или сон:
прилетают, блестят, обещанье берут:
помни, помни (прощай) обо мне.
БАЛЛАДА О СИНЕМ ПАКЕТЕ.
Локти резали ветер, за полем лог,
Человек добежал, почернел, лег.
Лег у огня, прохрипел: коня —
И стало холодно у огня.
А конь ударил, закусил мундштук,
Четыре копыта и пара рук.
Озеро - в озеро, в карьер луга.
Небо согнулось, как дуга.
Как телеграмма, летит земля,
Ровным звоном звенят поля.
Но не птица сердце коня, не весы,
Оно заводится на часы.
Два шага — прыжок и шаг хромал.
Человек один пришел на вокзал.
Он дышал, как дырявый мешок.
Вокзал сказал ему: хорошо.
— Хорошо — прошумел ему паровоз,
И синий пакет на Север повез.
Повез, раскачиваясь на весу.
Колесо к колесу, колесо к колесу.
Шестьдесят верст, семьдесят верст —
На семьдесят третьей — река и мост.
Динамит и бикфордов шнур — его брат,
И вагон за вагоном в ад летят.
Капуста, подсолнечник, шпалы, пост,
Комендант прост и пакет прост.
А летчик упрям и на четверть пьян.
И зеленою кровью пьян биплан.
Ударило в небо два крыла
И мгла зашаталась, и мгла поплыла.
Ни прожектора, ни луны,
Ни шороха поля, ни шума волны.
От плеч уж отваливается голова,
Тула мелькнула — плывет Москва.
Но рули заснули на лету,
И руль высоты проспал высоту.
С размаху земля навстречу бьет,
Путая ноги сбегался народ.
Сказал с землею набитым ртом:
— Сначала пакет — нога потом.
Улицы пусты — тиха Москва,
Город просыпается едва-едва,
И Кремль еще спит, как старший брат,
Но люди в Кремле никогда не спят.
Письмо в грязи и крови запеклось,
И человек разорвал его вкось.
Прочел, о френч руки обтер.
Скомкал и бросил за ковер.
— Оно опоздало на полчаса,
Не нужно — я все уже знаю сам.
Локти резали ветер, за полем лог,
Человек добежал, почернел, лег.
Лег у огня, прохрипел: коня —
И стало холодно у огня.
А конь ударил, закусил мундштук,
Четыре копыта и пара рук.
Озеро - в озеро, в карьер луга.
Небо согнулось, как дуга.
Как телеграмма, летит земля,
Ровным звоном звенят поля.
Но не птица сердце коня, не весы,
Оно заводится на часы.
Два шага — прыжок и шаг хромал.
Человек один пришел на вокзал.
Он дышал, как дырявый мешок.
Вокзал сказал ему: хорошо.
— Хорошо — прошумел ему паровоз,
И синий пакет на Север повез.
Повез, раскачиваясь на весу.
Колесо к колесу, колесо к колесу.
Шестьдесят верст, семьдесят верст —
На семьдесят третьей — река и мост.
Динамит и бикфордов шнур — его брат,
И вагон за вагоном в ад летят.
Капуста, подсолнечник, шпалы, пост,
Комендант прост и пакет прост.
А летчик упрям и на четверть пьян.
И зеленою кровью пьян биплан.
Ударило в небо два крыла
И мгла зашаталась, и мгла поплыла.
Ни прожектора, ни луны,
Ни шороха поля, ни шума волны.
От плеч уж отваливается голова,
Тула мелькнула — плывет Москва.
Но рули заснули на лету,
И руль высоты проспал высоту.
С размаху земля навстречу бьет,
Путая ноги сбегался народ.
Сказал с землею набитым ртом:
— Сначала пакет — нога потом.
Улицы пусты — тиха Москва,
Город просыпается едва-едва,
И Кремль еще спит, как старший брат,
Но люди в Кремле никогда не спят.
Письмо в грязи и крови запеклось,
И человек разорвал его вкось.
Прочел, о френч руки обтер.
Скомкал и бросил за ковер.
— Оно опоздало на полчаса,
Не нужно — я все уже знаю сам.
БАЛЛАДА О СИНЕМ ПАКЕТЕ.
Локти резали ветер, за полем лог,
Человек добежал, почернел, лег.
Лег у огня, прохрипел: коня —
И стало холодно у огня.
А конь ударил, закусил мундштук,
Четыре копыта и пара рук.
Озеро - в озеро, в карьер луга.
Небо согнулось, как дуга.
Как телеграмма, летит земля,
Ровным звоном звенят поля.
Но не птица сердце коня, не весы,
Оно заводится на часы.
Два шага — прыжок и шаг хромал.
Человек один пришел на вокзал.
Он дышал, как дырявый мешок.
Вокзал сказал ему: хорошо.
— Хорошо — прошумел ему паровоз,
И синий пакет на Север повез.
Повез, раскачиваясь на весу.
Колесо к колесу, колесо к колесу.
Шестьдесят верст, семьдесят верст —
На семьдесят третьей — река и мост.
Динамит и бикфордов шнур — его брат,
И вагон за вагоном в ад летят.
Капуста, подсолнечник, шпалы, пост,
Комендант прост и пакет прост.
А летчик упрям и на четверть пьян.
И зеленою кровью пьян биплан.
Ударило в небо два крыла
И мгла зашаталась, и мгла поплыла.
Ни прожектора, ни луны,
Ни шороха поля, ни шума волны.
От плеч уж отваливается голова,
Тула мелькнула — плывет Москва.
Но рули заснули на лету,
И руль высоты проспал высоту.
С размаху земля навстречу бьет,
Путая ноги сбегался народ.
Сказал с землею набитым ртом:
— Сначала пакет — нога потом.
Улицы пусты — тиха Москва,
Город просыпается едва-едва,
И Кремль еще спит, как старший брат,
Но люди в Кремле никогда не спят.
Письмо в грязи и крови запеклось,
И человек разорвал его вкось.
Прочел, о френч руки обтер.
Скомкал и бросил за ковер.
— Оно опоздало на полчаса,
Не нужно — я все уже знаю сам.
Локти резали ветер, за полем лог,
Человек добежал, почернел, лег.
Лег у огня, прохрипел: коня —
И стало холодно у огня.
А конь ударил, закусил мундштук,
Четыре копыта и пара рук.
Озеро - в озеро, в карьер луга.
Небо согнулось, как дуга.
Как телеграмма, летит земля,
Ровным звоном звенят поля.
Но не птица сердце коня, не весы,
Оно заводится на часы.
Два шага — прыжок и шаг хромал.
Человек один пришел на вокзал.
Он дышал, как дырявый мешок.
Вокзал сказал ему: хорошо.
— Хорошо — прошумел ему паровоз,
И синий пакет на Север повез.
Повез, раскачиваясь на весу.
Колесо к колесу, колесо к колесу.
Шестьдесят верст, семьдесят верст —
На семьдесят третьей — река и мост.
Динамит и бикфордов шнур — его брат,
И вагон за вагоном в ад летят.
Капуста, подсолнечник, шпалы, пост,
Комендант прост и пакет прост.
А летчик упрям и на четверть пьян.
И зеленою кровью пьян биплан.
Ударило в небо два крыла
И мгла зашаталась, и мгла поплыла.
Ни прожектора, ни луны,
Ни шороха поля, ни шума волны.
От плеч уж отваливается голова,
Тула мелькнула — плывет Москва.
Но рули заснули на лету,
И руль высоты проспал высоту.
С размаху земля навстречу бьет,
Путая ноги сбегался народ.
Сказал с землею набитым ртом:
— Сначала пакет — нога потом.
Улицы пусты — тиха Москва,
Город просыпается едва-едва,
И Кремль еще спит, как старший брат,
Но люди в Кремле никогда не спят.
Письмо в грязи и крови запеклось,
И человек разорвал его вкось.
Прочел, о френч руки обтер.
Скомкал и бросил за ковер.
— Оно опоздало на полчаса,
Не нужно — я все уже знаю сам.
БАЛЛАДА О ДЕЗЕРТИРЕ.
Сергею Колбасьеву
Часовой усталый уснул,
Проснулся — видит в траве
В крови весь караул
Лежит голова к голове.
У каждого семья и дом...
Становись под пули солдат,
А ветер зовет: уйдем...
А леса за рекой стоят.
И ушел солдат... но в полку
тысяча ушей и глаз,
На бумаге печать в уголку.
Над печатью штамп и приказ.
И сказал женщине суд:
— Твой муж трус и беглец,
И твоих коров уведут
И зарежут твоих овец
А солдату снилась жена,
И солдат был сну не рад.
Но подумал: она одна,
И вспомнил, что он солдат.
И пришел домой как есть,
И сказал: отдайте коров
И овец иль овечью шерсть,
Я знаю все - и готов.
Хлеб, два куска
Сахарного леденца,
А вечером сверх пайка...
Шесть золотников свинца.
Сергею Колбасьеву
Часовой усталый уснул,
Проснулся — видит в траве
В крови весь караул
Лежит голова к голове.
У каждого семья и дом...
Становись под пули солдат,
А ветер зовет: уйдем...
А леса за рекой стоят.
И ушел солдат... но в полку
тысяча ушей и глаз,
На бумаге печать в уголку.
Над печатью штамп и приказ.
И сказал женщине суд:
— Твой муж трус и беглец,
И твоих коров уведут
И зарежут твоих овец
А солдату снилась жена,
И солдат был сну не рад.
Но подумал: она одна,
И вспомнил, что он солдат.
И пришел домой как есть,
И сказал: отдайте коров
И овец иль овечью шерсть,
Я знаю все - и готов.
Хлеб, два куска
Сахарного леденца,
А вечером сверх пайка...
Шесть золотников свинца.
БАЛЛАДА О ДЕЗЕРТИРЕ.
Сергею Колбасьеву
Часовой усталый уснул,
Проснулся — видит в траве
В крови весь караул
Лежит голова к голове.
У каждого семья и дом...
Становись под пули солдат,
А ветер зовет: уйдем...
А леса за рекой стоят.
И ушел солдат... но в полку
тысяча ушей и глаз,
На бумаге печать в уголку.
Над печатью штамп и приказ.
И сказал женщине суд:
— Твой муж трус и беглец,
И твоих коров уведут
И зарежут твоих овец
А солдату снилась жена,
И солдат был сну не рад.
Но подумал: она одна,
И вспомнил, что он солдат.
И пришел домой как есть,
И сказал: отдайте коров
И овец иль овечью шерсть,
Я знаю все - и готов.
Хлеб, два куска
Сахарного леденца,
А вечером сверх пайка...
Шесть золотников свинца.
Сергею Колбасьеву
Часовой усталый уснул,
Проснулся — видит в траве
В крови весь караул
Лежит голова к голове.
У каждого семья и дом...
Становись под пули солдат,
А ветер зовет: уйдем...
А леса за рекой стоят.
И ушел солдат... но в полку
тысяча ушей и глаз,
На бумаге печать в уголку.
Над печатью штамп и приказ.
И сказал женщине суд:
— Твой муж трус и беглец,
И твоих коров уведут
И зарежут твоих овец
А солдату снилась жена,
И солдат был сну не рад.
Но подумал: она одна,
И вспомнил, что он солдат.
И пришел домой как есть,
И сказал: отдайте коров
И овец иль овечью шерсть,
Я знаю все - и готов.
Хлеб, два куска
Сахарного леденца,
А вечером сверх пайка...
Шесть золотников свинца.
БАЛЛАДА ОБ ОТПУСКНОМ СОЛДАТЕ.
Батальонный встал и сухой рукой
Согнул пополам камыш.
— Так отпустить проститься с женой,
Она умирает? — говоришь.
— Без тебя винтовкой меньше одной,
Не могу отпустить — погоди,
Сегодня ночью последний бой.
Налево кругом — иди.
...Пулемет задыхался, хрипел, бил,
И с флангов летел трезвон.
Одиннадцать раз в атаку ходил
Отчаянный батальон...
Под ногами утренних лип
Уложили сто двадцать в ряд,
И табак от крови прилип
К рукам усталых солдат.
У батальонного по лицу
Красные пятна горят.
Но каждому мертвецу
Сказал он: спасибо, брат!
Рукою острее ножа —
Видели все егеря —
Он каждому руку пожал,
За службу благодаря.
Пускай гремел их ушам
На другом языке отбой,
Но мертвых руки по швам
Равнялись сами собой.
— Слушай, Денисов, Иван,
Хоть ты уж не егерь мой.
Но приказ по роте дан...
Можешь итти домой.
Умолкли все под горой...
Ветер как пес дрожал...
Сто девятнадцать держали строй,
А сто двадцатый встал.
Ворон сорвался, царапая лоб,
Крича как человек,
И дымно смотрели глаза в сугроб
Из-под опущенных век.
И лошади стали трястись и ржать,
Как будто их гнали с гор,
И глаз ни один не смел поднять,
Чтобы взглянуть в упор.
Уже тот далеко ушел на Восток,
Не оставив на льду следа...
Сказал батальонный, коснувшись щек:
— Я, кажется, ранен. —Да!
Батальонный встал и сухой рукой
Согнул пополам камыш.
— Так отпустить проститься с женой,
Она умирает? — говоришь.
— Без тебя винтовкой меньше одной,
Не могу отпустить — погоди,
Сегодня ночью последний бой.
Налево кругом — иди.
...Пулемет задыхался, хрипел, бил,
И с флангов летел трезвон.
Одиннадцать раз в атаку ходил
Отчаянный батальон...
Под ногами утренних лип
Уложили сто двадцать в ряд,
И табак от крови прилип
К рукам усталых солдат.
У батальонного по лицу
Красные пятна горят.
Но каждому мертвецу
Сказал он: спасибо, брат!
Рукою острее ножа —
Видели все егеря —
Он каждому руку пожал,
За службу благодаря.
Пускай гремел их ушам
На другом языке отбой,
Но мертвых руки по швам
Равнялись сами собой.
— Слушай, Денисов, Иван,
Хоть ты уж не егерь мой.
Но приказ по роте дан...
Можешь итти домой.
Умолкли все под горой...
Ветер как пес дрожал...
Сто девятнадцать держали строй,
А сто двадцатый встал.
Ворон сорвался, царапая лоб,
Крича как человек,
И дымно смотрели глаза в сугроб
Из-под опущенных век.
И лошади стали трястись и ржать,
Как будто их гнали с гор,
И глаз ни один не смел поднять,
Чтобы взглянуть в упор.
Уже тот далеко ушел на Восток,
Не оставив на льду следа...
Сказал батальонный, коснувшись щек:
— Я, кажется, ранен. —Да!
БАЛЛАДА ОБ ОТПУСКНОМ СОЛДАТЕ.
Батальонный встал и сухой рукой
Согнул пополам камыш.
— Так отпустить проститься с женой,
Она умирает? — говоришь.
— Без тебя винтовкой меньше одной,
Не могу отпустить — погоди,
Сегодня ночью последний бой.
Налево кругом — иди.
...Пулемет задыхался, хрипел, бил,
И с флангов летел трезвон.
Одиннадцать раз в атаку ходил
Отчаянный батальон...
Под ногами утренних лип
Уложили сто двадцать в ряд,
И табак от крови прилип
К рукам усталых солдат.
У батальонного по лицу
Красные пятна горят.
Но каждому мертвецу
Сказал он: спасибо, брат!
Рукою острее ножа —
Видели все егеря —
Он каждому руку пожал,
За службу благодаря.
Пускай гремел их ушам
На другом языке отбой,
Но мертвых руки по швам
Равнялись сами собой.
— Слушай, Денисов, Иван,
Хоть ты уж не егерь мой.
Но приказ по роте дан...
Можешь итти домой.
Умолкли все под горой...
Ветер как пес дрожал...
Сто девятнадцать держали строй,
А сто двадцатый встал.
Ворон сорвался, царапая лоб,
Крича как человек,
И дымно смотрели глаза в сугроб
Из-под опущенных век.
И лошади стали трястись и ржать,
Как будто их гнали с гор,
И глаз ни один не смел поднять,
Чтобы взглянуть в упор.
Уже тот далеко ушел на Восток,
Не оставив на льду следа...
Сказал батальонный, коснувшись щек:
— Я, кажется, ранен. —Да!
Батальонный встал и сухой рукой
Согнул пополам камыш.
— Так отпустить проститься с женой,
Она умирает? — говоришь.
— Без тебя винтовкой меньше одной,
Не могу отпустить — погоди,
Сегодня ночью последний бой.
Налево кругом — иди.
...Пулемет задыхался, хрипел, бил,
И с флангов летел трезвон.
Одиннадцать раз в атаку ходил
Отчаянный батальон...
Под ногами утренних лип
Уложили сто двадцать в ряд,
И табак от крови прилип
К рукам усталых солдат.
У батальонного по лицу
Красные пятна горят.
Но каждому мертвецу
Сказал он: спасибо, брат!
Рукою острее ножа —
Видели все егеря —
Он каждому руку пожал,
За службу благодаря.
Пускай гремел их ушам
На другом языке отбой,
Но мертвых руки по швам
Равнялись сами собой.
— Слушай, Денисов, Иван,
Хоть ты уж не егерь мой.
Но приказ по роте дан...
Можешь итти домой.
Умолкли все под горой...
Ветер как пес дрожал...
Сто девятнадцать держали строй,
А сто двадцатый встал.
Ворон сорвался, царапая лоб,
Крича как человек,
И дымно смотрели глаза в сугроб
Из-под опущенных век.
И лошади стали трястись и ржать,
Как будто их гнали с гор,
И глаз ни один не смел поднять,
Чтобы взглянуть в упор.
Уже тот далеко ушел на Восток,
Не оставив на льду следа...
Сказал батальонный, коснувшись щек:
— Я, кажется, ранен. —Да!
СМЕРТЬ БОЙЦА.
Железо в жилах уже не то,
Волос на руке не колюч,
А у сердца осталось ударов сто,
И сердце запрут на ключ.
Ему принесли винтовку — ту,
Что теперь возьмет его сын,
И за приступом взятую высоту
Золотые с гербом часы.
Он открыл затвор — напрасный труд:
Все патроны ушли в расход,
Часы стоят — часы не идут.
Им пыль переела ход.
И упала рука — с одеяла взяла
Славный лист, что положат в гроб,
На листе вверху — Гельсингфорс — скала,
Песий зуб внизу — Перекоп.
Лучше б яма волчья — шалый шлях,
Круторебрый Уральский лом,
Ему ль, точившему коготь в полях,
Умирать в углу за стеклом.
Из-за Рейна руки кричат ему,
Был Мюнхена лебедь ал,
На Востоке с красным серпом чалму
Качает Каспийский вал.
Но слышит ухо насторожась,
Что стук уже тут как тут,
Четыре лопаты, враз торопясь,
На Марсовом землю скребут.
Железо в жилах уже не то,
Волос на руке не колюч,
А у сердца осталось ударов сто,
И сердце запрут на ключ.
Ему принесли винтовку — ту,
Что теперь возьмет его сын,
И за приступом взятую высоту
Золотые с гербом часы.
Он открыл затвор — напрасный труд:
Все патроны ушли в расход,
Часы стоят — часы не идут.
Им пыль переела ход.
И упала рука — с одеяла взяла
Славный лист, что положат в гроб,
На листе вверху — Гельсингфорс — скала,
Песий зуб внизу — Перекоп.
Лучше б яма волчья — шалый шлях,
Круторебрый Уральский лом,
Ему ль, точившему коготь в полях,
Умирать в углу за стеклом.
Из-за Рейна руки кричат ему,
Был Мюнхена лебедь ал,
На Востоке с красным серпом чалму
Качает Каспийский вал.
Но слышит ухо насторожась,
Что стук уже тут как тут,
Четыре лопаты, враз торопясь,
На Марсовом землю скребут.
СМЕРТЬ БОЙЦА.
Железо в жилах уже не то,
Волос на руке не колюч,
А у сердца осталось ударов сто,
И сердце запрут на ключ.
Ему принесли винтовку — ту,
Что теперь возьмет его сын,
И за приступом взятую высоту
Золотые с гербом часы.
Он открыл затвор — напрасный труд:
Все патроны ушли в расход,
Часы стоят — часы не идут.
Им пыль переела ход.
И упала рука — с одеяла взяла
Славный лист, что положат в гроб,
На листе вверху — Гельсингфорс — скала,
Песий зуб внизу — Перекоп.
Лучше б яма волчья — шалый шлях,
Круторебрый Уральский лом,
Ему ль, точившему коготь в полях,
Умирать в углу за стеклом.
Из-за Рейна руки кричат ему,
Был Мюнхена лебедь ал,
На Востоке с красным серпом чалму
Качает Каспийский вал.
Но слышит ухо насторожась,
Что стук уже тут как тут,
Четыре лопаты, враз торопясь,
На Марсовом землю скребут.
Железо в жилах уже не то,
Волос на руке не колюч,
А у сердца осталось ударов сто,
И сердце запрут на ключ.
Ему принесли винтовку — ту,
Что теперь возьмет его сын,
И за приступом взятую высоту
Золотые с гербом часы.
Он открыл затвор — напрасный труд:
Все патроны ушли в расход,
Часы стоят — часы не идут.
Им пыль переела ход.
И упала рука — с одеяла взяла
Славный лист, что положат в гроб,
На листе вверху — Гельсингфорс — скала,
Песий зуб внизу — Перекоп.
Лучше б яма волчья — шалый шлях,
Круторебрый Уральский лом,
Ему ль, точившему коготь в полях,
Умирать в углу за стеклом.
Из-за Рейна руки кричат ему,
Был Мюнхена лебедь ал,
На Востоке с красным серпом чалму
Качает Каспийский вал.
Но слышит ухо насторожась,
Что стук уже тут как тут,
Четыре лопаты, враз торопясь,
На Марсовом землю скребут.
БАЛЛАДА О ГВОЗДЯХ.
Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.
— Команда — во фронт, офицеры вперед.
Сухими шагами командир идет.
И слова равняются в полный рост:
— С якоря в восемь. Курс ост.
— У кого жена, дети, брат, —
Пишите, — мы не придем назад.
— Зато будет знатный кегельбан.
И старший в ответ: — есть, капитан!
А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.
— Не все ли равно, — сказал он: где?
Еще спокойней лежать в воде.
Адмиральским ушам простукал рассвет
— Приказ исполнен. Спасенных нет.
Гвозди б делать из этих людей.
Крепче б не было в мире гвоздей.
Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.
— Команда — во фронт, офицеры вперед.
Сухими шагами командир идет.
И слова равняются в полный рост:
— С якоря в восемь. Курс ост.
— У кого жена, дети, брат, —
Пишите, — мы не придем назад.
— Зато будет знатный кегельбан.
И старший в ответ: — есть, капитан!
А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.
— Не все ли равно, — сказал он: где?
Еще спокойней лежать в воде.
Адмиральским ушам простукал рассвет
— Приказ исполнен. Спасенных нет.
Гвозди б делать из этих людей.
Крепче б не было в мире гвоздей.
БАЛЛАДА О ГВОЗДЯХ.
Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.
— Команда — во фронт, офицеры вперед.
Сухими шагами командир идет.
И слова равняются в полный рост:
— С якоря в восемь. Курс ост.
— У кого жена, дети, брат, —
Пишите, — мы не придем назад.
— Зато будет знатный кегельбан.
И старший в ответ: — есть, капитан!
А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.
— Не все ли равно, — сказал он: где?
Еще спокойней лежать в воде.
Адмиральским ушам простукал рассвет
— Приказ исполнен. Спасенных нет.
Гвозди б делать из этих людей.
Крепче б не было в мире гвоздей.
Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.
— Команда — во фронт, офицеры вперед.
Сухими шагами командир идет.
И слова равняются в полный рост:
— С якоря в восемь. Курс ост.
— У кого жена, дети, брат, —
Пишите, — мы не придем назад.
— Зато будет знатный кегельбан.
И старший в ответ: — есть, капитан!
А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.
— Не все ли равно, — сказал он: где?
Еще спокойней лежать в воде.
Адмиральским ушам простукал рассвет
— Приказ исполнен. Спасенных нет.
Гвозди б делать из этих людей.
Крепче б не было в мире гвоздей.
ТБЦ
Пыль по ноздрям – лошади ржут.
Акации сыплются на дрова.
Треплется по ветру рыжий джут.
Солнце стоит посреди двора.
Рычаньем и чадом воздух прорыв,
Приходит обеденный перерыв.
Домой до вечера. Тишина.
Солнце кипит в каждом кремне.
Но глухо, от сердца, из глубины,
Предчувствие кашля идет ко мне.
И сызнова мир колюч и наг:
Камни – углы, и дома – углы;
Трава до оскомины зелена;
Дороги до скрежета белы.
Надсаживаясь и спеша донельзя,
Лезут под солнце ростки и Цельсий.
(Значит: в гортани просохла слизь,
Воздух, прожарясь, стекает вниз,
А снизу, цепляясь по веткам лоз,
Плесенью лезет туберкулез.)
Земля надрывается от жары.
Термометр взорван. И на меня,
Грохоча, осыпаются миры
Каплями ртутного огня,
Обжигают темя, текут ко рту.
И вся дорога бежит, как ртуть.
А вечером в клуб (доклад и кино,
Собрание рабкоровского кружка).
Дома же сонно и полутемно:
О, скромная заповедь молока!
Под окнами тот же скопческий вид,
Тот же кошачий и детский мир,
Который удушьем ползет в крови,
Который до отвращения мил,
Чадом которого ноздри, рот,
Бронхи и легкие – все полно,
Которому голосом сковород
Напоминать о себе дано.
Напоминать: «Подремли, пока
Правильно в мире. Усни, сынок».
Тягостно коченеет рука,
Жилка колотится о висок.
(Значит: упорней бронхи сосут
Воздух по капле в каждый сосуд;
Значит: на ткани полезла ржа;
Значит: озноб, духота, жар.)
Жилка колотится у виска,
Судорожно дрожит у век.
Будто постукивает слегка
Остроугольный палец в дверь.
Надо открыть в конце концов!
«Войдите». – И он идет сюда:
Остроугольное лицо,
Остроугольная борода.
(Прямо с простенка не он ли, не он
Выплыл из воспаленных знамен?
Выпятив бороду, щурясь слегка
Едким глазом из-под козырька.)
Я говорю ему: «Вы ко мне,
Феликс Эдмундович? Я нездоров».
…Солнце спускается по стене.
Кошкам на ужин в помойный ров
Заря разливает компотный сок.
Идет знаменитая тишина.
И вот над уборной из досок
Вылазит неприбранная луна.
«Нет, я попросту – потолковать».
И опускается на кровать.
Как бы продолжая давнишний спор,
Он говорит: «Под окошком двор
В колючих кошках, в мертвой траве,
Не разберешься, который век.
А век поджидает на мостовой,
Сосредоточен, как часовой.
Иди – и не бойся с ним рядом встать.
Твое одиночество веку под стать.
Оглянешься – а вокруг враги;
Руки протянешь – и нет друзей;
Но если он скажет: „Солги“, – солги.
Но если он скажет: „Убей“, – убей.
Я тоже почувствовал тяжкий груз
Опущенной на плечо руки.
Подстриженный по-солдатски ус
Касался тоже моей щеки.
И стол мой раскидывался, как страна,
В крови, в чернилах квадрат сукна,
Ржавчина перьев, бумаги клок —
Всё друга и недруга стерегло.
Враги приходили – на тот же стул
Садились и рушились в пустоту.
Их нежные кости сосала грязь.
Над ними захлопывались рвы.
И подпись на приговоре вилась
Струей из простреленной головы.
О мать революция! Не легка
Трехгранная откровенность штыка;
Он вздыбился из гущины кровей,
Матерый желудочный быт земли.
Трави его трактором. Песней бей.
Лопатой взнуздай, киркой проколи!
Он вздыбился над головой твоей —
Прими на рогатину и повали.
Да будет почетной участь твоя;
Умри, побеждая, как умер я».
Смолкает. Жилка о висок
Глуше и осторожней бьет.
(Значит: из пор, как студеный сок,
Медленный проступает пот.)
И ветер в лицо, как вода из ведра.
Как вестник победы, как снег, как стынь.
Луна лейкоцитом над кругом двора,
Звезды круглы, и круглы кусты.
Скатываются девять часов
В огромную бочку возле окна.
Я выхожу. За спиной засов
Защелкивается. И тишина.
Земля, наплывающая из мглы,
Легла, как неструганная доска,
Готовая к легкой пляске пилы,
К тяжелой походке молотка.
И я ухожу (а вокруг темно)
В клуб, где нынче доклад и кино,
Собранье рабкоровского кружка.
Пыль по ноздрям – лошади ржут.
Акации сыплются на дрова.
Треплется по ветру рыжий джут.
Солнце стоит посреди двора.
Рычаньем и чадом воздух прорыв,
Приходит обеденный перерыв.
Домой до вечера. Тишина.
Солнце кипит в каждом кремне.
Но глухо, от сердца, из глубины,
Предчувствие кашля идет ко мне.
И сызнова мир колюч и наг:
Камни – углы, и дома – углы;
Трава до оскомины зелена;
Дороги до скрежета белы.
Надсаживаясь и спеша донельзя,
Лезут под солнце ростки и Цельсий.
(Значит: в гортани просохла слизь,
Воздух, прожарясь, стекает вниз,
А снизу, цепляясь по веткам лоз,
Плесенью лезет туберкулез.)
Земля надрывается от жары.
Термометр взорван. И на меня,
Грохоча, осыпаются миры
Каплями ртутного огня,
Обжигают темя, текут ко рту.
И вся дорога бежит, как ртуть.
А вечером в клуб (доклад и кино,
Собрание рабкоровского кружка).
Дома же сонно и полутемно:
О, скромная заповедь молока!
Под окнами тот же скопческий вид,
Тот же кошачий и детский мир,
Который удушьем ползет в крови,
Который до отвращения мил,
Чадом которого ноздри, рот,
Бронхи и легкие – все полно,
Которому голосом сковород
Напоминать о себе дано.
Напоминать: «Подремли, пока
Правильно в мире. Усни, сынок».
