Давайте лучше делом займёмся. Пошёл по пвпшкам, сортировка по рейтингу.

Нам не до сахара
https://ficbook.net/readfic/3353028
Семен и Ольга трахаются.

Наказание пионерки
https://ficbook.net/readfic/7339074
Ох уж эта Ульянка...

Сладкий мёд
https://ficbook.net/readfic/5907199
Снова Ульянка.

Красное яблоко Эдема
https://ficbook.net/readfic/6254286
И опять, блин, Ульянка.

Оленька, возраст не важен
https://ficbook.net/readfic/6234702
И снова Семён и Ольга Трахаются

Любовное стори Шурика и Электроника
https://ficbook.net/readfic/7640317
Таки да! кстати, вполне читабельно и даже красиво где-то...

Хентайное лето
https://ficbook.net/readfic/6938406
Трахаются

Мокрое признание
https://ficbook.net/readfic/6960949
Семен и Алиса таки потрахались

Лагерь Ужасов
https://ficbook.net/readfic/7478045
Порно есть

Радиация не всегда несет с собой вред
https://ficbook.net/readfic/6606418
Женя и Электроник трахаются в постапокалиптическом мире

"Война за любовь. Пропущенная сцена"
https://ficbook.net/readfic/6822144
Славя и Семён делают, ну, понятно что

Желания
https://ficbook.net/readfic/8501915
групповуха сплошная

Мачо-Пассив
https://ficbook.net/readfic/7428341
Алиса трахает парня резиновым хуем

