Постмодернистский ориентир — это больше не ласковая жёнушка, но андрогинный тип «карьеристки». Помимо воплощённых анекдотов о блондинках, женщины-вамп и верной домохозяйки появилась ещё занимающаяся спортом и активная в интернете незамужняя банкирша, которая подобно мужчине прокладывает себе дорогу через трупы. При этом кажется, что в центрах скопления денег возникает жутковатая конвергенция между полами и их ролями. Профессионально занятая женщина должна демонстрировать больше жёсткости и «делового отношения», чтобы сделать карьеру. Постмореднистский менеджмент открыл для себя важность так называемой «эмоциональности» для организации труда на предприятии и индивидуального планирования успехов в конкурентной борьбе.

В учебниках и семинарах в виде программы тренинга с недавних пор предлагается «менеджмент чувств». Появились массы «экспертов по эмоциям» и «исследователей чувств». Речь идёт как об «эмоциональной культуре», так и об эмоциональном «управлении стрессом». Т.е. о том, чтобы функционально манипулировать и управлять субъективными ощущениями и собственными чувствами. Запертая до сих пор в приватную сферу и делегированная женщине эмоциональность должна быть капиталистически освоена и превращена в технологию успеха. Абсурдность этих намерений становится особенно явной, когда «эмоциональная технология» выступает в роли экономически-организационного и политического персонального управления.

Немецкий экономист Ганс Гаумер, например, говорит в этом смысле об «эмоциональном капитале», который должен приносить прибыль. Мерилом этому служит «эмоциональный коэффициент капитала», который указывает в каком размере «человеческая технология» личного внимания приводит к успехам предприятия. Подразумевается, что приспособление работников к требованиям гибкой организационной структуры, принятие всяческих неудобств и стимуляция личных усилий может усиливаться при помощи «эмоциональной рационализации».

«Эмоциольный» начальник избегает личных трений и даёт сотрудникам чувство, что их любят и ценят, даже если он фактически рассматривает их как простой человеческий материал. Самым эффективным применением «эмоционального капитала» было бы, если бы люди со слезами умиления в глазах благодарили начальство за своё увольнение. Очевидно, что тут происходит реинтеграция отколовшихся форм жизни и способов поведения, но в неверном русле: экономическая система начинает поглощать нормы, ориентиры и качества, припасенные для приватной, интимной сферы, дабы использовать их по денежной логике. Лишь в этом смысле мужчины постмодерна становятся более эмоциональными, чем в прошлом, в то время как женщины теперь могут функционально применять усвоенные при социализации «женские добродетели».

То, что в сфере медиа обещает ослабление борьбы между полами в форме женского футбола, мужского стриптиза или лесбийских и гомосексуальных свадеб, ведёт на самом деле к экономически функциональному урезанию чувств. Андрогинность заключается в том, что мужские и женские индивиды в равной мере мобилизуют «чувства и жёсткость» в конкурентной борьбе и комбинируют деловую компетентность с эмоциональной в отношениях, чтобы преуспеть на работе. Если в модерновом обществе эмоции были распределены односторонне, то теперь эмоциональная жизнь разрушается основательно. Именно в этом отношении, по иронии судьбы, действует закон дефицита. То, что растрачивается на личное внимание и эмоции на предприятии, чтобы оптимально смазать экономическую машину, больше не может быть использовано в изолированной сфере частной жизни и интимности.

Когда «женские» добродетели и способы поведения как оборотная сторона товарного производства упраздняются не вместе с капиталистической экономикой, а просто впитываются ею, то результатом может быть только ещё одно измерение кризиса. Необходимые, но не представляемые в денежной форме моменты общественной жизни не распределяются в равной мере между мужчинами и женщинами, а превращаются в руины. Главенствующим ориентиром сегодня является представление о «женщине, которая хочет всего». Она комбинирует карьеру и семью, а помимо того ещё и ежедневно прихорашивается и преподносит аппетитный «объект желания».

