Поздняя осень. Снег где-то лежит, где-то подтаял. Земля хлюпает под рваным ботинком. Чёрные проплешины в грязном снегу. Старый, гнилой бурелом.

Лес. Гаркнула птица. Наверное, жар у меня. Заплетаются мысли.

На полянке с костром старый лесник рубит лосиную тушу лопатой. Хрясь! Как звать? Просто Михалыч. Что делаю? Хрясь! Сам не видишь? Волки насытились, а чего мясу гнить? Не, их не боюсь. Хрясь! А сам кто таков? Куда направляешься?

- В станицу, - говорю. - Приказ комвзвода.

- Отобедаешь, - говорит, - лосем-то?

- Спасибо, - говорю, - добрый человек.

Сготовили лося. Я ем, а дед всё жарит.

- Сожжёшь ведь, уже несёт палёным.

- Больно вкусно, мне так не позволено.

- Кем не позволено? - шучу. - Коминтерном?

- Лапелицей, - вздыхает дед.

- Ну-ка? - усмехаюсь.

- Не люблю про неё рассказывать. Люди не верят, подтрунивать начинают. А мне-то веселиться никак нельзя.

- В двух словах, - говорю. - Что хоть такое?

- Ну, выглядит она... - старик вспоминает. - По первому-то взгляду, как та волчица. Не отличишь, пока в глаза не посмотришь. А вот глазищи у Лапелицы нехорошие. Не лесного зверя: слишком умные, словно человечьи... или не человечьи вовсе, но уж верно - не от волка. И запах от неё исходит гнилостный. Но не резкий смрад, а как будто давным-давно что-то истлело, высохло и прахом осыпалось. Я тот запах сразу чую, когда она недовольна.

Дед жуёт свои угли. Я смотрю на него, жду продолжения, аж сам жевать перестал.

- Это ещё в ту войну случилось, красных с белыми. Лет так двадцать пять назад. Ранен был, подыхал один в лесу. А жить-то как хотелось!.. Мне тогда ещё четвёртый десяток шёл. Молодой был, глупый. Вот меня Лапелица и подловила.

Помню, корчусь на земле, и слышу вдруг рядом не то всхлип, не то взлай. Смотрю - она стоит. Наклонилась ко мне полудохлому и завела беседу. Соглашайся, говорит, на такой уговор: будешь жить, но не будешь знать радости.

Я и подумал: смиренная, безрадостная жизнь ведь лучше никакой? Я, дурак, не понимал, что смирение и покой - сами по себе уже великая радость. Поздно я смекнул, что счастье и в простых вещах есть, и его там немерено.

А теперь... теперь если где поблизости соловей ладную трель выведет, или девица вся растакая вдруг глянет и улыбнётся, или просто лакомый кусочек к ужину перепадёт - сразу мне чудится, будто когти кривые шарят под кожей. День и ночь следит Лапелица за договором. Сна доброго увидеть нельзя.

Старик вынимает самокрутку, прикуривает от костра.

- Эту гадость можно, - поясняет, - если помаленьку.

Вонь такая, что пропадает аппетит. Михалыч морщится и продолжает.

- Она-то, я теперь наверняка знаю, страданием людским питается. Порвать на клочки для неё неинтересно. Больше любит она изводить год за годом, мучать тебя помаленьку - так для неё самое лакомство.

Думал Лапелицу обхитрить: на фронт рвался. Но с меня там что с гуся вода, и всё во вред другим как-то. Я живу - соратники мои умирают. И чувство такое, что смерть их на меня ложится, хотя бы и отчасти.

Ушёл сюда, значит. Место хмурое, угрюмое. Тут меня почти не царапает, только если замечтаюсь. Ну и вверх, главное, не смотреть - облака ведь всюду красивые.

Отрывисто кричит птица. Старик вздрагивает, замолкает на секунду.

- Ещё вот что, - добавляет он. - Имя-то своё она мне не сказывала. Я его будто сам вспомнил. Словно всегда оно где-то было здесь, у меня в голове. Древняя она очень, Лапелица эта. С дохристианских времён землю топчет. Просто последнюю тысячу лет тихо сидела, а как пожгли церкви при Советах, так и почуяла волю. Думал я к священнику пойти, да почти их не осталось, настоящих-то. Сейчас время такое, что Партии молятся, не Богу.

Часовенка, правда, есть одна тут в посёлке, наполовину сгорела в тридцать шестом. Там сейчас батюшка слепой живёт. Звонит поутру в надтреснутый колокол. Слышу - и легче становится. При том-то звоне Лапелица не царапает, не смеет. Близок он, видать, к Богу, батюшка этот. Всё хочу зайти, потолковать, да боязно: а ну как с батюшкой тоже что станется? Кто тогда в колокол звонить будет?

Бросаю в сторону обглоданную кость.

