>>6289

> Только у него отличный русский язык

У Пелевина есть стиль. Это стиль школьного сочинения «Как я провел лето». Автору не мешало бы поучиться у Обломова, которого Гончаров заставил мучаться из-за составляемого письма, потому что в нем выходило «два раза сряду что, а там два раза который». Чтобы стать писателем, недостаточно просто знать слова, а Пелевин и слов-то, прямо скажем, знает совсем не много. И скудость его словарного запаса легче всего показать на примере глагола «быть», которым кишат страницы романа. Иначе как с его помощью автор, видимо, не в состоянии осуществлять процедуру описания. Вот абзац, состоящий всего из трех предложений:

«У нее была длинная серебряная рукоять, покрытая резьбой, — на ней были изображены две птицы, между котороми был круг с сидящим в нем зайцем. Рукоять кончалась нефритовым набалдашником, к которому был привязан короткий толстый шнур витого шелка с лиловой кистью на конце. Перед рукояткой была круглая горда из черного железа, сверкающее лезвие было длинным и чуть изогнутым — собственно, это была даже не шашка» (стр. 91-92) (1).

И это не исключение, а правило. Плюс ко всему невероятное количество главного глагола во всем его разнообразии напрочь опровергает заявление автора о том, что «действие романа происходит в абсолютной пустоте». Но так, наверное, было задумано, ведь он — сама парадоксальность.

Примитивность языка еще отчетливее становится на фоне философской и прочей терминологии, знакомой Пелевину на уровне фонетической оболочки. И примитивность эта — не концептуальна (случай Пригова), а естественна, автор ее и не замечает, увлеченный полетом фантазии. Для изображения перемены внутреннего состояния героя Пелевин использует не что иное, как клише, а, точнее, оно использует Пелевина:

«я вдруг заметил» (2), «мне вдруг стало страшно», «я вздрогнул от неожиданности», «вдруг меня кольнуло странное предчувствие», «мысли вдруг стали даваться очень тяжело», «мне вдруг вспомнилось», «мне вдруг пришло в голову», «мне в голову пришла неожиданная мысль», «неожиданно на меня обрушился целый вихрь мыслей», «в его глазах вдруг мелькнула какая-то испуганная мысль», «и вдруг мне стало совершенно ясно» и т. д., и т. п.

Если вы полагаете, что я придираюсь, выдергиваю цитаты (ЦИТАТЫ еще впереди!), тогда откройте наугад любую страницу романа, и вы найдете там все то, о чем я говорю, а после обязательно прочитайте следующую, дабы убедиться в их тождестве, читай — пустоте.

Слава Богу, что у Пелевина вроде бы нет претензий на эстетизм, но там, где он все-таки пытается поразить читателя виртуозностью письма, возникают семантико-эстетические казусы высшего порядка, как то:

«и тогда становились заметны короткие мгновения тишины между звуками » (стр. 81), «я целил в лицо, но в последний момент какое-то странное целомудрие заставило меня отклонить струю вниз» (стр. 154), «Кавабата смотрел на аппарат, не шевелясь и не меняя позы» (стр. 223), «еле слышным шепотом матерились девушки… но ничего из их ругани нельзя было разобрать» (стр. 225), «заложив за голову сложенные руки, уставился в потолок» (стр. 336).

Нашлось пустое место и для следующих конструкций:

«чтобы восстановить дыхание, я сделал дыхательное упражнение» (стр. 19), «— Не знаю даже, что сказать, — сказал он» (стр. 222), «открыв дверь, я сел на сиденье рядом с ним» (стр. 387).

Не завалялись избитые выражения типа:

«ветер судьбы нес меня куда-то» (стр. 25), «невыносимое бремя этой жизни» (стр. 57), «комната осветилась мрачным светом занимающегося пожара» (стр. 363), «то, что я увидел, было подобием светящегося всеми цветами радуги потока» (стр. 367).

Интересны физиогномические наблюдения Пелевина:

«Его лицо было очень интеллигентным» (стр. 256), «черты его лица были вполне интеллигентны» (стр. 331).

Как говорится, без комментариев. Обломов, между прочим, письмо свое забросил. А к классике хоть иногда стоит прислушиваться.