Я думаю, политика, проникшая во все сферы жизни людей, ставшая более эгалитарной, может оказывать влияние на формирования наших сексуальных предпочтений. Скажем, среди ультраправых очень популярным является межрасовое порно.

В связи с этим мне нравится представлять различные ситуации сексуального характера, случившиеся между, скажем, Соросом и маленькой девочкой, купленной им для сексуальных утех.
Чтобы лучше понимать, что я имею в виду, вот пару фантазий: скажем, феминистка доминирующая над консерватором, тем самым способствуя реализации его скрытого желания, или допустим, лево либеральная девушка на митинге блм встречает чернокожего девственника и соглашается, узнав о том, что тот никогда не был с женщиной, помочь ему в этом деле: она воспринимает данное подношение через призму своих политических взглядов, она будто бы этим подношением приносит извинения за деяния своих предков в отношении предков её любовника, и ей нравится делать это, так как она находится в экзальтированном, либеральном экстазе, и, возможно, поступая так она тем самым как бы идёт наперекор нервирующим её правым, которые расисты, но ещё и, что главнее для неё, сексисты; или скажем, мигрант из Кении оказался в Швеции. Все стараются не обращать на него внимания, желая отстраниться от быстро меняющегося и оттого непонятного им окружающего их мира, но одна молодая шведка, замечая растерянного гостя, ощущает непреодолимое желание помочь ему; она делает всё для него, после того как познакомилась с ним и стала с ним жить вместе у нее дома. Она делает многое для него, но ей всегда мало: её сердце болит, видя своего неприглядного иногда расстроенным расистскими новостями или ввиду того, что ему трудно свыкнуться с новыми порядками и людьми. Она хочет сделать ему приятно во всех отношениях, ее материнский инстинкт на переделе, она хочет помочь ему во всём, и конечно же, первым делом в сексе. Или: популярная левая активистка, борец за права черных, прогуливается улицами своего города со своей дочерью, как вдруг на них нападают два черных; они начинаются насиловать её дочь на её глазах, но та ничего не предпринимает, парализованная страхом, что, позвав кого на помощь и сообщив в полицию, засадит в тюрьму этих людей, которые стали такими вследствии системного расизма, инициируемого белыми людьми, а также потому, что ей претит сама мысль пополнить полицейскую статистику в отношении черных преступлений, да и к тому же своими собственными руками; поэтому она ничего не делает. Но что-то в ней ломается, когда она видит, как насилуют ее родную дочь. Она даже, стало быть, подумала о том, что они негры-насильники — типичные и противные. Но подумав так, ей стало плохо: либеральная мораль одержала верх. Она подумала о том, что стала на миг расистской, и ей стало не по себе. Она заплакала, ведь ей противно быть расистской в мире, столь злобном и несправедливом в отношении черных, которые так натерпелись из-за белых нелюдей. Она начала ощущать странный садомазо кайф, видя, как её родную дочь насилуют люди, за права которых и она столь активно борется. Ей нравилось, что, видя это, она будто бы наблюдает за свершением правосудия, она преподносит будто бы тот извинительный подарок; а физическое, мыслимое удовольствие, получаемое черными, насилующими её дочь, вследствии совокупления, конвертируется в её сознании в эквивалент ощутимого ею понимания, что те остались и правда ей благодарны за ее работу. Представьте каково в этот момент её дочери, которой ее мама всю жизнь рассказывала о том, что черных нужно любить и уважать, и что ей не стоит проявлять свою белизну, являющуюся синонимом расизма. Теперь она, дочь, бессильная перед политическими взглядами матери, прижатая к полу и вся извивающаяся, заплаканная, пустым взглядом смотрит в никуда: ей больно, страшно, а в плане психики — ее одолевает дереализация.

Вот паста на эту тему:
>>5428
Прекрасная белокурая маленькая кукла Эль Фаннинг оказалась в моей спальне. Она держится хорошо, ничего в ней не выдает ни страха, ни смущения. Но ей всего девять лет, она находится в квартире у незнакомого ей человека; странной наружности старик, будто бы олицетворяющий для неё некий переходной этап, мост, ведь стал инициатором экспансии от её семьи, всё крутится у себя на кухне, вместо того чтобы рассеять её самые смелые предположения своими ясными в телесных выражениях и мимике лица намерениями касаемо того, что будет с ней дальше... она не знает, чего ей ожидать от сложившейся ситуации.