- Если всё так, - говорю, - тебе, Михалыч, вешаться впору.

- Давно б в петлю полез, - кивает тот, - да только страшно: вдруг и взаправду это грех такой, что с ним на небо никак нельзя? А в преисподнюю-то я теперь верю...

Поднимаемся. Михалыч берёт лопату, накидывает снега, притопывает костерок. А сапоги-то у него хоть ношеные, но вполне ещё пригодные. И размерчик подходящ.

- Ладно уж, дед, - говорю. - Освобожу тебя от мучений.

Лезу за пазуху, достаю "вальтер".

- Обувь снимай, - говорю. - Schneller!

Михалыч сгорбился, поглядел хмуро из своей телогрейки.

- Вас в гамбургах ваших болтать по-русски учат, - он пробормотал, - а чего тебе русским языком говорят, не разумеешь. Я ж толкую: не даст мне Лапелица так легко помереть - ни от хвори какой, ни от залётного немца. Разве что сам тебе дамся на милость. Но то, почитай, наверху сойдёт за самогубство. А я, дружок, это, я в ад не хочу.

Он перехватил посподручней лопату - и на меня.

Стреляю: осечка.

Стреляю: вторая.

Шагаю назад. Жижа хрюкает под ботинком.

Замах, удар. В животе разливается что-то горячее.

Падаю.

Замах. Закрываюсь руками.

- Жить, значит, хочешь... - вздыхает дед. - И сильно?

Молчу.

Он опускает лопату и, сутулясь, хромает прочь.

А мне страшно. Холодно мне. Лес плывёт багровыми пятнами.

- Ты вот что, - оборачивается старик. - Если вдруг Лапелица и за тобой придёт, уж ты не смалодушничай. Харкни ей в морду.

Мы с моей Мартой не видели Роберта целую вечность, то бишь приблизительно год. Как уехал он весной на новое место, с тех пор одними письмами и общались. Нелегко, он писал, ему служится, но на жизнь не жаловался: детишек в хорошую школу отдал да жену в кафетерий пристроил. Всё-таки работа в милиции свои плюсы имеет. А мне и вовсе за детей радостно, что вырвались они наконец из нашего поселения, из сибирской-то глуши. Конечно, щемит порой сердце, но думается мне, всё оно к лучшему.

Как приехал Роберт вчера со своими, так у нас и праздник. Но сегодня поутру сделался он странно задумчив, угрюм. Уселся за стол напротив, вроде как чай пить, а сам тайком поглядывает на меня. Смотрю в ответ - глаза отводит. Допив свою чашку, он ни с того ни с сего спрашивать начал: что мне известно о лесных духах. О леших там, о древнях разных. А что мне известно? Да ничего. Я аж опешил от таких вопросов.

- В прежние века, - сказал он, - являлись они людям как благородные олени или птицы невиданной красы. А теперь время другое, ожесточённое. Теперь воют они волками, пахнут тленом, болотистой топью...

Роберт произнёс это и молчит. И смотрит так, будто не он, а я ему что-то рассказать должен. Не пойму толком, чего он хочет, но холодок по спине пробежал неприятный.

- Случилось что? - спрашиваю.

- Было дело... - говорит. - На дачах, недалеко от нашего отдела, мальчика искали в декабре: пошёл с друзьями в лес, да где-то там и заплутал, без него компания вернулась. Приятели поначалу думали, что он раньше них домой отправился, потому хватились его уже под вечер. Начальство наш отдел, конечно, на уши поставило. Пока одни лес прочёсывали, другие выдвигали самые разные теории, вплоть до похищения ради выкупа: был подобный случай год назад. Петруха с ребятами даже бесхозный гараж какой-то вскрыли, который подозрительным показался. Ну и приметы разослали: ушанка, пуховик, импортный клетчатый шарф. Главной версией, конечно, оставался лес - но он там такой, что весь не обыщешь даже с добровольцами.

Роберт берёт чайник, доливает кипятка.

- Представляешь, что с родственниками того мальчика было?

- Не хочу представлять...

- Родители его были не из бедных и всё надеялись, что сына их в самом деле похитили и скоро потребуют выкуп. Потому что если он всё-таки в зимнем лесу заблудился, шансов найти его живым к утру практически не будет.

- И чем всё закончилось?

- Странными делами закончилось.

Роберт молчит, ложкой сахар помешивает. Дзинь-дзинь: нержавейка о стакан.

- Значит, ехал я тем вечером вдоль леса, а у меня из головы всё никак разговор с матерью того мальчика не идёт. Я ведь у неё показания брал, а она говорить толком не может, рыдает. Жуткое, знаешь, дело... И тут я вдруг, сам себе удивляясь, даю по тормозам. Зачем? Только потом понял: что-то в зеркале меня забеспокоило, что-то отразилось там непонятное. Вышел из машины, гляжу - стоит на опушке волк, а может, волчица. Здоровенная, но не в том дело: в зубах она шарф держит клетчатый. Тот, что на мальчике был.