Тягостно коченеет рука,
Жилка колотится о висок.
(Значит: упорней бронхи сосут
Воздух по капле в каждый сосуд;
Значит: на ткани полезла ржа;
Значит: озноб, духота, жар.)
Жилка колотится у виска,
Судорожно дрожит у век.
Будто постукивает слегка
Остроугольный палец в дверь.
Надо открыть в конце концов!
«Войдите». – И он идет сюда:
Остроугольное лицо,
Остроугольная борода.
(Прямо с простенка не он ли, не он
Выплыл из воспаленных знамен?
Выпятив бороду, щурясь слегка
Едким глазом из-под козырька.)
Я говорю ему: «Вы ко мне,
Феликс Эдмундович? Я нездоров».
…Солнце спускается по стене.
Кошкам на ужин в помойный ров
Заря разливает компотный сок.
Идет знаменитая тишина.
И вот над уборной из досок
Вылазит неприбранная луна.
«Нет, я попросту – потолковать».
И опускается на кровать.
Как бы продолжая давнишний спор,
Он говорит: «Под окошком двор
В колючих кошках, в мертвой траве,
Не разберешься, который век.
А век поджидает на мостовой,
Сосредоточен, как часовой.
Иди – и не бойся с ним рядом встать.
Твое одиночество веку под стать.
Оглянешься – а вокруг враги;
Руки протянешь – и нет друзей;
Но если он скажет: „Солги“, – солги.
Но если он скажет: „Убей“, – убей.
Я тоже почувствовал тяжкий груз
Опущенной на плечо руки.
Подстриженный по-солдатски ус
Касался тоже моей щеки.
И стол мой раскидывался, как страна,
В крови, в чернилах квадрат сукна,
Ржавчина перьев, бумаги клок —
Всё друга и недруга стерегло.
Враги приходили – на тот же стул
Садились и рушились в пустоту.
Их нежные кости сосала грязь.
Над ними захлопывались рвы.
И подпись на приговоре вилась
Струей из простреленной головы.
О мать революция! Не легка
Трехгранная откровенность штыка;
Он вздыбился из гущины кровей,
Матерый желудочный быт земли.
Трави его трактором. Песней бей.
Лопатой взнуздай, киркой проколи!
Он вздыбился над головой твоей —
Прими на рогатину и повали.
Да будет почетной участь твоя;
Умри, побеждая, как умер я».
Смолкает. Жилка о висок
Глуше и осторожней бьет.
(Значит: из пор, как студеный сок,
Медленный проступает пот.)
И ветер в лицо, как вода из ведра.
Как вестник победы, как снег, как стынь.
Луна лейкоцитом над кругом двора,
Звезды круглы, и круглы кусты.
Скатываются девять часов
В огромную бочку возле окна.
Я выхожу. За спиной засов
Защелкивается. И тишина.
Земля, наплывающая из мглы,
Легла, как неструганная доска,
Готовая к легкой пляске пилы,
К тяжелой походке молотка.
И я ухожу (а вокруг темно)
В клуб, где нынче доклад и кино,
Собранье рабкоровского кружка.
ТБЦ
Пыль по ноздрям – лошади ржут.
Акации сыплются на дрова.
Треплется по ветру рыжий джут.
Солнце стоит посреди двора.
Рычаньем и чадом воздух прорыв,
Приходит обеденный перерыв.
Домой до вечера. Тишина.
Солнце кипит в каждом кремне.
Но глухо, от сердца, из глубины,
Предчувствие кашля идет ко мне.
И сызнова мир колюч и наг:
Камни – углы, и дома – углы;
Трава до оскомины зелена;
Дороги до скрежета белы.
Надсаживаясь и спеша донельзя,
Лезут под солнце ростки и Цельсий.
(Значит: в гортани просохла слизь,
Воздух, прожарясь, стекает вниз,
А снизу, цепляясь по веткам лоз,
Плесенью лезет туберкулез.)
Земля надрывается от жары.
Термометр взорван. И на меня,
Грохоча, осыпаются миры
Каплями ртутного огня,
Обжигают темя, текут ко рту.
И вся дорога бежит, как ртуть.
А вечером в клуб (доклад и кино,
Собрание рабкоровского кружка).
Дома же сонно и полутемно:
О, скромная заповедь молока!
Под окнами тот же скопческий вид,
Тот же кошачий и детский мир,
Который удушьем ползет в крови,
Который до отвращения мил,
Чадом которого ноздри, рот,
Бронхи и легкие – все полно,
Которому голосом сковород
Напоминать о себе дано.
Напоминать: «Подремли, пока
Правильно в мире. Усни, сынок».
Тягостно коченеет рука,
Жилка колотится о висок.
(Значит: упорней бронхи сосут
Воздух по капле в каждый сосуд;
Значит: на ткани полезла ржа;
Значит: озноб, духота, жар.)
Жилка колотится у виска,
Судорожно дрожит у век.
Будто постукивает слегка
Остроугольный палец в дверь.
Надо открыть в конце концов!
«Войдите». – И он идет сюда:
Остроугольное лицо,
Остроугольная борода.
(Прямо с простенка не он ли, не он
Выплыл из воспаленных знамен?
Выпятив бороду, щурясь слегка
Едким глазом из-под козырька.)
Я говорю ему: «Вы ко мне,
Феликс Эдмундович? Я нездоров».
…Солнце спускается по стене.
Кошкам на ужин в помойный ров
Заря разливает компотный сок.
Идет знаменитая тишина.
И вот над уборной из досок
Вылазит неприбранная луна.
«Нет, я попросту – потолковать».
И опускается на кровать.
Как бы продолжая давнишний спор,
Он говорит: «Под окошком двор
В колючих кошках, в мертвой траве,
Не разберешься, который век.
А век поджидает на мостовой,
Сосредоточен, как часовой.
Иди – и не бойся с ним рядом встать.
Твое одиночество веку под стать.
Оглянешься – а вокруг враги;
Руки протянешь – и нет друзей;
Но если он скажет: „Солги“, – солги.
Но если он скажет: „Убей“, – убей.
Я тоже почувствовал тяжкий груз
Опущенной на плечо руки.
Подстриженный по-солдатски ус
Касался тоже моей щеки.
И стол мой раскидывался, как страна,
В крови, в чернилах квадрат сукна,
Ржавчина перьев, бумаги клок —
Всё друга и недруга стерегло.
Враги приходили – на тот же стул
Садились и рушились в пустоту.
Их нежные кости сосала грязь.
Над ними захлопывались рвы.
И подпись на приговоре вилась
Струей из простреленной головы.
О мать революция! Не легка
Трехгранная откровенность штыка;
Он вздыбился из гущины кровей,
Матерый желудочный быт земли.
Трави его трактором. Песней бей.
Лопатой взнуздай, киркой проколи!
Он вздыбился над головой твоей —
Прими на рогатину и повали.
Да будет почетной участь твоя;
Умри, побеждая, как умер я».
Смолкает. Жилка о висок
Глуше и осторожней бьет.
(Значит: из пор, как студеный сок,
Медленный проступает пот.)
И ветер в лицо, как вода из ведра.
Как вестник победы, как снег, как стынь.
Луна лейкоцитом над кругом двора,
Звезды круглы, и круглы кусты.
Скатываются девять часов
В огромную бочку возле окна.
Я выхожу. За спиной засов
Защелкивается. И тишина.
Земля, наплывающая из мглы,
Легла, как неструганная доска,
Готовая к легкой пляске пилы,
К тяжелой походке молотка.
И я ухожу (а вокруг темно)
В клуб, где нынче доклад и кино,
Собранье рабкоровского кружка.
Пыль по ноздрям – лошади ржут.
Акации сыплются на дрова.
Треплется по ветру рыжий джут.
Солнце стоит посреди двора.
Рычаньем и чадом воздух прорыв,
Приходит обеденный перерыв.
Домой до вечера. Тишина.
Солнце кипит в каждом кремне.
Но глухо, от сердца, из глубины,
Предчувствие кашля идет ко мне.
И сызнова мир колюч и наг:
Камни – углы, и дома – углы;
Трава до оскомины зелена;
Дороги до скрежета белы.
Надсаживаясь и спеша донельзя,
Лезут под солнце ростки и Цельсий.
(Значит: в гортани просохла слизь,
Воздух, прожарясь, стекает вниз,
А снизу, цепляясь по веткам лоз,
Плесенью лезет туберкулез.)
Земля надрывается от жары.
Термометр взорван. И на меня,
Грохоча, осыпаются миры
Каплями ртутного огня,
Обжигают темя, текут ко рту.
И вся дорога бежит, как ртуть.
А вечером в клуб (доклад и кино,
Собрание рабкоровского кружка).
Дома же сонно и полутемно:
О, скромная заповедь молока!
Под окнами тот же скопческий вид,
Тот же кошачий и детский мир,
Который удушьем ползет в крови,
Который до отвращения мил,
Чадом которого ноздри, рот,
Бронхи и легкие – все полно,
Которому голосом сковород
Напоминать о себе дано.
Напоминать: «Подремли, пока
Правильно в мире. Усни, сынок».
Тягостно коченеет рука,
Жилка колотится о висок.
(Значит: упорней бронхи сосут
Воздух по капле в каждый сосуд;
Значит: на ткани полезла ржа;
Значит: озноб, духота, жар.)
Жилка колотится у виска,
Судорожно дрожит у век.
Будто постукивает слегка
Остроугольный палец в дверь.
Надо открыть в конце концов!
«Войдите». – И он идет сюда:
Остроугольное лицо,
Остроугольная борода.
(Прямо с простенка не он ли, не он
Выплыл из воспаленных знамен?
Выпятив бороду, щурясь слегка
Едким глазом из-под козырька.)
Я говорю ему: «Вы ко мне,
Феликс Эдмундович? Я нездоров».
…Солнце спускается по стене.
Кошкам на ужин в помойный ров
Заря разливает компотный сок.
Идет знаменитая тишина.
И вот над уборной из досок
Вылазит неприбранная луна.
«Нет, я попросту – потолковать».
И опускается на кровать.
Как бы продолжая давнишний спор,
Он говорит: «Под окошком двор
В колючих кошках, в мертвой траве,
Не разберешься, который век.
А век поджидает на мостовой,
Сосредоточен, как часовой.
Иди – и не бойся с ним рядом встать.
Твое одиночество веку под стать.
Оглянешься – а вокруг враги;
Руки протянешь – и нет друзей;
Но если он скажет: „Солги“, – солги.
Но если он скажет: „Убей“, – убей.
Я тоже почувствовал тяжкий груз
Опущенной на плечо руки.
Подстриженный по-солдатски ус
Касался тоже моей щеки.
И стол мой раскидывался, как страна,
В крови, в чернилах квадрат сукна,
Ржавчина перьев, бумаги клок —
Всё друга и недруга стерегло.
Враги приходили – на тот же стул
Садились и рушились в пустоту.
Их нежные кости сосала грязь.
Над ними захлопывались рвы.
И подпись на приговоре вилась
Струей из простреленной головы.
О мать революция! Не легка
Трехгранная откровенность штыка;
Он вздыбился из гущины кровей,
Матерый желудочный быт земли.
Трави его трактором. Песней бей.
Лопатой взнуздай, киркой проколи!
Он вздыбился над головой твоей —
Прими на рогатину и повали.
Да будет почетной участь твоя;
Умри, побеждая, как умер я».
Смолкает. Жилка о висок
Глуше и осторожней бьет.
(Значит: из пор, как студеный сок,
Медленный проступает пот.)
И ветер в лицо, как вода из ведра.
Как вестник победы, как снег, как стынь.
Луна лейкоцитом над кругом двора,
Звезды круглы, и круглы кусты.
Скатываются девять часов
В огромную бочку возле окна.
Я выхожу. За спиной засов
Защелкивается. И тишина.
Земля, наплывающая из мглы,
Легла, как неструганная доска,
Готовая к легкой пляске пилы,
К тяжелой походке молотка.
И я ухожу (а вокруг темно)
В клуб, где нынче доклад и кино,
Собранье рабкоровского кружка.
Смерть пионерки
Грозно освеженный,
Подрагивает лист.
Ах, пеночки зеленой
Двухоборотный свист!
Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата,
Крашеная дверь.
Тоньше паутины
Из-под кожи щек
Тлеет скарлатины
Смертный огонек.
Говорить не можешь —
Губы горячи.
Над тобой колдуют
Умные врачи.
Гладят бедный ежик
Стриженых волос.
Валя, Валентина,
Что с тобой стряслось?
Воздух воспаленный.
Черная трава.
Почему от зноя
Ноет голова?
Почему теснится
В подъязычьи стон?
Почему ресницы
Обдувает сон?
Двери отворяются.
(Спать. Спать. Спать).
Над тобой склоняется
Плачущая мать:
— Валенька, Валюша!
Тягостно в избе!
Я крестильный крестик
Принесла тебе.
Все хозяйство брошено,
Не поправишь враз,
Грязь не по-хорошему
В горницах у нас.
Куры не закрыты;
Свиньи без корыта;
И мычит корова
С голоду сердито.
Не противься ж, Валенька,
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький
Твой крестильный крест.
На щеке помятой
Длинная слеза...
А в больничных окнах
Движется гроза.
Открывает Валя
Смутные глаза.
От морей ревучих
Пасмурной страны
Наплывают тучи,
Ливнями полны.
Над больничным садом,
Вытянувшись в ряд,
За густым отрядом
Движется отряд.
Молнии, как галстуки,
По ветру летят.
В дождевом сияньи
Облачных слоев
Словно очертанье
Тысячи голов.
Рухнула плотина —
И выходят в бой
Блузы из сатина
В синьке грозовой.
Трубы. Трубы. Трубы.
Подымают вой.
Над больничным садом,
Над водой озер,
Движутся отряды
На вечерний сбор.
Заслоняют свет они,
(Даль черным-черна),
Пионеры Кунцева,
Пионеры Сетуни,
Пионеры фабрики Ногина.
А внизу склоненная
Изнывает мать:
Детские ладони
Ей не целовать.
Духотой спаленных.
Губ не освежить.
Валентине больше
Не придется жить.
«Я ль не собирала
Для тебя добро?
Шелковые платья,
Мех да серебро,
Я ли не копила,
Ночи не спала,
Все коров доила,
Птицу стерегла.
Чтоб было приданое
Крепкое, не драное,
Чтоб фата к лицу —
Как пойдешь к венцу!
Не противься ж, Валенька!
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький
Твой крестильный крест».
Пусть звучат постылые
Скудные слова —
Не погибла молодость —
Молодость жива!
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
на Кронштадтский лед.
Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.
Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.
Возникай содружество
Ворона с бойцом —
Укрепляйся мужество
Сталью и свинцом.
Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.
Чтобы в этом крохотном
Теле — навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.
Валя, Валентина,
Видишь на юру
Базовое знамя
Вьется по шнуру.
Красное полотнище
Вьется над бугром.
«Валя, будь готова!» —
Восклицает гром.
В прозелень лужайки
Капли как польют!
Валя в синей майке
Отдает салют.
Тихо подымается
Призрачно легка,
Над больничной койкой
Детская рука.
«Я всегда готова!»
Слышится окрест.
На плетеный коврик
Упадает крест.
И потом бессильная
Валится рука —
В пухлые подушки,
В мякоть тюфяка.
А в больничных окнах
Синее тепло,
От большого солнца
В комнате светло.
И припав к постели,
Изнывает мать.
За оградой пеночкам
Нынче благодать.
Вот и все!
Но песня
Не согласна ждать.
Возникает песня
В болтовне ребят.
Подымает песню
На голос отряд.
И выходит песня
С топотом шагов
В мир, открытый настежь
Бешенству ветров.
Грозно освеженный,
Подрагивает лист.
Ах, пеночки зеленой
Двухоборотный свист!
Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата,
Крашеная дверь.
Тоньше паутины
Из-под кожи щек
Тлеет скарлатины
Смертный огонек.
Говорить не можешь —
Губы горячи.
Над тобой колдуют
Умные врачи.
Гладят бедный ежик
Стриженых волос.
Валя, Валентина,
Что с тобой стряслось?
Воздух воспаленный.
Черная трава.
Почему от зноя
Ноет голова?
Почему теснится
В подъязычьи стон?
Почему ресницы
Обдувает сон?
Двери отворяются.
(Спать. Спать. Спать).
Над тобой склоняется
Плачущая мать:
— Валенька, Валюша!
Тягостно в избе!
Я крестильный крестик
Принесла тебе.
Все хозяйство брошено,
Не поправишь враз,
Грязь не по-хорошему
В горницах у нас.
Куры не закрыты;
Свиньи без корыта;
И мычит корова
С голоду сердито.
Не противься ж, Валенька,
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький
Твой крестильный крест.
На щеке помятой
Длинная слеза...
А в больничных окнах
Движется гроза.
Открывает Валя
Смутные глаза.
От морей ревучих
Пасмурной страны
Наплывают тучи,
Ливнями полны.
Над больничным садом,
Вытянувшись в ряд,
За густым отрядом
Движется отряд.
Молнии, как галстуки,
По ветру летят.
В дождевом сияньи
Облачных слоев
Словно очертанье
Тысячи голов.
Рухнула плотина —
И выходят в бой
Блузы из сатина
В синьке грозовой.
Трубы. Трубы. Трубы.
Подымают вой.
Над больничным садом,
Над водой озер,
Движутся отряды
На вечерний сбор.
Заслоняют свет они,
(Даль черным-черна),
Пионеры Кунцева,
Пионеры Сетуни,
Пионеры фабрики Ногина.
А внизу склоненная
Изнывает мать:
Детские ладони
Ей не целовать.
Духотой спаленных.
Губ не освежить.
Валентине больше
Не придется жить.
«Я ль не собирала
Для тебя добро?
Шелковые платья,
Мех да серебро,
Я ли не копила,
Ночи не спала,
Все коров доила,
Птицу стерегла.
Чтоб было приданое
Крепкое, не драное,
Чтоб фата к лицу —
Как пойдешь к венцу!
Не противься ж, Валенька!
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький
Твой крестильный крест».
Пусть звучат постылые
Скудные слова —
Не погибла молодость —
Молодость жива!
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
на Кронштадтский лед.
Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.
Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.
Возникай содружество
Ворона с бойцом —
Укрепляйся мужество
Сталью и свинцом.
Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.
Чтобы в этом крохотном
Теле — навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.
Валя, Валентина,
Видишь на юру
Базовое знамя
Вьется по шнуру.
Красное полотнище
Вьется над бугром.
«Валя, будь готова!» —
Восклицает гром.
В прозелень лужайки
Капли как польют!
Валя в синей майке
Отдает салют.
Тихо подымается
Призрачно легка,
Над больничной койкой
Детская рука.
«Я всегда готова!»
Слышится окрест.
На плетеный коврик
Упадает крест.
И потом бессильная
Валится рука —
В пухлые подушки,
В мякоть тюфяка.
А в больничных окнах
Синее тепло,
От большого солнца
В комнате светло.
И припав к постели,
Изнывает мать.
За оградой пеночкам
Нынче благодать.
Вот и все!
Но песня
Не согласна ждать.
Возникает песня
В болтовне ребят.
Подымает песню
На голос отряд.
И выходит песня
С топотом шагов
В мир, открытый настежь
Бешенству ветров.
Смерть пионерки
Грозно освеженный,
Подрагивает лист.
Ах, пеночки зеленой
Двухоборотный свист!
Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата,
Крашеная дверь.
Тоньше паутины
Из-под кожи щек
Тлеет скарлатины
Смертный огонек.
Говорить не можешь —
Губы горячи.
Над тобой колдуют
Умные врачи.
Гладят бедный ежик
Стриженых волос.
Валя, Валентина,
Что с тобой стряслось?
Воздух воспаленный.
Черная трава.
Почему от зноя
Ноет голова?
Почему теснится
В подъязычьи стон?
Почему ресницы
Обдувает сон?
Двери отворяются.
(Спать. Спать. Спать).
Над тобой склоняется
Плачущая мать:
— Валенька, Валюша!
Тягостно в избе!
Я крестильный крестик
Принесла тебе.
Все хозяйство брошено,
Не поправишь враз,
Грязь не по-хорошему
В горницах у нас.
Куры не закрыты;
Свиньи без корыта;
И мычит корова
С голоду сердито.
Не противься ж, Валенька,
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький
Твой крестильный крест.
На щеке помятой
Длинная слеза...
А в больничных окнах
Движется гроза.
Открывает Валя
Смутные глаза.
От морей ревучих
Пасмурной страны
Наплывают тучи,
Ливнями полны.
Над больничным садом,
Вытянувшись в ряд,
За густым отрядом
Движется отряд.
Молнии, как галстуки,
По ветру летят.
В дождевом сияньи
Облачных слоев
Словно очертанье
Тысячи голов.
Рухнула плотина —
И выходят в бой
Блузы из сатина
В синьке грозовой.
Трубы. Трубы. Трубы.
Подымают вой.
Над больничным садом,
Над водой озер,
Движутся отряды
На вечерний сбор.
Заслоняют свет они,
(Даль черным-черна),
Пионеры Кунцева,
Пионеры Сетуни,
Пионеры фабрики Ногина.
А внизу склоненная
Изнывает мать:
Детские ладони
Ей не целовать.
Духотой спаленных.
Губ не освежить.
Валентине больше
Не придется жить.
«Я ль не собирала
Для тебя добро?
Шелковые платья,
Мех да серебро,
Я ли не копила,
Ночи не спала,
Все коров доила,
Птицу стерегла.
Чтоб было приданое
Крепкое, не драное,
Чтоб фата к лицу —
Как пойдешь к венцу!
Не противься ж, Валенька!
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький
Твой крестильный крест».
Пусть звучат постылые
Скудные слова —
Не погибла молодость —
Молодость жива!
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
на Кронштадтский лед.
Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.
Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.
Возникай содружество
Ворона с бойцом —
Укрепляйся мужество
Сталью и свинцом.
Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.
Чтобы в этом крохотном
Теле — навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.
Валя, Валентина,
Видишь на юру
Базовое знамя
Вьется по шнуру.
Красное полотнище
Вьется над бугром.
«Валя, будь готова!» —
Восклицает гром.
В прозелень лужайки
Капли как польют!
Валя в синей майке
Отдает салют.
Тихо подымается
Призрачно легка,
Над больничной койкой
Детская рука.
«Я всегда готова!»
Слышится окрест.
На плетеный коврик
Упадает крест.
И потом бессильная
Валится рука —
В пухлые подушки,
В мякоть тюфяка.
А в больничных окнах
Синее тепло,
От большого солнца
В комнате светло.
И припав к постели,
Изнывает мать.
За оградой пеночкам
Нынче благодать.
Вот и все!
Но песня
Не согласна ждать.
Возникает песня
В болтовне ребят.
Подымает песню
На голос отряд.
И выходит песня
С топотом шагов
В мир, открытый настежь
Бешенству ветров.
Грозно освеженный,
Подрагивает лист.
Ах, пеночки зеленой
Двухоборотный свист!
Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата,
Крашеная дверь.
Тоньше паутины
Из-под кожи щек
Тлеет скарлатины
Смертный огонек.
Говорить не можешь —
Губы горячи.
Над тобой колдуют
Умные врачи.
Гладят бедный ежик
Стриженых волос.
Валя, Валентина,
Что с тобой стряслось?
Воздух воспаленный.
Черная трава.
Почему от зноя
Ноет голова?
Почему теснится
В подъязычьи стон?
Почему ресницы
Обдувает сон?
Двери отворяются.
(Спать. Спать. Спать).
Над тобой склоняется
Плачущая мать:
— Валенька, Валюша!
Тягостно в избе!
Я крестильный крестик
Принесла тебе.
Все хозяйство брошено,
Не поправишь враз,
Грязь не по-хорошему
В горницах у нас.
Куры не закрыты;
Свиньи без корыта;
И мычит корова
С голоду сердито.
Не противься ж, Валенька,
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький
Твой крестильный крест.
На щеке помятой
Длинная слеза...
А в больничных окнах
Движется гроза.
Открывает Валя
Смутные глаза.
От морей ревучих
Пасмурной страны
Наплывают тучи,
Ливнями полны.
Над больничным садом,
Вытянувшись в ряд,
За густым отрядом
Движется отряд.
Молнии, как галстуки,
По ветру летят.
В дождевом сияньи
Облачных слоев
Словно очертанье
Тысячи голов.
Рухнула плотина —
И выходят в бой
Блузы из сатина
В синьке грозовой.
Трубы. Трубы. Трубы.
Подымают вой.
Над больничным садом,
Над водой озер,
Движутся отряды
На вечерний сбор.
Заслоняют свет они,
(Даль черным-черна),
Пионеры Кунцева,
Пионеры Сетуни,
Пионеры фабрики Ногина.
А внизу склоненная
Изнывает мать:
Детские ладони
Ей не целовать.
Духотой спаленных.
Губ не освежить.
Валентине больше
Не придется жить.
«Я ль не собирала
Для тебя добро?
Шелковые платья,
Мех да серебро,
Я ли не копила,
Ночи не спала,
Все коров доила,
Птицу стерегла.
Чтоб было приданое
Крепкое, не драное,
Чтоб фата к лицу —
Как пойдешь к венцу!
Не противься ж, Валенька!
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький
Твой крестильный крест».
Пусть звучат постылые
Скудные слова —
Не погибла молодость —
Молодость жива!
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
на Кронштадтский лед.
Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.
Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.
Возникай содружество
Ворона с бойцом —
Укрепляйся мужество
Сталью и свинцом.
Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.
Чтобы в этом крохотном
Теле — навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.
Валя, Валентина,
Видишь на юру
Базовое знамя
Вьется по шнуру.
Красное полотнище
Вьется над бугром.
«Валя, будь готова!» —
Восклицает гром.
В прозелень лужайки
Капли как польют!
Валя в синей майке
Отдает салют.
Тихо подымается
Призрачно легка,
Над больничной койкой
Детская рука.
«Я всегда готова!»
Слышится окрест.
На плетеный коврик
Упадает крест.
И потом бессильная
Валится рука —
В пухлые подушки,
В мякоть тюфяка.
А в больничных окнах
Синее тепло,
От большого солнца
В комнате светло.
И припав к постели,
Изнывает мать.
За оградой пеночкам
Нынче благодать.
Вот и все!
Но песня
Не согласна ждать.
Возникает песня
В болтовне ребят.
Подымает песню
На голос отряд.
И выходит песня
С топотом шагов
В мир, открытый настежь
Бешенству ветров.
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем сильнее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
И внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем сильнее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
И внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
Как удачно всплыл тред. Кто-то пробовал учить стихи для улучшения памяти? Каковы результаты?
>>570591
Не помню
Не помню
>>570591
Память (по ощущениям) заметно лучше не становится, но каждый следующий стих запоминается быстрее.
Память (по ощущениям) заметно лучше не становится, но каждый следующий стих запоминается быстрее.
Таццяна Зіненка
ГАРЧЭЙШАЕ ПІТВО
Анатолю Сысу
Толькі табе пазайздрошчу,
толькі табе не зманю…
Нас пакараюць на плошчы,
нам пашкадуюць агню.
Мы, што ніколі з табою,
не абняліся ў жыцці,
будзем сцяблінай адною
разам да сонца расці,
Покуль зялёная крона
лісце на дол не страсе.
Нас пакараюць бяскроўна:
ветліва і пакрысе.
Мы не народжаны доўга
жыць і жыццё разумець.
нам абяруць, як нябогам,
самую лёгкую смерць.
І, парынаючы ў Лету,
мы не згадаем зямлю,
дзе паміраюць Паэты,
перш чым пачуюць: «Люблю…»
1998
ГАРЧЭЙШАЕ ПІТВО
Анатолю Сысу
Толькі табе пазайздрошчу,
толькі табе не зманю…
Нас пакараюць на плошчы,
нам пашкадуюць агню.
Мы, што ніколі з табою,
не абняліся ў жыцці,
будзем сцяблінай адною
разам да сонца расці,
Покуль зялёная крона
лісце на дол не страсе.
Нас пакараюць бяскроўна:
ветліва і пакрысе.
Мы не народжаны доўга
жыць і жыццё разумець.
нам абяруць, як нябогам,
самую лёгкую смерць.
І, парынаючы ў Лету,
мы не згадаем зямлю,
дзе паміраюць Паэты,
перш чым пачуюць: «Люблю…»
1998
Таццяна Зіненка
ГАРЧЭЙШАЕ ПІТВО
Анатолю Сысу
Толькі табе пазайздрошчу,
толькі табе не зманю…
Нас пакараюць на плошчы,
нам пашкадуюць агню.
Мы, што ніколі з табою,
не абняліся ў жыцці,
будзем сцяблінай адною
разам да сонца расці,
Покуль зялёная крона
лісце на дол не страсе.
Нас пакараюць бяскроўна:
ветліва і пакрысе.
Мы не народжаны доўга
жыць і жыццё разумець.
нам абяруць, як нябогам,
самую лёгкую смерць.
І, парынаючы ў Лету,
мы не згадаем зямлю,
дзе паміраюць Паэты,
перш чым пачуюць: «Люблю…»
1998
ГАРЧЭЙШАЕ ПІТВО
Анатолю Сысу
Толькі табе пазайздрошчу,
толькі табе не зманю…
Нас пакараюць на плошчы,
нам пашкадуюць агню.
Мы, што ніколі з табою,
не абняліся ў жыцці,
будзем сцяблінай адною
разам да сонца расці,
Покуль зялёная крона
лісце на дол не страсе.
Нас пакараюць бяскроўна:
ветліва і пакрысе.
Мы не народжаны доўга
жыць і жыццё разумець.
нам абяруць, як нябогам,
самую лёгкую смерць.
І, парынаючы ў Лету,
мы не згадаем зямлю,
дзе паміраюць Паэты,
перш чым пачуюць: «Люблю…»
1998
Юзек просыпается среди ночи, хватает её за руку, тяжело дышит:
«Мне привиделось страшное, я так за тебя испугался…»
Магда спит, как младенец, улыбается во сне, не слышит.
