>>43889
Слёзы ручьями капали с его щёк, оседая на ровно постеленный зелёный газон на «Фишт». Они проиграли... из-за него. Этот турнир был превосходным шансом, реализовать и показать себя, как многие ребята и сделали, а Федя... А Федя просрал всё. «Боруссия» Дортмунд и «Вест Хэм» лишь на прощание помахали ручкой. Карьера полетела в тартарары. А главное, он подвёл всю команду, свою сборную. Стоя на коленях перед всем стадионом, он смотрел в спины уходящих, раздосадованных результатом игры российских болельщиков, и не мог даже в это поверить. Так лихо провалиться на самом ответственном и важнейшем этапе жизни надо ещё постараться. Зачем? Вот зачем он решился пробивать пенальти?! Хотел выебнуться? Стать супергероем? Похватать с неба звёзд? Марио простителен незабитый мяч в ворота. Как говорится, самые лучшие, как правило, один на один с вратарём не забивают. Бразилец на своём горбу вытащил игру и перевёл в серию, это дорогого стоит. От психологической нагрузки напротив ворот у Феди сводило ноги, тело дрожало, как осиновый лист, а в уголках глаз выступили слезинки. Он чувствовал. Не забьёт. Хотя… А что, а вдруг? Уже нечего терять. Без разбега Смолов бьёт в своём фирменном издевательском стиле — паненкой, слишком рискованным, для такого случая, ударом. И всё.

— Ты собираешься уходить? — спросил Антон, поправляя спортивную сумку на плече.

— Можешь меня не ждать. — стоя профилем, не умудрившись посмотреть в сторону брата-близнеца, ответил Алексей. Во мраке подтрибунного коридора он зациклено хмуро оглядывал фигуру, теперь уже тень нападающего сборной страны. Небесное ЧСВ Смолова сыграло с ним злую шутку. Хорошо знать, что ты в «Краснодаре» номер один, никем тебя не заменить и ты всегда в любом случае будешь выходить в стартовом составе. А здесь в сборной имеется конкуренция в лице того же Дзюбы. Провал за провалом. Уверенность в себе тает на глазах и кто-то встаёт на твоё место. Именно это случилось и с Фёдором. Признаться, честно, Алексею его ни капельки не жаль, поделом уж.

Картина выглядела до крайней степени никчёмно и даже до комичности смешно. Валяться в грязи, плаксиво раскаиваться перед незнакомыми людьми, осталось только начать грызть землю зубами, для полного унижения в глазах общесствености. Но Смолов уж сильно себя любит, чтоб опуститься до такого уровня.

— Лёш, что ты тут делаешь? — Миранчук пребывая в полной прострации, даже не заметил, что пока он тут стоял, трибуны полностью опустели. Лишь яркая подсветка стадиона продолжала до сих пор освещать футбольное поле.

— Тебя жду. — какое же ничтожество с блядской мордашкой сейчас смотрело на него. Внутри всплеснулось томное желание. Но Алексей понимал, не стоит пока запугивать рыбку раньше времени. Нужно, чтобы она хорошенько заглотила свой крючок, протыкая собственное горло.

— Меня? — в красных припухших от слёз глазах читалось недоумение.

— Ага. — безлико согласился полузащитник.

Пухлые обкусанные до крови губы, пошло раскрытые буквой «О», не давали покоя. Алексей уже в мыслях представлял, как чудесно будет срываться с них истошный крик о помощи.

Тёмные расширенные зрачки напротив, пугали своей бездной. Фёдор не видел перед собой человека и чувство страха начало его пробирать до костей. Правда, возможно это лишь подавленная реакция на проигрыш в шаге от полуфинала в лице полузащитника. Так он и хотел думать до конца. Но как же Федя ошибался. Нужно было бежать, бежать, не оглядываясь назад.

— Пошли.

Немногозначительно кинув последний взгляд на Смолова, Миранчук скрылся из виду. Фёдор, опустив голову, поплёлся следом за ним. Он даже не заметил, как Алексей его ловко завёл прямиком в ловушку. Приоткрытая кладовка, сильный толчок в плечо и он с грохотом летит на пол. На коленках точно будут багроветь синяки, оставляя следы на светлой матовой коже, ладони щипят от жгучей боли. Смолов уже собирался привстать, как его правую руку вывернули за спину и он закричал, слёзы с новой силой хлынули из глаз. Он абсолютно ничего вокруг себя не видел и не понимал.

