1. День кинаматери прошел нелегко. Задержки зарплаты, очереди в магазине, тяжелые от двухлитровой бутылки «Пепси» сумки – всё это наложило на её лицо отпечаток безграничной усталости. Сгорбившись от непосильной ноши, она брела по заснеженным тротуарам, пугая прохожих своим мертвенно бледным и осунувшимся лицом. Она не любила приходить домой. Вид её сына-инвалида, отрешившегося от всех мирских проблем, беззаботно катающегося на стуле, наполнял её сердце такой беспросветной тоской, что хотелось открыть окно и выть волком. Иногда она плакала в подушку. Она втайне надеялась, что сын проснется от её сдавленных рыданий и скажет «Мама, что с тобой? Тебе плохо?», и, может быть, даже сползёт со своего дивана и заглянет ей с пола в лицо заботливым и любящим взглядом. Но этого никогда не случалось. Вместо этого кинамать лишь наблюдала огромные раздувающиеся ноздри и слюну в уголке рта. Даже слёзы матери не в силах были пробиться сквозь стальную стену ностальгии и достучаться до сердца Паши. Сегодня кинамать ожидала именно такую ночь. Вечером домашние хлопоты и забота об инвалиде заставляли её на время забыться, но ночью тоска и одиночество наваливались с новой силой, унося её в пучину отчаяния и выдавливая из неё слезу за слезой. Видя на тротуарах женщин её возраста с закутанными в разноцветную одежду карапузами, она отворачивалась, чтобы никто не увидел её блестящих от слёз глаз. Снова нахлынули мысли о сыне. «Внуков мне не дождаться, я уже смирилась» - повторяла кинамать про себя, но чувствовала, что она лжет самой себе. Смирения не было. Была жажда чуда, хотя бы маленького чуда в это предновогоднее время. Все это перекрыло вчерашнее воспоминание: тугая струя поноса, хлещущая промеж вялых от миопатии ягодиц в лицо кинаматери. Едкая вонь до сих пор ощущалась у неё в ноздрях и во рту. «Паша, только не сегодня, молю тебя, только не понос сегодня» - бормотала себе под нос кинамать. Начинало холодать. Сгорбившись ещё сильнее, она поспешила к дому.

Свет в родном окне её уже давно не радовал. Вот и подъезд. Поставив тяжеленные сумки на пол, она защелкала дверными замками. Из приоткрытой двери доносились опостылевшие восьмибитные пищания. Кинамать тяжело ввалилась в прихожую. Павел сидел на кухне к ней спиной и даже не оглянулся. «Привет, Павлушенька! Как твой день прошел?» - усталым голосом крикнула она в кухню. Раздались матные выкрики и стук пластмассы об стол. «Нормально все шло, пока ты не припёрлась! Все удары на последнем боссе из-за тебя проебал!» - крикнул Паша в ответ, выезжая из кухни. Демонстративно отвернувшись, он деловито проехал на стуле в комнату, смешно семеня ногами. Проезжая мимо кинаматери, он с вызовом и громким треском испустил газы в видавшую виды седушку родного стула. Стула, которого он, похоже, любил больше родной матери. Кинамать закусила губу от досады и поспешила на освободившуюся кухню готовить ужин. - Мать, шо-то у меня всё чешется, давай массаж делай! - донеслось из комнаты. - Павлуш, у меня тут ужин, картошка, давай перед сном? - с жалобой в голосе прокричала кинамать в ответ. Послышался скрип стула, и в дверном проеме появился Павел. «Сейчас я сказал, непонятно шоли!» - гаркнул он так, что кинамать от неожиданности выронила деревянную лопаточку, которой помешивала картошку. Гордо испустив газы, Павел укатился обратно в комнату, а кинамать, охая и причитая, бросилась за ним. - Ты бы пока сам на диван сполз, Павлуш - с укором промолвила кинамать. - Я бы сполз, но это такой геморрой, мать - небрежно бросил Павел - Давай, ложи меня. Собрав все силы, кинамать подхватила тощее, но тяжелое тело под мышки и аккуратно уложила на диван спиной наверх. Поясницу чудовищно заломило, в глазах помутнело от боли. Как сквозь туман кинамать слышала недовольные поторапливания Павла. – Ох, сейчас, Павлуш, сейчас, передохну. Наконец боль отпустила, и кинамать стянула широченные