Луффи покормил Морковку и пошел искать повара. Тот в полусознательном состоянии лежал на полу перед своей каютой, весь в моче и блевотине.

— Вставай, Санджи. Пора завтракать.

Кок немного пришел в себя.

— Отъебись от меня, засранец. Пошел нахуй.

Хлопья засохшей блевотины свисали у него с подбородка. Он попытался сесть, но Луффи продолжал волочить его на камбуз.

— Еще немного осталось.

Он взгромоздил Санджи на стул и оставил так с хрипом возвращаться к жизни, а сам ушел в ванную.

Дерьмо напоминало по цвету миндальную кожуру и было почти жидким. Оно сильной струей брызнуло из жопы и запачкало большие пальцы, которыми он держал тарелки под задницей. Съеденное мясо отлично работало.

— Приятного аппетита, Санджи.

К говну Луффи подал нарезанный белый хлеб.

— Кушай, пока не остыло.

Санджи поднял упавшую голову и неуклюже обмакнул кусок хлеба в дымящуюся массу.

— Думаешь выиграть, но до этого еще далеко. Силенок не хватит. Я тебя знаю, Луффи, нечего тебе и думать меня одолеть.

— А я не пытаюсь одолеть тебя, Санджи. Просто хочу, чтобы ты питался правильно, а не всей этой хренью, которую ты обычно готовил.

— Педрила ебаный.

Кок проглотил пропитанный говном хлеб и начал блевать. Луффи тоже поел, но, к своему удивлению, счел еду почти сносной. Внезапно он понял, что голоден, высосал говно из хлеба, прежде чем проглотить, окунул еще, даже не прожевав до конца предыдущий кусок.

— Я тебе все еще могу врезать, Луффи. Тебе показать?

— Ты ешь.

— Почему ты так уверен, что тебе ничего не будет? Почему ты решил, что ты лучше меня?

— Да нипочему.

Кока вырвало последним куском хлеба с дерьмом. Немного вышло у него через нос. Он откашлялся и высморкался, потом уставился своей мокрой физиономией на Луффи.

— Ну да, тут что-то точно есть, пизденыш.
Я чую, как от тебя этим пахнет. Я выясню, в чем тут дело, и ты тоже это знаешь. А когда найду, отниму у тебя и засуну тебе в задницу.

— Нет тут ничего, честное слово.

Санджи продолжал есть, медленно, тщательно, кладя в рот понемногу, заставляя себя глотать. Пот прочертил дорожки на его испачканном лбу, и под грязью белая кожа походила на воск. Он с трудом удерживал ложку.

— Пиздюлей тебе надо, Луффи. Эта хрень затянулась, тебе надо дать хороших пиздюлей, чтобы ты понял, что я все еще могу дать тебе пиздюлей.

Его слова становились все неразборчивей, потом стихли. Он упал боком со стула и забился в конвульсиях на полу, напустив у своей головы целую лужу пузырей из белой пенной желчи.