Пошёл я за волчицей. Без всяких мыслей - просто пошёл. А она повела, словно того и ожидала. Идём, а лес всё сгущается. Вот уже и дороги не видно, вот впереди стена деревьев, сбоку чёрный овраг, с другого - провалы барсучьих нор пялятся пустыми глазницами. В небе закат, снег красный от солнца. А вдалеке за стволами будто мелькают нечёткие тени. И хрипят по-звериному: недовольны, что я сюда пришёл. Наконец, остановилась волчица, кивнула куда-то, бросила шарф. Я подошёл, вижу: яма выкопана в снегу, и сидит в яме ребёнок, мальчик тот. Бледный весь, согреться пытается. Вытащил я его, взял на руки, обернулся - а вокруг нас уже целая стая волков собралась, обступила. И новые всё выходят, как будто из невидимой двери в пространстве. Стоят они, смотрят, а глаза у них светятся и выглядят не по-волчьи совсем, разумными выглядят слишком. Я к оружию табельному потянулся было, как вдруг обратились волки ко мне... по-человечески.

Роберт моё волнение видит и умолкает, беспокоится за старика. Я подаю знак, мол, говори уж, раз начал.

- Сказали они, что люди зовут их по-разному: Желтоглазка, Лапелица - всё это для них имена, теперь уж почти в народе забытые. Но не то для них важно, а горько им видеть, как человек не почитает уже ни лес, ни его щедрость. Раньше, когда встречали они жестокого сердцем человека, то порой желали показать ему неизбывную свою тоску. Порою сами бывали жестоки. Да только иных людей, они сказали, даже это исправить не могло. Я тогда ещё спросил: зачем помогаете сейчас, раз всё одно люди вам не по нраву? Они лишь переглянулись и ответили: "Ступай". А я - я с мальчиком и пошёл...

Роберт смотрит в окно, мажет масло по краюхе. Не маргарин - значит, хорошо живём.

- ...тогда мне одна волчица ещё сказала: твой отец, мол, должен помнить лесника Михалыча.

В животе заныло так, будто и не прошло с тех пор без малого сорок лет. Вспомнился мне вдруг тюремный госпиталь, врач-коновал, и как я чуть не помер тогда. Вспомнился мне лагерь, сибирское наше поселение. И плакать отчего-то хочется. Не пойму только: с радости ли, с горя.

- И что же с Михалычем? - спрашиваю.

Роберт подпирает щёку кулаком, а потом вдруг улыбается - весело, впервые с самого приезда: - Да что-то, знаешь, из головы вылетело. То ли отпустили его волки, то ли сам он ушёл в какую-то часовню... а скорее, всё вместе. Поминай, в общем, как звали.

Как выработать хороший слог

Много писать, много читать.

Все книги по теме - либо не по теме, либо чудовищны.

Нора Галь - чудовищно устаревшее говно мамонта из 1960-х. Развёрнутый анализ есть например тут - https://author.today/post/75691. Если коротко: это не учебник, научиться по Норе Галь ничему невозможно.

Голуб И. Б. Стилистика русского языка. "Существительные женского рода выделяются богатством и разнообразием грамматических средств выражения родовой принадлежности. Аффиксация делает женский род сильным, подчеркнутым, наиболее четко оформленным, создает различные экспрессивные оттенки у этих существительных, а это приводит к тому, что они часто получают вполне определенный стилистический паспорт и не могут быть использованы за пределами своего стиля." Если этот пиздец для тебя - образец ясного слога, то...

Вальгина Н. С. Синтаксис современного русского языка. Учебник, которого никто никогда не видел.

Розенталь Д. Э. - жутко старые книги, даже грамматика с тех пор изменилось. По сути, Розенталь нормирует суконный "научный" и "публицистический" стиль советских изданий, которые "информировали" читателя. Художественный и разговорный стиль Розенталь не рассматривает вообще, они просто "есть".

Максим Ильяхов. Пиши, сокращай. - Выкинь нахуй, не читай. Если ты не микробло

Уильям Зинсзер. Как писать хорошо. Классическое руководство по созданию нехудожественных текстов.- если ты хочешь создавать художественные, ты уже из названия видишь, почему тебе не нужна эта книга.

Словно нарочно - в качестве образцов берутся авторы, писавшие НЕВЕРОЯТНО сложным и метафорическим слогом (Владимир Набоков, Сигизмунд Кржижановский). Ну были же простые Чехов и Гаршин, вообще обычный и всё равно офигенный Беляев, сложный, но интересный А. Толстой.

