1. 1872-1876
- Пять предисловий к пяти ненаписанным книгам
- 1872 Рождение трагедии
- Несвоевременные размышления в четырех частях
- Об истине и лжи во вненравственном смысле (и др.)
2. 1876-1882
- 1878 Человеческое, слишком человеческое
- 1881 Утренняя заря
- 1882 Веселая наука
3. 1883–1885: Так говорил Заратустра
4. 1886-1888
- 1886 По ту сторону добра и зла
- 1887 К генеалогии морали
- 1888 Случай Вагнер
- 1888 Сумерки идолов
- 1888 Ницше contra Вагнер
- 1888 Антихрист (опубликовано в 1895)
- 1888 Ecce Homo (опубликовано в 1908)
Тред №1 https://2ch.hk/ph/arch/2023-10-04/res/124037.html (
М)
Тред №2 https://2ch.hk/ph/arch/2024-02-25/res/134698.html (М)
Тред №3 https://2ch.su/ph/arch/2025-03-13/res/152275.html#152275
Тред №4 >>167630 (OP)
- Пять предисловий к пяти ненаписанным книгам
- 1872 Рождение трагедии
- Несвоевременные размышления в четырех частях
- Об истине и лжи во вненравственном смысле (и др.)
2. 1876-1882
- 1878 Человеческое, слишком человеческое
- 1881 Утренняя заря
- 1882 Веселая наука
3. 1883–1885: Так говорил Заратустра
4. 1886-1888
- 1886 По ту сторону добра и зла
- 1887 К генеалогии морали
- 1888 Случай Вагнер
- 1888 Сумерки идолов
- 1888 Ницше contra Вагнер
- 1888 Антихрист (опубликовано в 1895)
- 1888 Ecce Homo (опубликовано в 1908)
Тред №1 https://2ch.hk/ph/arch/2023-10-04/res/124037.html (
М)Тред №2 https://2ch.hk/ph/arch/2024-02-25/res/134698.html (
М)Тред №3 https://2ch.su/ph/arch/2025-03-13/res/152275.html#152275
Тред №4 >>167630 (OP)
Как бы Ницше отнесся к претендующим на научность ангажированным ~историкам, которых в некоторых кругах принято называть "фриками"? Человек хочет доказать, что от его народа произошли индоевропейцы и все хорошие люди, которые ему нравятся, — в чем тут проблема с т.з. Ницше? А те, кто его критикуют и опровергают, и не хотят, чтобы во всей стране история превратилась в такой инструмент самоподдува ("Олимп иллюзии"), — разве они не против жизни, уставшие, чахоточники, сократики и т.д.?
пикрил — база треда.
Die Reformation; Leibniz; Kant und die sogenannte deutsche Philosophie; die Freiheits-Kriege; das Reich — jedes Mal ein Umsonst für Etwas, das bereits da war, für etwas Unwiederbringliches… Es sind meine Feinde, ich bekenne es, diese Deutschen: ich verachte in ihnen jede Art von Begriffs- und Werth-Unsauberkeit, von Feigheit vor jedem rechtschaffnen Ja und Nein. Sie haben, seit einem Jahrtausend beinahe, Alles verfilzt und verwirrt, woran sie mit ihren Fingern rührten, sie haben alle Halbheiten — Drei-Achtelsheiten! — auf dem Gewissen, an denen Europa krank ist, — sie haben auch die unsauberste Art Christenthum, die es giebt, die unheilbarste, die unwiderlegbarste, den Protestantismus auf dem Gewissen… Wenn man nicht fertig wird mit dem Christenthum, die Deutschen werden daran schuld sein…
"Ein zentraler Gedanke von N.s Sprachkritik, der in FW 354, KSA 3, 590‒593 noch zu einer Bewusst- seinstheorie erweitert wird. Die Sprachkritik, wie sie in 128, 21‒26 vorgetragen ist, geht von der Priorität — sowohl zeitlich wie auch in der Wertigkeit — der „eigentlichen Erlebnisse“ aus und konstruiert Sprachkritik damit dualistisch: Ein Eigentliches, auf das es ankommt, wird von der Sprache verborgen oder vermittelmäßigt. N.s Sprach- und Sprechvielfalt in GD ließe sich so als Versuch verstehen, die Sprache durch sich selbst zu überlisten und der Vermittelmäßi- gung durch immer neue Überraschung zu entgehen, ja durch die Überraschung den Lesern „eigentliche Erlebnisse“ zu bescheren. Das Problem besteht freilich darin, woher man wissen kann, dass es vorsprachliche „Erlebnisse“ gibt und wie sie beschaffen sind."
— Nietzsche contra Andreas Urs Sommer [und alle Nietzsche-Kommentar].
... Es steht Niemandem mehr frei, im jetzigen Deutschland seinen Kindern eine vornehme Erziehung zu geben: unsre „höheren“ Schulen sind allesammt auf die zweideutigste Mittelmässigkeit eingerichtet, mit Lehrern, mit Lehrplänen, mit Lehrzielen. Und überall herrscht eine unanständige Hast, wie als ob Etwas versäumt wäre, wenn der junge Mann mit 23 Jahren noch nicht „fertig“ ist, noch nicht Antwort weiss auf die „Hauptfrage“: welchen Beruf? — Eine höhere Art Mensch, mit Verlaub gesagt, liebt nicht „Berufe“, genau deshalb, weil sie sich berufen weiss… Sie hat Zeit, sie nimmt sich Zeit, sie denkt gar nicht daran, „fertig“ zu werden, — mit dreissig Jahren ist man, im Sinne hoher Cultur, ein Anfänger, ein Kind. — Unsre überfüllten Gymnasien, unsre überhäuften, stupid gemachten Gymnasiallehrer sind ein Skandal: um diese Zustände in Schutz zu nehmen, wie es jüngst die Professoren von Heidelberg gethan haben, dazu hat man vielleicht Ursachen, — Gründe dafür giebt es nicht.
NB: если авторы NK правы, то и Платона ("оппонента" Ницше (враг ли Ницше Платону реальному, а не "письменному"? или друг?)) всем следует выбросить прямо в мусорную корзину.
Wenn ich mir das Bild eines vollkommnen Lesers ausdenke, so wird immer ein Unthier von Muth und Neugierde daraus, ausserdem noch etwas Biegsames, Listiges, Vorsichtiges, ein geborner Abenteurer und Entdecker. Zuletzt: ich wüsste es nicht besser zu sagen, zu wem ich im Grunde allein rede, als es Zarathustra gesagt hat: wem allein will er sein Räthsel erzählen?
"Euch, den kühnen Suchern, Versuchern, und wer je sich mit listigen Segeln auf furchtbare Meere einschiffte, —
euch, den Räthsel-Trunkenen, den Zwielicht-Frohen, deren Seele mit Flöten zu jedem Irrschlunde gelockt wird:
— denn nicht wollt ihr mit feiger Hand einem Faden nachtasten; und wo ihr errathen könnt, da hasst ihr es, zu erschliessen…"
... But to grasp that you would have to have already learned how to look round the corner, as I can — precisely so that your glance can anticipate the illustrious country to which at first a crooked path leads, a path through "fields of misfortune", as my friend Heraclitus Empedocles has just whispered to me {cf. Empedocles, fragment 121} ...
... Meinem Brummbär Erwin
Auf die Gefahr hin, dich nochmals durch meine Blindheit gegen Monsieur Taine, der ehemals den Veda gedichtet hat zu entrüsten, wage ich es, dich unter die Götter zu versetzen und die allerliebste Göttin neben dich…
An Georg Brandes in Kopenhagen (Entwurf)
<Turin, Anfang Dezember 1888>
Werther Freund, ich halte für nöthig, Ihnen ein paar Dinge aller ersten Rangs mitzutheilen: geben Sie Ihr Ehrenwort drauf, daß die Geschichte unter uns bleibt. Wir sind eingetreten in die große Politik, sogar in die allergrößte… Ich bereite ein Ereigniß vor, welches höchst wahrscheinlich die Geschichte in zwei Hälften spaltet, bis zu dem Punkte, daß wir eine neue Zeitrechnung haben werden: von 1888 als Jahr Eins an. Alles, was heute oben auf ist, Triple-Allianz, sociale Frage geht vollständig über in eine Individuen-Gegensatz-Bildung: wir werden Kriege haben, wie es keine giebt, aber nicht zwischen Nationen, nicht zwischen Ständen: Alles ist auseinander gesprengt, — ich bin das furchtbarste Dynamit, das es giebt. — Ich will in 3 Monaten Aufträge zur Herstellung einer Manuscript-Ausgabe geben von |„Der Antichrist. Umwerthung aller Werthe“|, sie bleibt vollkommen geheim: sie dient mir als Agitations-Ausgabe. Ich habe Übersetzungen in alle europäischen Hauptsprachen nöthig: wenn das Werk erst heraus soll, so rechne ich eine Million Exemplare in jeder Sprache als erste Auflage. Ich habe an Sie für die dänische, an Herrn Strindberg für die schwedische Ausgabe gedacht. — Da es sich um einen Vernichtungsschlag gegen das Christenthum handelt, so liegt auf der Hand, daß die einzige internationale Macht, die ein Instinkt-Interesse an der Vernichtung des Christenthums hat, die Juden sind — hier giebt es eine Instinkt-Feindschaft, nicht etwas „Eingebildetes“ wie bei irgend welchen „Freigeistern“ oder Socialisten — ich mache mir den Teufel was aus Freigeistern. Folglich müssen wir aller entscheidenden Potenzen dieser Rasse in Europa und Amerika sicher sein — zu alledem hat eine solche Bewegung das Großcapital nöthig. Hier ist der einzige natürlich vorbereitete Boden für den größten Entscheidungs-Krieg der Geschichte: das Übrige von Anhängerschaft kann erst nach dem Schlage in Betracht gezogen werden. Diese neue Macht, die sich hier bilden wird, dürfte im Handumdrehn die erste Weltmacht sein: zugegeben daß zunächst die herrschenden Stände die Partei des Christenthums ergreifen, so ist die Axt ihnen insofern an die Wurzel <gelegt>, als gerade alle starken und lebendigen Individuen aus ihnen unbedingt ausscheiden werden. Daß alle geistig ungesunden Rassen im Christenthum den Glauben der Herrschenden bei dieser Gelegenheit empfinden, folglich für die Lüge Partei nehmen werden, das zu errathen braucht man nicht Psycholog zu sein. Das Resultat ist, daß hier das Dynamit alle Heeresorganisation alle Verfassung sprengt: daß die Gegnerschaft nicht Anderes constituirt und auf Krieg ungeübt dasteht. Alles in Allem, werden wir die Offiziere in ihren Instinkten für uns haben: daß es im aller höchsten Grad unehrenhaft, feige, unreinlich ist, Christ zu sein, dies Urtheil trägt man unfehlbar aus meinem „Antichrist“ mit sich fort. — (Zunächst erscheint das „Ecce homo“ von dem ich sprach, worin das letzte Capitel einen Vorgeschmack giebt, was bevorsteht, und wo ich selbst als Mensch des Verhängnisses auftrete…) Was den deutschen Kaiser betrifft, so kenne ich die Art, solche braunen Idioten zu behandeln: das giebt einem wohlgerathenen Offizier das Maß ab. Friedrich der Große war besser, der wäre sofort in seinem Elemente. — Mein Buch ist wie ein Vulkan, man hat keinen Begriff aus der bisherigen Litteratur, was da gesagt wird, und wie die tiefsten Geheimnisse der menschlichen Natur plötzlich mit entsetzlicher Klarheit herausspringen. Es giebt eine Art darin, das Todesurtheil zu sprechen, die vollkommen übermenschlich ist. Und dabei weht eine grandiose Ruhe und Höhe über das Ganze — es ist wirklich ein Weltgericht, obwohl Nichts zu klein und versteckt ist, was hier nicht gesehen und ans Licht gezogen werde. Wenn Sie endlich das Gesetz gegen das Christenthum unterzeichnet, der „Antichrist“ lesen, das den Schluß macht, wer weiß, so schlottern vielleicht selbst Ihnen, fürchte ich, die Gebeine…
Das Gesetz gegen das Christenthum hat als Überschrift: Todkrieg dem Laster: das Laster ist das Christenthum
Der erste Satz: Lasterhaft ist jede Art Widernatur; die lasterhafteste Art Mensch ist der Priester: der lehrt die Widernatur. Gegen den P<riester> hat man nicht Gründe, man hat das Zuchthaus nöthig.
Der vierte (Satz) Die Predigt der Keuschheit ist eine öffentliche Aufreizung zur Widernatur. Jede Verachtung des geschlechtlichen Lebens, jede Verunreinigung desselben durch den Begriff „unrein“ ist die eigentliche Sünde gegen den heiligen Geist des Lebens.
Der 6. Satz heißt Man soll die heilige Geschichte nennen mit dem Namen den sie verdient, als verfluchte Geschichte; man soll die Worte „Gott“ „Heiland“ „Erlöser“ „Heiliger“ zu Schimpfworten, zu Verbrecher-Abzeichen benutzen.
Umwerthung aller Werthe? Da wird erst — — —
Siegen wir, so haben wir die Erdregierung in den Händen — den Weltfrieden eingerechnet… Wir haben die absurden Grenzen der Rasse Nation und Stände überwunden: es giebt nur noch Rangordnung zwischen Mensch und Mensch und zwar eine ungeheure lange Leiter von Rangordnung.
Da haben Sie das erste welthistorische Papier: Große Politik par excellence.
NB. Suchen Sie mir einen Meister als ersten Übersetzer — ich kann nur Meister der Sprache brauchen.
Die Reformation; Leibniz; Kant und die sogenannte deutsche Philosophie; die Freiheits-Kriege; das Reich — jedes Mal ein Umsonst für Etwas, das bereits da war, für etwas Unwiederbringliches… Es sind meine Feinde, ich bekenne es, diese Deutschen: ich verachte in ihnen jede Art von Begriffs- und Werth-Unsauberkeit, von Feigheit vor jedem rechtschaffnen Ja und Nein. Sie haben, seit einem Jahrtausend beinahe, Alles verfilzt und verwirrt, woran sie mit ihren Fingern rührten, sie haben alle Halbheiten — Drei-Achtelsheiten! — auf dem Gewissen, an denen Europa krank ist, — sie haben auch die unsauberste Art Christenthum, die es giebt, die unheilbarste, die unwiderlegbarste, den Protestantismus auf dem Gewissen… Wenn man nicht fertig wird mit dem Christenthum, die Deutschen werden daran schuld sein…
"Ein zentraler Gedanke von N.s Sprachkritik, der in FW 354, KSA 3, 590‒593 noch zu einer Bewusst- seinstheorie erweitert wird. Die Sprachkritik, wie sie in 128, 21‒26 vorgetragen ist, geht von der Priorität — sowohl zeitlich wie auch in der Wertigkeit — der „eigentlichen Erlebnisse“ aus und konstruiert Sprachkritik damit dualistisch: Ein Eigentliches, auf das es ankommt, wird von der Sprache verborgen oder vermittelmäßigt. N.s Sprach- und Sprechvielfalt in GD ließe sich so als Versuch verstehen, die Sprache durch sich selbst zu überlisten und der Vermittelmäßi- gung durch immer neue Überraschung zu entgehen, ja durch die Überraschung den Lesern „eigentliche Erlebnisse“ zu bescheren. Das Problem besteht freilich darin, woher man wissen kann, dass es vorsprachliche „Erlebnisse“ gibt und wie sie beschaffen sind."
— Nietzsche contra Andreas Urs Sommer [und alle Nietzsche-Kommentar].
... Es steht Niemandem mehr frei, im jetzigen Deutschland seinen Kindern eine vornehme Erziehung zu geben: unsre „höheren“ Schulen sind allesammt auf die zweideutigste Mittelmässigkeit eingerichtet, mit Lehrern, mit Lehrplänen, mit Lehrzielen. Und überall herrscht eine unanständige Hast, wie als ob Etwas versäumt wäre, wenn der junge Mann mit 23 Jahren noch nicht „fertig“ ist, noch nicht Antwort weiss auf die „Hauptfrage“: welchen Beruf? — Eine höhere Art Mensch, mit Verlaub gesagt, liebt nicht „Berufe“, genau deshalb, weil sie sich berufen weiss… Sie hat Zeit, sie nimmt sich Zeit, sie denkt gar nicht daran, „fertig“ zu werden, — mit dreissig Jahren ist man, im Sinne hoher Cultur, ein Anfänger, ein Kind. — Unsre überfüllten Gymnasien, unsre überhäuften, stupid gemachten Gymnasiallehrer sind ein Skandal: um diese Zustände in Schutz zu nehmen, wie es jüngst die Professoren von Heidelberg gethan haben, dazu hat man vielleicht Ursachen, — Gründe dafür giebt es nicht.
NB: если авторы NK правы, то и Платона ("оппонента" Ницше (враг ли Ницше Платону реальному, а не "письменному"? или друг?)) всем следует выбросить прямо в мусорную корзину.
Wenn ich mir das Bild eines vollkommnen Lesers ausdenke, so wird immer ein Unthier von Muth und Neugierde daraus, ausserdem noch etwas Biegsames, Listiges, Vorsichtiges, ein geborner Abenteurer und Entdecker. Zuletzt: ich wüsste es nicht besser zu sagen, zu wem ich im Grunde allein rede, als es Zarathustra gesagt hat: wem allein will er sein Räthsel erzählen?
"Euch, den kühnen Suchern, Versuchern, und wer je sich mit listigen Segeln auf furchtbare Meere einschiffte, —
euch, den Räthsel-Trunkenen, den Zwielicht-Frohen, deren Seele mit Flöten zu jedem Irrschlunde gelockt wird:
— denn nicht wollt ihr mit feiger Hand einem Faden nachtasten; und wo ihr errathen könnt, da hasst ihr es, zu erschliessen…"
... But to grasp that you would have to have already learned how to look round the corner, as I can — precisely so that your glance can anticipate the illustrious country to which at first a crooked path leads, a path through "fields of misfortune", as my friend Heraclitus Empedocles has just whispered to me {cf. Empedocles, fragment 121} ...
... Meinem Brummbär Erwin
Auf die Gefahr hin, dich nochmals durch meine Blindheit gegen Monsieur Taine, der ehemals den Veda gedichtet hat zu entrüsten, wage ich es, dich unter die Götter zu versetzen und die allerliebste Göttin neben dich…
An Georg Brandes in Kopenhagen (Entwurf)
<Turin, Anfang Dezember 1888>
Werther Freund, ich halte für nöthig, Ihnen ein paar Dinge aller ersten Rangs mitzutheilen: geben Sie Ihr Ehrenwort drauf, daß die Geschichte unter uns bleibt. Wir sind eingetreten in die große Politik, sogar in die allergrößte… Ich bereite ein Ereigniß vor, welches höchst wahrscheinlich die Geschichte in zwei Hälften spaltet, bis zu dem Punkte, daß wir eine neue Zeitrechnung haben werden: von 1888 als Jahr Eins an. Alles, was heute oben auf ist, Triple-Allianz, sociale Frage geht vollständig über in eine Individuen-Gegensatz-Bildung: wir werden Kriege haben, wie es keine giebt, aber nicht zwischen Nationen, nicht zwischen Ständen: Alles ist auseinander gesprengt, — ich bin das furchtbarste Dynamit, das es giebt. — Ich will in 3 Monaten Aufträge zur Herstellung einer Manuscript-Ausgabe geben von |„Der Antichrist. Umwerthung aller Werthe“|, sie bleibt vollkommen geheim: sie dient mir als Agitations-Ausgabe. Ich habe Übersetzungen in alle europäischen Hauptsprachen nöthig: wenn das Werk erst heraus soll, so rechne ich eine Million Exemplare in jeder Sprache als erste Auflage. Ich habe an Sie für die dänische, an Herrn Strindberg für die schwedische Ausgabe gedacht. — Da es sich um einen Vernichtungsschlag gegen das Christenthum handelt, so liegt auf der Hand, daß die einzige internationale Macht, die ein Instinkt-Interesse an der Vernichtung des Christenthums hat, die Juden sind — hier giebt es eine Instinkt-Feindschaft, nicht etwas „Eingebildetes“ wie bei irgend welchen „Freigeistern“ oder Socialisten — ich mache mir den Teufel was aus Freigeistern. Folglich müssen wir aller entscheidenden Potenzen dieser Rasse in Europa und Amerika sicher sein — zu alledem hat eine solche Bewegung das Großcapital nöthig. Hier ist der einzige natürlich vorbereitete Boden für den größten Entscheidungs-Krieg der Geschichte: das Übrige von Anhängerschaft kann erst nach dem Schlage in Betracht gezogen werden. Diese neue Macht, die sich hier bilden wird, dürfte im Handumdrehn die erste Weltmacht sein: zugegeben daß zunächst die herrschenden Stände die Partei des Christenthums ergreifen, so ist die Axt ihnen insofern an die Wurzel <gelegt>, als gerade alle starken und lebendigen Individuen aus ihnen unbedingt ausscheiden werden. Daß alle geistig ungesunden Rassen im Christenthum den Glauben der Herrschenden bei dieser Gelegenheit empfinden, folglich für die Lüge Partei nehmen werden, das zu errathen braucht man nicht Psycholog zu sein. Das Resultat ist, daß hier das Dynamit alle Heeresorganisation alle Verfassung sprengt: daß die Gegnerschaft nicht Anderes constituirt und auf Krieg ungeübt dasteht. Alles in Allem, werden wir die Offiziere in ihren Instinkten für uns haben: daß es im aller höchsten Grad unehrenhaft, feige, unreinlich ist, Christ zu sein, dies Urtheil trägt man unfehlbar aus meinem „Antichrist“ mit sich fort. — (Zunächst erscheint das „Ecce homo“ von dem ich sprach, worin das letzte Capitel einen Vorgeschmack giebt, was bevorsteht, und wo ich selbst als Mensch des Verhängnisses auftrete…) Was den deutschen Kaiser betrifft, so kenne ich die Art, solche braunen Idioten zu behandeln: das giebt einem wohlgerathenen Offizier das Maß ab. Friedrich der Große war besser, der wäre sofort in seinem Elemente. — Mein Buch ist wie ein Vulkan, man hat keinen Begriff aus der bisherigen Litteratur, was da gesagt wird, und wie die tiefsten Geheimnisse der menschlichen Natur plötzlich mit entsetzlicher Klarheit herausspringen. Es giebt eine Art darin, das Todesurtheil zu sprechen, die vollkommen übermenschlich ist. Und dabei weht eine grandiose Ruhe und Höhe über das Ganze — es ist wirklich ein Weltgericht, obwohl Nichts zu klein und versteckt ist, was hier nicht gesehen und ans Licht gezogen werde. Wenn Sie endlich das Gesetz gegen das Christenthum unterzeichnet, der „Antichrist“ lesen, das den Schluß macht, wer weiß, so schlottern vielleicht selbst Ihnen, fürchte ich, die Gebeine…
Das Gesetz gegen das Christenthum hat als Überschrift: Todkrieg dem Laster: das Laster ist das Christenthum
Der erste Satz: Lasterhaft ist jede Art Widernatur; die lasterhafteste Art Mensch ist der Priester: der lehrt die Widernatur. Gegen den P<riester> hat man nicht Gründe, man hat das Zuchthaus nöthig.
Der vierte (Satz) Die Predigt der Keuschheit ist eine öffentliche Aufreizung zur Widernatur. Jede Verachtung des geschlechtlichen Lebens, jede Verunreinigung desselben durch den Begriff „unrein“ ist die eigentliche Sünde gegen den heiligen Geist des Lebens.
Der 6. Satz heißt Man soll die heilige Geschichte nennen mit dem Namen den sie verdient, als verfluchte Geschichte; man soll die Worte „Gott“ „Heiland“ „Erlöser“ „Heiliger“ zu Schimpfworten, zu Verbrecher-Abzeichen benutzen.
Umwerthung aller Werthe? Da wird erst — — —
Siegen wir, so haben wir die Erdregierung in den Händen — den Weltfrieden eingerechnet… Wir haben die absurden Grenzen der Rasse Nation und Stände überwunden: es giebt nur noch Rangordnung zwischen Mensch und Mensch und zwar eine ungeheure lange Leiter von Rangordnung.
Da haben Sie das erste welthistorische Papier: Große Politik par excellence.
NB. Suchen Sie mir einen Meister als ersten Übersetzer — ich kann nur Meister der Sprache brauchen.
пикрил — база треда.
Die Reformation; Leibniz; Kant und die sogenannte deutsche Philosophie; die Freiheits-Kriege; das Reich — jedes Mal ein Umsonst für Etwas, das bereits da war, für etwas Unwiederbringliches… Es sind meine Feinde, ich bekenne es, diese Deutschen: ich verachte in ihnen jede Art von Begriffs- und Werth-Unsauberkeit, von Feigheit vor jedem rechtschaffnen Ja und Nein. Sie haben, seit einem Jahrtausend beinahe, Alles verfilzt und verwirrt, woran sie mit ihren Fingern rührten, sie haben alle Halbheiten — Drei-Achtelsheiten! — auf dem Gewissen, an denen Europa krank ist, — sie haben auch die unsauberste Art Christenthum, die es giebt, die unheilbarste, die unwiderlegbarste, den Protestantismus auf dem Gewissen… Wenn man nicht fertig wird mit dem Christenthum, die Deutschen werden daran schuld sein…
"Ein zentraler Gedanke von N.s Sprachkritik, der in FW 354, KSA 3, 590‒593 noch zu einer Bewusst- seinstheorie erweitert wird. Die Sprachkritik, wie sie in 128, 21‒26 vorgetragen ist, geht von der Priorität — sowohl zeitlich wie auch in der Wertigkeit — der „eigentlichen Erlebnisse“ aus und konstruiert Sprachkritik damit dualistisch: Ein Eigentliches, auf das es ankommt, wird von der Sprache verborgen oder vermittelmäßigt. N.s Sprach- und Sprechvielfalt in GD ließe sich so als Versuch verstehen, die Sprache durch sich selbst zu überlisten und der Vermittelmäßi- gung durch immer neue Überraschung zu entgehen, ja durch die Überraschung den Lesern „eigentliche Erlebnisse“ zu bescheren. Das Problem besteht freilich darin, woher man wissen kann, dass es vorsprachliche „Erlebnisse“ gibt und wie sie beschaffen sind."
— Nietzsche contra Andreas Urs Sommer [und alle Nietzsche-Kommentar].
... Es steht Niemandem mehr frei, im jetzigen Deutschland seinen Kindern eine vornehme Erziehung zu geben: unsre „höheren“ Schulen sind allesammt auf die zweideutigste Mittelmässigkeit eingerichtet, mit Lehrern, mit Lehrplänen, mit Lehrzielen. Und überall herrscht eine unanständige Hast, wie als ob Etwas versäumt wäre, wenn der junge Mann mit 23 Jahren noch nicht „fertig“ ist, noch nicht Antwort weiss auf die „Hauptfrage“: welchen Beruf? — Eine höhere Art Mensch, mit Verlaub gesagt, liebt nicht „Berufe“, genau deshalb, weil sie sich berufen weiss… Sie hat Zeit, sie nimmt sich Zeit, sie denkt gar nicht daran, „fertig“ zu werden, — mit dreissig Jahren ist man, im Sinne hoher Cultur, ein Anfänger, ein Kind. — Unsre überfüllten Gymnasien, unsre überhäuften, stupid gemachten Gymnasiallehrer sind ein Skandal: um diese Zustände in Schutz zu nehmen, wie es jüngst die Professoren von Heidelberg gethan haben, dazu hat man vielleicht Ursachen, — Gründe dafür giebt es nicht.
NB: если авторы NK правы, то и Платона ("оппонента" Ницше (враг ли Ницше Платону реальному, а не "письменному"? или друг?)) всем следует выбросить прямо в мусорную корзину.
Wenn ich mir das Bild eines vollkommnen Lesers ausdenke, so wird immer ein Unthier von Muth und Neugierde daraus, ausserdem noch etwas Biegsames, Listiges, Vorsichtiges, ein geborner Abenteurer und Entdecker. Zuletzt: ich wüsste es nicht besser zu sagen, zu wem ich im Grunde allein rede, als es Zarathustra gesagt hat: wem allein will er sein Räthsel erzählen?
"Euch, den kühnen Suchern, Versuchern, und wer je sich mit listigen Segeln auf furchtbare Meere einschiffte, —
euch, den Räthsel-Trunkenen, den Zwielicht-Frohen, deren Seele mit Flöten zu jedem Irrschlunde gelockt wird:
— denn nicht wollt ihr mit feiger Hand einem Faden nachtasten; und wo ihr errathen könnt, da hasst ihr es, zu erschliessen…"
... But to grasp that you would have to have already learned how to look round the corner, as I can — precisely so that your glance can anticipate the illustrious country to which at first a crooked path leads, a path through "fields of misfortune", as my friend Heraclitus Empedocles has just whispered to me {cf. Empedocles, fragment 121} ...
... Meinem Brummbär Erwin
Auf die Gefahr hin, dich nochmals durch meine Blindheit gegen Monsieur Taine, der ehemals den Veda gedichtet hat zu entrüsten, wage ich es, dich unter die Götter zu versetzen und die allerliebste Göttin neben dich…
An Georg Brandes in Kopenhagen (Entwurf)
<Turin, Anfang Dezember 1888>
Werther Freund, ich halte für nöthig, Ihnen ein paar Dinge aller ersten Rangs mitzutheilen: geben Sie Ihr Ehrenwort drauf, daß die Geschichte unter uns bleibt. Wir sind eingetreten in die große Politik, sogar in die allergrößte… Ich bereite ein Ereigniß vor, welches höchst wahrscheinlich die Geschichte in zwei Hälften spaltet, bis zu dem Punkte, daß wir eine neue Zeitrechnung haben werden: von 1888 als Jahr Eins an. Alles, was heute oben auf ist, Triple-Allianz, sociale Frage geht vollständig über in eine Individuen-Gegensatz-Bildung: wir werden Kriege haben, wie es keine giebt, aber nicht zwischen Nationen, nicht zwischen Ständen: Alles ist auseinander gesprengt, — ich bin das furchtbarste Dynamit, das es giebt. — Ich will in 3 Monaten Aufträge zur Herstellung einer Manuscript-Ausgabe geben von |„Der Antichrist. Umwerthung aller Werthe“|, sie bleibt vollkommen geheim: sie dient mir als Agitations-Ausgabe. Ich habe Übersetzungen in alle europäischen Hauptsprachen nöthig: wenn das Werk erst heraus soll, so rechne ich eine Million Exemplare in jeder Sprache als erste Auflage. Ich habe an Sie für die dänische, an Herrn Strindberg für die schwedische Ausgabe gedacht. — Da es sich um einen Vernichtungsschlag gegen das Christenthum handelt, so liegt auf der Hand, daß die einzige internationale Macht, die ein Instinkt-Interesse an der Vernichtung des Christenthums hat, die Juden sind — hier giebt es eine Instinkt-Feindschaft, nicht etwas „Eingebildetes“ wie bei irgend welchen „Freigeistern“ oder Socialisten — ich mache mir den Teufel was aus Freigeistern. Folglich müssen wir aller entscheidenden Potenzen dieser Rasse in Europa und Amerika sicher sein — zu alledem hat eine solche Bewegung das Großcapital nöthig. Hier ist der einzige natürlich vorbereitete Boden für den größten Entscheidungs-Krieg der Geschichte: das Übrige von Anhängerschaft kann erst nach dem Schlage in Betracht gezogen werden. Diese neue Macht, die sich hier bilden wird, dürfte im Handumdrehn die erste Weltmacht sein: zugegeben daß zunächst die herrschenden Stände die Partei des Christenthums ergreifen, so ist die Axt ihnen insofern an die Wurzel <gelegt>, als gerade alle starken und lebendigen Individuen aus ihnen unbedingt ausscheiden werden. Daß alle geistig ungesunden Rassen im Christenthum den Glauben der Herrschenden bei dieser Gelegenheit empfinden, folglich für die Lüge Partei nehmen werden, das zu errathen braucht man nicht Psycholog zu sein. Das Resultat ist, daß hier das Dynamit alle Heeresorganisation alle Verfassung sprengt: daß die Gegnerschaft nicht Anderes constituirt und auf Krieg ungeübt dasteht. Alles in Allem, werden wir die Offiziere in ihren Instinkten für uns haben: daß es im aller höchsten Grad unehrenhaft, feige, unreinlich ist, Christ zu sein, dies Urtheil trägt man unfehlbar aus meinem „Antichrist“ mit sich fort. — (Zunächst erscheint das „Ecce homo“ von dem ich sprach, worin das letzte Capitel einen Vorgeschmack giebt, was bevorsteht, und wo ich selbst als Mensch des Verhängnisses auftrete…) Was den deutschen Kaiser betrifft, so kenne ich die Art, solche braunen Idioten zu behandeln: das giebt einem wohlgerathenen Offizier das Maß ab. Friedrich der Große war besser, der wäre sofort in seinem Elemente. — Mein Buch ist wie ein Vulkan, man hat keinen Begriff aus der bisherigen Litteratur, was da gesagt wird, und wie die tiefsten Geheimnisse der menschlichen Natur plötzlich mit entsetzlicher Klarheit herausspringen. Es giebt eine Art darin, das Todesurtheil zu sprechen, die vollkommen übermenschlich ist. Und dabei weht eine grandiose Ruhe und Höhe über das Ganze — es ist wirklich ein Weltgericht, obwohl Nichts zu klein und versteckt ist, was hier nicht gesehen und ans Licht gezogen werde. Wenn Sie endlich das Gesetz gegen das Christenthum unterzeichnet, der „Antichrist“ lesen, das den Schluß macht, wer weiß, so schlottern vielleicht selbst Ihnen, fürchte ich, die Gebeine…
Das Gesetz gegen das Christenthum hat als Überschrift: Todkrieg dem Laster: das Laster ist das Christenthum
Der erste Satz: Lasterhaft ist jede Art Widernatur; die lasterhafteste Art Mensch ist der Priester: der lehrt die Widernatur. Gegen den P<riester> hat man nicht Gründe, man hat das Zuchthaus nöthig.
Der vierte (Satz) Die Predigt der Keuschheit ist eine öffentliche Aufreizung zur Widernatur. Jede Verachtung des geschlechtlichen Lebens, jede Verunreinigung desselben durch den Begriff „unrein“ ist die eigentliche Sünde gegen den heiligen Geist des Lebens.
Der 6. Satz heißt Man soll die heilige Geschichte nennen mit dem Namen den sie verdient, als verfluchte Geschichte; man soll die Worte „Gott“ „Heiland“ „Erlöser“ „Heiliger“ zu Schimpfworten, zu Verbrecher-Abzeichen benutzen.
Umwerthung aller Werthe? Da wird erst — — —
Siegen wir, so haben wir die Erdregierung in den Händen — den Weltfrieden eingerechnet… Wir haben die absurden Grenzen der Rasse Nation und Stände überwunden: es giebt nur noch Rangordnung zwischen Mensch und Mensch und zwar eine ungeheure lange Leiter von Rangordnung.
Da haben Sie das erste welthistorische Papier: Große Politik par excellence.
NB. Suchen Sie mir einen Meister als ersten Übersetzer — ich kann nur Meister der Sprache brauchen.
Die Reformation; Leibniz; Kant und die sogenannte deutsche Philosophie; die Freiheits-Kriege; das Reich — jedes Mal ein Umsonst für Etwas, das bereits da war, für etwas Unwiederbringliches… Es sind meine Feinde, ich bekenne es, diese Deutschen: ich verachte in ihnen jede Art von Begriffs- und Werth-Unsauberkeit, von Feigheit vor jedem rechtschaffnen Ja und Nein. Sie haben, seit einem Jahrtausend beinahe, Alles verfilzt und verwirrt, woran sie mit ihren Fingern rührten, sie haben alle Halbheiten — Drei-Achtelsheiten! — auf dem Gewissen, an denen Europa krank ist, — sie haben auch die unsauberste Art Christenthum, die es giebt, die unheilbarste, die unwiderlegbarste, den Protestantismus auf dem Gewissen… Wenn man nicht fertig wird mit dem Christenthum, die Deutschen werden daran schuld sein…
"Ein zentraler Gedanke von N.s Sprachkritik, der in FW 354, KSA 3, 590‒593 noch zu einer Bewusst- seinstheorie erweitert wird. Die Sprachkritik, wie sie in 128, 21‒26 vorgetragen ist, geht von der Priorität — sowohl zeitlich wie auch in der Wertigkeit — der „eigentlichen Erlebnisse“ aus und konstruiert Sprachkritik damit dualistisch: Ein Eigentliches, auf das es ankommt, wird von der Sprache verborgen oder vermittelmäßigt. N.s Sprach- und Sprechvielfalt in GD ließe sich so als Versuch verstehen, die Sprache durch sich selbst zu überlisten und der Vermittelmäßi- gung durch immer neue Überraschung zu entgehen, ja durch die Überraschung den Lesern „eigentliche Erlebnisse“ zu bescheren. Das Problem besteht freilich darin, woher man wissen kann, dass es vorsprachliche „Erlebnisse“ gibt und wie sie beschaffen sind."
— Nietzsche contra Andreas Urs Sommer [und alle Nietzsche-Kommentar].
... Es steht Niemandem mehr frei, im jetzigen Deutschland seinen Kindern eine vornehme Erziehung zu geben: unsre „höheren“ Schulen sind allesammt auf die zweideutigste Mittelmässigkeit eingerichtet, mit Lehrern, mit Lehrplänen, mit Lehrzielen. Und überall herrscht eine unanständige Hast, wie als ob Etwas versäumt wäre, wenn der junge Mann mit 23 Jahren noch nicht „fertig“ ist, noch nicht Antwort weiss auf die „Hauptfrage“: welchen Beruf? — Eine höhere Art Mensch, mit Verlaub gesagt, liebt nicht „Berufe“, genau deshalb, weil sie sich berufen weiss… Sie hat Zeit, sie nimmt sich Zeit, sie denkt gar nicht daran, „fertig“ zu werden, — mit dreissig Jahren ist man, im Sinne hoher Cultur, ein Anfänger, ein Kind. — Unsre überfüllten Gymnasien, unsre überhäuften, stupid gemachten Gymnasiallehrer sind ein Skandal: um diese Zustände in Schutz zu nehmen, wie es jüngst die Professoren von Heidelberg gethan haben, dazu hat man vielleicht Ursachen, — Gründe dafür giebt es nicht.
NB: если авторы NK правы, то и Платона ("оппонента" Ницше (враг ли Ницше Платону реальному, а не "письменному"? или друг?)) всем следует выбросить прямо в мусорную корзину.
Wenn ich mir das Bild eines vollkommnen Lesers ausdenke, so wird immer ein Unthier von Muth und Neugierde daraus, ausserdem noch etwas Biegsames, Listiges, Vorsichtiges, ein geborner Abenteurer und Entdecker. Zuletzt: ich wüsste es nicht besser zu sagen, zu wem ich im Grunde allein rede, als es Zarathustra gesagt hat: wem allein will er sein Räthsel erzählen?
"Euch, den kühnen Suchern, Versuchern, und wer je sich mit listigen Segeln auf furchtbare Meere einschiffte, —
euch, den Räthsel-Trunkenen, den Zwielicht-Frohen, deren Seele mit Flöten zu jedem Irrschlunde gelockt wird:
— denn nicht wollt ihr mit feiger Hand einem Faden nachtasten; und wo ihr errathen könnt, da hasst ihr es, zu erschliessen…"
... But to grasp that you would have to have already learned how to look round the corner, as I can — precisely so that your glance can anticipate the illustrious country to which at first a crooked path leads, a path through "fields of misfortune", as my friend Heraclitus Empedocles has just whispered to me {cf. Empedocles, fragment 121} ...
... Meinem Brummbär Erwin
Auf die Gefahr hin, dich nochmals durch meine Blindheit gegen Monsieur Taine, der ehemals den Veda gedichtet hat zu entrüsten, wage ich es, dich unter die Götter zu versetzen und die allerliebste Göttin neben dich…
An Georg Brandes in Kopenhagen (Entwurf)
<Turin, Anfang Dezember 1888>
Werther Freund, ich halte für nöthig, Ihnen ein paar Dinge aller ersten Rangs mitzutheilen: geben Sie Ihr Ehrenwort drauf, daß die Geschichte unter uns bleibt. Wir sind eingetreten in die große Politik, sogar in die allergrößte… Ich bereite ein Ereigniß vor, welches höchst wahrscheinlich die Geschichte in zwei Hälften spaltet, bis zu dem Punkte, daß wir eine neue Zeitrechnung haben werden: von 1888 als Jahr Eins an. Alles, was heute oben auf ist, Triple-Allianz, sociale Frage geht vollständig über in eine Individuen-Gegensatz-Bildung: wir werden Kriege haben, wie es keine giebt, aber nicht zwischen Nationen, nicht zwischen Ständen: Alles ist auseinander gesprengt, — ich bin das furchtbarste Dynamit, das es giebt. — Ich will in 3 Monaten Aufträge zur Herstellung einer Manuscript-Ausgabe geben von |„Der Antichrist. Umwerthung aller Werthe“|, sie bleibt vollkommen geheim: sie dient mir als Agitations-Ausgabe. Ich habe Übersetzungen in alle europäischen Hauptsprachen nöthig: wenn das Werk erst heraus soll, so rechne ich eine Million Exemplare in jeder Sprache als erste Auflage. Ich habe an Sie für die dänische, an Herrn Strindberg für die schwedische Ausgabe gedacht. — Da es sich um einen Vernichtungsschlag gegen das Christenthum handelt, so liegt auf der Hand, daß die einzige internationale Macht, die ein Instinkt-Interesse an der Vernichtung des Christenthums hat, die Juden sind — hier giebt es eine Instinkt-Feindschaft, nicht etwas „Eingebildetes“ wie bei irgend welchen „Freigeistern“ oder Socialisten — ich mache mir den Teufel was aus Freigeistern. Folglich müssen wir aller entscheidenden Potenzen dieser Rasse in Europa und Amerika sicher sein — zu alledem hat eine solche Bewegung das Großcapital nöthig. Hier ist der einzige natürlich vorbereitete Boden für den größten Entscheidungs-Krieg der Geschichte: das Übrige von Anhängerschaft kann erst nach dem Schlage in Betracht gezogen werden. Diese neue Macht, die sich hier bilden wird, dürfte im Handumdrehn die erste Weltmacht sein: zugegeben daß zunächst die herrschenden Stände die Partei des Christenthums ergreifen, so ist die Axt ihnen insofern an die Wurzel <gelegt>, als gerade alle starken und lebendigen Individuen aus ihnen unbedingt ausscheiden werden. Daß alle geistig ungesunden Rassen im Christenthum den Glauben der Herrschenden bei dieser Gelegenheit empfinden, folglich für die Lüge Partei nehmen werden, das zu errathen braucht man nicht Psycholog zu sein. Das Resultat ist, daß hier das Dynamit alle Heeresorganisation alle Verfassung sprengt: daß die Gegnerschaft nicht Anderes constituirt und auf Krieg ungeübt dasteht. Alles in Allem, werden wir die Offiziere in ihren Instinkten für uns haben: daß es im aller höchsten Grad unehrenhaft, feige, unreinlich ist, Christ zu sein, dies Urtheil trägt man unfehlbar aus meinem „Antichrist“ mit sich fort. — (Zunächst erscheint das „Ecce homo“ von dem ich sprach, worin das letzte Capitel einen Vorgeschmack giebt, was bevorsteht, und wo ich selbst als Mensch des Verhängnisses auftrete…) Was den deutschen Kaiser betrifft, so kenne ich die Art, solche braunen Idioten zu behandeln: das giebt einem wohlgerathenen Offizier das Maß ab. Friedrich der Große war besser, der wäre sofort in seinem Elemente. — Mein Buch ist wie ein Vulkan, man hat keinen Begriff aus der bisherigen Litteratur, was da gesagt wird, und wie die tiefsten Geheimnisse der menschlichen Natur plötzlich mit entsetzlicher Klarheit herausspringen. Es giebt eine Art darin, das Todesurtheil zu sprechen, die vollkommen übermenschlich ist. Und dabei weht eine grandiose Ruhe und Höhe über das Ganze — es ist wirklich ein Weltgericht, obwohl Nichts zu klein und versteckt ist, was hier nicht gesehen und ans Licht gezogen werde. Wenn Sie endlich das Gesetz gegen das Christenthum unterzeichnet, der „Antichrist“ lesen, das den Schluß macht, wer weiß, so schlottern vielleicht selbst Ihnen, fürchte ich, die Gebeine…
Das Gesetz gegen das Christenthum hat als Überschrift: Todkrieg dem Laster: das Laster ist das Christenthum
Der erste Satz: Lasterhaft ist jede Art Widernatur; die lasterhafteste Art Mensch ist der Priester: der lehrt die Widernatur. Gegen den P<riester> hat man nicht Gründe, man hat das Zuchthaus nöthig.
Der vierte (Satz) Die Predigt der Keuschheit ist eine öffentliche Aufreizung zur Widernatur. Jede Verachtung des geschlechtlichen Lebens, jede Verunreinigung desselben durch den Begriff „unrein“ ist die eigentliche Sünde gegen den heiligen Geist des Lebens.
Der 6. Satz heißt Man soll die heilige Geschichte nennen mit dem Namen den sie verdient, als verfluchte Geschichte; man soll die Worte „Gott“ „Heiland“ „Erlöser“ „Heiliger“ zu Schimpfworten, zu Verbrecher-Abzeichen benutzen.
Umwerthung aller Werthe? Da wird erst — — —
Siegen wir, so haben wir die Erdregierung in den Händen — den Weltfrieden eingerechnet… Wir haben die absurden Grenzen der Rasse Nation und Stände überwunden: es giebt nur noch Rangordnung zwischen Mensch und Mensch und zwar eine ungeheure lange Leiter von Rangordnung.
Da haben Sie das erste welthistorische Papier: Große Politik par excellence.
NB. Suchen Sie mir einen Meister als ersten Übersetzer — ich kann nur Meister der Sprache brauchen.
The supreme power, to feel as necessary (worthy of eternal repetition), everything that is imperfect, everything that suffers, and this out of an excess of creative power, which must founder again and again and which chooses the most audacious, most difficult paths (principle of the greatest possible stupidity, God as devil and symbol of arrogance)
Humans up to now as embryos, into which all configuring powers penetrate — basis of humans' profound restlessness {. . .}
(CW 15, 26[243])
How naively we carry our moral valuations into things, e.g., when we speak of laws of nature! It might be useful once to conduct an experiment of a completely different manner of interpretation: so that through an embittered contradiction we come to understand how very unconsciously our moral canon (preference for truth, law, rationality etc.) reigns in our entire so-c<alled> science.
Put popularly: God has been refuted, but not the devil: and all divine functions are also part of his nature: the opposite did not work!
(CW 16, 39[14], 181-82)
against the word "appearances."
NB. Appearance as I understand it is the actual and single reality of things — that which first merits all existing predicates and which relatively speaking is best described with all, therefore even the most opposing predicates. But with this word nothing more can be expressed than its inaccessibility for logical procedures and distinctions: therefore "appearance" as opposed to "logical truth" — but which itself is only possible in an imaginary world. Thus I do not posit "appearance" in opposition to "reality" but conversely take appearance as the reality that resists transformation into an imaginary "truth-world." A specific name for this reality would be "the will to power," namely described from the inside and not from the standpoint of its incomprehensible fluid protean nature.
(CW 16, 40[53], 208)
Авторы, использованные Ницше на предмет рассмотрения термина/Begriff "реальность" и его содержания: Lange ("Geschichte des Materialismus und Kritik seiner Bedeutung in der Gegenwart"), Liebmann ("Zur Analysis der Wirklichkeit ... 2nd ed.", "Gedanken und Thatsachen ...", "Aphorismen und Studien ...", "Die mechanische Naturerklarung", "Idee und Entelechie"), Schopenhauer ("Sammtliche Werke" (ed. Julius Frauenstadt)), Teichmuller ("Die wirkliche und die scheinbare Welt: Neue Grundlegung der Metaphysik"), Ernst Mach ("Beiträge zur Analyse der Empfindungen"), de Roberty ("L'ancienne et la nouvelle philosophie: essai sur les lois générales du développement de la philosophie"; для "Ману", "Магомета" и "Израиля": Julius Wellhausen & Louis Jacolliot & Hermann Oldenberg & Taine & Lecky), Hartmann ("Philosophie des Unbewussten ..."), Georg Schneider ("Der thierische Wille ..."), Richet ("L'homme et l'intelligence"), Carl Nägeli ("Mechanisch-physiologische Theorie der Abstammungslehre ..."), Joly ("Psychologie des grands hommes"), Harald Høffding ("Psychologie in Umrissen Auf Grundlage Der Erfahrung"), Galton ("Inquiries into Human Faculty and its Development"), Charles Féré ("Sensation et Mouvement", "Dégénérescence et criminalité"), Afrikan Spir ("Denken und Wirklichkeit: Versuch einer Erneuerung der kritischen Philosophie"), Arnobius ("Sieben Bücher wider die Heiden"), Herrmann ("Cultur und Natur: Studien im Gebiete der Wirthschaft"), Hellwald ("Culturgeschichte in ihrer natürlichen Entwicklung", "Die Erde und ihre Völker"), Leopold Schmidt ("Die Ethik der alten Griechen"), William Rolph ("Biologische Probleme zugleich als Versuch zur Entwicklung einer rationellen Ethik"), Guyau ("L'irréligion de l'avenir : étude sociologique"). (Академические труды Овербека и Роде, как и Брандеса, в списке не приведены по причине их очевидной необходимости быть включенными в список по умолчанию.)
Humans up to now as embryos, into which all configuring powers penetrate — basis of humans' profound restlessness {. . .}
(CW 15, 26[243])
How naively we carry our moral valuations into things, e.g., when we speak of laws of nature! It might be useful once to conduct an experiment of a completely different manner of interpretation: so that through an embittered contradiction we come to understand how very unconsciously our moral canon (preference for truth, law, rationality etc.) reigns in our entire so-c<alled> science.
Put popularly: God has been refuted, but not the devil: and all divine functions are also part of his nature: the opposite did not work!
(CW 16, 39[14], 181-82)
against the word "appearances."
NB. Appearance as I understand it is the actual and single reality of things — that which first merits all existing predicates and which relatively speaking is best described with all, therefore even the most opposing predicates. But with this word nothing more can be expressed than its inaccessibility for logical procedures and distinctions: therefore "appearance" as opposed to "logical truth" — but which itself is only possible in an imaginary world. Thus I do not posit "appearance" in opposition to "reality" but conversely take appearance as the reality that resists transformation into an imaginary "truth-world." A specific name for this reality would be "the will to power," namely described from the inside and not from the standpoint of its incomprehensible fluid protean nature.
(CW 16, 40[53], 208)
Авторы, использованные Ницше на предмет рассмотрения термина/Begriff "реальность" и его содержания: Lange ("Geschichte des Materialismus und Kritik seiner Bedeutung in der Gegenwart"), Liebmann ("Zur Analysis der Wirklichkeit ... 2nd ed.", "Gedanken und Thatsachen ...", "Aphorismen und Studien ...", "Die mechanische Naturerklarung", "Idee und Entelechie"), Schopenhauer ("Sammtliche Werke" (ed. Julius Frauenstadt)), Teichmuller ("Die wirkliche und die scheinbare Welt: Neue Grundlegung der Metaphysik"), Ernst Mach ("Beiträge zur Analyse der Empfindungen"), de Roberty ("L'ancienne et la nouvelle philosophie: essai sur les lois générales du développement de la philosophie"; для "Ману", "Магомета" и "Израиля": Julius Wellhausen & Louis Jacolliot & Hermann Oldenberg & Taine & Lecky), Hartmann ("Philosophie des Unbewussten ..."), Georg Schneider ("Der thierische Wille ..."), Richet ("L'homme et l'intelligence"), Carl Nägeli ("Mechanisch-physiologische Theorie der Abstammungslehre ..."), Joly ("Psychologie des grands hommes"), Harald Høffding ("Psychologie in Umrissen Auf Grundlage Der Erfahrung"), Galton ("Inquiries into Human Faculty and its Development"), Charles Féré ("Sensation et Mouvement", "Dégénérescence et criminalité"), Afrikan Spir ("Denken und Wirklichkeit: Versuch einer Erneuerung der kritischen Philosophie"), Arnobius ("Sieben Bücher wider die Heiden"), Herrmann ("Cultur und Natur: Studien im Gebiete der Wirthschaft"), Hellwald ("Culturgeschichte in ihrer natürlichen Entwicklung", "Die Erde und ihre Völker"), Leopold Schmidt ("Die Ethik der alten Griechen"), William Rolph ("Biologische Probleme zugleich als Versuch zur Entwicklung einer rationellen Ethik"), Guyau ("L'irréligion de l'avenir : étude sociologique"). (Академические труды Овербека и Роде, как и Брандеса, в списке не приведены по причине их очевидной необходимости быть включенными в список по умолчанию.)
The supreme power, to feel as necessary (worthy of eternal repetition), everything that is imperfect, everything that suffers, and this out of an excess of creative power, which must founder again and again and which chooses the most audacious, most difficult paths (principle of the greatest possible stupidity, God as devil and symbol of arrogance)
Humans up to now as embryos, into which all configuring powers penetrate — basis of humans' profound restlessness {. . .}
(CW 15, 26[243])
How naively we carry our moral valuations into things, e.g., when we speak of laws of nature! It might be useful once to conduct an experiment of a completely different manner of interpretation: so that through an embittered contradiction we come to understand how very unconsciously our moral canon (preference for truth, law, rationality etc.) reigns in our entire so-c<alled> science.
Put popularly: God has been refuted, but not the devil: and all divine functions are also part of his nature: the opposite did not work!
(CW 16, 39[14], 181-82)
against the word "appearances."
NB. Appearance as I understand it is the actual and single reality of things — that which first merits all existing predicates and which relatively speaking is best described with all, therefore even the most opposing predicates. But with this word nothing more can be expressed than its inaccessibility for logical procedures and distinctions: therefore "appearance" as opposed to "logical truth" — but which itself is only possible in an imaginary world. Thus I do not posit "appearance" in opposition to "reality" but conversely take appearance as the reality that resists transformation into an imaginary "truth-world." A specific name for this reality would be "the will to power," namely described from the inside and not from the standpoint of its incomprehensible fluid protean nature.
(CW 16, 40[53], 208)
Авторы, использованные Ницше на предмет рассмотрения термина/Begriff "реальность" и его содержания: Lange ("Geschichte des Materialismus und Kritik seiner Bedeutung in der Gegenwart"), Liebmann ("Zur Analysis der Wirklichkeit ... 2nd ed.", "Gedanken und Thatsachen ...", "Aphorismen und Studien ...", "Die mechanische Naturerklarung", "Idee und Entelechie"), Schopenhauer ("Sammtliche Werke" (ed. Julius Frauenstadt)), Teichmuller ("Die wirkliche und die scheinbare Welt: Neue Grundlegung der Metaphysik"), Ernst Mach ("Beiträge zur Analyse der Empfindungen"), de Roberty ("L'ancienne et la nouvelle philosophie: essai sur les lois générales du développement de la philosophie"; для "Ману", "Магомета" и "Израиля": Julius Wellhausen & Louis Jacolliot & Hermann Oldenberg & Taine & Lecky), Hartmann ("Philosophie des Unbewussten ..."), Georg Schneider ("Der thierische Wille ..."), Richet ("L'homme et l'intelligence"), Carl Nägeli ("Mechanisch-physiologische Theorie der Abstammungslehre ..."), Joly ("Psychologie des grands hommes"), Harald Høffding ("Psychologie in Umrissen Auf Grundlage Der Erfahrung"), Galton ("Inquiries into Human Faculty and its Development"), Charles Féré ("Sensation et Mouvement", "Dégénérescence et criminalité"), Afrikan Spir ("Denken und Wirklichkeit: Versuch einer Erneuerung der kritischen Philosophie"), Arnobius ("Sieben Bücher wider die Heiden"), Herrmann ("Cultur und Natur: Studien im Gebiete der Wirthschaft"), Hellwald ("Culturgeschichte in ihrer natürlichen Entwicklung", "Die Erde und ihre Völker"), Leopold Schmidt ("Die Ethik der alten Griechen"), William Rolph ("Biologische Probleme zugleich als Versuch zur Entwicklung einer rationellen Ethik"), Guyau ("L'irréligion de l'avenir : étude sociologique"). (Академические труды Овербека и Роде, как и Брандеса, в списке не приведены по причине их очевидной необходимости быть включенными в список по умолчанию.)
Humans up to now as embryos, into which all configuring powers penetrate — basis of humans' profound restlessness {. . .}
(CW 15, 26[243])
How naively we carry our moral valuations into things, e.g., when we speak of laws of nature! It might be useful once to conduct an experiment of a completely different manner of interpretation: so that through an embittered contradiction we come to understand how very unconsciously our moral canon (preference for truth, law, rationality etc.) reigns in our entire so-c<alled> science.
Put popularly: God has been refuted, but not the devil: and all divine functions are also part of his nature: the opposite did not work!
(CW 16, 39[14], 181-82)
against the word "appearances."
NB. Appearance as I understand it is the actual and single reality of things — that which first merits all existing predicates and which relatively speaking is best described with all, therefore even the most opposing predicates. But with this word nothing more can be expressed than its inaccessibility for logical procedures and distinctions: therefore "appearance" as opposed to "logical truth" — but which itself is only possible in an imaginary world. Thus I do not posit "appearance" in opposition to "reality" but conversely take appearance as the reality that resists transformation into an imaginary "truth-world." A specific name for this reality would be "the will to power," namely described from the inside and not from the standpoint of its incomprehensible fluid protean nature.
(CW 16, 40[53], 208)
Авторы, использованные Ницше на предмет рассмотрения термина/Begriff "реальность" и его содержания: Lange ("Geschichte des Materialismus und Kritik seiner Bedeutung in der Gegenwart"), Liebmann ("Zur Analysis der Wirklichkeit ... 2nd ed.", "Gedanken und Thatsachen ...", "Aphorismen und Studien ...", "Die mechanische Naturerklarung", "Idee und Entelechie"), Schopenhauer ("Sammtliche Werke" (ed. Julius Frauenstadt)), Teichmuller ("Die wirkliche und die scheinbare Welt: Neue Grundlegung der Metaphysik"), Ernst Mach ("Beiträge zur Analyse der Empfindungen"), de Roberty ("L'ancienne et la nouvelle philosophie: essai sur les lois générales du développement de la philosophie"; для "Ману", "Магомета" и "Израиля": Julius Wellhausen & Louis Jacolliot & Hermann Oldenberg & Taine & Lecky), Hartmann ("Philosophie des Unbewussten ..."), Georg Schneider ("Der thierische Wille ..."), Richet ("L'homme et l'intelligence"), Carl Nägeli ("Mechanisch-physiologische Theorie der Abstammungslehre ..."), Joly ("Psychologie des grands hommes"), Harald Høffding ("Psychologie in Umrissen Auf Grundlage Der Erfahrung"), Galton ("Inquiries into Human Faculty and its Development"), Charles Féré ("Sensation et Mouvement", "Dégénérescence et criminalité"), Afrikan Spir ("Denken und Wirklichkeit: Versuch einer Erneuerung der kritischen Philosophie"), Arnobius ("Sieben Bücher wider die Heiden"), Herrmann ("Cultur und Natur: Studien im Gebiete der Wirthschaft"), Hellwald ("Culturgeschichte in ihrer natürlichen Entwicklung", "Die Erde und ihre Völker"), Leopold Schmidt ("Die Ethik der alten Griechen"), William Rolph ("Biologische Probleme zugleich als Versuch zur Entwicklung einer rationellen Ethik"), Guyau ("L'irréligion de l'avenir : étude sociologique"). (Академические труды Овербека и Роде, как и Брандеса, в списке не приведены по причине их очевидной необходимости быть включенными в список по умолчанию.)
63 Кб, 480x676Ein Blitz. Dionysos wird in smaragdener Schönheit sichtbar.
Dionysos:
Sei klug, Ariadne!...
Du hast kleine Ohren, du hast meine Ohren:
steck ein kluges Wort hinein! —
Muss man sich nicht erst hassen, wenn man sich lieben soll?...
Ich bin dein Labyrinth...
Dionysos:
Sei klug, Ariadne!...
Du hast kleine Ohren, du hast meine Ohren:
steck ein kluges Wort hinein! —
Muss man sich nicht erst hassen, wenn man sich lieben soll?...
Ich bin dein Labyrinth...
>>6569
Обскуранты. — Суть тёмного искусства обскурантизма не в том, что оно стремится омрачить умы, а в том, что оно стремится очернить картину мира, затмить наше представление о существовании. С этой целью оно часто прибегает к средствам, препятствующим просветлению умов; но иногда оно прибегает к прямо противоположным средствам и стремится, посредством крайней утончённости интеллекта, вызвать утомление от его плодов. Тонкие метафизики, подготавливающие почву для скептицизма и своей чрезмерной проницательностью порождающие недоверие к проницательности, — хорошие орудия для более утончённого обскурантизма. — Возможно ли, что даже Канта можно было бы использовать для этой цели? Более того, что, согласно его собственному позорному заявлению, он намеревался сделать нечто подобное, по крайней мере временно: проложить путь вере, устанавливая границы познанию? — чего ему, конечно, не удалось сделать, ни ему, ни его последователям на волчьих и лисьих тропах этого утонченнейшего и опаснейшего из всех мракобесий, ибо черное искусство предстает здесь в завесе света.
Справедливо будет называть таковых либо "ужасный гибрид болезни и воли к власти, которые называют основателями религий", либо "тиранами духа". Ницше поддерживает не тиранию духа/ума/Geist (см. JGB-9), а аристократию духа (vornehm, чему посвящён весь последний раздел JGB и заключительная глава EH, где описывается, кого "ищет" "Заратустра", алкионический).
Любить врагов своих? Думаю, это хорошо усвоено: это происходит сегодня тысячекратно, в малом и большом; более того, иногда случается нечто более высокое и возвышенное – мы учимся презирать, когда любим, и именно тогда, когда любим сильнее всего, – но всё это бессознательно, без шума, без помпы, с тем стыдом и скрытностью доброты, которые запрещают устам произносить торжественные слова и формулы добродетели. Мораль как отношение – сегодня нам не по вкусу. Это тоже прогресс: подобно тому, как прогрессом наших отцов стала в конечном итоге религия как отношение, включая враждебность и вольтеровскую озлобленность по отношению к религии (и всё то, что прежде относилось к свободомыслящему языку жестов). Это музыка нашей совести, танец нашего духа, которому отказываются соответствовать все пуританские литании, все моральные проповеди и филистерство.
Mitleiden wirkt an einem Menschen der Erkenntniss beinahe zum Lachen, wie zarte Hände an einem Cyklopen.
Противный "идеал": ... Здесь не говорит фанатик, здесь не «проповедуют», здесь не требуют веры: из бесконечного изобилия света и глубины счастья капля за каплей, слово за словом падает – нежная медлительность – вот темп этих речей. Такие вещи доходят лишь до самых избранных; быть здесь слушателем – неслыханная привилегия; никто не волен слушать Заратустру… Разве Заратустра во всём этом не соблазнитель?… Но что говорит он сам, впервые вернувшись в своё одиночество? Совершенно противоположное тому, что сказал бы в таком случае любой «мудрец», «святой», «спаситель мира» или другой декадент… Он не только говорит иначе, он сам другой…
Обскуранты. — Суть тёмного искусства обскурантизма не в том, что оно стремится омрачить умы, а в том, что оно стремится очернить картину мира, затмить наше представление о существовании. С этой целью оно часто прибегает к средствам, препятствующим просветлению умов; но иногда оно прибегает к прямо противоположным средствам и стремится, посредством крайней утончённости интеллекта, вызвать утомление от его плодов. Тонкие метафизики, подготавливающие почву для скептицизма и своей чрезмерной проницательностью порождающие недоверие к проницательности, — хорошие орудия для более утончённого обскурантизма. — Возможно ли, что даже Канта можно было бы использовать для этой цели? Более того, что, согласно его собственному позорному заявлению, он намеревался сделать нечто подобное, по крайней мере временно: проложить путь вере, устанавливая границы познанию? — чего ему, конечно, не удалось сделать, ни ему, ни его последователям на волчьих и лисьих тропах этого утонченнейшего и опаснейшего из всех мракобесий, ибо черное искусство предстает здесь в завесе света.
Справедливо будет называть таковых либо "ужасный гибрид болезни и воли к власти, которые называют основателями религий", либо "тиранами духа". Ницше поддерживает не тиранию духа/ума/Geist (см. JGB-9), а аристократию духа (vornehm, чему посвящён весь последний раздел JGB и заключительная глава EH, где описывается, кого "ищет" "Заратустра", алкионический).
Любить врагов своих? Думаю, это хорошо усвоено: это происходит сегодня тысячекратно, в малом и большом; более того, иногда случается нечто более высокое и возвышенное – мы учимся презирать, когда любим, и именно тогда, когда любим сильнее всего, – но всё это бессознательно, без шума, без помпы, с тем стыдом и скрытностью доброты, которые запрещают устам произносить торжественные слова и формулы добродетели. Мораль как отношение – сегодня нам не по вкусу. Это тоже прогресс: подобно тому, как прогрессом наших отцов стала в конечном итоге религия как отношение, включая враждебность и вольтеровскую озлобленность по отношению к религии (и всё то, что прежде относилось к свободомыслящему языку жестов). Это музыка нашей совести, танец нашего духа, которому отказываются соответствовать все пуританские литании, все моральные проповеди и филистерство.
Mitleiden wirkt an einem Menschen der Erkenntniss beinahe zum Lachen, wie zarte Hände an einem Cyklopen.
Противный "идеал": ... Здесь не говорит фанатик, здесь не «проповедуют», здесь не требуют веры: из бесконечного изобилия света и глубины счастья капля за каплей, слово за словом падает – нежная медлительность – вот темп этих речей. Такие вещи доходят лишь до самых избранных; быть здесь слушателем – неслыханная привилегия; никто не волен слушать Заратустру… Разве Заратустра во всём этом не соблазнитель?… Но что говорит он сам, впервые вернувшись в своё одиночество? Совершенно противоположное тому, что сказал бы в таком случае любой «мудрец», «святой», «спаситель мира» или другой декадент… Он не только говорит иначе, он сам другой…
>>6569
Обскуранты. — Суть тёмного искусства обскурантизма не в том, что оно стремится омрачить умы, а в том, что оно стремится очернить картину мира, затмить наше представление о существовании. С этой целью оно часто прибегает к средствам, препятствующим просветлению умов; но иногда оно прибегает к прямо противоположным средствам и стремится, посредством крайней утончённости интеллекта, вызвать утомление от его плодов. Тонкие метафизики, подготавливающие почву для скептицизма и своей чрезмерной проницательностью порождающие недоверие к проницательности, — хорошие орудия для более утончённого обскурантизма. — Возможно ли, что даже Канта можно было бы использовать для этой цели? Более того, что, согласно его собственному позорному заявлению, он намеревался сделать нечто подобное, по крайней мере временно: проложить путь вере, устанавливая границы познанию? — чего ему, конечно, не удалось сделать, ни ему, ни его последователям на волчьих и лисьих тропах этого утонченнейшего и опаснейшего из всех мракобесий, ибо черное искусство предстает здесь в завесе света.
Справедливо будет называть таковых либо "ужасный гибрид болезни и воли к власти, которые называют основателями религий", либо "тиранами духа". Ницше поддерживает не тиранию духа/ума/Geist (см. JGB-9), а аристократию духа (vornehm, чему посвящён весь последний раздел JGB и заключительная глава EH, где описывается, кого "ищет" "Заратустра", алкионический).