дурно пахнущие штаны Паши. В лицо пахнуло вонью от немытых пролежней. Зажмурившись и стараясь не дышать, кинамать принялась за массаж. В такой пытке прошло десять минут. За хлюпаньем ягодиц Павла кинамать с трудом расслышала шипение на кухне, но было уже поздно. Бросившись к плите, она наконец почуяла запах гари, не оставивший сомнений – сегодня семья Гринёвых осталась без ужина. - Ну что, Павлуш, сегодня мы с тобой без ужина – устало промолвила кинамать, вернувшись в комнату и обращаясь к покрасневшим ягодицам Павла. –Ты шо, мать, ебанулась? Я так не моху, мне подпитка нужна! Я же творец, мне фильмы снимать надо!! – закричал Павел в диван, дрыгая ногами и попадая ими кинаматери в живот. – Ты хоть лейс мне купила, быдло тупое?! – крикнул Паша уже на всю комнату, потому что массаж закончился и кинамать усаживала его на стул. – Ну Павлуш, конечно, как я забыть такое могла? Большие лейс с беконом, как заказывал – виновато сказал кинамать, проглотив обиду. – Найс, неси их сюда давай. Кинамать достала чипсы из магазинного пакета и принесла их Павлу. – И Пепси давай тащи – недовольно поморщился Павел. Кинамать достала из пакета злополучную бутылку, отнявшую у неё сегодня столько сил, и, взяв из кухонного шкафа две чашки, поспешила в комнату. – А зачем ты две чашки тащишь, дура старая, совсем сбрендила? Мне одной хватит! – удивленно сказал Павел. – Дык, Павлуш, это наш с тобой единственный ужин на сегодня, картошка-то последняя сгорела из-за мас… - осеклась кинамать, не желая вызывать очередную волну гнева Павла. – Меня не ебёт, Лейс – мне, пепси – тоже мне. Кто тут творец вообще, а? Пепси мне налей! – Павел открыл огромный пакет с чипсами и стал кружиться по комнате на стуле, разглядываю каждый чипс и отправляя его в рот. Раздалось громкое чавканье и довольное мычание Павла. Кинамать неожиданно для себя обнаружила, что с большим трудом сдерживается, чтобы не дать с размаху по этим кривым зубам в чавкающем рте. Она удалилась на кухню, забрав с собой одну чашку.

Задержка зарплаты давала о себе знать - холодильник был абсолютно пуст. Последние закуски и варенья были доедены ещё в прошлом месяце. Лишь в хлебнице осталась пара заплесневелых корок, но они были совершенно несъедобными. Кинамать подумала, что, работай Павел, они бы никогда не попали в такую безвыходную ситуацию. Вскипятив чайник, она налила себе в тарелку воды и бросила туда щепотку соли. Кинамать застучала ложкой по тарелке, поглощая «суп Солёный» - её личное изобретение родом из голодных девяностых. Закончив трапезу, она обхватила голову руками и всецело отдалась мрачным мыслям – прелюдия перед ночными рыданиями. Из комнаты всё ещё доносились звуки хруста чипсов и прихлебывания газировки – наверно, немало сил потребовалось Павлу, чтобы съесть всё это в одиночку. Так прошло немало времени. Кинамать изо всех сил гнала от себя мысли о суициде, как вдруг тишину ростовской однушки прорезали знакомые до боли в ушах звуки. «Перемен требуют наши сердца!» - хрипло доносился из дешёвых колонок голос мертвого кумира Павла. «Перемен, мы ждём перемен!» - вдруг запульсировали в мозгу кинаматери эти простые и давно приевшиеся слова песни, вызывая поток абсолютно новых для неё мыслей. «Перемен!» - эхом отзывалось в каждой клетке её тела, рождая новую кинамать. Все кусочки паззла вдруг сложились в её голове в полную картину. Мысли, действия – всё вдруг обрело поразительную ясность. Встав из-за стола, не обращая внимания на пустой желудок, словно на крыльях она бросилась в опостылевшую рутину ухода за инвалидом. И даже получив вечером от Павла струю поноса в лицо, она улыбалась и смеялась, а в глазах её горел огонёк. Павел с удивлением и опасением наблюдал кинамать после катарсиса, даже не осознавая, как творчество Виктора Цой повлияло на дальнейшую судьбу Павла. Не проронив ни слезинки, кинамать в эту ночь спала как младенец.

