Манеки Неко - это статуэтка сидящей кошки, передняя лапка которой поднята вверх. Такие статуэтки, поставленные в Вашем доме, офисе или магазине, привлекают удачу, везение и/или покупателей.
Японские торговцы были очень суеверны. Они часто вешали талисман на входную дверь своего магазины в надежде на то, что этот талисман привлечет множество клиентов и обеспечит процветание бизнесу. В Японии (как и в других странах мира) есть божества и волшебные существа, которые "заведуют" счастьем. Например, 7 Богов счастья (Эбису, Дайкоку, Дзюроздин, Хотэй, Фукурокудзю, Бишамон, Бентен). Вот и Манеки Неко - очень популярные "счастливчики" в стране Восходяшего солнца. Почему? Возможно, потому что и мужчины и женщины, и молодые и старики, все очарованы симпатичной круглой мордочкой и большими глазами этих существ.
Откуда есть пошли Манеки Неко
Жест Манеки Неко выглядит своеобразным приглашением. А фактически он представляет собой жест кошки, готовящейся "умыть" мордочку. До начала дождя, многие кошки начинали "умываться", поскольку чувствовали, что погода меняется и пытались "успокоиться". В некоторых странах мира даже существует примета : "Если кошка "умывает" мордочку - будет дождь".
Кроме того, существует поверье, что в дом кто-то придет, если кошка начала "умываться". Поскольку кошка животное чувствительное, она загодя чувствует приближение человека и начинает нервничать, бродить по дому или "умываться", прежде чем подойти познакомиться с незнакомцем. Заметив это, люди решили, что если поместить фигурку кошки, которая готовится "умываться" в магазине, то клиенты обязательно придут.
А еще существует легенда о старом буддийском храме, в котором почти никогда не было посетителей. В один прекрасный день в храме поселилась кошка. Каждый день она выходила на дорогу, садилась на порог и поднимала переднюю лапу, как будто желая сказать людям "не проходите мимо, заходите!" Узнав о таком необычном поведении кошки, множество людей отправились посмотреть на этот храм, и у монахов не стало отбоя от прихожан.
Есть два различных вида Манеки Неко. Одна кошка поднимает левую лапку. Другая - правую. По поверью, левой лапкой Манеки Неко приманивает клиентов, а правой лапкой - деньги и удачу. Происхождение этой легенды не ясно. Кроме того, важна и высота, на которую поднята лапа. Считается, что чем выше поднята лапа, тем больше удачи Манеки Неко приманит в дом.
Цвет Манеки Неко
Манеки Неко бывают самых разных цветов. Самыми популярными из них являются белый и черный. Также пользуются большим спросом трехцветные статуэтки - с белой шерстью и пятнышками.
Белые Манеки Неко
Белый - цвет чистоты, поэтому считается, что именно ее символизирует белая статуэтка Манеки Неко. Но мое личное мнение (мнение автора оригинального текста на английском. Прим. Яриэлы) заключается в том, что этот цвет используется только потому, что так удобнее изготовителям.
Черные Манеки Неко
В японских магазинах Вы увидите немало статуэток Манеки Неко черного цвета. Они используются как защита от злых сил и болезней.
Другие цвета Манеки Неко
Вы можете иногда увидеть красных Манеки Неко, которые должны охранять владельца от злых духов. Статуэтка Манеки Неко золотого цвета привлечет в дом деньги, а розового - любовь. Некоторые Манеки Неко держат в лапке "золотую" монету, или же монетка привязана к шее. Это связано с историей о том, как кот украл у своего богатого хозяина две золотые монеты и отдал их заболевшему соседу-торговцу, который его постоянно угощал свежей рыбой.
Одежда Манеки Неко
Манеки Неко "носит" красное кольцо с колокольчиком. Это связано с обычаем, бытовавшим в эпоху Эдо (1603 - 1868 годы). Кошка была дорогим животным, поэтому богатые дамы дорожили своими любимцами. Они надевали на кошек красные воротнички с колокольчиком. На статуэтки Манеки Неко иногда надевают нагрудники. Это, вероятно также связано с обычаем, существовавшим в эпоху Эдо. На каменные скульптуры покровителя детей и путников - Дзидзо - надевали нагрудники (чаще всего красного цвета), обращаясь к нему с просьбами.

>>1282
- Если японец хочет, чтобы дождь, который идет возмутительно долго, наконец, прекратился, он вывешивает над дверью своего дома небольшую самодельную куколку, которая называется тэру-тэру бо:дзу. Делается кукла просто: небольшой, круглый комок бумаги обертывается куском материи, и перевязывается веревочкой в районе горла куклы. Затем, с помощью угля или карандаша на лице рисуются рот и глаза. В переводе с японского, "тэру-тэру" обозначает "сверкающий", а "бодзу" - "буддийский монах". Бытует мнение, что название появилось гораздо позже, чем сам ритуал "принудительной остановки дождя". Если японцу повезло - и после вывешивания куколки дождь внезапно прекратился - он знает, что делать: необходимо снять куклу, отнести к реке и пустить по воде;
- Японец, прогуливающийся на лоне природы, особенно в темное время суток, вряд ли будет насвистывать какую-нибудь мелодию: ведь он знает, что змеи, которые прячутся в кустах и под камнями, могут подумать, что это лягушки, и повыползают из своих убежищ. И тогда уж неприятностей точно не оберешься. Если же вы живете в городе, то свистеть вам тоже не советуют: на свист сбегутся воры, которые не преминут проследить, где живет свистун. К слову, чем-то напоминает нашу, русскую примету, которая гласит: "не свисти, а то денег не будет". Жаль, что примета не работает в обратном направлении;
- Японец знает, что стоит ему, даже невзначай, убить муравья, обязательно пойдет дождь;
- Есть еще одна версия, похуже: если убить муравья, остановится сердце (не у муравья, а у злосчастного убийцы насекомого);
- Когда квакает лягушка - быть дождю. У японцев, жабы и лягушки считаются посланниками небесных богов - об этом даже свидетельствует миф в японской исторической хронике и собрании мифов, "Кодзики". Также, по логике вещей, убивать лягушек тоже не рекомендуется - мало ли что;
- Суеверные японцы точно знают причины всех землетрясений - и дело здесь вовсе не в движении тектонических плит. То есть, движение, конечно же, происходит, но двигаются не плиты, а гигантская рыба "Намадзу" (или просто сом), обитающая прямо под японскими островами. Наверное, существенной причиной для существования этого суеверья послужила способность сома к принятию электрических сигналов и чувствительности к скорому стихийному бедствию. Сомы в такой ситуации начинают нервничать и по ним это очень легко определить и предсказать надвигающуюся беду;
- Если вас пугает гром, просто дружно выкрикните: "Куваба-ра", что в переводе обозначает "поле с шелковичными кустарниками". Существует одна басня, которая гласит, что однажды гром "ошибся" и ударил в иглофильтр, стоящий у дома крестьянина. Тот, завидев это, выскочил из дому и прикрыл иглофильтр крышкой, дабы не желая отпускать божество домой, на небеса. Однако, крышку открыть все же пришлось, пусть и в обмен на секрет, который открыло крестьянину божество: оно, мол, на дух не переносило шелковицу, поэтому стоит лишь дважды крикнуть "куваба-ра", гром тотчас поутихнет;
- Вряд ли отдающий себе отчет в своих действиях, суеверный японец полезет купаться в море после наступления августовского праздника "О-Бон": ведь он точно знает, что души усопших предков приходят в этот день навестить своих живых родственников. Кстати, факт, что в августе Японское море наполняется медузами, дал определенную почву для размышлений суеверным японцам. Вспомните, как на Руси также существовал запрет на купание после второго августа - поговаривали, что "Илья-Пророк бросил в воду ледок".

>>1284
- Суеверные японцы считают, что, поев растения, которое называется мёта (род имбирных), можно стать забывчивым или, что гораздо хуже, и вовсе дурачком;
- Часто едите суши? А вы в курсе, что нельзя ни в коем случае смешивать на одной тарелке японскую сливу умэ-боси и угря унаги? Вот например, у древних японцев такое сочетание вызывало расстройство пищеварения. И хоть современные японцы обладают желудками покрепче, да и кухня вместе с медициной не стоят на месте, суеверные японцы все же предпочитают воздерживаться от подобных "миксов";
- Далеко не самая странная примета склоняет японцев употреблять в пищу угря в нестерпимую жару: помимо того, что рыба является целым кладезем витаминов, в ней содержатся вещества, помогающие преодолеть "летнюю болезнь", нацубатэ;
- Многие японцы, как все остальные люди, не любят летнюю жару. Кто-то пьет прохладительные напитки, а кто-то - с ужасом в глазах воздерживается: суеверные японцы уверены, что такое поведение обязательно станет причиной выпадения волос;
- Правила суеверных японцев идут совершенно в разрез с "мнением Архимеда", которое увещевало: "после сытного обеда полагается поспать". Первые уверены, что такое поведение приведет к превращению в быка - ли же корову. Примета появилась не просто так - в ее основе лежит старинная легенда, рассказывающая про монаха, который по неосторожности заснул за столом после еды. Обращенный в бычка, монах бросился к пруду, в котором и утонул. В префектуре Ибараки туристам и до сей поры показывают тот самый пруд. Собственно, эта примета даже несет определенную пользу для здоровья;
- В ночь на 31 декабря, когда в России уже вовсю "подчищают" оливье и другие прелести предновогоднего стола, суеверные японцы скромно поглощают гречневую лапшу "соба": они уверены, что это принесет им богатство. И неспроста: в период эпохи Эдо, монах занимался уборкой своего дома именно в ночь на 31 декабря. Этому счастливчику повезло - он обнаружил под татами небольшой кусок золота, который вытащил оттуда с помощью "моти" (лепешка из гречневой муки, прямоугольной формы). С тех пор и пошла молва о том, что гречка золото к себе притягивает. Как бы то ни было, но японская кухня от этого только выиграла - так появилась гречневая лапша "Тосикосисоба".

>>1290

- Если маленький японец упал и ушибся, то родители непременно ему говорят следующее: "Титин пуйпуй, итай но, итай но, тондэикэ!", что обозначает "мудрость, добродетель, смелость: больное, больное - улети!". Существует мнение, что звук "титин пуйпуй" очень приятен для японского уха, с фонетической точки зрения;
- Если японские дети договариваются о чем-нибудь, они скрещивают между собой мизинцы и проговаривают: "Юбикири гэнман, усо цуйтара хари сэмбон номасу" ("скрестили пальцы, коль ты обманешь, то заставлю пробежать тысячу иголок"). Любопытно, что подобный "обычай" существует и в Великобритании, и появился он, скорее всего, из фольклора ("клятва мизинцем"). В России же, как мы знаем, дети часто скрещивают друг с другом мизинцы, когда мирятся ("мирись, мирись, мирись - и больше не дерись");
- Дети суеверных родителей-японцев редко играют у водоемов: ведь их может утащить зловредный Каппа. В мифологии, Каппа представляет собой существо, похожее одновременно на лягушку и черепаху; у него лягушачья кожа, клюв на месте носа на тигриной голове, перепонки на пальцах рук и ног, а голова его покрыта короткой шерстью. На макушке у Каппы расположено углубление, в форме овального блюдца: в этом углублении всегда должна находиться вода, иначе не миновать бедному Каппе обезвоживания. Это же блюдце даёт ему сверхъестественную власть. Легенда уверяет, что эта "неведома зверушка" затаскивает животных и детей в водоем для того, чтобы выпить их кровь;
- Детям запрещают заглядываться на колышущиеся на ветру стебли травы "сусуки" по той причине, что она может заманить ребенка в мир духов;
- Если у ребенка вылетел нижний зуб, суеверные японские родители, скорее всего, забросят его (зуб!) на крышу дома, а если же выпал верхний - то под порог или под стол. И не просто так: они свято верят что после подобных "зубных церемоний" зубы будут расти крепкие и здоровые. Юные американцы недалеко ушли от суеверных японцев, засовывая зубы под подушку и ожидая зубную фею, которая наградит их парочкой монет на карманные расходы;
- Интересный подход наблюдается у суеверных японских родителей к детским играм с огнем. Так, они говорят своим чадам, что если те будут играть с пламенем, то обмочатся, а ежели будут работать в шапке в помещении - то облысеют. Скорее всего, эти суеверия имеют исключительно воспитательный характер.