— А знаешь, мне понравился матч.

Если сказать, что Федя был в шоке, то это значит ничего не сказать. Тяжёлый вес другого тела его придавил к холодному кафельному полу. В произнесённом предложении сквозило столько ненависти и отчаянной злобы.

— И я точно хочу его продолжить в компании с тобой, лучший нападающий РПЛ.

— А может не надо?

Смолов уже был готов умолять, лишь бы его отпустили.

— Надо, Федя, надо.

С него уже содрали шорты вместе с трусами. Холодный воздух опалил нежную кожу ягодиц, мурашки пробежали марафон. Чужие руки развратно трогали, но когда они коснулись такого заветного колечка мышц, тело напряглось до предела возможностей и не хотело в себя принимать что-либо потустороннее.

— Сука должна быть послушной, да, Федя? — как с умалишённым общался с ним Миранчук. — Расслабься и получай удовольствие.

Щёки позорно раскраснелись от стыда.

— Ну-ка, оближи. — Федя железно сомкнул свои челюсти, но стоило лишь надавить на больную руку, как два пальца проникли в раскрывшийся в немом крике рот. Смолов пытался всеми силами воздерживаться от рвотных позывов, которые его одолевали. — Укусишь. Убью. Понял?

Смолов испуганно закивал, в нём бушевал настоящий звериный страх. Страх за свою никчёмную жизнь, а чтобы обезопасить себя от ещё более ужасающих последствий, нужно научиться подчиняться сильному, тот кто значительно стоит выше тебя. Язык машинально облизывал чужие пальцы, омывая слюной. Нужно просто забыться и отключить сознание.

— Ох, классно же ты сосёшь. Где учился?

Молчание и хлюпанье стало ответом на его риторический вопрос.

— Ну ладно, пора переходить к главному блюду,

Миранчук вынул скользкие пальцы и резко вторгся прямо вовнутрь. Смолов застонал от разрезающей на части адской боли. Он хотел убежать, скрыться от всего мира. Позор, позор ему. Сразу два пальца блуждали в нём, в его анусе. Слёзы лились солёными дорожками водопада по лицу. Всхлипы эхом отталкивались от стен закрытого на щелчок помещения. Федя, терпи. Давай, терпи.

— Приподнимись.

Смолов был в полном забытье, он ничего не слышал и даже не заметил, того как начал чуть подаваться толчкам умелых пальцев.

— Приподнимись, я сказал. Трижды повторять не буду. — угрожающе произнёс Миранчук, наотмашь ударив по заднице.

И Федя словно на короткое мгновение проснулся и сделал то, что от него требовалось.

— Хороший, мальчик. — шепнул на ухо упоённый голос, зубами чуть оттянув мочку.

Рука уже давно отпустила другую, легла на стоящий член и стала двигаться в такт толчкам. Лёгкое поглаживание, надавливание, там где нужно и крыша слетает мгновенно, будто кто-то нажал на кнопку переключателя. И теперь в полной эйфории Федя нежно выстанывает имя насильника раз за разом, оно так просто ложится на языке, словно пёрышком слетает с губ. Лёша, Лёша, Алексей.

Он кончает вместе с этим дьявольским именем на устах.

— Я знаю, ты прибежишь ко мне. — прошептал Миранчук, закрыв дверь, оставляя сонное тело нападающего в покое.

Федя лежал на полу, словно сломанная кукла, закинутая в старый запылённый чулан.

Через месяц состоялся трансфер Фёдора Смолова в московский «Локомотив».

