>>7756
Крыжовник оставляет неприятное, кисловяжущее ощущение на деснах. Автобус. Обратный путь через бесконечные пустыри и спальные районы. Бурьян и ржавчина — старая песня на двух аккордах.

Встреча у П. Много пива. В одной комнате кислота, в другой нюхают, в третьей трава. Малоизвестный кому-либо из присутствующих Сережа Н. ритуалит над косяком. Одна из бесконечных вечеринок с надуманным поводом, скучающими девками и электронной музыкой.

Я просыпаюсь, ощущая отпечаток чьей-то руки на груди. Неизвестная мне особа лет 20-и, видимо нанюхавшаяся, храпит, как мужик. Освобождаюсь от ее неосознанной ласки и ищу кухню, что тяжело. Ф. и С., развалившись на кожаном диване, ведут разговор о чем-то интересном, но, видимо, все идеи были высказаны еще вечером, а остались одни междометия. Из них я заключаю, что один из собеседников разделяет мнение другого.
— Ну, ты меня понял.
— Да, сегодня — да. Но ты знаешь меня...эх!
— Да, хорошо, что хоть сегодня, и ведь так во всем, не только - э! - в этом.
— Хе! Вот ты-то это и раскусил... — Ф. делает знак рукой, будто что-то вворачивает куда-то, при этом лицо его скукоживается, как от чего-то кислого. - это ведь не раз плюнуть, тут надо того... ну и так далее... ты понял...
— Вот-вот, это-то и характерно, ну, что я тебе... сам... эге!..ведь не просто так, тут одно к другому, то да се, а в итоге - во как!
— Ну-ну...
Хорошо бы добраться домой часам к одинадцати. Я наугад беру книгу с полки: Лотман. Анализ стихотворения Заболоцкого. Тут описывается некая стихотворная картина — вертикальная, противопоставление "Воздуха" и "Камней", "верха" и "низа". Я плохо соображаю. За окном — сравнительно горизонтальный город. Ф. и С. режут буханку ржаного. Эх! Эге! Остальные спят, или делают вид, что спят, по каким-то неведомым мне соображениям.

Листок, приклеенный к окну с внутренней стороны:
"Детей до 14 лет не стрижем".

"При возгорании в мусорном баке звоните по тел. 533-..-.."

Невообразимое количество гоголевских типажей, особенно на станции "Ленинский проспект". Это, кстати, единственно место, где мне не продали сигарет.
Еще тут живут сестры Ж. и С., в неправдоподобно длинном доме-корабле, двор — квадратный километр, не меньше, и кажется отдельным миром. Противоположный конец теряется в дымке, а в середине вечно клубится странный пар, торчит арматура. Заповедник гоблинов.

Вчера смотрел вечерние новости, наверное, первый раз был в это время дома.
"С репортажем из авиасалона, где сегодня прошли показательные полеты, наш специальный корреспондент Андрей Самолетов."
А еще — двое подростков разбили окно в бронированном поезде Ким Чен Ира.

В Большой Советской Энциклопедии шесть Булгаковых, из них пять — видные политические деятели СССР, один — председатель аула.

"Верь не верь, а двери закрываются!"

На пачке чая русскими буквами:
БРОКЕН ОРАНЖ ПЕКОЕ ФАННИНГС.

В "Пассаже" продается фарфоровый бюст великого пролетарского писателя Горького. Бюст — словно сахарный на вид, липкий и сладкий. То есть горький. Интересно, раз бывает сахарная голова, должен же быть и сахарный бюст?
"Маркиза, у Вас просто сахарный бюст!" Ну, это какой-нибудь эротический роман эпохи Людовика.

Газета "Русский Дом". Уже не русофильство, а русофилия.

Вообще город со стороны производит впечатление произвольно соединенных, отдельных биосфер. И еще здесь явно что-то не так с пространством. Шел тут недавно с окраины на Лесной - попал на Кирочную, как — непонятно. Скорее всего, существуют какие-то временные коридоры, распадающиеся и возникающие. Пока ты в центре - все ясно, тут география надета на костяк уверенности в том, что с одного конца проспекта — пл. Восстания, а в конце другого живет N. Допустим, у каждого свои ориентиры, но в центре они чаще всего универсальны. Стоит же свернуть — и резко меняется даже вкус пива.

