>Когда текст, написанный на серьезных щах, в ретроспективе выглядит как очередная сорокинская стилизация:

Иван Кузьмич Замятин — человек с некоторыми особенностями: быстрый на ногу, он, однако, всегда ходит так, как бы кому не помешать, кого бы случайно не толкнуть, и страшно скуп на слово. Прежде чем ответить на тот или иной вопрос, он долго смотрит в левую ладонь, растирая ее большим пальцем правой руки, словно пробуя сухую краску, затем произносит такое, что запоминается надолго. За это иные называют его «долгодумом», иные — «политиком», а он — тем и другим:

— Язык человеку на то и дан, чтобы слово было как гвоздь: воткнул его в дерево, ударил молотком — и навеки.

Но сегодня он чем-то так взволновался, что стал просто неузнаваем. Ростом он мал и никогда не горевал по этому поводу, а тут, после вахты, идя по заводскому двору, он поднимался на носки, стараясь казаться выше других и, отвешивая поклоны, намекая на что-то весьма необычайное, шаловливо покрикивал:

— Живем. Э-э! Живем! — и быстро шагал по асфальтированной дорожке, усаженной по обе стороны молодыми липами.

Под липами лениво шевелились густые, черные тени. Иван Кузьмич на какую-то секунду закрыл глаза, представив себе подмосковные леса и вот такие же густые, черные тени. Сердце у него захолонуло. Он закрутил головой и, таинственно улыбаясь, еще быстрее побежал к проходной будке.

Вскоре, выйдя из метро, он пересек площадь и попал в рабочий городок. Здесь громоздились, теснясь и налезая друг на друга, корпуса домов. В узких двориках, за крашеными решетками, красовались цветы, а около, на кучках песка, играли дети. Иван Кузьмич на минутку задержался, намереваясь поговорить с ребятами, но, вспомнив о том, что так взволновало его, заспешил к своему подъезду.

— Вот весть какую несу: ахнут! — И он, чуть ли не вскачь, взбежал на четвертый этаж, а ворвавшись в квартиру, уверенный, что его встретят криками «ура», торжественно возвестил: — Грибы-ы! Боровики!

Из кухни выглянула Елена Ильинишна.

— A-а, отец! Пришел? — проговорила она, как всегда довольная его приходом, и протянула было руки, чтобы принять от него пиджак, но, увидав, что кончик носа у Кузьмича побелел, она, припомнив шум на лестнице, который сначала отнесла к беготне ребятишек, потемнела: — Я думала, Петька скачет, а это ты, выходит?

— Да ведь боровики пошли, — спадая, пробормотал он, став вдруг сморщенным, как повялый грибок.

— Ну и что же? Здесь, что ль, они растут? На четвертом этаже? Скачешь, как заяц.

В Иване Кузьмиче все закипело. Он хотя и знал, что Елена Ильинишна обрезала его так только потому, что у него пошаливает сердце, но это соображение, задавленное досадой, ушло куда-то далеко, и он сам, повесив пиджачок, начал медленно разглаживать его.

— Висит уж, — сказала Елена Ильинишна.

Иван Кузьмич круто повернулся, хотел было кинуть: «Знаю с твое», но Елена Ильинишна стояла перед ним, крупная, уверенная, и молча смеялась. Тогда он шагнул в сторону, обходя жену, как что-то такое, к чему совсем не хотел прикасаться.

«Вот я тебя сейчас носом суну», — решил он, войдя в столовую, ища, к чему бы придраться. Но тут полы были натерты, стол приготовлен к обеду, в буфете виднелся торт, а через тюлевые занавески било вечернее солнце, играя трепетными бликами… Не пришел еще сын Василий, инженер. Он вот-вот явится. Таков уж закон в семье Замятиных: в субботу обедать всем вместе. Нет снохи Лели. Она, видимо, повела детей в зоологический сад. Барыня. «Нас, бывало, никуда не водили. Крыши — вот наш сад… и выросли… ничего», — в досаде думал Иван Кузьмич, хотя сам недавно настоял, чтобы детей каждую субботу водили в зоологический сад. Но ему надо было к чему-то придраться. «Конечно, в столовой она прибрала. Как же: это на глазах. А вон там посмотрю-ка», — и он заглянул в спальню Василия. Здесь тоже все было прибрано, а на подоконнике стояла новинка — электрический вентилятор. Он звонко жужжал и гнал прохладу. Иван Кузьмич перешел в свою комнату, уверенный, что именно здесь найдет то, что ему надо. Но и тут все было прибрано, да еще, как нарочно, высоко взбита постель, а подушки покрыты кружевными накидками. «Э-э-э. Загляну-ка я в детскую…» В детскую надо было идти мимо кабинета Василия. Иван Кузьмич шагнул туда и невольно притих, увидав склоненные над столом широкие плечи сына.