Для большинства это слишком много и на практике не реализуемо. Процент женщин, которым этот шпагат блестяще и с успехом удаётся, ничтожно мал. Лишь меньшинство «карьеристок» может позволить себе такую иллюзию, когда хлопоты по домашнему хозяйству, уходу за детьми и т.д. делегируются служанкам (женщинам-мигранткам, темнокожим, непривелигированным), у которых больше не остаётся времени на своих детей. Подавляющее большинство женщин безнадёжно перегружено одновременной заботой о заработке денег, домашнем хозяйстве и «любви». В постмодерне патриархат не исчезает, он «дичает» и раскалывается на формы варварства, как пишет феминистка Розвита Шольц.

>>565546
Ну вот держи.

Страх левых мужчин перед феменистками

Или почему у мужчин, считающих себя про-феминистами, тоже есть громадные проблемы с женщинами

Левые мужчины боятся феминисток. И те мужчины, которые серьёзно относятся к равенству полов, тоже блокируют своим страхом важные изменения. Ибо тот, кто не признаёт своих страхов и не работает над ними, никогда не сможет от них избавиться. Тем отчаяннее он действует под влиянием страха и сражается против того, что заставляет его боятся, хочет он того или нет.

Левого мужчину, боящегося феминисток, зачастую можно узнать уже по тому, что он демонстративно поклоняется некоторым из них: они, как ему кажется, «not like the other girls», не такие мягкие и ранимые, всегда готовы на конфликт и всегда прямолинейны. В отличие от остальных женщин эти женщины, как кажется таким мужчинам, наконец-то ведут себя как настоящие люди.

Это зачастую те же самые мужчины, которые реагируют с демонстративным подобострастием, когда одна из тех феминисток подвергает критике их вместо других мужчин или патриархата в целом. Но открытого диалога, конструктивной рефлексии поведения или стоящих за ним чувств она не добьётся. Демонстративное подобострастие постепенно развивается, даже если это кажется контринтуитивным, в пассивное сопротивление, скрытую агрессию и непрямой бойкот. Это — страх перед моральной властью феминисток, который заставляет левых мужчин действовать подобным образом.

Наблюдение, согласно которому восхищение bad-ass-феминистками легко превращается в свою противоположность, кажется на первый взгляд парадоксальным. Но если понять психологию подобных превращений, можно понять многое из того, что не так в патриархальных отношениях между мужчинами и женщинами.

В принципе, хороший парень

Левые мужчины в большинстве своём желают равноправного социального окружения, в котором люди разных полов встречаются на равных, не конфликтуют друг с другом, а любовь и сексуальность «свободны от моральных предрассудков». Но эти представления сталкиваются с царящим неравенством между полами. Быть лично ответственным за то, что мужчины, женщины, интерсексуальные или небинарные люди оснащены властью в различном размере, никто из них не хочет.

В конце концов, не они же придумали или создали патриархат. Феминистки критикуют это «нормальное состояние», которое не переживается левыми мужчинами как опасное. Иногда они делают это в довольно жёстких выражениях: так, изнасилования происходят в кругу друзей, которые были выбраны именно потому, что они хотели быть лучше других мужчин, одноклассников в школе или собственных, плохих отцов. Как такое возможно?

Самооценка таких мужчин выказывает размытую картину: Да, может быть, что в прошлом они немного «переборщили» с какой-то женщиной, и да, мизогинные рекламные плакаты и порносайты им тоже не особенно нравятся. В принципе-то, каждый из них считает себя хорошим парнем. При этом социально-психологические гендерные исследования показывают, насколько распространена в мужчинах связь между насилием и сексуальностью. Поэтому то, что имеет значительные последствия для большинства женщин, у мужчин встречает определённое понимание. И левых мужчин это касается точно так же.

Страх перед феминистками как страх перед матерью

Поэтому им так сложно бывает понять, почему некоторые женщины из левых кругов, в которых все общаются на равных, так упорно требуют изменений. А так как в левое движение они пошли, чтобы быть на правильной стороне, то им просто не понятно, почему левым мужчинам предъявляется столько претензий по поводу аморального поведения и насилия.

Причина этого кроется ещё и в упрощённом понимании политики, не столь далёком от понимания, распространённого в буржуазном обществе. Так, исходя из мужской социализации, логично искать и формулировать «большие» ответы на такие «большие» вопросы как государственность, капитализм и революция.

