Это копия, сохраненная 16 октября 2019 года.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.
Прошлый тред: https://2ch.hk/hi/res/529063.html (М)
Во избежание скатывания треда, напоминаю:
- не скатываться в политоту и срачи вообще;
- не устраивать межвременные побоища. И так ясно, что всех победят панголины.
- не восхищаться просто так воинами одной эпохи и не обсирать других (особенно исходя из своих сексуальных предпочтений);
- личный пример подтверждать видеоматериалами;
- не увиливать от предоставления источников;
- обсуждать сами высказывания, а не их авторов. Если вам интересны личности - идите в хрюкач. Там все ваши друзья.
Древние треды:
№1 http://arhivach.ng/thread/79759/
№2 http://arhivach.ng/thread/113110/
№3 http://arhivach.ng/thread/112937/
№4 http://arhivach.ng/thread/112938/
№5 http://arhivach.ng/thread/112939/
№6 http://arhivach.ng/thread/117641/
№7 http://arhivach.ng/thread/122616/
№8 http://arhivach.ng/thread/123522/
№9 http://arhivach.ng/thread/129106/
№10 http://arhivach.ng/thread/133498/
№11 http://arhivach.ng/thread/138540/
№12 http://arhivach.ng/thread/140989/
№13 http://arhivach.ng/thread/147991/
№14 http://arhivach.ng/thread/146810/
№15 http://arhivach.ng/thread/152474/
№16 http://arhivach.ng/thread/160095/
№17 http://arhivach.ng/thread/167902/
№18 http://arhivach.ng/thread/175486/
№19 http://arhivach.ng/thread/186877/
№20 http://arhivach.ng/thread/194101/
№21 http://arhivach.ng/thread/200411/
№22 http://arhivach.ng/thread/210656/
№23 http://arhivach.ng/thread/223867/
№24 http://arhivach.ng/thread/240997/
№25 http://arhivach.ng/thread/242510/
№26 http://arhivach.ng/thread/252404/
№27 http://arhivach.ng/thread/258871/
№28 http://arhivach.ng/thread/263653/
№29 http://arhivach.ng/thread/277889/
№30 http://arhivach.ng/thread/295229/
№31 http://arhivach.ng/thread/316909/
№32 http://arhivach.ng/thread/342738/
№33 http://arhivach.ng/thread/352768/
№34 http://arhivach.ng/thread/355428/
№35 http://arhivach.ng/thread/362796/
№36 http://arhivach.ng/thread/375959/
№37 http://arhivach.ng/thread/380663/
№38 http://arhivach.ng/thread/385779/
№39 http://arhivach.ng/thread/384211/
№40 http://arhivach.ng/thread/393910/
№41 http://arhivach.ng/thread/407587/
№42 http://arhivach.ng/thread/408246/
№43 http://arhivach.ng/thread/426194/
№44 http://arhivach.ng/thread/426943/
№45 http://arhivach.ng/thread/431788/
№46 http://arhivach.ng/thread/438737/
№47 http://arhivach.ng/thread/446753/
№48 http://arhivach.ng/thread/453944/
№49 http://arhivach.ng/thread/471188/
№50 http://arhivach.ng/thread/475468/
Конкистадоров Кортеса. Я там слышал у них была рыцарская кавалерия.
Двуручные топоры же были.
"Царство небесное" смотрел? Из свежего - "Король вне закона".
Придумали, очевидно же.
Зачем на второй пикче австриец бьёт топором сарай?
Не похоже на майкбрайда. У него все коренастые.
Есть, но мало. Очевидный ответ в том, что у режиссера и ко другие цели.
Битва получилась унылой.
Кто "сам"? Александр Невский?
первый пик это не кадр из фильма, а фото бугурта
Это реконы. Поэтому там все доспехи хоть и напоминают реальные, но всё же говно.
нет, с феста ледовое побоище
Очень аргументированно
Спешились?
Они же атакуют лагерь и корабли шведов.
>>35766 (Del)
>>35774
Консультант говорил, что вооружение массовки не полностью на 1240й год, есть элементы от 1100 до 1300-х гг.
Не, ну правда ведь у них здоровые кастрюли на головах, чтобы подшлемник потолще под них надеть.
Спиздил
Там риально анатомические наголенники и набедренники у лошади на передних ногах были, даже ее колено защищено. Видел где-то в треде /бэ, я не тролль, лошадь максима 1.
Это из книги Соловьев А.И. Оружие и доспехи.Сибирское вооружение_ от каменного века до средневековья
Рис.15. Тяжеловооруженный сейминско-турбинский воин. Грудь и спину его защищает
ламеллярный жилет из длинных гибких роговых пластин (а). Под него надета толстая
поддевка (6), смягчающая удар. Плечи закрыты широкими ремнями (в), скрепляющими
панцирный нагрудник и наспинник. Шею защищает ожерелье (/) с массивными подвесками.
Наручи из толстой кожи (д) предохраняют руки от ударов вражеского кинжала. Голову
закрывает круглая шапочка (е) из толстой загрубевшей кожи, надетая поверх мягкой
подкладки. В руках воина — короткое копье (ж). Дополняет набор оружия рукопашной
схватки изогнутый бронзовый нож (з). Реконструкция по материалам могильника Ростовка.
Середина 2-го тыс. до н. э. Омское Прииртышье. Западная Сибирь. Раскопки В. И.
Матющенко. МАЭС ТГУ
А вообще >>35729 >>35733 >>35730 не ссорьтесь.
Охуенно, но в /бэ скидывали такие же, но цветные.
Это добро, судя по всему, по большей было сдано на металлолом или утоплено, хз почему. А некоторые экспонаты разлетались в коллекции по всему миру. Вот к примеру шлем Максимилиана, тоже раньше был в османской трофейной, он на третьей пикче под буквой d. Сейчас в музее Нью-Йорка.
Арсенал св. ирины
А шлем b это вот этот, похоже
Если разбогатею закажу себе комплект по своим меркам и пожеланиям, поставлю дома.
ДРОЕДЕ ДИКТАТОРЕ ТЯЖОЛЕЕ ШАГАМЕ
ИДЁ ТОПТАЕ КРАТЕРЕ КАРАТЬ И УГНЕТАТЬ!
СВЕРКАЕ ЖЕСТЯНЕЕ!
ОРДЕНАМЕ!
КАК КАПЛЕ СВЯТЕ РТУТЕ!
СИЯЕ В ИХ ДУШАХ!!!
СТАЛЬНЕ МАНИПУЛЯТОРЕ
СМЕТАЕ ВСЕ ПРЕГРАДЕ
ДИКТАТРЕ ОДОБРЯЕ
МОЛОЦЫ!
СНОВЕ РЫДАЕ ВРАГ,
НО НЕТ ЕМУ ПОЩАДЕ
ВПЕРЕД ВПЕРЕД ДИКТАТОРЕ БОЙЦЫ!
О ДРОЕДЕ ДИКТАТОРЕ - КАРАТЕЛЕ В ЗОКОНЕ
О ДРОЙДЕ - УГНЕТАТЕЛЕ, ДИКТАТОРЕ БОЙЦЫ!
КОГДА! ИДУТ!
ДРОЕДЕ КОЛОННЕ!
ДИКТАТОРЕ СПОКОЕНЕ, НЕ СЦЫ!!!
> полная защита, почти глухая.
Ну как сказать... Шлемы выше - трофейные и собраны с мёртвых рыцарей после всяких Мохачо и тому подобных.
Глупое занятие.
Хотел бы с умными людьми познакомиться, кто увлечен доспехами и вместе встречаются на фестах.
Одно не отменяет другого.
Оглоблей по башке, с коня стащить, накинуться толпой, скрутить, раздеть и отдать за выкуп реквизировав латы.
Лучше гопников что на лавочке орут у подъезда.
Молча выйти и начать дубасить.
Культурный шок обеспечен.
>Шлемы должны, как шапки облегать?
Неа, они должны на папаху Хабиба надеваться. Почему, кстати, у Херцога в кине морионы выглядят соразмерно голове, а у наших реконов шлемы можно вдвоем одновременно носить? Неужели между средневековьем и новым временем так сильно изменился подход к броне, или кто-то наебывает?
Хороший вопрос подняли, у меня тоже смутные сомнения в величине горшков что сейчас носят.
Все музейные экспонаты что я видел, 16-17-18 веков (18 это подарочные по сути доспехи) Шлемы не такие большие при общем нормальном росте и комплекции.
Вряд ли головы людей тогда были просто меньше.
Думаю все же шлем делался под голову заказчика и достаточно плотно прилегал, конечно с шапочкой или с подкладкой.
я думаю, условия разные же
у нынешних реконов и набивняки - всем набивняки набивняки
то есть, рекон подшлемник и шлем надел, десять минут помахался - и пошёл по делам
а 500 лет назад все это добро приходилось таскать часами или даже днями, потому, наверное, предпочитали удобство в ущерб безопасности
в условиях активных боевых действий всегда была вероятность напороться на небольшой отряд противника/дезертиров/бандитов и т. п.
армии вообще часто дробились на небольшие отряды
ну и большие битвы могли продолжаться с утра и до позднего вечера - ясно, что никто в безостановочной рубке по 12 часов не участвовал, но и снимать доспех, потому что вот прямо сейчас драться не нужно, тоже навряд ли кто будет
Дело тут тоньше чем просто толщина поддоспешного материала.
Вот вы гадаете, а на деле многие реконы покупают б/у шлемы.
Слишком толсто даже для этого скатившегося треда.
похоже на сервильер
Reminder of that which the King wishes: that henceforth the Francs-archers of his realm shall be equipped with jacks, … that their equipment of jacks will be profitable and advantageous for making war, seeing that they are men on foot, and that in having brigandines, they must carry many different things, which a man just on foot cannot manage. And first of all, their jacks must be of thirty linens, or at least 25, and a stag’s skin; and if they are of 31 stag-skins they are the best. Used and moderately worn (déliées) linens are the best … and the sleeves must be as strong as the body, except for the skin. And the armhole (assiette) ought to be very close (pregne pres) to the collar, not on the bone of the shoulder, and should be deep underneath the armpit and wide under the arm, equally faulce and tall down to the elbow, the collar strong like the rest of the jack, and that the collar should not be too tall in the back for the sake of the sallet. {end of my retranslation} … This Jack should be laced in front, and under the opening must be a hanging piece (porte piece) of the same strength as the Jack itself. Thus the Jack will be secure and easy, provided that there be a doublet (pourpoint) without sleeves or collar, of two folds of cloth, that shall be only four fingers broad on the shoulder; to which doublet shall be attached the chausess. Thus shall the wearer float, as it were, within his jack and be at his ease; {back to my translation} for never have been seen half a dozen men killed by blows of weapons or by arrows in jacks like this, especially if they are men well accustomed to fighting.”
En Brabant, Flandre et Haynault et en ce pays-la vers les Almaignes, ont acoustome d'eulx armer de la personne autrement au tournoy : car ils prennent ung demy porpoint de deux toilles . . . de quatre
dois d'espez et remplis de couton. "
It would seem from the above that in France the garment worn under the tourney-armour was folded till it was three fingers thick on the shoulders. In the Low Countries, however, the pourpoint was of a
different fashion, for there they made the garment of two thicknesses and stuffed this with cotton-waste to the thickness of four fingers. The difference of thickness can be accounted for by the fact that folded linen would not compress so much as cotton-waste. It should be noted in the extract from the Ordinances of Louis XI that old material is advised as being more pliable and softer. At the same time we may be sure
that it was carefully chosen. It is interesting to note that in 1322 the material is ordered to be new, but in 1450 old linen is recommended.
> И почему они говорят что поношенная ткань лучше защищает?
Скорее имеется в виду, что вымоченная. Но 4 пальца это пиздец нахуй.
>>36016
СВОБОДНАЯ НАБИВКА толщиной до 4-х пальцев. Потом это дело придавливается, туго прошивается и получается куда более плотная штука толщиной менее чем в палец.
Ну всё равно интересная штука. Чем-то напоминает кавказские или китайские доспехи из ткани. Интересно, как она выглядела?
Какие ещё оруженосцы? Мы рассматриваем обычные шлемы обычной средневековой солдатни.
Это с печати князя Кейстута 1379 года.
Вспомнил, есть еще печать новгородского посадника, там воин в такой же шапели и с павезой, тоже 14 век.
На втором пике - отличные размноженные на компе при продакшне одинаковые рыцори
Как могли рыцари быть остановлены лучниками?
Залезли в грязь ну и что?
Коней подстрелили под ними что ли?
Но ведь тогда и у коней достаточно внушительная защита была разве нет?
Шо опять? Там была грязь и противотанковые ежи колья. Так, что французские рыцари спешились, а пока дошли по грязюке до англичан устали, вот их и добили свежие английские рыцари. Лучники из луков почти никого не убили из рыцарей, только немного замедлили их.
>тогда и у коней достаточно внушительная защита была разве нет
Вот это вряд ли, грузоподъемности не хватит. Максимум защита головы/гла + попона, для стрелы все равно цель найдётся.
>Вот это вряд ли, грузоподъемности не хватит.
Такой бред шо пиздец.
В 15 веке вес доспехов коня колебался от 24 до 32 кг.
Позднее и того больше до 45.
И ничего, таскали. Рыйцарские дестриэ это тебе не хуй собачий.
Известный факт, они так часто делали в столетку после отсоса при Креси. В битве при Нахере даже до битвы спешились, не пытаясь доехать, понимая, что только коней погубят.
Уноси.
Ни разу в истории тяжёлая конница не опрокидывала строй пехоты, потому что любая прямая стычка с строевой пехотой означала верную гибель болванчиков. Есть единичные случаи превозмогания тяжёлой конницы, но их единицы. И в этих же случаях тяжёлая конница лишь заканчивала/добивала бегущих врагов, а основную роль в битве сыграла опять же пехота. Как в Азенкуре, где английские рыцари на конях толком нихуя не сделали, а основной вклад в победу был у пехоты.
А среди этих мизерных побед есть миллионы примеров, где тяжёлая конница обосралась - тот же Азенкур, Креси, Пуатье, да и вся столетняя война - это наглядный пример полной неэффективности кавалерии. Павия, Никополь, Нанси, войны с фландрией, войны с швейцарцами. Везде, куда бы тяжёлые болванчики не сували свой нос, везде их опиздюливали.
Ими тяжёло управлять - любое бездорожье, неудобная местность, и просто холмы приводили к их гибели. При любом удобном случае, тяжёлая конница СПЕШИВАЛАСЬ.
Короче говоря, тяжёлая конница успешно контрится даже с древних времён, с Рима обычным строем пехоты. Да что там, чтобы разгромить болванчиков достаточно лишь небольшого холма, как лошадки выдохнуться на подъёме. Так почему существует миф об эффективности тяжёлой кавалерии?
Интересно, как же так непобедимая тяжёлая кавалерия решила вдруг спешиться, а?
Слишком много школьного максимализма. Тяжёлая конница действительно не имба. Но нужно понимать, что рулила она в тот период, когда содержать массовую, обученную пехоту большинство государств не могло. Как только дело пошло, сразу массовые армии, потом и терции, ну и гроб, кладбище, пидр.
Непонимание причин опом и большинством участников треда, происходит из незнания истории периода, за исключением разрозненных фактов про войнушку.
>тогда и у коней достаточно внушительная защита была разве нет?
>Жандарм должен иметь полный комплект белой сбруи, трех добрых верховых лошадей стоимостью не менее 30 экю; у него должно быть боевое седло и шанфрьен, и на саладе перья наполовину белого, наполовину синего цвета, и то же на шанфрьене. Не предписывая доспехов для лошадей, герцог отмечает, что он будет благодарен тому жандарму, кто сей /доспех/раздобудет
Аббвилльский ордонанс (1471г.)
Просто пику объединили с бабахалкой. Пуля дура, штык молодец!
Цепь сторожевых башен. От набегов из степей.
Получается у кого деньги были - доспешили.
Чисто по логике доспех повышает выживаемость коня. А боевой конь - дорогое животное, поэтому лучше его защищать.
А вот и дестриэ-дебил вылез. Осознай уже, что твои йоба лошадки были лишь у верхушки.
>когда содержать массовую, обученную пехоту большинство государств не могло
Тоесть массовую тяжелую кавалерию могли, а пехоту нет? Хуйня какая-то получается, пехотинец куда дешевле кавалериста.
Ну вот о чем я и говорил, откуда вы вылезаете с таким багажом? Во-первых, конница рыцарская была сильно малочисленней, чем обновленные армии 16-17 века и что важно они не действовали в составе больших групп так долго. Далее, только в школьном мозгу пехотинцы штампуются в казарме, на самом деле нужно чтобы кто-то это организовал, обучил, снабжал и поддерживал, те нужно кормить не только эту пехоту, но и чиновников/снабженцев и тд. А также рыцари кормились, обучались и собирались со своей земли, поэтому при ситуации сильнейшей децентрализации королю легче дать земли, которой дохуя.
Обычная лошадь осилит тащить, дебил со сказками о том то кони не потянут.
Ну конечно, наверное зря хуярили доспехи на них.
Школ, иди на улицу в мячик погоня, какое нахуй еще содержание рыцарской кавалерии, дебил малолетний?
Рыцарь сам покупал и содержал свой отряд, лошадей, вооружение и приходил по вызову своего господина в поход. Король собирал всех своих вассалов, а те - своих.
Чекни мать сдохла
Боевой конь - это пиздец какая живучая хуйня. Убить его стрелой практически нереально, только если каким-то рандомом в глаз прилетит. Зато можно ранить и испугать.
Обычная лошадь не подходит для таранного удара. То, что она там тащит, - это уже даже не десятый по важности вопрос.
Любая лошадь, которая не свернет с курса, умеет в рывок и держит определенную походку. А таких лошадей, как показывает практика, было хуй да нихуя
Что ты несёшь? Ты в седле-то сидел? Какая блять "походка" нужна для таранного удара?? Рывок может любая сивка сделать, вопрос только лучше или хуже. Без сомнения, есть лошади, которые по сумме характеристик лучше подходят для удара и войны в целом, скорость там, выносливость, ещё что-то. Но таранный удар ты можешь выполнить на любой лошади, которая умеет в базовые аллюры. Занимался этим на конных тренировках.
>Но таранный удар ты можешь выполнить на любой лошади, которая умеет в базовые аллюры. Занимался этим на конных тренировках.
Ты либо толстишь, как не в себя просто, либо долбоеб, не понимающий разницы между современными конями и средневековыми.
Долбаёб пока тут ты. Может по делу что-то скажешь? Или ты сейчас расскажешь про волшебные аллюры, которых нет сейчас? Или про шестиногих коней? Лучше не позорься и съеби.
У тебя с чтением проблема? Было заявлено, что лошади не подходят не для атаки копейщиков, а для таранного удара. Далее, как ты думаешь, как лошадей приучают к выстрелам, взрывам, всякому пиздецу? Это блин все привевается.
>Какая практика?
Ну такая, что коней, пригодных для таранного удара, было очень мало. Самая большая средневековая армия под одним командованием, емнип, включала в себя 8300 копий, в одном копье было 2-3 всадника, способных в таранный удар. Теперь сравни с 14 кирассирскими полками только у одного Наполеона.
>>36699
>то блин все привевается.
А способность коня в прорывной спринт, после которого он не рухнет без сил, прививается тоже?
А в чем проблема, если не все кавалеристы использовали таранный удар, а лишь передние отряды?
То что не все юниты использовались для таранного удара, не значит, что остальные кони в него не могли.
Какой блять прорывной спринт, что ты несёшь? Любая блять лошадь, кроме может адовых тяжеловозов может в рывок и быстрые аллюры. Ты блин таранить можешь, хоть на обычном галопе. Ты похоже поехавший, который лошадей только на картинке видел, ещё и свои термины шизовые придумывает.
Он путает, способность и предназначение.
Открой любой ордонанс. Там будет, скорее всего, один рыцорь/жандарм/man at arms и один-два кутилье которые далеко не всегда ебашились тараном, остальное - либо стрелки, либо пехота.
>>36704
>а лишь передние отряды?
Зачем тогда атаковать больше, чем передними отрядами? Мякотка рыцарской конницы именно в таранном ударе.
>>36713
>То что не все юниты использовались для таранного удара, не значит, что остальные кони в него не могли.
Охуенное открытие. Где ты был 500 лет назад, когда начали обмазываться всякими гусарами, страдиотами и прочей хинетой? Они-то дебилы были, не знали, что можно на жандармов всяких переть просто так переть.
>Самая большая средневековая армия под одним командованием, емнип, включала в себя 8300 копий, в одном копье было 2-3 всадника, способных в таранный удар.
На каких основаниях ты решил, что это количество зависело именно от количества лошадей?
Их было на всю Европу примерно столько же, сколько через 350 лет у одного Наполеона тяжёлой кавалерии. Конезаводы решают.
>Тогда в Европе в принципе армии меньше были
Это никак не отменяет того, что в копье по очень подробным бургундским ордонансам были рыцарь, два лучника, кутилье, паж и слуга. То есть, собственно ударная конница составляла около 1/6 войска в целом или 1/4 от комбатантов. Вряд ли это соотношение сильно изменялось от места к месту. При том, дворянам разрешалось служить лучниками, что как бы намекает на проблему в покупке именно коней, а не другого снаряжения.
>Если смотреть по соотношению к остальным типам войск, тяжелой кавалери было нихуя не "хуй да нихуя".
В 15 веке она уже не была большинством, причем, с серьезным отрывом. До того соотношение в пользу конницы поддерживалось принципиальной закрытостью военного сословия.
God I wish that were me
Может он уже протаранил кого и сломал свое копье.
С того, что ты приводишь утверждение о малом количестве копий как доказательство того что
>коней, пригодных для таранного удара, было очень мало.
Это никак не подтверждает твой тезис о том, что было мало коней пригодных к таранному удару. У тебя серьезные проблемы с логикой и знанием вопроса.
Про свою шизойдную терминологию ты так и не пояснил.
>Обычная лошадь не подходит для таранного удара.
Я уже просто не могу нахуй видеть эти истории.
Он, наверное, пиздец тяжёлый.
И как в бою такую башню носить? Там же небось ещё не видно нихуя.
У шлема геометрия проёбана или мне кажется?
Похуй, все равно на плечах лежит.
Так там дырки одни маленькие.
Мне вот интересно, шлем такой потому что дешёвый и сделан был на отъебись или тогда банально не могли соблюдать конструкцию?
Бацинет был устаревший, в сравнении с тем же салладом, а морионы всякие - это уже да, вершина защиты головы.
Бацинет плохо защищает горб, у него есть пробивные места или просто вытянутые места сбоку и сзади, а еще в области челюсти, куда очевидно будет передаваться вся сила удара, а не обтекать, как у салада, плохая фильтрация воздуха, как ни крути, она будет у него всегда, а салад же в этом плане заметно лучше.
> Не хуже салада.
Нет, лучше. У салада есть хвост и бевор. А всё это вместе даёт еще лёгкость и высокую фильтрацию воздуха, чего нет у грандбацинета.
>пруфы
Ты на область уха посмотри, она у бацинета плоская практически. У салада такого нет, ещё плюс он расширяется к краю.
> Чего?
Если забрало с клювом, есть такая проблема. У ебанине на твоей пикче такого нет, конечно.
> Чем лучше?
Глухое и зачастую громоздкое забрало у бацинетов, у них эта проблема решается только при снятии самого забрала.
У меня тут парочка вопросов по римским доспехам.
Во первых были ли у римлян аналоги гамбезона или другие демфируюшие элементы доспеха? Мне что то плохо представляется ношение лорики хамата на голое тело. Да мечь кольчугу не пробьет но сломать ребро может. И были ли у противников легионеров оруже дробяшего действия.
Во вторых почему кольчуги. Почему этот вид доспеха из колец постоянно встречается в истории? Он тяжелее пласти, сложнее в изготовлении, очень дорог и обеспечивает худшую зашиту чем любой вид пластинчатых доспехов сооеденный в нахлест. Стрела с граненным наканечником, копье или топор могут пробить такой доспех при определенном везении и силе удара а пластины-только поцарапают. Плюс никакая зашит от внутенних травм. Да он гибкий и менее технологичен но это не всегда важно.
Римляне носили некий субармалис/торакомах, который мог быть как собственно поддоспешником, так и просто рубашкой из толстой шерсти и войлока. Кроме того, лорики почти всегда находят со следами органики по внутренней стороне, потому они либо подшивались чем-то, либо состояли как бы из двух частей.
Почему этот доспех черный? Можно источник на него?
Это маняфантазия на тему
Я не уверен но он либо действительно черненый либо вороненый закалкой. Я где не читал про него Тоби не уточнял про цвет. Это реконструкция английского доспеха начала 15 века за авторством Тобиаса Капвелла.
Но это же не латные ноги, а тупо полейн, причём неподвижный. Просто гнутая пластина, привязанная поверх кольчуги. Буквально самый ранний элемент лат по появлению.
>>37049
>там еще алебарда 15 века
Где ты там блять XV век разглядел, жуёба? Слабовыпуклое топорище, длинная борода, короткое острие, ещё короче шип, форма предельно простая, без перфорации и узора, сидит на древке зажимом. Более тупую раннесредневековую германскую алебарду трудно себе даже представит.
> Но это же не латные ноги, а тупо полейн, причём неподвижный.
Ты ебанутый? Археология сюда неси.
Во-первых, полейны известны для Европы с середины 12 века, а не с 10, так что тут твоё шлюшье пиздабольство, а Оттон проживал в десятом, когда в Европе такие ёбы в жизнь не видели. И вот тебе, как должен выглядеть поленйн 12 века. А на фентезятине, как минимум, для 14 века. Во-вторых, тебе анон уже написал, но да ладно - тащи археологию или изо полейнов на 10 век, дурень.
В 10 веке были бродаксы, никаких алебард.
Я тебе говорю, что на пикче латные ноги конструкции минимум 14 века. Если ты где-то откопал их в 10 веке, как на той фентезятине, прошу предоставить в студию археологию и изо, а не продолжать пиздеть. И на немце даже близко к латным ногам на пикче не приближены по конструкции, так что твои манёвры бессмысленны.
