Постим сюда интересные цитаты и отрывки из книг, которые вы читали или читаете.
Обязательно указывайте название книги!
> Пассивность в любви со стороны патриция считалась таким же тяжким преступлением, как любовное чувство или супружеская измена со стороны матроны. Однако мужская активная гомосексуальность или мастурбация, сделанная рукою матроны своему любовнику, воспринимается как нечто вполне невинное. Любой гражданин может делать все, что пожелает, с незамужней женщиной, с наложницей, с вольноотпущенником и рабом. Отсюда сосуществование в римском обществе самых шокирующих актов и самой жесткой ограниченной морали. Добродетель (virtus) означает сексуальную мощь. Мужественность (virtus), будучи долгом свободнорожденного человека, отмечает его сексуальной силой; фиаско расценивается как позор или козни демонов. Единственной моделью римской сексуальности является владычество (dominatio) властелина (dominus) над всем остальным. Насилие над тем, кто обладает низшим статусом, есть норма поведения. Наслаждение не должно разделяться с объектом наслаждения, лишь тогда оно – добродетель. Эту норму ясно определяет одна из эпиграмм Марциала14: "Я хочу продажную девку, которая до меня отдалась моему юному рабу и которая одна способна удовлетворить троих мужчин разом. Что же до недотроги с заносчивой речью (grandia verba sonantem), то пусть ее поимеет какой-нибудь дурень из Бордо!" (mentula crassae Burdigalae). Всякий сексуально активный и несентиментальный мужчина – порядочный человек. Всякое наслаждение, доставленное другому (officium, obsequium), есть рабская услуга и является признаком недостаточной virtus, недостаточной мужественности, иными словами, говорит о бессилии. Отсюда безжалостное наказание за проступки, которые нам кажутся незначительными, а в том обществе являлись преступлениями. С точки зрения римлян, изнасилованная девушка чиста, зато изнасилованная матрона заслуживает смерти. Поцелуй, данный ребенку вольноотпущенником, обрекает этого последнего на казнь. Валерий Максим рассказывает, что Публий Мений убил педагога, который поцеловал его двенадцатилетнюю дочь.
Паскаль Киньяр "Секс и страх"
> Пассивность в любви со стороны патриция считалась таким же тяжким преступлением, как любовное чувство или супружеская измена со стороны матроны. Однако мужская активная гомосексуальность или мастурбация, сделанная рукою матроны своему любовнику, воспринимается как нечто вполне невинное. Любой гражданин может делать все, что пожелает, с незамужней женщиной, с наложницей, с вольноотпущенником и рабом. Отсюда сосуществование в римском обществе самых шокирующих актов и самой жесткой ограниченной морали. Добродетель (virtus) означает сексуальную мощь. Мужественность (virtus), будучи долгом свободнорожденного человека, отмечает его сексуальной силой; фиаско расценивается как позор или козни демонов. Единственной моделью римской сексуальности является владычество (dominatio) властелина (dominus) над всем остальным. Насилие над тем, кто обладает низшим статусом, есть норма поведения. Наслаждение не должно разделяться с объектом наслаждения, лишь тогда оно – добродетель. Эту норму ясно определяет одна из эпиграмм Марциала14: "Я хочу продажную девку, которая до меня отдалась моему юному рабу и которая одна способна удовлетворить троих мужчин разом. Что же до недотроги с заносчивой речью (grandia verba sonantem), то пусть ее поимеет какой-нибудь дурень из Бордо!" (mentula crassae Burdigalae). Всякий сексуально активный и несентиментальный мужчина – порядочный человек. Всякое наслаждение, доставленное другому (officium, obsequium), есть рабская услуга и является признаком недостаточной virtus, недостаточной мужественности, иными словами, говорит о бессилии. Отсюда безжалостное наказание за проступки, которые нам кажутся незначительными, а в том обществе являлись преступлениями. С точки зрения римлян, изнасилованная девушка чиста, зато изнасилованная матрона заслуживает смерти. Поцелуй, данный ребенку вольноотпущенником, обрекает этого последнего на казнь. Валерий Максим рассказывает, что Публий Мений убил педагога, который поцеловал его двенадцатилетнюю дочь.
Паскаль Киньяр "Секс и страх"
Quod licet Iovi, non licet bovi
Но если вы обратите свой взор на Россию, то перед глазами предстанет неизмеримое государство, — земли его занимают огромную часть суши. Это государство с одной стороны граничит с Великой Татарией и Индией, а с другой стороны с Черным морем и Венгрией; пределы его простираются до Польши, Литвы и Курляндии. Швеция граничит с ним с севера. Россия простирается в ширину на триста, а в длину более, чем на шестьсот немецких миль. Земля эта плодоносна хлебом, и все то производит, что необходимо для жизни народа ее населяющего, более всего же она плодоносна она около Москвы и в малой Татарии. Однако при всех этих упомянутых преимуществах ее населяют не больше пятнадцати миллионов жителей.
Эта нация, которая начала ныне славиться в Европе, не сильнее Голландии ни на море, ни на суше, что же касается до богатства, то в этом она далеко отстоит от Голландии.
Фридрих Великий, "Анти-Макиавелли"
Но если вы обратите свой взор на Россию, то перед глазами предстанет неизмеримое государство, — земли его занимают огромную часть суши. Это государство с одной стороны граничит с Великой Татарией и Индией, а с другой стороны с Черным морем и Венгрией; пределы его простираются до Польши, Литвы и Курляндии. Швеция граничит с ним с севера. Россия простирается в ширину на триста, а в длину более, чем на шестьсот немецких миль. Земля эта плодоносна хлебом, и все то производит, что необходимо для жизни народа ее населяющего, более всего же она плодоносна она около Москвы и в малой Татарии. Однако при всех этих упомянутых преимуществах ее населяют не больше пятнадцати миллионов жителей.
Эта нация, которая начала ныне славиться в Европе, не сильнее Голландии ни на море, ни на суше, что же касается до богатства, то в этом она далеко отстоит от Голландии.
Фридрих Великий, "Анти-Макиавелли"
Представляю, как бы Федя охуел, прогулявшись по сегодняшнему Амстердаму среди пидаров, нарков и шлюх.
Так он сам любитель был на конюшне с гренадерами погарцевать, он бы только обрадовался такой свободе нравов в амстердаме.
- Так Вы побывали там, - сказала V.
Побывал. Пятнадцать лет тому. И с тех пор охвачен безумием. Даже в Антарктике, в палатке на глади тогда не названного ещё ледника, чувствовалась в запахе портянок нотка благовонного дыма сгорающих в пламени лампы крыл ночных мотыльков долины Вейссу, слышались в вое ветра звуки сентиментальной музыки, а в сполохах полярного сияния мерещились фрески древних битв человеков и гораздо более древних битв и соитий демонов и богов.
...Я ... всякое время жду появления каких-нибудь
нимф или искажения пространства, пузырей земли.
За горами вороньего грая лежит страна, а в ней демонов
неисчислимых сатанорий. Капитан шел своим, хоть и кудрявым,
путем истины, миражматиком не был, имел цель, на греховную
вздурь не поглядывал. Да и то смех, а не кромешка, соорудили
детский кишмякиш: то завывоин набросится с кулаками, то
истерида выпялит нервно-паралитический глаз, а какой-нибудь
скверняга обымет сосцом порока вертепную мать со всеми ее
химеристками и ну крыть хулитвами, да говенные рожи так и
гобзят кругом в сексопыле - чертогон быдла и безотрадица.
Капитан с ветхим сонником в руке шагал мимо: ни
фрейдистские ямы, ни инфернуха в стиле Босха, ни юные
символички в белых тапочках не занимали его.
плохо без буквы Ё, ну как понять: рожа от слова "говеть" или вовсе наоборот?
Ну при чем тут Платонов, Боже мой, откуда у Платонова такая игра словами, тут скорее Лесков с "Левшой" отрыгивается.
Человек, который обладает особым преимуществом, проклятой привилегией страдать абсолютно непрерывно может спасти себя на всю оставшуюся жизнь от книг, людей, идей, от всего, другими словами чистый фактор страдания достаточен для того, чтобы превратиться в нечто совсем особое, иметь в себе такие силы, которые делали бы абсолютно ненужным какое-либо дополнение извне. Как много можно извлечь из страдания, из этого проклятого сокровища, которое спасет или убьет тебя, сделает из тебя всё что угодно, только не посредственность!
Люди не понимают, что с посредственностью нельзя бороться иначе как с помощью страдания. Дух и культура сами по себе не производят серьезных изменений. Но страдание способно изменить огромное количество вещей. Единственным оружием против посредственности является страдание. Оно изменяет темперамент, концепции, позиции, оценки, меняет направления существования, таким образом, любое сильное и длительное страдание воздействует на интимную основу существа. Изменяя внутреннюю основу существа, страдание имплицитно меняет и отношение его к миру. Это изменение перспективы, изменение понимания и чувствования. После того, как ты страдал долгое время, тебе кажется невозможным, тебе сложно представить свою жизнь без страдания, поскольку любое страдание отчуждает тебя от твоих естественных установлений и переводит тебя на экзистенциальный план твоих сущностных устремлений. Таким образом, из человека, рожденного для жизни страдание делает святого, замещая все его иллюзии язвами и гангреной отказа. Отсутствие покоя, которое следует за страданием, помещает человека в такое напряжение, в котором нельзя быть посредственностью.
Целый народ может быть изменен через страдание и лишение покоя, через постоянную дрожь, мучительную и настойчивую. Апатия, вульгарный скептицизм и поверхностный имморализм могут быть разрушены страхом, тотальным беспокойством, плодотворным террором и всеобщим страданием. В народе вялом и настроенном весьма скептически ко всему огонь можно зажечь только через страх, через мучительное беспокойство и убийственную пытку. Это правильно, что то страдание, которое приходит извне, не так плодотворно, как страдание имманентное человеческому существу. Но из народа нужно сделать не общность творцов, но общность личностей. Все объективные методы, весь комплекс культурных ценностей не изменит ничего в сущности. Объективное и внеличностное знание облегает манекен, но не человеческое существо. Я бы не управлял никогда государством с помощью законов, программ, манифестов, но не позволил бы ни одному гражданину продолжать спокойно спать, до тех пор пока его беспокойство не заставило бы его усвоить формы социальной жизни, в которых ему необходимо жить.
Эмиль Мишель Чоран, «Печаль бытия».
Человек, который обладает особым преимуществом, проклятой привилегией страдать абсолютно непрерывно может спасти себя на всю оставшуюся жизнь от книг, людей, идей, от всего, другими словами чистый фактор страдания достаточен для того, чтобы превратиться в нечто совсем особое, иметь в себе такие силы, которые делали бы абсолютно ненужным какое-либо дополнение извне. Как много можно извлечь из страдания, из этого проклятого сокровища, которое спасет или убьет тебя, сделает из тебя всё что угодно, только не посредственность!
Люди не понимают, что с посредственностью нельзя бороться иначе как с помощью страдания. Дух и культура сами по себе не производят серьезных изменений. Но страдание способно изменить огромное количество вещей. Единственным оружием против посредственности является страдание. Оно изменяет темперамент, концепции, позиции, оценки, меняет направления существования, таким образом, любое сильное и длительное страдание воздействует на интимную основу существа. Изменяя внутреннюю основу существа, страдание имплицитно меняет и отношение его к миру. Это изменение перспективы, изменение понимания и чувствования. После того, как ты страдал долгое время, тебе кажется невозможным, тебе сложно представить свою жизнь без страдания, поскольку любое страдание отчуждает тебя от твоих естественных установлений и переводит тебя на экзистенциальный план твоих сущностных устремлений. Таким образом, из человека, рожденного для жизни страдание делает святого, замещая все его иллюзии язвами и гангреной отказа. Отсутствие покоя, которое следует за страданием, помещает человека в такое напряжение, в котором нельзя быть посредственностью.
Целый народ может быть изменен через страдание и лишение покоя, через постоянную дрожь, мучительную и настойчивую. Апатия, вульгарный скептицизм и поверхностный имморализм могут быть разрушены страхом, тотальным беспокойством, плодотворным террором и всеобщим страданием. В народе вялом и настроенном весьма скептически ко всему огонь можно зажечь только через страх, через мучительное беспокойство и убийственную пытку. Это правильно, что то страдание, которое приходит извне, не так плодотворно, как страдание имманентное человеческому существу. Но из народа нужно сделать не общность творцов, но общность личностей. Все объективные методы, весь комплекс культурных ценностей не изменит ничего в сущности. Объективное и внеличностное знание облегает манекен, но не человеческое существо. Я бы не управлял никогда государством с помощью законов, программ, манифестов, но не позволил бы ни одному гражданину продолжать спокойно спать, до тех пор пока его беспокойство не заставило бы его усвоить формы социальной жизни, в которых ему необходимо жить.
Эмиль Мишель Чоран, «Печаль бытия».
часто говорят то, что они вовсе не думают, а вот русские
выбалтывают все подряд... В России есть такое выражение:
“по правде говоря...”, и они в самом деле высказывают вам
все, не утаивая ничего. Иногда русские представляются
нам премного курьезными и потешными людьми. Чехов
изумительно умел описывать такие характеры».
Почитай "Нарушенный завет" Симадзаки, удивишься, как ситуация с ГГ натягивается на современные реалии равно с западной культурой отмены или отечественной борьбой за нравственность.
Общество ушедшего двадцатого столетия, особенно его конца, гораздо больше соответствовало метафизической ориентации этой второй «бессмертной» части человечества, чем общество эпохи Достоевского. Прежде всего потому, что в ХХ веке Запад испытал некий духовно-психологический перелом, который можно сравнить только с периодом климакса у физиологического индивидуума: ценности, которыми западная цивилизация жила последние 700 лет и которые окончательно, казалось, восторжествовали на протяжении последних двух столетий, вдруг разом утратили свою внутреннюю энергию, магическое обаяние, привлекательность. Это не мешает, конечно, массовым коммуникационным сетям вновь и вновь воспроизводить названия этих ценностей, но в подсознании западного коллектива вдруг как-то утвердилось, что завтрашний день будет обходиться без них.
Когда сойдутся немцы или англичане, то говорят о ценах на шерсть, об урожае, о своих личных делах; но почему-то когда сходимся мы, русские, то говорим только о женщинах и высоких материях. Но главное — о женщинах.
[...]
О женщинах же мы говорим так часто потому, мне кажется, что мы неудовлетворены. Мы слишком идеально смотрим на женщин и предъявляем требования, несоизмеримые с тем, что может дать действительность, мы получаем далеко не то, что хотим, и в результате неудовлетворенность, разбитые надежды, душевная боль, а что у кого болит, тот о том и говорит.
Чехов "Ариадна"
Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днём едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников, но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Всё тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то вёдер выпито, столько-то детей погибло от недоедания. И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут своё бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно. Это общий гипноз.
Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясётся беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других"
Антон Чехов, «Крыжовник»
читать научился?
А. Платонов
В чём прикол цитировать тупость?
Типа, когда тупость сказал двачер это тупость, а когда тупость сказал чувак напечатавший книжку, это охуенно умно и достойно везде цитировать?
Просто понравилось описание пизды мертвой лоли... Поэтичное.
вау как крутааа
Артур Шопенгауэр, Введение в философию
Он писал на мертвом языке как бы.
где то у Достоевского я не помню где D
«—А, вы только поглядите на моего драгоценного племянничка,— поднял брови барон.— Мечтает править моим баронством, а сам до сих пор не научился управлять даже собой.»
Отрывок из книги
Дюна
Фрэнк Герберт
"Анна даже расхохоталась.
— А что есть у вас, современных верующих? — ответила она. — Маленький слабоумный метафизический комфорт… Пародия на золотой сон… Лаборатория для создания хорошего душевного настроения… Бессмертие ничтожеств… Да пойми ты, Алеша, — спохватилась она, не желая его обидеть. — Нам нужно право на поиск. Пусть даже перед поиском будет великое падение."
"— Истина — это не сладкая водичка…"
Мамлеев Шатуны
"Батюшка, - обратилась она к священнику, - это такой человек, это такой человек... его через час опять переисповедать надо будет! Вот какой это человек!"
Достоевский
«А что ж, может, и лучше, что оскорбляют люди: по крайней мере избавляют от несчастия любить их.»
Отрывок из книги
Подросток
Федор Михайлович Достоевский
Долгорукий Аркадий Макарович
"В своем воображении мы страдаем чаще, чем на самом деле." Сенека.
То ли печать смерти, то ли нечто другое, заменяющее выражение лица и довлеющее над производимым им впечатлением (попробуйте представить себе прикрепленную к телу человека морду вьючной лошади) - во всяком случае, было в этом человеке что-то, из-за чего невольно вздрагивал каждый, глядевший на фотографию, омерзение вызывала она у всех.
Узнали? Согласны?
Я видел три его фотографии. На одной ему лет десять. Мальчик в полосатом хакама из грубого холста снят в саду на фоне пруда в окружении многочисленных сестер (вероятно, родных и двоюродных); голову сильно склонил влево и состроил уродливую гримасу улыбки. Я сейчас употребил слово "уродливую", хотя неразборчивые люди, то есть те, кому безразлично, что красиво, а что безобразно, взглянув на фотографию, сказали бы, может быть: "Какой милый мальчик!" И это не было бы просто любезностью, потому что все же в улыбке было то, что обычно определяют словом "милый". Но люди, хоть в какой-то мере знающие толк в красоте, скорее всего пробурчали бы: "Неприятный ребенок" и, пожалуй, отшвырнули бы фотографию, словно не ее, а гусеницу держали в руках.
И в самом деле: чем дольше смотришь на этого улыбающегося мальчика, тем неприятнее становится|... Так ведь это и не улыбка. Мальчик совсем не улыбается. Приглядимся внимательнее: кулачки сжаты. А улыбающийся человек не может сжимать кулаки. Обезьяна. Обезьянья мордочка с гримасой улыбки. Иллюзию улыбки просто создают безобразные морщины. "Морщинистый малыш" нот что хочется сказать об этом ребенке. Снимок производит странное впечатление, что-то есть в мальчике омерзительное, если не сказать - вызывающее тошноту. Никогда не доводилось мне видеть ребенка с таким странным лицом.
Второй снимок тоже поражает: возможно ли так измениться? Здесь он уже студент, может быть, гимназист - трудно сказать наверняка, но сразу
бросается в глаза, что он стал значительно симпатичнее. Однако опять-таки, как это ни странно, и на этой фотографии он какой-то неживой. На нем студенческая (или гимназическая) форма, из кармашка на груди выглядывает белый платочек; положив ногу на ногу, он сидит в плетеном кресле и, опять же, улыбается. Только теперь это уже отнюдь не обезьянья гримаса - его улыбка, я бы даже сказал, изысканна. И все же что-то отличает ее от обычной человеческой улыбки. Не чувствуется в юноше полнокровия, что ли, вкуса к жизни, начисто отсутствует ощущение реального бытия; легкость даже не птички, а перышка, листа бумаги - вот что ощущалось в его улыбке. Он весь был какой-то искусственный. Большой оригинал? Да вроде нет. И не лицемер. И не изнеженное создание. Ну и, конечно же, не пижон. Вглядевшись в это лицо внимательно, можно разглядеть что-то неприятное, что-то от оборотня или привидения. Никогда я не видел юношей с таким странным, хотя и красивым лицом.
И, наконец, третий фотоснимок, самый удивительный. Возраст определить совершенно невозможно. Голова седая. Он сидит в углу грязной комнаты (на фотографии отчетливо видны рваные в трех местах обои), греет руки над маленьким хибачи*. На этом снимке он уже не улыбается. И вообще лицо ничего не выражает. Впечатление такое, будто греющий над очагом руки молодой человек медленно угасает. Чем-то зловещим, большим несчастьем веет от этого снимка. Но было в нем еще что-то загадочное, поразившее меня. Лицо снято крупно, я мог внимательно изучить его - самый обыкновенный лоб, ничего особенного в морщинах, бровях, глазах, обыкновенный нос, рот, подбородок... Ах, вот в чем дело: это лицо не только безжизненно, оно бесприметно, оно совершенно не оставляет следа в памяти. Вот только что я взглянул на фотографию, зажмуриваю глаза - и ничего не могу вспомнить. Припоминаю стены, очаг, но не могу представить себе человека, находящегося в этих стенах. Портрет с такого лица не напишешь. И карикатуру не придумаешь. Открываю глаза, смотрю снова - нет, ничего не отложилось в голове, лицо никак не вспоминается. От этого становится ужасно неприятно, появляется раздражение, хочется отвести взгляд.
То ли печать смерти, то ли нечто другое, заменяющее выражение лица и довлеющее над производимым им впечатлением (попробуйте представить себе прикрепленную к телу человека морду вьючной лошади) - во всяком случае, было в этом человеке что-то, из-за чего невольно вздрагивал каждый, глядевший на фотографию, омерзение вызывала она у всех.
Я видел три его фотографии. На одной ему лет десять. Мальчик в полосатом хакама из грубого холста снят в саду на фоне пруда в окружении многочисленных сестер (вероятно, родных и двоюродных); голову сильно склонил влево и состроил уродливую гримасу улыбки. Я сейчас употребил слово "уродливую", хотя неразборчивые люди, то есть те, кому безразлично, что красиво, а что безобразно, взглянув на фотографию, сказали бы, может быть: "Какой милый мальчик!" И это не было бы просто любезностью, потому что все же в улыбке было то, что обычно определяют словом "милый". Но люди, хоть в какой-то мере знающие толк в красоте, скорее всего пробурчали бы: "Неприятный ребенок" и, пожалуй, отшвырнули бы фотографию, словно не ее, а гусеницу держали в руках.
И в самом деле: чем дольше смотришь на этого улыбающегося мальчика, тем неприятнее становится|... Так ведь это и не улыбка. Мальчик совсем не улыбается. Приглядимся внимательнее: кулачки сжаты. А улыбающийся человек не может сжимать кулаки. Обезьяна. Обезьянья мордочка с гримасой улыбки. Иллюзию улыбки просто создают безобразные морщины. "Морщинистый малыш" нот что хочется сказать об этом ребенке. Снимок производит странное впечатление, что-то есть в мальчике омерзительное, если не сказать - вызывающее тошноту. Никогда не доводилось мне видеть ребенка с таким странным лицом.
Второй снимок тоже поражает: возможно ли так измениться? Здесь он уже студент, может быть, гимназист - трудно сказать наверняка, но сразу
бросается в глаза, что он стал значительно симпатичнее. Однако опять-таки, как это ни странно, и на этой фотографии он какой-то неживой. На нем студенческая (или гимназическая) форма, из кармашка на груди выглядывает белый платочек; положив ногу на ногу, он сидит в плетеном кресле и, опять же, улыбается. Только теперь это уже отнюдь не обезьянья гримаса - его улыбка, я бы даже сказал, изысканна. И все же что-то отличает ее от обычной человеческой улыбки. Не чувствуется в юноше полнокровия, что ли, вкуса к жизни, начисто отсутствует ощущение реального бытия; легкость даже не птички, а перышка, листа бумаги - вот что ощущалось в его улыбке. Он весь был какой-то искусственный. Большой оригинал? Да вроде нет. И не лицемер. И не изнеженное создание. Ну и, конечно же, не пижон. Вглядевшись в это лицо внимательно, можно разглядеть что-то неприятное, что-то от оборотня или привидения. Никогда я не видел юношей с таким странным, хотя и красивым лицом.
И, наконец, третий фотоснимок, самый удивительный. Возраст определить совершенно невозможно. Голова седая. Он сидит в углу грязной комнаты (на фотографии отчетливо видны рваные в трех местах обои), греет руки над маленьким хибачи*. На этом снимке он уже не улыбается. И вообще лицо ничего не выражает. Впечатление такое, будто греющий над очагом руки молодой человек медленно угасает. Чем-то зловещим, большим несчастьем веет от этого снимка. Но было в нем еще что-то загадочное, поразившее меня. Лицо снято крупно, я мог внимательно изучить его - самый обыкновенный лоб, ничего особенного в морщинах, бровях, глазах, обыкновенный нос, рот, подбородок... Ах, вот в чем дело: это лицо не только безжизненно, оно бесприметно, оно совершенно не оставляет следа в памяти. Вот только что я взглянул на фотографию, зажмуриваю глаза - и ничего не могу вспомнить. Припоминаю стены, очаг, но не могу представить себе человека, находящегося в этих стенах. Портрет с такого лица не напишешь. И карикатуру не придумаешь. Открываю глаза, смотрю снова - нет, ничего не отложилось в голове, лицо никак не вспоминается. От этого становится ужасно неприятно, появляется раздражение, хочется отвести взгляд.
То ли печать смерти, то ли нечто другое, заменяющее выражение лица и довлеющее над производимым им впечатлением (попробуйте представить себе прикрепленную к телу человека морду вьючной лошади) - во всяком случае, было в этом человеке что-то, из-за чего невольно вздрагивал каждый, глядевший на фотографию, омерзение вызывала она у всех.
>ОП-пик
Русская литература: Достоевский
Итальянская: Боккаччо
Немецкая: ?? Из "философского" разве что Томас Манн, но это не классика
Японская: ??? Повесть о Гэндзи что ли, но там 3 тома а не 7
Французская: Гюго?
Испанская: ???? Кеведо?
Р.Музиль "Афоризмы"
Антон Чехов, Палата №6
До конца дочитал или только цитатку репостнул?
>Я все еще жив. И небо до сих пор не рухнуло на землю. Пустое, равнодушное, оно по-прежнему блистает синевой. И я люблю его успокоительную бесконечность. Вообще же более всего на свете я люблю наимельчайшие малости: тень от какой-нибудь мошки, первую каплю дождя, шевеление реснички инфузории. Ничто не кажется мне чересчур ничтожным, крошечным и хрупким. Я постарался отстраниться от человеческих мерок, отключить эмоции. В конце концов будущее это не что иное, как с опозданием явившееся настоящее. А судьба — всего лишь нескончаемая тоска. Чтоб не сойти с ума, я превратился в фаталиста.
Анн-Лу Стайнингер "Гадалка"
> Один жестокосердый человек всю жизнь твердил:
> — Ничто не возникает, и ничто не исчезает, но все мне дорого обходится.