Он целует её в плечо, идёт на кухню, щёлкает зажигалкой.
Потом возвращается, смотрит, а постель совершенно пустая,
- Что за чёрт? – думает Юзек. – Куда она могла деться?..
«Магда умерла, Магды давно уже нет», – вдруг вспоминает,
И так и стоит в дверях, поражённый, с бьющимся сердцем…
Магде жарко, и что-то давит на грудь, она садится в постели.
- Юзек, я открою окно, ладно? - шепчет ему на ушко,
Гладит по голове, касается пальцами нежно, еле-еле,
Идёт на кухню, пьёт воду, возвращается с кружкой.
- Хочешь пить? – а никого уже нет, никто уже не отвечает.
«Он же умер давно!» - Магда на пол садится и воет белугой.
Пятый год их оградки шиповник и плющ увивает.
А они до сих пор всё снятся и снятся друг другу.
«Мне привиделось страшное, я так за тебя испугался…»
Магда спит, как младенец, улыбается во сне, не слышит.
Он целует её в плечо, идёт на кухню, щёлкает зажигалкой.
Потом возвращается, смотрит, а постель совершенно пустая,
- Что за чёрт? – думает Юзек. – Куда она могла деться?..
«Магда умерла, Магды давно уже нет», – вдруг вспоминает,
И так и стоит в дверях, поражённый, с бьющимся сердцем…
Магде жарко, и что-то давит на грудь, она садится в постели.
- Юзек, я открою окно, ладно? - шепчет ему на ушко,
Гладит по голове, касается пальцами нежно, еле-еле,
Идёт на кухню, пьёт воду, возвращается с кружкой.
- Хочешь пить? – а никого уже нет, никто уже не отвечает.
«Он же умер давно!» - Магда на пол садится и воет белугой.
Пятый год их оградки шиповник и плющ увивает.
А они до сих пор всё снятся и снятся друг другу.
>>497942 (OP)
*
Набрав воды для умывания
в колодце, сгорбленном от ветхости,
рабочий обратил внимание
на странный цвет ее поверхности.
- Вот дьявол! Отработал смену,
устал,
мечтаешь: скоро отдых! -
а здесь
луна свалилась с неба,
опять попала в нашу воду.
Теперь попробуй ею вымыться,
чтоб растворился запах пота.
Чтоб стал с известной долей вымысла
тот факт, что смену отработал.
Свою жену он будит,
Марью,
хоть и ночное время суток.
Фильтрует воду через марлю,
но ведь луна - не слой мазута.
И от воды неотделима.
Рабочий воду выливает
в соседские кусты малины.
Кисет с махоркой вынимает,
И думает:
- Вот будет крику,
коль обнаружится внезапно,
что лунный у малины привкус,
что лунный у малины запах!
Владимир Уфлянд
*
Набрав воды для умывания
в колодце, сгорбленном от ветхости,
рабочий обратил внимание
на странный цвет ее поверхности.
- Вот дьявол! Отработал смену,
устал,
мечтаешь: скоро отдых! -
а здесь
луна свалилась с неба,
опять попала в нашу воду.
Теперь попробуй ею вымыться,
чтоб растворился запах пота.
Чтоб стал с известной долей вымысла
тот факт, что смену отработал.
Свою жену он будит,
Марью,
хоть и ночное время суток.
Фильтрует воду через марлю,
но ведь луна - не слой мазута.
И от воды неотделима.
Рабочий воду выливает
в соседские кусты малины.
Кисет с махоркой вынимает,
И думает:
- Вот будет крику,
коль обнаружится внезапно,
что лунный у малины привкус,
что лунный у малины запах!
Владимир Уфлянд
>>497942 (OP)
*
Набрав воды для умывания
в колодце, сгорбленном от ветхости,
рабочий обратил внимание
на странный цвет ее поверхности.
- Вот дьявол! Отработал смену,
устал,
мечтаешь: скоро отдых! -
а здесь
луна свалилась с неба,
опять попала в нашу воду.
Теперь попробуй ею вымыться,
чтоб растворился запах пота.
Чтоб стал с известной долей вымысла
тот факт, что смену отработал.
Свою жену он будит,
Марью,
хоть и ночное время суток.
Фильтрует воду через марлю,
но ведь луна - не слой мазута.
И от воды неотделима.
Рабочий воду выливает
в соседские кусты малины.
Кисет с махоркой вынимает,
И думает:
- Вот будет крику,
коль обнаружится внезапно,
что лунный у малины привкус,
что лунный у малины запах!
Владимир Уфлянд
*
Набрав воды для умывания
в колодце, сгорбленном от ветхости,
рабочий обратил внимание
на странный цвет ее поверхности.
- Вот дьявол! Отработал смену,
устал,
мечтаешь: скоро отдых! -
а здесь
луна свалилась с неба,
опять попала в нашу воду.
Теперь попробуй ею вымыться,
чтоб растворился запах пота.
Чтоб стал с известной долей вымысла
тот факт, что смену отработал.
Свою жену он будит,
Марью,
хоть и ночное время суток.
Фильтрует воду через марлю,
но ведь луна - не слой мазута.
И от воды неотделима.
Рабочий воду выливает
в соседские кусты малины.
Кисет с махоркой вынимает,
И думает:
- Вот будет крику,
коль обнаружится внезапно,
что лунный у малины привкус,
что лунный у малины запах!
Владимир Уфлянд
бумп
Начало осени
Старухи, сидя у ворот,
Хлебали щи тумана, гари.
Тут, торопяся на завод,
Шел переулком пролетарий.
Не быв задетым центром О,
Он шел, скрепив периферию,
И ветр ломался вкруг него.
Приходит соболь из Сибири,
И представляет яблок Крым,
И девка, взяв рубля четыре,
Ест плод, любуясь молодым.
В его глазах - начатки знанья,
Они потом уходят в руки,
В его мозгу на состязанье
Сошлись концами все науки.
Как сон житейских геометрий,
В необычайно крепком ветре
Над ним домов бряцали оси,
И в центре О мерцала осень.
И к ней касаясь хордой, что ли,
Качался клен, крича от боли,
Качался клен, и выстрелом ума
Казалась нам вселенная сама.
Старухи, сидя у ворот,
Хлебали щи тумана, гари.
Тут, торопяся на завод,
Шел переулком пролетарий.
Не быв задетым центром О,
Он шел, скрепив периферию,
И ветр ломался вкруг него.
Приходит соболь из Сибири,
И представляет яблок Крым,
И девка, взяв рубля четыре,
Ест плод, любуясь молодым.
В его глазах - начатки знанья,
Они потом уходят в руки,
В его мозгу на состязанье
Сошлись концами все науки.
Как сон житейских геометрий,
В необычайно крепком ветре
Над ним домов бряцали оси,
И в центре О мерцала осень.
И к ней касаясь хордой, что ли,
Качался клен, крича от боли,
Качался клен, и выстрелом ума
Казалась нам вселенная сама.
Обстановочка
Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом,
Жена на локоны взяла последний рубль,
Супруг, убитый лавочкой и флюсом,
Подсчитывает месячную убыль.
Кряхтят на счетах жалкие копейки:
Покупка зонтика и дров пробила брешь,
А розовый капот из бумазейки
Бросает в пот склонившуюся плешь.
Над самой головой насвистывает чижик
(Хоть птичка божия не кушала с утра),
На блюдце киснет одинокий рыжик,
Но водка выпита до капельки вчера.
Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,
В наплыве счастья полуоткрывши рот,
И кошка, мрачному предавшись пессимизму,
Трагичным голосом взволнованно орет.
Безбровая сестра в облезлой кацавейке
Насилует простуженный рояль,
А за стеной жиличка-белошвейка
Поет романс: "Пойми мою печаль"
Как не понять? В столовой тараканы,
Оставя черствый хлеб, задумались слегка,
В буфете дребезжат сочувственно стаканы,
И сырость капает слезами с потолка.
Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом,
Жена на локоны взяла последний рубль,
Супруг, убитый лавочкой и флюсом,
Подсчитывает месячную убыль.
Кряхтят на счетах жалкие копейки:
Покупка зонтика и дров пробила брешь,
А розовый капот из бумазейки
Бросает в пот склонившуюся плешь.
Над самой головой насвистывает чижик
(Хоть птичка божия не кушала с утра),
На блюдце киснет одинокий рыжик,
Но водка выпита до капельки вчера.
Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,
В наплыве счастья полуоткрывши рот,
И кошка, мрачному предавшись пессимизму,
Трагичным голосом взволнованно орет.
Безбровая сестра в облезлой кацавейке
Насилует простуженный рояль,
А за стеной жиличка-белошвейка
Поет романс: "Пойми мою печаль"
Как не понять? В столовой тараканы,
Оставя черствый хлеб, задумались слегка,
В буфете дребезжат сочувственно стаканы,
И сырость капает слезами с потолка.
Вересковый мед
Из вереска напиток
Забыт давным-давно.
А был он слаще меда,
Пьянее, чем вино.
В котлах его варили
И пили всей семьей
Малютки-медовары
В пещерах под землей.
Пришел король шотландский,
Безжалостный к врагам,
Погнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.
На вересковом поле,
На поле боевом
Лежал живой на мертвом
И мертвый - на живом.
_______
Лето в стране настало,
Вереск опять цветет,
Но некому готовить
Вересковый мед.
В своих могилках тесных,
В горах родной земли
Малютки-медовары
Приют себе нашли.
Король по склону едет
Над морем на коне,
А рядом реют чайки
С дорогой наравне.
Король глядит угрюмо:
"Опять в краю моем
Цветет медвяный вереск,
А меда мы не пьем!"
Но вот его вассалы
Приметили двоих
Последних медоваров,
Оставшихся в живых.
Вышли они из-под камня,
Щурясь на белый свет,-
Старый горбатый карлик
И мальчик пятнадцати лет.
К берегу моря крутому
Их привели на допрос,
Но ни один из пленных
Слова не произнес.
Сидел король шотландский,
Не шевелясь, в седле.
А маленькие люди
Стояли на земле.
Гневно король промолвил:
- Пытка обоих ждет,
Если не скажете, черти,
Как вы готовили мед!
Сын и отец молчали,
Стоя у края скалы.
Вереск звенел над ними,
В море катились валы.
И вдруг голосок раздался:
- Слушай, шотландский король,
Поговорить с тобою
С глазу на глаз позволь!
Старость боится смерти.
Жизнь я изменой куплю,
Выдам заветную тайну! -
Карлик сказал королю.
Голос его воробьиный
Резко и четко звучал:
- Тайну давно бы я выдал,
Если бы сын не мешал!
Мальчику жизни не жалко,
Гибель ему нипочем...
Мне продавать свою совесть
Совестно будет при нем.
Пускай его крепко свяжут
И бросят в пучину вод -
А я научу шотландцев
Готовить старинный мед!..
_______
Сильный шотландский воин
Мальчика крепко связал
И бросил в открытое море
С прибрежных отвесных скал.
Волны над ним сомкнулись.
Замер последний крик...
И эхом ему ответил
С обрыва отец-старик:
- Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды.
Не верил я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.
А мне костер не страшен.
Пускай со мной умрет
Моя святая тайна -
Мой вересковый мед!
Из вереска напиток
Забыт давным-давно.
А был он слаще меда,
Пьянее, чем вино.
В котлах его варили
И пили всей семьей
Малютки-медовары
В пещерах под землей.
Пришел король шотландский,
Безжалостный к врагам,
Погнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.
На вересковом поле,
На поле боевом
Лежал живой на мертвом
И мертвый - на живом.
_______
Лето в стране настало,
Вереск опять цветет,
Но некому готовить
Вересковый мед.
В своих могилках тесных,
В горах родной земли
Малютки-медовары
Приют себе нашли.
Король по склону едет
Над морем на коне,
А рядом реют чайки
С дорогой наравне.
Король глядит угрюмо:
"Опять в краю моем
Цветет медвяный вереск,
А меда мы не пьем!"
Но вот его вассалы
Приметили двоих
Последних медоваров,
Оставшихся в живых.
Вышли они из-под камня,
Щурясь на белый свет,-
Старый горбатый карлик
И мальчик пятнадцати лет.
К берегу моря крутому
Их привели на допрос,
Но ни один из пленных
Слова не произнес.
Сидел король шотландский,
Не шевелясь, в седле.
А маленькие люди
Стояли на земле.
Гневно король промолвил:
- Пытка обоих ждет,
Если не скажете, черти,
Как вы готовили мед!
Сын и отец молчали,
Стоя у края скалы.
Вереск звенел над ними,
В море катились валы.
И вдруг голосок раздался:
- Слушай, шотландский король,
Поговорить с тобою
С глазу на глаз позволь!
Старость боится смерти.
Жизнь я изменой куплю,
Выдам заветную тайну! -
Карлик сказал королю.
Голос его воробьиный
Резко и четко звучал:
- Тайну давно бы я выдал,
Если бы сын не мешал!
Мальчику жизни не жалко,
Гибель ему нипочем...
Мне продавать свою совесть
Совестно будет при нем.
Пускай его крепко свяжут
И бросят в пучину вод -
А я научу шотландцев
Готовить старинный мед!..
_______
Сильный шотландский воин
Мальчика крепко связал
И бросил в открытое море
С прибрежных отвесных скал.
Волны над ним сомкнулись.
Замер последний крик...
И эхом ему ответил
С обрыва отец-старик:
- Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды.
Не верил я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.
А мне костер не страшен.
Пускай со мной умрет
Моя святая тайна -
Мой вересковый мед!
Вересковый мед
Из вереска напиток
Забыт давным-давно.
А был он слаще меда,
Пьянее, чем вино.
В котлах его варили
И пили всей семьей
Малютки-медовары
В пещерах под землей.
Пришел король шотландский,
Безжалостный к врагам,
Погнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.
На вересковом поле,
На поле боевом
Лежал живой на мертвом
И мертвый - на живом.
_______
Лето в стране настало,
Вереск опять цветет,
Но некому готовить
Вересковый мед.
В своих могилках тесных,
В горах родной земли
Малютки-медовары
Приют себе нашли.
Король по склону едет
Над морем на коне,
А рядом реют чайки
С дорогой наравне.
Король глядит угрюмо:
"Опять в краю моем
Цветет медвяный вереск,
А меда мы не пьем!"
Но вот его вассалы
Приметили двоих
Последних медоваров,
Оставшихся в живых.
Вышли они из-под камня,
Щурясь на белый свет,-
Старый горбатый карлик
И мальчик пятнадцати лет.
К берегу моря крутому
Их привели на допрос,
Но ни один из пленных
Слова не произнес.
Сидел король шотландский,
Не шевелясь, в седле.
А маленькие люди
Стояли на земле.
Гневно король промолвил:
- Пытка обоих ждет,
Если не скажете, черти,
Как вы готовили мед!
Сын и отец молчали,
Стоя у края скалы.
Вереск звенел над ними,
В море катились валы.
И вдруг голосок раздался:
- Слушай, шотландский король,
Поговорить с тобою
С глазу на глаз позволь!
Старость боится смерти.
Жизнь я изменой куплю,
Выдам заветную тайну! -
Карлик сказал королю.
Голос его воробьиный
Резко и четко звучал:
- Тайну давно бы я выдал,
Если бы сын не мешал!
Мальчику жизни не жалко,
Гибель ему нипочем...
Мне продавать свою совесть
Совестно будет при нем.
Пускай его крепко свяжут
И бросят в пучину вод -
А я научу шотландцев
Готовить старинный мед!..
_______
Сильный шотландский воин
Мальчика крепко связал
И бросил в открытое море
С прибрежных отвесных скал.
Волны над ним сомкнулись.
Замер последний крик...
И эхом ему ответил
С обрыва отец-старик:
- Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды.
Не верил я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.
А мне костер не страшен.
Пускай со мной умрет
Моя святая тайна -
Мой вересковый мед!
Из вереска напиток
Забыт давным-давно.
А был он слаще меда,
Пьянее, чем вино.
В котлах его варили
И пили всей семьей
Малютки-медовары
В пещерах под землей.
Пришел король шотландский,
Безжалостный к врагам,
Погнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.
На вересковом поле,
На поле боевом
Лежал живой на мертвом
И мертвый - на живом.
_______
Лето в стране настало,
Вереск опять цветет,
Но некому готовить
Вересковый мед.
В своих могилках тесных,
В горах родной земли
Малютки-медовары
Приют себе нашли.
Король по склону едет
Над морем на коне,
А рядом реют чайки
С дорогой наравне.
Король глядит угрюмо:
"Опять в краю моем
Цветет медвяный вереск,
А меда мы не пьем!"
Но вот его вассалы
Приметили двоих
Последних медоваров,
Оставшихся в живых.
Вышли они из-под камня,
Щурясь на белый свет,-
Старый горбатый карлик
И мальчик пятнадцати лет.
К берегу моря крутому
Их привели на допрос,
Но ни один из пленных
Слова не произнес.
Сидел король шотландский,
Не шевелясь, в седле.
А маленькие люди
Стояли на земле.
Гневно король промолвил:
- Пытка обоих ждет,
Если не скажете, черти,
Как вы готовили мед!
Сын и отец молчали,
Стоя у края скалы.
Вереск звенел над ними,
В море катились валы.
И вдруг голосок раздался:
- Слушай, шотландский король,
Поговорить с тобою
С глазу на глаз позволь!
Старость боится смерти.
Жизнь я изменой куплю,
Выдам заветную тайну! -
Карлик сказал королю.
Голос его воробьиный
Резко и четко звучал:
- Тайну давно бы я выдал,
Если бы сын не мешал!
Мальчику жизни не жалко,
Гибель ему нипочем...
Мне продавать свою совесть
Совестно будет при нем.
Пускай его крепко свяжут
И бросят в пучину вод -
А я научу шотландцев
Готовить старинный мед!..
_______
Сильный шотландский воин
Мальчика крепко связал
И бросил в открытое море
С прибрежных отвесных скал.
Волны над ним сомкнулись.
Замер последний крик...
И эхом ему ответил
С обрыва отец-старик:
- Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды.
Не верил я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.
А мне костер не страшен.
Пускай со мной умрет
Моя святая тайна -
Мой вересковый мед!
Неужели нигде в сети нет книги или большой подборки стихов Александра Чака в переводе?
Встала в сияньи. Крестила детей.
И дети увидели радостный сон.
Положила , до полу клонясь головой,
Последний земной поклон.
Коля проснулся. Радостно вздохнул,
Голубому сну еще рад наяву.
Прокатился и замер стеклянный гул :
Звенящая дверь хлопнула внизу.
Прошли часы. Приходил человек
С оловянной бляхой на теплой шапке .
Стучал и дожидался у двери человек.
Никто не открыл. Играли в прятки.
Были веселые морозные Святки.
Прятали мамин красный платок.
В платке уходила она по утрам.
Сегодня оставила дома платок:
Дети прятали его по углам.
Подкрались сумерки. Детские тени
Запрыгали на стене при свете фонарей.
Кто-то шел по лестнице , считая ступени.
Сосчитал. И заплакал. И постучал у дверей.
Дети прислушались. Отворили двери.
Толстая соседка принесла им щей.
Сказала: "Кушайте". В стала на колени
И, кланяясь, как мама, крестила детей.
Мамочке не больно, розовые детки.
Мамочка сама на рельсы легла.
Доброму человеку, толстой соседке ,
Спасибо, спасибо. Мама не могла."
Мамочке хорошо. Мама умерла .
И дети увидели радостный сон.
Положила , до полу клонясь головой,
Последний земной поклон.
Коля проснулся. Радостно вздохнул,
Голубому сну еще рад наяву.
Прокатился и замер стеклянный гул :
Звенящая дверь хлопнула внизу.
Прошли часы. Приходил человек
С оловянной бляхой на теплой шапке .
Стучал и дожидался у двери человек.
Никто не открыл. Играли в прятки.
Были веселые морозные Святки.
Прятали мамин красный платок.
В платке уходила она по утрам.
Сегодня оставила дома платок:
Дети прятали его по углам.
Подкрались сумерки. Детские тени
Запрыгали на стене при свете фонарей.
Кто-то шел по лестнице , считая ступени.
Сосчитал. И заплакал. И постучал у дверей.
Дети прислушались. Отворили двери.
Толстая соседка принесла им щей.
Сказала: "Кушайте". В стала на колени
И, кланяясь, как мама, крестила детей.
Мамочке не больно, розовые детки.
Мамочка сама на рельсы легла.
Доброму человеку, толстой соседке ,
Спасибо, спасибо. Мама не могла."
Мамочке хорошо. Мама умерла .
Встала в сияньи. Крестила детей.
И дети увидели радостный сон.
Положила , до полу клонясь головой,
Последний земной поклон.
Коля проснулся. Радостно вздохнул,
Голубому сну еще рад наяву.
Прокатился и замер стеклянный гул :
Звенящая дверь хлопнула внизу.
Прошли часы. Приходил человек
С оловянной бляхой на теплой шапке .
Стучал и дожидался у двери человек.
Никто не открыл. Играли в прятки.
Были веселые морозные Святки.
Прятали мамин красный платок.
В платке уходила она по утрам.
Сегодня оставила дома платок:
Дети прятали его по углам.
Подкрались сумерки. Детские тени
Запрыгали на стене при свете фонарей.
Кто-то шел по лестнице , считая ступени.
Сосчитал. И заплакал. И постучал у дверей.
Дети прислушались. Отворили двери.
Толстая соседка принесла им щей.
Сказала: "Кушайте". В стала на колени
И, кланяясь, как мама, крестила детей.
Мамочке не больно, розовые детки.
Мамочка сама на рельсы легла.
Доброму человеку, толстой соседке ,
Спасибо, спасибо. Мама не могла."
Мамочке хорошо. Мама умерла .
И дети увидели радостный сон.
Положила , до полу клонясь головой,
Последний земной поклон.
Коля проснулся. Радостно вздохнул,
Голубому сну еще рад наяву.
Прокатился и замер стеклянный гул :
Звенящая дверь хлопнула внизу.
Прошли часы. Приходил человек
С оловянной бляхой на теплой шапке .
Стучал и дожидался у двери человек.
Никто не открыл. Играли в прятки.
Были веселые морозные Святки.
Прятали мамин красный платок.
В платке уходила она по утрам.
Сегодня оставила дома платок:
Дети прятали его по углам.
Подкрались сумерки. Детские тени
Запрыгали на стене при свете фонарей.
Кто-то шел по лестнице , считая ступени.
Сосчитал. И заплакал. И постучал у дверей.
Дети прислушались. Отворили двери.
Толстая соседка принесла им щей.
Сказала: "Кушайте". В стала на колени
И, кланяясь, как мама, крестила детей.
Мамочке не больно, розовые детки.
Мамочка сама на рельсы легла.
Доброму человеку, толстой соседке ,
Спасибо, спасибо. Мама не могла."
Мамочке хорошо. Мама умерла .
И я в моем теплом теле
Лелеял глухую лень,
Сонно звенят недели
Вечность проходит в тень.
Месяца лысое темя
Прикрыто дымным плащом,
Музыкой сонного времени
Мой увенчаю дом.
Ухо улицы глухо,
Кружится карусель.
Звезды злые старухи
Качают дней колыбель.
Лелеял глухую лень,
Сонно звенят недели
Вечность проходит в тень.
Месяца лысое темя
Прикрыто дымным плащом,
Музыкой сонного времени
Мой увенчаю дом.
Ухо улицы глухо,
Кружится карусель.
Звезды злые старухи
Качают дней колыбель.
Мой милый маг, моя Мария, —
Мечтам мерцающий маяк.
Мятежны марева морские,
Мой милый маг, моя Мария,
Молчаньем манит мутный мрак.
Мне метит мели мировые
Мой милый маг, моя Мария,
Мечтам мерцающий маяк!
Мечтам мерцающий маяк.
Мятежны марева морские,
Мой милый маг, моя Мария,
Молчаньем манит мутный мрак.
Мне метит мели мировые
Мой милый маг, моя Мария,
Мечтам мерцающий маяк!
Червивая копоть из под ее копыта
Хавать похлебку сырую с корыта
Это как дирижировать самотыком
Одинокий гук в лесу могилу выкопал
Вензеля на еблете у пидора
Ведь ему не оставили выбора
Хавать похлебку сырую с корыта
Это как дирижировать самотыком
Одинокий гук в лесу могилу выкопал
Вензеля на еблете у пидора
Ведь ему не оставили выбора
Обидные прозвища для собак
Это непросто, когда ты слабак
Или корм кошачий на завтрак
Запачкать ей кремом розовый фартук
Расслабься, тут нет никого кроме нас
Я ей расширял словарный запас
Это непросто, когда ты слабак
Или корм кошачий на завтрак
Запачкать ей кремом розовый фартук
Расслабься, тут нет никого кроме нас
Я ей расширял словарный запас
>>579225
Глупым снегом накрыть барыгу
Чистая прибыль, собачий выгул
Событий ворох ей выеб вымя
И хуем грязь ей из-под пальцев вымел
Одеялом укрыться, любимое сердце
Стучит встревоженно, оно под перцем
Глупым снегом накрыть барыгу
Чистая прибыль, собачий выгул
Событий ворох ей выеб вымя
И хуем грязь ей из-под пальцев вымел
Одеялом укрыться, любимое сердце
Стучит встревоженно, оно под перцем
>>580575
Не надо бампать это пристанище выродков. В оупенинг посте стоят Рильке и Лотреамон, а сами дерьмо дегенеративное постят.
Не надо бампать это пристанище выродков. В оупенинг посте стоят Рильке и Лотреамон, а сами дерьмо дегенеративное постят.
Я буду маліцца і сэрцам, і думамі,
Распетаю буду маліцца душой,
Каб чорныя долі з мяцеліцаў шумамі
Ўжо больш не шалелі над роднай зямлёй.
Я буду маліцца да яснага сонейка,
Няшчасных зімой саграваць сірацін,
Прыветна па збожных гуляючы гонейках,
Часцей заглядаці да цёмных хацін.
Я буду маліцца да хмараў з грымотамі,
Што дзіка над намі гуляюць не раз,
Каб жаль над гаротнымі мелі бяднотамі,
Градоў, перуноў не ссылалі падчас.
Я буду маліцца да зорак і жаліцца,
Што гасяць сябе надта часта яны,
Бо чуў, як якая з неба з іх зваліцца,
З жыцця хтось сыходзе на вечныя сны.
Я буду маліцца да нівы ўсёй сілаю,
Каб лепшаю ўродай плаціла за труд,
Збагаціла сельскую хату пахілую,
Надзеі збытымі убачыў наш люд.
Я буду маліцца і сэрцам, і думамі,
Распетаю буду маліцца душой,
Каб чорныя долі з мяцеліцаў шумамі
Не вылі над роднай зямлёй, нада мной.
1906
Распетаю буду маліцца душой,
Каб чорныя долі з мяцеліцаў шумамі
Ўжо больш не шалелі над роднай зямлёй.
Я буду маліцца да яснага сонейка,
Няшчасных зімой саграваць сірацін,
Прыветна па збожных гуляючы гонейках,
Часцей заглядаці да цёмных хацін.
Я буду маліцца да хмараў з грымотамі,
Што дзіка над намі гуляюць не раз,
Каб жаль над гаротнымі мелі бяднотамі,
Градоў, перуноў не ссылалі падчас.
Я буду маліцца да зорак і жаліцца,
Што гасяць сябе надта часта яны,
Бо чуў, як якая з неба з іх зваліцца,
З жыцця хтось сыходзе на вечныя сны.
Я буду маліцца да нівы ўсёй сілаю,
Каб лепшаю ўродай плаціла за труд,
Збагаціла сельскую хату пахілую,
Надзеі збытымі убачыў наш люд.
Я буду маліцца і сэрцам, і думамі,
Распетаю буду маліцца душой,
Каб чорныя долі з мяцеліцаў шумамі
Не вылі над роднай зямлёй, нада мной.
1906
Я буду маліцца і сэрцам, і думамі,
Распетаю буду маліцца душой,
Каб чорныя долі з мяцеліцаў шумамі
Ўжо больш не шалелі над роднай зямлёй.
Я буду маліцца да яснага сонейка,
Няшчасных зімой саграваць сірацін,
Прыветна па збожных гуляючы гонейках,
Часцей заглядаці да цёмных хацін.
Я буду маліцца да хмараў з грымотамі,
Што дзіка над намі гуляюць не раз,
Каб жаль над гаротнымі мелі бяднотамі,
Градоў, перуноў не ссылалі падчас.
Я буду маліцца да зорак і жаліцца,
Што гасяць сябе надта часта яны,
Бо чуў, як якая з неба з іх зваліцца,
З жыцця хтось сыходзе на вечныя сны.
Я буду маліцца да нівы ўсёй сілаю,
Каб лепшаю ўродай плаціла за труд,
Збагаціла сельскую хату пахілую,
Надзеі збытымі убачыў наш люд.
Я буду маліцца і сэрцам, і думамі,
Распетаю буду маліцца душой,
Каб чорныя долі з мяцеліцаў шумамі
Не вылі над роднай зямлёй, нада мной.
1906
Распетаю буду маліцца душой,
Каб чорныя долі з мяцеліцаў шумамі
Ўжо больш не шалелі над роднай зямлёй.
Я буду маліцца да яснага сонейка,
Няшчасных зімой саграваць сірацін,
Прыветна па збожных гуляючы гонейках,
Часцей заглядаці да цёмных хацін.
Я буду маліцца да хмараў з грымотамі,
Што дзіка над намі гуляюць не раз,
Каб жаль над гаротнымі мелі бяднотамі,
Градоў, перуноў не ссылалі падчас.
Я буду маліцца да зорак і жаліцца,
Што гасяць сябе надта часта яны,
Бо чуў, як якая з неба з іх зваліцца,
З жыцця хтось сыходзе на вечныя сны.
Я буду маліцца да нівы ўсёй сілаю,
Каб лепшаю ўродай плаціла за труд,
Збагаціла сельскую хату пахілую,
Надзеі збытымі убачыў наш люд.