Любить врагов своих? Думаю, это хорошо усвоено: это происходит сегодня тысячекратно, в малом и большом; более того, иногда случается нечто более высокое и возвышенное – мы учимся презирать, когда любим, и именно тогда, когда любим сильнее всего, – но всё это бессознательно, без шума, без помпы, с тем стыдом и скрытностью доброты, которые запрещают устам произносить торжественные слова и формулы добродетели. Мораль как отношение – сегодня нам не по вкусу. Это тоже прогресс: подобно тому, как прогрессом наших отцов стала в конечном итоге религия как отношение, включая враждебность и вольтеровскую озлобленность по отношению к религии (и всё то, что прежде относилось к свободомыслящему языку жестов). Это музыка нашей совести, танец нашего духа, которому отказываются соответствовать все пуританские литании, все моральные проповеди и филистерство.
Mitleiden wirkt an einem Menschen der Erkenntniss beinahe zum Lachen, wie zarte Hände an einem Cyklopen.
Противный "идеал": ... Здесь не говорит фанатик, здесь не «проповедуют», здесь не требуют веры: из бесконечного изобилия света и глубины счастья капля за каплей, слово за словом падает – нежная медлительность – вот темп этих речей. Такие вещи доходят лишь до самых избранных; быть здесь слушателем – неслыханная привилегия; никто не волен слушать Заратустру… Разве Заратустра во всём этом не соблазнитель?… Но что говорит он сам, впервые вернувшись в своё одиночество? Совершенно противоположное тому, что сказал бы в таком случае любой «мудрец», «святой», «спаситель мира» или другой декадент… Он не только говорит иначе, он сам другой…
Обскуранты. — Суть тёмного искусства обскурантизма не в том, что оно стремится омрачить умы, а в том, что оно стремится очернить картину мира, затмить наше представление о существовании. С этой целью оно часто прибегает к средствам, препятствующим просветлению умов; но иногда оно прибегает к прямо противоположным средствам и стремится, посредством крайней утончённости интеллекта, вызвать утомление от его плодов. Тонкие метафизики, подготавливающие почву для скептицизма и своей чрезмерной проницательностью порождающие недоверие к проницательности, — хорошие орудия для более утончённого обскурантизма. — Возможно ли, что даже Канта можно было бы использовать для этой цели? Более того, что, согласно его собственному позорному заявлению, он намеревался сделать нечто подобное, по крайней мере временно: проложить путь вере, устанавливая границы познанию? — чего ему, конечно, не удалось сделать, ни ему, ни его последователям на волчьих и лисьих тропах этого утонченнейшего и опаснейшего из всех мракобесий, ибо черное искусство предстает здесь в завесе света.
Справедливо будет называть таковых либо "ужасный гибрид болезни и воли к власти, которые называют основателями религий", либо "тиранами духа". Ницше поддерживает не тиранию духа/ума/Geist (см. JGB-9), а аристократию духа (vornehm, чему посвящён весь последний раздел JGB и заключительная глава EH, где описывается, кого "ищет" "Заратустра", алкионический).
Любить врагов своих? Думаю, это хорошо усвоено: это происходит сегодня тысячекратно, в малом и большом; более того, иногда случается нечто более высокое и возвышенное – мы учимся презирать, когда любим, и именно тогда, когда любим сильнее всего, – но всё это бессознательно, без шума, без помпы, с тем стыдом и скрытностью доброты, которые запрещают устам произносить торжественные слова и формулы добродетели. Мораль как отношение – сегодня нам не по вкусу. Это тоже прогресс: подобно тому, как прогрессом наших отцов стала в конечном итоге религия как отношение, включая враждебность и вольтеровскую озлобленность по отношению к религии (и всё то, что прежде относилось к свободомыслящему языку жестов). Это музыка нашей совести, танец нашего духа, которому отказываются соответствовать все пуританские литании, все моральные проповеди и филистерство.
Mitleiden wirkt an einem Menschen der Erkenntniss beinahe zum Lachen, wie zarte Hände an einem Cyklopen.
Противный "идеал": ... Здесь не говорит фанатик, здесь не «проповедуют», здесь не требуют веры: из бесконечного изобилия света и глубины счастья капля за каплей, слово за словом падает – нежная медлительность – вот темп этих речей. Такие вещи доходят лишь до самых избранных; быть здесь слушателем – неслыханная привилегия; никто не волен слушать Заратустру… Разве Заратустра во всём этом не соблазнитель?… Но что говорит он сам, впервые вернувшись в своё одиночество? Совершенно противоположное тому, что сказал бы в таком случае любой «мудрец», «святой», «спаситель мира» или другой декадент… Он не только говорит иначе, он сам другой…
>>6569
K >>6574
— Zuletzt kommt es darauf an, zu welchem Zweck gelogen wird. Dass im Christenthum die „heiligen“ Zwecke fehlen, ist mein Einwand gegen seine Mittel. Nur schlechte Zwecke: Vergiftung, Verleumdung, Verneinung des Lebens, die Verachtung des Leibes, die Herabwürdigung und Selbstschändung des Menschen durch den Begriff Sünde, — folglich sind auch seine Mittel schlecht.
И эти строки читать следует с задней мыслью "невырыванияизконтекста" прочитанного....
K >>6574
— Zuletzt kommt es darauf an, zu welchem Zweck gelogen wird. Dass im Christenthum die „heiligen“ Zwecke fehlen, ist mein Einwand gegen seine Mittel. Nur schlechte Zwecke: Vergiftung, Verleumdung, Verneinung des Lebens, die Verachtung des Leibes, die Herabwürdigung und Selbstschändung des Menschen durch den Begriff Sünde, — folglich sind auch seine Mittel schlecht.
И эти строки читать следует с задней мыслью "невырыванияизконтекста" прочитанного....
— Я сформулирую принцип. [1] Всякий натурализм в морали, то есть всякая здоровая мораль, руководствуется инстинктом жизни — какая-то заповедь жизни исполняется с определённым каноном «должно» и «не должно», и тем самым устраняется всякое препятствие или враждебность на жизненном пути. [2] Противоестественная мораль, то есть почти всякая мораль, которой учили, которую почитали и проповедовали до сих пор, напротив, направлена именно против инстинктов жизни — она есть осуждение этих инстинктов, иногда тайное, иногда громкое и наглое. Говоря «Бог смотрит на сердце», она говорит «нет» самым низменным и самым высшим желаниям жизни и считает Бога врагом жизни… [3] Святой, в котором благоволит Бог, — это идеальный кастрат… [4] Жизнь заканчивается там, где начинается «Царство Божие»…
Дополнительное определение термина "христианство" согласно Ницше: Das Mitleiden der That mit allen Missrathnen und Schwachen — das Christenthum…
... [5] И действительно, вот моё понимание [Einsicht]: учителя [Lehrer], вожди [Führer] человечества, теологи [Theologen] в целом тоже были декадентами: отсюда переоценка всех ценностей во что-то враждебное жизни, отсюда мораль… [6] Определение морали: мораль — идиосинкразия декадентов, с задней мыслью — отомстить жизни — и с успехом. [7] Я придаю ценность [Werth] этому определению.
... [5] И действительно, вот моё понимание [Einsicht]: учителя [Lehrer], вожди [Führer] человечества, теологи [Theologen] в целом тоже были декадентами: отсюда переоценка всех ценностей во что-то враждебное жизни, отсюда мораль… [6] Определение морали: мораль — идиосинкразия декадентов, с задней мыслью — отомстить жизни — и с успехом. [7] Я придаю ценность [Werth] этому определению.
119 Кб, 965x499NB. Suchen Sie mir einen Meister als ersten Übersetzer — ich kann nur Meister der Sprache brauchen.
Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist —, wie? ist der Verdacht nicht gegründet, dass alle Philosophen, sofern sie Dogmatiker waren, sich schlecht auf Weiber verstanden? dass der schauerliche Ernst, die linkische Zudringlichkeit, mit der sie bisher auf die Wahrheit zuzugehen pflegten, ungeschickte und unschickliche Mittel waren, um gerade ein Frauenzimmer für sich einzunehmen?
— Предположим, что истина есть женщина, – как? разве не обоснованно подозрение, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность и неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор имели обыкновение относиться к истине, были неловким и непристойным средством для того, чтобы пленить именно женщину.
— Предположив, что истина есть женщина, - как? разве мы не вправе подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность, неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор относились к истине, были непригодным и непристойным средством для того, чтобы расположить к себе именно женщину.
— Если истина – женщина, то как? Разве нет оснований подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, мало понимали женщин? Что ужасная серьёзность, неуклюжая навязчивость, с которой они до сих пор подходили к истине, были неуклюжими и неподходящими средствами завоевания [winning over] женщины?
предположим, я вижу медную трубу: теперь я её шатаю, как дерево, ибо зачем так переводить? лучше сразу застрелиться: от упущения сего "nothing more" меняется весь смысл всего введения и весь смысл/интенция всей книги (ведь просто "к себе" - это одно, "расположить вообще" - это другое, а именно "means for nothing more than charming a female for themselves" (т.е. ударение на некое интеллектуальное попрошайничество пред "женщиной-истиной", чтобы она была только их и больше не принадлежала никому (что Ницше повторяет в A когда упрекает Лютера в глупости, будто бы истина "одним доступна, а другим - нет": "... истина не есть что-нибудь такое, что мог бы иметь один, а не иметь другой: так могли думать об истине только мужики или апостолы из мужиков вроде Лютера ...")) - это третье, другое, в смысле "наикапитальнейшем"..... огромный жирный минус составителям издания и перевода РАН, да и другого перевода на русский - тоже... большой плюсик составителям и переводчикам изданий для Stanford.
Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist —, wie? ist der Verdacht nicht gegründet, dass alle Philosophen, sofern sie Dogmatiker waren, sich schlecht auf Weiber verstanden? dass der schauerliche Ernst, die linkische Zudringlichkeit, mit der sie bisher auf die Wahrheit zuzugehen pflegten, ungeschickte und unschickliche Mittel waren, um gerade ein Frauenzimmer für sich einzunehmen?
— Предположим, что истина есть женщина, – как? разве не обоснованно подозрение, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность и неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор имели обыкновение относиться к истине, были неловким и непристойным средством для того, чтобы пленить именно женщину.
— Предположив, что истина есть женщина, - как? разве мы не вправе подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность, неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор относились к истине, были непригодным и непристойным средством для того, чтобы расположить к себе именно женщину.
— Если истина – женщина, то как? Разве нет оснований подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, мало понимали женщин? Что ужасная серьёзность, неуклюжая навязчивость, с которой они до сих пор подходили к истине, были неуклюжими и неподходящими средствами завоевания [winning over] женщины?
> это "für sich" упущенное, и меняющее вообще весь смысл
предположим, я вижу медную трубу: теперь я её шатаю, как дерево, ибо зачем так переводить? лучше сразу застрелиться: от упущения сего "nothing more" меняется весь смысл всего введения и весь смысл/интенция всей книги (ведь просто "к себе" - это одно, "расположить вообще" - это другое, а именно "means for nothing more than charming a female for themselves" (т.е. ударение на некое интеллектуальное попрошайничество пред "женщиной-истиной", чтобы она была только их и больше не принадлежала никому (что Ницше повторяет в A когда упрекает Лютера в глупости, будто бы истина "одним доступна, а другим - нет": "... истина не есть что-нибудь такое, что мог бы иметь один, а не иметь другой: так могли думать об истине только мужики или апостолы из мужиков вроде Лютера ...")) - это третье, другое, в смысле "наикапитальнейшем"..... огромный жирный минус составителям издания и перевода РАН, да и другого перевода на русский - тоже... большой плюсик составителям и переводчикам изданий для Stanford.
119 Кб, 965x499NB. Suchen Sie mir einen Meister als ersten Übersetzer — ich kann nur Meister der Sprache brauchen.
Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist —, wie? ist der Verdacht nicht gegründet, dass alle Philosophen, sofern sie Dogmatiker waren, sich schlecht auf Weiber verstanden? dass der schauerliche Ernst, die linkische Zudringlichkeit, mit der sie bisher auf die Wahrheit zuzugehen pflegten, ungeschickte und unschickliche Mittel waren, um gerade ein Frauenzimmer für sich einzunehmen?
— Предположим, что истина есть женщина, – как? разве не обоснованно подозрение, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность и неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор имели обыкновение относиться к истине, были неловким и непристойным средством для того, чтобы пленить именно женщину.
— Предположив, что истина есть женщина, - как? разве мы не вправе подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность, неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор относились к истине, были непригодным и непристойным средством для того, чтобы расположить к себе именно женщину.
— Если истина – женщина, то как? Разве нет оснований подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, мало понимали женщин? Что ужасная серьёзность, неуклюжая навязчивость, с которой они до сих пор подходили к истине, были неуклюжими и неподходящими средствами завоевания [winning over] женщины?
предположим, я вижу медную трубу: теперь я её шатаю, как дерево, ибо зачем так переводить? лучше сразу застрелиться: от упущения сего "nothing more" меняется весь смысл всего введения и весь смысл/интенция всей книги (ведь просто "к себе" - это одно, "расположить вообще" - это другое, а именно "means for nothing more than charming a female for themselves" (т.е. ударение на некое интеллектуальное попрошайничество пред "женщиной-истиной", чтобы она была только их и больше не принадлежала никому (что Ницше повторяет в A когда упрекает Лютера в глупости, будто бы истина "одним доступна, а другим - нет": "... истина не есть что-нибудь такое, что мог бы иметь один, а не иметь другой: так могли думать об истине только мужики или апостолы из мужиков вроде Лютера ...")) - это третье, другое, в смысле "наикапитальнейшем"..... огромный жирный минус составителям издания и перевода РАН, да и другого перевода на русский - тоже... большой плюсик составителям и переводчикам изданий для Stanford.
Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist —, wie? ist der Verdacht nicht gegründet, dass alle Philosophen, sofern sie Dogmatiker waren, sich schlecht auf Weiber verstanden? dass der schauerliche Ernst, die linkische Zudringlichkeit, mit der sie bisher auf die Wahrheit zuzugehen pflegten, ungeschickte und unschickliche Mittel waren, um gerade ein Frauenzimmer für sich einzunehmen?
— Предположим, что истина есть женщина, – как? разве не обоснованно подозрение, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность и неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор имели обыкновение относиться к истине, были неловким и непристойным средством для того, чтобы пленить именно женщину.
— Предположив, что истина есть женщина, - как? разве мы не вправе подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, плохо понимали женщин? что ужасающая серьезность, неуклюжая назойливость, с которой они до сих пор относились к истине, были непригодным и непристойным средством для того, чтобы расположить к себе именно женщину.
— Если истина – женщина, то как? Разве нет оснований подозревать, что все философы, поскольку они были догматиками, мало понимали женщин? Что ужасная серьёзность, неуклюжая навязчивость, с которой они до сих пор подходили к истине, были неуклюжими и неподходящими средствами завоевания [winning over] женщины?
> это "für sich" упущенное, и меняющее вообще весь смысл
предположим, я вижу медную трубу: теперь я её шатаю, как дерево, ибо зачем так переводить? лучше сразу застрелиться: от упущения сего "nothing more" меняется весь смысл всего введения и весь смысл/интенция всей книги (ведь просто "к себе" - это одно, "расположить вообще" - это другое, а именно "means for nothing more than charming a female for themselves" (т.е. ударение на некое интеллектуальное попрошайничество пред "женщиной-истиной", чтобы она была только их и больше не принадлежала никому (что Ницше повторяет в A когда упрекает Лютера в глупости, будто бы истина "одним доступна, а другим - нет": "... истина не есть что-нибудь такое, что мог бы иметь один, а не иметь другой: так могли думать об истине только мужики или апостолы из мужиков вроде Лютера ...")) - это третье, другое, в смысле "наикапитальнейшем"..... огромный жирный минус составителям издания и перевода РАН, да и другого перевода на русский - тоже... большой плюсик составителям и переводчикам изданий для Stanford.
120 Кб, 905x631>>6607
>также: содержание главы "Четыре великих заблуждения" из СИ ["Cумерки Я-идеалов" ("Я-идеал" - по Лакану (соответственно: понятие "Бог"))] доказывает, что "Человеческое, слишком человеческое" является частью основного корпуса произведений Ницше, и его содержимое, хоть и было подвергнуто сомнению самим Ницше, до конца и полностью не отвергается (следовательно, хоть "Об истине и лжи во вненравственном смысле", "Лекции о будущности наших образовательных учреждений" и "Несвоевременные размышления" также принадлежат к подготовке основного периода творчества Ницше, начинать читать Ницше следует если не с "Рождения трагедии [Эллинство и пессимизм]", то как минимум с этого двухтомника (а не сосредотачивать абсолютно всё внимание на "По ту сторону добра и зла"))
>inb4: Что есть счастье? - ... Не удовлетворённость, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но способность [mastery] (добродетель в стиле Ренессанс, virtu, добродетель, свободная от моралина).
Как можно догадаться, меня здесь интересует не противопоставление субъекта и объекта: я оставляю это различие эпистемологам, запутавшимся в сетях грамматики (популярной метафизики). Это, конечно же, не противопоставление «вещи в себе» и видимости: ибо мы «знаем» гораздо меньше, чем нам позволено провести такое различие. У нас просто нет органа познания, органа «истины»: мы «знаем» (или верим, или воображаем) ровно столько, сколько может быть полезно в интересах человеческого стада, вида [species; Gattung]. И даже то, что здесь называется «полезностью», в конечном счёте всего лишь вера, иллюзия и, возможно, именно та самая пагубная глупость [Dummheit], которая однажды нас погубит [an der wir einst zu Grunde gehn].
... Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen. ...
"... The book's main idea is that phenotype should not be limited to biological processes such as protein biosynthesis or tissue growth, but extended to include all effects that a gene has on its environment, inside or outside the body of the individual organism."
Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist —, wie? ist der Verdacht nicht gegründet, dass alle Philosophen, sofern sie Dogmatiker waren, sich schlecht auf Weiber verstanden? dass der schauerliche Ernst, die linkische Zudringlichkeit, mit der sie bisher auf die Wahrheit zuzugehen pflegten, ungeschickte und unschickliche Mittel waren, um gerade ein Frauenzimmer für sich einzunehmen? ...
Man hält das Weib für tief — warum? weil man nie bei ihm auf den Grund kommt. Das Weib ist noch nicht einmal flach.
Усиливая аргумент до абсолютного порядка, дабы выделить его в единственность как принцип: в области мышления нет никакой [чистой] "мысли". Здесь не царит "разум". Если истина - "женщина", то законы поведения и человека в области поведения относительно "истины" эволюционны, они ничем не отличаются и полностью зеркальны ("зеркальны" как "mirror neurons") поведениям, привычкам и "инстинктам" (что, собственно, раскрывает суть понятия "инстинкт", как его использует Ницше) элементарным, "базовым", которые относятся к простейшим "истинам", таким как питание, отдых, территориальность, избегание, "прокреация" (ухаживание, сексуальное взаимодействие, привязанность, уход за потомством и т.д. (сам Ницше не избегает этого положения, завершением стихов в "Семи печатях" отражая эту интенцию, действительную интенцию "познающего" ("Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о [Необходимость] Вечность!"))).
И, вероятно, нет даже никакой возможности выйти за пределы этой "разумности" ума, даже когда особь встречается с фактами (истинами), противоречащим её "истинам". Во всех ситуациях вроде подобных особь начинает предпочитать ложь, потому что ложь, согласно эволюционному порядку (см. СИ, "Анти-Дарвин") "способствует её жизни" (на деле: только вредит, но т.к. особь не способна это увидеть, то это не входит даже в область её бессознательного...).
Следовательно, не "антропность" ("антропность" неантропна) является помехой истинности ("нагой", т.е. такой как она есть, со всеми парадоксами и антиномиями, не отвергаемой лишь потому, что она [в эволюционном смысле, смысле понимания текста homo natura] не нравится), а проблемы эволюции, "адаптации" (как таковая, "адаптация" не помеха истине, - что вреднее, так это формы лжи ("форма текуча, смысл изменчив ещё более"), "не способствующие жизни", которые "однажды нас погубят" (из чего становится очевидным, что наилучшая форма адаптации - это адаптация активная, а не реактивная, т.к. последняя всегда перекрывается "ressentiment", что не случается в случае активности "субъекта" или "агента" (другое название этого феномена - "справедливость" (но только в случае истинности этой "справедливости")))). И если субъект сугубо эволюционно "знать" не может (lisez: "decadence"; Сократ: "я знаю, что я ничего не знаю" есть лишь отражение природы Сократа, и подобных ему), то к истине, действительной истине ("нагой"), ему путь закрыт, раз и навсегда.
Что и отражает, как проблему, введение к "Jenseits von Gut und Böse".
... Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen. ...
"... The book's main idea is that phenotype should not be limited to biological processes such as protein biosynthesis or tissue growth, but extended to include all effects that a gene has on its environment, inside or outside the body of the individual organism."
Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist —, wie? ist der Verdacht nicht gegründet, dass alle Philosophen, sofern sie Dogmatiker waren, sich schlecht auf Weiber verstanden? dass der schauerliche Ernst, die linkische Zudringlichkeit, mit der sie bisher auf die Wahrheit zuzugehen pflegten, ungeschickte und unschickliche Mittel waren, um gerade ein Frauenzimmer für sich einzunehmen? ...
Man hält das Weib für tief — warum? weil man nie bei ihm auf den Grund kommt. Das Weib ist noch nicht einmal flach.
Усиливая аргумент до абсолютного порядка, дабы выделить его в единственность как принцип: в области мышления нет никакой [чистой] "мысли". Здесь не царит "разум". Если истина - "женщина", то законы поведения и человека в области поведения относительно "истины" эволюционны, они ничем не отличаются и полностью зеркальны ("зеркальны" как "mirror neurons") поведениям, привычкам и "инстинктам" (что, собственно, раскрывает суть понятия "инстинкт", как его использует Ницше) элементарным, "базовым", которые относятся к простейшим "истинам", таким как питание, отдых, территориальность, избегание, "прокреация" (ухаживание, сексуальное взаимодействие, привязанность, уход за потомством и т.д. (сам Ницше не избегает этого положения, завершением стихов в "Семи печатях" отражая эту интенцию, действительную интенцию "познающего" ("Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о [Необходимость] Вечность!"))).
И, вероятно, нет даже никакой возможности выйти за пределы этой "разумности" ума, даже когда особь встречается с фактами (истинами), противоречащим её "истинам". Во всех ситуациях вроде подобных особь начинает предпочитать ложь, потому что ложь, согласно эволюционному порядку (см. СИ, "Анти-Дарвин") "способствует её жизни" (на деле: только вредит, но т.к. особь не способна это увидеть, то это не входит даже в область её бессознательного...).
Следовательно, не "антропность" ("антропность" неантропна) является помехой истинности ("нагой", т.е. такой как она есть, со всеми парадоксами и антиномиями, не отвергаемой лишь потому, что она [в эволюционном смысле, смысле понимания текста homo natura] не нравится), а проблемы эволюции, "адаптации" (как таковая, "адаптация" не помеха истине, - что вреднее, так это формы лжи ("форма текуча, смысл изменчив ещё более"), "не способствующие жизни", которые "однажды нас погубят" (из чего становится очевидным, что наилучшая форма адаптации - это адаптация активная, а не реактивная, т.к. последняя всегда перекрывается "ressentiment", что не случается в случае активности "субъекта" или "агента" (другое название этого феномена - "справедливость" (но только в случае истинности этой "справедливости")))). И если субъект сугубо эволюционно "знать" не может (lisez: "decadence"; Сократ: "я знаю, что я ничего не знаю" есть лишь отражение природы Сократа, и подобных ему), то к истине, действительной истине ("нагой"), ему путь закрыт, раз и навсегда.
Что и отражает, как проблему, введение к "Jenseits von Gut und Böse".
Как можно догадаться, меня здесь интересует не противопоставление субъекта и объекта: я оставляю это различие эпистемологам, запутавшимся в сетях грамматики (популярной метафизики). Это, конечно же, не противопоставление «вещи в себе» и видимости: ибо мы «знаем» гораздо меньше, чем нам позволено провести такое различие. У нас просто нет органа познания, органа «истины»: мы «знаем» (или верим, или воображаем) ровно столько, сколько может быть полезно в интересах человеческого стада, вида [species; Gattung]. И даже то, что здесь называется «полезностью», в конечном счёте всего лишь вера, иллюзия и, возможно, именно та самая пагубная глупость [Dummheit], которая однажды нас погубит [an der wir einst zu Grunde gehn].
... Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen. ...
"... The book's main idea is that phenotype should not be limited to biological processes such as protein biosynthesis or tissue growth, but extended to include all effects that a gene has on its environment, inside or outside the body of the individual organism."
Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist —, wie? ist der Verdacht nicht gegründet, dass alle Philosophen, sofern sie Dogmatiker waren, sich schlecht auf Weiber verstanden? dass der schauerliche Ernst, die linkische Zudringlichkeit, mit der sie bisher auf die Wahrheit zuzugehen pflegten, ungeschickte und unschickliche Mittel waren, um gerade ein Frauenzimmer für sich einzunehmen? ...
Man hält das Weib für tief — warum? weil man nie bei ihm auf den Grund kommt. Das Weib ist noch nicht einmal flach.
Усиливая аргумент до абсолютного порядка, дабы выделить его в единственность как принцип: в области мышления нет никакой [чистой] "мысли". Здесь не царит "разум". Если истина - "женщина", то законы поведения и человека в области поведения относительно "истины" эволюционны, они ничем не отличаются и полностью зеркальны ("зеркальны" как "mirror neurons") поведениям, привычкам и "инстинктам" (что, собственно, раскрывает суть понятия "инстинкт", как его использует Ницше) элементарным, "базовым", которые относятся к простейшим "истинам", таким как питание, отдых, территориальность, избегание, "прокреация" (ухаживание, сексуальное взаимодействие, привязанность, уход за потомством и т.д. (сам Ницше не избегает этого положения, завершением стихов в "Семи печатях" отражая эту интенцию, действительную интенцию "познающего" ("Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о [Необходимость] Вечность!"))).
И, вероятно, нет даже никакой возможности выйти за пределы этой "разумности" ума, даже когда особь встречается с фактами (истинами), противоречащим её "истинам". Во всех ситуациях вроде подобных особь начинает предпочитать ложь, потому что ложь, согласно эволюционному порядку (см. СИ, "Анти-Дарвин") "способствует её жизни" (на деле: только вредит, но т.к. особь не способна это увидеть, то это не входит даже в область её бессознательного...).
Следовательно, не "антропность" ("антропность" неантропна) является помехой истинности ("нагой", т.е. такой как она есть, со всеми парадоксами и антиномиями, не отвергаемой лишь потому, что она [в эволюционном смысле, смысле понимания текста homo natura] не нравится), а проблемы эволюции, "адаптации" (как таковая, "адаптация" не помеха истине, - что вреднее, так это формы лжи ("форма текуча, смысл изменчив ещё более"), "не способствующие жизни", которые "однажды нас погубят" (из чего становится очевидным, что наилучшая форма адаптации - это адаптация активная, а не реактивная, т.к. последняя всегда перекрывается "ressentiment", что не случается в случае активности "субъекта" или "агента" (другое название этого феномена - "справедливость" (но только в случае истинности этой "справедливости")))). И если субъект сугубо эволюционно "знать" не может (lisez: "decadence"; Сократ: "я знаю, что я ничего не знаю" есть лишь отражение природы Сократа, и подобных ему), то к истине, действительной истине ("нагой"), ему путь закрыт, раз и навсегда.
Что и отражает, как проблему, введение к "Jenseits von Gut und Böse".
... Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen. ...
"... The book's main idea is that phenotype should not be limited to biological processes such as protein biosynthesis or tissue growth, but extended to include all effects that a gene has on its environment, inside or outside the body of the individual organism."
Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist —, wie? ist der Verdacht nicht gegründet, dass alle Philosophen, sofern sie Dogmatiker waren, sich schlecht auf Weiber verstanden? dass der schauerliche Ernst, die linkische Zudringlichkeit, mit der sie bisher auf die Wahrheit zuzugehen pflegten, ungeschickte und unschickliche Mittel waren, um gerade ein Frauenzimmer für sich einzunehmen? ...
Man hält das Weib für tief — warum? weil man nie bei ihm auf den Grund kommt. Das Weib ist noch nicht einmal flach.
Усиливая аргумент до абсолютного порядка, дабы выделить его в единственность как принцип: в области мышления нет никакой [чистой] "мысли". Здесь не царит "разум". Если истина - "женщина", то законы поведения и человека в области поведения относительно "истины" эволюционны, они ничем не отличаются и полностью зеркальны ("зеркальны" как "mirror neurons") поведениям, привычкам и "инстинктам" (что, собственно, раскрывает суть понятия "инстинкт", как его использует Ницше) элементарным, "базовым", которые относятся к простейшим "истинам", таким как питание, отдых, территориальность, избегание, "прокреация" (ухаживание, сексуальное взаимодействие, привязанность, уход за потомством и т.д. (сам Ницше не избегает этого положения, завершением стихов в "Семи печатях" отражая эту интенцию, действительную интенцию "познающего" ("Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о [Необходимость] Вечность!"))).
И, вероятно, нет даже никакой возможности выйти за пределы этой "разумности" ума, даже когда особь встречается с фактами (истинами), противоречащим её "истинам". Во всех ситуациях вроде подобных особь начинает предпочитать ложь, потому что ложь, согласно эволюционному порядку (см. СИ, "Анти-Дарвин") "способствует её жизни" (на деле: только вредит, но т.к. особь не способна это увидеть, то это не входит даже в область её бессознательного...).
Следовательно, не "антропность" ("антропность" неантропна) является помехой истинности ("нагой", т.е. такой как она есть, со всеми парадоксами и антиномиями, не отвергаемой лишь потому, что она [в эволюционном смысле, смысле понимания текста homo natura] не нравится), а проблемы эволюции, "адаптации" (как таковая, "адаптация" не помеха истине, - что вреднее, так это формы лжи ("форма текуча, смысл изменчив ещё более"), "не способствующие жизни", которые "однажды нас погубят" (из чего становится очевидным, что наилучшая форма адаптации - это адаптация активная, а не реактивная, т.к. последняя всегда перекрывается "ressentiment", что не случается в случае активности "субъекта" или "агента" (другое название этого феномена - "справедливость" (но только в случае истинности этой "справедливости")))). И если субъект сугубо эволюционно "знать" не может (lisez: "decadence"; Сократ: "я знаю, что я ничего не знаю" есть лишь отражение природы Сократа, и подобных ему), то к истине, действительной истине ("нагой"), ему путь закрыт, раз и навсегда.
Что и отражает, как проблему, введение к "Jenseits von Gut und Böse".
>>6627
(Но это только и означает, что когда речь идёт о "истине", то в этом нет никакой ни истины, ни её "речи". Потому что в этом случае "плётка" оказывается либо у "Жизни", либо у "Мудрости"-истины (что, в целом, практически одно и то же? разве есть разница между "Мудростью" и "Жизнью"?), - но это не есть предпочтительное для "мыслящего" (например, "прославленного мудреца"), т.к. это не соответствует целям его эволюции: предпочтительнее остаться с ложным чувством власти, чем не иметь возможности властвовать. Но т.к. истину это не прельщает, то и власть, как таковая, просто устраняется: наступает decadence.
[ Говоря проще: Ницше "нащупал" проблематику, для описания которой у него не хватает научного инструментария. Поэтому ему приходится использовать параболы, аллегории, метафоры и пр. для выражения, собственно, истины, разрешение которой возможно только в будущей "инстанции" познания (см. JGB-230), а не той, что ему - современна.
Или, другими словами, та же проблема: нужно быть [или "стать"] имморалистом, чтобы поступать [истинно] морально ("аморальность" это не имморализм). Иначе это не возможно, в силу ограничений, накладываемых как моралью, так и условиями акта действия, ситуаций. ])
(Но это только и означает, что когда речь идёт о "истине", то в этом нет никакой ни истины, ни её "речи". Потому что в этом случае "плётка" оказывается либо у "Жизни", либо у "Мудрости"-истины (что, в целом, практически одно и то же? разве есть разница между "Мудростью" и "Жизнью"?), - но это не есть предпочтительное для "мыслящего" (например, "прославленного мудреца"), т.к. это не соответствует целям его эволюции: предпочтительнее остаться с ложным чувством власти, чем не иметь возможности властвовать. Но т.к. истину это не прельщает, то и власть, как таковая, просто устраняется: наступает decadence.
[ Говоря проще: Ницше "нащупал" проблематику, для описания которой у него не хватает научного инструментария. Поэтому ему приходится использовать параболы, аллегории, метафоры и пр. для выражения, собственно, истины, разрешение которой возможно только в будущей "инстанции" познания (см. JGB-230), а не той, что ему - современна.
Или, другими словами, та же проблема: нужно быть [или "стать"] имморалистом, чтобы поступать [истинно] морально ("аморальность" это не имморализм). Иначе это не возможно, в силу ограничений, накладываемых как моралью, так и условиями акта действия, ситуаций. ])
>>6628
(Из чего случайно ["эволюционно"] и образуется "die Wahre Welt", который "в себе" есть ничто иное, как клетка, - для птиц.
[о сугубо ницшевском "шовинизме" (и отношении к феминизму)]
"Unter Frauen. — „Die Wahrheit? Oh Sie kennen die Wahrheit nicht! Ist sie nicht ein Attentat auf alle unsre pudeurs?“ —"
— Das Weib, je mehr Weib es ist, wehrt sich ja mit Händen und Füssen gegen Rechte überhaupt: der Naturzustand, der ewige Krieg zwischen den Geschlechtern giebt ihm ja bei weitem den ersten Rang.)
(Из чего случайно ["эволюционно"] и образуется "die Wahre Welt", который "в себе" есть ничто иное, как клетка, - для птиц.
[о сугубо ницшевском "шовинизме" (и отношении к феминизму)]
"Unter Frauen. — „Die Wahrheit? Oh Sie kennen die Wahrheit nicht! Ist sie nicht ein Attentat auf alle unsre pudeurs?“ —"
— Das Weib, je mehr Weib es ist, wehrt sich ja mit Händen und Füssen gegen Rechte überhaupt: der Naturzustand, der ewige Krieg zwischen den Geschlechtern giebt ihm ja bei weitem den ersten Rang.)
Напоследок,
1) W. Stegmaier: "An Orientation to the Philosophy of Friedrich Nietzsche" - https://files.catbox.moe/ksan1y.pdf
2) W. Stegmaier: "Orientierung im Nihilismus – Luhmann meets Nietzsche" - https://www.degruyterbrill.com/document/doi/10.1515/9783110481198/html
3) G. Abel: "Die Dynamik der Willen zur Macht und die ewige Wiederkehr" - https://www.degruyterbrill.com/document/doi/10.1515/9783110858334/html
4) Nietzsche-Lektüren: https://www.degruyterbrill.com/serial/nl-b/html
5) Historischer und kritischer Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken: https://www.degruyterbrill.com/serial/nk-b/html
6) Архив: https://www.nietzschesource.org/
7) Перевод "Дионисийских дифирамбов": https://polutona.ru/books/NitscheDif.pdf
1) W. Stegmaier: "An Orientation to the Philosophy of Friedrich Nietzsche" - https://files.catbox.moe/ksan1y.pdf
2) W. Stegmaier: "Orientierung im Nihilismus – Luhmann meets Nietzsche" - https://www.degruyterbrill.com/document/doi/10.1515/9783110481198/html
3) G. Abel: "Die Dynamik der Willen zur Macht und die ewige Wiederkehr" - https://www.degruyterbrill.com/document/doi/10.1515/9783110858334/html
4) Nietzsche-Lektüren: https://www.degruyterbrill.com/serial/nl-b/html
5) Historischer und kritischer Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken: https://www.degruyterbrill.com/serial/nk-b/html
6) Архив: https://www.nietzschesource.org/
7) Перевод "Дионисийских дифирамбов": https://polutona.ru/books/NitscheDif.pdf
РАЗ!
О человек! Внемли! [ Oh Mensch! Gieb Acht! ]
ДВА!
Что говорит глубокая полночь? [ Was spricht die tiefe Mitternacht? ]
ТРИ!
«Я спала, я спала —, [ „Ich schlief, ich schlief —, ]
ЧЕТЫРЕ!
«От глубокого сна я пробудилась: — [ „Aus tiefem Traum bin ich erwacht: — ]
ПЯТЬ!
«Мир глубок, [ „Die Welt ist tief, ]
ШЕСТЬ!
«И глубже, чем представлял себе день. [ „Und tiefer als der Tag gedacht. ]
СЕМЬ!
«Глубока его скорбь —, [ „Tief ist ihr Weh —, ]
ВОСЕМЬ!
«Радость — глубже даже сердечной боли: [ „Lust — tiefer noch als Herzeleid: ]
ДЕВЯТЬ!
«Скорбь говорит: "Прейди!" [ „Weh spricht: Vergeh! ]
ДЕСЯТЬ!
«Но всякая радость желает вечности —, [ „Doch alle Lust will Ewigkeit —, ]
ОДИННАДЦАТЬ!
«— желает глубокой, глубокой вечности!» [ „— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“ ]
ДВЕНАДЦАТЬ!
О человек! Внемли! [ Oh Mensch! Gieb Acht! ]
ДВА!
Что говорит глубокая полночь? [ Was spricht die tiefe Mitternacht? ]
ТРИ!
«Я спала, я спала —, [ „Ich schlief, ich schlief —, ]
ЧЕТЫРЕ!
«От глубокого сна я пробудилась: — [ „Aus tiefem Traum bin ich erwacht: — ]
ПЯТЬ!
«Мир глубок, [ „Die Welt ist tief, ]
ШЕСТЬ!
«И глубже, чем представлял себе день. [ „Und tiefer als der Tag gedacht. ]
СЕМЬ!
«Глубока его скорбь —, [ „Tief ist ihr Weh —, ]
ВОСЕМЬ!
«Радость — глубже даже сердечной боли: [ „Lust — tiefer noch als Herzeleid: ]
ДЕВЯТЬ!
«Скорбь говорит: "Прейди!" [ „Weh spricht: Vergeh! ]
ДЕСЯТЬ!
«Но всякая радость желает вечности —, [ „Doch alle Lust will Ewigkeit —, ]
ОДИННАДЦАТЬ!
«— желает глубокой, глубокой вечности!» [ „— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“ ]
ДВЕНАДЦАТЬ!
167 Кб, 732x799>"Der Antichrist."
>"For example, I am by no means a bogeyman, a moral monster—I am, in fact, the antithesis of the kind of person who has previously been revered as virtuous. Between you and me, it seems to me that this is precisely what makes me proud. I am a disciple of the philosopher Dionysus; I would rather be a satyr than a saint."
>"Eins aber weiss ich, — von dir selber lernte ich’s einst, oh Zarathustra: wer am gründlichsten tödten will, der lacht."
>"Nur Narr! Nur Dichter!…"
So sterben,
wie ich ihn einst sterben sah:
siegend, vernichtend…
Почему в ваших постах используемые слова ощущаются такими сильными? Как это достигается? Вы, например, когда видите у философа какое-то важное слово, начинаете сравнивать с использованием этого слова у других философов? Вот есть, например, "благо". Вы тут прочли, там прочли и просто как-то интуитивно поняли, что тут у философа оно хуже срабатывает, больше пробелов. Может от себя добавили тоже. То есть там, где у одного философа слабовато, вы берёте детальку от другого?
>>6734
Я вас не понял. Т.е. вопрос был сначала о форматировании, затем перешёл на тему интонации, потом к словоупотреблению (прагматике), и затем совсем уж к семантике (т.е. отрывая от изначального тезиса о форме, - пошло уже о содержании, - но почему и как оно имеет отношение к форме, - это мне неизвестно: одно я скажу точно, - вот это "как", точнее, ответ на это "как" и есть ответ на всё ваше словоупотребление/текст - в совокупности, в целом).
В любом случае, - ни я, ни тема вашего сообщения темой треда не являются. Следовательно, таким вопросам здесь нет места.
Если речь была только о первом - это зависит от места и способа коммуникации, также от контекста, особенно, - от того, как использует акценты тот, кому предназначено сообщение, ещё от медиума. Возможно медиум играет даже большую роль в формировании стилистики сообщения, количества сообщений, времени их отправки, способа подачи и т.п.
Также эффекты околосоциальные (на языке Биона: групповые) тоже нельзя списывать, но они в каждом случае индивидуальные, в случае психоанализа это называется "проекциями" либо (обратное) "интроекциями".
В общем, это отдельная тематика, не для этого треда.
Я вас не понял. Т.е. вопрос был сначала о форматировании, затем перешёл на тему интонации, потом к словоупотреблению (прагматике), и затем совсем уж к семантике (т.е. отрывая от изначального тезиса о форме, - пошло уже о содержании, - но почему и как оно имеет отношение к форме, - это мне неизвестно: одно я скажу точно, - вот это "как", точнее, ответ на это "как" и есть ответ на всё ваше словоупотребление/текст - в совокупности, в целом).
В любом случае, - ни я, ни тема вашего сообщения темой треда не являются. Следовательно, таким вопросам здесь нет места.
Если речь была только о первом - это зависит от места и способа коммуникации, также от контекста, особенно, - от того, как использует акценты тот, кому предназначено сообщение, ещё от медиума. Возможно медиум играет даже большую роль в формировании стилистики сообщения, количества сообщений, времени их отправки, способа подачи и т.п.
Также эффекты околосоциальные (на языке Биона: групповые) тоже нельзя списывать, но они в каждом случае индивидуальные, в случае психоанализа это называется "проекциями" либо (обратное) "интроекциями".
В общем, это отдельная тематика, не для этого треда.
"Я дал человечеству самую глубокую книгу, какою оно обладает, моего Заратустру: в скором времени я дам ему самую независимую."
— Unabhängigkeit. — Unabhängigkeit (in ihrer schwächsten Dosis „Gedankenfreiheit“ benannt) ist die Form der Entsagung, welche der Herrschsüchtige endlich annimmt, — er, der lange Das gesucht hat, was er beherrschen könnte, und Nichts gefunden hat, als sich selber.
NB. У P. Bornedal можно увидеть трактовку "врат" из "Von Gesicht und Räthsel" как петли (число 8, положенное в горизонтальное положение, где врата находятся именно на пересечении). Это дополняется такой же аргументацией другого автора (и на этом построен его труд "Surface and the Abyss").
В этот раз предлагаю к вниманию этот кусочек из менее "интересного" (комментаторам; хотя очень, очень значимого для Ницше) произведения (в отличие от MA, Ницше не хотел убрать его с рынка и из oeuvre):
Die zwei Richtungen. — Versuchen wir den Spiegel an sich zu betrachten, so entdecken wir endlich Nichts, als die Dinge auf ihm. Wollen wir die Dinge fassen, so kommen wir zuletzt wieder auf Nichts, als auf den Spiegel. — Diess ist die allgemeinste Geschichte der Erkenntniss.
и в качестве упражнения: попробуйте сами применить смысл этого афоризма к метафоре "врат" и ситуации "вечного возвращения" из Za-III, "Von Gesicht und Räthsel" (соответственно, к вопросу, что есть содержание этой мысли, особенно в эпистемологическом плане).
— Unabhängigkeit. — Unabhängigkeit (in ihrer schwächsten Dosis „Gedankenfreiheit“ benannt) ist die Form der Entsagung, welche der Herrschsüchtige endlich annimmt, — er, der lange Das gesucht hat, was er beherrschen könnte, und Nichts gefunden hat, als sich selber.
NB. У P. Bornedal можно увидеть трактовку "врат" из "Von Gesicht und Räthsel" как петли (число 8, положенное в горизонтальное положение, где врата находятся именно на пересечении). Это дополняется такой же аргументацией другого автора (и на этом построен его труд "Surface and the Abyss").
В этот раз предлагаю к вниманию этот кусочек из менее "интересного" (комментаторам; хотя очень, очень значимого для Ницше) произведения (в отличие от MA, Ницше не хотел убрать его с рынка и из oeuvre):
Die zwei Richtungen. — Versuchen wir den Spiegel an sich zu betrachten, so entdecken wir endlich Nichts, als die Dinge auf ihm. Wollen wir die Dinge fassen, so kommen wir zuletzt wieder auf Nichts, als auf den Spiegel. — Diess ist die allgemeinste Geschichte der Erkenntniss.
и в качестве упражнения: попробуйте сами применить смысл этого афоризма к метафоре "врат" и ситуации "вечного возвращения" из Za-III, "Von Gesicht und Räthsel" (соответственно, к вопросу, что есть содержание этой мысли, особенно в эпистемологическом плане).
>>6737
Всё уже познано до нас нами же и при этом мы почти ничего. Как бы и не надо...
>особенно в эпистемологическом плане
Всё уже познано до нас нами же и при этом мы почти ничего. Как бы и не надо...
„Menschliches, Allzumenschliches.“
Ein Buch.
Schwermüthig scheu, solang du rückwärts schaust,
Der Zukunft trauend, wo du selbst dir traust:
Oh Vogel, rechn’ ich dich den Adlern zu?
Bist du Minerva’s Liebling U-hu-hu?
Niedergang.
„Er sinkt, er fällt jetzt“ — höhnt ihr hin und wieder;
Die Wahrheit ist: er steigt zu euch hernieder!
Sein Ueberglück ward ihm zum Ungemach,
Sein Ueberlicht geht eurem Dunkel nach.
Fromme Wünsche.
„Mögen alle Schlüssel doch
Flugs verloren gehen,
Und in jedem Schlüsselloch
Sich der Dietrich drehen!“
Also denkt zu jeder Frist
Jeder, der — ein Dietrich ist.
Ecce homo.
Ja! Ich weiss, woher ich stamme!
Ungesättigt gleich der Flamme
Glühe und verzehr’ ich mich.
Licht wird Alles, was ich fasse,
Kohle Alles, was ich lasse:
Flamme bin ich sicherlich.
["Der Anti-Christ."]
Sternen-Moral.
Vorausbestimmt zur Sternenbahn,
Was geht dich, Stern, das Dunkel an?
Roll’ selig hin durch diese Zeit!
Ihr Elend sei dir fremd und weit!
Der fernsten Welt gehört dein Schein:
Mitleid soll Sünde für dich sein!
Nur Ein Gebot gilt dir: sei rein![....]
"Эрвин Роде видел в этом стихотворении саморазоблачение Ницше (см.: Heckel K. Nietzsche. Sein Leben und seine Lehre. Leipzig, 1922 S. 93).-504."
Der verkappte Heilige.
Dass dein Glück uns nicht bedrücke,
Legst du um dich Teufelstücke,
Teufelswitz und Teufelskleid.
Doch umsonst! Aus deinem Blicke
Blickt hervor die Heiligkeit!
Interpretation.
Leg ich mich aus, so leg ich mich hinein:
Ich kann nicht selbst mein Interprete sein.
Doch wer nur steigt auf seiner eignen Bahn,
Trägt auch mein Bild zu hellerm Licht hinan.
Ein Buch.
Schwermüthig scheu, solang du rückwärts schaust,
Der Zukunft trauend, wo du selbst dir traust:
Oh Vogel, rechn’ ich dich den Adlern zu?
Bist du Minerva’s Liebling U-hu-hu?
Niedergang.
„Er sinkt, er fällt jetzt“ — höhnt ihr hin und wieder;
Die Wahrheit ist: er steigt zu euch hernieder!
Sein Ueberglück ward ihm zum Ungemach,
Sein Ueberlicht geht eurem Dunkel nach.
Fromme Wünsche.
„Mögen alle Schlüssel doch
Flugs verloren gehen,
Und in jedem Schlüsselloch
Sich der Dietrich drehen!“
Also denkt zu jeder Frist
Jeder, der — ein Dietrich ist.
Ecce homo.
Ja! Ich weiss, woher ich stamme!
Ungesättigt gleich der Flamme
Glühe und verzehr’ ich mich.
Licht wird Alles, was ich fasse,
Kohle Alles, was ich lasse:
Flamme bin ich sicherlich.
["Der Anti-Christ."]
Sternen-Moral.
Vorausbestimmt zur Sternenbahn,
Was geht dich, Stern, das Dunkel an?
Roll’ selig hin durch diese Zeit!
Ihr Elend sei dir fremd und weit!
Der fernsten Welt gehört dein Schein:
Mitleid soll Sünde für dich sein!
Nur Ein Gebot gilt dir: sei rein![....]
"Эрвин Роде видел в этом стихотворении саморазоблачение Ницше (см.: Heckel K. Nietzsche. Sein Leben und seine Lehre. Leipzig, 1922 S. 93).-504."
Der verkappte Heilige.
Dass dein Glück uns nicht bedrücke,
Legst du um dich Teufelstücke,
Teufelswitz und Teufelskleid.
Doch umsonst! Aus deinem Blicke
Blickt hervor die Heiligkeit!
Interpretation.
Leg ich mich aus, so leg ich mich hinein:
Ich kann nicht selbst mein Interprete sein.
Doch wer nur steigt auf seiner eignen Bahn,
Trägt auch mein Bild zu hellerm Licht hinan.
„Menschliches, Allzumenschliches.“
Ein Buch.
Schwermüthig scheu, solang du rückwärts schaust,
Der Zukunft trauend, wo du selbst dir traust:
Oh Vogel, rechn’ ich dich den Adlern zu?
Bist du Minerva’s Liebling U-hu-hu?
Niedergang.
„Er sinkt, er fällt jetzt“ — höhnt ihr hin und wieder;
Die Wahrheit ist: er steigt zu euch hernieder!
Sein Ueberglück ward ihm zum Ungemach,
Sein Ueberlicht geht eurem Dunkel nach.
Fromme Wünsche.
„Mögen alle Schlüssel doch
Flugs verloren gehen,
Und in jedem Schlüsselloch
Sich der Dietrich drehen!“
Also denkt zu jeder Frist
Jeder, der — ein Dietrich ist.
Ecce homo.
Ja! Ich weiss, woher ich stamme!
Ungesättigt gleich der Flamme
Glühe und verzehr’ ich mich.
Licht wird Alles, was ich fasse,
Kohle Alles, was ich lasse:
Flamme bin ich sicherlich.
["Der Anti-Christ."]
Sternen-Moral.
Vorausbestimmt zur Sternenbahn,
Was geht dich, Stern, das Dunkel an?
Roll’ selig hin durch diese Zeit!
Ihr Elend sei dir fremd und weit!
Der fernsten Welt gehört dein Schein:
Mitleid soll Sünde für dich sein!
Nur Ein Gebot gilt dir: sei rein![....]
"Эрвин Роде видел в этом стихотворении саморазоблачение Ницше (см.: Heckel K. Nietzsche. Sein Leben und seine Lehre. Leipzig, 1922 S. 93).-504."
Der verkappte Heilige.
Dass dein Glück uns nicht bedrücke,
Legst du um dich Teufelstücke,
Teufelswitz und Teufelskleid.
Doch umsonst! Aus deinem Blicke
Blickt hervor die Heiligkeit!
Interpretation.
Leg ich mich aus, so leg ich mich hinein:
Ich kann nicht selbst mein Interprete sein.
Doch wer nur steigt auf seiner eignen Bahn,
Trägt auch mein Bild zu hellerm Licht hinan.
Ein Buch.
Schwermüthig scheu, solang du rückwärts schaust,
Der Zukunft trauend, wo du selbst dir traust:
Oh Vogel, rechn’ ich dich den Adlern zu?
Bist du Minerva’s Liebling U-hu-hu?
Niedergang.
„Er sinkt, er fällt jetzt“ — höhnt ihr hin und wieder;
Die Wahrheit ist: er steigt zu euch hernieder!
Sein Ueberglück ward ihm zum Ungemach,
Sein Ueberlicht geht eurem Dunkel nach.
Fromme Wünsche.
„Mögen alle Schlüssel doch
Flugs verloren gehen,
Und in jedem Schlüsselloch
Sich der Dietrich drehen!“
Also denkt zu jeder Frist
Jeder, der — ein Dietrich ist.
Ecce homo.
Ja! Ich weiss, woher ich stamme!
Ungesättigt gleich der Flamme
Glühe und verzehr’ ich mich.
Licht wird Alles, was ich fasse,
Kohle Alles, was ich lasse:
Flamme bin ich sicherlich.
["Der Anti-Christ."]
Sternen-Moral.
Vorausbestimmt zur Sternenbahn,
Was geht dich, Stern, das Dunkel an?
Roll’ selig hin durch diese Zeit!
Ihr Elend sei dir fremd und weit!
Der fernsten Welt gehört dein Schein:
Mitleid soll Sünde für dich sein!
Nur Ein Gebot gilt dir: sei rein![....]
"Эрвин Роде видел в этом стихотворении саморазоблачение Ницше (см.: Heckel K. Nietzsche. Sein Leben und seine Lehre. Leipzig, 1922 S. 93).-504."
Der verkappte Heilige.
Dass dein Glück uns nicht bedrücke,
Legst du um dich Teufelstücke,
Teufelswitz und Teufelskleid.
Doch umsonst! Aus deinem Blicke
Blickt hervor die Heiligkeit!
Interpretation.
Leg ich mich aus, so leg ich mich hinein:
Ich kann nicht selbst mein Interprete sein.
Doch wer nur steigt auf seiner eignen Bahn,
Trägt auch mein Bild zu hellerm Licht hinan.
>>6743
Под волшебством дионисийского начала не только воссоединяется связь между людьми: даже отчуждённая, враждебная или порабощённая природа вновь празднует праздник примирения со своим потерянным сыном – человечеством. Земля охотно дарит свои дары, и хищники скал и пустыни мирно приближаются. Колесница Диониса осыпана цветами и венками: пантеры и тигры шагают под его ярмом. Превратите гимн «Радости» Бетховена в картину и не позволяйте своему воображению дрогнуть, когда миллионы людей в ужасе низвергаются в прах: именно так можно приблизиться к дионисийскому началу. Теперь раб – свободный человек; теперь все жёсткие, враждебные барьеры, воздвигнутые между человечеством нуждой, произволом или «бесстыдной модой», разрушены. Теперь, с Евангелием Мировой Гармонии, каждый чувствует себя не только единым, примиренным и слитым со своим ближним, но и единым целым, словно завеса Майи разорвалась и развевалась клочьями перед таинственным первобытным Единым. Поя и танцуя, человек выражает себя как член высшего сообщества: он разучился ходить и говорить и готов взмыть в воздух, танцуя. В его жестах говорит очарование. Подобно тому, как теперь говорят животные, а земля даёт молоко и мёд, так и в нём самом звучит нечто сверхъестественное: он ощущает себя богом; он сам теперь ходит так же восторженно и возвышенно, как видел хождение богов во сне. Человек больше не художник, он стал произведением искусства: художественная сила всей природы, ради высшего блаженного удовлетворения первобытного Единого, раскрывается здесь, в трепете опьянения. Здесь, человек, замешивается и обрабатывается тончайшая глина, драгоценнейший мрамор, и под удары резца дионисийского мирового художника раздаётся элевсинский мистериальный крик: «Вы падаете, миллионы? Чуете ли вы Творца, мир?» —
361, 20 Они манят и любят тебя, пока не разорвут на части:] Зловещее искушение путника напоминает то, что исходит от соблазнительно поющих сирен в «Одиссее»: «Сидя на зелёном берегу; и вокруг навалено множество костей / гниющих людей» (XII, 45 и далее = Гомер 1819, 1, 161). Нависшая над нами опасность быть разорванным на части также напоминает о дионисийских менадах, разорвавших мифического певца Орфея (ср. Метаморфозы XI, 1–66; Овидий 1853–1867, 3, 2–7).
Вот теперь стало понятно, что за "der Zauberer" и "кающийся духом": т.е. вагнеровский "двойник", представленный в труде и цитате выше, этот "волшебник"-"колдунишка", а именно (и конкретно): "Рождение трагедии из духа музыки". (Соответственно, понятно, что за "тень" (если Вагнер - "колдун", то Рэ - это "тень" ("Странник и его тень")), "добровольный нищий" и т.д. (т.е. это этапы "самопреодоления", как бы уже "пройденные" (оставленные позади) самим Ницше - соответственно, именно так и следует читать его труды, если хочется добиться их около-ницшевского понимания, а не некого mislead в сторону, отличной от ницшевской интерпретации, которую он полностью представил в двухкнижном труде JGB+ZGM (как бы (и не только "как бы") на замену двухтомника MA)).)
361, 21. Рой духов. Выражение «роевые духи» встречается уже у Мартина Лютера; ср. его проповедь «О таинстве Тела и Крови Христовых» (Widder die Schwarmgeister) 1526 года. В «FW» слово «Schwarmgeister» (в значении «энтузиасты») вновь встречается в разделе 149, где оно служит эпитетом для древних орфиков (ср. 493, 13). См. также посмертную записку NL 1880/1881, 10[B46], в которой говорится: «Мой успех у Schwarmgeister: я вскоре устал от него и перестал доверять ему» (KSA 9, 422, 5 и далее), а также NL 1883, 9[20], KSA 10, 351, 17 и далее: «С 1000 злобностью я отомстил всякому приукрашиванию и фанатизму». В письме Францу Овербеку, написанном уже после выхода первого номера «FW», Н. жаловался на неприятных «энтузиастов», называя конкретные имена: «В моём гостевом доме живёт господин Пауль Ланцки, мой большой поклонник [Н. в то время жил в Ницце], мой большой поклонник: бывший редактор «Rivista Europea», короче говоря, литератор. Но когда вчера он дал мне прочесть длинное эссе обо мне (напечатанное в венгерской газете!), у меня не осталось иного выбора, кроме как поступить так же, как в прошлом году с доктором [Йозефом] Панетом, также большим поклонником и поклонником: а именно, обязать его не писать обо мне. Я совершенно не хочу, чтобы вокруг меня росли новые Ноли, Поли и «Коли», и я предпочитаю свою абсолютную секретность в тысячу раз больше, чем посредственный энтузиазм». (22 декабря 1884 г., KSB) 6/KGB III 1, № 566, стр. 573, строки 30–41) Н. здесь ссылается на «вагнеровцев» Людвига Ноля (1831–1885) и Рихарда Поля (1826–1896); о предыстории и о том, кто или что стоит за «Колем», см. NK KSA 6, 324, 8 f.
Под волшебством дионисийского начала не только воссоединяется связь между людьми: даже отчуждённая, враждебная или порабощённая природа вновь празднует праздник примирения со своим потерянным сыном – человечеством. Земля охотно дарит свои дары, и хищники скал и пустыни мирно приближаются. Колесница Диониса осыпана цветами и венками: пантеры и тигры шагают под его ярмом. Превратите гимн «Радости» Бетховена в картину и не позволяйте своему воображению дрогнуть, когда миллионы людей в ужасе низвергаются в прах: именно так можно приблизиться к дионисийскому началу. Теперь раб – свободный человек; теперь все жёсткие, враждебные барьеры, воздвигнутые между человечеством нуждой, произволом или «бесстыдной модой», разрушены. Теперь, с Евангелием Мировой Гармонии, каждый чувствует себя не только единым, примиренным и слитым со своим ближним, но и единым целым, словно завеса Майи разорвалась и развевалась клочьями перед таинственным первобытным Единым. Поя и танцуя, человек выражает себя как член высшего сообщества: он разучился ходить и говорить и готов взмыть в воздух, танцуя. В его жестах говорит очарование. Подобно тому, как теперь говорят животные, а земля даёт молоко и мёд, так и в нём самом звучит нечто сверхъестественное: он ощущает себя богом; он сам теперь ходит так же восторженно и возвышенно, как видел хождение богов во сне. Человек больше не художник, он стал произведением искусства: художественная сила всей природы, ради высшего блаженного удовлетворения первобытного Единого, раскрывается здесь, в трепете опьянения. Здесь, человек, замешивается и обрабатывается тончайшая глина, драгоценнейший мрамор, и под удары резца дионисийского мирового художника раздаётся элевсинский мистериальный крик: «Вы падаете, миллионы? Чуете ли вы Творца, мир?» —
361, 20 Они манят и любят тебя, пока не разорвут на части:] Зловещее искушение путника напоминает то, что исходит от соблазнительно поющих сирен в «Одиссее»: «Сидя на зелёном берегу; и вокруг навалено множество костей / гниющих людей» (XII, 45 и далее = Гомер 1819, 1, 161). Нависшая над нами опасность быть разорванным на части также напоминает о дионисийских менадах, разорвавших мифического певца Орфея (ср. Метаморфозы XI, 1–66; Овидий 1853–1867, 3, 2–7).
Вот теперь стало понятно, что за "der Zauberer" и "кающийся духом": т.е. вагнеровский "двойник", представленный в труде и цитате выше, этот "волшебник"-"колдунишка", а именно (и конкретно): "Рождение трагедии из духа музыки". (Соответственно, понятно, что за "тень" (если Вагнер - "колдун", то Рэ - это "тень" ("Странник и его тень")), "добровольный нищий" и т.д. (т.е. это этапы "самопреодоления", как бы уже "пройденные" (оставленные позади) самим Ницше - соответственно, именно так и следует читать его труды, если хочется добиться их около-ницшевского понимания, а не некого mislead в сторону, отличной от ницшевской интерпретации, которую он полностью представил в двухкнижном труде JGB+ZGM (как бы (и не только "как бы") на замену двухтомника MA)).)
361, 21. Рой духов. Выражение «роевые духи» встречается уже у Мартина Лютера; ср. его проповедь «О таинстве Тела и Крови Христовых» (Widder die Schwarmgeister) 1526 года. В «FW» слово «Schwarmgeister» (в значении «энтузиасты») вновь встречается в разделе 149, где оно служит эпитетом для древних орфиков (ср. 493, 13). См. также посмертную записку NL 1880/1881, 10[B46], в которой говорится: «Мой успех у Schwarmgeister: я вскоре устал от него и перестал доверять ему» (KSA 9, 422, 5 и далее), а также NL 1883, 9[20], KSA 10, 351, 17 и далее: «С 1000 злобностью я отомстил всякому приукрашиванию и фанатизму». В письме Францу Овербеку, написанном уже после выхода первого номера «FW», Н. жаловался на неприятных «энтузиастов», называя конкретные имена: «В моём гостевом доме живёт господин Пауль Ланцки, мой большой поклонник [Н. в то время жил в Ницце], мой большой поклонник: бывший редактор «Rivista Europea», короче говоря, литератор. Но когда вчера он дал мне прочесть длинное эссе обо мне (напечатанное в венгерской газете!), у меня не осталось иного выбора, кроме как поступить так же, как в прошлом году с доктором [Йозефом] Панетом, также большим поклонником и поклонником: а именно, обязать его не писать обо мне. Я совершенно не хочу, чтобы вокруг меня росли новые Ноли, Поли и «Коли», и я предпочитаю свою абсолютную секретность в тысячу раз больше, чем посредственный энтузиазм». (22 декабря 1884 г., KSB) 6/KGB III 1, № 566, стр. 573, строки 30–41) Н. здесь ссылается на «вагнеровцев» Людвига Ноля (1831–1885) и Рихарда Поля (1826–1896); о предыстории и о том, кто или что стоит за «Колем», см. NK KSA 6, 324, 8 f.
>>6743
Под волшебством дионисийского начала не только воссоединяется связь между людьми: даже отчуждённая, враждебная или порабощённая природа вновь празднует праздник примирения со своим потерянным сыном – человечеством. Земля охотно дарит свои дары, и хищники скал и пустыни мирно приближаются. Колесница Диониса осыпана цветами и венками: пантеры и тигры шагают под его ярмом. Превратите гимн «Радости» Бетховена в картину и не позволяйте своему воображению дрогнуть, когда миллионы людей в ужасе низвергаются в прах: именно так можно приблизиться к дионисийскому началу. Теперь раб – свободный человек; теперь все жёсткие, враждебные барьеры, воздвигнутые между человечеством нуждой, произволом или «бесстыдной модой», разрушены. Теперь, с Евангелием Мировой Гармонии, каждый чувствует себя не только единым, примиренным и слитым со своим ближним, но и единым целым, словно завеса Майи разорвалась и развевалась клочьями перед таинственным первобытным Единым. Поя и танцуя, человек выражает себя как член высшего сообщества: он разучился ходить и говорить и готов взмыть в воздух, танцуя. В его жестах говорит очарование. Подобно тому, как теперь говорят животные, а земля даёт молоко и мёд, так и в нём самом звучит нечто сверхъестественное: он ощущает себя богом; он сам теперь ходит так же восторженно и возвышенно, как видел хождение богов во сне. Человек больше не художник, он стал произведением искусства: художественная сила всей природы, ради высшего блаженного удовлетворения первобытного Единого, раскрывается здесь, в трепете опьянения. Здесь, человек, замешивается и обрабатывается тончайшая глина, драгоценнейший мрамор, и под удары резца дионисийского мирового художника раздаётся элевсинский мистериальный крик: «Вы падаете, миллионы? Чуете ли вы Творца, мир?» —
361, 20 Они манят и любят тебя, пока не разорвут на части:] Зловещее искушение путника напоминает то, что исходит от соблазнительно поющих сирен в «Одиссее»: «Сидя на зелёном берегу; и вокруг навалено множество костей / гниющих людей» (XII, 45 и далее = Гомер 1819, 1, 161). Нависшая над нами опасность быть разорванным на части также напоминает о дионисийских менадах, разорвавших мифического певца Орфея (ср. Метаморфозы XI, 1–66; Овидий 1853–1867, 3, 2–7).
Вот теперь стало понятно, что за "der Zauberer" и "кающийся духом": т.е. вагнеровский "двойник", представленный в труде и цитате выше, этот "волшебник"-"колдунишка", а именно (и конкретно): "Рождение трагедии из духа музыки". (Соответственно, понятно, что за "тень" (если Вагнер - "колдун", то Рэ - это "тень" ("Странник и его тень")), "добровольный нищий" и т.д. (т.е. это этапы "самопреодоления", как бы уже "пройденные" (оставленные позади) самим Ницше - соответственно, именно так и следует читать его труды, если хочется добиться их около-ницшевского понимания, а не некого mislead в сторону, отличной от ницшевской интерпретации, которую он полностью представил в двухкнижном труде JGB+ZGM (как бы (и не только "как бы") на замену двухтомника MA)).)
361, 21. Рой духов. Выражение «роевые духи» встречается уже у Мартина Лютера; ср. его проповедь «О таинстве Тела и Крови Христовых» (Widder die Schwarmgeister) 1526 года. В «FW» слово «Schwarmgeister» (в значении «энтузиасты») вновь встречается в разделе 149, где оно служит эпитетом для древних орфиков (ср. 493, 13). См. также посмертную записку NL 1880/1881, 10[B46], в которой говорится: «Мой успех у Schwarmgeister: я вскоре устал от него и перестал доверять ему» (KSA 9, 422, 5 и далее), а также NL 1883, 9[20], KSA 10, 351, 17 и далее: «С 1000 злобностью я отомстил всякому приукрашиванию и фанатизму». В письме Францу Овербеку, написанном уже после выхода первого номера «FW», Н. жаловался на неприятных «энтузиастов», называя конкретные имена: «В моём гостевом доме живёт господин Пауль Ланцки, мой большой поклонник [Н. в то время жил в Ницце], мой большой поклонник: бывший редактор «Rivista Europea», короче говоря, литератор. Но когда вчера он дал мне прочесть длинное эссе обо мне (напечатанное в венгерской газете!), у меня не осталось иного выбора, кроме как поступить так же, как в прошлом году с доктором [Йозефом] Панетом, также большим поклонником и поклонником: а именно, обязать его не писать обо мне. Я совершенно не хочу, чтобы вокруг меня росли новые Ноли, Поли и «Коли», и я предпочитаю свою абсолютную секретность в тысячу раз больше, чем посредственный энтузиазм». (22 декабря 1884 г., KSB) 6/KGB III 1, № 566, стр. 573, строки 30–41) Н. здесь ссылается на «вагнеровцев» Людвига Ноля (1831–1885) и Рихарда Поля (1826–1896); о предыстории и о том, кто или что стоит за «Колем», см. NK KSA 6, 324, 8 f.