Нет, надо обязательно вот такое за образец брать:

Не рассуждая, не вникая ни во что, лишь
беспрекословно отдаваясь влечению, правда которого заключалась в его же силе, никогда еще не испытанной, Василий Иванович в одну солнечную секунду понял, что здесь, в этой комнатке с прелестным до слез видом в окне, наконец-то так пойдет жизнь, как он всегда этого желал. Как именно пойдет, что именно здесь случится, он этого не знал, конечно, но все кругом было помощью, обещанием и отрадой, так что не могло быть никакого сомнения в том, что он должен тут поселиться.

>>22888
Никитин Юрий не бьёт баклуши,

Он чистит зубы и моет уши,

Не пьёт, не курит, мужик нормальный -

Такой красивый и сексуальный.

Умнее прочих себя считает,

В год десять книжек он выпускает,

И в каждой книге своя идея:

У тех — отнимет, на всех — поделит!

Он — светоч мира, оплот свободы!

Грехи отпустит и примет роды!

Слепой прозреет, ослепнет зрячий:

Никитин Юрий - не хуй собачий!

Он самый мудрый и самый добрый,

Он — солнцеликий, богоподобный!

Не страшны голод, война, цунами —

Навеки Юрий пребудет с нами!

Критик предлагает свои услуги.

Не буду здесь расписывать, почему вам нужны услуги критика. Тот, кто понимает, обратится. Остальных прошу обойти стороной это сообщение.

Имею две вышки - юрфак и филфак, большой жизненный и трудовой опыт, в том числе по написанию статей, рецензий, отчетов. В целом всесторонне развит, могу и континентальную философию обсудить, и квантовую запутанность, и бота для мессенджера написать, и по методам пропаганды пройтись, и двигатель от мотоцикла пересобрать. Запретных тем нет, любой текст буду разбирать. Конкретно сейчас меня интересует литературная критика как созидательная деятельность, сопутствующая как обучению и совершенствованию нового поколения писателей и мыслителей, так и нормализации современной системы ценностей при встраивании новых идей и появлении новых феноменов. Мою работу отличает скрупулезность и отсутствие предрассудков, "нападок" и всего того, что так часто встречается в общении на бордах.

Ценник на услуги, как говорится, антикризисный, позволить себе эти услуги может любой.
Конкретные услуги, которые я предлагаю, и некоторые ориентиры по ценам:
- Обзор законченного произведения до 15к знаков: 500р
- Обзор незаконченного произведения / фрагмента до 15к знаков: 400р
- Обсуждение тезисов, тем, проблем, философии вашего произведения с поиском референсов, оснований, подтверждений или опровержений: 1000р в день (не более 6 часов)
- Обзор монографии: 3000р
- Обзор одного стихотворения до 5к знаков: 500р
- Обзор сборника стихов (до 25к знаков): 1200р
- Аннотация к вашему произведению (только вместе с другой услугой): 100р за каждые 35к знаков в рамках одного произведения
- Дополнительные рекомендации по литературе, списком с кратким пояснением (только вместе с другой услугой): 100р

На фантастику, фэнтези, научную фантастику, детскую литературу, фанфики - наценка 20%

Это ориентировочные цены и все зависит от конкретного случая. Не ожидайте, что ценник будет ниже обозначенного. Так или иначе, мы заблаговременно обсуждаем необходимые услуги, их объем и полноту, характер "дотошности" и договариваемся о цене. Оплата 30% вперед, после выполнения работы частями присылаю материал, а вы частями доплачиваете остальное.

Всем заинтересованным - пишите свои контакты, желательно почту.