Я буду маліцца і сэрцам, і думамі,
Распетаю буду маліцца душой,
Каб чорныя долі з мяцеліцаў шумамі
Не вылі над роднай зямлёй, нада мной.
1906
>>580649
Фашист
Фашист
И. С. Аксаков
Смотри! толпа людей нахмурившись стоит:
Какой печальный взор! какой здоровый вид!
Каким страданием томяся неизвестным,
С душой мечтательной и телом полновесным,
Они речь умную, но праздную ведут;
О жизни мудрствуют, но жизнью не живут
И тратят свой досуг лениво и бесплодно,
Всему сочувствовать умея благородно!
Ужели племя их добра не принесет?
Досада тайная меня подчас берет,
И хочется мне им, взамен досужей скуки,
Дать заступ и соху, топор железный в руки
И, толки прекратя об участи людской,
Работников из них составить полк лихой.
1846
Смотри! толпа людей нахмурившись стоит:
Какой печальный взор! какой здоровый вид!
Каким страданием томяся неизвестным,
С душой мечтательной и телом полновесным,
Они речь умную, но праздную ведут;
О жизни мудрствуют, но жизнью не живут
И тратят свой досуг лениво и бесплодно,
Всему сочувствовать умея благородно!
Ужели племя их добра не принесет?
Досада тайная меня подчас берет,
И хочется мне им, взамен досужей скуки,
Дать заступ и соху, топор железный в руки
И, толки прекратя об участи людской,
Работников из них составить полк лихой.
1846
>>497942 (OP)
Михаил Гронас
осень
сломанный мир на обочине стынет
никто не починит
никто не поправит оси
просто:
сиди и поддакивай
пока о тебе разглагольствуют
родство и сиротство
и дарят друг другу подарки
Михаил Гронас
осень
сломанный мир на обочине стынет
никто не починит
никто не поправит оси
просто:
сиди и поддакивай
пока о тебе разглагольствуют
родство и сиротство
и дарят друг другу подарки
>>584612
Пиздец, такая классная, говоря словами Набокова, "лирическая возможность" была - и никакого развития не получила. Словно после пары тактов хорошей мелодии музыкант громко пукнул и перестал играть.
>сломанный мир на обочине стынет
>никто не починит
>никто не поправит оси
Пиздец, такая классная, говоря словами Набокова, "лирическая возможность" была - и никакого развития не получила. Словно после пары тактов хорошей мелодии музыкант громко пукнул и перестал играть.
>>584633
Так в том и суть приёма, что оно там ненаписанным осталось. Читатель должен сам рифму в голове домыслить.
Так в том и суть приёма, что оно там ненаписанным осталось. Читатель должен сам рифму в голове домыслить.
>>584638
Приемом это было бы, если бы у этих строчек не было окончания, тем более ломающего ритм начала о колено. И даже если это прием - он, во-первых, пиздец дешевый, поскольку подобное умолчание выглядит именно как попытка выдать за прием неумение выдержать ритм и найти рифмы, а не как действительно оставленный для интерпретации простор, во-вторых, читатель за автора его работу по ритму и рифмам делать не обязан.
Приемом это было бы, если бы у этих строчек не было окончания, тем более ломающего ритм начала о колено. И даже если это прием - он, во-первых, пиздец дешевый, поскольку подобное умолчание выглядит именно как попытка выдать за прием неумение выдержать ритм и найти рифмы, а не как действительно оставленный для интерпретации простор, во-вторых, читатель за автора его работу по ритму и рифмам делать не обязан.
>>584647
я думаю гронас умеет и в ритмы, и в рифмы (но в данном месте не захотел)
я думаю гронас умеет и в ритмы, и в рифмы (но в данном месте не захотел)
>>584612
Тоже люблю его.
Тоже люблю его.
СЕВЕРЯНИН
Увертюра
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо, остро!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском - это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс...
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы - в Нагасаки! Из Нью-Йорка - на Марс!
Увертюра
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо, остро!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском - это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс...
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы - в Нагасаки! Из Нью-Йорка - на Марс!
Кензели
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
По аллее олуненной Вы проходите морево...
Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,
А дорожка песочная от листвы разузорена —
Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый.
Для утонченной женщины ночь всегда новобрачная...
Упоенье любовное Вам судьбой предназначено...
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом —
Вы такая эстетная, Вы такая изящная...
Но кого же в любовники? и найдется ли пара Вам?
Ножки пледом закутайте дорогим, ягуаровым,
И, садясь комфортабельно в ландолете бензиновом,
Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше резиновом,
И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым —
Шумным платьем муаровым, шумным платьем муаровым!..
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
По аллее олуненной Вы проходите морево...
Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,
А дорожка песочная от листвы разузорена —
Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый.
Для утонченной женщины ночь всегда новобрачная...
Упоенье любовное Вам судьбой предназначено...
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом —
Вы такая эстетная, Вы такая изящная...
Но кого же в любовники? и найдется ли пара Вам?
Ножки пледом закутайте дорогим, ягуаровым,
И, садясь комфортабельно в ландолете бензиновом,
Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше резиновом,
И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым —
Шумным платьем муаровым, шумным платьем муаровым!..
Николай Заболоцкий
Искушение (1929)
Смерть приходит к человеку,
Говорит ему: «Хозяин,
Ты походишь на калеку,
Насекомыми кусаем.
Брось житье, иди за мною,
У меня во гробе тихо.
Белым саваном укрою
Всех от мала до велика.
Не грусти, что будет яма,
Что с тобой умрет наука:
Поле выпашется само,
Рожь поднимется без плуга.
Солнце в полдень будет жгучим,
Ближе к вечеру прохладным.
Ты же, опытом научен,
Будешь белым и могучим
С медным крестиком квадратным
Спать во гробе аккуратном».
«Смерть, хозяина не трогай, —
Отвечает ей мужик. —
Ради старости убогой
Пощади меня на миг.
Дай мне малую отсрочку,
Отпусти меня. А там
Я единственную дочку
За труды тебе отдам».
Смерть не плачет, не смеется,
В руки девицу берет
И, как полымя, несется,
И трава под нею гнется
От избушки до ворот.
Холмик во поле стоит,
Дева в холмике шумит:
«Тяжело лежать во гробе,
Почернели ручки обе,
Стали волосы как пыль,
Из грудей растет ковыль.
Тяжело лежать в могиле,
Губки тоненькие сгнили,
Вместо глазок — два кружка,
Нету милого дружка!»
Смерть над холмиком летает
И хохочет и грустит,
Из ружья в него стреляет
И склоняясь говорит:
«Ну, малютка, полно врать,
Полно глотку в гробе драть!
Мир над миром существует,
Вылезай из гроба прочь!
Слышишь, ветер в поле дует,
Наступает снова ночь.
Караваны сонных звезд
Пролетели, пронеслись.
Кончен твой подземный пост,
Ну, попробуй, поднимись!»
Дева ручками взмахнула,
Не поверила ушам,
Доску вышибла, вспрыгнула,
Хлоп! И лопнула по швам.
И течет, течет бедняжка
В виде маленьких кишок.
Где была ее рубашка,
Там остался порошок.
Изо всех отверстий тела
Червяки глядят несмело,
Вроде маленьких малют
Жидкость розовую пьют.
Была дева — стали щи.
Смех, не смейся, подожди!
Солнце встанет, глина треснет,
Мигом девица воскреснет.
Из берцовой из кости
Будет деревце расти,
Будет деревце шуметь,
Про девицу песни петь,
Про девицу песни петь,
Сладким голосом звенеть:
«Баю, баюшки, баю,
Баю девочку мою!
Ветер в поле улетел,
Месяц в небе побелел.
Мужики по избам спят,
У них много есть котят.
А у каждого кота
Были красны ворота,
Шубки синеньки у них,
Все в сапожках золотых,
Все в сапожках золотых,
Очень, очень дорогих...»
Искушение (1929)
Смерть приходит к человеку,
Говорит ему: «Хозяин,
Ты походишь на калеку,
Насекомыми кусаем.
Брось житье, иди за мною,
У меня во гробе тихо.
Белым саваном укрою
Всех от мала до велика.
Не грусти, что будет яма,
Что с тобой умрет наука:
Поле выпашется само,
Рожь поднимется без плуга.
Солнце в полдень будет жгучим,
Ближе к вечеру прохладным.
Ты же, опытом научен,
Будешь белым и могучим
С медным крестиком квадратным
Спать во гробе аккуратном».
«Смерть, хозяина не трогай, —
Отвечает ей мужик. —
Ради старости убогой
Пощади меня на миг.
Дай мне малую отсрочку,
Отпусти меня. А там
Я единственную дочку
За труды тебе отдам».
Смерть не плачет, не смеется,
В руки девицу берет
И, как полымя, несется,
И трава под нею гнется
От избушки до ворот.
Холмик во поле стоит,
Дева в холмике шумит:
«Тяжело лежать во гробе,
Почернели ручки обе,
Стали волосы как пыль,
Из грудей растет ковыль.
Тяжело лежать в могиле,
Губки тоненькие сгнили,
Вместо глазок — два кружка,
Нету милого дружка!»
Смерть над холмиком летает
И хохочет и грустит,
Из ружья в него стреляет
И склоняясь говорит:
«Ну, малютка, полно врать,
Полно глотку в гробе драть!
Мир над миром существует,
Вылезай из гроба прочь!
Слышишь, ветер в поле дует,
Наступает снова ночь.
Караваны сонных звезд
Пролетели, пронеслись.
Кончен твой подземный пост,
Ну, попробуй, поднимись!»
Дева ручками взмахнула,
Не поверила ушам,
Доску вышибла, вспрыгнула,
Хлоп! И лопнула по швам.
И течет, течет бедняжка
В виде маленьких кишок.
Где была ее рубашка,
Там остался порошок.
Изо всех отверстий тела
Червяки глядят несмело,
Вроде маленьких малют
Жидкость розовую пьют.
Была дева — стали щи.
Смех, не смейся, подожди!
Солнце встанет, глина треснет,
Мигом девица воскреснет.
Из берцовой из кости
Будет деревце расти,
Будет деревце шуметь,
Про девицу песни петь,
Про девицу песни петь,
Сладким голосом звенеть:
«Баю, баюшки, баю,
Баю девочку мою!
Ветер в поле улетел,
Месяц в небе побелел.
Мужики по избам спят,
У них много есть котят.
А у каждого кота
Были красны ворота,
Шубки синеньки у них,
Все в сапожках золотых,
Все в сапожках золотых,
Очень, очень дорогих...»
Николай Заболоцкий
Искушение (1929)
Смерть приходит к человеку,
Говорит ему: «Хозяин,
Ты походишь на калеку,
Насекомыми кусаем.
Брось житье, иди за мною,
У меня во гробе тихо.
Белым саваном укрою
Всех от мала до велика.
Не грусти, что будет яма,
Что с тобой умрет наука:
Поле выпашется само,
Рожь поднимется без плуга.
Солнце в полдень будет жгучим,
Ближе к вечеру прохладным.
Ты же, опытом научен,
Будешь белым и могучим
С медным крестиком квадратным
Спать во гробе аккуратном».
«Смерть, хозяина не трогай, —
Отвечает ей мужик. —
Ради старости убогой
Пощади меня на миг.
Дай мне малую отсрочку,
Отпусти меня. А там
Я единственную дочку
За труды тебе отдам».
Смерть не плачет, не смеется,
В руки девицу берет
И, как полымя, несется,
И трава под нею гнется
От избушки до ворот.
Холмик во поле стоит,
Дева в холмике шумит:
«Тяжело лежать во гробе,
Почернели ручки обе,
Стали волосы как пыль,
Из грудей растет ковыль.
Тяжело лежать в могиле,
Губки тоненькие сгнили,
Вместо глазок — два кружка,
Нету милого дружка!»
Смерть над холмиком летает
И хохочет и грустит,
Из ружья в него стреляет
И склоняясь говорит:
«Ну, малютка, полно врать,
Полно глотку в гробе драть!
Мир над миром существует,
Вылезай из гроба прочь!
Слышишь, ветер в поле дует,
Наступает снова ночь.
Караваны сонных звезд
Пролетели, пронеслись.
Кончен твой подземный пост,
Ну, попробуй, поднимись!»
Дева ручками взмахнула,
Не поверила ушам,
Доску вышибла, вспрыгнула,
Хлоп! И лопнула по швам.
И течет, течет бедняжка
В виде маленьких кишок.
Где была ее рубашка,
Там остался порошок.
Изо всех отверстий тела
Червяки глядят несмело,
Вроде маленьких малют
Жидкость розовую пьют.
Была дева — стали щи.
Смех, не смейся, подожди!
Солнце встанет, глина треснет,
Мигом девица воскреснет.
Из берцовой из кости
Будет деревце расти,
Будет деревце шуметь,
Про девицу песни петь,
Про девицу песни петь,
Сладким голосом звенеть:
«Баю, баюшки, баю,
Баю девочку мою!
Ветер в поле улетел,
Месяц в небе побелел.
Мужики по избам спят,
У них много есть котят.
А у каждого кота
Были красны ворота,
Шубки синеньки у них,
Все в сапожках золотых,
Все в сапожках золотых,
Очень, очень дорогих...»
Искушение (1929)
Смерть приходит к человеку,
Говорит ему: «Хозяин,
Ты походишь на калеку,
Насекомыми кусаем.
Брось житье, иди за мною,
У меня во гробе тихо.
Белым саваном укрою
Всех от мала до велика.
Не грусти, что будет яма,
Что с тобой умрет наука:
Поле выпашется само,
Рожь поднимется без плуга.
Солнце в полдень будет жгучим,
Ближе к вечеру прохладным.
Ты же, опытом научен,
Будешь белым и могучим
С медным крестиком квадратным
Спать во гробе аккуратном».
«Смерть, хозяина не трогай, —
Отвечает ей мужик. —
Ради старости убогой
Пощади меня на миг.
Дай мне малую отсрочку,
Отпусти меня. А там
Я единственную дочку
За труды тебе отдам».
Смерть не плачет, не смеется,
В руки девицу берет
И, как полымя, несется,
И трава под нею гнется
От избушки до ворот.
Холмик во поле стоит,
Дева в холмике шумит:
«Тяжело лежать во гробе,
Почернели ручки обе,
Стали волосы как пыль,
Из грудей растет ковыль.
Тяжело лежать в могиле,
Губки тоненькие сгнили,
Вместо глазок — два кружка,
Нету милого дружка!»
Смерть над холмиком летает
И хохочет и грустит,
Из ружья в него стреляет
И склоняясь говорит:
«Ну, малютка, полно врать,
Полно глотку в гробе драть!
Мир над миром существует,
Вылезай из гроба прочь!
Слышишь, ветер в поле дует,
Наступает снова ночь.
Караваны сонных звезд
Пролетели, пронеслись.
Кончен твой подземный пост,
Ну, попробуй, поднимись!»
Дева ручками взмахнула,
Не поверила ушам,
Доску вышибла, вспрыгнула,
Хлоп! И лопнула по швам.
И течет, течет бедняжка
В виде маленьких кишок.
Где была ее рубашка,
Там остался порошок.
Изо всех отверстий тела
Червяки глядят несмело,
Вроде маленьких малют
Жидкость розовую пьют.
Была дева — стали щи.
Смех, не смейся, подожди!
Солнце встанет, глина треснет,
Мигом девица воскреснет.
Из берцовой из кости
Будет деревце расти,
Будет деревце шуметь,
Про девицу песни петь,
Про девицу песни петь,
Сладким голосом звенеть:
«Баю, баюшки, баю,
Баю девочку мою!
Ветер в поле улетел,
Месяц в небе побелел.
Мужики по избам спят,
У них много есть котят.
А у каждого кота
Были красны ворота,
Шубки синеньки у них,
Все в сапожках золотых,
Все в сапожках золотых,
Очень, очень дорогих...»
М. Ю. Лермонтов
ОДА К НУЖНИКУ
О ты, вонючий храм неведомой богини!
К тебе мой глас... к тебе взываю из пустыни,
Где шумная толпа теснится столько дней,
И где так мало я нашел еще людей.
Прими мой фимиам, летучий и свободный,
Незрелый, слабый цвет поэзии народной.
Ты покровитель наш, в святых стенах твоих
Я не боюсь врагов завистливых и злых.
Под сению твоей не причинит нам страха
Ни взор Михайлова, ни голос Шлиппенбаха.
Едва от трапезы восстанут юнкера,
Хватают чубуки, бегут, кричат: пора!
Народ заботливо толпится за дверями.
Вот искры от кремня посыпались звездами,
Из рукава чубук уж выполз как змея,
Гостеприимная отдушина твоя
Открылась бережно, огонь табак объемлет,
Приемная труба заветный дым приемлет.
Когда ж Ласковского приходит грозный глаз,
От поисков его ты вновь спасаешь нас,
И жопа белая красавца молодого
Является тебе отважно без покрова.
Но вот над школою ложится мрак ночной,
Клерон уж совершил дозор обычный свой,
Давно у фортепьян не раздается Феня...
Последняя свеча на койке Баловеня
Угасла, и луна кидает бледный свет
На койки белые и лаковый паркет.
Вдруг шорох, слабый звук и легкие две тени
Скользят по камере к твоей желанной сени.
Вошли... и в тишине раздался поцелуй.
Краснея, поднялся, как тигр, голодный хуй.
Хватают за него нескромною рукою,
Прижав уста к устам, и слышно: «Будь со мною,
Я твой, о милый друг, прижмись ко мне сильней ,
Я таю, я горю...» — и пламенных речей
Не перечтешь. Но вот, подняв подол рубашки,
Один из них открыл атласный зад и ляжки.
И восхищенный хуй, как страстный сибарит,
Над пухлой жопою надулся и дрожит.
Уж сблизились они, еще лишь миг единый...
Но занавес пора задернуть над картиной.
Пора, чтоб похвалу неумолимый рок
Не обратил бы мне в язвительный упрек.
ОДА К НУЖНИКУ
О ты, вонючий храм неведомой богини!
К тебе мой глас... к тебе взываю из пустыни,
Где шумная толпа теснится столько дней,
И где так мало я нашел еще людей.
Прими мой фимиам, летучий и свободный,
Незрелый, слабый цвет поэзии народной.
Ты покровитель наш, в святых стенах твоих
Я не боюсь врагов завистливых и злых.
Под сению твоей не причинит нам страха
Ни взор Михайлова, ни голос Шлиппенбаха.
Едва от трапезы восстанут юнкера,
Хватают чубуки, бегут, кричат: пора!
Народ заботливо толпится за дверями.
Вот искры от кремня посыпались звездами,
Из рукава чубук уж выполз как змея,
Гостеприимная отдушина твоя
Открылась бережно, огонь табак объемлет,
Приемная труба заветный дым приемлет.
Когда ж Ласковского приходит грозный глаз,
От поисков его ты вновь спасаешь нас,
И жопа белая красавца молодого
Является тебе отважно без покрова.
Но вот над школою ложится мрак ночной,
Клерон уж совершил дозор обычный свой,
Давно у фортепьян не раздается Феня...
Последняя свеча на койке Баловеня
Угасла, и луна кидает бледный свет
На койки белые и лаковый паркет.
Вдруг шорох, слабый звук и легкие две тени
Скользят по камере к твоей желанной сени.
Вошли... и в тишине раздался поцелуй.
Краснея, поднялся, как тигр, голодный хуй.
Хватают за него нескромною рукою,
Прижав уста к устам, и слышно: «Будь со мною,
Я твой, о милый друг, прижмись ко мне сильней ,
Я таю, я горю...» — и пламенных речей
Не перечтешь. Но вот, подняв подол рубашки,
Один из них открыл атласный зад и ляжки.
И восхищенный хуй, как страстный сибарит,
Над пухлой жопою надулся и дрожит.
Уж сблизились они, еще лишь миг единый...
Но занавес пора задернуть над картиной.
Пора, чтоб похвалу неумолимый рок
Не обратил бы мне в язвительный упрек.
М. Ю. Лермонтов
ОДА К НУЖНИКУ
О ты, вонючий храм неведомой богини!
К тебе мой глас... к тебе взываю из пустыни,
Где шумная толпа теснится столько дней,
И где так мало я нашел еще людей.
Прими мой фимиам, летучий и свободный,
Незрелый, слабый цвет поэзии народной.
Ты покровитель наш, в святых стенах твоих
Я не боюсь врагов завистливых и злых.
Под сению твоей не причинит нам страха
Ни взор Михайлова, ни голос Шлиппенбаха.
Едва от трапезы восстанут юнкера,
Хватают чубуки, бегут, кричат: пора!
Народ заботливо толпится за дверями.
Вот искры от кремня посыпались звездами,
Из рукава чубук уж выполз как змея,
Гостеприимная отдушина твоя
Открылась бережно, огонь табак объемлет,
Приемная труба заветный дым приемлет.
Когда ж Ласковского приходит грозный глаз,
От поисков его ты вновь спасаешь нас,
И жопа белая красавца молодого
Является тебе отважно без покрова.
Но вот над школою ложится мрак ночной,
Клерон уж совершил дозор обычный свой,
Давно у фортепьян не раздается Феня...
Последняя свеча на койке Баловеня
Угасла, и луна кидает бледный свет
На койки белые и лаковый паркет.
Вдруг шорох, слабый звук и легкие две тени
Скользят по камере к твоей желанной сени.
Вошли... и в тишине раздался поцелуй.
Краснея, поднялся, как тигр, голодный хуй.
Хватают за него нескромною рукою,
Прижав уста к устам, и слышно: «Будь со мною,
Я твой, о милый друг, прижмись ко мне сильней ,
Я таю, я горю...» — и пламенных речей
Не перечтешь. Но вот, подняв подол рубашки,
Один из них открыл атласный зад и ляжки.
И восхищенный хуй, как страстный сибарит,
Над пухлой жопою надулся и дрожит.
Уж сблизились они, еще лишь миг единый...
Но занавес пора задернуть над картиной.
Пора, чтоб похвалу неумолимый рок
Не обратил бы мне в язвительный упрек.
ОДА К НУЖНИКУ
О ты, вонючий храм неведомой богини!
К тебе мой глас... к тебе взываю из пустыни,
Где шумная толпа теснится столько дней,
И где так мало я нашел еще людей.
Прими мой фимиам, летучий и свободный,
Незрелый, слабый цвет поэзии народной.
Ты покровитель наш, в святых стенах твоих
Я не боюсь врагов завистливых и злых.
Под сению твоей не причинит нам страха
Ни взор Михайлова, ни голос Шлиппенбаха.
Едва от трапезы восстанут юнкера,
Хватают чубуки, бегут, кричат: пора!
Народ заботливо толпится за дверями.
Вот искры от кремня посыпались звездами,
Из рукава чубук уж выполз как змея,
Гостеприимная отдушина твоя
Открылась бережно, огонь табак объемлет,
Приемная труба заветный дым приемлет.
Когда ж Ласковского приходит грозный глаз,
От поисков его ты вновь спасаешь нас,
И жопа белая красавца молодого
Является тебе отважно без покрова.
Но вот над школою ложится мрак ночной,
Клерон уж совершил дозор обычный свой,
Давно у фортепьян не раздается Феня...
Последняя свеча на койке Баловеня
Угасла, и луна кидает бледный свет
На койки белые и лаковый паркет.
Вдруг шорох, слабый звук и легкие две тени
Скользят по камере к твоей желанной сени.
Вошли... и в тишине раздался поцелуй.
Краснея, поднялся, как тигр, голодный хуй.
Хватают за него нескромною рукою,
Прижав уста к устам, и слышно: «Будь со мною,
Я твой, о милый друг, прижмись ко мне сильней ,
Я таю, я горю...» — и пламенных речей
Не перечтешь. Но вот, подняв подол рубашки,
Один из них открыл атласный зад и ляжки.
И восхищенный хуй, как страстный сибарит,
Над пухлой жопою надулся и дрожит.
Уж сблизились они, еще лишь миг единый...
Но занавес пора задернуть над картиной.
Пора, чтоб похвалу неумолимый рок
Не обратил бы мне в язвительный упрек.
482 Кб, 1280x855все эти женщины изуродованные насилием. убитые.
заморенные чувством вины. униженные. сломанные.
лежат в земле
идут по земле — в сад
за детьми — плодами домашнего насилия.
в магазин за хлебом и молоком —
чтобы накормить своего насильника
усаживаются на раздутые члены под шепот:
а говорила не хочешь, глянь какая мокрая
стонут от боли пронизывающеи вагину
все они лежат в земле
Оксана Васякина. "Ветер ярости"
заморенные чувством вины. униженные. сломанные.
лежат в земле
идут по земле — в сад
за детьми — плодами домашнего насилия.
в магазин за хлебом и молоком —
чтобы накормить своего насильника
усаживаются на раздутые члены под шепот:
а говорила не хочешь, глянь какая мокрая
стонут от боли пронизывающеи вагину
все они лежат в земле
Оксана Васякина. "Ветер ярости"
>>585741
#яНеБоюсьСказать, что лауреат нынешнего «Лицея» Оксана Васякина – явный издательский проект со всеми его атрибутами. С программой действий, направленной на продвижение текста (по Губайловскому). С проработанной биографией (по Елистратову). С имитацией западных образцов и отчетливым премиальным акцентом (по Кузнецовой).
Недвусмысленная инструкция была дана в январе этого года на «Большой авторской конференции» издательства «Эксмо»: в России подули западные ветры, стало быть, самыми востребованными темами станут феминизм и ЛГБТ. Эксперты робко советовали помнить про закон о гей-пропаганде и гораздо настойчивее повторяли: «ЛГБТ и феминизм хорошо продаются».
Васякина оказалась вполне годным кандидатом: лютый феминизм плюс ядовито-розовая ориентация. Помножьте это на актуальные тренды – #MeToo и #яНеБоюсьСказать, сделанный в Фонде Сороса, – и получите оптимальный вариант. Можно бы лучше, да не бывает.
#яНеБоюсьСказать, что самый большой дефицит в России – логика. Ярославна из Кабмина плачет о катастрофической депопуляции – пусть себе плачет. Росстат со слезами на глазах фиксирует рекордное число разводов: 68 процентов – да и хрен с ним. А Федеральное – Федеральное! – агентство по печати и массовым коммуникациям (один из учредителей «Лицея») назначает лауреатом вот это, и оно на всех углах сулит мужикам децимацию – в лучшем случае. Музыка народная, слова Валери Соланас.
Кафка больше ада. Может, и не Кафка вовсе, а Макиавелли?
#яНеБоюсьСказать, что лет 15 назад Александр Архангельский назвал премию «Дебют» растлением малолетних. 6 сего июня он присудил О.В. первую премию «Лицей» в номинации «Поэзия». Хотя лицеистка Васякина – по всем статьям дебютантка: та же ориентация на тусовочный вкус, тот же копеечный эпатаж вместо работы над словом и то же литкружковское качество текстов.
#яНеБоюсьСказать, что патрон Васякиной в «АСТ» Илья Данишевский открыл под крышей издательства уютную богадельню для девиантов и делинквентов вроде Толоконниковой («Полицейский лижет у тебя между ног»), Маршенкуловой («Пересядь с иглы мужского одобрения на мужское лицо») или Павленского (ну, его представлять не надо).
Хватит, однако, о хористах. У нас прима есть.
#яНеБоюсьСказать, что убеждения О.В. – далеко не 750-й пробы. И даже не 375-й.
«я думаю что я одна из этих женщин
одна из тех кто борется против всех мужчин ради всех женщин»
(«ветер ярости»)
Хм. Кто печатал барышню в журнале «Воздух»? Кузьмин. Кто публиковал ее в издательстве «Арго-Риск»? Он же. Кто привел ее за ручку в «АСТ»? Данишевский. Кто присудил ей «Лицей»? Архангельский с Воденниковым. А деньги чьи? Lotte Group, хозяин – Син Гёкхо. И у всех, ну надо же, буква «м» во второй графе анкеты.
Вот феминизм. Это странный предмет: надо – так есть, а не надо – так нет. Дивны дела твои, Господи!
*
#яНеБоюсьСказать, что лауреат нынешнего «Лицея» Оксана Васякина – явный издательский проект со всеми его атрибутами. С программой действий, направленной на продвижение текста (по Губайловскому). С проработанной биографией (по Елистратову). С имитацией западных образцов и отчетливым премиальным акцентом (по Кузнецовой).
Недвусмысленная инструкция была дана в январе этого года на «Большой авторской конференции» издательства «Эксмо»: в России подули западные ветры, стало быть, самыми востребованными темами станут феминизм и ЛГБТ. Эксперты робко советовали помнить про закон о гей-пропаганде и гораздо настойчивее повторяли: «ЛГБТ и феминизм хорошо продаются».
Васякина оказалась вполне годным кандидатом: лютый феминизм плюс ядовито-розовая ориентация. Помножьте это на актуальные тренды – #MeToo и #яНеБоюсьСказать, сделанный в Фонде Сороса, – и получите оптимальный вариант. Можно бы лучше, да не бывает.
#яНеБоюсьСказать, что самый большой дефицит в России – логика. Ярославна из Кабмина плачет о катастрофической депопуляции – пусть себе плачет. Росстат со слезами на глазах фиксирует рекордное число разводов: 68 процентов – да и хрен с ним. А Федеральное – Федеральное! – агентство по печати и массовым коммуникациям (один из учредителей «Лицея») назначает лауреатом вот это, и оно на всех углах сулит мужикам децимацию – в лучшем случае. Музыка народная, слова Валери Соланас.
Кафка больше ада. Может, и не Кафка вовсе, а Макиавелли?
#яНеБоюсьСказать, что лет 15 назад Александр Архангельский назвал премию «Дебют» растлением малолетних. 6 сего июня он присудил О.В. первую премию «Лицей» в номинации «Поэзия». Хотя лицеистка Васякина – по всем статьям дебютантка: та же ориентация на тусовочный вкус, тот же копеечный эпатаж вместо работы над словом и то же литкружковское качество текстов.
