Кто-то уверен, что я масон, кто-то — что я фашист. Кто-то говорит, что я гностик, другие — что я большевик. Третьи уверяют, что я сатанист, а четвертые, напротив, считают, что я православный мракобес. Есть еще мнения: черносотенец, национал-большевик, сионист, жидомасон, патриот... Есть мнение, что я радикально — за Россию. Но для других я — радикальный враг России, «черный» демократ, «черный» либерал. В любом случае все это глубоко неправильно. Неспособность к адекватной дефиниции проистекает от того, что, если угодно, я принадлежу к другому виду. Ошибка — считать, что человечество — это единый вид, масса индивидуумов. Я считаю, что под ликом человечества скрывается несколько разных видов. Есть вид последнего современного компьютерного человека. Но кроме мутантов Ламетри есть представители иных видов, замаскированных, сверстанных под обычный (в последние века) антропологический тип. Это «обособленные» люди.
Обособленные люди — это особая параллельная раса, невидимая каста, некое «тайное общество», принадлежность к которому определяется не извне, а изнутри. Стать членом этого общества невозможно, можно им быть или вспомнить, что человек является им. Но бывает и ложная память. Поскольку изложение этих тем часто бывает фосцинирующим, ослепляющим, у людей сплошь и рядом возникает ощущение причастности: мол, так и есть, я и есть дифференцированный, «обособленный». Это, как правило, ложь. Как правило, человек есть не что иное, как машина. В подавляющем большинстве случаев свет идет извне, даже для тех субтильных, тонких лунных персонажей, которые увлекаются потоком такого притяжения. Знаете, такая иллюзия компьютера, что он сам в себя текст вводит. Это происходит с определенной частью моих последователей.

Спектр обвинений и оскорблений в наш адрес показателен - мы и экстремисты, маргиналы, но и конформисты, центристы, истеблишмент, приспособленцы. Мы антикоммунисты, антисоветчики, мы советисты, большевики. Мы масоны, "жыды" (Д.Д.Васильев всерьез считает Дугина масоном-КГБ-полукровкой на основании того, что его - Васильева - не замечают, и солярного отчества), мы фашисты, мы освенцим, мы интифада, мы голанские высоты. Мы религиозные фундаменталисты, суперправославные, но мы в тоже время сатанисты, пожиратели младенцев, оккультисты, атеисты, язычники. Мы нищие, никудышные организаторы. Мы богачи, сосущие бездонные атлантистские фонды. Мы богемные гуру (Джемаль), мы политиканы (так считатет богема), мы бандиты (так считатет МАЦ), мы интеллигентишки (так считают качки и РНЕ), мы грубое и невежливое урло (так считают педерасты и любители Окуджавы), мы заумные академики (так считают балбесы), мы обскуранты неучи ("Где ссылки?" - хитро замечает Половинкин и не слушает ответной матерщины студентов, покидающих аудиторию под пение полу-Интернационала-полу-Хавы-Нагилы-полу-Хорст-Весселя), мы шовинисты (так считает газета "Известия"), мы шпионы (так считают подозрительные паранойики из оппозиции), мы расисты и нацисты (так считатет Кургинян), мы Бжезинский (так считает Немцов и академик Бестужев-Лада, а также все отрицающие геополитику), мы чубайсы (так считатет РКРП), мы армяне (Осмоловский), мы сумасшедшие (так считают малообразованные пожилые люди), мы слишком рациональны (так считают некоторые кроулианцы, живописцы и спившиеся, сторчавшиеся рокеры), мы западники (так считают патриоты, не знающие языков), мы носители восточного неоспиритуализма (Кураев), криптомусульмане (либеральные старообрядческие силы с Белорусской, "Черная сотня" Штильмарка и общество "Память"), мы - тантристы (старушки из РПЦ, подстрекаемые кротким голубым клиром), мы бесполые православные аскеты (так считает "школа кадавров"), мы слишком моральны (Лимонов), мы слишком аморальны (какой-то хрен из Питера опубликовална эту тему целиком вымышленное досье), мы никому неизвестны (Венедиктов), мы попса (Псой). И так до бесконечности...

Покидаю фрагменты из Ноомахии про британский рок(не Сержем Гинзбуром едины).
Про Битлз, будем честны, написал банальщину достойную Википедии. Про роллингов тоже ничего интересного и я бы поспорил, что «именно «Роллинг Стоунз» положили начало опереточному сатанизму в рок-музыке» - натянуто, скорее Артур Браун, но да ладно. А про прогрессивный рок уже с большей любовью написано.
Первая волна Британского Вторжения приходится на 1960-е и воплощена в оглушительном успехе «Битлз», «Роллинг Стоунз», «Ху» и других групп этого направления. Поворот к психоделике, нонконформизму и интеллектуализму происходит во второй половине 1960-х, и до конца 1970-х эти черты доминируют в британской рок-музыке, вершиной которой являются «Пинк Флойд» и «Кинг Кримсон», а в более упрощенной версии — тяжелый рок «Дип Перпл», «Лед Зеппелин» или Дэвида Боуи. Эта вторая волна отличается Британское вторжение изысканным декадансом, романтизмом, экзистенциализмом, метафизикой и обращением к мифологии. Именно она в определенной мере восполняет поэтическую и философскую рефлексию английского историала в конце XX века, почти отсутствующую в «большой литературе» или академической британской философии, которая либо сводится к аналитической философии, либо к узко специализированным исследованиям в области истории мысли. Именно в этом состоит значение явления британского рока: в нем мы находим недостающее звено англо-британской саморефлексии, подведение итогов английского историала с точки зрения альтернативной магистральному утилитаризму и «консервативному прогрессизму». Тем самым это явление выполняет ту же культурную функцию, что и декаденты и денди XIX века. Поэтому их значение выходит далеко за пределы простой музыкальной эфемерной и развлекательной эстрады, представляя собой замещение серьезного интеллектуального процесса.
Термин Progressive Rock, которым обычно обозначают это направление, содержит в себе иронию: большинство групп, относящихся к этому течению, напротив, стоят, скорее, на традиционалистских и декадентских позициях, подчеркивая не прогресс, но регресс и упадок человечества, критикуя Модерн и обращаясь за вдохновением к сюжетам и образам романтизма и средневековой культуры.
С точки зрения культурного процесса, в конце 1970-х с британской (и шире, англосаксонской) музыкой произошло нечто трудно объяснимое при помощи конвенциональных методов. Многие группы сохранились и продолжали играть в том же ключе, что и раньше (хотя многие распались), но культурное поле в целом полностью изменило свое качество, довольно резко превратившись в поле сплошных симулякров — либо через коммерческую эксплуатацию, либо через холодные концептуальные эксперименты. И то и другое присутствовало в полной мере и на прежних этапах, но никогда не выходило на первый план и не затмевало собой живой и органической стихии, проявлявшейся в этом направлении. На рубеже 80-х этот органический нерв британского рока полностью исчерпывается, и с этого времени подавляющее большинство записей и альбомов этого стиля полностью утрачивают культурологическую и ноологическую релевантность.

https://www.youtube.com/watch?v=-Jh49xDNbCg
(Чёртовы копирасты-атлантисты! Выпилили с ютуба все оригинальные дорожки)

Epitaph
The wall on which the prophets wrote
Is cracking at the seams
Upon the instruments of death
The sunlight brightly gleams
When every man is torn apart
With nightmares and with dreams,
Will no one lay the laurel wreath
As silence drowns the screams
Confusion will be my epitaph
As I crawl a cracked and broken path
If we make it we can all sit back and
laugh,
But I fear tomorrow I'll be crying,
Yes I fear tomorrow I'll be crying
Yes I fear tomorrow I'll be crying
Between the iron gates of fate,
The seeds of time were sown,
And watered by the deeds of those
Who know and who are known;
Knowledge is a deadly friend
If no one sets the rules
The fate of all mankind I see
Is in the hands of fools
Confusion will be my epitaph
As I crawl a cracked and broken path
If we make it we can all sit back and
laugh,
But I fear tomorrow I'll be crying,
Yes I fear tomorrow I'll be crying.

Стена, на которой писали пророки,
Расколота на куски.
На инструментах смерти
Блестит ярко солнечный свет,
Когда каждый человек разорван на части
Ночными кошмарами и сновидениями,
Некому возложить лавровый венок.
Ведь тишина заглушает крики.
Смешение (смущение) будет моей эпитафией,
Когда я крадусь по надтреснутой и разбитой
дороге.
Если бы мы сделали это, мы откинулись бы
и засмеялись,
Но я боюсь, завтра мне придется плакать,
Да, я боюсь, мне придется плакать,
Да, я боюсь, мне придется плакать
Между железными воротами судьбы
Были посеяны семена времени
И напоены деяниями тех,
Кто знал и кого знали;
Знания — смертельный друг,
Если никто не устанавливает правил.
Судьба человечества, как я вижу,
Находится в руках идиотов.
Смешение (смущение) будет моей эпитафией,
Когда я крадусь по надтреснутой и разбитой
дороге.
Если бы мы сделали это, мы откинулись бы
и засмеялись,
Но, я боюсь, завтра мне придется плакать,
Да, я боюсь, мне придется плакать,
Да, я боюсь, мне придется плакать.

Тематизация «смешения» снова возникает в песне с того же альбома «Кинг Кримсон» «Я говорю с ветром», чья лирическая сторона явно напоминает традиции «Белого романтизма» «Озерной школы». Кроме явной традиционалистской темы «смешения» и критики «современного мира», здесь мы видим явные признаки знакомства автора текста с континентальной философией и, в частности, с Хайдеггером. На это указывает строчка «я был здесь, я был там, я был между». Здесь обыгрывается само понятие Dasein'a Хайдеггера, который определяет частицу da, входящую в немецкий термин Dasein, как указательное местоимение места, локализуемого ни «здесь» (hier, по-немецки, here, по-английски), ни «там» (dort, по-немецки, there по-английски), но «между» (inzwieschen по-немецки, between, по-английски). Чтобы подчеркнуть это значение, ряд английских переводчиков предлагают передать немецкое Dasein английским Британское вторжение специально сконструированным термином — t/here, то есть нечто среднее между there (там) и here (здесь), ровно «посредине» между ними, на что указывает косая черта. Синфилд, таким образом, через выражение to be in between определяет экзистенциальную позицию и собственно английский Dasein. «Поздний человек» (late man) вызывает ассоциации с «последними людьми» Ницше. Философский контекст наличествует и в других композициях группы, в частности в главной песне с первого альбома «Шизоид XXI века», где чудовищное кровавое будущее описано со ссылкой на Жиля Делеза и его апологию шизоидной массовой культуры. Показательно, что тексты Делеза были восприняты как путеводитель практического сатанизма английской «Церковью Процесса Страшного Суда» (основанной черным оккультистом и сайентологом Робертом де Гримстоном), где одна из ветвей провозгласила книгу Делеза и Гваттари «Анти-Эдип: капитализм и шизофрения» своей «Черной Библией». «Черная Библия» (Bible Black) упоминается в песне «Беззвездное» (Starless), что снова отсылает к концепту Алистера Кроули о том, что «каждый мужчина и каждая женщина — звезда», но пока они «спят», они не знают об этом и пребывают в «беззвездности».

https://www.youtube.com/watch?v=FNvrhmSuiXQ
https://www.youtube.com/watch?v=wlKf8WoLyJI
https://www.youtube.com/watch?v=OfR6_V91fG8

Ладно, продолжу. Хоть что-то новое после зылинаглазого такси в рамках музыкального ревью.