Нам запретили не спать. Не знаю ради чего, не знаю зачем. Запретили и все. Среди либералов долго ходил слух о запрете ночного бодрствования из-за страха государства перед террактами, перед людьми, чьи планы укрывает ночь. Среди патриотов же ходили слухи другой направленности, уводящей в далекие дебри монархизма и научного сталинизма с тонкими нотками удушающей демократуры. Как дотеру с собственной командой и рассписанным графиком тренировок, приемущественно ночных, я не мог жить при подобных раскладах. В первые месяцы после принятия закона, спасала возможность «отмазаться» ото сна через справку о его необходимости для работы и учебы. Справку было крайне трудно достать. Но каким-то образом я находил способы. Так длилось полгода. Дальше администрация колледжа перестала мне доверять. Спустя неделю борьбы с кровавым режимом принужденного сна, голова моя напрочь взбесилась от постоянных болей, вызванных чипом экстренного засыпания. Я подумывал было уйти из колледжа и переделать график ночных тренировок в график дневных. Но мать ремнем прогнала из меня эту мысль.
В итоге, совсем чуть-чуть я научился давать отпор чипу и оттягивать момент насильного падения в сон. Надо было активно претворяться, что ты спишь. Тогда твой личный надзиратель, сказочный халтурщик к слову, тоже нарушал закон и ложился спать. Это позволяло играть в доту один лишний час. В конечном счете надзиратель просыпался, материл тебя через чип, и вырубал с максимальной мощностью (3 шкала), из-за чего ты опаздывал в колледж и получал двойки. Агенты сонной полиции люди юморные и веселые. Иногда, если я начинал наглеть и слишком часто обманывать, надзиратель мог вырубить меня во время мастурбации, вследствие чего мама нещадно будила сковородкой. Благодаря этой дурной методике Дима и нашел меня.
- Ты почему каждый день опаздываешь? Какие синяки под глазами! Сонный законопроект нарушаешь?
- Ну есть такое.
- Сколько ммр?
- Восемь тыщ.
Глаза Димана загорелись. Он понял, что я ценный кадр. Сразу же последовало предложение:
- Тогда слушай внимательно. Есть средство, позволяющее обмануть головного надзирателя. Этот порошок посылает ложные сигналы сна в чип. Халатность надзирателей связана с тем, что им, в отличие от нас, запрещено спать. В каждом обреченном на сон они видят врага. Зависть заставляет их усыплять дотеров, и, наоборот, к неспящим, принимающим наркотик, они относятся понимающе. Закрывают на них глаза. Считают такими же жертвами режима. Естественно, ложные сигнали они сразу распознают. Но сознательно не усыпляют нас. В то же время, если попадется идейный надзиратель, вещество заблокирует чип, и снотворное не выльется с тебя.
Он всучил мне пакет, замотанный черной изолентой.
- Интраназально. Поздним вечером. Надзиратели, как правило, не пристают. Они ведь тоже люди. Вещество автоматически присоединит тебя через скайп в нашу конфу. Наркотик спроектирован так, что покупающие через одного барыгу попадают в одну общую конфу.
Я кивнул Диме. Эта новость, открывшая очень интересную лазейку, взбудоражила меня. Все три пары я просидел в приподнятом предвкушении бесконечного ночного дота-марафона. Даже Даша заметила радостную перемену во мне. Хотя обычно все ее мысли были обращены на себя. Спускаясь в столовую, я почувствовал зацеп на портфеле.
- Почему такой радотсный сегодня?
- Узнал секрет.
- Какой?
- Не скажу. Ты можешь разозлиться.
- Что заставляет тебя думать подобным образом?
- Я знаю твое отношение к доте.
- Завязывай с ней. Я серьезно. Со временем она поглотит тебя.
- Из-за твоей драматизации рано или поздно мне придется осквернить ударом твое прыщавое лицо.
- Иди нахуй блять.
- Ты че сука! Нахуй ты морали мне читаешь ебать? Я тебя просил об этом?
- Не матерись, Смирнов!
- Извините, Татьяна Ивановна.
Переходя на шепот, он послал свою телку на хуй. Даша обиделась, конечно, но простила. Ее бесконечно глубокая привязанность к потному телу, похнущему сладким мускатом, и сильным рукам, так приятно ласкающим нежнейщую попу в черных трениках от адидас, за которые ее не раз грозились исключить из колледжа, так в них сильно и неестественно вульгарно провисает необъятно молодая в своей неповторимой сочности пиздень, просто не позволяла ей быть обиженной на него. Она резко и в то же время нежно от синего портфеля из спортмастера свою руку. Спустившись в столовую, Даша съедала взглядом его губы, пьющие чай за десять рублей. Он посмотрел прямо в глаза, сердце ее затрепетало. Ей захотелось вырвать ртом его язык из горла и в поцелуе перетащить в своё, где он сгорел бы в страстной ебле двух несформировавшихся и юных тел.
Отсидев две пары, я пошел на остановку, закуривая красную яву. Блевотный дым заставил мое тело содрогнуться, но мне нравился этот горький вкус, отдающий потными носками. Всякий, кто просил сигарету, ворочал от явы нос, как от хуя обоссаный ежик. И это было ее самым главным достоинством. Встав на остановку, морозно затягиваясь в ожидании автобуса, увидел Дашу. Она приблизилась ко мне, как кошка, поднырнула под левую руку. Между пальцев зажимаю ее левую булку, лыбится мне в лицо моя телка. Я улыбаюсь ей в ответ. В обнимку заходим в автобус. Две знакомые рожи кинули на меня любопытные взгляды. Один из них мелкий барыга. Торгует разными солями и спайсухой. Если бы мать не спалила его мутный бизнес, то сейчас я бы мог спокойно пробить у него пакет гречи. Но мать Мелочи была женщиной строгих порядков и сожгла десяток паков, намекнув на мусарню при следующем палеве. И Мелочь влип. Не появлялся на районе с пяток месяцев, но недавно знакомые подломили барыгу и отдали долг Мелочи, и еще немного отдали ему на руки, чтобы тот встал со дна на ноги. До сих пор Мелочь торгует той партией. Надо бы пробить. Вторая рожа принадлежала тому, чье имя я забыл, но он мое трепетно помнил и повторял каждый раз, заикаясь, протягивая вспотевшую руку. Его зовут вроде Дима, или Коля. Не знаю. Отцепив пальцы от Дашиной булки, подхожу к Мелочи. Даша обиженно смотрит в окно. Мелочь подает голос:
- Цифры Потного скажи.
- У него нет телефона вообще.
- Осталось от той партии?
- Нет.
Мелочь кивает. Подхожу к Димеколе. Здороваюсь. Заика пиздит про какую-то бутылку водки на чьей-то хате. Пропуская мимо ушей, наблюдаю за строением женской половой системы сквозь деним голубых джинс заебатой милфы по правую руку от него. Он спрашивает про колледж, я согласно киваю. Он выходит на остановке, жму руку.

