Леволиберальный Чед Быков Vs Девственный порвачок Дугин

Тело

Д.Л.Б.

Не занимается спортом, но отлично себя чувствует. Органичен даже будучи толстым.
Стильные усы Д'Артаньяна.

А.Г.Д.

Плохая физическая форма. Стесняется своего тела, прячет его под одеждой на пару размеров больше. Ненавидит атлетов, потому что завидует им.
Неряшливая поповская борода.

Работа

Д.Л.Б.

Учит детей в школе. Полезная профессия и по-настоящему интеллигентная.

А.Г.Д.

Всегда зарабатывал презренным словоблудием, в настоящее время, скорее всего, сдает бутылки.

Семья и друзья

Д.Л.Б.

Не смотря на то, что был женат несколько раз, состоит в хороших отношениях со всеми своими женами, которые до сих пор его уважают, заботится о детях. Настоящий семьянин.

Имеет много образованных друзей в разных странах мира.

А.Г.Д.

Жена ушла и стала лесбиянкой. Никогда не появляется на публике в обществе своих детей. Вероятно, они стесняются его.

Нет друзей. Даже фрики Лимонов и Летов бросили его.

Секс

Д.Л.Б.

Успешен у женщин, жена значительно младше него. Хорошая потенция даже после 60-ти. Возможно, фетишист или даже куколд, но ему так по кайфу.
Спокойно воспринимает людей гомосексуальной ориентации, хотя сам строгий натурал.

А.Г.Д.

Непривлекателен для женщин. Не смог удовлетворить собственную жену. Писька последний раз вставала в середине 90-х.
Ненавидит гомосексуалистов и стремится их уничтожить, хотя в молодости принимал участие в гей-оргиях (вероятно, в пассивной роли)

Корни и род

Д.Л.Б.

Смешанного национального происхождения, но является тонким знатоком и ценителем русской истории и культуры. Понимает, что Россия - это европейская страна. Внутренне настоящий европеец и подлинно русский человек.
Его предки храбро сражались за Родину во время Великой Отечественной войны.

А.Г.Д.

По национальности русский, но при этом топит за богопротивные каждому русскому человеку татаро-ордынские деспотические ценности. Поддерживает миграцию и замещение русских азиатами. Враг и предатель своего народа.
Предки во время войны были НКВДшниками, расстреливали и пытали советских граждан.

Политические взгляды

Д.Л.Б.

Активно критикует власть и лично Пыню. Не боится за свою жизнь, смельчак. Пыня неистово бомбит от его обличительных речей, однако, когда тот заболел - Пыня прислал на помощь лучших докторов, так как видит в нем достойного противника и хочет лично сразиться с ним на поле боя.
Мог бы уехать из России, но не делает этого, так как патриотичен и надеется сделать что-то хорошее, живя в своей стране.
Пацифист и гуманист, однако, при случае может и втащить, так как прошел суровую школу жизни: подвергался травле и служил в армии.

А.Г.Д.

Не имеет твердых убеждений, оппортунист. Старательно облизывал Пыню за мелкий прайс, однако тот все равно выгнал его из университета, лол.
С удовольствием уехал бы из России, но в цивилизованные страны его не примут.
Сторонник анальной иерархии. Обожает войну, но сам в армии не служил, так как батя отмазал. Не сможет дать сдачи в драке.

Религиозные взгляды

Д.Л.Б.

Позиционирует себя как последователь Христа. При этом понимает, что суть христианского учения в сострадании и любви к людям и к Богу, а не в дурацких запретах и ограничениях. Вероятно, в будущем его причислят к лику святых.

А.Г.Д.

Хочет превратить страну в православный халифат. Заявляет себя христианином, но никого не любит. Принимал участие в сатанистских ритуалах, пропагандировал оккультизм.
Форменный фарисей, гореть ему в геенне!

Кажись не один Кузьменков с Морозовым вопросами задаются. Вон даже Быков не понимает, почему совруслит настолько вторичен:

>Но конечно, это очень печально, когда с девяностых годов не появилось ни одного нового писателя, который был бы сопоставим с прежними. А если они появились, то уровень их, конечно, пугающий, они пишут какие-то чудовищно вторичные тексты. Тексты, которые, может быть, сами по себе были бы хороши, если бы перед ними не было ни Пелевина, ни Сорокина, ни Акунина, ни Петрушевской. Повестка вся осталась прежней, и более того, очень многие вещи в силу какого-то страха, растворенного в обществе, они не проговариваются вслух.