> Именно так он всегда отвечал попрошайкам. А уж попрошаек вокруг него было предостаточно! Можно подумать, злился он, все человечество состоит из бедных погорельцев, незадачливых папаш, что наплодили по оплошности кучу детишек, записных неудачников и прочих растяп, оборванцев, нищебродов, закоренелых безработных, продавцов прошлогоднего снега!.. Подонки! Ни гроша они у меня не выклянчат!
> К счастью, та заученная фраза выручала его — давала сил отвечать отказом на любые просьбы. Что ж, спору нет, девиз лихой, ничем не хуже картезианского cogito ergo sum. Житейский интерес так ловко сплетался в этих словах со всеобщей истиной, что крохоборство нашего героя выглядело прямым следствием законов вселенной, чем-то вроде печати первородной скупости. Куда как солидное основание! Все равно что письмо за подписью владельца вселенной, разрешающее предъявителю ловить рыбу в его угодьях.
Анн-Лу Стайнингер "Женщина в синем на склоне дня"
Петроград был создан не людьми, но человеком. О нем не сложено ни легенд, ни сказок; он не воспевается в фольклоре; он не прославляется в безымянных песнях на бесчисленных дорогах России. Этот город стоит особняком, надменный, пугающий, неприступный. Через его гранитные ворота не проходил ни один паломник. Эти ворота никогда не распахивались навстречу кротким, убогим и уродливым, как ворота гостеприимной Москвы. Петрограду не нужна душа, у него есть разум.
И может быть, это не просто совпадение, что в русском языке о Москве говорят «она», а о Петрограде – «он».
И может быть, это не просто совпадение, что те, кто от имени народа захватил власть, перенесли свою столицу из холодного и надменного города-аристократа в добрую и смиренную Москву.
Город элитная проститутка
Эпиктет, Беседы
> Этот город стоит особняком, надменный, пугающий, неприступный.
Еврейке из черты оседлости откуда знать то? Ах, да отец-коммисар делал опись дворянских усадеб для конфискации
УТРА́ТА ДОВЕ́РИЯ. 1. У поняш - официальная формулировка, объясняющая причину любого наказания,
исходящего от Верховной (от увольнения до маналулы), если Верховной неблагоугодно объявлять настоящую
причину публично.
2. В социуме поняш считаются крайне неприличными разговоры о возрасте, если только это не юный возраст.
По этой причине, в частности, среди высокопородных никогда не принято прямо упоминать чьи бы то ни было
годы рождения, разве что в очень узком кругу. Абсолютно недискутабельной темой является старость и тем
более - старческое падение интеллекта и грациозности: подобное подлежит обсуждению только среди медиков
или с личным врачом. Если публичное указание на преклонные лета неизбежно (например, в официальном
документе), всё это именуется "обстоятельствами, не связанными с утратой доверия". В частности, так
формулируют прошение об отставке по возрасту или оформление личной пенсии.
Михаил Харитонов "Золотой ключ или похождения Буратины"
Если вы настаиваете на проблемах виктимизации (таких как расизм, сексизм, гомофобия или бедность), вы не бросаете вызов ценностям системы и даже не заставляете систему отступать или идти на компромисс. Вы непосредственно помогаете системе. Все самые мудрые сторонники системы признают, что расизм, сексизм, гомофобия и бедность вредны для системы, и именно поэтому сама система работает над борьбой с этими и подобными формами виктимизации.
“Потогонные цеха” с их низкой оплатой и ужасными условиями труда могут приносить прибыль определенным корпорациям, но мудрые сторонники системы очень хорошо знают, что система в целом функционирует лучше, когда с работниками обращаются прилично. Создавая проблему потогонных цехов, вы помогаете системе, а не ослабляете ее.
Многие радикалы поддаются искушению сосредоточиться на второстепенных проблемах, таких как расизм, сексизм и потогонные предприятия, потому что это легко. Они выбирают вопрос, по которому система может позволить себе компромисс и по которому они получат поддержку от таких людей, как Ральф Надер, Вайнона Ла Дьюк, профсоюзы и все остальные розовые реформаторы. Возможно, система под давлением немного отступит, активисты увидят какой-то видимый результат своих усилий, и у них появится удовлетворяющая иллюзия, что они чего-то достигли. Но на самом деле они вообще ничего не сделали для ликвидации техноиндустриальной системы.
Теодор Качински, Бей туда, где болит
Самый аккуратный трюк системы
Теодор качински
"Давайте начнем с того, что проясним, что Система таковой не является. Система - это не Джордж У. Буш, его советники и назначенцы, это не полицейские жестоко обращаются с протестующими, это не руководители транснациональных корпораций, и это не Франкенштейны в своих лабораториях преступно манипулируют генами живых существ. Все эти люди являются слугами Системы, но сами по себе они не составляют Систему. В частности, личные и индивидуальные ценности, установки, убеждения и поведение любого из этих людей могут в значительной степени противоречить потребностям Системы."
"Какие бы незаконные действия ни совершали политики, полицейские или руководители компаний как частные лица, воровство, взяточничество и взяточничество - это не часть Системы, а болезни Системы. Чем меньше воровства, тем лучше функционирует Система, и именно поэтому слуги и сторонники Системы всегда выступают за соблюдение закона публично, даже если иногда им может быть удобно нарушать закон в частном порядке."
"В качестве доказательства посмотрите на отношение средств массовой информации. Основные средства массовой информации почти повсеместно осуждают жестокость полиции. Конечно, позиция основных средств массовой информации представляет собой, как правило, консенсус мнений среди влиятельных классов нашего общества относительно того, что хорошо для Системы.
То, что только что было сказано о воровстве, взяточничестве и жестокости полиции, относится также к проблемам дискриминации и виктимизации, таким как расизм, сексизм, гомофобия, бедность и потогонные предприятия. Все это вредно для Системы. Например, чем больше чернокожие люди чувствуют себя презираемыми или исключенными, тем больше вероятность того, что они обратятся к преступности, и тем меньше вероятность того, что они получат образование для карьеры, которая сделает их полезными для Системы."
"Современные технологии с их быстрым перемещением на большие расстояния и разрушением традиционного образа жизни привели к смешению населения, так что в настоящее время люди разных рас, национальностей, культур и религий вынуждены жить и работать бок о бок. Если люди ненавидят или отвергают друг друга по признаку расы, этнической принадлежности, религии, сексуальных предпочтений и т.д., возникающие в результате конфликты мешают функционированию Системы. За исключением нескольких старых окаменелых пережитков прошлого, таких как Джесси Хелмс, лидеры Системы знают это очень хорошо, и именно поэтому нас учат в школе и через средства массовой информации верить, что расизм, сексизм, гомофобия и так далее - это социальное зло, которое необходимо искоренить."
"Без сомнения, некоторые лидеры Системы, некоторые политики, ученые и руководители компаний в частном порядке считают, что место женщины - в доме, или что гомосексуальность и межрасовые браки отвратительны. Но даже если бы большинство из них так считали, это не означало бы, что расизм, сексизм и гомофобия были частью Системы — не больше, чем наличие воровства среди лидеров означает, что воровство является частью Системы. Точно так же, как Система должна поощрять уважение к закону и собственности ради своей собственной безопасности, Система также должна препятствовать расизму и другим формам виктимизации по той же причине. Вот почему Система, несмотря на любые частные отклонения отдельных членов элиты, в основном стремится подавлять дискриминацию и виктимизацию.
В качестве доказательства взгляните еще раз на отношение основных средств массовой информации. Несмотря на время от времени робкое несогласие некоторых наиболее смелых и реакционных комментаторов, пропаганда СМИ в подавляющем большинстве выступает за расовое и гендерное равенство и признание гомосексуальность и межрасовые браки.[2]"
2. Даже самый поверхностный обзор средств массовой информации в современных промышленно развитых странах или даже в странах, которые просто стремятся к современности, подтвердит, что Система привержена ликвидации дискриминации по признаку расы, религии, пола, сексуальной ориентации и т. Д., И т. Д., И т. Д. Было бы легко найти тысячи примеров, иллюстрирующих это, но здесь мы приводим только три примера из трех разрозненных стран.
Соединенные Штаты: "Публичные проявления привязанности", Новости США и мировой отчет, 9 сентября 2002 г., стр. 42-43. В этой статье приводится хороший пример того, как функционирует пропаганда. Он занимает якобы объективную или нейтральную позицию в отношении гомосексуальных партнерств, предоставляя некоторое пространство для взглядов тех, кто выступает против общественного признания гомосексуальность. Но у любого, кто прочтет эту статью с явно сочувственным отношением к гомосексуальной паре, сложится впечатление, что принятие гомосексуальность желательно и, в конечном счете, неизбежно. Особенно важна фотография гомосексуальной пары, о которой идет речь: была выбрана физически привлекательная пара, которая была сфотографирована привлекательно. Ни один человек, хоть немного разбирающийся в пропаганде, не может не видеть, что статья представляет собой пропаганду в пользу принятия гомосексуальность. И имейте в виду, что U.S. News & World Report - это правоцентристский журнал.
Россия: "Путин осуждает нетерпимость", "Денвер пост", 26 июля 2002 г., стр. 16А. "МОСКВА. Президент Владимир Путин в четверг решительно осудил расовые и религиозные предрассудки ..."Если мы позволим этой шовинистической бактерии национальной или религиозной нетерпимости развиваться, мы разрушим страну", — сказал Путин в реплики, которые были на видном месте воспроизведены по российскому телевидению в четверг вечером". И т.д., и т.п.
Мексика: "Persiste racismo contra indígenas" ("Расизм в отношении коренных народов сохраняется"), El Sol de México, 11 января 2002 г., стр. 1/B. Подпись к фотографии: "Несмотря на усилия по обеспечению достоинства коренных народов нашей страны, они продолжают страдать от дискриминации ..." В статье сообщается об усилиях епископов Мексики по борьбе с дискриминацией, но говорится, что епископы хотят "очистить" обычаи коренных народов, чтобы освободить женщин от их традиционно низшего статуса. "Эль Соль де Мехико" считается правоцентристской газетой.
Любой, кто хотел бы взять на себя труд, мог бы умножить эти примеры в тысячу раз. Доказательства того, что сама Система нацелена на ликвидацию дискриминации и виктимизации, настолько очевидны и настолько масштабны, что поражает вера радикалов в то, что борьба с этим злом является формой восстания. Это можно объяснить только феноменом, хорошо известным профессиональным пропагандистам: люди склонны блокировать, не воспринимать или не запоминать информацию, которая противоречит их идеологии. См. интересную статью "Пропаганда" в Новой британской энциклопедии., Том 26, Macropaedia, 15-е издание, 1997, страницы 171-79, в частности, страница 176
Самый аккуратный трюк системы
Теодор качински
"Давайте начнем с того, что проясним, что Система таковой не является. Система - это не Джордж У. Буш, его советники и назначенцы, это не полицейские жестоко обращаются с протестующими, это не руководители транснациональных корпораций, и это не Франкенштейны в своих лабораториях преступно манипулируют генами живых существ. Все эти люди являются слугами Системы, но сами по себе они не составляют Систему. В частности, личные и индивидуальные ценности, установки, убеждения и поведение любого из этих людей могут в значительной степени противоречить потребностям Системы."
"Какие бы незаконные действия ни совершали политики, полицейские или руководители компаний как частные лица, воровство, взяточничество и взяточничество - это не часть Системы, а болезни Системы. Чем меньше воровства, тем лучше функционирует Система, и именно поэтому слуги и сторонники Системы всегда выступают за соблюдение закона публично, даже если иногда им может быть удобно нарушать закон в частном порядке."
"В качестве доказательства посмотрите на отношение средств массовой информации. Основные средства массовой информации почти повсеместно осуждают жестокость полиции. Конечно, позиция основных средств массовой информации представляет собой, как правило, консенсус мнений среди влиятельных классов нашего общества относительно того, что хорошо для Системы.
То, что только что было сказано о воровстве, взяточничестве и жестокости полиции, относится также к проблемам дискриминации и виктимизации, таким как расизм, сексизм, гомофобия, бедность и потогонные предприятия. Все это вредно для Системы. Например, чем больше чернокожие люди чувствуют себя презираемыми или исключенными, тем больше вероятность того, что они обратятся к преступности, и тем меньше вероятность того, что они получат образование для карьеры, которая сделает их полезными для Системы."
"Современные технологии с их быстрым перемещением на большие расстояния и разрушением традиционного образа жизни привели к смешению населения, так что в настоящее время люди разных рас, национальностей, культур и религий вынуждены жить и работать бок о бок. Если люди ненавидят или отвергают друг друга по признаку расы, этнической принадлежности, религии, сексуальных предпочтений и т.д., возникающие в результате конфликты мешают функционированию Системы. За исключением нескольких старых окаменелых пережитков прошлого, таких как Джесси Хелмс, лидеры Системы знают это очень хорошо, и именно поэтому нас учат в школе и через средства массовой информации верить, что расизм, сексизм, гомофобия и так далее - это социальное зло, которое необходимо искоренить."
"Без сомнения, некоторые лидеры Системы, некоторые политики, ученые и руководители компаний в частном порядке считают, что место женщины - в доме, или что гомосексуальность и межрасовые браки отвратительны. Но даже если бы большинство из них так считали, это не означало бы, что расизм, сексизм и гомофобия были частью Системы — не больше, чем наличие воровства среди лидеров означает, что воровство является частью Системы. Точно так же, как Система должна поощрять уважение к закону и собственности ради своей собственной безопасности, Система также должна препятствовать расизму и другим формам виктимизации по той же причине. Вот почему Система, несмотря на любые частные отклонения отдельных членов элиты, в основном стремится подавлять дискриминацию и виктимизацию.
В качестве доказательства взгляните еще раз на отношение основных средств массовой информации. Несмотря на время от времени робкое несогласие некоторых наиболее смелых и реакционных комментаторов, пропаганда СМИ в подавляющем большинстве выступает за расовое и гендерное равенство и признание гомосексуальность и межрасовые браки.[2]"
2. Даже самый поверхностный обзор средств массовой информации в современных промышленно развитых странах или даже в странах, которые просто стремятся к современности, подтвердит, что Система привержена ликвидации дискриминации по признаку расы, религии, пола, сексуальной ориентации и т. Д., И т. Д., И т. Д. Было бы легко найти тысячи примеров, иллюстрирующих это, но здесь мы приводим только три примера из трех разрозненных стран.
Соединенные Штаты: "Публичные проявления привязанности", Новости США и мировой отчет, 9 сентября 2002 г., стр. 42-43. В этой статье приводится хороший пример того, как функционирует пропаганда. Он занимает якобы объективную или нейтральную позицию в отношении гомосексуальных партнерств, предоставляя некоторое пространство для взглядов тех, кто выступает против общественного признания гомосексуальность. Но у любого, кто прочтет эту статью с явно сочувственным отношением к гомосексуальной паре, сложится впечатление, что принятие гомосексуальность желательно и, в конечном счете, неизбежно. Особенно важна фотография гомосексуальной пары, о которой идет речь: была выбрана физически привлекательная пара, которая была сфотографирована привлекательно. Ни один человек, хоть немного разбирающийся в пропаганде, не может не видеть, что статья представляет собой пропаганду в пользу принятия гомосексуальность. И имейте в виду, что U.S. News & World Report - это правоцентристский журнал.
Россия: "Путин осуждает нетерпимость", "Денвер пост", 26 июля 2002 г., стр. 16А. "МОСКВА. Президент Владимир Путин в четверг решительно осудил расовые и религиозные предрассудки ..."Если мы позволим этой шовинистической бактерии национальной или религиозной нетерпимости развиваться, мы разрушим страну", — сказал Путин в реплики, которые были на видном месте воспроизведены по российскому телевидению в четверг вечером". И т.д., и т.п.
Мексика: "Persiste racismo contra indígenas" ("Расизм в отношении коренных народов сохраняется"), El Sol de México, 11 января 2002 г., стр. 1/B. Подпись к фотографии: "Несмотря на усилия по обеспечению достоинства коренных народов нашей страны, они продолжают страдать от дискриминации ..." В статье сообщается об усилиях епископов Мексики по борьбе с дискриминацией, но говорится, что епископы хотят "очистить" обычаи коренных народов, чтобы освободить женщин от их традиционно низшего статуса. "Эль Соль де Мехико" считается правоцентристской газетой.
Любой, кто хотел бы взять на себя труд, мог бы умножить эти примеры в тысячу раз. Доказательства того, что сама Система нацелена на ликвидацию дискриминации и виктимизации, настолько очевидны и настолько масштабны, что поражает вера радикалов в то, что борьба с этим злом является формой восстания. Это можно объяснить только феноменом, хорошо известным профессиональным пропагандистам: люди склонны блокировать, не воспринимать или не запоминать информацию, которая противоречит их идеологии. См. интересную статью "Пропаганда" в Новой британской энциклопедии., Том 26, Macropaedia, 15-е издание, 1997, страницы 171-79, в частности, страница 176
Системе нужно кроткое, ненасильственное, одомашненное, послушное и послушное население. Он должен избегать любых конфликтов или сбоев, которые могут помешать упорядоченному функционированию социальной машины. В дополнение к подавлению расовой, этнической, религиозной и другой групповой вражды, он также должен подавлять или использовать в своих интересах все другие тенденции, которые могут привести к разрушению или беспорядку, такие как мужественность, агрессивные импульсы и любая склонность к насилию.
Естественно, традиционные расовые и этнические антагонизмы умирают медленно, мужественность, агрессивность и насильственные импульсы нелегко подавить, а отношение к сексу и гендерной идентичности не меняется в одночасье. Поэтому есть много людей, которые сопротивляются этим изменениям, и Система сталкивается с проблемой преодоления их сопротивления
В те же места потянуло и меня — за новым материалом для сюжета. Здесь, на восточной оконечности страны, тогда я не находил ничего свежего. Здешние взгляды и нравы все более и более становились затасканным хламом, подергивались паутиной. Старые истории все еще бытовали в рассказах, но уже подавались без прежнего горения. Слова почти утратили выразительность, исчез напор пылкости, некогда их наполнявшей. Даже великие сказания проговаривались монотонно, без ритуального обрамления. Торгаши-стервятники цинично подбирали их, как простые поверья. Юмор утратил остроту. Речь, родная речь была поругана, запродана лучшими сынами отечества в угоду вкусам богатых покровителей. Сюжеты оказались исчерпаны. Колоссальная энергия тратилась на смакование порнографии. Снова черные понадобились лишь для того, чтоб демонстрировать публике рекорды потенции. Мопассановских шлюх приспособили для своих утех профсоюзные боссы. Сельские жизнелюбы, точь-в-точь из рассказов Чехова и Бабеля, сидели по своим крылечкам — потерянные, онемевшие, не чувствуя, как пульсирует кровь в висках. Казалось, что даже пушкинские смутьяны и благородные разбойники смирились с безликой действительностью, стали грабить старух, стрелять друг в дружку из-за пригоршни мелких монет, захваченных в дешевой лавке. В ту пору слабые, как по волшебству, заразились развязностью. Мало-мальски почтенные же теперь и по телефону, и в частной беседе говорили с оглядкой, нарочито избитыми фразами, будто чувствуя, что голос ложится на магнитную пленку хозяина. Повсюду царила атмосфера опереточной скорби, но ни одна, ни единая искренняя слеза не выкатилась из глаз.
Джеймс Алан Макферсон "Место под солнцем"
В 1989м промта не было.
–Надо ли это понимать так, – промямлил он наконец, чуть покашливая,– что вы, кх-кхм, были никарагуанским президентом в то время, когда Никарагуа оказывала… э-э-э… о, разумеется, весьма героическое сопротивление… э-э-э…
Экс-президент Никарагуа отпустительно помахал рукой.
–Говорите, не смущаясь, – сказал он.– Мне отлично известно, что нынешний мир всецело враждебен по отношению к Никарагуа и ко мне. И я не сочту за нарушение столь очевидной вашей учтивости, если вы скажете напрямик, что думаете о бедствиях, сокрушивших мою республику.
Безмерное облегчение и благодарность выразились на лице Баркера.
–Вы чрезвычайно великодушны, президент. – Он чуть-чуть запнулся на титуле. – И я воспользуюсь вашим великодушием, дабы изъявить сомнения, которые, должен признаться, мы, люди нынешнего времени, питаем относительно таких пережитков, как… э-э-э… независимость Никарагуа.
–То есть ваши симпатии, – с полным спокойствием отозвался дель Фуэго,– на стороне большой нации, которая…
– Простите, простите, президент, – мягко возразил Баркер. – Мои симпатии отнюдь не на стороне какой бы то ни было нации. По-видимому, вы упускаете из виду самую сущность современной мысли. Мы не одобряем пылкой избыточности сообществ, подобных вашему; но не затем, чтобы заменить ее избыточностью иного масштаба. Не оттого осуждаем мы Никарагуа, что Британия, по-нашему, должна занять его место в мире, его переникарагуанить. Мелкие нации упраздняются не затем, чтобы крупные переняли всю их мелочность, всю узость их кругозора, всю их духовную неуравновешенность. И если я – с величайшим почтением – не разделяю вашего никарагуанского пафоса, то вовсе не оттого, что я на стороне враждебной вам нации или десяти наций: я на стороне враждебной вам цивилизации. Мы, люди нового времени, верим во всеобъемлющую космополитическую цивилизацию, которая откроет простор всем талантам и дарованиям поглощенных ею народностей и…
–Прошу прощения, сеньор, – перебил его президент. – Позволю себе спросить у сеньора, как он обычно ловит мустангов?
–Я никогда не ловлю мустангов, – с достоинством ответствовал Баркер.
–Именно, – согласился тот.– Здесь и конец открытому вами простору. Этим и огорчителен ваш космополитизм. Провозглашая объединение народов, вы на самом деле хотите, чтобы они все, как один, переняли бы ваши обыкновения и утратили свои. Если, положим, араб-бедуин не умеет читать, то вы пошлете в Аравию миссионера или преподавателя; надо, мол, научить его грамоте; кто из вас, однако же, скажет: «А учитель-то наш не умеет ездить на верблюде; наймем-ка бедуина, пусть он его поучит?» Вы говорите, цивилизация ваша откроет простор всем дарованиям. Так ли это? Вы действительно полагаете, будто эскимосы научатся избирать местные советы, а вы тем временем научитесь гарпунить моржей? Возвращаюсь к первоначальному примеру. В Никарагуа мы ловим мустангов по-своему: накидываем им лассо на передние ноги, и способ этот считается лучшим в Южной Америке. Если вы и вправду намерены овладеть всеми талантами и дарованиями – идите учитесь ловить мустангов. А если нет, то уж позвольте мне повторить то, что я говорил всегда – что, когда Никарагуа цивилизовали, мир понес невозместимую утрату.
–Кое-что утрачивается, конечно, – согласился Баркер, – кое-какие варварские навыки. Вряд ли я научусь тесать кремни ловчее первобытного человека, однако же, как известно, цивилизация сподобилась изготовлять ножи получше кремневых, и я уповаю на цивилизацию.
–Вполне основательно с вашей стороны, – подтвердил никарагуанец.– Множество умных людей, подобно вам, уповали на цивилизацию: множество умных вавилонян, умных египтян и умнейших римлян на закате Римской империи. Мы живем на обломках погибших цивилизаций: не могли бы вы сказать, что такого особенно бессмертного в вашей теперешней?
–Надо ли это понимать так, – промямлил он наконец, чуть покашливая,– что вы, кх-кхм, были никарагуанским президентом в то время, когда Никарагуа оказывала… э-э-э… о, разумеется, весьма героическое сопротивление… э-э-э…
Экс-президент Никарагуа отпустительно помахал рукой.
–Говорите, не смущаясь, – сказал он.– Мне отлично известно, что нынешний мир всецело враждебен по отношению к Никарагуа и ко мне. И я не сочту за нарушение столь очевидной вашей учтивости, если вы скажете напрямик, что думаете о бедствиях, сокрушивших мою республику.
Безмерное облегчение и благодарность выразились на лице Баркера.
–Вы чрезвычайно великодушны, президент. – Он чуть-чуть запнулся на титуле. – И я воспользуюсь вашим великодушием, дабы изъявить сомнения, которые, должен признаться, мы, люди нынешнего времени, питаем относительно таких пережитков, как… э-э-э… независимость Никарагуа.
–То есть ваши симпатии, – с полным спокойствием отозвался дель Фуэго,– на стороне большой нации, которая…
– Простите, простите, президент, – мягко возразил Баркер. – Мои симпатии отнюдь не на стороне какой бы то ни было нации. По-видимому, вы упускаете из виду самую сущность современной мысли. Мы не одобряем пылкой избыточности сообществ, подобных вашему; но не затем, чтобы заменить ее избыточностью иного масштаба. Не оттого осуждаем мы Никарагуа, что Британия, по-нашему, должна занять его место в мире, его переникарагуанить. Мелкие нации упраздняются не затем, чтобы крупные переняли всю их мелочность, всю узость их кругозора, всю их духовную неуравновешенность. И если я – с величайшим почтением – не разделяю вашего никарагуанского пафоса, то вовсе не оттого, что я на стороне враждебной вам нации или десяти наций: я на стороне враждебной вам цивилизации. Мы, люди нового времени, верим во всеобъемлющую космополитическую цивилизацию, которая откроет простор всем талантам и дарованиям поглощенных ею народностей и…
–Прошу прощения, сеньор, – перебил его президент. – Позволю себе спросить у сеньора, как он обычно ловит мустангов?
–Я никогда не ловлю мустангов, – с достоинством ответствовал Баркер.
–Именно, – согласился тот.– Здесь и конец открытому вами простору. Этим и огорчителен ваш космополитизм. Провозглашая объединение народов, вы на самом деле хотите, чтобы они все, как один, переняли бы ваши обыкновения и утратили свои. Если, положим, араб-бедуин не умеет читать, то вы пошлете в Аравию миссионера или преподавателя; надо, мол, научить его грамоте; кто из вас, однако же, скажет: «А учитель-то наш не умеет ездить на верблюде; наймем-ка бедуина, пусть он его поучит?» Вы говорите, цивилизация ваша откроет простор всем дарованиям. Так ли это? Вы действительно полагаете, будто эскимосы научатся избирать местные советы, а вы тем временем научитесь гарпунить моржей? Возвращаюсь к первоначальному примеру. В Никарагуа мы ловим мустангов по-своему: накидываем им лассо на передние ноги, и способ этот считается лучшим в Южной Америке. Если вы и вправду намерены овладеть всеми талантами и дарованиями – идите учитесь ловить мустангов. А если нет, то уж позвольте мне повторить то, что я говорил всегда – что, когда Никарагуа цивилизовали, мир понес невозместимую утрату.