Другие обсуждают иллюзорные отличия между социал-демократами, христианскими демократами и «Зелёными». Т.к. их политическим горизонтом служит буржуазное общество здесь и сейчас, из этих отличий возникают фундаментальные различия. Левые же мужчины ощущают себя выше таких смехотворных дискуссий, т.к. считают, что оснащены более крупным масштабом.

Это стремление к чему-то более общему позволяет им видеть себя в роли критических умов, более могущественных и обладающих большим контролем. В то же время повседневные, незаметные, межчеловеческие отношения отодвигаются всё глубже в сферу личного. У некоторых левых мужчин эта неспособность со временем исчезает, у некоторых она так никогда и не проходит. Половой вопрос так и остаётся на всю жизнь тем, что марксисты раньше называли «побочным противоречием».

Это ведёт к кажущейся парадоксальной ситуации, которая — о, чудо! — имеет довольно простой выход: если я сам принципиально хороший парень, но постоянно сталкиваюсь со своим негативным образом, то легко представить себе это как попытку манипуляции и угнетения. Ибо вина и чувство вины опираются на притязания. Феминистки превращаются в представлении многих мужчин в новых, контролирующих их матерей, когда эти мужчины как раз пытаются покинуть родной дом и эмансипироваться. Там, где после окончания школы и с первой левой коммуналкой открываются новые врата к автономии и самоопределяемой революционной борьбе, в представлении этих мужчин из ниоткуда возникают феминистки и требуют от них прибраться в комнате.

Не такие, как другие?

Мужественность в значительной мере конструируется посредством постоянного отграничения от других, якобы, более слабых мужчин. Поэтому специфически левая, опирающаяся на политическую мораль мужественность, не так уж сильно отличается от других мужественностей, которые всегда удостоверяются в себе посредством взгляда сверху вниз на других мужчин. Там, где мужские образы отграничиваются от «бомжей», «иностранцев», гомосексуалов, педофилов, «ботанов», «маменьких сынков», «слабаков» или «мужланов», левые мужчины считают себя особенно интеллектуальными, бунтарскими, независимыми, более моральными, более чувственными или воинственными. К этому же относится и про-феминистская позиция на словах или, по крайней мере, убеждение, что женщинам не должно причиняться насилие — другими, худшими мужчинами.

Но если мужчины остаются внутри этой системы мужественности, то в их взглядах на женщин и других мужчин не меняется ничего существенного. Женщины, собственно, не являются фигурами идентификации в процессе поиска мужской идентичности, т.к. их принципиальная подчинённость мужскому полу их для этого не квалифицирует.

Давление внутри мужских иерархий испытывают и мальчики, становящиеся позже левыми мужчинами. С этой точки зрения, молодой человек, посещающий демонстрации против нацистов, чтобы затем с оными подраться, более мужественный мужчина, чем его одноклассники. В то время как последние просто завидуют, когда видят в кино сражающихся Джеймса Бонда или Люка Скайуокера, левые мужчины воплощают эту фантазию о борце за справедливость в реальность. Это, в принципе, и не плохо — но это и не автоматически хорошо.

В специфически мужской сексуальной социализации тоже ничего существенно не меняется, когда из мальчиков вырастают левые мужчины. Ядовитая смесь из желания и насилия простирается практически на весь мужской род — левые мужчины не являются исключением. А т.к. они в поисках своей идентичности практически ничем не отличаются от других мужчин, но считают себя совершенно другими, эта специфическая черта мужской сексуальности остаётся от них сокрытой.

В то же время левые мужчины хотя бы частично осознают реальность сексуального насилия и отвергают её в принципе, как и большинство других мужчин. Проблема заключается во множестве принимаемых, но не высказанных положений и чувств о сексуальности, женственности, собственном теле, своих эмоциях или желаниях. Затем на уровне отношений, т.к. они сближаются с левыми женщинами, левые мужчины сталкиваются с утверждениями, что то самое сексуальное насилие, от которого они открещиваются, продолжает существовать как у них самих, так и в кругу их друзей. Что для левых мужчин в этот момент оказывается под вопросом, является, ни много, ни мало, их собственным самопониманием в фундаментальном смысле, внутренней структурой их личности.