В синтоизме есть такое понятие - Токоё но Куни (Tokoyo no Kuni), что можно перевести как Страна Изобилия, Страна Вечной Жизни, Вечная страна. Токоё но Куни иногда употребляется в переносном смысле и означает рай, загробный мир. То есть, это мир призраков, где само время течет с разной скоростью. Это была мифическая страна, находящаяся далеко за морем, - утопия бессмертия и вечной молодости. Токоё является архаичным словом, которое может быть интерпретирована как страна бесконечных ночей. Тогда это название места для постоянного отдыха божества, граница, отделяющая мир земной от мертвого. Мир вечности или Страна извечного изобилия находится за морем, изначально это местообитание душ усопших, освободившихся от скверны смерти. Представление о заморском крае бессмертных сложилось под влиянием даосских идей о шэньсянь-сян (родина божественных гениев). Китайцы помещали ее на мифическом острове Пэнлай (японский Хорайсан) в Восточно-Китайском море и в III—I вв. до н.э. даже посылали туда экспедиции. Одна легенда утверждает, что экспедиция достигла Окинавы, с которой у китайцев ассоциировался остров Пэнлай. Концепция Токоё как Иного мира за морем была позднее заменена представлениями об Ином мире в горах. Идея о заморском расположении Пэнлай сохранилась только на Окинаве и на островах Амами.
Представлениями о стране Токоё тесно связано с культом марэбито (Marebito). Японские этнографы делят миллионы божеств ками на два больших класса - местные и приходящие. К местным относятся ками, связанные с землей и почвой, родным краем, конкретной местностью, это духи земли, родовые божества, божества места рождения, усадьбы и дома, боги-охранители территории. В разряд приходящих зачисляют божеств, принесенных волнами, прилетевших по воздуху, которые не находятся постоянно в мире людей, а приходят из Иного мира. Когда они являются, их дух овладевает людьми. В состоянии одержимости эти люди изрекают божью волю и выступают в качестве оракулов. К классу приходящих божеств относятся и божества под названием марэбито.
Марэбито можно перевести на русский язык как "редкий гость, пришелец". Это божество, в определенное время приходящее в мир людей на короткое время. Оно принимает форму человека или же человека-зверя. Кроме того, марэбито называют человека, который исполняет ритуалы, связанные с марэбито, такой человек в маске играет роль пришельца из Иного мира. Этноним "Марэ" означает не только "редкий, необычный", но и "причудливый, диковинный" и даже «странный, ненормальный». Обряды, связанные с культом марэбито, появились на Японском архипелаге еще до того, как там стали выращивать рис, то есть они имеют очень древние корни. В старину каждая крестьянская семья проводила обряд первин (праздник урожая). В эту ночь из Иного мира приходили один или несколько гостей, которых угощали особыми блюдами из зерна нового урожая риса или других злаков. Аналогичные обряды до нашего времени сохранились у аустронезийского населения в провинции Юннань на юго-востоке Китая и в горах Тайваня. Получается, что марэбито - это "боги до богов", то есть это древние народные божества, которые не вошли в официальную мифологию двора Ямато и в придворный синтоизм. Вера в марэбито носит народный культ японцев, до нашего времени она сохранилась лишь в некоторых районах собственно Японии и на архипелаге Рюкю. На Окинаве до сих пор существуют многочисленные культы марэбито.
В конце года на рубеже зимы и весны в деревню из страны Токоё вместе с душами предков приходят божества марэбито, устами шаманок они произносят заговоры, призванные обеспечить достаток и здоровье. Земным аналогом марэбито стали странники-служители народных культов, странствующие актеры и сказители, нищие, произносившие благопожелания в обмен на подаяние. Марэбито приходят не только из-за моря, но и с гор, и из-под земли. На Окинаве жрицы воплощаются и в горных, и в морских приходящих богов, в целом в обрядах Рюкю горных богов мало. Марэбито Японии и островов Нансэй, как правило, являлись к людям в определенное время года, обряды очищения и изгнания злых сил проходят в период между сбором урожая и концом года. На Рюкю марэбито приходят не зимой, а летом и осенью. Некоторые боги Окинавы невидимы и бесплотны, другие имеют облик, таких богов воплощают с помощью масок и специальных облачений, как правило, представители особых групп, которые издавна существуют на Рюкю и объединяют в себе деревенских юношей и мужчин. Полагают, что они имеют много общего с "тайными союзами" Меланезии и Полинезии.
Некоторые японские этнографы считают, что в число марэбито входят и духи-чудовища ёкай. Все марэбито можно разделить на две категории - собственно марэбито (ками-пришельцы) и отодзурэ-бито (странники-парии из магико-религиозных меньшинств). По сути же пришельцы из иного мира — это души первопредков, при этом душа первопредка отождествлялась с Матерью риса, а в царском культе - с Аматэрасу.
В 2002 году в реку Тама в районе Токио-Иокогама заплыл полярный тюлень, ставший всеобщим любимцем. Газета «Асахи» опознала в тюлене бога-пришельца. По просьбе населения власти Иокогамы решили дать ему полноправное японское гражданство, при этом человекоподобные гайдзины-иностранцы не могут получить гражданство даже во втором поколении. Смысл присвоения гражданства тюленю - в умиротворении чужака-пришельца, который представляет собой благое и опасное существо одновременно.

Японский мессия - это отрывок из книги Айвана Морриса "Благородство поражения. Трагический герой в японской истории", глава посвящена трагическим страницам Симабарского восстания и духовному лидеру восстания христиан Амакуса Сиро (1621 - 1638). Этот героический юноша был представлен в качестве Четвёртого сына Неба, предсказанного иезуитским миссионером Св. Франциском Ксавьером. По предсказанию иезуита, Амакуса Сиро должен был возглавить христианизацию Японии. Сам Сиро никогда не заявлял о своей божественности, но его последователи считали его мессией, заявляя в свою очередь, что он мог ходить по воде и извергать изо рта огонь. Сиро возглавлял оборону замка Хара и погиб при обороне. По некоторым данным, возможно, Сиро был побочным сыном Тоётоми Хидэёри. Образ Амакусы Сиро часто встречается в японских фильмах, аниме и в серии файтингов "Samurai Shodown".

Одним из немногих предметов, переживших пожары в Симабара в 1638 году, является флаг молодого предводителя восставших — Амакуса Сиро. На квадратном полотнище из белого шелка со стороной около метра двое довольно флегматичных ангелов западного типа поклоняются огромному черному потиру, возвышающемуся между ними. Над потиром — кругообразное белое поле, украшенное черным крестом, а поверху идут слова на португальском языке: LLOVAD0 SEIA О SACTISSIM0 SACRAMENTO («Да славится наисвятейшее таинство!»).1Странный девиз для знамени японского героя. Хотя, почти все, что рассказывается о малоизвестном юноше с острова Кюсю, который, как сообщают, в возрасте шестнадцати лет, командовал где-то сорока тысячами крестьян в кампании против феодальных властей Японии в эпоху Токугава, достаточно неясно и маловероятно.

Сохранилось большое количество материалов о яростном христианском восстании, однако фигура его молодого героя скрывается в тумане фактологической недостаточности. Из-за того, что его ставка в замке Хара была стерта с лица земли, сподвижники и семья уничтожены, а все архивы восставших — сожжены, практически не сохранилось никаких записей того времени, за исключением некоторых коротких упоминаний в официальных отчетах. Соответственно, хотя Амакуса Сиро жил во времена, после которых осталось немало документов, и хотя нет никаких сомнений в достоверности его исторического существования, он остается таинственной фигурой, подобно Ёсицунэ и Масасигэ существующей в нашем сознании на грани фактов и легенд.

Биографические сведения о жизни героя увековечены в знаменитой поэме, так называемом «Божественной Откровении», которая тайком распространялась в общинах японских христиан на Кюсю за несколько месяцев до его восстания. Предполагается, что эти пророческие стихи были написаны иностранным священником-иезуитом, выдворенным из Японии где-то за двадцать пять лет до событий; однако они вполне могли быть составлены и позже организаторами восстания, желавшими подчеркнуть тот момент, что, несмотря на молодость и очевидную неопытность, Амакуса Сиро будет принят в качестве предводителя инсургентов. В поэме, составленной на китайском языке, намеренно неясным стилем, говорится следующее:

Посему, когда пройдет пять раз по пять лет,
Бог придет в этот мир [в виде] мальчика, которому будет два раза по восемь лет.
Этот юноша, одаренный от рождения всеми способностями,
Без труда проявит свою чудесную силу.
Тогда Небеса воспламенят облака на востоке и западе,
А Земля заставит цветы расцвести до времени.
Уделы и провинции загрохочут и заревут,
А обитатели этих мест увидят деревья и поля охваченные пламенем.
Все люди будут носить на шее крест с девятью драгоценностями,
И внезапно на полях и холмах взовьются белые флаги.
Все учения будут поглощены Истинной Верой,
И наш Небесный Господь спасет людей этого мира…

Когда разразилось восстание, действительно, прошло пять раз по пять лет и, по еще более чудесному совпадению, Амакуса Сиро действительно достиг возраста «два раза по восемь лет». В том году на Кюсю случилось несколько природных катаклизмов, в некотором смысле совпадавших с предсказанным. Странное красное сияние, подобное небесному огню, наблюдалось на горизонте поздним вечером и перед рассветом; и, что еще более значимо для страны, придающей такое большое значение смене сезонов, рассказывали, что осенью наблюдалось неурочное цветение вишни. Не очень сложно было убедить доверчивых и отчаявшихся крестьян, столь долго терпевших жестокие религиозные преследования, в том, что теперь исполнятся и другие составляющие предсказанного: под руководством Амакуса Сиро, — юноши, обладающего «чудесной силой», они скоро освободятся от своих угнетателей, и белые христианские знамена взовьются над полями и холмами.

Верительные грамоты молодого героя подкреплялись отчетами о его чудесных способностях. Говорили, что, подобно Св. Франциску, Амакуса мог сзывать к себе порхающих птиц, садившихся к нему на руки; он пошел еще дальше, побудив их откладывать яйца ему на ладонь. Он также мог бегать по волнам, и в один знаменательный момент его видели идущим по морю у мыса Симабара рядом с огромным горящим крестом, возвышавшимся из вод. После этого оставалось сделать лишь маленький шаг к тому, чтобы провозгласить Амакуса Сиро воплощением дэусу (Deus) — самим Богом, посланным для установления Христианства и, таким образом, — спасения Японии.