Под волшебством дионисийского начала не только воссоединяется связь между людьми: даже отчуждённая, враждебная или порабощённая природа вновь празднует праздник примирения со своим потерянным сыном – человечеством. Земля охотно дарит свои дары, и хищники скал и пустыни мирно приближаются. Колесница Диониса осыпана цветами и венками: пантеры и тигры шагают под его ярмом. Превратите гимн «Радости» Бетховена в картину и не позволяйте своему воображению дрогнуть, когда миллионы людей в ужасе низвергаются в прах: именно так можно приблизиться к дионисийскому началу. Теперь раб – свободный человек; теперь все жёсткие, враждебные барьеры, воздвигнутые между человечеством нуждой, произволом или «бесстыдной модой», разрушены. Теперь, с Евангелием Мировой Гармонии, каждый чувствует себя не только единым, примиренным и слитым со своим ближним, но и единым целым, словно завеса Майи разорвалась и развевалась клочьями перед таинственным первобытным Единым. Поя и танцуя, человек выражает себя как член высшего сообщества: он разучился ходить и говорить и готов взмыть в воздух, танцуя. В его жестах говорит очарование. Подобно тому, как теперь говорят животные, а земля даёт молоко и мёд, так и в нём самом звучит нечто сверхъестественное: он ощущает себя богом; он сам теперь ходит так же восторженно и возвышенно, как видел хождение богов во сне. Человек больше не художник, он стал произведением искусства: художественная сила всей природы, ради высшего блаженного удовлетворения первобытного Единого, раскрывается здесь, в трепете опьянения. Здесь, человек, замешивается и обрабатывается тончайшая глина, драгоценнейший мрамор, и под удары резца дионисийского мирового художника раздаётся элевсинский мистериальный крик: «Вы падаете, миллионы? Чуете ли вы Творца, мир?» —
361, 20 Они манят и любят тебя, пока не разорвут на части:] Зловещее искушение путника напоминает то, что исходит от соблазнительно поющих сирен в «Одиссее»: «Сидя на зелёном берегу; и вокруг навалено множество костей / гниющих людей» (XII, 45 и далее = Гомер 1819, 1, 161). Нависшая над нами опасность быть разорванным на части также напоминает о дионисийских менадах, разорвавших мифического певца Орфея (ср. Метаморфозы XI, 1–66; Овидий 1853–1867, 3, 2–7).
Вот теперь стало понятно, что за "der Zauberer" и "кающийся духом": т.е. вагнеровский "двойник", представленный в труде и цитате выше, этот "волшебник"-"колдунишка", а именно (и конкретно): "Рождение трагедии из духа музыки". (Соответственно, понятно, что за "тень" (если Вагнер - "колдун", то Рэ - это "тень" ("Странник и его тень")), "добровольный нищий" и т.д. (т.е. это этапы "самопреодоления", как бы уже "пройденные" (оставленные позади) самим Ницше - соответственно, именно так и следует читать его труды, если хочется добиться их около-ницшевского понимания, а не некого mislead в сторону, отличной от ницшевской интерпретации, которую он полностью представил в двухкнижном труде JGB+ZGM (как бы (и не только "как бы") на замену двухтомника MA)).)
361, 21. Рой духов. Выражение «роевые духи» встречается уже у Мартина Лютера; ср. его проповедь «О таинстве Тела и Крови Христовых» (Widder die Schwarmgeister) 1526 года. В «FW» слово «Schwarmgeister» (в значении «энтузиасты») вновь встречается в разделе 149, где оно служит эпитетом для древних орфиков (ср. 493, 13). См. также посмертную записку NL 1880/1881, 10[B46], в которой говорится: «Мой успех у Schwarmgeister: я вскоре устал от него и перестал доверять ему» (KSA 9, 422, 5 и далее), а также NL 1883, 9[20], KSA 10, 351, 17 и далее: «С 1000 злобностью я отомстил всякому приукрашиванию и фанатизму». В письме Францу Овербеку, написанном уже после выхода первого номера «FW», Н. жаловался на неприятных «энтузиастов», называя конкретные имена: «В моём гостевом доме живёт господин Пауль Ланцки, мой большой поклонник [Н. в то время жил в Ницце], мой большой поклонник: бывший редактор «Rivista Europea», короче говоря, литератор. Но когда вчера он дал мне прочесть длинное эссе обо мне (напечатанное в венгерской газете!), у меня не осталось иного выбора, кроме как поступить так же, как в прошлом году с доктором [Йозефом] Панетом, также большим поклонником и поклонником: а именно, обязать его не писать обо мне. Я совершенно не хочу, чтобы вокруг меня росли новые Ноли, Поли и «Коли», и я предпочитаю свою абсолютную секретность в тысячу раз больше, чем посредственный энтузиазм». (22 декабря 1884 г., KSB) 6/KGB III 1, № 566, стр. 573, строки 30–41) Н. здесь ссылается на «вагнеровцев» Людвига Ноля (1831–1885) и Рихарда Поля (1826–1896); о предыстории и о том, кто или что стоит за «Колем», см. NK KSA 6, 324, 8 f.
>>6744
На фоне этих цитат ещё очень интересна связь элевсинских мистерий, орфизма (Орфей вроде бы поклонник Аполлона в большей степени, чем Диониса), пифагореизма, Сократа, Платона и т.д., как нечто не очень выявленное и в целом в [современном] философском дискурсе пропускаемое, и как будто бы не имеющее отношение (подобно измене в браке [с "Истиной" (или "с Истиной")] или какой-то другой постыдности, на самом деле очень отличительной и, вероятно (?), много объясняющей... (но тогда вся критика Ницше идёт прахом, т.к. Платон и Сократ тоже оказываются "дионисичными" в смысле "обезбашенными", просто по-другому "обезбашенными" и возможно даже как-то по-плохому, по-"злому" (?) "обезбашенными"... что возвращает меня к раннему утверждению[-убеждению] что в Платоне не столь уж много "сократизма", а именно, - истинности (а не "Истины") и ума (что Платон это только разновидность мистического (и быть может в Ницше намного меньше и вообше нет мистики, в отличие от того, что ему вменяют (выводя из него - самих себя (например, декадентов разума)))))).
На фоне этих цитат ещё очень интересна связь элевсинских мистерий, орфизма (Орфей вроде бы поклонник Аполлона в большей степени, чем Диониса), пифагореизма, Сократа, Платона и т.д., как нечто не очень выявленное и в целом в [современном] философском дискурсе пропускаемое, и как будто бы не имеющее отношение (подобно измене в браке [с "Истиной" (или "с Истиной")] или какой-то другой постыдности, на самом деле очень отличительной и, вероятно (?), много объясняющей... (но тогда вся критика Ницше идёт прахом, т.к. Платон и Сократ тоже оказываются "дионисичными" в смысле "обезбашенными", просто по-другому "обезбашенными" и возможно даже как-то по-плохому, по-"злому" (?) "обезбашенными"... что возвращает меня к раннему утверждению[-убеждению] что в Платоне не столь уж много "сократизма", а именно, - истинности (а не "Истины") и ума (что Платон это только разновидность мистического (и быть может в Ницше намного меньше и вообше нет мистики, в отличие от того, что ему вменяют (выводя из него - самих себя (например, декадентов разума)))))).
>>6745
отсюда следует и вопрос, а не является ли "платоническая" любовь, собственно, [естества] - развращением?.. но тогда нужно переосмысливать всё мышление, заново!
(ну и кто будет заниматься этой проблемой?..)
Но у кого хватило бы времени ждать таких слуг! - они являются, очевидно, слишком редко, во все времена их наличность так невероятна! В конце концов приходится делать все самому, чтобы самому знать кое-что, - это значит, что приходится делать много! - Но любопытство, подобное моему, все же остается приятнейшим из всех пороков, - прошу прощения! я хотел сказать: любовь к истине получает свою награду на небесах и уже на земле.
Возможно, кто-то, по крайней мере среди моих друзей, помнит, что изначально я вступил в этот современный мир с некоторыми заблуждениями и переоценками, и, конечно же, с надеждой. Я понимал – кто знает, на каком личном опыте? – философский пессимизм XIX века как признак более высокой силы мысли, более победоносной полноты жизни, чем та, что была выражена в философии Юма, Канта и Гегеля. Я воспринимал трагическое знание как высшую роскошь нашей культуры, как её самую драгоценную, благороднейшую, самую опасную форму расточительства, но тем не менее, благодаря своей чрезмерности, как её допустимую роскошь. Точно так же я верно истолковал музыку Вагнера как выражение дионисийского могущества души; в ней, как мне казалось, я слышал землетрясение, в котором первозданная сила жизни, сдерживаемая веками, наконец находит выход, независимо от того, потрясается ли от этого всё то, что сегодня именует себя культурой. Видно то, что я не понял, и то, что я дал Вагнеру и Шопенгауэру – вместе со мной… Всякое искусство, всякая философия могут рассматриваться как лекарство и помощь для жизни, растущей или увядающей: они всегда предполагают страдание и страдальцев. Но есть два рода страдальцев: одни страдают от избытка жизни, желают дионисийского искусства и равно трагического понимания и взгляда на жизнь, – и другие страдают от скудости жизни, требуют мира, тишины, спокойного моря или опьянения, спазмы, оцепенения искусства и философии. Месть самой жизни – самый сладострастный вид опьянения для таких оскудевших людей!… Вагнер, как и Шопенгауэр, соответствует двойной потребности последних: они отрицают жизнь, они клевещут на неё, и поэтому они мои антиподы. — Самый богатый полнотой жизни, дионисический бог и человек, может позволить себе не только зрелище ужасного и сомнительного, но и ужасное деяние и всякую роскошь разрушения, разложения, отрицания, — в нем злое, бессмысленное, безобразное представляется позволительным, как это представляется допустимым в природе, вследствие избытка созидательных, восстанавливающих сил, которые из любой пустыни могут создать цветущую, плодородную землю. Наоборот, самые страдающие, самые бедные в жизни, больше всего нуждаются в кротости, миролюбии и доброте — в том, что сегодня называют человечностью — как в мыслях, так и в действиях, если возможно, в Боге, который действительно является Богом для больных, спасителем, а также в логике, в концептуальной постижимости существования даже для идиотов — типичные «свободные умы», как «идеалисты» и «прекрасные души», все являются декадентами — короче говоря, в определенной теплой, избегающей страха узости и замкнутости в оптимистических горизонтах, которые допускают опустошение... Таким образом, я постепенно научился понимать Эпикура, противоположность дионисийскому греку, а также христианина, который на самом деле является лишь разновидностью эпикурейца и со своей «верой делает человека блаженным» следует принципу гедонизма, насколько это возможно — вплоть до выхода за пределы всякой интеллектуальной нравственности... Если у меня есть одно преимущество перед всеми психологами, так это то, что мой взгляд более остр в том самом трудном и опасном виде вывода, в котором большинство Ошибки допускаются — вывод от произведения к автору, от деяния к деятелю, от идеала к нуждающемуся в нём, от всякого образа мышления и оценки к потребности, которая им повелевает. — В отношении художников любого рода я теперь использую это главное различие: ненависть к жизни или её изобилие стали здесь творческими? У Гёте, например, избыток стал творческим, у Флобера — ненавистью: Флобер — новое издание Паскаля, но как художник, с инстинктивным суждением, основанным на разуме: «Флобер всегда ненавистен, человек — ничто, труд — всё»... Он мучил себя, когда писал стихи, так же, как Паскаль мучил себя, когда думал, — оба они чувствовали себя бескорыстными... «Бескорыстие» — принцип декаданса, который будет существовать до конца как в искусстве, так и в морали.
отсюда следует и вопрос, а не является ли "платоническая" любовь, собственно, [естества] - развращением?.. но тогда нужно переосмысливать всё мышление, заново!
(ну и кто будет заниматься этой проблемой?..)
Но у кого хватило бы времени ждать таких слуг! - они являются, очевидно, слишком редко, во все времена их наличность так невероятна! В конце концов приходится делать все самому, чтобы самому знать кое-что, - это значит, что приходится делать много! - Но любопытство, подобное моему, все же остается приятнейшим из всех пороков, - прошу прощения! я хотел сказать: любовь к истине получает свою награду на небесах и уже на земле.
Возможно, кто-то, по крайней мере среди моих друзей, помнит, что изначально я вступил в этот современный мир с некоторыми заблуждениями и переоценками, и, конечно же, с надеждой. Я понимал – кто знает, на каком личном опыте? – философский пессимизм XIX века как признак более высокой силы мысли, более победоносной полноты жизни, чем та, что была выражена в философии Юма, Канта и Гегеля. Я воспринимал трагическое знание как высшую роскошь нашей культуры, как её самую драгоценную, благороднейшую, самую опасную форму расточительства, но тем не менее, благодаря своей чрезмерности, как её допустимую роскошь. Точно так же я верно истолковал музыку Вагнера как выражение дионисийского могущества души; в ней, как мне казалось, я слышал землетрясение, в котором первозданная сила жизни, сдерживаемая веками, наконец находит выход, независимо от того, потрясается ли от этого всё то, что сегодня именует себя культурой. Видно то, что я не понял, и то, что я дал Вагнеру и Шопенгауэру – вместе со мной… Всякое искусство, всякая философия могут рассматриваться как лекарство и помощь для жизни, растущей или увядающей: они всегда предполагают страдание и страдальцев. Но есть два рода страдальцев: одни страдают от избытка жизни, желают дионисийского искусства и равно трагического понимания и взгляда на жизнь, – и другие страдают от скудости жизни, требуют мира, тишины, спокойного моря или опьянения, спазмы, оцепенения искусства и философии. Месть самой жизни – самый сладострастный вид опьянения для таких оскудевших людей!… Вагнер, как и Шопенгауэр, соответствует двойной потребности последних: они отрицают жизнь, они клевещут на неё, и поэтому они мои антиподы. — Самый богатый полнотой жизни, дионисический бог и человек, может позволить себе не только зрелище ужасного и сомнительного, но и ужасное деяние и всякую роскошь разрушения, разложения, отрицания, — в нем злое, бессмысленное, безобразное представляется позволительным, как это представляется допустимым в природе, вследствие избытка созидательных, восстанавливающих сил, которые из любой пустыни могут создать цветущую, плодородную землю. Наоборот, самые страдающие, самые бедные в жизни, больше всего нуждаются в кротости, миролюбии и доброте — в том, что сегодня называют человечностью — как в мыслях, так и в действиях, если возможно, в Боге, который действительно является Богом для больных, спасителем, а также в логике, в концептуальной постижимости существования даже для идиотов — типичные «свободные умы», как «идеалисты» и «прекрасные души», все являются декадентами — короче говоря, в определенной теплой, избегающей страха узости и замкнутости в оптимистических горизонтах, которые допускают опустошение... Таким образом, я постепенно научился понимать Эпикура, противоположность дионисийскому греку, а также христианина, который на самом деле является лишь разновидностью эпикурейца и со своей «верой делает человека блаженным» следует принципу гедонизма, насколько это возможно — вплоть до выхода за пределы всякой интеллектуальной нравственности... Если у меня есть одно преимущество перед всеми психологами, так это то, что мой взгляд более остр в том самом трудном и опасном виде вывода, в котором большинство Ошибки допускаются — вывод от произведения к автору, от деяния к деятелю, от идеала к нуждающемуся в нём, от всякого образа мышления и оценки к потребности, которая им повелевает. — В отношении художников любого рода я теперь использую это главное различие: ненависть к жизни или её изобилие стали здесь творческими? У Гёте, например, избыток стал творческим, у Флобера — ненавистью: Флобер — новое издание Паскаля, но как художник, с инстинктивным суждением, основанным на разуме: «Флобер всегда ненавистен, человек — ничто, труд — всё»... Он мучил себя, когда писал стихи, так же, как Паскаль мучил себя, когда думал, — оба они чувствовали себя бескорыстными... «Бескорыстие» — принцип декаданса, который будет существовать до конца как в искусстве, так и в морали.
>>6745
отсюда следует и вопрос, а не является ли "платоническая" любовь, собственно, [естества] - развращением?.. но тогда нужно переосмысливать всё мышление, заново!
(ну и кто будет заниматься этой проблемой?..)
Но у кого хватило бы времени ждать таких слуг! - они являются, очевидно, слишком редко, во все времена их наличность так невероятна! В конце концов приходится делать все самому, чтобы самому знать кое-что, - это значит, что приходится делать много! - Но любопытство, подобное моему, все же остается приятнейшим из всех пороков, - прошу прощения! я хотел сказать: любовь к истине получает свою награду на небесах и уже на земле.
Возможно, кто-то, по крайней мере среди моих друзей, помнит, что изначально я вступил в этот современный мир с некоторыми заблуждениями и переоценками, и, конечно же, с надеждой. Я понимал – кто знает, на каком личном опыте? – философский пессимизм XIX века как признак более высокой силы мысли, более победоносной полноты жизни, чем та, что была выражена в философии Юма, Канта и Гегеля. Я воспринимал трагическое знание как высшую роскошь нашей культуры, как её самую драгоценную, благороднейшую, самую опасную форму расточительства, но тем не менее, благодаря своей чрезмерности, как её допустимую роскошь. Точно так же я верно истолковал музыку Вагнера как выражение дионисийского могущества души; в ней, как мне казалось, я слышал землетрясение, в котором первозданная сила жизни, сдерживаемая веками, наконец находит выход, независимо от того, потрясается ли от этого всё то, что сегодня именует себя культурой. Видно то, что я не понял, и то, что я дал Вагнеру и Шопенгауэру – вместе со мной… Всякое искусство, всякая философия могут рассматриваться как лекарство и помощь для жизни, растущей или увядающей: они всегда предполагают страдание и страдальцев. Но есть два рода страдальцев: одни страдают от избытка жизни, желают дионисийского искусства и равно трагического понимания и взгляда на жизнь, – и другие страдают от скудости жизни, требуют мира, тишины, спокойного моря или опьянения, спазмы, оцепенения искусства и философии. Месть самой жизни – самый сладострастный вид опьянения для таких оскудевших людей!… Вагнер, как и Шопенгауэр, соответствует двойной потребности последних: они отрицают жизнь, они клевещут на неё, и поэтому они мои антиподы. — Самый богатый полнотой жизни, дионисический бог и человек, может позволить себе не только зрелище ужасного и сомнительного, но и ужасное деяние и всякую роскошь разрушения, разложения, отрицания, — в нем злое, бессмысленное, безобразное представляется позволительным, как это представляется допустимым в природе, вследствие избытка созидательных, восстанавливающих сил, которые из любой пустыни могут создать цветущую, плодородную землю. Наоборот, самые страдающие, самые бедные в жизни, больше всего нуждаются в кротости, миролюбии и доброте — в том, что сегодня называют человечностью — как в мыслях, так и в действиях, если возможно, в Боге, который действительно является Богом для больных, спасителем, а также в логике, в концептуальной постижимости существования даже для идиотов — типичные «свободные умы», как «идеалисты» и «прекрасные души», все являются декадентами — короче говоря, в определенной теплой, избегающей страха узости и замкнутости в оптимистических горизонтах, которые допускают опустошение... Таким образом, я постепенно научился понимать Эпикура, противоположность дионисийскому греку, а также христианина, который на самом деле является лишь разновидностью эпикурейца и со своей «верой делает человека блаженным» следует принципу гедонизма, насколько это возможно — вплоть до выхода за пределы всякой интеллектуальной нравственности... Если у меня есть одно преимущество перед всеми психологами, так это то, что мой взгляд более остр в том самом трудном и опасном виде вывода, в котором большинство Ошибки допускаются — вывод от произведения к автору, от деяния к деятелю, от идеала к нуждающемуся в нём, от всякого образа мышления и оценки к потребности, которая им повелевает. — В отношении художников любого рода я теперь использую это главное различие: ненависть к жизни или её изобилие стали здесь творческими? У Гёте, например, избыток стал творческим, у Флобера — ненавистью: Флобер — новое издание Паскаля, но как художник, с инстинктивным суждением, основанным на разуме: «Флобер всегда ненавистен, человек — ничто, труд — всё»... Он мучил себя, когда писал стихи, так же, как Паскаль мучил себя, когда думал, — оба они чувствовали себя бескорыстными... «Бескорыстие» — принцип декаданса, который будет существовать до конца как в искусстве, так и в морали.
отсюда следует и вопрос, а не является ли "платоническая" любовь, собственно, [естества] - развращением?.. но тогда нужно переосмысливать всё мышление, заново!
(ну и кто будет заниматься этой проблемой?..)
Но у кого хватило бы времени ждать таких слуг! - они являются, очевидно, слишком редко, во все времена их наличность так невероятна! В конце концов приходится делать все самому, чтобы самому знать кое-что, - это значит, что приходится делать много! - Но любопытство, подобное моему, все же остается приятнейшим из всех пороков, - прошу прощения! я хотел сказать: любовь к истине получает свою награду на небесах и уже на земле.
Возможно, кто-то, по крайней мере среди моих друзей, помнит, что изначально я вступил в этот современный мир с некоторыми заблуждениями и переоценками, и, конечно же, с надеждой. Я понимал – кто знает, на каком личном опыте? – философский пессимизм XIX века как признак более высокой силы мысли, более победоносной полноты жизни, чем та, что была выражена в философии Юма, Канта и Гегеля. Я воспринимал трагическое знание как высшую роскошь нашей культуры, как её самую драгоценную, благороднейшую, самую опасную форму расточительства, но тем не менее, благодаря своей чрезмерности, как её допустимую роскошь. Точно так же я верно истолковал музыку Вагнера как выражение дионисийского могущества души; в ней, как мне казалось, я слышал землетрясение, в котором первозданная сила жизни, сдерживаемая веками, наконец находит выход, независимо от того, потрясается ли от этого всё то, что сегодня именует себя культурой. Видно то, что я не понял, и то, что я дал Вагнеру и Шопенгауэру – вместе со мной… Всякое искусство, всякая философия могут рассматриваться как лекарство и помощь для жизни, растущей или увядающей: они всегда предполагают страдание и страдальцев. Но есть два рода страдальцев: одни страдают от избытка жизни, желают дионисийского искусства и равно трагического понимания и взгляда на жизнь, – и другие страдают от скудости жизни, требуют мира, тишины, спокойного моря или опьянения, спазмы, оцепенения искусства и философии. Месть самой жизни – самый сладострастный вид опьянения для таких оскудевших людей!… Вагнер, как и Шопенгауэр, соответствует двойной потребности последних: они отрицают жизнь, они клевещут на неё, и поэтому они мои антиподы. — Самый богатый полнотой жизни, дионисический бог и человек, может позволить себе не только зрелище ужасного и сомнительного, но и ужасное деяние и всякую роскошь разрушения, разложения, отрицания, — в нем злое, бессмысленное, безобразное представляется позволительным, как это представляется допустимым в природе, вследствие избытка созидательных, восстанавливающих сил, которые из любой пустыни могут создать цветущую, плодородную землю. Наоборот, самые страдающие, самые бедные в жизни, больше всего нуждаются в кротости, миролюбии и доброте — в том, что сегодня называют человечностью — как в мыслях, так и в действиях, если возможно, в Боге, который действительно является Богом для больных, спасителем, а также в логике, в концептуальной постижимости существования даже для идиотов — типичные «свободные умы», как «идеалисты» и «прекрасные души», все являются декадентами — короче говоря, в определенной теплой, избегающей страха узости и замкнутости в оптимистических горизонтах, которые допускают опустошение... Таким образом, я постепенно научился понимать Эпикура, противоположность дионисийскому греку, а также христианина, который на самом деле является лишь разновидностью эпикурейца и со своей «верой делает человека блаженным» следует принципу гедонизма, насколько это возможно — вплоть до выхода за пределы всякой интеллектуальной нравственности... Если у меня есть одно преимущество перед всеми психологами, так это то, что мой взгляд более остр в том самом трудном и опасном виде вывода, в котором большинство Ошибки допускаются — вывод от произведения к автору, от деяния к деятелю, от идеала к нуждающемуся в нём, от всякого образа мышления и оценки к потребности, которая им повелевает. — В отношении художников любого рода я теперь использую это главное различие: ненависть к жизни или её изобилие стали здесь творческими? У Гёте, например, избыток стал творческим, у Флобера — ненавистью: Флобер — новое издание Паскаля, но как художник, с инстинктивным суждением, основанным на разуме: «Флобер всегда ненавистен, человек — ничто, труд — всё»... Он мучил себя, когда писал стихи, так же, как Паскаль мучил себя, когда думал, — оба они чувствовали себя бескорыстными... «Бескорыстие» — принцип декаданса, который будет существовать до конца как в искусстве, так и в морали.
>>6747
Не высота: ужасна стремительность!
Пропасть, куда взгляд низвергается вниз, а рука тянется вверх. Там сердце кружится от своей двойной воли.
Ах, друзья, можете ли вы угадать и мою двойную волю сердца?
В том, в том моя пропасть и моя опасность, что мой взгляд низвергается вверх, а моя рука хотела бы удержаться и упереться – в глубине!
Моя воля цепляется за человека; я связываю себя с человеком цепями, потому что он тянет меня вверх, к сверхчеловеку: ибо туда стремится моя другая воля.
И для этого я слепо живу среди людей; как будто не знаю их, чтобы моя рука не потеряла окончательно веру в прочность.
Я не знаю вас, люди: эта тьма и утешение часто расстилаются вокруг меня.
Я сижу у ворот каждого мошенника и спрашиваю: кто обманет меня?
Вот моя первая человеческая мудрость: я позволяю себя обманывать, чтобы не быть начеку от обманщиков.
Ах, если бы я был начеку от людей: как мог бы человек стать якорем для моего шара! Он бы слишком легко унес меня прочь!
Это провидение в моей судьбе, что я должен быть беспечным.
И кто не хочет знать языка среди людей, должен научиться пить из всех стаканов; и кто хочет оставаться чистым среди людей, должен уметь умываться даже грязной водой.
И так я часто говорил себе в утешение: «Ну что ж! Ну что ж! Старое сердце! Тебя постигло несчастье: наслаждайся этим как своим счастьем!»
Но вот моя другая человеческая мудрость: я щажу тщеславных больше, чем гордыню.
Разве уязвлённое тщеславие не мать всех трагедий? Но там, где уязвлена гордость, вырастает нечто лучшее, чем сама гордость.
Чтобы жизнь была прекрасным зрелищем, её пьеса должна быть хорошо сыграна: а для этого нужны хорошие актёры.
Я нашёл всех тщеславных людей хорошими актёрами: они играют и хотят, чтобы на них с удовольствием смотрели – весь их дух посвящён этому желанию.
Они устраивают спектакль, они придумывают себя; в их обществе я люблю наблюдать за жизнью – это излечивает мою меланхолию.
Вот почему я щажу тщеславных, ведь они – мои целители моей меланхолии и привязывают меня к людям, как к спектаклю.
И потом: кто может измерить всю глубину смирения тщеславного человека? Я добр к ним и сострадателен благодаря их смирению.
Он хочет научиться у тебя вере в себя; он питается твоим взглядом, он поглощает похвалу из твоих рук.
Он всё ещё верит твоей лжи, когда ты хорошо лжёшь о нём: ибо в глубине души его сердце вздыхает: «Что я такое!»
И если это истинная добродетель, которая не осознаёт себя, то тщеславный человек не знает своей скромности! –
Но вот моя третья человеческая мудрость: я не позволяю твоей робости портить мой взгляд на нечестивых.
Мне посчастливилось видеть чудеса, которые порождает жаркое солнце: тигров, пальмы и гремучих змей.
Даже среди людей есть прекрасные порождения жаркого солнца, и много достойного удивления в нечестивых.
Поистине, как ваши мудрейшие люди не казались мне такими уж мудрыми, так и я находил под их репутацией человеческую злобу.
И я часто спрашивал, качая головой: зачем вы ещё гремите, гремучие змеи?
Воистину, у зла ещё есть будущее! И самый жаркий юг ещё не открыт человеком.
Сколько вещей сейчас называют худшим злом, которое всего лишь двенадцать башмаков в ширину и три месяца в длину! Но однажды родятся ещё более великие драконы.
Ибо, чтобы сверхчеловек не лишился своего дракона, сверхдракона, достойного его, должно ещё много палящего солнца сиять во влажных джунглях!
Ваши дикие кошки должны сначала стать тиграми, а ваши ядовитые жабы – крокодилами: ибо доброму охотнику достанется хорошая охота!
И поистине, вы, добрые и справедливые! В вас есть над чем посмеяться, особенно над вашим страхом перед тем, что раньше называлось «дьяволом»!
Вы настолько чужды великому душой, что сверхчеловек ужаснул бы вас своей добротой!
И вы, мудрые и знающие, вы бы бежали от солнца мудрости, в котором сверхчеловек с удовольствием купает свою наготу!
Вы, высшие существа, которых я встречал! Вот в чём моё сомнение насчёт вас и моего тайного смеха: полагаю, вы назвали бы моего сверхчеловека дьяволом!
Увы, я устал от этих высочайших и лучших: с их «высот» я жаждал подняться, ввысь, к Сверхчеловеку!
Ужас охватил меня, когда я увидел этих лучших нагими: тогда выросли у меня крылья, чтобы воспарить в далёкое будущее.
В ещё более далёкое будущее, в более южные края, чем когда-либо снилось ни одному скульптору: туда, где боги стыдятся всякой одежды!
Но я увижу вас переодетыми, мои соседи и собратья, и нарядными, и тщеславными, и достойными, как «добрые и справедливые».
И я сам буду сидеть переодетым среди вас – чтобы иметь возможность судить о вас и о себе: ибо в этом моя высшая человеческая мудрость.
Так говорил Заратустра.
Не высота: ужасна стремительность!
Пропасть, куда взгляд низвергается вниз, а рука тянется вверх. Там сердце кружится от своей двойной воли.
Ах, друзья, можете ли вы угадать и мою двойную волю сердца?
В том, в том моя пропасть и моя опасность, что мой взгляд низвергается вверх, а моя рука хотела бы удержаться и упереться – в глубине!
Моя воля цепляется за человека; я связываю себя с человеком цепями, потому что он тянет меня вверх, к сверхчеловеку: ибо туда стремится моя другая воля.
И для этого я слепо живу среди людей; как будто не знаю их, чтобы моя рука не потеряла окончательно веру в прочность.
Я не знаю вас, люди: эта тьма и утешение часто расстилаются вокруг меня.
Я сижу у ворот каждого мошенника и спрашиваю: кто обманет меня?
Вот моя первая человеческая мудрость: я позволяю себя обманывать, чтобы не быть начеку от обманщиков.
Ах, если бы я был начеку от людей: как мог бы человек стать якорем для моего шара! Он бы слишком легко унес меня прочь!
Это провидение в моей судьбе, что я должен быть беспечным.
И кто не хочет знать языка среди людей, должен научиться пить из всех стаканов; и кто хочет оставаться чистым среди людей, должен уметь умываться даже грязной водой.
И так я часто говорил себе в утешение: «Ну что ж! Ну что ж! Старое сердце! Тебя постигло несчастье: наслаждайся этим как своим счастьем!»
Но вот моя другая человеческая мудрость: я щажу тщеславных больше, чем гордыню.
Разве уязвлённое тщеславие не мать всех трагедий? Но там, где уязвлена гордость, вырастает нечто лучшее, чем сама гордость.
Чтобы жизнь была прекрасным зрелищем, её пьеса должна быть хорошо сыграна: а для этого нужны хорошие актёры.
Я нашёл всех тщеславных людей хорошими актёрами: они играют и хотят, чтобы на них с удовольствием смотрели – весь их дух посвящён этому желанию.
Они устраивают спектакль, они придумывают себя; в их обществе я люблю наблюдать за жизнью – это излечивает мою меланхолию.
Вот почему я щажу тщеславных, ведь они – мои целители моей меланхолии и привязывают меня к людям, как к спектаклю.
И потом: кто может измерить всю глубину смирения тщеславного человека? Я добр к ним и сострадателен благодаря их смирению.
Он хочет научиться у тебя вере в себя; он питается твоим взглядом, он поглощает похвалу из твоих рук.
Он всё ещё верит твоей лжи, когда ты хорошо лжёшь о нём: ибо в глубине души его сердце вздыхает: «Что я такое!»
И если это истинная добродетель, которая не осознаёт себя, то тщеславный человек не знает своей скромности! –
Но вот моя третья человеческая мудрость: я не позволяю твоей робости портить мой взгляд на нечестивых.
Мне посчастливилось видеть чудеса, которые порождает жаркое солнце: тигров, пальмы и гремучих змей.
Даже среди людей есть прекрасные порождения жаркого солнца, и много достойного удивления в нечестивых.
Поистине, как ваши мудрейшие люди не казались мне такими уж мудрыми, так и я находил под их репутацией человеческую злобу.
И я часто спрашивал, качая головой: зачем вы ещё гремите, гремучие змеи?
Воистину, у зла ещё есть будущее! И самый жаркий юг ещё не открыт человеком.
Сколько вещей сейчас называют худшим злом, которое всего лишь двенадцать башмаков в ширину и три месяца в длину! Но однажды родятся ещё более великие драконы.
Ибо, чтобы сверхчеловек не лишился своего дракона, сверхдракона, достойного его, должно ещё много палящего солнца сиять во влажных джунглях!
Ваши дикие кошки должны сначала стать тиграми, а ваши ядовитые жабы – крокодилами: ибо доброму охотнику достанется хорошая охота!
И поистине, вы, добрые и справедливые! В вас есть над чем посмеяться, особенно над вашим страхом перед тем, что раньше называлось «дьяволом»!
Вы настолько чужды великому душой, что сверхчеловек ужаснул бы вас своей добротой!
И вы, мудрые и знающие, вы бы бежали от солнца мудрости, в котором сверхчеловек с удовольствием купает свою наготу!
Вы, высшие существа, которых я встречал! Вот в чём моё сомнение насчёт вас и моего тайного смеха: полагаю, вы назвали бы моего сверхчеловека дьяволом!
Увы, я устал от этих высочайших и лучших: с их «высот» я жаждал подняться, ввысь, к Сверхчеловеку!
Ужас охватил меня, когда я увидел этих лучших нагими: тогда выросли у меня крылья, чтобы воспарить в далёкое будущее.
В ещё более далёкое будущее, в более южные края, чем когда-либо снилось ни одному скульптору: туда, где боги стыдятся всякой одежды!
Но я увижу вас переодетыми, мои соседи и собратья, и нарядными, и тщеславными, и достойными, как «добрые и справедливые».
И я сам буду сидеть переодетым среди вас – чтобы иметь возможность судить о вас и о себе: ибо в этом моя высшая человеческая мудрость.
Так говорил Заратустра.
>>6747
Не высота: ужасна стремительность!
Пропасть, куда взгляд низвергается вниз, а рука тянется вверх. Там сердце кружится от своей двойной воли.
Ах, друзья, можете ли вы угадать и мою двойную волю сердца?
В том, в том моя пропасть и моя опасность, что мой взгляд низвергается вверх, а моя рука хотела бы удержаться и упереться – в глубине!
Моя воля цепляется за человека; я связываю себя с человеком цепями, потому что он тянет меня вверх, к сверхчеловеку: ибо туда стремится моя другая воля.
И для этого я слепо живу среди людей; как будто не знаю их, чтобы моя рука не потеряла окончательно веру в прочность.
Я не знаю вас, люди: эта тьма и утешение часто расстилаются вокруг меня.
Я сижу у ворот каждого мошенника и спрашиваю: кто обманет меня?
Вот моя первая человеческая мудрость: я позволяю себя обманывать, чтобы не быть начеку от обманщиков.
Ах, если бы я был начеку от людей: как мог бы человек стать якорем для моего шара! Он бы слишком легко унес меня прочь!
Это провидение в моей судьбе, что я должен быть беспечным.
И кто не хочет знать языка среди людей, должен научиться пить из всех стаканов; и кто хочет оставаться чистым среди людей, должен уметь умываться даже грязной водой.
И так я часто говорил себе в утешение: «Ну что ж! Ну что ж! Старое сердце! Тебя постигло несчастье: наслаждайся этим как своим счастьем!»
Но вот моя другая человеческая мудрость: я щажу тщеславных больше, чем гордыню.
Разве уязвлённое тщеславие не мать всех трагедий? Но там, где уязвлена гордость, вырастает нечто лучшее, чем сама гордость.
Чтобы жизнь была прекрасным зрелищем, её пьеса должна быть хорошо сыграна: а для этого нужны хорошие актёры.
Я нашёл всех тщеславных людей хорошими актёрами: они играют и хотят, чтобы на них с удовольствием смотрели – весь их дух посвящён этому желанию.
Они устраивают спектакль, они придумывают себя; в их обществе я люблю наблюдать за жизнью – это излечивает мою меланхолию.
Вот почему я щажу тщеславных, ведь они – мои целители моей меланхолии и привязывают меня к людям, как к спектаклю.
И потом: кто может измерить всю глубину смирения тщеславного человека? Я добр к ним и сострадателен благодаря их смирению.
Он хочет научиться у тебя вере в себя; он питается твоим взглядом, он поглощает похвалу из твоих рук.
Он всё ещё верит твоей лжи, когда ты хорошо лжёшь о нём: ибо в глубине души его сердце вздыхает: «Что я такое!»
И если это истинная добродетель, которая не осознаёт себя, то тщеславный человек не знает своей скромности! –
Но вот моя третья человеческая мудрость: я не позволяю твоей робости портить мой взгляд на нечестивых.
Мне посчастливилось видеть чудеса, которые порождает жаркое солнце: тигров, пальмы и гремучих змей.
Даже среди людей есть прекрасные порождения жаркого солнца, и много достойного удивления в нечестивых.
Поистине, как ваши мудрейшие люди не казались мне такими уж мудрыми, так и я находил под их репутацией человеческую злобу.
И я часто спрашивал, качая головой: зачем вы ещё гремите, гремучие змеи?
Воистину, у зла ещё есть будущее! И самый жаркий юг ещё не открыт человеком.
Сколько вещей сейчас называют худшим злом, которое всего лишь двенадцать башмаков в ширину и три месяца в длину! Но однажды родятся ещё более великие драконы.
Ибо, чтобы сверхчеловек не лишился своего дракона, сверхдракона, достойного его, должно ещё много палящего солнца сиять во влажных джунглях!
Ваши дикие кошки должны сначала стать тиграми, а ваши ядовитые жабы – крокодилами: ибо доброму охотнику достанется хорошая охота!
И поистине, вы, добрые и справедливые! В вас есть над чем посмеяться, особенно над вашим страхом перед тем, что раньше называлось «дьяволом»!
Вы настолько чужды великому душой, что сверхчеловек ужаснул бы вас своей добротой!
И вы, мудрые и знающие, вы бы бежали от солнца мудрости, в котором сверхчеловек с удовольствием купает свою наготу!
Вы, высшие существа, которых я встречал! Вот в чём моё сомнение насчёт вас и моего тайного смеха: полагаю, вы назвали бы моего сверхчеловека дьяволом!
Увы, я устал от этих высочайших и лучших: с их «высот» я жаждал подняться, ввысь, к Сверхчеловеку!
Ужас охватил меня, когда я увидел этих лучших нагими: тогда выросли у меня крылья, чтобы воспарить в далёкое будущее.
В ещё более далёкое будущее, в более южные края, чем когда-либо снилось ни одному скульптору: туда, где боги стыдятся всякой одежды!
Но я увижу вас переодетыми, мои соседи и собратья, и нарядными, и тщеславными, и достойными, как «добрые и справедливые».
И я сам буду сидеть переодетым среди вас – чтобы иметь возможность судить о вас и о себе: ибо в этом моя высшая человеческая мудрость.
Так говорил Заратустра.
Не высота: ужасна стремительность!
Пропасть, куда взгляд низвергается вниз, а рука тянется вверх. Там сердце кружится от своей двойной воли.
Ах, друзья, можете ли вы угадать и мою двойную волю сердца?
В том, в том моя пропасть и моя опасность, что мой взгляд низвергается вверх, а моя рука хотела бы удержаться и упереться – в глубине!
Моя воля цепляется за человека; я связываю себя с человеком цепями, потому что он тянет меня вверх, к сверхчеловеку: ибо туда стремится моя другая воля.
И для этого я слепо живу среди людей; как будто не знаю их, чтобы моя рука не потеряла окончательно веру в прочность.
Я не знаю вас, люди: эта тьма и утешение часто расстилаются вокруг меня.
Я сижу у ворот каждого мошенника и спрашиваю: кто обманет меня?
Вот моя первая человеческая мудрость: я позволяю себя обманывать, чтобы не быть начеку от обманщиков.
Ах, если бы я был начеку от людей: как мог бы человек стать якорем для моего шара! Он бы слишком легко унес меня прочь!
Это провидение в моей судьбе, что я должен быть беспечным.
И кто не хочет знать языка среди людей, должен научиться пить из всех стаканов; и кто хочет оставаться чистым среди людей, должен уметь умываться даже грязной водой.
И так я часто говорил себе в утешение: «Ну что ж! Ну что ж! Старое сердце! Тебя постигло несчастье: наслаждайся этим как своим счастьем!»
Но вот моя другая человеческая мудрость: я щажу тщеславных больше, чем гордыню.
Разве уязвлённое тщеславие не мать всех трагедий? Но там, где уязвлена гордость, вырастает нечто лучшее, чем сама гордость.
Чтобы жизнь была прекрасным зрелищем, её пьеса должна быть хорошо сыграна: а для этого нужны хорошие актёры.
Я нашёл всех тщеславных людей хорошими актёрами: они играют и хотят, чтобы на них с удовольствием смотрели – весь их дух посвящён этому желанию.
Они устраивают спектакль, они придумывают себя; в их обществе я люблю наблюдать за жизнью – это излечивает мою меланхолию.
Вот почему я щажу тщеславных, ведь они – мои целители моей меланхолии и привязывают меня к людям, как к спектаклю.
И потом: кто может измерить всю глубину смирения тщеславного человека? Я добр к ним и сострадателен благодаря их смирению.
Он хочет научиться у тебя вере в себя; он питается твоим взглядом, он поглощает похвалу из твоих рук.
Он всё ещё верит твоей лжи, когда ты хорошо лжёшь о нём: ибо в глубине души его сердце вздыхает: «Что я такое!»
И если это истинная добродетель, которая не осознаёт себя, то тщеславный человек не знает своей скромности! –
Но вот моя третья человеческая мудрость: я не позволяю твоей робости портить мой взгляд на нечестивых.
Мне посчастливилось видеть чудеса, которые порождает жаркое солнце: тигров, пальмы и гремучих змей.
Даже среди людей есть прекрасные порождения жаркого солнца, и много достойного удивления в нечестивых.
Поистине, как ваши мудрейшие люди не казались мне такими уж мудрыми, так и я находил под их репутацией человеческую злобу.
И я часто спрашивал, качая головой: зачем вы ещё гремите, гремучие змеи?
Воистину, у зла ещё есть будущее! И самый жаркий юг ещё не открыт человеком.
Сколько вещей сейчас называют худшим злом, которое всего лишь двенадцать башмаков в ширину и три месяца в длину! Но однажды родятся ещё более великие драконы.
Ибо, чтобы сверхчеловек не лишился своего дракона, сверхдракона, достойного его, должно ещё много палящего солнца сиять во влажных джунглях!
Ваши дикие кошки должны сначала стать тиграми, а ваши ядовитые жабы – крокодилами: ибо доброму охотнику достанется хорошая охота!
И поистине, вы, добрые и справедливые! В вас есть над чем посмеяться, особенно над вашим страхом перед тем, что раньше называлось «дьяволом»!
Вы настолько чужды великому душой, что сверхчеловек ужаснул бы вас своей добротой!
И вы, мудрые и знающие, вы бы бежали от солнца мудрости, в котором сверхчеловек с удовольствием купает свою наготу!
Вы, высшие существа, которых я встречал! Вот в чём моё сомнение насчёт вас и моего тайного смеха: полагаю, вы назвали бы моего сверхчеловека дьяволом!
Увы, я устал от этих высочайших и лучших: с их «высот» я жаждал подняться, ввысь, к Сверхчеловеку!
Ужас охватил меня, когда я увидел этих лучших нагими: тогда выросли у меня крылья, чтобы воспарить в далёкое будущее.
В ещё более далёкое будущее, в более южные края, чем когда-либо снилось ни одному скульптору: туда, где боги стыдятся всякой одежды!
Но я увижу вас переодетыми, мои соседи и собратья, и нарядными, и тщеславными, и достойными, как «добрые и справедливые».
И я сам буду сидеть переодетым среди вас – чтобы иметь возможность судить о вас и о себе: ибо в этом моя высшая человеческая мудрость.
Так говорил Заратустра.
>Флобер — новое издание Паскаля, но как художник, с инстинктивным суждением, основанным на разуме: «Флобер всегда ненавистен, человек — ничто, труд — всё»... Он мучил себя, когда писал стихи, так же, как Паскаль мучил себя, когда думал, — оба они чувствовали себя бескорыстными... «Бескорыстие» — принцип декаданса, который будет существовать до конца как в искусстве, так и в морали.
... Следует остерегаться недооценивать всё это явление лишь потому, что оно изначально безобразно и болезненно. В сущности, это та же активная сила, которая с ещё большей пышностью действует в тех жестоких художниках и организаторах, строящих государства, которая здесь, внутри, мельче, мельче, в обратном направлении, в «лабиринте груди», по выражению Гёте, создаёт нечистую совесть и строит отрицательные идеалы, именно тот инстинкт свободы (на моём языке: воля к власти): только здесь материалом, на который изливается созидательная и жестокая природа этой силы, является именно сам человек, вся его животная, древняя сущность, а не, как в том более крупном и очевидном явлении, другой человек, другие люди. Это тайное самонасилие, эта художественная жестокость, это наслаждение придавать себе форму тяжёлого, сопротивляющегося, страдающего материала, запечатлевать волю, критику, противоречие, презрение, «нет», эта жуткая и ужасно приятная работа души, добровольно противоборствующей себе, которая заставляет себя страдать из удовольствия причинять страдание, вся эта деятельная «нечистая совесть» в конечном счёте – можно уже догадаться – как подлинное лоно идеальных и воображаемых событий, также выявила богатство новой, странной красоты и утверждения, а может быть, и саму красоту впервые… Что было бы «прекрасным», если бы противоречие сначала не осознало себя, если бы уродство сначала не сказало себе: «Я уродлив»?… По крайней мере, после этого намёка загадка станет менее загадочной относительно того, в какой степени идеал, красота могут быть найдены в таких противоречивых понятиях, как бескорыстие, самоотречение, самопожертвование. и одно отныне известно, в этом я не сомневаюсь, а именно, какова природа удовольствия, испытываемого с самого начала бескорыстным, самоотверженным, самопожертвующим человеком: это удовольствие принадлежит жестокости. — Таково на данный момент происхождение «неэгоистичного» как моральной ценности и определение почвы, на которой эта ценность выросла: только нечистая совесть, только воля к самоуничижению создают предпосылку для ценности неэгоистичного. —
>Флобер — новое издание Паскаля, но как художник, с инстинктивным суждением, основанным на разуме: «Флобер всегда ненавистен, человек — ничто, труд — всё»... Он мучил себя, когда писал стихи, так же, как Паскаль мучил себя, когда думал, — оба они чувствовали себя бескорыстными... «Бескорыстие» — принцип декаданса, который будет существовать до конца как в искусстве, так и в морали.
... Следует остерегаться недооценивать всё это явление лишь потому, что оно изначально безобразно и болезненно. В сущности, это та же активная сила, которая с ещё большей пышностью действует в тех жестоких художниках и организаторах, строящих государства, которая здесь, внутри, мельче, мельче, в обратном направлении, в «лабиринте груди», по выражению Гёте, создаёт нечистую совесть и строит отрицательные идеалы, именно тот инстинкт свободы (на моём языке: воля к власти): только здесь материалом, на который изливается созидательная и жестокая природа этой силы, является именно сам человек, вся его животная, древняя сущность, а не, как в том более крупном и очевидном явлении, другой человек, другие люди. Это тайное самонасилие, эта художественная жестокость, это наслаждение придавать себе форму тяжёлого, сопротивляющегося, страдающего материала, запечатлевать волю, критику, противоречие, презрение, «нет», эта жуткая и ужасно приятная работа души, добровольно противоборствующей себе, которая заставляет себя страдать из удовольствия причинять страдание, вся эта деятельная «нечистая совесть» в конечном счёте – можно уже догадаться – как подлинное лоно идеальных и воображаемых событий, также выявила богатство новой, странной красоты и утверждения, а может быть, и саму красоту впервые… Что было бы «прекрасным», если бы противоречие сначала не осознало себя, если бы уродство сначала не сказало себе: «Я уродлив»?… По крайней мере, после этого намёка загадка станет менее загадочной относительно того, в какой степени идеал, красота могут быть найдены в таких противоречивых понятиях, как бескорыстие, самоотречение, самопожертвование. и одно отныне известно, в этом я не сомневаюсь, а именно, какова природа удовольствия, испытываемого с самого начала бескорыстным, самоотверженным, самопожертвующим человеком: это удовольствие принадлежит жестокости. — Таково на данный момент происхождение «неэгоистичного» как моральной ценности и определение почвы, на которой эта ценность выросла: только нечистая совесть, только воля к самоуничижению создают предпосылку для ценности неэгоистичного. —
Великое здоровье. — Мы новые, безымянные, плохо понятые, мы — преждевременные порождения еще не доказанного будущего, — нам нужны новые средства для новой цели, а именно — новое здоровье, более сильное, более хитрое, более выносливое, более смелое, более забавное, чем все здоровье прежде. Чья душа жаждет испытать всю полноту прежних ценностей и желаний и обогнуть все берега этого идеального «Средиземноморья», кто хочет узнать на собственном опыте, каково это – завоевателю и первооткрывателю идеала, равно как и художнику, святому, законодателю, мудрецу, учёному, благочестивцу, гадалке, божественно отрешённому человеку старого стиля, – тот нуждается прежде всего в одном: в великом здоровье ["крепком здоровье"] – таком здоровье, которое не только есть, но и постоянно приобретается и должно приобретаться, потому что от него постоянно отказываются, должны отказываться!.. И вот, после долгого путешествия, мы, аргонавты идеала, возможно, более храбрые, чем мудро, и достаточно часто терпящие кораблекрушение и травмы, но, как я уже сказал, более здоровые, чем хотелось бы нам верить, опасно здоровые, всегда снова здоровые, – нам кажется, будто в награду перед нами неизведанное земля, чьи границы никто ещё не предвидел, мир за пределами всех прежних земель и уголков идеала, мир, столь изобилующий прекрасным, странным, сомнительным, ужасающим и божественным, что наше любопытство, как и наша жажда обладания, вышли из-под контроля – увы, ничто теперь не может нас удовлетворить! Как можем мы, после таких просторов и с таким ненасытным голодом по совести и знанию, всё ещё быть довольными современным человеком? Само по себе это плохо: но неизбежно, что мы смотрим на его самые достойные цели и надежды лишь с дурно сохранившейся серьёзностью, а возможно, даже и не смотрим на них. Нам предшествует другой идеал, странный, соблазнительный и опасный идеал, к которому мы не хотели бы никого склонять, потому что нелегко признаём право на него: идеал духа, который наивно, то есть непреднамеренно и от избытка изобилия и силы, играет со всем, что до сих пор называлось святым, добрым, неприкосновенным, божественным; для которого высшее, на котором народ по праву основывает свою меру ценности, означало бы уже опасность, упадок, деградацию или, по крайней мере, отдых, слепоту, временное самозабвение. идеал человеческо-сверхчеловеческого благополучия и благоволения, который достаточно часто будет казаться бесчеловечным ["нечеловеческим"], например, когда он будет стоять рядом со всей прежней земной серьезностью, рядом со всякой торжественностью в жесте, слове, звуке, взгляде, нравственности и деле, как если бы он был их самой воплощенной, невольной пародией, — и с которого, несмотря на все это, быть может, впервые начинается великая серьезность, впервые ставится настоящий вопросительный знак, поворачивается судьба души, двигаются часы, начинается трагедия...
Великое здоровье. — Мы новые, безымянные, плохо понятые, мы — преждевременные порождения еще не доказанного будущего, — нам нужны новые средства для новой цели, а именно — новое здоровье, более сильное, более хитрое, более выносливое, более смелое, более забавное, чем все здоровье прежде. Чья душа жаждет испытать всю полноту прежних ценностей и желаний и обогнуть все берега этого идеального «Средиземноморья», кто хочет узнать на собственном опыте, каково это – завоевателю и первооткрывателю идеала, равно как и художнику, святому, законодателю, мудрецу, учёному, благочестивцу, гадалке, божественно отрешённому человеку старого стиля, – тот нуждается прежде всего в одном: в великом здоровье ["крепком здоровье"] – таком здоровье, которое не только есть, но и постоянно приобретается и должно приобретаться, потому что от него постоянно отказываются, должны отказываться!.. И вот, после долгого путешествия, мы, аргонавты идеала, возможно, более храбрые, чем мудро, и достаточно часто терпящие кораблекрушение и травмы, но, как я уже сказал, более здоровые, чем хотелось бы нам верить, опасно здоровые, всегда снова здоровые, – нам кажется, будто в награду перед нами неизведанное земля, чьи границы никто ещё не предвидел, мир за пределами всех прежних земель и уголков идеала, мир, столь изобилующий прекрасным, странным, сомнительным, ужасающим и божественным, что наше любопытство, как и наша жажда обладания, вышли из-под контроля – увы, ничто теперь не может нас удовлетворить! Как можем мы, после таких просторов и с таким ненасытным голодом по совести и знанию, всё ещё быть довольными современным человеком? Само по себе это плохо: но неизбежно, что мы смотрим на его самые достойные цели и надежды лишь с дурно сохранившейся серьёзностью, а возможно, даже и не смотрим на них. Нам предшествует другой идеал, странный, соблазнительный и опасный идеал, к которому мы не хотели бы никого склонять, потому что нелегко признаём право на него: идеал духа, который наивно, то есть непреднамеренно и от избытка изобилия и силы, играет со всем, что до сих пор называлось святым, добрым, неприкосновенным, божественным; для которого высшее, на котором народ по праву основывает свою меру ценности, означало бы уже опасность, упадок, деградацию или, по крайней мере, отдых, слепоту, временное самозабвение. идеал человеческо-сверхчеловеческого благополучия и благоволения, который достаточно часто будет казаться бесчеловечным ["нечеловеческим"], например, когда он будет стоять рядом со всей прежней земной серьезностью, рядом со всякой торжественностью в жесте, слове, звуке, взгляде, нравственности и деле, как если бы он был их самой воплощенной, невольной пародией, — и с которого, несмотря на все это, быть может, впервые начинается великая серьезность, впервые ставится настоящий вопросительный знак, поворачивается судьба души, двигаются часы, начинается трагедия...
[ (Ницше — о Платоне ["тиране духа" (см. также: JGB-9)].)
Если искать истоки христианства в римском мире, то можно обнаружить общества взаимопомощи, союзы бедных, больных и погребальные обряды, зародившиеся в самых низов общества того времени, где сознательно культивировалось главное лекарство от депрессии – маленькая радость взаимной доброты. Возможно, это было чем-то новым в то время, настоящим открытием? В «воле к взаимности», к формированию стада, к «общине», к «тайной вечере», пробуждённой таким образом, воля к власти, пусть даже и незначительная, должна, в свою очередь, найти новый, гораздо более сильный выход: формирование стада – это существенный шаг и победа в борьбе с депрессией. По мере роста сообщества у отдельного человека возникает и новый интерес, который часто возвышает его над самым личным аспектом его недовольства – его неприязнью к себе (по Гейлинксу – «despectio sui»). Все больные и патологические индивиды инстинктивно стремятся, стремясь стряхнуть с себя тупое недовольство и чувство слабости, к стадной организации. Аскетичный священник угадывает этот инстинкт и поощряет его. Там, где существует стадо, именно инстинкт слабости возжелал стада, а жреческая мудрость организовала его. Ибо не следует упускать из виду: сильные так же естественно стремятся отделиться друг от друга, как слабые – сблизиться. Когда первые объединяются, это происходит только с перспективой агрессивного коллективного действия и коллективного удовлетворения их воли к власти, при большом сопротивлении со стороны индивидуальной совести. Вторые же, напротив, организуются, получая удовольствие от этой самой организации – их инстинкт удовлетворяется таким образом, подобно тому, как инстинкт природных «хозяев» (то есть одинокого хищного вида, человека) изначально стимулируется и нарушается организацией. В основе любой олигархии – учит нас история – всегда лежит скрытое тираническое желание; Каждая олигархия постоянно дрожит от напряжения, в котором нуждается каждый её индивидуум, чтобы оставаться господином этого желания. (Так было, например, в Греции: Платон свидетельствует об этом в сотне мест, Платон, который знал себе равных — и себя...)
383, 21–28 Если искать истоки христианства в римском мире, то можно найти ассоциации взаимной поддержки, ассоциации для бедных, больных и погребальных обществ, которые выросли на низших слоях общества того времени, в которых главное средство от депрессии, маленькая радость, которая приходит от совершения общего добра, сознательно культивировалась — может быть, это было чем-то новым в то время, настоящим открытием?] Где Н. сделал себя соответствующим образом информированным — ср. Orsucci 1996, 292 и далее — раскрывается в NL 1883, KSA 10, 7[261], 321, 11 и далее: «Происхождение христианства среди ассоциаций для бедных. Бауманн, стр. 22 божественная помощь и взаимная поддержка» (ср. NL 1884, KSA 11, 25[388], 113, 21 и далее). Речь идет о «Справочнике по морали» Иоганна Юлиуса Баумана, где обсуждаемый аргумент прямо противоположен тому, что говорится в вопросе 383, 27 и далее. предполагает, – а именно, что христианство изначально не принесло ничего нового, а лишь соединилось со старым: «Даже христианство проникло в Римскую империю не иначе, как найдя что-то аналогичное ему, и оно невольно обратилось к этой аналогии в первую очередь. Существовали 1) тенденция к монотеизму; 2) чувство равенства всех людей по природе, т.е. перед Богом, особенно через стоиков; 3) у римлян существовали коллегии (ἔρανοι, θίαοι), например, погребальные общества (funeraticia), состоящие из humiliores, tenuiores, бедняков, /22/ рабов, а также женщин; в них все члены были равны, они вносили ежемесячные взносы в целях взаимной поддержки и с почитанием определённого бога. Знатные и богатые люди не были исключены; они, безусловно, вступали в них из человеколюбия и в качестве благотворителей». (εὐεργέται, φιλοτιμούμενοι) и патроны, покровители объединения. Эти культовые и любовные объединения были той юридической формой, под которой христианство первоначально нашло фактическую терпимость в Римской империи (Heinrici). Войдя в эти круги и став одним из них, христианство одновременно стало всеобщим провозглашением того, чего каждый из этих кругов искал для себя, а именно божественной помощи и человеческой взаимоподдержки. Церковь была всеобщим культовым и поддерживающим объединением среди частных; она нашла в них готовый материал, который могла усвоить, и в то же время дала им то, чего им не хватало: универсальное мировоззрение и организацию, а следовательно, и силу, которую терпели лишь наполовину. от старого общества как помощи против социальных зол к восходящей силе против старого общества». (Бауманн 1879, 21 и далее, подчеркнуто Н., строки на полях его рукой.) Похожие отрывки можно найти также у Ренана 1866, 357–360.
383, 30 «Cenacle»] Слово «Cenacle», которое Н. использует только здесь, было ему знакомо ещё со школьных времён в Пфорте, где так называлась столовая (Kirchner [1843], 5). Здесь, однако, оно относится не столько к помещениям, в которых проходит cena или coena, трапеза, сколько к самому собранию для совместной трапезы. Возможно, Н. черпал вдохновение у Эрнеста Ренана, который неоднократно упоминает о «cenacle», где собирались ранние христиане, даже самые первые ученики Иисуса (Renan 1867, 171). Ренан иногда упоминает о «petit cenacle» (Renan 1866, III, 63 и 150), имея в виду изначальную общину Иисуса, которой подражали последующие поколения христиан.
383, 28 и далее. «Воля к взаимности»] В позднейших работах и наследии Н. идея морально требуемой взаимности неоднократно критикуется как рабская и стадная (ср. напр. JGB 201, KSA 5, 121, 28; KGW IX 6, W II 2, 14, 2–46 = NL 1887, KSA 12, 10[188], 568, 21 и след.; KGW IX 7, W II 3, 142, 16–40 = NL 1887/88, KSA 13, 11[127], 60 и след.; KGW IX 7, W II 3, 100, 2–6 = NL 1887/88, KSA 13, 11[258], 98 и KGW IX 8, W II 5, 176, 22 = NL 1888, KSA 13, 14[29], 232, 7 f.). Согласно Эспинасу (1879, 163), одомашнивание и реципрокность напрямую связаны: «Само одомашнивание есть высшая форма реципрокности, которая может иметь место между разными видами, поскольку оно предполагает подчинение. Подчинение и организация — одно и то же. Социализация здесь добровольна с обеих сторон, и это основное условие всякой реципрокности».
383, 32 f. Формирование стад — существенный шаг и победа в борьбе с депрессией] Картина формирования ранней христианской общины из слабости и нужды, нарисованная в GM III 18 с использованием прочитанных впечатлений, в частности из Baumann 1879 и Renan 1866 (ср. Orsucci 1996, 298-303), служит наглядным примером возникновения человеческих стад (ср., например, NK 260, 12-14 и NK 5/1, стр. 536-538), которым нужен священник как лидер. В NL 1884, KSA 11, 25[99], 34, 15 вместо «предвол» используется термин «передоволовый» из книги Фрэнсиса Гальтона «Исследования о человеческих способностях и их развитии» (Galton 1883, 72 и далее, см. также дополнительные данные о прочтении Н. работы Гальтона-Гааза 1989, 643–649 и доклада Ресы фон Ширнхофер, как Н. пытался объяснить Гальтону в 1884 году, в Gilman 1987, 479 и далее). Рабский инстинкт присущ стадным животным: «Они по сути своей рабы и не ищут лучшей участи, чем быть ведомыми любым из своей массы, кто достаточно уверен в себе, чтобы /74/ принять это положение. Ни один вол никогда не осмелится действовать вопреки остальному стаду, но он принимает их общее решение как авторитет, обязательный для его совести». (Галтон 1883, 73 и далее) См. также Тэтчер 1989, 596 и Балке 2005, 60. ]
Если искать истоки христианства в римском мире, то можно обнаружить общества взаимопомощи, союзы бедных, больных и погребальные обряды, зародившиеся в самых низов общества того времени, где сознательно культивировалось главное лекарство от депрессии – маленькая радость взаимной доброты. Возможно, это было чем-то новым в то время, настоящим открытием? В «воле к взаимности», к формированию стада, к «общине», к «тайной вечере», пробуждённой таким образом, воля к власти, пусть даже и незначительная, должна, в свою очередь, найти новый, гораздо более сильный выход: формирование стада – это существенный шаг и победа в борьбе с депрессией. По мере роста сообщества у отдельного человека возникает и новый интерес, который часто возвышает его над самым личным аспектом его недовольства – его неприязнью к себе (по Гейлинксу – «despectio sui»). Все больные и патологические индивиды инстинктивно стремятся, стремясь стряхнуть с себя тупое недовольство и чувство слабости, к стадной организации. Аскетичный священник угадывает этот инстинкт и поощряет его. Там, где существует стадо, именно инстинкт слабости возжелал стада, а жреческая мудрость организовала его. Ибо не следует упускать из виду: сильные так же естественно стремятся отделиться друг от друга, как слабые – сблизиться. Когда первые объединяются, это происходит только с перспективой агрессивного коллективного действия и коллективного удовлетворения их воли к власти, при большом сопротивлении со стороны индивидуальной совести. Вторые же, напротив, организуются, получая удовольствие от этой самой организации – их инстинкт удовлетворяется таким образом, подобно тому, как инстинкт природных «хозяев» (то есть одинокого хищного вида, человека) изначально стимулируется и нарушается организацией. В основе любой олигархии – учит нас история – всегда лежит скрытое тираническое желание; Каждая олигархия постоянно дрожит от напряжения, в котором нуждается каждый её индивидуум, чтобы оставаться господином этого желания. (Так было, например, в Греции: Платон свидетельствует об этом в сотне мест, Платон, который знал себе равных — и себя...)
383, 21–28 Если искать истоки христианства в римском мире, то можно найти ассоциации взаимной поддержки, ассоциации для бедных, больных и погребальных обществ, которые выросли на низших слоях общества того времени, в которых главное средство от депрессии, маленькая радость, которая приходит от совершения общего добра, сознательно культивировалась — может быть, это было чем-то новым в то время, настоящим открытием?] Где Н. сделал себя соответствующим образом информированным — ср. Orsucci 1996, 292 и далее — раскрывается в NL 1883, KSA 10, 7[261], 321, 11 и далее: «Происхождение христианства среди ассоциаций для бедных. Бауманн, стр. 22 божественная помощь и взаимная поддержка» (ср. NL 1884, KSA 11, 25[388], 113, 21 и далее). Речь идет о «Справочнике по морали» Иоганна Юлиуса Баумана, где обсуждаемый аргумент прямо противоположен тому, что говорится в вопросе 383, 27 и далее. предполагает, – а именно, что христианство изначально не принесло ничего нового, а лишь соединилось со старым: «Даже христианство проникло в Римскую империю не иначе, как найдя что-то аналогичное ему, и оно невольно обратилось к этой аналогии в первую очередь. Существовали 1) тенденция к монотеизму; 2) чувство равенства всех людей по природе, т.е. перед Богом, особенно через стоиков; 3) у римлян существовали коллегии (ἔρανοι, θίαοι), например, погребальные общества (funeraticia), состоящие из humiliores, tenuiores, бедняков, /22/ рабов, а также женщин; в них все члены были равны, они вносили ежемесячные взносы в целях взаимной поддержки и с почитанием определённого бога. Знатные и богатые люди не были исключены; они, безусловно, вступали в них из человеколюбия и в качестве благотворителей». (εὐεργέται, φιλοτιμούμενοι) и патроны, покровители объединения. Эти культовые и любовные объединения были той юридической формой, под которой христианство первоначально нашло фактическую терпимость в Римской империи (Heinrici). Войдя в эти круги и став одним из них, христианство одновременно стало всеобщим провозглашением того, чего каждый из этих кругов искал для себя, а именно божественной помощи и человеческой взаимоподдержки. Церковь была всеобщим культовым и поддерживающим объединением среди частных; она нашла в них готовый материал, который могла усвоить, и в то же время дала им то, чего им не хватало: универсальное мировоззрение и организацию, а следовательно, и силу, которую терпели лишь наполовину. от старого общества как помощи против социальных зол к восходящей силе против старого общества». (Бауманн 1879, 21 и далее, подчеркнуто Н., строки на полях его рукой.) Похожие отрывки можно найти также у Ренана 1866, 357–360.
383, 30 «Cenacle»] Слово «Cenacle», которое Н. использует только здесь, было ему знакомо ещё со школьных времён в Пфорте, где так называлась столовая (Kirchner [1843], 5). Здесь, однако, оно относится не столько к помещениям, в которых проходит cena или coena, трапеза, сколько к самому собранию для совместной трапезы. Возможно, Н. черпал вдохновение у Эрнеста Ренана, который неоднократно упоминает о «cenacle», где собирались ранние христиане, даже самые первые ученики Иисуса (Renan 1867, 171). Ренан иногда упоминает о «petit cenacle» (Renan 1866, III, 63 и 150), имея в виду изначальную общину Иисуса, которой подражали последующие поколения христиан.
383, 28 и далее. «Воля к взаимности»] В позднейших работах и наследии Н. идея морально требуемой взаимности неоднократно критикуется как рабская и стадная (ср. напр. JGB 201, KSA 5, 121, 28; KGW IX 6, W II 2, 14, 2–46 = NL 1887, KSA 12, 10[188], 568, 21 и след.; KGW IX 7, W II 3, 142, 16–40 = NL 1887/88, KSA 13, 11[127], 60 и след.; KGW IX 7, W II 3, 100, 2–6 = NL 1887/88, KSA 13, 11[258], 98 и KGW IX 8, W II 5, 176, 22 = NL 1888, KSA 13, 14[29], 232, 7 f.). Согласно Эспинасу (1879, 163), одомашнивание и реципрокность напрямую связаны: «Само одомашнивание есть высшая форма реципрокности, которая может иметь место между разными видами, поскольку оно предполагает подчинение. Подчинение и организация — одно и то же. Социализация здесь добровольна с обеих сторон, и это основное условие всякой реципрокности».
