>>690964
https://site.ua/khavryuchenko.oleksiy/9308/
Вот это, собственно, и была революция. Как видите, никакого поступательного прогресса (революция может привести и к деградации — понижению сложности), никаких тебе светлых идеалов, направляющей и ведущей силы или жидомасонского заговора. У революции нет направления, она — отказ от статуса кво. А что именно получится в результате — увы, непредсказуемо. Но главное — система эволюционировала. Изменилась, причём сразу вся. И вовсе не из-за стремления к новому, а потому, что ТАК ДАЛЬШЕ ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ.

Аналогично и с идеями... Ну, вы поняли, да? Мы не можем «делать революцию» (с), мы можем лишь накапливать изменения, чтобы в час Х какие-то из них сложились в новую систему. И никакой плавной эволюции чиновника / политика не будет, потому что он «притёрт» к системе. И пока всё не начнёт рушиться (или из-за внешнего давления, или из-за того, что сами внутри всё загадили до критического состояния), пока перед критически большим количеством людей (носителей идей, как мы помним) не станет выбор «измени способ жизни или сдохни», никакой эволюции мышления не будет. Потому что не будет и революции.

Кстати, попытки остановить революцию так же наивны, как и попытки её сделать. Изменить можно ход, время, результат, цену, но никак не отменить само событие. А те, кто в состоянии самогипноза повторяют «если не дёргаться — ничего плохого и не будет» и «надо просто работать, как работали», обычно вымирают первыми.

Итого, выводы.

1. Противопоставление эволюции и революции — ложно. Эволюция реализуется через революцию, это способ её существования, так сказать. Одно является неотъемлемой частью другого.

2. Для прохождения социальной эволюции необходимо наличие движущих сил, аналогичных биологическим: появления новых идей, борьбы между ними (дискуссии, споров, срачей) и «давления общества». Ожидание, что всё произойдёт «эволюционным путём» — это просто форма снятия с себя ответственности.

3. Революций никто не делает. Есть только те, кто их реализует, когда система уже перестаёт работать. А сам факт революции — это «things just happen» (c) Sir T. Pratchett.

4. У эволюции нет «направления», а у революции — «закономерного результата». Единственное, что даёт революция, — это возможность создавать что-то принципиально новое. Что именно — в вашей власти... хотя бы немного.

>>692726
В Эрефии это все закономерно, но не навсегда. Просто ментально/генетически в течении сотен лет отставали от Запада, а экономически и идеологически сейчас - на десятки лет.
Где-то лет через 10-15 РФ начнет проходить тот же эволюционно-революционный путь, который Украина проходила в 2000-10х и Польша в 1980-90х.

http://gefter.ru/archive/21085
Таким образом, русские в течение всей своей истории, за исключением краткого периода 1905–1917 годов, не являлись политической нацией. Они были и остаются «государевыми людьми», служилым народом, на плечах которого держались все инкарнации государства Российского — Московское царство, Российская империя, Советский Союз, и держится ныне Российская Федерация. В прошлом и настоящем они обеспечивали внешнеполитические амбиции своих надзаконных правителей и скрепляли за свой счет единство множества разнообразных нерусских народов, входивших в состав одной из величайших империй в мировой истории. Но никаких политических прав этот «государствообразующий» этнос не имел и не имеет — только обязанности. Верховная власть шесть веков подряд делала все возможное для уничтожения у русских даже намека на институты национального самоуправления. Русские должны были подчиняться непосредственно государству, им не положено было иного коллективизма, кроме спускаемого сверху. У них как у народа, на котором держится основание империи, вообще не могло быть других интересов, кроме «державных».

Историк А.И. Яковлев накануне 17-го года в беседе с коллегами сострил, что русская государственность стоит на трех основаниях: «1) русские против внешних врагов сражаются, как львы, 2) между собой человек человеку — волк, 3) перед начальством — “чего изволите?”, по-собачьи». Добавим четвертое — работают как ломовые лошади. По точному замечанию грузинского философа Мераба Мамардашвили, «Россия существует не для русских, а посредством русских…» Взамен власть и ее идеологическая обслуга кормит русскую «сивку» разного рода «возвышающими обманами». Перечень последних хорошо известен.

1. Русские — не конкретный этнос, а таинственный сверхнарод, не имеющий этнического содержания. Русский — прилагательное, а не существительное.

2. Русским не нужны материальные блага и политические права, они должны думать только о высокой духовности и о том, как выполнить свою вселенскую миссию — спасение человечества.