Пришедшее в середине XVI века, христианство добилось больших начальных успехов в некоторых районах Японии, особенно на Кюсю; однако, как только новые правители династии Токугава стали подозревать, что оно может стать угрозой социальной стабильности и возможным предвестником иностранного вторжения, они подавили его с безжалостной последовательностью. Где-то к 1640 году эта иноземная религия была практически уничтожена, а Симабара стала в некотором смысле ее предсмертной конвульсией. Когда около двух веков спустя запрет был снят, христианские миссионеры вновь развернули активную деятельность в Японии; однако сегодня, после более ста лет прозелитизма и упорной работы, результаты их усилий представляются несерьезными. Даже номинально менее одного процента населения считается христианами; духовное же воздействие христианства в Японии минимально. Все же, несмотря на общее безразличие к этой иностранной вере, история великого восстания, в котором христианство играет ведущую роль, находит ощутимый отклик в сердцах многих современных японцев, а его молодой предводитель-христианин Амакуса Сиро занимает место в ряду национальных героев. Он был особенно почитаем в антимилитаристический период после Войны на Тихом океане, когда превратился в символ молодежного сопротивления «феодальному» угнетению и несправедливости. О нем и о его неудачном восстании было снято несколько популярных фильмов. В одном из них лидер восставших изображается привлекательным молодым человеком с мягкими, тонкими чертами романтического Ёсицунэ. За молодым руководителем следуют две молодые девушки-христианки, семьи которых участвуют в восстании; герой, разумеется, слишком воздушен и идеален для каких бы то ни было земных удовольствий, но эта сдержанность лишь способствует его очарованию. Амакуса Сиро также является героем пьесы («Ранъун» — «Разорванные облака») театральной труппы левого крыла, которая использовала его историю, как парадигму неудавшейся революции. Знаменитый исполнитель женских ролей Маруяма Акихиро («самый красивый мужчина в Японии») привлек к Амакуса Сиро особое внимание, объявив себя его воплощением (умарэ-кавари). В 1972 году популярный исторический журнал начал печатать литературный сериал «Автобиографии», в которой герой описывает свою короткую, драматическую жизнь со времени, когда он был принужден быть свидетелем публичных пыток японских христиан в Нагасаки и у горячих источников в Ундзэн и впервые осознал все те ужасы, которые творили феодальные власти.8Интерес к герою еще более подстегнула недавно сложенная «Песня Амакуса Сиро» (Амакуса Сиро-но ута), особенно нравившаяся студентам, выступавшим против консервативного правительства:

И вот они поднялись — христиане из деревень, стонавшие
От тирании правителя Симабара.
Повергли [управляющего] Мацукура и, под эхо горы Ундзэн,
Ах, [провозгласили своей главой] Амакуса Сиро и восстали в Симабара.
Теперь тысячи, десятки тысяч из них осаждены в замке Хара;
Войска правительства, окружившие их, подавляют числом,
[Однако они] крепко сплотились под христианским крестом.
Ах, Амакуса Сиро и восстание в Симабара!

>>2846
Амакуса Сиро считается японским героем, поскольку, вооруженный храбростью своей искренности, он и его соратники выступили против превосходящих сил феодального войска и, после начального периода блестящих успехов и нескольких месяцев мужественного, но безнадежного сопротивления, потерпели трагическое поражение. Полнота их неудачи лишь подчеркнули искренность их мотивов и принесла им симпатии хоган-биики, традиционно обретаемые проигравшими. В ходе одного из самых массовых убийств начала нового времени, погибли все восставшие; древний замок у моря, где они укрепились и сражались с таким упорством, сравняли с землей, и вскоре лишь ветер, воющий в развалинах, мог напомнить проезжим о недолговечности, тщете и аварэ человеческих усилий.

Местом великого восстания был полуостров Симабара и близлежащие острова Амакуса, приблизительно в сорока милях через залив от города Нагасаки. Это — одна из самых заброшенных частей дикого, скалистого побережья Кюсю. Мягкая красота моря с сотнями разбросанных островков и их ярким белым песком, обрамляющим чистые воды залива Симабара и моря Амакуса, на фоне сглаженных, покрытых зелеными соснами холмами, странно контрастируют с ужасными событиями, произошедшими здесь в первых десятилетиях XVII века; современному посетителю трудно представить себе, что, подобно Конго у Конрада, это действительно когда-то было «одним из самых темных мест на земле».

Западный район Кюсю всегда был самым бедным в стране, и даже в лучшие времена крестьяне маленьких деревень на холмах Симабара и у берегов островов Амакуса жили постоянно на грани бедности. Длительная засуха или неожиданное повышение налогов означало несчастье для них и их семей. Эти места считались всегда чрезвычайно удаленными. Когда один полководец был направлен из ставки главнокомандующего в Эдо (современный Токио), он достиг Симабара более чем через две недели: шесть дней путешествия по суше до Осака и еще десять дней по морю до Нагасаки. Одной из причин трудности подавления восстания была задержка в получении приказов от Сёгуна, который один мог дать все необходимые инструкции.

Хотя восстание в Симабара по сути своей было далеко не христианским, большинство участвовавших в нем крестьян и их предводителей, включая Амакуса Сиро, в самом деле были верующими, и религиозное воодушевление играло весьма важную роль. Со времен появления Франсиско Ксавьера и его последователей-иезуитов, приблизительно за столетие до событий, христианство пустило глубокие корни в этом диком и отдаленном уголке Японии. Кюсю являлся центром прозелитизма, а неустанные труды католических миссионеров дали замечательные результаты в бедных, отсталых районах, подобных Симабара. В 1577 году обращенный в христианство повелитель Амакуса приказал всем своим подданным принять истинную веру, либо немедленно покинуть остров; отказавшихся семей было ничтожное число.

Одновременно с расцветом японского феодализма и выделением сословия самураев в Японии начало распространяться учение одной из наиболее влиятельных и популярных впоследствии сект буддизма – “дзен”, или “дзенсю”. В переводе с японского “дзен” означает “погружение в молчаливое созерцание”, овладение внешними и духовными силами для достижения “просветления”. Основателем секты “дзен” (кит. – “чань”, санскр. – “дхьяна”) считается буддийский священник Бодхидхарма (яп. Бодай Дарума), который проповедовал своё учение сперва в индии, а затем в Китае. Из Китая на Японские острова дзен-буддизм принесли два буддийских патриарха Эйсай (1141- 1215гг.) и Доген (1200 – 1253 гг.). В конце XII в. в стране уже началась его проповедь.
Вслед за признанием представителями правящих кругов феодальной Японии учение дзен стало быстро распространяться среди сословия самураев – опоры правительства сёгуна. Принятие дзен сословия воинов было закономерным. До становления системы сёгуната воины практиковали поклонение господствующему в пределах “священной земли” (дзёдо) – буддийского рая – будде Амида (Амитабха). Идея амидаизма, или учения буддийской секты “дзёдо”, была крайне проста. Секта “дзёдо” была основана в Японии буддийским монахом Хонэн-сёнином в XII в. Учение этой секты получило широкое распространение в основном среди народных масс, которые верили в возрождение после смерти в раю. “Дзёдо” завладела передовой позицией среди других сект буддизма в Японии и насчитывала 30% всех буддийских храмов, священников и приверженцев). была крайне проста. Суть его заключалась в постоянном повторении имени Амида (“Наму Амида буцу!” – “Преклоняюсь перед буддой Амида!”). Любому человеку, по толкованию монахов “дзёдо”, каким бы он ни был – плохим или хорошим, для “спасения” (для “будущего рождения”) достаточно было только без конца повторять эту молитву. Однако с превращением самурайства в политическую силу в период Камакура и началом его развития как сословия феодального общества простое взывание к будде Амида, не развивающее в воине ничего, кроме безволия и пассивности, стало недостаточным. Самурай должен был настойчиво воспитывать волю, акцентировать внимание на самообладании и хладнокровии, которые были необходимы воинам-профессионалам в междоусобных войнах, экспедициях против айнов, борьбе с аристократией Киото и при усмирении крестьянских восстаний. Вот в это время и вышли на сцену проповедники дзен, которые доказывали, что постоянная работа над собой, умение выделить суть любой проблемы и сосредоточиться на ней, невзирая ни на что идти к цели имеют большое значение не только в монашеской, но и в мирской жизни. С этого времени дзен-буддизм стал духовной основой сословия воинов; число адептов, исповедовавших его учение, неуклонно возрастало. В последующем дзен-буддизм непрерывно развивался. (В историческом плане отношения между дзен-буддистами и сословием воинов начали при регентах Ходзё в Камакура. Эйсай – первый дзен-буддийский священник – не мог рассчитывать на успех в распространении дзен в Киото, где были сильны секты “тэйдай” и “сингон”, пользовавшиеся покровительством императорского дома и аристократии. В Камакура такого рода трудностей не существовало, так как влияние киотского высшего дворянства и поддерживаемых им сект на этот город не распространялось, что обусловило успех дзен-буддизма в среде самураев домов Тайра и Минамото).
Одной из основных причин, привлекавших самураев к учению дзен, была его простота. Согласно доктринам дзенсю, “истина Будды” не поддаётся передаче в письменном или устном виде. Любые дидактические пособия или комментарии не могут содействовать раскрытию истины и поэтому ложны, а средства анализа, сравнения или поэзии при комментирования учения порочные. Дзен выше словесного выражения и “коль скоро оно будет ограничено словами, то уже потеряет все свойства Дзен”. Отсюда и тезис теоретиков дзен-буддизма, что дзен якобы не может рассматриваться как учение, так как логическое познание мира невозможно. Достижению желаемого способствует только интуиция, которая посредством созерцания и может привести к постижению “истинного сердца Будды”.
Таким образом, самураю совершенно не требовалось отягощать свой ум изучением религиозной литературы. Тем не менее, несмотря на принципиальное отрицание книг, письменных предписаний и толкований, секта “дзен” пользовалась книгами и буддийскими текстами для пропаганды своего учения. Это противоречило положению о чисто интуитивном познании истины. Так или иначе самураю приходилось вникать в философию дзен-буддизма либо самостоятельно, либо при помощи наставника школы (секты), так как каждый человек в отдельности не мог самостоятельно уловить суть дзен, не имея о нём представления.

>>3151
Дзен-буддизм нравился самураям выработкой у них самообладания, воли, хладнокровия – качеств, столь необходимых для воина-профессионала. Большим достоинством самурая считалось не дрогнуть (внешне и внутренне) перед неожиданной опасностью и сохранить при этом ясность ума и способность трезво мыслить, отдавая себе отчёт в своих поступках и действиях. На практике самурай должен был, оставаясь “неотягощённым телесно или душевно”, обладая железной силой воли, идти прямо на врага, не смотря назад или в сторону, для того чтобы его уничтожить и это всё, что от воина требовалось. В то же время дзен учил человека быть невозмутимым и сдержанным во всех жизненных ситуациях. Исповедующий дзен-буддизм обязан был не обращать внимание даже на оскорбления, что было очень нелегко для представителей “благородного” сословия.
В сочетании и связи с самодисциплиной находилось и другое качество, прививаемое воинам дзен, – беспрекословное подчинение господину и военачальнику. Множество историй и рассказов феодальной Японии повествует об этой особенности средневековых японских рыцарей. В одной из старинных повествований рассказывается о некоем даймё, который вместе с остатками разбитой неприятелем дружины оказался в безвыходном положении – на краю высокой скалы, окружённым со всех сторон самураями врага. Не желая сдаваться в плен на милость победителя, даймё решил погибнуть, как подобает всякому мужественному воину. “За мной!”, – вполголоса сказал князь и бросился в пропасть. Все самураи немедленно последовали примеру своего господина, ни на минуту не задумываясь над приказом военачальника. Подобная лёгкость, совершенное спокойствие и душевная ясность в расставании с жизнью также были обусловлены воспитанием по системе дзен.
Бытие в существующем мире признавалось дзен буддизмом лишь видимостью, а не действительностью. (такое отношение к действительному миру выражалось словами: “Сики-соку-дзэ-ку” – “Всё в этом мире иллюзорно”). Внешний мир, по буддийским представителям, иллюзорен и эфемерен, он только проявление всеобщего “ничто”, из которого всё рождается и куда всё уходит, а жизнь в нём дана людям на время и подлежит возвращению (причём это может случиться в любой момент). Поэтому дзен-буддизм учил человека не цепляться за жизнь и не бояться смерти. Именно это презрение к смерти и притягивало к дзен самураев.
Концепция непостоянства всего существующего, эфемерности и призрачности (мудзё), выработанная в Японии под непосредственным влиянием буддизма, связывала в то же время всё кратковременное с понятием прекрасного и облекала это недолговечное текущее мгновение или очень непродолжительный отрезок времени (цветение вишни и опадание её лепестков, испарение капель росы после восхода солнца с поверхности листа и т.д.) в особую эстетическую форму. В соответствии с этим тезисом и жизнь человека считалась тем прекраснее, чем она короче, особенно если это “ярко” прожитая жизнь. Отсюда и не боязнь смерти, “искусство умирать”.
Другой составной элемент в теории “лёгкости смерти” был обусловлен влиянием конфуцианства. Нравственная чистота, чувство долга, дух самопожертвования ставились на недосягаемую высоту. Японца учили ради императора, господина, нравственного принципа жертвовать всем. Смерть во имя исполнения долга считалась “настоящей смертью”.
Самураи, воспользовавшиеся догмами буддизма и конфуцианства, приспособили их к своим профессиональным интересам. Этика и психология самурайства ещё больше усилили акцент на героике смерти, духе самопожертвования ради высшего идеала воина – служения господину, окружили смерть ореолом славы. В период междоусобных войн был выработан особый культ смерти, с которым был тесно связан описанный выше обряд самоубийства путём вскрытия живота – харакири. Обусловлено это было тем, что воин профессионал постоянно находился на грани жизни и смерти. Поэтому самурай культивировал в себе не боязнь смерти и пренебрежение к земному существованию.
Отложило отпечаток на воззрение о смерти и то положение буддизма, по которому жизнь вечна и смерть – лишь звено в бесконечной цепи перерождений, при которых каждое живое существо возрождается к жизни через определённый промежуток времени. Смерть индивидуума, по рассуждениям буддистов, не означала конца существования его в будущих жизнях. Поэтому человек должен был безропотно подчиняться “великому закону возмездия”, своей карме (го), т.е. судьбе, определённой степенью греховности в прошлом существовании, не выражать неудовольствия жизнью.
Этим объясняется гибель многих воинов на полях сражений с улыбкой и словами буддийской молитвы на устах, это же повлияло и на формирование “этикета смерти”, который обязан был знать и исполнять каждый самурай. Согласно этому этикету, который постоянно культивировался в семейной и социальной сфере, человек должен был умирать невозмутимо, как бы засыпая, имея благочестивые мысли и с улыбкой на лице. Стоны, нежелание умереть и расстаться тем самым с близкими и своим существованием расценивались как нарушение “этикета смерти” и осуждались. Дзен-буддизм воспитывал такое отношение к вопросам жизни и смерти, при котором отсутствовали собственное “я”, страх перед гибелью и осознание своих выгод и невзгод.