–Кое-что утрачивается, конечно, – согласился Баркер, – кое-какие варварские навыки. Вряд ли я научусь тесать кремни ловчее первобытного человека, однако же, как известно, цивилизация сподобилась изготовлять ножи получше кремневых, и я уповаю на цивилизацию.
–Вполне основательно с вашей стороны, – подтвердил никарагуанец.– Множество умных людей, подобно вам, уповали на цивилизацию: множество умных вавилонян, умных египтян и умнейших римлян на закате Римской империи. Мы живем на обломках погибших цивилизаций: не могли бы вы сказать, что такого особенно бессмертного в вашей теперешней?
–Нелепицей?– изумился Уэйн.– Почему же нелепицей? Король поглядел на него столь же изумленно.
–Как то есть…– пролепетал он.
–Ноттинг-Хилл,– сурово сказал лорд-мэр,– это большой холм, городское возвышение, на котором люди построили свои жилища, где они рождаются, влюбляются, молятся, женятся и умирают. Почему же мне считать Ноттинг-Хилл нелепицей?
Король усмехнулся.
–Да потому, о мой Леонид,– начал он и вдруг ни с того ни с сего понял, что дальше сказать ему нечего. В самом деле, почему же это нелепица? Почему? На минуту ему показалось, что он вовсе потерял рассудок. Так бывает со всеми, у кого ставят под вопрос изначальный принцип жизни. Баркер, например, всегда терялся, услышав королевский вопрос: «А какое мне дело до политики?»
Словом, мысли у короля разбежались, и собрать их не было никакой возможности.
–Ну как, все-таки это немножко смешно,– неопределенно выразился он.
–Как по-вашему,– спросил Адам, резко повернувшись к нему,– по-вашему, распятие – дело серьезное?
–По-моему…– замялся Оберон,– ну, мне всегда казалось, что распятие – оно не лишено серьезности.
–И вы ошибались,– сказал Уэйн, как отрезал.– Распятие – смехотворно. Это сущая потеха. Это – нелепая и позорная казнь, надругательство, которому подвергали жалкий сброд – рабов и варваров, зубодеров и лавочников, как вы давеча сказали. И вот кресты, эти древние виселицы, которые римские мальчишки для пущего озорства рисовали на стенах, ныне блещут над куполами храмов. А я, значит, убоюсь насмешки?
Король промолчал.
Адам же продолжал, и голос его гулко отдавался в пустой палате.
–Напрасно вы думаете, что убийственный смех непременно убивает. Петра, помните, распяли, и распяли вниз головой. Куда уж смешнее – почтенный старик апостол вверх ногами? Ну и что? Так или иначе распятый Петр остался Петром. Вверх ногами он висит над Европой, и миллионы людей не мыслят жизни помимо его церкви.
Король Оберон задумчиво приподнялся.
–Речи ваши не вполне бессмысленны,– сказал он.– Вы, похоже, немало поразмышляли, молодой человек.
–Скорее перечувствовал, сир,– отвечал лорд-мэр.– Я родился, как и все прочие, на клочочке земли и полюбил его потому, что здесь я играл, здесь влюбился, здесь говорил с друзьями ночи напролет, и какие дивные это были ночи! И я почуял странную загадку. Чем же так невзрачны и будничны садики, где мы признавались в любви, улицы, по которым мы проносили своих усопших? Почему нелепо видеть почтовый ящик в волшебном ореоле, если целый год при виде одного такого красного ящика на желтом закате я испытывал чувство, тайна которого ведома одному Богу, но которое сильнее всякой радости и всякого горя? Что смешного можно услышать в словах «Именем Ноттинг-Хилла»?–то есть именем тысяч бессмертных душ, томимых страхом и пламенеющих надеждой?
–Нелепицей?– изумился Уэйн.– Почему же нелепицей? Король поглядел на него столь же изумленно.
–Как то есть…– пролепетал он.
–Ноттинг-Хилл,– сурово сказал лорд-мэр,– это большой холм, городское возвышение, на котором люди построили свои жилища, где они рождаются, влюбляются, молятся, женятся и умирают. Почему же мне считать Ноттинг-Хилл нелепицей?
Король усмехнулся.
–Да потому, о мой Леонид,– начал он и вдруг ни с того ни с сего понял, что дальше сказать ему нечего. В самом деле, почему же это нелепица? Почему? На минуту ему показалось, что он вовсе потерял рассудок. Так бывает со всеми, у кого ставят под вопрос изначальный принцип жизни. Баркер, например, всегда терялся, услышав королевский вопрос: «А какое мне дело до политики?»
Словом, мысли у короля разбежались, и собрать их не было никакой возможности.
–Ну как, все-таки это немножко смешно,– неопределенно выразился он.
–Как по-вашему,– спросил Адам, резко повернувшись к нему,– по-вашему, распятие – дело серьезное?
–По-моему…– замялся Оберон,– ну, мне всегда казалось, что распятие – оно не лишено серьезности.
–И вы ошибались,– сказал Уэйн, как отрезал.– Распятие – смехотворно. Это сущая потеха. Это – нелепая и позорная казнь, надругательство, которому подвергали жалкий сброд – рабов и варваров, зубодеров и лавочников, как вы давеча сказали. И вот кресты, эти древние виселицы, которые римские мальчишки для пущего озорства рисовали на стенах, ныне блещут над куполами храмов. А я, значит, убоюсь насмешки?
Король промолчал.
Адам же продолжал, и голос его гулко отдавался в пустой палате.
–Напрасно вы думаете, что убийственный смех непременно убивает. Петра, помните, распяли, и распяли вниз головой. Куда уж смешнее – почтенный старик апостол вверх ногами? Ну и что? Так или иначе распятый Петр остался Петром. Вверх ногами он висит над Европой, и миллионы людей не мыслят жизни помимо его церкви.
Король Оберон задумчиво приподнялся.
–Речи ваши не вполне бессмысленны,– сказал он.– Вы, похоже, немало поразмышляли, молодой человек.
–Скорее перечувствовал, сир,– отвечал лорд-мэр.– Я родился, как и все прочие, на клочочке земли и полюбил его потому, что здесь я играл, здесь влюбился, здесь говорил с друзьями ночи напролет, и какие дивные это были ночи! И я почуял странную загадку. Чем же так невзрачны и будничны садики, где мы признавались в любви, улицы, по которым мы проносили своих усопших? Почему нелепо видеть почтовый ящик в волшебном ореоле, если целый год при виде одного такого красного ящика на желтом закате я испытывал чувство, тайна которого ведома одному Богу, но которое сильнее всякой радости и всякого горя? Что смешного можно услышать в словах «Именем Ноттинг-Хилла»?–то есть именем тысяч бессмертных душ, томимых страхом и пламенеющих надеждой?
Вот он и не отличал уличных фонарей от звезд небесных; для него их свет смешался. Дома казались ему незыблемыми вроде гор: он и писал о них, как другой будет писать о горах. Всякий видит природу в своем обличье; пред ним она предстала в обличье Ноттинг-Хилла. Для поэта – уроженца графства Камберленд – природа – это бурливое море и прибрежные рифы. Для поэта, рожденного средь Эссекских равнин, природа – сверканье тихих вод и сияние закатов. А Уэйну природа виделась лиловыми скатами крыш и вереницей лимонно-желтых фонарей – городской светотенью. Воспевая тени и цвета города, он не стремился быть ни остроумным, ни забавным: он просто не знал других Цветов и теней, вот и воспевал эти – надо же поэту воспевать хоть какие-то. А он был поэтом, хоть и плохим. Слишком часто забывают, что как дурной человек – все же человек, так и плохой поэт – все же поэт.
Повеяло ночным ветерком, и первый голос отвечал:
–Но есть в этом мире и такие, дураки они или мудрецы, кого ничто не опьяняет, кому и все ваши невзгоды – что рой мошкары. Они-то знают, что хотя над Ноттинг-Хиллом смеются, а Иерусалим и Афины воспевают, однако же и Афины, и Иерусалим были жалкими местечками – такими же, как Ноттинг-Хилл. Они знают, что и земля тоже не Бог весть какое местечко и что даже перемещаться-то по ней немножечко смешновато.
–То ли они зафилософствовались, то ли попросту одурели,– отозвался тот, другой голос.– Это не настоящие люди. Я же говорю, люди век от века радуются не затхлому прогрессу, а тому, что с каждым ребенком нарождается новое солнце и новая луна. Будь человечество нераздельно, оно бы давно уже рухнуло под бременем совокупной верности, под тяжестью общего героизма, под страшным гнетом человеческого достоинства. Но вышним произволением души людские так разобщены, что судят друг о друге вчуже, и на всех порознь нисходит счастливое озарение, мгновенное и яркое, как молния. А что все человеческие свершения обречены – так же не мешает делу, как не мешают ребенку играть на лужайке будущие черви в его будущей могиле. Ноттинг-Хилл низвержен; Ноттинг-Хилл погиб. Но не это главное. Главное, что Ноттинг-Хилл был.
–Но если,– возразил первый голос,– только всего и было, что обыденное прозябание, то зачем утруждаться, из-за чего гибнуть? Свершил ли Ноттинг-Хилл что-нибудь такое, что отличает его от любого крестьянского селения или дикарского племени? Что случилось бы с Ноттинг-Хиллом, будь мир иным,– это глубокий вопрос, но есть другой, поглубже. Что потеряло бы мироздание, не окажись в нем Ноттинг-Хилла?
–Оно понесло бы невозместимый урон, равно как если бы на любой яблоне уродилось шесть, а не семь яблок. Ничего вполне подобного Ноттинг-Хиллу до сей поры не было – и не будет до скончания веков. И я верую, что он был любезен Господу, как любезно ему все подлинное и неповторимое. Впрочем, я и тут не уступлю. Если даже Всевышнему он был ненавистен, я его все равно любил.
Повеяло ночным ветерком, и первый голос отвечал:
–Но есть в этом мире и такие, дураки они или мудрецы, кого ничто не опьяняет, кому и все ваши невзгоды – что рой мошкары. Они-то знают, что хотя над Ноттинг-Хиллом смеются, а Иерусалим и Афины воспевают, однако же и Афины, и Иерусалим были жалкими местечками – такими же, как Ноттинг-Хилл. Они знают, что и земля тоже не Бог весть какое местечко и что даже перемещаться-то по ней немножечко смешновато.
–То ли они зафилософствовались, то ли попросту одурели,– отозвался тот, другой голос.– Это не настоящие люди. Я же говорю, люди век от века радуются не затхлому прогрессу, а тому, что с каждым ребенком нарождается новое солнце и новая луна. Будь человечество нераздельно, оно бы давно уже рухнуло под бременем совокупной верности, под тяжестью общего героизма, под страшным гнетом человеческого достоинства. Но вышним произволением души людские так разобщены, что судят друг о друге вчуже, и на всех порознь нисходит счастливое озарение, мгновенное и яркое, как молния. А что все человеческие свершения обречены – так же не мешает делу, как не мешают ребенку играть на лужайке будущие черви в его будущей могиле. Ноттинг-Хилл низвержен; Ноттинг-Хилл погиб. Но не это главное. Главное, что Ноттинг-Хилл был.
–Но если,– возразил первый голос,– только всего и было, что обыденное прозябание, то зачем утруждаться, из-за чего гибнуть? Свершил ли Ноттинг-Хилл что-нибудь такое, что отличает его от любого крестьянского селения или дикарского племени? Что случилось бы с Ноттинг-Хиллом, будь мир иным,– это глубокий вопрос, но есть другой, поглубже. Что потеряло бы мироздание, не окажись в нем Ноттинг-Хилла?
–Оно понесло бы невозместимый урон, равно как если бы на любой яблоне уродилось шесть, а не семь яблок. Ничего вполне подобного Ноттинг-Хиллу до сей поры не было – и не будет до скончания веков. И я верую, что он был любезен Господу, как любезно ему все подлинное и неповторимое. Впрочем, я и тут не уступлю. Если даже Всевышнему он был ненавистен, я его все равно любил.
–Предположим, что я – человек,– отвечал другой.– И что у меня есть наготове ответ сокрушительней всякой насмешки. Что я не буду хохотать в лицо Всевышнему, поносить и проклинать Его. Предположим, что я, воздев руки к небесам, от всей души поблагодарю Его за обольщение, мне предоставленное. Что я, задыхаясь от счастья, воздам хвалу Тому, чья издевка доставила мне столь несравненную радость. Если детские игры стали крестовым походом, если уютный и прихотливый палисадник окропила кровь мучеников – значит, детская превратилась во храм. Кто же выиграл, смею спросить?
>Обязательно указывайте название книги!
«Наполеон Ноттингхильский», восхитительно ясная, смешная и злободневная книга.
Читайте книги размером в тысячи страниц, по 5, 10 и 40 раз, а не хуйней майтесь.
Какой смысл от кирпича в 1000 страниц и его постоянного перечитывания, если Борхес в сборничке рассказов был способен раскрыть то, что условный Умберто Эко тщился высказать в 700-страничных романах? Кроме того, тебе не кажется, что подобная хуемерка априори весьма нелепа?
>was an Argentine short-story writer, essayist, poet and translator, as well as a key figure in Spanish-language and international literature
Спешите видеть, зумер с клиповым мышлением оказался еще и пиздаболом. Ну кто же мог подумать.
Прости моё клиповое скудоумие, но я не уловил тонкий смысл твоей цитаты, а особенно болда. Испанский имманентно более лаконичен, чем итальянский? Or what? И в чём заключалось т.н. "пиздабольство" (и тем более, как можно "пиздеть" в оценочном суждении, которое по умолчанию субъективно)?
Читать в переводах совсем западло нынче? Пьер Менар, залогиньтесь. И, опять-таки, поясни, как это коррелирует с нашей полемикой, которая изначально начиналась как сравнение ценности большой и малой литературных форм, а также в каком именно месте я утверждал, что знаю испанский?
Во первых, критика была в том, что бы скидывать умнаи цитататы без контекста.
О том, что короткие истории или даже четверостишья плохие - я не говорил.
Читать длинные книги нужно для того, что бы не быть тупым зумером, а не потому что это единственная стоящая форма литературы.
Во вторых, ты начал кукарекать про Босха и Эко, при этом никогда не прочел ни одного слова, которе они написали. Спрашивается зачем?
>Читать в переводах совсем западло нынче?
Если ты читал переводчиков, то так и пиши.
>Во первых, критика была в том, что бы скидывать умнаи цитататы без контекста.
Так полноценная передача контекста нередко требует краткого пересказа книги. Ты этого хочешь? На доске для анимешных девочек?
>Читать длинные книги нужно для того, что бы не быть тупым зумером, а не потому что это единственная стоящая форма литературы.
Т.е., зумер, читающий Борхеса, Цвейга, Честертона или Чехова будет по определению тупее зумера, читающего Толстого или Томаса Манна? И если да, то не является ли это завуалированным "все литературные формы равны, но некоторые равнее"?
>Если ты читал переводчиков, то так и пиши.
Падажжи, т.е., мы не имеем праве судить о какой-либо книге, не прочитав её в оригинале? Даже не о каких-то стилистических аспектах, а ВООБЩЕ? Это либо восхитительный интеллектуальный шпагат в твоём исполнении, либо твёрдоголовый пуризм и надменный максимализм, присущий разве что 18-летнему студентику филфака (презирающему сверстников в приступе рессентимента, by the way).
>зумер, читающий Борхеса, Цвейга, Честертона или Чехова будет по определению тупее зумера, читающего Толстого или Томаса Манна?
Чтобы читать Борхеса нужно знать испанский
Цвейга и Манна - немецкий
Чехова нужно смотреть в театре, а Толстого нужно уметь понимать.
Таких зумерков я и не видел.
А книги читают только в оригинале, я например много чего не читал, потому что не знаю определенных языков
мимо другой анон
>Ты этого хочешь?
Я пришел обоссать клиповую манеру мышления зумеров, которые думают, что наваленные в тред отрывки имеют какую либо ценность. Клиповое мышление, это не про лаконичность, а про мелкий ум.
>Т.е., зумер, читающий Борхеса, Цвейга, Честертона или Чехова будет по определению тупее зумера
Маня рандомные вырезки сваленные в эту помойку не равны литературному жанру коротких расказов.
>ВООБЩЕ?
А ты будешь с этим спорить?
Автор книги тот кто пишет книгу.
Если ты хочешь читать La biblioteca de Babel Борхеса, то ты берешь и читаешь его книгу.
Если ты читаешь Вавилонскую библиотеку - в авторстве Васи Пупкина, то ты читаешь Васю Пупкина, даже если на обложке написано Борхес (написано там так, ибо с этого имеет профит как переводчик, так и автор, так и издательство, все делают гешефт, Васю Пипкина под его именем никто читать не станет, русскоязычные Борхеса в оригинале покупать не будут)
При этом читая Вавилонскую библиотеку Васи Пупкина, представь себе ты не читаеюь La biblioteca de Babel Борхеса. Да я понимаю, ооочень спорное мнение, но это так.
Единственное, что у перевода общего с оригиналом, если он не совсем всратый, это возможность получить некоторое представление о сюжете (сюжете - тоесть самом быдло аспекте литературных произведений)
Так что все что ты сказал это волный пересказ Эко в авторстве Ивана Пупкина, мне понравился меньше чем пересказ Борхеса в авторстве Вани Пупкина.
>А книги читают только в оригинале, я например много чего не читал, потому что не знаю определенных языков
Это база.
>>847761
Сколько ты языков знаешь, зумер? Если ты реально только одним языком хорошо владеешь и никогда не читал перевод с книги, язык которой ты знаешь на уровне нейтива, может тебе действительно не понятен концепт перееасказов книг?
>Я пришел обоссать клиповую манеру мышления зумеров, которые думают, что наваленные в тред отрывки имеют какую либо ценность.
Они имеют ценность в качестве трейлера, который может сподвигнуть прочесть ту или иную книгу. Нет? Вообще, имеют ли какую-либо ценность цитаты per se?
>Маня рандомные вырезки сваленные в эту помойку не равны литературному жанру коротких расказов.
И поэтому ты сразу бросаешься в крайности, советуя "читать книги размером в тысячи страниц", даже без поправки на качество? Поразительная интеллектуальная неряшливость.
>При этом читая Вавилонскую библиотеку Васи Пупкина, представь себе ты не читаеюь La biblioteca de Babel Борхеса. Да я понимаю, ооочень спорное мнение, но это так.
Этот тезис был исследован самим Борхесом в одном из рассказов, на который я сделал отсылку в >>847747 под спойлером. Жаль, что ты, как и >>847767 так и не прочел (предположительно). Алсо, даже читая книгу на испанском, поймёшь ли ты её как аргентинец, а уж тем более как аргентинец первой половины XX века? Можно ли по-настоящему «вновь проникнуться католической верой, воевать с маврами или с турками, позабыть европейскую историю с 1602 по 1918 год, стать Мигелем Сервантесом»? Или это слишком просто?
>самом быдло аспекте литературных произведений
Замечательная литературоведческая категория, а главное, ни разу попахивает юношеским максимализмом.
>>847775
>Это база.
Что ж, в таком случае мне остаётся только быть полуобразованным.
>Сколько ты языков знаешь, зумер?
Я не вполне уверен, что знаю русский, например.
Ладно, посоны, СНИМАЮ ШЛЯПУ и преклоняюсь перед вашей принципиальностью и учёностью. По делу мне, конечно, возразить нечего. Шалом.
>Этот тезис был исследован самим Борхесом в одном из рассказов, на который я сделал отсылку
Я к сожалению не владею испанским, как я ее прочитаю?
У меня была книга с его рассказами в переводе на немецкий, посмотрю есть ли там этот рассказ.
>Алсо, даже читая книгу на испанском, поймёшь ли ты её как аргентинец, а уж тем более как аргентинец первой половины XX века?
Ньюнсы есть всегда. Идиально прочесть книгу невозможно, но и не нужно.
Читая исторические книги, можно наоборот понять или хотя бы получить предстовление какой менталитет у людей тогда был. Но да, некоторые, а может и многие вещи от тебя скроются.
С этимможно бороться только комплексным чтением, читать например много книг из одной эпохи, на испанском, так же читать дополнительную литературу о этой эпохе.
В любом случае, ты можешь утверждать что читал Борхеса.
То что ты ее не понял или понял меньше о ней, чем если бы читал перевод это уже совсем другая история.
>Что ж, в таком случае мне остаётся только быть полуобразованным.
Тут дело не в принципиальности, а в обозначении. Никто не запрещает тебе читать переводчиков. Иногда переводчики пишут лучше оригиналов, иногда переведенные книги лучше оригинальных.
Иногда авторы сами переводят свои книги, например Набоков и его Лолита. И многие утверждают, что его первод хуже других. В любом случае, даже если ты прочел Лолиту написанную Набоковым на русском, ты не прочитал оригинальную лолиту.
Я бы мог еще прогнать телегу, что и большинство русской классики ты никогда не читал, о дореволюционной орфографии и авторской пунктуации, но для этого ты наверное еще не готов.
>Единственное, что у перевода общего с оригиналом, если он не совсем всратый, это возможность получить некоторое представление о сюжете
Полная хуета. Читаю на английском и на русском. Все эти разговоры про охуительность оригиналов в большинстве случаев понты и не более.
По факту же что бы читать на иностранных языках надо вбухать несколько лет пота и боли. И я имею в виду каждый день вбухивать. Если нет особой нужды лучше читать на родном языке и не забивайте себе этим всем голову. Лучше это время потратьте на щупанье баб и чтение хороших книжек на родном языке.
>Читаю на английском и на русском.
Ну если ты свои книги читаешь жопой, так же как мой текст, то да, для тебя видать разницы не будет.
Если бы ты читал не жопой, то понял что разговор не о том хорош ли перевод, как книга. А о том, можно ли в принципе один язык перевести на другой - нет, нельзя.
>Лучше это время потратьте на щупанье баб
Ну и как успехи в этом начинании, двощур?
>Жаль, что ты, как и >>847767 (You) так и не прочел (предположительно).
Испанский я как раз знаю, книги на испанском имеются, Борхеса не читал, а вот классику испанскую прочел и радуюсь. Сервантеса читал, с переводом ни в какое сравнение.
>По факту же что бы читать на иностранных языках надо вбухать несколько лет пота и боли. И я имею в виду каждый день вбухивать
Полный бред. Если ты читаешь ежедневно в свое удовольствие то наоборот словарный запас растет с каждой книгой. В год книг сорок прочтешь на языке и уже все и так знаешь.
там описаны конкретные произведения, которые узнаются и от этого получается ирония.
у итальянцев там Il Decamerone Боккаччо, у испанцев Cien años de soledad Маркеса, у французов Quatrevingt-treize Гюго и так далее.
Ясно же что все это ты не читал и поэтому и рвешься от безобидной шутки, которую не понял.
Что это за шизофазия, какие ещё поняши? Это фанфик какого-то брони?
Прямо-таки эталонный двачер-нытик. Сам-то к шлюхам ходил и не считал это какой-то безнравственностью.
Интересно, рад ли Тед действиям пыни теперь?
>У меня была книга с его рассказами в переводе на немецкий, посмотрю есть ли там этот рассказ.
Какая-то эталонная смердяковщина, по-моему.
>Ньюнсы есть всегда. Идиально прочесть книгу невозможно, но и не нужно.
НУ ТАК О ЧЁМ И РЕЧЬ, ЁПТА! Hallellujah! Только, прошу прощения, какого хуя ты (или не ты, but whatever) всё ещё толкаешь телеги в духе упоротого аутентиста, считающего, что Бах не на клавикорде XVII века — это не Бах?
>В любом случае, ты можешь утверждать что читал Борхеса.
Спасибо большое за верификацию, как бы я без неё жил?
>Я бы мог еще прогнать телегу, что и большинство русской классики ты никогда не читал, о дореволюционной орфографии и авторской пунктуации, но для этого ты наверное еще не готов.
Читал кое-что из Гоголя да короткие вещи у Толстого (или Толстаго в этом контексте). Занятно, но не перевернуло мои представления ни о произведениях, ни о них, как о писателях. Язык есть язык, т.е., система для общения людей. Везде есть нюансы, кое-где — серьёзные, но люди в целом плюс-минус одинаковы и говорят об одинаковых вещах, пусть и с разными оттенками и коннотациями, поэтому условные греки или условный Шекспир понятны всему миру, а не только Афинам и Бриташке.
Алсо, обоссаный патернализм и похлопывания по плечу затусуй себе в очко, mon ami. Откуда ты знаешь, кто к чему готов, тем более в этих краях? Это недостойное поведение невежливого проецирующего пидараса. Негоже старшим так вести себя с нами, зумерами.
>>847825
>Испанский я как раз знаю, книги на испанском имеются, Борхеса не читал, а вот классику испанскую прочел и радуюсь.
Ещё бы ты научился понимать написанное, судя по твоему ответу, то с этим у тебя хуже, чем с испанским.
Блядь, затягиваете в ёбаную кроличью норку, ведь обещал >>847797 я не участвовать в военной игре.
Я тебе скажу что ты идиот и "ирония" тут получается только в пизде твоей тупой мамаши. С какого хуя вообще Маркес - это "испанская литература"? Может, все таки латиноамериканская?
Почему в качестве типичного представителя испанской литературы не взять, к примеру, плутовской роман, раз уж Декамерон - представитель "итальянской литературы"? Да и вообще выдавать произведения раннего ренессанса за типичного представителя литературы национальной - это просто подчеркивает дебилизм и некомпетентность клоуна, который эту картинку ваял.
Русская литература - это, дебил, что у тебя в качестве образца? 700 страниц - типа Преступление и наказание? А почему все плохо? Ты вообще читал Достоевского, клоун? Или тебе на ютубе рассказали про рашку-порашку?
>Какая-то эталонная смердяковщина, по-моему.
Я билинг, живу не в России. Русские книги достать не трудно, а вот русские переводы сложнее.
