Аноны, я в ваших тредах нюфак и вообще ничего особо не понимаю. Кинамана смотрел, даже с удовольствием. Его ностальгию понимаю, его творчество понимаю, но также понимаю и тех людей, которые не понимают его творчество и его зацикленность на том периоде времени. Но сейчас не об этом. Я хочу рассказать вам о своём сне.

Я находился словно в какой-то школе, хоть уже давно школа была позади. Самый обычный класс, временами, как это порой бывает во сне, превращающийся в мою детскую комнату. Я был там один. Но потом в нём появился другой человек. Это был странный, некрасивый человек с каким-то надменно-болезненным выражением лица, с перекошенной спиной, со странными бледными худыми руками и сальными волосами. Этого человека я не знал, хотя он мне напоминал кого-то, будто бы я должен был его знать. Он подошёл ко мне, хотя можно ли было назвать это "подошёл" - не знаю, поскольку он то ли подплыл, то ли подъехал ко мне. И мне захотелось его ударить. Первый удар - самый обычный, по лицу, не очень сильный. Это было начало. Дальше ещё удар, ещё, ещё, вот лицо моего противника уже становится немного потрёпанным от моих рук, но я не останавливаюсь, потому что знаю, что я должен его избивать, я хочу это сделать. Дальше творится настоящая содомия: я хватаю инвалида, поднимаю его и изо всех сил швыряю на парту, с которой он поспешно скатывается на пол. Подбежав, я продолжаю все свои действия руками и ногами, просто мешу его, а в голове мысли: "Я хочу сделать это, я хочу это, я делаю и это правильно, ОН ЗЛО, он должен получить по заслугам"

А теперь самое интересное - как вы поняли, в своём сне я отпиздил Павла. На момент, когда мне приснился этот сон, я был слабо знаком с его творчеством - видел отрывками Проклятье серого слонёнка, да пару моментов из "На кухне", понимал что из себя представляет сабж, но никакой, абсолютно никакой злости к нему не испытывал. Как только я проснулся, я понял две вещи: 1) я осознал, что отпиздил во сне именно Кинамана 2) я осознал, что делал это так, словно убивал своего самого-самого злейшего в мире врага.

Вот такая вот история. На момент сна про ваши треды вообще ничего не знал. История правдива, клянусь мамой Вождя А у вас есть похожие истории?

Паша берет ружье

Сон Павла после отравления несвежим Пепси был неспокоен. Маленькие пуки просачивались через его полуоткрытый миопатический анус и наполняли комнату удушающей вонью. Павлу снился сон.
Вот он в свежесрубленной избе, где все мужчины семьи собираются на фронт. Рядом рыдающие женщины. Павел мечется на стуле за печкой, куда его отвезли, чтобы не мешался под ногами. "Ма-а-а-м, погладь шинель, погладь!" кричит Павел и в конце концов преодолевает коварный деревянный порожек, отделяющий его от людей. В избе пусто, лишь кинамать хлопочет у стола, украдкой вытирая слезы. "А где все?! Где все-то, мать?!" - захрипел Павел. Мать кинулась на колени и, окропляя грязную пашину одежду слезами, обняла его за кривую шею: "Ушли, Павлуша, ушли на смерть! Ой, что деется, Павлуша, что деется!!". "Как ушли? А я? А меня? Я же офицером хотел стать!" - Павел заметался на стуле. "Вывози, вывози меня, старая!" - вдруг завопил Павел, дергая левой ногой. "Вывози, корова тупая! Ушли, без меня! Я же! Офицером!", - верещал, задыхаясь, Павел.
Мать подскочила и, схватив стул с Павлом за захватанную спинку, побежала с ним наружу, громыхая половицами. "Сейчас, Павлуш, сейчас, потерпи" - шептала она, сдавленно глотая слезы. На улице лишь светало, и густой туман расползался по низине. Вдали мелькали силуэты уходящих мужчин. Едва выехав из калитки, Павел истошно заорал "Господа-а-а, господа-а-а! Забыли, забы-ы-ы-ли!". Он поднял руки, насколько мог, и замахал ими из последних сил. "Господа-а-а-а!". "Ну что ты там, карга старая, умерла что ль?!". Кинамать, задыхаясь, гнала стул вперед что есть мочи. Вот и силуэты исчезли вдали. Кинамать, остановившись и тяжело выдохнув, сползла по спинке стула на землю. "Не могу, Павлуш, больше. Хоть стулом меня переедь, не могу!". Павел задергался всем телом и застучал ногами по основанию стула. "Господа-а-а!! Офицером! Господа-а-а-а! Кавалеристом!!" - разрывали холодный воздух его крики. На улице стояла гробовая тишина. Кинамать развернула стул и приготовилась возвращаться домой. Вдруг с неба раздался оглушающий свист. Кинамать ухнула и изо всех сил рванулась к дому. Стул заскрипел, колеса завертелись с ужасающей быстротой, унося дергающегося в истерике Пашу под родную крышу. И вот уже знакомая калитка, и курятник виден. Свист все нарастал - роковой, неизбежный. Кинамать взглянула не небо, и её сердце сжалось. В последний раз, с нечеловеческой силой она толкнула стул, и тот покатился по улице, подпрыгивая на камнях. А Паша все орал: "Господа-а-а-а! За что-о-о-?!". За спиной Паши раздался оглушающий взрыв, и чудовищной волной Пашу скинуло на землю. Закатившись в канаву у дороги, он вжался в грязь и молился Господу Богу. Всё утихло. Паша, озираясь, выполз из канавы и сквозь облако пыли пополз к родному дому. Но родного дома не было. Вместо него зияла дымящаяся дыра с уродливо торчащими досками и остатком печки, из-за которой совсем недавно он с таким трудом выбрался. Кинаматери рядом не было. Паша оглянулся назад - верный стул, друг и товарищ жизни, лежал искореженный до неузнаваемости. Он снова спас ему жизнь, теперь уже в последний раз. Паша почувствовал какую-то жидкость чуть ниже спины. Опустив руку, он нащупал мокрое место, и поднес руку к лицу. Там была густая жидкость, солоноватая на вкус. Паша не понимал, что смотрел на свою кровь. В забытьи он подполз к курятнику. Рядом с ним лежало что-то в цветастом халате. Он не мог даже помыслить, что это человеческое тело, так сильно оно было искорежено. Паша подполз к нему и увидел огромную лужу той же самой жидкости, что стекала по его ногам. Из халата торчали кости и вывернутые наизнанку внутренности. Паша замычал и стал исступленно кататься по земле, захлебываясь от ужаса.
Эта бессонная для всех ночь закончилась пробуждением Павла, катающегося по кровати и выстреливающего струи поноса по всей комнате. Кинамать, охнув, схватила его на руки, и вытирая лицо от поноса полой халата, понесла в ванну. "Сейчас, Павлуш, сейчас, потерпи" - в забытьи шептала она.