>Последний политический роман о современности был роман Сергея Доренко, царство ему небесное, в 2008. С тех пор в России, страшно сказать, не появилось нового политического романа, романа, который отслеживал бы реалии путинской эпохи. У нас появилась такая рубрика, у «Редакции Елены Шубиной», как «Актуальный роман», роман современный, там появились романы Шамиля Идиатуллина, Дмитрия Захарова и так далее. Но для того, чтобы писать современный роман, нужно владеть, как мне представляется, более современными техниками, и вообще, как пишут в этих ваших интернетах, «немношк получше писать». Потому что Идиатуллин человек безусловно талантливый, но «Бывшая Ленина» это роман очень рыхлый и просто написанный посредственно, я уже не говорю о том, что в нем чрезвычайно мало новизны. Кстати, тут не его вина, про «Эдду» я вообще не говорю, там роман написан так, что надо раза три его перечитать, чтобы понять вообще, что там происходит, огромное количество ненужных подробностей и слов, и такого профессионального арго, то ли политтехнологического, то ли компьютерного. Может быть, это авторский прием, но он, на мой взгляд, не работает, книга сама по себе скучная, прости меня господи.

>Я не понимаю другого. Я не понимаю, почему, это мой даже к вам вопрос, если угодно, почему практически все, что ни напишешь на современном русском материале, вышло бы какой-то газетной пошлостью? Понимаете, о чем ни заговори, о мусорном ли полигоне, о коронавирусе, о гонке вооружений, об украинской проблематике, которая почему-то десять лет была у нас в центре внимания, о чем ни заговори, выходит какая-то пошлятина, либо Владимир Соловьев, либо анти-Владимир Соловьев, а это в общем одного примерно уровня явления. Поэтому я пребываю здесь в недоумении, наверное, это происходит оттого, что все эти опилки уже один раз пилили, все эти споры уже много раз пережевывали, а вино уже много раз пили, поэтому возникает чувство какого-то беспрерывного копошения в песочнице.

Я Вам вот какую вещь скажу, братцы. Вы только не запоминайте, потом спать будет труднее.
Человейник - он всегда такой, каким его хочет видеть власть, здесь у нас не так много сил: так было во времена Пушкина, во времена Довлатова, во времена Пелевина, во времена любого другого великого классика. Словом, все классики были погружены в человейник, но в себе при этом имели душу-христианку.
В действительности, их романы были ведь о чём... Тут всё просто, их романы были обо мне. Не о вас, тут уж извините, если кого обидел (хотя в наше время обидеть может что угодно, особенно если вы в Госдуме, да, хех, покемоны, например). Это очевидно любому мыслящему, уважающему себя человеку. Это очевидно хотя бы уже по тому, что писатели дублировали друг друга: Солженицын - Достоевского, Булгаков - Пелевина. Делали они это для того, чтобы, если я пропустил одного из них (так бывает, особенно с классикой в переводе - попадётся Немцов и пиши пропало), то непременно ознакомился бы со вторым. Это нормально. И школа, и армия, к этому меня готовили.
Но, слава Богу, моя мать привила мне любовь ко всем этим классикам, как привила её к сладкому, хотя, к счастью, это не привело к тому, что я вырос толстым. Да, я не толстый, могу позволить. Лео Толстой - тот да, был толстым. Против него Гемингвей (его так называл Набоков - он был сноб, но ему простительно, как всякому гению) выстоял бы раунд-другой. Когда ещё был жив Сэллинджер, мне, одному из немногих, посчастливилось поговорить с ним по телефону, - теперь уже об этом можно говорить, - и я задал ему точно такой же вопрос: "Скажите, Сэллинджер, разве я толстый?" Он, как всякий умудрённый жизнью человек, помолчал секунд пять, а потом выдал совершенно гениальный ответ: "Мы далеко друг от друга, я говорю с вами по телефону и не могу вас увидеть, чтобы помочь вам с этим вопросом". Ответ достойный гения! Человечество расслаивается, превращается в люденов и человейник, и это ещё очень большой вопрос - смогут ли людены помочь тем, кто стоит поодаль и отказываются от прямой встречи. Между нами остаётся лишь телефонная связь, но не глухой ли это телефончик?
Но давайте вернёмся к теме лекции. Итак, выборы в Госдуму. Простите, итак, моё творчество не многогранно, но очень качественно. Это не уровень Шмаршанского, Либбенговича, Казимовского, какого-то другого великого советского писателя, но это - уровень. В конце концов, какого уровня можно достичь в современной России, где время остановилось и почва гниёт? А, ну и к вопросу о дуализме классиков, раз уж у нас тут вечер с долей мистики. Какой писатель реинкарнировал во мне? Есть варианты? Ну, смелее.
- Б-б-б-байрон?
- Ну что же вы, какой Байрон. Байрон был толстым и антисемитом. Я хоть и не еврей, и не толстый, но вы тут мимо.
- Натали Сорот?
- Интересная версия. Я о такой не думал ещё. "Утали мои печали, Натали" - да, прекрасная вещь. Ещё варианты будут? Смелее, смелее. Я так бужу аудиторию. Учительские привычки.
- Дмитрий Галковский?
- Да Бог с Вами! Какой Галковский? Галковский ещё жив и нас с вами переживёт. Вы только ему не говорите, он итак слишком гордый. Ну что, сдаётесь?
- Труман Капоте?
- Близко. Этот вариант мне предложила одна из моих учениц, умная девчушка. Близко, но есть ещё один писатель, гораздо ближе ко мне... Ну... Полный вес, усы... Его обвиняли в еврейском происхождении... Ну, тоже был учителем...
- Витгенштейн?
- Да нет. Да Господи. Ну ведь АПОСТОЛ ЖЕ ПЁТР! Ну!
Сами посудите... Имел великого учителя: Христос - Аксёнов. Жил в условиях отмирания старой цивилизации: Рим - Россия. Перемещался по городам с уроками. Был мягок и горяч. Думаю, это очень хорошая тема для диссертации.
Вопросы?
Если у вас нет вопросов, то вечер прошёл зря. Ну, давайте тогда посидим.
- М-м-можно я?
- Да. Пожалуйста.
- Если бы Ильф и Петров жили в наши дни, мог ли их писательский дуэт распасться, скажем, э-э-э, чтобы Ильф пошёл в Единую Россию, а Петров - в ПАРНАС?