>>3152
Прямую выгоду из подобного отношения к смерти извлекали феодалы, на службе у которых находились самураи. Человек, не боявшийся смерти, беспредельно преданный своему сюзерену, захваченный идеей духовного подвига, лучше, чем кто-либо, мог быть воином. Это – идеал солдата. Таким человеком легко управлять в бою, он никогда не сдаётся в плен, честь самурая не позволит ему отступить и обратиться в бегство, приказ военачальника для такого воина – закон, и он будет стараться выполнить его любой ценой, дабы не покрыть позором и бесчестьем своё имя и имя своего рода.
Основы учения дзен были использованы самурайством в качестве источника кодекса морали японских воинов – бусидо. Война во имя интересов сюзерена считалась самураями выполнением дзеновского учения: “превращением высшего идеала в дело”. Бусидо было почти идентичным доктрине дзен о смерти и жизни; оно, так сказано в “Хагакурэ”, являлось и признавалось рыцарством как “учение о прямом, бесстрашном стремлении к возвращению в вечность”.
Однако, несмотря на согласованность догм буддизма и самурайской этики, между ними существовали и противоречия. Как известно, буддизм категорически запрещает всякое убийство. Оно считалось одним из пяти “великих” грехов, куда входили убийство, воровство, прелюбодеяние, ложь и пьянство. Тем не менее феодальная жизнь требовала как раз обратного: постоянного нарушения этой заповеди. Японские феодалы, естественно, не хотели и не могли изменить свою социальную природу и поэтому вынуждены были уделять известное внимание различным видам :искупления: своего жизненного пути, на котором убийства как бы носили характер “профессионально-бытовой необходимости”. Формами такого “искупления” были щедрые пожертвования храмам, пострижение в монахи, обращение к духовенству для исполнения поминальных и умилостивительных треб.
Очень велико было также значение дзен в военно-спортивной подготовке самураев. Решающая роль при фехтовании, стрельбе из лука, борьбе без оружия, плавании и т.д. отводилась японцами не физическому, а духовному состоянию человека. Психологическая уравновешенность и самообладание, выработанные дзен, являлись здесь преобладающими. Основным методом (путём к познанию истины) в обучении по системе дзен была медитация (дзадзен) – созерцание в положении сидя, в совершенно спокойной позе со скрещенными ногами, без каких либо мыслей. Для медитации обычно выбирались сад или помещение, из которого по возможности уносили предметы, могущие помешать практикующемуся, отвлекающие его.
Разными школами дзен-буддизма были выработаны различные правила поведения во время дзадзен, однако основным при созерцании считалась тренировка лёгких, обучение размеренному дыханию, что содействовало “самоуглублению” и воспитанию “выдержанности и терпения”. После этой первой ступени к просветлению, когда дыхание становилось ровным, голова освобождалась от притока крови и мозг человека освобождался от всяких мыслей (такое состояние называлось “мусин”), практикующийся, по утверждениям дзеновских монахов, мог уже достичь муга (отсутствием “я”), другими словами, выйти за пределы собственного бытия, осмысления своего существования. На человека, пребывающего в подобном состоянии самоуглубления, по учению школы дзен-сото, могло внезапно снизойти просветление (сатори).
Другим путём к “истинному прозрению” был коан – вопрос, задаваемый наставником дзен ученику. Этот метод практиковался школой риндзай. Вопросы учителя должны были возбудить интуицию ученика или, иными словами, вызвать сатори. От какой бы то ни было логики и связности в ответе на коан необходимо было освободиться, ибо это мешало вхождению в состояние “бессмыслия”. При полном отсутствии мышления во время вопросов и ответов (мондо) могло наступить “просветление”.

>>3153
В некоторых случаях для достижения сатори наставниками использовалась “шокотерапия”: удар палкой, толкание в грязь, щипки за нос и т.д. Такая практика рассматривалась иногда некоторыми теоретиками дзен как средство для наступления “просветления” при учебном фехтовании на самурайских мечах (например, удар тренировочным мечом).
В идеале считалось, что человек, испытавший сатори, внешне не должен был измениться, однако у него вследствие сильного психологического стресса появлялся будто бы новый взгляд на жизнь, на своё место в ней, иное отношение к действительности, которое не поддавалось ни объяснению, ни описанию словами. “Просветлённый”, по утверждениям дзеновских монахов, мог быстро находить единственно правильное решение в любой ситуации, становился человеком, способным в высшей мере управлять своей волей, другими словами, прибегал всё то, что требовалось для каждого самурая. В то же время власть, слава, победа и т.д. – всё то, к чему стремился японский воин, становились для самурая после “просветления” малоценными сами по себе.
Самодисциплину, хладнокровие, мужественность японских воинов, которые приписывались идеологами дзен медитации и её конечному пункту – сатори, можно прежде всего объяснить психологическими факторами, или самовнушением самураев. Благодаря значительной эмоциональной насыщенности внушённых себе представлений, чувств и идей самурай получал особую психологическую подготовку, игравшую преобладающую роль во всей его жизни. Такого рода самовнушение, практиковавшееся продолжительное время, давало самураям возможность выносить боль, быть готовыми в любой момент к смерти, помогало держать себя в руках, когда это было необходимо.
В XII – XVI вв. “дзенсю” достигла наивысшего расцвета и стала наиболее влиятельной буддийской сектой, поддерживаемой правительством сёгунов. В то время дзен-буддизм оказал значительное воздействие на развитие всех областей культуры Японии. Само собой разумеется, что в первую очередь эту культуру воспринял сам господствующий класс средневековой Японии, в том числе и сословие самураев, которое пользовалось культурными ценностями, создаваемыми в стране. Однако в связи с развитием дзен самурайство несколько изменило свои воззрения на жизнь и смерть, культуру и её восприятие.
Дзен в тот период было уже не столь строгим учением, как первоначально. Наряду с тезисом о готовности в любую минуту хладнокровно уйти из жизни самураи приняли также положение, по которому человек одновременно обязан жить, наслаждаясь жизнью, вычерпывая её до самых глубин. “Солдатский дух должен был связывать себя с подлинной художественностью”, а “японский воин – обладать не только военной доблестью (бу), но и культурой, гуманностью (бун)”.
Так, некоторые самураи в редкие периоды мирного времени, кроме военных упражнений, предавались чайной церемонии, рисовали иногда тушью, любовались искусной аранжировкой цветов и даже принимали участие в представлениях театра. Но все эти элементы культуры средневековой Японии в большей или меньшей степени подвергались при своём развитии воздействию учению дзен или были порождены им. Хотя это и выглядело парадоксально, но в свете дзеновских утверждений о ненужности знаний, о закалке одной лишь воли индивидуума буси считали положительным и полезным для своей профессии восприятие подобных производных дзен, помогающих в сложении характера воина. Например, в тяною – чайной церемонии, процветавшей первоначально в стенах буддийских монастырей и использовавшейся дзеновским духовенством для распространения своего учения, практиковались те же методы “духовного совершенствования личности”, что и в дзен. (По преданию, основатель секты “дзен” Дарума уснул во время духовного созерцания (поиска истины), не выдержав усталости. После пробуждения ото сна буддийский патриарх в ярости оборвал свои веки, дабы они никогда не смогли больше помешать ему во время следования “пути” к “просветлению”. Брошенные на землю, веки превратились в первые побеги чайных кустов).

>>3154
Обстановка чайной церемонии отчасти напоминала медитацию. Она должна была способствовать сосредоточению мысли, с покойствию духа, чистоте помыслов, гармонии с природой. Для того чтобы суета внешнего мира не мешала созерцанию и спокойной беседе, чайные домики (тясицу) и приёмные для ожидания церемонии (ёрицуки) устраивались вдали от шумных мест, чаще всего в глубине сада. Это обусловило в большей степени интерес к тяною во дворцовых сёгунов, даймё и многих знатных самураев. При Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёси был развит и введён сложный комплекс действий, сопровождавших тяною. (Правила этикета были сформулированы Сэнно Рикю, назначенным Хидэёси мастером чайной церемонии при дворце. Они были призваны усилить посредством церемонии вежливость, мораль и простоту индивидуума. В возрасте 71 года Сэнно Рикю попал в немилость к Хидэёси, который приказал сделать ему сэппуку).
Помещение чайной комнаты было уменьшено и лишалось всяких излишеств. Самураи не должны были отныне вносить в неё мечи; они оставляли их на подставках или особых крюках перед входом, так как чайная комната считалась обителью мира.
Создать надлежащую обстановку при молчаливом созерцании призваны были и сухие сады, которые первоначально устраивали дзеновские монахи в своих монастырях. Каменные сухие сады, названные японцами “садами медитации и мышления”, представлявшие собой ровные площадки с установленными на них в определённом порядке камнями и окружённые глухими стенами (в качестве классического примера обычно приводится сад монастыря Рёандзи в Киото), наиболее подходили для упражнений в психотерапии, развивали философский образ мыслей в дзеновском понимании и учили “видеть скрытое содержание” того, что было не завершено, понимать внутреннюю глубину явлений (югэн).
В XIV в. учение дзен коснулось также представлений театра “Но” – искусства аристократии и знатного дворянства, развившегося из фарсового танца сарукагу. (сарукагу из комического был преобразован буддийскими священниками в религиозный танец, сопровождавшийся демократическими действиями, и назван ими “Но”). Театр “Но” представлял собой скорее “созерцательное искусство”, насыщенное символикой и часто непонятное простому народу. Пьесы “Но” прославляли действия мифических персонажей, героев, верность вассала господину. Они подразделялись на исторические, или военные (сюра-но), и лирические, или женские (дзё-но). К представителям “Но” покровительственно относились сёгуны, причём Хидэёси сам выступал на сцене с песнопениями и пантомимическими танцами. В танцах “Но” принимали участие также рядовые феодалы, придворные и воины, это считалось признаком хорошего тона, “исполнением долга” вассала.
Тем не менее классические положения дзен идеалистического плана всё больше расходились с мировоззрением, выработанным самураями на основе дзеновских “искусств”. Развитие науки и связанной с ней военной техники, металлургии, горного дела и т.п. расширило круг интересов самурайства. Новинки вооружения и военного искусства показывали, что одной воли для сражения недостаточно, необходимы знания, основанные на книгах, логическое мышление, которое не может рассматриваться как продукт созерцания по системе дзен, достаточное для своего времени и сословия образование. Всё это в какой-то мере меняло догмы дзен в соответствии с духом эпохи.
После окончания периода междоусобных войн противоречия между дзен и воспитанием воина по системе дзен стали ещё заметнее. Самураи, переставшие участвовать в военных действиях, получили больше времени для образования вообще. Многие буси в силу различных обстоятельств оставляли свою профессию и становились учителями, художниками, поэтами.
Несмотря на то, что подавляющее большинство самураев были преемниками идей дзенсю, имелись и такие представители сословия воинов, которые следовали учениям других сект буддизма. Прежде всего это нужно сказать о секте “нитирэн”, возникшей в середине XIII в. и проповедовавшей положение о непременном превращении через определённый срок всех существ и вещей в Будду, так как он заключается во всём, будь то человек, животное или какой-либо неодушевлённый предмет. Многие самураи, будучи сторонниками догм секты “нитирэн”, являлись её членами, однако большинство приверженцев “нитирэн” составляли всё же деклассированное самурайство – ронины, крестьянство и другие эксплуатируемые слои общества.
Самураями почитались и отдельные божества буддийского пантеона. Особенно популярными среди сословия буси были бодхисаттвы Каннон (Авалокитешвара) – богиня милосердия и сострадания и Мариситэн (Маричи) – божество, покровительствующее воинам. По существующему обычаю перед началом военной компании самураи вкладывали в свои шлемы маленькие изображения Каннон; у Мариситэн воины часто просили покровительства и содействия перед поединком или сражении.