#яНеБоюсьСказать, что патрон Васякиной в «АСТ» Илья Данишевский открыл под крышей издательства уютную богадельню для девиантов и делинквентов вроде Толоконниковой («Полицейский лижет у тебя между ног»), Маршенкуловой («Пересядь с иглы мужского одобрения на мужское лицо») или Павленского (ну, его представлять не надо).
Хватит, однако, о хористах. У нас прима есть.
#яНеБоюсьСказать, что убеждения О.В. – далеко не 750-й пробы. И даже не 375-й.
«я думаю что я одна из этих женщин
одна из тех кто борется против всех мужчин ради всех женщин»
(«ветер ярости»)
Хм. Кто печатал барышню в журнале «Воздух»? Кузьмин. Кто публиковал ее в издательстве «Арго-Риск»? Он же. Кто привел ее за ручку в «АСТ»? Данишевский. Кто присудил ей «Лицей»? Архангельский с Воденниковым. А деньги чьи? Lotte Group, хозяин – Син Гёкхо. И у всех, ну надо же, буква «м» во второй графе анкеты.
Вот феминизм. Это странный предмет: надо – так есть, а не надо – так нет. Дивны дела твои, Господи!
*
>>585741
#яНеБоюсьСказать, что лауреат нынешнего «Лицея» Оксана Васякина – явный издательский проект со всеми его атрибутами. С программой действий, направленной на продвижение текста (по Губайловскому). С проработанной биографией (по Елистратову). С имитацией западных образцов и отчетливым премиальным акцентом (по Кузнецовой).
Недвусмысленная инструкция была дана в январе этого года на «Большой авторской конференции» издательства «Эксмо»: в России подули западные ветры, стало быть, самыми востребованными темами станут феминизм и ЛГБТ. Эксперты робко советовали помнить про закон о гей-пропаганде и гораздо настойчивее повторяли: «ЛГБТ и феминизм хорошо продаются».
Васякина оказалась вполне годным кандидатом: лютый феминизм плюс ядовито-розовая ориентация. Помножьте это на актуальные тренды – #MeToo и #яНеБоюсьСказать, сделанный в Фонде Сороса, – и получите оптимальный вариант. Можно бы лучше, да не бывает.
#яНеБоюсьСказать, что самый большой дефицит в России – логика. Ярославна из Кабмина плачет о катастрофической депопуляции – пусть себе плачет. Росстат со слезами на глазах фиксирует рекордное число разводов: 68 процентов – да и хрен с ним. А Федеральное – Федеральное! – агентство по печати и массовым коммуникациям (один из учредителей «Лицея») назначает лауреатом вот это, и оно на всех углах сулит мужикам децимацию – в лучшем случае. Музыка народная, слова Валери Соланас.
Кафка больше ада. Может, и не Кафка вовсе, а Макиавелли?
#яНеБоюсьСказать, что лет 15 назад Александр Архангельский назвал премию «Дебют» растлением малолетних. 6 сего июня он присудил О.В. первую премию «Лицей» в номинации «Поэзия». Хотя лицеистка Васякина – по всем статьям дебютантка: та же ориентация на тусовочный вкус, тот же копеечный эпатаж вместо работы над словом и то же литкружковское качество текстов.
#яНеБоюсьСказать, что патрон Васякиной в «АСТ» Илья Данишевский открыл под крышей издательства уютную богадельню для девиантов и делинквентов вроде Толоконниковой («Полицейский лижет у тебя между ног»), Маршенкуловой («Пересядь с иглы мужского одобрения на мужское лицо») или Павленского (ну, его представлять не надо).
Хватит, однако, о хористах. У нас прима есть.
#яНеБоюсьСказать, что убеждения О.В. – далеко не 750-й пробы. И даже не 375-й.
«я думаю что я одна из этих женщин
одна из тех кто борется против всех мужчин ради всех женщин»
(«ветер ярости»)
Хм. Кто печатал барышню в журнале «Воздух»? Кузьмин. Кто публиковал ее в издательстве «Арго-Риск»? Он же. Кто привел ее за ручку в «АСТ»? Данишевский. Кто присудил ей «Лицей»? Архангельский с Воденниковым. А деньги чьи? Lotte Group, хозяин – Син Гёкхо. И у всех, ну надо же, буква «м» во второй графе анкеты.
Вот феминизм. Это странный предмет: надо – так есть, а не надо – так нет. Дивны дела твои, Господи!
*
#яНеБоюсьСказать, что лауреат нынешнего «Лицея» Оксана Васякина – явный издательский проект со всеми его атрибутами. С программой действий, направленной на продвижение текста (по Губайловскому). С проработанной биографией (по Елистратову). С имитацией западных образцов и отчетливым премиальным акцентом (по Кузнецовой).
Недвусмысленная инструкция была дана в январе этого года на «Большой авторской конференции» издательства «Эксмо»: в России подули западные ветры, стало быть, самыми востребованными темами станут феминизм и ЛГБТ. Эксперты робко советовали помнить про закон о гей-пропаганде и гораздо настойчивее повторяли: «ЛГБТ и феминизм хорошо продаются».
Васякина оказалась вполне годным кандидатом: лютый феминизм плюс ядовито-розовая ориентация. Помножьте это на актуальные тренды – #MeToo и #яНеБоюсьСказать, сделанный в Фонде Сороса, – и получите оптимальный вариант. Можно бы лучше, да не бывает.
#яНеБоюсьСказать, что самый большой дефицит в России – логика. Ярославна из Кабмина плачет о катастрофической депопуляции – пусть себе плачет. Росстат со слезами на глазах фиксирует рекордное число разводов: 68 процентов – да и хрен с ним. А Федеральное – Федеральное! – агентство по печати и массовым коммуникациям (один из учредителей «Лицея») назначает лауреатом вот это, и оно на всех углах сулит мужикам децимацию – в лучшем случае. Музыка народная, слова Валери Соланас.
Кафка больше ада. Может, и не Кафка вовсе, а Макиавелли?
#яНеБоюсьСказать, что лет 15 назад Александр Архангельский назвал премию «Дебют» растлением малолетних. 6 сего июня он присудил О.В. первую премию «Лицей» в номинации «Поэзия». Хотя лицеистка Васякина – по всем статьям дебютантка: та же ориентация на тусовочный вкус, тот же копеечный эпатаж вместо работы над словом и то же литкружковское качество текстов.
#яНеБоюсьСказать, что патрон Васякиной в «АСТ» Илья Данишевский открыл под крышей издательства уютную богадельню для девиантов и делинквентов вроде Толоконниковой («Полицейский лижет у тебя между ног»), Маршенкуловой («Пересядь с иглы мужского одобрения на мужское лицо») или Павленского (ну, его представлять не надо).
Хватит, однако, о хористах. У нас прима есть.
#яНеБоюсьСказать, что убеждения О.В. – далеко не 750-й пробы. И даже не 375-й.
«я думаю что я одна из этих женщин
одна из тех кто борется против всех мужчин ради всех женщин»
(«ветер ярости»)
Хм. Кто печатал барышню в журнале «Воздух»? Кузьмин. Кто публиковал ее в издательстве «Арго-Риск»? Он же. Кто привел ее за ручку в «АСТ»? Данишевский. Кто присудил ей «Лицей»? Архангельский с Воденниковым. А деньги чьи? Lotte Group, хозяин – Син Гёкхо. И у всех, ну надо же, буква «м» во второй графе анкеты.
Вот феминизм. Это странный предмет: надо – так есть, а не надо – так нет. Дивны дела твои, Господи!
*
>>585793
#яНеБоюсьСказать, что не слишком верю надрыву васякинской лирики. Точнее, вообще не верю.
В интервью, включенном в сборник «Ветер ярости», авторесса объявила, что ее тексты максимально зависят от ее биографии, а художественная составляющая присутствует лишь в качестве метафоры.
Гете назвал свою автобиографию «Поэзия и правда», прозрачно намекнув, что Dichtung и Wahrheit – не совсем чтобы синонимы. В случае Васякиной эти понятия резко антонимичны.
«когда мы жили в сибири у нас не было денег
…
а еще мы бесконечно ели
и покупали еду
и готовили еду»
(«Когда мы жили в Сибири»)
Нищета плохо вяжется со жратвой на разрыв аорты – или я что-то путаю? Кстати, меню у неимущей семьи было однообразное, но вполне калорийное. Куриные окорочка, запеченные с лимоном и майонезом, куриные рулетики, пирожки с курятиной, картофельный салат с яблоком и сухариками… Да Бог с ней, с кулинарией – впереди немало открытий чудных.
«теткин сожитель на моих глазах выволок ее на лестничную клетку и прыгал на ее голове в ботинках пока та не потеряла сознание»
(«что я знаю о насилии»)
Для справки: сила, необходимая для перелома черепа при одностороннем воздействии, – примерно 24 кило. Два варианта: либо сожитель и полутора пудов не весил, либо теткин череп ковали из лобовой брони Т-34.
Продолжим:
«у нас был тяжелый тяжелый тяжелый тяжелый
бессмысленный труд»
(«Когда мы жили в Сибири»)
Ну-ну. Бессмысленный, значит, и тяжелый-тяжелый. Барышня, должно быть, в отбельном цехе Усть-Илимского ЛПК астму и дерматит зарабатывала? Ан нет, грядки окучивала, потом натурщицей была (см. интервью «Афише Daily»). Вот и все ужасы нашего городка.
С правдой, кажется, разобрались. Пора бы и о поэзии.
#яНеБоюсьСказать, что с верлибрами О.В. то и дело случается что-то необъяснимое:
«когда мне было 13 лет меня изнасиловал подонок по имени Артем
дал мне по башке изнасиловал
пролежала до утра на холодном кафеле
застудила все себе насмерть»
Стоп, это уже Букша… Что за хрень? Ну-ка, снова да ладом:
«мой отец был дальнобойщик
он умер от СПИДа
младшая сестра утопилась
дедушка убил свою жену
облил себя керосином и сгорел»
Отставить, это Гашек. Черт его знает, как так выходит…
#яНеБоюсьСказать, что Васякина на редкость монотонна. Горькая доля гастарбайтеров, и мастурбация зубной электрощеткой – так, попутные песни. Лейтмотивов тут ровно два: про себя, с ног до головы униженную и оскорбленную, и про ненависть к членомразям. Такой, слушай, личный неприязнь испытывает – прямо кушать не может:
«все эти женщины – изуродованные насилием. убитые. заморенные чувством вины. униженные. сломанные.
лежат в земле
идут по земле – в сад за детьми – плодами домашнего насилия.
в магазин за хлебом и молоком – чтобы накормить своего насильника»
(«ветер ярости»)
«Кончится жизнь твоего грязного члена
Все остальное что от тебя останется
Оставлю лежать на земле под ветром
Без погребения
И придут женщины
Чтобы мочиться на твое тело»
(«ветер ярости»)
#яНеБоюсьСказать, что а-абличительная публицистика перестроечного образца, нарубленная толстыми, в ладонь, шматками – еще не верлибр. Не ищите здесь внутренний ритм, тропы, ассонансы и прочие красоты слога, ибо гарантированно не обрящете. У О.В. на все случаи жизни одна фишка – редупликация, отмеченная Мариной Кудимовой: «красивая красивая красивая женщина», «тяжелый тяжелый тяжелый тяжелый / бессмысленный труд» и так далее. Наверно, для особо понятливых писано. Череда замусоленных и тусклых эпитетов вместо одного оригинального и точного – это попросту скучно скучно скучно. Образы тоже в дефиците. Мне попался всего один: Москва, прибитая к яйцам Павленского. Нездешней силы картинка – вся авторская аксиология как на ладони.
#яНеБоюсьСказать, что не слишком верю надрыву васякинской лирики. Точнее, вообще не верю.
В интервью, включенном в сборник «Ветер ярости», авторесса объявила, что ее тексты максимально зависят от ее биографии, а художественная составляющая присутствует лишь в качестве метафоры.
Гете назвал свою автобиографию «Поэзия и правда», прозрачно намекнув, что Dichtung и Wahrheit – не совсем чтобы синонимы. В случае Васякиной эти понятия резко антонимичны.
«когда мы жили в сибири у нас не было денег
…
а еще мы бесконечно ели
и покупали еду
и готовили еду»
(«Когда мы жили в Сибири»)
Нищета плохо вяжется со жратвой на разрыв аорты – или я что-то путаю? Кстати, меню у неимущей семьи было однообразное, но вполне калорийное. Куриные окорочка, запеченные с лимоном и майонезом, куриные рулетики, пирожки с курятиной, картофельный салат с яблоком и сухариками… Да Бог с ней, с кулинарией – впереди немало открытий чудных.
«теткин сожитель на моих глазах выволок ее на лестничную клетку и прыгал на ее голове в ботинках пока та не потеряла сознание»
(«что я знаю о насилии»)
Для справки: сила, необходимая для перелома черепа при одностороннем воздействии, – примерно 24 кило. Два варианта: либо сожитель и полутора пудов не весил, либо теткин череп ковали из лобовой брони Т-34.
Продолжим:
«у нас был тяжелый тяжелый тяжелый тяжелый
бессмысленный труд»
(«Когда мы жили в Сибири»)
Ну-ну. Бессмысленный, значит, и тяжелый-тяжелый. Барышня, должно быть, в отбельном цехе Усть-Илимского ЛПК астму и дерматит зарабатывала? Ан нет, грядки окучивала, потом натурщицей была (см. интервью «Афише Daily»). Вот и все ужасы нашего городка.
С правдой, кажется, разобрались. Пора бы и о поэзии.
#яНеБоюсьСказать, что с верлибрами О.В. то и дело случается что-то необъяснимое:
«когда мне было 13 лет меня изнасиловал подонок по имени Артем
дал мне по башке изнасиловал
пролежала до утра на холодном кафеле
застудила все себе насмерть»
Стоп, это уже Букша… Что за хрень? Ну-ка, снова да ладом:
«мой отец был дальнобойщик
он умер от СПИДа
младшая сестра утопилась
дедушка убил свою жену
облил себя керосином и сгорел»
Отставить, это Гашек. Черт его знает, как так выходит…
#яНеБоюсьСказать, что Васякина на редкость монотонна. Горькая доля гастарбайтеров, и мастурбация зубной электрощеткой – так, попутные песни. Лейтмотивов тут ровно два: про себя, с ног до головы униженную и оскорбленную, и про ненависть к членомразям. Такой, слушай, личный неприязнь испытывает – прямо кушать не может:
«все эти женщины – изуродованные насилием. убитые. заморенные чувством вины. униженные. сломанные.
лежат в земле
идут по земле – в сад за детьми – плодами домашнего насилия.
в магазин за хлебом и молоком – чтобы накормить своего насильника»
(«ветер ярости»)
«Кончится жизнь твоего грязного члена
Все остальное что от тебя останется
Оставлю лежать на земле под ветром
Без погребения
И придут женщины
Чтобы мочиться на твое тело»
(«ветер ярости»)
#яНеБоюсьСказать, что а-абличительная публицистика перестроечного образца, нарубленная толстыми, в ладонь, шматками – еще не верлибр. Не ищите здесь внутренний ритм, тропы, ассонансы и прочие красоты слога, ибо гарантированно не обрящете. У О.В. на все случаи жизни одна фишка – редупликация, отмеченная Мариной Кудимовой: «красивая красивая красивая женщина», «тяжелый тяжелый тяжелый тяжелый / бессмысленный труд» и так далее. Наверно, для особо понятливых писано. Череда замусоленных и тусклых эпитетов вместо одного оригинального и точного – это попросту скучно скучно скучно. Образы тоже в дефиците. Мне попался всего один: Москва, прибитая к яйцам Павленского. Нездешней силы картинка – вся авторская аксиология как на ладони.
>>585793
#яНеБоюсьСказать, что не слишком верю надрыву васякинской лирики. Точнее, вообще не верю.
В интервью, включенном в сборник «Ветер ярости», авторесса объявила, что ее тексты максимально зависят от ее биографии, а художественная составляющая присутствует лишь в качестве метафоры.
Гете назвал свою автобиографию «Поэзия и правда», прозрачно намекнув, что Dichtung и Wahrheit – не совсем чтобы синонимы. В случае Васякиной эти понятия резко антонимичны.
«когда мы жили в сибири у нас не было денег
…
а еще мы бесконечно ели
и покупали еду
и готовили еду»
(«Когда мы жили в Сибири»)
Нищета плохо вяжется со жратвой на разрыв аорты – или я что-то путаю? Кстати, меню у неимущей семьи было однообразное, но вполне калорийное. Куриные окорочка, запеченные с лимоном и майонезом, куриные рулетики, пирожки с курятиной, картофельный салат с яблоком и сухариками… Да Бог с ней, с кулинарией – впереди немало открытий чудных.
«теткин сожитель на моих глазах выволок ее на лестничную клетку и прыгал на ее голове в ботинках пока та не потеряла сознание»
(«что я знаю о насилии»)
Для справки: сила, необходимая для перелома черепа при одностороннем воздействии, – примерно 24 кило. Два варианта: либо сожитель и полутора пудов не весил, либо теткин череп ковали из лобовой брони Т-34.
Продолжим:
«у нас был тяжелый тяжелый тяжелый тяжелый
бессмысленный труд»
(«Когда мы жили в Сибири»)
Ну-ну. Бессмысленный, значит, и тяжелый-тяжелый. Барышня, должно быть, в отбельном цехе Усть-Илимского ЛПК астму и дерматит зарабатывала? Ан нет, грядки окучивала, потом натурщицей была (см. интервью «Афише Daily»). Вот и все ужасы нашего городка.
С правдой, кажется, разобрались. Пора бы и о поэзии.
#яНеБоюсьСказать, что с верлибрами О.В. то и дело случается что-то необъяснимое:
«когда мне было 13 лет меня изнасиловал подонок по имени Артем
дал мне по башке изнасиловал
пролежала до утра на холодном кафеле
застудила все себе насмерть»
Стоп, это уже Букша… Что за хрень? Ну-ка, снова да ладом:
«мой отец был дальнобойщик
он умер от СПИДа
младшая сестра утопилась
дедушка убил свою жену
облил себя керосином и сгорел»
Отставить, это Гашек. Черт его знает, как так выходит…
#яНеБоюсьСказать, что Васякина на редкость монотонна. Горькая доля гастарбайтеров, и мастурбация зубной электрощеткой – так, попутные песни. Лейтмотивов тут ровно два: про себя, с ног до головы униженную и оскорбленную, и про ненависть к членомразям. Такой, слушай, личный неприязнь испытывает – прямо кушать не может:
«все эти женщины – изуродованные насилием. убитые. заморенные чувством вины. униженные. сломанные.
лежат в земле
идут по земле – в сад за детьми – плодами домашнего насилия.
в магазин за хлебом и молоком – чтобы накормить своего насильника»
(«ветер ярости»)
«Кончится жизнь твоего грязного члена
Все остальное что от тебя останется
Оставлю лежать на земле под ветром
Без погребения
И придут женщины
Чтобы мочиться на твое тело»
(«ветер ярости»)
#яНеБоюсьСказать, что а-абличительная публицистика перестроечного образца, нарубленная толстыми, в ладонь, шматками – еще не верлибр. Не ищите здесь внутренний ритм, тропы, ассонансы и прочие красоты слога, ибо гарантированно не обрящете. У О.В. на все случаи жизни одна фишка – редупликация, отмеченная Мариной Кудимовой: «красивая красивая красивая женщина», «тяжелый тяжелый тяжелый тяжелый / бессмысленный труд» и так далее. Наверно, для особо понятливых писано. Череда замусоленных и тусклых эпитетов вместо одного оригинального и точного – это попросту скучно скучно скучно. Образы тоже в дефиците. Мне попался всего один: Москва, прибитая к яйцам Павленского. Нездешней силы картинка – вся авторская аксиология как на ладони.
#яНеБоюсьСказать, что не слишком верю надрыву васякинской лирики. Точнее, вообще не верю.
В интервью, включенном в сборник «Ветер ярости», авторесса объявила, что ее тексты максимально зависят от ее биографии, а художественная составляющая присутствует лишь в качестве метафоры.
Гете назвал свою автобиографию «Поэзия и правда», прозрачно намекнув, что Dichtung и Wahrheit – не совсем чтобы синонимы. В случае Васякиной эти понятия резко антонимичны.
«когда мы жили в сибири у нас не было денег
…
а еще мы бесконечно ели
и покупали еду
и готовили еду»
(«Когда мы жили в Сибири»)
Нищета плохо вяжется со жратвой на разрыв аорты – или я что-то путаю? Кстати, меню у неимущей семьи было однообразное, но вполне калорийное. Куриные окорочка, запеченные с лимоном и майонезом, куриные рулетики, пирожки с курятиной, картофельный салат с яблоком и сухариками… Да Бог с ней, с кулинарией – впереди немало открытий чудных.
«теткин сожитель на моих глазах выволок ее на лестничную клетку и прыгал на ее голове в ботинках пока та не потеряла сознание»
(«что я знаю о насилии»)
Для справки: сила, необходимая для перелома черепа при одностороннем воздействии, – примерно 24 кило. Два варианта: либо сожитель и полутора пудов не весил, либо теткин череп ковали из лобовой брони Т-34.
Продолжим:
«у нас был тяжелый тяжелый тяжелый тяжелый
бессмысленный труд»
(«Когда мы жили в Сибири»)
Ну-ну. Бессмысленный, значит, и тяжелый-тяжелый. Барышня, должно быть, в отбельном цехе Усть-Илимского ЛПК астму и дерматит зарабатывала? Ан нет, грядки окучивала, потом натурщицей была (см. интервью «Афише Daily»). Вот и все ужасы нашего городка.
С правдой, кажется, разобрались. Пора бы и о поэзии.
#яНеБоюсьСказать, что с верлибрами О.В. то и дело случается что-то необъяснимое:
«когда мне было 13 лет меня изнасиловал подонок по имени Артем
дал мне по башке изнасиловал
пролежала до утра на холодном кафеле
застудила все себе насмерть»
Стоп, это уже Букша… Что за хрень? Ну-ка, снова да ладом:
«мой отец был дальнобойщик
он умер от СПИДа
младшая сестра утопилась
дедушка убил свою жену
облил себя керосином и сгорел»
Отставить, это Гашек. Черт его знает, как так выходит…
#яНеБоюсьСказать, что Васякина на редкость монотонна. Горькая доля гастарбайтеров, и мастурбация зубной электрощеткой – так, попутные песни. Лейтмотивов тут ровно два: про себя, с ног до головы униженную и оскорбленную, и про ненависть к членомразям. Такой, слушай, личный неприязнь испытывает – прямо кушать не может:
«все эти женщины – изуродованные насилием. убитые. заморенные чувством вины. униженные. сломанные.
лежат в земле
идут по земле – в сад за детьми – плодами домашнего насилия.
в магазин за хлебом и молоком – чтобы накормить своего насильника»
(«ветер ярости»)
«Кончится жизнь твоего грязного члена
Все остальное что от тебя останется
Оставлю лежать на земле под ветром
Без погребения
И придут женщины
Чтобы мочиться на твое тело»
(«ветер ярости»)
#яНеБоюсьСказать, что а-абличительная публицистика перестроечного образца, нарубленная толстыми, в ладонь, шматками – еще не верлибр. Не ищите здесь внутренний ритм, тропы, ассонансы и прочие красоты слога, ибо гарантированно не обрящете. У О.В. на все случаи жизни одна фишка – редупликация, отмеченная Мариной Кудимовой: «красивая красивая красивая женщина», «тяжелый тяжелый тяжелый тяжелый / бессмысленный труд» и так далее. Наверно, для особо понятливых писано. Череда замусоленных и тусклых эпитетов вместо одного оригинального и точного – это попросту скучно скучно скучно. Образы тоже в дефиците. Мне попался всего один: Москва, прибитая к яйцам Павленского. Нездешней силы картинка – вся авторская аксиология как на ладони.
>>585794
#яНеБоюсьСказать, что Васякина в трагическом разладе с матчастью. Хлебозаводы увеличивают производство водки. Правоверный мигрант харамно сожительствует с тридцатью соседями, а после халяльно совершает гусль, – экий шариат затейливый. Всем насильникам, убившим женщин, дарят несколько лет свободы к сроку за убийство. Барышня, вы статью 105 УК читали? – убийство, сопряженное с изнасилованием, это вплоть до пожизненного (ч. 2, п. «к»). Ну, и нелады с родной речью, как же без них: «слепленные между друг другом», «домогался до моей коллеги», «линии пересекаются в одну», «хтоничные соски». Стилистика – вообще высший пилотаж: «остальное, что останется, оставлю…» Короче, типичная выпускница Литинститута. И типичный литературный паралимпиец.
Автор верлибра свободен во всем, не считая необходимости создавать хорошие стихи, говорил Томас Элиот. Но это не наш случай.
#яНеБоюсьСказать, что стержень васякинской лирики – по-неандертальски примитивная манипуляция:
«он бил меня всего один раз когда узнал что я ему изменила линолеум весь был в крови… когда глаза заплыли синими пятнами когда я выплюнула на линолеум осколки передних зубов он швырнул меня к батарее было лето и не топили батарея была холодная он содрал с меня юбку разорвал колготки вместе с трусами и начал насиловать он насиловал меня несколько часов подряд а потом когда уже светало он принес ведро и тряпку и велел все вымыть»
(«ветер ярости»)
И еще 101 рассказка про то, как чудовища вида ужасного… ну, вы поняли. Джордж Саймон суфлирует: изображая жертву, не в пример легче урвать что-нибудь у окружающих.
Тому в истории мы тьму примеров слышим. Особенно в истории литературы.
Молданов оптом и в розницу торговал своей нелегкой судьбой (детдом, автокатастрофа, фибросаркома, три ампутации), вышел в финал «Дебюта», получил приз «За мужество в литературе» и на смертном одре был номинирован на «Большую книгу». Вскоре выяснилось, что новопреставленный живее всех живых, при всех четырех конечностях и вообще ничего не писал, кроме школьных диктантов. Тексты за Молданова сочинял и редакторов-издателей жалобил его приемный папаша.
Сиротские песни Мещаниновой (голодное детство, отчим-педофил, сволочная мамаша, одноклассники-подонки) обошли все мыслимые шорт-листы, хотя потерпевшая подозрительно путалась в показаниях, а временами несла немыслимую чушь.
Прием похож на ППШ – стар, но безотказен. Огонь!
#яНеБоюсьСказать, что статья 19-я Конституции РФ дает мужчине и женщине равные права и свободы.
Именно поэтому год назад гражданина Меняйлова А.А. («тульский партизан», если кто не в курсе) тащили на цугундер по части 2-й статьи 282-й УК «Действия, направленные на возбуждение ненависти либо вражды, а также на унижение достоинства человека либо группы лиц по признакам пола».
После частичной декриминализации статьи 282-й УК РФ в декабре 2018 года указанные действия в соответствии со статьей 20.3.1. КоАП РФ квалифицируются как административное правонарушение и влекут наложение штрафа: на граждан – от 10 000 до 20 000 тысяч рублей, на юридических лиц – от 250 000 до 500 000 тысяч рублей. Ни гражданка Васякина О.Ю., ни издательство «АСТ» к административной ответственности привлечены не были.
Что не ясно?
*
#яНеБоюсьСказать, что проект «Оксана Васякина» – из числа краткосрочных, как и любой продукт брендбилдинга. Срок годности у него невелик – пока маркетологи из «Эксмо» не назовут новый ходовой товар. Но это не особо огорчает.
Других писателей у них для нас есть, вот что воистину прискорбно.
#яНеБоюсьСказать, что Васякина в трагическом разладе с матчастью. Хлебозаводы увеличивают производство водки. Правоверный мигрант харамно сожительствует с тридцатью соседями, а после халяльно совершает гусль, – экий шариат затейливый. Всем насильникам, убившим женщин, дарят несколько лет свободы к сроку за убийство. Барышня, вы статью 105 УК читали? – убийство, сопряженное с изнасилованием, это вплоть до пожизненного (ч. 2, п. «к»). Ну, и нелады с родной речью, как же без них: «слепленные между друг другом», «домогался до моей коллеги», «линии пересекаются в одну», «хтоничные соски». Стилистика – вообще высший пилотаж: «остальное, что останется, оставлю…» Короче, типичная выпускница Литинститута. И типичный литературный паралимпиец.
Автор верлибра свободен во всем, не считая необходимости создавать хорошие стихи, говорил Томас Элиот. Но это не наш случай.
#яНеБоюсьСказать, что стержень васякинской лирики – по-неандертальски примитивная манипуляция:
«он бил меня всего один раз когда узнал что я ему изменила линолеум весь был в крови… когда глаза заплыли синими пятнами когда я выплюнула на линолеум осколки передних зубов он швырнул меня к батарее было лето и не топили батарея была холодная он содрал с меня юбку разорвал колготки вместе с трусами и начал насиловать он насиловал меня несколько часов подряд а потом когда уже светало он принес ведро и тряпку и велел все вымыть»
(«ветер ярости»)
И еще 101 рассказка про то, как чудовища вида ужасного… ну, вы поняли. Джордж Саймон суфлирует: изображая жертву, не в пример легче урвать что-нибудь у окружающих.
Тому в истории мы тьму примеров слышим. Особенно в истории литературы.
Молданов оптом и в розницу торговал своей нелегкой судьбой (детдом, автокатастрофа, фибросаркома, три ампутации), вышел в финал «Дебюта», получил приз «За мужество в литературе» и на смертном одре был номинирован на «Большую книгу». Вскоре выяснилось, что новопреставленный живее всех живых, при всех четырех конечностях и вообще ничего не писал, кроме школьных диктантов. Тексты за Молданова сочинял и редакторов-издателей жалобил его приемный папаша.
Сиротские песни Мещаниновой (голодное детство, отчим-педофил, сволочная мамаша, одноклассники-подонки) обошли все мыслимые шорт-листы, хотя потерпевшая подозрительно путалась в показаниях, а временами несла немыслимую чушь.
Прием похож на ППШ – стар, но безотказен. Огонь!
#яНеБоюсьСказать, что статья 19-я Конституции РФ дает мужчине и женщине равные права и свободы.