— Вы недавно встревожили своих российских читателей интервью американскому изданию Los Angeles Review of Books. Вы сказали, что ваш новый роман «Океан», возможно, не выйдет в России и будет написан на английском.

— Я не уверен, что он будет издан вне России. Мне хочется его написать на английском, а где он будет издан в этом качестве, мне совершенно не важно. Знаете, как итальянскую оперу надо петь по-итальянски, так и американский роман должен быть написан по-английски. Мне хочется написать в жанре американского романа.

Американский роман подразумевает определенные жанровые особенности. Первый великий американский роман, как считается, — это «Виланд» Чарльза Брауна. А кто-то считает, что первый великий американский роман — это «Моби Дик». По большей части это триллер. Есть подробное обоснование, почему состояние готической тревоги является американским. Огромный континент, заново осваиваемый, осваиваемый довольно жестоко. Не установившаяся религиозная традиция. Все это порождает ощущение метафизической тревоги.

Такой роман построен чаще всего на библейских аллюзиях, потому что новое общество строится по библейским законам. Такой роман чаще всего имеет несколько слоев и такое матрешкообразное барочное построение. И, наконец, в нем всегда присутствует объясняющая мир новая гипотеза. К тому же чаще всего он основан, как тот же «Виланд», на реальных событиях или на реальном конфликте.

Так вот, мне хочется (так как я долгое время читал большие американские романы, в диапазоне от Мелвилла до Делилло) написать упражнение в этом жанре. Интонационно это, наверное, будет больше всего похоже на пинчоновское V., а по содержанию и смыслу совсем на него не похоже.

V. — это правильный роман. Я вообще Пинчона не очень люблю, хотя некоторые его вещи мне безумно нравятся (например, Against the Day; к Gravity’s Rainbow сложнее отношусь). Но мне хочется написать такую книгу, которая была бы сложна. Не сложна для восприятия, но многослойна. Там будет очень много всего.

Это большая работа, это не на один год. Сейчас я его придумал, я понял, как его делать. А осуществить это на практике — это огромный труд, это даже физически сложно. Это большая книга. Для того чтобы это написать, мне нужно будет довольно много ездить, собирать материал. Но я заранее испытываю наслаждение, знаете, как краснодеревщик перед сложным шкафом, который возьмет все его способности. Мне хочется написать книгу на пределе своих возможностей. Для этого я ближайшие три года ничем другим заниматься не буду. А может, и пять лет. А может, я вообще ее печатать не стану. Не знаю. Я могу себе позволить не печататься, потому что я зарабатываю не литературой.

Другой вопрос — насколько это все получится? Думаю, что получится, потому что сюжет очень сильный.

— Вам легко писать по-английски?

— Какие-то куски я буду писать сначала по-русски, а потом переводить. Пейзажи мне легко писать по-английски. Совершенно правильно сказал Набоков, что по-английски лучше всего выходят определенные вещи. Например, пейзажи, эротика, звукоподражание. А по-русски проще писать экшн, действие.

Не знаю, как получится. Это настолько сложное сочинение, там так много всего. Я еще продолжаю «вдумывать» туда очень много. Я думаю об этой долгой работе, как об очень приятной. Я люблю вызовы, люблю сложные задачи. Мне нравится ставить перед собой гигантские барьеры.

Я когда-то поставил себе задачу перевести Sordello, роман в стихах Роберта Браунинга, который по-английски-то никому не понятен, настолько это сложная барочная поэзия. Но я его перевел для себя — естественно, не для того, чтобы печатать. Порядка десяти тысяч строк на мужскую рифму. Кстати, выучил много новых слов под это дело.

Сейчас мне тоже хочется взяться за сложное, потому что все кругом ставят себе какие-то элементарные задачи. Получится — получится. Не получится — ну, хорошо. Напишу еще один русский роман.