По темной лестнице я поднимаюсь в свою угловатую комнату и сажусь на сломанный стул. Включаю смешный стримы, которые говорят об интересных мне вещах. Наливаю в большую кружку темное пиво. Почему темное? Потому что дешевле. Постепенно пьянея, начинаю бессознательно отвлекаться на разные бессмысленные книги, смотрю нелепые включаю заслушанную уже до невозможности музыку. Читаю, ничего не запоминая. Прослушиваю тоннами скучные лекции, толком ничего не понимая. Прожигаю таким образом уже не одну сотню вечеров или даже дней.

Когда подходит время гулять с собакой, одеваюсь и выхожу в корридор. Мельком я посмотрел на его морду и повернул голову. Внезапно, сам по себе, его взгляд снова возник передо мной. Это были совсем не обычные глаза собаки, был в них какой-то темный и очень хитрый, слабо уловимый прищур, который я разом вдруг осознал. Резко повернув голову обратно, я стал всматриваться в его глаза. Нет, обычная собака. Мне показалось? Был же прищур.

Бросив одеваться, возвращаюсь обратно в комнату. На улице холодно, и я решил отложить прогулку на час другой. Пью пиво, смотрю стримы.

Прошло много часов, я снова выхожу в корридор. Я смотрю на морду этого пса. Я вижу обычные тупые собачьи глаза. Отвернувшись, мельком, самым краем глаза я вновь увидел дьявольский прищур. Мне вдруг стало со всей очевидностью ясно, что это ОН в моем псе, и ОН знал, что я понял, что я увидел его. Выбегаю в подъезд, шатаясь, непостижимой походкой спускаюсь, открываю дверь. Темный человек стоит справа от меня и читает рекламные объявления на двери моего подъезда, я подбегаю к нему.

- Мой пес это ОН, я сам видел его взгляд - скороговоркой выпаливаю ему в лицо.

Темный человек повернувшись ко мне:

- Знаете, а вы читали Гегеля? Я в последнее время читал, а теперь вот думаю... вы... вы... мысль может показаться экстравагантной, но поверьте, в ней есть диалектика. Вы никогда не задумывались над тем как вор переходит в мусора?

- О чем вы?

Темный человек посмотрел мне прямо в глаза.

- Это же взаимопроникающие понятия, понимаете, если бы не законы, вор бы не стал преступником. Закон институализирует «воровство», если так можно выразиться. А потом приходит мусор и арестовывает вора, категория преступника диалектически через закон и «воровство» превращается в арестанта. Самое интересное потом, арестант, пройдя через суд и мусорской обряд посвящения, пытку, трансгрессирует в вора. Вы знаете, вор бы не стал вором без мусора. Если мусор не повязал вора, вор бы не отсидел на зоне. Вор бы не приобрел свою самость через самовластие «законности» мусора. Вы знаете?

В его глазах я снова с большим трудом уловил тот самый дьявольский прищур. Они единовременно блеснули и поблекли. Блеск ударил мне в самую душу, и меня прорвало:

- Да!.... вы знаете!... я тоже думал об этом.... вы знаете... но вор так же еще переходит и в петуха... вор протыкает... проникает в петушиное самовластие... стержень пробивает диалектическую бездну петушинности... они взаимосоединяются в пламени трансгрессии... чтобы сломить чтобы превысить превзойти законы... проникнуть в сферу неизведанного... когда вор ебет мужика... они взаимосоединяются и... и... на выходе снятие... великий мистический опыт самобытия на зоне!...

Темный человек достал водку из портфеля, выпил залпом. Тут же достал вторую протянул мне... я начал жадно сосать из горла огонь. Он обжег мне небо и я трансгрессировал в блевотину.