383, 32 f. Формирование стад — существенный шаг и победа в борьбе с депрессией] Картина формирования ранней христианской общины из слабости и нужды, нарисованная в GM III 18 с использованием прочитанных впечатлений, в частности из Baumann 1879 и Renan 1866 (ср. Orsucci 1996, 298-303), служит наглядным примером возникновения человеческих стад (ср., например, NK 260, 12-14 и NK 5/1, стр. 536-538), которым нужен священник как лидер. В NL 1884, KSA 11, 25[99], 34, 15 вместо «предвол» используется термин «передоволовый» из книги Фрэнсиса Гальтона «Исследования о человеческих способностях и их развитии» (Galton 1883, 72 и далее, см. также дополнительные данные о прочтении Н. работы Гальтона-Гааза 1989, 643–649 и доклада Ресы фон Ширнхофер, как Н. пытался объяснить Гальтону в 1884 году, в Gilman 1987, 479 и далее). Рабский инстинкт присущ стадным животным: «Они по сути своей рабы и не ищут лучшей участи, чем быть ведомыми любым из своей массы, кто достаточно уверен в себе, чтобы /74/ принять это положение. Ни один вол никогда не осмелится действовать вопреки остальному стаду, но он принимает их общее решение как авторитет, обязательный для его совести». (Галтон 1883, 73 и далее) См. также Тэтчер 1989, 596 и Балке 2005, 60. ]
[ (Ницше — о Платоне ["тиране духа" (см. также: JGB-9)].)
Если искать истоки христианства в римском мире, то можно обнаружить общества взаимопомощи, союзы бедных, больных и погребальные обряды, зародившиеся в самых низов общества того времени, где сознательно культивировалось главное лекарство от депрессии – маленькая радость взаимной доброты. Возможно, это было чем-то новым в то время, настоящим открытием? В «воле к взаимности», к формированию стада, к «общине», к «тайной вечере», пробуждённой таким образом, воля к власти, пусть даже и незначительная, должна, в свою очередь, найти новый, гораздо более сильный выход: формирование стада – это существенный шаг и победа в борьбе с депрессией. По мере роста сообщества у отдельного человека возникает и новый интерес, который часто возвышает его над самым личным аспектом его недовольства – его неприязнью к себе (по Гейлинксу – «despectio sui»). Все больные и патологические индивиды инстинктивно стремятся, стремясь стряхнуть с себя тупое недовольство и чувство слабости, к стадной организации. Аскетичный священник угадывает этот инстинкт и поощряет его. Там, где существует стадо, именно инстинкт слабости возжелал стада, а жреческая мудрость организовала его. Ибо не следует упускать из виду: сильные так же естественно стремятся отделиться друг от друга, как слабые – сблизиться. Когда первые объединяются, это происходит только с перспективой агрессивного коллективного действия и коллективного удовлетворения их воли к власти, при большом сопротивлении со стороны индивидуальной совести. Вторые же, напротив, организуются, получая удовольствие от этой самой организации – их инстинкт удовлетворяется таким образом, подобно тому, как инстинкт природных «хозяев» (то есть одинокого хищного вида, человека) изначально стимулируется и нарушается организацией. В основе любой олигархии – учит нас история – всегда лежит скрытое тираническое желание; Каждая олигархия постоянно дрожит от напряжения, в котором нуждается каждый её индивидуум, чтобы оставаться господином этого желания. (Так было, например, в Греции: Платон свидетельствует об этом в сотне мест, Платон, который знал себе равных — и себя...)
383, 21–28 Если искать истоки христианства в римском мире, то можно найти ассоциации взаимной поддержки, ассоциации для бедных, больных и погребальных обществ, которые выросли на низших слоях общества того времени, в которых главное средство от депрессии, маленькая радость, которая приходит от совершения общего добра, сознательно культивировалась — может быть, это было чем-то новым в то время, настоящим открытием?] Где Н. сделал себя соответствующим образом информированным — ср. Orsucci 1996, 292 и далее — раскрывается в NL 1883, KSA 10, 7[261], 321, 11 и далее: «Происхождение христианства среди ассоциаций для бедных. Бауманн, стр. 22 божественная помощь и взаимная поддержка» (ср. NL 1884, KSA 11, 25[388], 113, 21 и далее). Речь идет о «Справочнике по морали» Иоганна Юлиуса Баумана, где обсуждаемый аргумент прямо противоположен тому, что говорится в вопросе 383, 27 и далее. предполагает, – а именно, что христианство изначально не принесло ничего нового, а лишь соединилось со старым: «Даже христианство проникло в Римскую империю не иначе, как найдя что-то аналогичное ему, и оно невольно обратилось к этой аналогии в первую очередь. Существовали 1) тенденция к монотеизму; 2) чувство равенства всех людей по природе, т.е. перед Богом, особенно через стоиков; 3) у римлян существовали коллегии (ἔρανοι, θίαοι), например, погребальные общества (funeraticia), состоящие из humiliores, tenuiores, бедняков, /22/ рабов, а также женщин; в них все члены были равны, они вносили ежемесячные взносы в целях взаимной поддержки и с почитанием определённого бога. Знатные и богатые люди не были исключены; они, безусловно, вступали в них из человеколюбия и в качестве благотворителей». (εὐεργέται, φιλοτιμούμενοι) и патроны, покровители объединения. Эти культовые и любовные объединения были той юридической формой, под которой христианство первоначально нашло фактическую терпимость в Римской империи (Heinrici). Войдя в эти круги и став одним из них, христианство одновременно стало всеобщим провозглашением того, чего каждый из этих кругов искал для себя, а именно божественной помощи и человеческой взаимоподдержки. Церковь была всеобщим культовым и поддерживающим объединением среди частных; она нашла в них готовый материал, который могла усвоить, и в то же время дала им то, чего им не хватало: универсальное мировоззрение и организацию, а следовательно, и силу, которую терпели лишь наполовину. от старого общества как помощи против социальных зол к восходящей силе против старого общества». (Бауманн 1879, 21 и далее, подчеркнуто Н., строки на полях его рукой.) Похожие отрывки можно найти также у Ренана 1866, 357–360.
383, 30 «Cenacle»] Слово «Cenacle», которое Н. использует только здесь, было ему знакомо ещё со школьных времён в Пфорте, где так называлась столовая (Kirchner [1843], 5). Здесь, однако, оно относится не столько к помещениям, в которых проходит cena или coena, трапеза, сколько к самому собранию для совместной трапезы. Возможно, Н. черпал вдохновение у Эрнеста Ренана, который неоднократно упоминает о «cenacle», где собирались ранние христиане, даже самые первые ученики Иисуса (Renan 1867, 171). Ренан иногда упоминает о «petit cenacle» (Renan 1866, III, 63 и 150), имея в виду изначальную общину Иисуса, которой подражали последующие поколения христиан.
383, 28 и далее. «Воля к взаимности»] В позднейших работах и наследии Н. идея морально требуемой взаимности неоднократно критикуется как рабская и стадная (ср. напр. JGB 201, KSA 5, 121, 28; KGW IX 6, W II 2, 14, 2–46 = NL 1887, KSA 12, 10[188], 568, 21 и след.; KGW IX 7, W II 3, 142, 16–40 = NL 1887/88, KSA 13, 11[127], 60 и след.; KGW IX 7, W II 3, 100, 2–6 = NL 1887/88, KSA 13, 11[258], 98 и KGW IX 8, W II 5, 176, 22 = NL 1888, KSA 13, 14[29], 232, 7 f.). Согласно Эспинасу (1879, 163), одомашнивание и реципрокность напрямую связаны: «Само одомашнивание есть высшая форма реципрокности, которая может иметь место между разными видами, поскольку оно предполагает подчинение. Подчинение и организация — одно и то же. Социализация здесь добровольна с обеих сторон, и это основное условие всякой реципрокности».
383, 32 f. Формирование стад — существенный шаг и победа в борьбе с депрессией] Картина формирования ранней христианской общины из слабости и нужды, нарисованная в GM III 18 с использованием прочитанных впечатлений, в частности из Baumann 1879 и Renan 1866 (ср. Orsucci 1996, 298-303), служит наглядным примером возникновения человеческих стад (ср., например, NK 260, 12-14 и NK 5/1, стр. 536-538), которым нужен священник как лидер. В NL 1884, KSA 11, 25[99], 34, 15 вместо «предвол» используется термин «передоволовый» из книги Фрэнсиса Гальтона «Исследования о человеческих способностях и их развитии» (Galton 1883, 72 и далее, см. также дополнительные данные о прочтении Н. работы Гальтона-Гааза 1989, 643–649 и доклада Ресы фон Ширнхофер, как Н. пытался объяснить Гальтону в 1884 году, в Gilman 1987, 479 и далее). Рабский инстинкт присущ стадным животным: «Они по сути своей рабы и не ищут лучшей участи, чем быть ведомыми любым из своей массы, кто достаточно уверен в себе, чтобы /74/ принять это положение. Ни один вол никогда не осмелится действовать вопреки остальному стаду, но он принимает их общее решение как авторитет, обязательный для его совести». (Галтон 1883, 73 и далее) См. также Тэтчер 1989, 596 и Балке 2005, 60. ]
Если искать истоки христианства в римском мире, то можно обнаружить общества взаимопомощи, союзы бедных, больных и погребальные обряды, зародившиеся в самых низов общества того времени, где сознательно культивировалось главное лекарство от депрессии – маленькая радость взаимной доброты. Возможно, это было чем-то новым в то время, настоящим открытием? В «воле к взаимности», к формированию стада, к «общине», к «тайной вечере», пробуждённой таким образом, воля к власти, пусть даже и незначительная, должна, в свою очередь, найти новый, гораздо более сильный выход: формирование стада – это существенный шаг и победа в борьбе с депрессией. По мере роста сообщества у отдельного человека возникает и новый интерес, который часто возвышает его над самым личным аспектом его недовольства – его неприязнью к себе (по Гейлинксу – «despectio sui»). Все больные и патологические индивиды инстинктивно стремятся, стремясь стряхнуть с себя тупое недовольство и чувство слабости, к стадной организации. Аскетичный священник угадывает этот инстинкт и поощряет его. Там, где существует стадо, именно инстинкт слабости возжелал стада, а жреческая мудрость организовала его. Ибо не следует упускать из виду: сильные так же естественно стремятся отделиться друг от друга, как слабые – сблизиться. Когда первые объединяются, это происходит только с перспективой агрессивного коллективного действия и коллективного удовлетворения их воли к власти, при большом сопротивлении со стороны индивидуальной совести. Вторые же, напротив, организуются, получая удовольствие от этой самой организации – их инстинкт удовлетворяется таким образом, подобно тому, как инстинкт природных «хозяев» (то есть одинокого хищного вида, человека) изначально стимулируется и нарушается организацией. В основе любой олигархии – учит нас история – всегда лежит скрытое тираническое желание; Каждая олигархия постоянно дрожит от напряжения, в котором нуждается каждый её индивидуум, чтобы оставаться господином этого желания. (Так было, например, в Греции: Платон свидетельствует об этом в сотне мест, Платон, который знал себе равных — и себя...)
383, 21–28 Если искать истоки христианства в римском мире, то можно найти ассоциации взаимной поддержки, ассоциации для бедных, больных и погребальных обществ, которые выросли на низших слоях общества того времени, в которых главное средство от депрессии, маленькая радость, которая приходит от совершения общего добра, сознательно культивировалась — может быть, это было чем-то новым в то время, настоящим открытием?] Где Н. сделал себя соответствующим образом информированным — ср. Orsucci 1996, 292 и далее — раскрывается в NL 1883, KSA 10, 7[261], 321, 11 и далее: «Происхождение христианства среди ассоциаций для бедных. Бауманн, стр. 22 божественная помощь и взаимная поддержка» (ср. NL 1884, KSA 11, 25[388], 113, 21 и далее). Речь идет о «Справочнике по морали» Иоганна Юлиуса Баумана, где обсуждаемый аргумент прямо противоположен тому, что говорится в вопросе 383, 27 и далее. предполагает, – а именно, что христианство изначально не принесло ничего нового, а лишь соединилось со старым: «Даже христианство проникло в Римскую империю не иначе, как найдя что-то аналогичное ему, и оно невольно обратилось к этой аналогии в первую очередь. Существовали 1) тенденция к монотеизму; 2) чувство равенства всех людей по природе, т.е. перед Богом, особенно через стоиков; 3) у римлян существовали коллегии (ἔρανοι, θίαοι), например, погребальные общества (funeraticia), состоящие из humiliores, tenuiores, бедняков, /22/ рабов, а также женщин; в них все члены были равны, они вносили ежемесячные взносы в целях взаимной поддержки и с почитанием определённого бога. Знатные и богатые люди не были исключены; они, безусловно, вступали в них из человеколюбия и в качестве благотворителей». (εὐεργέται, φιλοτιμούμενοι) и патроны, покровители объединения. Эти культовые и любовные объединения были той юридической формой, под которой христианство первоначально нашло фактическую терпимость в Римской империи (Heinrici). Войдя в эти круги и став одним из них, христианство одновременно стало всеобщим провозглашением того, чего каждый из этих кругов искал для себя, а именно божественной помощи и человеческой взаимоподдержки. Церковь была всеобщим культовым и поддерживающим объединением среди частных; она нашла в них готовый материал, который могла усвоить, и в то же время дала им то, чего им не хватало: универсальное мировоззрение и организацию, а следовательно, и силу, которую терпели лишь наполовину. от старого общества как помощи против социальных зол к восходящей силе против старого общества». (Бауманн 1879, 21 и далее, подчеркнуто Н., строки на полях его рукой.) Похожие отрывки можно найти также у Ренана 1866, 357–360.
383, 30 «Cenacle»] Слово «Cenacle», которое Н. использует только здесь, было ему знакомо ещё со школьных времён в Пфорте, где так называлась столовая (Kirchner [1843], 5). Здесь, однако, оно относится не столько к помещениям, в которых проходит cena или coena, трапеза, сколько к самому собранию для совместной трапезы. Возможно, Н. черпал вдохновение у Эрнеста Ренана, который неоднократно упоминает о «cenacle», где собирались ранние христиане, даже самые первые ученики Иисуса (Renan 1867, 171). Ренан иногда упоминает о «petit cenacle» (Renan 1866, III, 63 и 150), имея в виду изначальную общину Иисуса, которой подражали последующие поколения христиан.
383, 28 и далее. «Воля к взаимности»] В позднейших работах и наследии Н. идея морально требуемой взаимности неоднократно критикуется как рабская и стадная (ср. напр. JGB 201, KSA 5, 121, 28; KGW IX 6, W II 2, 14, 2–46 = NL 1887, KSA 12, 10[188], 568, 21 и след.; KGW IX 7, W II 3, 142, 16–40 = NL 1887/88, KSA 13, 11[127], 60 и след.; KGW IX 7, W II 3, 100, 2–6 = NL 1887/88, KSA 13, 11[258], 98 и KGW IX 8, W II 5, 176, 22 = NL 1888, KSA 13, 14[29], 232, 7 f.). Согласно Эспинасу (1879, 163), одомашнивание и реципрокность напрямую связаны: «Само одомашнивание есть высшая форма реципрокности, которая может иметь место между разными видами, поскольку оно предполагает подчинение. Подчинение и организация — одно и то же. Социализация здесь добровольна с обеих сторон, и это основное условие всякой реципрокности».
383, 32 f. Формирование стад — существенный шаг и победа в борьбе с депрессией] Картина формирования ранней христианской общины из слабости и нужды, нарисованная в GM III 18 с использованием прочитанных впечатлений, в частности из Baumann 1879 и Renan 1866 (ср. Orsucci 1996, 298-303), служит наглядным примером возникновения человеческих стад (ср., например, NK 260, 12-14 и NK 5/1, стр. 536-538), которым нужен священник как лидер. В NL 1884, KSA 11, 25[99], 34, 15 вместо «предвол» используется термин «передоволовый» из книги Фрэнсиса Гальтона «Исследования о человеческих способностях и их развитии» (Galton 1883, 72 и далее, см. также дополнительные данные о прочтении Н. работы Гальтона-Гааза 1989, 643–649 и доклада Ресы фон Ширнхофер, как Н. пытался объяснить Гальтону в 1884 году, в Gilman 1987, 479 и далее). Рабский инстинкт присущ стадным животным: «Они по сути своей рабы и не ищут лучшей участи, чем быть ведомыми любым из своей массы, кто достаточно уверен в себе, чтобы /74/ принять это положение. Ни один вол никогда не осмелится действовать вопреки остальному стаду, но он принимает их общее решение как авторитет, обязательный для его совести». (Галтон 1883, 73 и далее) См. также Тэтчер 1989, 596 и Балке 2005, 60. ]
>>6762
[ 384, 9–13 сильные стремятся отделиться друг от друга так же естественно, как слабые – друг от друга; если первые объединяются, то только с перспективой агрессивного коллективного действия и коллективного удовлетворения своей воли к власти.] Если это утверждение верно, то «сильные» социализируются только потому, что они слабы и нуждаются в силе других, чтобы утвердить свою волю – или помериться с ними силами. Как сообщество должно конституироваться в долгосрочной перспективе, остаётся загадкой, особенно если «тираническое желание таится» в каждой «олигархии» и трепещет «от напряжения, в котором нуждается каждый индивид внутри неё» (384, 18–21). Тогда «здоровая аристократия», которой так восторженно восхищается JGB 259 (KSA 5, 207 и далее), наверняка была бы скорее морально-нравственной, благочестивой фикцией?
Адъективное словосочетание «естественно необходимый» встречается только здесь, в трудах Н. Естественная необходимость — опасная категория, подозреваемая в метафизическом догматизме, которая, будучи применена к таким высокоадаптивным, склонным к случайным обстоятельствам живым существам, как люди, помимо таких базовых биологических функций, как физическое самосохранение, служит лишь полемической дубинкой. Согласно прочитанному, Н. ознакомился с «Типами необходимости» в книге Отто Либмана «Мысли и факты» (Liebmann 1882, 1–45). Там он узнал, что «теоретическое естествознание» имеет «задачу» «дедукции, т. е. доказательства необходимости фактического» (там же, 19). «Но вопрос о том, может ли когда-либо быть полностью достигнута цель, то есть растворение реальной естественной необходимости в интеллектуальной необходимости, ограниченной немногими первичными фактами и построенной на фундаментальной гипотезе универсальной значимости причинного принципа, остаётся открытым». (Там же, 20, подчёркнуто Н.). Идея о том, что определённые человеческие поступки, такие как поведение «сильных», описанное в GM III 18, являются «естественно необходимыми», крайне далека от понимания Либмана.
384, 12 агрессивный] Здесь KSA 5 молчаливо исправляет опечатку в первом издании: «агрессивный» (Nietzsche 1887a, 149). В печатной рукописи написано «агрессивный» (GSA 71/27, 2, л. 42r).
384, 23 и след. Платон свидетельствует об этом в ста местах, Платон, который знал себе равных – и себя самого…] См., например, Платон: Politeia 550c–555a; Politikos 301a–303b; Nomoi 691c–d, 711d–712a, 713c, 714d, 715a–d и 875b (составлено в Nietzsche 1998, 158). ]
[ 384, 9–13 сильные стремятся отделиться друг от друга так же естественно, как слабые – друг от друга; если первые объединяются, то только с перспективой агрессивного коллективного действия и коллективного удовлетворения своей воли к власти.] Если это утверждение верно, то «сильные» социализируются только потому, что они слабы и нуждаются в силе других, чтобы утвердить свою волю – или помериться с ними силами. Как сообщество должно конституироваться в долгосрочной перспективе, остаётся загадкой, особенно если «тираническое желание таится» в каждой «олигархии» и трепещет «от напряжения, в котором нуждается каждый индивид внутри неё» (384, 18–21). Тогда «здоровая аристократия», которой так восторженно восхищается JGB 259 (KSA 5, 207 и далее), наверняка была бы скорее морально-нравственной, благочестивой фикцией?
Адъективное словосочетание «естественно необходимый» встречается только здесь, в трудах Н. Естественная необходимость — опасная категория, подозреваемая в метафизическом догматизме, которая, будучи применена к таким высокоадаптивным, склонным к случайным обстоятельствам живым существам, как люди, помимо таких базовых биологических функций, как физическое самосохранение, служит лишь полемической дубинкой. Согласно прочитанному, Н. ознакомился с «Типами необходимости» в книге Отто Либмана «Мысли и факты» (Liebmann 1882, 1–45). Там он узнал, что «теоретическое естествознание» имеет «задачу» «дедукции, т. е. доказательства необходимости фактического» (там же, 19). «Но вопрос о том, может ли когда-либо быть полностью достигнута цель, то есть растворение реальной естественной необходимости в интеллектуальной необходимости, ограниченной немногими первичными фактами и построенной на фундаментальной гипотезе универсальной значимости причинного принципа, остаётся открытым». (Там же, 20, подчёркнуто Н.). Идея о том, что определённые человеческие поступки, такие как поведение «сильных», описанное в GM III 18, являются «естественно необходимыми», крайне далека от понимания Либмана.
384, 12 агрессивный] Здесь KSA 5 молчаливо исправляет опечатку в первом издании: «агрессивный» (Nietzsche 1887a, 149). В печатной рукописи написано «агрессивный» (GSA 71/27, 2, л. 42r).
384, 23 и след. Платон свидетельствует об этом в ста местах, Платон, который знал себе равных – и себя самого…] См., например, Платон: Politeia 550c–555a; Politikos 301a–303b; Nomoi 691c–d, 711d–712a, 713c, 714d, 715a–d и 875b (составлено в Nietzsche 1998, 158). ]
>>6762
[ 384, 9–13 сильные стремятся отделиться друг от друга так же естественно, как слабые – друг от друга; если первые объединяются, то только с перспективой агрессивного коллективного действия и коллективного удовлетворения своей воли к власти.] Если это утверждение верно, то «сильные» социализируются только потому, что они слабы и нуждаются в силе других, чтобы утвердить свою волю – или помериться с ними силами. Как сообщество должно конституироваться в долгосрочной перспективе, остаётся загадкой, особенно если «тираническое желание таится» в каждой «олигархии» и трепещет «от напряжения, в котором нуждается каждый индивид внутри неё» (384, 18–21). Тогда «здоровая аристократия», которой так восторженно восхищается JGB 259 (KSA 5, 207 и далее), наверняка была бы скорее морально-нравственной, благочестивой фикцией?
Адъективное словосочетание «естественно необходимый» встречается только здесь, в трудах Н. Естественная необходимость — опасная категория, подозреваемая в метафизическом догматизме, которая, будучи применена к таким высокоадаптивным, склонным к случайным обстоятельствам живым существам, как люди, помимо таких базовых биологических функций, как физическое самосохранение, служит лишь полемической дубинкой. Согласно прочитанному, Н. ознакомился с «Типами необходимости» в книге Отто Либмана «Мысли и факты» (Liebmann 1882, 1–45). Там он узнал, что «теоретическое естествознание» имеет «задачу» «дедукции, т. е. доказательства необходимости фактического» (там же, 19). «Но вопрос о том, может ли когда-либо быть полностью достигнута цель, то есть растворение реальной естественной необходимости в интеллектуальной необходимости, ограниченной немногими первичными фактами и построенной на фундаментальной гипотезе универсальной значимости причинного принципа, остаётся открытым». (Там же, 20, подчёркнуто Н.). Идея о том, что определённые человеческие поступки, такие как поведение «сильных», описанное в GM III 18, являются «естественно необходимыми», крайне далека от понимания Либмана.
384, 12 агрессивный] Здесь KSA 5 молчаливо исправляет опечатку в первом издании: «агрессивный» (Nietzsche 1887a, 149). В печатной рукописи написано «агрессивный» (GSA 71/27, 2, л. 42r).
384, 23 и след. Платон свидетельствует об этом в ста местах, Платон, который знал себе равных – и себя самого…] См., например, Платон: Politeia 550c–555a; Politikos 301a–303b; Nomoi 691c–d, 711d–712a, 713c, 714d, 715a–d и 875b (составлено в Nietzsche 1998, 158). ]
[ 384, 9–13 сильные стремятся отделиться друг от друга так же естественно, как слабые – друг от друга; если первые объединяются, то только с перспективой агрессивного коллективного действия и коллективного удовлетворения своей воли к власти.] Если это утверждение верно, то «сильные» социализируются только потому, что они слабы и нуждаются в силе других, чтобы утвердить свою волю – или помериться с ними силами. Как сообщество должно конституироваться в долгосрочной перспективе, остаётся загадкой, особенно если «тираническое желание таится» в каждой «олигархии» и трепещет «от напряжения, в котором нуждается каждый индивид внутри неё» (384, 18–21). Тогда «здоровая аристократия», которой так восторженно восхищается JGB 259 (KSA 5, 207 и далее), наверняка была бы скорее морально-нравственной, благочестивой фикцией?
Адъективное словосочетание «естественно необходимый» встречается только здесь, в трудах Н. Естественная необходимость — опасная категория, подозреваемая в метафизическом догматизме, которая, будучи применена к таким высокоадаптивным, склонным к случайным обстоятельствам живым существам, как люди, помимо таких базовых биологических функций, как физическое самосохранение, служит лишь полемической дубинкой. Согласно прочитанному, Н. ознакомился с «Типами необходимости» в книге Отто Либмана «Мысли и факты» (Liebmann 1882, 1–45). Там он узнал, что «теоретическое естествознание» имеет «задачу» «дедукции, т. е. доказательства необходимости фактического» (там же, 19). «Но вопрос о том, может ли когда-либо быть полностью достигнута цель, то есть растворение реальной естественной необходимости в интеллектуальной необходимости, ограниченной немногими первичными фактами и построенной на фундаментальной гипотезе универсальной значимости причинного принципа, остаётся открытым». (Там же, 20, подчёркнуто Н.). Идея о том, что определённые человеческие поступки, такие как поведение «сильных», описанное в GM III 18, являются «естественно необходимыми», крайне далека от понимания Либмана.
384, 12 агрессивный] Здесь KSA 5 молчаливо исправляет опечатку в первом издании: «агрессивный» (Nietzsche 1887a, 149). В печатной рукописи написано «агрессивный» (GSA 71/27, 2, л. 42r).
384, 23 и след. Платон свидетельствует об этом в ста местах, Платон, который знал себе равных – и себя самого…] См., например, Платон: Politeia 550c–555a; Politikos 301a–303b; Nomoi 691c–d, 711d–712a, 713c, 714d, 715a–d и 875b (составлено в Nietzsche 1998, 158). ]
>>6763
[ ... — Аскетический идеал, как можно догадаться, никогда и нигде не был школой хорошего вкуса, еще менее хороших манер, — он был в лучшем случае школой жреческих [гиератических] манер — то есть, в своем теле он несет нечто, что является смертельным врагом всяких хороших манер, — отсутствие меры, отвращение к мере, он и есть сам «non plus ultra».
(см. также JGB-7 про Платона и dionysiokolakes)
395, 6 f. hieratic manners] Здесь «hieratic», вероятно, означает «священнический», «жесткий», «непоколебимый». В своих ранних работах Н. понимает под «иератическим стилем» греческого искусства не позднее, чем это принято считать (например, Meyer 1885–1892, 8, 515), а скорее как позднее и имперское подражание архаичным формам в архитектуре и скульптуре (ср. UB II HL 3, KSA 1, 267, 31–33 и NL 1872/73, KSA 7, 25[1], 568, 34–569, 1).
395, 8 todtfeind] В KSA 5, 395, 8 ошибочно написано: «todfeind». Это опечатка; В печатной рукописи (GSA 71/27,2, л. 52r) и в первом издании (Nietzsche 1887a, 162) недвусмысленно указано: «смертный враг».
395, 9a «non plus ultra»] (лат.: «не дальше пределов; дальше некуда»). Говорят, что Геракл поместил этот лозунг на «столпах», названных его именем, в Гибралтарском проливе (ср. Пиндар: Немейские оды III, 21). Император Карл V затем включил Геракловы столпы в свой герб и, используя неотрицательную форму «plus ultra», заявил о своих претензиях на империю, в которой никогда не заходит солнце, с колониями в Америке и Азии. ]
[ ... — Аскетический идеал, как можно догадаться, никогда и нигде не был школой хорошего вкуса, еще менее хороших манер, — он был в лучшем случае школой жреческих [гиератических] манер — то есть, в своем теле он несет нечто, что является смертельным врагом всяких хороших манер, — отсутствие меры, отвращение к мере, он и есть сам «non plus ultra».
(см. также JGB-7 про Платона и dionysiokolakes)
395, 6 f. hieratic manners] Здесь «hieratic», вероятно, означает «священнический», «жесткий», «непоколебимый». В своих ранних работах Н. понимает под «иератическим стилем» греческого искусства не позднее, чем это принято считать (например, Meyer 1885–1892, 8, 515), а скорее как позднее и имперское подражание архаичным формам в архитектуре и скульптуре (ср. UB II HL 3, KSA 1, 267, 31–33 и NL 1872/73, KSA 7, 25[1], 568, 34–569, 1).
395, 8 todtfeind] В KSA 5, 395, 8 ошибочно написано: «todfeind». Это опечатка; В печатной рукописи (GSA 71/27,2, л. 52r) и в первом издании (Nietzsche 1887a, 162) недвусмысленно указано: «смертный враг».
395, 9a «non plus ultra»] (лат.: «не дальше пределов; дальше некуда»). Говорят, что Геракл поместил этот лозунг на «столпах», названных его именем, в Гибралтарском проливе (ср. Пиндар: Немейские оды III, 21). Император Карл V затем включил Геракловы столпы в свой герб и, используя неотрицательную форму «plus ultra», заявил о своих претензиях на империю, в которой никогда не заходит солнце, с колониями в Америке и Азии. ]
>>6764
[(и чтобы развеять очевидный эффект, приходящий на ум от слов "одинокий хищный вид" (а также "Чезаре Борджиа" (который, очевидно, прежде всего "хищник" для равных (или тех, кто сильнее), как это показывает сама история...)))
Существует два типа отрицателей морали. — «Отрицание морали» — может означать, с одной стороны, отрицание того, что моральные мотивы, которые, по словам [самих] людей, действительно побуждали их к поступкам. Следовательно, это утверждение, что мораль заключается лишь в словах и относится к грубому и тонкому обману (особенно самообману) людей, и, возможно, в наибольшей степени к тем, кто славится своей добродетелью. С другой стороны, это может означать отрицание того, что моральные суждения основаны на истинах. Здесь признаётся, что они являются подлинными мотивами поступков, но, таким образом, заблуждения как основа всякого морального суждения побуждают людей к их моральным поступкам. Такова моя точка зрения; однако мне меньше всего хотелось бы отрицать, что во многих случаях тонкое недоверие в духе первой точки зрения, то есть в духе Ларошфуко, также оправдано и, во всяком случае, служит высшей общей пользе. – Поэтому я отрицаю мораль так же, как отрицаю алхимию, то есть отрицаю её предпосылки: но не то, что были алхимики, которые верили в эти предпосылки и действовали в соответствии с ними. – Я отрицаю также и безнравственность: не то, что бесчисленное множество людей чувствуют себя безнравственными, а то, что есть истинная причина чувствовать себя так. Я не отрицаю, и это само собой понятно (если, конечно, не считать меня дураком), что следует избегать и не допускать многих из тех поступков, которые называются безнравственными; а равно и что следует совершать и поощрять многие поступки, слывущие нравственными, – но я думаю, что то и другое надо делать на иных основаниях, чем это делалось прежде. Нам следует переучиваться, – чтобы в конце концов и, может быть, слишком поздно достичь чего-то ещё большего: начать иначе чувствовать.
91, 7 Существует два типа отрицателей морали.] Первый тип отрицания морали, основанный на утверждении, что люди лишь «притворяются» имеющими моральные мотивы, чтобы скрыть свои истинные, а именно эгоистические, мотивы, как утверждается, соответствует основной позиции Ларошфуко. Однако Н. игнорирует конкретный исторический контекст: французский вельможа писал в XVII веке под влиянием куртуазной культуры, кодекс поведения которой был целиком сосредоточен на внешнем виде, и разрабатывал соответствующие стратегии. Ларошфуко, которого Н. сразу же упоминает (91, 22), поэтому строит свои «Размышления или предложения и моральные максимы» (1665–78) на противопоставлении бытия и видимости. Следовательно, его нельзя, как считает Н., причислить к «отрицателям морали», ибо, пессимистически и морально критически разоблачая обманчивую видимость якобы морального поведения, он неизбежно делает это с моральной точки зрения. Он не отрицает мораль как таковую, а лишь критикует маскарад кажущейся морали. Именно поэтому он выбрал в качестве фронтисписа своего произведения портрет Сенеки, с лица которого (моральная) маска сорвана; поздний римский историк Дион Кассий уже изобразил Сенеку лицемером. [NB: здесь, в комментарии, совершается логическая ошибка, т.к. основной посыл не в «притворяются» (истинность позиций "критика", как предпосылку, в этот момент суждения Ницше не отрицает (делая это во втором случае, а не первом)), а в не осознаваемом «промахиваются» относительно истинных предпосылок своих действий (истинность которых, как было сказано, не отрицается в первом случае, а только во втором).]
Второй тип отрицания морали — «моя точка зрения», говорит Н. (91, 19) — фокусируется не на социально сформированном поведении, а на принципах. Н. отрицает, «что моральные суждения основаны на истинах» (91, 15 и далее). Поэтому он пытается показать, что они вызваны «ошибками», не только сознательными, но и эмоционально интернализованными. При этом он использует генеалогический метод. Однако во многих текстах «Утренней зари» Н. также заимствует моралистическую схему Ларошфуко. Его друг Поль Рэ, с которым он активно обменивался идеями в период написания, даже открыто ориентирует свои сочинения на Ларошфуко. Невозможно точно определить, что Н. заимствовал непосредственно у Ларошфуко, а что – при посредничестве Поля Рэ. Более точную характеристику Ларошфуко и Рэ см. в обзорном комментарии к «Источникам» на стр. 15 и далее. Благодаря раннему чтению Шопенгауэра Н. уже был хорошо знаком с Ларошфуко, которого Шопенгауэр высоко ценил и к которому неоднократно возвращался.
(соответственно, следует критически подходить и к Historischer und kritischer Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken, т.к слишком часто в них обнаруживается желание опровергнуть Ницше во чтобы то ни стало, — вместо того, чтобы «разгадать» его так, как он «разгадал» Вагнера или Шопенгауэра (т.е. идеология ставится выше истинности и логической необходимости высказываний, аффект затмевает форму: с самого начала не предполагается иной позиции, кроме анти-ницшевской, и истина, как таковая, теряется за невысказанными, неразличёнными тезисом обвинительным и «разоблачающим» (к сожалению, вместе с Ницше, слишком часто, «разоблачающее» и «отменяющее» и Платона, и даже Шопенгауэра... (что "в себе", как явление, как симптом, - будет оставлено без комментария.))))]
[(и чтобы развеять очевидный эффект, приходящий на ум от слов "одинокий хищный вид" (а также "Чезаре Борджиа" (который, очевидно, прежде всего "хищник" для равных (или тех, кто сильнее), как это показывает сама история...)))
Существует два типа отрицателей морали. — «Отрицание морали» — может означать, с одной стороны, отрицание того, что моральные мотивы, которые, по словам [самих] людей, действительно побуждали их к поступкам. Следовательно, это утверждение, что мораль заключается лишь в словах и относится к грубому и тонкому обману (особенно самообману) людей, и, возможно, в наибольшей степени к тем, кто славится своей добродетелью. С другой стороны, это может означать отрицание того, что моральные суждения основаны на истинах. Здесь признаётся, что они являются подлинными мотивами поступков, но, таким образом, заблуждения как основа всякого морального суждения побуждают людей к их моральным поступкам. Такова моя точка зрения; однако мне меньше всего хотелось бы отрицать, что во многих случаях тонкое недоверие в духе первой точки зрения, то есть в духе Ларошфуко, также оправдано и, во всяком случае, служит высшей общей пользе. – Поэтому я отрицаю мораль так же, как отрицаю алхимию, то есть отрицаю её предпосылки: но не то, что были алхимики, которые верили в эти предпосылки и действовали в соответствии с ними. – Я отрицаю также и безнравственность: не то, что бесчисленное множество людей чувствуют себя безнравственными, а то, что есть истинная причина чувствовать себя так. Я не отрицаю, и это само собой понятно (если, конечно, не считать меня дураком), что следует избегать и не допускать многих из тех поступков, которые называются безнравственными; а равно и что следует совершать и поощрять многие поступки, слывущие нравственными, – но я думаю, что то и другое надо делать на иных основаниях, чем это делалось прежде. Нам следует переучиваться, – чтобы в конце концов и, может быть, слишком поздно достичь чего-то ещё большего: начать иначе чувствовать.
91, 7 Существует два типа отрицателей морали.] Первый тип отрицания морали, основанный на утверждении, что люди лишь «притворяются» имеющими моральные мотивы, чтобы скрыть свои истинные, а именно эгоистические, мотивы, как утверждается, соответствует основной позиции Ларошфуко. Однако Н. игнорирует конкретный исторический контекст: французский вельможа писал в XVII веке под влиянием куртуазной культуры, кодекс поведения которой был целиком сосредоточен на внешнем виде, и разрабатывал соответствующие стратегии. Ларошфуко, которого Н. сразу же упоминает (91, 22), поэтому строит свои «Размышления или предложения и моральные максимы» (1665–78) на противопоставлении бытия и видимости. Следовательно, его нельзя, как считает Н., причислить к «отрицателям морали», ибо, пессимистически и морально критически разоблачая обманчивую видимость якобы морального поведения, он неизбежно делает это с моральной точки зрения. Он не отрицает мораль как таковую, а лишь критикует маскарад кажущейся морали. Именно поэтому он выбрал в качестве фронтисписа своего произведения портрет Сенеки, с лица которого (моральная) маска сорвана; поздний римский историк Дион Кассий уже изобразил Сенеку лицемером. [NB: здесь, в комментарии, совершается логическая ошибка, т.к. основной посыл не в «притворяются» (истинность позиций "критика", как предпосылку, в этот момент суждения Ницше не отрицает (делая это во втором случае, а не первом)), а в не осознаваемом «промахиваются» относительно истинных предпосылок своих действий (истинность которых, как было сказано, не отрицается в первом случае, а только во втором).]
Второй тип отрицания морали — «моя точка зрения», говорит Н. (91, 19) — фокусируется не на социально сформированном поведении, а на принципах. Н. отрицает, «что моральные суждения основаны на истинах» (91, 15 и далее). Поэтому он пытается показать, что они вызваны «ошибками», не только сознательными, но и эмоционально интернализованными. При этом он использует генеалогический метод. Однако во многих текстах «Утренней зари» Н. также заимствует моралистическую схему Ларошфуко. Его друг Поль Рэ, с которым он активно обменивался идеями в период написания, даже открыто ориентирует свои сочинения на Ларошфуко. Невозможно точно определить, что Н. заимствовал непосредственно у Ларошфуко, а что – при посредничестве Поля Рэ. Более точную характеристику Ларошфуко и Рэ см. в обзорном комментарии к «Источникам» на стр. 15 и далее. Благодаря раннему чтению Шопенгауэра Н. уже был хорошо знаком с Ларошфуко, которого Шопенгауэр высоко ценил и к которому неоднократно возвращался.
(соответственно, следует критически подходить и к Historischer und kritischer Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken, т.к слишком часто в них обнаруживается желание опровергнуть Ницше во чтобы то ни стало, — вместо того, чтобы «разгадать» его так, как он «разгадал» Вагнера или Шопенгауэра (т.е. идеология ставится выше истинности и логической необходимости высказываний, аффект затмевает форму: с самого начала не предполагается иной позиции, кроме анти-ницшевской, и истина, как таковая, теряется за невысказанными, неразличёнными тезисом обвинительным и «разоблачающим» (к сожалению, вместе с Ницше, слишком часто, «разоблачающее» и «отменяющее» и Платона, и даже Шопенгауэра... (что "в себе", как явление, как симптом, - будет оставлено без комментария.))))]
>>6764
[(и чтобы развеять очевидный эффект, приходящий на ум от слов "одинокий хищный вид" (а также "Чезаре Борджиа" (который, очевидно, прежде всего "хищник" для равных (или тех, кто сильнее), как это показывает сама история...)))
Существует два типа отрицателей морали. — «Отрицание морали» — может означать, с одной стороны, отрицание того, что моральные мотивы, которые, по словам [самих] людей, действительно побуждали их к поступкам. Следовательно, это утверждение, что мораль заключается лишь в словах и относится к грубому и тонкому обману (особенно самообману) людей, и, возможно, в наибольшей степени к тем, кто славится своей добродетелью. С другой стороны, это может означать отрицание того, что моральные суждения основаны на истинах. Здесь признаётся, что они являются подлинными мотивами поступков, но, таким образом, заблуждения как основа всякого морального суждения побуждают людей к их моральным поступкам. Такова моя точка зрения; однако мне меньше всего хотелось бы отрицать, что во многих случаях тонкое недоверие в духе первой точки зрения, то есть в духе Ларошфуко, также оправдано и, во всяком случае, служит высшей общей пользе. – Поэтому я отрицаю мораль так же, как отрицаю алхимию, то есть отрицаю её предпосылки: но не то, что были алхимики, которые верили в эти предпосылки и действовали в соответствии с ними. – Я отрицаю также и безнравственность: не то, что бесчисленное множество людей чувствуют себя безнравственными, а то, что есть истинная причина чувствовать себя так. Я не отрицаю, и это само собой понятно (если, конечно, не считать меня дураком), что следует избегать и не допускать многих из тех поступков, которые называются безнравственными; а равно и что следует совершать и поощрять многие поступки, слывущие нравственными, – но я думаю, что то и другое надо делать на иных основаниях, чем это делалось прежде. Нам следует переучиваться, – чтобы в конце концов и, может быть, слишком поздно достичь чего-то ещё большего: начать иначе чувствовать.
91, 7 Существует два типа отрицателей морали.] Первый тип отрицания морали, основанный на утверждении, что люди лишь «притворяются» имеющими моральные мотивы, чтобы скрыть свои истинные, а именно эгоистические, мотивы, как утверждается, соответствует основной позиции Ларошфуко. Однако Н. игнорирует конкретный исторический контекст: французский вельможа писал в XVII веке под влиянием куртуазной культуры, кодекс поведения которой был целиком сосредоточен на внешнем виде, и разрабатывал соответствующие стратегии. Ларошфуко, которого Н. сразу же упоминает (91, 22), поэтому строит свои «Размышления или предложения и моральные максимы» (1665–78) на противопоставлении бытия и видимости. Следовательно, его нельзя, как считает Н., причислить к «отрицателям морали», ибо, пессимистически и морально критически разоблачая обманчивую видимость якобы морального поведения, он неизбежно делает это с моральной точки зрения. Он не отрицает мораль как таковую, а лишь критикует маскарад кажущейся морали. Именно поэтому он выбрал в качестве фронтисписа своего произведения портрет Сенеки, с лица которого (моральная) маска сорвана; поздний римский историк Дион Кассий уже изобразил Сенеку лицемером. [NB: здесь, в комментарии, совершается логическая ошибка, т.к. основной посыл не в «притворяются» (истинность позиций "критика", как предпосылку, в этот момент суждения Ницше не отрицает (делая это во втором случае, а не первом)), а в не осознаваемом «промахиваются» относительно истинных предпосылок своих действий (истинность которых, как было сказано, не отрицается в первом случае, а только во втором).]
Второй тип отрицания морали — «моя точка зрения», говорит Н. (91, 19) — фокусируется не на социально сформированном поведении, а на принципах. Н. отрицает, «что моральные суждения основаны на истинах» (91, 15 и далее). Поэтому он пытается показать, что они вызваны «ошибками», не только сознательными, но и эмоционально интернализованными. При этом он использует генеалогический метод. Однако во многих текстах «Утренней зари» Н. также заимствует моралистическую схему Ларошфуко. Его друг Поль Рэ, с которым он активно обменивался идеями в период написания, даже открыто ориентирует свои сочинения на Ларошфуко. Невозможно точно определить, что Н. заимствовал непосредственно у Ларошфуко, а что – при посредничестве Поля Рэ. Более точную характеристику Ларошфуко и Рэ см. в обзорном комментарии к «Источникам» на стр. 15 и далее. Благодаря раннему чтению Шопенгауэра Н. уже был хорошо знаком с Ларошфуко, которого Шопенгауэр высоко ценил и к которому неоднократно возвращался.
(соответственно, следует критически подходить и к Historischer und kritischer Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken, т.к слишком часто в них обнаруживается желание опровергнуть Ницше во чтобы то ни стало, — вместо того, чтобы «разгадать» его так, как он «разгадал» Вагнера или Шопенгауэра (т.е. идеология ставится выше истинности и логической необходимости высказываний, аффект затмевает форму: с самого начала не предполагается иной позиции, кроме анти-ницшевской, и истина, как таковая, теряется за невысказанными, неразличёнными тезисом обвинительным и «разоблачающим» (к сожалению, вместе с Ницше, слишком часто, «разоблачающее» и «отменяющее» и Платона, и даже Шопенгауэра... (что "в себе", как явление, как симптом, - будет оставлено без комментария.))))]
[(и чтобы развеять очевидный эффект, приходящий на ум от слов "одинокий хищный вид" (а также "Чезаре Борджиа" (который, очевидно, прежде всего "хищник" для равных (или тех, кто сильнее), как это показывает сама история...)))
Существует два типа отрицателей морали. — «Отрицание морали» — может означать, с одной стороны, отрицание того, что моральные мотивы, которые, по словам [самих] людей, действительно побуждали их к поступкам. Следовательно, это утверждение, что мораль заключается лишь в словах и относится к грубому и тонкому обману (особенно самообману) людей, и, возможно, в наибольшей степени к тем, кто славится своей добродетелью. С другой стороны, это может означать отрицание того, что моральные суждения основаны на истинах. Здесь признаётся, что они являются подлинными мотивами поступков, но, таким образом, заблуждения как основа всякого морального суждения побуждают людей к их моральным поступкам. Такова моя точка зрения; однако мне меньше всего хотелось бы отрицать, что во многих случаях тонкое недоверие в духе первой точки зрения, то есть в духе Ларошфуко, также оправдано и, во всяком случае, служит высшей общей пользе. – Поэтому я отрицаю мораль так же, как отрицаю алхимию, то есть отрицаю её предпосылки: но не то, что были алхимики, которые верили в эти предпосылки и действовали в соответствии с ними. – Я отрицаю также и безнравственность: не то, что бесчисленное множество людей чувствуют себя безнравственными, а то, что есть истинная причина чувствовать себя так. Я не отрицаю, и это само собой понятно (если, конечно, не считать меня дураком), что следует избегать и не допускать многих из тех поступков, которые называются безнравственными; а равно и что следует совершать и поощрять многие поступки, слывущие нравственными, – но я думаю, что то и другое надо делать на иных основаниях, чем это делалось прежде. Нам следует переучиваться, – чтобы в конце концов и, может быть, слишком поздно достичь чего-то ещё большего: начать иначе чувствовать.
91, 7 Существует два типа отрицателей морали.] Первый тип отрицания морали, основанный на утверждении, что люди лишь «притворяются» имеющими моральные мотивы, чтобы скрыть свои истинные, а именно эгоистические, мотивы, как утверждается, соответствует основной позиции Ларошфуко. Однако Н. игнорирует конкретный исторический контекст: французский вельможа писал в XVII веке под влиянием куртуазной культуры, кодекс поведения которой был целиком сосредоточен на внешнем виде, и разрабатывал соответствующие стратегии. Ларошфуко, которого Н. сразу же упоминает (91, 22), поэтому строит свои «Размышления или предложения и моральные максимы» (1665–78) на противопоставлении бытия и видимости. Следовательно, его нельзя, как считает Н., причислить к «отрицателям морали», ибо, пессимистически и морально критически разоблачая обманчивую видимость якобы морального поведения, он неизбежно делает это с моральной точки зрения. Он не отрицает мораль как таковую, а лишь критикует маскарад кажущейся морали. Именно поэтому он выбрал в качестве фронтисписа своего произведения портрет Сенеки, с лица которого (моральная) маска сорвана; поздний римский историк Дион Кассий уже изобразил Сенеку лицемером. [NB: здесь, в комментарии, совершается логическая ошибка, т.к. основной посыл не в «притворяются» (истинность позиций "критика", как предпосылку, в этот момент суждения Ницше не отрицает (делая это во втором случае, а не первом)), а в не осознаваемом «промахиваются» относительно истинных предпосылок своих действий (истинность которых, как было сказано, не отрицается в первом случае, а только во втором).]
Второй тип отрицания морали — «моя точка зрения», говорит Н. (91, 19) — фокусируется не на социально сформированном поведении, а на принципах. Н. отрицает, «что моральные суждения основаны на истинах» (91, 15 и далее). Поэтому он пытается показать, что они вызваны «ошибками», не только сознательными, но и эмоционально интернализованными. При этом он использует генеалогический метод. Однако во многих текстах «Утренней зари» Н. также заимствует моралистическую схему Ларошфуко. Его друг Поль Рэ, с которым он активно обменивался идеями в период написания, даже открыто ориентирует свои сочинения на Ларошфуко. Невозможно точно определить, что Н. заимствовал непосредственно у Ларошфуко, а что – при посредничестве Поля Рэ. Более точную характеристику Ларошфуко и Рэ см. в обзорном комментарии к «Источникам» на стр. 15 и далее. Благодаря раннему чтению Шопенгауэра Н. уже был хорошо знаком с Ларошфуко, которого Шопенгауэр высоко ценил и к которому неоднократно возвращался.
(соответственно, следует критически подходить и к Historischer und kritischer Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken, т.к слишком часто в них обнаруживается желание опровергнуть Ницше во чтобы то ни стало, — вместо того, чтобы «разгадать» его так, как он «разгадал» Вагнера или Шопенгауэра (т.е. идеология ставится выше истинности и логической необходимости высказываний, аффект затмевает форму: с самого начала не предполагается иной позиции, кроме анти-ницшевской, и истина, как таковая, теряется за невысказанными, неразличёнными тезисом обвинительным и «разоблачающим» (к сожалению, вместе с Ницше, слишком часто, «разоблачающее» и «отменяющее» и Платона, и даже Шопенгауэра... (что "в себе", как явление, как симптом, - будет оставлено без комментария.))))]
[к вопросу о теории "воспоминаний" Платона... (противопоставленной "человек есть тот, кто он есть" греческого полиса того времени (на основании Гомера; аналогичное противопоставление: мусульманство Мухаммеда [здесь Платон сравнивается с ним, в смысле центрального замысла проекта "Государство", вместо понимания его как мистического или утопического ("тоталитарного")] против политического и религиозного строя тех времён у арабов))]
Забывание. — Существование забвения пока не доказано; мы знаем лишь, что вспомнить его нам не под силу. Пока что мы поместили слово «забывание» в этот пробел в наших возможностях [в нашей власти]: как будто это ещё одна способность в реестре. Но что же в конечном счёте нам подвластно? — Если это слово существует в пробеле в наших возможностях [в нашей власти], разве не должны другие слова существовать в пробеле в нашем знании о наших возможностях [о нашей власти]?
(философский ответ на этот вопрос со стороны Ницше, в виде и смысле "переоценки всех ценностей": "EH. Wie man wird, was man ist.", а именно: "9. An dieser Stelle ist nicht mehr zu umgehn die eigentliche Antwort auf die Frage, wie man wird, was man ist, ...")
Забывание. — Существование забвения пока не доказано; мы знаем лишь, что вспомнить его нам не под силу. Пока что мы поместили слово «забывание» в этот пробел в наших возможностях [в нашей власти]: как будто это ещё одна способность в реестре. Но что же в конечном счёте нам подвластно? — Если это слово существует в пробеле в наших возможностях [в нашей власти], разве не должны другие слова существовать в пробеле в нашем знании о наших возможностях [о нашей власти]?
(философский ответ на этот вопрос со стороны Ницше, в виде и смысле "переоценки всех ценностей": "EH. Wie man wird, was man ist.", а именно: "9. An dieser Stelle ist nicht mehr zu umgehn die eigentliche Antwort auf die Frage, wie man wird, was man ist, ...")
>>6767
В этом и кроется постановка ложной проблемы у Н., - что, дескать, мораль в её хорошем или плохом измерении человеческого жития-бытия подвержена "искажению", а надо "без назидания, без окончательных и абсолютных истин". Тем паче это ещё как бы и "ограничение для воления", "препона" для самосовершенствования. Но реально есть самые разные концепции морали и разные же моральные установки на основе этих концепций или как бы без них ("обычный человек" в этом не искушён или же ограничивается отсылкой к авторитету кого-либо и/или чего-либо). Иными словами, все уже давно с этим определились и неизбежно будут такими, какими себя видят в отношении моральности. Искать здесь какие-то "новаторские видения"("иначе чувствовать")... ну такое себе.
>Я не отрицаю, и это само собой понятно (если, конечно, не считать меня дураком), что следует избегать и не допускать многих из тех поступков, которые называются безнравственными; а равно и что следует совершать и поощрять многие поступки, слывущие нравственными, – но я думаю, что то и другое надо делать на иных основаниях, чем это делалось прежде. Нам следует переучиваться, – чтобы в конце концов и, может быть, слишком поздно достичь чего-то ещё большего: начать иначе чувствовать.
>Мораль без моралина
В этом и кроется постановка ложной проблемы у Н., - что, дескать, мораль в её хорошем или плохом измерении человеческого жития-бытия подвержена "искажению", а надо "без назидания, без окончательных и абсолютных истин". Тем паче это ещё как бы и "ограничение для воления", "препона" для самосовершенствования. Но реально есть самые разные концепции морали и разные же моральные установки на основе этих концепций или как бы без них ("обычный человек" в этом не искушён или же ограничивается отсылкой к авторитету кого-либо и/или чего-либо). Иными словами, все уже давно с этим определились и неизбежно будут такими, какими себя видят в отношении моральности. Искать здесь какие-то "новаторские видения"("иначе чувствовать")... ну такое себе.
>>6823
У Ницше нет понятия "морали без моралина".
Остальное не философия, а риторика. Например
доказывать эти слова ты, конечно, не будешь? Или ты думаешь, что если "говорить как Ницше" (как тебе кажется), то это как-то "опровергает" Ницше? Но тогда ответь мне: кто к тебе прислушается? (Учитывая, что ты его не понял, такой заход просто не тянет на критику. Особенно сомнителен твой ход с извращением понятий, ну это чисто из техники для дебатов, т.е. демагогия.)
(В 2025 году такая "аргументация" выглядит, мягко говоря, не то что сомнительно, а неосведомлённо. Когда смена идентичности и, соответственно, морали, может происходить чуть ли не молниеносно. Такие утверждения скорее подходят для архаики и архаичных мест (где "все уже определились"), чем для контекста, в котором действует Ницше.)
Речь идёт о т.н. source of truth. Ницше строго определяет источник истины, - само бытие/Dasein, die Selbstsucht. В современном ему "моралине" этот source of the Self (см. труд Маргрейва) подавляется чуть более чем достаточно, чтобы обосновать необходимость всех трудов Ницше. (И на философском уровне это корректно как высказывание, так и разрешение проблемы истинности и знания (см. предисловие к GT).)
"Everything else" follows from this.
У Ницше нет понятия "морали без моралина".
Остальное не философия, а риторика. Например
>все уже давно с этим определились
доказывать эти слова ты, конечно, не будешь? Или ты думаешь, что если "говорить как Ницше" (как тебе кажется), то это как-то "опровергает" Ницше? Но тогда ответь мне: кто к тебе прислушается? (Учитывая, что ты его не понял, такой заход просто не тянет на критику. Особенно сомнителен твой ход с извращением понятий, ну это чисто из техники для дебатов, т.е. демагогия.)
(В 2025 году такая "аргументация" выглядит, мягко говоря, не то что сомнительно, а неосведомлённо. Когда смена идентичности и, соответственно, морали, может происходить чуть ли не молниеносно. Такие утверждения скорее подходят для архаики и архаичных мест (где "все уже определились"), чем для контекста, в котором действует Ницше.)
Речь идёт о т.н. source of truth. Ницше строго определяет источник истины, - само бытие/Dasein, die Selbstsucht. В современном ему "моралине" этот source of the Self (см. труд Маргрейва) подавляется чуть более чем достаточно, чтобы обосновать необходимость всех трудов Ницше. (И на философском уровне это корректно как высказывание, так и разрешение проблемы истинности и знания (см. предисловие к GT).)
"Everything else" follows from this.
>>6823
К >>6825
Чтобы не было вдруг путаницы: корректно мыслить Sein и Dasein не в терминах Хайдеггера (его термины не адекватны обычной, академической философии, т.е. в основном кантовской), а в терминах Шопенгауэра, который наследует Канту.
Соответственно, понимать "der Wille zur Macht", исходя из этой пресуппозиции, - но с поправкой на критику понятия "воли" Шопенгауэра самим Ницше (JGB-19 - JGB-23, и JGB-36).
К >>6825
Чтобы не было вдруг путаницы: корректно мыслить Sein и Dasein не в терминах Хайдеггера (его термины не адекватны обычной, академической философии, т.е. в основном кантовской), а в терминах Шопенгауэра, который наследует Канту.
Соответственно, понимать "der Wille zur Macht", исходя из этой пресуппозиции, - но с поправкой на критику понятия "воли" Шопенгауэра самим Ницше (JGB-19 - JGB-23, и JGB-36).
"Да здравствует ["]физика["]! — Сколько людей умеют наблюдать! А среди тех немногих, кто умеет, сколько наблюдают за собой! «Каждый человек далек от самого себя» – все почковеды знают это, к своему огорчению; и изречение «Познай самого себя!», произнесённое устами бога и обращенное к людям, звучит почти как злоба. Но ничто так не свидетельствует об отчаянном состоянии самонаблюдения, как то, как почти все говорят о сути нравственного поступка – эта быстрая, охотная, убеждённая, болтливая манера, взгляд, улыбка, услужливое рвение! Кажется, хочется сказать вам: «Но, дорогой мой, это как раз моё дело! Вы обращаете свой вопрос к Тому, Кто может ответить: я ни в чём не так мудр, как в этом. Итак: когда человек рассуждает: «Значит, это правильно», когда он заключает: «Следовательно, так и должно быть!» и теперь делает то, что он таким образом признал правильным и обозначил необходимым, – тогда суть его поступка нравственна!» Но, друг мой, вы говорите мне о трёх действиях вместо одного: даже ваше суждение, например, «это правильно», есть действие – разве оно не может быть уже оценено и морально, и безнравственно? Почему вы считаете это и именно это правильным? «Потому что так говорит мне моя совесть; совесть никогда не говорит безнравственно; в конце концов, она прежде всего определяет, что должно быть морально!» Но почему вы прислушиваетесь к языку своей совести? И в какой мере вы имеете право считать такое суждение истинным и непогрешимым? Для этого убеждения – разве больше нет никакой совести? Разве вы ничего не знаете об интеллектуальной совести? Совести, стоящей за вашей «совестью»? Ваше суждение «это правильно» имеет свою историю в ваших влечениях, склонностях, антипатиях, переживаниях и не-переживаниях; «Как это произошло?» – должны вы спросить, а затем спросить: «Что, собственно, заставляет меня его слушаться?» Вы можете слушать её приказы, как храбрый солдат, который слушает приказы своего офицера. Или как женщина, любящая того, кто повелевает. Или как льстец и трус, боящийся того, кто повелевает. Или как глупец, который следует за тем, кому нечего возразить. Короче говоря, есть сотни способов прислушаться к своей совести. Но то, что вы воспринимаете то или иное суждение как язык совести, то есть воспринимаете что-то как правильное, может иметь свою причину в том, что вы никогда не задумывались о себе и слепо принимали то, что вам с детства объявляли правильным; или в том, что хлеб и честь до сих пор были вашими в том, что вы называете своим долгом – это считается для вас «правильным», потому что вам это кажется «условием существования» (но то, что вы имеете право на существование, кажется вам неоспоримым!). Твёрдость вашего морального суждения всё ещё может быть доказательством вашей личной ничтожности, безличности; ваша «моральная сила» может проистекать из вашего упрямства – или из вашей неспособности видеть новые идеалы! И, короче говоря: если бы вы мыслили тоньше, наблюдали лучше и узнали больше, вы бы ни при каких обстоятельствах не называли это своим «долгом», а это свою «совесть» долгом и совестью. Понимание того, как вообще возникли моральные суждения, вызвало бы у вас отвращение к этим жалким словам – так же, как вам уже опротивели другие жалкие слова, например, «грех», «спасение», «искупление». И не говорите мне теперь о категорическом императиве, мой друг! Это слово щекочет мне ухо, и я невольно смеюсь, несмотря на вашу серьёзность. Мне вспоминается старик Кант, который, в наказание за то, что назвал «вещью в себе», – тоже весьма нелепой вещью! — прокрался, был захвачен «категорическим императивом» и с ним в своем сердце вернулся обратно к «Богу», «душе», «свободе» и «бессмертию», как лисица, которая забрела обратно в свою клетку: — и это его сила и ум сломали эту клетку! — Как? Вы восхищаетесь категорическим императивом в себе? Этой «твердостью» вашего так называемого морального суждения? Этой «безусловностью» чувства «каждый должен судить об этом так же, как я»? Скорее, восхищайтесь своим эгоизмом в нем! И слепотой, мелочностью и непритязательностью вашего эгоизма! Эгоизм, именно, заключается в том, чтобы воспринимать свое суждение как всеобщий закон; и слепой, мелочный и непритязательный эгоизм, в свою очередь, потому что он выдает, что вы еще не открыли себя, еще не создали свой собственный, самый личный идеал: — ибо он никогда не может быть идеалом другого, не говоря уже обо всех, обо всех! — — Тот, кто всё ещё рассуждает «в этом случае все должны были бы поступать так», не продвинулся ещё и пяти шагов в самопознании: иначе он бы знал, что равных поступков нет и быть не может, — что каждый поступок, который был совершён, был совершён совершенно уникальным и непоправимым образом, и что то же самое будет верно и для каждого будущего поступка, — что все предписания поступка относятся только к грубой внешней стороне (и даже самые внутренние и тонкие предписания всей прежней морали), — что с их помощью действительно можно достичь видимости равенства, но только видимости, — что каждый поступок, рассматриваемый или ретроспективно, есть и остаётся непроницаемой вещью, — что наши мнения о «хорошем», «благородном», «великом» никогда не могут быть доказаны нашими поступками, потому что каждый поступок непознаваем, — что наши мнения, оценки и таблицы благ, конечно, принадлежат к самым могущественным рычагам в механизме наших поступков, но что для каждого отдельного случая закон их механизма недоказуем. Поэтому давайте ограничимся очищением наших мнений и оценок и созданием собственных новых таблиц ценностей, но не будем больше размышлять о «моральной ценности наших поступков»! Да, друзья мои! Ввиду всей этой моральной болтовни одних о других, настало время для отвращения! Моральное суждение должно противоречить нашему вкусу! Оставим эту болтовню и этот дурной вкус тем, кому больше нечего делать, кроме как тащить прошлое чуть дальше во времени, и кто сам никогда не присутствует – многим, то есть подавляющему большинству! Но мы хотим стать теми, кто мы есть – новыми, уникальными, несравненными, самозаконодателями, самотворцами! И для этого мы должны стать лучшими учениками и первооткрывателями всего законного и необходимого в мире: мы должны быть физиками, чтобы быть творцами в этом смысле, – тогда как до сих пор все ценности и идеалы основывались на незнании физики или противоречили ей. И поэтому: да здравствует ["]физика["]! И еще выше то, что нас к этому принуждает — наша честность!"
"Да здравствует ["]физика["]! — Сколько людей умеют наблюдать! А среди тех немногих, кто умеет, сколько наблюдают за собой! «Каждый человек далек от самого себя» – все почковеды знают это, к своему огорчению; и изречение «Познай самого себя!», произнесённое устами бога и обращенное к людям, звучит почти как злоба. Но ничто так не свидетельствует об отчаянном состоянии самонаблюдения, как то, как почти все говорят о сути нравственного поступка – эта быстрая, охотная, убеждённая, болтливая манера, взгляд, улыбка, услужливое рвение! Кажется, хочется сказать вам: «Но, дорогой мой, это как раз моё дело! Вы обращаете свой вопрос к Тому, Кто может ответить: я ни в чём не так мудр, как в этом. Итак: когда человек рассуждает: «Значит, это правильно», когда он заключает: «Следовательно, так и должно быть!» и теперь делает то, что он таким образом признал правильным и обозначил необходимым, – тогда суть его поступка нравственна!» Но, друг мой, вы говорите мне о трёх действиях вместо одного: даже ваше суждение, например, «это правильно», есть действие – разве оно не может быть уже оценено и морально, и безнравственно? Почему вы считаете это и именно это правильным? «Потому что так говорит мне моя совесть; совесть никогда не говорит безнравственно; в конце концов, она прежде всего определяет, что должно быть морально!» Но почему вы прислушиваетесь к языку своей совести? И в какой мере вы имеете право считать такое суждение истинным и непогрешимым? Для этого убеждения – разве больше нет никакой совести? Разве вы ничего не знаете об интеллектуальной совести? Совести, стоящей за вашей «совестью»? Ваше суждение «это правильно» имеет свою историю в ваших влечениях, склонностях, антипатиях, переживаниях и не-переживаниях; «Как это произошло?» – должны вы спросить, а затем спросить: «Что, собственно, заставляет меня его слушаться?» Вы можете слушать её приказы, как храбрый солдат, который слушает приказы своего офицера. Или как женщина, любящая того, кто повелевает. Или как льстец и трус, боящийся того, кто повелевает. Или как глупец, который следует за тем, кому нечего возразить. Короче говоря, есть сотни способов прислушаться к своей совести. Но то, что вы воспринимаете то или иное суждение как язык совести, то есть воспринимаете что-то как правильное, может иметь свою причину в том, что вы никогда не задумывались о себе и слепо принимали то, что вам с детства объявляли правильным; или в том, что хлеб и честь до сих пор были вашими в том, что вы называете своим долгом – это считается для вас «правильным», потому что вам это кажется «условием существования» (но то, что вы имеете право на существование, кажется вам неоспоримым!). Твёрдость вашего морального суждения всё ещё может быть доказательством вашей личной ничтожности, безличности; ваша «моральная сила» может проистекать из вашего упрямства – или из вашей неспособности видеть новые идеалы! И, короче говоря: если бы вы мыслили тоньше, наблюдали лучше и узнали больше, вы бы ни при каких обстоятельствах не называли это своим «долгом», а это свою «совесть» долгом и совестью. Понимание того, как вообще возникли моральные суждения, вызвало бы у вас отвращение к этим жалким словам – так же, как вам уже опротивели другие жалкие слова, например, «грех», «спасение», «искупление». И не говорите мне теперь о категорическом императиве, мой друг! Это слово щекочет мне ухо, и я невольно смеюсь, несмотря на вашу серьёзность. Мне вспоминается старик Кант, который, в наказание за то, что назвал «вещью в себе», – тоже весьма нелепой вещью! — прокрался, был захвачен «категорическим императивом» и с ним в своем сердце вернулся обратно к «Богу», «душе», «свободе» и «бессмертию», как лисица, которая забрела обратно в свою клетку: — и это его сила и ум сломали эту клетку! — Как? Вы восхищаетесь категорическим императивом в себе? Этой «твердостью» вашего так называемого морального суждения? Этой «безусловностью» чувства «каждый должен судить об этом так же, как я»? Скорее, восхищайтесь своим эгоизмом в нем! И слепотой, мелочностью и непритязательностью вашего эгоизма! Эгоизм, именно, заключается в том, чтобы воспринимать свое суждение как всеобщий закон; и слепой, мелочный и непритязательный эгоизм, в свою очередь, потому что он выдает, что вы еще не открыли себя, еще не создали свой собственный, самый личный идеал: — ибо он никогда не может быть идеалом другого, не говоря уже обо всех, обо всех! — — Тот, кто всё ещё рассуждает «в этом случае все должны были бы поступать так», не продвинулся ещё и пяти шагов в самопознании: иначе он бы знал, что равных поступков нет и быть не может, — что каждый поступок, который был совершён, был совершён совершенно уникальным и непоправимым образом, и что то же самое будет верно и для каждого будущего поступка, — что все предписания поступка относятся только к грубой внешней стороне (и даже самые внутренние и тонкие предписания всей прежней морали), — что с их помощью действительно можно достичь видимости равенства, но только видимости, — что каждый поступок, рассматриваемый или ретроспективно, есть и остаётся непроницаемой вещью, — что наши мнения о «хорошем», «благородном», «великом» никогда не могут быть доказаны нашими поступками, потому что каждый поступок непознаваем, — что наши мнения, оценки и таблицы благ, конечно, принадлежат к самым могущественным рычагам в механизме наших поступков, но что для каждого отдельного случая закон их механизма недоказуем. Поэтому давайте ограничимся очищением наших мнений и оценок и созданием собственных новых таблиц ценностей, но не будем больше размышлять о «моральной ценности наших поступков»! Да, друзья мои! Ввиду всей этой моральной болтовни одних о других, настало время для отвращения! Моральное суждение должно противоречить нашему вкусу! Оставим эту болтовню и этот дурной вкус тем, кому больше нечего делать, кроме как тащить прошлое чуть дальше во времени, и кто сам никогда не присутствует – многим, то есть подавляющему большинству! Но мы хотим стать теми, кто мы есть – новыми, уникальными, несравненными, самозаконодателями, самотворцами! И для этого мы должны стать лучшими учениками и первооткрывателями всего законного и необходимого в мире: мы должны быть физиками, чтобы быть творцами в этом смысле, – тогда как до сих пор все ценности и идеалы основывались на незнании физики или противоречили ей. И поэтому: да здравствует ["]физика["]! И еще выше то, что нас к этому принуждает — наша честность!"