... философская романтика в психоделическом роке достигает кульминации у группы «Ван дер Грааф Дженерейтор», которая представляет собой совершенный пример интеллектуального рока, полностью игнорирующего усредненные вкусы масс и обращающегосяк рефлексирующей интеллектуальной элите «нового поколения». В текстах этой группы, основанной Питером Хэммилом, ставятся философские вопросы одиночества, познания, времени, свободы (сартровской «тюрьмы без стен»), а также развертываются мифологические нарративы и многочисленные аллюзии на британский и, шире, европейский историал. Для этой группы показательна композиция «Дом без дверей» с третьего альбома «Н для Того, Кто есть Единственный Я» (Н to Не,Who Am the Only One).
https://www.youtube.com/watch?v=vvdLJclxcDc
House With No Door
There's a house with no door and I'm
living there
at nights it gets so cold
and the days are hard to bear inside.
There's a house with no roof, so the rain
creeps in,
falling through my head as I try to think
out time.
I don't know you, you say you know me,
that may be so,
there's so much that I am unsure of...
You call my name, but it sounds unreal,
I forget how I feel, my body's rejecting
the cure.
There's a house with no bell, but then
nobody calls;
I sometimes find it hard to tell
if any are alive at all outside.
There's a house with no sound; yes, it's
quiet there
there's not much point in words
if there's no-one to share in time.
I've learned my lines, I know them so
well,
I am ready to tell
whoever will finally come in
Of the line in my mind that's cold in the
night,
it doesn't seem right
when there's that little dark figure run¬
ning ...
There's a house with no door
and there's no living there:
one day it became a wall...
well I didn't really care at the time.
There's a house with no light,
all the windows are sealed,
overtaxed and strained. Now nothing is
revealed but time
I don't know you, you say you know me,
that may be so,
there's so much that I am unsure of...
You call my name, but it sounds unreal,
I forget how I feel,
my body's rejecting the cure ....
Won't somebody help me…?
без дверей, и я в нем и живу.
По ночам там очень холодно.
А днем невыносимо.
Есть дом без крыши, так что дождь проникает внутрь,
Падая сквозь мою голову, когда я пытаюсь
мыслить время.
Я не знаю тебя, ты говоришь, что не знаешь меня,
Есть так много всего, в чем я не уверен...
Ты зовешь меня по имени, но это звучит
нереально,
Я забываю, как я себя чувствую, мое тело
отвергает лекарство.
Есть дом без звонка, но и звонить в него
некому;
Я иногда просто не могу наверняка
утверждать,
Что кто-то есть снаружи.
Есть дом без звуков; да, в нем очень тихо,
Нет большого смысла в словах,
Если не с кем поделиться ими во времени.
Я изучил свои строки, я знаю их очень хорошо,
Я готов сказать их каждому,
Кто только войдет,
Эти строки в моем сознании о том, что
ночью холодно и что это как-то не правильно,
Что маленькая темная фигура убегает...
Есть дом без дверей,
И в нем никто не живет:
Однажды он превратится в стену...
Впрочем я не заботился об этом в свое
время.
Есть дом без света,
Все окна опечатаны,
Перезаложены и заклеены крест-накрест.
Теперь ничего больше не явлено, кроме времени.
Я не знаю тебя, ты говоришь, что не знаешь меня,
Гложет быть это и так,
Есть так много того, в чем я не уверен...
Ты зовешь меня по имени, но это звучит
нереально,
Я забываю, как я себя чувствую, мое тело
отвергает лекарство.
Кто-нибудь может мне помочь?

Речь идет об изоляции индивидуума от целого, утрате возможности коммуникации, о психоделическом погружении в себя, о столкновении со стихией времени, о предвосхищении опыта смерти. Но герой песни не частный случай, а человек как таковой, английский мыслящий субъект эпохи позднего Модерна, сформированный индивидуалистической культурой. То обстоятельство, что дом не имеет окон, указывает на монаду Лейбница, описанную им как «дом, не имеющий окон». У «Ван дер Грааф Дженерейтор» вместо отсутствующих окон мы видим отсутствие дверей, окна же представляются «запечатанными». Вероятно, повышенное внимание к проблематике времени навеяно прямо или косвенно Sein und Zeit Хайдеггера, а сам опыт времени описан в образах и тонах, близких к феноменологии скуки из «Основных понятий метафизики». В мифологических циклах у «Ван дер Грааф Дженерейтор» появляется константный образ, близкий к фигуре «Малинового Короля»(у «Кинг Кримсон») и «Короля-Рыбака» цикла Артура. Он символизирует последний аккорд имперского порядка, приходящего в запустение. В определенном смысле это романтическое и психоделическое восприятие конца Британской Империи. Так, одна из песен «Ван дер Грааф Дженерейтор» посвящена «Императору в его военном зале» (The Emperor On His War-room)
https://www.youtube.com/watch?v=4wtUFJPGE0I
The Emperor On His War-room
Standing in the space that holds the silent lace
of night away from you
You think that you can hold the searing, molten gold
between your fingers...
But it slips through, tearing tendons as it goes,
exposing the white of a knuckle
flesh-and-metal forming letters in the mould.
Cradling your gun, after choosing the ones
you think should die —
Lying on the hill... crawling over the windowsill
into your living-room
They stare out, glass-eyed aimless heads,
bodies tom by vultures...
you are the man whose hands are rank with
the smell of death.
Saviour of the Fallen, Protector of the Weak,
Friend of the Tall Ones, Keeper of the
Peace...
Ah, but it is the only way you know...
Looking out to sea, a flattened plane of
weeds which bear no living
You crush life in your fist as your heart is
kissed by the lips of death
Ghosts betray you, ghosts betray you,
in the night they steal your eye
from its socket...
and the ball hangs fallen on your cheek.
Complaining tongues are stilled; a
thousand mouths
are filled with rusting metal.
Your face a shade of green; somehow you try
to speak through all the garbage in your mouth
But it won't come out, and you cannot
frame the words
as your stepson
throws your fame into the flames and you
are burned.
Saviour of the Fallen, Protector of the Weak,
Friend of the Tall Ones, Keeper of the
Peace.
Ah, but it is the only way you know.
Live by sword and you shall die so,
All your power shall come to nought,
every life you take is part of your own,
death, not power, is what you've bought.
Cringing in your room as the outriders of
doom step
on your threshold;
Begging for your life as the impartial knife
sinks in your
screaming flesh...
without malice, merely taking murder's toll,
you must pay the price of hate, and that price is
your soul...
Live in peace or die forever in your war-
room.

Император в его военном зале
Стоя в пространстве, которое держит
на расстоянии молчаливое кружево ночи,
Ты убежден, что способен удержать
раскаленное расплавленное золото
в своих пальцах...
Но оно просачивается сквозь них, раздирая по ходу сухожилия,
Обнажая белизну костей...
Плоть-и-метал наносят буквы на форму.
Поигрывая своим пистолетом, после
того как определены те, кто, по-твоему,
должны умереть — лежа на холме... заползая
через подоконник в твои апартаменты.
Они пристально смотрят, эти безглазые
бессмысленные головы,
С телами, разорванными стервятниками...
Ты человек, чьи ладони пропитались запахом смерти.
Спаситель Павших, Защитник Слабых,
Хранитель Мира...
Ах, но ты умеешь только это...
Смотря на море, на эту плоскую долину водорослей,
В которой нет ничего живого,
Ты давишь жизнь в своем кулаке,
Твое сердце целуют губы смерти,
Духи предают тебя, духи предают тебя,
Ночами они крадут глаза из твоих глазниц...
И глазные яблоки свисают на твоищеки.
Возмущающиеся языки утихомирены;
тысячи ртов залиты проржавелым металлом.
У твоего лица зеленый оттенок; и все же
ты кое-как пытаешься
Говорить сквозь весь этот мусор во рту,
Но слова не выходят наружу, и ты не
можешь подобрать слов,
Когда твои пасынки
Швыряют твою славу в огонь, где ты горишь.
Спаситель Павших, Защитник Слабых,
Хранитель Мира...
Ах, но ты умеешь только это...
Живешь мечом и от него погибнешь,
Вся твоя сила сведется к ничто,
Каждая жизнь, которую ты забираешь,
Это твоя собственная жизнь,
Смерть, а не власть, вот что ты приобрел.
Съежившись в своем зале,
Когда посланцы судьбы появляются на твоем пороге;
Умоляя о пощаде, когда бесстрастные
ножи тонут в твоей визжащей плоти...
Без всякого злорадства, просто взимая
пошлину с убийцы,
Ты заплатишь цену ненависти, и эта
цена — твоя душа...
Покойся с миром или умри навсегда
в своем военном зале.

Император здесь символизирует Англию в ее былом могуществе и современном крахе. Отсюда и картины моря, и чувство глобальной миссии, и бремя совершенных колониальных преступлений, и даже аллюзии на «духов Джона Ди» («духи предают тебя, духи предают тебя»), предсказавших Астрее-Елизавете мировое господство посредством Морского Могущества. Ощущение краха в некоторых текстах доходит до предельного напряжения, и истерические монологи Питера Хэммела приближаются к стилистике эсхатологического пророчества, на новом виткевоспроизводя радикальные мотивы английской Реформации, но только лишенные надежды на трансцендентное спасение. В этом ключе показательна композиция «После потопа». В этой эсхатологической картине читается отношение музыкантов к «последним людям» и их «последней ванне» Всемирного потопа. Таяние льдов и уничтожение цивилизации истолковывается не просто как физическая катастрофа, но как закономерный «конец цикла», необходимый в силу исчерпанности исторической повестки дня актуального человечества. «Кризис современного мира» не может завершиться ничем иным, кроме как «тотальной аннигиляцией».
https://www.youtube.com/watch?v=oJUu9-s15PQ
After The Flood
Continuing the story, humanity stumbles —
gone is the glory, there's a far distant rumble.
The clouds have gathered and exploded now:
axes shattered, there is no North or South.
Far off, the ice is foundering slowly,
the ice is turning to water,
the ice is turning to water.
The water rushes over all
cities crash in the mighty wave;
the final man is very small,
plunging in for his final bathe.
This is the ending of the beginning,
this is the beginning of the end,
middle of the middle, mid-point, end and start:
the first peak rises, forces the waves apart.
Far off, the ice is now re-forming:
poles are fixed once more,
water's receding, like death-blood.
And when the water falls again,
all is dead and nobody lives.
And then he said:
«Every step appears to be
the unavoidable consequence of the
preceding one,
and in the end there beckons more and
more clearly
total annihilation».
This is the ending of the beginning,
this is the beginning of the end,
And when the water falls again,
all is dead and nobody lives.
После потопа
Продолжая историю, человечество спотыкается —
Слава прошла, вдалеке слышен приближающийся грохот.
Тучи сгустились, и сейчас происходит взрыв:
Оси зашатались, больше нет ни Севера, ни Юга.
Там вдали медленно тают льды.
Лед превращается в воду,
Лед превращается в воду.
Вода прибывает, заливая все.
Мощные волны смывают города;
Последний человек слишком мал,
Он принимает свою последнюю ванну.
Это конец начала,
Это начало конца,
Это середина середины, точка центра,
Конец и начало:
Появляется первая вершина, она разрывает волны.
Там вдали снова смерзается лед:
Снова закреплены оси,
Воды сходят опять,
Все мертво, в живых никого не осталось.
И он говорит:
«Каждый шаг, видимо, есть неизбежное
следствие предыдущего,
и в конце концов все более и более ясно,
все влечется к тотальной аннигиляции».
Это окончание начала,
Это начало конца,
И, когда воды снова спадут,
Все будут мертвы и никого не останется в живых…