3. Русские — не хозяева России, а «раствор», скрепляющий ее единство; не цель в себе, а средство для исполнения великих предначертаний начальства.

4. Что бы ни случилось, русские должны терпеть и молча сносить любые притеснения от начальства и иноплеменников — иначе все рухнет.

5. Без строгого начальства с плеткой русские ни на что хорошее не способны.

В.В. Розанов с замечательной меткостью называл подобную рефлексию «философией выпоротого человека».

>>694084
В разговоре о нации важно понять, что она в идеале — не рой, не стадо, а свободное единство независимых личностей. Но именно последним-то на Руси всегда приходилось трудно. Модель «самодержец – бесправные подданные», по «закону подражания», веками транслировалась сверху вниз на все этажи русского социума. В результате, высшей — хотя и неформальной — ценностью последнего стала не личная независимость и свободная солидарность, а возможность властвовать, помыкая нижестоящими, притом что вышестоящие, в свою очередь, помыкают тобой. «Русская общественная жизнь есть цепь взаимных притеснений: высший гнетет низшего; сей терпит, жаловаться не смеет, но зато жмет еще низшего, который также терпит и также мстит на ему подчиненном», — писал в 1851 году М.А. Бакунин, а сказано будто о сегодняшнем дне. Так что пресловутая русская атомизированность и нетерпимость друг к другу совершенно закономерны: какие могут быть коллективизм и терпимость между миллионами маленьких самодержцев?

Один из умнейших и оригинальнейших русских людей, знаменитый собиратель олонецких былин и скромный проводник имперской политики в Польше в качестве вице-губернатора города Калиша П.Н. Рыбников писал, что в романах Толстого царит миросозерцание, проникнутое убеждением в ничтожности отдельной личности и растворяющее ее в народной массе. «Великий писатель земли русской» изображает и поэтизирует преимущественно покорных судьбе, лишенных всякой инициативы и характера «приниженных» людей (как сказал бы Аполлон Григорьев, «смирный тип»), а мало-мальски самостоятельные и свободно развившиеся индивидуальности либо игнорирует, либо предает «злой смерти» (как Андрея Болконского).

Рыбников отчасти согласен с Толстым — да, действительно, преобладающий стиль «русского мира» именно таков, но это не его «онтология», а порождение определенных исторических обстоятельств, когда, начиная с Московского царства, «весь строй жизни стал абсолютистским, высшее сословие превратилось в служилых людей, явилось проклятие крепостного права. Куда было деться самостоятельной личности, что она могла значить перед силой сложившихся вещей?» Вследствие падения гражданской и общественной жизни и религиозная сфера деградировала «с одной стороны, до обрядности, с другой — до фатализма». «Вот почему, — резюмирует Павел Николаевич, исходя, видимо, и из собственного богатого жизненного опыта, — образованной русской личности тяжко жить в великорусской жизни. Если она выходит из традиционных рамок, ее гонит в бесплодное отрицание нигилизма; если она приобщается своему племени, ей надобно наложить на себя печать смирения… и отказаться от всякой самостоятельной деятельности, от всякого самостоятельного мышления… Личности негде развернуться в великорусской жизни… оттого там и жить так тошно».

От этого ощущения («тошно жить») даже и у великих русских людей случались приступы отчаяния. «Скучно, тяжко, и вокруг столь подло и столь глупо, что не знаешь, где и дух перевести, — жаловался в одном из писем 1883 года Н.С. Лесков. — Не могу себе простить, что я никогда не усвоил себе французского языка в той мере, чтобы на нем работать как на родном. Я бы часа не остался в России и навсегда. Боюсь, что ее можно совсем возненавидеть со всеми ее нигилистами и охранителями. Нет ни умов, ни характеров и ни тени достоинства… С чем же идти в жизнь этому стаду, и вдобавок еще самомнящему стаду?»

>>694116
Проблему личности в «русском мире» осознавал, разумеется, не один Рыбников. Ей посвящена добрая половина отечественной литературной классики XIX столетия — все мы помним из школьной программы про «лишних людей». Но мало кто формулировал ее с такой четкостью, и, главное, мало кто так внятно объяснил ее генезис. Разве что В.В. Розанов в «Мимолетном» за 1914 год, пытаясь доказать ненужность для Российской империи ненавидимой им в ту пору интеллигенции, дал очень выразительный образ русского бытия, где независимой личности по определению нет места:

«Мужики — пашут.
Солдаты готовы “отразить врага”
Священники — хоронят, венчают, крестят. Держат
“наряд” и “идею” над человеком.
Царь блюдет все. “Да будет все тихо и
Благодатно”.
Египет. Настоящий и полный Египет».