>>3155
Важное место в религиозном мировоззрении самураев занимал древний культ синто, который мирно существовал с буддизмом. Основной чертой этой религии японцев было почитание сил природы, местных божеств, предков. В качестве одной из трёх главных синтоистских святынь японцами рассматривался священный меч. (Тремя сокровищами синто считались меч, драгоценность (ожерелье из нефрита, яшмы или просто драгоценный камень) и зеркало.
- Меч (амэ-но муракумо-но-цуруги – меч небесных густых облаков) являлся символом самурайского воинства, храбрости и должен был направляться против врагов Японии.
- Драгоценность (ясакани-но магатама – сияющая изогнутая яшма) символизировала совершенство, доброту, милосердие и в то же время твёрдость при управлении и повелевании. Древние воины носили целые связки магатама. Возможно, что магатама (первоначально зубы диких животных) служила древним японцам амулетом, как и у многих народов Сибири.
- Зеркало (ята-но кагами) – было эмблемой мудрости и символом солнечной богини Аматэрасу. Оно использовалось часто в качестве предохраняющего талисмана.
Все три этих атрибута синто служили нередко жертвами, приносимыми синтоистским божествам, а иногда и сами составляли синтай (“тело” бога) других богов).
По легенде, священный меч синто был извлечён мифическим персонажем – богом грома Сусаноо из хвоста восьмиголового змея и затем подарен им сестре – богине солнца Аматэрасу. Позднее Аматэрасу вручила меч, восемь кусков нефрита и зеркало своему внуку Ниниги-но Микото, отправляя его властвовать на земле. Со временем меч превратился в символ самурайства и “душу” японского воина.
Меч, наряду с зеркалом и драгоценностью, стал в ряде случаев рассматриваться синтоистами как “тело” или “облик” бога (синтай), который помещался в закрытой части главного храма любого комплекса синто – хонся. Иногда мечи не только служили синтаем, но и обожествлялись. Богом, почитаемым в Ацута, например, был пресловутый меч Кусанаги, (Кусанаги – букв. “косящий траву”. По легенде меч, переданный Аматэрасу земным властителям Японии, получил такое название после того, как с его помощью спас свою жизнь императорский принц, завоевавший северные территории страны. Принц сумел остановить надвигавшийся на него огненный шквал тем, что скосил вокруг себя траву мечом). Добытый Сусаноо в хвосте убитого им змея, богом же Исоноками считался меч, названный “Фуцу-но Митами”.
Кроме меча, синто освящало также другое оружие самураев, в частности копьё. В честь копья в одном из районов Эдо Одзи, (Многие военные праздники проводились именно в Эдо (нынешний Токио), так как этот город являлся столицей сегуната, в которой присутствовало всегда большое число феодальных князей, а следовательно и их вассалов – самураев. Устраивался 13 августа древний самурайский праздник “яримацури”. Праздник проходил при обязательном присутствии двух самураев в доспехах чёрного цвета с копьями и мечами (у каждого из воинов на поясе висело по семь мечей длинной более четырёх сяку каждый – 1 сяку = 30,3 см.) и восьми мальчиков-танцоров, бросавших после исполнения танцев (“сайбара” и “дэнгаку”) в толпу свои шляпы, которые рассматривались как талисманы счастья. В этот же день священники синто раскладывали в храме маленькие копья. Их разрешалось уносить верующим с собой, однако с условием возвращения на следующий год не одного, а двух таких же миниатюрных копий. Они служили амулетами, защищавшими якобы от воровства и пожара.
Синто требовало от самураев обязательного почитания умерших предков и поклонения душам убитых в бою воинов, военачальников, обожествлённых героев и императоров. Считалось, что умершие прародители становились богами и, наделённые сверхъестественной силой, оставались в мире живых, влияя на события, населявшие этот мир, и рядовые духи-покровители (удзигами) в особенности, могли, по представлениям японцев, распоряжаться человеческими судьбами, влиять на успех или неудачу в жизни, оказывать воздействие на ход сражения и т.д. Поэтому самураи верили в божественную предопределённость и ставили свою волю в полную зависимость от “воли богов”. Перед каждым военным предприятием воины обращались к удзигами, боясь навлечь на себя гнев духов предков, ибо они властвовали над природой, и все бедствия – это месть духов за несоблюдение благочестия. Почитание предков влекло за собой почитание родины – “священного места обитания богов и душ предков”. Синто учило любви к родине ещё и потому, что Япония, и только она одна, является “местом рождения” Аматэрасу – богини солнца, которая передала управление страной своим “божественным потомкам”.
Поклонение предкам и местным божествам развивалось в культ национальных богов и императора (тэнно – “посланника неба”, “источника всей нации”, единственного из всех правителей земли, имеющего “божественное происхождение”, власть рода которого передаётся из века в век неизменно и непрерывно. (Нынешний император Хирохито считается 124-м представителем непрерывающейся династии, начавшейся в 660 г. до н. э. Правлением мифического тэнно Дзимму, потомка богини солнца Аматэрасу).
Это имело большое значение в формировании понятия верности самурая феодалу, императору и Японии в целом, проявившемуся во всех несправедливых войнах, которые велись под знаменем национальной исключительности “японской расы”.
Кроме душ предков, героев и т.д., самураи особенно почитали синтоистского бога войны Хатимана, прототипом которого являлся обожествлённый, по традиции синто, легендарный император Японии Одзин. Впервые Хатиман упоминается как “помощник” японцев в 720 г., когда он, по преданию, оказал эффективную помощь в отражении нашествия со стороны Кореи. С тех пор его стали считать покровителем японских воинов. Перед каждой военной кампанией самураи возносили Хатиману молитвы, просили его оказать поддержку в предстоящей борьбе, приносили клятвы – “юмия-Хатиман” (“да увидит Хатиман наши луки и стрелы” или “клянусь Хатиманом”).
Наряду с Хатиманом самураи признавали богами войны мифического тэнно Дзимму, основателя императорской династии, императрицу Дзингу и её советника Такэти-но Сакунэ, а также принца Ямато-дакэ (Ямато-такэру), покорившего айнский восток Японии.
В честь богов войны устраивались в определённые дни празднества. Одним из них был “гунсинмацури”, торжественно отмечавшийся 7 октября на территории синтоистского храма в Хитати. Ночью в пределах храма собирались мужчины с мечами (дайто) и женщины с алебардами (нагината), развешивались бумажные фонари, которые затем сжигались.
Синто, являясь исконной религией японцев, однако, редко присутствовал в цистом виде в религиозной жизни самураев. Буддизм, проникший в середине VI в. в Японию, был более развитой (при этом – мировой) религией, нежели примитивный синтоизм. Поэтому он был сразу же принят правящими кругами страны и использован в их интересах. Тем не менее синтоистские священнослужители не желали отказаться от своих привилегий и опирались на народные массы, продолжавшие исповедовать традиционную религию. Это заставило буддийское духовенство и правителей древней Японии идти по пути сотрудничества двух религий, что со временем привело практически к синкретизму синтоизма и буддизма.
Слияние синто и буддизма отразилось на духовной жизни самурайства. Нередко японские воины перед военными походами или решающей битвой одновременно поклонялись духам синто и божествам буддизма. В результате подобного сосуществования многие боги синто стали наделяться особенностям буддийских бодхисаттв, в то время как пантеон буддизма пополнялся принятыми в него божествами синтоизма. Культ Хатимана, в частности, номинально являвшегося богом синто, был глубоко пропитан буддизмом. Многие из изречений, приписанные Хатиману, явно носят буддийский характер, так как в них он называет себя Босацу – бодхисаттвой – чисто буддийским термином.
В дальнейшем Хатиман был признан буддийским духовенством бодхисаттвой и получил имя Дайдзидзайтэт. То же можно сказать и о синтоистской богине Аматэрасу, “прародительнице” императорской семьи. Аматэрасу была объявлена приверженцами буддийской секты “сингон” воплощением верховного космического будды Вайрочана (Дайнити).

>>3909
С тех пор паломники проделывают долгий путь по маршруту, очерчивающему контуры острова, и посещают каждый из 88 храмов. Круговая дорога по часовой стрелке длиной в 1440 километров по деревням и городам, холмам и горам, вдоль Тихого океана. Маршрут проходит по всем четырем префектурам острова, каждая из них символизирует разные виды духовного обучения: Токусима – духовное пробуждение, Коти – воспитание аскетизма, Эхиме – место просветления, Кагава - нирвана. Своё странствие паломник хэнро может начать с любого храма, но большинство пилигримов отправной точкой пути выбирают храм Рёдзэн-дзи. По традиции, новички, совершающие путь впервые, должны иметь спутником опытного паломника. Это обеспечит безопасность в дороге, да и опытный проводник научит новичка выполнять все необходимые обряды и вести себя должным для паломника образом.

Японская пословица гласит - "Даже дорога в 1000 километров начинается с одного шага". На Сикоку традиционное паломничество начинается с одевания в храме Рёдзэн-дзи - белое хлопковое платье и брюки, шляпа из бамбука, дорожный посох, сумка через плечо, книжка для печатей, коллекция сутр, четки, шелковый платок. В магазине на территории Рёдзэн-дзи можно приобрести всё необходимое для паломничества. Традиционный костюм пилигрима хэнро включает:

• Ойзуру (Oizuru) - белая короткая куртка, которая простирается сразу за талию и белые штаны. Белая одежда, чтобы обозначить, что ты пилигрим, а не просто турист с рюкзаком, белый - цвет чистоты и смерти. В Японии белые одеяния используют для умерших, это цвет плащанины. Издревле участие в паломничестве считается практикой подготовки к умиранию. Кандзи на спине белого одеяния сообщают, что одетый в него совершает паломничество во имя Кобо Дайси. Ойзуру защищают дом от демонов и духов, огня и землетрясений, и тот, кто носит их во время болезни, выздоравливает быстрее.

• Сугэ-каса (suge-kasa) или Хэнро-каса (henro-kasa) - традиционная японская соломенная шляпа конический формы с начертанными на ней письменами. Впереди изображен семенной слог Мироку Босацу, который по преданию символизирует также Кобо Дайси, сидящего на лакированном постаменте. В каждом из четырех направлений на шляпе начертано по строке из следующего стихотворения:
Хоть заблудшие в трёх мирах;
Не ведаем мы пустоты десяти направлений.
Изначально не существуют ни Восток, ни Запад,
Тогда где находится Север и Юг?