> почему кольчуги. Почему этот вид доспеха из колец постоянно встречается в истории? Он тяжелее пласти, сложнее в изготовлении, очень дорог
Особого же. Говножелезо вытянуть в проволоку может, грубо говоря, любой кузнец.
Да, тяжелее, да, хуже, но доступно. А человекочасы тогда вообще не считались. В средневековье изготовление стола стоило как гвозди, использующиеся в нем.
Ну да. Это по-моему, рисунки французского архитектора 13 века.
Какое отношение они имеют к латным ногам 15 века?
А огромные щиты у воинов, такие реально были? У меня, почему то, щиты времен Средних веков, хоть ранних хоть каких, ассоциируются скорее с чем то небольшим и компактным, нежели такие вот ростовые прикрывающие все тело.
аутентично?
Шлем индоперсидский, по идее лучше ерихонку; почему-то кольчуга с двумя зерцалами насисьниками какими-то, а не полное зерцало. Кафтан должен быть ниже колена.
Вооружение русского дружинника времен Куликовской битвы: пластинчатые доспех и бармица, открытый шлем, копье, меч западноевропейской работы и треугольный деревянный щит. Реконструкция канд. искусствоведения М.В. Горелика и мастера Л.А. Парусникова, сделанные для выставки в ГИМ в 1980 г. к 600-летнему юбилею сражения.
19 век
был уверен, что такое могли отколоть где-нибудь в Германии, но нет - шотландцы и англичане
новый юнит для гномов в вархаммере
и прочие проходимцы
Вот один из ее отрывков про кольчугу и чешуйчатый панцирь
Кольчуга
Самый популярный доспех в Европе средних веков хоуберк, представлял собой кольчугу с рукавами и капюшоном, укомплектованную дополнительно кольчужными чулками. Внешне это выглядело вполне цивильно: доспех полностью защищает тело, весит не много, движений не стесняет. Однако, надо учитывать, что защиту хоуберк давал весьма сомнительную. Вытянуть проволоку можно было только из самого мягкого и ковкого железа (колечки из твердой стали ломались бы и давали еще худшую защиту), так что кольчужные доспехи легко рассекались саблей, протыкались копьем и разрубались мечом. От стрел кольчуга была почти бесполезна, - они проникали в ячею. Даже на дистанции более 50 метров воин не мог чувствовать себя в безопасности при обстреле тяжелыми стрелами из мощных луков, да и легкие стрелы с граненым стальным наконечником пробивали самую лучшую кольчугу с 15-20 метров. Европейских воинов, однако, этот момент не смущал, - знаменитые английские луки появились только в конце 13-го века, а до того нормальных лучников в Европе почти не имелось.
Существенным недостатком было то, что кольчуга не защищала от оружия ударного действия, - от дубин и булав. Да и удар 8-ми килограммового меча запросто мог оказаться летальным даже без пробития доспеха.
Обычно кольчуга имела двойное плетение, - то есть колечки соединялись парами, - практически в два слоя. Однослойные кольчуги встречались реже, только индийские мастера, вытягивая проволоку из булата могли сделать кольчугу из одного слоя колец достаточно прочной.
Изобретатель кольчуги не известен, видимо первые делались еще из медной проволоки, интерес же к ней в средневековой Европе объясним технологической отсталостью. Производство хоуберка требовало не очень много самого дешевого железа, устройства для вытяжки проволоки и уйму тупой работы по плетению колечек. Зато хоуберк и служил вечно, - если он оказывался пробит, то мертвый рыцарь извлекался, а на его место вставлялся новый, после чего, с помощью пригоршни колечек, отверстие заделывалось.
Кольчуга давала худший уровень защиты, чем, например, пеньковые доспехи, по этому, начиная с 15 века она на Руси быстро была вытеснена последними.
Кроме обычной проволочной существовали и другие разновидности кольчуг. В Японии, например, употреблялась кольчуга из крупных дамасковых кованных колец, соединенных чем то похожим на дверные петли. Защиту от стрел она давала нулевую, преимущества технологической простоты и дешевизны не имела (наоборот, это было весьма технологичное изделие), рукава и чулки по такой технологии сделать было нельзя, зато, надев такую кольчугу поверх шелкового панциря, воин, сохраняя свободу движений и не обременяясь тяжестью, мог совершенно не опасаться ни чего, кроме оружия ударно - дробящего действия.
В Европе в первые века нашей эры также употреблялась кольчуга из кованных колец. Кольца из твердой стали нашивались на кожаный панцирь. Таким образом исключалось разрубание кожаной кирасы, но из ударов копья кольцами останавливалась только половина. Кольца не соединялись между собой напрямую, только общей основой, острие копья должно было попасть внутрь кольца, чтобы удар оказался остановлен.
Чешуйчатый панцирь
Самый древний. Первые были сделаны в Междуречье и имели еще медную чешую. Затем чешую стали делать бронзовой, а еще позже, стальной. Преимущества такой брони были очевидны: сделать просто, так как выковывать приходится только небольшие плоские элементы, кроме того, эти элементы могли быть сделаны из твердой стали, - из-за небольшого размера они не могли сломаться. Чешуя крепилась, как правило, на кожаную основу, так как другой материал едва ли выдержал бы ее вес. А весила она много, - пластинки шли практически в два слоя, и имели довольно значительную толщину, - все-таки сталь была хрупкой. Пластинка закреплялись таким образом, который исключал проникновение клинка под нее с последующим пробитием кожаной основы. Из всех разновидностей доспехов чешуя была самым надежным, - пробивалась только пулей, и не любой. Недостатком же был чрезмерный вес, - если сплошной сочлененный рыцарский доспех 15 века весил всего 25 килограммов, то чешуйчатый панцирь прикрывающий только грудь спину и бедра весил не многим меньше. Кроме того, он был слишком жестким, что бы не стеснять движений, и недостаточно, - что бы надежно защитить от удара палицы.
Чешую использовали ассирийцы, греческие гоплиты, римские всадники, парфянские катафракты, генуэзские арбалетчики (любопытно, что у них чешуя располагалась не снаружи, а внутри кожаной рубахи) и русские дружинники. Характерно, однако, что такой доспех, как правило, доставлялся к месту сражения отдельно от воина.
Вот один из ее отрывков про кольчугу и чешуйчатый панцирь
Кольчуга
Самый популярный доспех в Европе средних веков хоуберк, представлял собой кольчугу с рукавами и капюшоном, укомплектованную дополнительно кольчужными чулками. Внешне это выглядело вполне цивильно: доспех полностью защищает тело, весит не много, движений не стесняет. Однако, надо учитывать, что защиту хоуберк давал весьма сомнительную. Вытянуть проволоку можно было только из самого мягкого и ковкого железа (колечки из твердой стали ломались бы и давали еще худшую защиту), так что кольчужные доспехи легко рассекались саблей, протыкались копьем и разрубались мечом. От стрел кольчуга была почти бесполезна, - они проникали в ячею. Даже на дистанции более 50 метров воин не мог чувствовать себя в безопасности при обстреле тяжелыми стрелами из мощных луков, да и легкие стрелы с граненым стальным наконечником пробивали самую лучшую кольчугу с 15-20 метров. Европейских воинов, однако, этот момент не смущал, - знаменитые английские луки появились только в конце 13-го века, а до того нормальных лучников в Европе почти не имелось.
Существенным недостатком было то, что кольчуга не защищала от оружия ударного действия, - от дубин и булав. Да и удар 8-ми килограммового меча запросто мог оказаться летальным даже без пробития доспеха.
Обычно кольчуга имела двойное плетение, - то есть колечки соединялись парами, - практически в два слоя. Однослойные кольчуги встречались реже, только индийские мастера, вытягивая проволоку из булата могли сделать кольчугу из одного слоя колец достаточно прочной.
Изобретатель кольчуги не известен, видимо первые делались еще из медной проволоки, интерес же к ней в средневековой Европе объясним технологической отсталостью. Производство хоуберка требовало не очень много самого дешевого железа, устройства для вытяжки проволоки и уйму тупой работы по плетению колечек. Зато хоуберк и служил вечно, - если он оказывался пробит, то мертвый рыцарь извлекался, а на его место вставлялся новый, после чего, с помощью пригоршни колечек, отверстие заделывалось.
Кольчуга давала худший уровень защиты, чем, например, пеньковые доспехи, по этому, начиная с 15 века она на Руси быстро была вытеснена последними.
Кроме обычной проволочной существовали и другие разновидности кольчуг. В Японии, например, употреблялась кольчуга из крупных дамасковых кованных колец, соединенных чем то похожим на дверные петли. Защиту от стрел она давала нулевую, преимущества технологической простоты и дешевизны не имела (наоборот, это было весьма технологичное изделие), рукава и чулки по такой технологии сделать было нельзя, зато, надев такую кольчугу поверх шелкового панциря, воин, сохраняя свободу движений и не обременяясь тяжестью, мог совершенно не опасаться ни чего, кроме оружия ударно - дробящего действия.
В Европе в первые века нашей эры также употреблялась кольчуга из кованных колец. Кольца из твердой стали нашивались на кожаный панцирь. Таким образом исключалось разрубание кожаной кирасы, но из ударов копья кольцами останавливалась только половина. Кольца не соединялись между собой напрямую, только общей основой, острие копья должно было попасть внутрь кольца, чтобы удар оказался остановлен.
Чешуйчатый панцирь
Самый древний. Первые были сделаны в Междуречье и имели еще медную чешую. Затем чешую стали делать бронзовой, а еще позже, стальной. Преимущества такой брони были очевидны: сделать просто, так как выковывать приходится только небольшие плоские элементы, кроме того, эти элементы могли быть сделаны из твердой стали, - из-за небольшого размера они не могли сломаться. Чешуя крепилась, как правило, на кожаную основу, так как другой материал едва ли выдержал бы ее вес. А весила она много, - пластинки шли практически в два слоя, и имели довольно значительную толщину, - все-таки сталь была хрупкой. Пластинка закреплялись таким образом, который исключал проникновение клинка под нее с последующим пробитием кожаной основы. Из всех разновидностей доспехов чешуя была самым надежным, - пробивалась только пулей, и не любой. Недостатком же был чрезмерный вес, - если сплошной сочлененный рыцарский доспех 15 века весил всего 25 килограммов, то чешуйчатый панцирь прикрывающий только грудь спину и бедра весил не многим меньше. Кроме того, он был слишком жестким, что бы не стеснять движений, и недостаточно, - что бы надежно защитить от удара палицы.
Чешую использовали ассирийцы, греческие гоплиты, римские всадники, парфянские катафракты, генуэзские арбалетчики (любопытно, что у них чешуя располагалась не снаружи, а внутри кожаной рубахи) и русские дружинники. Характерно, однако, что такой доспех, как правило, доставлялся к месту сражения отдельно от воина.
Лучше бургундского армета ничего не придумали.
>8-ми килограммового меча
А что так мало? Меч весил 15кг, полэкс - 30кг, алебарда - 45кг, шлем типа "салад" - 25кг, кираса - 55кг, рыцарское копье примерно 35кг. Сами люди были небольшого роста, примерно 130 см.
Сила натяжения английского лука - 1.5 тонны, сила натяжения тяжелого арбалета - 2 тонны, вес павезы - 120кг. Доспех коня весил 550 кг. Конь весил 3 тонны и размером был со слона. Слоны были размером с синего кита и весили 465 тонн, вес доспехов слона - 230 тонн, один доспех ковали 10.000 кузнецов. В каждом доме жило по пять тысяч ремесленников, а всего домов было десять тысяч, поэтому делали доспехи для синих китов которые весили 50 килотонн и размером были с Мадагаскар. Доспех для них делали 100 лет.
>Кольчуга давала худший уровень защиты, чем, например, пеньковые доспехи, по этому, начиная с 15 века она на Руси быстро была вытеснена последними.
Пеньковые? Про тегиляи я слышал, но это что-то новенькое.
Поэтому стрелять дозволялось только с треноги, которую носили за спиной и долго раскладывали перед выстрелом.
На один выстрел бралось 200 г чёрного пороха, а свинцовая пуля весила 110 г.
Задачи пробить доспех не было, свинец плющился о доспех и полностью передавал импульс тушке. При попадании в шлем, голова отрывалась от шеи и улетала на двадцать шагов.
Забыл еще про стрелы из английского длинного лука - они были размером с реликтовую ель и прошибали замки насквозь. а бывали случаи когда стрела, обогнув земной шар, ебашила стрелка прямо в затылок, и летала по кругу, примерно 50-60 лет, пока не докапывалась до уровня земной мантии и не сгорала в лаве.
Первые пушки работали с помощью мышечной силы человека, так как порох в те времена был не приемлемого качества. Ядра били большой кувалдой в 60 кг, её поднимали 3-6 человек. Ядро, попадая в ствол давило с неимоверной силой порох, а он, тем временем, разогревал ствол, что способствовало его расширению. Получалось так, что ядро с помощью тепла от пороха вылетало с неимоверной скоростью. Снаряд мог пробить боевого, тяжело бронированного слона (который весил 456 тонн) и две крепости со стенами толщиной с пять современных газет.
Еще про алебарды нашёл
Лес длинных пик средневековой пехоты гарантировано останавливал кавалерию. Останавливал, и что дальше? Ситуация получалась патовой, - коннице не добраться до пехоты, а пехоте, до конницы. Требовалось как-то атаковать рыцарей, благо остановившийся всадник на 80% терял боеспособность. Топор пробивал доспехи, но был короток. Двуручное копье было удобной штукой, но его пробивная сила была недостаточна против надежных доспехов. Сплошной доспех можно было только разрубить сильным ударом. По этим причинам, тяжелую пехоту 15-17 веков пикинеров всегда сопровождали, считавшиеся легкой пехотой, алебардисты и арбалетчики. Алебарда представляла собой сочетание двуручного копья с маленьким узким топориком и крюком. Топорик был маленьким, так как сила удара достигалась большой длиной оружия и смещение центра тяжести к переднему концу. Будь он велик и тяжел, алебардой было бы не размахнуться. К изобретению алебарды швейцарцы ни какого отношения не имели, - оружие такого устройства существовало давно, им были вооружены еще телохранители персидского царя, но активно использоваться оно стало только наемной пехотой позднего средневековья, которую часто, обобщенно, называли швейцарцами. Алебарда не была слишком длинной, - 1.8 2.2 метра, иначе пользоваться ею было бы не удобно. Вес алебарды не превышал 5-ти килограммов.
В начале 14-го века, у фламандской пехоты функцию аналогичную алебарде выполнял годендаг, - двуручная палица, часто с крюком, как у сулицы. Рыцари той эпохи были защищены только хоуберками, так что палица была тем, что доктор прописал.
Иногда вместо алебарды употреблялись двуручные мечи. Обычно на рисунках двуручниками вооружают рыцарей, но это абсурд. Рыцари готовились к конному бою, и, хотя часто дрались и в пешем строю, специального оружия для этого не держали. Да и технологии 13-го 14 веков не располагали к производству двуручных мечей. Двуручники, в том числе и пламенеющие клинки - фламберги, были оружием наемной пехоты 16-го века. Ни чего магического в волнистом лезвии фламберга не содержалось, - выгнутая кромка имела лучшие рубящие свойства, и, таким образом, во фламберге сочетались эффективность кривого меча с привычной для европейцев прямой формой клинка. Кроме того, при скользящих ударах фламберг наносил большие повреждения. Однако, двуручный меч, хотя и выглядел эффектно, по своим боевым качествам уступал алебарде. Мечом было невозможно наносить удары вперед, им было неудобно отражать удары, он много весил, дорого стоил, был не достаточно живуч, а главное, для его использования требовалось большое пространство. Чтобы мечники не попадали друг по другу. Двуручники имели незначительное распространение. Длина таких мечей доходила до 140 сантиметров, а вес до 12 килограммов.
Лучшей идеей была глефа, в которой нормальных габаритов рубящий меч насаживался на длинную рукоятку. Получалось похожее на протазан, но более короткое оружие, приспособленное больше для рубящего удара. Но и глефа была оружием редким. Иногда глефы имели дополнительные лезвия по бокам, японцы делали глефы с серповидным клинком.
Близким к глефе оружием был бердыш, только здесь брался не прямой европейский, а кривой азиатский меч, и присоединялся к древку он иначе, - в отличие от глефы, для бердыша качество стали имело небольшое значение. Бердыш оказывался короче и тяжелее алебарды (порядка 5-ти кг), но имел большую поражающую поверхность и более подходил для индивидуального бойца. С другой стороны бердышом удобно было орудовать и в строю. Когда в России стали создавать специальные отряды пеших стрелков (стрельцов), им, как ранее янычарам и ронинам, потребовалось эффективное оружие самообороны, которым и стал бердыш.
Обычным оружием восставших крестьян были заостренные колья с обожженным концом (типа, пики), косы насаженные на древко соосно, а не поперек, хозяйственные топоры и цепы, состоящие из длинной рукоятки и деревянной колотушки, соединенных коротким кожаным ремнем (у японцев все это называлось нунчаком). Для большей поражающей силы колотушку оковывали железом. Но ремень был короток, а в случае удлинения обрывался, так как возрастала нагрузка, вызываемая центробежной силой. Эффективность оригинального цепа была невелика. Другой вопрос, если гиря присоединялась к рукоятке длинной и прочной цепочкой. Получался двуручный кистень, - таборитское молотило профессиональное оружие. Удары гиря наносила сокрушительные, но молотило имело многие недостатки присущие двуручному мечу, - молотильщики не могли действовать в строю, молотило не годилось для отражения ударов, а так как щитом молотильщик так же пользоваться не мог, требовалось снабдить его надежными доспехами. Что, впрочем, для пражских бюргеров не составляло труда.
Еще про алебарды нашёл
Лес длинных пик средневековой пехоты гарантировано останавливал кавалерию. Останавливал, и что дальше? Ситуация получалась патовой, - коннице не добраться до пехоты, а пехоте, до конницы. Требовалось как-то атаковать рыцарей, благо остановившийся всадник на 80% терял боеспособность. Топор пробивал доспехи, но был короток. Двуручное копье было удобной штукой, но его пробивная сила была недостаточна против надежных доспехов. Сплошной доспех можно было только разрубить сильным ударом. По этим причинам, тяжелую пехоту 15-17 веков пикинеров всегда сопровождали, считавшиеся легкой пехотой, алебардисты и арбалетчики. Алебарда представляла собой сочетание двуручного копья с маленьким узким топориком и крюком. Топорик был маленьким, так как сила удара достигалась большой длиной оружия и смещение центра тяжести к переднему концу. Будь он велик и тяжел, алебардой было бы не размахнуться. К изобретению алебарды швейцарцы ни какого отношения не имели, - оружие такого устройства существовало давно, им были вооружены еще телохранители персидского царя, но активно использоваться оно стало только наемной пехотой позднего средневековья, которую часто, обобщенно, называли швейцарцами. Алебарда не была слишком длинной, - 1.8 2.2 метра, иначе пользоваться ею было бы не удобно. Вес алебарды не превышал 5-ти килограммов.
В начале 14-го века, у фламандской пехоты функцию аналогичную алебарде выполнял годендаг, - двуручная палица, часто с крюком, как у сулицы. Рыцари той эпохи были защищены только хоуберками, так что палица была тем, что доктор прописал.
Иногда вместо алебарды употреблялись двуручные мечи. Обычно на рисунках двуручниками вооружают рыцарей, но это абсурд. Рыцари готовились к конному бою, и, хотя часто дрались и в пешем строю, специального оружия для этого не держали. Да и технологии 13-го 14 веков не располагали к производству двуручных мечей. Двуручники, в том числе и пламенеющие клинки - фламберги, были оружием наемной пехоты 16-го века. Ни чего магического в волнистом лезвии фламберга не содержалось, - выгнутая кромка имела лучшие рубящие свойства, и, таким образом, во фламберге сочетались эффективность кривого меча с привычной для европейцев прямой формой клинка. Кроме того, при скользящих ударах фламберг наносил большие повреждения. Однако, двуручный меч, хотя и выглядел эффектно, по своим боевым качествам уступал алебарде. Мечом было невозможно наносить удары вперед, им было неудобно отражать удары, он много весил, дорого стоил, был не достаточно живуч, а главное, для его использования требовалось большое пространство. Чтобы мечники не попадали друг по другу. Двуручники имели незначительное распространение. Длина таких мечей доходила до 140 сантиметров, а вес до 12 килограммов.
Лучшей идеей была глефа, в которой нормальных габаритов рубящий меч насаживался на длинную рукоятку. Получалось похожее на протазан, но более короткое оружие, приспособленное больше для рубящего удара. Но и глефа была оружием редким. Иногда глефы имели дополнительные лезвия по бокам, японцы делали глефы с серповидным клинком.
Близким к глефе оружием был бердыш, только здесь брался не прямой европейский, а кривой азиатский меч, и присоединялся к древку он иначе, - в отличие от глефы, для бердыша качество стали имело небольшое значение. Бердыш оказывался короче и тяжелее алебарды (порядка 5-ти кг), но имел большую поражающую поверхность и более подходил для индивидуального бойца. С другой стороны бердышом удобно было орудовать и в строю. Когда в России стали создавать специальные отряды пеших стрелков (стрельцов), им, как ранее янычарам и ронинам, потребовалось эффективное оружие самообороны, которым и стал бердыш.
Обычным оружием восставших крестьян были заостренные колья с обожженным концом (типа, пики), косы насаженные на древко соосно, а не поперек, хозяйственные топоры и цепы, состоящие из длинной рукоятки и деревянной колотушки, соединенных коротким кожаным ремнем (у японцев все это называлось нунчаком). Для большей поражающей силы колотушку оковывали железом. Но ремень был короток, а в случае удлинения обрывался, так как возрастала нагрузка, вызываемая центробежной силой. Эффективность оригинального цепа была невелика. Другой вопрос, если гиря присоединялась к рукоятке длинной и прочной цепочкой. Получался двуручный кистень, - таборитское молотило профессиональное оружие. Удары гиря наносила сокрушительные, но молотило имело многие недостатки присущие двуручному мечу, - молотильщики не могли действовать в строю, молотило не годилось для отражения ударов, а так как щитом молотильщик так же пользоваться не мог, требовалось снабдить его надежными доспехами. Что, впрочем, для пражских бюргеров не составляло труда.
Английский лук длиной 180-220 см применялся для прицельной стрельбы легкими стрелами весом 50-70 грамм на 30 метров и тяжелыми (150-200 г) до 150-180 метров. Пробивалась кольчуга (метров с 50-ти) и кожаный панцирь (в близи). На максимальной дальности, однако, даже и тяжелая стрела представляла, в общем, не смертельную угрозу. Тяжелые стрелы были непереными, так как особой точности от них не требовалось, а летели стрелы без оперения дальше. Аналогичные по эффективности, только более короткие (до 180 см), - усиленные луки имелись у новгородской пехоты и норманнов.
Композитные луки пеших лучников обычно были короче, - не более 150 см. Если к ним применялись тяжелые стрелы, то опасны они были до 225 метров, но в Азии тяжелые стрелы имели небольшое распространение. Обычно пешие лучники азиатских народов стреляли 50-ти граммовыми стрелами до 150 метров, и прицельно более легкими на 50-60 метров. Кольчуги пробивались с 50-70-ти метров. Мощные луки имела пехота в Китае, в Японии, у арабов, у персов, у турок. В Европе хорошие луки были у критян.
>Да и удар 8-ми килограммового меча запросто мог оказаться летальным даже без пробития доспеха.
>Кольчуга давала худший уровень защиты, чем, например, пеньковые доспехи, по этому, начиная с 15 века она на Руси быстро была вытеснена последними.
> Стоит ей доверять?
ну очевидно набивной доспех, начинкой в котором была пенька
Так там объяснялось это в разделе металлургии.
> Фокус, таким образом, заключался в том, что ни железо, ни сталь сами по себе для изготовления оружия не годились. Из стали можно было сделать средних размеров нож, наконечник для стрелы или топор (типа колун). Для того же, что бы изготовить, например, меч, приходилось делать бутерброд из двух пластин железа, между которыми закладывалась стальная пластина. При заточке мягкое железо стачивалось и появлялась стальная режущая кромка. Еще проще было приварить стальное лезвие к железному обуху, - но такой тесак или топор приходил в полную негодность после стачивания стальной части. Реже, железный сердечник оковывали сталью снаружи. Такое оружие, сваренное из нескольких слоев с разными механическими свойствами, называлось сварным. Общими недостатками этой технологии являлись массивность и недостаточная прочность изделий. Сварной меч весил не менее 6-ти килограммов и не мог пружинить, вследствие чего неизбежно ломался или гнулся при ударе о непреодолимую преграду. Профессия оруженосец возникла не случайно, - было что и зачем подносить своему сюзерену.
мимо
> Еще проще было приварить стальное лезвие к железному обуху, - но такой тесак или топор приходил в полную негодность после стачивания стальной части.
чего блядь
> > Фокус, таким образом, заключался в том, что ни железо, ни сталь сами по себе для изготовления оружия не годились.
Шо?
Сравни новые экспонаты из музея Куликово с поделием Горелика. Он еще кстати в те годы писал, что не найдено ни одного русского шлема 14 века. Его реконструкция наголовья с чешуйчатой бармицей хрень какая-то, наверно с каноничных изо.
Это и есть тегиляи, но они сосуществовали с кольчугами и бахтерцами, являлись доспехом для нищебродов.
Храбрый лыцарь сразу срать, как врагов удивит рать.
Такой использовали в 15 веке, когда кольцо как раз для этого пальца придумали
Ну так историки 19-20 века так и думали
Даже если прикрыть глаза на вопрос безопасности пальца, разве так удобней держать и орудовать мечем?
колоть удобнее
Ни какое холодное оружие не окружено таким множеством легенд, как лук. Сплошь и рядом, во вполне наукообразных сочинениях можно прочесть, что стрелы из средневекового лука летели на 500 метров и на 200 метров пробивали сплошной панцирь, а лучник мог поразить любую видимую цель. Если бы это было так, то ни какое иное оружие не использовалось по крайней мере до середины 19-го века, так как гладкие ружья очевидно не обладали подобной эффективностью. Вероятно, североамериканские индейцы не были информированы о замечательных боевых свойствах своих луков (по некоторым источникам с 350 метров стрела ирокеза с костяным наконечником! - пробивала человека на вылет), так как сразу решили, что даже самое худшее ружье (а не самые худшие индейцам не продавали) все-таки сильнее.