Из Ноомахии:

https://youtu.be/k9o78-f2mIM
Моррисон имел в себе ирландскую и шотландскую кровь и самого себя осознавал как носителя кельтской идентичности. Вместе с тем он чувствовал родство с американскими индейцами и испытывал глубокую тягу к экзотической для европейца индейской культуре. Моррисон был интеллектуалом и кроме битников читал У. Блейка, Ф. Ницше1, французских «проклятых поэтов» (таких как А. Рембо, Ш. Бодлер ит. д.), интересовался философией экзистенциалистов, изучал тексты Антонена Арто. Таким образом, его музыкальное творчество в стиле рок-музыки было основано на основательном знакомстве с европейской литературой и философией — прежде всего той, которая критически относилась к эпохе Модерна, либерализму и в целом к идеологиям Нового времени. Все это было вполне созвучно той волне, на которой развертывалась американская контркультура. Тексты песен Моррисона варьируются от экстатических возгласов с минимальным набором смыслов до усложненных метафизических поэм, где фигурируют темы восстания, хаоса, дионисийского и аполлонического начал, фрейдистские мотивы, фрагменты ритуалов и заклинаний, цитаты и парафраз поэтов-романтиков и сюрреалистов, пересказ некоторых сюжетов и формул из трудов антропологов и социологов. При всей популярности песни «The Doors» насыщены богатым культурологическим содержанием, представляя собой развернутую программу дионисийского наступления контркультуры на буржуазную цитадель контроля и управления. В одной из самых популярных песен «The Doors», написанных незадолго до смерти Моррисона — «Скачущие на ветру» (Riders On The Storm), речь идет не только о Дикой охоте древнего германского фольклора, но и хайдеггеровской категории Dasein.

Riders on the storm Скачущие на ветру
Riders on the storm Скачущие на ветру
Into this house we're born В дом, где мы рождены,
Into this world we’re thrown В мир, куда мы заброшены,
Like a dog without a bone Как пес, лишенный кости,
An actor out on loan Как актер, одинокий и безработный,
Riders on the storm Скачущие на ветру

По Хайдеггеру, основополагающими экзистенциалами Dasein'a являются «заброшенность» (Geworffenheit) и «бытие-в-мире» (in-der-Welt-sein) Но вместе с экзистенциальным смыслом пронзительного присутствия Моррисон передает и индейский мотив могущественного ветра, или бога ветра. В мифе оджибве, положенном в основу «Песни о Гайавате» Лонгфелло, божество западного ветра Мэджекивис(Mudjekeewis) был прародителем героя Гайаваты (аналога Монобожо). Показательно, что в версии Лонгфелло Нокомис, прародительница людей, Великая Мать, порождает свою дочь Венону без мужа, а ее оплодотворяет, в свою очередь, бог ветра. Эти темы характерны для матриархальных обществ, где доминирует матрилинейное родство, а «отцами» рожденных детей считаются не мужчины племени, но «ветра». Намек на матриархат мы видим и у Моррисона:

Girl уа gotta love your man Девушка, ты должна любить своего мужчину
Girl ya gotta love your man Девушка, ты должна любить своего мужчину
Take him by the hand Должна взять его за руку
Make him understand Сделать так, чтобы он понял
The world on you depends Мир зависит только от тебя
Our life will never end Наша жизнь не имеет конца
Gotta love your man, yeah Ты должна любить своего мужчину, йе-е

«Сделать так, чтобы он понял — мир зависит только от тебя» - это закон древнего матриархата, «материнского права». Но эта материнская непрерывность, сквозь которую проходит холодный западный ветер, разрывается лезвием смерти. Так появляется фигура убийцы. И снова намек на хайдеггеровское «бытие-к-смерти».

There's a killer on the road На дороге убийца
His brain is squirmin’ like a toad Его мозг дрожит как жаба
Take a long holiday Возьми долгий выходной
Let your children play Позволь детям играть
If ya give this man a ride Если ты позволишь этому человеку скакать верхом
sweet memory will die Сладкие воспоминания умрут
Killer on the road, yeah На дороге убийца

Если отпустить мужчину к его природе западного ветра, он превратится в убийцу. Здесь Моррисон описывает угрозу матриархальной стихии, зловещее присутствие мужского начала — как его воспринимает архаическое сознание, миф, обряд, глубинное психоделическое переживание. «Скачущие на ветру» — это духи одиночества, бессмертные и невидимые, несущие жизнь и смерть. Угроза мужского начала. Близость Диониса.

https://www.youtube.com/watch?v=cHJRIlNXwdk
Хендрикс не был интеллектуалом, как Моррисон, однако дух контркультуры он выразил с предельной четкостью и контрастом. Будучи виртуозным гитаристом, он привносит в рок-музыку сложные импровизации, что сближает ее с джазом, но только в рамках особой стилистики, свойственной только и исключительно рок-музыке. Джими Хендрикс, как и большинство хиппи, вел свободную и анархичную жизнь, экспериментировал с наркотиками и алкоголем(от чего он и погиб), отличался эксцентричным поведением и постоянно ввязывался в конфликты и скандалы. В случае образцовых хиппи это было не личными особенностями, но сознательной жизненной стратегией — попыткой выйти из-под контроля. В этом можно увидеть отголосок гностических сект (таких как офиты), считавших, что выйти из-под власти материального демиурга можно только через нарушение всех запретов: лишь полное погружение в стихию греха способно раз и навсегда освободить гностика от материи.
Показательно, что самые яркие фигуры контркультуры хиппи — Хендрикс, Моррисон, Дженис Джоплин и многие другие — умирают в молодом возрасте, не выдерживая этой стратегии на самоуничтожение. По контрасту с ними битники предыдущих поколений, не менее приверженные наркотикам и алкоголю (Керуак, Берроуз, Лири и т. д.), доживают до старости, не отказываясь от своих привычек. Создается впечатление, что хиппи ставят перед собой экзистенциальную цель сгореть как можно быстрее — как падающая звезда или комета в стратосфере. И это им удается. Психоделический опыт и интерес к магическим практикам открывает Хендриксу особые состояния, в которых через него — как в структуре мифа — пробуждаются спящие архетипы. Униженное жалкое существование его чернокожих предков и индейцев в течение нескольких столетий, как в случае героя Кена Кизи «вождя» Бромдена, имитировавшего немоту и глухоту (поскольку индейцы были лишены права голоса и даже право на сновидения, о чем говорит Берроуз), взорвано психоделической революцией. И Хендрикс становится космическим субъектом, демиургом, всемогущим и вездесущим. Это ясно проявлено в его знаменитой песне «Дитя Вуду». Вначале Хендрикс описывает инициатическое рождение. В ходе обряда похищения духами субъект становится «магическим ребенком» — Дитя Вуду.

Well, I'm a voodoo chile
Lord Гт a voodoo chile
Well, the night I was born
Lord I swear the moon turned a fire red
The night I was born
I swear the moon turned a fire red
Well my poor mother cried out «lord,
the gypsy was right!»
And I seen her, fell down right dead
(Have mercy)
Well, mountain lions found me there waitin'
And set me on a eagles back
Well, mountain lions found me there,
And set me on a eagles wing
(Its' the eagles wing, baby, what did I say)
He took me past to the outskirts of infinity,
And when he brought me back,
He gave me a venus witch's ring
Hey!
And he said "Fly on, fly on"
Because I'm a voodoo chile, yeah, voodoo chile Hey!
Да, я Дитя Вуду
О Боже, я Дитя Вуду
Да, той ночью, когда я был рожден
Боже, я клянусь луна стала красным огнем
Ночью, когда я был рожден,
луна стала красным огнем
Да, моя бедная мать выкрикнула: «Боже,
цыганка была права!»
И я видел ее, она упала замертво
(помилуй ее)
Да, горные львы нашли меня там, где я
пребывал в ожидании,
И посадили меня на спину орла
Да, горные львы нашли меня там, где я
пребывал в ожидании,
И посадили меня на крылья орла
(это были крылья орла, детка, вот что я сказал).
Орел унес меня в пределы бесконечности
И когда он вернул меня назад,
Он дал мне ведьмовское кольцо Венеры
Хей!
И он сказал мне: «лети! лети!»
Потому что я Дитя Вуду, йе-е, Дитя Вуду
Хей!

Этот обряд посвящения — цель психоделической культуры хиппи. Превращение слабого и обездоленного в комическую силу. В другой версии этой песни Дитя Вуду уже выступает как космическое могущество.

Well, I stand up next to a mountain
And I chop it down with the edge of my hand
Well, I stand up next to a mountain
Chop it down with the edge of my hand
Well, I pick up all the pieces and make an island
Might even raise just a little sand
'Cause I'm a voodoo child
Lord knows I'm a voodoo child
Да, я стою рядом с горой
И я раскалываю ее ребром своей ладони
Да, я стою рядом с горой
И раскалываю ее ребром своей ладони
Да, я собираю все ее осколки и делаю остров
Я вздымаю немного песка
Потому что я Дитя Вуду
Господь знает, что я Дитя Вуду!

Здесь явно речь идет не о банальной мегаломании, но об активации архетипа, в чем состоит программа всей контркультуры — пробуждение горизонта, альтернативного англосаксонской доминанте.

>>4322464

ПЬЮ С ФОМИНЫМ

Жил сумасшедший царь. Его Фомин прозвали.
Жил Носов — Фомина покорнейший слуга.
Введенский их потец, и не его слова ли
Географическ лик взнесли на берега?
Где явлен лик земной, где спрятан средь лесов скит,
Там, время, прочь лети, ату, ату его! —
Взорвали времена Фоменко и Носовский,
Но le moujik сказал, что это ничаво.
И впрямь ведь ничаво, конечно, блин, ваще, но
Дивитесь, недруг Буш и друг наш Цзянь Цземин.
Пришла, пришла пора Артании Священной —
На карте наших снов открыл ее Фомин.
Фомин — он молвь, он миф, а говорят, и нимфа.
В сей пакостный навет я верить не хочу —
Пока весь падший мир читает «Скорость-Инфо»,
Я твой урок, Фомин, как азбуку, учу.
Пред Фоминым, как лунь, бледнеет Багдасаров,
Покорный ваш слуга и даже Головин.
И в Кремль шлет злыдота народных комиссаров.
Фомин — он всем им фон, на то он и Фомин.
Еще, гласит молва, — жила такая гнида
По имени Фомин — он предал комсомол.
Фадеев описал отброс такого вида.
Не будь как он, Фомин, а то башкой о мол…
И все ж, какой ни час, но Батюшков неточен:
Не царствуйте, вожди, вино вдвойне окно.
Ковшарь нам царь и псарь, лесник, увы, замочен.
Из люков, глюк да глюк, всплывает, что черно.
А впрочем, что ни дивь — гвоздица-птицельвица,
Не всяк же косн косарь, прах по полю постлав.
Моя кума чума, сестра моя брусница,
И жница мне не брат, и Брут не братислав.
Ну, ладно, спи, Фомин, и ты дормир, о Носов.
Вон ту главу, Фомин, ты дочитал? Камин
Уж догорел. Я пьян. Все на хрен. Нет вопросов?
Один вопрос, один — где Носов твой, Фомин?