• Конгёцуэ (kongō-zue или kongō-jō) - это посох, его носят не только пилигримы хэнро, но и отшельники ямабуси. Такой посох исполнен символизма, это воплощение тела Кобо Дайси, который сопровождает каждого путника в его паломничестве. Поэтому с посохом обращаются с особым почитанием. Когда путник прибывает на ночлег или останавливается для отдыха, ножку посоха нужно омыть, точно так, как омываешь собственные ноги. Если в комнате, где остановился пилигрим, есть ниша токонома (tokonoma), посох следует положить на ночь там. На посохе есть колокольчик, который служит тем же целям, что кольца на сакудзё (shakujō), это буддийский монашеский посох с кольцами вверху, служащий преимущественно для молитвы. Колокольчик предупреждает живые существа о своем приближении, чтобы они успели укрыться, и путник никому не причинил вреда. Также колокольчик служит паломнику в дороге в качестве защитного амулета о-мамори (o-mamori). На рукояти посоха сделаны четыре зазубрины, делящие её на пять отрезков, и нанесены письмена - каждый отрезок с определенным иероглифом, означающим (сверху вниз): пространство, воздух, огонь, вода, земля. Здесь символизм подобен тому, что использован в gorintō, японской пятиуровневой пагоде. Посох, таким образом, воплощает и буддийскую ступу, место захоронения останков Будды и других святых подвижников. На некоторых посохах начертана и Сутра сердца (Hannya Singyō). Иногда путники защищают рукоять посоха парчой, но это не обязательно.

• Зуда-букуро (Zuda-bukuro) - это небольшая белая сумка паломника. Название происходит от искаженного санскритского дхута. Похожие сумки имеют хождение по всей Юго-Восточной Азии, включая Индию и Тибет. И все имеют одно происхождение: сумка буддиста-паломника, ищущего свой путь к Будде. В зуда-букуро можно сложить необходимые в пути мелочи, например, благовония, свечи, книгу с сутрами, монеты для дароприношений (o-saisen), набор колокольчиков для чтения сутр гоэйка (goeika), чётки, набор визиток о-самэ-фуда, а также блокнот для храмовых отметок nōkyōchō.

• Вагэса (wagesa) - символ пурпурной накидки, эквивалент монашеской робы (кеса/ kesa) для мирян. Раньше действовало храмовое правило о том, что человек без накидки вагэсы и чёток нэндзю (nenju) не может считаться паломником. Как Будда носил одну и ту же робу в течение шести лет, как монашеские одежды символизируют отстраненность от мирского – так и вагэса означает самоотречение и посвящение паломника себя выбранному пути.

• Блокнот nōkyōchō – часто складывающийся в стиле японского веера, - книжка, куда паломник собирает печатки и каллиграфию из разных храмов, в которых молится во время паломничества. В специальном блокноте для храмов Сикоку отведено по странице для каждого из 88 храмов на маршруте, а также дополнительно - для основанного Кобо Дайси монастыря Kōya-san, где по традиции принято начинать и/или заканчивать паломничество. Некоторые паломники собирают отметки прямо вдоль начертанной на их белой куртке каллиграфии. Начало использования печатей nōkyōchō относят к эпохе сёгуната Токугава (1603-1868). В этот период перемещение по стране было строго ограничено, и печатки служили своего рода проездными документами, пропуском для паломников. Поклонившись в Главном зале и Дайси холле, паломники по традиции следуют в помещение, где им в блокнот ставят отметку-штамп. Слово nôkyô складывается из 'no' (даровать) и 'kyo' (сутра). Таким образом, поклоняясь и молясь в храме, паломник "дарует копию сутры" храму, – и в знак принятия этого дара храм ставит красную печать.

• Осамэ-фуда (osame-fuda) или просто о-фуда (o-fuda) – это именная табличка, визитка паломника. Речь идет о бумажной полоске с портретом Кобо Дайси и изречением - " Честь паломничества к 88 святым местам". На обратной стороне пилигрим пишет свое имя и желания, связанные с его паломничеством, - визитная карточка готова. Листок показывается в каждом из посещенных храмов. В старину, когда паломники заходили в храм, они прибивали деревянные или бронзовые о-фуда на главных воротах или стене храма. В наши дни эта традиция исчезла. О-фуда сейчас делают из бумаги – полоска 16-17см в длину и 5см в ширину (другое название – nôsatsu). Осамэ-фуда после вознесения молитв оставляют в Главном зале каждого храма и в зале Дайси. Также визитки о-фуда дарят тем, кто предлагает помощь в пути, то есть совершает О-сэттай. Другим встреченным по дороге паломникам тоже можно давать о-фуда, чтобы закрепить знакомство. Иногда люди указывают в качестве адреса только префектуру и город, другие дают более подробную информацию. Некоторые пилигримы, совершившие паломничество неоднократно, используют разноцветные осамэ-фуда. Цвет означает число совершенных ими О-хэнро. Белый 0 - 4 раза, зелёный 5 - 7, красный 8 - 24, серебристый 25 - 49, золотистый 50 - 99, парчовый 100 и более раз. Поэтому цветные о-фуда становятся предметом гордости для тех, кто совершил по Сикоку несколько паломничеств. Для некоторых людей это становится своеобразным соревнованием в накоплении заслуг и опыта. Кроме того, золотистые, считается, что серебристые и парчовые о-фуда ветеранов-паломников могут служить защитными талисманами и приносят удачу. Иногда такие о-фуда получают из рук заслуживших их пилигримов, иногда выискивают оставленные в храмовых урнах для о-фуда. Некоторые паломники, напротив, всегда путешествуют с белыми о-фуда, - независимо от того, сколько раз они проходят по маршруту, считая: «Какой смысл хвастаться?»
Есть и такие, кто относится к традиции давать и брать о-фуда с опаской, считая, что таким образом можно получить карму другого человека.

Как показывает сравнительное изучение религий, существуют два основных направления в мировой религиозной мысли, а именно, два принципиально различных способа восприятия Божественного. Первый, в контексте западного мировосприятия — ближневосточный тип; второй — дальневосточный. Первый можно определить как теократический или творческий тип религии, второй — как теантропический или генеалогический тип. Иудаизм, ислам и христианство, рожденные практическим разумом семитских народов, принадлежат, как правило, к теократическому типу. Буддизм и вообще индийские верования, религии Древней Греции и Древнего Рима, которые являются продуктами умозрительного образа мышления арийской или индоевропейской расы, а также религиозное сознание японцев и китайцев, относятся к теантропической категории. В теократической религии Божество стоит высоко над человеком и природой. Ей присущ принцип «Бог превыше всего». Напротив, теантропическая религия видит Божественное в человеке и во вселенной, и она провозглашает принцип «Бог в каждом из нас».
Согласно религиозному сознанию теантропического типа, само собой разумеется, что человек восходит к Богу, а Бог нисходит к человеку. Философия теократической религии — это монотеизм, или монолатрия, в то время как пантеизм это естественный результат теантропической религии, происшедшей из поклонения природе на ее первобытном этапе. В теократической религии имеет место создание человека и природы Единым Верховным Богом; в теантропической религии — не создание, но эманация мира от Божества. Согласно теантропическому религиозному сознанию, Небеса и Земля, человек и природа, или, если брать шире, органические и неорганические объекты вселенной порождены Богом или божествами подобно тому, как люди рождаются их родителями. Поклонение природе, предкам, мертвым, героям, императору — все это религиозные проявления теантропического типа. Поклонение героям у древних греков, почитание императоров у древних римлян, обожествление Гаутамы Будды — все эти примеры содержатся в истории теантропических религий.
Теперь я хочу рассмотреть синто с учетом различий между двумя типами религий — теократическим и теантропическим. На обоих этапах своего развития, природного и этико-интеллектуального, синто всегда были присущи теантропические черты. В нем на стадии природной религии мы видим обожествление некоторых персонажей, например, императоров, императриц, принцев, героев, предков и т.д. Императора Дзимму называли Амэ-но-Осигами, или «Небесный воин», в соответствии с «Нихонги». В документах старинных времен каждого императора описывали как живое божество или воплощение бога. Минамото-но Ёсииэ (1039–1106), храбрый воин и искусный лучник, почитается как бог, потому что ему не было равных в стрельбе из лука. Он выделялся среди других людей: считался сверхчеловеком, то есть божеством во плоти, в соответствии с историческим документом «Фусорякки» (историей Японии, написанной между 1094 и 1174 годами буддийским монахом Коэн с горы Хиэйдзан). Императрица Дзингу, согласно «Кодзики», также была божеством. Поэтому Мотоори-Норинага (1730–1801), знаменитый комментатор этого памятника, писал: «Истинных семейных богов видим мы в своих родителях; Уважайте и почитайте их всем сердцем!»
В буддийском тексте «Сутры из сорока двух глав» мы также встречаем учение антрополатрии в отношении родителей: «Повиноваться родителям с сыновней почтительностью — это лучше, чем поклоняться всем божествам Неба и Земли».

>>4646
Однако развитие синто на этом не останавливается. Теантропический синто вырос в религию более высокого порядка, то есть религию этико-интеллектуальной стадии. В 718 году, когда умер высокопоставленный государственный деятель Мити-но-Ками-но-Обина, который был добр к народу, его сразу же обожествили в соответствии с религиозным сознанием теантропического типа и в память о нем возвели святилище. Подобным образом святилища были посвящены Кусуноки Масасигэ (1294–1336), воплощению преданности императору, в Минатагава в Кобэ; генералу Ноги Марэсукэ (1849–1912), еще одному образцу верности правителю, в Акасака в Токио. Поклонение императору обрело этико-религиозный смысл. Поэтому в XIV веке приверженец двора Китабатакэ-Тикафуса (1293–1354) видел суть теантропической природы развитого синто в почитании императора именно в этом смысле, когда говорил: «Поскольку добродетельный человек достойного поведения и чистый душой, сам по себе является божеством, мы воспринимаем видимое божество (Акицу-ками), так часто упоминаемое в императорских указах, в этом этико-религиозном значении» (Нидзю исся-но ки. Истории двадцати одного святилища, которые получали императорские подношения).
В том же духе высказывался в XIV веке буддийский монах Дзихэн, толкующий «кудзихонги»» под влиянием синтоистского священнослужителя Ватараи Цунэёси: «Милость Небес одинаково оживляет все растения, и Мать-Земля справедливо и великодушно предлагает всем живущим на ней существам равные возможности непрерывного роста. Добродетельного правителя можно сравнить с Небесами и Землей за его справедливость и беспристрастность, поэтому мы называем его не сыном человека, но сыном Небес, или близким к небесам, за его праведное правление» (Кудзихонги. Гэнги. Памятник 1332 года, в котором буддийский монах школы Тэндай Дзихэн толкует «кудзихонги»» под влиянием синтоистского священнослужителя Ватараи Цунэёси). Чтобы правильно понять японский образ мышления, иностранец должен учитывать тот факт, что японский буддист, будучи японцем по рождению, является синтоистом, то есть приверженцем национальной религии синто. И никаких внутренних противоречий в связи с этим у него не возникает.

Второй сёгун династии Токугава Хидэтада (1579–1632) говорил, что он не может согласиться с предложением буддийского настоятеля Тэнкая поклоняться себе (сёгуну) после смерти и построить в свою честь святилище, поскольку не считает, что поступал праведным образом, подобно божеству, и в отличие от отца не заслуживает святилища. Иностранцы, которые посещали Никко, наверняка, видели прекрасное святилище, посвященное Иэясу, первому сёгуну Токугава, который был обожествлен под именем Сияющий с востока (Тосё дайгонгэн).
Те, кто достойно отдал жизнь на поле боя за своего повелителя и страну, обожествлены в святилище Ясукуни в Токио, или в святилище Кэнко на Тайване (Формоза), которые строились в соответствии с идеологией государственного синто в период колониальных захватов. Такое благородное самопожертвование предполагает нечто божественное в соответствии с религиозным сознанием теантропического типа, в отличие от сознания теократического типа. Таким образом, теантропическое религиозное сознание японцев на стадии этико-интеллектуальной религии воспринимает императора как живое божество и называет его Божественным Правителем (Дзинно). Синто на его культурной или этико-интеллектуальной стадии находит свое высшее воплощение в вере в Божественного Правителя. Именно в этом заключен весь смысл и вся практика синто в прошлом и в настоящем, на всех этапах, природном и культурном, в полном соответствии с мышлением японцев нынешнего века, так же как это было и в прошлом.