- А вы знаете, что блевать это тоже мистический опыт? Ваше сознание освобождается, отключается, ваши чувства улетают в другой мир. Вы не ощущаете времени, вы не ощущаете пространства. Вся ваша чувственность сосредоточена только на ваших внутренних чувствах, очень схожая с медитацией практика. Тотальное погружение вовнутрь тела, безвременное ощущение «телесности», которое переходит в неиссякаемый, пока существует, поток блевотины. Вы когда-нибудь думали о том, что входит в состав вашей блевотины? Если там еда, то вы извергаете часть своего ТЕЛО. Отжитое, переработанное, ваше существование в ретроспективе. Еда уже отдала вам свою жизнь, и вы повторно извергаете ее в мир.

- Вы темный, я же видел ваш взгляд. Вы темный, как и мое пес - вытирая рот пробубнело тело.

Человек взял меня в руки, начал сжимать мои мышцы, пальцами прощупывая до кости, изучал мое строение. На его лице была странная улыбка, он пробивал подушечками пальцев мое предплечье почти до кости, мне стало больно. Инстинктивно подняв бутылку, ударил его по лицу. Он упал. Я поднял его тело, в его глазах уже отчетливо сохранялся этот прищур. Я закрыл его веки, но прямо в мозгу видел этот взгляд. Бросив тело на землю, побежал.

Ноги мои бежали, ковыляя, спотыкаясь, по глубокому снегу. Я вышел на главную дорогу. Где стояло два поллицейских. Я побежал к ним, заикаясь.

- Там... бля... я там!... человека бля...!

Они, переморгнувшись, курили, жевали сало на хлебе. Я любил хлеб с салом, когда был маленьким. Бывает придешь со школы, сядешь за стол, нарежешь сала да давай жрать. За обе щеки. Еще мать приходила и говорила, чтоб я больше хлеба жрал, сало-то дорогое нонче.

Два поллицейских смотрели на меня, ковыляя убегал я от них, не помогли они мне. Я говорил им, что убил человека, не верили они мне, смеялись они надо мной, думали, что пьяный я брезжу и не стою их работы. Почему же тогда они побежали за мной? Тот, что толстый схватил меня за плечо, я упал. Его лицо наклонилось над моим:

- А вы знаете что это не вор переходит в мусора, а они изначально один субстрат? Что вы скажете?

- "АУЕ" на самом деле "AVE" - добавил второй крысой со спины.У него прищура не было.

Я поднимаюсь, я бегу, петляя, по корридорам узких улиц, в ушах моим грохот на уровне погрома: кого бьют. Я слышу как сзади раздается хохот, за мной бегут четыре. Я упал и шило разъебало горло.

>>25895
Почему романы про попаданцев и их производные были и остаются популярными?
Сначала следует проанализировать сам жанр.
Принято считать, что попаданец - это проекция читателя, как в литРПГ. Это так и не так.
Да, как правило, автор всеми силами пытается показать "обычность" протагониста. Но это совершенно не обязательно. Книгу про попаданца-майора-ГРУ будут точно так же читать, как и книгу с попаданцем-программистом. Обязательным элементом является совсем другое: преимущество персонажа перед всем остальным миром, не запланированное правилами существования мира. Проще говоря, некоторое "читерство".
В первых книгах, основателях жанра, этим "читерством" была сама личность попаданца, его знания. В последующих, более отшлифованных, "читы" становятся более явными и менее сомнительными - оружие, боевые навыки и тому подобное. Например, у Дроздова (топ АТ) читерство достигает запредельной наглости: у его попаданца ("Интендант") есть под рукой работающий портал в современность, откуда он может таскать разные необходимые в 1941 году вещи. (Мыло и тушняк, конечно же. Танки он сходу не таскает, иначе не стал бы топом.)
Это первое общее условие. Второе - время для успешного попаданчества.
Опять же, принято считать, что успешный попаданец - попаданец в известные моменты истории. Это, безусловно, так, интриги против князя Василия Третьего современного человека вряд ли заинтересуют. Однако это только часть ответа. Известных моментов истории - полно, но что-то я не вижу попаданцев в годы полёта Гагарина или победы над турками.
Успешный попаданец - это попаданец в больное место. В годы, которые ассоциируются с беспомощностью и унижением: это, как правило, революция и Вторая отечественная война. Более того, это больные места, которые в силу особенностей русской литературы не были отрефлексированы как полагается, это открытые раны, в которые периодически плюют.
В "большой" русской литературе, наследующей, как полагается, русской философии, не принято вообще лечить раны. С ними принято делать что угодно - поливать их помоями, унавоживать их елеем, гордиться ими, совать под нос недоумевающим иностранцам (о это раболепие бедного родственника!), грозиться повторить и получить стигматов в два раза больше. Лечить раны - это "несерьёзно", за это букера не дадут, в отличие от глубокомысленного подражания Достоевскому с Бердяевым.
То есть спрос на осмысление, безусловно, существующий, не удовлетворён "большой" литературой и потому удовлетворяется разными Дроздовыми и Махровыми. Как будто у нас сухой закон, виноградники вырублены и народ пьёт самогон-"табуретовку".
Чтобы сделать качественное вино, нужно как минимум знать, что ты делаешь. Знать эпоху и современность.
Чтобы сделать табуретовку, нужно только уметь находить больное место и заливать его крутостью героя. Вуаля, дешёвый анальгетик готов, чувство тревожности и беспомощности у целевой аудитории временно подавлено - ровно до момента осознания глупости и штампованности всего этого сюжета. У целевой аудитории (которой, безусловно, чувство беспомощности и унижения знакомо не понаслышке) начинает снова болеть воспалённое место, но тут как раз и продолжение готово, и ещё романчик с попаданцем, и ещё два, и кушайте да не обляпайтесь, на здоровье!
И пожирают.
Почему?
По факту, Россия - страна подростков. Не только у целевой аудитории попаданческих романов, но и, пожалуй, у каждого из нас ответственности полно, прав почти нет и перспективы весьма туманные, в точности как у забитого подростка перед экзаменами. Подросток видит, что все вокруг лицемеры, дураки и лжецы, и на основании этого выстраивает свою максималистичную картину мира. С ангстом, серо-чёрной моралью и силовым решением любой проблемы. A propos: дикая популярность гримдарка, дарк фентезни, ведьмаков и игр престолов наглядно показывает тут мою правоту.
Но в подростковом ангсте жить постоянно нельзя, нужна положительная альтернатива. И, по сути, попаданцы - это способ не поехать головой от собственной беспомощности, отдушина наподобие намеренно нереалистичных любовных романов, которые читают женщины за 40.
Какой из этого можно сделать вывод?
Не лезьте в деконструкцию этого жанра. Она никому не нужна.
Да, попаданцы - эскапизм. Как и любое писательство. Да, вредный эскапизм, быстро разжижающий мозги до состояния зомби-"заклёпочника". Но осуждать это глупо. Не нравится компашка Махрова? Предоставь качественную альтернативу. Альтернативу, не разжижающую мозг, с рефлексией и философией чуть посложнее, чем в пацанских цитатах, и бракоделы-"табуреточники" вылетят с рынка со скоростью звука.