В. Карпец.

Либретто: Время действия — конец XVIII в. Место действия — где-то на юге Владимирской губернии. Первая картина. Известный конокрад, бражник и блудодей по прозвищу Задница-Всадница закутил, перевернув городок верх-дном. Навстречу ему вышел поп Потап, окропить окаянца святой водой, дабы изгнать беса. Задница-Всадница скачет через забор, опаленный от молитв и святой воды, и улепетывает огородами. Звучит заклятие на протославянском языке. Вторая картина разворачивается в Гусе-Железном. Масон Андрей Родионович Баташов, хозяин гусевского железного завода собирает вокруг себя местных разбойников и создает из них своего рода войско, которое отправляет грабить по окрестностям, чтобы затем свозить добычу в имение. Свою усадьбу и сад Баташов обносит крепостной стеной. В народе ходят слухи, что в этом саду денно и нощно пытают провинившихся. Под усадьбой Баташов приказал выкопать подземелья, где уединяясь, занимается алхимией, а его сподручные печатают фальшивую монету. Картина третья. Баташовские холопы приводят к барину пойманного ими Задницу-Всадницу. Баташову совсем не по нраву, что в его краях орудует неподконтрольный ему конокрад. Он обращается к одному из палачей: «Петруша, клещи. Голубчик, разожги огонь». Он задает Заднице-Всаднице провокационные вопросы, на которые нет ответа: «Говори, как проехать в небеса по реке? Говори, что зажато у меня в кулаке? Говори, кто взыскует на облаке?» Самолично Задница-Всадница нигде за весь сюжет не появляется. О нем везде говорят в третьем лице. Во время пытки баташовцы лишь комментируют действия жертвы: «Отпирается! Восплакала!» и т.п. Наконец, Баташов видет, что его палачи истерзали Задницу-Всадницу до смерти. Баташов, как бы оправдываясь, молится на исход безбожной души, надеясь, что она, очищенная мукой, попадет в рай. А под конец он выказывает дерзкую и почти святотатственную надежду: «Немало душ погублено и сколько невзначай! Неужто их молитвами не попаду я в рай?». Картина четвертая. Хор славословит погибель всех лиходеев. Но небеса готовы принять даже больших грешников, чьи души очищены мученической смертью. Действие заканчивается молитвословием о всех «сгинувших клетей и темниц».

БАТАШОВ И ЗЛЫДОТА

Из Касимова да в Муром,
Да к рязанскому ярыге,
Ой, с головушкой понурой
Ехали купцы-барыги.

Жаловались да с авоськой,
На тюках, да на корзинах,
Что свалилось цело войско
В сатанинских образинах.

Баташов и злыдота!

Грабили да подчистую,
Ой, разбойнички лихие!
Да и кто ж опротестует,
Коль места у нас глухие?

Баташов и злыдота!

Барин-то у нас сердитый,
Над своим и то лютует —
Ходит у него прибитый,
Аль на Вышвырках кукует.

Баташов и злыдота!

Злыдота, старообрядцы,
Беспоповцы, бесфамильцы,
Из согласья Спасова —
Семя Китоврасово.

Баташов и злыдота!

Кто поставил Гусь-Железный
На горе да у Погоста?
Кто там, хорошо известный,
Батогом шерстил прохвоста?

Баташов и злыдота!

Там — Рязань, а там — Владимир.
Дом стоит меж двух губерний.
Барин там и сям, родимый!
Не поймаешь, уж поверь мне!

Баташов и злыдота!

С полицейскими крючками
Разговор у нас короткий.
Упадет с балкона камень —
Скажем, что напился водки.

Баташов и злыдота!

А для питерских комиссий
Есть у нас другой гостинец:
В Страшной башне пол провиснет,
А под Башнею — зверинец.

Баташов и злыдота!

Он — ведун, масон, держатель
Гусь-Железного завода.
Кто сказал, что он каратель?
Он святой наш воевода!

Баташов и злыдота!

Злыдота, устав от пляски,
Спит за крепостной стеною.
Перелезешь без опаски,
Полетишь вниз головою.

Баташов и злыдота!

Жиль де Ре, де Сад, Влад Цепеш —
Дети рядом с Баташовым.
Всё расскажешь, всё претерпишь,
Ой, на дыбе под засовом!

Баташов и злыдота!

Под усадьбой — подземелье,
Потаенные хоромы.
Там творится златоделье,
Образ царственной короны.

Баташов и злыдота!

Триста взял себе рабочих
Барин для трудов подземных.
Да еще, помимо прочих,
Всяких сволочей туземных.

Упыри там, волкодлаки
Над жлобьем чинят расправы.
Баташову всё до сраки.
Он хозяин всей оравы.

Баташов и злыдота!

Образ истинного злата
Он запечатлел в Погосте.
Колокольня там богата
Статуями в полном росте.

Баташов и злыдота!

А наш храм — никониянский,
В шпилях черная громада.
Пусть обряд здесь окаянский,
Но другого нам не надо.

От живой жены три раза
Барин наш венчался тута.
Кто-то скажет: «Вот, зараза!»
А мы скажем: «Вот, Малюта!»

Баташов и злыдота!

На престол восходит Павел,
Хочет видеть Баташова.
Барин все дела управил,
Говорит: «Принять готовы!»

Люд рабочий рассчитал он
Под землей, да под поленьем.
Он аванс платил завалом,
А получку — потопленьем.

Баташов и злыдота!

Въехал Царь не под трезвонцы,
С барином встречавшись скрытно,
Ввел в хождение червонцы
Он из серебра творитна.

Баташов и злыдота!

На одре, на смертном лежа,
Барин тихо ухмылялся:
«Эх, масонская ты ложа!
Видно, зря с тобой связался...»

У мертвецких, у испарин
Собралися слезолеи:
«Кто ж таперя новый барин?..»
«Всё тому — кто одолеет...»

— Александр Гельевич, каким образом Вы, человек, в годы перестройки входивший в сугубо «староправый» православно-монархический НПФ «Память», уже в начале 90-х годов стали ведущим идеологом российской «новой правой», теоретиком традиционализма?
— Для начала стоит отметить, что общество «Память» на меня абсолютно никак не повлияло. Напротив, это я пытался повлиять на него.
Мое идейное становление происходило в 79-80-х годах при знакомстве с традиционалистами «третьего пути», такими, как Джемаль и Головин. Поэтому мое становление как личности, как интеллектуала, как мыслителя, как метафизика, как политика, как идеолога было именно традиционалистским.
Отрицание парадигмы современности и поиск альтернатив в отношении этой парадигмы современности, основанный на личном экзистенциальном драматическом отторжении того мира, в котором я проснулся в конце 70-х, было смыслом моего пути. Мне было 17-18 лет, и я увидел мир абсолютно пустой и отвратительный. Эта пустота должна была быть чем-то заполнена. Альтернативы, которые мне предлагались — интеллигенция с Окуджавой, полудиссиденты, читающие Солженицына, вялые конформистские православные — эту пустоту никак не заполняли, казались мне бесплотными немощными тенями на фоне гигантского разлагающегося советского свиного трупа. Единственное, что эту гигантскую внутреннюю пустоту, которая у меня была, смогло заполнить, — это полное отторжение всего современного в рамках ультрареволюционного традиционалистского нонконформного интеллектуализма Генона и Эволы. Это была идеология, которая отрицала современный мир, Новое время, эпоху Просвещения и её последствия в целом. И, в частности, как одно из проявлений, коммунизм, советизм. Вместо этого предлагался радикальный возврат к Традиции, к безоговорочному признанию несравнимого превосходства традиционного общества – с его культами, с его пропорциями, с его кастами и обрядами, с его метафизикой и с его инициацией.
Объектом отторжения был именно весь современный мир, как парадигма. Коммунизм, марксизм и советизм мы, вслед за Геноном и Эволой, рассматривали как одно из проявлений этой парадигмы современности, и отбрасывали собственно по этой причине – как противоположность Традиции и ее законам.
Вот как я сформировался. В 1981-82 году я уже был законченным философом со своей собственной интеллектуальной повесткой дня, со своей метафизикой и идеологией. Я быстро и легко вытравил из себя школу, родителей, друзей, окружающий мир. И заполнил бытие традиционализмом и стилем «третьего пути». Я осознал себя повстанцем Традиции в пустыни современности, человеком метафизического подполья, готовящим апокалиптический реванш – безнадежный и, одновременно, неизбежный.
Больше я не взрослел. Я поставил абсолютно неудовлетворительную оценку окружающему меня современному миру, и поставил высший балл Традиции, как полной антитезе этому миру.
Что касается «новых правых», то я был знаком с ними как с современным воплощением определенной версии традиционализма с начала 80-х. В конце 80-х годов, когда я первый раз выехал заграницу, приехал в Париж, я лично познакомился с де Бенуа, другими «новыми правыми, с традиционалистами, и все стало на свои места. Вернувшись в Россию — это был конец перестройки, — я стал своими идеями делиться с публикой, выступать на конференциях и семинарах, публиковаться в прессе. Более всего, что мне соответствовало на этом этапе, это были «новые правые». Я не отказываюсь от этого термина, и более того, де Бенуа на меня реально повлиял.
До этого я был, на самом деле, антикоммунистом. В Европе, которая на меня произвела чудовищное впечатление, я увидел источник американской заразы и несколько изменил своё отношение к акцентам современного мира. Стало понятно, что социализм – это далеко не самое худшее. А когда пришёл 1991 год, тогда вообще всё изменилось. Тогда в ещё большей степени произошёл пересмотр того, что является сущностью современного коммунизма и либерализма. У меня произошёл переворот, я увидел, что сутью ненавистной современности является именно либерализм, Запад, США, либеральная демократия, а отнюдь не коммунизм. Коммунизм открыл своё значение как девиация от магистрального пути развития линии Просвещения, как скрытый, еретический, но всё же консерватизм.
После путча 1991 года я могу полностью причислить себя и к «новым правым» в классическом восприятии, и даже пошёл левее их — в национал-большевизм.
Впервые национал-большевизм мы обсуждали с Робертом Стойкерсом в 1988 году, где он сказал: «О, национал-большевизм, это великолепно!» А для меня тогда это было ругательством. Для меня это были совдеповские сотрудники «Нашего современника», тупые конформистские комсомольцы, которые — как я думал — настолько глупы, что не способны осознать несопоставимость русской консервативной православной традиционной мысли с марксистским коммунизмом. И лишь постфактум я понял, что национал-большевизм может быть позитивным, авангардным, а не арьергардной позицией наших дурачков, боящихся назвать всё своими именами.
— А следующим этапом был проект национал-большевистской партии?
— Этот проект для меня не был чем-то особенным и экстраординарным. Это была инициатива по созданию компактной социально-интеллектуальной молодёжной среды, где рефлексия относительно смысла Традиции и смысла современности могла бы продолжаться, развиваться. Это не был узко политический проект. Это был философский проект.
Я всегда был против «П» в названии НБП. Я всегда был за движение, за что-то неопределённое, идейное, интеллектуальное, стилевое, что-то игровое, быть может — эпатажное. Эта игра могла быть самой радикальной. Но главное – она должна была быть осмысленной и эстетичной.
Лимонов же просто занимался своим собственным пиаром. Он, скорее, вёл свою игру. Я играл в интеллектуальную игру, а он играл персональную игру.
Для него был интересен личный опыт, свой экзистенциальный путь. Вот «П» (партия) в НБП это было его, а «НБ» (национал-большевизм) — это было совершенно не его. Лимонов хотел персонально повыпендриваться, он хотел создать партию «лимоновцев», современных маргинальных отморозков, невротичных подростков, крикунов, он её и создал. Моё же участие на первых этапах дало «НБ». Я думаю, что историки рассудят, в какой степени и что в НБП от «НБ», а что от «П». Лимонов — это фигура из кабаре. Он Борис Моисеев от политики, «дитя порока». Изломанный нарциссичный харьковский лимитчик, который своими глуповатыми, но упрямыми жестами, в том числе и литературой, бодрит декадентскую богему – вначале в Москве 60-х, потом в Нью-Йорке 70-х.
Позднее, уже после создания НБП, появился Курёхин, он заинтересовался моими идеями и традиционалистскими взглядами. Мы быстро сошлись, ему всё было страшно интересно. Мне он был чрезвычайно симпатичен, и мы дружили вплоть до его смерти. Поскольку я находился тогда в формате НБ, Курёхин тоже находился в этом формате. Он, правда, не испытывал интереса ни к «П», ни даже к «НБ», но ему было интересно со мной. Это был искренний интерес, как люди увлекаются шахматами, буддизмом или фигурным катанием. Вот что было с Курёхиным. На его творчестве это, наверное, не сказалось, кроме последней «Поп-механики 418», которую мы планировали вдвоём. Там курёхинская лёгкость перешла в метафизический ужас. Но ему это нравилось.
А что касается Лимонова, он вспоминался лишь в контексте. Вспомните, какая «Лимонка» была тогда. Она была ироничной метафизикой, стилевым авангардом, путеводителем по истории нонконформизма, энциклопедией всего полит-некорректного. В то время в ней было очень много «НБ». При этом у нас с Лимоновым уже тогда была напряжённость. Стоило Лимонова оставить на хозяйстве одного, и уехать, к примеру, в Питер, НБП мгновенно превращалось в «П». Дешёвый полу-богемный, полу-хулиганский бедлам. Лимонов приводил в подвал на Фрунзенской клоунов в гриме Гитлера с Арбата, делал татуировки гранат на своей стареющей жёлтой коже, снимался без штанов для глянцевых журналов. Я приезжал и видел полный развал. Постепенно восстанавливая интеллектуальную атмосферу. И дух учёного парадоксализма.
Курёхин говорил что, если Лимонов будет настаивать на своём, то через несколько лет он станет главой яркой экстремистской партии, бессмысленной, бесперспективной, но шумной. Так оно и вышло.