У меня например война и мир в немецком переводе имеется. И наоборот, Фауст, Шопенгауер на русском. Некоторые книги в трехкратном переводе, английским я тоже более-менее владею, чем больше материала для сравнения, тем лучше.
>всё ещё толкаешь телеги в духе упоротого аутентиста
Ну потому что я открываю Фауста на русском языке и я скорее мужика отрезавюего себе хуй назову женьщиной, чем скажу, что русского Фауста написал Гёте.
Вообще перевод поэзии, это даже по рамкам переводо-филов лютый пиздец, для них непременно черти в аду приготовили специальное местечко.
>Спасибо большое за верификацию, как бы я без неё жил?
Маня, я имел в виду если бы ты читал его на сипанском, но не понял, то тогда я бы тебе прочтение оригинала верифицировал, не иначе.
>понятны всему миру, а не только Афинам и Бриташке.
Хахаха вот только и порвые и вторые читают его в переводе лоолд, ибо среднестатестический англичанин на столько же нихуя не поймет оригинального Шейкспира, как современный грек Гомера.
Ты уже начинаешь прям позориться, зумерок.
> Вообще перевод поэзии, это даже по рамкам переводо-филов лютый пиздец, для них непременно черти в аду приготовили специальное местечко.
Хуйню не неси. Как раз поэзию переводить легко - достаточно просто транслировать вневербальный образ, а в каждом языке он разным набором языковых инструментов может передаваться.
Ну и переводчик, конечно, сам должен быть поэтом.
>ибо среднестатестический англичанин на столько же нихуя не поймет оригинального Шейкспира, как современный грек Гомера
Неужели, к примеру, любовь и доблесть категорически невозможно перевести? Или это состояния, присущие только древним грекам и англичанам Нового времени? Или будут потеряны бездны смысла от коряво переведенного слова или предложения? Но как же тогда быть с
>Идиально прочесть книгу невозможно, но и не нужно
Вижу здесь некое противоречие.
Алсо, "идиально", "среднестатестический", самому хоть не стыдно?
>Маня, я имел в виду если бы ты читал его на сипанском, но не понял, то тогда я бы тебе прочтение оригинала верифицировал
Тогда, во-первых, поучись внятно формулировать свои мысли хоть на каком-то из языков, а то тебя сложнее понять, чем Борхеса в колхозном русском пересказе для зумерков (который даже в таком виде сохраняет поразительную ясность мысли). Во-вторых, а в чём достоинство прочитать на оригинале и нихуя не понять (при плохом знании языка)? Получить ачивку за старание? Валидацию от тебя и таких же дебилов?
Блядь, мне физически больно видеть, как всё эти языковые познания прозябают на службе у столь невежественного и зашоренного глупца. Schade, daß die Natur nur Einen Menschen aus dir schuf, denn zum würdigen Mann war und zum Schelmen der Stoff.
Блядь чувак серьезно, чего ты рвешься?
Если ты не читаешь оригинал - ты не читаешь оригинал.
Прочитай чего то по лингвистике, мне лень спорить с таким непробитным зумером на абсолютно очевидные темы.
Ты что то криво скопипастил похоже, вторая часть немецкой цитаты не имеет смысла. Судя по архаичной орфографии нечто старое.
>С какого хуя вообще Маркес - это "испанская литература"? Может, все таки латиноамериканская?
Может с того, что она испанская и в книге, которую ты не читал, описывается Испания?
Просто съеби в туман, животное малолетнее. Читать твои высеры тут невозможно даже бегло проскакивая.
> большинство русской классики ты никогда не читал, о дореволюционной орфографии и авторской пунктуации, но для этого ты наверное еще не готов.
Читаю только в старой орфографии, либо если человек дожил до реформы и утвердил новый текст. И то только в довоенной орфографии, там она совершенно другая вроде всяких "итти" и прочее. Совершенно другое восприятие от текста.
>А о том, можно ли в принципе один язык перевести на другой - нет, нельзя.
Если ты о том что не являясь носителем культуры невозможно полностью понять книгу в рамках этой культуры написанную? Ну да. Но а нахуя тебе надо её полностью понимать то?
И выучив язык ты все равно не станешь носителем который усваивает местные обстоятельства и реали с рождения. И даже есть ты совсем на файф о клок ти двинишься и будесь совершать конституционный после обеденный это ничего по сути не изменит.
Наоборот. Перевести нельзя, у слов есть семантика, они понимаются так как написаны и создают нити, сети.
А вот понять - это пожалуйста. Даже свое мышление переключаешь потом с французского на английский или на испанский.
Например когда сон на испанском то по пробуждению у тебя по одному ум устроен, а ежели на русском приснится, то по иному. Или как перед сном думаешь на русском, потом на английский если перейдешь, то мысль яснее станет, ибо язык проще.
Так же с литературой. Просто ты языков не знаешь
Искренне восхищаюсь твоей непробиваемостью и неподражаемым умением видеть только то, что тебе удобно, откидывая всё "лишнее".
>вторая часть немецкой цитаты не имеет смысла
Как, зная язык, можно не уметь читать? Даже я со своим практически полностью забытым школьным немецким в общих чертах улавливаю, о чём речь.
>Судя по архаичной орфографии нечто старое.
Гёте или Шиллер, Xenien писались ими в паре, и авторство конкретного двустишия установить сегодня невозможно.
>>847929
>Может с того, что она испанская и в книге, которую ты не читал, описывается Испания?
>Cien años de soledad
Ты так внимательно читал (несомненно, на испанском), что решил, что Макондо — это Испания? Good Lord.
Пиздец, кто-нибудь скажите, что это всё троллинг, я отказываюсь верить в подобную тупость на полном серьёзе. Вы кажетесь детьми, но как только разеваете рот, то становится ясно, что таких глупых детей не бывает.
Дядюшка пожаловался на зловоние за окнами павильона, шедшее от ила и грязи, оставляемых рекой при отливе. Он сказал, что эти испарения — зараза и они пагубны для слабых легких многочисленных больных чахоткой, которые приходят пить воду.
Доктор подслушал это, подошел к нему и заявил, что он ошибается. Люди, сказал он, так заражены пошлыми предрассудками, что философия бессильна их вразумить. Затем трижды хмыкнул и пустился в ученые объяснения природы зловония.
Он сказал, что зловоние или вонь есть ощущение обонятельных нервов и может возникать по совершенно другим основаниям, что stinkcn по-голландски означает «испускать самый приятный запах», а также «сильнейшую вонь», как это явствует из перевода Ван Влудела прекрасной оды Горация «Quis imilta gracilis» и т. д. (в которой слова liquidis porfusus odoribus он переводит van civet et moshata gestinken). Затем доктор заявил, что люди toto caelo придерживаются различных мнений о запахах, подобно тому как имеют различные мнения о красоте, что французам нравится запах гниющего мяса, равно как готтентотам в Африке и диким обитателям Гренландии, и что негры на берегу Сенегала не притронутся к рыбе, покуда она не начнет гнить; эти народы отдают предпочтение тому, что обычно называют зловонием, ибо они не избалованы роскошью и не подвержены причудам и капризам. По его мнению, аромат навоза, который принято считать зловонным, весьма приятен для органов обоняния, так как каждый человек, которому противен запах чужих экскрементов, с особым удовольствием вдыхает аромат своих собственных, что могут засвидетельствовать все присутствующие леди и джентльмены.
Жители Мадрида и Эдинбурга, сказал он, получают особое удовлетворение, вдыхая собственные испарения, которые всегда пропитаны запахом экскрементов, и высокоученый доктор Б. в своем трактате «О четырех пищеварениях» объясняет, каким образом летучие испарения из кишок возбуждают деятельность животного организма.
Доктор утверждал, что покойный великий герцог Тосканский, из рода Медичи, который изощрял свою чувственность с рассудительностью философа, столь был восхищен этим ароматом, что приказал извлечь эссенцию из нечистот и пользовался ею как усладительными духами. А что до него, доктора, то он, когда приходит в дурное расположение духа или устает от работы, тотчас же испытывает приятное облегчение, если наклоняется над стульчаком с его содержимым, что отнюдь не должно никого удивлять, так как содержание стульчака изобилует теми же летучими солями, которые столь охотно вдыхают даже самые слабые больные после того, как химики извлекут и возгонят эти соли.
Присутствующие заткнули носы, но доктор, не обратив ни малейшего внимания на этот знак, продолжал разглагольствовать о том, что многие зловонные вещества не только приятны, но и целебны, например ассафетида и другие медицинские смолы, коренья, зелень, а превыше всего целительны жженые перья, ямы для дубленья кож, свечной нагар и проч. Короче говоря, он привел вполне достаточно ученых доводов, чтобы у его слушателей ум зашел за разум, и от зловония перешел к грязи, которая, по его словам, также является ошибочным понятием, поскольку тот предмет, каковой так называют, есть только некое изменение вещества, состоящего из тех же самых частей, которые входят в состав любого вещества. В самом грязном веществе, который мы найдем в природе, философ усмотрит не что иное, как землю, воду, соль и воздух, из коих оно состоит. И что до него, доктора, то ему все равно, выпить ли грязной болотной воды, если он будет уверен, что в ней нет ничего ядовитого, или стакан воды из Горячего источника.
Дядюшка пожаловался на зловоние за окнами павильона, шедшее от ила и грязи, оставляемых рекой при отливе. Он сказал, что эти испарения — зараза и они пагубны для слабых легких многочисленных больных чахоткой, которые приходят пить воду.
Доктор подслушал это, подошел к нему и заявил, что он ошибается. Люди, сказал он, так заражены пошлыми предрассудками, что философия бессильна их вразумить. Затем трижды хмыкнул и пустился в ученые объяснения природы зловония.
Он сказал, что зловоние или вонь есть ощущение обонятельных нервов и может возникать по совершенно другим основаниям, что stinkcn по-голландски означает «испускать самый приятный запах», а также «сильнейшую вонь», как это явствует из перевода Ван Влудела прекрасной оды Горация «Quis imilta gracilis» и т. д. (в которой слова liquidis porfusus odoribus он переводит van civet et moshata gestinken). Затем доктор заявил, что люди toto caelo придерживаются различных мнений о запахах, подобно тому как имеют различные мнения о красоте, что французам нравится запах гниющего мяса, равно как готтентотам в Африке и диким обитателям Гренландии, и что негры на берегу Сенегала не притронутся к рыбе, покуда она не начнет гнить; эти народы отдают предпочтение тому, что обычно называют зловонием, ибо они не избалованы роскошью и не подвержены причудам и капризам. По его мнению, аромат навоза, который принято считать зловонным, весьма приятен для органов обоняния, так как каждый человек, которому противен запах чужих экскрементов, с особым удовольствием вдыхает аромат своих собственных, что могут засвидетельствовать все присутствующие леди и джентльмены.
Жители Мадрида и Эдинбурга, сказал он, получают особое удовлетворение, вдыхая собственные испарения, которые всегда пропитаны запахом экскрементов, и высокоученый доктор Б. в своем трактате «О четырех пищеварениях» объясняет, каким образом летучие испарения из кишок возбуждают деятельность животного организма.
Доктор утверждал, что покойный великий герцог Тосканский, из рода Медичи, который изощрял свою чувственность с рассудительностью философа, столь был восхищен этим ароматом, что приказал извлечь эссенцию из нечистот и пользовался ею как усладительными духами. А что до него, доктора, то он, когда приходит в дурное расположение духа или устает от работы, тотчас же испытывает приятное облегчение, если наклоняется над стульчаком с его содержимым, что отнюдь не должно никого удивлять, так как содержание стульчака изобилует теми же летучими солями, которые столь охотно вдыхают даже самые слабые больные после того, как химики извлекут и возгонят эти соли.
Присутствующие заткнули носы, но доктор, не обратив ни малейшего внимания на этот знак, продолжал разглагольствовать о том, что многие зловонные вещества не только приятны, но и целебны, например ассафетида и другие медицинские смолы, коренья, зелень, а превыше всего целительны жженые перья, ямы для дубленья кож, свечной нагар и проч. Короче говоря, он привел вполне достаточно ученых доводов, чтобы у его слушателей ум зашел за разум, и от зловония перешел к грязи, которая, по его словам, также является ошибочным понятием, поскольку тот предмет, каковой так называют, есть только некое изменение вещества, состоящего из тех же самых частей, которые входят в состав любого вещества. В самом грязном веществе, который мы найдем в природе, философ усмотрит не что иное, как землю, воду, соль и воздух, из коих оно состоит. И что до него, доктора, то ему все равно, выпить ли грязной болотной воды, если он будет уверен, что в ней нет ничего ядовитого, или стакан воды из Горячего источника.
Я пришел с тех пор, как узнал, что оригинальные три мушкетера на французском в 12 томах у Дюма.
>троллинг
>тупость
У тебя очень примитивный словарный запас, совсем небольшой. Это выдает в тебе дегенерата, у которого кстати и женщины нет. Кто же с таким уродом будет.
Нет, язык в принципе невозможно перевести, что бы было то же самое но на другом языке.
Можно только написать нечто схожее на новом языке.
Тут идет перевод через перевод.
Слово walking, ты переводишь слово в реальность, и понимаешь это когда я вот так ногами хожу туда и сюда. Потом ты к этому хождению подбираешь русское слово, например - гулять.
Гулять это перевод реальности в слова.
Walking невозможно перевести как гулять. Это однохуйственно что сказать хуй это ветер или 35 это 9.
>>847940
> в общих чертах улавливаю
Анусом ты улавливаешь пинусы. Поймал тебя в очередной раз как дешевку на пиздеже.
Даже сейчас забудем о архаичном и заумном строении предложения.
Одно слово Schelm За последние 10 веков, многократно поменяло значение. И ты хочешь мне сейчас напиздеть, что ты знал происхождение слова и знал, как именно его использывали во времена Гёте?
Althochdeutsch scelmo, scalmo bedeutete Pest, Seuche, auch Aas und davon ausgehend, als Schimpfwort, Schuft oder Betrüger.[1][2][3]
Das Wort Schelm war im Hochmittelalter des 12. und 13.Jahrhunderts ein ritterlicher Beiname und bedeutete Todbringer. Dieser Beiname deutete wohl auf die Kampfeigenschaften des Ritters hin. Im Spätmittelalter wurde die ursprüngliche Bedeutung des Wortes Schelm mit der Tätigkeit des Scharfrichters verbunden und dadurch auch zur Bezeichnung dieser Berufsgruppe. Schelme gehörten zu einer sozialen Randgruppe: Sie waren Angehörige eines zwar unentbehrlichen, aber verachteten Berufsstandes. Als solche lebten Schelme in einem zweideutigen Verhältnis mit einer auf sie angewiesenen, aber sie gleichzeitig ächtenden „besseren Gesellschaft“. Die Bezeichnung Schelm gegenüber anderen wurde deshalb als schwere Beleidigung angesehen und war noch im 17. Jahrhundert als Verbalinjurie strafbar. Ein Schelm ist in der letzten Bedeutung des Wortes auch ein Dummkopf. In dieser Bedeutung taucht das Wort heute nur noch in der Übersetzung der Devise des britischen Hosenbandordens auf, die lautet:
Шиз, ты опять таблетки забросил?
Словарный запас бывает ограниченный. Примитивным можно назвать, к примеру, твою техника сосания хуя. Что касается моих женщин, то если не считать твою мамку (потому что секс подобного рода считается перверсией, в частности зоофилией) то было их у меня вполне достаточно, из них как минимум 6 - аспиранток филологического фактультетов разных высших учебных заведений.
Я сделал несколько грамматических ошибок в части согласования, прошу меня не корить - это ебаная автозамена в телефоне, а пальцы у меня толстые и мощные (что, собственно, твоей мамке очень нравится).
Ебать у инцелафантащии
-Извините, Полковник, но только смерть приходит обязательно.
Ну я же говорю, ты сплошной примитив. Тебе не писать, тебе читать надо учиться и устной речи.
У тебя русский как будто не родной, речь примитивная и вся разбавлена какой-то школьной поебенью.
"Если однажды зимней ночью путник", Итало Кальвино
> Примитив
Не не, не сворачивай с темы. У меня же женщин нет, забыл? Ты либо на одну кнопку дави, либо на другую. Строить из себя филологического сноба и, одновременно, презрительную альфу у тебя как-то не выходит, - смешно, давай, для начала, по очереди. Слушаю.
Коммунистические воззрения при своём зарождении опирались на требование социального равенства на основе общности имущества. Одними из первых формулировок коммунизма в средневековой Европе были попытки модернизации христианской теологии и политики в форме философии бедности (не путать с нищетой). В XIII—XIV веках её разработали и пытались применить на практике представители радикального крыла францисканцев. Они одинаково противостояли мистической или монашеской аскезе и абсолютизации частной собственности. В бедности они видели условия праведности в мире и спасения общества. Речь шла не столько об общем имуществе, сколько об общем отказе от имущества. При этом идеология коммунизма была христианско-религиозной.
Как отмечается, многие бывшие соратники Шевченко уверены, что его решение остаться в США «созрело у него только в Нью-Йорке, после того как он увидел, что можно жить по-человечески не только за высокими заборами спецдач».
Заборы спецдач.
Хотя он конечно предатель, но видимо трудно было работать в МИД СССР.
https://www.youtube.com/watch?v=Pr_kjtWFrHI
>В бедности они видели условия праведности в мире и спасения общества.
В советской анимации постоянно делался упор на возвеличивании благородства нищеты. Тех кто хотел жить иначе — сжигали как еретиков. Элите позволялось жить нормально, так как они были членами Ордена, который строго следил за тем чтобы люди спаслись. А вот фарцовщиков сажали за джинсы и пластинки.
Но ведь ты есть просто промытый леброн. Ведь ценности позднего совка позволили рыночку победить, даже мораль бандитов вполне сочеталась с поздним совком. Об этом и исследования есть. Оказывается, индивидуализм и дрочево на частное прям перло у советских граждан, а вместо универсальных этических норм и этих ваших моральных кодексов строителя коммунизма занимала верность группе, тусовочке, желание выебнуться.
Отсюда и духовные поиски, заканчивающиеся поеботой уровня Рериха с Блаватской, отсюда все эти Высоцские с горами и дрочевом на частную жизнь, отсюда неебаться некритическое прочтение местной и забугорной классики (совки в упор не видели, что Дойл - империалист, например).
А ты раздел попутал, еблан)))
…
Генри Роллинз "Железо"
Пиздуй в /po/рашу.
> Отсюда и духовные поиски, заканчивающиеся поеботой уровня Кастанеды с Шри Ауробиндо, отсюда все эти Керуаки с веществами и дрочевом на частную жизнь пидаров, отсюда неебаться некритическое прочтение местной и забугорной классики
Нутыпонел, да?
…
Генри Роллинз "Железо"
Дорогой Мартин Алексеевич...
Марк Аврелий, Размышления
Назначить наследником ебанутого сына жены этому куколду его божество и гений посоветовали?
Причина баха?
Так это ж троллинг был. После нас хоть проёб.
Не было никакого марка Аврелия, это шутка средневековых гуманистов, решили придумать идеального барена.
> Интересно, можно ли определить по творчеству великих русских или французов, в какое время суток они работали. Достоевский ночью, Толстой днем? Флобер ночью, Бальзак днем? Я стараюсь не писать ночью – не хочу подмешивать в свои истории химию темных сил.
Леон Де Винтер "Небо Голливуда"
Нельзя нарушить тишину:
Что может падать, то упало,
Что мрет, то умерло давно,
Что живо, то бессмертно стало;
Но время вживе удержало
Воспоминание одно!
И море пенится и злится,
И сильно плещет и шумит,
Когда волнами устремится
Обнять береговой гранит:
Он вдался в море одиноко,
На нем чернеет крест высокой.
Всегда скалой отражена,
Покрыта пылью белоснежной,
Теснится у волны волна,
И слышен ропот их мятежный,
И удаляются толпой,
Другим предоставляя бой.
Лермонтов, из черновика Демона
Вот человек, который молится: «Хорошо бы добиться обладания этой женщиной!» Ты же молись: «Хорошо бы не желать обладания ею». Другой: «Хорошо бы избавиться от этого человека!» Ты молись: «Хорошо бы не нуждаться в этом избавлении!» Третий: «Хорошо бы сохранить ребенка в живых!» Ты молись: «Хорошо бы не бояться потерять его!» Переделай на этот лад все молитвы и посмотри, что из этого выйдет.
Марк Аврелий, Размышления
Принарядившись, как будто к венцу,
И через час принесла торопливо
Гробик ребенку и ужин отцу.
", жёлтая тварь, похожая на кролика с чёрными кончиками длинных ушей, розовыми щеками и улыбкой нестерпимой сладости,"
Чехов «Драма на охоте»
и?
Спасибо за пикрил, умер от кринжа.
Какой литературы?
Ну а что ещё может читать двачер? Зато это не видео а4 с шутками про говно и пирожки с калом, это ведь осознанная копрофилия а не врождённая. Пынемать надо!
854x480, 0:03
Общество было названо в честь офицера, командующего «Рассерженным» – военным кораблем конфедератов; в начале 1863 года Жирный Питер вышел в море, лелея дерзкий план обогнуть мыс Горн и, высадив десант, штурмом взять Сан-Франциско с целью открыть второй фронт в войне за независимость Юга. Штормы и цинга повредили и обескуражили все суда эскадры, кроме маленького и задорного «Рассерженного», который объявился у берегов Калифорнии примерно год спустя. Однако коммодор Жирный Питер не знал, что русский царь Николай II отправил Дальневосточный флот – четыре корвета и два клипера под командованием контр-адмирала Попова – в залив Сан-Франциско, рассчитывая (помимо прочего) помешать Британии и Франции выступить на стороне конфедератов. Худшего времени для штурма Сан-Франциско Жирный Питер выбрать не мог. Той зимой ходили слухи, что конфедератские крейсеры «Алабама» и «Самтер» действительно готовятся атаковать город, и русский адмирал под свою ответственность привел Тихоокеанскую эскадру в полную боевую готовность на случай, если таковая попытка будет предпринята. Но крейсеры, похоже, предпочитали лишь крейсировать. Попов тем не менее периодически выходил на разведку. До сих пор неясно, что же произошло 9 марта 1864 года, в день, ставший священным для всех членов Общества Жирного Питера. Попов выслал то ли корвет «Богатырь», то ли клипер «Гайдамак» посмотреть, что там видно на море. То ли возле города, известного нынче как Кармел-у-моря, то ли на берегу, где сейчас Пизмо-Бич,[42] ближе к вечеру, а может, в сумерки, корабли заметили друг друга. Возможно, один из них выстрелил, в этом случае другой ответил; оба промахнулись, поскольку ни на том ни на другом впоследствии не обнаружилось ни царапины. Наступила ночь. Утром русский корабль исчез. Точнее, исчезновение было взаимным. Если верить выдержкам из вахтенного журнала «Богатыря» или «Гайдамака», отправленным в апреле генерал-адъютанту в Петербург и затерявшимся ныне где-то в Красном архиве, то в ту ночь пропал как раз «Рассерженный».
Пиздец Пинчон и его редактор эрудиты и энциклопедисты.
854x480, 0:03
Общество было названо в честь офицера, командующего «Рассерженным» – военным кораблем конфедератов; в начале 1863 года Жирный Питер вышел в море, лелея дерзкий план обогнуть мыс Горн и, высадив десант, штурмом взять Сан-Франциско с целью открыть второй фронт в войне за независимость Юга. Штормы и цинга повредили и обескуражили все суда эскадры, кроме маленького и задорного «Рассерженного», который объявился у берегов Калифорнии примерно год спустя. Однако коммодор Жирный Питер не знал, что русский царь Николай II отправил Дальневосточный флот – четыре корвета и два клипера под командованием контр-адмирала Попова – в залив Сан-Франциско, рассчитывая (помимо прочего) помешать Британии и Франции выступить на стороне конфедератов. Худшего времени для штурма Сан-Франциско Жирный Питер выбрать не мог. Той зимой ходили слухи, что конфедератские крейсеры «Алабама» и «Самтер» действительно готовятся атаковать город, и русский адмирал под свою ответственность привел Тихоокеанскую эскадру в полную боевую готовность на случай, если таковая попытка будет предпринята. Но крейсеры, похоже, предпочитали лишь крейсировать. Попов тем не менее периодически выходил на разведку. До сих пор неясно, что же произошло 9 марта 1864 года, в день, ставший священным для всех членов Общества Жирного Питера. Попов выслал то ли корвет «Богатырь», то ли клипер «Гайдамак» посмотреть, что там видно на море. То ли возле города, известного нынче как Кармел-у-моря, то ли на берегу, где сейчас Пизмо-Бич,[42] ближе к вечеру, а может, в сумерки, корабли заметили друг друга. Возможно, один из них выстрелил, в этом случае другой ответил; оба промахнулись, поскольку ни на том ни на другом впоследствии не обнаружилось ни царапины. Наступила ночь. Утром русский корабль исчез. Точнее, исчезновение было взаимным. Если верить выдержкам из вахтенного журнала «Богатыря» или «Гайдамака», отправленным в апреле генерал-адъютанту в Петербург и затерявшимся ныне где-то в Красном архиве, то в ту ночь пропал как раз «Рассерженный».
Пиздец Пинчон и его редактор эрудиты и энциклопедисты.
Без пруфов с супом ты обычный пиздабол. Сфоткай свои книги с супом, как положено, тогда и шизи.
Ты меня раскусил, в данный момент 3 одинаковые книги в бумаге, на разных языках не имею.
Ну верю-верю, лингвист. Но хоть бы суп приложил с датой, из уважения к традициям двача.
Ну кто же знал, что такие недоверчевые аноны тут сидят; сейчас в Германии, до пыня-крига собирался возвращаться в Россию.
Недоверчивость - это база. К родственникам приехал или рабочую визу полчуить смог?
У меня бабка поволжская немка, я 25 лет назад с родителями приехал. У меня двойное гражданство, по крайней мере в теории, русский паспорт почти год не могу получить.
> Если ты не читаешь оригинал - ты не читаешь оригинал
Ты же сам устраиваешь манёвры и начинаешь заранее отмахиваться от критики фразами по типу "То что ты ее не понял или понял меньше о ней, чем если бы читал перевод это уже совсем другая история".