Вот именно — Египет, образец восточной дохристианской деспотии!

Государство как было, так и осталось в России, по сути, главным собственником и главным работодателем, а при таком раскладе независимая личность как более-менее массовый тип решительно невозможна. Во всем этом не было бы трагедии, когда бы русские искренне считали подобное положение дел правильным. Раб, которого не оскорбляют побои, вполне может быть счастлив. Но одно дело — вынужденно подчиняться «силе сложившихся вещей», другое — верить в ее справедливость. Большинство никогда не прет против рожна, но это не значит, что оно этот «рожон» любит всеми фибрами души. Русские — народ христианско-европейской цивилизации, где личность — центр бытия...

...Не сознательно, так подсознательно русские ощущают нормой уважительное отношение к себе как к творению Божиему с бессмертной душой, а не садомазохистские игры в господ и холопов. И доказательств этому немало в русской истории. Рыбников как знаток русского фольклора отмечал, что чувство свободы и независимости личности пронизывает былинный эпос, что вовсе не «смирными» и не «приниженными» были герои последнего, а стало быть, и народ, таких героев почитавший, не может быть сведен к безличной массе.

...Урожай на сильных, талантливых, инициативных людей среди русских был всегда поразительно высок, и именно они были дрожжами нашего прогресса. Государство этими людьми активно пользовалось, но когда они начинали заявлять претензии на независимость (без которой сила, талант, инициатива развиваться не могут), их либо истребляли, либо выталкивали на периферию, либо заставляли встраиваться в систему, где они через какое-то время чахли или проституировались. В том числе и отсюда прерывистость русского исторического развития, обязательность срыва реформ с последующим переходом в реакцию.

Личная независимость в наших палестинах — цветок как будто редкий и экзотический. Но как характерно, что чуть политический климат начинает теплеть, это растение тут же получает тенденцию к распространению. Стоило самодержавию дать дворянству Манифест о вольности, как уже через двадцать — тридцать лет народилось поколение Пушкина и декабристов, для которого понятие о личной независимости было основой идентичности. Стоило в 1905 году явиться Манифесту о политических и гражданских свободах — и тут же бурно закипела общественная и хозяйственная жизнь, за считанные годы возникла новая, европеизированная Россия, уничтоженная затем пришествием коммунистического Египта.

>>694174
Беда в том, что нам до сих пор никак не удается закрепить наши хаотические освободительные стремления на уровне работающих и воспроизводящихся социальных и политических институтов, создать новую «силу сложившихся вещей», которая поощряла бы дух свободы и независимости, а не давила его. И другая напасть: отечественные борцы за свободу нередко больны «бесплодным отрицанием нигилизма», а порой вольно или невольно копируют обыкновения своего надзаконного супостата: «Свободных мыслей коноводы / Восточным деспотам сродни» (П.А. Вяземский).

Есть исследователи, которые пишут в связи с вышесказанным о каком-то особом «властецентризме» русской культуры или даже видят здесь выражение неких прирожденных свойств русского национального характера. Но данное явление все же не уникально. Джон Стюарт Милль писал в позапрошлом столетии: «Есть нации, у которых страсть повелевать другими настолько преобладает над стремлением сохранить личную независимость, что они даже ради призрачной власти готовы всецело пожертвовать своей свободой. В таком народе каждый человек, подобно простому солдату в армии, охотно отрекается от личной свободы в пользу своего начальника, лишь бы армия торжествовала и ему можно было гордиться тем, что и он — один из победителей, хотя бы его участие во власти, проявляемое над побежденными, было совершенно призрачно. Правительство, строго ограниченное в своих полномочиях… не по вкусу такому народу. В его глазах представители власти могут делать все, что угодно, лишь бы самая власть была открыта для соискательства. Средний человек из этого народа предпочитает надежду (хотя бы отдаленную и невероятную), что он достигнет некоторой власти над своими согражданами, уверенности, что эта власть не будет без нужды вмешиваться в его дела и дела его ближних».

Вы думали, это о русских? Между тем речь идет о французах эпохи «суверенной демократии» Наполеона III. Сходные социально-политические системы порождают и сходные общественные практики. Но это не значит, что и системы, и практики эти — навсегда. Другое дело, что русский случай особенно тяжел: даже при Наполеоне Малом действовал кодекс его великого дяди, обеспечивающий право частной собственности, и, что еще важнее, среди многих победивших французских революций не было революции коммунистической.