— Вам не казалось, что последний роман Крусанова «Американская дырка», где воскрес Курехин как православный фундаменталист, такой монах, разрабатывающий стратегии уничтожения либерального мира...
— Это правдоподобно, поскольку мы с ним примерно в таком ключе и мыслили. И он, будучи плоть от плоти таким играющим либералом, он понимал их, он увидел, что будет потом. Он был прав. Мы с ним говорили в 95-м году как о вещах, которые будут завтра, о том, что стало происходить только году в 2003-м. Он лично знал Собчака и Путина, он познакомил с ними своих друзей, режиссера Сергея Дебежева и его жену Зину Сотину. Мы часто сидели у них в салоне. И там был интересный эпизод. Художница Зина Сотина хорошо знала Путина и Собчака, она рисовала их. Причем Собчака рисовала без штанов, с саблей, бодрого, в стиле русского лубка. Эти картины хорошо у неё продавались. И она сидела, говорила:
- «Хорошие вы ребята, Сережа и Саша. Но вы не патриоты. А патриот Собчак!»
Ей говорят:
- «Зина, ну как же! Он же либерал, продажная тварь!»
А она отвечала:
- «Нет, вы не понимаете, вот, есть такой человек, Владимир Владимирович Путин. Он когда говорит «Россия», то у него желваки по лицу ходят. А вы что?»
- «Зина, ну какой Путин, ну какой Собчак, что ты несешь? Это либералы, они Россию продали!»
А она, русская патриотка, русская женщина, художница замечательная... Она как Мать-Земля выдавала истину. И оказалась права. Интересно, что у нас с Курёхиным был план — идея спасения Санкт-Петербурга от либерального гниения. Смысл его состоял в том, чтобы из Санкт-Петербурга убрать либеральный дух и привнести евразийский и национал-большевистский, и тогда Россия будет спасена. Кое-что об этом сказано в моей статьей «Имя моё топор», которую я написал в Питере в квартире Курёхина и в процессе разговоров об этом тайном плане. Виталий Третьяков опубликовал её в «Независимой Газете». Элементом этого плана – напомню, я говорю о 1995 годе! – было познакомиться с помощником Собчака Путиным и рассказать ему о традиционализме, геополитике и консервативной революции.
В общем, Курёхин был очень интуитивный человек, и я думаю, что всё, что было связано с ним, было очень провидческим. Он очень хорошо понимал, как творческие озарения и интуиции соотносятся с социальной политикой, с реальной историей. Он был предельно прозорлив, талантлив и развивался именно в таком духе. Немного ироничном курехинском духе. Он был здоровый патриот.
— Можете ли Вы что-либо по поводу его смерти сказать? Чем была смерть Курёхина в метафизическом плане?
— Это был удар. На самом деле, мы стояли на пороге реального прорыва во всех отношениях. Он дружил с Эрнстом, мы хотели запускать с ним программу на 1 канале – «Немой свидетель». Вообще, его, безусловно, близко свело бы с Путиным. В принципе, я думаю, что он был готов сыграть центральную роль в процессах перехода от либерализма к постлиберализму, который стал фактом на протяжении конца 90-х-начала 2000-х годов. Это был серьёзный проект. Он умер на грани. Какая-то темная сила его остановила для того, чтобы этого не произошло раньше времени. Поскольку вместе с ним оборвались кучи проектов спокойного, мягкого сознательного перевода этих либеральных недоумков в новое качество. Но всё равно это произошло потом, позднее, чем мы рассчитывали. Такое впечатление, что какая-то сила мощная остановила Курёхина. Если бы не это, всё что случилось в последние годы, могло бы произойти раньше. Потому что Курёхин обладал харизмой, удивительным талантом, обаянием, и через это — прямым доступом к важным людям, властителям дум 90-х годов. Идея перестроить ельцинский режим в консервативно-революционном ключе им осмыслялась и продумывалась, даже реализовывалась на начальных этапах. Одним из них было наше выступление на питерском телевидение в масках египетских божеств – Ибиса и Анубиса – с политическими комментариями парламентских выборов 1995 года.
Но были поставлены неведомые заслоны. И вдруг — удар, и всё это в одночасье оборвалось. Поражает сама странность диагноза, — саркома сердца, всего бывает несколько случаев такого диагноза в мире в год. Я не склонен мифологизировать его личность. Но, по сути, реальность подстраивается под его интуиции. После тех людей, которые сформировали мою личность в начале 80-х, эта дружба, пожалуй, была самая яркая.
А что касается пресловутого членского билета № 418, который, якобы, был вручён Курёхину незадолго до его смерти, то он до сих пор у меня лежит. Я не передавал его, Курёхин никогда не был членом НПБ. Билет я не передал, так как Сергей был в больнице и Лимонов со свойственной ему эгоистической грубостью хотел сделать пиар своей «П».