Люди и химеры здесь не особо отличаются друг от друга, в то время, как в других местах различия очевидны. Тут же и те, и другие читают новейшую элитарную литературу, восхваляя ее по ходу чтения, впрочем, до и после чтения - тоже. И те, и другие ездят на пикники с мангалами.

Единственные, кто отличаются — те, кто проиграл последнюю битву, но еще этого не понял. Эти ископаемые — а их много, пока много — хайрастые менестрели, толкинутые байдарочники, дворовые поэтессы, доморощенные венички ерофеевы, истопники-интеллектуалы, нон-конформисты, бездарные чердачные художники, неудачливые скрипачи, их некрасивые девочки, панки в переходах, бородатые юноши, воспевающие друг друга, одержимые литераторы, неорганизованная шпана, уличные музыканты, все те, кто еще пытается паразитировать на уже с десяток лет не существующей реальности, отказавшиеся выйти на контакт с элитой — все они еще варятся в соку друг друга, организуют сборища, где у каждого на плечах сидит по мертвецу, живут кумирами, забытыми даже энциклопедиями, но свято верят в то, что они — протестуют, шокируют, потрясают массы. А массы в это время ездят на пикники с мангалами.

Я приехал с того конца света, который еще не наступил.

Митрополит Сурожский Антоний, епископ Русской Православной Церкви, служивший в Великобритании,— оставил в наследие миру большое количество духовных трудов на самые разные темы. Вышедшая в свет в прошлом году книга митрополита Антония под названием «Красота и уродство. Беседы об искусстве и реальности», подготовленная к печати издательством «Никея», раскрывает перед читателем те сферы глубоких размышлений и рассуждений этого духовного писателя, с которыми мы еще не сталкивались.
«Для меня красота — это имя Божие», — говорит он. А вот уже из другой главы, с отсылкой к Достоевскому: «Красота — это совершенная приобщенность к совершенной красоте, которая есть Бог». Именно о такой красоте ведет свою речь этот духовный писатель — о настоящей, подлинной, в которой присутствует свет — или хотя бы проблеск — истины, «пятнышко прекрасного лазурного света». Есть известная, часто употребляемая фраза: «Красота — в глазах смотрящего». Но далеко не все, скорее всего, задумывались над тем, что она по-настоящему значит, верна ли она вообще. И не все задавались вопросом: в нас ли самих живет красота, через призму которой мы смотрим на мир, или она находится где-то вне нас? В одной из своих бесед об искусстве Владыка приводит карикатурную, но весьма убедительную иллюстрацию к этому размышлению. Древний персидский поэт Меджнун всю жизнь восхвалял в своих стихах красоту возлюбленной — Лейлы — и делал это так хорошо, что Лейла была в его стихах по-настоящему прекрасной. Правитель той страны, где жил поэт, очарованный красотой героини стихов, позвал Меджнуна вместе с ней к себе на прием, чтобы лично полюбоваться девушкой. Но когда Лейла подняла со своего лица паранджу, властитель увидел совсем не то, что ожидал увидеть. В ужасе, в полном недоумении он спросил у поэта: «Как ты можешь говорить о ее красоте? Она же отвратительна!». А тот ответил ему: «Чтобы увидеть красоту Лейлы, нужно иметь глаза Меджнуна». Из приведенной истории можно сделать вывод, что красота открывается человеку именно благодаря любви. Любовь, по слову митрополита Антония, «есть открытость, доверие, уверенность — порой такое доверие и такая уверенность, которые готовы идти до конца и скорее отдать всё, чем отвернуться». Такая любовь может открыть перед нами внутреннюю, сущностную, истинную красоту. И получается, что и не в нас самих, и не во внешнем мире она находится: чтобы увидеть человека истинно прекрасным, нужно заглянуть за внешний облик, за оболочку мирского — в его сердце. И первый шаг к этому — сделать небольшое усилие над собой, захотеть увидеть в человеке его душу, по-настоящему заинтересоваться им. Как показывает практика, лишь преодолев свое равнодушие к людям и поверхностное отношение к ним, можно увидеть «тайну» человека, «сияющий сквозь человека свет». «Мы видели лампу незажженной, и