Самой примитивной разновидностью лука был цельнодеревянный, а именно, тисовый лук. Такими луками пользовались европейцы после крушения античной цивилизации и еще американские индейцы. Наилучшим в этом классе был английский лук, появившийся в конце 13 века. Представлял он собой деревянную палку, но очень, однако, не простую, - ни где, кроме Англии таких палок отыскать не удалось. Вырезался лук из тиса таким образом, что все-таки состоял из двух слоев древесины с разными свойствами. Деревце готовили к этой участи буквально с рождения, а уже после того, как оно было срублено, заготовка для лука вылеживалась в особых условиях несколько месяцев. Так делали везде, но только в Англии произрастал тис, из которого можно было сделать палку 180 220 сантиметров длиной, так, чтобы она не ломалась при натяжении в 25-30 килограммов. Жителям других европейских стран не удавалось сделать луки с таким натяжением длиннее 120-150 сантиметров. Соответственно, и дальность стрельбы из английских луков была на треть больше, чем из других деревянных луков. Служил тисовый лук недолго, несколько месяцев, потом упругость утрачивалась, и лук ломался. Перевозился деревянный лук со снятой тетивой.
Следующим этапом в развитии был усиленный лук. Так он назывался, если склеивался из нескольких пород дерева или если деревянная основа усиливалась роговыми пластинами. Главным преимуществом усиленного лука была простота изготовления, - если знать что и с чем склеивать, то уже не надо было искать или выращивать какое-то особенное дерево. Усиленный лук выдерживал большее натяжение, служил дольше, мог быть любой длины. Усиленные луки имелись у народностей Сибири, гуннов и японцев, были известны в Восточной Европе и Скандинавии.
Лучшее качество и большее распространение имели композитные луки, сделанные из сухожилий, дерева и рога (иногда могли употребляться другие материалы). Такие луки состояли на вооружении в Египте, Персии, Греции, Риме и во всей Азии. В период средневековья в Европе композитные луки оставались у византийцев и русских. Срок службы композитного лука исчислялся десятилетиями. Перевозились композитные луки в боеготовом состоянии, но, при длительном хранении, тетива снималась.
В средневековье в Азии, в первую очередь в Индии производились луки сделанные из дамаска или булата. Иногда даже разборные. Скорее всего они не употреблялись как военное оружие, а предназначались для спортивной стрельбы, - такие луки требовали от стрелка большой физической силы и стоили дорого, но не имели особых преимуществ перед композитными.
Рекорд дальности полета стрелы из спортивного лука, поставленный некоронованной особой (что исключало бы достоверность сообщения) и подтвержденный незаинтересованными свидетелями, составил 450 метров (секретарь турецкого посольства в середине 18-го века счел необходимым нанести англичанам изящное дипломатическое оскорбление). Рекордный композитный лук выбрасывал стрелу на 250 собственных длин. Но рекордные турецкие луки не годились для боя, так как перед состязании подлежали недельной просушке в особых условиях, причем затем, в течении часа, их свойства утрачивались. Сила натяжение таких луков достигала 80 килограммов, - что также исключало их боевое применение. Султан мог стрелять и вдвое дальше посла, но только половину дистанции стрела преодолевала по воздуху, еще столько же ее несли на подушке придворные евнухи. Обычный композитный лук стрелял на 150 собственных длин. Собственно английский рекорд дальности составлял 225 метров (100 длин лука). Таков же был и русский полет стрелы, - иногда использовалась такая единица измерения. Современный рекорд дальности стрельбы из лука составляет 700 метров, или 400 дли лука.
Однако, все это касается только стрельбы на дальность. Боевая стрельба велась на меньшую дистанцию. Проблема была в поражающих свойствах стрелы, - на нисходящей ветви траектории она была не более опасна, чем если бы была брошена рукой. Свойства же стрелы были таковы, что с увеличением ее веса поперечная нагрузка возрастала как кубический корень, а скорость падала пропорционально квадратному корню, - то есть тяжелые стрелы летели на меньшее расстояние, чем легкие. Для рекордных стрельб использовались легчайшие стрелы весом около 15 граммов, но стрела имеющая убойную силу на излете должна была весить не менее 125 граммов. Легкие стрелы летели быстрее, следовательно, имели меньшее падение и точнее били по движущейся цели, но быстро теряли убойную силу. Тяжелые сохраняли ее дольше, но имели более крутую траекторию. По этим причинам, лучник обычно имел при себе стрелы как минимум двух типов.
Удержать тетиву мощного лука в натянутом состоянии двумя пальцами было невозможно. По этому, при стрельбе на дальность или на пробитие лучник натягивал ее рывком, - что точности попадания не способствовало. При стрельбе на меткость лук натягивался не до конца.
Пробивная сила стрелы так же оставляла желать лучшего. Почти ни каких доспехов стрела не пробивала. Тем более, она не пробивала сплошных металлических доспехов. Проблема была в низкой начальной скорости снаряда, - до 50 метров в секунду у деревянного и до 70 у композитного лука. Такая разница происходила от того, что к деревянным лукам из-за их большой длинны, а так же, из-за резкого падения КПД при метании легкого снаряда, применялись сравнительно тяжелые стрелы не менее 50-70 граммов. Низкая скорость снаряда делала так же невозможной стрельбу по подвижной цели, - вообще, считается, что таковая осмыслена на дистанции, которую снаряд преодолевает за 0.8 секунды. Так что, преимущество лука над ружьем в точности стрельбы было сомнительно. Оперенный снаряд летел намного точнее круглой пули, но пока он долетал, цель часто успевала окопаться по полному профилю. Фактически, прицельная стрельба велась на 30 из деревянных луков и на 50 метров из композитных луков.
Ни какое холодное оружие не окружено таким множеством легенд, как лук. Сплошь и рядом, во вполне наукообразных сочинениях можно прочесть, что стрелы из средневекового лука летели на 500 метров и на 200 метров пробивали сплошной панцирь, а лучник мог поразить любую видимую цель. Если бы это было так, то ни какое иное оружие не использовалось по крайней мере до середины 19-го века, так как гладкие ружья очевидно не обладали подобной эффективностью. Вероятно, североамериканские индейцы не были информированы о замечательных боевых свойствах своих луков (по некоторым источникам с 350 метров стрела ирокеза с костяным наконечником! - пробивала человека на вылет), так как сразу решили, что даже самое худшее ружье (а не самые худшие индейцам не продавали) все-таки сильнее.
Самой примитивной разновидностью лука был цельнодеревянный, а именно, тисовый лук. Такими луками пользовались европейцы после крушения античной цивилизации и еще американские индейцы. Наилучшим в этом классе был английский лук, появившийся в конце 13 века. Представлял он собой деревянную палку, но очень, однако, не простую, - ни где, кроме Англии таких палок отыскать не удалось. Вырезался лук из тиса таким образом, что все-таки состоял из двух слоев древесины с разными свойствами. Деревце готовили к этой участи буквально с рождения, а уже после того, как оно было срублено, заготовка для лука вылеживалась в особых условиях несколько месяцев. Так делали везде, но только в Англии произрастал тис, из которого можно было сделать палку 180 220 сантиметров длиной, так, чтобы она не ломалась при натяжении в 25-30 килограммов. Жителям других европейских стран не удавалось сделать луки с таким натяжением длиннее 120-150 сантиметров. Соответственно, и дальность стрельбы из английских луков была на треть больше, чем из других деревянных луков. Служил тисовый лук недолго, несколько месяцев, потом упругость утрачивалась, и лук ломался. Перевозился деревянный лук со снятой тетивой.
Следующим этапом в развитии был усиленный лук. Так он назывался, если склеивался из нескольких пород дерева или если деревянная основа усиливалась роговыми пластинами. Главным преимуществом усиленного лука была простота изготовления, - если знать что и с чем склеивать, то уже не надо было искать или выращивать какое-то особенное дерево. Усиленный лук выдерживал большее натяжение, служил дольше, мог быть любой длины. Усиленные луки имелись у народностей Сибири, гуннов и японцев, были известны в Восточной Европе и Скандинавии.
Лучшее качество и большее распространение имели композитные луки, сделанные из сухожилий, дерева и рога (иногда могли употребляться другие материалы). Такие луки состояли на вооружении в Египте, Персии, Греции, Риме и во всей Азии. В период средневековья в Европе композитные луки оставались у византийцев и русских. Срок службы композитного лука исчислялся десятилетиями. Перевозились композитные луки в боеготовом состоянии, но, при длительном хранении, тетива снималась.
В средневековье в Азии, в первую очередь в Индии производились луки сделанные из дамаска или булата. Иногда даже разборные. Скорее всего они не употреблялись как военное оружие, а предназначались для спортивной стрельбы, - такие луки требовали от стрелка большой физической силы и стоили дорого, но не имели особых преимуществ перед композитными.
Рекорд дальности полета стрелы из спортивного лука, поставленный некоронованной особой (что исключало бы достоверность сообщения) и подтвержденный незаинтересованными свидетелями, составил 450 метров (секретарь турецкого посольства в середине 18-го века счел необходимым нанести англичанам изящное дипломатическое оскорбление). Рекордный композитный лук выбрасывал стрелу на 250 собственных длин. Но рекордные турецкие луки не годились для боя, так как перед состязании подлежали недельной просушке в особых условиях, причем затем, в течении часа, их свойства утрачивались. Сила натяжение таких луков достигала 80 килограммов, - что также исключало их боевое применение. Султан мог стрелять и вдвое дальше посла, но только половину дистанции стрела преодолевала по воздуху, еще столько же ее несли на подушке придворные евнухи. Обычный композитный лук стрелял на 150 собственных длин. Собственно английский рекорд дальности составлял 225 метров (100 длин лука). Таков же был и русский полет стрелы, - иногда использовалась такая единица измерения. Современный рекорд дальности стрельбы из лука составляет 700 метров, или 400 дли лука.
Однако, все это касается только стрельбы на дальность. Боевая стрельба велась на меньшую дистанцию. Проблема была в поражающих свойствах стрелы, - на нисходящей ветви траектории она была не более опасна, чем если бы была брошена рукой. Свойства же стрелы были таковы, что с увеличением ее веса поперечная нагрузка возрастала как кубический корень, а скорость падала пропорционально квадратному корню, - то есть тяжелые стрелы летели на меньшее расстояние, чем легкие. Для рекордных стрельб использовались легчайшие стрелы весом около 15 граммов, но стрела имеющая убойную силу на излете должна была весить не менее 125 граммов. Легкие стрелы летели быстрее, следовательно, имели меньшее падение и точнее били по движущейся цели, но быстро теряли убойную силу. Тяжелые сохраняли ее дольше, но имели более крутую траекторию. По этим причинам, лучник обычно имел при себе стрелы как минимум двух типов.
Удержать тетиву мощного лука в натянутом состоянии двумя пальцами было невозможно. По этому, при стрельбе на дальность или на пробитие лучник натягивал ее рывком, - что точности попадания не способствовало. При стрельбе на меткость лук натягивался не до конца.
Пробивная сила стрелы так же оставляла желать лучшего. Почти ни каких доспехов стрела не пробивала. Тем более, она не пробивала сплошных металлических доспехов. Проблема была в низкой начальной скорости снаряда, - до 50 метров в секунду у деревянного и до 70 у композитного лука. Такая разница происходила от того, что к деревянным лукам из-за их большой длинны, а так же, из-за резкого падения КПД при метании легкого снаряда, применялись сравнительно тяжелые стрелы не менее 50-70 граммов. Низкая скорость снаряда делала так же невозможной стрельбу по подвижной цели, - вообще, считается, что таковая осмыслена на дистанции, которую снаряд преодолевает за 0.8 секунды. Так что, преимущество лука над ружьем в точности стрельбы было сомнительно. Оперенный снаряд летел намного точнее круглой пули, но пока он долетал, цель часто успевала окопаться по полному профилю. Фактически, прицельная стрельба велась на 30 из деревянных луков и на 50 метров из композитных луков.
Откуда там монголы? У субэдэя войско чуть ли не полностью состояло из среднеазиатов.
У русского ножны от прадедовского скрамасакса?
Охуенный меч из алюминия.
Как дружинник умудрился меч сломать? Об ламелляр монгола? Мечи вроде импортые были, из Германии, норм качества.
Может ранний вариант? Времена Тамерлана же еще.
Насколько долговечен был меч вообще и в бою. Скольких им можно было порубить (можно брать условия в "вакууме"). Часто ли они ломались, застревали, тупились и где про это прочитать.
В гугле адекватного найти не смог
МимоИзДалекаСмотрелНаВашихРыцарей
Кстати о рогатых шлемах тевтонов.
Тоже выдумка как о рогатых викингах?
Или все же были украшения на шлемы (горшки) в виде рогов?
У тевтонов не знаю, но вообще у рыцарей были турнирные нашлемные фигуры в виде рогов.
Турнирные всякие были, и сами шлемы часто отличались от боевых и навершия были и прочее. Это другая тема вообще.
Я о боевых, или тех в которых рыцарь мог именно что выйти в бой.
А викинги причем?
>>Горшковые шлемы мы могли видеть на печатях Ордена, на миниатюре из "Апокалипсиса Тевтонского Ордена", а также на верхней части колонны, находящейся сейчас в Мальборке, представляющей сцену битвы между крестоносцами и пруссами. На рыцарях Ордена можно увидеть как раз такие шлемы.
>>С уверенностью можно утверждать, что братья Ордена не носили на шлемах личных гербовых фигур. Их роль исполняли небольшие флажки из белой ткани с нашитыми на них чёрными крестами.
они носили на шлемах украшения с символикой ордена
кельтский шлем до н.э.
>Оперенный снаряд летел намного точнее круглой пули, но пока он долетал, цель часто успевала окопаться по полному профилю
Тебя это ебать не должно.
Бложик ноунейма без списка источников. Хуета в любом случае.
Один из самых идиотских вопросов последнего времени
Богатырский меч на Руси весил 2 пуда. Про булаву я ваще молчу. Топор весил как палица, а палица как таран. А тараном ворота выбивали по методике Довмонта - одним ударом.
И ты такой с составом средневековых мечей.
Современное железо, которое делалось для тех же экспериментальных мечей из королевской оружейни, отличается от средневековых лишь всякими химическими добавками, которые ни на что, кроме замедленного покрытием ржавчиной, не влияют и по основе это то же самое железо. Так что не пизди тут, если в металлургии даже поверхностно не разбираешься.
> Известно что до 14 века мечи делали бутербродом из двух кусков железа,
И они весили 8 кг?
Ты ответить нормально не можешь? Сколько они весили в итоге с бутербродом?
> Известно что до 14 века мечи делали бутербродом из двух кусков железа,
Археология есть?
Валяй.
Что "уже", дурачок? Твоим вскукарекам мне нужно верить наслово? Может, тебе репорт кинуть за нерелейтед срач с аноном выше? Предоставляй артефакты с их описанием.
Репорт лови.
в общем, у меня складывается весьма нелицеприятное мнение о боевой эффективности казаков в больших войнах
я заблуждаюсь в своем мнении?
>Если сомневаешься, иди читай the sword and the crucible за авторством Алана Вильямса и иди нахуй
И на какой же странице твоя придуманная дрисня находится, выблядок гнилой?
Казаки были хороши для "малой войны" образца XVIII века - дешевые в содержании, любящие отъезжать вдаль от армии=ведущие разведку (попутно с грабежами и насилиями), оставляющие врага без снабжения, а иногда и без разведки. (Хотя анархия, которую они при этом творили, бесила галантных офицеров при совместных с регулярными войсками действиях). В Семилетней войне проявили они себя хорошо, Суворов на них тоже не жаловался (хотя он - скорее исключение, да и умел заставить их сражаться). А вот дальше да, отсутствие регулярства и изменение масштаба войн начали сказываться все сильнее.
да вот Крымскую взять хотя бы (именно на полуострове): это ж просто стыд какой-то, что и как они там делали
хотя я, наверное, все же предвзят: там вообще русская кавалерия проявила себя не с лучшей стороны (будь то казаки или гусары Рыжова)
Причем тут ульфбер, даун? Остальные мечи от его конструкции лезвия ничем не отличались и "бутерброды"это что за хуйня вообще? Пруфы неси.
Что думаешь, анон?
Думаю, что никто здесь это смотреть не будет, аноны зарепортят и тебя потрет мочератор.
Их вообще не должно быть. Недаром Клод Блэр назвал этот период веком кольчуги. Картинка старая, а раньше часто неправильно интерпретировали кривые изображения кольчуги как чешую.
как нейтральное выражение мнения о чем-то крайне захваленном, от чего это "нейтральное" может показаться чем-то очерняющим
на мой взгляд, из казаков у нас (особенно вы последнее время) лепят что-то излишне елейное
Вроде как близко к общепринятому понятию, но у меня всё равно от постановки вопроса "у меня беспристрастное мнение - не ошибаюсь ли я" диссонанс образуется.
И приведи пару-тройку цитат про казаков - интересно же.
Как объяснить отказ от использования длинного лука, если он выдавал хорошие пробивные характеристики и при азенкуре, креси, путаье весьма успешно действовал.
что значит "отказ"? последний случай использования лонгбоу - какой-то двинутый английский sasовец (или как они тогда назывались) во время ВМВ кого-то умудрился убить стрелой, пущенной из лука
массовое испоьзование? длинный лук дожил до 16 века, как бы (у англичан есть популярная история, как их лучники наваляли шотландцам во одной из битв Камбрейской войны, хотя я где-то слышал, что это все фигня и позднее мифотворчество)
Самое интересное - дырки в мешке - не показали.
При идеальных условиях из 13+ стрел только 1,5 прошли достаточно глубоко чтобы вызвать серьёзное ранение, не впечатляет.
Чому его работы всегда выглядят как редактор дарксоулс? Вот прямо позы и форма тушки такие же.
Казачьи флотилии в 18 веке вполне норм турков пошатали в турецких войнах. Так что не все так однозначно.
>Казачьи флотилии в 18 веке вполне норм турков пошатали в турецких войнах.
Кикил, плиз. Банда грабителей это не пошатала. Это набежала сквахтило что плохо лежит и сьебалась в туман.
У тебя Суворов и Кутузов - банда грабителей?
Участие казаков в турецкой войне например вот https://ru.wikipedia.org/wiki/Штурм_острова_Березань, так же активно участвовали в штурмах Измаила, Хаджибея, Ени-Дуньи и Очакова, а так же занимались транспортировкой и снабжением российской армии внутри Днепро-Бужского лимана и по дельте Дуная. О казаках вполне хорошо отзывался Суворов и Потемкин сам будучи в чине гетмана.
Так что нет, в 18 веке о казаках еще никто плохо не отзывался. Их ценность упадет лишь в 19м.
Если условные запорожцы в 18 веке были хотя и локальной, но все же профессиональной армией, то в 19 веке у РИ остались на службе в своей массе всякие калмыко-буряты с луками и в шкурах, да иррегулярные поставки ополченцев с Дона, которые вроде и с детства на коне и к шашке приучены, а по факту ни строевой науки, ни субординации нет.
С другой стороны РИ такая ситуация вполне устраивала, так как рядовых мазуриков в строю и так хватало, а казаков использовали где использовали - для гоняния персов-лезгинов на кавказе и в качестве подмоги-разведки основным силам на западных войнах.
Мелкий? или как-то неправильно нарисован?
Чаще всего они были жеребцами (энергичные и агрессивные, драться для них естественно) или меринами (кастраты спокойней , не среагируют на кобылу в течке, а враг не захватит их в качестве производителей). Кобылы слабее, не такие массивные и выносливые, так что боевые кобылицы - редкость.
Не такой уж длинный.
>запорожцы
>профессиональной армией
Какил не палится. Запорожцы - это голожопые варвары, которых российская армия обезоружила и расформировала. С донскими казаками, кстати этого сделать не получилось.
в первом ряду такие стояли
Опять по/раша протекает. Ну что за пиздец? Хоть не заходи сюда летом.
>>38598
Потому что в течении 18 века все основные казацкие силы вошли в состав регулярных войск: слобожанские полки стали регулярными легкоконными в основном, гусарскими, малороссийские - карабинерскими и пикенерскими, позже, еще и кирасирскими, меньшая часть переехала на Кубань, еще меньшая - влилась в другие регулярные соединения. Собственно, от казаков и остался сброд полубомжей, которые не смогли или не захотели переобуться в военные обыватели.
Ты здесь один вахтёришь, выблядок.
Тогда может кто нибудь посоветовать книг про римскую армию 3-4 веков нашей эры? Не обязательно прям сразу по всему периоду, можно про какой то конкретный период. Может быть даже лучше про период до битвы при Адрианополе и начале тотальной варваризации.
Ты не у него спрашивай, этот петушок с литературой только по школьными учебникам знаком. Поищи здесь - >>445809 (OP) там было что-то по твоей теме.
И почему банят тебя, а не посты с реконами? У тебя какие-то проблемы с логикой.
Насколько я знаю, узконаправленных книг на 3-4 век нет, есть только от начала рима до его конца.
Я прочитал пик тут же посоветовали, но там основной упор делается на период ближе к Адрианополю и после него. А в целом скорее период 400-900 годах, остальное бегло. Вот и заинтересовался периодом 200-300е годов в римской армии. У одной из авторов, Банников, есть книга "На пути к Адрианополю" про период от Константина до собственно Адрианополя. Но я ее тупо не нашел в электронном экземпляре. Подумал, может тут кто ответит. Если нет, чуть позже скину вопрос в тред про книги или сам дальше будут искать что то подобное.
>период от Константина до собственно Адрианополя
https://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=5187506
https://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=5646646
Спасибо, приступлю к изучению.
Но если кто еще знает какие то книги, возможно по армии 3 века, то не стесняйтесь поделитесь.
Всё равно знаки должны быть какие-то. Они же не снимали их перед битвой с монголами.
Ничего не говорит о том для чего он.
Ну нет и нет, тебе доспех и вооружение рисовали, а не пособие по геральдике.
Насчёт бармицы и прочих чешуйчатых элементов, проблема у них в том, что они в единичных экземплярах находятся в собранном виде, а в большинстве случаев их находят в виде 3-5 рассыпанных чешуек на одном месте и остаётся только гадать, как они тогда выглядели. Поэтому если в регионе нашли чешуйки, определили их возраст и в этом же регионе есть рисунки с изображение какого-нибудь чешуйчатого элемента, которые совпадут с возрастом находок, то тут никаких проблем нет и можно считать, что оно было. Но если, допустим, в этом регионе нет изображений той же чешуйчатой бармицы, то оснований полагать, что она была, мало, хотя тоже не исключено, лол.
Я не знаю, правда, выполнял ли горелик такую же логическую цепочку.
Ну нихуя себе "элемент".
https://youtu.be/fy_ztGP1oNU
Очевидная брига, где ты там лемелляр увидел?
Вахтера на этот раз надолго забанили, а то бы сразу завизжал, что это реконский видос.
Ты даже Вики осилить не в состоянии?
>правый и левый фланги, где лучники нанесли наибольший урон, лишились дисциплины из-за попыток отдельных бойцов навязать сельджукской коннице бой, которого она избегала отступлением. Роман приказал правому крылу прикрыть отступление основных войск, но приказ был понят неверно. Командовавший резервом Андроник Дука вместо оказания помощи стал распространять слухи о гибели императора. Правый фланг оказался почти немедленно разбит[17], так как отряд состоящий из тюркских племён огузов и печенегов перешёл на сторону сельджуков[4][18], а некоторые армянские контингенты бежали[19]. Остатки центра, включая императора и варяжскую гвардию, были окружены. Роман был ранен в схватке и попал в плен
Есть только один тру наследник РИ и похуй, как там православные хачи себя называли, от этого их недогосударство менее всратым не становится
Что за хуйню он на руки пришил?
>Рим это синоним дисциплины.
В компьютерных игрушках ?
>Зачем?
Это тоже там написано. Чтобы самому стать императором.
Судя по вопросам, тебе лет 8 ?
Цыганские самозванцы не в счет.
https://www.britishmuseum.org/research/collection_online/collection_object_details/collection_image_gallery.aspx?partid=1&assetid=1613021583&objectid=32657 - но это уже максик, чуть помоложе будет, зато прямо с радиаторной решеткой 10/10
Что-то вроде этого.
Да даже они более достойны этого титула чем чуханы пикрелейтед
Не обычный армэ, а шлем из немецкого кастенбруста. Это же классика, это знать надо.
Разделу нужен нормальный тред военной истории.
http://arhivach.ng/thread/480411/
Пока что ты единственный, кто это обсуждает
Рад, что ты уходишь и для тебя он последний. А мы продолжим сидеть в этих тредах и мешать тебе не будем, если ты сам же не будешь лезть в наш свинарник. Но мы-то знаем, что ты без нас жить не можешь, мой дорогой шизоидничек.
Прошлое обострение у него было 8 июня.
На хуй переправляйся, латофоб.
В /д/ ответ по существу вопроса дан был дан еще 2 месяца назад. >Обсуждение лат, их изображений и даже современных реплик подходят под тематику исторического раздела и конкретного треда.
Это даже не реплики. Ваша самодельная хуета не имеет никакого отношения к истории. Вам не интересна история. Вам бы только попиздиться.
> откровенно спортивные бугуртные комплекты здесь не постят.
Вообще есть такое, но это делает сам залётыш, который всех обвиняет реконами.
Латофоб бился в конвульсиях - тред до бамплимита завайпал, серанул так, что брызги даже до соседних долетали. И вообще пизданулся на отличненько - запретил этот тред и выселил его в дневникач.
Не знаю. Раз успокоился, то похоже, что мод ему галоперидолу ширнул.
Трехлинейная винтовка на брезентовом ремне
И патроны с той головкой, что страшна стальной броне
Это что? Бронебойный патрон для мосинки? Насколько он был эффективен?
>регулярным армиям
Какие в 9-10 веке регулярные армии в Англии? Те же дружины из тэнов и ополчение фирд.
Он упоротый норманист, вот и нахваливает своих викингов.
Лучники? Славяне всё время сражались с конными лучниками и до монголов.
Викинги были стихийной лавинной, сносившей всё больше земель, как и монголы.
Ну а так, викинги не только и не столько воевали, сколько торговли.