Юрэй (Yurei) можно перевести как потусторонний дух, это призраки умерших в японской мифологии. Этноним состоит из двух иероглифов: yuu - тусклый и rei - дух. Есть еще разновидность юрэй, называется такое существо борэй (Borei) и означает "опустошенный дух". В синто души тех, кто умер собственной смертью, становятся духами предков, а души умерших насильственной смертью, становятся юрэй. При этом вне зависимости от пола умершего, юрэй являются в этот мир в женском облике. Нормальные души, в случае соблюдения всех церемоний погребения, служат защитой своим потомкам и могут встречаться с живыми в один день в году - Obon (известный праздник Бон). Юрэй появляются в случае неправильного погребения, или если человек при жизни не выполнил неких задач. Также юрэй становятся души, одержимые горем или гневом и самоубийцы или же жестоко убитые люди. Первое упоминание в литературе о мстительном привидении можно обнаружить еще на страницах "Повести о Гэндзи", написанной тысячу лет назад. Затем с обликом представителей загробного мира своих соотечественников стали знакомить авторы пьес для театра Но. В XIV-XV веках привидения и духи стали основными героями на сцене этого театра. В годы периода Эдо (1603—1868) привидения прижились и на сцене театра Кабуки. Известнейшие мастера ксилографии, например Хокусаи, посвятили этой теме свои гравюры.
Японские привидения не привязаны к конкретному месту обитания. Особый интерес юрэи испытывают к заброшенным домам, старым храмам, полуразрушенным горным лачужкам, где и поджидают запоздалого путника. В отличие от ёкаев, как правило, незадачливых, простодушных, легковерных, хотя, бывает, и зловредных, юрэи нередко являются персонажами по-настоящему страшных сказок. Иногда уже сам их облик приводит героя в ужас, ведь у привидения в женском обличье вместо лица может оказаться полупрозрачный шар с одним глазом на подбородке, а то и без глаза вовсе, или, вдруг, грациозно взмахнув рукавом, неизвестная красавица оголит свой локоть, а с него будут смотреть, не моргая, целых два или три глаза. Души этих страдальцев (воинов, брошенных жен, несчастных влюбленных), не находя покоя, бродят по земле, чаще всего вокруг мест, связанных с их гибелью, в надежде на отмщение. Их фосфоресцирующие в ночи контуры с длинными гибкими руками, но без ног, с горящими рубиновым светом глазами, как утверждают знатоки, можно довольно часто увидеть в некоторых гостиницах или в обветшавших домах, где когда-то произошло преступление, у кладбищенских ворот или затянутых ряской заброшенных прудов. А если не увидеть, так услышать их тяжелое дыхание в пустой комнате, шаги за стеной, душераздирающие стоны, перестук каблучков деревянной обуви в темном переулке.

Самый знаменитый японский дракон — Ямата-но орочи. Этот дракон на манер своих европейских собратьев имел обыкновение брать себе в наложницы хорошеньких девушек без их согласия. По легенде он восемь лет подряд наводил ужас на страну Идзумо в верховьях реки Хи на юго-западе острова Хонсю, пожирая дочерей одной семьи. В древней японской рукописи «Нихонги» имя дракона обозначено идеограммами, которые переводятся как «змей-страшилище, восьмихвостый, восьмиглавый». А сам Ямата-но орочи описан так: «Его глаза подобны ягодам вишни, он имеет тело с восемью головами, на нём растут мох и деревья. Тело дракона покрывает собою восемь долин и восемь холмов, а брюхо его кроваво и охвачено пламенем».

На восьмой год явился с небес Сусаноо-но-Микото - один из самых могущественных и влиятельных богов синтоистского пантеона, брат всем известной богини Аматерасу, бог ураганов, Подземного Царства, вод, сельского хозяйства и болезней. Сусаноо-но-Микото был очень важным богом. Есть японский миф, повествующем о том, как Сусаноо-но-Микото победил дракона, напоил его, а затем убил и получив в награду как спасённую девушку, так и меч Кусанаги, найденный в среднем хвосте дракона.

"И вот спустился Сусаноо с Неба на равнину Идзумо, около верховьев реки Хи-но Кава. И услышал у верховьев рек чей-то голос, будто кто-то рыдает. Пошел он разузнать, что за голос, и увидел старика и старуху, а между ними девушку. Вопросил тогда Сусаноо: «Кто вы такие?Почему так рыдаете?» Старец ответил: «Эта девица — моя дочь. Зовут ее Куси-инада-химэ. Раньше у меня было восемь дочерей, но каждый год Великий Восьмиголовый-Восьмихвостый змей пожирал по одной из них. Теперь он собирается проглотить мою последнюю дочь»... Тогда Сусаноо велел изготовить восемь раз перебродившее сакэ, сделать восемь подставок, поставить на каждую по бочке и налить доверху сакэ. И вот наступил срок, и явился Великий змей. И голов, и хвостов у него было по восемь. Глаза у него были красные, на спине росли сосны икедры, длиной он был в восемь холмов и восемь долин. Вот добрался он до сакэ, опустил в каждую бочку по голове, стал пить, охмелел и уснул. Тут Сусаноо вытащил меч десяти кулаков, что был унего за поясом, и стал рубить змея на кусочки."

>>4862
Японский дракон отличается от от китайского ци-линя только тем, что на лапах у него три пальца вместо пяти, а у корейского дракона - четыре пальца. Важное значение имеет цвет дракона. Желтые драконы выше имперских, они являются символом центра Земли. Золотые драконы приносят богатство, мудрость и доброту. Синие и зеленые являются символами Весны, они приносят удачу и крепкое здоровье. Красный ассоциируется с бурями, югом, летом, сердцем, это символ огня, активности и удачи. Черный дракон ассоциируется со штормами, севером, зимой, местью и беспокойством. Белый представляет осень, траур и смерть.

Японцы верили в духов-хранителей, защищающих стороны света. Поэтому в устройстве лагерей и постройке городов японцы руководствовались теорией о пяти первоэлементах -

Если на севере есть высокая гора, её охраняет Черепаха-Змея,
Если на востоке есть ручей, его охраняет Голубой Дракон,
Если на юге есть обработанные поля, их охраняет Красная Ласточка,
Если на западе есть большой тракт, его охраняет Белый Тигр.
Такое место является священным, и его называют «местом,
охраняемым четырьмя богами — ками» («енсин-сюго»).

Интересно, что Токио, Киото, Осака и другие процветающие города и деревни расположены с непогрешимой точностью в местах, которые считаются подходящими с точки зрения покровительства четырёх божеств.
Не всех японских драконов надо остерегаться. Например, японского дракона удачи Fuku Riu назвать свирепым трудно. Встреча с ним благоприятна для активации удачи, процветания и изобилия.
Дракон Ryo Wo происходит от синто-религии, это морской змей. Он известен своим благородством и мудростью, является опекуном синто-веры. Люди, которые погибли в море, как сообщается, проживали в его царстве - Ryo Wo имеет подводный дворец.

Вот еще драконы -

Sui Riu является драконом дождя, может вызвать красный дождь, цвет крови.
Han Riu - это полосатый дракон 40 футов длиной, у него девять различных цветов. Этот дракон никогда не может достичь небес.
Ka Riu является небольшим драконом, только семи футов длиной. Его цвет - алый, огнено-красный. Некоторые источники даже говорят, что все его тело находится в пламени.
Ri Riu имеет прекрасное зрение и может увидеть за 100 миль.
Benten является японской богиней, она перемещается на безымянном драконе и часто спускается на землю, чтобы остановить злые дела других драконов.
Fuku Riu является японским драконом удачи.
Kinryu является золотым драконом.
Kiyo первоначально была красивой официанткой, затем превратилась в дракона.
O Goncho представляет собой белого дракона, что сигнал голода.
Uwibami - это огромный грозный зверь, пролетая, он пожирает мужчин

С середины XVI столетия Япония переживала свое «Смутное время» – эпоху феодальной раздробленности и безвластия. Власти был лишен император, пребывавший в столице Киото. Не было ее и у фактических правителей, сёгунов (верховных главнокомандующих) из рода Асикага, полностью утративших контроль над страной и никак не влиявших на ход событий.

«Южные варвары» и их вера

В XVI веке всю власть в провинциях захватили военные губернаторы, превратившие их в свои вотчины. Между ними и крупными феодалами шли беспрестанные войны. Государство распалось на множество враждующих княжеств и почти на столетие погрузилось в кровавую смуту дворянских междоусобиц и крестьянских восстаний. В японской историографии этот период принято называть «Сэнгоку дзидай» – «Эпоха воюющих провинций».

Именно в эту грозную пору, в 1542 году, на Японских островах появились первые европейцы – португальские мореплаватели. Объявились они случайно, якобы из-за шторма. Но их появление казалось подозрительным. Чужаки были похожи не на странствующих искателей приключений, а на колонизаторов, вооруженных доселе неведомым японцам огнестрельным оружием. Поскольку они прибыли со стороны южных морей, их стали называть «намбандзин» – «южные варвары».

От португальцев японцы узнали, что кроме Кореи, Китая и Индии существует целый мир со множеством стран и народов, например, государства Европы со своей историей, культурой и религией. Вскоре в Японию прибыл и первый христианский миссионер – монах-иезуит Франциск Ксаверий (1506–1552), после смерти причисленный Католической Церковью за свои апостольские труды к лику святых.

Проповедуя на Малаккском полуострове, в 1547 году Франциск впервые услышал от японца Ядзиро о далекой стране Ниппон. В августе 1549 года миссионер с несколькими сподвижниками и принявшим крещение Ядзиро приплыл на японский остров Кюсю. Хотя европеец плохо говорил по-японски, ему удалось обратить в свою веру 150 островитян. Так японцы впервые познакомились с религией «кириситан» – португальским католицизмом конца XVI века, перенесенным на японскую почву.

В Японии Франциск пробыл всего лишь два с небольшим года, но это было плодотворное время. С помощью Ядзиро он проповедовал перед благородными князьями и простым людом. Желая заручиться поддержкой правительства, иезуит побывал в Киото, но ему не удалось встретиться ни с императором, ни с сёгуном. Когда в 1551 году Франциск покинул Японию, здесь насчитывалось примерно две тысячи христиан.

Евангелие, мушкеты и табак

Дело Франциска Ксаверия успешно продолжили его собратья-иезуиты. К 1570 году количество христиан в стране достигло 30 тысяч, и среди них были не только простолюдины, но и дворяне. Что же способствовало широкому распространению христианства в Японии? Для японцев учение «кириситан» было не только религией, но и символом всего европейского, необыкновенного, новомодного. Оно стояло в одном ряду с такими заморскими диковинками, как огнестрельное оружие, кровати, стулья, очки, часы и табак.

Португальцы охотно делились этими благами западной цивилизации с торговцами и дворянами, принимавшими христианство. Купцы получали возможность выгодно перепродавать экзотические товары. А феодалы, снабженные мушкетами и пушками, с успехом вели войны с соседями, вооруженными по старинке луками и мечами.

Кроме того, в католицизме, объединяющем всех людей без различия, дворяне видели альтернативу неподконтрольному буддизму, разделенному на множество толков. В «Эпоху воюющих провинций» буддийские школы были постоянными источниками социальной нестабильности. Знаменитые храмы и монастыри, обладавшие обширными землями, превратились в феодальные владения, а их настоятели – в независимых князьков. Святилища и обители, собиравшие тысячи паломников, нередко становились центрами массовых антиправительственных восстаний.