Ольга Дмитриевна выливает ведро кипятка на Алису Двачевскую из первого барака, привязав её сперва к стулу в том же самом подполье и исхлестав её пряжкой своего ремня, так что на спине и руках Алисы вздуваются алые рубцы, проточенные кровью, и она признаётся Ольге Дмитриевне, что состоит в тайном вредительском кружке, организованном Леной, что они читают брошюры Ильича задом на перёд, заменяя важные слова ругательными, что они учат девочек курить, непристойно ругаться и заниматься онанизмом, что все они лижут Лене по ночам органы выделения и размножения, устраивая оргии, а под конец Алиса выдаёт всех своих сообщниц, общим числом девять душ. Виола тщательно записывает все показания Алисы в планшет, сидя на досках, пальцы её мёрзнут и постоянно перекладывают ручку поудобнее.
— Видишь, Вилка, я ведь тебе говорила, что давно надо было устроить следствие. Эта антисоветская сволочь никогда не станет на правильный путь, — заявляет Ольга Дмитриевна, глубоко выдыхая и отирая пот с лица. Стиснув от натуги губы, она поднимает двумя руками с пола дымящееся ведро и опрокидывает его на полураздетую, привязанную к стулу Алису, которая вздёргивается и визжит так, что Мику затыкает уши, а Ольга Дмитриевна ещё ждёт, пока она наорётся и надрыгается всласть, и только потом, когда Алиса уже охрипла и кожа на ней попузырилась и полопалась до кровавого мяса, Ольга Дмитриевна берёт её руками за волосы, зайдя сзади и, упрясь коленом в исстёганную спину, сильно рвёт на себя, ломая девочке шею.
На следующий день Виола приводит из бараков полусонную Славю Ясеневу, и Ольга Дмитриевна сразу, без вопросов, бьёт её ногой в пах, Ясенева со стоном падает, корчится на земле, а Ольга Дмитриевна пинает её и топчет ей пальцы, Славя визжит, схаркивает идущую ртом кровь, потом скорчивается от удара в живот, и обе женщины бьют её сапогами, молча, тяжело дыша и краснея от натуги, глухо лупят в сжавшееся тело, которое подёргивается от пинков и сдавленно стонет, волосы прилипают к разбитым губам, а они всё бьют и бьют, а Виола потом прыгает на Славю с размаху, обеими ногами, взвизгивая, потом снова, и Славя замолкает скулить, потому что они её убили, и её тоже, даже не спросили ничего.
Мику смотрит на двух тяжело стонущих женщин, сосредоточенно возящихся при тусклом свете керосинки над телом девочки, которое превратилось уже в бесформенный тёмный предмет. Когда-то, в близком, но уже неуловимом прошлом, она перестала верить, что это не сон, она забыла, зачем она здесь и как сюда пришла, она забыла и своё страшное будущее, и теперь только настоящее течёт перед ней, страшное, неотвязное, полное нереального, негасимого света, настоящее, не стремящееся больше никуда, живущее лишь само в себе, и нет из него выхода, и не будет ему конца. Она смотрит, как Ольга Дмитриевна слизывает кровь Слави со своих пальцев, губы у неё уже в крови, полосы крови на щеках, Виола встаёт, сглатывает, пошатывается, оглядываясь по сторонам, и Мику знает: если бы Виола сейчас заметила её, сразу бы набросилась и стала живьём рвать на куски, как надоевшую куклу, кусать, бить и царапать, драть, драть своими острыми лакированными ногтями. Поэтому Мику прячется в хламе, прижавшись к стене, закрывается руками и дрожит. Сейчас, думает она, сейчас будет моя очередь. Затаив дыхание, Мику вслушивается в приглушённые голоса, там, внизу. Куда она тащат их потом, наверное, зарывают в песок, и сколько их уже зарыто там раньше, замученных, ослепших и оглохших навсегда, истлевших, поеденных червями, утопленных в непроницаемой темноте.
— Я не хочу туда, — шёпотом просит Мику. — Не надо меня туда.
Она всё время ждёт, когда они позовут её, надо будет бежать, но бежать некуда, кругом стена, запертые дома, не спрячешься, они всё равно найдут, потащат в подвал, будут бить, будут смеяться, будут ошпаривать кипятком, жечь железом, будут лизать кровь с разодранного лица. Мику дрожит и совсем перестаёт дышать, вся в холодной капельной сыпи. Виола медленно проходит сквозь помещение сарая во двор. Мику разжимает челюсти, расслабляется и вдруг проваливается под толстый чёрный лёд, переставая чувствовать и жить.
— Вот ты куда забралась, — говорит ей Ольга Дмитриевна с керосиновым светом смерти в руке. — Испугалась? — она становится возле Мику на колени и садится на поджатые голенища сапог. — Открой рот.
Мику открывает рот. Надо слушаться, иначе все ногти поотшпаривают. Ольга Дмитриевна всовывает Мику в рот свои страшные пальцы.
— Оближи.
Мику чувствует вкус крови. Это свежая Славина кровь.
— Вкусно? — шёпотом спрашивает Ольга Дмитриевна. — Правда, вкусно? Ты давно, наверное, мяса не ела? Давай Славю откопаем и покушаем.
Мику мотает головой.
— Не хочешь? Почему? Она вкусная, ты же видишь, какая вкусная. Ты не думай о том, что это девочка. Представь себе, что ешь обычное мясо, телятину например. Я тебе на костре пожарю, будет очень вкусно. Пошли. Пошли, кому говорят.
В подвале Ольга Дмитриевна разрывает руками притоптанную сапогами землю. Сначала показывается бледная рука Слави, потом присыпанная землёй шея. Мику отворачивается, чтобы не видеть ободранного лица девочки, которое сильно залепила грязь.
— Тебе пожирнее или как?
— Меня сейчас вырвет, — откровенно говорит Мику.
— Почему, зайчик? Это уже не человек, она мёртвая. Обычное мясо. Самое обычное мясо, — Ольга Дмитриевна тщательно выговаривает букву «ч», словно именно она отличает хорошее мясо от плохого. — Труп — это просто мясо, больше ничего. Не заставляют же тебя есть её живой.
— Всё равно вырвет.
— Ну если и вырвет, что тут такого? — пожимает плечом Ольга Дмитриевна. — Например, ноги, бёдра, например. Мясо вкусное, жирненькое. Ой, не тошни здесь, отойди на пару шагов, — она вынимает нож, ловко распарывает Славину одежду и вспарывает лезвием бледное Славино бедро. — Погляди, ей и не больно. Ей всё равно. А я рёбра люблю.