Мне девяносто пять лет, я пережил пять операций по трансплантации сердца, и однажды — возможно, это было в третий или четвертый раз, когда мне понадобилось новое сердце, — я получил свое свежее, рабочее сердце от одного американского неонациста, о котором, правда, моло что знаю, кроме того, что тот, вроде как, занимался какое-то время спортом, не любил демократию и был ярым сторонником Дональда Трампа; в тот день, как сердце его было изъято лучшими хирургами мира из его грудной клетки, чтобы стать моим, и вплоть до сегодняшнего дня — судьба вновь поиронизировала над человеком, оказавшимся на пересечении двух линий жизни — моей и его: сердце, некогда активно качавшее кровь в венах молодого неонациста, делая того живым и готовым принять бой за восстановление белой расы в любой момент, теперь принадлежит мне — еврею, состоящему в масонской ложе, одному из участников проекта "новый мировой порядок", целью которого есть тотальное уничтожение как вида, как физического явления белой расы. Вот так ирония!
Я всегда напоминаю себе о том, что даже моё сердце есть атрибут и знаменатель моей безграничной власти над миром; возбуждающая извращённая логика нашей сегодняшней деятельности, продолжающей и по большей части укрепляющей наследие, достигнутое много ранее, санкционированное группой людей, разделявших одни идеалы и идеи, — эта извращённость ситуации делает меня по-настоящему живым, свежим и взбудораженным, хотя я столь стар, что даже не ощущаю иногда кончиков своих пальцев; но в те первые дни, когда мы только начинали преобразование общества, мотивированные донельзя потрясениями двадцатого века, я был словно другим человеком —наивным и славным профаном, возбуждённым высшими идеалами; перманентные дифференциальные осознанные аффирмации, проговаривания фактов моей биографии с акцентом на главной обнаруженной бинарной диспозиции оной — славный парень, который и не подумал бы о чём-либо более извращённым, нежели секс в миссионерской позе, и тот обновленный, статный, сформировавшийся владыка мира, что может угодить любым своим желаниям безнаказанно, сколь бы те ни были ужасны и аморальны, — позволяет мне эффективно стимулировать мой перманентно полувялый член. Также я всегда желаю напомнить себе о том, сколь абсурдным является всё то, во что превратился мир после нашей активной роли в его преобразовании: толпы бушующих в Америке маргиналов, силы которых были успешно нами мобилизованы для дестабилизации ситуации в стране и поддержки демократической партии США, — эти свиньи, являющиеся пешками на шахматной доске, где разыгрывается гениальнейшая партия за всю историю человечества, тупое мясо в войне, проложившее своим телом нам дорогу в светлое и свободное, именно что еврейское будущее... Я доволен, и когда я вспоминаю о происходящем, то в тот же миг понимаю, что мы не ошиблись ни разу в тот день, когда решили нанять тех философов для конструирования научной подоплёки "нормальности" очевидно неадекватных людей и составления впоследствии научного консенсуса в этих вопросах касаемо природы этих маргиналов, что позволило нам запудрить людям мозги и перевернуть существующую иерархическую структуру в пользу марганилов, чтобы сбросить с пьедестала, столь опасного места для нас, если бы белые там продолжили восседать, белых людей и создать им оппозицию в виде.. тотального абсурда; постструктурализм.. вроде так оно называется. Фуко, Делёз, Деррида, — а впоследствии — Джудит Батлер, Саид и многие другие — вот они, вот те люди, которых я благодарю каждый божий день за ту возможность, без которой не знал бы как жить — за возможность покупать белокурых девочек безнаказанно, заниматься с ними всяким, превращать в своих любимых кукл, — о Господи! Как же я рад всему за свершившееся! Мы не подвели якобинцев, сражавшихся — для народа за свободу, равенство и братство, а для нас — за наше право, право культурных марксистов, элиты, о которой никто не знает, — не знают о том, кто есть кто, но все плетут догадки, — покупать белых детей для дальнейшего сексуального удовлетворения своих потребностей.

И вот теперь передо мной она — Эль Фаннинг, перспективная девочка девяти лет отроду, белокурое чудо, помесь ирландских и немецких людей, белая конфетка, которую так и хочется облизать с ног до головы. Она мечтает о карьере актрисы. Но не затем она здесь, нет. Девица благородная, высоконравственных человеческих чувств: она желает спасения своей умирающей матери, — какая сентиментальщина! Но если так, то пусть будет так: девочка становится актрисой, её мама не становится трупом.

Но я думаю, она не готова... не готова на роль желаемой мной вещицы, в ней нет того, в чем нуждается мое сердце, пропитанное неонациской кровью; я хочу видеть пред собой, как она ломается, трансформируется у меня на глазах, как тот репрезентативный образ себя, сформировавшийся за все годы жизни до встречи со мной, сокрушается, разлетается, как хрустальный бокал, упавший со стола, — и я хочу лицезреть то, как моя юная даровательница хорошего настроения столь закостынелому, неповоротливому во всех отношениях человеку обретает новое сознание — как она становится полноценной, сознающей себя таковой, игрушкой, куклой, полностью подчинённой моей доброй воле. Но, стоит признать, наиболее волнительный момент для меня во всех этих процедурах есть тот самый миг, который знаменует надлом, надлом ее детской психики: я хочу видеть её лицо в этот момент: как она, вся смущена и покрасневшая, еле сдерживаясь, еле держась, чтобы не подать виду или не сойти с ума, одолеваемая тотальным стыдом, смотрит мне прямо в глаза — я хочу лицезреть в этот момент её душевный надлом, который отпечатается в её особом взгляде.