Жуткая власть женщин

Видение собственного соучастия в патриархате, соответственно, отвергается, а негативные отзывы от партнёрш или подруг воспринимаются как недопонимание, нечто исключительное или даже как результат порочной женской социализации.

Но феминистское требование изменений, озвучиваемое к тому же различными феминистками по-разному и противоречиво, остаётся в их жизни постоянным. Мужчины замечают, что для их друзей это имеет последствия, когда они конфликтуют с какой-то женской группой. В них зарождается нездоровое подозрение, что в лице женщин, в которых они заинтересованы сексуально или романтически, они сталкиваются со скрытыми угнетательницами или несправедливыми мстительницами. Ко всем тем безвыходным ситуациям, в которых и так находится мужская идентичность, когда она, с одной стороны, должна быть автономной и независимой от женщин, с другой же стороны, как раз зависит от женского тела как объекта желания, прибавляется ещё одна: левые мужчины получают секс и любовь от интересующих их левых женщин, когда они вступают в отношения с особенно опасными, самодостаточными женщинами.

Сексуальное желание тесно связано в мужских обществах с насилием, преобладанием, подчинением, завоеванием, владением и использованием. У левых мужчин оно получает ещё более интенсивное выражение: страх наказания. Левые женщины элементарно более сильны, чем отдельные, не-левые женщины без феминистского просвещения и женской солидарности.

Заложенное в мужской социализации чувство превосходства перед женщинами ставится под сомнение не только при помощи сексуальной власти, которой женщины, якобы, обладают посредством разрешения или запрета доступа к своим телам. Левые мужчины сталкиваются с женщинами ещё и как с политическими субъектами, которые пытаются преодолеть своё плачевное положение и объединяются ради этого с другими. Левые мужчины, таким образом, желают женщин, которые могут и «в морду дать». К их сожалению, они и оказываются именно теми, кому женщины и дают в морду.

Тем самым левые женщины приобретают невероятную власть: сексуальную власть при помощи своих тел, политическую власть при помощи своей организации как женщины, моральную власть при помощи осознания своего объективного общественного положения.

Дилемма классической мужественности — быть автономным как мужчина, но как желающий быть зависимым от своей женской противоположности, обостряется у левых мужчин. Утрата влияния и автономии, которые должны были им принадлежать, воспринимается ими сильнее, чем другими мужчинами. Они собирались ответить на назревающую исторически революцию — и запутываются в кажущихся мелкими любовных конфликтах. Причиной тому служат наделённые жуткой властью феминистские женщины.

Левый антифеминизм как «вынужденная самозащита»

Признание этой женской власти не даётся мужчинам легко и ставит под вопрос фундаментальные положения из раннего детства о собственном, определяемом через половую принадлежность месте в мире. В мире ощущений кажется логичным, что эта жуткая власть принадлежит им не по праву — это означает, что признание (и правомерность) женской власти не удаётся.

Как следствие этого, женской власти оказывается сопротивление: несознательно в лице женщин вообще и осознанно — в лице феминисток. Но только мужчины не видят при этом себя как агрессоров. Субъективно эта борьба принимает форму самообороны. Эта параноидальная защитная реакция, типичная для всего мужского рода, развивается у левых мужчин под знаком высочайшей противоречивости — левые мужчины всё-таки находятся «вместе» с левыми женщинами на передовой линии борьбы за освобождение женщин и всего человечества.

Результатом этого особого положения, в котором обнаруживают себя левые мужчины, является страх. Признание этого страха перед женщинами, однако, в мужской половой социализации не предусмотрено. Поэтому страх смещается в неосознанное. Оттуда он может проявляться как боязненная защитная реакция, недосягаемая для мужского сознания. Левые мужчины просто не замечают своей паранойи в отношении женщин, поскольку она не вписывается в их левое, про-феминистское самосознание.

Но параноидальная борьба против предполагаемой власти женщин является результатом неосознанных патриархальных, мужских привилегий. То, с чем ведётся борьба в лице женщин, оказывается искажённым отражением собственной власти над женщинами и страх, что женщины могут сделать с тобой то же, что ты обычно делаешь с ними. Работа над признанием страха перед женщинами и женской власти — по опыту, является работой на долгие годы.