>>26625
>>26646
август 2019:
В маленькой, вонючей, плохо освещенной таверне было весело.
Тут собирался весь цвет нищего и преступного Рима: гладиаторы, беглые рабы, воры, гробовщики, разбойники и продажные женщины. Хозяин таверны, мрачный Гай, ухмылялся во вшивую черную бороду, поглядывая на прибывающих: сколько сегодня денег выручит он на беспечных пьянчужках! Неожиданно, в час поздний, когда разумные люди не спешат показываться на улицах, в таверну заглянул человек, прилично одетый. То был высокий, крепкий мужчина средних лет в дорожном плаще, не рваном, чуть запыленном, на поясе – кошель, туго набитый звонкими деньгами. Удивленно поднял мохнатые брови мрачный Гай, рассматривая странника. Несколько голов повернулись к вошедшему, также глядя с недоумением. Что забыл здесь этот человек благородного вида? Тот же взял себе простую кальду(1) с ломтем хлеба. Усевшись в дальнем углу, где лицо его оставалось в тени, принялся он за скромную свою трапезу. И вот, когда любопытство многих почти иссякло, и лишь несколько воришек временами посматривали на путника, предвкушая наживу, вошел юноша в темном плаще с капюшоном поверх ярко-голубой туники.

Май 2020 г.: (там жестокость, аккуратно)
(Это не начало, если что, а середина текста где-то)
Помню ясно, как на ближайшем холме пас овец гохарзиец лет пятидесяти, в рваном сером кафтане. Он поднял глаза на нас, и в то же мгновение, как он узнал нас, его лицо из красного стало белым. Вдруг стоявший справа от меня парень, от которого пахло потом и чесноком, выстрелил. Я вздрогнул от громкого звука. А потом все стало как в тумане. Серьезные лица товарищей, яркая трава, взглянув на которую, я чуть не выблевал завтрак. Сестра Айше накормила меня в то утро румяными лепешками с сыром и козьим молоком. Было очень вкусно, особенно когда к лепешкам она подала красное вишневое варенье. Розово-красная густая каша растеклась по зеленой траве, похожая на варенье, которое я съел. Какой позор пал бы на мою голову, случись мне разблеваться! К счастью, этого не произошло. Мы тут же двинулись дальше, оставив позади труп с раскинутыми руками и растекшимся мозгом.

Не знаю, как вам, а мне здесь кажется что-то не то. Поэтому хотел бы знать, как писать по-иному, другим слогом, что ли.

>Возможно, ты неизлечимый графоман.

Очень даже может быть.