— Потом Вы ушли совсем…
— Я давно планировал запустить свой новый проект. Вначале это было 50 на 50: «НБ» и «П». Лимонов с партией качков, бомжей и шахматистов в одной части подвала, консервативно-революционные интеллигенты, эзотерики, мистики, юноши и девушки с блестящими глазами и Делёзом под мышкой, в другой. В одной части группировались старообрядцы, читали Клюева, оглашали устный выпуск «Адской газеты» (пришла газета с того света в ней новости из ада) – в духе беспоповской публицистики и апологетики. Свои нервно-декадентские изысканные истории про Шушляна, Свинью и Нападающего рассказывал Гарик Осипов. В другой части подвала кто-то упорно качался, потел и раздавался глупый неопрятный смех. Вначале всё это уживалось, потом перестало уживаться. И, в конечном счёте, разошлось. Я не хотел делать никакой новой партии. Вместо со мной ушел дух «НБ».
Период НБП длился с 1993 по 1998. После разгрома парламента вообще всё на долгие годы исчезло. Был тяжёлый период. Я пережил его с НБП. А потом отошёл. Не было скандала, просто у меня не было интереса к этой организации. Это не та организация, которую мне было интересно возглавлять и поддерживать. Мне было интересно вбросить идею, это и было сделано. В принципе, моя программа на этом закончилась, я отошёл.
Единственное что — «по понятиям» дальнейший проект Лимонова после моего ухода надо было называть «Партия Лимонова». Но он оставил себе «НБ», хотя это совсем не его стиль. Он сам не любит воров, свиней, людей, которые крадут чужие идеи. А тут он зачем-то взял то, что ему было не переварить, не нужно. В общем, загадил тему. Напрасно. И жаль. Теперь он и сам не знает, что с этим делать, с НБ. Давно бы оставил, был бы сегодня в лучшем положении. Но крепкой хохляцкой, как у гастарбайтера, хваткой он вцепился в это, думая, что это брэнд. А это был не брэнд.
— А в дальнейшем был переход от национал-большевизма к евразийству?
— Нет, перехода не было. Было изменение политической конъюнктуры. Потому что находиться в оппозиции режиму Ельцина, Гайдара, Чубайса, декларирующему либерально-демократические и ультраамериканские позиции, можно было только в самой крайней форме: просто «убить Чубайса», «убить Гайдара». А что ещё можно было говорить, когда они делали то, что делали?
Но ситуация стала меняться. Если, представить себе, что Лимонов бы умер от СПИДа в 98 году, а НБП осталась за мной, то мы, несомненно, соединились бы с Путиным, вместо «Наших» была бы огромная опричная организация НБП. Только весёлая. Я думаю, что в этом случае не был бы необходим особенный переход к евразийству. Неоевразийство продолжило ту же самую линию «НБ». Просто смена названия. Хотя евразийские тексты у меня были с конца 80-х годов. НБ и есть версия евразийства, только чуть со смещёнными акцентами.
— Можно два слова об этом? Когда Вы пришли к евразийским и национал-большевистским текстам?
— К национал-большевистским после 91 года. К евразийским раньше. Я поверхностно познакомился с евразийством в середине 80-х. Как с частью консервативного антисоветского движения. Меня очень заинтересовало в них нечто эволаистское. Описание кризиса современности, отрицание западной парадигмы модерна, ультра-консерватизм. Но на меня они совершенно не повлияли, хотя и показались наиболее близкими и созвучными в русской философии. Мне нравился Леонтьев, Достоевский, а позже евразийцы… Это всё не так радикально, как бы хотелось, но ярко и сильно.
Евразийцы оказались теми, к кому можно было апеллировать в отечественной истории, для того чтобы выразить по-русски геноновский традиционалистский и консервативно-революционный «третьепутистский» дискурс. В отечественной истории политической мысли – это самое подходящее. Более всего традиционалистское мировоззрение соответствует евразийству. Но нео-евразийство, которое я разработал, это не просто развитие евразийства классического, это синтез изначальных евразийских идей, точнее интуиций, с европейским традиционализмом, геополитикой и консервативной революцией в духе «новых правых». Уже позднее я нашел у Николая Алексеева ссылки на Генона. Но это скорее казус. Хотя и показательный.
— Тогда непосредственный хронологический переход: 1999-2000 годы, Ваше участие в проекте Геннадия Селезнёва «Россия», которая была, безусловно, пропутинской. Каким образом получилось так, что проект «Россия» заглох и Вы решили опять реализовывать собственный проект? Сначала движение «Евразия», потом партия «Евразия», которые тоже не реализовались.
— Что касается работы с Селезневым. Тогда, когда она начиналась, Путин был главой Совбеза, Селезнев, как председатель Госдумы был членом Совбеза. Для некоторых заседаний я готовил аналитические документы. Я писал тексты в евразийском, антиамериканском геополитическом ключе. Немного позднее меня пригласили разработать ряд проектов, и я разработал их для движения «Россия». Вообще, идея создать такую левую патриотическую коалицию в рамках путинского режима, в конструктивном евразийском ключе была очень интересной. Но она не реализовалась из-за некомпетентности окружения Селезнева, в котором сразу появился удивительный бендеровский кореец Валентин Цой, чрезвычайно колоритная личность, авантюрист высокого полета, классический для 90-х годов тип, который практически развалил эту организацию. Селезнев ему вначале доверял, но когда выгнал, было уже поздно, потому что все ценное и интересное оттуда исчезло, дальше мне было уже всё понятно.
Между тем, когда я понял, что у Селезнева ничего не получается, мне уже надоело работать на одного, другого, пятого, десятого, вкладывать силы, писать тексты, без какой-либо возможности курировать и отвечать за то, что происходит. Тогда было создано движение «Евразия». Это был первый индивидуальный политический проект. Собственно говоря, он и не прерывался до сих пор. Он существует до сих пор, но в разных формах. Вначале было создано движение «Евразия», потом оно превратилось в партию «Евразия», потом превратилось в Международное «Евразийское движение». По сути дела, это одно и то же. Это я и те люди, которые за мной следуют.
Почему преобразовали в партию? Это была чисто административная инициатива, в которой реально существующее и набирающее силу евразийское движение подавалась как электоральная формация. Видимо, мы сделали это напрасно, так как только потеряли время на бюрократию, сборы подписей, пустые церемонии, встречи и беседы с совершенно ненужными бессмысленными людьми, которым было мало дело до евразийства и которые просто хотели на этом нажиться.
В Администрации Президента, некоторые люди, с которыми мы поддерживали отношения, говорили, что мы, евразийцы, им нужны именно как партия, что нам помогут. Я отвечал, «давайте остановимся на движении», давайте создавать идейную среду. Они говорят, лучше партию. Аргументируя, что есть какой-то отщепенец, Ниязов, организовавший свою «евразийскую партию». Вы хорошие, а они плохие, мы вам поможем. И, честно говоря, я поверил. А получилось так, что они и Ниязова сами создали, и нашему движению обещая помочь трансформироваться в партию, ничего не сделали толком. Мы проделали лишнюю пустую работу.
Ясно было, что к 2003 году к выборам никакого электората с нашими фундаментальными и пока довольно элитарными идеями, при такой оживленной конкуренции, при полностью управляемой демократии, просто быть не может. Средств на большую кампанию не было. И потом стало понятно, что люди, которые работали с нами в Администрации, просто занимались обычным обманом. Они так много партий создали. Я так и не понял до конца, для чего это было нужно. Но стало ясно одно, что в такой партии нет никакого смысла. В конце концов, и Ниязов свою партию закрыл, и партия «Евразия» закрылась.
И надо сказать, что за все эти годы как было евразийство связано со мной, так оно и остается. Евразийство жило всегда как движение. Таким оно было и до партии, и во время партии и после партии. Это одно и то же движение. «Евразийское Движение». И больше ничего менять не будем. Кто бы нам что ни обещал.

— Затем был проект вхождения в блок «Родина»?
— Ну, это уже агония. Партия «Евразия» не была готова к выборам. Все обещания были нарушены. И непонятно было, что делать. Тогда и возникла химерическая идея партии «Родина», в девичестве она называлась «Товарищ» и была подготовлена под Глазьева Маратом Гельманом. Концепция была проста – «берем зюгановский электорат и уводим в сторону». Отдельно циркулировала идея — сделать новый националистический блок. Я же предложил другой проект, — исходя из того, что в России в чистом виде ни правая, ни левая модели не проходят, их совместить в нечто новое. Как видите – моя старая мысль о сочетании национализма и большевизма, консерватизма и революции. Я предложил это сделать и эффект налицо. И тогда технологи скрестили левого ботаника Глазьева с правым проходимцем Димой. Все сработало. Это тут же вызвало панику у Чубайса и Явлинского, их отвлекли на провокационную для правозащитников тему, и всё, — получили нужный результат. Но это делалось так грубо и с такой изрядной долей шовинизма, что нам было с этим очередным уродством не по пути. «Родина» была по ходу дела. И ее стали после прохода в парламент почти сразу демонтировать. Что правильно. И снова – с идеями все в порядке, все работает. Но какое же чудовище антропологические носители этих идей! Они всё готовы превратить в свою противоположность.
С электоральным уровнем евразийства нам всё понятно, соглашусь, что он близок к нулевому. С интеллектуальным — всё с точностью наоборот. Евразийство идеологически становится всё актуальнее и актуальнее. Напротив, интеллектуальные горизонты «Единой России» прямо пропорциональны её электоральному влиянию. Партия чиновников, партия власти, партия статус-кво – и всё. Электорально все превосходно. По смыслу и идеям — чистый лист.
Нынешнее состояние евразийства на мой взгляд оптимально. Мы имеем в современном российском обществе почти монополию на идеологию. Остальные движения, группы и силы исповедуют либо фрагментарные, лоскутные мировоззрения, либо нечто устарелое и неприменимое, либо вообще бредят. Партии же вообще стали придатком к административному аппарату и никакой интеллектуальной жизни в них нет. Евразийство же, напротив, занимает новые и новые рубежи. Мы вне конкуренции.
У нас есть и VIP-сектор в лице Высшего Совета Международного «Евразийского Движения», куда входят Министр Культуры РФ Соколов, министр культуры Якутии Борисов, Советник Президента РФ Аслаханов, вице-спикер Совета Федерации Торшин, глава комитета по международным делам Совета Федерации Маргелов и многие другие.
Есть интеллектуальный сегмент в лице целой сети Евразийских Институтов, Центров Евразийских Исследований, структур Нового Университета. Сам я почетный профессор Евразийского Национального Университета им. Льва Гумилева в Астане и преподаю курс «Пост-философии» на философском факультете в МГУ.
Есть у нас «Евразийский союз молодёжи» (ЕСМ), молодежный авангард евразийства с радикализмом, и подчас зашкаливающей неполиткорректностью. Бурно развивающийся и свежий проект. Существенно усовершенствованная версия того, что я хотел бы видеть в НБ без «П».
— И Вы им предоставили автономию?
— Да, определенную автономию. Потому что это организационная инициатива молодежи. Ребята собрались делать великое дело. Они вдохновляются моими идеями, но свои шаги со мной не согласовывают. Я порой ужасаюсь результатам, иногда радуюсь. Но при этом я их не оставил совсем. Потому что несу за них ответственность. Сейчас ЕСМ становится массовым молодежным движением. И это создает новые риски. Важно избежать вульгарности, упрощения тонкой теории евразийства, опасности соскальзывания к каким-то примитивным клише. Евразийство – это «империя + дружба народов». И здесь чрезвычайно важны оба термина. Удержать этот баланс, я понимаю, трудно. Но необходимо. Предоставив младоевразийцам полную автономию, я все же несу за них большую долю ответственности. Но самое главное в том, что постепенно евразийство становится органичным социальным субъектом, коллективным существом. И в какой-то момент идея, которая воплощена во мне, перейдет на это существо. И тогда уже заживет своей жизнью.
Многие опыты традиционалистов, моих идейных предшественников и учителей, да и мои опыты, оканчивались пародией и гротеском. Даже не трагедией и поражением, это еще можно было бы понять, есть в трагедии героизм и высокая ценность, но именно карикатурой. Задача в том, чтобы вместо этого евразийство стало полноценной сущностью, со своей судьбой и своим предназначением. И тогда мы увидим нечто невероятное, небывалое, фантастическое. Обязательно увидим. И мало не покажется никому.

Животное в человеке – вот что делает его ценным. Вот что делает его человеком. Потому и сказано: “...будьте мудры, как змии, и просты, как голуби”. Мы стесняемся этого, бежим от этого, отстреливаем это, но все отчетливее впереди встает тень машины. Человека-машины – расчетливого, экономичного, рассудочного, учитывающего свои интересы, умеренного, взвешенного. Человека-стиральной-машины. Охота и отстрел уличных собак, вакцинация против агрессии и психотерапия, сглаживающая бурление крови, – все это из одной области. Животное значит живое. То, что вместо этого, – правильно – мертвое. Если в сакральном обществе звери недостаточно живы, слишком автоматичны в отличие от яростного, бушующего, движимого великой страстью человека-медиатора, чудесной струны, натянутой между землей и небом, то сегодня звери слишком живы, и это раздражает, пугает, требует коррекции усохшего человека-автомата, порвавшего с небом и загадившего землю (преступив верность одной из частей диады, сохранить верность другой невозможно – тот, кто верен небу, будет верен и земле, а любящий землю держит в своей душе небесные своды – что бы они нам там ни говорили…).
Согласно Джордано Бруно, все дело в “героическом энтузиазме”: il furrore eroico дословно – в “героическом бешенстве”. Человек реализует свое достоинство, проникаясь этим энтузиазмом, этим “героическим бешенством”, становясь зверем, сверхзверем, страстной стрелой тоски, пущенной в черную полночь…

Все это складывается постепенно в учение, в новую истину. Я буду учить вас о “сверхзвере”. Он – это соль земли, он губка звездного света, кубок земных ароматов, вопль хитрецов-соловьев, вещающих долго и медленно, сбивающих с толку, бросающих в жар… Наши звери – полноценные граждане русского космоса, они имеют право голосовать, выбирать и быть избранными. Бешеных нельзя отстреливать – ни собак, ни людей. Их бешенство – знак великой воли, печать животворного начала, пропуск в амфитеатр вечности. Мы должны сделать выбор и встать по ту сторону. Возглавить полчища зверей, эти живые поля, перемешанные со снами и гиперборейскими видениями, которые приходят, как ностальгия и удушье, – ближе к утру

А.Шмулевич: Эта традиция включает в себя (и это, возможно, основной её элемент) положение о том, что Бог может во всей своей полноте спускаться на, пребывать как в отдельном человеке так и в целой группе, общности людей. Отдельная личность становятся таким образом , носителем Божества, живым Богом. В таком же качестве может выступать и целая общность людей.