Получается, ты лишаешь фразу "прочитать оригинал" всякого смысла, раз понятия "прочитать оригинал" и "понять книгу" перестают быть взаимосвязанными из-за твоего тупого определения того, что такое "читать оригинал".
Тогда почему для тебя вообще важно, читал ли кто оригинал или нет? Зачем ты срёшься тогда? Люди спорят с тобой и рвутся, потому что для них "прочитать оригинал" равнозначно "понять книгу", как бы ты ни переопределял это понятие, и если ты собираешься притворяться, что для тебя эта фраза не несёт того же веса и смысла, что и для других, ты либо очень наглый тролль, либо очень тупой идиот.
Уже сто лет в /b/ аналогичный трюк используют, доказывая, что "вы все по сути воры". Переопределения не работают, геноссе.
Германия не утопия, есть свои подводные. Как я и говорил, до актуальных собитий я собирался вернуться, по крайней мере на время.
>>856576
Причем здесь переопределения?
Читать оригинал это просто факт, либо ты делаешь это, либо нет.
>"прочитать оригинал" и "понять книгу"
Это ты ставишь между этими двумя фразами знак ровно и делаешь вид, что это общепринятое понятие.
Но это не так. Да в потенциале, конечно же читая оригинал у тебя есть шанс понять книгу максимально так как хотел автор.
Но твое утверждения приводит к абсурду типа: читал книгу в оригинале, но не понял значит не читал книгу в оригинале.
> делаешь вид, что это общепринятое понятие
Не будь оно общепринятым, зачем бы люди тогда так рвались и ругались от намёка, что книгу в оригинале они не читали? Тут ведь никто не порвётся, если начать говорить, что они читали книгу не в обложке (мягкую обложку за обложку не считаю).
> Но твое утверждения приводит к абсурду типа: читал книгу в оригинале, но не понял значит не читал книгу в оригинале.
Ты сам в своих утверждениях проводишь полную параллель между фразами "не читал оригинал" и "не читал книгу вообще". Вот, например:
> Если ты читаешь Вавилонскую библиотеку - в авторстве Васи Пупкина, то ты читаешь Васю Пупкина, даже если на обложке написано Борхес
Конечно же, невозможно понять книгу, если ты её не читал, а читал вместо этого что-то другое.
Таким образом, всё сводится к спору о том, равнозначен ли перевод оригиналу, но ты нарочно сдвигаешь понятия и пытаешься победить в оригинальном споре, использующем оригинальную терминологию, доказав легитимность терминологии подложной. Интересно, как греки называли такой сорт демагогии.
> Германия не утопия, есть свои подводные
Я хоть и срусь с тобой, но послушать впечатления было бы интересно.
>Конечно же, невозможно понять книгу, если ты её не читал, а читал вместо этого что-то другое.
Перевод это не оригинал, автор оригинала и автор перевода это разные люди - да.
Но перевод и оригинал, они стоят в заимосвязи. Это не рандомная книга одного человека и рандомная книга другого. Перевод пытается приблизиться к оригиналу но он им не является и являться не может.
Ты не понимаешь просто, до какого абсурда доводят твои маня-теории: Шейкспир сидел блядь и писал своего Гамлета русскими буквами, на современном русском языке, которого в его время даже не существовало? Или какая еще интерпритация может быть? Как у Платона на небесах в шкафу у ангелов лежит оригинальный, исконный Гамлет, на универесальном, общечеловеческом языке. А Шейкспир списывал с этого исконного Гамлета на английском, а переводчик на русском? Но даже при такой шизофазии, ты наверное читаешь отображение исконного Гамлета, хорошо дам тебе оригинального Гамлета. Но оригинального Шейкспира то ты все еще не читал.
>>856586
>но послушать впечатления было бы интересно
Главный минус в том, что практически во всех сферах становится хуже на протяжении последних, как минимум, 20ти лет и становится все хуже все быстрее.
Даже если при этом сейчас все еще лучше, чем во многих других странах; постоянное чувство, что все катится в жопу довольно сильно демотивирует здесь жить.
Генри Роллинз "Железо"
…
Генри Роллинз "Железо"
Как ты заебал, пидор, со своей тупорылой картинкой. Жепа чешется форсить свой высер?
Ну пусть форсит, тебе то что?
Оценочное суждение. Армия для геев и лесбиянок - очень специфический общественный институт, тогда как нормальная - закономерный.
мимо
Нормальные люди в армии не служат. Это буквально тюрьма, а то и хуже. Надо как в Швейцарии - ополчение с ежегодными неделями тренировок или как в США на худой конец.
Ну, везде своя специфика.
Служивопидораха, спок. Служат только рабы и собаки. Терпи, лол, это тебе оправдания нужны.
– Что? — спросил меня прапорщик, увидев мое изумленное лицо.
— Простите, я в армию ничего серьезнее велосипеда не водил и в технике разбираюсь поменьше, чем совсем. Половину того, что вы сказали, я вообще не понял.
— Да… потому что начальство ваше мудаки. Ты должен не лопатой и топором работать, а ключом гайки крутить здесь со мной. Поговорю с твоим взводным, может, будешь ходить в парк работать.
– До последнего момента вообще не знал, зачем пришел сюда. А БМД впервые увидел.
— Сколько здесь?
— Шестьдесят восемь дней.
— Ахуенно, — он засмеялся. — Наша армия непобедима, если залог победы будет в тупости.
> маняфантазии штафирки, которая прапоров только по телевизору видела
> на вентилятор
Ты такой же наивный, как и автор этого говноотрывка, да?
Да
Воу-воу, палехче, я либураха, огонь по своим! Просто поинтересовался, интересно же. Я только в Латвии в квартире своих родственников жил и все например.
>я либураха, огонь по своим
Я не либерал, я правый, например.
>Просто поинтересовался, интересно же.
Смотря, что тебе важно. Если ты либерал, то тебе полагаю важно, что бы чурок сильно не обижали и пидерастов не ущемляли, что бы учитель твоим детям рассказывал как прогрессивно ебаться в жопу, что если ему не нравится быть мальчиком, ему отрежут пенис и посадят на химическую кастрацию, что бы людей не впускали в общественные места, пока он себе не поставят анальную-привику прямиком из Израиля, что бы спасти весь мир от потепления анально заставив жить людей в коробках 2 на 2 и питаться насекомыми, что бы в книгах нельзя было писать злые слова как "негр" и "пидор"... если тебе как либералу все это говно важно, то ты думаю будешь просто обожать гермашку. Главное ехать в клоаку типа Берлина - а то у нас в провинции, тебе могут дать пизды если ты в бабских одежках будешь около детской площядки шнырять.
Правый классический либерал?
Чурок не обижать важно леволябурахам, а мне похуй. Если чурки мирно и интегрированно живут - это хорошо. А если начинают - то тут уж сами виноваты.
Русские либерахи устарели лет на 10, нео-либы в европе в данный момент находятся на самом правом краю истеблишмента.
>А если начинают - то тут уж сами виноваты.
С такой позицией в народе еще ок, но в истеблишменте ты будешь считаться минимум консерватистом, скорее всего нациком.
Чурка систематически ущемленна в германии, если она насилует детей или продает наркотики - значит немечия проебалась с интеграцией и предоставлением психологической помощи. Отступающие от этого мнения считаются радикальными.
> злые слова как "негр" и "пидор"... если тебе как либералу все это говно важно, то ты думаю будешь просто обожать гермашку. Главное ехать в клоаку типа Берлина - а то у нас в провинции, тебе могут дать пизды
Хуясе, одно понаехало фыркает на другое.
Чем ты, кретин, для среднего Ганса отличаешься от нигры? Да ничем, та же босота и лимита, только претензий поболее будет.
>для среднего Ганса
А кто этого куколда будет спрашивать? Я вообще много лет назад достиг дзена и мне тупо в кайф смотреть, как базированные муслимы ебут немчуру.
Смотрю локальные новости и кайфую. Чем хуже, тем лучше.
>Чем ты, кретин, для среднего Ганса отличаешься от нигры
Тем, что Иван ебал немок в сорок пятом, а негры ебут сейчас....
>«ranem circenses»
Блядь, кровь из глаз богу крови из глаз!!!
Погуглил - и точно, очередная безграмотная конспирологическая хуита.
Да там с переводом пиздос, у меня от запятых и падежей фейспалмы, но не похуй ли если смысл не теряется.
То есть это уже к редактору доëб само собой.
Щас бы от ошибок распознавания текста и их автокоррекции распидорашиваться в клочья. Спокухи накати.
Какие ошибки распознавания текста? Там непонимание или незнание автором самой латинской цитаты.
> Там непонимание или незнание автором
> Daß der »Kampf ums Leben« auch der Unterhaltung dienen kann, kennen wir ja aus dem alten Rom,als man unter dem Motto »panem et circences«, (»mit Brot und Spielen unterhält man das Volk«),unter anderem Gladiatoren gegeneinander kämpfen ließ, um so die Plebs zu erfreuen und damit vonder Ohnmacht derselben abzulenken. Nach dem gleichen Prinzip verwendet man heute das Fernsehen,Video und den Massenfußball, um dem oberflächlichen Bürger eine Flucht aus der drückenden Leereseiner Existenz zu ermöglichen.
Жаль, но уровень немецкого конспиролога выше, чем наших. Он правильно использует цитату Ювенала. Но тогда почему в переводе такой вырвиглазный пиздец?
Это следующая стадия конспирологии. Когда вера в нацистские базы Антарктиды и лунный заговор уже перестаёт вставлять.
>перевод вышел в самиздате в 1995 году, в то время, когда даже в официальных издательствах выходили совершенно пиздецовые переводы, вроде "Оно" Кинга
>почему такой пиздец
Сам как думаешь?
Эмиль Чоран
Топор - он такой... Топор.
Я думал тогда, что все мои мысли по поводу жизни, которую я наблюдал, и все мои суждения о ней объяснялись, в очень значительной степени, именно шоферской работой, пребыванием с другой стороны событий, всегда наименее привлекательной. Но было невозможно предположить, что все это были только случайности, только отступления от каких-то правил. И мне казалось, что та жизнь, которую вели мои ночные клиенты, не имела ни в чем никаких оправданий. На языке людей, живших этим, все это называлось работой. Но во Франции все называется работой: педерастия, сводничество, гадание, похороны, собирание окурков, труды Пастеровского института, лекции в Сорбонне, концерты и литература, музыка и торговля молочными продуктами. Когда я однажды привез пассажиров в знаменитый публичный дом на улице Блондель – его адрес знали тысячи людей во всех концах мира, в Мельбурне и в Сан-Франциско, в Москве и в Рио-де-Жанейро, в Токио и в Вашингтоне, – я увидел человека, который продавал порнографические открытки и которого я, конечно, знал, как знал большинство ночных профессионалов Парижа.
– Идут дела? – спросил я.
Он с возмущением ответил:
– Нет, старик, нет, не могут они идти. Вчера арестовали, позавчера арестовали, третьего дня арестовали. Это же не работа!
Тим О'Брайен Заскок
Виктор Пелевин
Когда я слышу слово «культура», мне кажется, я теплая гильза, упавшая в траву, или стеллерова корова, съеденная в далеком 1908 году неким Поповым с товарищами.
Андрей Аствацатуров
Дело даже не в деньгах. Чтение, мне кажется, полезно, когда хочется забыть разные тревожные мысли, например, о том, что мир, в котором мы живем, чудовищно несовершенен. Эти мысли, очень грустные, заползают к нам в голову через уши, через нос, даже сквозь глаза и там в голове подолгу жужжат, как назойливые мухи. Книгой, особенно если толстой и интересной, их можно раз и навсегда прихлопнуть.
Перед чтением ты как оторванный от электрички вагон. Поезд умчался куда-то вдаль, а ты стоишь на рельсах – и ни туда, ни сюда. Как шут гороховый. Книга в такой ситуации – вещь незаменимая. Она дает тебе крепкий поджопник, как строгий армейский сержант неопытному салаге. И вот ты уже не стоишь идиотически на месте, а катишься ровным ходом туда, куда ведут прямые рельсы. И безо всяких вихляний в разные стороны и посторонних мыслей. Слава богу, в книгах нет ни людей, ни вещей. А есть одни черные крючочки и закорючки, собранные на страницах в длинные рваные цепочки. Их просто надо перебирать глазами – и все… Труд это небольшой, но уважаемый.
А.Аствацатуров
>Scientific thinking wants to improve the capacity of the senses, while philosophical thinking wants to develop other senses. It is in art that both can be united. Therefore, the relation between art and technology is not yet determined. The exploration of the varieties of experience of art will serve only as an invitation to think collectively the task of art and its possibilities, by taking a detour in order to move forward.
Art and Cosmotechnics, Yuk Hui
Это правда, посоны?
> I don't really give a fucking fuck about this shit told by some unfuckingknown Chinese faggot
Dvach and Obezyana, Anon Hui
Вот это правда, посан.
Бля, перевернулось
И тут монах увидел что у сливы было два дивных округлых девьих женственных женовидных сросшихся ствола.
Двустволая нежная трепещущая молочная жена млечная живая слива цветущая под луной была была была…
И суфий глядел на неё и шептал:
— Слива… двустволая нежная сестра жена алавастровая млечная молочная Кусс-Камышш-Халва-Ханна лунная трепетная я люблю тебя навек!..
Ты не ушла? ты не ушла? ты не ушла? возлюбленная лунная… ты не уйдешь?.. ты не ушла любовь моя!..
И Укульссак-Духна обнял сливу за кроткие розовые пахучие текучие в ночи ветви ея и поместил забыл свой зебб между шелковистых круглых ладных стволов ея словно меж сахарных ленных спелых лядвей Кусс-Халвы и забылся задохнулся умер ушел блаженно задремал:
— Кусс-Камышш-Халва вдова возлюбленная моя млечноцветущая снежнопарчовая слива жена кроткая моя! ты не ушла! ты навек насмерть со мной! Со мной любовь моя!.. Моя!..
– Размечтался, скотина, о кренделях небесных.
– Угу. А получил вместо этого большой коричневый калач с завитушкой.
– Калач – это в данной ситуации, получается, от слова «кал»? – я в который раз за беседу согнулся от смеха.
– Да-да, это ты удачно подметил. Какой сам, такие и подарки.
"Какой сам, такие и подарки", М. Софийский
-Фольклор
" Сядь мне на носок и пропой ещё разок", колобок послушался, а лисица его " АМ" и съела"
---
"Штирлиц, характер нордически стойкий, беспощаден к врагам Рейха, награждён крестом с дубовыми лентами", кто это написал не помню, Симонов? Но цитата запала.
Сумасшедший Футболист. Самый лучший поэт. Имхо.
И ничего не хтонь, хотя и очень "своеобычно". Зульфикаров вообще чувак крутой, ещё в СССР "наебывал систему", выдавая свою напрочь модернистскую "прозопоэзию" (куда там Соколову с его ссаным "Газибо") за использование фольклорных традиций Востока. В больших количествах читать это сложно, конечно, всё равно что рахат-лукум килограммами жрать.
[...] Ведь мозг, как мы знаем, способен решать сложнейшие комплексные задачи, причем с удивительной скоростью, но нарушить его работу тоже несложно.
Представьте себе идущего по улице Эйнштейна, который одновременно размышляет об общей теории поля, обдумывает устройство атомной бомбы и мысленно играет на старенькой скрипке. И вдруг перед ним непонятно откуда появляется дышащий перегаром казак в наброшенной на плечи медвежьей шкуре, складывает немытые пальцы в русское подобие фингера — так называемый — "кукис",— подносит его к лицу ученого и говорит: "На-кось, жидовская морда, выкуси!"
Вполне вероятно, что Эйнштейн, несмотря на феноменальные способности своего мозга, не только перестал бы думать об отвлеченных физических проблемах, но побледнел бы, покачнулся и потерял равновесие.
© В. Пелевин "Зенитные кодексы Аль-Эфесби"
Пути, которыми можно заработать на жизнь, почти все без исключения ведут вниз. Что бы вы ни делали ради заработка самого по себе, вы не работали, а просто-напросто бездельничали или того хуже. И если человек получает только то, что платит ему наниматель, он может считать себя обманутым. Он обманывает сам себя.
Если вы зарабатываете ремеслом писателя или лектора, вы должны быть популярны, а это значит стремглав лететь вниз. Те услуги, которые общество охотнее всего оплачивает, неприятнее всего оказывать. Вам платят за то, чтобы вы были величиной меньшей, чем человек.
Генри Торо
Однако в августе, когда сметались границы, захватывались целые страны, армии совершали броски на огромные расстояния, а земля от Сербии до Бельгии сотрясалась от грохота орудий, плохие новости с фронтов действительно были редкостью.
Несмотря на тысячу ревностных хроникеров, понять весь смысл происходящих в тот месяц исторических событий было нелегко. Как-то генерал Галлиени, одетый в штатское, обедал девятого августа вместе с другом в маленьком кафе Парижа. Он вдруг услышал, как за соседним столиком редактор газеты «Таи» сказал своему приятелю: «Могу сообщить тебе, что генерал Галлиени с тридцатью тысячами солдат час назад вошел в Кольмар». Наклонившись к своему собеседнику, Галлиени тихо произнес: «Вот так пишется история».
Барбара Такман
Это "Целый мир - один цветок"? На буддистские коаны очень похоже.
Опилки мои-- в беспорядке.
Везде и повсюду, опять и опять
Меня окружают загадки.
Возьмем это самое слово о п я т ь.
Зачем мы его произносим,
Когда мы свободно могли бы сказать
"Ошесть". и "осемь" и "овосемь"?
Молчит этажерка, молчит и тахта--
У них не добьешься ответа,
Зачем это хта-- обязательно та.
А жерка. как правило, эта!
"Собака кусается"... Что ж, не беда.
Загадочно то, что собака,
Хотя и кусает с я, но никогда
Себя не кусает, однако...
О, если бы мог я все это понять.
Опилки пришли бы в порядок!
А то мне-- загадочно!-- хочется спать
От всех этих Трудных Загадок!
"Винни ПУХ.
*
1)Мир воюет и страдает, взрыв в Китай весь потрясёт,
2)Тюрьмы сильно выгорают, много женщин пропадет.
3)И гниют и ногти, кожа. Страшно жить, приходит " рожа"
4)Перекрыт канал Суецкий, одновременно с Панамским.
5)Хорошо быть деревенским - " папой римским аквитанским"!
6)Взрыв АС, за ним второй - целый август был такой, и сентябрь тоже. Пеплом сыпет в рожи.
7) злые газы портят кровь, много фильмов про любовь
8) эра денег обнулилась.
9) НЛО в Перми разбилось, элонавты разбижались. На курятнике попались.
10) а закончит этот год на ЮАР переворот.
Оглянись: куда ни взглянешь, всюду конец твоим несчастьям. Видишь вон тот обрыв? С него спускаются к свободе. Видишь это море, эту речку, этот колодец? Там на дне сидит свобода. Видишь это дерево? Ничего, что оно полузасохшее, больное, невысокое: с каждого сука свисает свобода. Посмотри на свою глотку, шею, сердце: всё это дороги, по которым можно убежать из рабства. Может быть, я показываю тебе выходы, которые требуют слишком много труда, присутствия духа, силы? Ты спрашиваешь, какой ещё путь ведёт к свободе? Да любая жила в твоем теле!
Блажен, кто смолоду ебёт и в старости спокойно серет,
Кто регулярно водку пьет и никому в кредит не верит.
Ты еще "Ветер дует с юга..." Есенина процитируй или с Башорга что-нибудь принеси, любитель замшелых баянов-бабаянов.
На тебе ещё смыслов за щеку, смотри, не впади в кататонию от умственной активности:
Шёл хуй по хую
Увидел хуй на хую.
Подумал хуй:
А нахуя мне хуй
Когда я сам хуй?
Взял хуй за хуй
И выкинул нахуй.
Ты свой высер с классикой уровня Псевдобаркова сравниваешь, которого с Пушкиным перепутать легко?
То есть это не твой пост, еблозавр? Серут в треде, хотя о Баркове не слыхали. О "Гаврилиада" то хоть слыхали?
Ты очком читаешь, уебище тупорылое?
Я не свой пост имел ввиду, а приведенный мной стих. Именно он - образец УНТ, которое сопляки-первокуры на филфаке проходят.
Нашел чем хвастаться. Ладно бы ещё принес "Иной имел мою Аглаю..." или "От всенощной вечор идя домой..." Пушкина или скрин из словаря-двухтомника Плуцера-Сарно, но Барковщина с Гаврилиадой? Ты б ещё букварь принес и начал про
> мама мыла раму
Проебись из раздела, нубло. Иди в b выебывайся своим энтрилевелом.
Претенциозный первокур порвался от классики, в которой больше мудрости, чем во всем, что насрано в треде. А что ты принес? И нахуя?
лол ох уж эта парциальная магия
Эйлин, О. Мошфег
Из другой передачи – про гендерсвингеров, неугомонных активистов прогресса, менявших пол в разные стороны не менее десяти раз, – Кеша даже знал, что голосовая активация Google Pussy, в отличие от Google Dick, локализована на русский – правда, опять криво: протез влагалища запускался фразой «окей пусси гластност номр адъин». Вероятно, имелась в виду «готовность». Фразу следовало выговорить с совершенно особенным акцентом, не так легко поддающимся имитации со стороны носителей языка.
Русскоязычные гендерсвингеры в передаче сдержанно жаловались на сухостой и дивились неостановимому развитию технологий, так что спектр мнений был представлен сбалансированно (главной своей проблемой гендерсвингеры считали вовсе не проблемы с Google Pussy, а другое: при современном укладе жизни очень трудно было дать гарантию, что о перемене вашего пола кто-то узнает вообще, и это сразу отбрасывало гендеронавтику на безлюдные пустыри экзистенциальной заброшенности).
Зато электронный читер покойного, подключенный к Google Pussy, видимо, имитировал голосовую команду безупречно – Кеша не помнил за попкой никаких проблем с выработкой любовной секреции…
Попка… Вот ты, значит, какая…
Поймав себя на этой мысли, почти безоценочной и неэмоциональной, Кеша поразился собственному бесчувствию.
«Ничего человеческого не ощущаю, – подумал он. – Совсем. Только вот тошнит немного. Может, у нас правда вместо душ протезы, как Ксю Баба говорит?»
И тут его накрыло долгожданной человеческой эмоцией. Это был ужас – такой сильный спазм, что он чуть не задохнулся.
Кеша узнал мертвеца.
Это был Бату Караев.
Мы можем выключить музыку и телевизор, когда захотим.
Я всп ...
Звук сотрясает стены, проходит вибрацией по столу, по оконной раме - мне в палец.
Они отвлекают внимание. Они боятся сосредоточиться.
Джордж Оруэлл ошибался.
Большой Брат не следит за тобой. Большой Брат поет и пляшет. Достает белых кроликов из волшебной шляпы. Все время, пока ты спишь, Большой Брат развлекает тебя, отвлекая внимание. Он делает все, чтобы не дать тебе время задуматься. Он делает все, чтобы тебя занять.
Он делает все, чтобы твое воображение чахло и отмирало. Пока окончательно не отомрет. Превратится в бесполезный придаток типа аппендикса. Большой Брат следит, чтобы ты не отвлекался на что-то серьезное.
Но лучше бы он следил за тобой, потому что значительно хуже - когда в тебя всего пихают. Когда столько всего происходит вокруг, тебе уже и не хочется думать самостоятельно. Ты уже не представляешь угрозы. Когда воображение атрофируется у всех, никому не захочется переделывать мир..
..В мире есть вещи страшнее, чем пережить смерть жены и ребенка..
Например, наблюдать, как тот же мир отбирает их у тебя. Наблюдать, как стареет жена. Как ей становится скучно жить. Как твои дети потихонечку узнают все, от чего ты пытался их оградить. Наркотики, развод, общепринятые нормы, болезни. Все эти хорошие добрые книжки, музыка, телевизор. Непрестанные развлечения, отвлекающие внимание.
Хочется посоветовать всем родителям, кто потерял маленького ребенка: живите дальше. И вините себя.
Убить тех, кого любишь, это не самое страшное. Есть вещи страшнее. Например, безучастно стоять в стороне, пока их убивает мир. Просто читать газету. так чаще всего и бывает.
Смех и музыка разъедает мысли. Шум их заглушает. Всякий звук отвлекает внимание. Не дает сосредоточится.
.. Все наши мысли - уже чужие. Потому что сосредоточиться невозможно. просто сесть и спокойно подумать - не получится. Какой - нибудь шум обязательно просочится. Певцы подрываются. мертвецы смеются. Актеры рыдают в голос. Все эти эмоции малыми дозами.
Кто-нибудь обязательно распыляет в воздухе свое настроение.
Магнитолы в машинах расплескивают по округе чье-то горе, чью-то злость или радость.
...В Древней Греции люди считали, что мысли - это приказы свыше. если в голову древнего грека приходила какая-то мысль, он был уверен, что ее ниспослали боги. Какой-то конкретный бог или богиня. Аполлон говорил человеку, что нужно быть храбрым. Афина - что нужно влюбиться.
Теперь люди слышат рекламу картофельных чипсов со сметаной и бросаются их покупать; но это теперь называется свободой выбора.
Древние греки по крайней мере не лгали себе...
Мы можем выключить музыку и телевизор, когда захотим.
Я всп ...
Звук сотрясает стены, проходит вибрацией по столу, по оконной раме - мне в палец.
Они отвлекают внимание. Они боятся сосредоточиться.
Джордж Оруэлл ошибался.
Большой Брат не следит за тобой. Большой Брат поет и пляшет. Достает белых кроликов из волшебной шляпы. Все время, пока ты спишь, Большой Брат развлекает тебя, отвлекая внимание. Он делает все, чтобы не дать тебе время задуматься. Он делает все, чтобы тебя занять.
Он делает все, чтобы твое воображение чахло и отмирало. Пока окончательно не отомрет. Превратится в бесполезный придаток типа аппендикса. Большой Брат следит, чтобы ты не отвлекался на что-то серьезное.
Но лучше бы он следил за тобой, потому что значительно хуже - когда в тебя всего пихают. Когда столько всего происходит вокруг, тебе уже и не хочется думать самостоятельно. Ты уже не представляешь угрозы. Когда воображение атрофируется у всех, никому не захочется переделывать мир..
..В мире есть вещи страшнее, чем пережить смерть жены и ребенка..