>бравшие только внезапностью нападения на незащищенные участки
А как быть с крупными походами, когда они большую часть Англии отхватили себе? Все-таки видимо они были лучше организованы и мотивированы, чем англосаксы.
В посте написано название оспрея. Там еще несколько иллюстраций.
Была, конечно. Только очень специфичная: они не могли в традиционные для Старого Света металлы, зато ебашили сплавы из меди, золота и серебра для царских доспехов. инб4, я знаю, что у них ограниченно использовалась оловянная бронза
Потому что культурный обмен был не такой эффективный, как в Старом Свете. Из-за климата и природных условий ацтеки не могли рассказать инкам, как сколхозить что-то.
>MEN-AT-ARMS 529 Armies of the Great Northern War 1700–1720 Author: Gabriele Esposito
>Gabriele Esposito is an Italian researcher and a long-time student of military history. His main field of research is the military of 19th-century Latin America, but his interests range from the ancient world to modern post-colonial conflicts. He has published several works in the UK, including MAA 499 Armies of the War of the Triple Alliance 1864-70 and MAA 504 Armies of the War of the Pacific 1879-83, and is a regular contributor to many specialized magazines. He lives in Italy. Giuseppe Rava was born in Faenza in 1963, and took an interest in all things military from an early age. Entirely self-taught, Giuseppe has established himself as a leading military history artist and is inspired by the works of the great military artists, such as Detaille, Meissonier, Röchling, Lady Butler, Ottenfeld and Angus McBride. He lives and works in Italy.
>Introduction: Northern and Eastern Europe at the dawn of the 18th century. The road to war; Russian alliances with Poland, Saxony, Denmark etc. challenge Swedish predominance. Chronology. [Following chapters each cover organization, uniforms and weapons of the armies of: ] Russia Sweden Denmark Saxony Prussia Hanover Holstein Poland-Lithuania Cossacks Ottoman Turks, Moldavians, Wallachians, Tatars . * Plate commentaries.
Ну так это же не односторонний процесс. Культуры взаимообогащаются в обе стороны
Ацтеки и инки жили в очень разных природыных условиях и обмен опытом им бы нихуя не дал, алсо у обоих с сельским хозяйством все было заебись. Никто из них не мог в железо, тут культурный обмен бы нихуя не помог им, а теперь внимание пикрил - это доспех 4-го века ДО нашей эры. Краснозадые не то что железный век, даже до нормального бронзового не доросли.
Забыл сказать, что пикрил из Греции.
Ну, греки тоже не рождались с природной склонностью к металлообработке, а подсмотрели ее емнип у ассирийцев. Мякотка Евразии в том, что технологии перемещались туда-сюда быстро и эффективно: концептуально все, что умели в Китае, умели и в Португалии. А в сраной Америце всякие сракотеки и хуельмеки веками варились в одном котле, толком не контактируя. Потому у инка были водопроводы, у ацтеков - плавучие города, а какое-то микроплемя на территории современной Аргентины умело юзать примитивные антибиотики из плесени, но никто из соседей в это не мог.
Не было конячек, волов, верблюдов. Невозможно было тонну угля перевезти в одно место, захуярить там чушки железа и перевезти в третье, где хуйнули бы кузнецы из чашек уже готовую продукцию.
Металлургия это в первую очередь логистика - римляне олово кораблями прям из Британии возили.
>Не было конячек, волов, верблюдов.
Инка вполне успешно юзали лам, в том числе, для того чтобы тягать золотые, серебрянные и медные чушки по Андам. Я сомневаюсь, что будь у них навыки выплавки железа, ламы резко ушли в отказ, потому что любят возить только медь, золото и серебро.
Ну так ламы были у инков тоько. И нужно посмотреть, был ли у них доступ к речному железу или компонентам бронзы. Все же евразийский континент это огромное пространство открытых идей, а тут между орками и ацтеками фактически изоляция.
>Если брать задокументированные комплексы вооружения русской конницы 16 в., то мы видим разброс от тяжёлого комплекта (шелом, бехтерец, панцирь, наручи, бутырлыки, копьё, саадак с саблей, топорок) до комплекта из саадака с саблей (т. е. как качественный комплект кошевых людей). И тем не менее, никакого деления на тактические категории воинов не было (условных «оружников», «копейщиков», «стрельцов»). При это «выбор» лучших воинов был и для «ударного кулака», и для разведывательного ертаула, и для рейдового набега (и в «выбор» попадали самые обеспеченные, обладатели «комплектов первых категорий»).
>В Литовской Руси в 16 в. «панцирная служба» стала делиться на «службу по гусарски» и «службу по козацки» (и ещё «по кашубски»). Гусарам и казакам тогда полагались одинаковые кони и доспех (только гусары имели ещё щиты). Такое разделение, ранее произошедшее в дунайском регионе, было обусловлено появлением «гусарской паноплии» из отцентрованного копья (которое уже было неудобно использовать вместе с саадаком, попеременно меняя) и относительно крупного щита. Т. е. Литва такой специализацией усилила ударные свойства своей кавалерии при сохранении подвижности (при этом, это ведь уже эпоха, когда роль лучного боя снижалась из-за развития огнестрела – конные лучники не могли противостоять в перестрелке с пешими аркебузирами). Только после Баториевой реформы польско-литовские гусары стали тяжёлой конницей, выделяясь (по крайне мере, товарищи) конями и доспехами. При этом был жив «дух универсального воина», а, в отличии от жандармов, гусарская паноплия давала несравненно большие возможности оперативно «приспособиться под ситуацию».
>Хрестоматийные слова Старовольского 1648 г. «при необходимости гусар отбрасывал пику и превращался в рейтара, вооруженного ружьем и палашом. Сняв доспех, он становился казаком. Если его попросит король или гетман он может спешиться и стать пехотинцем». И эти слова подтверждались практикой, причём они описывали только часть ситуаций. Так, например, в схватках с татарами копьё оставлялось, а гусар использовал имевшиеся при нём саблю и пистолеты, оружием удобным для противостояния с таким ловким противником (при этом и седловка, и шлем были достаточно удобными в таком бою). А гусарские пахолики были не просто «облегчёнными гусарами», но часто использовались для самостоятельных действий: уже во время походов Батория использовались для штурма, в время Русской Смуты образовывали отряды для дальних рейдов, в сражениях использовались в качестве застрельщиков (в т. ч. для навода под удар товарищей).
>Первое деление конницы Русского государства (не считая выделение конных детей боярских самопальников в 1594 г.) – деление на рейтарские и копейные/гусарские роты. Причём это было не деление на тяжёлую и лёгкую конницу (фактического различия по доспехам и коням не было, оба рода войск были одинаково подвижные), а деление на копейщиков и карабинеров (плюс «самообразовавшаяся паноплия» из сабли и пистолета у детей боярских – те же «копейщики», только без копья). Такая трансформация 16-17 вв. произошла в условиях строительства вооруженных сил со ставкой на развитие огненного боя.
- Комаров О.В.
>Если брать задокументированные комплексы вооружения русской конницы 16 в., то мы видим разброс от тяжёлого комплекта (шелом, бехтерец, панцирь, наручи, бутырлыки, копьё, саадак с саблей, топорок) до комплекта из саадака с саблей (т. е. как качественный комплект кошевых людей). И тем не менее, никакого деления на тактические категории воинов не было (условных «оружников», «копейщиков», «стрельцов»). При это «выбор» лучших воинов был и для «ударного кулака», и для разведывательного ертаула, и для рейдового набега (и в «выбор» попадали самые обеспеченные, обладатели «комплектов первых категорий»).
>В Литовской Руси в 16 в. «панцирная служба» стала делиться на «службу по гусарски» и «службу по козацки» (и ещё «по кашубски»). Гусарам и казакам тогда полагались одинаковые кони и доспех (только гусары имели ещё щиты). Такое разделение, ранее произошедшее в дунайском регионе, было обусловлено появлением «гусарской паноплии» из отцентрованного копья (которое уже было неудобно использовать вместе с саадаком, попеременно меняя) и относительно крупного щита. Т. е. Литва такой специализацией усилила ударные свойства своей кавалерии при сохранении подвижности (при этом, это ведь уже эпоха, когда роль лучного боя снижалась из-за развития огнестрела – конные лучники не могли противостоять в перестрелке с пешими аркебузирами). Только после Баториевой реформы польско-литовские гусары стали тяжёлой конницей, выделяясь (по крайне мере, товарищи) конями и доспехами. При этом был жив «дух универсального воина», а, в отличии от жандармов, гусарская паноплия давала несравненно большие возможности оперативно «приспособиться под ситуацию».
>Хрестоматийные слова Старовольского 1648 г. «при необходимости гусар отбрасывал пику и превращался в рейтара, вооруженного ружьем и палашом. Сняв доспех, он становился казаком. Если его попросит король или гетман он может спешиться и стать пехотинцем». И эти слова подтверждались практикой, причём они описывали только часть ситуаций. Так, например, в схватках с татарами копьё оставлялось, а гусар использовал имевшиеся при нём саблю и пистолеты, оружием удобным для противостояния с таким ловким противником (при этом и седловка, и шлем были достаточно удобными в таком бою). А гусарские пахолики были не просто «облегчёнными гусарами», но часто использовались для самостоятельных действий: уже во время походов Батория использовались для штурма, в время Русской Смуты образовывали отряды для дальних рейдов, в сражениях использовались в качестве застрельщиков (в т. ч. для навода под удар товарищей).
>Первое деление конницы Русского государства (не считая выделение конных детей боярских самопальников в 1594 г.) – деление на рейтарские и копейные/гусарские роты. Причём это было не деление на тяжёлую и лёгкую конницу (фактического различия по доспехам и коням не было, оба рода войск были одинаково подвижные), а деление на копейщиков и карабинеров (плюс «самообразовавшаяся паноплия» из сабли и пистолета у детей боярских – те же «копейщики», только без копья). Такая трансформация 16-17 вв. произошла в условиях строительства вооруженных сил со ставкой на развитие огненного боя.
- Комаров О.В.
К чему это было?
Они с его голову, лол. Мб, баклеры нацепил.
Ебать у них щетина, прям даги какие-то. Даже у меня в 24 такого нет.
Есть кулстори как испанцы разбили в рукопашной японских пиратов, среди которых были самураи.
если я правильно понял, что там нарисовано, то бургундцы разбили ополчение гентцев https://ru.wikipedia.org/wiki/Битва_при_Гавере
Насколько я помню, там не конница порешала. Её-то как раз остановили.
тот же сюжет, но в антураже начала 14 в.
> викинги 10 века
Нет, это готы 5 века. Знатные воины у них вполне могли быть в кольчугах и шлемах.
Кто угодно может позволить, но не в том колличестве, чтобы конвеерно штамповать для каждого Васи.
> Ну там целая заруба была, а меня интересует гипотетическая дуэль, в которой сталкиваются европейская и японская школы фехтования.
Победит дружба.
Серьезно, чего ты хочешь?ф Удовлетвориться, назвав одного из бойцов тупым и его школу не развитой и примитивной? Нет, они оба использовали то, что работало против врагов, у обоих был практичный бой. Так что, зависит от случая.
Но, имхо, белый доспех лучше самурайского.
А у кого ее подсмотрели ассирийцы, у атлантов, надо думать?
Алсо кельты пришли к развитой обработке железа независимо.
В треде тупых вопросов разгорелся срач с солонопетухом. Видимо, он в военотредах часто сидит, вот и потёрли его все высеры в разделе.
Блять, мертвецы воскресли!
ВОЙНОТРЕД, СМЕРТЬ, ТРУПНЫЙ ЯД
В АТАКУ ШЁЛ МЕРТВЫЙ ОТРЯД
ОНИ ШЛИ ШТОБ ПОБЕДИТЬ
ЧТО МЕРТВО, ТО УЖЕ НЕ УБИТЬ
Я останавливаюсь на этом, потому что в те времена, когда знать была могущественной и высокомерной, дружба, соединявшая семью де Марбо с этими знаменитыми домами, в роду которых насчитывалось немало маршалов Франции, доказывала, что наша семья пользовалась большим уважением в стране.
Мой отец, родившийся в 1753 году, получил превосходное воспитание и был очень образованным человеком. Он любил науки, литературу и искусство. Условности и правила светского общества, в котором он жил, лишь до некоторой степени обуздывали его довольно бурный нрав. Однако у него было очень доброе сердце, и он всегда старался после какой-нибудь вспышки сделать так, чтобы забылись как можно скорее его невольные резкости. Отец был очень красивым мужчиной, высокого роста и хорошо сложенным. Его загорелое лицо, мужественное и строгое, с очень правильными чертами, было прекрасно. Дедушка стал вдовцом еще в то время, когда его сын учился в коллеже. Домом управляла одна из его старых кузин Удине де Болье. Эта родственница оказала моему дедушке огромную помощь, особенно когда он ослеп, после того как рядом с ним ударила молния. С тех пор он практически не выходил из замка. До своего выхода в свет отец находился в обществе старика-инвалида и тетки, готовой преданно исполнять малейшие его желания. Он мог использовать по собственному усмотрению все состояние семьи, однако он не злоупотребил этим.
Поскольку у отца всегда была страсть к военному искусству, побуждаемая ежедневным общением с молодыми аристократами из соседних поместий, он согласился на предложение, сделанное ему полковником маркизом д’Эстрессом, соседом и другом семьи, поступить на службу в роту телохранителей1 короля Людовика XV.
Став телохранителем, отец получил звание младшего лейтенанта и по прошествии нескольких лет стал лейтенантом. Пользуясь покровительством маркиза д'Эстресса, он был принят во многих знатных домах Парижа и, в частности, в доме генерал-лейтенанта графа Шомберга — генерального инспектора кавалерии. Шомберг оценил достоинства моего отца и назначил его в 1781 году капитаном своего драгунского полка, а в 1782-м взял его к себе в адъютанты.
Дедушка умер, когда отец был еще молодым человеком. Его состояние и положение (в то время в провинции капитан являлся достаточно значительной фигурой) позволяли ему самому выбрать себе супругу, не опасаясь отказа. На расстоянии одного лье1 2 3 4 от нашего поместья Ла Ривьер находился замок Лаваль-де-Сер, где жила небогатая семья благородного происхождения де Сертен. Глава этого дома погряз в долгах, и делами его руководила мадам де Сертен, женщина редких достоинств. Она происходила из дворянской семьи де Вердаль, которая, как известно, претендовала на то, что среди ее предков был и святой Рок1, поскольку один из Вердалей женился на сестре святого Рока в Монпелье. Я не знаю, до какой степени подобные утверждения были обоснованными, но совершенно верно, что до революции 1789 года у дверей старинного замка Грюньяк (до сих пор принадлежащего семье Вердаль) существовала каменная скамейка, которую очень чтили жители окрестных горных деревень, поскольку, согласно легенде, святой Рок, приезжая навестить сестру, любил сидеть на этой скамейке и любоваться сельской местностью. Из замка, который напоминал скорее мрачную крепость, делать это было невозможно.
У г-на и г-жи де Сертен были три сына и дочь, и, согласно обычаям того времени, они добавили к своей фамилии название их поместий. Так, старший из сыновей получил прозвище Канробер, которое носил потом его сын, наш двоюродный брат, прославивший это имя1. Старший сын семьи де Сертен в то время, о котором я говорю, служил капитаном в пехотном полку Пентьевра и являлся рыцарем ордена Святого Людовика. Второго сына называли Иль. Он был лейтенантом в полку Пенть-евра. Третий сын получил прозвище Ла Кост и, как и мой отец, был одним из телохранителей короля. Дочь звали мадемуазель дю Пюи, она+то и стала моей матерью.
Мой отец сдружился с г-ном Сертеном де Ла Костом. Было бы странно, если бы этого не произошло. После трех месяцев совместной службы в Версале и совместных поездок домой, совершаемых дважды в год, они окончательно привязались друг к другу. !
В то время общественные экипажи были большой редкостью, к тому же они были грязные, неудобные и двигались очень медленно. Пользоваться ими считалось дурным тоном, и поэтому пожилые или больные дворяне предпочитали нанимать отдельные экипажи, а молодые знатные люди и офицеры путешествовали верхом. Среди телохранителей установился обычай, который в наши дни мог бы показаться весьма странным. Поскольку эти господа служили всего три месяца в году и их корпус, таким образом, делился на четыре примерно равные части, то те из них, которые жили в Бретани, Оверни, Лимузене и других районах, славящихся хорошими лошадьми, закупали по нескольку лошадей, цена которых не должна была превышать 100 франков, включая седло и упряжь. В определенный день все телохранители из одной и той же провинции, которым надлежало возвращаться на службу, съезжались верхом в определенном месте, и веселый караван отправлялся в путь по дороге на Версаль. В день они проезжали от 12 до 15 лье в полной уверенности, что вечером они найдут приличное жилище за умеренную цену и хороший ужин в заранее избранных ими гостиницах, в которых их уже ждали в условленные дни. Путешествие проходило весело, в беседах и песнях, невзирая на погоду, будь то дождь или жара, ни на мелкие неизбежные неприятности. Каждый должен был по очереди рассказывать хорошую историю. По пути этот караван разрастался благодаря присоединению новых телохранителей из соседних провинций. Наконец, различные группы из всех уголков Франции достигали Версаля точно в тот день, когда кончался их отпуск, и таким образом они появлялись именно тогда, когда предыдущие отряды телохранителей готовились к отъезду. Каждый из них покупал у прибывших лошадку за 100 франков, и таким образом образовывался новый караван, возвращающийся в родные места. Затем, после прибытия к родному очагу, они отпускали лошадей пастись и оставляли их там без присмотра на 9 месяцев до того момента, когда им снова надо было возвращаться в Версаль. Лошадей покупали их товарищи, отправляющиеся в отпуск, и таким образом эти лошадки, меняющие бесконечно своих хозяев, путешествовали по самым различным провинциям Франции.
Я останавливаюсь на этом, потому что в те времена, когда знать была могущественной и высокомерной, дружба, соединявшая семью де Марбо с этими знаменитыми домами, в роду которых насчитывалось немало маршалов Франции, доказывала, что наша семья пользовалась большим уважением в стране.
Мой отец, родившийся в 1753 году, получил превосходное воспитание и был очень образованным человеком. Он любил науки, литературу и искусство. Условности и правила светского общества, в котором он жил, лишь до некоторой степени обуздывали его довольно бурный нрав. Однако у него было очень доброе сердце, и он всегда старался после какой-нибудь вспышки сделать так, чтобы забылись как можно скорее его невольные резкости. Отец был очень красивым мужчиной, высокого роста и хорошо сложенным. Его загорелое лицо, мужественное и строгое, с очень правильными чертами, было прекрасно. Дедушка стал вдовцом еще в то время, когда его сын учился в коллеже. Домом управляла одна из его старых кузин Удине де Болье. Эта родственница оказала моему дедушке огромную помощь, особенно когда он ослеп, после того как рядом с ним ударила молния. С тех пор он практически не выходил из замка. До своего выхода в свет отец находился в обществе старика-инвалида и тетки, готовой преданно исполнять малейшие его желания. Он мог использовать по собственному усмотрению все состояние семьи, однако он не злоупотребил этим.
Поскольку у отца всегда была страсть к военному искусству, побуждаемая ежедневным общением с молодыми аристократами из соседних поместий, он согласился на предложение, сделанное ему полковником маркизом д’Эстрессом, соседом и другом семьи, поступить на службу в роту телохранителей1 короля Людовика XV.
Став телохранителем, отец получил звание младшего лейтенанта и по прошествии нескольких лет стал лейтенантом. Пользуясь покровительством маркиза д'Эстресса, он был принят во многих знатных домах Парижа и, в частности, в доме генерал-лейтенанта графа Шомберга — генерального инспектора кавалерии. Шомберг оценил достоинства моего отца и назначил его в 1781 году капитаном своего драгунского полка, а в 1782-м взял его к себе в адъютанты.
Дедушка умер, когда отец был еще молодым человеком. Его состояние и положение (в то время в провинции капитан являлся достаточно значительной фигурой) позволяли ему самому выбрать себе супругу, не опасаясь отказа. На расстоянии одного лье1 2 3 4 от нашего поместья Ла Ривьер находился замок Лаваль-де-Сер, где жила небогатая семья благородного происхождения де Сертен. Глава этого дома погряз в долгах, и делами его руководила мадам де Сертен, женщина редких достоинств. Она происходила из дворянской семьи де Вердаль, которая, как известно, претендовала на то, что среди ее предков был и святой Рок1, поскольку один из Вердалей женился на сестре святого Рока в Монпелье. Я не знаю, до какой степени подобные утверждения были обоснованными, но совершенно верно, что до революции 1789 года у дверей старинного замка Грюньяк (до сих пор принадлежащего семье Вердаль) существовала каменная скамейка, которую очень чтили жители окрестных горных деревень, поскольку, согласно легенде, святой Рок, приезжая навестить сестру, любил сидеть на этой скамейке и любоваться сельской местностью. Из замка, который напоминал скорее мрачную крепость, делать это было невозможно.
У г-на и г-жи де Сертен были три сына и дочь, и, согласно обычаям того времени, они добавили к своей фамилии название их поместий. Так, старший из сыновей получил прозвище Канробер, которое носил потом его сын, наш двоюродный брат, прославивший это имя1. Старший сын семьи де Сертен в то время, о котором я говорю, служил капитаном в пехотном полку Пентьевра и являлся рыцарем ордена Святого Людовика. Второго сына называли Иль. Он был лейтенантом в полку Пенть-евра. Третий сын получил прозвище Ла Кост и, как и мой отец, был одним из телохранителей короля. Дочь звали мадемуазель дю Пюи, она+то и стала моей матерью.
Мой отец сдружился с г-ном Сертеном де Ла Костом. Было бы странно, если бы этого не произошло. После трех месяцев совместной службы в Версале и совместных поездок домой, совершаемых дважды в год, они окончательно привязались друг к другу. !
В то время общественные экипажи были большой редкостью, к тому же они были грязные, неудобные и двигались очень медленно. Пользоваться ими считалось дурным тоном, и поэтому пожилые или больные дворяне предпочитали нанимать отдельные экипажи, а молодые знатные люди и офицеры путешествовали верхом. Среди телохранителей установился обычай, который в наши дни мог бы показаться весьма странным. Поскольку эти господа служили всего три месяца в году и их корпус, таким образом, делился на четыре примерно равные части, то те из них, которые жили в Бретани, Оверни, Лимузене и других районах, славящихся хорошими лошадьми, закупали по нескольку лошадей, цена которых не должна была превышать 100 франков, включая седло и упряжь. В определенный день все телохранители из одной и той же провинции, которым надлежало возвращаться на службу, съезжались верхом в определенном месте, и веселый караван отправлялся в путь по дороге на Версаль. В день они проезжали от 12 до 15 лье в полной уверенности, что вечером они найдут приличное жилище за умеренную цену и хороший ужин в заранее избранных ими гостиницах, в которых их уже ждали в условленные дни. Путешествие проходило весело, в беседах и песнях, невзирая на погоду, будь то дождь или жара, ни на мелкие неизбежные неприятности. Каждый должен был по очереди рассказывать хорошую историю. По пути этот караван разрастался благодаря присоединению новых телохранителей из соседних провинций. Наконец, различные группы из всех уголков Франции достигали Версаля точно в тот день, когда кончался их отпуск, и таким образом они появлялись именно тогда, когда предыдущие отряды телохранителей готовились к отъезду. Каждый из них покупал у прибывших лошадку за 100 франков, и таким образом образовывался новый караван, возвращающийся в родные места. Затем, после прибытия к родному очагу, они отпускали лошадей пастись и оставляли их там без присмотра на 9 месяцев до того момента, когда им снова надо было возвращаться в Версаль. Лошадей покупали их товарищи, отправляющиеся в отпуск, и таким образом эти лошадки, меняющие бесконечно своих хозяев, путешествовали по самым различным провинциям Франции.
'Нас было четверо братьев: старший Адольф сегодня лагерный мар-ша)!6, я был вторым, Теодор третьим, и Феликс последним. По возрасту мы отличались друг от друга примерно на два года. Я был крепкого телосложения, болел в детстве только оспой, но однажды чуть не погиб при одном несчастном случае, о котором я вам сейчас расскажу.
Когда это произошло, мне было три года, но случай был столь серьезным, что воспоминание запечатлелось в моей памяти на всю жизнь. Из-за моего вздернутого носа и круглого овала лица отец называл меня котенком. Подобное прозвище вызвало у ребенка естественное желание подражать кошке. Наибольшим счастьем для меня было мяукая прохаживаться на четвереньках. У меня появилась привычка каждый день подниматься на второй этаж замка, чтобы появиться перед отцом в библиотеке, где он проводил самое жаркое время дня. Как только он слышал мяуканье своего котенка, он открывал дверь и давал мне целые тома произведений Бюффона, чтобы я мог рассматривать картинки, пока он занимался чтением. Эти встречи мне нравились бесконечно, но однажды я не был принят столь же любезно, как обычно. Отец, возможно, углубившись в чтение, не открыл дверь своему котенку. Напрасно я старался мяукать самым нежным образом, дверь оставалась закрытой. Я увидел на паркете, внизу, под дверью, отверстие, которое делалось в южных замках специально для кошек, чтобы они могли свободно выходить и заходить в квартиру. Этот проход я, естественно, посчитал предназначенным специально для меня и осторожно пополз в него. Голова прошла сразу, но тело застряло. Тогда я решил вылезти обратно, но помешала голова, и я не мог ни пролезть вперед, ни вылезти назад. Я задыхался... Однако я настолько свыкся со своей ролью кошки, что вместо того, чтобы закричать и показать отцу тяжелое положение, в которое я попал, я продолжал мяукать, но на этот раз не ласково, а злобно, как может мяукать кошка, которую душат. У меня это получалось так естественно, что отец подумал, что я продолжаю играть свою роль, и начал смеяться. Но вскоре мяуканье ослабело, мое лицо посинело, и я потерял сознание. Можете судить об ужасном состоянии моего отца, когда
он понял настоящее положение вещей. С большим трудом он сорвал дверь с петель, освободил меня и отнес на руках к матери, которой показалось, что я умер, поскольку я оставался без сознания. С ней случился страшный припадок. Когда я пришел в сознание, то рядом был хирург, который мне пускал кровь. Вид крови и волнение всех обитателей замка, собравшихся вокруг моей матери и меня, произвели столь сильное впечатление на мое юное воображение, что это событие осталрсь навсегда в моей памяти. !