А.Дугин: Что касается личности, как вместилища Божества - это общеманфестационистская модель, концепция "аналь-хакк Аль-Халладжа", теория аватар в индуизме. В принципе эта идея является общей для всех форм эзотеризма. То, что Божество воплощается в группе, это - теория "коллективного тулку" или инициатической цепи. В раннем инициатическом эзотерическом христианстве такой ЖИВОЙ БОЖЕСТВЕННОЙ СУЩНОСТЬЮ была Церковь. В каббале - это концепция Шехины. В эзотеризме речь идет о БОЖЕСТВЕННОЙ СУЩНОСТИ цепи посвящения. Это барака суфизма, которая живет в ордене и передается как реальное ИММАНЕНТНОЕ ПРИСУТСТВИЕ БОЖЕСТВА посвященным. Теперь о отождествлении инициатической общности (это типичный и ординарный момент эзотеризма) с нацией, народом. Вот здесь, действительно, мы имеем дело с чем-то уникальным и ярче всего проявленным именно в иудаизме. Хотя аналоги есть и в иных местах. Древние архаические арийские культы рассматривали племена как воплощения Божества, чьим персонифицированным выражением был Вождь, а обобщенным, массовым-само племя. С другой стороны, специфика избранничества иудеев (вне каббалистического контекста) осознавалась отнюдь не в оптике такого боговселения, но совершенно иначе. По этому поводу у меня есть статья о големе-мессии.

А.Шмулевич: В эту традицию входит также положение, что путём некоторых духовных усилий, каждый человек может, в теории, достичь такого состояния, что Бог воплотится в нём. Такое состояние -- вещь достаточно редкая, если мы говорим об отдельном человеке. Но всё же встречаются личности, которые каким-то образом (или благодаря тому, что были избраны, или путём особых усилий) смогли дойти до него и получить статус живого Бога. Эти люди являются не просто учителями, наставниками других, а выступают в роли сосуда, через который Божественность распространяется и на всю связанную с ними общность, и таким образом, вся группа приобретает также Богоносный статус. Однако принципиальной, не переходимой разницы между Живым Богом и остальными людьми не существует, и в принципе, любой может стать им. Бог может быть также воплощен в своей полноте и в целой группе людей, без того, что бы кто-то из них приобрел статус Богочеловека. Для подобного Боговоплощения с человеческой стороны требуется лишь духовные усилия, особые мистические практики, которые вводят человека в это состояние. Положение о моральных заслугах, о награде за совершение каких-то добрых дел, для достижения статуса Богочеловека или Боговоплощающей общности, в общем-то, отсутствует.

А.Дугин: Это нормы классического эзотеризма. Генон и Эвола посвятили этому горы исследований.

А.Шмулевич: Следствием такого учения является отрицание священства как группы особо выделенных для богослужения людей, а также отрицание существования каких-то выделенных для контакта с Божеством, богослужения предметов, в частности отрицание икон и всех христианских таинств, а также всей церковной иерархии.

А.Дугин: Это, кстати, также признак эзотеризма. Только иногда такое отрицание посредника не декларируется (тогда мы имеем дело с эзотеризмом - с тем, что Шолем называл "мистикой"), а иногда декларируется, тогда мы имеем дело с сектой. Секта отличается от эзотеризма тем, что секта противопоставляет свое учение внешней экзотерической традиции, а эзотеризм нет.
http://imperium.lenin.ru/LENIN/27/avrom-1.html

Он встает и ходит кругом Кремля
Мимо строя сомкнутых часовых.
Не найдут его среди нас, живых,
Даже лазерные поля.

Это в полночь бывает, когда часы,
Что при нем играли «Интернационал»,
Приближают любому удар косы,
Не щадя даже стражников и менял.

Он встает и ходит, как в том году,
Когда въехал в разбомбленный этот дом.
Только круг очерчен огню и льду,
И от трех соборов он прочь ведом.

Он кругами ходит за кругом круг
Мимо праха соратников аккурат,
А когда в Филях пропоет петух,
Возвращается в щусевский зиккурат.

И пока он ходит ночной Москвой,
Месту лобному шлет свой косой прищур,
Все сильней гремит доской гробовой
Толь чурбан, толь чурка, толь пращур-чур.

Все слышнее ворочает недра навь.
Будет некому этот пожар тушить.
Кому есть, где жить,- те спасутся вплавь,
Здесь полягут те, кому вечно жить.

Как Егорьев конь приподымет круп,
Как проснется рать по Руси Святой,
И в ходы подземные канет труп
Вместе с каменной этою пустотой.

А что дальше будет - не иму вед.
У Царицы-Владычицы Русь в горсти.
Слышал, есть один под Тюменью дед,
Да ему не велено толк вести.

Что он делает здесь - этот человек среднего, но еще склоненного в сторону молодости возраста, в потертой куртейке, скорее темно-, чем светлорусый, с не длинной, но отчетливой бородой, со все время гаснущей "Беломориной", которую он беспрерывно запаляет сырыми спичками? Зачем он ходит то по гранитному парапету, то по протянутым металлическим сваям, перпендикулярным сваям метромоста - по самому, самому краю воды?..
Бросает в воду вконец измызганный бычок. Снова лезет в карман за пачкой, и вдруг - что-то грузное плывет по воде навстречу - не бревно, нет, но и не льдина, конечно...
Темное-темное, в человеческий рост.
Подснежник - утопленник.
Но…
Лысый, с рыжей бородкой, с покатым лбом и знакомыми с детства калмыцкими скулами. А, главное, в такой же жилетке...
Так, надо отдернуть прут от металлических остовов, и вместо багра этим прутом притянуть его сюда, к парапету...
Нет, не примстилось. Он самый.
Так, словно сейчас, сквозь прищур и скартавит:
- Зачем, батенька, потгевожили? Агхисквегно, агхисквегно!
За милиционером, что ли, бежать? Но где возьмешь его? Два раза за ночь патрульная "канарейка" прокатится...
Так ведь здесь же есть в парке отделение!
Да, да, туда, вправо, километра полтора, в сторону Мосфильмовского моста - там точно есть...
Прутом зацепив за жилетку, так и не закурив и засунув папиросину в карман - туда!
А там только одинокий капитан клюет носом, да разглядывает "Огонек" сержант.
- Ну чево, борода?
- Там... там... покойник, поехали...
- Какой еще покойник?
- Ну, обычный, ну, то есть... ну не совсем.
- Да успокойся ты, борода. Суставов, съезди, посмотри.
"Канарейка" выехала на темную, совершенно пустую набережную, на которой при свете фар набегают и исчезают столетние стволы.
- Тебя как зовут?
- Ну, Владимир.
- А по отчеству?
- Саввич.
- Вот что, Саввич, знаешь их тут сколько? Нажрался, небось, и утонул.
- Да нет, он, по-моему, знаете кто?
- Дед Пихто, - проворчал Суставов, - Ну кто?
-Ну…Ну...
- Ну кто?
-..ЛЕНИН!
Вспыхнули сваи, словно серпом по мясу тормознула о мокрый асфальт резина.
- Ну чево?
Владимир подтянул прутом трупака - блеснули от огней проходящего сверху поезда лычки на погонах Суставова.
Владимир поближе притянул трупака. Суставов нагнулся - и опять блеснули от фар проходящего поезда лычки на погонах, и свет прошел по лицу Суставова.

И вдруг -
что это?
Суставов ли?

С изменившимся лицом, изменившимся голосом (кто это? - и что за серо-пепельный круг?):
- Запомни, - он выговаривал каждое слово,

-
мясо
отделяется
от костей.

И быстро-быстро, скороговоркой, прежний сержант Суставов:
- А теперь я поехал. Чеши отсюда. И советую больше здесь не шляться. Толкай его обратно. Пусть плывет куда ему надо. А сам домой.
И снова резина, теперь по кругу, мокрой змеей, проволочилась о мокрый асфальт, и фонари "канарейки" по полукругу снова озарили на миг столетние голые кроны.
И вот уже лысая голова Владимира Ильича в дрожащих от любопытства - и страха? - руках Владимира Саввича: рука разглаживает чуть свалявшуюся рыжинку бороды, расстегивает пуговицы на жилете, развязывает галстук, снимает пиджак - все это неимоверно мокрое, тяжелое, набрякшее... Это надо снять, положить отдельно...
Теперь брюки. Сначала надо расстегнуть ширинку, правильно, а вот свесился отмокший стершийся член, ребра, да, начинают подгнивать, впрочем, несильно; брюки снял - надо же, даже носки! - а ноги совсем стариковские, жалостные, ножки, как у младенчика, как у отца старого, незадолго до смерти, и весь он какой-то совсем маленький

совершенно голый труп -
лысый с рыжей бородкой.

- Как он сказал? Мясо... отделяется... от костей... Это ведь...

Я...
кажется
читал
это
о Хираме
И-
резко,
швыряя в черную-черную воду, срывая с себя
и снова швыряя -
куртку,
брюки,
трусы.
ботинки!
!
И понесла Москва-река...

И вальсируют в весенних водоворотах немудреные бебихи героя.
И стоит на сваях совершенно голый человек.
Медленно-медленно начинает натягивать на себя мокрую, еле налезающую одежду, снятую с трупа.

Капают с рукавов холодные капли воды.
Мясо
отделяется
от костей.

И тем же железным прутом толкает трупака в воду.
И вот они плывут по течению Москвы-реки, куда-то на юг- в Оку! в Волгу! Впереди одежда живого. Чуть позади тело мертвого.

Узнал, что есть целая область в медицине, которая занимается состояниями, непосредственно предшествующими уходу. Это "терминальная" медицина или "паллиативная медицина". Очень странная сфера, где мы ускользаем от одержимости других врачебных зон - починить человеко-механизм во что бы то ни стало. Или сымитировать по меньшей мере процесс. Терминальная медицина не лечит. В ней есть что-то философское. Я давно не видел таких интересных взглядов как у пациентов и сотрудников Хосписа. В центре их внимания - именно то, что должно быть в центре нашего общего внимания. Они обслуживают "уход", "переход", "терминус", "границу". Внешне - это банальный гуманитаризм, внутренне люди влекутся тайной смерти, как она открывает себя полнее всего - в момент раскрытия своего бутона в фатально ускользающем человеческом теле.
Смерть нелокализуема по определению, так как она бесконечное, в которое обернуто конечное, это колыбель наша - смерть, холодная, жестокая, нежная и с градусами. Это ее ладони мы ощущаем, когда среди ночи звонко воем во сне, пугая севших на подоконник духов. И все же она зацветает на определенном терминальном пространстве, когда начинают синеть пальцы и ступни, и бодрая изморозь поднимается выше и выше - "синим, я люблю тебя, синим" перефразируя Лорку -- azul que te quiero azul.
В умирании вмещается бытие, прыгающее в небытие. Это искупительное действие - умирание. Сколько было грязного, ворочающегося в вегетативном сале пульса - действий, перемещений туловища, дрожи, уколов, испугов, трепета ярости, расслабленной слюнотекущей неги... Сколько глупых - ультра-глупых слов - сказано и замыслено. Казалось бы не уйти от ответа, и без милосердной косы что-то неизбывно страшное должно было бы непременно случиться. Но приходит восторженный миг, зажигают вечерние лампы - люди как правило рождаются и умирают к ночи - и личность стерта, все забыто и прощено, из отвердевшего только что дышавшего плода вырывается сноп небесных брызг. Как будто ничего не было. И лицо покойного расправляется, плавясь, в совершенно иной сосредоточенной мине. Будто в бездну бросили взгляд и увидели Того, кто воистину смотрит. Раз: и все переменилось. Поменялись ролями, рокировка.