>>697254
Можешь еще "Кавалера золотой звезды" навернуть, тоже чистый Сорокин без говна и гуро

Дорога лежала между пшеницей, еще не созревшей, но уже принявшей восковую окраску. Вдали, над щетиной колосьев, сперва показались бычьи рога, потом, точно из земли, выросли и быки огненно-красной масти, с белыми лысинами во весь лоб. Вскоре стало видно, что эти быки-красавцы тянут бричку — обыкновенную кубанскую бричку с невысокими боковыми дробинами. Алюминиевые бидоны выстроились на ней двумя рядами, а в передке сидела девушка, повязанная белой косынкой. Друзья молча переглянулись, так же молча посмотрели на бричку и на белую косынку. Бричка двигалась томительно медленно, колеса плакали так жалобно, точно выговаривали: «А куда, куда нам спешить». Быки ложились на ярмо, «спорили»; казалось, оба готовы были в любую минуту остановиться, но не делали это только из уважения к вознице. Белая косынка иногда чуточку шевелилась, над бричкой покачивался куцый батожок; иногда он ложился на спину быка, но так осторожно, точно боялся спугнуть влипшего в шерсть овода.

— Да, вот это движение! — заметил Семен. — На таких скоростях, Сережа, далеко не уедешь.

Сергей хотел было возразить, так как по опыту знал, что самые ленивые быки при умелом вознице могут двигаться куда быстрее, делая в час, по меньшей мере, шесть-семь километров, но как раз в эту минуту он заметил, что под белой косынкой скрывалось довольно-таки миловидное личико незнакомой ему девушки. Девушка тоже увидела военных — это было заметно уже по тому, как она быстро встала, оправила юбку, чуть прикрывавшую бронзовые колени, как затем в руке у нее каким-то чудом оказалось круглое зеркальце величиной с бычий глаз и как она в одну минуту успела увидеть в нем и свои черные, немного сонные глаза, и поправить над бровями косынку, повязанную в виде шатра, и выпустить на лоб, как бы невзначай, непокорный завиток блестяще-черных волос. После этого девушка быстро спрятала зеркальце на груди за кофточку и, сделав вид, что военные ее вовсе не интересуют, стала торопить быков, которые по-прежнему равнодушно шагали по дороге.

— Сережа, — шепотом сказал Семен, — а возница-то… девушка красивая.

— Эх ты, тоже нашел красавицу, — ответил Сергей с той самодовольной улыбкой на лице, которая как бы говорила, что его друг еще не видел настоящих кубанских красавиц. — Обыкновенная девушка, наверно, с молочной фермы. — Про себя же Сергей подумал: «А у Семена глаз верный, девушка и в самом деле славная. Узнать бы для интереса, из какой она станицы».

Бричка тем временем поравнялась с нашими героями, и быки, отбиваясь и рогами и хвостами от мух, сами остановились.

— Чернобровая, — сказал Семен, — ты, случаем, не в ту сторону держишь маршрут?

— В ту самую, — ответила девушка.

— Подвези нас в Усть-Невинскую, — попросил Сергей. — Такую станицу знаешь?

— А как же, знаю. — Девушка с любопытством посмотрела на Сергея. — А вы кто ж такие будете? Устьневинцы?

— Видите ли, гражданочка, — заговорил Семен. — Мы возвращаемся из Германии, но в дороге случилась маленькая неувязка. В Ростове дали телеграмму, а она, наверно, не дошла. Вот нас никто и не встретил.

Девушка поставила одну ногу на грядку, взмахнула кнутом, и смуглое ее лицо вдруг повеселело.

— Эх вы, герои! — засмеялась она, продолжая помахивать кнутом. — Что же это вы так опоздали? Война давно кончилась, а вы только домой собрались.

— А ехать домой никогда не поздно, — рассудительно заметил Сергей. — Так подвезешь?

— Садитесь, — сказала девушка. — Только на моих быках езда плохая. А еще я их буду пасти у реки, так что в Усть-Невинскую приедем вечером.

Доктор Платон Ильич Гарин, оказывается, не замерз насмерть, как могли подумать поклонники Сорокина, прочтя повесть «Метель» (вышла десять лет назад), а выжил, хоть и передвигается теперь на титановых протезах. И не земский лекарь он нынче, а звезда психиатрии, окормляющий пациентов (и не пациентов тоже) чудодейственными и усладительными разрядами тока в роскошной клинике «Алтайские кедры». Пациентов немного — всего восемь, зато какие! Бывшие руководители государств — Ангела, Борис, Сильвио и т. д. Правда, это не совсем те премьер-министры, президенты и канцлеры, к которым мы привыкли.