Глава II
Первые революционные бури. — Позиция моего отца. —
Он возвращается на службу. — Я передан в руки мадемуазель Монгальви. — Моя жизнь в пансионате
Пока в полной безмятежности протекало мое детство, серьезные события назревали в стране. Уже слышны были раскаты приближающейся революционной грозы, и вскоре она не замедлила разразиться над нашими головами. Шел 1789 год.
Собрание Генеральных штатов, возбуждавшее столько страстей, разрушило покой, в котором пребывала провинция, где мы жили, и посеяла раскол почти во всех семьях, а более всего — в нашей. Поскольку мой отец уже давно порицал злоупотребления правящих кругов Франции, он придерживался мнения, что изменения необходимы, совершенно не предвидя те ужасы, которые последуют за ними. Однако его трое двоюродных братьев, а также многие из друзей отрицали необходимость каких-либо новаций. Это порождало яростные споры, в которых я ничего не понимал, но которые меня очень огорчали, поскольку я видел, что мама плакала, стараясь успокоить взаимное возмущение своих братьев и своего супруга. Не слишком хорошо разбираясь в происходящем, я принимал сторону умеренных демократов, которые избрали своим руководителем отца, поскольку, бесспорно, он был наиболее способным человеком в наших краях. Учредительное собрание отменило феодальные повинности. Отец, будучи дворянином, обладал рядом прав, купленных еще его отцом. Он был первым, кто подчинился новому закону. Простолюдины, выжидавшие, чтобы отец подал им пример, не хотели больше никому ничего платить, как только узнали, что он отказался от взимания всех феодальных повинностей, которыми обладал.
Спустя некоторое время Франция была поделена на департаменты, и отца назначили администратором департамента Коррез, а несколько позднее он стал членом Законодательного собрания.
Все три брата моей матери и почти вся знать нашей провинции поспешили эмигрировать из страны. Война казалась неизбежной. Тогда, чтобы призвать граждан вооружаться, возможно, для того, чтобы проверить, до какой степени можно рассчитывать на поддержку населения, правительство в один прекрасный день распространило во всех коммунах Франции слух о том, что разбойники, руководимые эмигрантами, собираются разрушить все новые институты власти. Во всех церквях звучал набат. Каждый вооружался чем мог. Была организована национальная] гвардия. Страна обрела воинственный вид и ожидала этих так называемых разбойников, о которых в каждой коммуне говорили, что они уже] находятся в соседней. Однако никто из них так и не появился, но должное впечатление было произведено. Франция вооружилась и доказала, что она была в состоянии защитить себя.
Эта тревога, поднятая в стране и получившая название день страха, меня удивила и, возможно, напугала бы, если бы я не видел полного спокойствия матери. Мне всегда казалось, что отец, зная ее сдержанность, предупредил бы ее о том, что должно было случиться.
'Нас было четверо братьев: старший Адольф сегодня лагерный мар-ша)!6, я был вторым, Теодор третьим, и Феликс последним. По возрасту мы отличались друг от друга примерно на два года. Я был крепкого телосложения, болел в детстве только оспой, но однажды чуть не погиб при одном несчастном случае, о котором я вам сейчас расскажу.
Когда это произошло, мне было три года, но случай был столь серьезным, что воспоминание запечатлелось в моей памяти на всю жизнь. Из-за моего вздернутого носа и круглого овала лица отец называл меня котенком. Подобное прозвище вызвало у ребенка естественное желание подражать кошке. Наибольшим счастьем для меня было мяукая прохаживаться на четвереньках. У меня появилась привычка каждый день подниматься на второй этаж замка, чтобы появиться перед отцом в библиотеке, где он проводил самое жаркое время дня. Как только он слышал мяуканье своего котенка, он открывал дверь и давал мне целые тома произведений Бюффона, чтобы я мог рассматривать картинки, пока он занимался чтением. Эти встречи мне нравились бесконечно, но однажды я не был принят столь же любезно, как обычно. Отец, возможно, углубившись в чтение, не открыл дверь своему котенку. Напрасно я старался мяукать самым нежным образом, дверь оставалась закрытой. Я увидел на паркете, внизу, под дверью, отверстие, которое делалось в южных замках специально для кошек, чтобы они могли свободно выходить и заходить в квартиру. Этот проход я, естественно, посчитал предназначенным специально для меня и осторожно пополз в него. Голова прошла сразу, но тело застряло. Тогда я решил вылезти обратно, но помешала голова, и я не мог ни пролезть вперед, ни вылезти назад. Я задыхался... Однако я настолько свыкся со своей ролью кошки, что вместо того, чтобы закричать и показать отцу тяжелое положение, в которое я попал, я продолжал мяукать, но на этот раз не ласково, а злобно, как может мяукать кошка, которую душат. У меня это получалось так естественно, что отец подумал, что я продолжаю играть свою роль, и начал смеяться. Но вскоре мяуканье ослабело, мое лицо посинело, и я потерял сознание. Можете судить об ужасном состоянии моего отца, когда
он понял настоящее положение вещей. С большим трудом он сорвал дверь с петель, освободил меня и отнес на руках к матери, которой показалось, что я умер, поскольку я оставался без сознания. С ней случился страшный припадок. Когда я пришел в сознание, то рядом был хирург, который мне пускал кровь. Вид крови и волнение всех обитателей замка, собравшихся вокруг моей матери и меня, произвели столь сильное впечатление на мое юное воображение, что это событие осталрсь навсегда в моей памяти. !
Глава II
Первые революционные бури. — Позиция моего отца. —
Он возвращается на службу. — Я передан в руки мадемуазель Монгальви. — Моя жизнь в пансионате
Пока в полной безмятежности протекало мое детство, серьезные события назревали в стране. Уже слышны были раскаты приближающейся революционной грозы, и вскоре она не замедлила разразиться над нашими головами. Шел 1789 год.
Собрание Генеральных штатов, возбуждавшее столько страстей, разрушило покой, в котором пребывала провинция, где мы жили, и посеяла раскол почти во всех семьях, а более всего — в нашей. Поскольку мой отец уже давно порицал злоупотребления правящих кругов Франции, он придерживался мнения, что изменения необходимы, совершенно не предвидя те ужасы, которые последуют за ними. Однако его трое двоюродных братьев, а также многие из друзей отрицали необходимость каких-либо новаций. Это порождало яростные споры, в которых я ничего не понимал, но которые меня очень огорчали, поскольку я видел, что мама плакала, стараясь успокоить взаимное возмущение своих братьев и своего супруга. Не слишком хорошо разбираясь в происходящем, я принимал сторону умеренных демократов, которые избрали своим руководителем отца, поскольку, бесспорно, он был наиболее способным человеком в наших краях. Учредительное собрание отменило феодальные повинности. Отец, будучи дворянином, обладал рядом прав, купленных еще его отцом. Он был первым, кто подчинился новому закону. Простолюдины, выжидавшие, чтобы отец подал им пример, не хотели больше никому ничего платить, как только узнали, что он отказался от взимания всех феодальных повинностей, которыми обладал.
Спустя некоторое время Франция была поделена на департаменты, и отца назначили администратором департамента Коррез, а несколько позднее он стал членом Законодательного собрания.
Все три брата моей матери и почти вся знать нашей провинции поспешили эмигрировать из страны. Война казалась неизбежной. Тогда, чтобы призвать граждан вооружаться, возможно, для того, чтобы проверить, до какой степени можно рассчитывать на поддержку населения, правительство в один прекрасный день распространило во всех коммунах Франции слух о том, что разбойники, руководимые эмигрантами, собираются разрушить все новые институты власти. Во всех церквях звучал набат. Каждый вооружался чем мог. Была организована национальная] гвардия. Страна обрела воинственный вид и ожидала этих так называемых разбойников, о которых в каждой коммуне говорили, что они уже] находятся в соседней. Однако никто из них так и не появился, но должное впечатление было произведено. Франция вооружилась и доказала, что она была в состоянии защитить себя.
Эта тревога, поднятая в стране и получившая название день страха, меня удивила и, возможно, напугала бы, если бы я не видел полного спокойствия матери. Мне всегда казалось, что отец, зная ее сдержанность, предупредил бы ее о том, что должно было случиться.
Мемуары генерала барона де Марбо
на торги и куплен председателем дистрикта, который и инициировал эту конфискацию! Крестьяне, подстрекаемые некоторыми вожаками из Болье, бросились толпой к замку моего отца, где очень осторожно и даже с некоторой вежливостью они сказали матери, что не могли, не сжечь ценные бумаги феодальной ренты, имеющиеся у нас. и хойели также проверить, не прячутся ли у нас в доме эмигранты, в частности ее братья. Мать приняла их очень мужественно, передала им ценйые бумаги и заметила, что, хорошо зная своих братьев как людей честных, она была уверена, что они эмигрировали не для того, чтобы затем вернуться во Францию и прятаться в этом замке. Крестьяне убедились в справедливости подобного рассуждения, крепко выпили, поели, сожгли ценные бумаги посередине двора и удалились, не причинив никакого вреда, прокричав: «Да здравствует нация! Да здравствует гражданин Марбо!» Они также добавили, что просят мою мать написать отцу, что они его очень любят и что его семья находится среди них в полной безопасности.
Мемуары генерала барона де Марбо
на торги и куплен председателем дистрикта, который и инициировал эту конфискацию! Крестьяне, подстрекаемые некоторыми вожаками из Болье, бросились толпой к замку моего отца, где очень осторожно и даже с некоторой вежливостью они сказали матери, что не могли, не сжечь ценные бумаги феодальной ренты, имеющиеся у нас. и хойели также проверить, не прячутся ли у нас в доме эмигранты, в частности ее братья. Мать приняла их очень мужественно, передала им ценйые бумаги и заметила, что, хорошо зная своих братьев как людей честных, она была уверена, что они эмигрировали не для того, чтобы затем вернуться во Францию и прятаться в этом замке. Крестьяне убедились в справедливости подобного рассуждения, крепко выпили, поели, сожгли ценные бумаги посередине двора и удалились, не причинив никакого вреда, прокричав: «Да здравствует нация! Да здравствует гражданин Марбо!» Они также добавили, что просят мою мать написать отцу, что они его очень любят и что его семья находится среди них в полной безопасности.
Итак, мы отправились в путь. Спир и не подозревал о тех раздачах провианта, которыми я занимался все это время. Маленькие арестанты посылали мне воздушные поцелуи, родители всякий раз меня приветствовали. Стоило нам отъехать на расстояние в сто шагов, как мой отец, спешивший удалиться от этого зрелища, очень раздражавшего его, захотел остановиться в гостинице. Он пожелал съесть что-нибудь из того, что Спир загрузил в нашу повозку.
Сам отец и господин Го вместе искали во всех местах внутри повозки какой-нибудь провиант, но тщетно. Отец стал браниться на Спира, который с высоты своего сиденья клялся всеми чертями, что он наполнил повозку провиантом на целых два дня. Я чувствовал себя в несколько затруднительном положении. И, не желая, чтобы ругали бедного Спира, заявил, что во всем повинен я. Я ожидал выговора за то, что сделал это без разрешения, но отец поцеловал меня самым нежным образом, и многие годы спустя он говорил с особым удовольствием об этом моем поступке.
Вот, дорогие дети, почему я решил вспомнить об этом. Всегда чувствуешь себя очень хорошо, когда в определенных обстоятельствах совершил нечто полезное и получил одобрение от тех, кого ты очень любишь.
От Крессансака до Тулузы дорога была буквально забита добровольцами, которые весело и беззаботно отправлялись в Пиренейскую армию, распевая патриотические песни. Это оживление на дороге приводило меня в восторг, и я был бы вполне счастлив, если бы физически не страдал оттого, что меня укачивато и тошнило в течение почти всей поездки. Это заставило отца приказать-таки остановиться на ночь, чтобы я мог отдохнуть. Все равно в Тулузу я приехал очень уставший, но встреча с моим братом, которого я не видел четыре или пять лет, меня настолько обрадовала, что я мгновенно выздоровел.
Итак, мы отправились в путь. Спир и не подозревал о тех раздачах провианта, которыми я занимался все это время. Маленькие арестанты посылали мне воздушные поцелуи, родители всякий раз меня приветствовали. Стоило нам отъехать на расстояние в сто шагов, как мой отец, спешивший удалиться от этого зрелища, очень раздражавшего его, захотел остановиться в гостинице. Он пожелал съесть что-нибудь из того, что Спир загрузил в нашу повозку.
Сам отец и господин Го вместе искали во всех местах внутри повозки какой-нибудь провиант, но тщетно. Отец стал браниться на Спира, который с высоты своего сиденья клялся всеми чертями, что он наполнил повозку провиантом на целых два дня. Я чувствовал себя в несколько затруднительном положении. И, не желая, чтобы ругали бедного Спира, заявил, что во всем повинен я. Я ожидал выговора за то, что сделал это без разрешения, но отец поцеловал меня самым нежным образом, и многие годы спустя он говорил с особым удовольствием об этом моем поступке.
Вот, дорогие дети, почему я решил вспомнить об этом. Всегда чувствуешь себя очень хорошо, когда в определенных обстоятельствах совершил нечто полезное и получил одобрение от тех, кого ты очень любишь.
От Крессансака до Тулузы дорога была буквально забита добровольцами, которые весело и беззаботно отправлялись в Пиренейскую армию, распевая патриотические песни. Это оживление на дороге приводило меня в восторг, и я был бы вполне счастлив, если бы физически не страдал оттого, что меня укачивато и тошнило в течение почти всей поездки. Это заставило отца приказать-таки остановиться на ночь, чтобы я мог отдохнуть. Все равно в Тулузу я приехал очень уставший, но встреча с моим братом, которого я не видел четыре или пять лет, меня настолько обрадовала, что я мгновенно выздоровел.
В доме моего отца всегда было много народу, он принимал во все дни и должен был тратить на это немалые деньги. Хотя дивизионный генерал получал пособия различного рода и все его адъютанты получали также разные пособия, однако этого все равно не хватало. Надо было покупать тьму вещей, однако государство в те времена что старшему офицеру, что простому младшему лейтенанту не платило более восьми франков в месяц монетой, вдобавок к жалованью, выплачиваемом)' в ассигнатах, реальная стоимость которых таяла каждодневно. Так как мой отец обладал очень широкой нату рой, он приглашал в дом многих офицеров и имел большой штат прислуги (которую в те времена называли обслуживающим персоналом), 18 лошадей, экипажи, ложу в театре и многое другое. Все это требовало трат, которые делались из средств, накопленных еще во время нашей жизни в замке Ла Ривьер. Таким образом, с момента поступления отца на службу это состояние стало резко таять.
Хотя мы жили в самый разгар Террора, когда субординация в армии была не в чести, а хорошие манеры были, казалось, навсегда позабыты, мой отец сумел внушить большинству офицеров, которые посещали его, уважение к прежним обычаям. Исключительная вежливость царила в гостиных и за столом нашего дома. Среди офицеров, находившихся в лагере, мой отец располагал особыми симпатиями к двоим, которых он чаще, чем других, приглашал к нам. Одного звали Ожеро, он был главным аджюданом, то есть полковником штаба10. Другого звали Ланн. Последний был лейтенантом гренадерской роты в одном из батальонов волонтеров департамента Жер. Оба впоследствии стали маршалами Империи, и я был их адъютантом. Я расскажу о них подробнее, когда буду описывать, что происходило со мной в эти более поздние времена.
Ожеро, после того как он сбежал из заточения, вырвавшись из лап лиссабонской инквизиции11, воевал в Вандее, где отличился своей смелостью и легкостью, с которой ему удавалось управлять войсками. Он был прекрасным тактиком. Этой науке он выучился в Пруссии в то время, когда служил, и довольно долго, в пешей гвардии Фридриха Великого. За это его часто называли Великий пруссак. У него была безупречная военная выправка, он всегда был с иголочки одет, подстрижен, его волосы были всегда напудрены. Он носил длинную косу, высокие сапоги с отворотами, всегда начищенные до блеска. При этом у него был абсолютно воинственный вид. Такая одежда и выправка были особенно заметны в те времена, когда французская армия не отличалась блеском и состояла почти исключительно из волонтеров, не привыкших носить красивую военную одежду и очень мало заботящихся о своем туалете. Однако никто не осмеливался посмеяться над Ожеро за его привычки или внешность. Всем было известно, что он прекрасный дуэлянт, забияка и очень смелый человек. Однажды он заставил сдаться даже знаменитого Сен-Жоржа, искуснейшего фехтовальщика Франции.
Я уже сказал, что Ожеро был прекрасным тактиком, поэтому отец поручил ему руководить обучением батальонов новобранцев, из которых состояла большая часть его дивизии. Эти батальоны приходили из Лимузена, Оверни, страны басков, Керси, Жера и Лангедока. Ожеро их очень хорошо подготовил. Занимаясь этим, он и не подозревал, что работает для своих будущих побед. Войска, которыми командовал тогда мой отец, впоследствии составили знаменитую дивизию Ожеро, совершившую блестящие подвиги в Восточных Пиренеях и в Италии. Ожеро практически каждый день бывал у моего отца. Отец отвечал ему крепкой дружбой, которая никогда не была никоим образом омрачена.
Что касается лейтенанта Ланна, то это был молодой гасконец, живой, остроумный, очень веселый, без всякого воспитания и образования, но страстно желающий учиться. И это в те времена, когда почти никто не думал об учении всерьез. Он стал очень хорошим инструктором и, так как был крайне тщеславен, всегда с невыразимым удовольствием получал похвалы, которые расточал ему отец просто потому, что он их вполне заслуживал. Из благодарности Ланн, насколько возможно, баловал детей своего генерала.
В одно прекрасное утро отец получил приказ снять Миральский лагерь и перевести свою дивизию в армию генерала Дюгомье, осаждавшую Тулон, которым совершенно случайно овладели англичане. Тогда-то отец и заявил мне, что пора покончить с пансионом молодых барышень, что я должен продолжать учиться, получить настоящее образование и что мне нужно заняться более серьезными вещами и науками.
На следующий же день меня отправили в военный коллеж в Сорре-зе, где для меня, так же как и для моего брата, было уже приготовлено место. Мною овладели очень смешанные чувства... Не возвратиться больше к своим подругам, не увидеть больше пансиона Монгальви... Это казалось мне невозможным!
В доме моего отца всегда было много народу, он принимал во все дни и должен был тратить на это немалые деньги. Хотя дивизионный генерал получал пособия различного рода и все его адъютанты получали также разные пособия, однако этого все равно не хватало. Надо было покупать тьму вещей, однако государство в те времена что старшему офицеру, что простому младшему лейтенанту не платило более восьми франков в месяц монетой, вдобавок к жалованью, выплачиваемом)' в ассигнатах, реальная стоимость которых таяла каждодневно. Так как мой отец обладал очень широкой нату рой, он приглашал в дом многих офицеров и имел большой штат прислуги (которую в те времена называли обслуживающим персоналом), 18 лошадей, экипажи, ложу в театре и многое другое. Все это требовало трат, которые делались из средств, накопленных еще во время нашей жизни в замке Ла Ривьер. Таким образом, с момента поступления отца на службу это состояние стало резко таять.
Хотя мы жили в самый разгар Террора, когда субординация в армии была не в чести, а хорошие манеры были, казалось, навсегда позабыты, мой отец сумел внушить большинству офицеров, которые посещали его, уважение к прежним обычаям. Исключительная вежливость царила в гостиных и за столом нашего дома. Среди офицеров, находившихся в лагере, мой отец располагал особыми симпатиями к двоим, которых он чаще, чем других, приглашал к нам. Одного звали Ожеро, он был главным аджюданом, то есть полковником штаба10. Другого звали Ланн. Последний был лейтенантом гренадерской роты в одном из батальонов волонтеров департамента Жер. Оба впоследствии стали маршалами Империи, и я был их адъютантом. Я расскажу о них подробнее, когда буду описывать, что происходило со мной в эти более поздние времена.
Ожеро, после того как он сбежал из заточения, вырвавшись из лап лиссабонской инквизиции11, воевал в Вандее, где отличился своей смелостью и легкостью, с которой ему удавалось управлять войсками. Он был прекрасным тактиком. Этой науке он выучился в Пруссии в то время, когда служил, и довольно долго, в пешей гвардии Фридриха Великого. За это его часто называли Великий пруссак. У него была безупречная военная выправка, он всегда был с иголочки одет, подстрижен, его волосы были всегда напудрены. Он носил длинную косу, высокие сапоги с отворотами, всегда начищенные до блеска. При этом у него был абсолютно воинственный вид. Такая одежда и выправка были особенно заметны в те времена, когда французская армия не отличалась блеском и состояла почти исключительно из волонтеров, не привыкших носить красивую военную одежду и очень мало заботящихся о своем туалете. Однако никто не осмеливался посмеяться над Ожеро за его привычки или внешность. Всем было известно, что он прекрасный дуэлянт, забияка и очень смелый человек. Однажды он заставил сдаться даже знаменитого Сен-Жоржа, искуснейшего фехтовальщика Франции.
Я уже сказал, что Ожеро был прекрасным тактиком, поэтому отец поручил ему руководить обучением батальонов новобранцев, из которых состояла большая часть его дивизии. Эти батальоны приходили из Лимузена, Оверни, страны басков, Керси, Жера и Лангедока. Ожеро их очень хорошо подготовил. Занимаясь этим, он и не подозревал, что работает для своих будущих побед. Войска, которыми командовал тогда мой отец, впоследствии составили знаменитую дивизию Ожеро, совершившую блестящие подвиги в Восточных Пиренеях и в Италии. Ожеро практически каждый день бывал у моего отца. Отец отвечал ему крепкой дружбой, которая никогда не была никоим образом омрачена.
Что касается лейтенанта Ланна, то это был молодой гасконец, живой, остроумный, очень веселый, без всякого воспитания и образования, но страстно желающий учиться. И это в те времена, когда почти никто не думал об учении всерьез. Он стал очень хорошим инструктором и, так как был крайне тщеславен, всегда с невыразимым удовольствием получал похвалы, которые расточал ему отец просто потому, что он их вполне заслуживал. Из благодарности Ланн, насколько возможно, баловал детей своего генерала.
В одно прекрасное утро отец получил приказ снять Миральский лагерь и перевести свою дивизию в армию генерала Дюгомье, осаждавшую Тулон, которым совершенно случайно овладели англичане. Тогда-то отец и заявил мне, что пора покончить с пансионом молодых барышень, что я должен продолжать учиться, получить настоящее образование и что мне нужно заняться более серьезными вещами и науками.
На следующий же день меня отправили в военный коллеж в Сорре-зе, где для меня, так же как и для моего брата, было уже приготовлено место. Мною овладели очень смешанные чувства... Не возвратиться больше к своим подругам, не увидеть больше пансиона Монгальви... Это казалось мне невозможным!
Мы остановились на ночлег в Кастельнодари, когда отец узнал об эвакуации англичан из Тулона 18 декабря 1793 года и сразу же получил приказ отправляться со своей дивизией в Восточные Пиренеи. Тогда он решил на следующий же день отвезти нас в Соррез, пробыть там несколько часов и как можно быстрее отправляться в Перпиньян. Выехав из Кастельнодари, отец приказал остановить наш экипаж перед замечательным деревом, под которым коннетабль де Монморанси был арестован войсками Людовика XIII после разгрома сторонников Гастона Орлеанского12. Отец обсуждал это событие со своими адъютантами, и мой брат, уже очень образованный молодой человек, принял участие в этом разговоре. Что касается меня, получившего еще очень поверхностные знания об истории Франции, мне не было известно ни одной подробности этих событий. Я в первый раз слышал и о битве при Кастельнодари, и о Гастоне Орлеанском, и о его восстании, и о его пленении, и о казни коннетабля де Монморанси. Прекрасно понимая, что отец не обратился ко мне ни с одним вопросом, потому что убежден, что я не смогу на него ответить, я был сильно унижен и огорчен. Для себя самого я сделал вывод, что отец был прав, решив отвезти меня в училище и заняться моим воспитанием. Мои сожаления сменились на твердое желание хорошо учиться и постараться много узнать. Тем не менее я чувствовал, как сердце мое сжимается при виде высоких и темных стен забора, за которым меня должны запереть...
Когда я вступил в стены этого заведения, мне было 11 лет и 4 месяца.
Глава IV
Соррез. — Дон Ферлюс. — Жизнь в Соррезе. — Обычаи уравниловки. —
Первые испытания. — Визит одного из представителей народа
Пришло время дать вам небольшое историческое описание знаменитого коллежа в Соррезе в том виде, в каком оно было представлено мне доном13 Абалем, бывшим заместителем директора. Мы часто встречались с ним в Париже уже во времена Империи.
Когда во времена Людовика XV было решено изгнать иезуитов из Франции, их защитники посчитали, что братья этого ордена единственные, кто может заниматься воспитанием молодежи. Бенедиктинцы, отъявленные враги иезуитов, хотели доказать обратное, однако превращаться в педагогов самим им казалось излишним, хотя они всегда были очень сведущими и образованными людьми. И все же они выбрали четыре своих монастыря, в которых были устроены учебные заведения. Среди них были Соррез и Понлевуа, где были собраны все члены Ордена, у кого обнаружилось больше всего стремления и таланта к преподавательской работе или занимавшиеся этим уже многие годы. Новые заведения процветали. Более всего это касалось Сорреза. Сюда стекалось множество учеников со всей страны. Бенедиктинцы пригласили туда и многих наиболее образованных светских людей. Все они со своими семьями приехали в этот маленький город. Дети этих гражданских профессоров воспитывались в коллеже бесплатно. Позднее здесь образовался настоящий заповедник превосходных преподавателей всех наук и искусств. Легкость, с которой давались здесь уроки за небольшую плату, привлекала в Соррез все новых учеников из пансионов других городов. Маленький город стал знаменит. Даже простым купцам было известно об этом заведении, где их дети получали весьма широкое образование. Многие иностранцы, более всего англичане, испанцы и американцы, приезжали сюда на несколько лет, чтобы находиться рядом со своими сыновьями и дочерьми в течение всего периода их воспитания.