Например, наблюдать, как тот же мир отбирает их у тебя. Наблюдать, как стареет жена. Как ей становится скучно жить. Как твои дети потихонечку узнают все, от чего ты пытался их оградить. Наркотики, развод, общепринятые нормы, болезни. Все эти хорошие добрые книжки, музыка, телевизор. Непрестанные развлечения, отвлекающие внимание.
Хочется посоветовать всем родителям, кто потерял маленького ребенка: живите дальше. И вините себя.
Убить тех, кого любишь, это не самое страшное. Есть вещи страшнее. Например, безучастно стоять в стороне, пока их убивает мир. Просто читать газету. так чаще всего и бывает.
Смех и музыка разъедает мысли. Шум их заглушает. Всякий звук отвлекает внимание. Не дает сосредоточится.
.. Все наши мысли - уже чужие. Потому что сосредоточиться невозможно. просто сесть и спокойно подумать - не получится. Какой - нибудь шум обязательно просочится. Певцы подрываются. мертвецы смеются. Актеры рыдают в голос. Все эти эмоции малыми дозами.
Кто-нибудь обязательно распыляет в воздухе свое настроение.
Магнитолы в машинах расплескивают по округе чье-то горе, чью-то злость или радость.
...В Древней Греции люди считали, что мысли - это приказы свыше. если в голову древнего грека приходила какая-то мысль, он был уверен, что ее ниспослали боги. Какой-то конкретный бог или богиня. Аполлон говорил человеку, что нужно быть храбрым. Афина - что нужно влюбиться.
Теперь люди слышат рекламу картофельных чипсов со сметаной и бросаются их покупать; но это теперь называется свободой выбора.
Древние греки по крайней мере не лгали себе...
> Джордж Оруэлл ошибался.
> Большой Брат не следит за тобой. Большой Брат поет и пляшет. Достает белых кроликов из волшебной шляпы. Все время, пока ты спишь, Большой Брат развлекает тебя, отвлекая внимание. Он делает все, чтобы не дать тебе время задуматься. Он делает все, чтобы тебя занять.
Афытырь пасты не читал 451 по Фаренгейту, сразу видно
Карл Маркс
Пиздец порвачки от мудрых слов подорвались.
Вечный бунт - это алиби для бездельников.
(..) У меня есть просто есть точка зрения, согласно к-й литература процветает в тех странах, где нет настоящей жизни. потому что книги, как сказал Виссарион Белинский - это путешествие бедных (..)Людям нужен не Достоевский, а инструкции по уходу за вещами и созданию каких-то предметов.
Джон Грант Фуллер "День Огня Святого Антония"
Зачем ты лопнул, мань?
Сейчас не время для самообмана, снисходительности к себе, для анализа тех отношений, к-х на самом деле больше нет. Человек стоит перед трудным испытанием. Он должен не терять голову и двигаться вперед, иначе для него начнется долгая дорога назад. (...)
Скиннер Б.Ф. (1958 год, если не путаю, нашел в старом ежедневнике своем запись, вчера, и там только год, скорее всего отрывок из статьи или типа того)
Леонид Леонов
Давно, не глупый чел. По этой теме не так чтобы и много действительно интересного и по-настоящему ценного материала.
Алексей Толстой
Бинго. Дар. А чому ты так его не котируешь?
Почувствовал привкус нормы после прочтения.
Иванова (облегченно вздохнув, начинает ровно, без запинки). Я, Пробкова Спичка, родилася в ведре, потом росла в старом месте, опосля окончила в сорок шестом году банку из-под говна. А потом работала возле плинтуса в грязном углу, а в пятьдесят седьмом году переехала в Пашкину кружку, где устроилася мандавшой.
Иванов (кивая головой). Ну…
Иванова (продолжает). А там я встретила хорошего человека Иванова Николая Ивановича, и он меня пригрел на груди, и я поправилася. И меня люди стали уважать, хоть я и мандавша. А Николай Иванович обо мне заботится и…
Иванов (стучит кулаком по столу, так что брызги бульона и сметаны летят во все стороны). Стоять! Стоять! Стоять!
Сорокин - Пельмени
Если границы должны определяться военными интересами, то претензиям не будет конца, ибо всякая военная линия по необходимости имеет свои недостатки и может быть улучшена посредством присоединения новых примыкающих к ней областей; более того, эти границы никогда не смогут быть окончательно и справедливо установлены, ибо каждый раз победитель диктует условия побежденному, и тут, следовательно, уже имеется зародыш новых войн».
К. Маркс «Гражданская война во Франции. М., 1958. С. 28
Среднее положение в обществе наиболее благоприятствует расцвету всех добродетелей и всех радостей бытия: мир и довольство – слуги его; умеренность, воздержанность, здоровье, спокойствие духа, общительность, всевозможные приятные развлечения, всевозможные удовольствия – его благословенные спутники. Человек среднего достатка проходит свой жизненный путь тихо и безмятежно, не обременяя себя ни физическим, ни умственным непосильным трудом, не продаваясь в рабство из-за куска хлеба, не мучаясь поисками выхода из запутанных положений, которые лишают тело сна, а душу – покоя, не страдая от зависти, не сгорая втайне огнем честолюбия. Привольно и легко скользит он по жизни, разумным образом вкушая сладости бытия, не оставляющие горького осадка, чувствуя, что он счастлив, и с каждым днем постигая это все яснее и глубже.
Никчемный татуированный белый мужчина уже стучит ножками от ужаса в своём бумкере!
Единодушие и сплочённость, непобедимая военная сила плюс индустриальная революция нового века и есть могучее и процветающее социалистическое государство.
Ким Чен Ын
Когда он зачитывал жалкий текст своего отречения, он выглядел, как огрызок заплесневелого сыра, проклеванный насквозь пороками и болезнями, и в дырки проглядывали лица его напуганной, нечестной родни. Страна оттолкнула его, как пушкинский рыбак отталкивает веслом утопленника, и он, разбухший, без глаз, с языком, в который впились раки, пиявки и улитки, поплыл в безвременье, напоминая кусок гнилой мешковины.
9 Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
10 Бывает нечто, о чём говорят: «смотри, вот, это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас.
И в том, что уголовные понятия восходят аж к древнеримским архаическим традициям - тоже нет ничего нового и ничего удивительного. Уголовный мир сам по себе предельно консервативен и архаичен. Внешне там что-то может меняться, а внутреннее устройство не меняется веками.
Абсолютная хрень, по воспоминаниями сидельцев до 50х пассивный гомосексуализм в тюрьмах для воров не считался чем-то зазорным. Все эти традиции выдумываются на коленке.
>я отказываюсь верить в подобную тупость на полном серьёзе.
Так это и не тупость в обычном понимании. Это шизофрения.
Так и в Древнем Риме гомосексуализм не считался однозначным "зашкваром", что бы там ни писал Киньяр. Достаточно прочитать античных авторов. Но поводом для непристойных шуток и осуждения в распущенности всё равно был, как же без этого? Так и в старом уголовном мире. "Лучше нет влагалища, чем очко товарища. Хоть и пахнет хуже - зато входит туже!" Ханжеское "пидор тот, кого ебут" навязано экс-советскому уголовному миру советской властью. Цель этого была конкретная: расколоть воровской мир, лишить его сплочённости и сделать более управляемым.
некоторые люди жалуются, имея пять или шесть тысяч в год и уверяя, что едва-едва сводят
концы с концами, но по-настоящему бедным — ужасно, отвратительно бедным? Бедность,
которая так гнусна, унизительна и тягостна, — бедность которая заставляет вас носить одно
и то же платье до полной его ветхости; которая отказывает вам в чистом белье из-за
разорительных расходов на прачку; которая лишает вас самоуважения и побуждает вас в
замешательстве скрываться на задних улицах вместо того, чтобы свободно и независимо
гулять между людьми. Вот такую бедность я разумею. Это гнетущее проклятие, которое
подавляет благородные стремления. Это нравственный рак, который гложет сердце
благонамеренного человеческого существа и делает его завистливым, злым и даже
способным к употреблению динамита. Когда он видит разжиревшую праздную женщину из
общества, проезжающую в роскошной коляске, лениво развалясь на подушках, с лицом,
раскрасневшимся от пресыщения; когда он замечает безмозглого и чувственного модника,
курящего и зевающего от безделья в парке, как если б весь свет с миллионами честных
тружеников был создан исключительно для развлечения так называемых «высших классов»
— тогда его кровь превращается в желчь, и страдающая душа возмущается и вопиет:
— Зачем такая несправедливость во имя Божие? Зачем недостойный ротозей имеет
полные карманы золота, доставшиеся случайно или по наследству, когда я, работая без
устали с утра до ночи, едва в состоянии иметь обед?
Зачем, в самом деле? Отчего бы сорной траве ни цвести, как зеленому лавру? Я часто
об этом думал. Тем не менее, теперь мне кажется, что я могу разрешить задачу на своем
личном опыте. Но… на каком опыте! Кто поверит этому? Кто поверит, что нечто такое
странное и страшное выпало на долю смертного? Никто. Между тем, это правда, — более
правдивая, чем многое, называемое правдой. Впрочем, я знаю, что многие люди живут в
таких же условиях, под точно таким же давлением, сознавая, может быть, временами, что
они опутаны пороком, но они слишком слабы волей, чтобы разорвать сети, в которые
добровольно попали. Я даже сомневаюсь: примут ли они во внимание данный мне урок? В
той же суровой школе, тем же грозным учителем? Познают ли они тот обширный,
индивидуальный, деятельный разум, который, не переставая, хотя и безгласно, работает?
Познают ли они Вечного действительного Бога, как я принужден был это сделать всеми
фибрами моего умозрения? Если так, то темные задачи станут для них ясными, и то, что
кажется несправедливостью на свете, окажется справедливым!
некоторые люди жалуются, имея пять или шесть тысяч в год и уверяя, что едва-едва сводят
концы с концами, но по-настоящему бедным — ужасно, отвратительно бедным? Бедность,
которая так гнусна, унизительна и тягостна, — бедность которая заставляет вас носить одно
и то же платье до полной его ветхости; которая отказывает вам в чистом белье из-за
разорительных расходов на прачку; которая лишает вас самоуважения и побуждает вас в
замешательстве скрываться на задних улицах вместо того, чтобы свободно и независимо
гулять между людьми. Вот такую бедность я разумею. Это гнетущее проклятие, которое
подавляет благородные стремления. Это нравственный рак, который гложет сердце
благонамеренного человеческого существа и делает его завистливым, злым и даже
способным к употреблению динамита. Когда он видит разжиревшую праздную женщину из
общества, проезжающую в роскошной коляске, лениво развалясь на подушках, с лицом,
раскрасневшимся от пресыщения; когда он замечает безмозглого и чувственного модника,
курящего и зевающего от безделья в парке, как если б весь свет с миллионами честных
тружеников был создан исключительно для развлечения так называемых «высших классов»
— тогда его кровь превращается в желчь, и страдающая душа возмущается и вопиет:
— Зачем такая несправедливость во имя Божие? Зачем недостойный ротозей имеет
полные карманы золота, доставшиеся случайно или по наследству, когда я, работая без
устали с утра до ночи, едва в состоянии иметь обед?
Зачем, в самом деле? Отчего бы сорной траве ни цвести, как зеленому лавру? Я часто
об этом думал. Тем не менее, теперь мне кажется, что я могу разрешить задачу на своем
личном опыте. Но… на каком опыте! Кто поверит этому? Кто поверит, что нечто такое
странное и страшное выпало на долю смертного? Никто. Между тем, это правда, — более
правдивая, чем многое, называемое правдой. Впрочем, я знаю, что многие люди живут в
таких же условиях, под точно таким же давлением, сознавая, может быть, временами, что
они опутаны пороком, но они слишком слабы волей, чтобы разорвать сети, в которые
добровольно попали. Я даже сомневаюсь: примут ли они во внимание данный мне урок? В
той же суровой школе, тем же грозным учителем? Познают ли они тот обширный,
индивидуальный, деятельный разум, который, не переставая, хотя и безгласно, работает?
Познают ли они Вечного действительного Бога, как я принужден был это сделать всеми
фибрами моего умозрения? Если так, то темные задачи станут для них ясными, и то, что
кажется несправедливостью на свете, окажется справедливым!
В этой короткой формуле, объединяющей всех Жан-Пьеров, Сюзанн и Елен мира, содержится ужас и зло. А мне страшно, Эдичке, вдруг душа моя не найдет здесь к кому бы прилепиться, тогда и за гробом обречена она на вечное одиночество. А это и есть ад.
Эдуард Лимонов
Женщины переглянулись напряжённо. - А перед пляской скажу я пару слов о вашем роде. Что есть баба? Второй номер. Из ребра мужика создана. Полна слабостей. Вместо мышц — сиськи. Вместо ума — хитрость кошачья. Или лисья. Вместо героизма — змеиная повадка. Вместо хуя — пизда. Что есть пизда? Рана на теле. В эту рану слабые мужики хуй свой засовывают. И становятся бабьими рабами. И прилепляются к ним. И теряют себя. А мы, заёбанцы, — не бабьи рабы. Мы сами по себе. А вы — помеха. И слабость. А слабость, которая ещё и помеха, — мы давим. Беспощадно. Но я дам вам шанс. Сейчас каждая из вас разденется догола, влезет вот на этот стол. И спляшет нам танец победителей. А мы его оценим. Если плохой танец будет — пуля в лоб от Лахавы. Спляшет хорошо, по-победному — свобода. В укрывище напротив толпы заёбанцев стояли четверо женщин — полногрудая, дородная Анфиса-повариха, Тьян субтильная, старуха Марефа и Аля.
ебать рессентимент
Тупой ребенок повзрослел. Большинство не взрослеет.
Лимонов база.
В умершей голове ползают червячки и людишки. Червячки веселы и здоровы, а людишки всё какие-то блёклые, осенние, и головы у них тоже умирают и опадают, как листья. Пройдёт ещё немного времени, может быть, 2-3 месяца, и головы у них у всех опадут и сгниют на грязной земле, а из падали вырастет гигантский дождевой гриб. Тогда-то все и поймут, глядя на гриб, что наконец- то настала страшная смерть...
Смерть людям и их друзьям.
С первого предложения узнал старину Бука.
Моя терпимость к болтунам тает на глазах. Мало того, что им незнакомо понятие дисциплины, хоть сколько-нибудь осмысленной подачи информации, вдобавок они с трудом вербализуют мысли, заменяя четкость многократным повторением одних и тех же пассажей, нисколько не проясняющих содержание.
Но даже это еще не все. Определенный тип людей не может удержаться от болтовни даже в моменты, когда следует слушать. Им непременно нужно комментировать всю полученную информацию. Причем непонятно, занимаются они этим для себя или для окружающих, считая, что, в отличие от них, остальные могут что-то неправильно понять.
Возможно, причина такого невроза коренится в страхе остаться наедине со своими мыслями. В сущности, это даже не мысли, а увечные обрубки, от которых необходимо избавиться, чтобы не отравить сознание.
В таком случае, болезненную болтовню можно считать аналогом радиации. Ошметки непереваренных мыслей исторгаются из говоруна помимо его воли, он просто не может с этим справиться, а возможно, даже не понимает того, что с ним происходит.
Это как дыхание больного человека: перестать дышать невозможно, но это приводит к заражению остальных. Люди, внезапно превратившиеся в несмолкаемое радио.
Встретил в маргинальном журнале "Опустошитель", у которого примерно 80% содержания графоманская поебень, но вот этот отрывок прямо десятку, сформулировано то, что я ощущаю.
Нытье аутиста, который отказывает людям в праве на обмен эмоциями в ходе общения, а признает только ПалезнуйуИнфу.
Ты небось ещё и научпок читаешь, ась?
Не, не читаю. И как раз наоборот, всё Палезную инфу я знать не желаю. Просто я на работе сижу, с 9 до 6, а коллектив там женский, и блядь, тошнит от их разговоров. А с друзьями теперь только и разговоров, что про деньги, больше их вообще почти ничего не интересует.
>А с друзьями теперь только и разговоров, что про деньги
Жиза, я в какой-то момент из-за этого резко обрубил все связи, уже год ни с кем не виделся и не хочу. Желания нет. Чего-то интересного, нового я от них не узнаю и душевной теплоты не получу. Деньги портят людей похуже наркоты или алкахи в этом плане, совершенно обезличивают. Хотя нет, не портят. Я уверен, что озабоченные деньгами изначально уже были испорченны, деньги тут не причём, такие люди с рождения заточены под образ жизни белки в колесе в силу устройства их мозгов.
В том то и дело, что общаться сейчас негде. Соц сети убили все тематические сайты/форумы.
Но как так получилось, что при этом упало само качество контента и дискуссии? Почему соцсети, со своими возможностями, не сделали его лучше?
>>978508
Спасибо. Как-то не привыкну к формату телеграм-каналов. Кроме того, я им пользуюсь по работе часто, и чтобы сохранять анонимность придется постоянно переключать учетку.
В ясный день от этих святых старцев воняет на десять миль, если ветер попутный. Сидят, крутят свои молитвенные колеса – мерзко. Завернулись в старые джутовые мешки, только шеи торчат, а по ним клопы ползают. Носы все сгнили, и они харкают бетелем через остатки ноздрей, точно плюющиеся кобры… Вот только не надо мне этой "Мудрости Востока".
И вот сидит такой святой старец, а сука-репортер приходит брать у него интервью. А он сидит и жует себе бетель. А потом говорит какому-нибудь своему служке: "Ступай к Святому Колодцу, принеси мне ковшик настойки опия. Я сейчас буду постигать Мудрость Востока. И вытряхни свинцовую чушку из набедренной повязки!" И вот он пьет свою настойку, и входит в легкий транс, и вступает в космический контакт – у нас это называется "откидон". Репортер говорит: "Будет ли война с Россией, махатма? Уничтожит ли коммунизм весь цивилизованный мир? Бессмертна ли душа? Существует ли Бог?"
Махатма открывает глаза, плотно сжимает губы и выхаркивает ноздрями две длинные красные струи бетеля. Они затекают ему в рот, и он снова глотает их, слизывая длинным обложенным языком. И отвечает: "А откуда я знаю, ёб твою мать?". Прислужник говорит: "Вы слышали, что он сказал. Теперь валите отсюда. Свами хочет остаться наедине со своими медитациями". Ты только подумай – это и есть вся Мудрость Востока. Западный человек надеется, что существует какой-то секрет, который можно разгадать. А Восток ему отвечает: "А откуда я знаю, ёб твою мать?"
Ведьмочервь
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали Словом,
Словом разрушали города.
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
А для низкой жизни были числа,
Как домашний подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.
Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро, и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.
Но забыли мы, что осиянно
Только Слово средь земных тревог,
И в Евангельи от Иоанна
Сказано, что Слово это Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчелы в улье омертвелом,
Дурно пахнут мертвые слова.
1920
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали Словом,
Словом разрушали города.
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
А для низкой жизни были числа,
Как домашний подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.
Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро, и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.
Но забыли мы, что осиянно
Только Слово средь земных тревог,
И в Евангельи от Иоанна
Сказано, что Слово это Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчелы в улье омертвелом,
Дурно пахнут мертвые слова.
1920
«Едва моя невеста стала моей женой, как лиловые миры первой революции захватили нас и вовлекли в водоворот. Я, первый, так давно хотевший гибели, вовлекся в серый пурпур серебряной Звезды, в перламутр и аметист метели. За миновавшей метелью открылась железная пустота дня, грозившая новой вьюгой. Теперь опять налетевший шквал - цвета и запаха определить не могу».
Этот шквал и был февральской революцией, и тут даже и для Блока все-таки опеределились вскоре цвет и запах нового шквала, хотя и раньше не требовалось для этого особо зоркого зрения и обоняния. Тут царский период русской истории кончился (при доброй помощи солдат петербургского гарнизона, не желавших идти на фронт), власть перешла к Временному Правительству, все царские министры были арестованы, посажены в Петропавловскую крепость, и Временное Правительство почему-то пригласило Блока в «Чрезвычайную Комиссию» по расследованию деятельности этих министров, и Блок, получая 600 рублей в месяц жалованья, - сумму в то время еще значительную, - стал ездить на допросы, порой допрашивал и сам и непристойно издевался в своем дневнике, как это стало известно впоследствии, над теми, кого допрашивали. А затем произошла «Великая октябрьская революция», большевики посадили в ту же крепость уже министров Временного Правительства, двух из них (Шингарева и Кокошкина) даже убили, без всяких допросов, и Блок перешел к большевикам, стал личным секретарем Луначарского, после чего написал брошюру «Интеллигенция и Революция», стал требовать: «Слушайте, слушайте музыку революции!» и сочинил «Двенадцать», написав и своем дневнике для потомства очень жалкую выдумку: будто он сочинял «Двенадцать» как бы в трансе, «все время слыша какие-то шумы - шумы падения старого мира». Московские писатели устроили собрание для чтения и разбора «Двенадцати», пошел и я на это собрание. Читал кто-то, не помню кто именно, сидевший рядом с Ильей Эренбургом и Толстым. И так как слава этого произведения, которое почему-то напивали поэмой, очень быстро сделалась вполне неоспоримой, то, когда чтец кончил, воцарилось сперва благоговейное молчание, потом послышались негромкие восклицания: «Изумительно! Замечательно!» Я взял текст «Двенадцати» и, перелистывая его, сказал приблизительно так:
- Господа, вы знаете, что происходит в России на позор всему человечеству вот уже целый год. Имени нет тем бессмысленным зверствам, которые творит русский народ с начала февраля прошлого года, с февральской революции, которую все еще называют совершенно бесстыдно «бескровной». Число убитых и замученных людей, почти сплошь ни в чем не повинных, достигло, вероятно, уже миллиона, целое море слез вдов и сирот заливает русскую землю. Убивают все, кому не лень; солдаты, все еще бегущие с фронта ошалелой ордой, мужики в деревнях, рабочие и всякие прочие революционеры в городах. Солдаты, еще в прошлом году поднимавшие на штыки офицеров, все еще продолжают убийства, бегут домой захватывать и делить землю не только помещиков, но и богатых мужиков, по пути разрушают все, что можно, убивают железнодорожных служащих, начальников станций, требуя от них поездов, локомотивов, которых у тех нет... Из нашей деревни пишут мне, например, такое: мужики, разгромивши одну помещичью усадьбу, ощипали, оборвали для потехи перья с живых павлинов и пустили их, окровавленных, летать, метаться, тыкаться с пронзительными криками куда попало. В апреле прошлого года я был в имении моей двоюродной сестры в Орловской губернии[3] и там мужики, запаливши однажды утром соседнюю усадьбу, хотели меня, прибежавшего на пожар, бросить в огонь, в горевший вместе с живой скотиной скотный двор: огромный пьяный солдат дезертир, бывший в толпе мужиков и баб возле этого пожара, стал орать, что это я зажег скотный двор, чтобы сгорела вся деревня, прилегавшая к усадьбе, и меня спасло только то, что я стал еще бешеней орать на этого мерзавца матерщиной, и он растерялся, а за ним растерялась и вся толпа, уже наседавшая на меня, и я, собрав все силы, чтобы не обернуться, вышел из толпы и ушел от нее. А вот на днях прибежал из Симферополя всем вам известный Н., - я назвал точно его фамилию, - и говорит, что в Симферополе рабочие и дезертиры ходят буквально по колена в крови, живьем сожгли в паровозной топке какого-то старенького отставного военного. Не странно ли вам, что в такие дни Блок кричит на нас:
Этот шквал и был февральской революцией, и тут даже и для Блока все-таки опеределились вскоре цвет и запах нового шквала, хотя и раньше не требовалось для этого особо зоркого зрения и обоняния. Тут царский период русской истории кончился (при доброй помощи солдат петербургского гарнизона, не желавших идти на фронт), власть перешла к Временному Правительству, все царские министры были арестованы, посажены в Петропавловскую крепость, и Временное Правительство почему-то пригласило Блока в «Чрезвычайную Комиссию» по расследованию деятельности этих министров, и Блок, получая 600 рублей в месяц жалованья, - сумму в то время еще значительную, - стал ездить на допросы, порой допрашивал и сам и непристойно издевался в своем дневнике, как это стало известно впоследствии, над теми, кого допрашивали. А затем произошла «Великая октябрьская революция», большевики посадили в ту же крепость уже министров Временного Правительства, двух из них (Шингарева и Кокошкина) даже убили, без всяких допросов, и Блок перешел к большевикам, стал личным секретарем Луначарского, после чего написал брошюру «Интеллигенция и Революция», стал требовать: «Слушайте, слушайте музыку революции!» и сочинил «Двенадцать», написав и своем дневнике для потомства очень жалкую выдумку: будто он сочинял «Двенадцать» как бы в трансе, «все время слыша какие-то шумы - шумы падения старого мира». Московские писатели устроили собрание для чтения и разбора «Двенадцати», пошел и я на это собрание. Читал кто-то, не помню кто именно, сидевший рядом с Ильей Эренбургом и Толстым. И так как слава этого произведения, которое почему-то напивали поэмой, очень быстро сделалась вполне неоспоримой, то, когда чтец кончил, воцарилось сперва благоговейное молчание, потом послышались негромкие восклицания: «Изумительно! Замечательно!» Я взял текст «Двенадцати» и, перелистывая его, сказал приблизительно так:
- Господа, вы знаете, что происходит в России на позор всему человечеству вот уже целый год. Имени нет тем бессмысленным зверствам, которые творит русский народ с начала февраля прошлого года, с февральской революции, которую все еще называют совершенно бесстыдно «бескровной». Число убитых и замученных людей, почти сплошь ни в чем не повинных, достигло, вероятно, уже миллиона, целое море слез вдов и сирот заливает русскую землю. Убивают все, кому не лень; солдаты, все еще бегущие с фронта ошалелой ордой, мужики в деревнях, рабочие и всякие прочие революционеры в городах. Солдаты, еще в прошлом году поднимавшие на штыки офицеров, все еще продолжают убийства, бегут домой захватывать и делить землю не только помещиков, но и богатых мужиков, по пути разрушают все, что можно, убивают железнодорожных служащих, начальников станций, требуя от них поездов, локомотивов, которых у тех нет... Из нашей деревни пишут мне, например, такое: мужики, разгромивши одну помещичью усадьбу, ощипали, оборвали для потехи перья с живых павлинов и пустили их, окровавленных, летать, метаться, тыкаться с пронзительными криками куда попало. В апреле прошлого года я был в имении моей двоюродной сестры в Орловской губернии[3] и там мужики, запаливши однажды утром соседнюю усадьбу, хотели меня, прибежавшего на пожар, бросить в огонь, в горевший вместе с живой скотиной скотный двор: огромный пьяный солдат дезертир, бывший в толпе мужиков и баб возле этого пожара, стал орать, что это я зажег скотный двор, чтобы сгорела вся деревня, прилегавшая к усадьбе, и меня спасло только то, что я стал еще бешеней орать на этого мерзавца матерщиной, и он растерялся, а за ним растерялась и вся толпа, уже наседавшая на меня, и я, собрав все силы, чтобы не обернуться, вышел из толпы и ушел от нее. А вот на днях прибежал из Симферополя всем вам известный Н., - я назвал точно его фамилию, - и говорит, что в Симферополе рабочие и дезертиры ходят буквально по колена в крови, живьем сожгли в паровозной топке какого-то старенького отставного военного. Не странно ли вам, что в такие дни Блок кричит на нас:
«Слушайте, слушайте музыку революции!» и сочиняет «Двенадцать», а в своей брошюре «Интеллигенция и Революция» уверяет нас, что русский народ был совершенно прав, когда в прошлом октябре стрелял по соборам в Кремле, доказывая эту правоту такой ужасающей ложью на русских священнослужителей, которой я просто не знаю равной: «В этих соборах, говорит он, толстопузый поп целые столетия водкой торговал, икая». Что до «Двенадцати», то это произведение и впрямь изумительно, но только в том смысле, до чего оно дурно во всех отношениях. Блок нестерпимо поэтичный поэт, у него, как у Бальмонта, почти никогда нет ни одного словечка в простоте, все сверх всякой меры красиво, красноречиво, он не знает, не чувствует, что высоким стилем все можно опошлить. Но вот после великого множества нарочито загадочных, почти сплошь совершенно никому непонятных, литературно выдуманных символических, мистических стихов, он написал наконец нечто уж слишком понятное. Ибо уж до чего это дешевый, плоский трюк: он берет зимний вечер в Петербурге, теперь особенно страшном, где люди гибнут от холода, от голода, где нельзя выйти даже днем на улицу из боязни быть ограбленным и раздетым догола, и говорит: вот смотрите, что творится там сейчас пьяной, буйной солдатней, но ведь в конце концов все ее деяния святы разгульным разрушением прежней России и что впереди нее идет Сам Христос, что это Его апостолы:
Товарищ, винтовку держи не трусь!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь,
В кондовую,
В избяную,
В толстозадую!