Если купцы и дворяне принимали религию «кириситан» из соображений политической и экономической выгоды, то простолюдины находили в евангельской проповеди поддержку и утешение в смутное время. Миссионеры учили народ, что миром управляет не множество мелких божеств – «ками», а единый всемогущий Бог. Они учили, что все люди, независимо от национальности, пола и общественного положения, одинаково равны перед этим Богом. А учение о существовании христианского рая помогало верующим переносить тяготы земной жизни. Таким образом, христианство предложило японцам то, что не могли предложить ни буддизм, ни традиционное язычество – синто.

Конечно, не все новообращенные полностью постигали смысл учения «кириситан», поэтому распространялись суеверия. Например, простолюдины считали, что святая вода помогает от всех болезней, а самураи носили нательные кресты в качестве амулетов.

Слово и дело Ода Нобунага

Во второй половине XVI века на Японских островах появились сильные национальные лидеры, способные не только взять в свои руки власть, но и удержать ее. Первым объединителем Японии стал полководец Ода Нобунага (1534–1582). В ходе кровопролитных войн он добился важных успехов: захватил Киото и установил свою власть над значительной частью страны, которую усмирял не только огнем и мечом, но и продуманной религиозной политикой.

Нобунага покровительствовал католическим миссионерам, за что португальцы обеспечивали его огнестрельным оружием. Его победоносное воинство первым на островах вооружилось мушкетами, поэтому можно сказать, что единство Японии было установлено силой европейского оружия.

Есть сведения, что Нобунага принял крещение и был наречен Эммануилом. Впрочем, они недостоверны. Полководец был далек от религии, хотя и учился у известных буддийских наставников. Португальский миссионер Луиш Фройш, автор пятитомной «Истории Японии», писал, что Нобунага «презирал японских императоров и князей, ни во что не ставил богов и идолов, не верил ни в какие пророчества и суеверия. И хотя сам принадлежал к буддийской школе Нитирэн, тем не менее твердо считал, что нет ни Бога, ни бессмертия души, ни потусторонней жизни».

Религия «кириситан» была для Нобунага всего лишь политической альтернативой буддизму, с которым он вел бескомпромиссную борьбу, разрушая храмы и монастыри. Впрочем, прославленный военачальник боролся с буддизмом не только делом, но и словом. В 1569 году в Киото в присутствии Нобунага и его ближайшего окружения был устроен богословский диспут между иезуитами и буддийскими монахами. К удовольствию Нобунага и самураев, христиане победили в этом диспуте.

Под покровительством Нобунага вера «кириситан» процветала. Католикам предоставлялись лучшие земельные участки, на которых стараниями миссионеров строились церкви, больницы и школы. Полагают, что к 1580 году в стране насчитывалось более двух сотен церквей и около двухсот тысяч верующих. Возможно, Нобунага успел бы сделать больше для христианства, если бы не преждевременная гибель: преданный одним из вассалов, окруженный вражеским войском, он покончил жизнь самоубийством.

>>8007
«Дьявольские законы» не для Японии

Однако в стране постепенно нарастало недовольство европейцами, которые пытались влиять на государственную политику. Кроме того, как пишет католический историк Йозеф Лортц, «была еще одна важная причина, из-за которой проповедь благой вести не нашла отзвука в заморских странах, – религиозная и нравственная несостоятельность проникавших туда европейцев. Христиане-европейцы весьма часто оказывались злейшим врагом миссионерства. Уже Франциск Ксаверий пытался вернуть колонизаторов к христианским нормам жизни прежде, чем учреждать миссии для обращения собственно язычников».

С португальскими купцами на острова пришла работорговля, дотоле неведомая японцам. С этим отвратительным явлением Хидэёси столкнулся в 1587 году, когда направил свои войска против феодалов Кюсю. Возмущенный регент потребовал от главы миссии объяснений, почему он никак не препятствует работорговле. Коэльо признался, что иезуиты не могут воспрепятствовать ей, пока власти не издадут распоряжение, которое бы запретило торг людьми.

Хидэёси не заставил себя долго ждать. В июне 1587 года он издал два указа, правда, направленных не против работорговли, а против христиан. В первом указе запрещалось исповедовать веру «кириситан» князьям, владеющим большими вотчинами. Во втором указе объявлялось, что Япония является «страной ками», поэтому для нее неприемлемы «дьявольские законы» христианских стран. Иезуитам воспрещалось проповедовать и повелевалось покинуть острова в течение 20 дней. Особо разъяснялось, что изгнанию подлежат лишь миссионеры, а заморские торговцы могут по-прежнему прибывать в страну.

Однако миссионеры не покинули страну. Коэльо отправился в ставку Хидэёси и заявил, что в портах Японии стоит только одно европейское судно, которое не может вместить всех иезуитов и их слуг. Регент признал этот аргумент убедительным и разрешил монахам остаться и ждать прибытия новых кораблей.

Иезуиты остались в Японии и продолжили проповедь Евангелия. Их паства умножилась настолько, что не хватало ни церквей, ни священников. Поэтому для совместной молитвы и проповеди верующие зачастую собирались в домах. А из-за недостатка духовенства особую роль в жизни общин играли миряне-додзюку (служки, псаломщики).

Человек и жизнь глазами буддийского священника

Лекция Кодзё Намба, настоятеля храма Сэйриндзи (Токио), прочитанная в Государственном музее Востока (Москва) 10 октября 2012 г. Перевёл на русский язык: Василий Молодяков , 2012

Уважаемые дамы и господа!

Разрешите выразить признательность за предоставленную мне возможность выступить здесь. Благодаря доктору Василию Молодякову, с которым я познакомился семь лет назад, сегодня я могу поделиться с вами своими мыслями о буддизме. Я настоятель токийского храма Сэйриндзи школы Дзёдо. Моя задача – объяснять прихожанам учение патриарха Хонэн, основателя буддизма Чистой Земли в Японии, и обучать их практике нэмбуцу, памятования о Будде. Общение со священниками и прихожанами очень много дало мне. Поэтому я буду говорить не академично, но через призму личного опыта.

Когда мне было всего шесть лет и я только что поступил в начальную школу, мой отец, бывший настоятелем нашего храма, тяжело заболел и слег. Последующие двадцать три года он был прикован к постели. За это время он многое рассказал мне и научил, каким должен быть настоящий священник.

Мне особенно запомнились такие слова. Буддийским священникам постоянно приходится проводить заупокойные и поминальные службы. Как бы ни было тяжело на сердце, службу надо проводить, невзирая ни на что, в невозмутимом состоянии духа. Я понял смысл слов отца лишь много позже, когда сам стал священником. За сорок лет я провел бессчетное количество поминальных служб и встретился с великим множеством людей. Но одна история особенно запала мне в душу, и я хочу рассказать ее.

«Это храм Сэйриндзи? – услышал я незнакомый голос в телефонной трубке. – Вы настоятель? Умер мой внук, ученик четвертого класса. Пожалуйста, проведите службу в его память».

Мальчик родился с пороком сердца, и врачи сказали, что он едва ли проживет больше десяти лет. Он умер во время летних каникул, когда собирался отправиться в путешествие вместе с семьей. Родители окружали его всей возможной любовью и заботой, но он ушел слишком рано, не успев задуматься о таких вещах, как смысл жизни.

Мы начинаем думать о смысле жизни примерно с того возраста, до которого дожил мальчик. Однако, задумываясь о жизни, – ведь мы живем в обществе и сравниваем себя с другими людьми, – мы стараемся представить себя в наиболее выгодном свете. Если мы чего-то захотим, то ради этого способны солгать, проявить высокомерие, возлюбить или возненавидеть другого, и доверительные отношения с людьми вокруг нас рушатся. По мере того как мы взрослеем, инстинкты дают знать о себе. Наши сердца становятся холоднее, но смерть маленького, чистого мальчика невольно вызывает слезы. В день поминальной службы, когда я уже приготовился читать сутры, одноклассник умершего сказал прощальное слово:

«За четыре года в школе мы часто играли вместе. Нам нравилось играть в мяч, в прятки, в лото. Сегодня мы прощаемся с тобой. Ты станешь звездой на небе. Мы уже не сможем играть с тобой. Но все твои друзья из класса будут смотреть на ночное небо и видеть твою звезду. Я не одинок, потому что я могу всегда увидеться с тобой».

После этих слов среди собравшихся послышались всхлипывания. Умерший мальчик отличался добрым сердцем, имел много друзей и умел радоваться жизни. Мне стало настолько грустно, что я буквально не мог начать произносить слова сутры.

Патриарх Хонэн учил, что молитва об ушедшем должна совершаться в чистом, как у ребенка, состоянии сознания. Я справился с волнением и закончил церемонию. Отец умершего мальчика тоже сказал слово, и после этого шесть человек отнесли маленький гроб к машине-катафалку. Когда ее дверцы закрылись, заиграл оркестр, составленный из его одноклассников. Присутствующие расплакались. Я сам был так расстроен, что читал сутры дрожащим голосом. Я пытался вознести молитву в своем сердце, но не мог.

Хонэн говорил: «При прощании с жизнью последняя молитва может унести вас в Чистую Землю». Я ежедневно читаю молитвы, но в тот день был настолько печален, что не мог возносить их ни вслух, ни про себя. Я даже спросил самого себя, смогу ли в последние минуты жизни произнести молитву. А если не смогу? А если буду без сознания? Или при мысли о том, что я умираю, мне будет уже не до молитв?

>>8685
Хонэн учил: «Молись как заведено». Я осознал значение молитвы, когда понял, что именно хотел сказать Хонэн: надо молиться каждый день, не переставая, чтобы всегда быть готовым к последнему часу. Надо решить, что мы хотим совершить в последнюю минуту, – какое будущее мы тем самым желаем создать для себя. Сделав это, вы получите ответ на вопрос, готовы ли вы встретить смертный час.

Вознести с последним вздохом последнюю молитву – значит, отдать ей всего себя. Если вы искренни, вы сможете ее произнести. Живя честно, ценя каждый день, каждую минуту жизни, мы будем способны на последнюю молитву. Мы живем благодаря тому, что используем другие жизни. Но что такое жизнь? У меня есть на этот счет некоторые мысли.

Уважение к жизни каждого живого существа, к жизни во всем ее многообразии лежит в основе деятельности нашего храма Сэйриндзи. Что мы делаем? Мы рассматриваем нашу деятельность как не только религиозную, но и культурную. Мы предприняли работу по переводу «Сутры о сути совершенствования в великом высшем ведени и», известной как «Сутра сердца», на иностранные языки. На территории храма строится трехъярусная пагода в древнеяпонском стиле периода Асука (VI-VII века). Мы сохраняем и поддерживаем традиционное искусство гравюры на дереве. Мы проводим лекции на философские темы и концерты буддийской музыки. Мы стараемся донести до как можно большего числа людей правильное понимание того, что есть японский буддизм, и в то же время показываем его как одну из основ традиционной материальной и духовной культуры Японии.

В этих трудах я постоянно вспоминаю отца и его слова, ставшие для меня уроком. «Как бы ни было тяжело твоим прихожанам, ты не можешь позволить себе слез сочувствия», – говорил он, и я объясню, почему. Его мысль о значении простого зернышка риса, в котором тоже есть жизнь, теперь представляется мне одной из основ буддийского миропонимания, которое мы стараемся донести до всех людей.

Перевод «Сутры о сути совершенствования в великом высшем ведении» на иностранные языки является важнейшей частью нашей работы по распространению знаний о японской традиционной культуре и японском буддизме, поэтому о нем хочу сказать особо.

Задумав этот труд четверть века назад, я стал собирать людей, которые могли бы его осуществить. В результате работы буддологов, историков религии, лингвистов, сейчас мы имеем переводы этого текста на двадцать пять языков. В общей сложности над ними работали пятнадцать человек, японцев и иностранцев, ученых и литераторов. Первым был выполнен перевод на английский язык, точнее даже два перевода. Работа над каждым занимает от года до трех.

Наиболее трудной задачей оказался перевод двух фрагментов – самых, пожалуй, известных слов сутры «Все чувственно воспринимаемое есть ни что иное, как пустота. Пустота есть ни что иное, как чувственно воспринимаемое» и ее заключительной мантры «Гатэ гатэ парагатэ».