Орден бенедиктинцев состоял в основном из людей очень мягких. Они выходили за пределы своих обителей и, как правило, получали то, что было им нужно, настолько их любили в мире. Это очень помогало Соррезскому учебному заведению, особенно во времена Революции. В то время директором здесь был дон Деспод, человек очень больших достоинств, но не посчитавший для себя возможным принести гражданскую клятву, требуемую в то время от духовенства, и удалился от своих обязанностей. Проведя несколько лет в отставке, он был призван уже императором и назван одним из главных сотрудников Университета. Все остальные бенедиктинцы Сорреза подчинились необходимости принести клятву. Дон Ферлюс стал директором, дон Абаль — его заместителем, и школа, несмотря на все революционные изменения, продолжала существовать, сохраняя те блестящие начала, которые заложил дон Деспод.
Когда вышел закон о секвелизации монастырей и продаже их имущества, это учреждение, казалось, должно было потерять свой престиж и вес, но все важные лица в стране были воспитанниками Сорреза и желали, чтобы оно сохранилось и для их детей. Жители города, рабочие, крестьяне, с большим почтением относились к отцам-бенедиктинцам и понимали, что разрушение этого заведения приведет к разорению всего их края. Население обратилось к дону Ферлюсу, прося его заявить о готовности выкупить училище со всем его огромным имуществом. На аукционе никто не смог предложить большую цену, и директор стал собственником огромного монастыря и земель, которые его окружали. Администрация департамента дала ему большой срок для внесения денег. Со всех сторон ему одалживали ассигнаты, которыми он мог постепенно расплачиваться. Средства приносили и небольшие участки леса, выставляемые на продажу. Богатые местные фермеры поставляли все необходимое коллежу продовольствие. Дон Ферлюс часто расплачивался с нанятыми преподавателями продуктами, что вполне их устраивало, поскольку в ту пору во Франции уже свирепствовал голод.
Дон Ферлюс с честью использовал то, что досталось ему по воле обстоятельств. Среди учащихся находилось около сотни креолов с Сан-До-минго, Гваделупы, Мартиники и из других колоний, которые из-за войны на море, а главное, из-за восстания негров были лишены возможности переписываться со своими родными. Дон Ферлюс оставил у себя все их семьи. По мере того как эти дети достигали взрослого возраста, он использовал их как помощников учителей, потом устраивал на различные административные должности. Позднее, когда политический горизонт просветлел, сначала Директория, а потом император помогали дону Ферлюсу в его добром деле. Гуманность и честность этого уважаемого человека способствовали распространению хорошей репутации его заведения и помогали его дальнейшему процветанию.
Мы остановились на ночлег в Кастельнодари, когда отец узнал об эвакуации англичан из Тулона 18 декабря 1793 года и сразу же получил приказ отправляться со своей дивизией в Восточные Пиренеи. Тогда он решил на следующий же день отвезти нас в Соррез, пробыть там несколько часов и как можно быстрее отправляться в Перпиньян. Выехав из Кастельнодари, отец приказал остановить наш экипаж перед замечательным деревом, под которым коннетабль де Монморанси был арестован войсками Людовика XIII после разгрома сторонников Гастона Орлеанского12. Отец обсуждал это событие со своими адъютантами, и мой брат, уже очень образованный молодой человек, принял участие в этом разговоре. Что касается меня, получившего еще очень поверхностные знания об истории Франции, мне не было известно ни одной подробности этих событий. Я в первый раз слышал и о битве при Кастельнодари, и о Гастоне Орлеанском, и о его восстании, и о его пленении, и о казни коннетабля де Монморанси. Прекрасно понимая, что отец не обратился ко мне ни с одним вопросом, потому что убежден, что я не смогу на него ответить, я был сильно унижен и огорчен. Для себя самого я сделал вывод, что отец был прав, решив отвезти меня в училище и заняться моим воспитанием. Мои сожаления сменились на твердое желание хорошо учиться и постараться много узнать. Тем не менее я чувствовал, как сердце мое сжимается при виде высоких и темных стен забора, за которым меня должны запереть...
Когда я вступил в стены этого заведения, мне было 11 лет и 4 месяца.
Глава IV
Соррез. — Дон Ферлюс. — Жизнь в Соррезе. — Обычаи уравниловки. —
Первые испытания. — Визит одного из представителей народа
Пришло время дать вам небольшое историческое описание знаменитого коллежа в Соррезе в том виде, в каком оно было представлено мне доном13 Абалем, бывшим заместителем директора. Мы часто встречались с ним в Париже уже во времена Империи.
Когда во времена Людовика XV было решено изгнать иезуитов из Франции, их защитники посчитали, что братья этого ордена единственные, кто может заниматься воспитанием молодежи. Бенедиктинцы, отъявленные враги иезуитов, хотели доказать обратное, однако превращаться в педагогов самим им казалось излишним, хотя они всегда были очень сведущими и образованными людьми. И все же они выбрали четыре своих монастыря, в которых были устроены учебные заведения. Среди них были Соррез и Понлевуа, где были собраны все члены Ордена, у кого обнаружилось больше всего стремления и таланта к преподавательской работе или занимавшиеся этим уже многие годы. Новые заведения процветали. Более всего это касалось Сорреза. Сюда стекалось множество учеников со всей страны. Бенедиктинцы пригласили туда и многих наиболее образованных светских людей. Все они со своими семьями приехали в этот маленький город. Дети этих гражданских профессоров воспитывались в коллеже бесплатно. Позднее здесь образовался настоящий заповедник превосходных преподавателей всех наук и искусств. Легкость, с которой давались здесь уроки за небольшую плату, привлекала в Соррез все новых учеников из пансионов других городов. Маленький город стал знаменит. Даже простым купцам было известно об этом заведении, где их дети получали весьма широкое образование. Многие иностранцы, более всего англичане, испанцы и американцы, приезжали сюда на несколько лет, чтобы находиться рядом со своими сыновьями и дочерьми в течение всего периода их воспитания.
Орден бенедиктинцев состоял в основном из людей очень мягких. Они выходили за пределы своих обителей и, как правило, получали то, что было им нужно, настолько их любили в мире. Это очень помогало Соррезскому учебному заведению, особенно во времена Революции. В то время директором здесь был дон Деспод, человек очень больших достоинств, но не посчитавший для себя возможным принести гражданскую клятву, требуемую в то время от духовенства, и удалился от своих обязанностей. Проведя несколько лет в отставке, он был призван уже императором и назван одним из главных сотрудников Университета. Все остальные бенедиктинцы Сорреза подчинились необходимости принести клятву. Дон Ферлюс стал директором, дон Абаль — его заместителем, и школа, несмотря на все революционные изменения, продолжала существовать, сохраняя те блестящие начала, которые заложил дон Деспод.
Когда вышел закон о секвелизации монастырей и продаже их имущества, это учреждение, казалось, должно было потерять свой престиж и вес, но все важные лица в стране были воспитанниками Сорреза и желали, чтобы оно сохранилось и для их детей. Жители города, рабочие, крестьяне, с большим почтением относились к отцам-бенедиктинцам и понимали, что разрушение этого заведения приведет к разорению всего их края. Население обратилось к дону Ферлюсу, прося его заявить о готовности выкупить училище со всем его огромным имуществом. На аукционе никто не смог предложить большую цену, и директор стал собственником огромного монастыря и земель, которые его окружали. Администрация департамента дала ему большой срок для внесения денег. Со всех сторон ему одалживали ассигнаты, которыми он мог постепенно расплачиваться. Средства приносили и небольшие участки леса, выставляемые на продажу. Богатые местные фермеры поставляли все необходимое коллежу продовольствие. Дон Ферлюс часто расплачивался с нанятыми преподавателями продуктами, что вполне их устраивало, поскольку в ту пору во Франции уже свирепствовал голод.
Дон Ферлюс с честью использовал то, что досталось ему по воле обстоятельств. Среди учащихся находилось около сотни креолов с Сан-До-минго, Гваделупы, Мартиники и из других колоний, которые из-за войны на море, а главное, из-за восстания негров были лишены возможности переписываться со своими родными. Дон Ферлюс оставил у себя все их семьи. По мере того как эти дети достигали взрослого возраста, он использовал их как помощников учителей, потом устраивал на различные административные должности. Позднее, когда политический горизонт просветлел, сначала Директория, а потом император помогали дону Ферлюсу в его добром деле. Гуманность и честность этого уважаемого человека способствовали распространению хорошей репутации его заведения и помогали его дальнейшему процветанию.
Престиж коллежа начал падать, когда в 1814 году Реставрация отдала его в руки иезуитов. Они тут же попытались отыграться на бенедиктинцах, разрушив здание, которое те подняли из руин. Университет, руководимый аббатом Фрейсинусом, принял сторону иезуитов. В то время г-н Раймон Ферлюс уступил место, которое он занимал в этом учебном заведении, своему зятю г-ну Бернару, бывшему артиллерийскому офицеру и моему соученику. Новый директор оставался далек от насущных проблем этой школы. К тому же во Франции появилась масса новых коллежей, которые сразу же стали ее конкурентами. Соррез постепенно терял свою прежнюю высокую репутацию и, в конечном счете, стал одним из самых обыкновенных учебных заведений.
Теперь я вернусь к тому времени, когда меня отдали туда на учение. Я уже говорил о том, как дон Ферлюс спас коллеж от разорения и как затем, поддерживаемый заботой этого человека, он стал крупным учебным заведением, которое Революция оставила в покое. Монахи надели светские одежды, и обращение гражданин заменило прежнее дон.
Помимо этих нововведений, по существу в коллеже ничего не изменилось. Он продолжал мирно существовать в одном из тихих уголков Франции, в то время как вся страна стала ареной самых жестоких раздоров. Я сказал, что в основном ничего не изменилось, потому что занятия продолжали следовать обычным ничем не нарушаемым порядком. Однако было невозможно, чтобы бури и смуты, бушевавшие за стенами коллежа, совсем не ощущались бы внутри его. Я даже должен добавить, что дон Ферлюс, будучи человеком очень гибким, даже делал вид, что одобряет многое из того, чему он не мог помешать. Таким образом, стены коллежа были покрыты республиканскими лозунгами. Было запрещено обращение господин. Ученики, отправляясь в столовую или на прогулку, пели «Марсельезу» и другие республиканские гимны. Так как они постоянно слышали о подвигах наших армий, то некоторые из учеников старших классов записались в добровольцы, а другие мечтали об этом. К тому же вся эта молодежь воспитывалась в военной среде, поскольку' и до Революции Соррез был военным коллежем, где изучались военное дело, верховая езда, фортификация и многое другое. Со временем вся эта молодежь прониклась военным духом, приобрела соответствующие привычки. Добавьте к этому, что костюм того времени придавал странный вид всем, кто его носил. Действительно, ученики носили грубые ботинки, которые они чистили раз в десять дней, серые грубошерстные носки, широкие штаны и пиджаки коричневого цвета, без жилетов, расстегнутые рубашки, покрытые чернильными пятнами, со следами красного карандаша. Галстуков не было, никаких головных уборов, волосы зачесаны назад в виде хвоста или распущены. А руки! Руки настоящих угольщиков.
Престиж коллежа начал падать, когда в 1814 году Реставрация отдала его в руки иезуитов. Они тут же попытались отыграться на бенедиктинцах, разрушив здание, которое те подняли из руин. Университет, руководимый аббатом Фрейсинусом, принял сторону иезуитов. В то время г-н Раймон Ферлюс уступил место, которое он занимал в этом учебном заведении, своему зятю г-ну Бернару, бывшему артиллерийскому офицеру и моему соученику. Новый директор оставался далек от насущных проблем этой школы. К тому же во Франции появилась масса новых коллежей, которые сразу же стали ее конкурентами. Соррез постепенно терял свою прежнюю высокую репутацию и, в конечном счете, стал одним из самых обыкновенных учебных заведений.
Теперь я вернусь к тому времени, когда меня отдали туда на учение. Я уже говорил о том, как дон Ферлюс спас коллеж от разорения и как затем, поддерживаемый заботой этого человека, он стал крупным учебным заведением, которое Революция оставила в покое. Монахи надели светские одежды, и обращение гражданин заменило прежнее дон.
Помимо этих нововведений, по существу в коллеже ничего не изменилось. Он продолжал мирно существовать в одном из тихих уголков Франции, в то время как вся страна стала ареной самых жестоких раздоров. Я сказал, что в основном ничего не изменилось, потому что занятия продолжали следовать обычным ничем не нарушаемым порядком. Однако было невозможно, чтобы бури и смуты, бушевавшие за стенами коллежа, совсем не ощущались бы внутри его. Я даже должен добавить, что дон Ферлюс, будучи человеком очень гибким, даже делал вид, что одобряет многое из того, чему он не мог помешать. Таким образом, стены коллежа были покрыты республиканскими лозунгами. Было запрещено обращение господин. Ученики, отправляясь в столовую или на прогулку, пели «Марсельезу» и другие республиканские гимны. Так как они постоянно слышали о подвигах наших армий, то некоторые из учеников старших классов записались в добровольцы, а другие мечтали об этом. К тому же вся эта молодежь воспитывалась в военной среде, поскольку' и до Революции Соррез был военным коллежем, где изучались военное дело, верховая езда, фортификация и многое другое. Со временем вся эта молодежь прониклась военным духом, приобрела соответствующие привычки. Добавьте к этому, что костюм того времени придавал странный вид всем, кто его носил. Действительно, ученики носили грубые ботинки, которые они чистили раз в десять дней, серые грубошерстные носки, широкие штаны и пиджаки коричневого цвета, без жилетов, расстегнутые рубашки, покрытые чернильными пятнами, со следами красного карандаша. Галстуков не было, никаких головных уборов, волосы зачесаны назад в виде хвоста или распущены. А руки! Руки настоящих угольщиков.
Отец нас поцеловал и уехал... Мое отчаяние было беспредельным! И вот в первый раз за всю мою жизнь я остался один, поскольку брат оказался размещен в спальнях «большого двора», а я «маленького». Стояла середина зимы, было очень холодно, а, согласно регламенту заведения, у учеников никогда не разводили огня.
Впрочем, ученики Соррезского коллежа хорошо питались, особенно если учесть, что это было время, когда голод охватил всю Францию. Администрация дона Ферлюса делала все, чтобы в доме царило изобилие. Обед состоял из всего, что только могли пожелать ученики, но ужин мне показался очень бедным, а вид подаваемых блюд вызывал отвращение. Хотя, даже если бы в тот момент мне предложили самые изысканные вещи, я бы отказался и от них, так тяжело у меня было на сердце.
Ужин заканчивался, как и начинался, — патриотическим пением. Все опускаются на колени при первом куплете «Марсельезы», начинающемся словами: «Священная любовь к родине». Затем все отправляются под бой барабана в дортуары. Ученикам старших классов «большого двора» каждому полагалась отдельная комната, в которой их запирали с вечера. Ученики «малого двора» (младших классов) спали по четверо в комнате, в каждом углу стояло по кровати. Меня поселили вместе с Гюро Роместа-ном и Лагардом, они были моими соседями по столу, такими же новенькими, как и я. Мне с ними было хорошо. Они мне показались хорошими ребятами. Таковыми они и были.
Но я пришел в ужас, увидев, сколь узка моя кровать и сколь тонок матрас. И что мне более всего не понравилось, так это то, что кровать была железной, а я никогда в жизни не видел ничего подобного. Тем не менее все было очень чистым.
Несмотря на все мои огорчения, я быстро и глубоко заснул, настолько я устал от тех моральных потрясений, которые мне пришлось испытать за этот судьбоносный день.
На следующее утро, очень рано, дежурный барабан оповестил о подъеме. Он производил страшный шум во всех дортуарах. Это мне показалось чрезвычайно диким. Но что же должно было произойти со мной, когда я увидел, что, пока я спал, у меня забрали мою красивую одежду, тонкие чулки, изящные ботинки и заменили все это грубой одеждой, тяжелыми ботинками... Я разрыдался от бешенства.
После рассказа о первых впечатлениях, испытанных мною при поступлении в коллеж, я избавлю вас от описания моих мучений в течение следующих шести месяцев. Меня слишком баловали милые дамы Мон-гальви, и я просто не мог не страдать морально и физически в новом моем положении. Я стал очень печальным. Если бы я не был таким крепким физически, я наверняка заболел бы. Это был самый тяжкий период моей жизни, но постепенно работа и привычка помогли мне преодолеть все. Я любил занятия по французской литературе, географии, а более всего по истории, и я неплохо преуспевал в этих науках. Я был средним учеником по математике, латыни, верховой езде, на занятиях с оружием, но я превосходно научился владеть ружьем, и мне очень нравились учения батальона, сформированного из учеников, которым командовал старый отставной капитан.
Я уже сказал, что время моего поступления в коллеж (конец 1793 года) совпало с правлением Конвента, кровавая тень которого нависла над Францией. Делегированные им представители народа проверяли все провинции, а те из них, кто властвовал на юге, регулярно посещали коллеж в Соррезе, поскольку слово «военный» приятно звучало для их слуха. У гражданина Ферлюса был особый дар убеждать их в том, что коллеж предназначен для формирования новой молодежи — надежды отечества. Таким образом, он получал все, что хотел. Наш директор стремился их убедить, что мы имеем прямое отношение к армии и что мы являемся ее питомником. Этих представителей принимали у нас в коллеже по-королевски. Перед их приходом все ученики надевали военную форму, батальон маршировал перед ними во всей красе. Часовые стояли у каждой двери, как на плацу. Соответственно моменту игрались пьесы, в которых в самом чистом виде царствовал дух патриотизма. Пелись национальные гимны. Когда представители приходили в классы, особенно на уроки истории, то всегда находился случай, чтобы произнести несколько тирад о великолепии республиканского правительства и о важности патриотических добродетелей, которые этим правительством проповедовались.
Отец нас поцеловал и уехал... Мое отчаяние было беспредельным! И вот в первый раз за всю мою жизнь я остался один, поскольку брат оказался размещен в спальнях «большого двора», а я «маленького». Стояла середина зимы, было очень холодно, а, согласно регламенту заведения, у учеников никогда не разводили огня.
Впрочем, ученики Соррезского коллежа хорошо питались, особенно если учесть, что это было время, когда голод охватил всю Францию. Администрация дона Ферлюса делала все, чтобы в доме царило изобилие. Обед состоял из всего, что только могли пожелать ученики, но ужин мне показался очень бедным, а вид подаваемых блюд вызывал отвращение. Хотя, даже если бы в тот момент мне предложили самые изысканные вещи, я бы отказался и от них, так тяжело у меня было на сердце.
Ужин заканчивался, как и начинался, — патриотическим пением. Все опускаются на колени при первом куплете «Марсельезы», начинающемся словами: «Священная любовь к родине». Затем все отправляются под бой барабана в дортуары. Ученикам старших классов «большого двора» каждому полагалась отдельная комната, в которой их запирали с вечера. Ученики «малого двора» (младших классов) спали по четверо в комнате, в каждом углу стояло по кровати. Меня поселили вместе с Гюро Роместа-ном и Лагардом, они были моими соседями по столу, такими же новенькими, как и я. Мне с ними было хорошо. Они мне показались хорошими ребятами. Таковыми они и были.
Но я пришел в ужас, увидев, сколь узка моя кровать и сколь тонок матрас. И что мне более всего не понравилось, так это то, что кровать была железной, а я никогда в жизни не видел ничего подобного. Тем не менее все было очень чистым.
Несмотря на все мои огорчения, я быстро и глубоко заснул, настолько я устал от тех моральных потрясений, которые мне пришлось испытать за этот судьбоносный день.
На следующее утро, очень рано, дежурный барабан оповестил о подъеме. Он производил страшный шум во всех дортуарах. Это мне показалось чрезвычайно диким. Но что же должно было произойти со мной, когда я увидел, что, пока я спал, у меня забрали мою красивую одежду, тонкие чулки, изящные ботинки и заменили все это грубой одеждой, тяжелыми ботинками... Я разрыдался от бешенства.
После рассказа о первых впечатлениях, испытанных мною при поступлении в коллеж, я избавлю вас от описания моих мучений в течение следующих шести месяцев. Меня слишком баловали милые дамы Мон-гальви, и я просто не мог не страдать морально и физически в новом моем положении. Я стал очень печальным. Если бы я не был таким крепким физически, я наверняка заболел бы. Это был самый тяжкий период моей жизни, но постепенно работа и привычка помогли мне преодолеть все. Я любил занятия по французской литературе, географии, а более всего по истории, и я неплохо преуспевал в этих науках. Я был средним учеником по математике, латыни, верховой езде, на занятиях с оружием, но я превосходно научился владеть ружьем, и мне очень нравились учения батальона, сформированного из учеников, которым командовал старый отставной капитан.
Я уже сказал, что время моего поступления в коллеж (конец 1793 года) совпало с правлением Конвента, кровавая тень которого нависла над Францией. Делегированные им представители народа проверяли все провинции, а те из них, кто властвовал на юге, регулярно посещали коллеж в Соррезе, поскольку слово «военный» приятно звучало для их слуха. У гражданина Ферлюса был особый дар убеждать их в том, что коллеж предназначен для формирования новой молодежи — надежды отечества. Таким образом, он получал все, что хотел. Наш директор стремился их убедить, что мы имеем прямое отношение к армии и что мы являемся ее питомником. Этих представителей принимали у нас в коллеже по-королевски. Перед их приходом все ученики надевали военную форму, батальон маршировал перед ними во всей красе. Часовые стояли у каждой двери, как на плацу. Соответственно моменту игрались пьесы, в которых в самом чистом виде царствовал дух патриотизма. Пелись национальные гимны. Когда представители приходили в классы, особенно на уроки истории, то всегда находился случай, чтобы произнести несколько тирад о великолепии республиканского правительства и о важности патриотических добродетелей, которые этим правительством проповедовались.
Но даже этот успех не уменьшил моей ненависти к членам Конвента. Эти представители внушали мне ужас. У меня уже было достаточно соображения, чтобы понять, что совершенно не обязательно было проливать столько французской крови, чтобы спасти страну. Что гильотины и убийства были, по существу, жуткими преступлениями. Я не буду здесь рассказывать о системе подавления, которая сковала нашу несчастную родину. Но как бы ни были ярки краски, используемые историей для описания ужасов террора, реальность все равно превосходила ее описания. Что казалось наиболее удивительным, так это глупость и пассивность, с какими население в массе позволяло этим людям властвовать над собой, хотя большинство из них не имели к этому ни малейшего дарования. Что бы ни говорилось, но почти все члены Конвента были страшной серостью и их восхваляемая смелость происходила прежде всего из страха, который они испытывали друг перед другом. Боясь быть гильотинированными сами, они были согласны на все, что от них хотели получить главные зачинщики.
Во время моей ссылки в 1815 году я встречал массу бывших членов Конвента, которые, как и я, были вынуждены покинуть Францию.
И они не отличались ни твердостью, ни смелостью и мне часто признавались, что голосовали за смерть Людовика XVI и за некоторые другие отвратительные декреты только потому, что хотели спасти собственную голову. Воспоминания об этом времени меня настолько потрясли, что теперь все, что может быть направлено на восстановление демократии, вызывает у меня омерзение. Настолько я убежден теперь, что массы народа слепы и что наихудшее правительство — это именно правительство народа.
Г ЛАВА V
Я приезжаю в Париж к отцу и братьям. — Отца назначают командующим 17-й дивизией в Париже. Он отказывается следовать взглядам Сийеса и уступает место Лефевру
В августе 1798 года мне только что исполнилось 16 лет. В конце февраля я покинул коллеж в Соррезе. У моего отца был друг по имени Дориньяк, который взялся отвезти меня в столицу. Дорога в Париж заняла восемь дней. В марте 1799 года я прибыл туда в тот самый день, когда впервые сгорел театр Одеон. Свет от пожара распространялся далеко вдоль Орлеанской дороги, и я поначалу решил, что это был свет от многочисленных фонарей, освещавших столицу.
Отец в то время жил в красивом особняке на улице Фобур-Сент-Оно-ре, № 87, на углу маленькой улицы Верт. Я приехал во время обеда. Вся семья была в сборе. Невозможно было выразить мою радость, когда я увидел всех моих близких вместе. Это был один из самых прекрасных дней моей жизни.
Была весна 1799 года. Республика все еще существовала, правительство состояло из пяти членов исполнительной Директории и двух палат, одна из которых называлась Советом старшин, а другая — Советом пятисот.
Но даже этот успех не уменьшил моей ненависти к членам Конвента. Эти представители внушали мне ужас. У меня уже было достаточно соображения, чтобы понять, что совершенно не обязательно было проливать столько французской крови, чтобы спасти страну. Что гильотины и убийства были, по существу, жуткими преступлениями. Я не буду здесь рассказывать о системе подавления, которая сковала нашу несчастную родину. Но как бы ни были ярки краски, используемые историей для описания ужасов террора, реальность все равно превосходила ее описания. Что казалось наиболее удивительным, так это глупость и пассивность, с какими население в массе позволяло этим людям властвовать над собой, хотя большинство из них не имели к этому ни малейшего дарования. Что бы ни говорилось, но почти все члены Конвента были страшной серостью и их восхваляемая смелость происходила прежде всего из страха, который они испытывали друг перед другом. Боясь быть гильотинированными сами, они были согласны на все, что от них хотели получить главные зачинщики.
Во время моей ссылки в 1815 году я встречал массу бывших членов Конвента, которые, как и я, были вынуждены покинуть Францию.
И они не отличались ни твердостью, ни смелостью и мне часто признавались, что голосовали за смерть Людовика XVI и за некоторые другие отвратительные декреты только потому, что хотели спасти собственную голову. Воспоминания об этом времени меня настолько потрясли, что теперь все, что может быть направлено на восстановление демократии, вызывает у меня омерзение. Настолько я убежден теперь, что массы народа слепы и что наихудшее правительство — это именно правительство народа.
Г ЛАВА V
Я приезжаю в Париж к отцу и братьям. — Отца назначают командующим 17-й дивизией в Париже. Он отказывается следовать взглядам Сийеса и уступает место Лефевру
В августе 1798 года мне только что исполнилось 16 лет. В конце февраля я покинул коллеж в Соррезе. У моего отца был друг по имени Дориньяк, который взялся отвезти меня в столицу. Дорога в Париж заняла восемь дней. В марте 1799 года я прибыл туда в тот самый день, когда впервые сгорел театр Одеон. Свет от пожара распространялся далеко вдоль Орлеанской дороги, и я поначалу решил, что это был свет от многочисленных фонарей, освещавших столицу.