«Пациент по имени Дональд представлял собой большую белую задницу, окраплённую местами россыпью мелких рыжих веснушек. В верхней части задницы был огромный губастый рот, подобие плоского носа с ноздрями и широко посаженные, вполне красивые глаза раз в пять больше человеческих. Из круглых боков задницы вытягивались две тонкие, гибкие четырёхпалые руки. Спереди внизу на месте полового органа у пациента было пусто и гладко. Остальные семь элитных пациентов санатория физиологически были устроены точно так же».

Ведь главное для политика, как давно уяснили эти pb (от Political beings — политические существа), особым образом созданные организмы, воспитанные в специальном интернате, — это не публичность, не скорость принятия решений, не ответственность, а — усидчивость.

У каждого из pb свой пунктик. Владимир, например, если кому интересно, на все обращения отвечает: «Это не я», но, как выясняется, этого вполне достаточно в любых ситуациях.

Посидеть в «Алтайских кедрах» экс-политикам и медикам долго не придется, они будут изгнаны из этого рая начавшейся войной. Собственно, роман «Доктор Гарин» и представляет собою хронику путешествия положительно прекрасного Платона Ильича через всю Сибирь, а сверхсюжет книги — потеря и обретение влюбленной в него медсестры Маши, о чем, собственно, нас предупреждают в самом начале. Один из эпиграфов: «— Я люблю вас, доктор, — прошептала она. Антон Чехов. Цветы запоздалые».

Форма романа-путешествия, отсылающего, понятно, к рыцарским романам и пародиям на них (см. «Дон Кихот»), позволяет поместить героя в самые экзотические обстоятельства и столкнуть с самыми невероятными представителями биологического вида под названием человек. Помимо «людей-задниц», это и зомби, и вскормленные в секретных лабораториях КГБ идеальные безжалостные воины черныши, и карлики, и так называемые «большие», которым очень неуютно среди остальных людей, и потому они живут обособленными поселениями...

Фирменный сорокинский парад аттракционов и отменные порой шутки, по-прежнему роскошный словарный запас, исправно работающая фантазия, а также амурная интрига (понятно, что в конце концов доктор Машу встретит, но как, когда, какою она будет?) — всё это маскирует монотонность фабулы, все эти бесконечные хождения из пункта А в пункт Б, книжку дочитываешь до конца, и для получения удовольствия даже не нужны оказываются практикуемые доктором удары током в попу.

Но те, кто помнит «Норму», «Очередь», «Первый субботник», «Голубое сало» и даже «День опричника», вполне вероятно, будут разочарованы. «Гарин» — это прекрасная, мастерски сделанная беллетристика, где автор вполне себе виртуозно жонглирует сюжетами и образами классической словесности и мемами актуальной массовой культуры.

«— Кто такой Цой? — спросил Гарин Машу.

— Это вдохновляющий символ для всех дезактивированных зомби. Советский рокер. Погиб, но потом появлялся в разных местах.

— Думают, что зомби?

— Может быть…»

Все слова на месте, но никак нельзя сказать, что прочтя эту вещь, вы уже не будете прежним. Прочитанное не «взрывает мозг», а ласково и нежно, что твоя медсестра Маша, щекочет рецепторы. Такое ощущение, что, последовательно деконструировав в прежних своих вещах русский литературный канон, советский способ думать, государственный патриотизм, гуманистические заблуждения относительно человеческой природы и проч., Сорокин больше не видит противника (а с Богом и религией Сорокин не воюет принципиально).

Сюжеты и слова есть — нет сверхзадачи и мотивации. Олимпийский чемпион заявляется на первенство водокачки и играет «вполноги», просто для собственного удовольствия, бескорыстно. Вот и перспективную в композиционном плане историю с людьми-задницами автор просто бросает на полдороге (естественно, как опытный художник, грамотно всё обставив: дескать, у политиков своя жизнь, у доктора своя).

Владимир Георгиевич Сорокин в литературе больше сорока лет, он по-прежнему в прекрасной форме, и невозможно предположить, что ему писательское дело обрыдло. «Доктор Гарин» — замечательно исполненная изящная шутка мастера, но так многие могут. Вполне вероятно, жизнь ему (и нам) подкинет умопомрачительные сюжеты, с которыми только он сумеет справиться, и нас ожидает новый шедевральный Сорокин, в полной юношеской силе. Во всяком случае, есть все основания этого ожидать.

Впрочем, как известно, наши ожидания — это наши проблемы.

Сергей Князев, специально для «Фонтанки.ру»