Почему Святая Русь оказалась у Блока избяной да еще и толстозадой? Очевидно, потому, что большевики, лютые враги народников, все свои революционные планы и надежды поставившие не на деревню, не на крестьянство, а на подонки пролетариата, на кабацкую голь, на босяков, на всех тех, кого Ленин пленил полным разрешением «грабить награбленное». И вот Блок пошло издевается над этой избяной Русью, над Учредительным Собранием, которое они обещали народу до октября, но разогнали, захватив власть, над «буржуем», над обывателем, над священником:
От здания к зданию
На канате - плакат:
«Вся власть Учредительному Собранию!»
А вот и он долгополый -
Что нынче невеселый,
Товарищ поп?
Вон барыня в каракуле -
Поскользнулась
И - бац - растянулась!
«Двенадцать» есть набор стишков, частушек, то будто бы трагических, то плясовых, а в общем претендующих быть чем-то в высшей степени русским, народным. И все это прежде всего чертовски скучно бесконечной болтливостью и однообразием все одного и того же разнообразия, надоедает несметным ай, ай, эх, эх, ах, ах, ой, трата-та, трахтахтах... Блок задумал воспроизвести народный язык, народные чувства, но вышло нечто совершенно лубочное, неумелое, сверх всякой меры вульгарное:
Буржуй на перекрестке
В воротник упрятал нос...
Стоит буржуй, как пес голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос,
И старый мир, как пес безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост...
Свобода, свобода,
Ээ, эх, без креста!
Тратата!
А Ванька с Катькой в кабаке,
У ей керенки есть в чулке!
Ну, Ванька, сукин сын, буржуй,
Мою попробуй поцелуй!
Катька с Ванькой занята -
Чем, чем занята?
Снег крутит, лихач кричит,
Ванька с Катькою летит -
Елекстрический фонарик
На оглобельках...
Ах, ах, пади!
Это ли не народный язык? «Е л е к с т р и ч е с к и й»! Пoпробуй-ка произнести! И совершенно смехотворная нежность к оглоблям, - «оглобельки», - очевидно, тоже народная. А дальше нечто еще более народное:
Ах ты Катя, моя Катя,
Толстоморденькая!
Гетры серые носила,
Шоколад Миньон жрала,
С юнкерьем гулять холила,
С солдатьем теперь пошла?
История с этой Катькой кончается убийством ее и истерическим раскаянием убийцы, какого-то Петрухи, товарища какого-то Андрюхи:
Опять навстречу несется вскачь,
Летит, вопит, орет лихач...
Стой, стой! Андрюха, помогай,
Петруха, сзади забегай!
Трахтахтахтах!
Что, Катька, рада? - Ни гугу!
Лежи ты, падаль, на снегу!
Эх, ах.
Позабавиться не грех!
Ты лети, буржуй, воробышком,
Выпью кровушку
За зазнобушку.
Чернобровушку!
И опять идут двенадцать,
За плечами ружьеца,
Лишь у бедного убийцы
Не видать совсем лица!
Бедный убийца, один из двенадцати Христовых апостолов, которые идут совершенно неизвестно куда и зачем, и из числа которых мы знаем только Андрюху и Петруху, уже ревет, рыдает, раскаивается, - ведь уж так всегда полагается, давно известно, до чего русская преступная душа любит раскаиваться:
Ох, товарищи родные,
Эту девку я любил.
Ночки черные, хмельные,
С этой девкой проводил!
«Ты лети, буржуй, воробышком», - опять буржуй и уж совсем ни к селу, ни к городу, буржуй никак не был виноват в том, что Катька была с Ванькой занята, - а дальше коровушка, зазнобушка, чернобровушка, ночки черные, хмельные - от этого то заборного, то сусального русского стиля с несметными восклицательными знаками начинает уже тошнить, но Блок не унимается:
Из-за удали бедовой
В огневых ее очах,
Из-за родинки пунцовой
Возле правого плеча,
Загубил я, бестолковый
Загубил я сгоряча…
Ах!
В этой архирусской трагедии не совсем ладно одно: сочетание толстой морды Катеньки с «бедовой удалью ее огневых очей». По-моему, очень мало идут огневые очи к толстой морде. Не совсем кстати и «пунцовая родинка», - ведь не такой уж изысканный ценитель женских прелестей был Петруха!
А «под занавес» Блок дурачит публику уж совсем галиматьей, сказал я в заключение. Увлекшись Катькой, Блок совсем забыл свой первоначальный замысел «пальнуть в Святую Русь» и «пальнул» в Катьку, так что история с ней, с Ванькой, с лихачами оказалась главным содержанием «Двенадцати». Блок опомнился только под конец своей «поэмы» и, чтобы поправиться, понес что попало: тут опять «державный шаг» и какой-то голодный пес - опять пес! - и патологическое кощунство: какой-то сладкий Иисусик, пляшущий (с кровавым флагом, а вместе с тем в белом венчике из роз) впереди этих скотов, грабителей и убийц:
Так идут державным шагом –
Позади - голодный пес,
Впереди - с кровавым флагом,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз –
Впереди - Иисус Христос!
Как ни вспомнить, сказал я, кончая, того, что говорил Фауст, которого Мефистофель привел в Кухню Ведьм:
Кого тут ведьма за нос водит?
Как будто хором чушь городит
Сто сорок тысяч дураков!
Вот тогда и закатил мне скандал Толстой; нужно было слышать, когда я кончил, каким петухом заорал он на меня, как театрально завопил, что он никогда не простит мне моей речи о Блоке, что он, Толстой, - большевик до глубины души, а я ретроград, контрреволюционер и т. д.
«Слушайте, слушайте музыку революции!» и сочиняет «Двенадцать», а в своей брошюре «Интеллигенция и Революция» уверяет нас, что русский народ был совершенно прав, когда в прошлом октябре стрелял по соборам в Кремле, доказывая эту правоту такой ужасающей ложью на русских священнослужителей, которой я просто не знаю равной: «В этих соборах, говорит он, толстопузый поп целые столетия водкой торговал, икая». Что до «Двенадцати», то это произведение и впрямь изумительно, но только в том смысле, до чего оно дурно во всех отношениях. Блок нестерпимо поэтичный поэт, у него, как у Бальмонта, почти никогда нет ни одного словечка в простоте, все сверх всякой меры красиво, красноречиво, он не знает, не чувствует, что высоким стилем все можно опошлить. Но вот после великого множества нарочито загадочных, почти сплошь совершенно никому непонятных, литературно выдуманных символических, мистических стихов, он написал наконец нечто уж слишком понятное. Ибо уж до чего это дешевый, плоский трюк: он берет зимний вечер в Петербурге, теперь особенно страшном, где люди гибнут от холода, от голода, где нельзя выйти даже днем на улицу из боязни быть ограбленным и раздетым догола, и говорит: вот смотрите, что творится там сейчас пьяной, буйной солдатней, но ведь в конце концов все ее деяния святы разгульным разрушением прежней России и что впереди нее идет Сам Христос, что это Его апостолы:
Товарищ, винтовку держи не трусь!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь,
В кондовую,
В избяную,
В толстозадую!
Почему Святая Русь оказалась у Блока избяной да еще и толстозадой? Очевидно, потому, что большевики, лютые враги народников, все свои революционные планы и надежды поставившие не на деревню, не на крестьянство, а на подонки пролетариата, на кабацкую голь, на босяков, на всех тех, кого Ленин пленил полным разрешением «грабить награбленное». И вот Блок пошло издевается над этой избяной Русью, над Учредительным Собранием, которое они обещали народу до октября, но разогнали, захватив власть, над «буржуем», над обывателем, над священником:
От здания к зданию
На канате - плакат:
«Вся власть Учредительному Собранию!»
А вот и он долгополый -
Что нынче невеселый,
Товарищ поп?
Вон барыня в каракуле -
Поскользнулась
И - бац - растянулась!
«Двенадцать» есть набор стишков, частушек, то будто бы трагических, то плясовых, а в общем претендующих быть чем-то в высшей степени русским, народным. И все это прежде всего чертовски скучно бесконечной болтливостью и однообразием все одного и того же разнообразия, надоедает несметным ай, ай, эх, эх, ах, ах, ой, трата-та, трахтахтах... Блок задумал воспроизвести народный язык, народные чувства, но вышло нечто совершенно лубочное, неумелое, сверх всякой меры вульгарное:
Буржуй на перекрестке
В воротник упрятал нос...
Стоит буржуй, как пес голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос,
И старый мир, как пес безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост...
Свобода, свобода,
Ээ, эх, без креста!
Тратата!
А Ванька с Катькой в кабаке,
У ей керенки есть в чулке!
Ну, Ванька, сукин сын, буржуй,
Мою попробуй поцелуй!
Катька с Ванькой занята -
Чем, чем занята?
Снег крутит, лихач кричит,
Ванька с Катькою летит -
Елекстрический фонарик
На оглобельках...
Ах, ах, пади!
Это ли не народный язык? «Е л е к с т р и ч е с к и й»! Пoпробуй-ка произнести! И совершенно смехотворная нежность к оглоблям, - «оглобельки», - очевидно, тоже народная. А дальше нечто еще более народное:
Ах ты Катя, моя Катя,
Толстоморденькая!
Гетры серые носила,
Шоколад Миньон жрала,
С юнкерьем гулять холила,
С солдатьем теперь пошла?
История с этой Катькой кончается убийством ее и истерическим раскаянием убийцы, какого-то Петрухи, товарища какого-то Андрюхи:
Опять навстречу несется вскачь,
Летит, вопит, орет лихач...
Стой, стой! Андрюха, помогай,
Петруха, сзади забегай!
Трахтахтахтах!
Что, Катька, рада? - Ни гугу!
Лежи ты, падаль, на снегу!
Эх, ах.
Позабавиться не грех!
Ты лети, буржуй, воробышком,
Выпью кровушку
За зазнобушку.
Чернобровушку!
И опять идут двенадцать,
За плечами ружьеца,
Лишь у бедного убийцы
Не видать совсем лица!
Бедный убийца, один из двенадцати Христовых апостолов, которые идут совершенно неизвестно куда и зачем, и из числа которых мы знаем только Андрюху и Петруху, уже ревет, рыдает, раскаивается, - ведь уж так всегда полагается, давно известно, до чего русская преступная душа любит раскаиваться:
Ох, товарищи родные,
Эту девку я любил.
Ночки черные, хмельные,
С этой девкой проводил!
«Ты лети, буржуй, воробышком», - опять буржуй и уж совсем ни к селу, ни к городу, буржуй никак не был виноват в том, что Катька была с Ванькой занята, - а дальше коровушка, зазнобушка, чернобровушка, ночки черные, хмельные - от этого то заборного, то сусального русского стиля с несметными восклицательными знаками начинает уже тошнить, но Блок не унимается:
Из-за удали бедовой
В огневых ее очах,
Из-за родинки пунцовой
Возле правого плеча,
Загубил я, бестолковый
Загубил я сгоряча…
Ах!
В этой архирусской трагедии не совсем ладно одно: сочетание толстой морды Катеньки с «бедовой удалью ее огневых очей». По-моему, очень мало идут огневые очи к толстой морде. Не совсем кстати и «пунцовая родинка», - ведь не такой уж изысканный ценитель женских прелестей был Петруха!
А «под занавес» Блок дурачит публику уж совсем галиматьей, сказал я в заключение. Увлекшись Катькой, Блок совсем забыл свой первоначальный замысел «пальнуть в Святую Русь» и «пальнул» в Катьку, так что история с ней, с Ванькой, с лихачами оказалась главным содержанием «Двенадцати». Блок опомнился только под конец своей «поэмы» и, чтобы поправиться, понес что попало: тут опять «державный шаг» и какой-то голодный пес - опять пес! - и патологическое кощунство: какой-то сладкий Иисусик, пляшущий (с кровавым флагом, а вместе с тем в белом венчике из роз) впереди этих скотов, грабителей и убийц:
Так идут державным шагом –
Позади - голодный пес,
Впереди - с кровавым флагом,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз –
Впереди - Иисус Христос!
Как ни вспомнить, сказал я, кончая, того, что говорил Фауст, которого Мефистофель привел в Кухню Ведьм:
Кого тут ведьма за нос водит?
Как будто хором чушь городит
Сто сорок тысяч дураков!
Вот тогда и закатил мне скандал Толстой; нужно было слышать, когда я кончил, каким петухом заорал он на меня, как театрально завопил, что он никогда не простит мне моей речи о Блоке, что он, Толстой, - большевик до глубины души, а я ретроград, контрреволюционер и т. д.
Ритори́ческийвопро́с—риторическаяфигура, представляющая собойвопрос, ответ на который не требуется или не ожидается в силу его крайней очевидности...
Так вот, и я решил пернуть. Пернул, когда пердел, уже тогда понял, что отпердел своё. Стою и сру прямо в штаны, и ничего поделать с этим не могу. Гамно само лезет, даже не спрашивая у меня разрешение на сей процесс.
Меня всегда удивляло, почему когда серишь дома, то спокойно серишь порционно. Выдавил из себя грамм сто, и попкой так раз, и обрезал, потом страничку в газетке перевернул, пробежался по заголовкам и опять катяшок порционный выдавил. Когда обсераешся в штаны, то ни о каком порционном каловыдавливании не может идти и речи. Жопа тупо открывается и гамно лезет. Причем жопа открывается на столько широко, что у меня создается впечатление, что она, без моего согласия, участвует в конкурсе «высри катяг диаметром в 30 сантиметров и выиграй мобильный телефон». Спрашивается, нах… моей жопе мобильный телефон?
Насрал я по моим прикидкам, серьезно. Стою, аж вспотел, самый центр города, до дома как до Москвы на коленях. Стою, а сам пытаюсь в голове найти выход, что-то же надо делать. Пешком ковылять часа три, и это с полными трусами говна, эту мысль отсек сразу. Потом, прикинул - на улице мороз, дай думаю присяду на скамеечку, говно подмерзнет, и я тогда в метро шасть, и так перебежками до дома доберусь. Сел на лавочку и сижу, в жопе пока тепло. И тут мысль, если говно в трусах замерзнет, яйцам тоже придет каюк. Мне даже плохо стало от этой мысли. Встал. Люди меня чота стороной обходят, видно поняли что я чота задумываю. А я стою и никак не могу сообразить. Потом гениальная мысль посетила меня. Я сейчас в подъезд зайду, в лифт проберусь, там трусы сниму, жопу ими же вытру, ну и домой по-быстрому.
Значит, захожу в подъезд, вызываю лифт. Стою, а говно-то уже остывать начало, ощущения прямо скажем не из прекрасных. В подъезде понял еще одну вещь, от меня реально воняет как от скотины немытой, причем сильно воняет. Приехал лифт, захожу, нажимаю кнопку четырнадцатого этажа, а второй рукой штаны расстегиваю, ну чтобы времени хватило пока лифт приедет. Двери начали закрываться и тут в лифт влетает милое создание женского полу. Стыд писец.
Ой, вам на 14-й этаж, а мне на 13-й,- пропела она
- Ну что же, я с вами проедусь, потом спущусь на этаж. Конечно проедимся, я же кнопку уже нажал, - подумал я застегивая штаны.
Лифт поехал, а мне уже все, в голове шум, спина вспотела, а говно уже полностью остыло.
И думаю что вонять в лифте начало очень сильно, потому что это создание, как-то странно на меня посмотрело. А я отморозился, типа чо надо, не срал я в лифте и все тут.
И бля писец, где-то этаже на 10 лифт сделал нам большой реверанс, попрощался с нами, и свет погас. Я чуть не усрался повторно. Лифт застрял.
- Ой, неужели лифт застрял? – спросила девушка.
- Я так понимаю, что да, - это я интеллигентом прикидываюсь. А сам думаю, что мне делать, со своим гомном и со своей грязной жопой. А что-то делать надо.
И тут эта хивря, нажимает какую-то кнопочку, и начинает с кем-то говорить, адрес дома называть и просить помощи. Я как представил себе, что щас придут монтеры, начнут нас отсюда вынимать, спрашивать почему так гомном воняет, мне еще больше срать захотелось. В лифте темно - хоть глаз выколи. И тут я сообразил, что пока в лифте темно, надо побыстрому штаны снять, потом трусы снять и в уголок потихому положить. А когда свет включат, она с непривычки на свет фиг чо увидит.
Расстегиваю штаны, шуршу вещами так, что даже самому страшно.
- А что это вы делаете?- сильно сглотнув, спросила она.
- Да я устраиваюсь поудобнее, ждать-то долго,- а сам штаны приспускаю.
- А что это за запах?- перепугано спросила она. Я реально чуть не ляпнул, что это я усрался на улице и по-этому воняю говном шо писец, но выдаю другое:
- Да сволочи гадят в лифтах, не продохнуть,- а сам штаны уже полностью снял, стою в лифте в обосранных трусах. Я как подумал, что щас включат свет, девка реально концы отдаст от увиденного. Но делать уже нечего, работаю дальше.
Девка начала очень громко глотать слюну, видно тоже обосралась с перепугу.
А я шуршу вещами.
Сам же про себя думаю, как бы так изловчиться и по-тихому снять трусы. И тут же себе представил, какая будет вонь.
- Мужчина, вы не причините мне боль, прошу вас, не трогайте меня,- заныла в голос девка.
- Да ты что, в своем уме, я отец двух детей, иду к товарищу по важному вопросу, как ты могла подумать обо мне такое?- уверенно отвечаю я, а сам начал отлеплять трусы от жопы. Бля, как воняет гомно, когда усираешся в штаны. Оно воняет не так как в туалете, оно воняет так, что мухи еще на подлёте теряют сознание, потом еще недельку в реанимации кантуются. Деваха, тоже почувствовала что-то неладное, стала потихому скулить в углу.
- Да перестань ты, не трону я тебя,- говорю я. А сам трусы уже отлепил от жопы, и думаю, как бы их снять с ног чтобы не измазаться в говне?
Девка по-моему мозгами вообще поехала, тупо сидит скулит и чота причитает, наверное молитву какую нить читает. А я трусы уже да колен спустил.
- Мужчина..ыыыыы, ревет она, - прошу вас не убивайте,- и дальше тупой такой скулеж.
- Да на фиг ты мне нужна, говорю, - у самого проблем по горло, сдалась ты мне.
Трусы спустил чуть ниже колен, и реально понимаю, что мне пипец полный, ноги в говне, жопа в говне и вонь, аж глаза слезятся.
Девка по-моему от запаха ебанулась окончательно.
- Вы, вы ……мямлет она.
- Да чего вы, вы, стой себе спокойно, говорю тебе насрал кто-то, видно я вступил, вот и воняет.
Девка по-моему осела на пол лифта. Я думаю, я сам от своего запаха чуть сознание не теряю.
Но с другой стороны, понимаю, что медлить нельзя, либо сейчас либо никогда.
Короче нагнулся я, снял трусы с одной ноги. На пол чота ляпнулось, по моим прикидкам это было гомно из трусов. Девка в углу уже просто мычит как корова.
Я изловчился и снял трусы со второй ноги. Мне аж полегчало, пол дела сделал. Стою с трусами в руке и думаю, в каком углу сидит эта хивря ревущая, ну чтобы не кинуть ей трусняк на голову, и чтобы не попасть на свои же штаны. Прислушался, ага, сидит напротив, значит в противоположный угол надо целиться.
И тут полный пиздец подкрался незаметно. Включился свет, и лифт поехал.
Когда мои глаза привыкли я понял, что с девкой чота не то. Глаза у нее как пятнадцатидюймовые мониторы, рот открыт, руки плетями висят, ртом как рыба делает, короче, все думаю, пиздец, снесло от испуга башню. И тут я понял. Картина в лифте. Я стою ниже пояса голый, весь с*ка в гамне, в руках трусы с гамном и смотрю на девку. Она короче еще секунд пять ртом поделала и тупо свалилась на пол. Все, думаю, подохла, мне еще жмура в лифте не хватало.
Решил времени не терять, трусами жопу и ноги вытер. Штаны одел и стою как чесный гражданин, жду своего этажа. На полу девка, наверное мертвая, в руках трусы с гомном, чего я их держал я не знаю.
Когда лифт приехал, девка еще не ожила, так и лежит на полу. Я подумал что негоже ее в лифте в таком состоянии оставлять, ну и вытащил ее на этаж. Положиил аккуратно, под голову свои трусы и бегом из этого дома.
Тока одного понять не могу, какого хуя она так испугалась?
Ведь когда воняет в лифте гомном, это значит что усрался кто-то, а вот если бы воняло хуем, это да тут можна испугаться, ебать будут, хотя и тут ни чего страшного я не вижу.
Да и еще, я себе шубу немного гамном измазал, ногу вытер об нее.
Так вот, и я решил пернуть. Пернул, когда пердел, уже тогда понял, что отпердел своё. Стою и сру прямо в штаны, и ничего поделать с этим не могу. Гамно само лезет, даже не спрашивая у меня разрешение на сей процесс.
Меня всегда удивляло, почему когда серишь дома, то спокойно серишь порционно. Выдавил из себя грамм сто, и попкой так раз, и обрезал, потом страничку в газетке перевернул, пробежался по заголовкам и опять катяшок порционный выдавил. Когда обсераешся в штаны, то ни о каком порционном каловыдавливании не может идти и речи. Жопа тупо открывается и гамно лезет. Причем жопа открывается на столько широко, что у меня создается впечатление, что она, без моего согласия, участвует в конкурсе «высри катяг диаметром в 30 сантиметров и выиграй мобильный телефон». Спрашивается, нах… моей жопе мобильный телефон?
Насрал я по моим прикидкам, серьезно. Стою, аж вспотел, самый центр города, до дома как до Москвы на коленях. Стою, а сам пытаюсь в голове найти выход, что-то же надо делать. Пешком ковылять часа три, и это с полными трусами говна, эту мысль отсек сразу. Потом, прикинул - на улице мороз, дай думаю присяду на скамеечку, говно подмерзнет, и я тогда в метро шасть, и так перебежками до дома доберусь. Сел на лавочку и сижу, в жопе пока тепло. И тут мысль, если говно в трусах замерзнет, яйцам тоже придет каюк. Мне даже плохо стало от этой мысли. Встал. Люди меня чота стороной обходят, видно поняли что я чота задумываю. А я стою и никак не могу сообразить. Потом гениальная мысль посетила меня. Я сейчас в подъезд зайду, в лифт проберусь, там трусы сниму, жопу ими же вытру, ну и домой по-быстрому.
Значит, захожу в подъезд, вызываю лифт. Стою, а говно-то уже остывать начало, ощущения прямо скажем не из прекрасных. В подъезде понял еще одну вещь, от меня реально воняет как от скотины немытой, причем сильно воняет. Приехал лифт, захожу, нажимаю кнопку четырнадцатого этажа, а второй рукой штаны расстегиваю, ну чтобы времени хватило пока лифт приедет. Двери начали закрываться и тут в лифт влетает милое создание женского полу. Стыд писец.
Ой, вам на 14-й этаж, а мне на 13-й,- пропела она
- Ну что же, я с вами проедусь, потом спущусь на этаж. Конечно проедимся, я же кнопку уже нажал, - подумал я застегивая штаны.
Лифт поехал, а мне уже все, в голове шум, спина вспотела, а говно уже полностью остыло.
И думаю что вонять в лифте начало очень сильно, потому что это создание, как-то странно на меня посмотрело. А я отморозился, типа чо надо, не срал я в лифте и все тут.
И бля писец, где-то этаже на 10 лифт сделал нам большой реверанс, попрощался с нами, и свет погас. Я чуть не усрался повторно. Лифт застрял.
- Ой, неужели лифт застрял? – спросила девушка.