>>19078
Свой кусок мяса Ольга Дмитриевна зажаривает прямо на лезвии ножа. Мику сидит на земле, обхватив колени руками и с отвращением смотрит на керосиновую лампу.
— Я есть совсем не хочу, — говорит она. Говорить трудно, потому что горло режет от рвоты.
— Аппетит приходит во время еды, — весело возражает Ольга Дмитриевна и тихо смеётся своей шутке. — Не грусти, лапочка. Я знаю, почему ты грустишь — ты испугалась, мы же её на твоих глазах. Но тебе ведь ничего не было, правда? Видишь, я всё про тебя знаю. Со мной такое тоже было. Да, да, представь себе, со мной тоже. Мне снились страшные сны в детстве, и я часто мочила постель. Мать меня за это била. А мне снились иногда очень, очень страшные сны. Однажды мне приснилась…
Ольга Дмитриевна вцепляется зубами в немного подгоревший кусок. Она грызёт его с хрустом и тихим чавканьем. — Вот ведь невинное существо, — говорит она, проглатывая и снова начиная грызть. — Я имею в виду, она ещё и с мальчиками не спала. У Виолы, например, мясо, я думаю, жирное и воняет. Ты как думаешь? Возьми, попробуй. Мику!
Мику смотрит на мясо и отворачивается, потому что её начинает рвать.
— Ну и противная же ты, — с досадой кривится Ольга Дмитриевна. — Вот же белоручка.
— Я правда не могу, — выговаривает наконец Мику.
— Тебе что, Славю жалко? Ты с ней дружила?
— Не дружила. Но есть не могу.
— Дура. Так что же ей, зря в земле гнить? Она кашу ела, росла, жира набиралась, а теперь так и скиснет? Послушай, Хацунэ, — вдруг быстро зашептала Ольга Дмитриевна, чуть не поперхнувшись. — Знаешь, ведь это и есть настоящая, настоящая любовь, ты её просто ещё не чувствуешь, а я уже — о, я уже чувствую, настоящая любовь — человека съесть, и не нужно желать, чтобы человек лучше стал, не нужно, Хацунэ, это утопия, его нужно кушать таким, как он есть, принять в себя, растворить в себе, какое тут отвращение, потому что гадость у человека в сердце, в голове, и она лишь потом переходит в мясо, позже, ты понимаешь, Хацунэ, вот Славю возьми, она же гадина была, маленькая сволочь, а мясо у неё хорошее, кровь сладкая, хорошая плоть, чистая, пропадать не должна, она должна в человечество переходить, это и у Ленина написано, а ты как думаешь, Ленин про это писал, он страшной силы был человек, и мне один мой родственник рассказывал, что во время коллективизации бедняки мясо кулацких детей ели, это было правильно, и кровь надо было пить, а ты знаешь ещё, Хацунэ, что если коровье мясо — это чтобы тело жило, то человеческое — в нём больше, и ты знаешь что, Хацунэ, мне бы знаешь, я бы Ленина поела, это же страшной силы был человек, вот тело его в мавзолее лежит, как запас бесценный, ещё Христос говорил, я в Библии читала, а ты не читала ведь Библии, так вот он говорил, чтобы тело его съели, а вместо того все ели хлеб, потому что Христа же на всех не хватит, Хацунэ, его и в гробу не нашли, а знаешь почему, Хацунэ, ничего ты знаешь, потому что съели его, ученики собственные же и съели, мученики, чудотворцы, думаешь зря они мёртвых воскрешали, ты бы подумала об этом, Хацунэ, за одну ночь съели, двенадцать же мужиков, ты думаешь, религия — это опиум для народа, а я тебе скажу, что её понимать надо, ведь никто же не понимал, только люди знающие, а Христос сам так жил и ученикам своим завещал: мучаться, умереть, и чтобы съели тебя, а знаешь зачем, чтобы так человека лучше сделать, чище, не Славю, не Лену, а человека, потому что Славя, Лена — это мясо, мясо говорящее, им бы только какать да хихикать, они функции своей не знают, а функция их — мучаться, мучаться и мёртвыми стать, пока яд в теле не накопился, и тут их есть надо, саму жизнь их, пока она в теле ещё, кровь от этого чище делается, да что кровь, сама душа, душа, Хацунэ, это главное в