Влияние смерти Г. на решение Д. окончательно растоптать эстетическое в пользу манипулятивного - огромно. Политеист Г. был как катехон - единственное, что удерживало Д. от окончательного и безвозвратного поглощения православием. Г. задал очень высокую эстетическую планку, которой Д., в чём-то подражая ему, а в чём-то - соревнуясь, пытался соответствовать. В православии и без Г. такая мотивация отпала - равняться в эстетическом плане стало не на кого. Не имея в жизни опыта "хорошего отца", Д., желая того или нет, выбирал кандидатов на эту роль. Таким заместителем был и Г., но, когда его не стало, ничто уже не препятствовало окончательно сделать выбор в пользу такого "хорошего отца", который идеален, надёжен и никогда не покинет, умерев, т.е. православия. Словно пародия на этот выбор, некоторые ученики-отступники Д. гораздо раньше поступили в той или иной степени так же в отношении него самого.

В этом своём священнодействии "спасти всех", любыми средствами, Д. игнорирует всякую обратную связь от реальности. Отчасти потому, что реальность в её современном виде ему неприятна (чем с ней соприкасаться - лучше уж за веру погибнуть), отчасти же из-за мимикрической гиперкомпенсации, которая всю жизнь успешно заменяла Д. навык двусторонней коммуникации. Кстати, мимикрия - типично инфантильная (усваиваемая с детства) тактика при наличии "плохого отца". В живом диалоге Д. умело подстраивается под собеседника, начиная говорить в его стиле, зеркалить. Вроде бы, говорить по-прежнему своё, но сама мимикрическая подстройка за многие годы стала настолько хороша, что неузнаваемо искажает любое "своё", передаваемое от Д. к собеседнику. В сторону же к Д. обычно ещё хуже. Он готов услышать лишь нечто сорезонансное или же новое, близлежащее к одобренному. Встретиться с опытом иного в собеседнике, именно в реалтайме, в коммуникации, а не когда-нибудь потом, размышляя в безопасности защит, внутри себя, Д. просто не умеет.

Так что бессмысленно ему рассказывать всё, что вне рамочек. Например, что раньше, когда всё было лучше, на Руси была система двоеправия (см. В. Живов, "Разыскания в области истории и предыстории русской культуры"). Наряду с Домостроем как сакральным правом, на которое лишь почтительно указывали, но никогда не применяли, существовало обычное право, где всё дело кончалось максимум денежными штрафами или принудработами, а особо образованные князья, с той же интенцией - воплотить символы Домостроя в жизнь, сталкивались с народными бунтами. Всё равно Д. этого не услышит, ведь в его оптике такой пример неоднозначной модели взаимодействия идеального и реального - это лишь несущественное отклонение от того, как надо. Карма публичности Д. ещё больше ухудшает эту ситуацию, дополнительно прокачивая навык игнора - всё не вписывающееся объявляется ресентиментом.

Д. пытается натянуть реальность на символы, как красную шапочку (по самые уши), но контринициатическая реальность давно уже стала мелковата для такого, и не в силах хоть сколько-нибудь существенно вмещать символическое. Она отчаянно сигнализирует об этом тем, что всё сильнее портится от подобных эффективных попыток, но её сигнал на другом конце телефонного провода Д. не слышит, продолжая мимикрически вещать реальности в привычном ей цугундер-стиле. Хуже того, её способность вмещать символы от этого становится всё меньше. То, что раньше только намечалось и казалось притягательным, в результате эффективных действий Д. становится отвратительным окончательно.

Манифест "Новых Магов"
1. Налицо кризис искусства. Отсутствие витальности. Доминация чистого механицизма. Пост-модернизм — сам синдром дегенерации — выродился. Интерес к искусству сегодня либо кич (театр, кино, рок-концерты), либо das provozierte Leben ("спровоцированная жизнь" — Г.Бенн), занятие для узкого и замкнутого круга "вампирической интеллигенции", полностью утратившей ориентиры, но не утратившей вместе с тем потребность в пропитании, социальном статусе и тщеславие.
2. Налицо кризис политики. Отсутствие мысли и свежей идеологии. Дегенерация политики после периода некоторого всплеска начиная с перестройки. Политика совершенно утратила и логику и жизнь. Она либо патологически конъюктурна (центр), либо патологически карикатурна (периферия). Но всегда одинаково неинтересна.
3. Критический минимум дегенерации искусства и политики сейчас достигнут одновременно. Так бывает не всегда, но сейчас именно так — низшие точки двух синусоид совпали.
4. В такие моменты цикла упадка развитие должно получить новый импульс, лежащий как правило вне сферы самого процесса. Иногда политика подстегивает искусство, иногда наоборот. Сейчас в обоих областях упадок. Надо искать импульс вовне.
5. Этой новой областью является МАГИЯ. Магия изучает не события, вещи, предметы, но их причины (причем не просто описывают причины, но активно работает с ними). Магия предшествует искусству и политике. Искусство и политика стали самостоятельными, отделившись от своего магического истока. Этот исток никуда не исчез, но отошел на периферию, воздействовал косвенно. Тайные общества, ложи, ордена управляли историей, вдохновляли художников.
6. Отныне косвенного воздействия недостаточно, политика и искусство забыли о необходимости постоянного обращения к магии. Ситуацию может спасти только п р я м а я и тотальная замена искусства и политики МАГИЕЙ.
7. Нынешний политик и художник сами по себе изжиты, их не спасет ничто. Они не способны напитаться магией и оживиться. Их следует вычеркнуть, отбросить. Они совершенно неинтересны. На их смену должен прийти новый тип.
8. Это НОВЫЙ МАГ, занимающийся политикой или искусством (но не политик и не художник, занимающийся магией).
9. Все виды искусства и все политические идеологии имеют свои оккультные аналоги в оперативной магии. Картины возникли как обмирщвленные изображения богов и символических знаков. Политические идеологии стали светским выражением метафизических и религиозных учений (капитализм — секуляризированный протестантизм, по М. Веберу; социализм и фашизм — вариации индоевропейских, арийских, традиций, где отсутствовала каста торговцев, по Дюмезилю). Постепенно исток пропал из виду. В лице современных политиков и художников мы имеем дело с неизлечимыми закоренелыми идиотами. Степень таланта и идеологического успеха сейчас напрямую зависит от степени знакомства с оккультными учениями.
10. Этот факт надо признать и принять как неизбежность.

11. Вместо отдельно искусства, отдельно политики и отдельно магии следует ввести новую синтетическую дисциплину: МАГИЯ, учреждающая свою политику и свое искусство напрямую. Новая герменевтика: отбрасывается исторический контекст и эстетическая особенность, все сводится к оккультной парадигме. Гете и Бретон, Ленин и Черчиль сводятся к магической парадигме (масонско-оккультистского, герметико-розенкрейцеровского толка), носителями которой они являлись. Остальное отбрасывается. Вместе с новым искусством и новой политикой приходит новое искусствоведение и новая политология.
12. Новые искусствоведы и новые политологи не будут отдельными людьми от новых художников и новых политиков. Это будут одни и те же личности. Более того, это будут никто иные как сами НОВЫЕ МАГИ.
13. Искусство становится не имитацией ритуала или изготовления фетиша, амулета, идола, но самим ритуалом, самим изготовлением амулета, фетиша или идола.
14. Политика становится не отснятым "римейком" коллективных оргиастических действ и реализацией смутно и косвенно воспринимаемых метафизических проектов, но прямым мифотворчеством и оккультной архитектурой масс.
15. Все это осуществляется и осмысляется НОВЫМИ МАГАМИ.
16. МАГИЯ — наука оперативная. Она требует реальных результатов, реальных метаморфоз. Метаморфоз объектов, явлений, самого оператора. МАГИЯ — наука экспериментальная, она не допускает "темнилова" и демагогии. Оценивается не проект, но результат. Без конкретной "эйдетической реализации" нет магического акта. Если все остается сущностно прежним после произведения магического акта, мы имеем дело либо с неудачей, либо с шарлатанизмом. Идиоты и интеллигенты не пройдут.
17. НОВЫЕ МАГИ учреждают свое искусство и осуществляют социальные перевороты. Они специализируются в геополитике, масштабной науке, подчиняют стихии, укрощают атлантического Левиафана и откармливают континентального Бегемота. Минимальный социальный масшта НОВОЙ МАГИИ — страна, народ, государство, легионы человеческих масс. Группа эстетов или отряд марширующих дегенератов-сектантов никому не интересны. НОВАЯ МАГИЯ имеет дело с явлением ГИГАНТСКОГО. Гигантского Нового (М.Хайдеггер).
18. Наши цели станут понятны только тогда, когда люди начнут соучаствовать в нашей практике (активно или пассивно, как субъекты или как объекты).Магия решает гносеологические проблемы через "Праксис" (как марксизм).
19. Кризис искусства и политики внешне кажется чем-то объективным. Не стройте иллюзий, его организовали МЫ. Для того, чтобы расчистить путь НОВОЙ РАСЕ. Расе магических королей.
20. Мы оперируем с безднами. Для нас невидимое имеет свою географию. Черное не просто отсутствие света, это огромная гамма оттенков, которые и не снились земной оптометрии.
21. Abyssus abyssum invocat —
22. In voce cataractarum.

100 лет революции все-таки, а в треде не празднуют

Белая армия, чёрный барон
Снова готовят нам царский трон,
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.

Припев:
Так пусть же Красная
Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой,
И все должны мы
Неудержимо
Идти в последний смертный бой!

Припев.

Красная Армия, марш, марш вперёд!
Реввоенсовет нас в бой зовёт.
Ведь от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!

Припев.

Мы разжигаем пожар мировой,
Церкви и тюрьмы сравняем с землёй.
Ведь от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!

>>4423152
Кони версты рвут наметом,
Нам свобода дорога,
Через прорезь пулемета
Я ищу в пыли врага.

У меня одна забота,
Нет важней ее забот...
Кони версты рвут наметом,
Косит белых пулемет

Подкошу огнем кинжальным,
Как поближе подпущу.
Ничего в бою не жаль мне,
Ни о чем я не грущу.

У меня одна забота,
Нет важней ее забот...
Кони версты рвут наметом,
Косит красных пулемет

Только радуюсь убойной
Силе моего дружка.
Видеть я могу спокойно
Только мертвого врага.

У меня одна забота,
Нет важней ее забот
Кони версты рвут наметом,
Косит немцев...

У меня одна забота,
Нет важней ее забот
Кони версты рвут наметом,
Косит немцев пулемет

Кони версты рвут наметом,
Нам свобода дорога,
Через прорезь пулемета
Я ищу в пыли врага.