>>6830
— Честность, поскольку это наша добродетель, от которой нам, свободным умам, не уйти, – что ж, будем трудиться над ней со всей злобой и любовью и не уставать «совершенствоваться» в добродетели, которая осталась только у нас. Пусть её великолепие когда-нибудь останется, как позолоченный, синий, насмешливый вечерний свет над этой стареющей культурой и её унылой, мрачной серьёзностью! И если, тем не менее, наша честность однажды устанет, вздохнёт, потянется, посчитает нас слишком суровыми и захочет, чтобы всё было лучше, легче, нежнее, как приятный порок: будем же суровыми, мы, последние стоики! И пошлём ему на помощь всю нашу дьявольщину – наше отвращение ко всему неуклюжему и неопределённому, нашу «nitimur in vetitum», нашу авантюрную храбрость, наше хитрое и извращённое любопытство, нашу самую тонкую, самую замаскированную духовную волю к власти и миропреодолению, которая с вожделением бродит и воображает все сферы будущего, – придём на помощь нашему «Богу» со всеми нашими «дьяволами»! Вполне вероятно, что нас неправильно поймут и смутят: какое это имеет значение! Скажут: «Их «честность» – вот их дьявольщина, и ничего больше!» Какое это имеет значение! И даже если бы кто-то был прав! Разве не все боги до сих пор были такими святыми, перекрещёнными дьяволами? И что мы, в конечном счёте, знаем о себе? И как хочет называться дух, который нами руководит? (Всё дело в именах.) И сколько духов мы таим в себе? Наша честность, мы, свободные духом, — позаботимся о том, чтобы она не стала нашим тщеславием, нашей пышностью и пышностью, нашей ограниченностью, нашей глупостью! Всякая добродетель ведёт к глупости, всякая глупость — к добродетели; «глупы до святости», как говорят в России, — позаботимся о том, чтобы наша честность в конце концов не превратила нас в святых и зануд! Разве жизнь не слишком коротка в сто раз, чтобы скучать в ней? Нужно верить в вечную жизнь, чтобы....
(Подобно тому, как в царстве звезд иногда встречаются два солнца, определяющие орбиту планеты, подобно тому, как в некоторых случаях вокруг одной планеты светят солнца разных цветов, иногда красным светом, иногда зеленым, а потом снова одновременно освещают ее и заливают цветом: так и мы, современные люди, благодаря сложной механике нашего «звездного неба», определяемой различной моралью; наши действия попеременно светятся разными цветами, они редко бывают однозначными, и есть достаточно случаев, когда мы совершаем яркие поступки.)
— Честность, поскольку это наша добродетель, от которой нам, свободным умам, не уйти, – что ж, будем трудиться над ней со всей злобой и любовью и не уставать «совершенствоваться» в добродетели, которая осталась только у нас. Пусть её великолепие когда-нибудь останется, как позолоченный, синий, насмешливый вечерний свет над этой стареющей культурой и её унылой, мрачной серьёзностью! И если, тем не менее, наша честность однажды устанет, вздохнёт, потянется, посчитает нас слишком суровыми и захочет, чтобы всё было лучше, легче, нежнее, как приятный порок: будем же суровыми, мы, последние стоики! И пошлём ему на помощь всю нашу дьявольщину – наше отвращение ко всему неуклюжему и неопределённому, нашу «nitimur in vetitum», нашу авантюрную храбрость, наше хитрое и извращённое любопытство, нашу самую тонкую, самую замаскированную духовную волю к власти и миропреодолению, которая с вожделением бродит и воображает все сферы будущего, – придём на помощь нашему «Богу» со всеми нашими «дьяволами»! Вполне вероятно, что нас неправильно поймут и смутят: какое это имеет значение! Скажут: «Их «честность» – вот их дьявольщина, и ничего больше!» Какое это имеет значение! И даже если бы кто-то был прав! Разве не все боги до сих пор были такими святыми, перекрещёнными дьяволами? И что мы, в конечном счёте, знаем о себе? И как хочет называться дух, который нами руководит? (Всё дело в именах.) И сколько духов мы таим в себе? Наша честность, мы, свободные духом, — позаботимся о том, чтобы она не стала нашим тщеславием, нашей пышностью и пышностью, нашей ограниченностью, нашей глупостью! Всякая добродетель ведёт к глупости, всякая глупость — к добродетели; «глупы до святости», как говорят в России, — позаботимся о том, чтобы наша честность в конце концов не превратила нас в святых и зануд! Разве жизнь не слишком коротка в сто раз, чтобы скучать в ней? Нужно верить в вечную жизнь, чтобы....
(Подобно тому, как в царстве звезд иногда встречаются два солнца, определяющие орбиту планеты, подобно тому, как в некоторых случаях вокруг одной планеты светят солнца разных цветов, иногда красным светом, иногда зеленым, а потом снова одновременно освещают ее и заливают цветом: так и мы, современные люди, благодаря сложной механике нашего «звездного неба», определяемой различной моралью; наши действия попеременно светятся разными цветами, они редко бывают однозначными, и есть достаточно случаев, когда мы совершаем яркие поступки.)
>>6830
— Честность, поскольку это наша добродетель, от которой нам, свободным умам, не уйти, – что ж, будем трудиться над ней со всей злобой и любовью и не уставать «совершенствоваться» в добродетели, которая осталась только у нас. Пусть её великолепие когда-нибудь останется, как позолоченный, синий, насмешливый вечерний свет над этой стареющей культурой и её унылой, мрачной серьёзностью! И если, тем не менее, наша честность однажды устанет, вздохнёт, потянется, посчитает нас слишком суровыми и захочет, чтобы всё было лучше, легче, нежнее, как приятный порок: будем же суровыми, мы, последние стоики! И пошлём ему на помощь всю нашу дьявольщину – наше отвращение ко всему неуклюжему и неопределённому, нашу «nitimur in vetitum», нашу авантюрную храбрость, наше хитрое и извращённое любопытство, нашу самую тонкую, самую замаскированную духовную волю к власти и миропреодолению, которая с вожделением бродит и воображает все сферы будущего, – придём на помощь нашему «Богу» со всеми нашими «дьяволами»! Вполне вероятно, что нас неправильно поймут и смутят: какое это имеет значение! Скажут: «Их «честность» – вот их дьявольщина, и ничего больше!» Какое это имеет значение! И даже если бы кто-то был прав! Разве не все боги до сих пор были такими святыми, перекрещёнными дьяволами? И что мы, в конечном счёте, знаем о себе? И как хочет называться дух, который нами руководит? (Всё дело в именах.) И сколько духов мы таим в себе? Наша честность, мы, свободные духом, — позаботимся о том, чтобы она не стала нашим тщеславием, нашей пышностью и пышностью, нашей ограниченностью, нашей глупостью! Всякая добродетель ведёт к глупости, всякая глупость — к добродетели; «глупы до святости», как говорят в России, — позаботимся о том, чтобы наша честность в конце концов не превратила нас в святых и зануд! Разве жизнь не слишком коротка в сто раз, чтобы скучать в ней? Нужно верить в вечную жизнь, чтобы....
(Подобно тому, как в царстве звезд иногда встречаются два солнца, определяющие орбиту планеты, подобно тому, как в некоторых случаях вокруг одной планеты светят солнца разных цветов, иногда красным светом, иногда зеленым, а потом снова одновременно освещают ее и заливают цветом: так и мы, современные люди, благодаря сложной механике нашего «звездного неба», определяемой различной моралью; наши действия попеременно светятся разными цветами, они редко бывают однозначными, и есть достаточно случаев, когда мы совершаем яркие поступки.)
— Честность, поскольку это наша добродетель, от которой нам, свободным умам, не уйти, – что ж, будем трудиться над ней со всей злобой и любовью и не уставать «совершенствоваться» в добродетели, которая осталась только у нас. Пусть её великолепие когда-нибудь останется, как позолоченный, синий, насмешливый вечерний свет над этой стареющей культурой и её унылой, мрачной серьёзностью! И если, тем не менее, наша честность однажды устанет, вздохнёт, потянется, посчитает нас слишком суровыми и захочет, чтобы всё было лучше, легче, нежнее, как приятный порок: будем же суровыми, мы, последние стоики! И пошлём ему на помощь всю нашу дьявольщину – наше отвращение ко всему неуклюжему и неопределённому, нашу «nitimur in vetitum», нашу авантюрную храбрость, наше хитрое и извращённое любопытство, нашу самую тонкую, самую замаскированную духовную волю к власти и миропреодолению, которая с вожделением бродит и воображает все сферы будущего, – придём на помощь нашему «Богу» со всеми нашими «дьяволами»! Вполне вероятно, что нас неправильно поймут и смутят: какое это имеет значение! Скажут: «Их «честность» – вот их дьявольщина, и ничего больше!» Какое это имеет значение! И даже если бы кто-то был прав! Разве не все боги до сих пор были такими святыми, перекрещёнными дьяволами? И что мы, в конечном счёте, знаем о себе? И как хочет называться дух, который нами руководит? (Всё дело в именах.) И сколько духов мы таим в себе? Наша честность, мы, свободные духом, — позаботимся о том, чтобы она не стала нашим тщеславием, нашей пышностью и пышностью, нашей ограниченностью, нашей глупостью! Всякая добродетель ведёт к глупости, всякая глупость — к добродетели; «глупы до святости», как говорят в России, — позаботимся о том, чтобы наша честность в конце концов не превратила нас в святых и зануд! Разве жизнь не слишком коротка в сто раз, чтобы скучать в ней? Нужно верить в вечную жизнь, чтобы....
(Подобно тому, как в царстве звезд иногда встречаются два солнца, определяющие орбиту планеты, подобно тому, как в некоторых случаях вокруг одной планеты светят солнца разных цветов, иногда красным светом, иногда зеленым, а потом снова одновременно освещают ее и заливают цветом: так и мы, современные люди, благодаря сложной механике нашего «звездного неба», определяемой различной моралью; наши действия попеременно светятся разными цветами, они редко бывают однозначными, и есть достаточно случаев, когда мы совершаем яркие поступки.)
... Да, даже во всём этом пробуждении жалости и вопле о помощи есть тайный соблазн: наш «собственный путь» слишком тяжёл и требователен, слишком далёк от любви и благодарности других. Мы невольно уклоняемся от него, как от него, так и от собственной совести, и находим убежище под чужой совестью, в прекрасном храме «религии сострадания». Как только разгорается война, всегда прорывается тайная радость, особенно у самых благородных представителей народа: они с восторгом бросаются навстречу новой опасности смерти, потому что, жертвуя собой ради отечества, верят, что наконец-то получили долгожданное разрешение – разрешение уклониться от своей цели. Для них война – это путь к самоубийству, но путь с чистой совестью. И, чтобы умолчать о чём-то, я не буду умолчать о своей морали, которая говорит мне: живи тайно, чтобы жить для себя! Живи, не зная, что твой век считает самым важным! Проложите хотя бы слой трёх веков между собой и сегодняшним днём! И крики сегодняшнего дня, шум войн и революций будут для вас лишь шепотом! Вы тоже захотите помочь, но только тем, чьё положение вы полностью понимаете, потому что они разделяют вашу единственную скорбь и единственную надежду – вашим друзьям – и только так, как вы помогаете себе: я хочу сделать их смелее, выносливее, проще, счастливее! Я хочу научить их тому, что сейчас понимают так немногие, и меньше всего – проповедники сострадания: сочувственной радости! [сорадости! (die Mitfreude!)]
[... At this point, it is no longer possible to avoid giving the real answer to the question of how one becomes what one is. And with that, I touch on the masterpiece in the art of self-preservation - selfishness... Assuming that the task, the destiny, the fate of the task lies significantly beyond the average, no danger would be greater than to find oneself faced with this task. Becoming what one is presupposes that one has not the slightest inkling of what one is. From this point of view, even life's blunders have their own meaning and value: the temporary byways and detours, the delays, the "modesty", the seriousness, wasted on tasks that lie beyond the task. In this a great wisdom, even the highest wisdom, can be expressed: where nosce te ipsum would be the recipe for destruction, forgetting oneself, misunderstanding oneself, diminishing oneself, narrowing oneself, and making oneself mediocre becomes reason itself.]
[... At this point, it is no longer possible to avoid giving the real answer to the question of how one becomes what one is. And with that, I touch on the masterpiece in the art of self-preservation - selfishness... Assuming that the task, the destiny, the fate of the task lies significantly beyond the average, no danger would be greater than to find oneself faced with this task. Becoming what one is presupposes that one has not the slightest inkling of what one is. From this point of view, even life's blunders have their own meaning and value: the temporary byways and detours, the delays, the "modesty", the seriousness, wasted on tasks that lie beyond the task. In this a great wisdom, even the highest wisdom, can be expressed: where nosce te ipsum would be the recipe for destruction, forgetting oneself, misunderstanding oneself, diminishing oneself, narrowing oneself, and making oneself mediocre becomes reason itself.]
... Да, даже во всём этом пробуждении жалости и вопле о помощи есть тайный соблазн: наш «собственный путь» слишком тяжёл и требователен, слишком далёк от любви и благодарности других. Мы невольно уклоняемся от него, как от него, так и от собственной совести, и находим убежище под чужой совестью, в прекрасном храме «религии сострадания». Как только разгорается война, всегда прорывается тайная радость, особенно у самых благородных представителей народа: они с восторгом бросаются навстречу новой опасности смерти, потому что, жертвуя собой ради отечества, верят, что наконец-то получили долгожданное разрешение – разрешение уклониться от своей цели. Для них война – это путь к самоубийству, но путь с чистой совестью. И, чтобы умолчать о чём-то, я не буду умолчать о своей морали, которая говорит мне: живи тайно, чтобы жить для себя! Живи, не зная, что твой век считает самым важным! Проложите хотя бы слой трёх веков между собой и сегодняшним днём! И крики сегодняшнего дня, шум войн и революций будут для вас лишь шепотом! Вы тоже захотите помочь, но только тем, чьё положение вы полностью понимаете, потому что они разделяют вашу единственную скорбь и единственную надежду – вашим друзьям – и только так, как вы помогаете себе: я хочу сделать их смелее, выносливее, проще, счастливее! Я хочу научить их тому, что сейчас понимают так немногие, и меньше всего – проповедники сострадания: сочувственной радости! [сорадости! (die Mitfreude!)]
[... At this point, it is no longer possible to avoid giving the real answer to the question of how one becomes what one is. And with that, I touch on the masterpiece in the art of self-preservation - selfishness... Assuming that the task, the destiny, the fate of the task lies significantly beyond the average, no danger would be greater than to find oneself faced with this task. Becoming what one is presupposes that one has not the slightest inkling of what one is. From this point of view, even life's blunders have their own meaning and value: the temporary byways and detours, the delays, the "modesty", the seriousness, wasted on tasks that lie beyond the task. In this a great wisdom, even the highest wisdom, can be expressed: where nosce te ipsum would be the recipe for destruction, forgetting oneself, misunderstanding oneself, diminishing oneself, narrowing oneself, and making oneself mediocre becomes reason itself.]
[... At this point, it is no longer possible to avoid giving the real answer to the question of how one becomes what one is. And with that, I touch on the masterpiece in the art of self-preservation - selfishness... Assuming that the task, the destiny, the fate of the task lies significantly beyond the average, no danger would be greater than to find oneself faced with this task. Becoming what one is presupposes that one has not the slightest inkling of what one is. From this point of view, even life's blunders have their own meaning and value: the temporary byways and detours, the delays, the "modesty", the seriousness, wasted on tasks that lie beyond the task. In this a great wisdom, even the highest wisdom, can be expressed: where nosce te ipsum would be the recipe for destruction, forgetting oneself, misunderstanding oneself, diminishing oneself, narrowing oneself, and making oneself mediocre becomes reason itself.]
Was ist gut? — Alles, was das Gefühl der Macht, den Willen zur Macht, die Macht selbst im Menschen erhöht.
Was ist schlecht? — Alles, was aus der Schwäche stammt.
Was ist Glück? — Das Gefühl davon, dass die Macht wächst, dass ein Widerstand überwunden wird.
Nicht Zufriedenheit, sondern mehr Macht; nicht Friede überhaupt, sondern Krieg; nicht Tugend, sondern Tüchtigkeit (Tugend im Renaissance-Stile, virtù, moralinfreie Tugend)
Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen.
Was ist schädlicher als irgend ein Laster? — Das Mitleiden der That mit allen Missrathnen und Schwachen — das Christenthum…
Was ist schlecht? — Alles, was aus der Schwäche stammt.
Was ist Glück? — Das Gefühl davon, dass die Macht wächst, dass ein Widerstand überwunden wird.
Nicht Zufriedenheit, sondern mehr Macht; nicht Friede überhaupt, sondern Krieg; nicht Tugend, sondern Tüchtigkeit (Tugend im Renaissance-Stile, virtù, moralinfreie Tugend)
Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen.
Was ist schädlicher als irgend ein Laster? — Das Mitleiden der That mit allen Missrathnen und Schwachen — das Christenthum…
>>6833
Кратко, проблема: всё дело в именах [наименованиях].
Доброжелательность. — Добро ли, если клетка превращается в функцию более сильной клетки? Должна ли, и зло ли, если более сильная клетка ассимилирует первую? Это необходимо для неё, ибо она стремится к обильному замещению и хочет возродиться. Соответственно, в добродетели следует различать: влечение к приобретению и влечение к подчинению, в зависимости от того, испытывает ли благосклонность более сильный или более слабый. Радость и желание сопутствуют сильному, который хочет превратить нечто в свою функцию; радость и желание быть желанным сопутствуют более слабому, который хотел бы стать функцией. — Сострадание по сути своей является первым, приятным возбуждением влечения к приобретению при виде более слабого: здесь также следует помнить, что «сильный» и «слабый» — относительные понятия [relative Begriffe].
"[die] Schwachen" и "[die] Missrathnen" - это качества. Они не являются неотъемлемыми атрибутами объектов. Они возникают в отношении.
Следовательно, укор Ницше к христианству состоит в том, что оно не меняет структуру "реальности" (например, общества, или экономики, или власти), а сохраняет её такой, что эти качества сохраняются. Когда обещано было скорее иное: Благо. Результат в эпоху модерна: Благо не наступило (юдоль скорби вместо юдоли радости).
(Устранять "Schwachen" и "Missrathnen" можно самыми разными методами, но прежде всего нужно устранить условия их существования, т.е. самих качеств. Очевидно, методы для этого могут быть самые разные, и самые первые, которые Ницше интересуют, - "врачевательные", - но на уровне философии, а не реифицированной политики (как у фашистов). (Пример разбора этих проблем: активность Фуко по археологии знания и власти. Что делает человека Schwachen и Missrathnen? Можно существенным образом изменить мир (как "созидающий" [мир]), - тем самым, устранить и эти проблемы. Следовательно, устранить и саму возможность бытия человеком Schwachen или Missrathnen. (Это один вариант, возможны и другие.))
(Но, конечно, я не удивляюсь, когда читатель этих строк, в качестве понимания, выбирает самые топорные, грубые, и бессмысленные методы. Другими словами: геноцид. (Это что-то о читателях да говорит...)))
Кратко, проблема: всё дело в именах [наименованиях].
Доброжелательность. — Добро ли, если клетка превращается в функцию более сильной клетки? Должна ли, и зло ли, если более сильная клетка ассимилирует первую? Это необходимо для неё, ибо она стремится к обильному замещению и хочет возродиться. Соответственно, в добродетели следует различать: влечение к приобретению и влечение к подчинению, в зависимости от того, испытывает ли благосклонность более сильный или более слабый. Радость и желание сопутствуют сильному, который хочет превратить нечто в свою функцию; радость и желание быть желанным сопутствуют более слабому, который хотел бы стать функцией. — Сострадание по сути своей является первым, приятным возбуждением влечения к приобретению при виде более слабого: здесь также следует помнить, что «сильный» и «слабый» — относительные понятия [relative Begriffe].
"[die] Schwachen" и "[die] Missrathnen" - это качества. Они не являются неотъемлемыми атрибутами объектов. Они возникают в отношении.
Следовательно, укор Ницше к христианству состоит в том, что оно не меняет структуру "реальности" (например, общества, или экономики, или власти), а сохраняет её такой, что эти качества сохраняются. Когда обещано было скорее иное: Благо. Результат в эпоху модерна: Благо не наступило (юдоль скорби вместо юдоли радости).
(Устранять "Schwachen" и "Missrathnen" можно самыми разными методами, но прежде всего нужно устранить условия их существования, т.е. самих качеств. Очевидно, методы для этого могут быть самые разные, и самые первые, которые Ницше интересуют, - "врачевательные", - но на уровне философии, а не реифицированной политики (как у фашистов). (Пример разбора этих проблем: активность Фуко по археологии знания и власти. Что делает человека Schwachen и Missrathnen? Можно существенным образом изменить мир (как "созидающий" [мир]), - тем самым, устранить и эти проблемы. Следовательно, устранить и саму возможность бытия человеком Schwachen или Missrathnen. (Это один вариант, возможны и другие.))
(Но, конечно, я не удивляюсь, когда читатель этих строк, в качестве понимания, выбирает самые топорные, грубые, и бессмысленные методы. Другими словами: геноцид. (Это что-то о читателях да говорит...)))
>>6833
Кратко, проблема: всё дело в именах [наименованиях].
Доброжелательность. — Добро ли, если клетка превращается в функцию более сильной клетки? Должна ли, и зло ли, если более сильная клетка ассимилирует первую? Это необходимо для неё, ибо она стремится к обильному замещению и хочет возродиться. Соответственно, в добродетели следует различать: влечение к приобретению и влечение к подчинению, в зависимости от того, испытывает ли благосклонность более сильный или более слабый. Радость и желание сопутствуют сильному, который хочет превратить нечто в свою функцию; радость и желание быть желанным сопутствуют более слабому, который хотел бы стать функцией. — Сострадание по сути своей является первым, приятным возбуждением влечения к приобретению при виде более слабого: здесь также следует помнить, что «сильный» и «слабый» — относительные понятия [relative Begriffe].
"[die] Schwachen" и "[die] Missrathnen" - это качества. Они не являются неотъемлемыми атрибутами объектов. Они возникают в отношении.
Следовательно, укор Ницше к христианству состоит в том, что оно не меняет структуру "реальности" (например, общества, или экономики, или власти), а сохраняет её такой, что эти качества сохраняются. Когда обещано было скорее иное: Благо. Результат в эпоху модерна: Благо не наступило (юдоль скорби вместо юдоли радости).
(Устранять "Schwachen" и "Missrathnen" можно самыми разными методами, но прежде всего нужно устранить условия их существования, т.е. самих качеств. Очевидно, методы для этого могут быть самые разные, и самые первые, которые Ницше интересуют, - "врачевательные", - но на уровне философии, а не реифицированной политики (как у фашистов). (Пример разбора этих проблем: активность Фуко по археологии знания и власти. Что делает человека Schwachen и Missrathnen? Можно существенным образом изменить мир (как "созидающий" [мир]), - тем самым, устранить и эти проблемы. Следовательно, устранить и саму возможность бытия человеком Schwachen или Missrathnen. (Это один вариант, возможны и другие.))
(Но, конечно, я не удивляюсь, когда читатель этих строк, в качестве понимания, выбирает самые топорные, грубые, и бессмысленные методы. Другими словами: геноцид. (Это что-то о читателях да говорит...)))
Кратко, проблема: всё дело в именах [наименованиях].
Доброжелательность. — Добро ли, если клетка превращается в функцию более сильной клетки? Должна ли, и зло ли, если более сильная клетка ассимилирует первую? Это необходимо для неё, ибо она стремится к обильному замещению и хочет возродиться. Соответственно, в добродетели следует различать: влечение к приобретению и влечение к подчинению, в зависимости от того, испытывает ли благосклонность более сильный или более слабый. Радость и желание сопутствуют сильному, который хочет превратить нечто в свою функцию; радость и желание быть желанным сопутствуют более слабому, который хотел бы стать функцией. — Сострадание по сути своей является первым, приятным возбуждением влечения к приобретению при виде более слабого: здесь также следует помнить, что «сильный» и «слабый» — относительные понятия [relative Begriffe].
"[die] Schwachen" и "[die] Missrathnen" - это качества. Они не являются неотъемлемыми атрибутами объектов. Они возникают в отношении.
Следовательно, укор Ницше к христианству состоит в том, что оно не меняет структуру "реальности" (например, общества, или экономики, или власти), а сохраняет её такой, что эти качества сохраняются. Когда обещано было скорее иное: Благо. Результат в эпоху модерна: Благо не наступило (юдоль скорби вместо юдоли радости).
(Устранять "Schwachen" и "Missrathnen" можно самыми разными методами, но прежде всего нужно устранить условия их существования, т.е. самих качеств. Очевидно, методы для этого могут быть самые разные, и самые первые, которые Ницше интересуют, - "врачевательные", - но на уровне философии, а не реифицированной политики (как у фашистов). (Пример разбора этих проблем: активность Фуко по археологии знания и власти. Что делает человека Schwachen и Missrathnen? Можно существенным образом изменить мир (как "созидающий" [мир]), - тем самым, устранить и эти проблемы. Следовательно, устранить и саму возможность бытия человеком Schwachen или Missrathnen. (Это один вариант, возможны и другие.))
(Но, конечно, я не удивляюсь, когда читатель этих строк, в качестве понимания, выбирает самые топорные, грубые, и бессмысленные методы. Другими словами: геноцид. (Это что-то о читателях да говорит...)))
>>6834
И сам Ницше даёт ответ на эту проблему Macht в первых двух главах EH. "Warum ich so weise bin" относится к σοφία/sapientia, "Warum ich so klug bin" к φρόνησις/prudentia, в совокупности они объясняют и показывают, как сам Ницше был "Schwachen" и "Missrathnen", - и как он от этого избавился, напрочь.
(Соответственно, если каждому дать свои условия, свой климат, питание (в т.ч. духовное) и т.д., - то и эти состояния/states ("качество" при пост-фактическом самоосознании своей действительности) просто исчезнут. Но, конечно, очевидно, что если возможности что-то сделать нет, то даже по ситуации Ницше не остаётся ничего, кроме "русского фатализма". Который "в себе", в каком-то смысле, и есть sollen zu Grunde gehn ("лечь в снег", т.е. на землю, буквально в случае солдата (Сократа, в четвёртой книге ВН, Ницше также называет солдатом), и философски-метафорически, - в случае самого Ницше).
Всё остальное, - следует из этого. (Т.е. из EH.))
И сам Ницше даёт ответ на эту проблему Macht в первых двух главах EH. "Warum ich so weise bin" относится к σοφία/sapientia, "Warum ich so klug bin" к φρόνησις/prudentia, в совокупности они объясняют и показывают, как сам Ницше был "Schwachen" и "Missrathnen", - и как он от этого избавился, напрочь.
(Соответственно, если каждому дать свои условия, свой климат, питание (в т.ч. духовное) и т.д., - то и эти состояния/states ("качество" при пост-фактическом самоосознании своей действительности) просто исчезнут. Но, конечно, очевидно, что если возможности что-то сделать нет, то даже по ситуации Ницше не остаётся ничего, кроме "русского фатализма". Который "в себе", в каком-то смысле, и есть sollen zu Grunde gehn ("лечь в снег", т.е. на землю, буквально в случае солдата (Сократа, в четвёртой книге ВН, Ницше также называет солдатом), и философски-метафорически, - в случае самого Ницше).
Всё остальное, - следует из этого. (Т.е. из EH.))
Помню, что ницше был русофилом. И довольно точно предсказал будущее русского народа: революция 1917 года.
«Сильнее и удивительнее всего сила воли проявляется в громадном срединном царстве, где Европа как бы возвращается в Азию – России. Там сила хотеть давно уже откладывалась и накоплялась, там воля ждёт – неизвестно, воля отрицания или воля утверждения, — ждёт угрожающим образом того, чтобы, по любимому выражению нынешних физиков, освободиться"
Мне интересно, что бы Ницше сказал о сегодняшней России? С одной стороны буквальное вымирание народа, его деградация волевая и ?нравственная. С другой - готовность к риску. Готовность пойти на величайшую опасность современного века. На безумие, как его видит европейский бюргер.
«Сильнее и удивительнее всего сила воли проявляется в громадном срединном царстве, где Европа как бы возвращается в Азию – России. Там сила хотеть давно уже откладывалась и накоплялась, там воля ждёт – неизвестно, воля отрицания или воля утверждения, — ждёт угрожающим образом того, чтобы, по любимому выражению нынешних физиков, освободиться"
Мне интересно, что бы Ницше сказал о сегодняшней России? С одной стороны буквальное вымирание народа, его деградация волевая и ?нравственная. С другой - готовность к риску. Готовность пойти на величайшую опасность современного века. На безумие, как его видит европейский бюргер.
Твоя продуктивность вызывает восхищение Ницшевед! С другой же стороны пугает и распугивает многих (на счёт других может быть ошибаюсь, но меня точно это отпугивает).
>>6850
Горе тебе, Заратустра!
Ты выглядишь так,
словно проглотил слиток золота, -
чтобы достать его, тебе распорют живот!
Чересчур ты богат,
Погубитель многих и многих!
Слишком многих ты сделал завистливыми,
слишком многих – бедными…
Меня самое оставляет в тени твой свет;
меня зябко, поди прочь, богатый!
уйди, Заратустра, из-под лучей твоего солнца!
Хотелось тебе одарить, оделить всех своим избытком,
а избыточен – и, значит, не нужен – ты сам!
Богатый, стань умным –
раздари сперва самого себя, Заратустра!
Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно преодолеть. Что сделали вы, дабы преодолеть его? ...
... Ибо, как гласит поговорка Заратустры: одно бывает необходимее другого.
... значило бы отнять у существования [Dasein] его великий характер, значило бы кастрировать человечество и низвести его к жалкой китайщине. – И это пытались сделать!.. Именно это называлось моралью…В этом смысле именует Заратустра добрых то “последними людьми”, то “началом конца”; прежде всего он понимает их как самый вредный род людей, ибо они отстаивают свое существование [Existenz] за счет истины, равно как и за счет будущего.
... его [Заратустры] тип человека ["смеющиеся львы"] есть относительно сверхчеловеческий тип ["своего рода сверхчеловек" (никогда не "сверхчеловек")], сверхчеловечен он именно в отношении добрых, добрые и праведные называли бы его сверхчеловека дьяволом…
Определение морали: мораль – это идиосинкразия decadents, с задней мыслью отомстить жизни – и с успехом. Я придаю ценность этому определению.
[записка Lenzer Heide]
...
14.
Что нынче значит «быть неудавшимся»? Прежде всего — физиологически [внеморально/не морально (в смысле "имморализма")], а отнюдь не политически [морально], как раньше. Почва для этого <вида> нигилизма — самая нездоровая порода людей в Европе (во всех сословиях): веру в вечное возвращение она воспримет как проклятие--пораженных им уже не отпугнет никакой поступок: они не будут пассивно угасать, а станут угашать все, что до такой степени лишено смысла и цели — хотя это всего лишь судорога, слепая ярость, вызванная догадкою о том, что все уже было веки вечные — даже этот самый момент с его нигилизмом и страстью к разрушению. — Ценность подобного кризиса состоит в его очистительном действии, в столкновении родственных элементов, заставляющем их губить друг друга, в постановке общих задач перед людьми противоположных менталитетов — выявление и среди них слабейших, неуверенных в себе дает толчок формированию иерархии сил сообразно здоровью: признавая повелевающего — повелителем, а послушного — повинующимся. Естественно, вне всех существующих социальных порядков.
15.
Кто окажется сильнейшим? Самые умеренные, те, кто не нуждается в крайних убеждениях ["аскетический идеал"], те, кто не только допускает, но и любит изрядную долю случайности [как coincidence/incidence, так и contingency] и бессмыслицы [например, глупость; но не кретинизм], те, кто способен представлять себе человека значительно менее ценным, но не падать от этого духом [не становясь слабее]: самые здоровые ["великое здоровье" из FW], те, кто способен справиться с большинством невзгод и потому не так их боится, — люди, уверенные в своей власти [Macht] и представляющие достигнутую силу [Kraft] человечества с сознательной [bewußtem] гордостью.
16.
Как такой человек мог бы думать о вечном возвращении? —
(эта записка - очень хороший комментарий к Das Nachtwander-Lied)
Как видишь, всякая продуктивность уже излишня. С EH Ницше сам ответил на все вопросы относительно того, как следует его читать и понимать (цитаты выше более-менее исчерпывающе отвечают на вопросы типа "кто такой сверхчеловек?", "кто такой последний человек?" и т.д.).
Вдобавок, понятно что Ницше вытворяет: он выходит за пределы логики/науки, исскуства/субъективности, и политики/религии/"теизма" на чисто платоновское "4-е измерение", как бы переворачивая стол с шахматами, вместо того, чтобы играть в игру. Это онтологический ход. "Вечное возвращение" относится к этой части реальности.
В остальном, мне кажется, делать по Ницше больше нечего, и в целом, будучи прочитанным правильно (без пропусков даже малейших точек или тире (это не шутка)), без сведения его к (неправильному) чтению Хайдеггера, он выглядит (уже) даже как некая архаика (например, интереснее полистать какие-нибудь материалы по эволюционной психологии). Но только если он был прочтён и уяснен.
Иначе все ошибки (им исправленные, т.е. его критикой) совершаются "обратно", и, как говорится, приходится по новой, опять...
Горе тебе, Заратустра!
Ты выглядишь так,
словно проглотил слиток золота, -
чтобы достать его, тебе распорют живот!
Чересчур ты богат,
Погубитель многих и многих!
Слишком многих ты сделал завистливыми,
слишком многих – бедными…
Меня самое оставляет в тени твой свет;
меня зябко, поди прочь, богатый!
уйди, Заратустра, из-под лучей твоего солнца!
Хотелось тебе одарить, оделить всех своим избытком,
а избыточен – и, значит, не нужен – ты сам!
Богатый, стань умным –
раздари сперва самого себя, Заратустра!
Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно преодолеть. Что сделали вы, дабы преодолеть его? ...
... Ибо, как гласит поговорка Заратустры: одно бывает необходимее другого.
... значило бы отнять у существования [Dasein] его великий характер, значило бы кастрировать человечество и низвести его к жалкой китайщине. – И это пытались сделать!.. Именно это называлось моралью…В этом смысле именует Заратустра добрых то “последними людьми”, то “началом конца”; прежде всего он понимает их как самый вредный род людей, ибо они отстаивают свое существование [Existenz] за счет истины, равно как и за счет будущего.
... его [Заратустры] тип человека ["смеющиеся львы"] есть относительно сверхчеловеческий тип ["своего рода сверхчеловек" (никогда не "сверхчеловек")], сверхчеловечен он именно в отношении добрых, добрые и праведные называли бы его сверхчеловека дьяволом…
Определение морали: мораль – это идиосинкразия decadents, с задней мыслью отомстить жизни – и с успехом. Я придаю ценность этому определению.
[записка Lenzer Heide]
...
14.
Что нынче значит «быть неудавшимся»? Прежде всего — физиологически [внеморально/не морально (в смысле "имморализма")], а отнюдь не политически [морально], как раньше. Почва для этого <вида> нигилизма — самая нездоровая порода людей в Европе (во всех сословиях): веру в вечное возвращение она воспримет как проклятие--пораженных им уже не отпугнет никакой поступок: они не будут пассивно угасать, а станут угашать все, что до такой степени лишено смысла и цели — хотя это всего лишь судорога, слепая ярость, вызванная догадкою о том, что все уже было веки вечные — даже этот самый момент с его нигилизмом и страстью к разрушению. — Ценность подобного кризиса состоит в его очистительном действии, в столкновении родственных элементов, заставляющем их губить друг друга, в постановке общих задач перед людьми противоположных менталитетов — выявление и среди них слабейших, неуверенных в себе дает толчок формированию иерархии сил сообразно здоровью: признавая повелевающего — повелителем, а послушного — повинующимся. Естественно, вне всех существующих социальных порядков.
15.
Кто окажется сильнейшим? Самые умеренные, те, кто не нуждается в крайних убеждениях ["аскетический идеал"], те, кто не только допускает, но и любит изрядную долю случайности [как coincidence/incidence, так и contingency] и бессмыслицы [например, глупость; но не кретинизм], те, кто способен представлять себе человека значительно менее ценным, но не падать от этого духом [не становясь слабее]: самые здоровые ["великое здоровье" из FW], те, кто способен справиться с большинством невзгод и потому не так их боится, — люди, уверенные в своей власти [Macht] и представляющие достигнутую силу [Kraft] человечества с сознательной [bewußtem] гордостью.
16.
Как такой человек мог бы думать о вечном возвращении? —
(эта записка - очень хороший комментарий к Das Nachtwander-Lied)
Как видишь, всякая продуктивность уже излишня. С EH Ницше сам ответил на все вопросы относительно того, как следует его читать и понимать (цитаты выше более-менее исчерпывающе отвечают на вопросы типа "кто такой сверхчеловек?", "кто такой последний человек?" и т.д.).
Вдобавок, понятно что Ницше вытворяет: он выходит за пределы логики/науки, исскуства/субъективности, и политики/религии/"теизма" на чисто платоновское "4-е измерение", как бы переворачивая стол с шахматами, вместо того, чтобы играть в игру. Это онтологический ход. "Вечное возвращение" относится к этой части реальности.
В остальном, мне кажется, делать по Ницше больше нечего, и в целом, будучи прочитанным правильно (без пропусков даже малейших точек или тире (это не шутка)), без сведения его к (неправильному) чтению Хайдеггера, он выглядит (уже) даже как некая архаика (например, интереснее полистать какие-нибудь материалы по эволюционной психологии). Но только если он был прочтён и уяснен.
Иначе все ошибки (им исправленные, т.е. его критикой) совершаются "обратно", и, как говорится, приходится по новой, опять...
>>6850
Горе тебе, Заратустра!
Ты выглядишь так,
словно проглотил слиток золота, -
чтобы достать его, тебе распорют живот!
Чересчур ты богат,
Погубитель многих и многих!
Слишком многих ты сделал завистливыми,
слишком многих – бедными…
Меня самое оставляет в тени твой свет;
меня зябко, поди прочь, богатый!
уйди, Заратустра, из-под лучей твоего солнца!
Хотелось тебе одарить, оделить всех своим избытком,
а избыточен – и, значит, не нужен – ты сам!
Богатый, стань умным –
раздари сперва самого себя, Заратустра!
Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно преодолеть. Что сделали вы, дабы преодолеть его? ...
... Ибо, как гласит поговорка Заратустры: одно бывает необходимее другого.
... значило бы отнять у существования [Dasein] его великий характер, значило бы кастрировать человечество и низвести его к жалкой китайщине. – И это пытались сделать!.. Именно это называлось моралью…В этом смысле именует Заратустра добрых то “последними людьми”, то “началом конца”; прежде всего он понимает их как самый вредный род людей, ибо они отстаивают свое существование [Existenz] за счет истины, равно как и за счет будущего.
... его [Заратустры] тип человека ["смеющиеся львы"] есть относительно сверхчеловеческий тип ["своего рода сверхчеловек" (никогда не "сверхчеловек")], сверхчеловечен он именно в отношении добрых, добрые и праведные называли бы его сверхчеловека дьяволом…
Определение морали: мораль – это идиосинкразия decadents, с задней мыслью отомстить жизни – и с успехом. Я придаю ценность этому определению.
[записка Lenzer Heide]
...
14.
Что нынче значит «быть неудавшимся»? Прежде всего — физиологически [внеморально/не морально (в смысле "имморализма")], а отнюдь не политически [морально], как раньше. Почва для этого <вида> нигилизма — самая нездоровая порода людей в Европе (во всех сословиях): веру в вечное возвращение она воспримет как проклятие--пораженных им уже не отпугнет никакой поступок: они не будут пассивно угасать, а станут угашать все, что до такой степени лишено смысла и цели — хотя это всего лишь судорога, слепая ярость, вызванная догадкою о том, что все уже было веки вечные — даже этот самый момент с его нигилизмом и страстью к разрушению. — Ценность подобного кризиса состоит в его очистительном действии, в столкновении родственных элементов, заставляющем их губить друг друга, в постановке общих задач перед людьми противоположных менталитетов — выявление и среди них слабейших, неуверенных в себе дает толчок формированию иерархии сил сообразно здоровью: признавая повелевающего — повелителем, а послушного — повинующимся. Естественно, вне всех существующих социальных порядков.
15.
Кто окажется сильнейшим? Самые умеренные, те, кто не нуждается в крайних убеждениях ["аскетический идеал"], те, кто не только допускает, но и любит изрядную долю случайности [как coincidence/incidence, так и contingency] и бессмыслицы [например, глупость; но не кретинизм], те, кто способен представлять себе человека значительно менее ценным, но не падать от этого духом [не становясь слабее]: самые здоровые ["великое здоровье" из FW], те, кто способен справиться с большинством невзгод и потому не так их боится, — люди, уверенные в своей власти [Macht] и представляющие достигнутую силу [Kraft] человечества с сознательной [bewußtem] гордостью.
16.
Как такой человек мог бы думать о вечном возвращении? —
(эта записка - очень хороший комментарий к Das Nachtwander-Lied)
Как видишь, всякая продуктивность уже излишня. С EH Ницше сам ответил на все вопросы относительно того, как следует его читать и понимать (цитаты выше более-менее исчерпывающе отвечают на вопросы типа "кто такой сверхчеловек?", "кто такой последний человек?" и т.д.).
Вдобавок, понятно что Ницше вытворяет: он выходит за пределы логики/науки, исскуства/субъективности, и политики/религии/"теизма" на чисто платоновское "4-е измерение", как бы переворачивая стол с шахматами, вместо того, чтобы играть в игру. Это онтологический ход. "Вечное возвращение" относится к этой части реальности.
В остальном, мне кажется, делать по Ницше больше нечего, и в целом, будучи прочитанным правильно (без пропусков даже малейших точек или тире (это не шутка)), без сведения его к (неправильному) чтению Хайдеггера, он выглядит (уже) даже как некая архаика (например, интереснее полистать какие-нибудь материалы по эволюционной психологии). Но только если он был прочтён и уяснен.
Иначе все ошибки (им исправленные, т.е. его критикой) совершаются "обратно", и, как говорится, приходится по новой, опять...
Горе тебе, Заратустра!
Ты выглядишь так,
словно проглотил слиток золота, -
чтобы достать его, тебе распорют живот!
Чересчур ты богат,
Погубитель многих и многих!
Слишком многих ты сделал завистливыми,
слишком многих – бедными…
Меня самое оставляет в тени твой свет;
меня зябко, поди прочь, богатый!
уйди, Заратустра, из-под лучей твоего солнца!
Хотелось тебе одарить, оделить всех своим избытком,
а избыточен – и, значит, не нужен – ты сам!
Богатый, стань умным –
раздари сперва самого себя, Заратустра!
Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно преодолеть. Что сделали вы, дабы преодолеть его? ...
... Ибо, как гласит поговорка Заратустры: одно бывает необходимее другого.
... значило бы отнять у существования [Dasein] его великий характер, значило бы кастрировать человечество и низвести его к жалкой китайщине. – И это пытались сделать!.. Именно это называлось моралью…В этом смысле именует Заратустра добрых то “последними людьми”, то “началом конца”; прежде всего он понимает их как самый вредный род людей, ибо они отстаивают свое существование [Existenz] за счет истины, равно как и за счет будущего.
... его [Заратустры] тип человека ["смеющиеся львы"] есть относительно сверхчеловеческий тип ["своего рода сверхчеловек" (никогда не "сверхчеловек")], сверхчеловечен он именно в отношении добрых, добрые и праведные называли бы его сверхчеловека дьяволом…
Определение морали: мораль – это идиосинкразия decadents, с задней мыслью отомстить жизни – и с успехом. Я придаю ценность этому определению.
[записка Lenzer Heide]
...
14.
Что нынче значит «быть неудавшимся»? Прежде всего — физиологически [внеморально/не морально (в смысле "имморализма")], а отнюдь не политически [морально], как раньше. Почва для этого <вида> нигилизма — самая нездоровая порода людей в Европе (во всех сословиях): веру в вечное возвращение она воспримет как проклятие--пораженных им уже не отпугнет никакой поступок: они не будут пассивно угасать, а станут угашать все, что до такой степени лишено смысла и цели — хотя это всего лишь судорога, слепая ярость, вызванная догадкою о том, что все уже было веки вечные — даже этот самый момент с его нигилизмом и страстью к разрушению. — Ценность подобного кризиса состоит в его очистительном действии, в столкновении родственных элементов, заставляющем их губить друг друга, в постановке общих задач перед людьми противоположных менталитетов — выявление и среди них слабейших, неуверенных в себе дает толчок формированию иерархии сил сообразно здоровью: признавая повелевающего — повелителем, а послушного — повинующимся. Естественно, вне всех существующих социальных порядков.
15.
Кто окажется сильнейшим? Самые умеренные, те, кто не нуждается в крайних убеждениях ["аскетический идеал"], те, кто не только допускает, но и любит изрядную долю случайности [как coincidence/incidence, так и contingency] и бессмыслицы [например, глупость; но не кретинизм], те, кто способен представлять себе человека значительно менее ценным, но не падать от этого духом [не становясь слабее]: самые здоровые ["великое здоровье" из FW], те, кто способен справиться с большинством невзгод и потому не так их боится, — люди, уверенные в своей власти [Macht] и представляющие достигнутую силу [Kraft] человечества с сознательной [bewußtem] гордостью.
16.
Как такой человек мог бы думать о вечном возвращении? —
(эта записка - очень хороший комментарий к Das Nachtwander-Lied)
Как видишь, всякая продуктивность уже излишня. С EH Ницше сам ответил на все вопросы относительно того, как следует его читать и понимать (цитаты выше более-менее исчерпывающе отвечают на вопросы типа "кто такой сверхчеловек?", "кто такой последний человек?" и т.д.).
Вдобавок, понятно что Ницше вытворяет: он выходит за пределы логики/науки, исскуства/субъективности, и политики/религии/"теизма" на чисто платоновское "4-е измерение", как бы переворачивая стол с шахматами, вместо того, чтобы играть в игру. Это онтологический ход. "Вечное возвращение" относится к этой части реальности.
В остальном, мне кажется, делать по Ницше больше нечего, и в целом, будучи прочитанным правильно (без пропусков даже малейших точек или тире (это не шутка)), без сведения его к (неправильному) чтению Хайдеггера, он выглядит (уже) даже как некая архаика (например, интереснее полистать какие-нибудь материалы по эволюционной психологии). Но только если он был прочтён и уяснен.
Иначе все ошибки (им исправленные, т.е. его критикой) совершаются "обратно", и, как говорится, приходится по новой, опять...
>>6850
Всё что угодно будет казаться архаикой когда оно выучено и усвоено
Просто я только начал вкатываться в Ницше и пока что прочитал целиком только "Человеческое слишком человеческие", "По ту сторону добра и зла" /и пару сочинений поменьше, перечитав это всё по нескольку раз.
И у меня конечно появилась кое-какая слабая интуиция, но всё равно это всего лишь смутные очертания понимания. Я даже не знаю что мне спрашивать.
Кстати можешь пояснить за аскетический идеал? Желательно на примере инцелов.
Мне просто что-то подсказывает что инцелы это такой дистиллированный пример рессентимента, "злых" людей и вообще всего "плохого" по Ницше, и который по тому легче всего разбирать.
А ну и также, как я понимаю есть разница между практикой аскезы и аскетическим идеалом, ведь так?
>он выглядит (уже) даже как некая архаика (например, интереснее полистать какие-нибудь материалы по эволюционной психологии). Но только если он был прочтён и уяснен.
Всё что угодно будет казаться архаикой когда оно выучено и усвоено
Просто я только начал вкатываться в Ницше и пока что прочитал целиком только "Человеческое слишком человеческие", "По ту сторону добра и зла" /и пару сочинений поменьше, перечитав это всё по нескольку раз.
И у меня конечно появилась кое-какая слабая интуиция, но всё равно это всего лишь смутные очертания понимания. Я даже не знаю что мне спрашивать.
Кстати можешь пояснить за аскетический идеал? Желательно на примере инцелов.
Мне просто что-то подсказывает что инцелы это такой дистиллированный пример рессентимента, "злых" людей и вообще всего "плохого" по Ницше, и который по тому легче всего разбирать.
А ну и также, как я понимаю есть разница между практикой аскезы и аскетическим идеалом, ведь так?
>>6855
Лучше не реифицировать понятия из философии Ницше. Для психических расстройств ведь есть методы, по крайней мере, психоанализа (и терапии).
Знакомство с Ницше я советую начинать с Morgenröthe, с параллельным чтением Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken (выше ссылка, либо сам знаешь как эти книги найти). Затем лучше прочесть Die fröhliche Wissenschaft (аналогично).
Затем ничего не читать и обмозговывать прочитанное. Как можно дольше.
Как это дело закончится (неизвестно, сколько займёт этот период), уж только тогда можно переходить к Jenseits von Gut und Böse и Zur Genealogie der Moral (опять, с комментариями), и уже только потом - к "Заратустре", с комментариями и попутно книгой выше "What is Nietzsche's Zarathustra?" Meier-а.
(Это минимум. MA опционален и нужен больше для "ницшеведения" (или гум. работ на тему Ницше). (WS ещё можно дочитать, но первые два тома MA они конкретно более нужны для разбора предпосылок Ницше, "в себе" они, по содержанию, уже устарели.))
Аскеза это средство, АИ это цель.
Выше >>6852 сам Ницше пояснил в пунктах 14 и 15 (и до этого - по поводу "последних людей" и "придаю ценность").
Если ты хочешь сказать что "инцелы" (?) это уголовники/больные, то соображения Ницше по этому поводу выражены в афоризме 202 из Morgenröthe.
Но, как было сказано: это философские соображения. Их нельзя реифицировать (иначе получается ошибка, именуемая "аскетический идеал" (или "гегельянство")). Детали реализации относятся к специалистам (а специалистов по этой области медицины в России нет, т.к. у нас ещё устаревший МКБ, нарушен обмен знаний (под угрозой госизмены), нет никакой этической ответственности в этом плане, также нету просто культуры психоаналитической терапии, нет такого уровня поддержки прав человека, который для этого требуется (а Ницше в упомянутой цитате как раз о этих правах и рассуждает), хотя бы элементарных пониманий элементарного принципа "не сри где ешь" (что выливается в типический "поршневизм", где люди "едят" друг друга) и т.д.).
Лучше не реифицировать понятия из философии Ницше. Для психических расстройств ведь есть методы, по крайней мере, психоанализа (и терапии).
Знакомство с Ницше я советую начинать с Morgenröthe, с параллельным чтением Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken (выше ссылка, либо сам знаешь как эти книги найти). Затем лучше прочесть Die fröhliche Wissenschaft (аналогично).
Затем ничего не читать и обмозговывать прочитанное. Как можно дольше.
Как это дело закончится (неизвестно, сколько займёт этот период), уж только тогда можно переходить к Jenseits von Gut und Böse и Zur Genealogie der Moral (опять, с комментариями), и уже только потом - к "Заратустре", с комментариями и попутно книгой выше "What is Nietzsche's Zarathustra?" Meier-а.
(Это минимум. MA опционален и нужен больше для "ницшеведения" (или гум. работ на тему Ницше). (WS ещё можно дочитать, но первые два тома MA они конкретно более нужны для разбора предпосылок Ницше, "в себе" они, по содержанию, уже устарели.))
>между практикой аскезы и аскетическим идеалом
Аскеза это средство, АИ это цель.
>аскетический идеал
Выше >>6852 сам Ницше пояснил в пунктах 14 и 15 (и до этого - по поводу "последних людей" и "придаю ценность").
>Мне просто что-то подсказывает что инцелы это такой дистиллированный пример рессентимента, "злых" людей и вообще всего "плохого" по Ницше, и который по тому легче всего разбирать.
Если ты хочешь сказать что "инцелы" (?) это уголовники/больные, то соображения Ницше по этому поводу выражены в афоризме 202 из Morgenröthe.
Но, как было сказано: это философские соображения. Их нельзя реифицировать (иначе получается ошибка, именуемая "аскетический идеал" (или "гегельянство")). Детали реализации относятся к специалистам (а специалистов по этой области медицины в России нет, т.к. у нас ещё устаревший МКБ, нарушен обмен знаний (под угрозой госизмены), нет никакой этической ответственности в этом плане, также нету просто культуры психоаналитической терапии, нет такого уровня поддержки прав человека, который для этого требуется (а Ницше в упомянутой цитате как раз о этих правах и рассуждает), хотя бы элементарных пониманий элементарного принципа "не сри где ешь" (что выливается в типический "поршневизм", где люди "едят" друг друга) и т.д.).
>>6855
Лучше не реифицировать понятия из философии Ницше. Для психических расстройств ведь есть методы, по крайней мере, психоанализа (и терапии).
Знакомство с Ницше я советую начинать с Morgenröthe, с параллельным чтением Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken (выше ссылка, либо сам знаешь как эти книги найти). Затем лучше прочесть Die fröhliche Wissenschaft (аналогично).
Затем ничего не читать и обмозговывать прочитанное. Как можно дольше.
Как это дело закончится (неизвестно, сколько займёт этот период), уж только тогда можно переходить к Jenseits von Gut und Böse и Zur Genealogie der Moral (опять, с комментариями), и уже только потом - к "Заратустре", с комментариями и попутно книгой выше "What is Nietzsche's Zarathustra?" Meier-а.
(Это минимум. MA опционален и нужен больше для "ницшеведения" (или гум. работ на тему Ницше). (WS ещё можно дочитать, но первые два тома MA они конкретно более нужны для разбора предпосылок Ницше, "в себе" они, по содержанию, уже устарели.))
Аскеза это средство, АИ это цель.
Выше >>6852 сам Ницше пояснил в пунктах 14 и 15 (и до этого - по поводу "последних людей" и "придаю ценность").
Если ты хочешь сказать что "инцелы" (?) это уголовники/больные, то соображения Ницше по этому поводу выражены в афоризме 202 из Morgenröthe.
Но, как было сказано: это философские соображения. Их нельзя реифицировать (иначе получается ошибка, именуемая "аскетический идеал" (или "гегельянство")). Детали реализации относятся к специалистам (а специалистов по этой области медицины в России нет, т.к. у нас ещё устаревший МКБ, нарушен обмен знаний (под угрозой госизмены), нет никакой этической ответственности в этом плане, также нету просто культуры психоаналитической терапии, нет такого уровня поддержки прав человека, который для этого требуется (а Ницше в упомянутой цитате как раз о этих правах и рассуждает), хотя бы элементарных пониманий элементарного принципа "не сри где ешь" (что выливается в типический "поршневизм", где люди "едят" друг друга) и т.д.).
Лучше не реифицировать понятия из философии Ницше. Для психических расстройств ведь есть методы, по крайней мере, психоанализа (и терапии).
Знакомство с Ницше я советую начинать с Morgenröthe, с параллельным чтением Kommentar zu Friedrich Nietzsches Werken (выше ссылка, либо сам знаешь как эти книги найти). Затем лучше прочесть Die fröhliche Wissenschaft (аналогично).
Затем ничего не читать и обмозговывать прочитанное. Как можно дольше.
Как это дело закончится (неизвестно, сколько займёт этот период), уж только тогда можно переходить к Jenseits von Gut und Böse и Zur Genealogie der Moral (опять, с комментариями), и уже только потом - к "Заратустре", с комментариями и попутно книгой выше "What is Nietzsche's Zarathustra?" Meier-а.
(Это минимум. MA опционален и нужен больше для "ницшеведения" (или гум. работ на тему Ницше). (WS ещё можно дочитать, но первые два тома MA они конкретно более нужны для разбора предпосылок Ницше, "в себе" они, по содержанию, уже устарели.))
>между практикой аскезы и аскетическим идеалом
Аскеза это средство, АИ это цель.
>аскетический идеал
Выше >>6852 сам Ницше пояснил в пунктах 14 и 15 (и до этого - по поводу "последних людей" и "придаю ценность").
>Мне просто что-то подсказывает что инцелы это такой дистиллированный пример рессентимента, "злых" людей и вообще всего "плохого" по Ницше, и который по тому легче всего разбирать.
Если ты хочешь сказать что "инцелы" (?) это уголовники/больные, то соображения Ницше по этому поводу выражены в афоризме 202 из Morgenröthe.
Но, как было сказано: это философские соображения. Их нельзя реифицировать (иначе получается ошибка, именуемая "аскетический идеал" (или "гегельянство")). Детали реализации относятся к специалистам (а специалистов по этой области медицины в России нет, т.к. у нас ещё устаревший МКБ, нарушен обмен знаний (под угрозой госизмены), нет никакой этической ответственности в этом плане, также нету просто культуры психоаналитической терапии, нет такого уровня поддержки прав человека, который для этого требуется (а Ницше в упомянутой цитате как раз о этих правах и рассуждает), хотя бы элементарных пониманий элементарного принципа "не сри где ешь" (что выливается в типический "поршневизм", где люди "едят" друг друга) и т.д.).
Любопытно ещё, в какой степени т.н. "Анти-Христ", "Дионис", - это просто... Вагнер.
Посудите сами: поздний период Ницше открывается и закрывается с имени "Вагнер" (Der Fall Wagner и Nietzsche contra Wagner; в der Fall Wagner Вагнер означается "минотавром", - но "минотавр"-то, согласно древним преданиям, это и есть "Дионис"... ("плохой" только для афинян (у которых Тесей это своего рода "[супер]герой"), для критян он имеет совсем другое (крайне положительное) значение... (сверх этого афиняне в своём мифе делают Диониса ещё и униженным в смысле его положения (что он забирает женщину, "попользованную" Тесеем), это показательно как "изнасилование" Канта Хайдеггером, т.е. как аппроприация реального мифа критян афинянами в свою пользу с целью искажения... и, собственно, воли к власти. (Это что-то да говорит о Афинах. (И, быть может, о Афине.))))).
В Jenseits von Gut und Böse Ницше, по сути, важнейшую (идущую как раз перед той, которая как бы переопределяет предмет критики этой главы) главу ("Народы и отечества") посвящает... Вагнеру.
В UB Ницше самое важное место снова отводит (не Шопенгауэру, он имеет место подчинённое, как "воспитатель", т.е. как ученик) Вагнеру ("Заратустре", если следовать технике интерпретации, описанной в EH).
"All in all", это всё (событие "Ницше") возвращает больше даже не к Ницше, а к, собственно, немцам, второму Рейху, и Вагнеру. Какой статус имел Вагнер в Германии? Какое влияние имел он на людей? Не был ли, он, в смысле "тени" (юнговской, условно (не буквально, не серьёзно, не научно)), Анти-Христом?
И что было бы с Ницше, не будь на него оказано такое влияние такого человека (и, дополнительно, Козимы Лист ("Ариадны"))?
Вполне возможно, что Ницше, - это, всё-таки, жертва. И в первую очередь, учёный и художник ("wir Gelehrten"), а не философ в классическом смысле (кантианском, гегелевском, в общем, гипостазирующем понятия чаще чем требуется). Больше, чем ему это "причиталось" бы. (Тогда становится ясна его "ненависть" к матери, и состраданию, т.к. это конфликтное положение человека в невротической ситуации. Но это всё вопросы более утончённые, для психологов, и не для тех, кто видит в Ницше кумира, или предмет ненависти, или презрения, или чего-то подобного, сугубо эмоционального.)
Посудите сами: поздний период Ницше открывается и закрывается с имени "Вагнер" (Der Fall Wagner и Nietzsche contra Wagner; в der Fall Wagner Вагнер означается "минотавром", - но "минотавр"-то, согласно древним преданиям, это и есть "Дионис"... ("плохой" только для афинян (у которых Тесей это своего рода "[супер]герой"), для критян он имеет совсем другое (крайне положительное) значение... (сверх этого афиняне в своём мифе делают Диониса ещё и униженным в смысле его положения (что он забирает женщину, "попользованную" Тесеем), это показательно как "изнасилование" Канта Хайдеггером, т.е. как аппроприация реального мифа критян афинянами в свою пользу с целью искажения... и, собственно, воли к власти. (Это что-то да говорит о Афинах. (И, быть может, о Афине.))))).
В Jenseits von Gut und Böse Ницше, по сути, важнейшую (идущую как раз перед той, которая как бы переопределяет предмет критики этой главы) главу ("Народы и отечества") посвящает... Вагнеру.
В UB Ницше самое важное место снова отводит (не Шопенгауэру, он имеет место подчинённое, как "воспитатель", т.е. как ученик) Вагнеру ("Заратустре", если следовать технике интерпретации, описанной в EH).
"All in all", это всё (событие "Ницше") возвращает больше даже не к Ницше, а к, собственно, немцам, второму Рейху, и Вагнеру. Какой статус имел Вагнер в Германии? Какое влияние имел он на людей? Не был ли, он, в смысле "тени" (юнговской, условно (не буквально, не серьёзно, не научно)), Анти-Христом?
И что было бы с Ницше, не будь на него оказано такое влияние такого человека (и, дополнительно, Козимы Лист ("Ариадны"))?
Вполне возможно, что Ницше, - это, всё-таки, жертва. И в первую очередь, учёный и художник ("wir Gelehrten"), а не философ в классическом смысле (кантианском, гегелевском, в общем, гипостазирующем понятия чаще чем требуется). Больше, чем ему это "причиталось" бы. (Тогда становится ясна его "ненависть" к матери, и состраданию, т.к. это конфликтное положение человека в невротической ситуации. Но это всё вопросы более утончённые, для психологов, и не для тех, кто видит в Ницше кумира, или предмет ненависти, или презрения, или чего-то подобного, сугубо эмоционального.)
Любопытно ещё, в какой степени т.н. "Анти-Христ", "Дионис", - это просто... Вагнер.
Посудите сами: поздний период Ницше открывается и закрывается с имени "Вагнер" (Der Fall Wagner и Nietzsche contra Wagner; в der Fall Wagner Вагнер означается "минотавром", - но "минотавр"-то, согласно древним преданиям, это и есть "Дионис"... ("плохой" только для афинян (у которых Тесей это своего рода "[супер]герой"), для критян он имеет совсем другое (крайне положительное) значение... (сверх этого афиняне в своём мифе делают Диониса ещё и униженным в смысле его положения (что он забирает женщину, "попользованную" Тесеем), это показательно как "изнасилование" Канта Хайдеггером, т.е. как аппроприация реального мифа критян афинянами в свою пользу с целью искажения... и, собственно, воли к власти. (Это что-то да говорит о Афинах. (И, быть может, о Афине.))))).
В Jenseits von Gut und Böse Ницше, по сути, важнейшую (идущую как раз перед той, которая как бы переопределяет предмет критики этой главы) главу ("Народы и отечества") посвящает... Вагнеру.
В UB Ницше самое важное место снова отводит (не Шопенгауэру, он имеет место подчинённое, как "воспитатель", т.е. как ученик) Вагнеру ("Заратустре", если следовать технике интерпретации, описанной в EH).
"All in all", это всё (событие "Ницше") возвращает больше даже не к Ницше, а к, собственно, немцам, второму Рейху, и Вагнеру. Какой статус имел Вагнер в Германии? Какое влияние имел он на людей? Не был ли, он, в смысле "тени" (юнговской, условно (не буквально, не серьёзно, не научно)), Анти-Христом?
И что было бы с Ницше, не будь на него оказано такое влияние такого человека (и, дополнительно, Козимы Лист ("Ариадны"))?
Вполне возможно, что Ницше, - это, всё-таки, жертва. И в первую очередь, учёный и художник ("wir Gelehrten"), а не философ в классическом смысле (кантианском, гегелевском, в общем, гипостазирующем понятия чаще чем требуется). Больше, чем ему это "причиталось" бы. (Тогда становится ясна его "ненависть" к матери, и состраданию, т.к. это конфликтное положение человека в невротической ситуации. Но это всё вопросы более утончённые, для психологов, и не для тех, кто видит в Ницше кумира, или предмет ненависти, или презрения, или чего-то подобного, сугубо эмоционального.)
Посудите сами: поздний период Ницше открывается и закрывается с имени "Вагнер" (Der Fall Wagner и Nietzsche contra Wagner; в der Fall Wagner Вагнер означается "минотавром", - но "минотавр"-то, согласно древним преданиям, это и есть "Дионис"... ("плохой" только для афинян (у которых Тесей это своего рода "[супер]герой"), для критян он имеет совсем другое (крайне положительное) значение... (сверх этого афиняне в своём мифе делают Диониса ещё и униженным в смысле его положения (что он забирает женщину, "попользованную" Тесеем), это показательно как "изнасилование" Канта Хайдеггером, т.е. как аппроприация реального мифа критян афинянами в свою пользу с целью искажения... и, собственно, воли к власти. (Это что-то да говорит о Афинах. (И, быть может, о Афине.))))).
В Jenseits von Gut und Böse Ницше, по сути, важнейшую (идущую как раз перед той, которая как бы переопределяет предмет критики этой главы) главу ("Народы и отечества") посвящает... Вагнеру.
В UB Ницше самое важное место снова отводит (не Шопенгауэру, он имеет место подчинённое, как "воспитатель", т.е. как ученик) Вагнеру ("Заратустре", если следовать технике интерпретации, описанной в EH).
"All in all", это всё (событие "Ницше") возвращает больше даже не к Ницше, а к, собственно, немцам, второму Рейху, и Вагнеру. Какой статус имел Вагнер в Германии? Какое влияние имел он на людей? Не был ли, он, в смысле "тени" (юнговской, условно (не буквально, не серьёзно, не научно)), Анти-Христом?
И что было бы с Ницше, не будь на него оказано такое влияние такого человека (и, дополнительно, Козимы Лист ("Ариадны"))?