вот она зажглась и засияла таким смыслом или такой тайной, что стала для нас вызовом. Она говорит нам: во мне есть что-то, что ты можешь раскрыть, что-то особенное, что-то неизреченное, что светит снова и снова». Как известно, человек — очень ограниченное по своей сути существо. Ограничены его суждения, его взгляды, знания, его восприятие мира. Чаще всего люди судят обо всем только с точки зрения себя самих — своего частичного, несовершенного и порой примитивного понимания. А мир в действительности намного богаче, он куда больше, чем мы можем представить себе в своих самых прекрасных мечтах; это «целое богатство еще не познанного», это «реальность, которая намного сложнее <…> намного шире и в которой многое еще сокрыто от нас». Этому уже, кажется, непреложному положению, этой постоянной, въевшейся в нас, в наше сознание ложной жизненной позиции владыка дает следующее объяснение: «Мы относимся к большинству окружающих нас вещей, исходя из предвзятого мнения, из заранее составленной схемы, в которую мы заключаем их, вместо того, чтобы быть действительно свободными для восприятия, открытыми, готовыми встретиться со всем, что окажется у нас на пути». Это касается мира в целом — это же касается, в частности, и красоты.
Рассмотрим еще один интересный пример из книги, приведенный автором. В патериках есть история о старце и учениках, которые однажды шли по дороге и встретили на своем пути блудницу. Женщина была очень красива, и ученики закрыли головы плащами, дабы не видеть внешности порочной женщины и избежать искушений, но оставили щель, через которую смотрели на своего наставника. И что же они увидели? Старец не поступил подобно им — к их удивлению, он смотрел на эту блудницу «с выражением созерцательного восторга». Ошеломленные иноки спросили его потом: «Как ты мог смотреть на эту женщину?!». А он им отвечал: «Я не видел блудницы — я видел невероятную красоту, которую Бог даровал этой женщине». Очевидно, что такое видение давала старцу свобода от оков греха, в которые еще были закованы его ученики и в которые большинство из нас заковано всю жизнь.
А что же тогда представляет собой уродство? Оно, безусловно, противопоставлено красоте, и про него так же можно сказать, что оно — в глазах смотрящего. И так же, как в случае с красотой, это выражение будет верным только отчасти. Мы можем считать человека некрасивым, уродливым, но наше восприятие будет очень и очень относительным. Оно будет зависеть от нашей принадлежности к той или иной расе и нации — ведь у каждого народа выработан свой идеал красоты; оно будет зависеть от наших личных предпочтений и сложившихся взглядов; в конце концов, мы можем видеть уродство только потому, что закрыли глаза на настоящую красоту, о которой шла речь до этого. Но существует и вполне объективное, видимое уродство, на которое глаза не закроешь, да и нет в том смысла: куда полезнее прочувствовать его всем своим нутром. В концентрированном виде с таким уродством хорошо знакомы люди, прошедшие через войну — сквозь горе, ненависть, кровавые потоки, убийства и бесконечную смерть. Войну прошел и владыка Антоний, работавший тогда врачом-хирургом. В своей беседе он говорит о восприятии уродства, опираясь на личный опыт. «Мы должны быть готовы увидеть уродство, внимательно вглядеться в него. Мы должны найти в себе мужество сделать это — так же, как врач должен смотреть в лицо ужаса и уродства болезни и боли». И еще: «С нашей стороны будет трусостью отвернуться от уродства и искать в жизни только гармонии, красоты или того, что будет настолько нейтральным, что не будет пугать нас».
Мы никогда не должны надевать «розовые очки», нам следует смотреть на жизнь прямо, как можно более трезвым, чистым и рассудительным взглядом — такова мысль автора. В совокупности и тот, и другой опыт — опыт познания красоты и опыт восприятия уродства — дают человеку возможность понять правду жизни. В конечном итоге, такой жизненный подход позволяет «сделать выбор в пользу жизни и строительства жизни», а не смерти-греха.