человеке, что есть, это сила непоколебимая, вот ты тошнишь на пол, ты крови не любишь, боишься видеть, как человек умирает, потому что душа у тебя маленькая, дрожащая у тебя душа, Хацунэ, с такой душой коммунизма не построишь, для коммунизма уже понадобилось миллионы врагов убить, и ещё больше убивать надо, для коммунизма человек из одной души состоять должен, тело и душа должны быть у него одно, он должен землю есть уметь, не только Славю Ясеневу, чтобы всё лучшее, что на свете существует, в людей перешло, скон-центри-ровалось, а товарищ Сталин — он у Ленина кусок съел, потому он всей страной огромной руководить может, всем народом, на это же сила нечеловеческая нужна, а всякие там оппортунисты и прочие — они мясо есть боялись, хотели курицу в яблоках, вот они от яда своего и задохнулись, потому что им, подонкам, человек был безразличен, маленькая эта вредительница Славя — до жопы, есть она, нет её — всё равно, а её любить надо, любить, Хацунэ, она же полезная, в ней сока жизни много…
Ольга Дмитриевна перестаёт говорить, потому что устала и временно потеряла дыхание. Во время своей речи она придвинулась ближе к Мику, обняла её и дышит теперь ей прямо в волосы. Мику молчит и думает о том, как Ольга Дмитриевна станет её есть. Она чувствует себя не в воздухе, а будто внутри пригодной для дыхания воды, по коже текут прохладные токи, плывут сквозь голову, кружатся и смешиваются между собой.
— Социалистические дети должны быть голодные, — вдруг осеняет Ольгу Дмитриевну. — Они тогда сами друг друга есть начнут. Вот ты, например, была бы голодная, так и Славины котлетки бы поела. Хочешь, я тебе сделаю? Я умею котлеты жарить, у меня вкусно получается. Тебе мама делала котлеты?
— Не хочу котлет из Слави, — заплакала Мику, содрогаясь от боли в горле. — Ну что вам от меня нужно… ну что?
— Поплачь, зайчик, поплачь, — ласково зашептала Ольга Дмитриевна. — А ты думала — это легко, новое общество, коммунистический мир, ты думала — это камень на камень — и готово? Кровь превращать нужно в камень, потому знамя у нас и красное, сама кровь человека светлее должна стать, и из неё, как из жидкого стекла, души будут строить, прозрачные, живые, чистые, как огонь. Ты любишь огонь, зайчик? Нет? Ты сейчас уже ничего не любишь, потому что забыть не можешь Ленки, какая же ты дура, Ленка была и нет её, смерть берёт человека легко, шлёп, и можно в яму сваливать, ты же видела, чего жизнь стоит, шлёп — и повалилась в яму, мордой в землю, а ты про что вспоминаешь, хочешь, пойдём сейчас, полюбуешься на Ленку свою, понюхаешь, как воняет, хуже говна, мы её и в яму не закапывали, она в подвале столовой, в солёной воде лежит, вот те пирожки с мясом, которыми мы сегодня младшие отряды кормили, они знаешь из чего? Из Лены, из Алисы пирожки. Знаешь, какая она теперь, твоя Лена? На морде пятна, губы почернели, зелень всходит, хоть и лёд, растения лучше животных, они на смерти сразу расти начинают, без всякого переходного нэпа, превращают труп в цветы свои крошечные, а пальцы её крысы поели, я видела, они пробираются туда, они всё равно живут, сколько не трави. Я бы, впрочем, никогда её есть бы не стала, она была порченая, горькая была, не то что Славянушка, Славянушка — такая прелесть, я по коже её, по запаху сразу поняла: у неё кровь сладкая, ой какая сладкая, из неё мороженое делать можно… Ну не отворачивайся, зайчик, не бойся, я тебя не укушу, нет, ни в коем случае, видишь, просто лизнула, солёная ты, напотелась вся, что тебе пришлось пережить, милая, что тебе пришлось пережить, ну обними меня, ну поцелуй, у тебя столько нежности, я же знаю, тебя бьёшь, а ты потом целуешься, я от этого знаешь что, я от этого… Губы у тебя какие, слаще мёда, как же я люблю тебя, я так тебя люблю…

