>>1030645
Ну так я мониторю гадюшню если делать нечего, скоро правда прекращу, ибо вы тут нихуя интересного не пишете, только сретесь.
>>1030657
Женщина тоже человек
>>1030647
Относительно того, почему я соперживаю этим людям - есть один хороший текст. Я его не писал, офк, но полностью согласен с каждым словом. Вот он:
Моя скорбь

Есть люди, которым, в силу каких-то причин, нужно обязательно найти что-то дурное и противное в других людях. Ну вот, дескать, все женщины – проститутки и ведутся на деньги, все, у кого есть деньги, – жалкие потребители, или все владельцы айфонов – пидорасы, один я, мол, духовный и живущий в согласии с миром и совестью человек.
Вот уже вышло так, что люди, которые скорбят о жертвах в Париже – лживые и лицемерные пидорасы. Ну, то есть, я-то вот – Иисус, я скорблю обо всех живых существах в мире, а вы – только о белых.

Я в числе тех лицемерных пидорасов, кто поставил на фейсбук аватар с цветами французского флага. У меня в Париже друзья. Я тот эксгибиционист, кто отнес к консульству Франции цветы. Хуй его знает. Я так почувствовал, даже не думал особо, я полагаю, что это правильный акт. Мне было обидно и грустно, потому что это был удар по миру, к которому я принадлежу – цивилизованному миру. И я захотел проявить свое участие.
Я не думаю, что у людей сострадание вызвано конформизмом, или люди думают, что смерть европейца важнее смерти африканца. Я так не думаю. Просто сострадание появляется в тот момент, когда ты ставишь себя на место того, кто страдает, и вы страдаете вместе. Могу ли я поставить себя на место людей в парижском театре? Да, легко, и от этого мне становится больно и страшно. Я хожу в театры и на концерты, и однажды в Париже с женщиной мы собирались сходить в театр, но передумали, уже стоя в фойе. Я вполне мог бы оказаться в театре «Батаклан». То есть это возможно. Я сопричастен.
Этот мир максимально мне близок, я – его часть, он – моя повседневность, я в нем живу. Живу в мире, где люди ходят в театр, встречаются в ресторанах, где не принято забрасывать женщин камнями и убивать за разность зрения на мир. Где можно иметь мнение и свободу его выражения – это мой мир, я его понимаю, я его почитаю за единственно возможный. Я понимаю юмор этого мира, его культуру, всё-всё, все его аспекты. Я на этом вырос. Поэтому я страдаю вместе с ним, поэтому я скорблю, поэтому я ходил с цветами к консульству. Степень проникновения и меня в этот мир, и его в меня – высока.

Ведь когда умирает собака, которую ты знаешь, которая облизывала тебе нос, которую ты кормил, – ты ведь грустишь объективно больше, чем когда умирает любая другая собака. Это, однако, не значит, что одна собака лучше другой, просто одну собаку ты знаешь лучше, у тебя к ней чувства, у вас совместный опыт. Ты просто не можешь контролировать этот процесс – тебе грустно. Этим определяется избирательность, она объективна для нас, обычных людей.

Что происходит в Нигерии или Сирии – я не знаю. В силу культурной принадлежности, я не учил литературу Нигерии, не учил историю Сирии или ее культуру. Я не имею понятия, кто там воюет и почему, но у меня есть ощущение, что воюют там постоянно. Я никогда не бывал в этих странах, никогда не общался с теми, кто там живет. Я не смотрел ребенком нигерийских фильмов, не слушал подростком сирийского рэпа. Так уж вышло. И мне очень сложно поставить себя на место нигерийца.
Делает ли это мое сострадание избирательным? Да, наверное, я честно не воспринимаю так близко к сердцу смерть в африканских войнах. То есть я понимаю, что это ужасно, война в целом, но в общем, у меня нет пространства опыта и знаний, на котором я бы мог развернуть эмпатию к нигерийскому миру. Он мне не близок.

Я не Будда, я – обычный человек, который ходит на работу пять дней в неделю, а в пятницу заходит выпить стакан-другой алкогольного напитка. Мое маленькое сердце не может объять Вселенную. Но его хватает на то, чтобы скорбеть о том, что мне дорого, и я совершенно не понимаю, что в этом дурного.