... Ж. Скажите, а как вы вообще познакомились Пашей? И. Хм... А вы знаете, я с ним никогда и не знакомился. К нам всегда подбегала его мать, совала деньги, и просила поиграть с его "мальчонкой". Да, именно это слово она использовала, я хорошо это помню. Потом она вывозила Пашу, ну и мы возили его за собой. Были девяностые, и поверьте, от денег тогда никто не отказывался.

Ж. Что вам больше всего нравилось в Паше? И. Лично мне? Была в нем какая-то детская непосредственность. То есть даже если он вел себя как полный, простите, мудак, ему все прощалось, потому что все его жалели, как жалеют обычно детей-инвалидов. Но то что наша компания особенно ценила в нем, так это открытость и готовность ко всем нашим проделкам. Он сам никогда их инициатором не был, но всегда охотно соглашался на наши игры. Вот например, я помню, как он очень хотел попасть на могилу Виктора Цоя. Он им уже тогда "болел", это знал весь двор. Мы захотели сделать ему тогда подарок на день рождения, взяли его на вокзал и прицепили стул к последнему вагону поезда до Питера. Видели бы вы как он радовался! Вот эта детская наивная радость, её ни с чем не спутать. Махал нам руками пока не скрылся из виду. И вы не поверите, но до Питера он тогда все-таки доехал. Может быть, даже попал бы на кладбище с Цоем - ему местные собаки помогали (смеется). Да... Но его нашли тогда, милиция питерская, выслала бандеролью домой, и все тогда остались довольны. Мы долго об этом вспоминали потом (мечтательно улыбается)

Ж. Расскажите, как вам вообще девяностые, хорошо ли было тогда? И. Ну как вам сказать... Вот представьте: Большой каньон в Америка, да? И вот этот весь каньон заполнен говном. Самым гадким и вонючим говном из жоп сифилитических умерших бомжей, которые питались другими такими же бомжами. И вот все в этом каньоне барахтаются и жрут друг друга. И постоянно над этим каньоном летает Ельцин и срет на головы каждому, а потом спускается и растирает всем это говно по лицу. Вот такие ощущения остались от девяностых у меня. У нас родители не работали тогда, пили и валялись в канавах. Самыми работящими были Гриневы, я помню. Их отец даже выбил на заводе трехкомнатную квартиру. Дети бегали где хотели, на них всем было наплевать. Тогда и слова-то такого не было - "карманные деньги", мы всё зарабатывали сами. Даже Паша активно участвовал в этом, хотя знал что заработком мы с ним не поделимся. Мы, конечно, обещали, но никогда не делились. А он всегда нам верил. Ну вот так, просто такой хороший был человек. Помню, больше всех денег нам приносили "аварии" - это когда мы брали Пашу, раскачивали с размаху кидали на капот какой-нибудь машины неожиданно, из-за угла. Паша барахтался на дороге лежал, ну и водители отдавали последние деньги, видя такое зрелище. Но все тогда закончилось не очень хорошо. Мы, помню, сбросили Пашу на дорогу со второго этажа, чтобы элемент неожиданности усилить, так скажем. Но не рассчитали немного и попали прямо на шестисотый мерседес, авторитета местного. Мы убежали, а Пашу потом долго трясли. Квартиру ту с Гриневых стрясли в итоге, все имущество почти, даже стул Паши забрали. Но, в принципе, все обошлось, никто не пострадал особо тогда.

Ж. Скажите, а если вы не любите девяностые, то почему продолжаете навещать Пашу и играть с ним в Денди? И. Вы не поверите (загадочно улыбается). Но Лариса до сих пор мне за это платит! (смеется) ...

Из газеты "Ростовская жизнь"

Отрывок из книги Или Мои четкие 90-е

...- Пашка, выходи в футбол! Кричали всем двором. Обычный футбол нам быстро надоедал, а Пашка привносил в него свои неповторимые нотки. Мы всегда добивались своего: Пашка, не выдержав, кричал нам в окно "Иду, пацаны, иду!", и мы шли на поле делиться на команды. Примерно через десять минут из подъезда выбегала Лариса Гринева и, толкая перед собой стул с Пашкой, неслась через весь двор к нам. Мы наблюдали за ней, смотрели, как она второпях падает лицом на асфальт или в собачье дерьмо (у Ларисы был особый талант его находить), но старались не смеяться, чтобы не вспугнуть Пашку. Когда Лариса подбегала, то всегда, задыхаясь, совала нам по карманам печенье и конфеты и неразборчиво благодарила. Мы смущались, но смиренно принимали угощение. Оставив стул с Пашкой в воротах, Лариса бежала обратно, так как на весь двор раздавались сердитые возгласы её мужа, Володи. Обычно это было связано с поносом и едой, но мы никогда не старались узнать подробности. Мы хотели играть в футбол с Пашкой. Вратарь из Пашки был никакой. Колесики стула увязали в земле, а руки Пашки имели очень ограниченную траекторию движения. Но цель игры была не в защите ворот. Наоборот, мы все старались попасть в вратаря и сбить его на землю. С Пашкой правилами мы решили не делиться, а сам он о них так никогда и не догадался. Обычно все целились в лицо. В случае успеха Пашка, смешно вскинув руки, летел на землю, счастливо вереща "Отбил, пацаны, отбил!". Мы же поднимали Пашку обратно на стул и ободряюще хлопали его по плечам. Верхом мастерства считалось попасть в Пашку так, чтобы он, приняв лицом удар, ударился об раму, а затем свалился на землю. Мы называли это "хет-трик", и Пашка никогда не понимал, почему мы кричим это слово. Когда Пашка весь покрывался синяками и ссадинами, а его стул - трещинами, мы катили его, довольного и счастливого, обратно домой. Лариса встречала нас у подъезда с распростертыми объятиями и лицом, вымазанным собачьим дерьмом. Мы никогда не понимали, как она ухитрялась в него попадать. Закатив Пашку в квартиру, мы часто оставались у него и играли в Денди. Пашка любил смотреть. Мы проходили уровень за уровнем, а Пашка кричал "Еще! Еще!", и в экстазе падал со стула. После футбола Лариса забирала Пашку на кухню, и пока она мазала ему лицо зеленкой, мы развлекались с пашкиной приставкой. Мы мочились на неё и испражнялись внутрь, засовывали внутрь червей и тараканов, прыгали и танцевали на ней. Неудивительно, что она часто ломалась, и Пашка просил Володю отнести её к мастеру, получая в ответ поток ругательств и проклятий. После возвращения приставки к жизни мы снова собирались у Пашки и переживали невероятные приключения.