Иона - достаточно бесхитростный сюжет, параллельное наблюдение за двумя молодыми людьми на пороге взросления, парень-первокурсник театрального и вчерашняя школьница без идей о дальнейшем существовании, проблемы с родителями, с самоидентификацией, с поиском места в жизни, и что особенно забавно дороги приведут обоих персонажей в традициях и даже штампах застойного кино к земле, в село, подальше от суеты города-вампира. Но дело снова в форме, а совсем не в содержании - если история парня с блужданиями по городу, лекциями в тёмной аудитории, занятиями актёрским мастерством и проблемами с нерадивым дружком, попавшим на бабки ещё довольно реалистична и напоминает по форме "Зелёный огонь козы", то история тянки целиком снята изысканно и выморочно, в своих бесконечных бесцельных пробежках и брождениях по городу она то наткнётся на философов, пускающих цветные шары по грязной реке, то прижмёт рукой пластинку Антонова, играющую на всю улицу, превращая её в искажённый утробный рык, то проснётся в комнате, затопленной по циколотку, в которой отражается окно, да что там, буквально каждая маленькая сцена с ней балансирует на грани сновидений и грёз, и в итоге выстраивается в фильме целый пласт сомнамбулического, что начинает крепко вытягивать его из реальности, чему дополнительно способствует вычурная операторская работа, гудящий время от времени эмбиент и постоянное двуязычие русского и молдавского, который закадрово переводится голосом самой героини. Более того для пересечения параллельных линий фильм использует слом четвёртой стены, который кажется ровно настолько же излишним, сколько уместным и даже ожидаемым. И хотя в целом фильму явно не хватает хоть каких-то событийных крючков, способных подцепить зрителя и формализм, поставленный превыше всего, местами явно не дотягивает и подвисает, всё же хочется признать что фильм достаточно очарователен и запоминается, вообще по атмосфере он мало похож на классическое питерское или московское или вообще советское кино и кажется ближе к восточноевропейскому, Польша, Венгрия, вот это всё.
Пакостник - режиссёр-ка сего кинематографического исчадия закончила режиссёрские курсы в мастерской Германа и стажировалась у него на Трудно быть богом когда он ещё только-только начинался сниматься, сложно сказать каким образом ей удалось получить поддержку тогдашнего министерства культуры и воспользоваться технической базой Ленфильма, не говоря уж о том, кто дал на это денег, но ситуация парадоксальная - получился талантливо снятый, профессиональный, но совершенно невыносимый фильм, который способен вызвать лишь головокружение и раздражение. Вообще суть и форма у фильма достаточно простые, больше всего он напоминает очень радикальную версию классических "культовых" комедий ранних нулевых, типа жил был на чужой даче в лесах под питером челик, и ждал он там бабу, но приехал хозяин и говорит типа пиздуй отсюда побыстрее, баба с мужем приезжает, сия новость его разозлила и он организовал пару подлянок приезжающему семейству, в том числе и засунул самодельную бомбу в медведя, которого видимо любит грызть собака той семейки, только вот уехать у него не получилось и ему пришлось вернуться за бензином в дом, что в итоге породило цепочку разного рода неописуемых событий. Построен фильм вроде бы ну вполне по канонам доморощенного сюра и в принципе наверное в идеальных условиях результатом бы стало нечто среднее между чёрной комедий, Линчеподобным мозгоёбством и может даже действительно триллером (которым его рекламировали), проблема пришла откуда не ждали - режиссёрка видимо знатно угорела по Герману в результате чего фильм приобрёл абсолютно неудобоваримый, утомительный киноязык, который НАЧИСТО разрушил все возможные вышеописанные жанровые основы, несмотря на действительно отличную операторскую работу, картинку и даже в целом наверное и атмосферу смотреть фильм очень тяжело - это тот редкий случай когда понятно что происходит, понятны расклады, сюжетная канва и т.д., но всё это как будто зрителю пытаются не дать дать нормально рассмотреть постоянно стуча ему по голове лопатой, отчего зритель не может на фильме нормально сосредоточиться. Да, удачные моменты здесь есть, каких-то сюжетных вещей, усложняющих понимание происходящего тоже, но воспринимается всё это полотно через силу, мне даже кажется что вот этот заплетающийся киноязык призван в первую очередь скрыть отсутствие интересных идей как таковых, которые закончились на набросках сценария. Притом надо понимать что я такое кино как раз-таки дико котирую, я чувствую задумку, но никогда на подобном кино мне не было так тяжёло и скучно сидеть, даже "Жозефина и мышиный народ" с их безостановочной какофонией и броуновским движением были куда интереснее и понятнее в плане языка.

>>29490
Автор романа Станислав Лем негативно воспринял работу Тарковского:
«Солярис» — это книга, из-за которой мы здорово поругались с Тарковским. Я просидел шесть недель в Москве, пока мы спорили о том, как делать фильм, потом обозвал его дураком и уехал домой… Тарковский в фильме хотел показать, что космос очень противен и неприятен, а вот на Земле — прекрасно. Я-то писал и думал совсем наоборот.

К этой экранизации я имею очень принципиальные претензии. Во-первых, мне бы хотелось увидеть планету Солярис, но, к сожалению, режиссёр лишил меня этой возможности, так как снял камерный фильм. А во-вторых (и это я сказал Тарковскому во время одной из ссор), он снял совсем не «Солярис», а «Преступление и наказание». Ведь из фильма следует только то, что этот паскудный Кельвин довёл бедную Хари до самоубийства, а потом по этой причине терзался угрызениями совести, которые усиливались её появлением, причём появлением в обстоятельствах странных и непонятных. Этот феномен очередных появлений Хари использовался мною для реализации определённой концепции, которая восходит чуть ли не к Канту. Существует ведь Ding an sich, непознаваемое, Вещь в себе, Вторая сторона, пробиться к которой невозможно. И это в моей прозе было совершенно иначе воплощёно и аранжировано… А совсем уж ужасным было то, что Тарковский ввёл в фильм родителей Кельвина, и даже какую-то его тётю, а прежде всего — мать, а «мать» — это «Россия», «Родина», «Земля». Это меня уже порядочно рассердило. Были мы в тот момент как две лошади, которые тянут одну телегу в разные стороны… В моей книге необычайно важной была сфера рассуждений и вопросов познавательных и эпистемологических, которая тесно связана с соляристической литературой и самой сущностью соляристики, но, к сожалению, фильм был основательно очищен от этого. Судьбы людей на станции, о которых мы узнаём только в небольших эпизодах при очередных наездах камеры, — они тоже не являются каким-то экзистенциальным анекдотом, а большим вопросом, касающимся места человека во Вселенной, и так далее. У меня Кельвин решает остаться на планете без какой-либо надежды, а Тарковский создал картину, в которой появляется какой-то остров, а на нём домик. И когда я слышу о домике и острове, то чуть ли не выхожу из себя от возмущения. Тот эмоциональный соус, в который Тарковский погрузил моих героев, не говоря уже о том, что он совершенно ампутировал «сайентистский пейзаж» и ввёл массу странностей, для меня совершенно невыносим.