2. На следующий день кинамать было не узнать. С задорным смехом она порхала по квартире, напевая вчерашний мотив. Павел с недоумением наблюдал за этим, не понимая причин столь безудержного веселья. И даже его мат и унижения перестали действовать на кинамать – она словно переродилась. Весело и игриво подмыв Павла, она умчалась на работу. Рабочий день её пролетел незаметно, и вот, отпросившись пораньше, она отправилась в город по одной ей известным делам. В два часа дня Павел услышал скрежет ключей в замочной скважине и от неожиданности происходящего выехал в прихожую. В квартиру вошла кинамать, вся увешанная пакетами из неизвестных Павлу магазинов. Скинув их на пол, она повернулась к открытой двери, крикнула «Заносите!», и Павел обомлел: в дверь вошел незнакомый мужчина, неся нечто с двумя колесами – большим и маленьким. Павел поспешно ретировался на стуле в комнату, пока мужчина не заподозрил, что Павел не совсем здоров. И тут же услышал смех. Смеялась кинамать, говоря мужчине «Он у меня немного дикий, ну вы же понимаете – инвалид». Не веря своим ушам, Павел в гневе выкатился обратно в прихожую. Мужчина уже уходил, смеясь вместе с кинаматерью. Дверь захлопнулась, и Павел угрожающе, спинкой стула вперед, двинулся на кинамать. – Ну что, Паша, поприветствуй своего нового друга – радостно сказала кинамать, и странный агрегат в её руках превратился в инвалидную коляску. Инвалидная коляска! При виде её у Павла перехватило дыхание, и он мелко затрясся всем телом. – М-м-м-м-м – мычал он, яростно сверкая глазами. – Ну, давай пробовать – кинамать с легкостью подхватила его и одним движением усадила на коляску. Осознав, где он оказался, Павел с невероятной для него силой начал размахивать конечностями и верещать что-то ужасно матерное. – Ну-ну, Паш, успокойся – проговорила кинамать, ловко уворачиваясь от его дергающихся конечностей – Тут специально для таких случаев вот ремни есть – и в мгновение ока руки и ноги Павла оказались плотно пристёгнутыми к коляске. Павлу ничего не оставалось, как крутить кривой шеей и бешено орать. Но и это скоро прекратилось – невесть откуда взявшимся кляпом кинамать аккуратно заткнула искривлённый, брызжущий слюнями и крошками Лейс рот. Пока Павел осознавал себя в новой роли экипажа инвалидной коляски, в дверь позвонили. Это оказался парикмахер, вызванный на дом. Прекрасно понимая, что его ждет дальше, Павел забился еще сильнее прежнего, но кинамать тут же успокоила его, аккуратно сжав тощую и кривую шею. Парикмахер, внимательно осмотрев голову Павла, отрапортовал, что такие засаленные от корней до кончиков волосы уже не спасти, и проще их сбрить совсем. Зажужжала машинка, и с каждой секундой её работы Павел всё меньше становился похожим на Виктора Цоя. Не в силах пошевелить лицом, он молча выпучил глаза на своё отражение в зеркале – на него смотрел какой-то бритый налысо инвалид. Павел провалился в воспоминания о светлых девяностых. Потом был обед. Отвратительный овощной салат Павел выплевывал на пол. Как оказалось, кинамать предусмотрела и это, и незамедлительно Павлу была сделала очень болезненная, но невероятно полезная и питательная клизма из помидор, огурцов, красного перца, бурого риса и огромного бифштекса. После этой унизительной процедуры Павел опять впал в ностальгию. Ему привиделся Робокоп, карающий кинамать за преступления против человечества. Дальше было купание, непохожее на все прошлые. Кинамать драила его щёткой так, словно хотела содрать его кожу. Павел больно бился об ванну, расплёскивая воду, и даже, нечеловечески напрягшись, оборонительно испускал струи поноса из вчерашнего ужина, но все было бесполезно. Таким чистым Павел никогда не был. Исчезла корка из миопатических складок, перестали зудеть пролежни. Помытая лысая голова ощущалась так, словно черепную коробку Павла вскрыли и обнажили мозг, силясь увидеть секреты его гениального творческого процесса. Затем на Павла не без труда была одета непривычная одежда: синие джинсы сорок шестого размера, которые, как казалось Павлу, хотят его задушить; фиолетовая классическая рубашка сорок восьмого размера с расстегнутой верхней пуговицей, отчего Павел почувствовал своими сосками все движения воздуха в квартире; чёрные лакированные остроносые туфли, которые после домашних тапочек казались Павлу приспособлением для ментальных пыток. Наконец процедура одевания была окончена, Павел надёжно пристегнут к коляске и заткнут кляпом. Кинамать достала откуда-то длинную деревянную палку, кусок белой ткани и банку красной краски из кладовки. Пока Павел думал, зачем ей всё это, она вернулась из комнаты с белым флагом, на котором красовалась огромная надпись «МИОПАТИЯ». Оторопевший Павел выпучил глаза так сильно, что казалось, они сейчас лопнут и забрызгают желчью всё вокруг. Флаг оказался надежно прикреплен к коляске. И сразу после этого кинамать вывезла Павла в подъезд.