Федя был зол. Антон сразу понял это по глубокой морщине, пролегшей между сурово сведенных бровей мужчины, по сжатым губам и потемневшему взгляду. Не желая раздражать Федора еще больше своими расспросами, Миранчук просто поприветствовал его и привычно чмокнул в заросшую щетиной щеку, решив, что Смолов сам все расскажет, если захочет.
- Леша прислал фотки со сборов, хочешь посмотреть? – предложил парень и тут же прикусил щеку изнутри, поняв, что совершил ошибку. Федя помрачнел еще больше и, не говоря ни слова, ушел в спальню, громко хлопнув дверью. Антон вздохнул и мысленно стал корить себя: ну ведь знает же, как Федя переживает из-за того, что снова пропускает матчи и не имеет шанса реабилитироваться после чемпионата, доказать всем – и себе в первую очередь – что тот провал был случайностью, ошибкой; что он все еще в отличной форме, все еще нужен сборной. Миранчук тихо поскребся в дверь спальни и услышал грубое «Уходи!», но вместо того, чтобы послушаться, осторожно вошел внутрь. – Федь, извини, плохая была идея. Давай займемся чем-нибудь другим.
- Я сказал тебе, чтобы ты ушел! – процедил Смолов сквозь плотно сжатые зубы. – Оставь меня в покое, Антон, мне сейчас совсем не нужно твое общество!
Миранчук призвал на помощь все свои силы, чтобы внешне остаться бесстрастным и не показать, как больно ранили его слова мужчины. Он подошел к кровати, присел на нее и ласково обнял Федора сзади, успокаивающе целуя в шею. Смолов из объятий вывернулся, развернулся к парню лицом, взглянул с ненавистью. А потом он его ударил. Антон испуганно отшатнулся, прижимая ладонь к пылающей щеке. У них с Федором бывали ссоры, подчас очень серьезные, но никогда Смолов не позволял себе поднимать руку на Тошу, просто уходил, когда понимал, что не может больше сдерживаться. Миранчук ждал, что Федя извинится, прижмет его к себе, нежно гладя по волосам, поцелует и скажет, что очень любит его, Антона. Но он ошибался.
- Я просил тебя уйти по-хорошему? – хрипло спросил Федор, хватая парня за руку с такой силой, что полузащитник вскрикнул от боли.
- Федя, отпусти, мне больно, - Миранчук скривился от неприятных ощущений и попытался вырваться, но хватка форварда оказалась стальной.
- Я не хотел причинять тебе боль, я ушел, чтобы этого не произошло, но ты зачем-то поперся за мной со своими тупыми объятьями, - в голосе Федора было столько презрения и ненависти, что сердце Антона болезненно сжалось. Он наконец сумел вырваться и двинулся к двери, но Смолов оказался быстрее: он схватил парня и швырнул на кровать. Антон попытался встать, но Федя вновь ударил его, на этот раз сильнее. Антон всхлипнул, то ли от испуга, то ли от обиды; а Федор забрался на кровать, завел руки парня за его голову и сильно сжал своей рукой. – Ты сам напросился.
Он стал стягивать с Антона одежду. Миранчук вырывался, просил мужчину прекратить; одной рукой раздевать дергающегося парня было жутко неудобно, поэтому Смолов с каждой секундой злился только больше. Наконец, он не выдержал, схватил Антона за плечи и ударил спиной об изголовье кровати. Миранчук вскрикнул, но Федор не обратил на это никакого внимания: спокойно стянул с парня футболку, вновь уложил его на кровать и фиксировал руки над его головой, а потом принялся за домашние шорты. Вскоре Антон лишился последней одежды и, дрожа, чувствуя себя совершенно беззащитным, со страхом смотрел на склонившегося над ним форварда.
- Федя, пожалуйста, остановись, - снова попытался воззвать к нему парень, но, как и прежде, не добился нужного результата.
- Заткнись! – рявкнул Федя и резко перевернул Антона на живот. Тот вновь задергался, пытаясь освободиться, за что получил сильный шлепок по ягодице, а потом еще один и еще. Сначала парень кричал, но удары продолжали сыпаться на его задницу, а его крики сменились тихим скулежом. Федя навалился на него всем телом и больно укусил сначала в плечо, а потом в лопатку. – Я надеялся просто побыть в тишине и успокоиться, но такой способ выпустить пар мне тоже по душе.