Вполне возможно, что Ницше, - это, всё-таки, жертва. И в первую очередь, учёный и художник ("wir Gelehrten"), а не философ в классическом смысле (кантианском, гегелевском, в общем, гипостазирующем понятия чаще чем требуется). Больше, чем ему это "причиталось" бы. (Тогда становится ясна его "ненависть" к матери, и состраданию, т.к. это конфликтное положение человека в невротической ситуации. Но это всё вопросы более утончённые, для психологов, и не для тех, кто видит в Ницше кумира, или предмет ненависти, или презрения, или чего-то подобного, сугубо эмоционального.)
>>6860
Напоследок. — Существует множество видов цикуты, и судьба обычно находит случай поднести чашу с этим ядовитым напитком к губам вольнодумца — «наказать» его, как все тогда говорят. Что тогда будут делать женщины вокруг него? Они будут кричать и стенать и, возможно, нарушат закатный покой мыслителя, как это было в афинской тюрьме. «О Критон, прикажи кому-нибудь увести этих женщин!» — наконец сказал Сократ. —
>Тогда становится ясна его "ненависть" к матери, и состраданию, т.к. это конфликтное положение человека в невротической ситуации.
Напоследок. — Существует множество видов цикуты, и судьба обычно находит случай поднести чашу с этим ядовитым напитком к губам вольнодумца — «наказать» его, как все тогда говорят. Что тогда будут делать женщины вокруг него? Они будут кричать и стенать и, возможно, нарушат закатный покой мыслителя, как это было в афинской тюрьме. «О Критон, прикажи кому-нибудь увести этих женщин!» — наконец сказал Сократ. —
>>6842
Его больше прельщала еврейская нация. Русские, - это только хлыст для Европы. Евреи, как таковые, по его мнению, один из самых лучших экземпляров демонстрации феномена "воли к власти" (он ещё, в JGB, хотел "породнить" их с прусскими офицерами (т.е. соединить экономическую власть с военной)). Следовательно, их изоляция в вопросе/полисе "Израиль" есть некая дефективность, т.е. они могли бы быть нечто большим, чем то, что они представляют сейчас (например, править глобально).
Вместо этого они снова пустились в отрицание жизни, и как бы "окуклились" внутри вопроса национального. Это не "по-еврейски", в каком-то смысле. И так оно наличествует и сейчас. (Говоря проще: есть, скажем, восстание господ (разве господин может "восставать"? восстание, - добродетель раба), и есть восстание рабов. Евреи предложили модель отрицания мира (см. А), однако не смогли власть выработать, которая нужна, остаточно, после преодоления господской морали (против которой они восстали). Следовательно, они "застряли" в позиции "восстание рабов", вместо построения новой морали, уже более жизнеобещающей, в которой есть типично-"еврейская" рациональность, и нет отрицания реальности.
Однако слово раввина, - "выше", - следовательно...)
Его больше прельщала еврейская нация. Русские, - это только хлыст для Европы. Евреи, как таковые, по его мнению, один из самых лучших экземпляров демонстрации феномена "воли к власти" (он ещё, в JGB, хотел "породнить" их с прусскими офицерами (т.е. соединить экономическую власть с военной)). Следовательно, их изоляция в вопросе/полисе "Израиль" есть некая дефективность, т.е. они могли бы быть нечто большим, чем то, что они представляют сейчас (например, править глобально).
Вместо этого они снова пустились в отрицание жизни, и как бы "окуклились" внутри вопроса национального. Это не "по-еврейски", в каком-то смысле. И так оно наличествует и сейчас. (Говоря проще: есть, скажем, восстание господ (разве господин может "восставать"? восстание, - добродетель раба), и есть восстание рабов. Евреи предложили модель отрицания мира (см. А), однако не смогли власть выработать, которая нужна, остаточно, после преодоления господской морали (против которой они восстали). Следовательно, они "застряли" в позиции "восстание рабов", вместо построения новой морали, уже более жизнеобещающей, в которой есть типично-"еврейская" рациональность, и нет отрицания реальности.
Однако слово раввина, - "выше", - следовательно...)
"анти-фашизация": читать "Jenseits von Gut und Böse", "Also sprach Zarathustra", "Zur Genealogie der Moral" и далее вплоть до "Der Antichrist" тоном, заданным в "Menschliches, Allzumenschliches" (а не тем, какой обычно приходит в голову при прочтении данных книг)
449 Кб, 815x788(комментарии (но не, конечно, Kommentar, хоть они и похуже в смысле философского содержания, чем пикрил) излишни (работа автора говорит сама за себя))
5 Кб, 196x257Бытие - предмет. Жизнь - объект. Логос - способ отрицания жизни ("реальность", "этос"). Мюфос - форма действия, акта ("действительность", "пафос"). Мюфос подчиняется логосу, следствие: (само)бытие подавляется разумом (логикой, наукой и др.; подчиняется разуму, в смысле насилия).
Учитывая, что грань нарратива задаётся мифическим, очевидно, что выход за пределы разумной действительности есть необходимость для достижения знания.
Миф есть отражение изнанки жизни, χάος, он и есть - (само)бытие.
Учитывая, что грань нарратива задаётся мифическим, очевидно, что выход за пределы разумной действительности есть необходимость для достижения знания.
Миф есть отражение изнанки жизни, χάος, он и есть - (само)бытие.
>>6892
Pia fraus или что-то ещё. — Я могу ошибаться, но мне кажется, что в нынешней Германии двойное лицемерие становится для всех обязательным: немецкость требуется из заботы об имперской политике [realpolitik ("маленькая политика", т.е. национальная)], а христианство — из социальной тревоги [страха], и то и другое, однако, лишь на словах и жестах, и особенно в умении молчать. Именно эта наружность [видимость] теперь так дорого стоит, за неё так дорого платят: это зрители, ради которых нация корчит своё лицо немецкими и христианскими морщинами.
Pia fraus или что-то ещё. — Я могу ошибаться, но мне кажется, что в нынешней Германии двойное лицемерие становится для всех обязательным: немецкость требуется из заботы об имперской политике [realpolitik ("маленькая политика", т.е. национальная)], а христианство — из социальной тревоги [страха], и то и другое, однако, лишь на словах и жестах, и особенно в умении молчать. Именно эта наружность [видимость] теперь так дорого стоит, за неё так дорого платят: это зрители, ради которых нация корчит своё лицо немецкими и христианскими морщинами.
к вопросу, - чем именно заканчивается весь ницшевский oeuvre?..
Das Feuerzeichen.
Hier, wo zwischen Meeren die Insel wuchs,
ein Opferstein jäh hinaufgethürmt,
hier zündet sich unter schwarzem Himmel
Zarathustra seine Höhenfeuer an,
Feuerzeichen für verschlagne Schiffer,
Fragezeichen für Solche, die Antwort haben…
Diese Flamme mit weissgrauem Bauche
— in kalte Fernen züngelt ihre Gier,
nach immer reineren Höhn biegt sie den Hals —
eine Schlange gerad aufgerichtet vor Ungeduld:
dieses Zeichen stellte ich vor mich hin.
Meine Seele selber ist diese Flamme,
unersättlich nach neuen Fernen
lodert aufwärts, aufwärts ihre stille Gluth.
Was floh Zarathustra vor Thier und Menschen?
Was entlief er jäh allem festen Lande?
Sechs Einsamkeiten kennt er schon —,
aber das Meer selbst war nicht genug ihm einsam,
die Insel liess ihn steigen, auf dem Berg wurde er zur Flamme,
nach einer siebenten Einsamkeit
wirft er suchend jetzt die Angel über sein Haupt.
Verschlagne Schiffer! Trümmer alter Sterne!
Ihr Meere der Zukunft! Unausgeforschte Himmel!
nach allem Einsamen werfe ich jetzt die Angel:
gebt Antwort auf die Ungeduld der Flamme,
fangt mir, dem Fischer auf hohen Bergen,
meine siebente letzte Einsamkeit! — —
Das Feuerzeichen.
Hier, wo zwischen Meeren die Insel wuchs,
ein Opferstein jäh hinaufgethürmt,
hier zündet sich unter schwarzem Himmel
Zarathustra seine Höhenfeuer an,
Feuerzeichen für verschlagne Schiffer,
Fragezeichen für Solche, die Antwort haben…
Diese Flamme mit weissgrauem Bauche
— in kalte Fernen züngelt ihre Gier,
nach immer reineren Höhn biegt sie den Hals —
eine Schlange gerad aufgerichtet vor Ungeduld:
dieses Zeichen stellte ich vor mich hin.
Meine Seele selber ist diese Flamme,
unersättlich nach neuen Fernen
lodert aufwärts, aufwärts ihre stille Gluth.
Was floh Zarathustra vor Thier und Menschen?
Was entlief er jäh allem festen Lande?
Sechs Einsamkeiten kennt er schon —,
aber das Meer selbst war nicht genug ihm einsam,
die Insel liess ihn steigen, auf dem Berg wurde er zur Flamme,
nach einer siebenten Einsamkeit
wirft er suchend jetzt die Angel über sein Haupt.
Verschlagne Schiffer! Trümmer alter Sterne!
Ihr Meere der Zukunft! Unausgeforschte Himmel!
nach allem Einsamen werfe ich jetzt die Angel:
gebt Antwort auf die Ungeduld der Flamme,
fangt mir, dem Fischer auf hohen Bergen,
meine siebente letzte Einsamkeit! — —
к вопросу, - чем именно заканчивается весь ницшевский oeuvre?..
Das Feuerzeichen.
Hier, wo zwischen Meeren die Insel wuchs,
ein Opferstein jäh hinaufgethürmt,
hier zündet sich unter schwarzem Himmel
Zarathustra seine Höhenfeuer an,
Feuerzeichen für verschlagne Schiffer,
Fragezeichen für Solche, die Antwort haben…
Diese Flamme mit weissgrauem Bauche
— in kalte Fernen züngelt ihre Gier,
nach immer reineren Höhn biegt sie den Hals —
eine Schlange gerad aufgerichtet vor Ungeduld:
dieses Zeichen stellte ich vor mich hin.
Meine Seele selber ist diese Flamme,
unersättlich nach neuen Fernen
lodert aufwärts, aufwärts ihre stille Gluth.
Was floh Zarathustra vor Thier und Menschen?
Was entlief er jäh allem festen Lande?
Sechs Einsamkeiten kennt er schon —,
aber das Meer selbst war nicht genug ihm einsam,
die Insel liess ihn steigen, auf dem Berg wurde er zur Flamme,
nach einer siebenten Einsamkeit
wirft er suchend jetzt die Angel über sein Haupt.
Verschlagne Schiffer! Trümmer alter Sterne!
Ihr Meere der Zukunft! Unausgeforschte Himmel!
nach allem Einsamen werfe ich jetzt die Angel:
gebt Antwort auf die Ungeduld der Flamme,
fangt mir, dem Fischer auf hohen Bergen,
meine siebente letzte Einsamkeit! — —
Das Feuerzeichen.
Hier, wo zwischen Meeren die Insel wuchs,
ein Opferstein jäh hinaufgethürmt,
hier zündet sich unter schwarzem Himmel
Zarathustra seine Höhenfeuer an,
Feuerzeichen für verschlagne Schiffer,
Fragezeichen für Solche, die Antwort haben…
Diese Flamme mit weissgrauem Bauche
— in kalte Fernen züngelt ihre Gier,
nach immer reineren Höhn biegt sie den Hals —
eine Schlange gerad aufgerichtet vor Ungeduld:
dieses Zeichen stellte ich vor mich hin.
Meine Seele selber ist diese Flamme,
unersättlich nach neuen Fernen
lodert aufwärts, aufwärts ihre stille Gluth.
Was floh Zarathustra vor Thier und Menschen?
Was entlief er jäh allem festen Lande?
Sechs Einsamkeiten kennt er schon —,
aber das Meer selbst war nicht genug ihm einsam,
die Insel liess ihn steigen, auf dem Berg wurde er zur Flamme,
nach einer siebenten Einsamkeit
wirft er suchend jetzt die Angel über sein Haupt.
Verschlagne Schiffer! Trümmer alter Sterne!
Ihr Meere der Zukunft! Unausgeforschte Himmel!
nach allem Einsamen werfe ich jetzt die Angel:
gebt Antwort auf die Ungeduld der Flamme,
fangt mir, dem Fischer auf hohen Bergen,
meine siebente letzte Einsamkeit! — —
>>6925
Kommerell provides the first comprehensive interpretation of the Dionysus dithyrambs in research. His approach is based on the observation that Nietzsche's works always address the philosophical situation of a self-transcendentally analyzing knower. Analysis, he argues, leads to the destruction of the knowing subject, especially in the dithyrambs, which is why the "tragic downfall" remains the motif of the cycle. The focus of Kommerell's reading is now the question of how the particular form of expression of each poem affects its "soul," i.e., its "soulfulness." to the "mood [of the] philosophical situation there," and Kommerell wants to identify the term "loneliness" as the fundamental "mood." The nature of Kommerell's question, however, betrays the presupposition of a certain aesthetic of the "poem" in the tradition of German Symbolism of the George School. Only from within this aesthetic is his extremely concise, yet presupposed commentary on "Fire Signs" understandable.
добавляя к очевидным "сверхчеловек", "воля к власти" ("Die stillste Stunde"), "вечное возвращение" ("amor fati"), и теме "высшего человека" ("Vom höheren Menschen") [т.е. всем речам "Заратустры"] как "огненным знакам" следующее
Таким образом, определённая ложная психология, определённый вид фантастичности в интерпретации мотивов и переживаний является необходимой предпосылкой для того, чтобы человек стал христианином и ощутил потребность в спасении. Осознав эту аберрацию разума и воображения, человек перестанет быть христианином. (MA, "Das religiöse Leben.")
получаем что "Was kann allein unsre Lehre sein?" (GD) является этой целью ("седьмым одиночеством"), т.к. соответствует по содержанию и смыслу седьмому стиху из "Die sieben Siegel", и в то же время включает и вопрос справедливости, т.е. "Der Verbrecher und was ihm verwandt ist" (GD), который прежде всего пересекается не с темой преступника, и справедливости, а с темой гения, т.е. и "своего рода сверхчеловека"... [что "в себе" указывает на потенциальные "источники" его "происхождения", а также стыкуется с идеей "Диониса" как "stärker, böser und tiefer; auch schöner", и указывает на конечную формацию/форму "auch schöner" как необходимую часть существования (как Sein, так и Dasein; см. критику "красоты" в GD по этому поводу).]
Kommerell provides the first comprehensive interpretation of the Dionysus dithyrambs in research. His approach is based on the observation that Nietzsche's works always address the philosophical situation of a self-transcendentally analyzing knower. Analysis, he argues, leads to the destruction of the knowing subject, especially in the dithyrambs, which is why the "tragic downfall" remains the motif of the cycle. The focus of Kommerell's reading is now the question of how the particular form of expression of each poem affects its "soul," i.e., its "soulfulness." to the "mood [of the] philosophical situation there," and Kommerell wants to identify the term "loneliness" as the fundamental "mood." The nature of Kommerell's question, however, betrays the presupposition of a certain aesthetic of the "poem" in the tradition of German Symbolism of the George School. Only from within this aesthetic is his extremely concise, yet presupposed commentary on "Fire Signs" understandable.
добавляя к очевидным "сверхчеловек", "воля к власти" ("Die stillste Stunde"), "вечное возвращение" ("amor fati"), и теме "высшего человека" ("Vom höheren Menschen") [т.е. всем речам "Заратустры"] как "огненным знакам" следующее
Таким образом, определённая ложная психология, определённый вид фантастичности в интерпретации мотивов и переживаний является необходимой предпосылкой для того, чтобы человек стал христианином и ощутил потребность в спасении. Осознав эту аберрацию разума и воображения, человек перестанет быть христианином. (MA, "Das religiöse Leben.")
получаем что "Was kann allein unsre Lehre sein?" (GD) является этой целью ("седьмым одиночеством"), т.к. соответствует по содержанию и смыслу седьмому стиху из "Die sieben Siegel", и в то же время включает и вопрос справедливости, т.е. "Der Verbrecher und was ihm verwandt ist" (GD), который прежде всего пересекается не с темой преступника, и справедливости, а с темой гения, т.е. и "своего рода сверхчеловека"... [что "в себе" указывает на потенциальные "источники" его "происхождения", а также стыкуется с идеей "Диониса" как "stärker, böser und tiefer; auch schöner", и указывает на конечную формацию/форму "auch schöner" как необходимую часть существования (как Sein, так и Dasein; см. критику "красоты" в GD по этому поводу).]
>>6925
Kommerell provides the first comprehensive interpretation of the Dionysus dithyrambs in research. His approach is based on the observation that Nietzsche's works always address the philosophical situation of a self-transcendentally analyzing knower. Analysis, he argues, leads to the destruction of the knowing subject, especially in the dithyrambs, which is why the "tragic downfall" remains the motif of the cycle. The focus of Kommerell's reading is now the question of how the particular form of expression of each poem affects its "soul," i.e., its "soulfulness." to the "mood [of the] philosophical situation there," and Kommerell wants to identify the term "loneliness" as the fundamental "mood." The nature of Kommerell's question, however, betrays the presupposition of a certain aesthetic of the "poem" in the tradition of German Symbolism of the George School. Only from within this aesthetic is his extremely concise, yet presupposed commentary on "Fire Signs" understandable.
добавляя к очевидным "сверхчеловек", "воля к власти" ("Die stillste Stunde"), "вечное возвращение" ("amor fati"), и теме "высшего человека" ("Vom höheren Menschen") [т.е. всем речам "Заратустры"] как "огненным знакам" следующее
Таким образом, определённая ложная психология, определённый вид фантастичности в интерпретации мотивов и переживаний является необходимой предпосылкой для того, чтобы человек стал христианином и ощутил потребность в спасении. Осознав эту аберрацию разума и воображения, человек перестанет быть христианином. (MA, "Das religiöse Leben.")
получаем что "Was kann allein unsre Lehre sein?" (GD) является этой целью ("седьмым одиночеством"), т.к. соответствует по содержанию и смыслу седьмому стиху из "Die sieben Siegel", и в то же время включает и вопрос справедливости, т.е. "Der Verbrecher und was ihm verwandt ist" (GD), который прежде всего пересекается не с темой преступника, и справедливости, а с темой гения, т.е. и "своего рода сверхчеловека"... [что "в себе" указывает на потенциальные "источники" его "происхождения", а также стыкуется с идеей "Диониса" как "stärker, böser und tiefer; auch schöner", и указывает на конечную формацию/форму "auch schöner" как необходимую часть существования (как Sein, так и Dasein; см. критику "красоты" в GD по этому поводу).]
Kommerell provides the first comprehensive interpretation of the Dionysus dithyrambs in research. His approach is based on the observation that Nietzsche's works always address the philosophical situation of a self-transcendentally analyzing knower. Analysis, he argues, leads to the destruction of the knowing subject, especially in the dithyrambs, which is why the "tragic downfall" remains the motif of the cycle. The focus of Kommerell's reading is now the question of how the particular form of expression of each poem affects its "soul," i.e., its "soulfulness." to the "mood [of the] philosophical situation there," and Kommerell wants to identify the term "loneliness" as the fundamental "mood." The nature of Kommerell's question, however, betrays the presupposition of a certain aesthetic of the "poem" in the tradition of German Symbolism of the George School. Only from within this aesthetic is his extremely concise, yet presupposed commentary on "Fire Signs" understandable.
добавляя к очевидным "сверхчеловек", "воля к власти" ("Die stillste Stunde"), "вечное возвращение" ("amor fati"), и теме "высшего человека" ("Vom höheren Menschen") [т.е. всем речам "Заратустры"] как "огненным знакам" следующее
Таким образом, определённая ложная психология, определённый вид фантастичности в интерпретации мотивов и переживаний является необходимой предпосылкой для того, чтобы человек стал христианином и ощутил потребность в спасении. Осознав эту аберрацию разума и воображения, человек перестанет быть христианином. (MA, "Das religiöse Leben.")
получаем что "Was kann allein unsre Lehre sein?" (GD) является этой целью ("седьмым одиночеством"), т.к. соответствует по содержанию и смыслу седьмому стиху из "Die sieben Siegel", и в то же время включает и вопрос справедливости, т.е. "Der Verbrecher und was ihm verwandt ist" (GD), который прежде всего пересекается не с темой преступника, и справедливости, а с темой гения, т.е. и "своего рода сверхчеловека"... [что "в себе" указывает на потенциальные "источники" его "происхождения", а также стыкуется с идеей "Диониса" как "stärker, böser und tiefer; auch schöner", и указывает на конечную формацию/форму "auch schöner" как необходимую часть существования (как Sein, так и Dasein; см. критику "красоты" в GD по этому поводу).]
>>6926
(это объясняет разрыв с Платоном, само содержание введения к JGB (где Сократ прямо обозначен böse), и отношение к истине, как и фигуры Мудрости и Жизни в ASZ: истина бывает отвратительна, не справедлива, не прекрасна, не добра, - в смысле Платона, - следовательно, несовместима с проектом πολιτεία или даже "Университета" (Ἀκαδημία и др.) т.к. "служение истине" (и не только истине (т.е. любовь к Жизни ("... больше всего тогда, когда ненавижу ее!"))) предполагает служение именно истине, а не πολιτεία или непосредственно Платону.
(аналогично JGB-4 в сумме с этим указывает на обоснованность названия и заголовка "Jenseits von Gut und Böse" (предвосхищающей "философию Анти-Христа") в философском смысле и плане))
(это объясняет разрыв с Платоном, само содержание введения к JGB (где Сократ прямо обозначен böse), и отношение к истине, как и фигуры Мудрости и Жизни в ASZ: истина бывает отвратительна, не справедлива, не прекрасна, не добра, - в смысле Платона, - следовательно, несовместима с проектом πολιτεία или даже "Университета" (Ἀκαδημία и др.) т.к. "служение истине" (и не только истине (т.е. любовь к Жизни ("... больше всего тогда, когда ненавижу ее!"))) предполагает служение именно истине, а не πολιτεία или непосредственно Платону.
(аналогично JGB-4 в сумме с этим указывает на обоснованность названия и заголовка "Jenseits von Gut und Böse" (предвосхищающей "философию Анти-Христа") в философском смысле и плане))
>>6927
(и всё при том, что сам "Заратустра" (Ницше[-]Дионис под маской (из чего становится ясно кто в этом случае т.н. "Ариадна" (прежде всего: человек (см. GD, Sprüche und Pfeile, 3 (и, как риторику: NCW, "Wagner als Apostel der Keuschheit"))))) говорит:
„Der Mensch ist böse“ — so sprachen mir zum Troste alle Weisesten. Ach, wenn es heute nur noch wahr ist! Denn das Böse ist des Menschen beste Kraft.
„Der Mensch muss besser und böser werden“ — so lehre ich. Das Böseste ist nöthig zu des Übermenschen Bestem.
Das mochte gut sein für jenen Prediger der kleinen Leute, dass er litt und trug an des Menschen Sünde. Ich aber erfreue mich der grossen Sünde als meines grossen Trostes. —
Solches ist aber nicht für lange Ohren gesagt. Jedwedes Wort gehört auch nicht in jedes Maul. Das sind feine ferne Dinge: nach denen sollen nicht Schafs-Klauen greifen!
что указывает на проблему распада ("Бог умер!") триады Истина-Красота-Справедливость = Благо = Бог Платона, и в целом задаёт вектор и направление (на замену, притом что проблема gut разрешается до этого в первых трёх книгах "Заратустры").
[из чего следует, что весь "сыр-бор" есть результат сугубо диалектического анализа, и не сводим только к "инвертированному желанию" как было указано в работе "The Invention of Dionysus"])
(и всё при том, что сам "Заратустра" (Ницше[-]Дионис под маской (из чего становится ясно кто в этом случае т.н. "Ариадна" (прежде всего: человек (см. GD, Sprüche und Pfeile, 3 (и, как риторику: NCW, "Wagner als Apostel der Keuschheit"))))) говорит:
„Der Mensch ist böse“ — so sprachen mir zum Troste alle Weisesten. Ach, wenn es heute nur noch wahr ist! Denn das Böse ist des Menschen beste Kraft.
„Der Mensch muss besser und böser werden“ — so lehre ich. Das Böseste ist nöthig zu des Übermenschen Bestem.
Das mochte gut sein für jenen Prediger der kleinen Leute, dass er litt und trug an des Menschen Sünde. Ich aber erfreue mich der grossen Sünde als meines grossen Trostes. —
Solches ist aber nicht für lange Ohren gesagt. Jedwedes Wort gehört auch nicht in jedes Maul. Das sind feine ferne Dinge: nach denen sollen nicht Schafs-Klauen greifen!
что указывает на проблему распада ("Бог умер!") триады Истина-Красота-Справедливость = Благо = Бог Платона, и в целом задаёт вектор и направление (на замену, притом что проблема gut разрешается до этого в первых трёх книгах "Заратустры").
[из чего следует, что весь "сыр-бор" есть результат сугубо диалектического анализа, и не сводим только к "инвертированному желанию" как было указано в работе "The Invention of Dionysus"])
предварительно: ("мы все гегельянцы, если даже не было [бы] никакого Гегеля") диалектика-["]Ариадна["] ("отстающая на два тысячелетия"; необходимый counterpart для "Ночной песни" из Za-II ("так страдает бог, Дионис")) есть то, что содержит необходимости (в т.ч. логические) и приводит к результатам, которые вызывают либо ненависть (не у всех: как в дифирамбе "Слава и вечность"), либо отвращение ("Выздоравливание", Za-III), либо глупость ("Das Nachtwander-Lied", Za-IV), либо иные последствия, не согласующиеся с философией как сугубо платоновской темой
[[ницшевская] Ариадна заменяет [платоновского] Сократа, но в обоих уравнениях "основание" ("бездна"), - Дионис ("инстинкты"; в случае Сократа ему [зачастую] говорится "Нет" (см. "Рождение трагедии"), в случае Аполлона он выражается и формируется/индивидуируется сугубо эстетически)]
[[ницшевская] Ариадна заменяет [платоновского] Сократа, но в обоих уравнениях "основание" ("бездна"), - Дионис ("инстинкты"; в случае Сократа ему [зачастую] говорится "Нет" (см. "Рождение трагедии"), в случае Аполлона он выражается и формируется/индивидуируется сугубо эстетически)]
>>6930
должно быть так: если соотносить произведения более раннего формата с поздними, то поздние результаты ницшевского этюда указывают на обратное движение "воли к власти" (Ариадна; диалектика): чтобы Ницше мог обосновывать, пришлось отвергнуть Благо (или справедливость, или даже мудрость) как цель, тем самым освободить место для новой философии
иначе возникает ситуация ("Жалоба Ариадны"), что все цели уже установлены, выводы сделаны (например, Платоном, или Гегелем, или христианами) и в этой сфере больше нечего делать
однако это не так; к тому же, если эта сфера результатов больше не содержит, то нужны новые истины и высказывания (что кратко описывает как процесс "круговая песнь Заратустры" (а не его моральных зверей), описывающей мысль о вечном возвращении)
(смена характера всей мысли явно и интеллектуально честно описывается самим Ницше в "К генеалогии морали", без утаивания в т.ч. и факта, что многое было "списано" у Рэ; остальное является продуктом реализации плана философии возвращения того же самого ("не circulus vitiosus deus") без оглядки на противоречия платоновского характера (которые возникают зачастую, хотя бы, при неправильном соотношении знака и знака ("возбуждение нерва" (знак/"метафора" по отношению к "бытию-в-себе"/имманентному) и его переход в другой знак/"метафору"); "необходимость", Nothwendigkeit (которая в т.ч. и Dummheit), как таковая, - и есть подоплёка "воли к власти")
должно быть так: если соотносить произведения более раннего формата с поздними, то поздние результаты ницшевского этюда указывают на обратное движение "воли к власти" (Ариадна; диалектика): чтобы Ницше мог обосновывать, пришлось отвергнуть Благо (или справедливость, или даже мудрость) как цель, тем самым освободить место для новой философии
иначе возникает ситуация ("Жалоба Ариадны"), что все цели уже установлены, выводы сделаны (например, Платоном, или Гегелем, или христианами) и в этой сфере больше нечего делать
однако это не так; к тому же, если эта сфера результатов больше не содержит, то нужны новые истины и высказывания (что кратко описывает как процесс "круговая песнь Заратустры" (а не его моральных зверей), описывающей мысль о вечном возвращении)
(смена характера всей мысли явно и интеллектуально честно описывается самим Ницше в "К генеалогии морали", без утаивания в т.ч. и факта, что многое было "списано" у Рэ; остальное является продуктом реализации плана философии возвращения того же самого ("не circulus vitiosus deus") без оглядки на противоречия платоновского характера (которые возникают зачастую, хотя бы, при неправильном соотношении знака и знака ("возбуждение нерва" (знак/"метафора" по отношению к "бытию-в-себе"/имманентному) и его переход в другой знак/"метафору"); "необходимость", Nothwendigkeit (которая в т.ч. и Dummheit), как таковая, - и есть подоплёка "воли к власти")
следовательно: невозможность как философская инстанция смысла всей тематики: "жизнь" оказывается тем, что нельзя не сделать (vita femina (FW), "Das andere Tanzlied" (Za) описывают тот же феномен, который Ницше описывал как "Кармен" в DfW: необходимость и невозможность иного действия, кроме того, что случилось с Кармен): "невозможность" есть именно то, что открывает всю третью книгу "Заратустры" (описывая т.н. "ступени" его эволюции [NB: у эволюции/развития нет иной цели кроме эволюции/развития (Ницше)]): "Заратустра" "отдаёт себя своей воле" (которая ("воля") закрывает как и "Надгробную песнь" (которая отвечает на определённые мотивы "круговой песни Заратустры"), так и "О старых и новых скрижалях"; эта же тема соотносится с афоризмом о "amor fati" (FW-IV))
(сугубо немецкое, но то же самое: "Hier stehe ich. Ich kann nicht anders." (ср. с "Unter Töchtern der Wüste" (DD); быть может это типически-немецкое: "невозможность", "необходимость", и тема власти, т.е. повиновения, власти/повелевания и подчинения (что в случае Шеллинга, что в случае Канта), т.е. здесь "физиология" определяет "немецкость" и не даёт выйти за пределы и "по ту сторону" темы власти даже в случае философии Канта (которая вывела, как явление, прусскую армию), из чего "необходимо" сделать вывод, что это... дело вкуса? даже несмотря на "эстетика это всего лишь прикладная физиология"? и вправду, возможные различные лингвистические комбинации: какие комбинации, такие и "явления": современный человек, тем более либеральный, так не мыслит и не стремится к такой степени подчинения (lisez: "имперскости"/imperium, где слово прямо соотносится с действием (пример: категорический императив Канта))))
(сугубо немецкое, но то же самое: "Hier stehe ich. Ich kann nicht anders." (ср. с "Unter Töchtern der Wüste" (DD); быть может это типически-немецкое: "невозможность", "необходимость", и тема власти, т.е. повиновения, власти/повелевания и подчинения (что в случае Шеллинга, что в случае Канта), т.е. здесь "физиология" определяет "немецкость" и не даёт выйти за пределы и "по ту сторону" темы власти даже в случае философии Канта (которая вывела, как явление, прусскую армию), из чего "необходимо" сделать вывод, что это... дело вкуса? даже несмотря на "эстетика это всего лишь прикладная физиология"? и вправду, возможные различные лингвистические комбинации: какие комбинации, такие и "явления": современный человек, тем более либеральный, так не мыслит и не стремится к такой степени подчинения (lisez: "имперскости"/imperium, где слово прямо соотносится с действием (пример: категорический императив Канта))))
>>6934
из всего этого логически следует Nietzsche contre Heidegger (и как tentative вывод из этого: Homo ex Machina)
но это, впрочем, не определяет и не раскрывает Ницше как Ницше без Ларюэля (но это чтение Ницше более интересное и утончённое, чем немецкое (апологетское либо просто "антифашистское" без понимания, чем занимается Ницше и в чём состоит предмет высказывания))
из всего этого логически следует Nietzsche contre Heidegger (и как tentative вывод из этого: Homo ex Machina)
но это, впрочем, не определяет и не раскрывает Ницше как Ницше без Ларюэля (но это чтение Ницше более интересное и утончённое, чем немецкое (апологетское либо просто "антифашистское" без понимания, чем занимается Ницше и в чём состоит предмет высказывания))
говоря словами автора "The Invention of Dionysus": "Ницше" - это конструкция (не возникает без читателя, т.е. зависит от чтения ("филологии"; это вопрос не только к Ларюэлю, но и к Дерриде, и к прагматизму, и прочим техникам анализа чтения))
при этом, Ницше, как таковой, как писатель, открывает новую тему "воли к власти" в том смысле, что она оказывается само-субверсивна (пример этого: Бодрийяр, "Соблазн"): она постоянно подрывает своё собственное чтение, её нельзя окончательно прочитать, как можно было бы прочитать, скажем, Гегеля (примеры: Маркс, затем Ленин, затем Сталин)
(я не касаюсь темы достоверности/истинности чтения, но только факта прочтённости, конечной концептуальной схемы: "воля к власти" как тема не схватывается и постоянно ускользает от подчинения: это характеризует её саму как волю к власти (буквально), которая не подчиняется субъекту и тем самым доказывает своё существование, т.е. воплощение сугубо "показательским", перформативно, демонстрацией и действием: воля к власти и есть вечное возвращение (загадка "Заратустры" Духу Тяжести в Von Gesicht und Räthsel, Za-III (ещё один пример ницшевского гения, который проявился рано, ещё в "Рождении трагедии", которую следуют читать как минимум дважды, т.к. она содержит и теорию, и праксис чтения, который можно применить к ней же самой (к книге (ASZ как "книга, ставшая почти человеком")))))
при этом, Ницше, как таковой, как писатель, открывает новую тему "воли к власти" в том смысле, что она оказывается само-субверсивна (пример этого: Бодрийяр, "Соблазн"): она постоянно подрывает своё собственное чтение, её нельзя окончательно прочитать, как можно было бы прочитать, скажем, Гегеля (примеры: Маркс, затем Ленин, затем Сталин)
(я не касаюсь темы достоверности/истинности чтения, но только факта прочтённости, конечной концептуальной схемы: "воля к власти" как тема не схватывается и постоянно ускользает от подчинения: это характеризует её саму как волю к власти (буквально), которая не подчиняется субъекту и тем самым доказывает своё существование, т.е. воплощение сугубо "показательским", перформативно, демонстрацией и действием: воля к власти и есть вечное возвращение (загадка "Заратустры" Духу Тяжести в Von Gesicht und Räthsel, Za-III (ещё один пример ницшевского гения, который проявился рано, ещё в "Рождении трагедии", которую следуют читать как минимум дважды, т.к. она содержит и теорию, и праксис чтения, который можно применить к ней же самой (к книге (ASZ как "книга, ставшая почти человеком")))))
514.
Die eherne Nothwendigkeit. — Die eherne Nothwendigkeit ist ein Ding, von dem die Menschen im Verlauf der Geschichte einsehen, dass es weder ehern noch nothwendig ist.
... Так, болтая, я предался своему учительскому порыву, ведь мне было счастьем иметь кого-то, кто мог выслушать меня. Но именно в этот момент Ариадна не выдержала — это произошло в первый раз, когда я находился на Наксосе: «Но, господин, — сказала она, — вы говорите свинсконемецкий!» — «Немецкий, — ответил я, весело, — просто немецкий! Оставьте свинью, богиня! Вы недооценили трудность в том, чтобы выразить тонкие вещи на немецком!» — «Тонкие вещи! — воскликнула Ариадна в ужасе. — Но это же был просто позитивизм! Философия хобота! Мешанина понятий и мусор из сотни философий! Куда это всё ведёт!» — и при этом она нетерпеливо вертела знаменитую нить, которая когда-то вела её Тесея через лабиринт. — Так выяснилось, что в своей философской подготовке Ариадна отставала на два тысячелетия...
всё это "необходимо", чтобы и жизнь, и суждение/диалектика/мудрость - могли продолжаться, т.е. окончательность чтения без его подрыва ("Дух Тяжести", "сверхдракон" и т.д.) есть то, что ведёт к т.н. "последнему человеку" (пример: Китай, где до влияния американско/европейского практически ничего не менялось и происходили лишь смены династий)
говоря темами Хайдеггера, "несокрытие бытия/Dasein" требует именно такой "механики", именно этот сугубо философски-"фундаментальный" процесс явления бытия и есть "естественность" (в противовес естественности как простой случайности/coincidence), о которой Ницше выражается метафорой "Протея[-Диониса]" (см. JGB-230), и, по сущности, "вещью в себе", т.е. конкретным фактом наличия [в т.ч. в смысле Хайдеггера] трансцендентального
[эту тему, первоначально и в пику, чем в пользу, Шопенгауэру, пытается Ницше раскрыть в "Рождении трагедии", работая филологически-инструментально по отношению к философскому знанию]
Die eherne Nothwendigkeit. — Die eherne Nothwendigkeit ist ein Ding, von dem die Menschen im Verlauf der Geschichte einsehen, dass es weder ehern noch nothwendig ist.
... Так, болтая, я предался своему учительскому порыву, ведь мне было счастьем иметь кого-то, кто мог выслушать меня. Но именно в этот момент Ариадна не выдержала — это произошло в первый раз, когда я находился на Наксосе: «Но, господин, — сказала она, — вы говорите свинсконемецкий!» — «Немецкий, — ответил я, весело, — просто немецкий! Оставьте свинью, богиня! Вы недооценили трудность в том, чтобы выразить тонкие вещи на немецком!» — «Тонкие вещи! — воскликнула Ариадна в ужасе. — Но это же был просто позитивизм! Философия хобота! Мешанина понятий и мусор из сотни философий! Куда это всё ведёт!» — и при этом она нетерпеливо вертела знаменитую нить, которая когда-то вела её Тесея через лабиринт. — Так выяснилось, что в своей философской подготовке Ариадна отставала на два тысячелетия...
всё это "необходимо", чтобы и жизнь, и суждение/диалектика/мудрость - могли продолжаться, т.е. окончательность чтения без его подрыва ("Дух Тяжести", "сверхдракон" и т.д.) есть то, что ведёт к т.н. "последнему человеку" (пример: Китай, где до влияния американско/европейского практически ничего не менялось и происходили лишь смены династий)
говоря темами Хайдеггера, "несокрытие бытия/Dasein" требует именно такой "механики", именно этот сугубо философски-"фундаментальный" процесс явления бытия и есть "естественность" (в противовес естественности как простой случайности/coincidence), о которой Ницше выражается метафорой "Протея[-Диониса]" (см. JGB-230), и, по сущности, "вещью в себе", т.е. конкретным фактом наличия [в т.ч. в смысле Хайдеггера] трансцендентального
[эту тему, первоначально и в пику, чем в пользу, Шопенгауэру, пытается Ницше раскрыть в "Рождении трагедии", работая филологически-инструментально по отношению к философскому знанию]
>>6936
пример этой субверсии:
6. Мы упразднили истинный мир – какой же мир остался? Быть может, кажущийся? … Но нет! Вместе с истинным миром мы упразднили также и кажущийся!
если всё, что осталось, - это видимость/кажимость (о которой говорилось буквально в главе, предыдущей той, откуда взята цитата), то что остаётся, если читатель "упразднит и кажимость"? только повторное чтение, возвращение к объекту "кажимость" и попытка его переопределения, и каждый раз, в инстанции чтения, - заново ["вечное возвращение" в смысле филологического аппарата]
>>6937
но не трансцендентного, т.к. трансцендентного не существует (буквально: Sein/сущее его не содержит, даже в философии Канта (только ноумены), Dasein/бытие как чистая appearance/кажимость-не-кажимость его так же не воплощает (и на практике, вероятно, есть много инстанций, где есть "Sein", но нет "Ding an sich", сколько бы мы ни пытались установить факт его существования (даже сугубо "грамматически" (а не философски; или: эмпирически) всё только доказывает обратное: что есть "видимости" (Sein; эмпирически: "видимые признаки") и нет никакой "Ding an sich")))
>само-субверсивна
пример этой субверсии:
6. Мы упразднили истинный мир – какой же мир остался? Быть может, кажущийся? … Но нет! Вместе с истинным миром мы упразднили также и кажущийся!
если всё, что осталось, - это видимость/кажимость (о которой говорилось буквально в главе, предыдущей той, откуда взята цитата), то что остаётся, если читатель "упразднит и кажимость"? только повторное чтение, возвращение к объекту "кажимость" и попытка его переопределения, и каждый раз, в инстанции чтения, - заново ["вечное возвращение" в смысле филологического аппарата]
>>6937
>трансцендентального
но не трансцендентного, т.к. трансцендентного не существует (буквально: Sein/сущее его не содержит, даже в философии Канта (только ноумены), Dasein/бытие как чистая appearance/кажимость-не-кажимость его так же не воплощает (и на практике, вероятно, есть много инстанций, где есть "Sein", но нет "Ding an sich", сколько бы мы ни пытались установить факт его существования (даже сугубо "грамматически" (а не философски; или: эмпирически) всё только доказывает обратное: что есть "видимости" (Sein; эмпирически: "видимые признаки") и нет никакой "Ding an sich")))
отсюда мы и получаем "Анти-Христ" как тезис о предприятии переоценки всех ценностей (как "самую независимую книгу"): он содержит в себе формулу переоценки как онтологического инструмента (логики/["весёлой"-]науки) чтения реальности/видимости ("die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn")
безотносительно "христианства", - это и есть философская форма "воли к власти" как диалектики "переоценки всех ценностей" [и "окончательный" результат проекта "Так говорил Заратустра", который, тем не менее, всё столь же само-субверсивен по отношению к переоценке-как-переоценке-всех-ценностей]
безотносительно "христианства", - это и есть философская форма "воли к власти" как диалектики "переоценки всех ценностей" [и "окончательный" результат проекта "Так говорил Заратустра", который, тем не менее, всё столь же само-субверсивен по отношению к переоценке-как-переоценке-всех-ценностей]
>>6939
Und man rechnet die Zeit nach dem dies nefastus, mit dem dies Verhängniss anhob, — nach dem ersten Tag des Christenthums! — Warum nicht lieber nach seinem letzten? — Nach Heute? — Umwerthung aller Werthe!…
Вдвойне любопытен эффект этих строк: во-первых, "переоценка" наступает тогда и только тогда, когда эти строки оказываются прочтены читателем (т.е. "время" и "хронология" здесь совершенно индивидуальны в каждом чтении и вовсе не "историчны"), а
Gegeben am Tage des Heils, am ersten Tage des Jahres Eins (— am 30. September 1888 der falschen Zeitrechnung)
"даются" читателю только когда читатель их прочитает ("Закон против христианства"; т.е. снова "не историческое" время, а индивидуальное, трансцендентальное, вечное; отсчёт начинается с года, когда читатель увидит эти тезисы, когда конкретная дата есть только дата написания этих тезисов (а не некая "мессианская"; это также объясняет намерение Ницше массово раскопировать книгу, т.к. она была написана одновременно, - и для обывателя и для философа))
[в этом предприятии Ницше снова обнаружил филологический/писательский/философски-диалектический гений, т.к. эта книга стоит особняком от остального корпуса текстуального, даже от EH]
Und man rechnet die Zeit nach dem dies nefastus, mit dem dies Verhängniss anhob, — nach dem ersten Tag des Christenthums! — Warum nicht lieber nach seinem letzten? — Nach Heute? — Umwerthung aller Werthe!…
Вдвойне любопытен эффект этих строк: во-первых, "переоценка" наступает тогда и только тогда, когда эти строки оказываются прочтены читателем (т.е. "время" и "хронология" здесь совершенно индивидуальны в каждом чтении и вовсе не "историчны"), а
Gegeben am Tage des Heils, am ersten Tage des Jahres Eins (— am 30. September 1888 der falschen Zeitrechnung)
"даются" читателю только когда читатель их прочитает ("Закон против христианства"; т.е. снова "не историческое" время, а индивидуальное, трансцендентальное, вечное; отсчёт начинается с года, когда читатель увидит эти тезисы, когда конкретная дата есть только дата написания этих тезисов (а не некая "мессианская"; это также объясняет намерение Ницше массово раскопировать книгу, т.к. она была написана одновременно, - и для обывателя и для философа))
[в этом предприятии Ницше снова обнаружил филологический/писательский/философски-диалектический гений, т.к. эта книга стоит особняком от остального корпуса текстуального, даже от EH]
Ich höre mit Vergnügen, dass unsre Sonne in rascher Bewegung gegen das Sternbild des Herkules hin begriffen ist: und ich hoffe, dass der Mensch auf dieser Erde es darin der Sonne gleich thut. Und wir voran, wir guten Europäer! —
Иерархия и есть, - цель: архитектура (архитектоника) познания ("музыки" этого труда) как средство организации знания:
Годичные кольца индивидуальной культуры. — Сила и слабость интеллектуальной продуктивности зависят не столько от унаследованного таланта, сколько от количества энергии, которой некто наделен. Большинство молодых образованных людей тридцати лет приходят в упадок к этому раннему солнцестоянию и с этого момента не желают принимать новые интеллектуальные достижения. Поэтому для спасения постоянно растущей культуры немедленно необходимо новое поколение, но и оно не продвигается далеко: ведь чтобы догнать культуру отца, сын должен почти исчерпать унаследованную энергию, которой сам отец обладал на том этапе жизни, когда у него родился сын; с небольшим излишком он продвигается дальше (ведь, поскольку путь проходится вторично, прогресс происходит несколько быстрее; сын не тратит столько же энергии на то, чтобы усвоить то же, что знал отец). Очень энергичные люди, такие, например, как Гёте, проходят больше, чем едва ли могут четыре последовательных поколения. Однако именно по этой причине они развиваются слишком быстро, так что другие люди догоняют их лишь в следующем столетии, возможно, даже не полностью, поскольку целостность культуры, последовательность развития ослаблены частыми перерывами. Люди всё быстрее догоняют обычные фазы интеллектуальной культуры, достигнутые в ходе истории. Теперь они начинают входить в культуру как религиозно мотивированные дети и, возможно, к десяти годам достигают пика этих чувств, затем, приближаясь к науке, переходят к более умеренным формам (пантеизму); они полностью превосходят Бога, бессмертие и тому подобное, но подпадают под чары метафизической философии. Это тоже в конце концов становится для них невероятным; искусство же, напротив, кажется, предлагает всё больше и больше, так что метафизика какое-то время едва выживает, сохраняясь лишь в преображении в искусство или как художественно преображающее настроение. Но научное чувство становится всё более проникающим и ведёт человека к естествознанию и истории, и особенно к самым строгим методам познания, в то время как искусство играет всё более умеренную и менее требовательную роль. Всё это теперь обычно происходит в течение первых тридцати лет жизни человека. Это – повторение задачи, над которой человечество трудилось, возможно, тридцать тысяч лет.
Годичные кольца индивидуальной культуры. — Сила и слабость интеллектуальной продуктивности зависят не столько от унаследованного таланта, сколько от количества энергии, которой некто наделен. Большинство молодых образованных людей тридцати лет приходят в упадок к этому раннему солнцестоянию и с этого момента не желают принимать новые интеллектуальные достижения. Поэтому для спасения постоянно растущей культуры немедленно необходимо новое поколение, но и оно не продвигается далеко: ведь чтобы догнать культуру отца, сын должен почти исчерпать унаследованную энергию, которой сам отец обладал на том этапе жизни, когда у него родился сын; с небольшим излишком он продвигается дальше (ведь, поскольку путь проходится вторично, прогресс происходит несколько быстрее; сын не тратит столько же энергии на то, чтобы усвоить то же, что знал отец). Очень энергичные люди, такие, например, как Гёте, проходят больше, чем едва ли могут четыре последовательных поколения. Однако именно по этой причине они развиваются слишком быстро, так что другие люди догоняют их лишь в следующем столетии, возможно, даже не полностью, поскольку целостность культуры, последовательность развития ослаблены частыми перерывами. Люди всё быстрее догоняют обычные фазы интеллектуальной культуры, достигнутые в ходе истории. Теперь они начинают входить в культуру как религиозно мотивированные дети и, возможно, к десяти годам достигают пика этих чувств, затем, приближаясь к науке, переходят к более умеренным формам (пантеизму); они полностью превосходят Бога, бессмертие и тому подобное, но подпадают под чары метафизической философии. Это тоже в конце концов становится для них невероятным; искусство же, напротив, кажется, предлагает всё больше и больше, так что метафизика какое-то время едва выживает, сохраняясь лишь в преображении в искусство или как художественно преображающее настроение. Но научное чувство становится всё более проникающим и ведёт человека к естествознанию и истории, и особенно к самым строгим методам познания, в то время как искусство играет всё более умеренную и менее требовательную роль. Всё это теперь обычно происходит в течение первых тридцати лет жизни человека. Это – повторение задачи, над которой человечество трудилось, возможно, тридцать тысяч лет.
Иерархия и есть, - цель: архитектура (архитектоника) познания ("музыки" этого труда) как средство организации знания:
Годичные кольца индивидуальной культуры. — Сила и слабость интеллектуальной продуктивности зависят не столько от унаследованного таланта, сколько от количества энергии, которой некто наделен. Большинство молодых образованных людей тридцати лет приходят в упадок к этому раннему солнцестоянию и с этого момента не желают принимать новые интеллектуальные достижения. Поэтому для спасения постоянно растущей культуры немедленно необходимо новое поколение, но и оно не продвигается далеко: ведь чтобы догнать культуру отца, сын должен почти исчерпать унаследованную энергию, которой сам отец обладал на том этапе жизни, когда у него родился сын; с небольшим излишком он продвигается дальше (ведь, поскольку путь проходится вторично, прогресс происходит несколько быстрее; сын не тратит столько же энергии на то, чтобы усвоить то же, что знал отец). Очень энергичные люди, такие, например, как Гёте, проходят больше, чем едва ли могут четыре последовательных поколения. Однако именно по этой причине они развиваются слишком быстро, так что другие люди догоняют их лишь в следующем столетии, возможно, даже не полностью, поскольку целостность культуры, последовательность развития ослаблены частыми перерывами. Люди всё быстрее догоняют обычные фазы интеллектуальной культуры, достигнутые в ходе истории. Теперь они начинают входить в культуру как религиозно мотивированные дети и, возможно, к десяти годам достигают пика этих чувств, затем, приближаясь к науке, переходят к более умеренным формам (пантеизму); они полностью превосходят Бога, бессмертие и тому подобное, но подпадают под чары метафизической философии. Это тоже в конце концов становится для них невероятным; искусство же, напротив, кажется, предлагает всё больше и больше, так что метафизика какое-то время едва выживает, сохраняясь лишь в преображении в искусство или как художественно преображающее настроение. Но научное чувство становится всё более проникающим и ведёт человека к естествознанию и истории, и особенно к самым строгим методам познания, в то время как искусство играет всё более умеренную и менее требовательную роль. Всё это теперь обычно происходит в течение первых тридцати лет жизни человека. Это – повторение задачи, над которой человечество трудилось, возможно, тридцать тысяч лет.
Годичные кольца индивидуальной культуры. — Сила и слабость интеллектуальной продуктивности зависят не столько от унаследованного таланта, сколько от количества энергии, которой некто наделен. Большинство молодых образованных людей тридцати лет приходят в упадок к этому раннему солнцестоянию и с этого момента не желают принимать новые интеллектуальные достижения. Поэтому для спасения постоянно растущей культуры немедленно необходимо новое поколение, но и оно не продвигается далеко: ведь чтобы догнать культуру отца, сын должен почти исчерпать унаследованную энергию, которой сам отец обладал на том этапе жизни, когда у него родился сын; с небольшим излишком он продвигается дальше (ведь, поскольку путь проходится вторично, прогресс происходит несколько быстрее; сын не тратит столько же энергии на то, чтобы усвоить то же, что знал отец). Очень энергичные люди, такие, например, как Гёте, проходят больше, чем едва ли могут четыре последовательных поколения. Однако именно по этой причине они развиваются слишком быстро, так что другие люди догоняют их лишь в следующем столетии, возможно, даже не полностью, поскольку целостность культуры, последовательность развития ослаблены частыми перерывами. Люди всё быстрее догоняют обычные фазы интеллектуальной культуры, достигнутые в ходе истории. Теперь они начинают входить в культуру как религиозно мотивированные дети и, возможно, к десяти годам достигают пика этих чувств, затем, приближаясь к науке, переходят к более умеренным формам (пантеизму); они полностью превосходят Бога, бессмертие и тому подобное, но подпадают под чары метафизической философии. Это тоже в конце концов становится для них невероятным; искусство же, напротив, кажется, предлагает всё больше и больше, так что метафизика какое-то время едва выживает, сохраняясь лишь в преображении в искусство или как художественно преображающее настроение. Но научное чувство становится всё более проникающим и ведёт человека к естествознанию и истории, и особенно к самым строгим методам познания, в то время как искусство играет всё более умеренную и менее требовательную роль. Всё это теперь обычно происходит в течение первых тридцати лет жизни человека. Это – повторение задачи, над которой человечество трудилось, возможно, тридцать тысяч лет.
Христианство напоило Эроса ядом: он не умер от него, но деградировал в порок.
возвращаясь ([Духу Тяжести [интерпретационный машинизм (не механизм), "карлик", "кобольд", "гений"] сказано:] и не должны ли мы возвращаться и проходить по тому пути, что лежит перед нами, дальше, вперед по этому длинному страшному пути: не должны ли мы все вечно возвращаться?.."): "воля к власти" (как победа над Духом Тяжести) есть интерпретационно-герменевтический ключ ("гений") к пониманию т.н. "инстинктов": чтение ("надо научиться видеть [чтению], надо научиться мыслить, надо научиться говорить и писать: целью всех трех является аристократическая культура") выводит поведение: "поведение" не есть что-то иное, как результат т.н. "инстинктов" (но инстинктов-то у человека - нет!), а именно: герменевтических мнений ("вся достоверность, вся чистая совесть, все доказательства истины исходят от чувств": ещё один пример герменевтики, называемой и обозначаемой ("... всё дело в именах ...") как "воля к власти": "возможно, никто еще не был достаточно достоверен [truthful] относительно того, что такое «достоверность» [truthfulness]" (ср. с: Теэтет))
это и именно это объясняет филологический элемент в философии Ницше (как "вечное возвращение", так и "сверхчеловек"): герменевтика, чтение, филология порождают элемент обозначаемый как "Trieb", который якобы "проходит сквозь текст" (UWL; который далее сравнивается и называется, в подоплёке, как "инстинкт" ("инстинкт", очевидно, предшествует "драйву", т.е. аффектам)): есть христианское чтение сущего/Sein, и есть (ницшевское?) иное (например, посредством "воли к власти", т.е. умения (virtu, "война": "война полов", т.е. война герменевтики, различных чтений [это также объясняет проблему blind brain theory, mirror neurons и objectivity illusion, т.к. они напрямую связаны с герменевтикой и несовместимостью чтения с другим чтением (внутри христианства: чтения Книги, т.е. схоластика, т.е. "воля к власти")]))
возвращаясь ([Духу Тяжести [интерпретационный машинизм (не механизм), "карлик", "кобольд", "гений"] сказано:] и не должны ли мы возвращаться и проходить по тому пути, что лежит перед нами, дальше, вперед по этому длинному страшному пути: не должны ли мы все вечно возвращаться?.."): "воля к власти" (как победа над Духом Тяжести) есть интерпретационно-герменевтический ключ ("гений") к пониманию т.н. "инстинктов": чтение ("надо научиться видеть [чтению], надо научиться мыслить, надо научиться говорить и писать: целью всех трех является аристократическая культура") выводит поведение: "поведение" не есть что-то иное, как результат т.н. "инстинктов" (но инстинктов-то у человека - нет!), а именно: герменевтических мнений ("вся достоверность, вся чистая совесть, все доказательства истины исходят от чувств": ещё один пример герменевтики, называемой и обозначаемой ("... всё дело в именах ...") как "воля к власти": "возможно, никто еще не был достаточно достоверен [truthful] относительно того, что такое «достоверность» [truthfulness]" (ср. с: Теэтет))
это и именно это объясняет филологический элемент в философии Ницше (как "вечное возвращение", так и "сверхчеловек"): герменевтика, чтение, филология порождают элемент обозначаемый как "Trieb", который якобы "проходит сквозь текст" (UWL; который далее сравнивается и называется, в подоплёке, как "инстинкт" ("инстинкт", очевидно, предшествует "драйву", т.е. аффектам)): есть христианское чтение сущего/Sein, и есть (ницшевское?) иное (например, посредством "воли к власти", т.е. умения (virtu, "война": "война полов", т.е. война герменевтики, различных чтений [это также объясняет проблему blind brain theory, mirror neurons и objectivity illusion, т.к. они напрямую связаны с герменевтикой и несовместимостью чтения с другим чтением (внутри христианства: чтения Книги, т.е. схоластика, т.е. "воля к власти")]))
Происхождение гения. — Остроумие узника, с которым он ищет средства к освобождению, самая хладнокровная и продолжительная эксплуатация малейшего преимущества, могут научить нас средствам, которыми природа иногда пользуется, чтобы вызвать к жизни гения — слово, которое я, пожалуйста, понимаю без всяких мифологических или религиозных коннотаций: она заключает его в темницу и возбуждает в нем желание освободиться до конца. — Или, используя другой образ: тот, кто совершенно заблудился в лесу [познания], но с необычайной энергией стремится в каком-то направлении на простор, иногда открывает новый путь, которого никто не знает: так возникают гении, чья оригинальность восхваляется. — Уже упоминалось, что увечье, паралич или значительный недостаток одного органа часто вызывают необычайно сильное развитие другого органа, потому что он должен выполнять свою собственную функцию и другую. Отсюда можно догадаться о происхождении многих блестящих талантов. — Из этих общих указаний на происхождение гения применим их к частному случаю — к происхождению совершенного свободного духа.
Вам, дерзким искателям, искушающим ужасы моря под обманчивыми парусами,
– вам, чьи души, влекомые звуками флейт, стремятся изведать все коварные бездны,
– ибо вы не хотите трусливой рукой нащупывать нить; и там, где можете вы угадать, вы ненавидите делать выводы,
Вам, дерзким искателям, искусителям, и всем, кто когда-либо плыл под обманчивыми [хитрыми] парусами [мудрости] по ужасным морям [становления], –
вам, опьянённым загадками, счастливым в сумерках, чьи души флейты завлекают в каждый лабиринт:
– ибо вы не желаете нащупывать нить трусливой рукой; и там, где вы можете угадать, вы ненавидите делать выводы…
Вам, дерзким искателям, искушающим ужасы моря под обманчивыми парусами,
– вам, чьи души, влекомые звуками флейт, стремятся изведать все коварные бездны,
– ибо вы не хотите трусливой рукой нащупывать нить; и там, где можете вы угадать, вы ненавидите делать выводы,
Вам, дерзким искателям, искусителям, и всем, кто когда-либо плыл под обманчивыми [хитрыми] парусами [мудрости] по ужасным морям [становления], –
вам, опьянённым загадками, счастливым в сумерках, чьи души флейты завлекают в каждый лабиринт:
– ибо вы не желаете нащупывать нить трусливой рукой; и там, где вы можете угадать, вы ненавидите делать выводы…
>>6959
(первый перевод: авторский, второй перевод: машинный, – снова: "воля к власти", и битва герменевтический мнений
"Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen.": следовательно: какое из этих мнений - более "сильное"? вопрос для "искушёния" мудрости (а не только риторики (от этого и зависит: "мир")))
(первый перевод: авторский, второй перевод: машинный, – снова: "воля к власти", и битва герменевтический мнений
"Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen.": следовательно: какое из этих мнений - более "сильное"? вопрос для "искушёния" мудрости (а не только риторики (от этого и зависит: "мир")))
Пусть простят мне, как старому филологу, который не может отделаться от злой привычки клеймить скверные уловки толкования - но эта «закономерность природы», о которой вы, физики, говорите с такой гордостью, как если бы... - существует только благодаря вашему толкованию и плохой «филологии», - она не есть сущность дела, не есть «текст», а скорее только наивно-гуманитарная подправка и извращение смысла, которыми вы вдосталь угождаете демократическим инстинктам современной души!
здесь: филолог вполне правомерно уличает не-филологов ("не-гуманитариев") в нехватке, собственно, "гуманитарно"-философско-филологического умения (что "естественно" и даже "необходимо", т.к. это укор специалисту, который развился только в одном определённом направлении ("горб", Za-II, "Об избавлении"), - в другом у него отсутствует должные умения, чтобы на такую критику должным образом? - ответить), в ошибке
герменевтическая ошибка как факт выводит иное положение: «текст», а всё остальное, - "извращение смысла", т.е. всего лишь интерпретирование ("воля к власти" описываемая в ZGM-II-11 (и затем 12) (и у вас хватит усердия возражать на это? - ну что ж, тем лучше.))
остаётся одно: «сострадание» против «сострадания», т.е. интерпретация против интерпретации (с поправкой на "Другая победа – это наше одухотворение вражды. Оно состоит в глубоком понимании ценности иметь врагов: словом, в том, что поступаешь и умозаключаешь обратно тому, как поступали и умозаключали некогда. Церковь хотела во все времена уничтожения своих врагов – мы же, мы, имморалисты и антихристиане, видим нашу выгоду в том, чтобы церковь продолжала существовать..."): Дионис против Распятого… [что логически связано: только мораль предписывает уничтожение, имморализм таких явных предпочтений не имеет (иначе он был бы совсем моральным ("Закон против христианства" - это моральный кодекс: "... морального кодекса против порока: под словом “порок” я борюсь со всякого рода противоестественностью или, если любят красивые слова, с идеализмом ..."))]
здесь: филолог вполне правомерно уличает не-филологов ("не-гуманитариев") в нехватке, собственно, "гуманитарно"-философско-филологического умения (что "естественно" и даже "необходимо", т.к. это укор специалисту, который развился только в одном определённом направлении ("горб", Za-II, "Об избавлении"), - в другом у него отсутствует должные умения, чтобы на такую критику должным образом? - ответить), в ошибке
герменевтическая ошибка как факт выводит иное положение: «текст», а всё остальное, - "извращение смысла", т.е. всего лишь интерпретирование ("воля к власти" описываемая в ZGM-II-11 (и затем 12) (и у вас хватит усердия возражать на это? - ну что ж, тем лучше.))
остаётся одно: «сострадание» против «сострадания», т.е. интерпретация против интерпретации (с поправкой на "Другая победа – это наше одухотворение вражды. Оно состоит в глубоком понимании ценности иметь врагов: словом, в том, что поступаешь и умозаключаешь обратно тому, как поступали и умозаключали некогда. Церковь хотела во все времена уничтожения своих врагов – мы же, мы, имморалисты и антихристиане, видим нашу выгоду в том, чтобы церковь продолжала существовать..."): Дионис против Распятого… [что логически связано: только мораль предписывает уничтожение, имморализм таких явных предпочтений не имеет (иначе он был бы совсем моральным ("Закон против христианства" - это моральный кодекс: "... морального кодекса против порока: под словом “порок” я борюсь со всякого рода противоестественностью или, если любят красивые слова, с идеализмом ..."))]
Пусть простят мне, как старому филологу, который не может отделаться от злой привычки клеймить скверные уловки толкования - но эта «закономерность природы», о которой вы, физики, говорите с такой гордостью, как если бы... - существует только благодаря вашему толкованию и плохой «филологии», - она не есть сущность дела, не есть «текст», а скорее только наивно-гуманитарная подправка и извращение смысла, которыми вы вдосталь угождаете демократическим инстинктам современной души!
здесь: филолог вполне правомерно уличает не-филологов ("не-гуманитариев") в нехватке, собственно, "гуманитарно"-философско-филологического умения (что "естественно" и даже "необходимо", т.к. это укор специалисту, который развился только в одном определённом направлении ("горб", Za-II, "Об избавлении"), - в другом у него отсутствует должные умения, чтобы на такую критику должным образом? - ответить), в ошибке
герменевтическая ошибка как факт выводит иное положение: «текст», а всё остальное, - "извращение смысла", т.е. всего лишь интерпретирование ("воля к власти" описываемая в ZGM-II-11 (и затем 12) (и у вас хватит усердия возражать на это? - ну что ж, тем лучше.))
остаётся одно: «сострадание» против «сострадания», т.е. интерпретация против интерпретации (с поправкой на "Другая победа – это наше одухотворение вражды. Оно состоит в глубоком понимании ценности иметь врагов: словом, в том, что поступаешь и умозаключаешь обратно тому, как поступали и умозаключали некогда. Церковь хотела во все времена уничтожения своих врагов – мы же, мы, имморалисты и антихристиане, видим нашу выгоду в том, чтобы церковь продолжала существовать..."): Дионис против Распятого… [что логически связано: только мораль предписывает уничтожение, имморализм таких явных предпочтений не имеет (иначе он был бы совсем моральным ("Закон против христианства" - это моральный кодекс: "... морального кодекса против порока: под словом “порок” я борюсь со всякого рода противоестественностью или, если любят красивые слова, с идеализмом ..."))]
здесь: филолог вполне правомерно уличает не-филологов ("не-гуманитариев") в нехватке, собственно, "гуманитарно"-философско-филологического умения (что "естественно" и даже "необходимо", т.к. это укор специалисту, который развился только в одном определённом направлении ("горб", Za-II, "Об избавлении"), - в другом у него отсутствует должные умения, чтобы на такую критику должным образом? - ответить), в ошибке
герменевтическая ошибка как факт выводит иное положение: «текст», а всё остальное, - "извращение смысла", т.е. всего лишь интерпретирование ("воля к власти" описываемая в ZGM-II-11 (и затем 12) (и у вас хватит усердия возражать на это? - ну что ж, тем лучше.))
остаётся одно: «сострадание» против «сострадания», т.е. интерпретация против интерпретации (с поправкой на "Другая победа – это наше одухотворение вражды. Оно состоит в глубоком понимании ценности иметь врагов: словом, в том, что поступаешь и умозаключаешь обратно тому, как поступали и умозаключали некогда. Церковь хотела во все времена уничтожения своих врагов – мы же, мы, имморалисты и антихристиане, видим нашу выгоду в том, чтобы церковь продолжала существовать..."): Дионис против Распятого… [что логически связано: только мораль предписывает уничтожение, имморализм таких явных предпочтений не имеет (иначе он был бы совсем моральным ("Закон против христианства" - это моральный кодекс: "... морального кодекса против порока: под словом “порок” я борюсь со всякого рода противоестественностью или, если любят красивые слова, с идеализмом ..."))]
отсюда Rangordnung и иерархия, - по степени "силы" ("власти") интерпретирования ("разума"; когда «текст» остаётся тем же самым ("вечное возвращение"), а на вершине перспективальной акратической ("вне ...") иерархии находится ("сверхчеловек") высшая - философская - интерпретация)
Истинно говорю вам: нет такого добра и зла, что были бы непреходящи. Неустанно должны они преодолевать сами себя.
Истинно говорю вам: нет такого добра и зла, что были бы непреходящи. Неустанно должны они преодолевать сами себя.
жизнь обозначает себя внеморальной действительностью
следовательно нет никакой иной морали, кроме той, что означается [историей [contigency], природой [случайностью/incidence-and-coincidence],] жизнью:
...
«Скорбь говорит: "Прейди!" [ „Weh spricht: Vergeh! ]
ДЕСЯТЬ!
«Но всякая радость желает вечности —, [ „Doch alle Lust will Ewigkeit —, ]
ОДИННАДЦАТЬ!
«— желает глубокой, глубокой вечности!» [ „— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“ ]
ДВЕНАДЦАТЬ!