3. Оказавшись на улице, кинамать хлопнула себя рукой по лбу и бросилась обратно в квартиру. – Самое главное забыла, Паш, подожди здесь! – крикнула она на ходу. Павел, пристегнутый к коляске и не в силах пошевелиться, оказался один на один с огромным миром. Флаг с красной надписью победно развевался на ветру. Прохожие от такого диковинного зрелища останавливались и делали снимки на телефон, кто-то смеялся. Наконец кинамать вернулась, с трудом таща в руках огромный мешок, который громыхал чем-то до боли знакомым Павлу. Он изловчился и повернул шею так, чтобы увидеть содержимое мешка. В мешке блестело что-то разноцветное, преимущественно оранжевое. Сверху лежала картонка с наклейками от жвачки «Терминатор 2». Павел поднял глаза к небу и завизжал что было мочи, но его крик потонул в надежном кляпе. «Вся моя жизнь!!! Все мои деньги!!! Ностальгия-а-а-а!!! Спаси-и-и-и меня-а-а-а!!!» - верещал Павел и бился об коляску, но раздавалось только мычание и писк. Когда они проезжали мимо знакомой Павлу с детства помойки, мешок, описав изящную дугу, с грохотом приземлился на дно пустого мусорного контейнера, что для Павла было равносильно удару в сердце. Вся его сущность оказалась выброшена на помойку. Кинамать тем временем радостно и беззаботно напевала знакомый Павлу мотив. В который раз за сегодня Павел провалился в спасительные воспоминания о теперь уже навсегда утраченной семиигровке. Они шли пешком. Шли так долго, что Павлу казалось, что они собираются пройти весь Ростов. Шли по самым людным местам, и реющий флаг с красной надписью извещал всех о болезни Павла. В забытьи Павел слышал, что кинамать взяла кредит и продала квартиру. Что она нашла вторую работу. И что теперь они будут видеться только раз в год. Наконец выяснилось, что у их пешего путешествия была конечная цель – угрюмое серо-жёлтое здание ростовского дома-интерната для инвалидов. С трудом поднявшись по сломанному пандусу, они оказались в приёмной, где пахло плесенью, сыростью и квашенной капустой. Наконец, оформив все необходимые бумаги, кинамать покатила Павла в палату. Глаза Павла бегали по восковому лицу, а сам он изо всех сил старался проснуться. Но у него не получалось, а бивший в нос запах несвежей мочи и хлорки был поразительно реален. Вот и палата Павла, палата номер пять. Кинамать наконец-то вынула кляп, но кричать Павлу уже не хотелось. Здесь прекрасно кричали и без него – по всему коридору стояли вопли и стоны. – Знакомься, Паша, это Даша – кинамать указала на толстую и уродливую девушку с широким лицом и раскосыми глазами, выдававшими синдром Дауна. Даша растопырила руки и, гогоча, кинулась к Павлу обниматься. Павел в ужасе вскрикнул и зажмурился. Наблюдая эту трогательную сцену, кинамать подумала, что с внуками ещё далеко не всё потеряно. Солнце, с утра затаившееся за облаками, залило всё пространство вокруг интерната живительным светом. Кинамать, выйдя на крыльцо, полной грудью вдохнула свежий зимний воздух и подставила лицо под солнечные лучи. Жизнь была прекрасна. Казалось, что вот-вот наступит весна. В душе у кинаматери она уже началась, и зелёные почки всех радостей жизни уже вовсю разбухали, превращаясь в желания. – Вас подвезти? – услышала вдруг кинамать. Зажмурившись от солнечного света, она разглядела