>>3909
Подсосы решили нечистое тут что-то, гнилое. Для здоровья полезней в стороне постоять…
А потому надежды Стасика не оправдались и через трое суток отвезли его плановым автозаком в следственный изолятор, попросту говоря, в тюрьму.
Попал он в камеру сто четыре — большая хата, на сорок человек, а сидят почти шестьдесят. Железные шконки в два яруса, духота, влажность, воздуха не хватает, полуголые зэки в татуировках — преисподняя!
Подвели его «шестерки» к местному пахану — здоровый, мускулистый, вокруг сосков синие звезды, на груди собор о семи куполах, оскал железный. Сидит на почетном месте у окна, на койке, ноги поджал, курит.
Осмотрел он Стасика внимательно, хмыкнул.
— Какой же ты могучий да красивый!
Вроде восхитился, хотя Стасу показалось, что издевается.
— А расскажи-ка ты нам, за что сюда попал?
Вспомнил Стас своего сокамерника и хотел что-нибудь соврать, но глядь — мужичонка тот — вот он! Предыдущим автозаком его отправили — а вот он уже сидит рядом с паханом, на почетном месте и сейчас не кажется ни замызганным, ни тщедушным, вроде напитался силой в этом аду.
«Дом, люди, — вспомнил Стас. — Видно, и вправду ему здесь дом родной…» А вслух грубо сказал:
— За бабу попал!
Вот так! Понимайте: клал я на вас с прибором! Если надо — и постоять за себя смогу!
Знай Стас, что его ждет, он, пока при силах, разбежался бы и виском об угол стола. Но привыкнув другим зло делать, на себя его он не примерял никогда.
— Неужто изнасиловал? — притворно удивился пахан.
— Точно, — вызывающе глянул Стас.
— Хвастал: во все дырки, — сообщил недавний сокамерник. — На людей, говорит, срал. Кости обещал поломать.
Со всех сторон раздался ропот, будто ожил пчелиный рой. Стасу стало не по себе.
— Это плохо. Очень плохо.
Пахан покачал головой.
— У нее родинка тут была? За ушком?
Стасик сглотнул.
— Не знаю никакой родинки…
Пахан сузил глаза.
— Так ты, петух, мою сестренку изнасиловал! — голос его был страшен. Из рассказов о зоне Стас запомнил одно: «петух» — тягчайшее оскорбление, оно смывается только кровью. Сейчас эта мысль проскользнула в глубине сознания, наполняемого предчувствием чего-то ужасного.
— И его дочку! — пахан показал на бывшего соседа. — И его жену! Кольцо горячих тел вокруг смыкалось.
— Так что с тобой делать?! Давай людей спросим, которых ты обосрал! Что с ним делать, люди?
— То, что он сделал! Потушить! Во все дырки! — понеслось со всех сторон.
— Слышал? Вот что люди говорят. Значит, так тому и быть…
Стасика схватили за руки, он рванулся и, наверное, сумел бы вырваться, но сзади ударили по голове, на миг свет померк, а когда зрение вернулось, локти были крепко связаны за спиной, а штаны спущены. Чей-то скользкий палец нырял в задний проход.
— Дай еще масла…
— Хватит, перегибай через шконку…
— Подождите, — раздался голос пахана, и Стасик решил, что сейчас весь кошмар закончится. Но он только начинался.
— Ему же надо пасть подготовить, чтоб не укусил… Дайте мне кость!
В руку пахану сунули костяшку домино.
— Переворачивай!
Опрокинутому навзничь Стасу оттянули губу, пахан приставил — кость к переднему зубу и чем-то сильно ударил сверху. Голова дернулась, молния вонзилась в мозг, сломанный под корень зуб влетел в гортань, Стас забился в кашле. Еще удар — и хрустнул второй зуб.
— Теперь нижние…
Рот наполнился обломками зубов и кровью, сознание мутилось от боли и ужаса, происходящего.
— Теперь порядок, — донеслось откуда-то издалека. — Мы так на Севере собачек готовили… Стасика положили поперек шконки.
— Начинайте двойной тягой, потом поменяетесь. И по кругу…
Стасика схватили за волосы и запрокинули голову. Рядом с лицом он увидел толстую, раздваивающуюся на конце сардельку. Она приближалась… Стас закрыл глаза. Это было все, что он мог сделать...