Отец в то время жил в красивом особняке на улице Фобур-Сент-Оно-ре, № 87, на углу маленькой улицы Верт. Я приехал во время обеда. Вся семья была в сборе. Невозможно было выразить мою радость, когда я увидел всех моих близких вместе. Это был один из самых прекрасных дней моей жизни.
Была весна 1799 года. Республика все еще существовала, правительство состояло из пяти членов исполнительной Директории и двух палат, одна из которых называлась Советом старшин, а другая — Советом пятисот.
Я жил всего месяц в Париже, когда окончился срок действия законодательной власти и надо было готовиться к новым выборам. Отец, уставший от бесконечных волнений политической жизни и сожалея о том, что он не участвует больше в действиях нашей армии, заявил, что больше не согласится быть депутатом, что он хочет вернуться на действительную службу. События благоприятствовали его намерениям. После того как новый состав палат приступил к своей деятельности, произошла смена кабинета министров, в результате чего генералу Бернадотту поручили военное министерство. Он пообещал моему отцу отправить его в Рейнскую армию.
Таким образом, отец отправился в Майнц как раз в тот момент, когда Директория, узнав о разгроме Итальянской армии под командованием Шерера, решила послать в Италию нового главнокомандующего — генерала Жубера, управлявшего в Париже 17-й дивизией (ставшей с этого момента 1-й)15. Последняя должность освободилась, и Директория, понимая всю политическую важность этого поста, решила поручить его человеку способному и твердому в своих убеждениях. Бернадотт предложил это место моему отцу. Отец же, только что отказавшийся от политической деятельности для того только, чтобы вернуться на войну, отказался и от поста командующего в Париже, но Бернадотт показал ему уже подписанное предписание и добавил, что как друг просит его согласиться, а как министр он это ему приказывает.
Отец подчинился и уже на следующий день перебрался в штаб-квартиру Парижской дивизии, располагавшуюся в то время на набережной Вольтера, на углу улицы Сен-Пер, в здании, которое теперь разрушено, а на его месте построено несколько новых домов.
Отец взял себе начальником штаба своего старого друга, полковника Минара2. Я был в восторге от военного окружения моего отца. Его штаб был всегда полон офицеров всех рангов. Один эскадрон, один батальон и шесть пушек постоянно охраняли входы, и целые толпы ординарцев не прекращали то приезжать, то уезжать. Все это забавляло меня значительно больше, чем переводы с одного языка на другой и обратно, на которые я убил уйму времени, находясь в Соррезе.
В Париже жизнь в то время была чрезвычайно оживленной. Мы находились на краю катастрофы. Русские под командованием знаменитого Суворова вошли в Италию, где наша армия потерпела страшное поражение при Нови. Командующий генерал Жубер был убит. Суворов победителем двигался на нашу армию в Швейцарии, которой командовал Массена.
На Рейне у нас было мало войск. Мирные переговоры, начатые в Ра-штадте, были прерваны. Наши посланники убиты, и вся Германия стала вновь вооружаться против нас. Директория, вызывающая всеобщее презрение, не имеющая ни войск, ни денег на новый военный призыв, в поисках средств издала декрет об обязательном займе, который привел к тому, что от нее отвернулись лучшие умы страны. Все надежды были обращены к Массене. Все уповали, что он остановит русских и помешает им войти во Францию.
Нетерпеливая Директория отправляла ему одно послание за другим, приказывая дать сражение. Но уравновешенный «Фабий-медлитель», не желая губить свою страну, выжидал какой-нибудь неудачный маневр своего стремительного противника, который бы предоставил ему случай начать битву. Здесь стоит вспомнить анекдот, который доказывает, на каких мелочах часто держится судьба государства, как и слава главнокомандующих. Директория, отчаявшаяся подчинить своим приказам Мас-сену, продолжала настаивать на даче сражения и решила отправить Мас-сену в отставку. Однако, зная и боясь, что этот генерал, находящийся во главе армии, не примет свою отставку, если приказ будет послан простой почтой, она предписала военному министру отправить в Швейцарию офицера штаба с поручением публично передать Массене приказ об его отставке и вручить начальнику штаба Шерену грамоты, передающие ему командование армией. Министр Бернадотт конфиденциально сообщил об этих распоряжениях моему отцу. Отец их не одобрял и постарался объяснить, сколь опасно было накануне решающих событий лишить швейцарскую армию генерала, которому армия доверяла, и передать командование генералу, привыкшему работать в штабах, а не руководить войсками на поле брани. К том)' же положение могло измениться. Нужно было поручить подобную миссию человеку достаточно мудрому, который был бы способен оценить положение вещей и не пошел бы вручать Массене приказ об его отставке накануне или даже в середине битвы. Отец убедил министра поручить эту миссию его адъютанту г-ну Го, который должен был ехать к армии под вполне приличным предлогом — проверить, было ли поставлено то число лошадей, которое было предусмотрено в торговой сделке. Он отправился в Швейцарию с разрешением либо оставить у себя, либо передать Массене приказ об его отставке, а также верительные грамоты на командование армией генералу Шерену, в зависимости от обстоятельств, которые он смог бы оценить на месте. Таким образом, полномочия огромной важности были доверены простому капитану. Г-н Го не обманул доверие, которое, было на него возложено. Приехав в штаб-квартиру Швейцарской армии за пять дней до сражения под Цюрихом, он увидел, насколько войска беззаветно доверяли Массене, тогда как генерал был абсолютно спокоен и тверд в своих решениях и не сомневался в успехе. Го сохранил полное молчание относительно своих секретных полномочий, присутствовал при сражении под Цюрихом и вернулся в Париж. Таким образом, Мас-сена даже не заподозрил, что этот скромный капитан держал в своих руках право лишить его и власти, и славы, и возможности одержать одну из самых блестящих побед века.
Я жил всего месяц в Париже, когда окончился срок действия законодательной власти и надо было готовиться к новым выборам. Отец, уставший от бесконечных волнений политической жизни и сожалея о том, что он не участвует больше в действиях нашей армии, заявил, что больше не согласится быть депутатом, что он хочет вернуться на действительную службу. События благоприятствовали его намерениям. После того как новый состав палат приступил к своей деятельности, произошла смена кабинета министров, в результате чего генералу Бернадотту поручили военное министерство. Он пообещал моему отцу отправить его в Рейнскую армию.
Таким образом, отец отправился в Майнц как раз в тот момент, когда Директория, узнав о разгроме Итальянской армии под командованием Шерера, решила послать в Италию нового главнокомандующего — генерала Жубера, управлявшего в Париже 17-й дивизией (ставшей с этого момента 1-й)15. Последняя должность освободилась, и Директория, понимая всю политическую важность этого поста, решила поручить его человеку способному и твердому в своих убеждениях. Бернадотт предложил это место моему отцу. Отец же, только что отказавшийся от политической деятельности для того только, чтобы вернуться на войну, отказался и от поста командующего в Париже, но Бернадотт показал ему уже подписанное предписание и добавил, что как друг просит его согласиться, а как министр он это ему приказывает.
Отец подчинился и уже на следующий день перебрался в штаб-квартиру Парижской дивизии, располагавшуюся в то время на набережной Вольтера, на углу улицы Сен-Пер, в здании, которое теперь разрушено, а на его месте построено несколько новых домов.
Отец взял себе начальником штаба своего старого друга, полковника Минара2. Я был в восторге от военного окружения моего отца. Его штаб был всегда полон офицеров всех рангов. Один эскадрон, один батальон и шесть пушек постоянно охраняли входы, и целые толпы ординарцев не прекращали то приезжать, то уезжать. Все это забавляло меня значительно больше, чем переводы с одного языка на другой и обратно, на которые я убил уйму времени, находясь в Соррезе.
В Париже жизнь в то время была чрезвычайно оживленной. Мы находились на краю катастрофы. Русские под командованием знаменитого Суворова вошли в Италию, где наша армия потерпела страшное поражение при Нови. Командующий генерал Жубер был убит. Суворов победителем двигался на нашу армию в Швейцарии, которой командовал Массена.
На Рейне у нас было мало войск. Мирные переговоры, начатые в Ра-штадте, были прерваны. Наши посланники убиты, и вся Германия стала вновь вооружаться против нас. Директория, вызывающая всеобщее презрение, не имеющая ни войск, ни денег на новый военный призыв, в поисках средств издала декрет об обязательном займе, который привел к тому, что от нее отвернулись лучшие умы страны. Все надежды были обращены к Массене. Все уповали, что он остановит русских и помешает им войти во Францию.
Нетерпеливая Директория отправляла ему одно послание за другим, приказывая дать сражение. Но уравновешенный «Фабий-медлитель», не желая губить свою страну, выжидал какой-нибудь неудачный маневр своего стремительного противника, который бы предоставил ему случай начать битву. Здесь стоит вспомнить анекдот, который доказывает, на каких мелочах часто держится судьба государства, как и слава главнокомандующих. Директория, отчаявшаяся подчинить своим приказам Мас-сену, продолжала настаивать на даче сражения и решила отправить Мас-сену в отставку. Однако, зная и боясь, что этот генерал, находящийся во главе армии, не примет свою отставку, если приказ будет послан простой почтой, она предписала военному министру отправить в Швейцарию офицера штаба с поручением публично передать Массене приказ об его отставке и вручить начальнику штаба Шерену грамоты, передающие ему командование армией. Министр Бернадотт конфиденциально сообщил об этих распоряжениях моему отцу. Отец их не одобрял и постарался объяснить, сколь опасно было накануне решающих событий лишить швейцарскую армию генерала, которому армия доверяла, и передать командование генералу, привыкшему работать в штабах, а не руководить войсками на поле брани. К том)' же положение могло измениться. Нужно было поручить подобную миссию человеку достаточно мудрому, который был бы способен оценить положение вещей и не пошел бы вручать Массене приказ об его отставке накануне или даже в середине битвы. Отец убедил министра поручить эту миссию его адъютанту г-ну Го, который должен был ехать к армии под вполне приличным предлогом — проверить, было ли поставлено то число лошадей, которое было предусмотрено в торговой сделке. Он отправился в Швейцарию с разрешением либо оставить у себя, либо передать Массене приказ об его отставке, а также верительные грамоты на командование армией генералу Шерену, в зависимости от обстоятельств, которые он смог бы оценить на месте. Таким образом, полномочия огромной важности были доверены простому капитану. Г-н Го не обманул доверие, которое, было на него возложено. Приехав в штаб-квартиру Швейцарской армии за пять дней до сражения под Цюрихом, он увидел, насколько войска беззаветно доверяли Массене, тогда как генерал был абсолютно спокоен и тверд в своих решениях и не сомневался в успехе. Го сохранил полное молчание относительно своих секретных полномочий, присутствовал при сражении под Цюрихом и вернулся в Париж. Таким образом, Мас-сена даже не заподозрил, что этот скромный капитан держал в своих руках право лишить его и власти, и славы, и возможности одержать одну из самых блестящих побед века.
ном счете это могло закончиться потрясением всей Европы. Генерал Шерен в битве при Цюрихе был убит. Он так и не узнал о намерениях правительства в отношении его16.
Цюрихская победа, помешавшая врагам проникнуть в глубь страны, дала Директории только временный кредит доверия. Правительство разваливалось, никто больше ему не доверял. Финансы были разграблены. В Вандее и в Бретани не прекращалось восстание. Внутри страны практически не было войск. Юг пылал в огне. Палаты законодателей находились в полном разногласии как между собой, так и с исполнительной властью. Одним словом, государство было на краю гибели.
Все политики понимали, что неизбежны и необходимы изменения, но, в полном согласии по этому вопросу, они все имели противоположные точки зрения на те средства, которые надо использовать, чтобы добиться этих изменений. Старые республиканцы, приверженцы Конституции VI года, еще действующей, считали, что для спасения страны достаточно было бы сменить некоторых членов Директории. Двое из членов Директории были убраны и заменены Гойе и Муленом. Но эта мера оказалась очень слабым средством против тех бедствий, которые обрушились на страну и грозили ей гибелью. Анархия продолжала охватывать страну. Многие директора, среди которых был и знаменитый Сий-ес, считали, что огромное большинство депутатов и подавляющая часть населения хочет передать бразды правления в руки твердого человека, уже прославившегося своими заслугами перед государством. Они также сходились во мнении, что таким человеком должен быть только военный, имеющий большое влияние в армии и способный разбудить национальное чувство, одержать победу и удалить иностранцев от границ нашей страны.
Подобные рассуждения неизбежно приводили к единому мнению о необходимости назначения на такой пост генерала Бонапарта. Но генерал в этот момент был далеко — в Египте. А необходимость подобного решения становилась все настоятельней. Жубер был только что убит в Италии. Массена, прославившийся своими победами, был великолепным генералом, но не был политиком. Бернадотт казался недостаточно способным, недостаточно мудрым, чтобы справиться с бедами, обрушившимися на Францию. Все взоры новаторов обратились к Моро, хотя слабость его характера, неясность поведения 18 фруктидора вызывали определенные опасения и в отношении его возможностей как государственного человека. Однако за неимением лучшего ему было предложено возглавить партию, которая хотела убрать Директорию и передать бразды правления государством ему вместе с назначением его президентом или консулом. Отважного воина Моро не отличала политическая смелость, и, может быть, он сомневался в своих собственных способностях руководить в столь запутанной ситуации, в какой оказалась в то время Франция. К тому же, эгоистичный и ленивый, он мало беспокоился о судьбах своей родины, предпочитая покой частной жизни политическим волнениям. Он отказался и удалился в свое имение Гробуа, чтобы предаться удовольствиям охоты, которую страстно любил.
ном счете это могло закончиться потрясением всей Европы. Генерал Шерен в битве при Цюрихе был убит. Он так и не узнал о намерениях правительства в отношении его16.
Цюрихская победа, помешавшая врагам проникнуть в глубь страны, дала Директории только временный кредит доверия. Правительство разваливалось, никто больше ему не доверял. Финансы были разграблены. В Вандее и в Бретани не прекращалось восстание. Внутри страны практически не было войск. Юг пылал в огне. Палаты законодателей находились в полном разногласии как между собой, так и с исполнительной властью. Одним словом, государство было на краю гибели.
Все политики понимали, что неизбежны и необходимы изменения, но, в полном согласии по этому вопросу, они все имели противоположные точки зрения на те средства, которые надо использовать, чтобы добиться этих изменений. Старые республиканцы, приверженцы Конституции VI года, еще действующей, считали, что для спасения страны достаточно было бы сменить некоторых членов Директории. Двое из членов Директории были убраны и заменены Гойе и Муленом. Но эта мера оказалась очень слабым средством против тех бедствий, которые обрушились на страну и грозили ей гибелью. Анархия продолжала охватывать страну. Многие директора, среди которых был и знаменитый Сий-ес, считали, что огромное большинство депутатов и подавляющая часть населения хочет передать бразды правления в руки твердого человека, уже прославившегося своими заслугами перед государством. Они также сходились во мнении, что таким человеком должен быть только военный, имеющий большое влияние в армии и способный разбудить национальное чувство, одержать победу и удалить иностранцев от границ нашей страны.
Подобные рассуждения неизбежно приводили к единому мнению о необходимости назначения на такой пост генерала Бонапарта. Но генерал в этот момент был далеко — в Египте. А необходимость подобного решения становилась все настоятельней. Жубер был только что убит в Италии. Массена, прославившийся своими победами, был великолепным генералом, но не был политиком. Бернадотт казался недостаточно способным, недостаточно мудрым, чтобы справиться с бедами, обрушившимися на Францию. Все взоры новаторов обратились к Моро, хотя слабость его характера, неясность поведения 18 фруктидора вызывали определенные опасения и в отношении его возможностей как государственного человека. Однако за неимением лучшего ему было предложено возглавить партию, которая хотела убрать Директорию и передать бразды правления государством ему вместе с назначением его президентом или консулом. Отважного воина Моро не отличала политическая смелость, и, может быть, он сомневался в своих собственных способностях руководить в столь запутанной ситуации, в какой оказалась в то время Франция. К тому же, эгоистичный и ленивый, он мало беспокоился о судьбах своей родины, предпочитая покой частной жизни политическим волнениям. Он отказался и удалился в свое имение Гробуа, чтобы предаться удовольствиям охоты, которую страстно любил.
Инициатор этого плана, Сийес, будучи президентом Директории, впоследствии хвастался, что это именно он привел Бонапарта к власти. Он полагал, что Бонапарт, занявшись исключительно реорганизацией армии, останется только номинальным главой и оставит ему ведение государственных дел. Будущее показало, насколько Сийес ошибался. Охваченный этой идеей, он через посредство корсиканского депутата Сали-четти послал в Египет надежного тайного агента, чтобы информировать генерала о катастрофическом состоянии, в котором пребывает Франция, и предложить ему вернуться и возглавить правительство. И поскольку Сийес не сомневался, что Бонапарт согласится на это предложение и поспешно вернется в Европу, он начал энергично действовать, с тем чтобы осуществить задуманный им государственный переворот.
Он без груда убедил своего коллегу директора Роже-Дюко, что власть каждый день все больше ускользает из их рук, что страна находится на пороге полного распада, что общественное благополучие и их собственный интерес вынуждают принять участие в установлении твердого правительства. Правительства, в котором они нашли бы себе место более надежное и более выгодное. Роже-Дюко обещал оказать помощь смене правительства, но три остальных директора, а именно Баррас, Гойе и Мулен, не хотели оставлять власть. Сийес вместе со своими компаньонами по партии решили обойтись без них, а проще говоря, пожертвовать ими.
Однако даже в присутствии генерала Бонапарта было бы трудно и, по меньшей мере, губительно пытаться разом изменить основные законоположения, свергнуть Директорию и установить другое правительство без поддержки армии и, главным образом, без поддержки войск, находящихся в Париже. А чтобы можно было рассчитывать на них, необходимо было заручиться поддержкой военного министра и генерала, командующего 17-й дивизией.
Президент Сийес постарался склонить на свою сторону Бернадотта и моего отца, предварительно прощупав их с помощью нескольких их друзей, преданных планам Сийеса. Я узнал, что, когда хитрый Сийес приоткрыл свои планы моему отцу, тот ответил, «что он абсолютно согласен, что несчастья страны требуют экстренного вмешательства. Но, поклявшись поддерживать Конституцию VI года, он не воспользуется властью, данной ему его командованием, для того, чтобы повернуть свои войска против Конституции». Затем он отправился к Сийесу и подал ему прошение об отставке с поста командующего Парижской дивизией и попросил назначить его командовать действующей дивизией.
Сийес поспешил удовлетворить его просьбу, так как присутствие человека твердого в исполнении своего долга могло бы помешать задуманному государственному перевороту. Министр Бернадотт последовал примеру моего отца и был заменен Дюбуа-Крансе.
В течение нескольких дней Сийес находился в трудном положении, поскольку ему надо было найти замену моему отцу. Наконец он передал командование Парижской дивизией генералу Лефевру, недавно раненному в сражении на Рейне и находящемуся в этот момент в столице. Ле-февр, бывший сержант полка Французской гвардии, храбрый военный, неплохой генерал, особенно там, где им непосредственно руководили, был крайне доверчив и абсолютно не понимал сложившейся политической ситуации. Таким образом, ловко манипулируя словами слава, родина, победа, Сийес уверил себя, что Лефевр сделает все, что от него потребуется. Что он именно такой командующий Парижской дивизией, какой был нужен Сийесу. Он даже не потрудился привлечь его на свою сторону п обл>яснить ему, что от него ожидается в дальнейшем. Настолько Сийес был уверен, что в решающий день Лефевр не устоит перед авторитетом генерала Бонапарта и твердыми словами председателя Директории.
Инициатор этого плана, Сийес, будучи президентом Директории, впоследствии хвастался, что это именно он привел Бонапарта к власти. Он полагал, что Бонапарт, занявшись исключительно реорганизацией армии, останется только номинальным главой и оставит ему ведение государственных дел. Будущее показало, насколько Сийес ошибался. Охваченный этой идеей, он через посредство корсиканского депутата Сали-четти послал в Египет надежного тайного агента, чтобы информировать генерала о катастрофическом состоянии, в котором пребывает Франция, и предложить ему вернуться и возглавить правительство. И поскольку Сийес не сомневался, что Бонапарт согласится на это предложение и поспешно вернется в Европу, он начал энергично действовать, с тем чтобы осуществить задуманный им государственный переворот.
Он без груда убедил своего коллегу директора Роже-Дюко, что власть каждый день все больше ускользает из их рук, что страна находится на пороге полного распада, что общественное благополучие и их собственный интерес вынуждают принять участие в установлении твердого правительства. Правительства, в котором они нашли бы себе место более надежное и более выгодное. Роже-Дюко обещал оказать помощь смене правительства, но три остальных директора, а именно Баррас, Гойе и Мулен, не хотели оставлять власть. Сийес вместе со своими компаньонами по партии решили обойтись без них, а проще говоря, пожертвовать ими.
Однако даже в присутствии генерала Бонапарта было бы трудно и, по меньшей мере, губительно пытаться разом изменить основные законоположения, свергнуть Директорию и установить другое правительство без поддержки армии и, главным образом, без поддержки войск, находящихся в Париже. А чтобы можно было рассчитывать на них, необходимо было заручиться поддержкой военного министра и генерала, командующего 17-й дивизией.
Президент Сийес постарался склонить на свою сторону Бернадотта и моего отца, предварительно прощупав их с помощью нескольких их друзей, преданных планам Сийеса. Я узнал, что, когда хитрый Сийес приоткрыл свои планы моему отцу, тот ответил, «что он абсолютно согласен, что несчастья страны требуют экстренного вмешательства. Но, поклявшись поддерживать Конституцию VI года, он не воспользуется властью, данной ему его командованием, для того, чтобы повернуть свои войска против Конституции». Затем он отправился к Сийесу и подал ему прошение об отставке с поста командующего Парижской дивизией и попросил назначить его командовать действующей дивизией.
Сийес поспешил удовлетворить его просьбу, так как присутствие человека твердого в исполнении своего долга могло бы помешать задуманному государственному перевороту. Министр Бернадотт последовал примеру моего отца и был заменен Дюбуа-Крансе.
В течение нескольких дней Сийес находился в трудном положении, поскольку ему надо было найти замену моему отцу. Наконец он передал командование Парижской дивизией генералу Лефевру, недавно раненному в сражении на Рейне и находящемуся в этот момент в столице. Ле-февр, бывший сержант полка Французской гвардии, храбрый военный, неплохой генерал, особенно там, где им непосредственно руководили, был крайне доверчив и абсолютно не понимал сложившейся политической ситуации. Таким образом, ловко манипулируя словами слава, родина, победа, Сийес уверил себя, что Лефевр сделает все, что от него потребуется. Что он именно такой командующий Парижской дивизией, какой был нужен Сийесу. Он даже не потрудился привлечь его на свою сторону п обл>яснить ему, что от него ожидается в дальнейшем. Настолько Сийес был уверен, что в решающий день Лефевр не устоит перед авторитетом генерала Бонапарта и твердыми словами председателя Директории.
Я бегло описал эти события, поскольку они объясняют причины, которые привели моего отца в Италию и оказали большое влияние как на сто судьбу, так и на мою собственную.
Глава VI
Отца посылают в Италию. — Как определилась моя судьба. — Я становлюсь гусаром
Сдав командование генералу Лефевру, отец возвратился в особняк на улицу Сент-Оноре и занялся приготовлением к отъезду в Италию.
11а судьбы людей влияют иногда ничтожные с виду вещи. Отец и мать были очень дружны с г-ном Барероном. Однажды они были приглашены к нему на обед и взяли меня с собой. Разговаривали об отъезде отца, о хорошем поведении моих двух младших братьев. Наконец г-н Барерон спросил меня: «Марселей, что вы собираетесь делать?» — «Будет моряком, — сказал мой отец. — Капитан Сибилль обещал взять его с собой в Тулон».
Тогда добрейшая г-жа Барерон, которой я буду до конца жизни бесконечно благодарен, заметила моему отцу, что французский флот в отчаянном состоянии и что плохие финансовые дела не позволяют улучшить его качество. И что вообще французский флот намного слабее английского и, по всей вероятности, долго будет оставаться в портах. И что она не может допустить мысли, что дивизионный генерал сухопутных войск отдает своего сына во флот, вместо того чтобы взять его в полк, где имя и заслуги его отца могли бы ему только помогать. Она закончила словами: «Возьмите его в Италию. Это лучше, чем посылать его погибать от скуки на борту корабля, навечно запертого на рейде в Тулоне». Отцу в первый момент очень понравилось предложение капитана Сибилля, но у него всегда был очень четкий и справедливый ум, и он не мог не оценить рассуждений г-жи Барерон. «Ну что, — спросил он меня, — хочешь ехать в Италию со мной и служить в сухопутных войсках?» Я бросился ему на шею, с радостью согласился и был счастлив, что мама разделяла мою радость, поскольку первоначальный его план ей никогда не нравился.
В то время не существовало военных школ, и в армию можно было поступить только простым солдатом. Мой отец меня тотчас же отвел в муниципалитет 1-го округа на площади Бову и записал меня в 1-й гусарский полк (бывший полк Бершени), который входил в состав той дивизии, которой командовал отец в Италии. Это случилось 3 сентября 1799 года. Отец отвел меня к портному, занимавшемуся пошивом одежды военному министерству, и заказал ему для меня полный костюм гусара 1-го полка, а также все военное обмундирование и прочее.
И вот наконец я военный! Гусар! Я не помнил себя от радости! Но моя радость была несколько омрачена, потому что я подумал вдруг, насколько это может опечалить моего старшего брата Адольфа, который до сих пор учился в коллеже, как ребенок. Тогда я составил план, согласно которому я ему должен был рассказать о моем поступлении в армию только тогда, когда я смог}' ему пообещать провести с ним целый месяц моего отпуска до отъезда. Я просил отца разрешить мне пожить вместе с Адольфом в Сен-Барбе до дня, когда нам надо будет отправляться'в Италию. Отец прекрасно понял мотивы моей просьбы и даже воспринял это очень доброжелательно, позволив мне на следующий же день отправиться к г-ну Ланно.