- Федя, что ты делаешь, нет, остановись! – вновь закричал Антон, почувствовав, как в его анус входит палец. – Я не хочу, слышишь? Остановись, Федя!
Смолов недовольно цокнул и вновь ударил парня, а потом ввел в него и второй палец, раздвигая тугие стенки, подготавливая. Антон извивался под ним и умолял остановиться, пока не поздно, пока Федор еще не перешел черту. Но мужчина словно не слышал всего этого, методично растягивая парня уже тремя пальцами. Закончив, он резко выдернул их из Антона и заменил своим членом. Он даже не заметил, что в какой-то момент Миранчук перестал кричать и вырываться, смирившись со своей участью. Не заметил он и то, что парень кусал губы от обиды и глотал слезы, выступившие на его глазах от боли не только физической, но и душевной. Человек, которому он безгранично верил, которого безумно любил, предал его самым отвратительным способом.
Когда все закончилось, Федор будто очнулся, вынырнул на поверхность с оглушающей глубины. Туман, застилавший его взгляд и разум последние несколько минут, рассеялся, и осознание содеянного обрушилось на него со страшной силой. Он взглянул на все так же лежащего на кровати и вздрагивающего от всхлипов Антона, на следы укусов на его нежной, бледной коже, и сердце мужчины болезненно сжалось.
- Тошенька, мальчик мой, прости, малыш, - он потянулся к парню и осторожно коснулся его спины, - я не знаю, что на меня нашло. Господи, что я натворил… Прости меня, малыш…
- Не прикасайся ко мне, - глухо сказал Антон, но в его голосе звучало столько боли, что Федор испуганно отдернул руку. Миранчук перевернулся, сел на кровати и прижал колени к груди. Его била крупная дрожь, глаза были опухшими и красными от слез, щеки были расчерчены влажными дорожками и расцвечены красками стыда. – Можешь не беспокоиться – теперь я точно уйду. Навсегда.
- Тоша, прости, - Феде было безумно стыдно, он ненавидел себя за то, что сделал со своим ласковым, нежным, ранимым мальчиком. Ему так хотелось обнять Антона, прижать к себе, гладить по спутанным волосам и шептать на ухо что-то ласковое, успокаивающее. Но парень смотрел на него так, что Смолову становилось совершенно ясно – это конец. Он перешел черту, миновал точку невозврата, разрушил все то прекрасное, что было между ними. Он предал Антона, и теперь парень действительно уйдет навсегда.
- Прости? Ты говоришь мне «прости»? – Антон слабо усмехнулся и поморщился от боли. – Ты изнасиловал меня, Федя, ты это понимаешь? Я просил, я умолял тебя остановиться, но ты все равно это сделал, а теперь «прости»? Тебе совсем на меня плевать, да? Ты считаешь, что можно мной воспользоваться, сломать меня, растоптать мои чувства, а потом просто извиниться и жить дальше, будто ничего и не было?
- Нет, малыш, я так не… - Смолов попытался оправдаться, но был грубо прерван.
- Не смей меня так называть! – прошипел Миранчук, прожигая мужчину взглядом, в котором плескался настоящий океан боли.
- Прости, Антон, - Федор смотрел на парня с мольбой, хоть и понимал, что сейчас вряд ли сможет достучаться до него. – Я не думаю, что такое можно забыть и легко простить… Но я правда не понимаю, что произошло и как я мог сделать такое.. с тобой… Ты сейчас мне не поверишь, но я правда очень сильно люблю тебя, и мне так жаль. Тошенька, прошу, не уходи сейчас… Я обещаю, что не притронусь к тебе без твоего разрешения! Останься, прошу. Давай обсудим все утром, когда немного успокоимся. Я действительно люблю тебя, и мне очень стыдно. Этого больше не повторится, никогда, я обещаю!
- Да, не повторится… - медленно кивнул Антон, а потом сполз с кровати, подошел к шкафу и стал одеваться. – Это больше никогда не повторится… - он оделся и направился к двери. Федор последовал за ним, но Миранчук покачал головой. – Не вздумай останавливать меня или идти за мной. Видеть тебя не хочу. Никогда.
Он ушел, тихо прикрыв за собой дверь, а Федор обессиленно опустился на пол и понял, что ему хочется выть от отчаяния. Что он натворил? Как он мог так поступить с Антоном? И что теперь делать, как жить дальше? Как вернуть доверие самого дорогого в его жизни человека? Доверие, которое он самолично втоптал в грязь.
Несколько часов Смолов бесцельно бродил по квартире, рассматривая их общие с Антоном фотографии, утыкаясь носом в его вещи, чтобы почувствовать родной запах, раз за разом набирая врезавшийся в память номер и не получая ответа. Поздно ночью он устало упал на диван и стал листать ленту новостей. Внезапно, телефон выскользнул из его ослабевших рук.