[герменевтический круг интерпретирования]
Вместо здоровья – «спасение души» – то есть, безумие, круговорот между покаянными спазмами и истерией искупления! Понятие «греха» и соответствующее ему орудие пытки, понятие «свободной воли», были изобретены, чтобы сбить с толку инстинкты, сделать недоверие к ним второй натурой! Понятие «бескорыстия», «самоотречения» – вот истинный признак декаданса: соблазна пагубным, неспособности найти свою пользу, самоуничтожения – превращенного в символ самой ценности, «долга», «святости», «божественного» в человеке! Наконец — это самое ужасное — в понятии хорошего человека, стороны всего слабого, больного, уродливого, страдающего изнутри себя, всего обреченного на гибель, — нарушен закон подбора, создан идеал из противоречия гордого и благовоспитанного, утвердительного, уверенного в будущем, гарантирующего будущее человека, — последнего теперь называют злым... И все это считалось моралью! — Ecrasez l’infâme! — —
Der Rest folgt daraus.
следовательно нет никакой иной морали, кроме той, что означается [историей [contigency], природой [случайностью/incidence-and-coincidence],] жизнью:
...
«Скорбь говорит: "Прейди!" [ „Weh spricht: Vergeh! ]
ДЕСЯТЬ!
«Но всякая радость желает вечности —, [ „Doch alle Lust will Ewigkeit —, ]
ОДИННАДЦАТЬ!
«— желает глубокой, глубокой вечности!» [ „— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“ ]
ДВЕНАДЦАТЬ!
[герменевтический круг интерпретирования]
Вместо здоровья – «спасение души» – то есть, безумие, круговорот между покаянными спазмами и истерией искупления! Понятие «греха» и соответствующее ему орудие пытки, понятие «свободной воли», были изобретены, чтобы сбить с толку инстинкты, сделать недоверие к ним второй натурой! Понятие «бескорыстия», «самоотречения» – вот истинный признак декаданса: соблазна пагубным, неспособности найти свою пользу, самоуничтожения – превращенного в символ самой ценности, «долга», «святости», «божественного» в человеке! Наконец — это самое ужасное — в понятии хорошего человека, стороны всего слабого, больного, уродливого, страдающего изнутри себя, всего обреченного на гибель, — нарушен закон подбора, создан идеал из противоречия гордого и благовоспитанного, утвердительного, уверенного в будущем, гарантирующего будущее человека, — последнего теперь называют злым... И все это считалось моралью! — Ecrasez l’infâme! — —
Der Rest folgt daraus.
>>6969
"жизнью", - значит, и мудростью, - но это загадка для "искусителей"
(см. обе "танцевальные песни")
"жизнью", - значит, и мудростью, - но это загадка для "искусителей"
(см. обе "танцевальные песни")
... quia est in eo virtus dormitiva,
cujus est natura sensus assoupire.
[i]Утрата высшим искусством чувственной конкретности [the desensualization of the high art]. — Наши уши [слух] стали ещё более интеллектуальными благодаря необычайной тренировке интеллекта посредством художественного развития современной музыки. Поэтому теперь мы выносим гораздо более громкие звуки, гораздо больше «шума», потому что мы гораздо лучше, чем наши предки, приучены прислушиваться к разуму ["сократическому"] внутри них. Фактически, все наши чувства теперь несколько притупились именно потому, что они непосредственно исследуют разум, то есть «это значит [it means]», а не «это есть [it is]». Такое притупление проявляется, например, в абсолютном доминировании тональной темперации; ибо теперь уши, которые всё ещё тонко различают, например, до-диез и ре-диез, являются одними из исключений. В этом отношении наш слух стал грубее. Более того, уродливая сторона мира, изначально враждебная чувствам, была завоевана музыкой; её сфера влияния [власти], особенно в выражении возвышенного, ужасного и таинственного, таким образом, поразительно расширилась; наша музыка теперь озвучивает [наделяет даром речи] вещи, ранее не имевшие языка [немые]. Подобным же образом некоторые художники сделали глаз более интеллектуальным и вышли далеко за пределы того, что прежде называлось радостью [die Freude] цвета и формы. Здесь также та сторона мира, которая изначально считалась уродливой, покорилась художественному пониманию [художественным разумом]. Что же из этого следует? Чем более мыслительными [gedankenfähiger] становятся глаз [Аполлон] и ухо [Дионис], тем больше они достигают предела, где становятся нечувственными [утрачивают чувственную конкретность]: радость переносится в мозг, сами органы чувств притупляются и слабеют, символическое всё больше заменяет бытие [Sein] – и таким образом мы по этому пути, как и по любому другому, неизбежно приходим к варварству. Пока ещё говорят: мир уродлив, как никогда, но он означает мир прекраснее, чем когда-либо прежде ["лучший из всех миров" (Лейбниц)]. Но чем больше рассеивается и испаряется янтарный аромат смысла [der Bedeutung], тем реже становятся те, кто всё ещё его воспринимает: а остальные в конечном счёте остаются с уродливым и пытаются наслаждаться им напрямую [см.: JGB-9, стоицизм], но неизменно терпят неудачу. Таким образом, в Германии существует двойной поток музыкального развития: здесь группа из десяти тысяч со все более высокими, более тонкими требованиями, все больше прислушивающаяся к «это значит», и там огромное большинство, которое с каждым годом становится все более неспособным понимать смысл даже в форме чувственной [наглядно-чувственной] безобразности и поэтому со все большим удовольствием научается постигать в музыке изначально безобразное и отвратительное [an sich], то есть грубый сенсуализм [JGB-14, низменно-чувственное].
[JGB-13.] The physiologists should stop and think before positing the drive for self-preservation as the cardinal drive of an organic being. Anything that lives wants above all to discharge its strength — life itself is will to power —: self-preservation is only one of the indirect and most frequent consequences of this. — In brief, here as everywhere beware of superfluous teleological principles! — such as the drive for self-preservation (for which we have Spinoza's inconsistency to thank —). This is demanded by method after all, which must essentially be the economy of principles.
cujus est natura sensus assoupire.
[i]Утрата высшим искусством чувственной конкретности [the desensualization of the high art]. — Наши уши [слух] стали ещё более интеллектуальными благодаря необычайной тренировке интеллекта посредством художественного развития современной музыки. Поэтому теперь мы выносим гораздо более громкие звуки, гораздо больше «шума», потому что мы гораздо лучше, чем наши предки, приучены прислушиваться к разуму ["сократическому"] внутри них. Фактически, все наши чувства теперь несколько притупились именно потому, что они непосредственно исследуют разум, то есть «это значит [it means]», а не «это есть [it is]». Такое притупление проявляется, например, в абсолютном доминировании тональной темперации; ибо теперь уши, которые всё ещё тонко различают, например, до-диез и ре-диез, являются одними из исключений. В этом отношении наш слух стал грубее. Более того, уродливая сторона мира, изначально враждебная чувствам, была завоевана музыкой; её сфера влияния [власти], особенно в выражении возвышенного, ужасного и таинственного, таким образом, поразительно расширилась; наша музыка теперь озвучивает [наделяет даром речи] вещи, ранее не имевшие языка [немые]. Подобным же образом некоторые художники сделали глаз более интеллектуальным и вышли далеко за пределы того, что прежде называлось радостью [die Freude] цвета и формы. Здесь также та сторона мира, которая изначально считалась уродливой, покорилась художественному пониманию [художественным разумом]. Что же из этого следует? Чем более мыслительными [gedankenfähiger] становятся глаз [Аполлон] и ухо [Дионис], тем больше они достигают предела, где становятся нечувственными [утрачивают чувственную конкретность]: радость переносится в мозг, сами органы чувств притупляются и слабеют, символическое всё больше заменяет бытие [Sein] – и таким образом мы по этому пути, как и по любому другому, неизбежно приходим к варварству. Пока ещё говорят: мир уродлив, как никогда, но он означает мир прекраснее, чем когда-либо прежде ["лучший из всех миров" (Лейбниц)]. Но чем больше рассеивается и испаряется янтарный аромат смысла [der Bedeutung], тем реже становятся те, кто всё ещё его воспринимает: а остальные в конечном счёте остаются с уродливым и пытаются наслаждаться им напрямую [см.: JGB-9, стоицизм], но неизменно терпят неудачу. Таким образом, в Германии существует двойной поток музыкального развития: здесь группа из десяти тысяч со все более высокими, более тонкими требованиями, все больше прислушивающаяся к «это значит», и там огромное большинство, которое с каждым годом становится все более неспособным понимать смысл даже в форме чувственной [наглядно-чувственной] безобразности и поэтому со все большим удовольствием научается постигать в музыке изначально безобразное и отвратительное [an sich], то есть грубый сенсуализм [JGB-14, низменно-чувственное].
[JGB-13.] The physiologists should stop and think before positing the drive for self-preservation as the cardinal drive of an organic being. Anything that lives wants above all to discharge its strength — life itself is will to power —: self-preservation is only one of the indirect and most frequent consequences of this. — In brief, here as everywhere beware of superfluous teleological principles! — such as the drive for self-preservation (for which we have Spinoza's inconsistency to thank —). This is demanded by method after all, which must essentially be the economy of principles.
... quia est in eo virtus dormitiva,
cujus est natura sensus assoupire.
[i]Утрата высшим искусством чувственной конкретности [the desensualization of the high art]. — Наши уши [слух] стали ещё более интеллектуальными благодаря необычайной тренировке интеллекта посредством художественного развития современной музыки. Поэтому теперь мы выносим гораздо более громкие звуки, гораздо больше «шума», потому что мы гораздо лучше, чем наши предки, приучены прислушиваться к разуму ["сократическому"] внутри них. Фактически, все наши чувства теперь несколько притупились именно потому, что они непосредственно исследуют разум, то есть «это значит [it means]», а не «это есть [it is]». Такое притупление проявляется, например, в абсолютном доминировании тональной темперации; ибо теперь уши, которые всё ещё тонко различают, например, до-диез и ре-диез, являются одними из исключений. В этом отношении наш слух стал грубее. Более того, уродливая сторона мира, изначально враждебная чувствам, была завоевана музыкой; её сфера влияния [власти], особенно в выражении возвышенного, ужасного и таинственного, таким образом, поразительно расширилась; наша музыка теперь озвучивает [наделяет даром речи] вещи, ранее не имевшие языка [немые]. Подобным же образом некоторые художники сделали глаз более интеллектуальным и вышли далеко за пределы того, что прежде называлось радостью [die Freude] цвета и формы. Здесь также та сторона мира, которая изначально считалась уродливой, покорилась художественному пониманию [художественным разумом]. Что же из этого следует? Чем более мыслительными [gedankenfähiger] становятся глаз [Аполлон] и ухо [Дионис], тем больше они достигают предела, где становятся нечувственными [утрачивают чувственную конкретность]: радость переносится в мозг, сами органы чувств притупляются и слабеют, символическое всё больше заменяет бытие [Sein] – и таким образом мы по этому пути, как и по любому другому, неизбежно приходим к варварству. Пока ещё говорят: мир уродлив, как никогда, но он означает мир прекраснее, чем когда-либо прежде ["лучший из всех миров" (Лейбниц)]. Но чем больше рассеивается и испаряется янтарный аромат смысла [der Bedeutung], тем реже становятся те, кто всё ещё его воспринимает: а остальные в конечном счёте остаются с уродливым и пытаются наслаждаться им напрямую [см.: JGB-9, стоицизм], но неизменно терпят неудачу. Таким образом, в Германии существует двойной поток музыкального развития: здесь группа из десяти тысяч со все более высокими, более тонкими требованиями, все больше прислушивающаяся к «это значит», и там огромное большинство, которое с каждым годом становится все более неспособным понимать смысл даже в форме чувственной [наглядно-чувственной] безобразности и поэтому со все большим удовольствием научается постигать в музыке изначально безобразное и отвратительное [an sich], то есть грубый сенсуализм [JGB-14, низменно-чувственное].
[JGB-13.] The physiologists should stop and think before positing the drive for self-preservation as the cardinal drive of an organic being. Anything that lives wants above all to discharge its strength — life itself is will to power —: self-preservation is only one of the indirect and most frequent consequences of this. — In brief, here as everywhere beware of superfluous teleological principles! — such as the drive for self-preservation (for which we have Spinoza's inconsistency to thank —). This is demanded by method after all, which must essentially be the economy of principles.
cujus est natura sensus assoupire.
[i]Утрата высшим искусством чувственной конкретности [the desensualization of the high art]. — Наши уши [слух] стали ещё более интеллектуальными благодаря необычайной тренировке интеллекта посредством художественного развития современной музыки. Поэтому теперь мы выносим гораздо более громкие звуки, гораздо больше «шума», потому что мы гораздо лучше, чем наши предки, приучены прислушиваться к разуму ["сократическому"] внутри них. Фактически, все наши чувства теперь несколько притупились именно потому, что они непосредственно исследуют разум, то есть «это значит [it means]», а не «это есть [it is]». Такое притупление проявляется, например, в абсолютном доминировании тональной темперации; ибо теперь уши, которые всё ещё тонко различают, например, до-диез и ре-диез, являются одними из исключений. В этом отношении наш слух стал грубее. Более того, уродливая сторона мира, изначально враждебная чувствам, была завоевана музыкой; её сфера влияния [власти], особенно в выражении возвышенного, ужасного и таинственного, таким образом, поразительно расширилась; наша музыка теперь озвучивает [наделяет даром речи] вещи, ранее не имевшие языка [немые]. Подобным же образом некоторые художники сделали глаз более интеллектуальным и вышли далеко за пределы того, что прежде называлось радостью [die Freude] цвета и формы. Здесь также та сторона мира, которая изначально считалась уродливой, покорилась художественному пониманию [художественным разумом]. Что же из этого следует? Чем более мыслительными [gedankenfähiger] становятся глаз [Аполлон] и ухо [Дионис], тем больше они достигают предела, где становятся нечувственными [утрачивают чувственную конкретность]: радость переносится в мозг, сами органы чувств притупляются и слабеют, символическое всё больше заменяет бытие [Sein] – и таким образом мы по этому пути, как и по любому другому, неизбежно приходим к варварству. Пока ещё говорят: мир уродлив, как никогда, но он означает мир прекраснее, чем когда-либо прежде ["лучший из всех миров" (Лейбниц)]. Но чем больше рассеивается и испаряется янтарный аромат смысла [der Bedeutung], тем реже становятся те, кто всё ещё его воспринимает: а остальные в конечном счёте остаются с уродливым и пытаются наслаждаться им напрямую [см.: JGB-9, стоицизм], но неизменно терпят неудачу. Таким образом, в Германии существует двойной поток музыкального развития: здесь группа из десяти тысяч со все более высокими, более тонкими требованиями, все больше прислушивающаяся к «это значит», и там огромное большинство, которое с каждым годом становится все более неспособным понимать смысл даже в форме чувственной [наглядно-чувственной] безобразности и поэтому со все большим удовольствием научается постигать в музыке изначально безобразное и отвратительное [an sich], то есть грубый сенсуализм [JGB-14, низменно-чувственное].
[JGB-13.] The physiologists should stop and think before positing the drive for self-preservation as the cardinal drive of an organic being. Anything that lives wants above all to discharge its strength — life itself is will to power —: self-preservation is only one of the indirect and most frequent consequences of this. — In brief, here as everywhere beware of superfluous teleological principles! — such as the drive for self-preservation (for which we have Spinoza's inconsistency to thank —). This is demanded by method after all, which must essentially be the economy of principles.
>>7031
Aber wer zweifelt noch daran, was ich will, — was die drei Forderungen sind, zu denen mir diesmal mein Ingrimm, meine Sorge, meine Liebe zur Kunst den Mund geöffnet hat?
Dass das Theater nicht Herr über die Künste wird.
Dass der Schauspieler nicht zum Verführer der Echten wird.
Dass die Musik nicht zu einer Kunst zu lügen wird.
FRIEDRICH NIETZSCHE.
Aber wer zweifelt noch daran, was ich will, — was die drei Forderungen sind, zu denen mir diesmal mein Ingrimm, meine Sorge, meine Liebe zur Kunst den Mund geöffnet hat?
Dass das Theater nicht Herr über die Künste wird.
Dass der Schauspieler nicht zum Verführer der Echten wird.
Dass die Musik nicht zu einer Kunst zu lügen wird.
FRIEDRICH NIETZSCHE.
So sank ich selber einstmals
Aus meinem Wahrheits-Wahnsinne,
Aus meinen Tages-Sehnsüchten,
Des Tages müde, krank vom Lichte,
— sank abwärts, abendwärts, schattenwärts:
Von Einer Wahrheit
Verbrannt und durstig:
— gedenkst du noch, gedenkst du, heisses Herz,
Wie da du durstetest? —
Dass ich verbannt sei
Von aller Wahrheit,
Nur Narr!
Nur Dichter!
"Есть ли у вас мужество, о братья мои? Есть ли у вас отвага? Не мужество перед свидетелями, но мужество отшельника и орла, за которым даже ни один бог больше не наблюдает?
Холодные души, ослов, слепых и пьяниц не назову я мужественными. Но тех, кто, зная в сердце страх, овладевает им; кто смотрит в бездну, но смотрит с гордостью.
У того, кто видит бездну, но орлиным взором, у того, кто хватает бездну орлиными когтями: у того есть мужество. — —"
Страх, то есть, — наше исключение. Но мужество, авантюризм и восторг перед неизведанным, перед тем, на что никто ещё не решился, — мужество, я думаю, составляет всю предысторию человека.
Он завидовал самым диким, самым смелым животным и лишал их всех их добродетелей, как грабитель: только тогда он стал — человеком.
Это мужество, наконец утончённое, духовное, интеллектуальное, это человеческое мужество с орлиными крыльями и змеиной хитростью: оно, мне кажется, называется сегодня...»
«Заратустра!» — воскликнули все сидевшие вместе, и раздался громкий смех.
"Die Lehrer vom Zwecke des Daseins ..." и т.д., вплоть до конца. [Die fröhliche Wissenschaft.]
К новым морям.
Вдаль – хочу я: и отныне
Только выбор мой со мной.
Мчится в пагубные сини
Генуэзский парус мой.
Все блестит мне быстротечно,
Полдень спит в объятьях дня –
Только глаз твой, бесконечность,
Жутко смотрит на меня!
Aus meinem Wahrheits-Wahnsinne,
Aus meinen Tages-Sehnsüchten,
Des Tages müde, krank vom Lichte,
— sank abwärts, abendwärts, schattenwärts:
Von Einer Wahrheit
Verbrannt und durstig:
— gedenkst du noch, gedenkst du, heisses Herz,
Wie da du durstetest? —
Dass ich verbannt sei
Von aller Wahrheit,
Nur Narr!
Nur Dichter!
"Есть ли у вас мужество, о братья мои? Есть ли у вас отвага? Не мужество перед свидетелями, но мужество отшельника и орла, за которым даже ни один бог больше не наблюдает?
Холодные души, ослов, слепых и пьяниц не назову я мужественными. Но тех, кто, зная в сердце страх, овладевает им; кто смотрит в бездну, но смотрит с гордостью.
У того, кто видит бездну, но орлиным взором, у того, кто хватает бездну орлиными когтями: у того есть мужество. — —"
Страх, то есть, — наше исключение. Но мужество, авантюризм и восторг перед неизведанным, перед тем, на что никто ещё не решился, — мужество, я думаю, составляет всю предысторию человека.
Он завидовал самым диким, самым смелым животным и лишал их всех их добродетелей, как грабитель: только тогда он стал — человеком.
Это мужество, наконец утончённое, духовное, интеллектуальное, это человеческое мужество с орлиными крыльями и змеиной хитростью: оно, мне кажется, называется сегодня...»
«Заратустра!» — воскликнули все сидевшие вместе, и раздался громкий смех.
"Die Lehrer vom Zwecke des Daseins ..." и т.д., вплоть до конца. [Die fröhliche Wissenschaft.]
К новым морям.
Вдаль – хочу я: и отныне
Только выбор мой со мной.
Мчится в пагубные сини
Генуэзский парус мой.
Все блестит мне быстротечно,
Полдень спит в объятьях дня –
Только глаз твой, бесконечность,
Жутко смотрит на меня!
So sank ich selber einstmals
Aus meinem Wahrheits-Wahnsinne,
Aus meinen Tages-Sehnsüchten,
Des Tages müde, krank vom Lichte,
— sank abwärts, abendwärts, schattenwärts:
Von Einer Wahrheit
Verbrannt und durstig:
— gedenkst du noch, gedenkst du, heisses Herz,
Wie da du durstetest? —
Dass ich verbannt sei
Von aller Wahrheit,
Nur Narr!
Nur Dichter!
"Есть ли у вас мужество, о братья мои? Есть ли у вас отвага? Не мужество перед свидетелями, но мужество отшельника и орла, за которым даже ни один бог больше не наблюдает?
Холодные души, ослов, слепых и пьяниц не назову я мужественными. Но тех, кто, зная в сердце страх, овладевает им; кто смотрит в бездну, но смотрит с гордостью.
У того, кто видит бездну, но орлиным взором, у того, кто хватает бездну орлиными когтями: у того есть мужество. — —"
Страх, то есть, — наше исключение. Но мужество, авантюризм и восторг перед неизведанным, перед тем, на что никто ещё не решился, — мужество, я думаю, составляет всю предысторию человека.
Он завидовал самым диким, самым смелым животным и лишал их всех их добродетелей, как грабитель: только тогда он стал — человеком.
Это мужество, наконец утончённое, духовное, интеллектуальное, это человеческое мужество с орлиными крыльями и змеиной хитростью: оно, мне кажется, называется сегодня...»
«Заратустра!» — воскликнули все сидевшие вместе, и раздался громкий смех.
"Die Lehrer vom Zwecke des Daseins ..." и т.д., вплоть до конца. [Die fröhliche Wissenschaft.]
К новым морям.
Вдаль – хочу я: и отныне
Только выбор мой со мной.
Мчится в пагубные сини
Генуэзский парус мой.
Все блестит мне быстротечно,
Полдень спит в объятьях дня –
Только глаз твой, бесконечность,
Жутко смотрит на меня!
Aus meinem Wahrheits-Wahnsinne,
Aus meinen Tages-Sehnsüchten,
Des Tages müde, krank vom Lichte,
— sank abwärts, abendwärts, schattenwärts:
Von Einer Wahrheit
Verbrannt und durstig:
— gedenkst du noch, gedenkst du, heisses Herz,
Wie da du durstetest? —
Dass ich verbannt sei
Von aller Wahrheit,
Nur Narr!
Nur Dichter!
"Есть ли у вас мужество, о братья мои? Есть ли у вас отвага? Не мужество перед свидетелями, но мужество отшельника и орла, за которым даже ни один бог больше не наблюдает?
Холодные души, ослов, слепых и пьяниц не назову я мужественными. Но тех, кто, зная в сердце страх, овладевает им; кто смотрит в бездну, но смотрит с гордостью.
У того, кто видит бездну, но орлиным взором, у того, кто хватает бездну орлиными когтями: у того есть мужество. — —"
Страх, то есть, — наше исключение. Но мужество, авантюризм и восторг перед неизведанным, перед тем, на что никто ещё не решился, — мужество, я думаю, составляет всю предысторию человека.
Он завидовал самым диким, самым смелым животным и лишал их всех их добродетелей, как грабитель: только тогда он стал — человеком.
Это мужество, наконец утончённое, духовное, интеллектуальное, это человеческое мужество с орлиными крыльями и змеиной хитростью: оно, мне кажется, называется сегодня...»
«Заратустра!» — воскликнули все сидевшие вместе, и раздался громкий смех.
"Die Lehrer vom Zwecke des Daseins ..." и т.д., вплоть до конца. [Die fröhliche Wissenschaft.]
К новым морям.
Вдаль – хочу я: и отныне
Только выбор мой со мной.
Мчится в пагубные сини
Генуэзский парус мой.
Все блестит мне быстротечно,
Полдень спит в объятьях дня –
Только глаз твой, бесконечность,
Жутко смотрит на меня!
Я говорю вам о трех превращениях духа [der Geist]: о том, как дух стал верблюдом, верблюд – львом и, наконец, лев – ребенком.
Всякое возвышение «человеческого» типа до сих пор было делом аристократического общества – и так будет всегда: общества, которое верит в длинную лестницу рангов и различий в ценностях между людьми и которое в каком-то смысле делает рабство необходимым. Без пафоса дистанции, вырастающего из укоренившегося различия между классами, из постоянного презрения [смотреть испытующе и свысока] правящей касты к своим подданным и орудиям, и из столь же постоянной практики подчинения и повелевания, подчинения и удержания их на расстоянии, этот другой, более таинственный пафос вообще не смог бы возникнуть: это стремление к вечному расширению дистанции внутри самой души, к развитию всё более высоких, более редких, более отдалённых, более обширных, более всеобъемлющих состояний – короче говоря, возвышение «человеческого» типа, непрерывное «самопреодоление человека», если использовать моральную формулу в супраморальном [сверхморальном] смысле. Конечно, не следует предаваться гуманистическим заблуждениям о происхождении аристократического общества (то есть предпосылки для этого возвышения «человеческого» типа): правда [die Wahrheit] сурова. Скажем себе без оговорок, как начиналась каждая высшая культура на земле! Люди с ещё естественной природой, варвары во всех ужасных смыслах этого слова, люди-хищники, всё ещё обладающие несломленной волей и жаждой власти, бросались против более слабых, более цивилизованных, более миролюбивых, возможно, торговцев или скотоводов, или против старых, дряхлых культур, в которых последние жизненные силы лишь угасали в ярком фейерверке духа и разложения. Благородная [die vornehme] каста всегда изначально была кастой варваров: её превосходство изначально заключалось не в физической силе, а в силе душевной [der Seele] – они были более цельными людьми (что на каждом этапе означает то же самое, что и «более цельные звери [Bestien]»).
Пришёл друг Заратустра, гость гостей!
Теперь мир смеётся, ужасный занавес разорвался,
Наступила свадьба света и тьмы.....
Всякое возвышение «человеческого» типа до сих пор было делом аристократического общества – и так будет всегда: общества, которое верит в длинную лестницу рангов и различий в ценностях между людьми и которое в каком-то смысле делает рабство необходимым. Без пафоса дистанции, вырастающего из укоренившегося различия между классами, из постоянного презрения [смотреть испытующе и свысока] правящей касты к своим подданным и орудиям, и из столь же постоянной практики подчинения и повелевания, подчинения и удержания их на расстоянии, этот другой, более таинственный пафос вообще не смог бы возникнуть: это стремление к вечному расширению дистанции внутри самой души, к развитию всё более высоких, более редких, более отдалённых, более обширных, более всеобъемлющих состояний – короче говоря, возвышение «человеческого» типа, непрерывное «самопреодоление человека», если использовать моральную формулу в супраморальном [сверхморальном] смысле. Конечно, не следует предаваться гуманистическим заблуждениям о происхождении аристократического общества (то есть предпосылки для этого возвышения «человеческого» типа): правда [die Wahrheit] сурова. Скажем себе без оговорок, как начиналась каждая высшая культура на земле! Люди с ещё естественной природой, варвары во всех ужасных смыслах этого слова, люди-хищники, всё ещё обладающие несломленной волей и жаждой власти, бросались против более слабых, более цивилизованных, более миролюбивых, возможно, торговцев или скотоводов, или против старых, дряхлых культур, в которых последние жизненные силы лишь угасали в ярком фейерверке духа и разложения. Благородная [die vornehme] каста всегда изначально была кастой варваров: её превосходство изначально заключалось не в физической силе, а в силе душевной [der Seele] – они были более цельными людьми (что на каждом этапе означает то же самое, что и «более цельные звери [Bestien]»).
Пришёл друг Заратустра, гость гостей!
Теперь мир смеётся, ужасный занавес разорвался,
Наступила свадьба света и тьмы.....
Я говорю вам о трех превращениях духа [der Geist]: о том, как дух стал верблюдом, верблюд – львом и, наконец, лев – ребенком.
Всякое возвышение «человеческого» типа до сих пор было делом аристократического общества – и так будет всегда: общества, которое верит в длинную лестницу рангов и различий в ценностях между людьми и которое в каком-то смысле делает рабство необходимым. Без пафоса дистанции, вырастающего из укоренившегося различия между классами, из постоянного презрения [смотреть испытующе и свысока] правящей касты к своим подданным и орудиям, и из столь же постоянной практики подчинения и повелевания, подчинения и удержания их на расстоянии, этот другой, более таинственный пафос вообще не смог бы возникнуть: это стремление к вечному расширению дистанции внутри самой души, к развитию всё более высоких, более редких, более отдалённых, более обширных, более всеобъемлющих состояний – короче говоря, возвышение «человеческого» типа, непрерывное «самопреодоление человека», если использовать моральную формулу в супраморальном [сверхморальном] смысле. Конечно, не следует предаваться гуманистическим заблуждениям о происхождении аристократического общества (то есть предпосылки для этого возвышения «человеческого» типа): правда [die Wahrheit] сурова. Скажем себе без оговорок, как начиналась каждая высшая культура на земле! Люди с ещё естественной природой, варвары во всех ужасных смыслах этого слова, люди-хищники, всё ещё обладающие несломленной волей и жаждой власти, бросались против более слабых, более цивилизованных, более миролюбивых, возможно, торговцев или скотоводов, или против старых, дряхлых культур, в которых последние жизненные силы лишь угасали в ярком фейерверке духа и разложения. Благородная [die vornehme] каста всегда изначально была кастой варваров: её превосходство изначально заключалось не в физической силе, а в силе душевной [der Seele] – они были более цельными людьми (что на каждом этапе означает то же самое, что и «более цельные звери [Bestien]»).
Пришёл друг Заратустра, гость гостей!
Теперь мир смеётся, ужасный занавес разорвался,
Наступила свадьба света и тьмы.....
Всякое возвышение «человеческого» типа до сих пор было делом аристократического общества – и так будет всегда: общества, которое верит в длинную лестницу рангов и различий в ценностях между людьми и которое в каком-то смысле делает рабство необходимым. Без пафоса дистанции, вырастающего из укоренившегося различия между классами, из постоянного презрения [смотреть испытующе и свысока] правящей касты к своим подданным и орудиям, и из столь же постоянной практики подчинения и повелевания, подчинения и удержания их на расстоянии, этот другой, более таинственный пафос вообще не смог бы возникнуть: это стремление к вечному расширению дистанции внутри самой души, к развитию всё более высоких, более редких, более отдалённых, более обширных, более всеобъемлющих состояний – короче говоря, возвышение «человеческого» типа, непрерывное «самопреодоление человека», если использовать моральную формулу в супраморальном [сверхморальном] смысле. Конечно, не следует предаваться гуманистическим заблуждениям о происхождении аристократического общества (то есть предпосылки для этого возвышения «человеческого» типа): правда [die Wahrheit] сурова. Скажем себе без оговорок, как начиналась каждая высшая культура на земле! Люди с ещё естественной природой, варвары во всех ужасных смыслах этого слова, люди-хищники, всё ещё обладающие несломленной волей и жаждой власти, бросались против более слабых, более цивилизованных, более миролюбивых, возможно, торговцев или скотоводов, или против старых, дряхлых культур, в которых последние жизненные силы лишь угасали в ярком фейерверке духа и разложения. Благородная [die vornehme] каста всегда изначально была кастой варваров: её превосходство изначально заключалось не в физической силе, а в силе душевной [der Seele] – они были более цельными людьми (что на каждом этапе означает то же самое, что и «более цельные звери [Bestien]»).
Пришёл друг Заратустра, гость гостей!
Теперь мир смеётся, ужасный занавес разорвался,
Наступила свадьба света и тьмы.....
[“Истина здесь,” - эти слова, где бы они ни слышались, означают: Бог лжёт.]
NB.
[FW-114.] Сфера нравственного. — Мы немедленно конструируем новый образ, который видим, опираясь на весь прошлый опыт, в зависимости от степени [меры] нашей честности и справедливости. И нет иного опыта, кроме нравственного [морального], даже в сфере чувственного восприятия.
[Стандартный перевод: "Объем морального. Мы моментально конструируем новый и зримый нами образ с помощью всех прежних проделанных нами опытов лишь в меру нашей честности и справедливости. Не существует никаких других переживаний, кроме моральных, даже в области чувственного восприятия."]
ср. с:
Четыре заблуждения. — Человек воспитывался своими заблуждениями: во-первых, он всегда считал себя несовершенным; во-вторых, он приписывал себе вымышленные качества; в-третьих, он ощущал себя в ложной иерархии с животными и природой; в-четвёртых, он изобретал всё новые и новые таблицы ценностей и какое-то время считал их вечными и безусловными, так что то одно, то другое человеческое влечение и состояние выходили на первый план и, в результате этой оценки, облагораживались. Устранив влияние этих четырёх заблуждений, мы устраним также человечность, гуманность и «человеческое достоинство».
[Стандартный перевод: "Человек воспитан своими заблуждениями: во-первых, он всегда видел себя лишь в незаконченном виде, во-вторых, он приписывал себе измышленные свойства, в-третьих, он чувствовал себя относительно животного мира и при роды в ложной иерархической последовательности, в-четвертых, он всегда открывал себе новые скрижали блага и на время принимал их как нечто вечное и безусловное, так что на первом месте стояло то одно, то другое человеческое стремление и состояние и облагораживалось вследствие этой оценки. Если скинуть со счетов действие этих четырех заблуждений, то придется скинуть со счетов также гуманность, человечность и “человеческое достоинство”."]
а также ср. с https://spacemorgue.com/lastmagic/ и "суперстимулами", https://en.wikipedia.org/wiki/Agnotology и https://en.wikipedia.org/wiki/Apophenia и https://en.wikipedia.org/wiki/Problem_of_other_minds и https://en.wikipedia.org/wiki/Signalling_theory и прочими нейросемиотическими/нейропрагматическими феноменами (наряду с нейролингвистическими, вне-бихевиоральными теориями Биона (и Лакана, но у Лакана эта сфера не освещена в достаточной мере) о психоанализе организаций/больших-групп/бизнеса (теории Лакана более интересны в сфере персонального, т.е. относительно Имени-Отца, желания аналитика, и желания Матери))
[FW-114.] Сфера нравственного. — Мы немедленно конструируем новый образ, который видим, опираясь на весь прошлый опыт, в зависимости от степени [меры] нашей честности и справедливости. И нет иного опыта, кроме нравственного [морального], даже в сфере чувственного восприятия.
[Стандартный перевод: "Объем морального. Мы моментально конструируем новый и зримый нами образ с помощью всех прежних проделанных нами опытов лишь в меру нашей честности и справедливости. Не существует никаких других переживаний, кроме моральных, даже в области чувственного восприятия."]
ср. с:
Четыре заблуждения. — Человек воспитывался своими заблуждениями: во-первых, он всегда считал себя несовершенным; во-вторых, он приписывал себе вымышленные качества; в-третьих, он ощущал себя в ложной иерархии с животными и природой; в-четвёртых, он изобретал всё новые и новые таблицы ценностей и какое-то время считал их вечными и безусловными, так что то одно, то другое человеческое влечение и состояние выходили на первый план и, в результате этой оценки, облагораживались. Устранив влияние этих четырёх заблуждений, мы устраним также человечность, гуманность и «человеческое достоинство».
[Стандартный перевод: "Человек воспитан своими заблуждениями: во-первых, он всегда видел себя лишь в незаконченном виде, во-вторых, он приписывал себе измышленные свойства, в-третьих, он чувствовал себя относительно животного мира и при роды в ложной иерархической последовательности, в-четвертых, он всегда открывал себе новые скрижали блага и на время принимал их как нечто вечное и безусловное, так что на первом месте стояло то одно, то другое человеческое стремление и состояние и облагораживалось вследствие этой оценки. Если скинуть со счетов действие этих четырех заблуждений, то придется скинуть со счетов также гуманность, человечность и “человеческое достоинство”."]
а также ср. с https://spacemorgue.com/lastmagic/ и "суперстимулами", https://en.wikipedia.org/wiki/Agnotology и https://en.wikipedia.org/wiki/Apophenia и https://en.wikipedia.org/wiki/Problem_of_other_minds и https://en.wikipedia.org/wiki/Signalling_theory и прочими нейросемиотическими/нейропрагматическими феноменами (наряду с нейролингвистическими, вне-бихевиоральными теориями Биона (и Лакана, но у Лакана эта сфера не освещена в достаточной мере) о психоанализе организаций/больших-групп/бизнеса (теории Лакана более интересны в сфере персонального, т.е. относительно Имени-Отца, желания аналитика, и желания Матери))
NB.
[FW-114.] Сфера нравственного. — Мы немедленно конструируем новый образ, который видим, опираясь на весь прошлый опыт, в зависимости от степени [меры] нашей честности и справедливости. И нет иного опыта, кроме нравственного [морального], даже в сфере чувственного восприятия.
[Стандартный перевод: "Объем морального. Мы моментально конструируем новый и зримый нами образ с помощью всех прежних проделанных нами опытов лишь в меру нашей честности и справедливости. Не существует никаких других переживаний, кроме моральных, даже в области чувственного восприятия."]
ср. с:
Четыре заблуждения. — Человек воспитывался своими заблуждениями: во-первых, он всегда считал себя несовершенным; во-вторых, он приписывал себе вымышленные качества; в-третьих, он ощущал себя в ложной иерархии с животными и природой; в-четвёртых, он изобретал всё новые и новые таблицы ценностей и какое-то время считал их вечными и безусловными, так что то одно, то другое человеческое влечение и состояние выходили на первый план и, в результате этой оценки, облагораживались. Устранив влияние этих четырёх заблуждений, мы устраним также человечность, гуманность и «человеческое достоинство».
[Стандартный перевод: "Человек воспитан своими заблуждениями: во-первых, он всегда видел себя лишь в незаконченном виде, во-вторых, он приписывал себе измышленные свойства, в-третьих, он чувствовал себя относительно животного мира и при роды в ложной иерархической последовательности, в-четвертых, он всегда открывал себе новые скрижали блага и на время принимал их как нечто вечное и безусловное, так что на первом месте стояло то одно, то другое человеческое стремление и состояние и облагораживалось вследствие этой оценки. Если скинуть со счетов действие этих четырех заблуждений, то придется скинуть со счетов также гуманность, человечность и “человеческое достоинство”."]
а также ср. с https://spacemorgue.com/lastmagic/ и "суперстимулами", https://en.wikipedia.org/wiki/Agnotology и https://en.wikipedia.org/wiki/Apophenia и https://en.wikipedia.org/wiki/Problem_of_other_minds и https://en.wikipedia.org/wiki/Signalling_theory и прочими нейросемиотическими/нейропрагматическими феноменами (наряду с нейролингвистическими, вне-бихевиоральными теориями Биона (и Лакана, но у Лакана эта сфера не освещена в достаточной мере) о психоанализе организаций/больших-групп/бизнеса (теории Лакана более интересны в сфере персонального, т.е. относительно Имени-Отца, желания аналитика, и желания Матери))
[FW-114.] Сфера нравственного. — Мы немедленно конструируем новый образ, который видим, опираясь на весь прошлый опыт, в зависимости от степени [меры] нашей честности и справедливости. И нет иного опыта, кроме нравственного [морального], даже в сфере чувственного восприятия.
[Стандартный перевод: "Объем морального. Мы моментально конструируем новый и зримый нами образ с помощью всех прежних проделанных нами опытов лишь в меру нашей честности и справедливости. Не существует никаких других переживаний, кроме моральных, даже в области чувственного восприятия."]
ср. с:
Четыре заблуждения. — Человек воспитывался своими заблуждениями: во-первых, он всегда считал себя несовершенным; во-вторых, он приписывал себе вымышленные качества; в-третьих, он ощущал себя в ложной иерархии с животными и природой; в-четвёртых, он изобретал всё новые и новые таблицы ценностей и какое-то время считал их вечными и безусловными, так что то одно, то другое человеческое влечение и состояние выходили на первый план и, в результате этой оценки, облагораживались. Устранив влияние этих четырёх заблуждений, мы устраним также человечность, гуманность и «человеческое достоинство».
[Стандартный перевод: "Человек воспитан своими заблуждениями: во-первых, он всегда видел себя лишь в незаконченном виде, во-вторых, он приписывал себе измышленные свойства, в-третьих, он чувствовал себя относительно животного мира и при роды в ложной иерархической последовательности, в-четвертых, он всегда открывал себе новые скрижали блага и на время принимал их как нечто вечное и безусловное, так что на первом месте стояло то одно, то другое человеческое стремление и состояние и облагораживалось вследствие этой оценки. Если скинуть со счетов действие этих четырех заблуждений, то придется скинуть со счетов также гуманность, человечность и “человеческое достоинство”."]
а также ср. с https://spacemorgue.com/lastmagic/ и "суперстимулами", https://en.wikipedia.org/wiki/Agnotology и https://en.wikipedia.org/wiki/Apophenia и https://en.wikipedia.org/wiki/Problem_of_other_minds и https://en.wikipedia.org/wiki/Signalling_theory и прочими нейросемиотическими/нейропрагматическими феноменами (наряду с нейролингвистическими, вне-бихевиоральными теориями Биона (и Лакана, но у Лакана эта сфера не освещена в достаточной мере) о психоанализе организаций/больших-групп/бизнеса (теории Лакана более интересны в сфере персонального, т.е. относительно Имени-Отца, желания аналитика, и желания Матери))
NB. Авторы, которых Ницше ставит наравне друг с другом: ["святой"] Аристофан, Петроний, Галиани, принц де Линь, Гейне, Хафиз, Шекспир (пьеса "Цезарь"; ср. как Ницше сравнивает себя с Бэконом и "визионером Заратустры"), Гораций.
[возможно к этому списку можно добавить ещё и Макиавелли (Фукидид в комментарии не нуждается, но он другого рода писатель, и вовсе не поэт, хоть и пищуший в лучшем духе Софокла, как трагик [притом что Ницше, т.е. Ницше ранний, при чтении и оценке Демокрита также выводит другую критику и выявляет "пресократическое" именно в трудах Софокла (как Сократа - предвосхищающее, т.е. момент "падения трагедии" как искусства)]); Вольтер - исключается (т.к. он поверхностнее чем Галиани), как и Анри Бейль (который в некоторой мере уступает первенство... Достоевскому!)]
Узловатыми и искривленными, но гибкими и твердыми пусть стоят они у моря, как живой маяк непобедимой жизни.
Там, где бури низвергаются в море и горы утоляют жажду свою, денно и нощно будут они стоять на страже, чтобы испытать и познать себя.
Испытанным и проверенным должен быть каждый из них, чтобы знать мне, моего ли они рода, закалена ли воля их, молчат ли они, даже когда говорят, и делают ли вид, что берут, отдавая:
– чтобы сделаться некогда спутниками моими, созидающими и празднующими вместе со мной; теми, кто напишет волю мою на моих скрижалях – "Все сущее да становится совершенным" [... aller Dinge vollerer Vollendung].
[возможно к этому списку можно добавить ещё и Макиавелли (Фукидид в комментарии не нуждается, но он другого рода писатель, и вовсе не поэт, хоть и пищуший в лучшем духе Софокла, как трагик [притом что Ницше, т.е. Ницше ранний, при чтении и оценке Демокрита также выводит другую критику и выявляет "пресократическое" именно в трудах Софокла (как Сократа - предвосхищающее, т.е. момент "падения трагедии" как искусства)]); Вольтер - исключается (т.к. он поверхностнее чем Галиани), как и Анри Бейль (который в некоторой мере уступает первенство... Достоевскому!)]
Узловатыми и искривленными, но гибкими и твердыми пусть стоят они у моря, как живой маяк непобедимой жизни.
Там, где бури низвергаются в море и горы утоляют жажду свою, денно и нощно будут они стоять на страже, чтобы испытать и познать себя.
Испытанным и проверенным должен быть каждый из них, чтобы знать мне, моего ли они рода, закалена ли воля их, молчат ли они, даже когда говорят, и делают ли вид, что берут, отдавая:
– чтобы сделаться некогда спутниками моими, созидающими и празднующими вместе со мной; теми, кто напишет волю мою на моих скрижалях – "Все сущее да становится совершенным" [... aller Dinge vollerer Vollendung].
>>7058
[по поводу Франции...] "уровнем меньше", но тоже значимыми (как именно в эпоху модерна) он обозначает следующих: Мольер, Корнель, Расин (противопоставленные Шекспиру), психологи Поль Бурже, Пьер Лоти, Жип, Анри Мельяк, Анатоль Франс, Леметр, Ги де Мопассан, Анри Бейль и Проспер Мериме.
[по поводу Франции...] "уровнем меньше", но тоже значимыми (как именно в эпоху модерна) он обозначает следующих: Мольер, Корнель, Расин (противопоставленные Шекспиру), психологи Поль Бурже, Пьер Лоти, Жип, Анри Мельяк, Анатоль Франс, Леметр, Ги де Мопассан, Анри Бейль и Проспер Мериме.
555 Кб, 1180x729Че пацаны ислам?
Христианство лишило нас урожая античной культуры. Позднее отняло у нас жатву культуры ислама. Чудесный мир мавританской культуры Испании — он по сути родственнее нам, он больше говорит нашим чувствам, нашему вкусу, чем Греция и Рим, — и этот мир был растоптан (я уж не говорю, какими ногами), и почему? А потому, что он был обязан своим возникновением мужским инстинктам, потому, что он говорил Да жизни — жизни со всеми редкостными и утончёнными прелестями мавританской цивилизации!.. Потом крестоносцы сражались с культурой, перед которой им приличнее было бы пасть ниц, — в сравнении с нею и наш XIX век, должно быть, всё ещё слишком бедный, слишком «поздний».
[...] Решение задано; никто не волен выбирать. Либо ты чандала, либо нет… «Война с Римом, война не на жизнь, а на смерть! Мир, дружба с исламом», — вот как чувствовал, вот как поступал великий вольнодумец, гений среди немецких императоров, Фридрих II.
Другой вариант: «Как возможно даже ставить вопрос о выборе, когда речь идёт о выборе между исламом и христианством! В этих религиях ведь выражены ценностные противоположности! Либо ты — чандала, либо — аристократ… Немецкий аристократ попросту не может относиться к этому иначе, чем Гогенштауфен Фридрих II: война Риму — — —».
Христианство лишило нас урожая античной культуры. Позднее отняло у нас жатву культуры ислама. Чудесный мир мавританской культуры Испании — он по сути родственнее нам, он больше говорит нашим чувствам, нашему вкусу, чем Греция и Рим, — и этот мир был растоптан (я уж не говорю, какими ногами), и почему? А потому, что он был обязан своим возникновением мужским инстинктам, потому, что он говорил Да жизни — жизни со всеми редкостными и утончёнными прелестями мавританской цивилизации!.. Потом крестоносцы сражались с культурой, перед которой им приличнее было бы пасть ниц, — в сравнении с нею и наш XIX век, должно быть, всё ещё слишком бедный, слишком «поздний».
[...] Решение задано; никто не волен выбирать. Либо ты чандала, либо нет… «Война с Римом, война не на жизнь, а на смерть! Мир, дружба с исламом», — вот как чувствовал, вот как поступал великий вольнодумец, гений среди немецких императоров, Фридрих II.
Другой вариант: «Как возможно даже ставить вопрос о выборе, когда речь идёт о выборе между исламом и христианством! В этих религиях ведь выражены ценностные противоположности! Либо ты — чандала, либо — аристократ… Немецкий аристократ попросту не может относиться к этому иначе, чем Гогенштауфен Фридрих II: война Риму — — —».
>>7084
Чандала на вершине; евреи – прежде всего. Евреи – сильнейшая раса в изменчивой Европе: ибо они превосходят остальные длительностью своего развития. Их организация предполагает более богатое развитие, более опасный путь, большее количество стадий, чем могут похвастаться все остальные народы. Но это почти формула превосходства. Раса, как и любая другая органическая структура, может только расти или погибать; не существует застоя. Раса, которая не погибла, – это раса, которая непрерывно росла. Расти – значит становиться совершенной. Длительность существования расы неизбежно определяет уровень её развития: самая древняя должна быть самой высокой. Евреи застенчивы в абсолютном смысле; встретить еврея может быть благословением. Нельзя робеть от других безнаказанно; можно легко настроить других против себя. Но большое преимущество всё же остаётся за застенчивыми. – Их проницательность не даёт евреям стать глупыми, как мы: например, националистическими. Видимо, когда-то они были слишком хорошо привиты, сами немного кровожадны, и вот что отличает их от всех наций: они больше не поддаются нашему бешенству, rabies nationalis. Сегодня они сами служат противоядием от этой последней болезни европейского разума. — Только евреи в современной Европе прикоснулись к высшей форме интеллектуальности: к гениальной буффонаде. С Оффенбахом, с Генрихом Гейне мощь европейской культуры была поистине превзойдена; таким образом, другие расы ещё не вольны обладать интеллектом. Это граничит с Аристофаном, Петронием, Хафизом. — Старейшая и новейшая культура Европы теперь, несомненно, представляет Париж; l'esprit de Paris — его квинтэссенция. Но самые избалованные парижане, такие как Гонкуры, без колебаний признали в Гейне одну из трёх вершин парижского духа: он делит эту честь с принцем де Линем и неаполитанцем Гальяни. — У Гейне хватило вкуса не воспринимать немцев всерьёз; в свою очередь, немцы воспринимали его всерьёз, а Шуман положил его на музыку — на музыку Шумана! «Ты как цветок», — поют все благородные девы. — Сегодня в Германии Гейне считают преступником за то, что у него был вкус — за то, что он смеялся: сами немцы, по сути, сегодня относятся к себе отчаянно серьёзно. —
и в то же время: wozu? удалить зримое, т.е. христианство... это просто уловка (разве пример в виде Борджиа ничему не учит? разве Борджиа - мусульманин? или христианин? Борджиа-мусульманин! (как мусульманин, поистине), — это и только это, — es eben eine Absurdität.....)
>эта попытка склониться
Чандала на вершине; евреи – прежде всего. Евреи – сильнейшая раса в изменчивой Европе: ибо они превосходят остальные длительностью своего развития. Их организация предполагает более богатое развитие, более опасный путь, большее количество стадий, чем могут похвастаться все остальные народы. Но это почти формула превосходства. Раса, как и любая другая органическая структура, может только расти или погибать; не существует застоя. Раса, которая не погибла, – это раса, которая непрерывно росла. Расти – значит становиться совершенной. Длительность существования расы неизбежно определяет уровень её развития: самая древняя должна быть самой высокой. Евреи застенчивы в абсолютном смысле; встретить еврея может быть благословением. Нельзя робеть от других безнаказанно; можно легко настроить других против себя. Но большое преимущество всё же остаётся за застенчивыми. – Их проницательность не даёт евреям стать глупыми, как мы: например, националистическими. Видимо, когда-то они были слишком хорошо привиты, сами немного кровожадны, и вот что отличает их от всех наций: они больше не поддаются нашему бешенству, rabies nationalis. Сегодня они сами служат противоядием от этой последней болезни европейского разума. — Только евреи в современной Европе прикоснулись к высшей форме интеллектуальности: к гениальной буффонаде. С Оффенбахом, с Генрихом Гейне мощь европейской культуры была поистине превзойдена; таким образом, другие расы ещё не вольны обладать интеллектом. Это граничит с Аристофаном, Петронием, Хафизом. — Старейшая и новейшая культура Европы теперь, несомненно, представляет Париж; l'esprit de Paris — его квинтэссенция. Но самые избалованные парижане, такие как Гонкуры, без колебаний признали в Гейне одну из трёх вершин парижского духа: он делит эту честь с принцем де Линем и неаполитанцем Гальяни. — У Гейне хватило вкуса не воспринимать немцев всерьёз; в свою очередь, немцы воспринимали его всерьёз, а Шуман положил его на музыку — на музыку Шумана! «Ты как цветок», — поют все благородные девы. — Сегодня в Германии Гейне считают преступником за то, что у него был вкус — за то, что он смеялся: сами немцы, по сути, сегодня относятся к себе отчаянно серьёзно. —
и в то же время: wozu? удалить зримое, т.е. христианство... это просто уловка (разве пример в виде Борджиа ничему не учит? разве Борджиа - мусульманин? или христианин? Борджиа-мусульманин! (как мусульманин, поистине), — это и только это, — es eben eine Absurdität.....)
>>7084
Чандала на вершине; евреи – прежде всего. Евреи – сильнейшая раса в изменчивой Европе: ибо они превосходят остальные длительностью своего развития. Их организация предполагает более богатое развитие, более опасный путь, большее количество стадий, чем могут похвастаться все остальные народы. Но это почти формула превосходства. Раса, как и любая другая органическая структура, может только расти или погибать; не существует застоя. Раса, которая не погибла, – это раса, которая непрерывно росла. Расти – значит становиться совершенной. Длительность существования расы неизбежно определяет уровень её развития: самая древняя должна быть самой высокой. Евреи застенчивы в абсолютном смысле; встретить еврея может быть благословением. Нельзя робеть от других безнаказанно; можно легко настроить других против себя. Но большое преимущество всё же остаётся за застенчивыми. – Их проницательность не даёт евреям стать глупыми, как мы: например, националистическими. Видимо, когда-то они были слишком хорошо привиты, сами немного кровожадны, и вот что отличает их от всех наций: они больше не поддаются нашему бешенству, rabies nationalis. Сегодня они сами служат противоядием от этой последней болезни европейского разума. — Только евреи в современной Европе прикоснулись к высшей форме интеллектуальности: к гениальной буффонаде. С Оффенбахом, с Генрихом Гейне мощь европейской культуры была поистине превзойдена; таким образом, другие расы ещё не вольны обладать интеллектом. Это граничит с Аристофаном, Петронием, Хафизом. — Старейшая и новейшая культура Европы теперь, несомненно, представляет Париж; l'esprit de Paris — его квинтэссенция. Но самые избалованные парижане, такие как Гонкуры, без колебаний признали в Гейне одну из трёх вершин парижского духа: он делит эту честь с принцем де Линем и неаполитанцем Гальяни. — У Гейне хватило вкуса не воспринимать немцев всерьёз; в свою очередь, немцы воспринимали его всерьёз, а Шуман положил его на музыку — на музыку Шумана! «Ты как цветок», — поют все благородные девы. — Сегодня в Германии Гейне считают преступником за то, что у него был вкус — за то, что он смеялся: сами немцы, по сути, сегодня относятся к себе отчаянно серьёзно. —
и в то же время: wozu? удалить зримое, т.е. христианство... это просто уловка (разве пример в виде Борджиа ничему не учит? разве Борджиа - мусульманин? или христианин? Борджиа-мусульманин! (как мусульманин, поистине), — это и только это, — es eben eine Absurdität.....)
>эта попытка склониться
Чандала на вершине; евреи – прежде всего. Евреи – сильнейшая раса в изменчивой Европе: ибо они превосходят остальные длительностью своего развития. Их организация предполагает более богатое развитие, более опасный путь, большее количество стадий, чем могут похвастаться все остальные народы. Но это почти формула превосходства. Раса, как и любая другая органическая структура, может только расти или погибать; не существует застоя. Раса, которая не погибла, – это раса, которая непрерывно росла. Расти – значит становиться совершенной. Длительность существования расы неизбежно определяет уровень её развития: самая древняя должна быть самой высокой. Евреи застенчивы в абсолютном смысле; встретить еврея может быть благословением. Нельзя робеть от других безнаказанно; можно легко настроить других против себя. Но большое преимущество всё же остаётся за застенчивыми. – Их проницательность не даёт евреям стать глупыми, как мы: например, националистическими. Видимо, когда-то они были слишком хорошо привиты, сами немного кровожадны, и вот что отличает их от всех наций: они больше не поддаются нашему бешенству, rabies nationalis. Сегодня они сами служат противоядием от этой последней болезни европейского разума. — Только евреи в современной Европе прикоснулись к высшей форме интеллектуальности: к гениальной буффонаде. С Оффенбахом, с Генрихом Гейне мощь европейской культуры была поистине превзойдена; таким образом, другие расы ещё не вольны обладать интеллектом. Это граничит с Аристофаном, Петронием, Хафизом. — Старейшая и новейшая культура Европы теперь, несомненно, представляет Париж; l'esprit de Paris — его квинтэссенция. Но самые избалованные парижане, такие как Гонкуры, без колебаний признали в Гейне одну из трёх вершин парижского духа: он делит эту честь с принцем де Линем и неаполитанцем Гальяни. — У Гейне хватило вкуса не воспринимать немцев всерьёз; в свою очередь, немцы воспринимали его всерьёз, а Шуман положил его на музыку — на музыку Шумана! «Ты как цветок», — поют все благородные девы. — Сегодня в Германии Гейне считают преступником за то, что у него был вкус — за то, что он смеялся: сами немцы, по сути, сегодня относятся к себе отчаянно серьёзно. —
и в то же время: wozu? удалить зримое, т.е. христианство... это просто уловка (разве пример в виде Борджиа ничему не учит? разве Борджиа - мусульманин? или христианин? Борджиа-мусульманин! (как мусульманин, поистине), — это и только это, — es eben eine Absurdität.....)
В каком случае следует остановиться. — Когда массы начинают бесчинствовать, а разум помрачается, лучше всего, если ты не вполне уверен в своём душевном здоровье, спуститься в подворотню и посмотреть, какая там на дворе погода.
Жить с огромным и гордым спокойствием; всегда по ту сторону. Волею судеб иметь и не иметь свои эмоции, свои плюсы и минусы, предаваться им часами; сидеть на них, как на лошадях, часто как на ослах: нужно уметь использовать их глупость так же, как и их огонь. Сохранять свои триста передних планов; и свои чёрные очки: ибо бывают случаи, когда никто не должен смотреть нам в глаза, не говоря уже о наших «намерениях». И избрать себе в спутники этот озорной и весёлый порок – вежливость. И оставаться хозяином своих четырёх добродетелей: мужества, проницательности, сострадания и одиночества. Ибо одиночество – добродетель для нас, как возвышенная склонность и стремление к чистоте, которая предугадывает, что, когда люди соприкасаются друг с другом – «в компании», – это неизбежно должно быть нечисто. Каждое сообщество создаёт, как-то, где-то, когда-то – «общее».
[Стандартный перевод: Жить, сохраняя чудовищное и гордое спокойствие; всегда по ту сторону. – По произволу иметь свои аффекты, свои «за» и «против», или не иметь их, снисходить до них на время; садиться на них, как на лошадей, зачастую как на ослов: ведь нужно же уметь пользоваться как их глупостью, так и пылом. Сохранять в своем обиходе три сотни показных мотивов, а также темные очки: ибо есть случаи, когда никто не должен заглядывать нам в глаза, а еще того менее в наши «мотивы». И взять себе в компаньоны этот плутоватый и веселый порок – учтивость. И быть господином своих четырех добродетелей: мужества, прозорливости, сочувствия, одиночества. Ибо одиночество есть у нас добродетель, как свойственное чистоплотности возвышенное влечение, которое провидит, какая неизбежная неопрятность должна иметь место при соприкосновении людей между собою, – «в обществе». Как бы ни было, когда бы ни было, где бы ни было, – всякое общение «опошляет».]
Жить с огромным и гордым спокойствием; всегда по ту сторону. Волею судеб иметь и не иметь свои эмоции, свои плюсы и минусы, предаваться им часами; сидеть на них, как на лошадях, часто как на ослах: нужно уметь использовать их глупость так же, как и их огонь. Сохранять свои триста передних планов; и свои чёрные очки: ибо бывают случаи, когда никто не должен смотреть нам в глаза, не говоря уже о наших «намерениях». И избрать себе в спутники этот озорной и весёлый порок – вежливость. И оставаться хозяином своих четырёх добродетелей: мужества, проницательности, сострадания и одиночества. Ибо одиночество – добродетель для нас, как возвышенная склонность и стремление к чистоте, которая предугадывает, что, когда люди соприкасаются друг с другом – «в компании», – это неизбежно должно быть нечисто. Каждое сообщество создаёт, как-то, где-то, когда-то – «общее».
[Стандартный перевод: Жить, сохраняя чудовищное и гордое спокойствие; всегда по ту сторону. – По произволу иметь свои аффекты, свои «за» и «против», или не иметь их, снисходить до них на время; садиться на них, как на лошадей, зачастую как на ослов: ведь нужно же уметь пользоваться как их глупостью, так и пылом. Сохранять в своем обиходе три сотни показных мотивов, а также темные очки: ибо есть случаи, когда никто не должен заглядывать нам в глаза, а еще того менее в наши «мотивы». И взять себе в компаньоны этот плутоватый и веселый порок – учтивость. И быть господином своих четырех добродетелей: мужества, прозорливости, сочувствия, одиночества. Ибо одиночество есть у нас добродетель, как свойственное чистоплотности возвышенное влечение, которое провидит, какая неизбежная неопрятность должна иметь место при соприкосновении людей между собою, – «в обществе». Как бы ни было, когда бы ни было, где бы ни было, – всякое общение «опошляет».]
В каком случае следует остановиться. — Когда массы начинают бесчинствовать, а разум помрачается, лучше всего, если ты не вполне уверен в своём душевном здоровье, спуститься в подворотню и посмотреть, какая там на дворе погода.
Жить с огромным и гордым спокойствием; всегда по ту сторону. Волею судеб иметь и не иметь свои эмоции, свои плюсы и минусы, предаваться им часами; сидеть на них, как на лошадях, часто как на ослах: нужно уметь использовать их глупость так же, как и их огонь. Сохранять свои триста передних планов; и свои чёрные очки: ибо бывают случаи, когда никто не должен смотреть нам в глаза, не говоря уже о наших «намерениях». И избрать себе в спутники этот озорной и весёлый порок – вежливость. И оставаться хозяином своих четырёх добродетелей: мужества, проницательности, сострадания и одиночества. Ибо одиночество – добродетель для нас, как возвышенная склонность и стремление к чистоте, которая предугадывает, что, когда люди соприкасаются друг с другом – «в компании», – это неизбежно должно быть нечисто. Каждое сообщество создаёт, как-то, где-то, когда-то – «общее».
[Стандартный перевод: Жить, сохраняя чудовищное и гордое спокойствие; всегда по ту сторону. – По произволу иметь свои аффекты, свои «за» и «против», или не иметь их, снисходить до них на время; садиться на них, как на лошадей, зачастую как на ослов: ведь нужно же уметь пользоваться как их глупостью, так и пылом. Сохранять в своем обиходе три сотни показных мотивов, а также темные очки: ибо есть случаи, когда никто не должен заглядывать нам в глаза, а еще того менее в наши «мотивы». И взять себе в компаньоны этот плутоватый и веселый порок – учтивость. И быть господином своих четырех добродетелей: мужества, прозорливости, сочувствия, одиночества. Ибо одиночество есть у нас добродетель, как свойственное чистоплотности возвышенное влечение, которое провидит, какая неизбежная неопрятность должна иметь место при соприкосновении людей между собою, – «в обществе». Как бы ни было, когда бы ни было, где бы ни было, – всякое общение «опошляет».]
Жить с огромным и гордым спокойствием; всегда по ту сторону. Волею судеб иметь и не иметь свои эмоции, свои плюсы и минусы, предаваться им часами; сидеть на них, как на лошадях, часто как на ослах: нужно уметь использовать их глупость так же, как и их огонь. Сохранять свои триста передних планов; и свои чёрные очки: ибо бывают случаи, когда никто не должен смотреть нам в глаза, не говоря уже о наших «намерениях». И избрать себе в спутники этот озорной и весёлый порок – вежливость. И оставаться хозяином своих четырёх добродетелей: мужества, проницательности, сострадания и одиночества. Ибо одиночество – добродетель для нас, как возвышенная склонность и стремление к чистоте, которая предугадывает, что, когда люди соприкасаются друг с другом – «в компании», – это неизбежно должно быть нечисто. Каждое сообщество создаёт, как-то, где-то, когда-то – «общее».
[Стандартный перевод: Жить, сохраняя чудовищное и гордое спокойствие; всегда по ту сторону. – По произволу иметь свои аффекты, свои «за» и «против», или не иметь их, снисходить до них на время; садиться на них, как на лошадей, зачастую как на ослов: ведь нужно же уметь пользоваться как их глупостью, так и пылом. Сохранять в своем обиходе три сотни показных мотивов, а также темные очки: ибо есть случаи, когда никто не должен заглядывать нам в глаза, а еще того менее в наши «мотивы». И взять себе в компаньоны этот плутоватый и веселый порок – учтивость. И быть господином своих четырех добродетелей: мужества, прозорливости, сочувствия, одиночества. Ибо одиночество есть у нас добродетель, как свойственное чистоплотности возвышенное влечение, которое провидит, какая неизбежная неопрятность должна иметь место при соприкосновении людей между собою, – «в обществе». Как бы ни было, когда бы ни было, где бы ни было, – всякое общение «опошляет».]
>>7089
— Mitgefühl чаще понимается как глубокое сочувствие, чувствование вместе, эмоциональное участие, сопереживание.
— В то время как Mitleid используется как "жалость" или "сострадание" с оттенком сожаления, иногда с включением желания помочь.
Таким образом, Mitgefühl включает оба понятия — и сочувствие, и сострадание, выступая как эмоциональная близость и участие в чужих переживаниях, и именно оно чаще всего употребляется, когда говорят об истинном эмоциональном отклике на страдание другого. В русском языке оба слова — сочувствие и сострадание — могут передавать это понятие в зависимости от контекста.
>сострадания
>сочувствия
— Mitgefühl чаще понимается как глубокое сочувствие, чувствование вместе, эмоциональное участие, сопереживание.
— В то время как Mitleid используется как "жалость" или "сострадание" с оттенком сожаления, иногда с включением желания помочь.
Таким образом, Mitgefühl включает оба понятия — и сочувствие, и сострадание, выступая как эмоциональная близость и участие в чужих переживаниях, и именно оно чаще всего употребляется, когда говорят об истинном эмоциональном отклике на страдание другого. В русском языке оба слова — сочувствие и сострадание — могут передавать это понятие в зависимости от контекста.
>>7084
Твои германские гении не уникальны. Многие правители этого мира, заметив что в Исламе поощряется грабеж рабство педафилия изнасилование и запрещены почти все виды культурной деятельности увидели в Мухаммеде родственную душу и поспешили принести эту чудесную религию своей стране... навсегда обратив потенциал своей нации в ничто. Германцы избежали этой судьбы по чистой случайности, несколько раз. А Грецию, Персию, Индию и Египет никто и не спрашивал.
Твои германские гении не уникальны. Многие правители этого мира, заметив что в Исламе поощряется грабеж рабство педафилия изнасилование и запрещены почти все виды культурной деятельности увидели в Мухаммеде родственную душу и поспешили принести эту чудесную религию своей стране... навсегда обратив потенциал своей нации в ничто. Германцы избежали этой судьбы по чистой случайности, несколько раз. А Грецию, Персию, Индию и Египет никто и не спрашивал.
>>6857
Инцелов уже где-то успели признать психбольными?
Чутка лучше стал понимать. "Аскетический идеал" - это те или иные "крайние убеждения"? Как я понимаю тут надо различать "крайние убеждения" и очень (быть может ярую) "идейность" не путать с идеализмом
И как я понял "Аскетический идеал" это вообще не обязательно про аскезу, аскезу могут возвести в ранг "Аскетического идеала" (что впрочем довольно часто просходило) но так же в теории в этот статус могут возвести и что-то другое.
Вообще нет, мне просто хочется разобрать субкультуру инцелов в качестве конкретный пример, частный случай "морали рабов" дабы лучше понимать моралИ рабов вообще
Инцелов я выбрал для этого просто потому что они так сказать "под боком" и за ними проще наблюдать.
И ещё один тупой вопрос и вполне очевидный, ответ на который я сам интуитивно знаю но всё же хочется задать: наверное я сейчас сравниваю теплое с мягким но в чем разница между "тем кто живёт врагом" и "моралью рабов"?
>Лучше не реифицировать понятия из философии Ницше. Для психических расстройств ведь есть методы, по крайней мере, психоанализа (и терапии).
Инцелов уже где-то успели признать психбольными?
>Выше >>6852 сам Ницше пояснил в пунктах 14 и 15 (и до этого - по поводу "последних людей" и "придаю ценность").