Представляете ли вы мое появление в коллеже? Была перемена. Игры моментально прекратились, и меня окружили ученики, большие и маленькие. Успех гусарской формы был полным.
Настал день отъезда. Прощание с матушкой и тремя братьями было очень болезненным, несмотря на всю ту радость, какую я испытывал при мысли о военной карьере.
Г лава VII
Отъезд отца. — Встреча Бонапарта в Лионе. — Эпизод нашего появления на Роне. — Цена республиканского банкета. —
Я бегло описал эти события, поскольку они объясняют причины, которые привели моего отца в Италию и оказали большое влияние как на сто судьбу, так и на мою собственную.
Глава VI
Отца посылают в Италию. — Как определилась моя судьба. — Я становлюсь гусаром
Сдав командование генералу Лефевру, отец возвратился в особняк на улицу Сент-Оноре и занялся приготовлением к отъезду в Италию.
11а судьбы людей влияют иногда ничтожные с виду вещи. Отец и мать были очень дружны с г-ном Барероном. Однажды они были приглашены к нему на обед и взяли меня с собой. Разговаривали об отъезде отца, о хорошем поведении моих двух младших братьев. Наконец г-н Барерон спросил меня: «Марселей, что вы собираетесь делать?» — «Будет моряком, — сказал мой отец. — Капитан Сибилль обещал взять его с собой в Тулон».
Тогда добрейшая г-жа Барерон, которой я буду до конца жизни бесконечно благодарен, заметила моему отцу, что французский флот в отчаянном состоянии и что плохие финансовые дела не позволяют улучшить его качество. И что вообще французский флот намного слабее английского и, по всей вероятности, долго будет оставаться в портах. И что она не может допустить мысли, что дивизионный генерал сухопутных войск отдает своего сына во флот, вместо того чтобы взять его в полк, где имя и заслуги его отца могли бы ему только помогать. Она закончила словами: «Возьмите его в Италию. Это лучше, чем посылать его погибать от скуки на борту корабля, навечно запертого на рейде в Тулоне». Отцу в первый момент очень понравилось предложение капитана Сибилля, но у него всегда был очень четкий и справедливый ум, и он не мог не оценить рассуждений г-жи Барерон. «Ну что, — спросил он меня, — хочешь ехать в Италию со мной и служить в сухопутных войсках?» Я бросился ему на шею, с радостью согласился и был счастлив, что мама разделяла мою радость, поскольку первоначальный его план ей никогда не нравился.
В то время не существовало военных школ, и в армию можно было поступить только простым солдатом. Мой отец меня тотчас же отвел в муниципалитет 1-го округа на площади Бову и записал меня в 1-й гусарский полк (бывший полк Бершени), который входил в состав той дивизии, которой командовал отец в Италии. Это случилось 3 сентября 1799 года. Отец отвел меня к портному, занимавшемуся пошивом одежды военному министерству, и заказал ему для меня полный костюм гусара 1-го полка, а также все военное обмундирование и прочее.
И вот наконец я военный! Гусар! Я не помнил себя от радости! Но моя радость была несколько омрачена, потому что я подумал вдруг, насколько это может опечалить моего старшего брата Адольфа, который до сих пор учился в коллеже, как ребенок. Тогда я составил план, согласно которому я ему должен был рассказать о моем поступлении в армию только тогда, когда я смог}' ему пообещать провести с ним целый месяц моего отпуска до отъезда. Я просил отца разрешить мне пожить вместе с Адольфом в Сен-Барбе до дня, когда нам надо будет отправляться'в Италию. Отец прекрасно понял мотивы моей просьбы и даже воспринял это очень доброжелательно, позволив мне на следующий же день отправиться к г-ну Ланно.
Представляете ли вы мое появление в коллеже? Была перемена. Игры моментально прекратились, и меня окружили ученики, большие и маленькие. Успех гусарской формы был полным.
Настал день отъезда. Прощание с матушкой и тремя братьями было очень болезненным, несмотря на всю ту радость, какую я испытывал при мысли о военной карьере.
Г лава VII
Отъезд отца. — Встреча Бонапарта в Лионе. — Эпизод нашего появления на Роне. — Цена республиканского банкета. —
С тех пор как мой отец согласился принять командование в Италии, в Рейнской армии пост командующего одной дивизии оставался вакантным, и он предпочел бы, конечно, его, но неизбежная судьба влекла его к этой стране, где ждала его кончина. Один из его соотечественников и друзей, г-н Лашез, которого я мог бы назвать его злым гением, долго занимал пост французского консула в Ливорно и в Генуе. Этот проклятый человек и увлек моего отца в Италию, рисуя перед ним картины необычайной, но преувеличенной красоты этой страны, возможности победы там нашей несчастной армии. И это при том, что отец с полным равнодушием относился к славе, которую сулила победа армии на Рейне, положение которой было значительно лучше. Сердце моего несчастного отца уступило столь великолепным рассуждениям. Он подумал, что большей заслугой будет поехать туда, где больше опасностей, и настоял на своем, несмотря на протесты матери, мучимой недобрыми предчувствиями. Эти предчувствия ее не обманули. Больше ей увидеться с отцом не довелось.
К своему адъютанту г-ну Го отец добавил еще одного офицера, г-на Р, которого ему рекомендовал его друг генерал Ожеро. Г-н Р был командиром эскадрона, он принадлежал известной фамилии Ментенон. У него были средства, и он получил хорошее образование, которым, однако, пользовался исключительно редко, поскольку по определенной извращенности ума, модной в то время, ему нравилось принимать вид и манеры хулигана, вечно ругающегося, проклинающего все и утверждавшего, что он готов своею саблей проткнуть любого человека. У этого Р было одно-единственное достоинство, исключительно редкое в то время, а именно: он всегда был одет с тщательной элегантностью. Отец, принявший г-на Р своим адъютантом, не зная его, очень об этом сожалел впоследствии, но уже не мог его уволить, поскольку не хотел огорчить своего друга Ожеро. Отец не любил г-на Р, но считал, и, может быть, не без оснований, что генералу надлежит обращать внимание прежде всего на военные качества офицера, не придавая большого значения на его личное поведение.
Поскольку отец не предполагал сближаться с г-ном Р во время длительного путешествия, он поручил ему вести от Парижа до Ниццы экипажи и лошадей и иметь под своим началом старого слугу Спира, человека преданного и привыкшего командовать работниками конюшен. Конюшни моего отца были многочисленными, у него было 15 лошадей, которые с его адъютантами, начальником штаба и его помощниками, а также ездовыми составляли весьма внушительный караван, во главе которого находился Р*. Они выехали за месяц до нас.
Отец пригласил в свою карету неизбежного Лашеза, капитана Го и меня. Полковник Менар, начальник штаба, со своими помощниками следовал за нами в почтовой карете. Высокий забавный дворецкий отца ехал впереди, выполняя функции курьера. Путешествовали мы в униформе. На мне была очень красивая фуражная шапка17, она мне настолько нравилась, что мне никогда не хотелось снимать ее с головы, и, поскольку я часто высовывался в окно кареты из-за того, что меня по-прежнему укачивало, случилось так, что ночью, когда мои товарищи спали, шапка упала на дорогу. Экипаж, запряженный шестеркой крупных лошадей, ехал быстро, и я, не осмеливаясь его остановить, потерял свою шапку. Плохое предзнаменование! Но мне предстояло испытать гораздо более страшные несчастья в жуткой кампании, в которой мы должны были принять участие. Однако случай с шапкой меня глубоко огорчил, и я воздержался о нем говорить из страха стать предметом насмешек по поводу того, как вновь испеченный солдат не умел хранить свои вещи.
С тех пор как мой отец согласился принять командование в Италии, в Рейнской армии пост командующего одной дивизии оставался вакантным, и он предпочел бы, конечно, его, но неизбежная судьба влекла его к этой стране, где ждала его кончина. Один из его соотечественников и друзей, г-н Лашез, которого я мог бы назвать его злым гением, долго занимал пост французского консула в Ливорно и в Генуе. Этот проклятый человек и увлек моего отца в Италию, рисуя перед ним картины необычайной, но преувеличенной красоты этой страны, возможности победы там нашей несчастной армии. И это при том, что отец с полным равнодушием относился к славе, которую сулила победа армии на Рейне, положение которой было значительно лучше. Сердце моего несчастного отца уступило столь великолепным рассуждениям. Он подумал, что большей заслугой будет поехать туда, где больше опасностей, и настоял на своем, несмотря на протесты матери, мучимой недобрыми предчувствиями. Эти предчувствия ее не обманули. Больше ей увидеться с отцом не довелось.
К своему адъютанту г-ну Го отец добавил еще одного офицера, г-на Р, которого ему рекомендовал его друг генерал Ожеро. Г-н Р был командиром эскадрона, он принадлежал известной фамилии Ментенон. У него были средства, и он получил хорошее образование, которым, однако, пользовался исключительно редко, поскольку по определенной извращенности ума, модной в то время, ему нравилось принимать вид и манеры хулигана, вечно ругающегося, проклинающего все и утверждавшего, что он готов своею саблей проткнуть любого человека. У этого Р было одно-единственное достоинство, исключительно редкое в то время, а именно: он всегда был одет с тщательной элегантностью. Отец, принявший г-на Р своим адъютантом, не зная его, очень об этом сожалел впоследствии, но уже не мог его уволить, поскольку не хотел огорчить своего друга Ожеро. Отец не любил г-на Р, но считал, и, может быть, не без оснований, что генералу надлежит обращать внимание прежде всего на военные качества офицера, не придавая большого значения на его личное поведение.
Поскольку отец не предполагал сближаться с г-ном Р во время длительного путешествия, он поручил ему вести от Парижа до Ниццы экипажи и лошадей и иметь под своим началом старого слугу Спира, человека преданного и привыкшего командовать работниками конюшен. Конюшни моего отца были многочисленными, у него было 15 лошадей, которые с его адъютантами, начальником штаба и его помощниками, а также ездовыми составляли весьма внушительный караван, во главе которого находился Р*. Они выехали за месяц до нас.
Отец пригласил в свою карету неизбежного Лашеза, капитана Го и меня. Полковник Менар, начальник штаба, со своими помощниками следовал за нами в почтовой карете. Высокий забавный дворецкий отца ехал впереди, выполняя функции курьера. Путешествовали мы в униформе. На мне была очень красивая фуражная шапка17, она мне настолько нравилась, что мне никогда не хотелось снимать ее с головы, и, поскольку я часто высовывался в окно кареты из-за того, что меня по-прежнему укачивало, случилось так, что ночью, когда мои товарищи спали, шапка упала на дорогу. Экипаж, запряженный шестеркой крупных лошадей, ехал быстро, и я, не осмеливаясь его остановить, потерял свою шапку. Плохое предзнаменование! Но мне предстояло испытать гораздо более страшные несчастья в жуткой кампании, в которой мы должны были принять участие. Однако случай с шапкой меня глубоко огорчил, и я воздержался о нем говорить из страха стать предметом насмешек по поводу того, как вновь испеченный солдат не умел хранить свои вещи.
Трудно было не поверить столь убедительным доводам. Однако революция принесла столько неожиданностей, партии в то время прибегали к таким удивительным изощрениям, выдумывая то, что служило реализации их планов, что отец сомневался даже тогда, когда мы уже въезжали в Лион. Все дома были освещены и украшены флагами. В небо взмывали фейерверки. Толпа заполнила улицы до такой степени, что это мешало продвижению нашего экипажа. На площадях танцевали. Воздух содрогался от криков: «Да здравствует Бонапарт, который пришел, чтобы спасти нашу родину!»
«Я, конечно, думал, что его вызовут, но я не думал, что это произойдет так скоро. План был хорошо подготовлен. Нас ожидают большие события. Это подтверждает лишний раз мою мысль, что я хорошо сделал, что уехал из Парижа. По крайней мере, я нахожусь вдали от армии и буду служить своей стране, не принимая участия ни в каком государственном перевороте, который, как бы он ни был необходим, мне бесконечно неприятен». Сказав это, отец погрузился в глубокую задумчивость и пребывал в ней в течение всего времени, потребовавшегося нам, чтобы прорваться через толпу и доехать до особняка, в котором для нас было подготовлено жилье.
По мере нашего продвижения толпа становилась все плотнее, и, когда мы подъехали к воротам, мы увидели, что двери украшены фонариками и их охраняет батальон гренадеров. Здесь уже поселился генерал Бонапарт, которому и были предоставлены апартаменты, ранее подготовленные для моего отца. Отец, человек вспыльчивый, на этот раз не сказал ни слова, и, когда дворецкий спустился с весьма удрученным видом, объясняя, что он вынужден был подчиниться приказу муниципалитета, отец ничего не ответил, а хозяин отеля добавил, что он подготовил для нас квартиру в другом, также очень хорошем отеле, хотя и второго плана, который принадлежал его родственникам. Отец поручил г-ну Го приказать кучерам отвезти нас туда.
Прибыв на место, мы встретили там нашего курьера. Он был человеком вспыльчивым и, разгоряченный долгим путешествием, которое ему пришлось совершить, а также многочисленными возлияниями на каждой почтовой станции, устроил грандиозный скандал по прибытии в первый предназначенный для нас отель, как только узнал, что апартаменты, обещанные его господину, были отданы генералу Бонапарту. Услышав страшный шум и узнав его причину, адъютанты Бонапарта отправились к своему господину и объяснили ему, что отсюда был выселен генерал Марбо. В ту же минуту через открытые окна генерал Бонапарт заметил экипажи отца, остановившиеся перед дверями. До этой минуты он не знал о некрасивом поступке, совершенном по отношению к моему отцу, и, так как генерал Марбо, еще недавно командующий Парижской дивизией и в настоящее время командир дивизии Итальянской армии, был человеком слишком значительным, чтобы по отношению к нему было допустимо подобное поведение, он тут же приказал одному из своих офицеров спуститься и предложить генералу Марбо по-военному разделить с ним его жилище. К тому же Бонапарт имел намерение по-ыдить со всеми. Но, увидев, что кареты тронулись до того, как его адъютант успел поговорить с отцом, генерал Бонапарт вышел лично, чтобы высказать свои сожаления отцу. Толпа, следовавшая за ним, издавала • голь оглушительные крики радости, но мы уже слышали так много приветствий с момента въезда в город, что никто из нас и не подумал вы-I I я путь на улицу. Мы собрались все в салоне, где отец прогуливался взад п вперед, погруженный в глубокие размышления, когда внезапно дворецкий открыл широко двери и объявил: «Генерал Бонапарт!»
Трудно было не поверить столь убедительным доводам. Однако революция принесла столько неожиданностей, партии в то время прибегали к таким удивительным изощрениям, выдумывая то, что служило реализации их планов, что отец сомневался даже тогда, когда мы уже въезжали в Лион. Все дома были освещены и украшены флагами. В небо взмывали фейерверки. Толпа заполнила улицы до такой степени, что это мешало продвижению нашего экипажа. На площадях танцевали. Воздух содрогался от криков: «Да здравствует Бонапарт, который пришел, чтобы спасти нашу родину!»
«Я, конечно, думал, что его вызовут, но я не думал, что это произойдет так скоро. План был хорошо подготовлен. Нас ожидают большие события. Это подтверждает лишний раз мою мысль, что я хорошо сделал, что уехал из Парижа. По крайней мере, я нахожусь вдали от армии и буду служить своей стране, не принимая участия ни в каком государственном перевороте, который, как бы он ни был необходим, мне бесконечно неприятен». Сказав это, отец погрузился в глубокую задумчивость и пребывал в ней в течение всего времени, потребовавшегося нам, чтобы прорваться через толпу и доехать до особняка, в котором для нас было подготовлено жилье.
По мере нашего продвижения толпа становилась все плотнее, и, когда мы подъехали к воротам, мы увидели, что двери украшены фонариками и их охраняет батальон гренадеров. Здесь уже поселился генерал Бонапарт, которому и были предоставлены апартаменты, ранее подготовленные для моего отца. Отец, человек вспыльчивый, на этот раз не сказал ни слова, и, когда дворецкий спустился с весьма удрученным видом, объясняя, что он вынужден был подчиниться приказу муниципалитета, отец ничего не ответил, а хозяин отеля добавил, что он подготовил для нас квартиру в другом, также очень хорошем отеле, хотя и второго плана, который принадлежал его родственникам. Отец поручил г-ну Го приказать кучерам отвезти нас туда.
Прибыв на место, мы встретили там нашего курьера. Он был человеком вспыльчивым и, разгоряченный долгим путешествием, которое ему пришлось совершить, а также многочисленными возлияниями на каждой почтовой станции, устроил грандиозный скандал по прибытии в первый предназначенный для нас отель, как только узнал, что апартаменты, обещанные его господину, были отданы генералу Бонапарту. Услышав страшный шум и узнав его причину, адъютанты Бонапарта отправились к своему господину и объяснили ему, что отсюда был выселен генерал Марбо. В ту же минуту через открытые окна генерал Бонапарт заметил экипажи отца, остановившиеся перед дверями. До этой минуты он не знал о некрасивом поступке, совершенном по отношению к моему отцу, и, так как генерал Марбо, еще недавно командующий Парижской дивизией и в настоящее время командир дивизии Итальянской армии, был человеком слишком значительным, чтобы по отношению к нему было допустимо подобное поведение, он тут же приказал одному из своих офицеров спуститься и предложить генералу Марбо по-военному разделить с ним его жилище. К тому же Бонапарт имел намерение по-ыдить со всеми. Но, увидев, что кареты тронулись до того, как его адъютант успел поговорить с отцом, генерал Бонапарт вышел лично, чтобы высказать свои сожаления отцу. Толпа, следовавшая за ним, издавала • голь оглушительные крики радости, но мы уже слышали так много приветствий с момента въезда в город, что никто из нас и не подумал вы-I I я путь на улицу. Мы собрались все в салоне, где отец прогуливался взад п вперед, погруженный в глубокие размышления, когда внезапно дворецкий открыл широко двери и объявил: «Генерал Бонапарт!»
В это время генералы и офицеры, приехавшие с генералом Бонапартом из Египта, беседовали с нами в салоне. Я не переставал рассматривать их воинственный вид, их загорелые, опаленные солнцем Востока лица, их странные костюмы и турецкие сабли, подвешенные на шнурах. Я внимательно слушал их рассказы о египетской кампании, о битвах, в которых им пришлось там участвовать. Мне было приятно слышать, как повторялись знаменитые названия: Пирамиды, Нил, Каир, Александрия, Сен-Жан д’Акр, битва в пустыне и т. п. Но что меня совершенно очаровало, так это вид молодого мамлюка Руслана. Он оставался в передней, и я заходил туда несколько раз, чтобы полюбоваться его костюмом, который он любезно мне показывал. Он уже достаточно хорошо говорил по-французски, и я без устали задавал ему вопросы.
Генерал Ланн вспомнил, как он дал мне подержать свои пистолеты, когда в 1793 году он служил в Тулузе под командованием моего отца. Он отнесся ко мне с большой симпатией, и в то время мы даже не подозревали, ни тот ни другой, что однажды я буду его адъютантом и что он умрет у меня на руках во время битвы при Эсслинге.
Генерал Мюрат родился в той местности, где жили и мы, и, так как он работал разносчиком в лавке одного галантерейщика из Сен-Сере, у которого наша семья часто покупала различные вещи зимой, он приносил моей маме товары. К тому же отец оказал ему немало услуг, за которые он по-прежнему был ему благодарен. Он поцеловал меня и напомнил мне, что не раз держал меня на руках, когда я был маленьким. Позднее я напишу биографию этого знаменитого человека, начавшего со столь малого и поднявшегося до таких высот.
Наконец генерал Бонапарт с отцом вышли в салон, и каждый представил людей своей свиты. Генералы Ланн и Мюрат были давними знакомыми отца, и он принял их с большой любезностью. Отец обошелся весьма холодно с генералом Бертье, которого, однако, он знал когда-то в Версале, когда служил в роте телохранителей, а Бертье был военным инженером. Генерал Бонапарт, знавший мою мать, вежливо расспросил меня о ней, затем любезно похвалил за то, что я, такой молодой, выбрал военную карьеру, и, нежно взяв меня за ухо, что было наивысшей лаской, которую он позволял в отношении тех лиц, которым благоволил, сказал, обращаясь к моему отцу: «В один прекрасный день это будет второй генерал Марбо». Это предсказание сбылось. В то время у меня не было на это ни малейшей надежды, однако я был очень горд подобными словами. Ведь ребенку, чтобы он возгордился, надо так немного.
Визит закончился. Отец остался непроницаемым в отношении своей беседы с генералом Бонапартом, но позднее я узнал, что Бонапарт, не открывая полностью свои планы, старался с помощью ловкой лести привлечь отца на свою сторону, однако отец постоянно уходил от этого вопроса. Шокированный видом лионской толпы, бегущей навстречу Бонапарту, как если бы тот уже был суверенным правителем Франции, отец заявил, что он желал бы на заре следующего дня покинуть город. Однако экипажи требовали ремонта, и ему пришлось еще задержаться на целый день в Лионе. Я воспользовался этим, чтобы заказать новую фуражную шапку, и, в восторге от этой покупки, я отнюдь не прислушивался к политическим разговорам, которые велись вокруг меня повсюду и в которых я, по правде говоря, ничего не понимал.
Отец отправился с ответным визитом к генералу Бонапарту. Они долго прогуливались одни по маленькому саду вокруг отеля, в то время как их свиты держались на почтительном расстоянии в стороне. Мы видели, как они то горячо жестикулировали, то говорили более спокойно. Затем Бонапарт, подойдя к моему отцу, с вкрадчивым видом по-дружески взял его под руку, возможно, для того, чтобы все, кто находился во дворе, а также в окнах, поблизости, могли бы видеть, что генерал Мар-бо присоединяется к планам генерала Бонапарта. Этот ловкий человек не упускал ни одного мгновения, чтобы приблизиться к своей цели. Он соблазнял одних, убеждал других, что он уже привлек на свою сторону тех, кто еще сопротивлялся, хотя бы и из чувства долга. И это ему великолепно удавалось.
В это время генералы и офицеры, приехавшие с генералом Бонапартом из Египта, беседовали с нами в салоне. Я не переставал рассматривать их воинственный вид, их загорелые, опаленные солнцем Востока лица, их странные костюмы и турецкие сабли, подвешенные на шнурах. Я внимательно слушал их рассказы о египетской кампании, о битвах, в которых им пришлось там участвовать. Мне было приятно слышать, как повторялись знаменитые названия: Пирамиды, Нил, Каир, Александрия, Сен-Жан д’Акр, битва в пустыне и т. п. Но что меня совершенно очаровало, так это вид молодого мамлюка Руслана. Он оставался в передней, и я заходил туда несколько раз, чтобы полюбоваться его костюмом, который он любезно мне показывал. Он уже достаточно хорошо говорил по-французски, и я без устали задавал ему вопросы.
Генерал Ланн вспомнил, как он дал мне подержать свои пистолеты, когда в 1793 году он служил в Тулузе под командованием моего отца. Он отнесся ко мне с большой симпатией, и в то время мы даже не подозревали, ни тот ни другой, что однажды я буду его адъютантом и что он умрет у меня на руках во время битвы при Эсслинге.
Генерал Мюрат родился в той местности, где жили и мы, и, так как он работал разносчиком в лавке одного галантерейщика из Сен-Сере, у которого наша семья часто покупала различные вещи зимой, он приносил моей маме товары. К тому же отец оказал ему немало услуг, за которые он по-прежнему был ему благодарен. Он поцеловал меня и напомнил мне, что не раз держал меня на руках, когда я был маленьким. Позднее я напишу биографию этого знаменитого человека, начавшего со столь малого и поднявшегося до таких высот.
Наконец генерал Бонапарт с отцом вышли в салон, и каждый представил людей своей свиты. Генералы Ланн и Мюрат были давними знакомыми отца, и он принял их с большой любезностью. Отец обошелся весьма холодно с генералом Бертье, которого, однако, он знал когда-то в Версале, когда служил в роте телохранителей, а Бертье был военным инженером. Генерал Бонапарт, знавший мою мать, вежливо расспросил меня о ней, затем любезно похвалил за то, что я, такой молодой, выбрал военную карьеру, и, нежно взяв меня за ухо, что было наивысшей лаской, которую он позволял в отношении тех лиц, которым благоволил, сказал, обращаясь к моему отцу: «В один прекрасный день это будет второй генерал Марбо». Это предсказание сбылось. В то время у меня не было на это ни малейшей надежды, однако я был очень горд подобными словами. Ведь ребенку, чтобы он возгордился, надо так немного.
Визит закончился. Отец остался непроницаемым в отношении своей беседы с генералом Бонапартом, но позднее я узнал, что Бонапарт, не открывая полностью свои планы, старался с помощью ловкой лести привлечь отца на свою сторону, однако отец постоянно уходил от этого вопроса. Шокированный видом лионской толпы, бегущей навстречу Бонапарту, как если бы тот уже был суверенным правителем Франции, отец заявил, что он желал бы на заре следующего дня покинуть город. Однако экипажи требовали ремонта, и ему пришлось еще задержаться на целый день в Лионе. Я воспользовался этим, чтобы заказать новую фуражную шапку, и, в восторге от этой покупки, я отнюдь не прислушивался к политическим разговорам, которые велись вокруг меня повсюду и в которых я, по правде говоря, ничего не понимал.
Отец отправился с ответным визитом к генералу Бонапарту. Они долго прогуливались одни по маленькому саду вокруг отеля, в то время как их свиты держались на почтительном расстоянии в стороне. Мы видели, как они то горячо жестикулировали, то говорили более спокойно. Затем Бонапарт, подойдя к моему отцу, с вкрадчивым видом по-дружески взял его под руку, возможно, для того, чтобы все, кто находился во дворе, а также в окнах, поблизости, могли бы видеть, что генерал Мар-бо присоединяется к планам генерала Бонапарта. Этот ловкий человек не упускал ни одного мгновения, чтобы приблизиться к своей цели. Он соблазнял одних, убеждал других, что он уже привлек на свою сторону тех, кто еще сопротивлялся, хотя бы и из чувства долга. И это ему великолепно удавалось.
Это копия, сохраненная 16 октября 2019 года.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.