Шокирующая новость: несколько часов назад молодой, перспективный российский полузащитник покончил жизнь самоубийством…

Он действительно ушел…навсегда…

>>65626
У сальных пидорахенов нет и не может быть такого тела :3
Ja sam jedan narcis iz Ravnice,
jedan ljiljan iz doline.
Kao ljiljan među kupinama,
takva je moja družica među
djevojkama.
Kao jabukovo stablo u sred drveća
šumskog, takav je moj moj mili
među mladićima.
U njegovoj sjeni, po svojoj želji,
ja sjedam;
i plod je njegov sladak nepcu mojem.
On me uvodi u kabare,
ali njegov stijeg iznad mene je Ljubav.
Okrijepite me kolačima od grožđa;
poduprite me jabukama:
jer, ja sam bolesna od ljubavi.
Njegova ljevica je pod mojom
a njegova me desnica steže!
Ja vas zaklinjem, kćeri jeruzalemske,
gazelama ili srnama poljskim:
Ne budite, ne budite Ljubavi moje
prije no što to ona ne poželi.
Ja čujem, dragi moj!
Evo ga: on dolazi! Skačući
preko visova,
poskakujući preko brijegova,
moj dragi je kao gazela
ili srnino jelenče.
Evo ga: on se zaustavlja iza
našeg zida;
on pogleda kroz okno;
on vreba kroz rešetke.
Moj dragi pjeva i kaže meni:
Ustaj, ti, družice moja,
lijepa moja, i otiđimo.
Jer evo zima prolazi;
kiša prestaje, ona odlazi.
Cvijeće se vidi po zemlji;
doba pjesme stiže;
i glas se grlice u kraju
našem čuje.
Smokvik dozrijeva svoj zeleni plod
i loze u pupoljcima već mirišu.
Ustaj, ti, družice moja,
lijepa moja, i pođi.
Moja golubice u udubini jedne stijene,
najskrovitijoj u hridini,
pokaži mi svoje lice,
daj da čujem tvoj glas;
jer, ugodan je tvoj glas,
i tvoje lice dražesno.
Pohvatajmo lisce,
male lisice
koje pustoše po vinogradu,
dok je još u pupoljcima vinograd
naš!
Moj je dragi moj, i njegova sam ja,
koji pase među ljiljanima,
odavde nek' dan otpočine
i nek' sjene pobjegnu,
vrati se! ti, budi kao,
dragi moj, gazela ili srnino jelenče,
na visovima odjelitim.
Kako si ti lijepa, drugo moja!
Kako si lijepa!
Tvoje su oči golubice pod velom
tvojim.
Tvoja kosa je kao stado koza
koje se sjuri niz planinu Galaad.
Tvoji su zubi kao stado za striženje
koje se uspinje iz perionice:
svi imaju blizanca
nitko ih razlikovati ne može.
Kao jedna skerletna vrpca tvoje su
usnice,
i tvoje jezik ljubak je.
Kao kriška nara tvoja je
sljepoočnica
ispod vela tvoga.
Kao Kula Davidova tvoj je vrat,
građen za ratni plijen:
tisuću je štitova tu obješeno,
sve vrste oklopa od junaka.
Tvoje su dvije dojke kao
jelenčeta dva,
blizanci jedne gazele;
koji minu između ljiljana.
Odavde nek' dan otpočine
i nek' sjene pobjegnu,
ja ću otići na brdo mirhom posuto
i na brijeg tamjanom obvijen.
Ti si sva lijepa, družice moja!
Manjka, nikakvog ti nemaš!
Sa mnom, iz Libana, o zaručnice,
sa mnom, iz Libana ti ćeš doći;
spustit ćeš se s vrha Amana,
s vrha Senira i Hermona,
iz skrovišta lavljih i planina gdje
Ti me izluđuješ, sestro moja, o
zaručnice,
ti me izluđuješ već i samo jednim od
tvojih đerdana.
Kako su tvoja milovanja lijepa,
sestro moja, o zaručnice!
Što su tvoja milovanja bolja
od vina,
i miris tvojih miomirisa
nego svi balzami!
Tvoje usne liju nektar,
o zaručnice;
med i mlijeko su pod tvojim
jezikom;
a miris tvoje odjeće
je kao dah Libana.
Ti si jedan vrt zakračunan,
sestro moja, o zaručnice;
jedan izvor zaključan,
jedan zdenac zapečačen!
Tvoji su izdanci raj
od narova,
s probranim plodovima;
kana s nardom,
od narda i šafrana,
od cimetove kore i cimeta,
mirhe i aloje,
sa svim najdivnijim mirisima.
Ja sam jedan vodoskok iz vrtova,
jedno vrelo žustrih voda,
kojima buja Liban!
Probudi se, Akvilone! Dođi, Otane!
Učini da zamiriši moj vrt,
i da njegovi mirisi poteku!
Da moj dragi dođe u vrt svoj
i jede plodove probrane!
Вот, что хорошо и что прекрасно, а не пидорашье лаяние