- Я так понимаю, что да, - это я интеллигентом прикидываюсь. А сам думаю, что мне делать, со своим гомном и со своей грязной жопой. А что-то делать надо.
И тут эта хивря, нажимает какую-то кнопочку, и начинает с кем-то говорить, адрес дома называть и просить помощи. Я как представил себе, что щас придут монтеры, начнут нас отсюда вынимать, спрашивать почему так гомном воняет, мне еще больше срать захотелось. В лифте темно - хоть глаз выколи. И тут я сообразил, что пока в лифте темно, надо побыстрому штаны снять, потом трусы снять и в уголок потихому положить. А когда свет включат, она с непривычки на свет фиг чо увидит.
Расстегиваю штаны, шуршу вещами так, что даже самому страшно.
- А что это вы делаете?- сильно сглотнув, спросила она.
- Да я устраиваюсь поудобнее, ждать-то долго,- а сам штаны приспускаю.
- А что это за запах?- перепугано спросила она. Я реально чуть не ляпнул, что это я усрался на улице и по-этому воняю говном шо писец, но выдаю другое:
- Да сволочи гадят в лифтах, не продохнуть,- а сам штаны уже полностью снял, стою в лифте в обосранных трусах. Я как подумал, что щас включат свет, девка реально концы отдаст от увиденного. Но делать уже нечего, работаю дальше.
Девка начала очень громко глотать слюну, видно тоже обосралась с перепугу.
А я шуршу вещами.
Сам же про себя думаю, как бы так изловчиться и по-тихому снять трусы. И тут же себе представил, какая будет вонь.
- Мужчина, вы не причините мне боль, прошу вас, не трогайте меня,- заныла в голос девка.
- Да ты что, в своем уме, я отец двух детей, иду к товарищу по важному вопросу, как ты могла подумать обо мне такое?- уверенно отвечаю я, а сам начал отлеплять трусы от жопы. Бля, как воняет гомно, когда усираешся в штаны. Оно воняет не так как в туалете, оно воняет так, что мухи еще на подлёте теряют сознание, потом еще недельку в реанимации кантуются. Деваха, тоже почувствовала что-то неладное, стала потихому скулить в углу.
- Да перестань ты, не трону я тебя,- говорю я. А сам трусы уже отлепил от жопы, и думаю, как бы их снять с ног чтобы не измазаться в говне?
Девка по-моему мозгами вообще поехала, тупо сидит скулит и чота причитает, наверное молитву какую нить читает. А я трусы уже да колен спустил.
- Мужчина..ыыыыы, ревет она, - прошу вас не убивайте,- и дальше тупой такой скулеж.
- Да на фиг ты мне нужна, говорю, - у самого проблем по горло, сдалась ты мне.
Трусы спустил чуть ниже колен, и реально понимаю, что мне пипец полный, ноги в говне, жопа в говне и вонь, аж глаза слезятся.
Девка по-моему от запаха ебанулась окончательно.
- Вы, вы ……мямлет она.
- Да чего вы, вы, стой себе спокойно, говорю тебе насрал кто-то, видно я вступил, вот и воняет.
Девка по-моему осела на пол лифта. Я думаю, я сам от своего запаха чуть сознание не теряю.
Но с другой стороны, понимаю, что медлить нельзя, либо сейчас либо никогда.
Короче нагнулся я, снял трусы с одной ноги. На пол чота ляпнулось, по моим прикидкам это было гомно из трусов. Девка в углу уже просто мычит как корова.
Я изловчился и снял трусы со второй ноги. Мне аж полегчало, пол дела сделал. Стою с трусами в руке и думаю, в каком углу сидит эта хивря ревущая, ну чтобы не кинуть ей трусняк на голову, и чтобы не попасть на свои же штаны. Прислушался, ага, сидит напротив, значит в противоположный угол надо целиться.
И тут полный пиздец подкрался незаметно. Включился свет, и лифт поехал.
Когда мои глаза привыкли я понял, что с девкой чота не то. Глаза у нее как пятнадцатидюймовые мониторы, рот открыт, руки плетями висят, ртом как рыба делает, короче, все думаю, пиздец, снесло от испуга башню. И тут я понял. Картина в лифте. Я стою ниже пояса голый, весь с*ка в гамне, в руках трусы с гамном и смотрю на девку. Она короче еще секунд пять ртом поделала и тупо свалилась на пол. Все, думаю, подохла, мне еще жмура в лифте не хватало.
Решил времени не терять, трусами жопу и ноги вытер. Штаны одел и стою как чесный гражданин, жду своего этажа. На полу девка, наверное мертвая, в руках трусы с гомном, чего я их держал я не знаю.
Когда лифт приехал, девка еще не ожила, так и лежит на полу. Я подумал что негоже ее в лифте в таком состоянии оставлять, ну и вытащил ее на этаж. Положиил аккуратно, под голову свои трусы и бегом из этого дома.
Тока одного понять не могу, какого хуя она так испугалась?
Ведь когда воняет в лифте гомном, это значит что усрался кто-то, а вот если бы воняло хуем, это да тут можна испугаться, ебать будут, хотя и тут ни чего страшного я не вижу.
Да и еще, я себе шубу немного гамном измазал, ногу вытер об нее.
Сергей Есенин
Я крикнул механику, чтобы заглушил двигатель и вылез из башни. К танку подошла немка в форме и прошептала: "Гер офицер, я вас очень ждала". Вызвали переводчика, оказалось, что женщины прячутся уже второй день от своих же солдат. Командование гарнизона Бреслау понимая безысходность всего положения и того, что они находятся практически в кольце, решили напоследок взять от жизни всё. Это был пир во время чумы: пьянки, грабежи, гульбище и смех женщин, которых они навезли себе из всех окрестностей, в том числе и из вспомогательных служб. Стариков и детей они силой загоняли в окопы".
Из воспоминаний Гвардии лейтенанта 14-го отдельного тяжелого гвардейского "Ковенского" танкового полка (ОГвТТП), Ланского Александра Викторовича.
ИЗ ЗАПАДНОГО АНУСА ВСЕ ЖРЁТЕ ВЫ ГОВНО
Спасибо, как раз посрать собираюсь.
«Черный шар», Дмитрий Шатилов.
Тяжелый купол Храма Христа Спасителя венчал город, служил Москве золотой шапкой. Крест его, некогда поразивший Льва Толстого, своим размером, плыл среди звезд в глубокой полуночной синеве, среди разорванных облаков. Шла предпасхальная служба при настежь распахнутых вратах собора. Звучали оттуда голоса певчих и протодьяконский бас.
На площади же перед белокаменным собором, у самых стен, происходил безбожный комсомольский шабаш. Обряженные попами и монахами, ангелами и чертями, ведьмами и русалками, комсомольцы изо всех сил кривлялись, свистели, визжали, скоморошничали с площадок агитавтомобилей и прямо в саду, на спуске к реке и на широкой дорожке к уцелевшему постаменту от памятника Александру III.
Охальнее других вел себя здоровенный детина, изображавший Бога Саваофа с электронимбом вокруг низкого лба. Детина кощунствовал грубо, изрыгал в рупор похабные угрозы ведьмам и даже пытался достать посохом молодых прихожанок на паперти.
А служил в храме Патриарх всея Руси Тихон, уже оклеветанный, подвергнутый злобным гонениям и травле в печати, со стороны так называемых церковных обновленцев. Самые разные московские люди сейчас, в Страстную субботу, будто в последней надежде теснились ближе к главному алтарю, похожему на высокую беломраморную часовню. Десяти лет не пройдёт, и алтарь этот, и самый храм, стоивший русскому народу сорокалетних стараний, по сталинскому приказу взлетит в небеса посредством тщательно дозированного союзвзрывпромовекого аммонала. Эта обреченность и храма, и самого Патриарха, вскоре подвергнутого аресту, право же, будто уже предчувствовалась и тогда, в последние минуты Страстной... Вдали ударили полночь куранты Спасской, и крестный ход с пением пасхальной стихиры «Воскресенье Твое Христе-Спасе» двинулся с иконами и хоругвями от храма. Почти на пороге шествие было встречено дикой свистопляской антирелигиозников. Впечатление получилось такое, будто в чистое течение луговой реки вдруг прорвалась откуда-то грязевая лавина.
Кое-кто из верующих рванулся было в сторону — за кирпичиной, палкой, булыжником. Но вышел вперед облаченный в золотую ризу священнослужитель, может быть, и сам Патриарх. Высокая митра делала его фигуру крупнее и величавее. Повелительным жестом он потребовал тишины и произнес с четкой ораторской дикцией:
Конституция Российской Советской Федеративной Социалистической Республики гарантировала трудящимся-верующим свободу совести, то есть беспрепятственного отправления религиозных культов в местах, указанных властью. Сегодня у нас самый большой и светлый христианский праздник, и никто не давал вам права мешать богослужению и оскорблять чувства верующих. Освободите проход! Удалитесь от храма!
В эту минуту детина, с нимбом на лбу, оскользнулся на платформе грузовика и слетел вниз. Нимб его погас. Раздались смешки, и чей-то неуверенный подголосок пискнул:
— Нам тоже разрешено нашу красную пасху праздновать! Даешь песню, ребята!
Но в настроении активистов что-то сломалось, их крики сделались тише, и они уступили дорогу крестному ходу. Машины их отъехали в сторону, к улицам Волхонке и Ленивке, где молодежь снова сгрудилась в поредевшую кучку, чтобы продолжать кривлянье. Крестный же ход уже без помех проследовал мимо затейливого строения Цветаевской галереи на берег Москвы-реки и по каменной лестнице с шарами, минуя царский постамент, снова поднялся к соборной паперти, медленно втек в храм и растворился там среди тех, кто оставался внутри слушать чтение у алтарей…
я бачыв такэ на Украйыни в останни рокы. Что доказывает: хохол = коммунист в своей природе.
Тяжелый купол Храма Христа Спасителя венчал город, служил Москве золотой шапкой. Крест его, некогда поразивший Льва Толстого, своим размером, плыл среди звезд в глубокой полуночной синеве, среди разорванных облаков. Шла предпасхальная служба при настежь распахнутых вратах собора. Звучали оттуда голоса певчих и протодьяконский бас.
На площади же перед белокаменным собором, у самых стен, происходил безбожный комсомольский шабаш. Обряженные попами и монахами, ангелами и чертями, ведьмами и русалками, комсомольцы изо всех сил кривлялись, свистели, визжали, скоморошничали с площадок агитавтомобилей и прямо в саду, на спуске к реке и на широкой дорожке к уцелевшему постаменту от памятника Александру III.
Охальнее других вел себя здоровенный детина, изображавший Бога Саваофа с электронимбом вокруг низкого лба. Детина кощунствовал грубо, изрыгал в рупор похабные угрозы ведьмам и даже пытался достать посохом молодых прихожанок на паперти.
А служил в храме Патриарх всея Руси Тихон, уже оклеветанный, подвергнутый злобным гонениям и травле в печати, со стороны так называемых церковных обновленцев. Самые разные московские люди сейчас, в Страстную субботу, будто в последней надежде теснились ближе к главному алтарю, похожему на высокую беломраморную часовню. Десяти лет не пройдёт, и алтарь этот, и самый храм, стоивший русскому народу сорокалетних стараний, по сталинскому приказу взлетит в небеса посредством тщательно дозированного союзвзрывпромовекого аммонала. Эта обреченность и храма, и самого Патриарха, вскоре подвергнутого аресту, право же, будто уже предчувствовалась и тогда, в последние минуты Страстной... Вдали ударили полночь куранты Спасской, и крестный ход с пением пасхальной стихиры «Воскресенье Твое Христе-Спасе» двинулся с иконами и хоругвями от храма. Почти на пороге шествие было встречено дикой свистопляской антирелигиозников. Впечатление получилось такое, будто в чистое течение луговой реки вдруг прорвалась откуда-то грязевая лавина.
Кое-кто из верующих рванулся было в сторону — за кирпичиной, палкой, булыжником. Но вышел вперед облаченный в золотую ризу священнослужитель, может быть, и сам Патриарх. Высокая митра делала его фигуру крупнее и величавее. Повелительным жестом он потребовал тишины и произнес с четкой ораторской дикцией:
Конституция Российской Советской Федеративной Социалистической Республики гарантировала трудящимся-верующим свободу совести, то есть беспрепятственного отправления религиозных культов в местах, указанных властью. Сегодня у нас самый большой и светлый христианский праздник, и никто не давал вам права мешать богослужению и оскорблять чувства верующих. Освободите проход! Удалитесь от храма!
В эту минуту детина, с нимбом на лбу, оскользнулся на платформе грузовика и слетел вниз. Нимб его погас. Раздались смешки, и чей-то неуверенный подголосок пискнул:
— Нам тоже разрешено нашу красную пасху праздновать! Даешь песню, ребята!
Но в настроении активистов что-то сломалось, их крики сделались тише, и они уступили дорогу крестному ходу. Машины их отъехали в сторону, к улицам Волхонке и Ленивке, где молодежь снова сгрудилась в поредевшую кучку, чтобы продолжать кривлянье. Крестный же ход уже без помех проследовал мимо затейливого строения Цветаевской галереи на берег Москвы-реки и по каменной лестнице с шарами, минуя царский постамент, снова поднялся к соборной паперти, медленно втек в храм и растворился там среди тех, кто оставался внутри слушать чтение у алтарей…
я бачыв такэ на Украйыни в останни рокы. Что доказывает: хохол = коммунист в своей природе.
В чем же заключается этот изящный парадокс цитирования неразумия? Позвольте заметить, что когда неразумие произносится устами обыкновенного человека, оно воспринимается как таковое, однако, когда те же самые слова изрекаются автором, обладающим литературным дарованием и высоким статусом, это внезапно обретает ауру глубокомысленного изречения, достойного повсеместного восхваления и цитирования. Как же так получается, что одни и те же идеи, произнесенные различными устами, могут вызывать столь противоречивые оценки и восприятия?
Этот парадокс, как представляется, коренится в том, что истинные гении обладают даром изложения своих мыслей с непревзойденной красотой и утонченностью. Их слова, словно изысканные жемчужины, сверкают в литературном океане, привлекая внимание и восхищение. Искусство слова, в их исполнении, становится не просто средством передачи информации, но и величественным инструментом, способным пробуждать в душах слушателей самые глубокие чувства и размышления.
Таким образом, даже самые обыденные идеи, когда они облечены в изящные формы и украшены метафорами, способны обрести новое значение и весомость. В этом контексте, неразумие, произнесенное с художественным мастерством, превращается в нечто большее, чем просто набор слов; оно становится философским размышлением, достойным внимания и обсуждения.
Следовательно, мы сталкиваемся с тем, что восприятие истины и мудрости зачастую зависит не только от содержания, но и от формы, в которой оно представлено. Ибо, как гласит старая пословица, «красота спасет мир», и, возможно, именно в этом заключается секрет того, почему слова, произнесенные гением, вызывают столь глубокое восхищение и уважение, в то время как аналогичные мысли, произнесенные простым человеком, остаются незамеченными и неоцененными.
Разгадка этого загадочного явления, как ни парадоксально, оказывается весьма простой: обратите взор на произведения, издаваемые в серии Penguin Classics. Эти книги, обладая не только содержанием, но и восхитительными обложками, становятся истинным украшением любой библиотеки. Их элегантный дизайн, выполненный с безупречным вкусом, привлекает внимание и вызывает желание прикоснуться к сокровищам, заключенным внутри.
Каждая обложка, словно произведение искусства, обрамляет мудрость и гениальность, заключенные в страницах. Они не просто защищают текст от внешних воздействий, но и служат своеобразным приглашением в мир идей и размышлений, которые способны обогатить душу и ум. В этом контексте, книги серии Penguin Classics становятся не только источником знаний, но и эстетическим наслаждением, способным вдохновить на глубокие размышления и творческие порывы.
Таким образом, мы вновь возвращаемся к мысли о том, что форма и содержание неразрывно связаны между собой. Восхитительные обложки этих изданий подчеркивают значимость и величие тех идей, которые они хранят, и, возможно, именно поэтому они вызывают столь глубокое уважение и восхищение. Чтение таких книг становится не просто интеллектуальным занятием, но и настоящим праздником для души, где каждое слово, каждая мысль обретает новое значение в свете их изысканного оформления.
Сами знаете откуда.
Все лошади подняли головы, устремили красивые тонкие, рыжие, гнедые, темные уши к морю, и все заржали, сдержанно, вопросительно.
Голова старика упала на грудь.
— Ну что, Пепа? — спросил он юношу.
— Лошадей не берут ни за что. Меня и тебя обещали подождать полчаса. Идем. Я насилу протолкался среди лошадей. Идем, батюшка, — задыхаясь, проговорил молодой человек.
— Так не берут, говоришь, лошадей-то? — тихо спросил старик.
— Нет, батюшка. Да я сам был на кораблях. Там не то что лошадь — кошку и ту погрузить некуда. Сейчас!..
— Ну, хорошо! Ты иди, Пепа!.. Иди, родной… А я… Старик перекрестился и поцеловал сына.
— Вот, — сказал он, — котомку возьми. Там деньги… Беги, родной, скажи, чтобы обождали… А я сейчас… Вот с ними прощусь.
Сын нерешительно пошел под гору…
Когда он отошел шагов на полтораста, старый коннозаводчик подошел к рыжему жеребцу. Он отвел его в сторону и, поставив, отошел. Жеребец стал как на выводке. Он поднял благородную голову и насторожил уши. Передние ноги, цельные, чистые, он составил вместе, а задние раскинул, откинув хвост. Он знал, что им любуются. «Да, — думал старик, — таким он был в 1909 году, когда на скачке трехлеток взял все первые призы.
Таким он был, когда в Москве он взял самые большие призы и поразил прыжками на стипль-чезах… Таким я вывел его на всероссийской выставке, окруженного шестнадцатью масть в масть, шерсть в шерсть в него трех летками, его детьми. Такой лошади нет и не будет. Ты простишь меня, Бенарес?»
Старик вынул из кармана тяжелый наган, подошел к жеребцу и вложил дуло в ухо. Жеребец покорно подставил ухо старику, точно понимая всю необходимость операции.
Глухо ударил выстрел. Жеребец метнулся в сторону и тяжело рухнул на пыльную дорогу. Старик побледнел и осунулся. Он подошел к гнедому. Это был его любимец. Равного ему по формам не было на целом свете. Так, недавно англичане на скачках в Ростове любовались им и удивлялись, как могут быть в России такие лошади.
— Прощай, Рустам! — сказал старик. — Прости меня. — Он дрожащей рукою застрелил своего любимца.
Лицо старика стало желтым, и морщины, еле видные раньше, густою сетью покрыли запыленное лицо. Глаза его слезились. Он подошел к третьему. Это был золотисто-рыжий сын Бенареса и Горыни, трехлетний жеребец. Он, увидав старика, потянулся к нему нежными серыми губами и стал лизать руку, державшую револьвер. На нем было седло сына старика. Эта лошадь была баловень семьи. Она всходила на крыльцо их дома в степи, проходила в комнаты и в столовой с тарелки ела сахар. Она знала свое имя, как собака. Она знала всех членов семьи.
Старик смотрел на лизавшую ему руку лошадь и плакал. Все в ней любил он. И упругое, блестящее темно-серое копыто, и стройную вытянутость тонкой ноги с отбитыми жилами, и могучую выпуклую грудь, и тонкую шею, и благородную голову. Он должен убить его! Но он не мог убить. Так по-детски доверчиво, по-лошадиному ласково, без женской хитрости, без людского заискивания, безкорыстно лизал ему руку молодой жеребец, что рука с револьвером упала у старика, и он заплакал.
Потом он поднял голову, отошел к убитому Бенаресу и сел на его труп.
— Прости меня, Господи! — прошептал он. — Ты дал мне их, Ты и отнимаешь!
Он медленно поднес револьвер к своей голове и так же, как вкладывал его жеребцам, вложил себе в ухо…
Тело дернулось. Белая фуражка упала на землю. Кровь полилась по пиджаку, и старик повалился с мертвой лошади.
Сын подбежал к нему. Несколько мгновений он стоял над телом старика, блуждающим взором глядя на него, потом всплеснул руками, вскочил на молодого рыжего жеребца и поскакал полным ходом по улице, расталкивая жавшихся к домам лошадей. Последний пароход под английским флагом отчаливал от мола. На молу стояли густым табуном рыжие казачьи лошади. Они теснились к морю и смотрели большими темными глазами на казаков, наполнявших палубу. Они все ждали, что за ними придут, что их возьмут. Сняли трапы. Отцепили канаты. Зашумел, в малахит обращая синие воды, пароходный винт.
— Прощайте, родные! — крикнул кто-то из казаков.
Из толщи лошадиных тел с колеблющимися от ветра, как спелая рожь летом, гривами поднялась одна лошадиная голова. Шея вытянулась вперед, раздулись храпки серых ноздрей, уши напряглись и огнем сверкнули на солнце глаза. Она заржала. И весь полк лошадей поднял головы, устремил шеи вперед, напряг уши, раздул ноздри, и жалобное ржание волною перекатилось по всему молу… — Прощайте, родимые!..
Плакали казаки. Последняя частица родины, последняя связь с родным краем погибала.
Лошади стояли на молу, устремив вперед головы, и ждали… ждали…
Все лошади подняли головы, устремили красивые тонкие, рыжие, гнедые, темные уши к морю, и все заржали, сдержанно, вопросительно.
Голова старика упала на грудь.
— Ну что, Пепа? — спросил он юношу.
— Лошадей не берут ни за что. Меня и тебя обещали подождать полчаса. Идем. Я насилу протолкался среди лошадей. Идем, батюшка, — задыхаясь, проговорил молодой человек.
— Так не берут, говоришь, лошадей-то? — тихо спросил старик.
— Нет, батюшка. Да я сам был на кораблях. Там не то что лошадь — кошку и ту погрузить некуда. Сейчас!..
— Ну, хорошо! Ты иди, Пепа!.. Иди, родной… А я… Старик перекрестился и поцеловал сына.
— Вот, — сказал он, — котомку возьми. Там деньги… Беги, родной, скажи, чтобы обождали… А я сейчас… Вот с ними прощусь.
Сын нерешительно пошел под гору…
Когда он отошел шагов на полтораста, старый коннозаводчик подошел к рыжему жеребцу. Он отвел его в сторону и, поставив, отошел. Жеребец стал как на выводке. Он поднял благородную голову и насторожил уши. Передние ноги, цельные, чистые, он составил вместе, а задние раскинул, откинув хвост. Он знал, что им любуются. «Да, — думал старик, — таким он был в 1909 году, когда на скачке трехлеток взял все первые призы.
Таким он был, когда в Москве он взял самые большие призы и поразил прыжками на стипль-чезах… Таким я вывел его на всероссийской выставке, окруженного шестнадцатью масть в масть, шерсть в шерсть в него трех летками, его детьми. Такой лошади нет и не будет. Ты простишь меня, Бенарес?»
Старик вынул из кармана тяжелый наган, подошел к жеребцу и вложил дуло в ухо. Жеребец покорно подставил ухо старику, точно понимая всю необходимость операции.
Глухо ударил выстрел. Жеребец метнулся в сторону и тяжело рухнул на пыльную дорогу. Старик побледнел и осунулся. Он подошел к гнедому. Это был его любимец. Равного ему по формам не было на целом свете. Так, недавно англичане на скачках в Ростове любовались им и удивлялись, как могут быть в России такие лошади.
— Прощай, Рустам! — сказал старик. — Прости меня. — Он дрожащей рукою застрелил своего любимца.
Лицо старика стало желтым, и морщины, еле видные раньше, густою сетью покрыли запыленное лицо. Глаза его слезились. Он подошел к третьему. Это был золотисто-рыжий сын Бенареса и Горыни, трехлетний жеребец. Он, увидав старика, потянулся к нему нежными серыми губами и стал лизать руку, державшую револьвер. На нем было седло сына старика. Эта лошадь была баловень семьи. Она всходила на крыльцо их дома в степи, проходила в комнаты и в столовой с тарелки ела сахар. Она знала свое имя, как собака. Она знала всех членов семьи.
Старик смотрел на лизавшую ему руку лошадь и плакал. Все в ней любил он. И упругое, блестящее темно-серое копыто, и стройную вытянутость тонкой ноги с отбитыми жилами, и могучую выпуклую грудь, и тонкую шею, и благородную голову. Он должен убить его! Но он не мог убить. Так по-детски доверчиво, по-лошадиному ласково, без женской хитрости, без людского заискивания, безкорыстно лизал ему руку молодой жеребец, что рука с револьвером упала у старика, и он заплакал.
Потом он поднял голову, отошел к убитому Бенаресу и сел на его труп.
— Прости меня, Господи! — прошептал он. — Ты дал мне их, Ты и отнимаешь!
Он медленно поднес револьвер к своей голове и так же, как вкладывал его жеребцам, вложил себе в ухо…
Тело дернулось. Белая фуражка упала на землю. Кровь полилась по пиджаку, и старик повалился с мертвой лошади.
Сын подбежал к нему. Несколько мгновений он стоял над телом старика, блуждающим взором глядя на него, потом всплеснул руками, вскочил на молодого рыжего жеребца и поскакал полным ходом по улице, расталкивая жавшихся к домам лошадей. Последний пароход под английским флагом отчаливал от мола. На молу стояли густым табуном рыжие казачьи лошади. Они теснились к морю и смотрели большими темными глазами на казаков, наполнявших палубу. Они все ждали, что за ними придут, что их возьмут. Сняли трапы. Отцепили канаты. Зашумел, в малахит обращая синие воды, пароходный винт.
— Прощайте, родные! — крикнул кто-то из казаков.
Из толщи лошадиных тел с колеблющимися от ветра, как спелая рожь летом, гривами поднялась одна лошадиная голова. Шея вытянулась вперед, раздулись храпки серых ноздрей, уши напряглись и огнем сверкнули на солнце глаза. Она заржала. И весь полк лошадей поднял головы, устремил шеи вперед, напряг уши, раздул ноздри, и жалобное ржание волною перекатилось по всему молу… — Прощайте, родимые!..
Плакали казаки. Последняя частица родины, последняя связь с родным краем погибала.
Лошади стояли на молу, устремив вперед головы, и ждали… ждали…