Именно поэтому год назад гражданина Меняйлова А.А. («тульский партизан», если кто не в курсе) тащили на цугундер по части 2-й статьи 282-й УК «Действия, направленные на возбуждение ненависти либо вражды, а также на унижение достоинства человека либо группы лиц по признакам пола».
После частичной декриминализации статьи 282-й УК РФ в декабре 2018 года указанные действия в соответствии со статьей 20.3.1. КоАП РФ квалифицируются как административное правонарушение и влекут наложение штрафа: на граждан – от 10 000 до 20 000 тысяч рублей, на юридических лиц – от 250 000 до 500 000 тысяч рублей. Ни гражданка Васякина О.Ю., ни издательство «АСТ» к административной ответственности привлечены не были.
Что не ясно?
*
#яНеБоюсьСказать, что проект «Оксана Васякина» – из числа краткосрочных, как и любой продукт брендбилдинга. Срок годности у него невелик – пока маркетологи из «Эксмо» не назовут новый ходовой товар. Но это не особо огорчает.
Других писателей у них для нас есть, вот что воистину прискорбно.
>>585794
#яНеБоюсьСказать, что Васякина в трагическом разладе с матчастью. Хлебозаводы увеличивают производство водки. Правоверный мигрант харамно сожительствует с тридцатью соседями, а после халяльно совершает гусль, – экий шариат затейливый. Всем насильникам, убившим женщин, дарят несколько лет свободы к сроку за убийство. Барышня, вы статью 105 УК читали? – убийство, сопряженное с изнасилованием, это вплоть до пожизненного (ч. 2, п. «к»). Ну, и нелады с родной речью, как же без них: «слепленные между друг другом», «домогался до моей коллеги», «линии пересекаются в одну», «хтоничные соски». Стилистика – вообще высший пилотаж: «остальное, что останется, оставлю…» Короче, типичная выпускница Литинститута. И типичный литературный паралимпиец.
Автор верлибра свободен во всем, не считая необходимости создавать хорошие стихи, говорил Томас Элиот. Но это не наш случай.
#яНеБоюсьСказать, что стержень васякинской лирики – по-неандертальски примитивная манипуляция:
«он бил меня всего один раз когда узнал что я ему изменила линолеум весь был в крови… когда глаза заплыли синими пятнами когда я выплюнула на линолеум осколки передних зубов он швырнул меня к батарее было лето и не топили батарея была холодная он содрал с меня юбку разорвал колготки вместе с трусами и начал насиловать он насиловал меня несколько часов подряд а потом когда уже светало он принес ведро и тряпку и велел все вымыть»
(«ветер ярости»)
И еще 101 рассказка про то, как чудовища вида ужасного… ну, вы поняли. Джордж Саймон суфлирует: изображая жертву, не в пример легче урвать что-нибудь у окружающих.
Тому в истории мы тьму примеров слышим. Особенно в истории литературы.
Молданов оптом и в розницу торговал своей нелегкой судьбой (детдом, автокатастрофа, фибросаркома, три ампутации), вышел в финал «Дебюта», получил приз «За мужество в литературе» и на смертном одре был номинирован на «Большую книгу». Вскоре выяснилось, что новопреставленный живее всех живых, при всех четырех конечностях и вообще ничего не писал, кроме школьных диктантов. Тексты за Молданова сочинял и редакторов-издателей жалобил его приемный папаша.
Сиротские песни Мещаниновой (голодное детство, отчим-педофил, сволочная мамаша, одноклассники-подонки) обошли все мыслимые шорт-листы, хотя потерпевшая подозрительно путалась в показаниях, а временами несла немыслимую чушь.
Прием похож на ППШ – стар, но безотказен. Огонь!
#яНеБоюсьСказать, что статья 19-я Конституции РФ дает мужчине и женщине равные права и свободы.
Именно поэтому год назад гражданина Меняйлова А.А. («тульский партизан», если кто не в курсе) тащили на цугундер по части 2-й статьи 282-й УК «Действия, направленные на возбуждение ненависти либо вражды, а также на унижение достоинства человека либо группы лиц по признакам пола».
После частичной декриминализации статьи 282-й УК РФ в декабре 2018 года указанные действия в соответствии со статьей 20.3.1. КоАП РФ квалифицируются как административное правонарушение и влекут наложение штрафа: на граждан – от 10 000 до 20 000 тысяч рублей, на юридических лиц – от 250 000 до 500 000 тысяч рублей. Ни гражданка Васякина О.Ю., ни издательство «АСТ» к административной ответственности привлечены не были.
Что не ясно?
*
#яНеБоюсьСказать, что проект «Оксана Васякина» – из числа краткосрочных, как и любой продукт брендбилдинга. Срок годности у него невелик – пока маркетологи из «Эксмо» не назовут новый ходовой товар. Но это не особо огорчает.
Других писателей у них для нас есть, вот что воистину прискорбно.
#яНеБоюсьСказать, что Васякина в трагическом разладе с матчастью. Хлебозаводы увеличивают производство водки. Правоверный мигрант харамно сожительствует с тридцатью соседями, а после халяльно совершает гусль, – экий шариат затейливый. Всем насильникам, убившим женщин, дарят несколько лет свободы к сроку за убийство. Барышня, вы статью 105 УК читали? – убийство, сопряженное с изнасилованием, это вплоть до пожизненного (ч. 2, п. «к»). Ну, и нелады с родной речью, как же без них: «слепленные между друг другом», «домогался до моей коллеги», «линии пересекаются в одну», «хтоничные соски». Стилистика – вообще высший пилотаж: «остальное, что останется, оставлю…» Короче, типичная выпускница Литинститута. И типичный литературный паралимпиец.
Автор верлибра свободен во всем, не считая необходимости создавать хорошие стихи, говорил Томас Элиот. Но это не наш случай.
#яНеБоюсьСказать, что стержень васякинской лирики – по-неандертальски примитивная манипуляция:
«он бил меня всего один раз когда узнал что я ему изменила линолеум весь был в крови… когда глаза заплыли синими пятнами когда я выплюнула на линолеум осколки передних зубов он швырнул меня к батарее было лето и не топили батарея была холодная он содрал с меня юбку разорвал колготки вместе с трусами и начал насиловать он насиловал меня несколько часов подряд а потом когда уже светало он принес ведро и тряпку и велел все вымыть»
(«ветер ярости»)
И еще 101 рассказка про то, как чудовища вида ужасного… ну, вы поняли. Джордж Саймон суфлирует: изображая жертву, не в пример легче урвать что-нибудь у окружающих.
Тому в истории мы тьму примеров слышим. Особенно в истории литературы.
Молданов оптом и в розницу торговал своей нелегкой судьбой (детдом, автокатастрофа, фибросаркома, три ампутации), вышел в финал «Дебюта», получил приз «За мужество в литературе» и на смертном одре был номинирован на «Большую книгу». Вскоре выяснилось, что новопреставленный живее всех живых, при всех четырех конечностях и вообще ничего не писал, кроме школьных диктантов. Тексты за Молданова сочинял и редакторов-издателей жалобил его приемный папаша.
Сиротские песни Мещаниновой (голодное детство, отчим-педофил, сволочная мамаша, одноклассники-подонки) обошли все мыслимые шорт-листы, хотя потерпевшая подозрительно путалась в показаниях, а временами несла немыслимую чушь.
Прием похож на ППШ – стар, но безотказен. Огонь!
#яНеБоюсьСказать, что статья 19-я Конституции РФ дает мужчине и женщине равные права и свободы.
Именно поэтому год назад гражданина Меняйлова А.А. («тульский партизан», если кто не в курсе) тащили на цугундер по части 2-й статьи 282-й УК «Действия, направленные на возбуждение ненависти либо вражды, а также на унижение достоинства человека либо группы лиц по признакам пола».
После частичной декриминализации статьи 282-й УК РФ в декабре 2018 года указанные действия в соответствии со статьей 20.3.1. КоАП РФ квалифицируются как административное правонарушение и влекут наложение штрафа: на граждан – от 10 000 до 20 000 тысяч рублей, на юридических лиц – от 250 000 до 500 000 тысяч рублей. Ни гражданка Васякина О.Ю., ни издательство «АСТ» к административной ответственности привлечены не были.
Что не ясно?
*
#яНеБоюсьСказать, что проект «Оксана Васякина» – из числа краткосрочных, как и любой продукт брендбилдинга. Срок годности у него невелик – пока маркетологи из «Эксмо» не назовут новый ходовой товар. Но это не особо огорчает.
Других писателей у них для нас есть, вот что воистину прискорбно.
>>585793
Дядя не знаком с западными образцами и не знает, что лесбосепаратизм постарше него самого будет, стихи он ниасилил, а про автора понял только то, что тут какой-то скандал. В результате его кипящий разум попытался разместить новую информацию на привычной картине мира, между Соросом, блатом, доносами и мусорной литературой, штампы которой он с таким наслаждением штампует.
Воплощённая пошлость, конечно.
Дядя не знаком с западными образцами и не знает, что лесбосепаратизм постарше него самого будет, стихи он ниасилил, а про автора понял только то, что тут какой-то скандал. В результате его кипящий разум попытался разместить новую информацию на привычной картине мира, между Соросом, блатом, доносами и мусорной литературой, штампы которой он с таким наслаждением штампует.
Воплощённая пошлость, конечно.
>>585950
Как-то жирновато, тётки из мухосранского литературно-художественного кружка имени Есенина-Безрукова сюда не пишут.
Как-то жирновато, тётки из мухосранского литературно-художественного кружка имени Есенина-Безрукова сюда не пишут.
>>586028
И шо тогда сраться? Таких в каждом литкружке хоть жопой жуй. Если бы стихотворения нормальные строчила, тогда еще бог с ней, а так - нахуй надо делать пиар очередной графоманше?
И ведь охуенная тема феминизм, давно хочу годный роман про это, но девяносто пять процентов адептов - такие ебанашки, что днем с огнем не сыщешь. Если они еще и пишут - то вообще святых вон выноси: гонор запредельный, градус неадеквата тугой струей бьет из шизометра, а продукт - говно говном. Исключения есть, конечно, но их встретишь реже, чем букачера-гетеросексуала.
И шо тогда сраться? Таких в каждом литкружке хоть жопой жуй. Если бы стихотворения нормальные строчила, тогда еще бог с ней, а так - нахуй надо делать пиар очередной графоманше?
И ведь охуенная тема феминизм, давно хочу годный роман про это, но девяносто пять процентов адептов - такие ебанашки, что днем с огнем не сыщешь. Если они еще и пишут - то вообще святых вон выноси: гонор запредельный, градус неадеквата тугой струей бьет из шизометра, а продукт - говно говном. Исключения есть, конечно, но их встретишь реже, чем букачера-гетеросексуала.
>>586039
Дмитрий Владимирович, вы? Палку краковской из жопы вытащили?
Дмитрий Владимирович, вы? Палку краковской из жопы вытащили?
>>585741
Конъюнктурка поперла, ухххх.
Конъюнктурка поперла, ухххх.
Дымился ствол сосны, дымился ствол берданки,
Трещал в тайге пожар, тайгу окутал смог.
А посреди тайги в охотничьей землянке
Закашлялся во сне невзрачный мужичок.
Проснулся, побежал сквозь дым, как полупьяный,
Наткнулся на ручей, упал, к воде приник.
И вдруг прям на него, как немец из тумана,
С дымящимся стволом выходит дед-лесник.
И выстрел заглушил шум дальних электричек,
Остался у ручья невзрачный мужичок.
В кармане у него нашли коробку спичек
И пачку сигарет с названием «Дымок».
Трещал в тайге пожар, тайгу окутал смог.
А посреди тайги в охотничьей землянке
Закашлялся во сне невзрачный мужичок.
Проснулся, побежал сквозь дым, как полупьяный,
Наткнулся на ручей, упал, к воде приник.
И вдруг прям на него, как немец из тумана,
С дымящимся стволом выходит дед-лесник.
И выстрел заглушил шум дальних электричек,
Остался у ручья невзрачный мужичок.
В кармане у него нашли коробку спичек
И пачку сигарет с названием «Дымок».
Не знаете сайт такой, чтобы можно было матерные стишки туда сливать массами? Собственные. И желательно чтоб там народ сидел хоть какой-то и видел. Знаю только стихи.ру, куда можно заливать своё, но не знаю, можно ли там матерное.
>>588817
Есть куча мёртвых и полумёртвых сайтов разной степени контркультурности. Ещё никто пока не запрещает бложик или сайтик где угодно завести.
Народная тропа тропится сама.
Есть куча мёртвых и полумёртвых сайтов разной степени контркультурности. Ещё никто пока не запрещает бложик или сайтик где угодно завести.
Народная тропа тропится сама.
>>588817
Бложик на тифаретнике заведи, там никого не банят.
Бложик на тифаретнике заведи, там никого не банят.
678 Кб, 737x1080Шарль Бодлер - Женщине
Ты на постель свою весь мир бы привлекла,
О, женщина, о, тварь, как ты от скуки зла!
Чтоб зубы упражнять и в деле быть искусной -
Съедать по сердцу в день - таков девиз твой гнусный.
Зазывные глаза горят, как бар ночной,
Как факелы в руках у черни площадной,
В заемной прелести ища пути к победам,
Но им прямой закон их красоты неведом.
Бездушный инструмент, сосущий кровь вампир,
Ты исцеляешь нас, но как ты губишь мир!
Куда ты прячешь стыд, пытаясь в позах разных
Пред зеркалами скрыть ущерб в своих соблазнах
Как не бледнеешь ты перед размахом зла,
С каким, горда собой, на землю ты пришла,
Чтоб темный замысел могла вершить Природа
Тобою, женщина, позор людского рода, -
Тобой, животное! - над гением глумясь.
Величье низкое, божественная грязь!
Ты на постель свою весь мир бы привлекла,
О, женщина, о, тварь, как ты от скуки зла!
Чтоб зубы упражнять и в деле быть искусной -
Съедать по сердцу в день - таков девиз твой гнусный.
Зазывные глаза горят, как бар ночной,
Как факелы в руках у черни площадной,
В заемной прелести ища пути к победам,
Но им прямой закон их красоты неведом.
Бездушный инструмент, сосущий кровь вампир,
Ты исцеляешь нас, но как ты губишь мир!
Куда ты прячешь стыд, пытаясь в позах разных
Пред зеркалами скрыть ущерб в своих соблазнах
Как не бледнеешь ты перед размахом зла,
С каким, горда собой, на землю ты пришла,
Чтоб темный замысел могла вершить Природа
Тобою, женщина, позор людского рода, -
Тобой, животное! - над гением глумясь.
Величье низкое, божественная грязь!
678 Кб, 737x1080Шарль Бодлер - Вампир
В мою больную грудь она
Вошла, как острый нож, блистая,
Пуста, прекрасна и сильна,
Как демонов безумных стая.
Она в альков послушный свой
Мой бедный разум превратила;
Меня, как цепью роковой,
Сковала с ней слепая сила.
И как к игре игрок упорный
Иль горький пьяница к вину,
Как черви к падали тлетворной,
Я к ней, навек проклятой, льну.
Я стал молить: «Лишь ты мне можешь
Вернуть свободу, острый меч;
Ты, вероломный яд, поможешь
Мое бессилие пресечь!»
Но оба дружно: «Будь покоен! —
С презреньем отвечали мне. —
Ты сам свободы недостоин,
Ты раб по собственной вине!
Когда от страшного кумира
Мы разум твой освободим,
Ты жизнь в холодный труп вампира
Вдохнешь лобзанием своим!
В мою больную грудь она
Вошла, как острый нож, блистая,
Пуста, прекрасна и сильна,
Как демонов безумных стая.
Она в альков послушный свой
Мой бедный разум превратила;
Меня, как цепью роковой,
Сковала с ней слепая сила.
И как к игре игрок упорный
Иль горький пьяница к вину,
Как черви к падали тлетворной,
Я к ней, навек проклятой, льну.
Я стал молить: «Лишь ты мне можешь
Вернуть свободу, острый меч;
Ты, вероломный яд, поможешь
Мое бессилие пресечь!»
Но оба дружно: «Будь покоен! —
С презреньем отвечали мне. —
Ты сам свободы недостоин,
Ты раб по собственной вине!
Когда от страшного кумира
Мы разум твой освободим,
Ты жизнь в холодный труп вампира
Вдохнешь лобзанием своим!
678 Кб, 737x1080Шарль Бодлер - Вампир
В мою больную грудь она
Вошла, как острый нож, блистая,
Пуста, прекрасна и сильна,
Как демонов безумных стая.
Она в альков послушный свой
Мой бедный разум превратила;
Меня, как цепью роковой,
Сковала с ней слепая сила.
И как к игре игрок упорный
Иль горький пьяница к вину,
Как черви к падали тлетворной,
Я к ней, навек проклятой, льну.
Я стал молить: «Лишь ты мне можешь
Вернуть свободу, острый меч;
Ты, вероломный яд, поможешь
Мое бессилие пресечь!»
Но оба дружно: «Будь покоен! —
С презреньем отвечали мне. —
Ты сам свободы недостоин,
Ты раб по собственной вине!
Когда от страшного кумира
Мы разум твой освободим,
Ты жизнь в холодный труп вампира
Вдохнешь лобзанием своим!
В мою больную грудь она
Вошла, как острый нож, блистая,
Пуста, прекрасна и сильна,
Как демонов безумных стая.
Она в альков послушный свой
Мой бедный разум превратила;
Меня, как цепью роковой,
Сковала с ней слепая сила.
И как к игре игрок упорный
Иль горький пьяница к вину,
Как черви к падали тлетворной,
Я к ней, навек проклятой, льну.
Я стал молить: «Лишь ты мне можешь
Вернуть свободу, острый меч;
Ты, вероломный яд, поможешь
Мое бессилие пресечь!»
Но оба дружно: «Будь покоен! —
С презреньем отвечали мне. —
Ты сам свободы недостоин,
Ты раб по собственной вине!
Когда от страшного кумира
Мы разум твой освободим,
Ты жизнь в холодный труп вампира
Вдохнешь лобзанием своим!
678 Кб, 737x1080Шарль Бодлер - мученица
Среди шелков, парчи, флаконов, безделушек,
Картин, и статуй, и гравюр,
Дразнящих чувственность диванов и подушек
И на полу простертых шкур,
В нагретой комнате, где воздух - как в теплице,
Где он опасен, прян и глух,
И где отжившие, в хрустальной их гробнице,
Букеты испускают дух, -
Безглавый женский труп струит на одеяло
Багровую живую кровь,
И белая постель ее уже впитала,
Как воду - жаждущая новь.
Подобна призрачной, во тьме возникшей тени
(Как бледны кажутся слова!),
Под грузом черных кос и праздных украшений
Отрубленная голова
На столике лежит, как лютик небывалый,
И, в пустоту вперяя взгляд,
Как сумерки зимой, белесы, тусклы, вялы,
Глаза бессмысленно глядят.
На белой простыне, приманчиво и смело
Свою раскинув наготу,
Все обольщения выказывает тело,
Всю роковую красоту.
Подвязка на ноге глазком из аметиста,
Как бы дивясь, глядит на мир,
И розовый чулок с каймою золотистой
Остался, точно сувенир.
Здесь, в одиночестве ее необычайном,
В портрете - как она сама
Влекущем прелестью и сладострастьем тайным,
Сводящем чувственность с ума, -
Все празднества греха, от преступлений сладких,
До ласк, убийственных, как яд,
Все то, за чем в ночи, таясь в портьерных складках,
С восторгом демоны следят.
Но угловатость плеч, сведенных напряженьем,
И слишком узкая нога,
И грудь, и гибкий стан, изогнутый движеньем
Змеи, завидевшей врага, -
Как все в ней молодо! - Ужель, с судьбой в раздоре,
От скуки злой, от маеты
Желаний гибельных остервенелой своре
Свою судьбу швырнула ты?
А тот, кому ты вся, со всей своей любовью,
Живая отдалась во власть,
Он мертвою тобой, твоей насытил кровью
Свою чудовищную страсть?
Схватил ли голову он за косу тугую,
Признайся мне, нечистый труп!
В немой оскал зубов впился ли, торжествуя,
Последней лаской жадных губ?
- Вдали от лап суда, от ханжеской столицы,
От шума грязной болтовни
Спи мирно, мирно спи в загадочной гробнице
И ключ от тайн ее храни.
Супруг твой далеко, но существом нетленным
Ты с ним в часы немые сна,
И памяти твоей он верен сердцем пленным,
Как ты навек ему верна.
Среди шелков, парчи, флаконов, безделушек,
Картин, и статуй, и гравюр,
Дразнящих чувственность диванов и подушек
И на полу простертых шкур,
В нагретой комнате, где воздух - как в теплице,
Где он опасен, прян и глух,
И где отжившие, в хрустальной их гробнице,
Букеты испускают дух, -
Безглавый женский труп струит на одеяло
Багровую живую кровь,
И белая постель ее уже впитала,
Как воду - жаждущая новь.
Подобна призрачной, во тьме возникшей тени
(Как бледны кажутся слова!),
Под грузом черных кос и праздных украшений
Отрубленная голова
На столике лежит, как лютик небывалый,
И, в пустоту вперяя взгляд,
Как сумерки зимой, белесы, тусклы, вялы,
Глаза бессмысленно глядят.
На белой простыне, приманчиво и смело
Свою раскинув наготу,
Все обольщения выказывает тело,
Всю роковую красоту.
Подвязка на ноге глазком из аметиста,
Как бы дивясь, глядит на мир,
И розовый чулок с каймою золотистой
Остался, точно сувенир.
Здесь, в одиночестве ее необычайном,
В портрете - как она сама
Влекущем прелестью и сладострастьем тайным,
Сводящем чувственность с ума, -
Все празднества греха, от преступлений сладких,
До ласк, убийственных, как яд,
Все то, за чем в ночи, таясь в портьерных складках,
С восторгом демоны следят.
Но угловатость плеч, сведенных напряженьем,
И слишком узкая нога,
И грудь, и гибкий стан, изогнутый движеньем
Змеи, завидевшей врага, -
Как все в ней молодо! - Ужель, с судьбой в раздоре,
От скуки злой, от маеты
Желаний гибельных остервенелой своре
Свою судьбу швырнула ты?
А тот, кому ты вся, со всей своей любовью,
Живая отдалась во власть,
Он мертвою тобой, твоей насытил кровью
Свою чудовищную страсть?
Схватил ли голову он за косу тугую,
Признайся мне, нечистый труп!
В немой оскал зубов впился ли, торжествуя,
Последней лаской жадных губ?
- Вдали от лап суда, от ханжеской столицы,
От шума грязной болтовни
Спи мирно, мирно спи в загадочной гробнице
И ключ от тайн ее храни.
Супруг твой далеко, но существом нетленным
Ты с ним в часы немые сна,
И памяти твоей он верен сердцем пленным,
Как ты навек ему верна.
678 Кб, 737x1080Шарль Бодлер - мученица
Среди шелков, парчи, флаконов, безделушек,
Картин, и статуй, и гравюр,
Дразнящих чувственность диванов и подушек
И на полу простертых шкур,
В нагретой комнате, где воздух - как в теплице,
Где он опасен, прян и глух,
И где отжившие, в хрустальной их гробнице,
Букеты испускают дух, -
Безглавый женский труп струит на одеяло
Багровую живую кровь,
И белая постель ее уже впитала,
Как воду - жаждущая новь.
Подобна призрачной, во тьме возникшей тени
(Как бледны кажутся слова!),
Под грузом черных кос и праздных украшений
Отрубленная голова
На столике лежит, как лютик небывалый,
И, в пустоту вперяя взгляд,
Как сумерки зимой, белесы, тусклы, вялы,
Глаза бессмысленно глядят.
На белой простыне, приманчиво и смело
Свою раскинув наготу,
Все обольщения выказывает тело,
Всю роковую красоту.
Подвязка на ноге глазком из аметиста,
Как бы дивясь, глядит на мир,
И розовый чулок с каймою золотистой
Остался, точно сувенир.
Здесь, в одиночестве ее необычайном,
В портрете - как она сама
Влекущем прелестью и сладострастьем тайным,
Сводящем чувственность с ума, -
Все празднества греха, от преступлений сладких,
До ласк, убийственных, как яд,
Все то, за чем в ночи, таясь в портьерных складках,
С восторгом демоны следят.
Но угловатость плеч, сведенных напряженьем,
И слишком узкая нога,
И грудь, и гибкий стан, изогнутый движеньем
Змеи, завидевшей врага, -
Как все в ней молодо! - Ужель, с судьбой в раздоре,
От скуки злой, от маеты
Желаний гибельных остервенелой своре
Свою судьбу швырнула ты?
А тот, кому ты вся, со всей своей любовью,
Живая отдалась во власть,
Он мертвою тобой, твоей насытил кровью
Свою чудовищную страсть?
Схватил ли голову он за косу тугую,
Признайся мне, нечистый труп!
В немой оскал зубов впился ли, торжествуя,
Последней лаской жадных губ?
- Вдали от лап суда, от ханжеской столицы,
От шума грязной болтовни
Спи мирно, мирно спи в загадочной гробнице
И ключ от тайн ее храни.
Супруг твой далеко, но существом нетленным
Ты с ним в часы немые сна,
И памяти твоей он верен сердцем пленным,
Как ты навек ему верна.
Среди шелков, парчи, флаконов, безделушек,
Картин, и статуй, и гравюр,
Дразнящих чувственность диванов и подушек
И на полу простертых шкур,
В нагретой комнате, где воздух - как в теплице,
Где он опасен, прян и глух,
И где отжившие, в хрустальной их гробнице,
Букеты испускают дух, -
Безглавый женский труп струит на одеяло
Багровую живую кровь,
И белая постель ее уже впитала,
Как воду - жаждущая новь.
Подобна призрачной, во тьме возникшей тени
(Как бледны кажутся слова!),
Под грузом черных кос и праздных украшений
Отрубленная голова
На столике лежит, как лютик небывалый,
И, в пустоту вперяя взгляд,
Как сумерки зимой, белесы, тусклы, вялы,
Глаза бессмысленно глядят.
На белой простыне, приманчиво и смело
Свою раскинув наготу,
Все обольщения выказывает тело,
Всю роковую красоту.
Подвязка на ноге глазком из аметиста,
Как бы дивясь, глядит на мир,
И розовый чулок с каймою золотистой
Остался, точно сувенир.
Здесь, в одиночестве ее необычайном,
В портрете - как она сама
Влекущем прелестью и сладострастьем тайным,
Сводящем чувственность с ума, -
Все празднества греха, от преступлений сладких,
До ласк, убийственных, как яд,
Все то, за чем в ночи, таясь в портьерных складках,
С восторгом демоны следят.
Но угловатость плеч, сведенных напряженьем,
И слишком узкая нога,
И грудь, и гибкий стан, изогнутый движеньем
Змеи, завидевшей врага, -
Как все в ней молодо! - Ужель, с судьбой в раздоре,
От скуки злой, от маеты
Желаний гибельных остервенелой своре
Свою судьбу швырнула ты?
А тот, кому ты вся, со всей своей любовью,
Живая отдалась во власть,
Он мертвою тобой, твоей насытил кровью
Свою чудовищную страсть?
Схватил ли голову он за косу тугую,
Признайся мне, нечистый труп!
В немой оскал зубов впился ли, торжествуя,
Последней лаской жадных губ?
- Вдали от лап суда, от ханжеской столицы,
От шума грязной болтовни
Спи мирно, мирно спи в загадочной гробнице
И ключ от тайн ее храни.
Супруг твой далеко, но существом нетленным
Ты с ним в часы немые сна,
И памяти твоей он верен сердцем пленным,
Как ты навек ему верна.
363 Кб, 685x800Артюр Рембо - бал повешенных
С морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.
Маэстро Вельзевул велит то так, то этак
Клиенту корчиться на галстуке гнилом,
Он лупит башмаком по лбу марионеток:
Танцуй, стервятина, под ёлочный псалом!
Тогда ручонками покорные паяцы
Друг к другу тянутся, как прежде, на балу,
Бывало, тискали девиц не без приятцы,
И страстно корчатся в уродливом пылу.
Ура! Живот отгнил – тем легче голодранцам!
Подмостки широки, на них – айда в разгул!
Понять немыслимо, сражению иль танцам
Аккомпанирует на скрипке Вельзевул.
Подошвы жесткие с обувкой незнакомы,
Вся кожа скинута долой, как скорлупа,
Уж тут не до стыда, – а снег кладет шеломы
На обнажённые пустые черепа.
По ним – султанами сидит воронья стая,
Свисает мякоть щёк, дрожа, как борода,
И кажется: в броню картонную, ристая,
Оделись рыцари – вояки хоть куда.
Ура! Метель свистит, ликует бал скелетов,
Жердина чёрная ревёт на голоса,
Завыли волки, лес угрюмо-фиолетов,
И адской алостью пылают небеса.
Эй! Потрясите-ка вон тех смурных апашей,
Что чётки позвонков мусолят втихаря:
Святош-молельщиков отсюда гонят взáшей!
Здесь вам, покойнички, не двор монастыря!
Но, пляску смерти вдруг прервав, на край подмостка
Скелет невиданной длины и худобы
Влетает, словно конь, уздой пеньковой жёстко
Под небо алое взметённый на дыбы;
Вот раздаётся крик – смешон и неизящен,
Мертвец фалангами по голеням стучит, –
Но вновь, как скоморох в шатёр, он в круг затащен
К бряцанью костяков – и пляска дальше мчит.
С морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.
С морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.
Маэстро Вельзевул велит то так, то этак
Клиенту корчиться на галстуке гнилом,
Он лупит башмаком по лбу марионеток:
Танцуй, стервятина, под ёлочный псалом!
Тогда ручонками покорные паяцы
Друг к другу тянутся, как прежде, на балу,
Бывало, тискали девиц не без приятцы,
И страстно корчатся в уродливом пылу.
Ура! Живот отгнил – тем легче голодранцам!
Подмостки широки, на них – айда в разгул!