хорошо выглядящего мужчину, окликавшего её из блестящего вишнёвого BMW. – Да, если не трудно! – она улыбнулась в ответ и радостно сбежала по ступенькам вниз. – По делам здесь? – вежливо поинтересовалась она. – Да вот, сына сдал, Кольку – ослепительно улыбнулся в ответ мужчина – Аутист он у меня. Сил моих больше нет: мямлит что-то постоянно, уезжает черт знает куда. Одно слово - бестолочь. – Ой, и я тоже сына – засмеялась кинамать – Пашку. Миопат он и патологический лжец. Может, подружатся даже наши мальчики – кинамать мечтательно улыбнулась. – Хорошо, если так. Что-то я проголодался после таких приключений, не откажете мне в удовольствии отужинать с вами? – обворожительный незнакомец повернулся к кинаматери, ожидая ответа. – Да, конечно да! – с неожиданной для самой себя готовностью ответила кинамать. Она откинулась на уютную кожаную спинку и расправила плечи, словно сбрасывая с себя груз прошлой жизни, и мощный мотор завыл, унося её в новую жизнь, полную радостей и восторгов.

— Ыыы... гх... Бля, сушняк настиг. Пепси остал... остался?, - еле вырыгала Фроза, оттопырыв нижнюю губу.
Сильно пьяная и мало что соображающая, она закрыла правый глаз и откинула голову назад. Диван, на котором она сидела уже был обложан хаотично разбросанной шелухой от семечек, крошками чипсов и остатками анчоусов.
— Д-да, вот держи, — промямлил в ответ Мямля и протянул ей пластиковую бутылку с пепси.
На что словил недобрый взгляд Паши:
— Ну заябись теперь, — прокомментировал он происходящее.
Это была одна из редкиз в последнее время встреч этой тройки, и на кухни у Вождя в ту ночь, казалось, затаилось нечто большее. Нечто, что витает в воздухе. Кулёк принюхался — нет, это был не смрад миопатичного пердежа, а что-то другое. Что-то неизвестное.
Чуббака залила в себя напиток и через несколько секунд проблевалась себе на колени. Мямля тихо кекнул, а Паха скривил своё прыщавое лицо в гримасе отвращения и кинул джойстик в телевизор. Он повернулся на своём кресле к Фрозе и протился к ней, оттолкнувшись от стола, та в это время уже успела оббосаться и уснуть.
— Мерзхая тварь, – прощипел он и прописал спящей Фрозе увесистую оплеуху.
Кулёк молча смотрел за происходящим, боясь сдвинуться с места. Паша продолжал бить её по лицу, но та лишь храпела во сне.
— П-перестань Пашок, что ты... - испепеляющий взгляд альфа самца Вождя буквально приковал Мямлю на месте, и он замолчал не в силах что-либо ему противопоставить.
— Эта суха испортила мой диван! Да ты толькхо посмотри на неё, пиздец! Помохи мне уложить её, - скомандовал миопат и Мямле оставалось только повиноваться.
Они уложили её, и затем Павел уже сам скарабкался на диван.
— Неси масло.
— Н-не понял, - еле слышно пробубнил в ответ Кулёк, и похоже было что он действительно ничего не понял.
— Да блядь масло! Подсолнечное такое! Знаешь что такое масло?! Тащи его кхо мне, ёмаё. Да вон в шкафчихе внизу, ну поживее, хули ты такхой пассивный!, - терпение Вождя, по всей видимости, было на исходе, и Николай быстро выполнил указание.
— Ну хоть кхакхой-то толк от тебя, - кинул Вождь, наливая масло на свою скрюченную руку.
Затем началось нечто выходящее за все грани. Червь отодвинул чёлку Фрозы, обнажив усохщую левую глазницу и закрытым веком и скурпулёзно намазал её маслом.