Леночке хотела спокойно дочитать свой роман. Даже укромное местечко нашла. Одинокая скамейка в конце аллеи, что ведёт к границе лагеря. Шумные кроны деревьев прячут скамейку в тени, а кустариники скрывают её за поворотом и пока не повернёшь, скамейку не увидишь. И самое главное, что сюда редко, кто заглядывает. Идеальное место, чтобы спрятаться и почитать. Но это сыграло с ней злую шутку...
- Лена, Леночка, Ленусик... Ну, ты же видишь, что мне нехорошо?
Багровая головка члена упирается в пухлые ленины губы. Член налит кровью, вены вздуты, а яйца кажется зудят от нетерпения. Членом водят по губам туда-сюда, изредка вяло пытаясь пробраться в рот, но Лена плотно сомкнула зубы. Заниматься сексом ей совершенно не хотелось. На попе все ещё больно сидеть, а да и дырочки все ещё побаливают. Три дня назад её трахнули как
грязную портовую шлюху. Она не была против, но не ожидала, что на тихом часу её сначала трахнет Семён, а потом.... Чёртовы мутанты. И отнюдь она не была шлюхой и знала себе цену, но она родилась с крайне большим либидо. Что мучает ее с тринадцати лет, когда впервые возбудилась. С тех пор, ей часто хочется трахаться и всё. Это желание напрочь отключает"голос разума", а если пытаться долго воздержаться, то это могло приводить к нервным срывам. Из-за этого у нее были психологические проблемы, и она ненавидела себя и своё тело. И даже пыталась покончить с собой. Ведь очень тяжело жить нормально, но как жить, если хочется трахаться как сучка во время течки, почти каждый день. А чтобы оставаться в себе и не сходить с ума, надо не только хотеть, но и трахаться. И потому, она пыталась из за всех сил подавлять свою натуру, занимаясь как можно реже. Пока не станет совсем невыносимо....
Все это она тщательно скрывала. Даже вожатая не знала. Вообще никто в лагере не знал, кроме... Виолы, но она желает помочь и изучает её проблему. Семена, но они пара и бессознательно помогает ей в этом. И.... Те самые чёртовы мутанты!
– Леноооочка!
По губам продолжали водить членом. Лена чувствовала солёноватый привкус. Она начинала возбуждаться, но ей совершенно не хотелось трахаться! И хоть её уверенность медленно таяла, она решила идти до конца – в конце концов не раб же она своего либидо! Потому, отчаянно игнорировала член. Пока не наигравшись с губами, не начали возить по остальному лицу. Кожей она чувствовала разгоряченную плоть, но старалась не смотреть и впилась взглядом в страницы книги. Пока обнаглев, ей не сунули членом прямо в глаз. Лена вспылила и рукой отбила от своего лица, надоедливую палку.
- Ты наконец то меня заметила!
Лена злобно посмотрела на лицо своего партнёра и давнего врага.... Алису.

если хочешь продолжения, то скажи, мне анон. Может даже Фик запилю. С жёсткой еблей и футой