Понять немыслимо, сражению иль танцам
Аккомпанирует на скрипке Вельзевул.
Подошвы жесткие с обувкой незнакомы,
Вся кожа скинута долой, как скорлупа,
Уж тут не до стыда, – а снег кладет шеломы
На обнажённые пустые черепа.
По ним – султанами сидит воронья стая,
Свисает мякоть щёк, дрожа, как борода,
И кажется: в броню картонную, ристая,
Оделись рыцари – вояки хоть куда.
Ура! Метель свистит, ликует бал скелетов,
Жердина чёрная ревёт на голоса,
Завыли волки, лес угрюмо-фиолетов,
И адской алостью пылают небеса.
Эй! Потрясите-ка вон тех смурных апашей,
Что чётки позвонков мусолят втихаря:
Святош-молельщиков отсюда гонят взáшей!
Здесь вам, покойнички, не двор монастыря!
Но, пляску смерти вдруг прервав, на край подмостка
Скелет невиданной длины и худобы
Влетает, словно конь, уздой пеньковой жёстко
Под небо алое взметённый на дыбы;
Вот раздаётся крик – смешон и неизящен,
Мертвец фалангами по голеням стучит, –
Но вновь, как скоморох в шатёр, он в круг затащен
К бряцанью костяков – и пляска дальше мчит.
С морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.
363 Кб, 685x800Артюр Рембо - бал повешенных
С морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.
Маэстро Вельзевул велит то так, то этак
Клиенту корчиться на галстуке гнилом,
Он лупит башмаком по лбу марионеток:
Танцуй, стервятина, под ёлочный псалом!
Тогда ручонками покорные паяцы
Друг к другу тянутся, как прежде, на балу,
Бывало, тискали девиц не без приятцы,
И страстно корчатся в уродливом пылу.
Ура! Живот отгнил – тем легче голодранцам!
Подмостки широки, на них – айда в разгул!
Понять немыслимо, сражению иль танцам
Аккомпанирует на скрипке Вельзевул.
Подошвы жесткие с обувкой незнакомы,
Вся кожа скинута долой, как скорлупа,
Уж тут не до стыда, – а снег кладет шеломы
На обнажённые пустые черепа.
По ним – султанами сидит воронья стая,
Свисает мякоть щёк, дрожа, как борода,
И кажется: в броню картонную, ристая,
Оделись рыцари – вояки хоть куда.
Ура! Метель свистит, ликует бал скелетов,
Жердина чёрная ревёт на голоса,
Завыли волки, лес угрюмо-фиолетов,
И адской алостью пылают небеса.
Эй! Потрясите-ка вон тех смурных апашей,
Что чётки позвонков мусолят втихаря:
Святош-молельщиков отсюда гонят взáшей!
Здесь вам, покойнички, не двор монастыря!
Но, пляску смерти вдруг прервав, на край подмостка
Скелет невиданной длины и худобы
Влетает, словно конь, уздой пеньковой жёстко
Под небо алое взметённый на дыбы;
Вот раздаётся крик – смешон и неизящен,
Мертвец фалангами по голеням стучит, –
Но вновь, как скоморох в шатёр, он в круг затащен
К бряцанью костяков – и пляска дальше мчит.
С морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.
С морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.
Маэстро Вельзевул велит то так, то этак
Клиенту корчиться на галстуке гнилом,
Он лупит башмаком по лбу марионеток:
Танцуй, стервятина, под ёлочный псалом!
Тогда ручонками покорные паяцы
Друг к другу тянутся, как прежде, на балу,
Бывало, тискали девиц не без приятцы,
И страстно корчатся в уродливом пылу.
Ура! Живот отгнил – тем легче голодранцам!
Подмостки широки, на них – айда в разгул!
Понять немыслимо, сражению иль танцам
Аккомпанирует на скрипке Вельзевул.
Подошвы жесткие с обувкой незнакомы,
Вся кожа скинута долой, как скорлупа,
Уж тут не до стыда, – а снег кладет шеломы
На обнажённые пустые черепа.
По ним – султанами сидит воронья стая,
Свисает мякоть щёк, дрожа, как борода,
И кажется: в броню картонную, ристая,
Оделись рыцари – вояки хоть куда.
Ура! Метель свистит, ликует бал скелетов,
Жердина чёрная ревёт на голоса,
Завыли волки, лес угрюмо-фиолетов,
И адской алостью пылают небеса.
Эй! Потрясите-ка вон тех смурных апашей,
Что чётки позвонков мусолят втихаря:
Святош-молельщиков отсюда гонят взáшей!
Здесь вам, покойнички, не двор монастыря!
Но, пляску смерти вдруг прервав, на край подмостка
Скелет невиданной длины и худобы
Влетает, словно конь, уздой пеньковой жёстко
Под небо алое взметённый на дыбы;
Вот раздаётся крик – смешон и неизящен,
Мертвец фалангами по голеням стучит, –
Но вновь, как скоморох в шатёр, он в круг затащен
К бряцанью костяков – и пляска дальше мчит.
С морильной свешены жердины,
Танцуют, корчась и дразня,
Антихристовы паладины
И Саладинова родня.
Бутусов, соси хуй, твоя музыка не будет вечной
Похоронят тебя с теми с кем ты скован одной цепью
С сатанистами, ельцинистами, свидетелями Путина
Ты раньше был как Морисси, а стал Леонидом Агутиным
Народному артисту наливайте быстро виски!
Даже Багров Данила не скупает твои диски
Эй, дядя Слава! Спроси у Бананана,
Как вступал он в партию убийц с киноэкрана
С Юпитера вам всё равно, оттуда вы большие
Законы гравитации, законы тирании
Илья Кормилец умер, а ты, сука, живой
Я это не могу простить и коечто ещё
Твои слова меня не трогают никак
Не Жан Бодияр ты, не Оноре де Бальзак
Это не бодиарт, у тебя "хуй" на лице, чувак
Ты поп-стандарт, а не рокер-сибиряк
Тряси головой, сисси бой, делай это в так под гипно
Вас всех отымел Ельцин, под бит его
Родились мы, услышав танковые залпы
Кричали "забери меня, мама, обратно!"
В детские годы дефолтом ебнули на голову
В школу ходили в стабильно-смирительных робах
Сука девушка по городу шагает босиком
Нам блядь так интересно что там у неё за окном
Байкер священник, гандон с пропавшим вкусом банана
Говорящий пёс и его друг Захар Прилипала
Бастион интеллектуальной обслуги знати
Вас легион, а у нас нет рати
Те, кто против, не намного лучше
Кухарка-аквалангист - он политик-самоучка
Тот недобоксёр, который борец с попсой,
И чувашская рожа с евреем с лысой башкой
У тебя наутилус, но ты не Немо,
Как у Глеба матрица, но он не Нео,
Ты погружался в море не глубже ярда
Иди и выпей его, Ксанф, а лучше яда.
Похоронят тебя с теми с кем ты скован одной цепью
С сатанистами, ельцинистами, свидетелями Путина
Ты раньше был как Морисси, а стал Леонидом Агутиным
Народному артисту наливайте быстро виски!
Даже Багров Данила не скупает твои диски
Эй, дядя Слава! Спроси у Бананана,
Как вступал он в партию убийц с киноэкрана
С Юпитера вам всё равно, оттуда вы большие
Законы гравитации, законы тирании
Илья Кормилец умер, а ты, сука, живой
Я это не могу простить и коечто ещё
Твои слова меня не трогают никак
Не Жан Бодияр ты, не Оноре де Бальзак
Это не бодиарт, у тебя "хуй" на лице, чувак
Ты поп-стандарт, а не рокер-сибиряк
Тряси головой, сисси бой, делай это в так под гипно
Вас всех отымел Ельцин, под бит его
Родились мы, услышав танковые залпы
Кричали "забери меня, мама, обратно!"
В детские годы дефолтом ебнули на голову
В школу ходили в стабильно-смирительных робах
Сука девушка по городу шагает босиком
Нам блядь так интересно что там у неё за окном
Байкер священник, гандон с пропавшим вкусом банана
Говорящий пёс и его друг Захар Прилипала
Бастион интеллектуальной обслуги знати
Вас легион, а у нас нет рати
Те, кто против, не намного лучше
Кухарка-аквалангист - он политик-самоучка
Тот недобоксёр, который борец с попсой,
И чувашская рожа с евреем с лысой башкой
У тебя наутилус, но ты не Немо,
Как у Глеба матрица, но он не Нео,
Ты погружался в море не глубже ярда
Иди и выпей его, Ксанф, а лучше яда.
Бутусов, соси хуй, твоя музыка не будет вечной
Похоронят тебя с теми с кем ты скован одной цепью
С сатанистами, ельцинистами, свидетелями Путина
Ты раньше был как Морисси, а стал Леонидом Агутиным
Народному артисту наливайте быстро виски!
Даже Багров Данила не скупает твои диски
Эй, дядя Слава! Спроси у Бананана,
Как вступал он в партию убийц с киноэкрана
С Юпитера вам всё равно, оттуда вы большие
Законы гравитации, законы тирании
Илья Кормилец умер, а ты, сука, живой
Я это не могу простить и коечто ещё
Твои слова меня не трогают никак
Не Жан Бодияр ты, не Оноре де Бальзак
Это не бодиарт, у тебя "хуй" на лице, чувак
Ты поп-стандарт, а не рокер-сибиряк
Тряси головой, сисси бой, делай это в так под гипно
Вас всех отымел Ельцин, под бит его
Родились мы, услышав танковые залпы
Кричали "забери меня, мама, обратно!"
В детские годы дефолтом ебнули на голову
В школу ходили в стабильно-смирительных робах
Сука девушка по городу шагает босиком
Нам блядь так интересно что там у неё за окном
Байкер священник, гандон с пропавшим вкусом банана
Говорящий пёс и его друг Захар Прилипала
Бастион интеллектуальной обслуги знати
Вас легион, а у нас нет рати
Те, кто против, не намного лучше
Кухарка-аквалангист - он политик-самоучка
Тот недобоксёр, который борец с попсой,
И чувашская рожа с евреем с лысой башкой
У тебя наутилус, но ты не Немо,
Как у Глеба матрица, но он не Нео,
Ты погружался в море не глубже ярда
Иди и выпей его, Ксанф, а лучше яда.
Похоронят тебя с теми с кем ты скован одной цепью
С сатанистами, ельцинистами, свидетелями Путина
Ты раньше был как Морисси, а стал Леонидом Агутиным
Народному артисту наливайте быстро виски!
Даже Багров Данила не скупает твои диски
Эй, дядя Слава! Спроси у Бананана,
Как вступал он в партию убийц с киноэкрана
С Юпитера вам всё равно, оттуда вы большие
Законы гравитации, законы тирании
Илья Кормилец умер, а ты, сука, живой
Я это не могу простить и коечто ещё
Твои слова меня не трогают никак
Не Жан Бодияр ты, не Оноре де Бальзак
Это не бодиарт, у тебя "хуй" на лице, чувак
Ты поп-стандарт, а не рокер-сибиряк
Тряси головой, сисси бой, делай это в так под гипно
Вас всех отымел Ельцин, под бит его
Родились мы, услышав танковые залпы
Кричали "забери меня, мама, обратно!"
В детские годы дефолтом ебнули на голову
В школу ходили в стабильно-смирительных робах
Сука девушка по городу шагает босиком
Нам блядь так интересно что там у неё за окном
Байкер священник, гандон с пропавшим вкусом банана
Говорящий пёс и его друг Захар Прилипала
Бастион интеллектуальной обслуги знати
Вас легион, а у нас нет рати
Те, кто против, не намного лучше
Кухарка-аквалангист - он политик-самоучка
Тот недобоксёр, который борец с попсой,
И чувашская рожа с евреем с лысой башкой
У тебя наутилус, но ты не Немо,
Как у Глеба матрица, но он не Нео,
Ты погружался в море не глубже ярда
Иди и выпей его, Ксанф, а лучше яда.
Начинается, как шум в животе
Прятаться в мутной воде
Вынырнуть в колыбельку
И врастать помаленьку в панельку
Прятки с отцом, горячо-холодно
Жрать слез маминых в поварешке
Солнце тает в окне, как харчок золота
Папа-папа был понарошку, панелька
Набито панельное брюхо!
Панельного неба краюха!
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Где панелька моего отца
Знать ту самую палатку в околотке
Давиться полторахой на коробке
Дым кусками засовывать в горло
В день, когда по особому перло
Убегать, под пуховиком - тулово парное
Голова гудит, в голове гундит пуля-паранойя
Мимо матери, прямо в похмельный сон
Новое утро, панельный стон, панелька!
Набито панельное брюхо!
Панельного неба краюха!
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Где панелька моего отца
Пообветрилась свадебная мимоза
Все панельные драмы, как трафарет
И улыбка - лишь ссадина ниже носа
На фотографии семьи, которой нет
Прятки с сыном, будто чужая жизнь
Убегать из панельки, ужалившись
И квасить, квасить до белки, до бесовства
Привет, панельный сын панельного отца, панелька!
Набито панельное брюхо!
Панельного неба краюха!
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Где панелька моего отца
Прятаться в мутной воде
Вынырнуть в колыбельку
И врастать помаленьку в панельку
Прятки с отцом, горячо-холодно
Жрать слез маминых в поварешке
Солнце тает в окне, как харчок золота
Папа-папа был понарошку, панелька
Набито панельное брюхо!
Панельного неба краюха!
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Где панелька моего отца
Знать ту самую палатку в околотке
Давиться полторахой на коробке
Дым кусками засовывать в горло
В день, когда по особому перло
Убегать, под пуховиком - тулово парное
Голова гудит, в голове гундит пуля-паранойя
Мимо матери, прямо в похмельный сон
Новое утро, панельный стон, панелька!
Набито панельное брюхо!
Панельного неба краюха!
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Где панелька моего отца
Пообветрилась свадебная мимоза
Все панельные драмы, как трафарет
И улыбка - лишь ссадина ниже носа
На фотографии семьи, которой нет
Прятки с сыном, будто чужая жизнь
Убегать из панельки, ужалившись
И квасить, квасить до белки, до бесовства
Привет, панельный сын панельного отца, панелька!
Набито панельное брюхо!
Панельного неба краюха!
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Где панелька моего отца
Начинается, как шум в животе
Прятаться в мутной воде
Вынырнуть в колыбельку
И врастать помаленьку в панельку
Прятки с отцом, горячо-холодно
Жрать слез маминых в поварешке
Солнце тает в окне, как харчок золота
Папа-папа был понарошку, панелька
Набито панельное брюхо!
Панельного неба краюха!
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Где панелька моего отца
Знать ту самую палатку в околотке
Давиться полторахой на коробке
Дым кусками засовывать в горло
В день, когда по особому перло
Убегать, под пуховиком - тулово парное
Голова гудит, в голове гундит пуля-паранойя
Мимо матери, прямо в похмельный сон
Новое утро, панельный стон, панелька!
Набито панельное брюхо!
Панельного неба краюха!
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Где панелька моего отца
Пообветрилась свадебная мимоза
Все панельные драмы, как трафарет
И улыбка - лишь ссадина ниже носа
На фотографии семьи, которой нет
Прятки с сыном, будто чужая жизнь
Убегать из панельки, ужалившись
И квасить, квасить до белки, до бесовства
Привет, панельный сын панельного отца, панелька!
Набито панельное брюхо!
Панельного неба краюха!
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Где панелька моего отца
Прятаться в мутной воде
Вынырнуть в колыбельку
И врастать помаленьку в панельку
Прятки с отцом, горячо-холодно
Жрать слез маминых в поварешке
Солнце тает в окне, как харчок золота
Папа-папа был понарошку, панелька
Набито панельное брюхо!
Панельного неба краюха!
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Где панелька моего отца
Знать ту самую палатку в околотке
Давиться полторахой на коробке
Дым кусками засовывать в горло
В день, когда по особому перло
Убегать, под пуховиком - тулово парное
Голова гудит, в голове гундит пуля-паранойя
Мимо матери, прямо в похмельный сон
Новое утро, панельный стон, панелька!
Набито панельное брюхо!
Панельного неба краюха!
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Где панелька моего отца
Пообветрилась свадебная мимоза
Все панельные драмы, как трафарет
И улыбка - лишь ссадина ниже носа
На фотографии семьи, которой нет
Прятки с сыном, будто чужая жизнь
Убегать из панельки, ужалившись
И квасить, квасить до белки, до бесовства
Привет, панельный сын панельного отца, панелька!
Набито панельное брюхо!
Панельного неба краюха!
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Еду по России, не доеду до конца
Где панелька моего отца
Бараки-недоростки топорщатся кое-как
Неприветливые, словно пропойцы на голяках
Или как из крадущейся кареты ППС
Две пары глаз блестящих, что конфеты M&M's
Небо подпирают новостройки-костыли
Всё та же чёрная девятка разрезает пустыри
И работяга тащит горб, что тарантул кокон
И человечья требуха в фоторамках окон
Я пройду, как по Манхэттену, по улицам Восточного
От солнечного света не пряча лица отёчного
Дети сопят в колясках, укачанные рессорами
Все мои одноклассницы рядышком нарисованы
По улицам полуденным, будто по Монпарнасу
Я позволю обмануть себя каждому оборванцу
До одури в подворотне я буду бухать и дуть
И бомбою водородною рухну тебе на грудь
[Припев]
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, и в каждом окне
Солдаты трущоб улыбаются мне
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, где я невпопад (читаю стихи)
Читаю стихи в автомат
[Куплет 2]
Наши люди на войне и наши люди на тюрьме
Я помню поминутно понедельник в октябре
Как я собирал на взятку розовому менту
Боясь, что впарит десятку, как кенту
Другой братан сказал, что ему нехуй выбирать
Уехав на войну, он уехал умирать
А я остался здесь птицей-говоруном
Испуганным ребёнком за пластиковым окном
Мы выглядим, как ровесники, в вагоне-ресторане
За соседними столами нечаянные сотрапезники
Помнишь, ты умерла, и мы твоё мясо ели
Что пахло как мумия, забытая в Мавзолее
Потерянного халдея шлю, куда он привык
Потея и холодея, осклабился проводник
И я в любви рассыпаюсь, громко и без стыда
Тебе в вагоне-ресторане поезда в никуда
[Припев]
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, и в каждом окне
Солдаты трущоб улыбаются мне
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, где я невпопад (читаю стихи)
Читаю стихи в автомат
[Аутро]
Ава-а-ава-эва-ава-ава-эва
Ава-а-ава-эва-ава-ава-эва
Ава-а-ава-эва-ава-ава-эва
Ава-а-ава-эва-ава-ава
Улан-Удэ
Неприветливые, словно пропойцы на голяках
Или как из крадущейся кареты ППС
Две пары глаз блестящих, что конфеты M&M's
Небо подпирают новостройки-костыли
Всё та же чёрная девятка разрезает пустыри
И работяга тащит горб, что тарантул кокон
И человечья требуха в фоторамках окон
Я пройду, как по Манхэттену, по улицам Восточного
От солнечного света не пряча лица отёчного
Дети сопят в колясках, укачанные рессорами
Все мои одноклассницы рядышком нарисованы
По улицам полуденным, будто по Монпарнасу
Я позволю обмануть себя каждому оборванцу
До одури в подворотне я буду бухать и дуть
И бомбою водородною рухну тебе на грудь
[Припев]
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, и в каждом окне
Солдаты трущоб улыбаются мне
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, где я невпопад (читаю стихи)
Читаю стихи в автомат
[Куплет 2]
Наши люди на войне и наши люди на тюрьме
Я помню поминутно понедельник в октябре
Как я собирал на взятку розовому менту
Боясь, что впарит десятку, как кенту
Другой братан сказал, что ему нехуй выбирать
Уехав на войну, он уехал умирать
А я остался здесь птицей-говоруном
Испуганным ребёнком за пластиковым окном
Мы выглядим, как ровесники, в вагоне-ресторане
За соседними столами нечаянные сотрапезники
Помнишь, ты умерла, и мы твоё мясо ели
Что пахло как мумия, забытая в Мавзолее
Потерянного халдея шлю, куда он привык
Потея и холодея, осклабился проводник
И я в любви рассыпаюсь, громко и без стыда
Тебе в вагоне-ресторане поезда в никуда
[Припев]
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, и в каждом окне
Солдаты трущоб улыбаются мне
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, где я невпопад (читаю стихи)
Читаю стихи в автомат
[Аутро]
Ава-а-ава-эва-ава-ава-эва
Ава-а-ава-эва-ава-ава-эва
Ава-а-ава-эва-ава-ава-эва
Ава-а-ава-эва-ава-ава
Улан-Удэ
Бараки-недоростки топорщатся кое-как
Неприветливые, словно пропойцы на голяках
Или как из крадущейся кареты ППС
Две пары глаз блестящих, что конфеты M&M's
Небо подпирают новостройки-костыли
Всё та же чёрная девятка разрезает пустыри
И работяга тащит горб, что тарантул кокон
И человечья требуха в фоторамках окон
Я пройду, как по Манхэттену, по улицам Восточного
От солнечного света не пряча лица отёчного
Дети сопят в колясках, укачанные рессорами
Все мои одноклассницы рядышком нарисованы
По улицам полуденным, будто по Монпарнасу
Я позволю обмануть себя каждому оборванцу
До одури в подворотне я буду бухать и дуть
И бомбою водородною рухну тебе на грудь
[Припев]
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, и в каждом окне
Солдаты трущоб улыбаются мне
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, где я невпопад (читаю стихи)
Читаю стихи в автомат
[Куплет 2]
Наши люди на войне и наши люди на тюрьме
Я помню поминутно понедельник в октябре
Как я собирал на взятку розовому менту
Боясь, что впарит десятку, как кенту
Другой братан сказал, что ему нехуй выбирать
Уехав на войну, он уехал умирать
А я остался здесь птицей-говоруном
Испуганным ребёнком за пластиковым окном
Мы выглядим, как ровесники, в вагоне-ресторане
За соседними столами нечаянные сотрапезники
Помнишь, ты умерла, и мы твоё мясо ели
Что пахло как мумия, забытая в Мавзолее
Потерянного халдея шлю, куда он привык
Потея и холодея, осклабился проводник
И я в любви рассыпаюсь, громко и без стыда
Тебе в вагоне-ресторане поезда в никуда
[Припев]
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, и в каждом окне
Солдаты трущоб улыбаются мне
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, где я невпопад (читаю стихи)
Читаю стихи в автомат
[Аутро]
Ава-а-ава-эва-ава-ава-эва
Ава-а-ава-эва-ава-ава-эва
Ава-а-ава-эва-ава-ава-эва
Ава-а-ава-эва-ава-ава
Улан-Удэ
Неприветливые, словно пропойцы на голяках
Или как из крадущейся кареты ППС
Две пары глаз блестящих, что конфеты M&M's
Небо подпирают новостройки-костыли
Всё та же чёрная девятка разрезает пустыри
И работяга тащит горб, что тарантул кокон
И человечья требуха в фоторамках окон
Я пройду, как по Манхэттену, по улицам Восточного
От солнечного света не пряча лица отёчного
Дети сопят в колясках, укачанные рессорами
Все мои одноклассницы рядышком нарисованы
По улицам полуденным, будто по Монпарнасу
Я позволю обмануть себя каждому оборванцу
До одури в подворотне я буду бухать и дуть
И бомбою водородною рухну тебе на грудь
[Припев]
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, и в каждом окне
Солдаты трущоб улыбаются мне
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, где я невпопад (читаю стихи)
Читаю стихи в автомат
[Куплет 2]
Наши люди на войне и наши люди на тюрьме
Я помню поминутно понедельник в октябре
Как я собирал на взятку розовому менту
Боясь, что впарит десятку, как кенту
Другой братан сказал, что ему нехуй выбирать
Уехав на войну, он уехал умирать
А я остался здесь птицей-говоруном
Испуганным ребёнком за пластиковым окном
Мы выглядим, как ровесники, в вагоне-ресторане
За соседними столами нечаянные сотрапезники
Помнишь, ты умерла, и мы твоё мясо ели
Что пахло как мумия, забытая в Мавзолее
Потерянного халдея шлю, куда он привык
Потея и холодея, осклабился проводник
И я в любви рассыпаюсь, громко и без стыда
Тебе в вагоне-ресторане поезда в никуда
[Припев]
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, и в каждом окне
Солдаты трущоб улыбаются мне
Моя Родина — моя любовь, вид из окна:
Моногородок в платье серого сукна
Моя Родина — моя любовь, где я невпопад (читаю стихи)
Читаю стихи в автомат
[Аутро]
Ава-а-ава-эва-ава-ава-эва
Ава-а-ава-эва-ава-ава-эва
Ава-а-ава-эва-ава-ава-эва
Ава-а-ава-эва-ава-ава
Улан-Удэ
>>589763
>>589764
>>589765
Фуууууууу блядь!!!!!!!!!!!!!!!!!!11111111111111
Фуууууууууууууу нахуй!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!1111111111111111111111111111111
Блядь, всё-таки рэп-говна принёс и обмазался им, ой мудель, блядь!.. Твою мать, убери это говно нахуй отсюда, блядь! Сейчас будешь всё это вылизывать, блядь!
Хули ты вызвал… хули ты говном-то вымазался, мудак, блядь?!
Пидорас, блядь! Сука, блядь!
Убери это говно отсюда, блядь!
Ёб твою мать, блядь, и весь пол засрал, блядь!
Мудак, блядь, ну ты мудак, блядь, я тебя сейчас убью, нахуй! Я тебя, блядь, сейчас убью нахуй, блядь!
Блядь, ну ты пидорас, блядь…
Бля, ну ты сумасшедший, ёб твою мать, а…
Бля, с кем вы меня посадили, охуеть, ёбаный в рот!..
Я тебя сейчас убью, нахуй. Ты понял, что я тя ща убью?
Иди вон туда под струю мойся, понял, блядь?!
Чтоб через пять минут чистый был! ИДИ ПОД СТРУЮ, СУКА! МОЙСЯ!
>>589764
>>589765
Фуууууууу блядь!!!!!!!!!!!!!!!!!!11111111111111
Фуууууууууууууу нахуй!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!1111111111111111111111111111111
Блядь, всё-таки рэп-говна принёс и обмазался им, ой мудель, блядь!.. Твою мать, убери это говно нахуй отсюда, блядь! Сейчас будешь всё это вылизывать, блядь!
Хули ты вызвал… хули ты говном-то вымазался, мудак, блядь?!
Пидорас, блядь! Сука, блядь!
Убери это говно отсюда, блядь!
Ёб твою мать, блядь, и весь пол засрал, блядь!
Мудак, блядь, ну ты мудак, блядь, я тебя сейчас убью, нахуй! Я тебя, блядь, сейчас убью нахуй, блядь!
Блядь, ну ты пидорас, блядь…
Бля, ну ты сумасшедший, ёб твою мать, а…
Бля, с кем вы меня посадили, охуеть, ёбаный в рот!..
Я тебя сейчас убью, нахуй. Ты понял, что я тя ща убью?
Иди вон туда под струю мойся, понял, блядь?!
Чтоб через пять минут чистый был! ИДИ ПОД СТРУЮ, СУКА! МОЙСЯ!
>>589763
>>589764
>>589765
Фуууууууу блядь!!!!!!!!!!!!!!!!!!11111111111111
Фуууууууууууууу нахуй!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!1111111111111111111111111111111
Блядь, всё-таки рэп-говна принёс и обмазался им, ой мудель, блядь!.. Твою мать, убери это говно нахуй отсюда, блядь! Сейчас будешь всё это вылизывать, блядь!
Хули ты вызвал… хули ты говном-то вымазался, мудак, блядь?!
Пидорас, блядь! Сука, блядь!
Убери это говно отсюда, блядь!
Ёб твою мать, блядь, и весь пол засрал, блядь!
Мудак, блядь, ну ты мудак, блядь, я тебя сейчас убью, нахуй! Я тебя, блядь, сейчас убью нахуй, блядь!
Блядь, ну ты пидорас, блядь…
Бля, ну ты сумасшедший, ёб твою мать, а…
Бля, с кем вы меня посадили, охуеть, ёбаный в рот!..
Я тебя сейчас убью, нахуй. Ты понял, что я тя ща убью?
Иди вон туда под струю мойся, понял, блядь?!
Чтоб через пять минут чистый был! ИДИ ПОД СТРУЮ, СУКА! МОЙСЯ!
>>589764
>>589765
Фуууууууу блядь!!!!!!!!!!!!!!!!!!11111111111111
Фуууууууууууууу нахуй!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!1111111111111111111111111111111
Блядь, всё-таки рэп-говна принёс и обмазался им, ой мудель, блядь!.. Твою мать, убери это говно нахуй отсюда, блядь! Сейчас будешь всё это вылизывать, блядь!
Хули ты вызвал… хули ты говном-то вымазался, мудак, блядь?!
Пидорас, блядь! Сука, блядь!
Убери это говно отсюда, блядь!
Ёб твою мать, блядь, и весь пол засрал, блядь!
Мудак, блядь, ну ты мудак, блядь, я тебя сейчас убью, нахуй! Я тебя, блядь, сейчас убью нахуй, блядь!
Блядь, ну ты пидорас, блядь…
Бля, ну ты сумасшедший, ёб твою мать, а…
Бля, с кем вы меня посадили, охуеть, ёбаный в рот!..
Я тебя сейчас убью, нахуй. Ты понял, что я тя ща убью?
Иди вон туда под струю мойся, понял, блядь?!
Чтоб через пять минут чистый был! ИДИ ПОД СТРУЮ, СУКА! МОЙСЯ!
завтра, десятиклассница, рассказываю учителям, готовящим конкурс чтецов,стихотворение-сказку своего собственного сочинения, как то, что буду рассказывать на этот конкурс. если вам это интересно и угодно рассказать мне критику, то скажите. не прошу уже о том, чтобы подправить самим. мне такую услугу, скажу честно, никто никогда давать не готовился, ведь мои друзья ничего не мыслили в этом, а мыслить мог только мой учитель, но он так стар и равнодушен уже, краешком, и даже к своему предмету, что о моих писюльках и речи быть не могло быть никогда. и вообще у меня аритмия и писать стихотворения мне запретил врач. не орите сильно. итак:
«Невеста Орфу».