Мямля, казалось, впал в окончательное оцепенение, он примерно понял что сейчас будет, но не верил своим глазам. Ему хотелось вырваться, убежать прочь, навстречу ветру раннего лета, сквозь тьму ночных улиц Ростова. Бежать и не оглядываться. Но он сидел бездвижно и смотрел. Авторитет миопата подавил всю его сущность, унизил и поглотил с невероятной лёгкостью.
Тем временем Паха закончил со смазкой и начал раздеваться. Оставшись в одних только носках, чистых и девственных, он залез на спящую Фрозу и начал пристраивать свой вялый кок в её глазницу. После двух неудачных попыток, он грязно выругался и попытался восстановить эрекцию. С небывалым трудом, но ему это удалось. 9-ти сантиметровый фимозный кок Вождя исчез в глазнице Фрозы.
— Кхва-кхва, - закряхтел Паха, методично выёбывая Чубакку в глаз.
Мямля побледнел. Казалось, его сердце упало, в конечности пробил холод. Он хорошо знал это чувство — страх. Такое с ним часто происходило в школе, когда над ним издевались одноклассники. Но со страхом пришло и нечто другое. Кок в его штанах жалобно застонал и уткнулся в ширинку, выискивая выход наружу из этой джинсовой ловушки. Ностальгия по школьным годам вызвало у него эрекцию. И даже адское зрелище в виде кривого голого инвалида с немытой костлявой задницей, насилующего их общую подругу в глаз не способно было остановить это чувство. Он приблизился к ним и стал смотреть.
Кинаман продолжал жарить Фрозу, содрагаясь в миопатичных конвульсиях, и, казалось, не замечал стоящего перед ним Мямлю, пока не почувствовал как раскалываются кости его черепа. Его глаза закатились, из носа полилась алая кровь, а его кок выпрыснул в глазницу Фрозы густую жёлтую сперму. Вождь упал замертво, а Мямля с восхищением и некоторым интересом посмотрел на свой окровавленный кулак, который он впервые за всю свою жизнь пустил в ход. Отодвинув тщедущное тельце, некогла принадлежавшее Кинаману — успешному стримеру и ностальгатору по 90-ым — Кулёк опустился на колени и жадно припал губами к обкончанной глазнице Фрозы. Он облизывал её, проглотил всё семя Вождя, проникая глубоко языком. Войдя в азарт, он букально ебал её глазницу своим языком. Похотливо закатив глаза, Коля судорожно расстегнул ширинку и дал долгожданную свободу своему коку. Его агрегат был на удивление большим, и судя по блеску натуральной смазки на кончике уже был готов к работе.
Он запустил ладони под кофточку Фрозы и вытянул оттуда её пышные сиськи. С коричневым ореолом сосков, они нежно трепетали и колошились от каждого с каждым вздохом под оранжевым светом комнатной лампы. Нацелившись коком, он выпустил на них ярко-желтый сок. Моча лилась долго, и, наконец, почувствовав облегчение в мочевом пузыре, Мямля обратил внимание на Вождя, чей труп лежал не там, где он его бросил. Кинаман валялся рядом с дверью, и его рука тянулась к выходу.
— Что, никак не сдохнешь, Кощей?, - уверенным голосом сказал Николай и раздавил его голову ногой.
Он бил и бил, пока не понял что колотит уже кровавый фарш. На этот раз Кинаман точно был мёртв. Но этого было мало. Слишком мало, для Мямли. Он опустился над ним, раздвинул его тощие ягодицы и оголив грязный анус и нажал на него своим коком. Всухую. Кок со скрипом вошёл в его анальное отверстие, и со смачным звуком трущихся каках продолжил движение. Колян ебошил мёртвого миопата в очко и кричал. Кричал как воин, как берсеркер, почуявший запах крови. Неистово и с мощью. Кончил он так же бурно, обляпав всю скрюченную спину инвалида своим белоснежным семенем. И лишь тогда пришёл себя. Один, среди тел, крови, мусора и говна. Он взглянул на свой опавший кок, измазанный кинаманским калом, на свои красные от крови руки.
Кулёк тихо встал и поплёлся к тетевизору. Лениво порылся в куче картриджей и выбрал Кастлеванию. Почему её? Он и сам не знал. Включил игру.
...
Castlevania
...
Press Start
...