Праздников летних сейчас пора
Каждый из троллей уже женился,
А Орфурус как ждет Смерти рога.
Сердце вечно говорит «нельзя»!
Каждая из этих женщин троллей
Как для тяжелых немытых работ,
С сажей обмазанной кожей своей.
Глупые! А живот их – земли холм.
Ноги ужасных женщин-троллей
Зашибут несчастливца молотом.
Язык закопает, как бурой землей.
Опустим грусть, наверх свою голову
Подняв, увижу дату, в ней праздник,
Встретившись глазом к календарю,
Вспомню, чьей красотой проник,
-- Сегодня праздник наших цветов.
Троллиус яркий сегодня в цвету!
Много метров их жгучих ковров!
Я себе невесту цветочка найду! --
Орфурус плел до поля середины,
Где сердце поля пылало, где Она
Обжигая вокруг землю и льдины,
Королевой пламени цветов была.
Он не готов был к красоте, и себя
Почувствовав и целым, и живым,
Он тьмой без света увидел свое Я,
Досель так на свете прожившим.
Он гномам заказал им кольцо
На мизинчик, другое как браслет,
На её стебль, большой палец его.
И к другу любовь их уже не запрет.
Цветочек голову Орфурусу склонил,
И заплакав от тролля любви, в миге
Свой лепесток (слезу), он выпустил,
И ветерок слезу неся, поджег в огне.
Он принес цветок скорее в свой дом,
На алтарь поставил, словно Матери
Возносил мольбы хвалебные ей он,
Что родила чудом его на этой Земли.
Пока другим его невеста жгет дома!
Потому, что ветер севера лепесток
Не потушит никак до холодного тла,
И соседи его подняли много тревог.
И собрались уж все тролли деревни,
Придумали тогда злыдни злой план,
Невесту как бы милую его извести,
Чего терять? Уже дом наш пропал!
Муж спал когда, жену Орфу украли
И он проснулся, зная дело, и крича
Он вышел, но не найти где все были,
Чтобы убить любого убийцу-тролля.
Вокруг не хаос, но угольные платы…
Ветер пускал лепесток. Одни небеса.
Там, где плат жгут раздетые цветы.
Там есть Орфу невеста, Орфу звезда.
«Невеста Орфу».
Праздников летних сейчас пора
Каждый из троллей уже женился,
А Орфурус как ждет Смерти рога.
Сердце вечно говорит «нельзя»!
Каждая из этих женщин троллей
Как для тяжелых немытых работ,
С сажей обмазанной кожей своей.
Глупые! А живот их – земли холм.
Ноги ужасных женщин-троллей
Зашибут несчастливца молотом.
Язык закопает, как бурой землей.
Опустим грусть, наверх свою голову
Подняв, увижу дату, в ней праздник,
Встретившись глазом к календарю,
Вспомню, чьей красотой проник,
-- Сегодня праздник наших цветов.
Троллиус яркий сегодня в цвету!
Много метров их жгучих ковров!
Я себе невесту цветочка найду! --
Орфурус плел до поля середины,
Где сердце поля пылало, где Она
Обжигая вокруг землю и льдины,
Королевой пламени цветов была.
Он не готов был к красоте, и себя
Почувствовав и целым, и живым,
Он тьмой без света увидел свое Я,
Досель так на свете прожившим.
Он гномам заказал им кольцо
На мизинчик, другое как браслет,
На её стебль, большой палец его.
И к другу любовь их уже не запрет.
Цветочек голову Орфурусу склонил,
И заплакав от тролля любви, в миге
Свой лепесток (слезу), он выпустил,
И ветерок слезу неся, поджег в огне.
Он принес цветок скорее в свой дом,
На алтарь поставил, словно Матери
Возносил мольбы хвалебные ей он,
Что родила чудом его на этой Земли.
Пока другим его невеста жгет дома!
Потому, что ветер севера лепесток
Не потушит никак до холодного тла,
И соседи его подняли много тревог.
И собрались уж все тролли деревни,
Придумали тогда злыдни злой план,
Невесту как бы милую его извести,
Чего терять? Уже дом наш пропал!
Муж спал когда, жену Орфу украли
И он проснулся, зная дело, и крича
Он вышел, но не найти где все были,
Чтобы убить любого убийцу-тролля.
Вокруг не хаос, но угольные платы…
Ветер пускал лепесток. Одни небеса.
Там, где плат жгут раздетые цветы.
Там есть Орфу невеста, Орфу звезда.
завтра, десятиклассница, рассказываю учителям, готовящим конкурс чтецов,стихотворение-сказку своего собственного сочинения, как то, что буду рассказывать на этот конкурс. если вам это интересно и угодно рассказать мне критику, то скажите. не прошу уже о том, чтобы подправить самим. мне такую услугу, скажу честно, никто никогда давать не готовился, ведь мои друзья ничего не мыслили в этом, а мыслить мог только мой учитель, но он так стар и равнодушен уже, краешком, и даже к своему предмету, что о моих писюльках и речи быть не могло быть никогда. и вообще у меня аритмия и писать стихотворения мне запретил врач. не орите сильно. итак:
«Невеста Орфу».
Праздников летних сейчас пора
Каждый из троллей уже женился,
А Орфурус как ждет Смерти рога.
Сердце вечно говорит «нельзя»!
Каждая из этих женщин троллей
Как для тяжелых немытых работ,
С сажей обмазанной кожей своей.
Глупые! А живот их – земли холм.
Ноги ужасных женщин-троллей
Зашибут несчастливца молотом.
Язык закопает, как бурой землей.
Опустим грусть, наверх свою голову
Подняв, увижу дату, в ней праздник,
Встретившись глазом к календарю,
Вспомню, чьей красотой проник,
-- Сегодня праздник наших цветов.
Троллиус яркий сегодня в цвету!
Много метров их жгучих ковров!
Я себе невесту цветочка найду! --
Орфурус плел до поля середины,
Где сердце поля пылало, где Она
Обжигая вокруг землю и льдины,
Королевой пламени цветов была.
Он не готов был к красоте, и себя
Почувствовав и целым, и живым,
Он тьмой без света увидел свое Я,
Досель так на свете прожившим.
Он гномам заказал им кольцо
На мизинчик, другое как браслет,
На её стебль, большой палец его.
И к другу любовь их уже не запрет.
Цветочек голову Орфурусу склонил,
И заплакав от тролля любви, в миге
Свой лепесток (слезу), он выпустил,
И ветерок слезу неся, поджег в огне.
Он принес цветок скорее в свой дом,
На алтарь поставил, словно Матери
Возносил мольбы хвалебные ей он,
Что родила чудом его на этой Земли.
Пока другим его невеста жгет дома!
Потому, что ветер севера лепесток
Не потушит никак до холодного тла,
И соседи его подняли много тревог.
И собрались уж все тролли деревни,
Придумали тогда злыдни злой план,
Невесту как бы милую его извести,
Чего терять? Уже дом наш пропал!
Муж спал когда, жену Орфу украли
И он проснулся, зная дело, и крича
Он вышел, но не найти где все были,
Чтобы убить любого убийцу-тролля.
Вокруг не хаос, но угольные платы…
Ветер пускал лепесток. Одни небеса.
Там, где плат жгут раздетые цветы.
Там есть Орфу невеста, Орфу звезда.
«Невеста Орфу».
Праздников летних сейчас пора
Каждый из троллей уже женился,
А Орфурус как ждет Смерти рога.
Сердце вечно говорит «нельзя»!
Каждая из этих женщин троллей
Как для тяжелых немытых работ,
С сажей обмазанной кожей своей.
Глупые! А живот их – земли холм.
Ноги ужасных женщин-троллей
Зашибут несчастливца молотом.
Язык закопает, как бурой землей.
Опустим грусть, наверх свою голову
Подняв, увижу дату, в ней праздник,
Встретившись глазом к календарю,
Вспомню, чьей красотой проник,
-- Сегодня праздник наших цветов.
Троллиус яркий сегодня в цвету!
Много метров их жгучих ковров!
Я себе невесту цветочка найду! --
Орфурус плел до поля середины,
Где сердце поля пылало, где Она
Обжигая вокруг землю и льдины,
Королевой пламени цветов была.
Он не готов был к красоте, и себя
Почувствовав и целым, и живым,
Он тьмой без света увидел свое Я,
Досель так на свете прожившим.
Он гномам заказал им кольцо
На мизинчик, другое как браслет,
На её стебль, большой палец его.
И к другу любовь их уже не запрет.
Цветочек голову Орфурусу склонил,
И заплакав от тролля любви, в миге
Свой лепесток (слезу), он выпустил,
И ветерок слезу неся, поджег в огне.
Он принес цветок скорее в свой дом,
На алтарь поставил, словно Матери
Возносил мольбы хвалебные ей он,
Что родила чудом его на этой Земли.
Пока другим его невеста жгет дома!
Потому, что ветер севера лепесток
Не потушит никак до холодного тла,
И соседи его подняли много тревог.
И собрались уж все тролли деревни,
Придумали тогда злыдни злой план,
Невесту как бы милую его извести,
Чего терять? Уже дом наш пропал!
Муж спал когда, жену Орфу украли
И он проснулся, зная дело, и крича
Он вышел, но не найти где все были,
Чтобы убить любого убийцу-тролля.
Вокруг не хаос, но угольные платы…
Ветер пускал лепесток. Одни небеса.
Там, где плат жгут раздетые цветы.
Там есть Орфу невеста, Орфу звезда.
праздников летних сейчас пора
у подъезда тусуют опера
даже подъезжал генерал
не выхватить бы пацанам пера
я на это с балкона взирал
муж спал когда, жену орфу украли
играли нарды, играли и на гитаре
ветер аккуратно опускал лепесток
немец рычащий опускал стекло
педаль в пол - и уже все равно
скорость в км миллиард на табло
орфу звезда, в корфу туркам пизда
это как урок навсегда
учитель стар и равнодушен краешком
это как в детстве потерять варежку
аритмия как у быкова в фильме
насвая ты вкинь мне
но я за здоровый образ жизни
зашибут троллей ливни
и мамонты бивнями
язык закопают как бурой землей
танцуй со мной, это
стихотворение-сказка
и двачер на том конце провода такой ласковый
рисует раскраски, пьет шампанское
у подъезда тусуют опера
даже подъезжал генерал
не выхватить бы пацанам пера
я на это с балкона взирал
муж спал когда, жену орфу украли
играли нарды, играли и на гитаре
ветер аккуратно опускал лепесток
немец рычащий опускал стекло
педаль в пол - и уже все равно
скорость в км миллиард на табло
орфу звезда, в корфу туркам пизда
это как урок навсегда
учитель стар и равнодушен краешком
это как в детстве потерять варежку
аритмия как у быкова в фильме
насвая ты вкинь мне
но я за здоровый образ жизни
зашибут троллей ливни
и мамонты бивнями
язык закопают как бурой землей
танцуй со мной, это
стихотворение-сказка
и двачер на том конце провода такой ласковый
рисует раскраски, пьет шампанское
>>590361
если не любитель жанра, то почему бы не отставить свой ответ. я же не таких, как ты, спрашиваю, за неимением твоей любви к сказкам.
если не любитель жанра, то почему бы не отставить свой ответ. я же не таких, как ты, спрашиваю, за неимением твоей любви к сказкам.
русская поэзия не существует
но ты думал иначе за каким то хуем
когда дурачился с рифмами
писал про лес с нимфами
читал издач, бампал треды
погружался в нигредо
такой русский поэтический как пушкин поэтишка ебучий
пил какао из кружки, лил себе треки койла в ушки
но ты не поль верлен и не артюр рембо
тебя басота подвесит за ребро
в треде punisher, зовите мишеля фуко
ты как панин, чел, пидор и мерзкий гандон
и для тебя тут найдется паноптикон
зови меня десептикон
у тебя не стишки, а ебаный прогон
ведь ты не очень умен
выучил пару модных имен
зашкварных еще с допотопных времен
но ты думал иначе за каким то хуем
когда дурачился с рифмами
писал про лес с нимфами
читал издач, бампал треды
погружался в нигредо
такой русский поэтический как пушкин поэтишка ебучий
пил какао из кружки, лил себе треки койла в ушки
но ты не поль верлен и не артюр рембо
тебя басота подвесит за ребро
в треде punisher, зовите мишеля фуко
ты как панин, чел, пидор и мерзкий гандон
и для тебя тут найдется паноптикон
зови меня десептикон
у тебя не стишки, а ебаный прогон
ведь ты не очень умен
выучил пару модных имен
зашкварных еще с допотопных времен
>>590387
на самом деле, мне понравилось твое дурачество. оно очень остроумное и смешное. это меня зовут Астрой друзья просто, потому что терновая голова.
на самом деле, мне понравилось твое дурачество. оно очень остроумное и смешное. это меня зовут Астрой друзья просто, потому что терновая голова.
>>590373
и я не люблю сочинять стихотворения с рифмой, дружок, но в жизни иногда нужно кое что терять, от чего-то отказываться. ведь, важное в этом деле, что действительно касалось бы выбора моей души - смысл и компактность. это стихотворение не является характеризующим мое основное творчество, но оно больше всего подходит для толпы, оно сказочное, а сказки любят взрослые и дети, в нем мало метафор, абстрактным его не назовешь. уже есть хорошо на первое выступление. будь моя воля - пошла бы по пути древних поэтов, писала бы аллитерацией, "рифму" бы заменила на слово "ритм". будь моя воля, я бы писала верлибры. но именно сейчас я хочу понравится этим теткам, вписаться в эти каноны, а там уж писать то, что хочу. ведь именно сейчас я хочу, чтобы мой труд был ценен для людей, а значит глупо жаловаться на их предпочтения и особые требования. я не спрашивала вас здесь о том, нравится вам или нет, и мало ли что нравится мне самой. был задан вопрос, а каждый вопрос заслуживает достойного ответа.
и я не люблю сочинять стихотворения с рифмой, дружок, но в жизни иногда нужно кое что терять, от чего-то отказываться. ведь, важное в этом деле, что действительно касалось бы выбора моей души - смысл и компактность. это стихотворение не является характеризующим мое основное творчество, но оно больше всего подходит для толпы, оно сказочное, а сказки любят взрослые и дети, в нем мало метафор, абстрактным его не назовешь. уже есть хорошо на первое выступление. будь моя воля - пошла бы по пути древних поэтов, писала бы аллитерацией, "рифму" бы заменила на слово "ритм". будь моя воля, я бы писала верлибры. но именно сейчас я хочу понравится этим теткам, вписаться в эти каноны, а там уж писать то, что хочу. ведь именно сейчас я хочу, чтобы мой труд был ценен для людей, а значит глупо жаловаться на их предпочтения и особые требования. я не спрашивала вас здесь о том, нравится вам или нет, и мало ли что нравится мне самой. был задан вопрос, а каждый вопрос заслуживает достойного ответа.
спасибо большое, друзья, но вы мне так и не смогли помочь. очень жаль, опять придется погружаться в эту грязь - технику. отрывать по перышку у крыльев поэта.
>>590461
Да причем здесь рифма, реперок?
Ты не понимаешь, до какой степени твой словесный понос убогий и пошлый?
Правда, не понимаешь? Или понимаешь? Но не можешь остановиться, да?
У тебя совсем отсутствует критика по отношению к самому себе?
Тебе не стыдно вот этим текстовым говном прилюдно дристать?
Да причем здесь рифма, реперок?
Ты не понимаешь, до какой степени твой словесный понос убогий и пошлый?
Правда, не понимаешь? Или понимаешь? Но не можешь остановиться, да?
У тебя совсем отсутствует критика по отношению к самому себе?
Тебе не стыдно вот этим текстовым говном прилюдно дристать?
>>590456
ниче не понял
ниче не понял
>>590465
Хуя тупая свинья хрюкнула
Хуя тупая свинья хрюкнула
красиво поэтично необычно...
Мне нравятся Баратынский, Тютчев, Полонский, Вяземский, Фет, Анненский, Сологуб, Гиппиус, Блок, Тиняков, Олимпов, Ходасевич, ранний Кузмин, Парнок, Чурилин, Вагинов, Поплавский, Божнев, Зальцман, Одарченко, Чиннов, Соснора и Чудаков.
Кто я после этого? Все очень плохо?
Кто я после этого? Все очень плохо?
>>590528
Толстой? Серьезно? У Ал.Конст-ча весьма посредственные стихотворения, кроме "Оды на поимку Таирова" и пяти-шести лирических мелочей.
А Пушкина мы все любим и ставим выше прочих by default.
Толстой? Серьезно? У Ал.Конст-ча весьма посредственные стихотворения, кроме "Оды на поимку Таирова" и пяти-шести лирических мелочей.
А Пушкина мы все любим и ставим выше прочих by default.
>>590526
А почему не любят? Это же обычная графомания, в изобилии на всяких полутонах плодящаяся. Прочел и забыл.
А почему не любят? Это же обычная графомания, в изобилии на всяких полутонах плодящаяся. Прочел и забыл.
498
499
500
>>590526
И почему же у тебя фиксация на анальной тематике?
>>эти вскукареки букачера с фиксацией на анальной тематике
И почему же у тебя фиксация на анальной тематике?
>>590560
*внимательно прочитай
*внимательно прочитай
>>590560
Еще раз: почему у тебя "прет человека по осени" с какого-то перепугу связано с анальной тематикой?
Я, например, не знаю другой причины, помимо твоей анальной фиксации, извини уж.
Еще раз: почему у тебя "прет человека по осени" с какого-то перепугу связано с анальной тематикой?
Я, например, не знаю другой причины, помимо твоей анальной фиксации, извини уж.
40 Кб, 368x500>>590597
Сказать демонстративно обосравшемуся на публике человеку, что он обосрался - это что, теперь, проявление анальной фиксации?
Сказать демонстративно обосравшемуся на публике человеку, что он обосрался - это что, теперь, проявление анальной фиксации?
>>590620
какие поэтичные боевые картиночки <3
какие поэтичные боевые картиночки <3
>>590645
>>590690
Ну поебитесь уже итт, я больше не могу ждать! Уд небеса пронзает стрелою, когда представляю, как матерый букачер с сертификатом лучшего сантехника в Мухозасиженске-Скотобазном содомирует черенком от саперной лопатки - ибо приап его оскудел мужеством еще во времена богопротивной Коровьей Пизды - самовлюбленного репоребенка-ураниста, чье скудное мыслью темя венчает изысканно символический кукарек.
>>590690
Ну поебитесь уже итт, я больше не могу ждать! Уд небеса пронзает стрелою, когда представляю, как матерый букачер с сертификатом лучшего сантехника в Мухозасиженске-Скотобазном содомирует черенком от саперной лопатки - ибо приап его оскудел мужеством еще во времена богопротивной Коровьей Пизды - самовлюбленного репоребенка-ураниста, чье скудное мыслью темя венчает изысканно символический кукарек.
>>590695
съеби в свой тред в музаче, поехавший графоман
съеби в свой тред в музаче, поехавший графоман
>>497942 (OP)
Бамп
Бамп
Анон который или в этом, или в прошлом треде постил Эшбери на английском, кого ты еще читаешь?
132 Кб, 568x800>>497942 (OP)
Еще один, последний раз, я умоляю прости,
Больше так не буду, я обещаю, мне очень стыдно.
Держи, вот мой мобильный, серьезно, хочешь возьми,
На, сотри всех дилеров, удали новые имена.
Девочка, мне только ты одна нужна,
Слышишь, иди сюда, пожалуйста, поближе, прошу это же я.
Прости дурака, дорогая, че-то снова черт попутал,
Меня давно не привлекают такие маршруты.
Я знаю тебе было трудно эти дни, любимая,
Я только с тобой теперь буду, иди обними меня,
Кстати выглядишь очень круто, нереально красивая,
Но на меня не смотри, на мутках, дело не в стиле.
Я и не мутил эту гадость, мне домой мешок принесли,
Поставили рядом, сказали: "Пусть он вот тут постоит".
Можем угостить, если надо, на, сколько угодно возьми
И я не жадный, но из-за погоды хотелось грустить.
Да ладно, мы оба знаем, ты никогда не сможешь уйти.
Меня придется простить, дорогая, как не крути.
Кто там звонит, ну не мешай, а хватит, дай подойти,
Блять, меня будут ждать люди на студии к девяти.
Со мной нельзя, а-а, сорри, правда,
Пойми там одни ребята, они курят и ругаются матом.
Сегодня суббота, я без пробок, туда и обратно,
Ну что ты, не надо, погода изменится завтра.
Ice, ice ice baby, я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Ice, ice ice baby, я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Вот это да, у меня теперь есть жена,
И сегодня я люблю ее сильнее, чем вчера,
А завтра буду любить сильнее, чем сегодня,
Ну да, наверное я старомоден.
Она засыпает у меня на плече в самолете,
Она не читает, о чем я пишу в блокноте.
И меня прет, все то, что происходит,
Хочу маленького Гуфика, домик в подмосковье, и огородик.
Кто-то сказал, вроде, что я женился не вовремя,
Но не появись она, не было бы и меня,
Был бы наш совместный с Принципом "Подарок"
И мой "Город дорог", посмертно выпущенный на ЦАО.
Она проснется уже часа через два,
Спросит у меня спал ли я, я отвечу: "Ну да".
Ее всегда бесит, если я пишу ночью,
Ну че, как песня? А еще не закончил.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
И неужели писать про любовь настолько сложно,
Встревоженно думал Леша, полулёжа.
Надоело писать и стирать всегда одно и тоже,
По хорошему надо забить и отложить на попозже.
Я так не волновался, даже когда писал "Новогоднюю",
Но хотя бы несколько фраз, ну может сегодня.
В честь праздника - дня всех влюбленных,
Но глаза красные, гаснет экран у телефона.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Взято с сайта http://www.gl5.ru
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Еще один, последний раз, я умоляю прости,
Больше так не буду, я обещаю, мне очень стыдно.
Держи, вот мой мобильный, серьезно, хочешь возьми,
На, сотри всех дилеров, удали новые имена.
Девочка, мне только ты одна нужна,
Слышишь, иди сюда, пожалуйста, поближе, прошу это же я.
Прости дурака, дорогая, че-то снова черт попутал,
Меня давно не привлекают такие маршруты.
Я знаю тебе было трудно эти дни, любимая,
Я только с тобой теперь буду, иди обними меня,
Кстати выглядишь очень круто, нереально красивая,
Но на меня не смотри, на мутках, дело не в стиле.
Я и не мутил эту гадость, мне домой мешок принесли,
Поставили рядом, сказали: "Пусть он вот тут постоит".
Можем угостить, если надо, на, сколько угодно возьми
И я не жадный, но из-за погоды хотелось грустить.
Да ладно, мы оба знаем, ты никогда не сможешь уйти.
Меня придется простить, дорогая, как не крути.
Кто там звонит, ну не мешай, а хватит, дай подойти,
Блять, меня будут ждать люди на студии к девяти.
Со мной нельзя, а-а, сорри, правда,
Пойми там одни ребята, они курят и ругаются матом.
Сегодня суббота, я без пробок, туда и обратно,
Ну что ты, не надо, погода изменится завтра.
Ice, ice ice baby, я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Ice, ice ice baby, я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Вот это да, у меня теперь есть жена,
И сегодня я люблю ее сильнее, чем вчера,
А завтра буду любить сильнее, чем сегодня,
Ну да, наверное я старомоден.
Она засыпает у меня на плече в самолете,
Она не читает, о чем я пишу в блокноте.
И меня прет, все то, что происходит,
Хочу маленького Гуфика, домик в подмосковье, и огородик.
Кто-то сказал, вроде, что я женился не вовремя,
Но не появись она, не было бы и меня,
Был бы наш совместный с Принципом "Подарок"
И мой "Город дорог", посмертно выпущенный на ЦАО.
Она проснется уже часа через два,
Спросит у меня спал ли я, я отвечу: "Ну да".
Ее всегда бесит, если я пишу ночью,
Ну че, как песня? А еще не закончил.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
И неужели писать про любовь настолько сложно,
Встревоженно думал Леша, полулёжа.
Надоело писать и стирать всегда одно и тоже,
По хорошему надо забить и отложить на попозже.
Я так не волновался, даже когда писал "Новогоднюю",
Но хотя бы несколько фраз, ну может сегодня.
В честь праздника - дня всех влюбленных,
Но глаза красные, гаснет экран у телефона.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Взято с сайта http://www.gl5.ru
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
132 Кб, 568x800>>497942 (OP)
Еще один, последний раз, я умоляю прости,
Больше так не буду, я обещаю, мне очень стыдно.
Держи, вот мой мобильный, серьезно, хочешь возьми,
На, сотри всех дилеров, удали новые имена.
Девочка, мне только ты одна нужна,
Слышишь, иди сюда, пожалуйста, поближе, прошу это же я.
Прости дурака, дорогая, че-то снова черт попутал,
Меня давно не привлекают такие маршруты.
Я знаю тебе было трудно эти дни, любимая,
Я только с тобой теперь буду, иди обними меня,
Кстати выглядишь очень круто, нереально красивая,
Но на меня не смотри, на мутках, дело не в стиле.
Я и не мутил эту гадость, мне домой мешок принесли,
Поставили рядом, сказали: "Пусть он вот тут постоит".
Можем угостить, если надо, на, сколько угодно возьми
И я не жадный, но из-за погоды хотелось грустить.
Да ладно, мы оба знаем, ты никогда не сможешь уйти.
Меня придется простить, дорогая, как не крути.
Кто там звонит, ну не мешай, а хватит, дай подойти,
Блять, меня будут ждать люди на студии к девяти.
Со мной нельзя, а-а, сорри, правда,
Пойми там одни ребята, они курят и ругаются матом.
Сегодня суббота, я без пробок, туда и обратно,
Ну что ты, не надо, погода изменится завтра.
Ice, ice ice baby, я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Ice, ice ice baby, я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Вот это да, у меня теперь есть жена,
И сегодня я люблю ее сильнее, чем вчера,
А завтра буду любить сильнее, чем сегодня,
Ну да, наверное я старомоден.
Она засыпает у меня на плече в самолете,
Она не читает, о чем я пишу в блокноте.
И меня прет, все то, что происходит,
Хочу маленького Гуфика, домик в подмосковье, и огородик.
Кто-то сказал, вроде, что я женился не вовремя,
Но не появись она, не было бы и меня,
Был бы наш совместный с Принципом "Подарок"
И мой "Город дорог", посмертно выпущенный на ЦАО.
Она проснется уже часа через два,
Спросит у меня спал ли я, я отвечу: "Ну да".
Ее всегда бесит, если я пишу ночью,
Ну че, как песня? А еще не закончил.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
И неужели писать про любовь настолько сложно,
Встревоженно думал Леша, полулёжа.
Надоело писать и стирать всегда одно и тоже,
По хорошему надо забить и отложить на попозже.
Я так не волновался, даже когда писал "Новогоднюю",
Но хотя бы несколько фраз, ну может сегодня.
В честь праздника - дня всех влюбленных,
Но глаза красные, гаснет экран у телефона.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Взято с сайта http://www.gl5.ru
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Еще один, последний раз, я умоляю прости,
Больше так не буду, я обещаю, мне очень стыдно.
Держи, вот мой мобильный, серьезно, хочешь возьми,
На, сотри всех дилеров, удали новые имена.
Девочка, мне только ты одна нужна,
Слышишь, иди сюда, пожалуйста, поближе, прошу это же я.
Прости дурака, дорогая, че-то снова черт попутал,
Меня давно не привлекают такие маршруты.
Я знаю тебе было трудно эти дни, любимая,
Я только с тобой теперь буду, иди обними меня,
Кстати выглядишь очень круто, нереально красивая,
Но на меня не смотри, на мутках, дело не в стиле.
Я и не мутил эту гадость, мне домой мешок принесли,
Поставили рядом, сказали: "Пусть он вот тут постоит".
Можем угостить, если надо, на, сколько угодно возьми
И я не жадный, но из-за погоды хотелось грустить.
Да ладно, мы оба знаем, ты никогда не сможешь уйти.
Меня придется простить, дорогая, как не крути.
Кто там звонит, ну не мешай, а хватит, дай подойти,
Блять, меня будут ждать люди на студии к девяти.
Со мной нельзя, а-а, сорри, правда,
Пойми там одни ребята, они курят и ругаются матом.
Сегодня суббота, я без пробок, туда и обратно,
Ну что ты, не надо, погода изменится завтра.
Ice, ice ice baby, я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Ice, ice ice baby, я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Вот это да, у меня теперь есть жена,
И сегодня я люблю ее сильнее, чем вчера,
А завтра буду любить сильнее, чем сегодня,
Ну да, наверное я старомоден.
Она засыпает у меня на плече в самолете,
Она не читает, о чем я пишу в блокноте.
И меня прет, все то, что происходит,
Хочу маленького Гуфика, домик в подмосковье, и огородик.
Кто-то сказал, вроде, что я женился не вовремя,
Но не появись она, не было бы и меня,
Был бы наш совместный с Принципом "Подарок"
И мой "Город дорог", посмертно выпущенный на ЦАО.
Она проснется уже часа через два,
Спросит у меня спал ли я, я отвечу: "Ну да".
Ее всегда бесит, если я пишу ночью,
Ну че, как песня? А еще не закончил.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
И неужели писать про любовь настолько сложно,
Встревоженно думал Леша, полулёжа.
Надоело писать и стирать всегда одно и тоже,
По хорошему надо забить и отложить на попозже.
Я так не волновался, даже когда писал "Новогоднюю",
Но хотя бы несколько фраз, ну может сегодня.
В честь праздника - дня всех влюбленных,
Но глаза красные, гаснет экран у телефона.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Взято с сайта http://www.gl5.ru
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Тред утонул или удален.
Это копия, сохраненная 30 января 2020 года.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.
Это копия, сохраненная 30 января 2020 года.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.