Чутка лучше стал понимать. "Аскетический идеал" - это те или иные "крайние убеждения"? Как я понимаю тут надо различать "крайние убеждения" и очень (быть может ярую) "идейность" не путать с идеализмом
И как я понял "Аскетический идеал" это вообще не обязательно про аскезу, аскезу могут возвести в ранг "Аскетического идеала" (что впрочем довольно часто просходило) но так же в теории в этот статус могут возвести и что-то другое.
>Если ты хочешь сказать что "инцелы" (?) это уголовники/больные, то соображения Ницше по этому поводу выражены в афоризме 202 из Morgenröthe.
Вообще нет, мне просто хочется разобрать субкультуру инцелов в качестве конкретный пример, частный случай "морали рабов" дабы лучше понимать моралИ рабов вообще
Инцелов я выбрал для этого просто потому что они так сказать "под боком" и за ними проще наблюдать.
И ещё один тупой вопрос и вполне очевидный, ответ на который я сам интуитивно знаю но всё же хочется задать: наверное я сейчас сравниваю теплое с мягким но в чем разница между "тем кто живёт врагом" и "моралью рабов"?
>>7168
Поступая так, мы отпускаем. — В сущности, я ненавижу все эти моральные принципы, которые гласят: «Не делай этого! Отрекись! Преодолей себя!» — я же, напротив, предпочитаю те, которые побуждают меня делать что-то снова и снова, мечтать об этом с утра до вечера и ночью, и думать только о том, чтобы сделать это хорошо, так хорошо, как могу только я! Тот, кто живёт так, постоянно теряет одно за другим то, что не принадлежит к такой жизни: без ненависти и обиды он видит, как это сегодня и то завтра прощаются с ним, словно пожелтевшие листья, которые уносит с дерева каждый свежий ветерок; или он вообще не видит этого прощания, настолько строго его взгляд устремлён к цели и, как правило, вперёд, а не вбок, назад или вниз. «Наши действия должны определять, что мы отпускаем: поступая так, мы отпускаем» — вот как это мне нравится, вот мой девиз. Но я не хочу с открытыми глазами стремиться к своему обнищанию; мне не нравятся все отрицательные добродетели, сущность которых — отрицание и самоотречение.
Мне кажется (или я ошибаюсь?), этот феномен давно уже на (европейских, британских и прочих) ТВ освещают, включая случаи когда человек таранит на автобусе людей.
(С другой стороны, некое расстройство личности тоже порождает этот феномен, но не делает опасным для людей. Но я понимаю, что ты имеешь в виду общественно опасных, а не "forever alone" субъектов.)
Есть философия Канта. Есть Шопенгауэра. У первого есть Sein и Ding an sich. У второго есть Sein, Ding an sich и Dasein.
Аскетический идеал - это Ding an sich, т.к. она выводится (согласно логике) из отрицания Sein, т.е. вещь в себе - это не-сущее. Следовательно, не существующее. Следовательно, его нет (вот это Гегеля и насторожило, т.е. кроме Маймона, Гегелю тоже не нравилась кантовская критика (Гегель это такой осовремененный Прокл, больше околонаучный и с наукой связанный, как Дидро, чем сугубо платонический философ)).
Отсюда: да, аскетический идеал, - это крайность, non plus ultra par excellence. Чувства меры, вероятностей, каких-то градаций с аскетическими идеалами практически нет, - человек либо ему подчинён либо нет (вот это "либо" и есть та самая non plus ultra: либо человек идеалист, либо нет, - третьего не дано).
Нет, это практически одно и то же. Само понятие "идейности" это аскетицизм, в самом человеке как философском понятии никаких идейностей не вложено (даже убеждений). Скорее, из самого человека должна быть некая страсть/драйв/инстинкт, которая убеждениями управляет, и возможно ими прикрывается, чтобы достичь чего-то своего, сугубо личного, онтологически. Иначе это просто фанатизм, и следовательно, аскетический идеал.
Ницше постулирует что "сверхгерой" > "герой", т.е. "сверхгерой" это человек, не подверженный аскетическому идеалу. Он не впадает в постулирование несуществующих действительностей (его мысль не пытается мыслить немыслимое, т.е. "вещь в себе").
Я думаю ты уже понял, что это связано с немецкой философией довольно крепко, так или иначе. Хоть и на словах выглядит доступным, на практике всё это, - более специальное знание.
Это разные вещи, аскеза это инструмент, метод. Аскетический идеал это цель.
Аскеза может совершаться для своих целей, а может быть совершена для не-своих целей. Второй случай (не свои цели), - это аскетический идеал (на бытовом плане: "своя голова на плечах").
Это философская проблема, Ницше разрешает некорректную цепочку логических причин и следствий ("приказания" и "подчинения", если в прусском "формате").
Если кратко: без установления не-аскетического мышления само бытие оказывается изолганным, только потому, что каждый является частью бытия (Dasein), и вследствие само-отрицания именно бытие конкретного человека оказывается отрицаемым (по Фрейду: репрессированным), и следовательно, изолганным. Значит, для достижения истины необходимо чтобы каждый человек "был солдатом" (например, как Сократ), т.е. прежде всего (имел "свою голову на плечах") мыслил через само-утверждение (т.е. своего бытия/Dasein). А всё остальное, - следует из такой философской коннотации (исправленной мысли).
Возьми Nietzsche-Kommentar к ZGM и "К генеалогии морали", первую и вторую части, и попробуй их отдельно разобрать. Потому что иначе в контексте философии Ницше этот вопрос не разрешается (потом можно полистать Anti-Christ вместо EH или GD, с комментариями к нему, но не раньше).
Первое это рессентиментарность, второе это не аскетический идеал, но то, что Ницше описывал в BGE-260. Т.е. идеал - это нечто транслируемое (в идеологии, например), мораль, - это нечто утилитарное (с точки зрения Ницше, утилитаризм, - это и есть первейший пример "морали раба", т.е. не сам человек что-то означает, а некая внешняя "польза" (?) подчиняет действия человека (и его самого) какой-то цели: банально, в силу логики действия, и мышления).
Грубо говоря, может быть порядок такой: рессентимент -> мораль -> идеал, аскетический -> церковь/политика/движение и т.д.
Я не уверен что они именно "рабы", т.к. это связано немного с другими веяниями (например, прекариатом), но с рессентиментом, конечно, это понятие стало связано довольно крепко. И тогда, согласно логике выше, да, это движение порождает аскетические идеалы (вместо того, чтобы как-то положение исправлять), но тогда сюда же придётся вписать революционные движения, т.к. механика примерно та же самая. Вопрос только в том, что отрицается. И если само бытие (всё живущее, всё сущее) отрицается, то это, конечно, сумасшествие (т.к. отрицающий тогда отрицает и само отрицание, т.е. себя).
Поступая так, мы отпускаем. — В сущности, я ненавижу все эти моральные принципы, которые гласят: «Не делай этого! Отрекись! Преодолей себя!» — я же, напротив, предпочитаю те, которые побуждают меня делать что-то снова и снова, мечтать об этом с утра до вечера и ночью, и думать только о том, чтобы сделать это хорошо, так хорошо, как могу только я! Тот, кто живёт так, постоянно теряет одно за другим то, что не принадлежит к такой жизни: без ненависти и обиды он видит, как это сегодня и то завтра прощаются с ним, словно пожелтевшие листья, которые уносит с дерева каждый свежий ветерок; или он вообще не видит этого прощания, настолько строго его взгляд устремлён к цели и, как правило, вперёд, а не вбок, назад или вниз. «Наши действия должны определять, что мы отпускаем: поступая так, мы отпускаем» — вот как это мне нравится, вот мой девиз. Но я не хочу с открытыми глазами стремиться к своему обнищанию; мне не нравятся все отрицательные добродетели, сущность которых — отрицание и самоотречение.
>Инцелов уже где-то успели признать психбольными?
Мне кажется (или я ошибаюсь?), этот феномен давно уже на (европейских, британских и прочих) ТВ освещают, включая случаи когда человек таранит на автобусе людей.
(С другой стороны, некое расстройство личности тоже порождает этот феномен, но не делает опасным для людей. Но я понимаю, что ты имеешь в виду общественно опасных, а не "forever alone" субъектов.)
> "Аскетический идеал" - это те или иные "крайние убеждения"?
Есть философия Канта. Есть Шопенгауэра. У первого есть Sein и Ding an sich. У второго есть Sein, Ding an sich и Dasein.
Аскетический идеал - это Ding an sich, т.к. она выводится (согласно логике) из отрицания Sein, т.е. вещь в себе - это не-сущее. Следовательно, не существующее. Следовательно, его нет (вот это Гегеля и насторожило, т.е. кроме Маймона, Гегелю тоже не нравилась кантовская критика (Гегель это такой осовремененный Прокл, больше околонаучный и с наукой связанный, как Дидро, чем сугубо платонический философ)).
Отсюда: да, аскетический идеал, - это крайность, non plus ultra par excellence. Чувства меры, вероятностей, каких-то градаций с аскетическими идеалами практически нет, - человек либо ему подчинён либо нет (вот это "либо" и есть та самая non plus ultra: либо человек идеалист, либо нет, - третьего не дано).
>надо различать "крайние убеждения" и очень (быть может ярую) "идейность"
Нет, это практически одно и то же. Само понятие "идейности" это аскетицизм, в самом человеке как философском понятии никаких идейностей не вложено (даже убеждений). Скорее, из самого человека должна быть некая страсть/драйв/инстинкт, которая убеждениями управляет, и возможно ими прикрывается, чтобы достичь чего-то своего, сугубо личного, онтологически. Иначе это просто фанатизм, и следовательно, аскетический идеал.
Ницше постулирует что "сверхгерой" > "герой", т.е. "сверхгерой" это человек, не подверженный аскетическому идеалу. Он не впадает в постулирование несуществующих действительностей (его мысль не пытается мыслить немыслимое, т.е. "вещь в себе").
Я думаю ты уже понял, что это связано с немецкой философией довольно крепко, так или иначе. Хоть и на словах выглядит доступным, на практике всё это, - более специальное знание.
> "Аскетический идеал" это вообще не обязательно про аскезу
Это разные вещи, аскеза это инструмент, метод. Аскетический идеал это цель.
Аскеза может совершаться для своих целей, а может быть совершена для не-своих целей. Второй случай (не свои цели), - это аскетический идеал (на бытовом плане: "своя голова на плечах").
>в этот статус могут возвести и что-то другое
Это философская проблема, Ницше разрешает некорректную цепочку логических причин и следствий ("приказания" и "подчинения", если в прусском "формате").
Если кратко: без установления не-аскетического мышления само бытие оказывается изолганным, только потому, что каждый является частью бытия (Dasein), и вследствие само-отрицания именно бытие конкретного человека оказывается отрицаемым (по Фрейду: репрессированным), и следовательно, изолганным. Значит, для достижения истины необходимо чтобы каждый человек "был солдатом" (например, как Сократ), т.е. прежде всего (имел "свою голову на плечах") мыслил через само-утверждение (т.е. своего бытия/Dasein). А всё остальное, - следует из такой философской коннотации (исправленной мысли).
>моралИ рабов
Возьми Nietzsche-Kommentar к ZGM и "К генеалогии морали", первую и вторую части, и попробуй их отдельно разобрать. Потому что иначе в контексте философии Ницше этот вопрос не разрешается (потом можно полистать Anti-Christ вместо EH или GD, с комментариями к нему, но не раньше).
>разница между "тем кто живёт врагом" и "моралью рабов"
Первое это рессентиментарность, второе это не аскетический идеал, но то, что Ницше описывал в BGE-260. Т.е. идеал - это нечто транслируемое (в идеологии, например), мораль, - это нечто утилитарное (с точки зрения Ницше, утилитаризм, - это и есть первейший пример "морали раба", т.е. не сам человек что-то означает, а некая внешняя "польза" (?) подчиняет действия человека (и его самого) какой-то цели: банально, в силу логики действия, и мышления).
Грубо говоря, может быть порядок такой: рессентимент -> мораль -> идеал, аскетический -> церковь/политика/движение и т.д.
>Инцелов я выбрал для этого просто потому что они так сказать "под боком" и за ними проще наблюдать.
Я не уверен что они именно "рабы", т.к. это связано немного с другими веяниями (например, прекариатом), но с рессентиментом, конечно, это понятие стало связано довольно крепко. И тогда, согласно логике выше, да, это движение порождает аскетические идеалы (вместо того, чтобы как-то положение исправлять), но тогда сюда же придётся вписать революционные движения, т.к. механика примерно та же самая. Вопрос только в том, что отрицается. И если само бытие (всё живущее, всё сущее) отрицается, то это, конечно, сумасшествие (т.к. отрицающий тогда отрицает и само отрицание, т.е. себя).
>>7168
Поступая так, мы отпускаем. — В сущности, я ненавижу все эти моральные принципы, которые гласят: «Не делай этого! Отрекись! Преодолей себя!» — я же, напротив, предпочитаю те, которые побуждают меня делать что-то снова и снова, мечтать об этом с утра до вечера и ночью, и думать только о том, чтобы сделать это хорошо, так хорошо, как могу только я! Тот, кто живёт так, постоянно теряет одно за другим то, что не принадлежит к такой жизни: без ненависти и обиды он видит, как это сегодня и то завтра прощаются с ним, словно пожелтевшие листья, которые уносит с дерева каждый свежий ветерок; или он вообще не видит этого прощания, настолько строго его взгляд устремлён к цели и, как правило, вперёд, а не вбок, назад или вниз. «Наши действия должны определять, что мы отпускаем: поступая так, мы отпускаем» — вот как это мне нравится, вот мой девиз. Но я не хочу с открытыми глазами стремиться к своему обнищанию; мне не нравятся все отрицательные добродетели, сущность которых — отрицание и самоотречение.
Мне кажется (или я ошибаюсь?), этот феномен давно уже на (европейских, британских и прочих) ТВ освещают, включая случаи когда человек таранит на автобусе людей.
(С другой стороны, некое расстройство личности тоже порождает этот феномен, но не делает опасным для людей. Но я понимаю, что ты имеешь в виду общественно опасных, а не "forever alone" субъектов.)
Есть философия Канта. Есть Шопенгауэра. У первого есть Sein и Ding an sich. У второго есть Sein, Ding an sich и Dasein.
Аскетический идеал - это Ding an sich, т.к. она выводится (согласно логике) из отрицания Sein, т.е. вещь в себе - это не-сущее. Следовательно, не существующее. Следовательно, его нет (вот это Гегеля и насторожило, т.е. кроме Маймона, Гегелю тоже не нравилась кантовская критика (Гегель это такой осовремененный Прокл, больше околонаучный и с наукой связанный, как Дидро, чем сугубо платонический философ)).
Отсюда: да, аскетический идеал, - это крайность, non plus ultra par excellence. Чувства меры, вероятностей, каких-то градаций с аскетическими идеалами практически нет, - человек либо ему подчинён либо нет (вот это "либо" и есть та самая non plus ultra: либо человек идеалист, либо нет, - третьего не дано).
Нет, это практически одно и то же. Само понятие "идейности" это аскетицизм, в самом человеке как философском понятии никаких идейностей не вложено (даже убеждений). Скорее, из самого человека должна быть некая страсть/драйв/инстинкт, которая убеждениями управляет, и возможно ими прикрывается, чтобы достичь чего-то своего, сугубо личного, онтологически. Иначе это просто фанатизм, и следовательно, аскетический идеал.
Ницше постулирует что "сверхгерой" > "герой", т.е. "сверхгерой" это человек, не подверженный аскетическому идеалу. Он не впадает в постулирование несуществующих действительностей (его мысль не пытается мыслить немыслимое, т.е. "вещь в себе").
Я думаю ты уже понял, что это связано с немецкой философией довольно крепко, так или иначе. Хоть и на словах выглядит доступным, на практике всё это, - более специальное знание.
Это разные вещи, аскеза это инструмент, метод. Аскетический идеал это цель.
Аскеза может совершаться для своих целей, а может быть совершена для не-своих целей. Второй случай (не свои цели), - это аскетический идеал (на бытовом плане: "своя голова на плечах").
Это философская проблема, Ницше разрешает некорректную цепочку логических причин и следствий ("приказания" и "подчинения", если в прусском "формате").
Если кратко: без установления не-аскетического мышления само бытие оказывается изолганным, только потому, что каждый является частью бытия (Dasein), и вследствие само-отрицания именно бытие конкретного человека оказывается отрицаемым (по Фрейду: репрессированным), и следовательно, изолганным. Значит, для достижения истины необходимо чтобы каждый человек "был солдатом" (например, как Сократ), т.е. прежде всего (имел "свою голову на плечах") мыслил через само-утверждение (т.е. своего бытия/Dasein). А всё остальное, - следует из такой философской коннотации (исправленной мысли).
Возьми Nietzsche-Kommentar к ZGM и "К генеалогии морали", первую и вторую части, и попробуй их отдельно разобрать. Потому что иначе в контексте философии Ницше этот вопрос не разрешается (потом можно полистать Anti-Christ вместо EH или GD, с комментариями к нему, но не раньше).
Первое это рессентиментарность, второе это не аскетический идеал, но то, что Ницше описывал в BGE-260. Т.е. идеал - это нечто транслируемое (в идеологии, например), мораль, - это нечто утилитарное (с точки зрения Ницше, утилитаризм, - это и есть первейший пример "морали раба", т.е. не сам человек что-то означает, а некая внешняя "польза" (?) подчиняет действия человека (и его самого) какой-то цели: банально, в силу логики действия, и мышления).
Грубо говоря, может быть порядок такой: рессентимент -> мораль -> идеал, аскетический -> церковь/политика/движение и т.д.
Я не уверен что они именно "рабы", т.к. это связано немного с другими веяниями (например, прекариатом), но с рессентиментом, конечно, это понятие стало связано довольно крепко. И тогда, согласно логике выше, да, это движение порождает аскетические идеалы (вместо того, чтобы как-то положение исправлять), но тогда сюда же придётся вписать революционные движения, т.к. механика примерно та же самая. Вопрос только в том, что отрицается. И если само бытие (всё живущее, всё сущее) отрицается, то это, конечно, сумасшествие (т.к. отрицающий тогда отрицает и само отрицание, т.е. себя).
Поступая так, мы отпускаем. — В сущности, я ненавижу все эти моральные принципы, которые гласят: «Не делай этого! Отрекись! Преодолей себя!» — я же, напротив, предпочитаю те, которые побуждают меня делать что-то снова и снова, мечтать об этом с утра до вечера и ночью, и думать только о том, чтобы сделать это хорошо, так хорошо, как могу только я! Тот, кто живёт так, постоянно теряет одно за другим то, что не принадлежит к такой жизни: без ненависти и обиды он видит, как это сегодня и то завтра прощаются с ним, словно пожелтевшие листья, которые уносит с дерева каждый свежий ветерок; или он вообще не видит этого прощания, настолько строго его взгляд устремлён к цели и, как правило, вперёд, а не вбок, назад или вниз. «Наши действия должны определять, что мы отпускаем: поступая так, мы отпускаем» — вот как это мне нравится, вот мой девиз. Но я не хочу с открытыми глазами стремиться к своему обнищанию; мне не нравятся все отрицательные добродетели, сущность которых — отрицание и самоотречение.
>Инцелов уже где-то успели признать психбольными?
Мне кажется (или я ошибаюсь?), этот феномен давно уже на (европейских, британских и прочих) ТВ освещают, включая случаи когда человек таранит на автобусе людей.
(С другой стороны, некое расстройство личности тоже порождает этот феномен, но не делает опасным для людей. Но я понимаю, что ты имеешь в виду общественно опасных, а не "forever alone" субъектов.)
> "Аскетический идеал" - это те или иные "крайние убеждения"?
Есть философия Канта. Есть Шопенгауэра. У первого есть Sein и Ding an sich. У второго есть Sein, Ding an sich и Dasein.
Аскетический идеал - это Ding an sich, т.к. она выводится (согласно логике) из отрицания Sein, т.е. вещь в себе - это не-сущее. Следовательно, не существующее. Следовательно, его нет (вот это Гегеля и насторожило, т.е. кроме Маймона, Гегелю тоже не нравилась кантовская критика (Гегель это такой осовремененный Прокл, больше околонаучный и с наукой связанный, как Дидро, чем сугубо платонический философ)).
Отсюда: да, аскетический идеал, - это крайность, non plus ultra par excellence. Чувства меры, вероятностей, каких-то градаций с аскетическими идеалами практически нет, - человек либо ему подчинён либо нет (вот это "либо" и есть та самая non plus ultra: либо человек идеалист, либо нет, - третьего не дано).
>надо различать "крайние убеждения" и очень (быть может ярую) "идейность"
Нет, это практически одно и то же. Само понятие "идейности" это аскетицизм, в самом человеке как философском понятии никаких идейностей не вложено (даже убеждений). Скорее, из самого человека должна быть некая страсть/драйв/инстинкт, которая убеждениями управляет, и возможно ими прикрывается, чтобы достичь чего-то своего, сугубо личного, онтологически. Иначе это просто фанатизм, и следовательно, аскетический идеал.
Ницше постулирует что "сверхгерой" > "герой", т.е. "сверхгерой" это человек, не подверженный аскетическому идеалу. Он не впадает в постулирование несуществующих действительностей (его мысль не пытается мыслить немыслимое, т.е. "вещь в себе").
Я думаю ты уже понял, что это связано с немецкой философией довольно крепко, так или иначе. Хоть и на словах выглядит доступным, на практике всё это, - более специальное знание.
> "Аскетический идеал" это вообще не обязательно про аскезу
Это разные вещи, аскеза это инструмент, метод. Аскетический идеал это цель.
Аскеза может совершаться для своих целей, а может быть совершена для не-своих целей. Второй случай (не свои цели), - это аскетический идеал (на бытовом плане: "своя голова на плечах").
>в этот статус могут возвести и что-то другое
Это философская проблема, Ницше разрешает некорректную цепочку логических причин и следствий ("приказания" и "подчинения", если в прусском "формате").
Если кратко: без установления не-аскетического мышления само бытие оказывается изолганным, только потому, что каждый является частью бытия (Dasein), и вследствие само-отрицания именно бытие конкретного человека оказывается отрицаемым (по Фрейду: репрессированным), и следовательно, изолганным. Значит, для достижения истины необходимо чтобы каждый человек "был солдатом" (например, как Сократ), т.е. прежде всего (имел "свою голову на плечах") мыслил через само-утверждение (т.е. своего бытия/Dasein). А всё остальное, - следует из такой философской коннотации (исправленной мысли).
>моралИ рабов
Возьми Nietzsche-Kommentar к ZGM и "К генеалогии морали", первую и вторую части, и попробуй их отдельно разобрать. Потому что иначе в контексте философии Ницше этот вопрос не разрешается (потом можно полистать Anti-Christ вместо EH или GD, с комментариями к нему, но не раньше).
>разница между "тем кто живёт врагом" и "моралью рабов"
Первое это рессентиментарность, второе это не аскетический идеал, но то, что Ницше описывал в BGE-260. Т.е. идеал - это нечто транслируемое (в идеологии, например), мораль, - это нечто утилитарное (с точки зрения Ницше, утилитаризм, - это и есть первейший пример "морали раба", т.е. не сам человек что-то означает, а некая внешняя "польза" (?) подчиняет действия человека (и его самого) какой-то цели: банально, в силу логики действия, и мышления).
Грубо говоря, может быть порядок такой: рессентимент -> мораль -> идеал, аскетический -> церковь/политика/движение и т.д.
>Инцелов я выбрал для этого просто потому что они так сказать "под боком" и за ними проще наблюдать.
Я не уверен что они именно "рабы", т.к. это связано немного с другими веяниями (например, прекариатом), но с рессентиментом, конечно, это понятие стало связано довольно крепко. И тогда, согласно логике выше, да, это движение порождает аскетические идеалы (вместо того, чтобы как-то положение исправлять), но тогда сюда же придётся вписать революционные движения, т.к. механика примерно та же самая. Вопрос только в том, что отрицается. И если само бытие (всё живущее, всё сущее) отрицается, то это, конечно, сумасшествие (т.к. отрицающий тогда отрицает и само отрицание, т.е. себя).
>>7171
Не-а . Ибо:
Я об этом только сейчас от тебя узнал и загуглил про это (и да новости такие есть), но у нас таких новостей я вообще не помню чтобы были.
Я спрашиваю про тех кто сидят в /b на этой борде, всё.
Идейность я имел в виду в каком-то бытовом смысле.
Вот просто есть Ницше, и как я полагаю он аскетическим идеалом/идеалами никогда особо не страдал. Но при этом у него была Великая Цель/Идея Работа которой он занимался практически всю жизнь: Переоценка Всех Ценностей которую он перед собой ставил. Как по мне подобное вполне можно обозвать "идейностью".
Потому я провёл разделение, что вот есть "Крайние убеждения" которые повязаны с "Аскетическим Идеалом" а есть Идейность. Хотя наверное да слово я подобрал неудачное, и как тогда это "состояние" назвать ? Внутреннее мотивированной идейностью(?) как будто тоже не очень.
При нахождении под властью "Аскетического Идеала" Целеполагание происходит извне. В то время как... (надо переформулировать)
Блин, мысли кое-какие есть, но они очень плохо формализуемы сейчас.
Мне в контексте этого твоего абзаца вспомнилось самое начало "Человеческое слишком человеческое" а точнее момент про "Быть господином над своими За и Против"...
Наверное надо снова отдохнуть на какое-то время от Ницше.
Давно, такое сложно не заметить.
Это я понял.
Каждый твой ответ мне скорее отвечает на вопрос: что НЕ-является аскетическим идеалом нежели отвечает на вопрос ЧТО является аскетичесим идеалом.
На остальное пожалуй позже отвечу.
> Но я понимаю, что ты имеешь в виду общественно опасных, а не "forever alone" субъектов.
Не-а . Ибо:
>Мне кажется (или я ошибаюсь?), этот феномен давно уже на (европейских, британских и прочих) ТВ освещают, включая случаи когда человек таранит на автобусе людей.
Я об этом только сейчас от тебя узнал и загуглил про это (и да новости такие есть), но у нас таких новостей я вообще не помню чтобы были.
Я спрашиваю про тех кто сидят в /b на этой борде, всё.
>Скорее, из самого человека должна быть некая страсть/драйв/инстинкт, которая убеждениями управляет, и возможно ими прикрывается, чтобы достичь чего-то своего, сугубо личного, онтологически. Иначе это просто фанатизм, и следовательно, аскетический идеал.
Идейность я имел в виду в каком-то бытовом смысле.
Вот просто есть Ницше, и как я полагаю он аскетическим идеалом/идеалами никогда особо не страдал. Но при этом у него была Великая Цель/Идея Работа которой он занимался практически всю жизнь: Переоценка Всех Ценностей которую он перед собой ставил. Как по мне подобное вполне можно обозвать "идейностью".
Потому я провёл разделение, что вот есть "Крайние убеждения" которые повязаны с "Аскетическим Идеалом" а есть Идейность. Хотя наверное да слово я подобрал неудачное, и как тогда это "состояние" назвать ? Внутреннее мотивированной идейностью(?) как будто тоже не очень.
При нахождении под властью "Аскетического Идеала" Целеполагание происходит извне. В то время как... (надо переформулировать)
Блин, мысли кое-какие есть, но они очень плохо формализуемы сейчас.
Мне в контексте этого твоего абзаца вспомнилось самое начало "Человеческое слишком человеческое" а точнее момент про "Быть господином над своими За и Против"...
Наверное надо снова отдохнуть на какое-то время от Ницше.
>Я думаю ты уже понял, что это связано с немецкой философией довольно крепко, так или иначе. Хоть и на словах выглядит доступным, на практике всё это, - более специальное знание.
Давно, такое сложно не заметить.
>Это разные вещи, аскеза это инструмент, метод. Аскетический идеал это цель.
Это я понял.
Каждый твой ответ мне скорее отвечает на вопрос: что НЕ-является аскетическим идеалом нежели отвечает на вопрос ЧТО является аскетичесим идеалом.
На остальное пожалуй позже отвечу.
>>7171
Не-а . Ибо:
Я об этом только сейчас от тебя узнал и загуглил про это (и да новости такие есть), но у нас таких новостей я вообще не помню чтобы были.
Я спрашиваю про тех кто сидят в /b на этой борде, всё.
Идейность я имел в виду в каком-то бытовом смысле.
Вот просто есть Ницше, и как я полагаю он аскетическим идеалом/идеалами никогда особо не страдал. Но при этом у него была Великая Цель/Идея Работа которой он занимался практически всю жизнь: Переоценка Всех Ценностей которую он перед собой ставил. Как по мне подобное вполне можно обозвать "идейностью".
Потому я провёл разделение, что вот есть "Крайние убеждения" которые повязаны с "Аскетическим Идеалом" а есть Идейность. Хотя наверное да слово я подобрал неудачное, и как тогда это "состояние" назвать ? Внутреннее мотивированной идейностью(?) как будто тоже не очень.
При нахождении под властью "Аскетического Идеала" Целеполагание происходит извне. В то время как... (надо переформулировать)
Блин, мысли кое-какие есть, но они очень плохо формализуемы сейчас.
Мне в контексте этого твоего абзаца вспомнилось самое начало "Человеческое слишком человеческое" а точнее момент про "Быть господином над своими За и Против"...
Наверное надо снова отдохнуть на какое-то время от Ницше.
Давно, такое сложно не заметить.
Это я понял.
Каждый твой ответ мне скорее отвечает на вопрос: что НЕ-является аскетическим идеалом нежели отвечает на вопрос ЧТО является аскетичесим идеалом.
На остальное пожалуй позже отвечу.
> Но я понимаю, что ты имеешь в виду общественно опасных, а не "forever alone" субъектов.
Не-а . Ибо:
>Мне кажется (или я ошибаюсь?), этот феномен давно уже на (европейских, британских и прочих) ТВ освещают, включая случаи когда человек таранит на автобусе людей.
Я об этом только сейчас от тебя узнал и загуглил про это (и да новости такие есть), но у нас таких новостей я вообще не помню чтобы были.
Я спрашиваю про тех кто сидят в /b на этой борде, всё.
>Скорее, из самого человека должна быть некая страсть/драйв/инстинкт, которая убеждениями управляет, и возможно ими прикрывается, чтобы достичь чего-то своего, сугубо личного, онтологически. Иначе это просто фанатизм, и следовательно, аскетический идеал.
Идейность я имел в виду в каком-то бытовом смысле.
Вот просто есть Ницше, и как я полагаю он аскетическим идеалом/идеалами никогда особо не страдал. Но при этом у него была Великая Цель/Идея Работа которой он занимался практически всю жизнь: Переоценка Всех Ценностей которую он перед собой ставил. Как по мне подобное вполне можно обозвать "идейностью".
Потому я провёл разделение, что вот есть "Крайние убеждения" которые повязаны с "Аскетическим Идеалом" а есть Идейность. Хотя наверное да слово я подобрал неудачное, и как тогда это "состояние" назвать ? Внутреннее мотивированной идейностью(?) как будто тоже не очень.
При нахождении под властью "Аскетического Идеала" Целеполагание происходит извне. В то время как... (надо переформулировать)
Блин, мысли кое-какие есть, но они очень плохо формализуемы сейчас.
Мне в контексте этого твоего абзаца вспомнилось самое начало "Человеческое слишком человеческое" а точнее момент про "Быть господином над своими За и Против"...
Наверное надо снова отдохнуть на какое-то время от Ницше.
>Я думаю ты уже понял, что это связано с немецкой философией довольно крепко, так или иначе. Хоть и на словах выглядит доступным, на практике всё это, - более специальное знание.
Давно, такое сложно не заметить.
>Это разные вещи, аскеза это инструмент, метод. Аскетический идеал это цель.
Это я понял.
Каждый твой ответ мне скорее отвечает на вопрос: что НЕ-является аскетическим идеалом нежели отвечает на вопрос ЧТО является аскетичесим идеалом.
На остальное пожалуй позже отвечу.
- Which philosophers did you study?
- I wasn't much of a Grecian but definitely Nietzsche, Heidegger and onwards was definitely pending touchstones. Heidegger I wasn't into so much. I'm more of a Nietzcharian defiantly
Внезапный момент из интервью
Что Ницше способен спасать жизни - неоспоримо. Вот и эмбиент-музыкант Тим Хэкер боролся с депрессией, бросая в неё сочинения Ницше. Топовый мотиватор, в общем
- I wasn't much of a Grecian but definitely Nietzsche, Heidegger and onwards was definitely pending touchstones. Heidegger I wasn't into so much. I'm more of a Nietzcharian defiantly
Внезапный момент из интервью
Что Ницше способен спасать жизни - неоспоримо. Вот и эмбиент-музыкант Тим Хэкер боролся с депрессией, бросая в неё сочинения Ницше. Топовый мотиватор, в общем
>>7091
кроме Morgenröthe 116-119, вот именно это раскрывает т.н. "суть":
Сочувствие. — Чтобы понять другого, то есть воссоздать в себе его чувство, мы часто возвращаемся к истокам его чувства и спрашиваем, например, «Почему он печален?» — только чтобы затем самим огорчиться по той же причине. Но гораздо чаще мы опускаем этот вопрос и создаём чувство в себе, исходя из того, какое воздействие оно оказывает на другого, подражая выражению его глаз, голосу, походке, позе (или даже их изображению в словах, картинах, музыке) в нашем теле (хотя бы до лёгкого сходства в мышечных движениях и иннервации). Тогда подобное чувство возникает и у нас, как результат старой ассоциации движения и ощущения, выработанной бегом взад и вперёд. Мы многого достигли в этом искусстве понимать чувства других и почти невольно, в присутствии другого, постоянно упражняемся в этом искусстве: достаточно взглянуть на игру морщин на женских лицах, как они трепещут и сияют, непрестанно подражая и отражая то, что чувствуется вокруг. Но музыка яснее всего показывает нам, какими мастерами мы являемся в быстром и тонком угадывании чувств и сопереживании: когда музыка – это подражание подражанию чувств, и всё же, несмотря на эту отдалённость и неопределённость, она достаточно часто делает нас их соучастниками, так что мы грустим без малейшего повода для печали, словно полные глупцы, лишь потому, что слышим тоны и ритмы, каким-то образом напоминающие голоса и движения скорбящих или даже их обычаи. Рассказывают об одном датском короле, что он был настолько охвачен воинственным энтузиазмом под музыку певца, что вскочил и убил пятерых своих придворных. Не было ни войны, ни врага, скорее наоборот, но сила, ведущая от чувства к причине, была достаточно велика, чтобы превзойти и зрение, и разум. Однако это почти всегда результат воздействия музыки (если она вообще оказывает воздействие), и не нужны такие парадоксальные случаи, чтобы понять это: эмоциональное состояние, в которое нас приводит музыка, почти всегда противоречит визуальному свидетельству нашей реальной ситуации и разуму, распознающему эту реальную ситуацию и её причины. — Если мы спросим, почему подражание чувствам других стало для нас столь привычным, ответ не останется сомнений: человек, как самое робкое из всех существ, в силу своей нежной и хрупкой природы, в своей робости был учителем этой эмпатии, этого быстрого понимания чувств других (даже животных). Тысячелетиями он видел опасность во всём чужом и живом: при виде такого зрелища он немедленно имитировал выражение лица и позу и делал собственные выводы о природе злого умысла, стоящего за этими чертами и этой позой. Человечество даже применило эту интерпретацию всех движений и линий как намерений к природе неодушевленных предметов — в заблуждении, что ничего неодушевленного не существует. Я верю, что всё, что мы называем чувством природы, когда смотрим на небо, поле, скалу, лес, бурю, звёзды, море, пейзаж, весну, берёт своё начало здесь. Без древней практики страха, без восприятия всего этого с точки зрения второго, глубинного смысла, мы бы не радовались природе сегодня, так же как мы не радовались бы людям и животным без этого учителя понимания – страха. Радость и приятное изумление, и, наконец, чувство смешного, – это, по сути, более поздние дети эмпатии и гораздо более младшие братья и сёстры страха. Способность к быстрому пониманию, которая, таким образом, основана на способности к быстрому притворству, снижается у гордых, самодовольных людей и народов, потому что они меньше подвержены страху. Напротив, все виды понимания и притворства естественны для робких народов. Здесь же находится истинная родина подражательных искусств и высшего интеллекта. — Когда, исходя из предлагаемой мной здесь теории эмпатии, я вспоминаю ныне популярную и освященную теорию мистического процесса [сострадания], посредством которого сострадание делает два существа одним целым и таким образом позволяет одному непосредственно понимать другое, когда я вспоминаю, что такой светлый ум, как Шопенгауэр, наслаждался подобной восторженной и никчемной чепухой и, в свою очередь, перенёс эту радость в светлые и полусветлые умы, то я не знаю конца изумлению и жалости. Как же велика, должно быть, наша жажда непостижимой чепухи! Как близко ещё стоит человечество к безумию, когда оно прислушивается к своим тайным духовным желаниям! — (За что именно Шопенгауэр был так благодарен Канту, был ему так глубоко обязан? Это однажды проявилось совершенно недвусмысленно: кто-то говорил о том, как можно лишить категорический императив Канта qualitas occulta и сделать его понятным. Шопенгауэр взрывается такими словами: «Постижимость категорического императива! В корне неверная мысль! Египетский мрак! Не дай бог, чтобы он не стал понятным! Именно в том, что есть нечто непостижимое, что эта нищета рассудка и его понятий ограничена, обусловлена, конечна, обманчива; эта уверенность и есть великий дар Канта». — Подумайте, есть ли у того добрая воля к пониманию нравственных вещей, кто с самого начала чувствует себя блаженным благодаря вере в непостижимость этих вещей! Тот, кто всё ещё искренне верит в озарения свыше, в магию и призрачные явления, в метафизическое уродство жабы, тот верит!)
философски-научная проблема Ницше - в обмистифицированном содержании процесса именуемом "сострадание" (всё дело в именах!): Мистические объяснения. — Мистические объяснения считаются глубокими; правда в том, что они даже не поверхностны. (т.е. это проблема, снова, истинности результата процесса "сострадание")
>Mitgefühl
кроме Morgenröthe 116-119, вот именно это раскрывает т.н. "суть":
Сочувствие. — Чтобы понять другого, то есть воссоздать в себе его чувство, мы часто возвращаемся к истокам его чувства и спрашиваем, например, «Почему он печален?» — только чтобы затем самим огорчиться по той же причине. Но гораздо чаще мы опускаем этот вопрос и создаём чувство в себе, исходя из того, какое воздействие оно оказывает на другого, подражая выражению его глаз, голосу, походке, позе (или даже их изображению в словах, картинах, музыке) в нашем теле (хотя бы до лёгкого сходства в мышечных движениях и иннервации). Тогда подобное чувство возникает и у нас, как результат старой ассоциации движения и ощущения, выработанной бегом взад и вперёд. Мы многого достигли в этом искусстве понимать чувства других и почти невольно, в присутствии другого, постоянно упражняемся в этом искусстве: достаточно взглянуть на игру морщин на женских лицах, как они трепещут и сияют, непрестанно подражая и отражая то, что чувствуется вокруг. Но музыка яснее всего показывает нам, какими мастерами мы являемся в быстром и тонком угадывании чувств и сопереживании: когда музыка – это подражание подражанию чувств, и всё же, несмотря на эту отдалённость и неопределённость, она достаточно часто делает нас их соучастниками, так что мы грустим без малейшего повода для печали, словно полные глупцы, лишь потому, что слышим тоны и ритмы, каким-то образом напоминающие голоса и движения скорбящих или даже их обычаи. Рассказывают об одном датском короле, что он был настолько охвачен воинственным энтузиазмом под музыку певца, что вскочил и убил пятерых своих придворных. Не было ни войны, ни врага, скорее наоборот, но сила, ведущая от чувства к причине, была достаточно велика, чтобы превзойти и зрение, и разум. Однако это почти всегда результат воздействия музыки (если она вообще оказывает воздействие), и не нужны такие парадоксальные случаи, чтобы понять это: эмоциональное состояние, в которое нас приводит музыка, почти всегда противоречит визуальному свидетельству нашей реальной ситуации и разуму, распознающему эту реальную ситуацию и её причины. — Если мы спросим, почему подражание чувствам других стало для нас столь привычным, ответ не останется сомнений: человек, как самое робкое из всех существ, в силу своей нежной и хрупкой природы, в своей робости был учителем этой эмпатии, этого быстрого понимания чувств других (даже животных). Тысячелетиями он видел опасность во всём чужом и живом: при виде такого зрелища он немедленно имитировал выражение лица и позу и делал собственные выводы о природе злого умысла, стоящего за этими чертами и этой позой. Человечество даже применило эту интерпретацию всех движений и линий как намерений к природе неодушевленных предметов — в заблуждении, что ничего неодушевленного не существует. Я верю, что всё, что мы называем чувством природы, когда смотрим на небо, поле, скалу, лес, бурю, звёзды, море, пейзаж, весну, берёт своё начало здесь. Без древней практики страха, без восприятия всего этого с точки зрения второго, глубинного смысла, мы бы не радовались природе сегодня, так же как мы не радовались бы людям и животным без этого учителя понимания – страха. Радость и приятное изумление, и, наконец, чувство смешного, – это, по сути, более поздние дети эмпатии и гораздо более младшие братья и сёстры страха. Способность к быстрому пониманию, которая, таким образом, основана на способности к быстрому притворству, снижается у гордых, самодовольных людей и народов, потому что они меньше подвержены страху. Напротив, все виды понимания и притворства естественны для робких народов. Здесь же находится истинная родина подражательных искусств и высшего интеллекта. — Когда, исходя из предлагаемой мной здесь теории эмпатии, я вспоминаю ныне популярную и освященную теорию мистического процесса [сострадания], посредством которого сострадание делает два существа одним целым и таким образом позволяет одному непосредственно понимать другое, когда я вспоминаю, что такой светлый ум, как Шопенгауэр, наслаждался подобной восторженной и никчемной чепухой и, в свою очередь, перенёс эту радость в светлые и полусветлые умы, то я не знаю конца изумлению и жалости. Как же велика, должно быть, наша жажда непостижимой чепухи! Как близко ещё стоит человечество к безумию, когда оно прислушивается к своим тайным духовным желаниям! — (За что именно Шопенгауэр был так благодарен Канту, был ему так глубоко обязан? Это однажды проявилось совершенно недвусмысленно: кто-то говорил о том, как можно лишить категорический императив Канта qualitas occulta и сделать его понятным. Шопенгауэр взрывается такими словами: «Постижимость категорического императива! В корне неверная мысль! Египетский мрак! Не дай бог, чтобы он не стал понятным! Именно в том, что есть нечто непостижимое, что эта нищета рассудка и его понятий ограничена, обусловлена, конечна, обманчива; эта уверенность и есть великий дар Канта». — Подумайте, есть ли у того добрая воля к пониманию нравственных вещей, кто с самого начала чувствует себя блаженным благодаря вере в непостижимость этих вещей! Тот, кто всё ещё искренне верит в озарения свыше, в магию и призрачные явления, в метафизическое уродство жабы, тот верит!)
философски-научная проблема Ницше - в обмистифицированном содержании процесса именуемом "сострадание" (всё дело в именах!): Мистические объяснения. — Мистические объяснения считаются глубокими; правда в том, что они даже не поверхностны. (т.е. это проблема, снова, истинности результата процесса "сострадание")
>>7091
кроме Morgenröthe 116-119, вот именно это раскрывает т.н. "суть":
Сочувствие. — Чтобы понять другого, то есть воссоздать в себе его чувство, мы часто возвращаемся к истокам его чувства и спрашиваем, например, «Почему он печален?» — только чтобы затем самим огорчиться по той же причине. Но гораздо чаще мы опускаем этот вопрос и создаём чувство в себе, исходя из того, какое воздействие оно оказывает на другого, подражая выражению его глаз, голосу, походке, позе (или даже их изображению в словах, картинах, музыке) в нашем теле (хотя бы до лёгкого сходства в мышечных движениях и иннервации). Тогда подобное чувство возникает и у нас, как результат старой ассоциации движения и ощущения, выработанной бегом взад и вперёд. Мы многого достигли в этом искусстве понимать чувства других и почти невольно, в присутствии другого, постоянно упражняемся в этом искусстве: достаточно взглянуть на игру морщин на женских лицах, как они трепещут и сияют, непрестанно подражая и отражая то, что чувствуется вокруг. Но музыка яснее всего показывает нам, какими мастерами мы являемся в быстром и тонком угадывании чувств и сопереживании: когда музыка – это подражание подражанию чувств, и всё же, несмотря на эту отдалённость и неопределённость, она достаточно часто делает нас их соучастниками, так что мы грустим без малейшего повода для печали, словно полные глупцы, лишь потому, что слышим тоны и ритмы, каким-то образом напоминающие голоса и движения скорбящих или даже их обычаи. Рассказывают об одном датском короле, что он был настолько охвачен воинственным энтузиазмом под музыку певца, что вскочил и убил пятерых своих придворных. Не было ни войны, ни врага, скорее наоборот, но сила, ведущая от чувства к причине, была достаточно велика, чтобы превзойти и зрение, и разум. Однако это почти всегда результат воздействия музыки (если она вообще оказывает воздействие), и не нужны такие парадоксальные случаи, чтобы понять это: эмоциональное состояние, в которое нас приводит музыка, почти всегда противоречит визуальному свидетельству нашей реальной ситуации и разуму, распознающему эту реальную ситуацию и её причины. — Если мы спросим, почему подражание чувствам других стало для нас столь привычным, ответ не останется сомнений: человек, как самое робкое из всех существ, в силу своей нежной и хрупкой природы, в своей робости был учителем этой эмпатии, этого быстрого понимания чувств других (даже животных). Тысячелетиями он видел опасность во всём чужом и живом: при виде такого зрелища он немедленно имитировал выражение лица и позу и делал собственные выводы о природе злого умысла, стоящего за этими чертами и этой позой. Человечество даже применило эту интерпретацию всех движений и линий как намерений к природе неодушевленных предметов — в заблуждении, что ничего неодушевленного не существует. Я верю, что всё, что мы называем чувством природы, когда смотрим на небо, поле, скалу, лес, бурю, звёзды, море, пейзаж, весну, берёт своё начало здесь. Без древней практики страха, без восприятия всего этого с точки зрения второго, глубинного смысла, мы бы не радовались природе сегодня, так же как мы не радовались бы людям и животным без этого учителя понимания – страха. Радость и приятное изумление, и, наконец, чувство смешного, – это, по сути, более поздние дети эмпатии и гораздо более младшие братья и сёстры страха. Способность к быстрому пониманию, которая, таким образом, основана на способности к быстрому притворству, снижается у гордых, самодовольных людей и народов, потому что они меньше подвержены страху. Напротив, все виды понимания и притворства естественны для робких народов. Здесь же находится истинная родина подражательных искусств и высшего интеллекта. — Когда, исходя из предлагаемой мной здесь теории эмпатии, я вспоминаю ныне популярную и освященную теорию мистического процесса [сострадания], посредством которого сострадание делает два существа одним целым и таким образом позволяет одному непосредственно понимать другое, когда я вспоминаю, что такой светлый ум, как Шопенгауэр, наслаждался подобной восторженной и никчемной чепухой и, в свою очередь, перенёс эту радость в светлые и полусветлые умы, то я не знаю конца изумлению и жалости. Как же велика, должно быть, наша жажда непостижимой чепухи! Как близко ещё стоит человечество к безумию, когда оно прислушивается к своим тайным духовным желаниям! — (За что именно Шопенгауэр был так благодарен Канту, был ему так глубоко обязан? Это однажды проявилось совершенно недвусмысленно: кто-то говорил о том, как можно лишить категорический императив Канта qualitas occulta и сделать его понятным. Шопенгауэр взрывается такими словами: «Постижимость категорического императива! В корне неверная мысль! Египетский мрак! Не дай бог, чтобы он не стал понятным! Именно в том, что есть нечто непостижимое, что эта нищета рассудка и его понятий ограничена, обусловлена, конечна, обманчива; эта уверенность и есть великий дар Канта». — Подумайте, есть ли у того добрая воля к пониманию нравственных вещей, кто с самого начала чувствует себя блаженным благодаря вере в непостижимость этих вещей! Тот, кто всё ещё искренне верит в озарения свыше, в магию и призрачные явления, в метафизическое уродство жабы, тот верит!)
философски-научная проблема Ницше - в обмистифицированном содержании процесса именуемом "сострадание" (всё дело в именах!): Мистические объяснения. — Мистические объяснения считаются глубокими; правда в том, что они даже не поверхностны. (т.е. это проблема, снова, истинности результата процесса "сострадание")
>Mitgefühl
кроме Morgenröthe 116-119, вот именно это раскрывает т.н. "суть":
Сочувствие. — Чтобы понять другого, то есть воссоздать в себе его чувство, мы часто возвращаемся к истокам его чувства и спрашиваем, например, «Почему он печален?» — только чтобы затем самим огорчиться по той же причине. Но гораздо чаще мы опускаем этот вопрос и создаём чувство в себе, исходя из того, какое воздействие оно оказывает на другого, подражая выражению его глаз, голосу, походке, позе (или даже их изображению в словах, картинах, музыке) в нашем теле (хотя бы до лёгкого сходства в мышечных движениях и иннервации). Тогда подобное чувство возникает и у нас, как результат старой ассоциации движения и ощущения, выработанной бегом взад и вперёд. Мы многого достигли в этом искусстве понимать чувства других и почти невольно, в присутствии другого, постоянно упражняемся в этом искусстве: достаточно взглянуть на игру морщин на женских лицах, как они трепещут и сияют, непрестанно подражая и отражая то, что чувствуется вокруг. Но музыка яснее всего показывает нам, какими мастерами мы являемся в быстром и тонком угадывании чувств и сопереживании: когда музыка – это подражание подражанию чувств, и всё же, несмотря на эту отдалённость и неопределённость, она достаточно часто делает нас их соучастниками, так что мы грустим без малейшего повода для печали, словно полные глупцы, лишь потому, что слышим тоны и ритмы, каким-то образом напоминающие голоса и движения скорбящих или даже их обычаи. Рассказывают об одном датском короле, что он был настолько охвачен воинственным энтузиазмом под музыку певца, что вскочил и убил пятерых своих придворных. Не было ни войны, ни врага, скорее наоборот, но сила, ведущая от чувства к причине, была достаточно велика, чтобы превзойти и зрение, и разум. Однако это почти всегда результат воздействия музыки (если она вообще оказывает воздействие), и не нужны такие парадоксальные случаи, чтобы понять это: эмоциональное состояние, в которое нас приводит музыка, почти всегда противоречит визуальному свидетельству нашей реальной ситуации и разуму, распознающему эту реальную ситуацию и её причины. — Если мы спросим, почему подражание чувствам других стало для нас столь привычным, ответ не останется сомнений: человек, как самое робкое из всех существ, в силу своей нежной и хрупкой природы, в своей робости был учителем этой эмпатии, этого быстрого понимания чувств других (даже животных). Тысячелетиями он видел опасность во всём чужом и живом: при виде такого зрелища он немедленно имитировал выражение лица и позу и делал собственные выводы о природе злого умысла, стоящего за этими чертами и этой позой. Человечество даже применило эту интерпретацию всех движений и линий как намерений к природе неодушевленных предметов — в заблуждении, что ничего неодушевленного не существует. Я верю, что всё, что мы называем чувством природы, когда смотрим на небо, поле, скалу, лес, бурю, звёзды, море, пейзаж, весну, берёт своё начало здесь. Без древней практики страха, без восприятия всего этого с точки зрения второго, глубинного смысла, мы бы не радовались природе сегодня, так же как мы не радовались бы людям и животным без этого учителя понимания – страха. Радость и приятное изумление, и, наконец, чувство смешного, – это, по сути, более поздние дети эмпатии и гораздо более младшие братья и сёстры страха. Способность к быстрому пониманию, которая, таким образом, основана на способности к быстрому притворству, снижается у гордых, самодовольных людей и народов, потому что они меньше подвержены страху. Напротив, все виды понимания и притворства естественны для робких народов. Здесь же находится истинная родина подражательных искусств и высшего интеллекта. — Когда, исходя из предлагаемой мной здесь теории эмпатии, я вспоминаю ныне популярную и освященную теорию мистического процесса [сострадания], посредством которого сострадание делает два существа одним целым и таким образом позволяет одному непосредственно понимать другое, когда я вспоминаю, что такой светлый ум, как Шопенгауэр, наслаждался подобной восторженной и никчемной чепухой и, в свою очередь, перенёс эту радость в светлые и полусветлые умы, то я не знаю конца изумлению и жалости. Как же велика, должно быть, наша жажда непостижимой чепухи! Как близко ещё стоит человечество к безумию, когда оно прислушивается к своим тайным духовным желаниям! — (За что именно Шопенгауэр был так благодарен Канту, был ему так глубоко обязан? Это однажды проявилось совершенно недвусмысленно: кто-то говорил о том, как можно лишить категорический императив Канта qualitas occulta и сделать его понятным. Шопенгауэр взрывается такими словами: «Постижимость категорического императива! В корне неверная мысль! Египетский мрак! Не дай бог, чтобы он не стал понятным! Именно в том, что есть нечто непостижимое, что эта нищета рассудка и его понятий ограничена, обусловлена, конечна, обманчива; эта уверенность и есть великий дар Канта». — Подумайте, есть ли у того добрая воля к пониманию нравственных вещей, кто с самого начала чувствует себя блаженным благодаря вере в непостижимость этих вещей! Тот, кто всё ещё искренне верит в озарения свыше, в магию и призрачные явления, в метафизическое уродство жабы, тот верит!)
философски-научная проблема Ницше - в обмистифицированном содержании процесса именуемом "сострадание" (всё дело в именах!): Мистические объяснения. — Мистические объяснения считаются глубокими; правда в том, что они даже не поверхностны. (т.е. это проблема, снова, истинности результата процесса "сострадание")
>>7177
Это нормально. Учти, что сам Ницше, прежде чем дойти до согласованной теоретизации т.н. "аскетического идеала", прожил кучу лет, теоретизаций, эволюционировал в развитии своих идей и т.п. - так что даже для Ницше это понятие не было схватываемым мгновенно.
Попробуй ещё прочесть введение к EH (и не дальше), и "Четыре великие ошибки" из СИ, - они как подспорье указывают на типические ошибки мышления, которые приводят к "аскетическому идеализму". (Особенно удели внимание "состояние сознания путают с причинностью этого состояния".)
В пределе это, я думаю, выражено у него в идее "Анти-Христа", то есть, в "Ecce Homo" (эти книги читаются вместе), - но эти вещи лучше не читать, пока не поняты предшествующие. "Заратустра", конечно, это полная противоположность "аскетического идеала", практически полнейшая.
Я, на самом деле, слабо верю типически КПТ-попыткам разрешить этот life-denial, просто хотя бы потому что тут вступает в дело некая подверженность логике т.н. "инцелов". Т.е. у них знаки и слова, "символическое" как бы довлеют над другими частями собственного бытия, и если действительность не сходится с чем-то идеальным (логическим, т.е. по их внутренней логике), то всё, якобы надо отказаться от взаимодействия. (У женщин, кстати, так же: они слушают каких-то "тренеров" (чего угодно), но своим разумом дойти до разрешения проблематики просто отказываются. В итоге получается типическое рабство (беспрекословное послушание, т.е. не ясно с кем конкретно разговариваешь, если общаешься с такой женщиной, т.к. она говорит не своими словами и не свои мысли; но - такое бывает и у мужчин, наслушавшихся всякого).)
И если так, что тут можно сказать? Причин может быть мириады, проблема в конечном счёте одна и та же: вместо собственного мышления, свободного от наведённых правил, выбирается (из, вероятно, страха) не-нарушение каких-то незримо-непроговорённых. Но тогда для раскопки этой археологии нужна индивидуальная работа, психоанализ, и куча всяких организаций, которые направлены на сокращение этих проблематик: например, обоюдное давление и на женщин, и на мужчин, чтобы они сочетались, или иначе. Это сложная проблематика, и её поверхностной "наукой тотального" (по Леви-Строссу), как это делают "инцелы", не побороть.
Говоря словами Ницше: что они делают, это всего лишь выражение декаданса, это не исправляет его, только меняет видимость. Содержание остаётся всё так же мироотрицающим, в корне, - и самоотрицающим.
Да, я согласен, это вещи сложные, специальные, лучше в них сильно не погружаться и отдыхать от них. Нет нужды нести ответственность за чужие казусы.
С "моей колокольни" проблема просто в том, что люди живут как будто бы в словах. Вообще словами ("символическим") очень, очень легко управляются, практически не могут не поддаться воздействию когда с ними разговариваешь. Вот это и есть настоящий аскетицизм (как я это утверждаю): у [современных мне и не только] людей нет никакого самовластия.
>Каждый твой ответ мне скорее отвечает на вопрос: что НЕ-является аскетическим идеалом нежели отвечает на вопрос ЧТО является аскетичесим идеалом.
Это нормально. Учти, что сам Ницше, прежде чем дойти до согласованной теоретизации т.н. "аскетического идеала", прожил кучу лет, теоретизаций, эволюционировал в развитии своих идей и т.п. - так что даже для Ницше это понятие не было схватываемым мгновенно.
Попробуй ещё прочесть введение к EH (и не дальше), и "Четыре великие ошибки" из СИ, - они как подспорье указывают на типические ошибки мышления, которые приводят к "аскетическому идеализму". (Особенно удели внимание "состояние сознания путают с причинностью этого состояния".)
В пределе это, я думаю, выражено у него в идее "Анти-Христа", то есть, в "Ecce Homo" (эти книги читаются вместе), - но эти вещи лучше не читать, пока не поняты предшествующие. "Заратустра", конечно, это полная противоположность "аскетического идеала", практически полнейшая.
>проблема инцелов и прочее
Я, на самом деле, слабо верю типически КПТ-попыткам разрешить этот life-denial, просто хотя бы потому что тут вступает в дело некая подверженность логике т.н. "инцелов". Т.е. у них знаки и слова, "символическое" как бы довлеют над другими частями собственного бытия, и если действительность не сходится с чем-то идеальным (логическим, т.е. по их внутренней логике), то всё, якобы надо отказаться от взаимодействия. (У женщин, кстати, так же: они слушают каких-то "тренеров" (чего угодно), но своим разумом дойти до разрешения проблематики просто отказываются. В итоге получается типическое рабство (беспрекословное послушание, т.е. не ясно с кем конкретно разговариваешь, если общаешься с такой женщиной, т.к. она говорит не своими словами и не свои мысли; но - такое бывает и у мужчин, наслушавшихся всякого).)
И если так, что тут можно сказать? Причин может быть мириады, проблема в конечном счёте одна и та же: вместо собственного мышления, свободного от наведённых правил, выбирается (из, вероятно, страха) не-нарушение каких-то незримо-непроговорённых. Но тогда для раскопки этой археологии нужна индивидуальная работа, психоанализ, и куча всяких организаций, которые направлены на сокращение этих проблематик: например, обоюдное давление и на женщин, и на мужчин, чтобы они сочетались, или иначе. Это сложная проблематика, и её поверхностной "наукой тотального" (по Леви-Строссу), как это делают "инцелы", не побороть.
Говоря словами Ницше: что они делают, это всего лишь выражение декаданса, это не исправляет его, только меняет видимость. Содержание остаётся всё так же мироотрицающим, в корне, - и самоотрицающим.
Да, я согласен, это вещи сложные, специальные, лучше в них сильно не погружаться и отдыхать от них. Нет нужды нести ответственность за чужие казусы.
С "моей колокольни" проблема просто в том, что люди живут как будто бы в словах. Вообще словами ("символическим") очень, очень легко управляются, практически не могут не поддаться воздействию когда с ними разговариваешь. Вот это и есть настоящий аскетицизм (как я это утверждаю): у [современных мне и не только] людей нет никакого самовластия.
>>7177
Это нормально. Учти, что сам Ницше, прежде чем дойти до согласованной теоретизации т.н. "аскетического идеала", прожил кучу лет, теоретизаций, эволюционировал в развитии своих идей и т.п. - так что даже для Ницше это понятие не было схватываемым мгновенно.
Попробуй ещё прочесть введение к EH (и не дальше), и "Четыре великие ошибки" из СИ, - они как подспорье указывают на типические ошибки мышления, которые приводят к "аскетическому идеализму". (Особенно удели внимание "состояние сознания путают с причинностью этого состояния".)
В пределе это, я думаю, выражено у него в идее "Анти-Христа", то есть, в "Ecce Homo" (эти книги читаются вместе), - но эти вещи лучше не читать, пока не поняты предшествующие. "Заратустра", конечно, это полная противоположность "аскетического идеала", практически полнейшая.
Я, на самом деле, слабо верю типически КПТ-попыткам разрешить этот life-denial, просто хотя бы потому что тут вступает в дело некая подверженность логике т.н. "инцелов". Т.е. у них знаки и слова, "символическое" как бы довлеют над другими частями собственного бытия, и если действительность не сходится с чем-то идеальным (логическим, т.е. по их внутренней логике), то всё, якобы надо отказаться от взаимодействия. (У женщин, кстати, так же: они слушают каких-то "тренеров" (чего угодно), но своим разумом дойти до разрешения проблематики просто отказываются. В итоге получается типическое рабство (беспрекословное послушание, т.е. не ясно с кем конкретно разговариваешь, если общаешься с такой женщиной, т.к. она говорит не своими словами и не свои мысли; но - такое бывает и у мужчин, наслушавшихся всякого).)
И если так, что тут можно сказать? Причин может быть мириады, проблема в конечном счёте одна и та же: вместо собственного мышления, свободного от наведённых правил, выбирается (из, вероятно, страха) не-нарушение каких-то незримо-непроговорённых. Но тогда для раскопки этой археологии нужна индивидуальная работа, психоанализ, и куча всяких организаций, которые направлены на сокращение этих проблематик: например, обоюдное давление и на женщин, и на мужчин, чтобы они сочетались, или иначе. Это сложная проблематика, и её поверхностной "наукой тотального" (по Леви-Строссу), как это делают "инцелы", не побороть.
Говоря словами Ницше: что они делают, это всего лишь выражение декаданса, это не исправляет его, только меняет видимость. Содержание остаётся всё так же мироотрицающим, в корне, - и самоотрицающим.
Да, я согласен, это вещи сложные, специальные, лучше в них сильно не погружаться и отдыхать от них. Нет нужды нести ответственность за чужие казусы.
С "моей колокольни" проблема просто в том, что люди живут как будто бы в словах. Вообще словами ("символическим") очень, очень легко управляются, практически не могут не поддаться воздействию когда с ними разговариваешь. Вот это и есть настоящий аскетицизм (как я это утверждаю): у [современных мне и не только] людей нет никакого самовластия.
>Каждый твой ответ мне скорее отвечает на вопрос: что НЕ-является аскетическим идеалом нежели отвечает на вопрос ЧТО является аскетичесим идеалом.
Это нормально. Учти, что сам Ницше, прежде чем дойти до согласованной теоретизации т.н. "аскетического идеала", прожил кучу лет, теоретизаций, эволюционировал в развитии своих идей и т.п. - так что даже для Ницше это понятие не было схватываемым мгновенно.
Попробуй ещё прочесть введение к EH (и не дальше), и "Четыре великие ошибки" из СИ, - они как подспорье указывают на типические ошибки мышления, которые приводят к "аскетическому идеализму". (Особенно удели внимание "состояние сознания путают с причинностью этого состояния".)
В пределе это, я думаю, выражено у него в идее "Анти-Христа", то есть, в "Ecce Homo" (эти книги читаются вместе), - но эти вещи лучше не читать, пока не поняты предшествующие. "Заратустра", конечно, это полная противоположность "аскетического идеала", практически полнейшая.
>проблема инцелов и прочее
Я, на самом деле, слабо верю типически КПТ-попыткам разрешить этот life-denial, просто хотя бы потому что тут вступает в дело некая подверженность логике т.н. "инцелов". Т.е. у них знаки и слова, "символическое" как бы довлеют над другими частями собственного бытия, и если действительность не сходится с чем-то идеальным (логическим, т.е. по их внутренней логике), то всё, якобы надо отказаться от взаимодействия. (У женщин, кстати, так же: они слушают каких-то "тренеров" (чего угодно), но своим разумом дойти до разрешения проблематики просто отказываются. В итоге получается типическое рабство (беспрекословное послушание, т.е. не ясно с кем конкретно разговариваешь, если общаешься с такой женщиной, т.к. она говорит не своими словами и не свои мысли; но - такое бывает и у мужчин, наслушавшихся всякого).)
И если так, что тут можно сказать? Причин может быть мириады, проблема в конечном счёте одна и та же: вместо собственного мышления, свободного от наведённых правил, выбирается (из, вероятно, страха) не-нарушение каких-то незримо-непроговорённых. Но тогда для раскопки этой археологии нужна индивидуальная работа, психоанализ, и куча всяких организаций, которые направлены на сокращение этих проблематик: например, обоюдное давление и на женщин, и на мужчин, чтобы они сочетались, или иначе. Это сложная проблематика, и её поверхностной "наукой тотального" (по Леви-Строссу), как это делают "инцелы", не побороть.
Говоря словами Ницше: что они делают, это всего лишь выражение декаданса, это не исправляет его, только меняет видимость. Содержание остаётся всё так же мироотрицающим, в корне, - и самоотрицающим.
Да, я согласен, это вещи сложные, специальные, лучше в них сильно не погружаться и отдыхать от них. Нет нужды нести ответственность за чужие казусы.
С "моей колокольни" проблема просто в том, что люди живут как будто бы в словах. Вообще словами ("символическим") очень, очень легко управляются, практически не могут не поддаться воздействию когда с ними разговариваешь. Вот это и есть настоящий аскетицизм (как я это утверждаю): у [современных мне и не только] людей нет никакого самовластия.
>самовластие
Die stillsten Worte sind es, welche den Sturm bringen. Gedanken, die mit Taubenfüssen kommen, lenken die Welt.
>>7177
ещё вот это инструктивно, как директивная максима:
With regard to artists of every kind, I now make use of this main distinction: has the hatred of life or the abundance of life become creative here? In Goethe, for example, excess became creative, in Flaubert, hatred: Flaubert, a new edition of Pascal, but as an artist, with the instinctive judgment based on the following: "Flaubert is always hateful, man is nothing, work is everything"... He tortured himself when he wrote poetry, just as Pascal tortured himself when he thought—they both felt unselfish... "Selflessness"—the principle of decadence, the will to the end in art as well as in morality.
ещё вот это инструктивно, как директивная максима:
With regard to artists of every kind, I now make use of this main distinction: has the hatred of life or the abundance of life become creative here? In Goethe, for example, excess became creative, in Flaubert, hatred: Flaubert, a new edition of Pascal, but as an artist, with the instinctive judgment based on the following: "Flaubert is always hateful, man is nothing, work is everything"... He tortured himself when he wrote poetry, just as Pascal tortured himself when he thought—they both felt unselfish... "Selflessness"—the principle of decadence, the will to the end in art as well as in morality.
>>7235
Не все идеалы предполагают самоотречение. Но если идеал, вопреки действительности, предлагает самоотречение, то он становится, конечно, аскетическим (буквально: в конце первой книги "Заратустры" сам Заратустра прямо говорит ученикам перестать в него верить, т.е. брать его как пример и т.д.: стать собой и за собой, - следовать (а не за Заратустрой)). (Если ты хочешь понять, что хочет Ницше, то лучше всего будет посмотреть на греко-римскую империю (в промежуточном счёте: на древнегреческое, т.к. римское, - это проводник к Греции (по мнению Ницше), и затем вне и даже "выше" чем древнегреческое, постольку, поскольку это и есть, по мнению Ницше, развитие (пример этого: Возрождение (Галиани; до него: принц де Линь))), т.е. эпохи того, что есть действительно, по мнению Ницше, классическое. (Предполагая, что на этом всё не заканчивается, и это развитие может быть продолжено, исходя из этих мировоззрений.))
Не все идеалы предполагают самоотречение. Но если идеал, вопреки действительности, предлагает самоотречение, то он становится, конечно, аскетическим (буквально: в конце первой книги "Заратустры" сам Заратустра прямо говорит ученикам перестать в него верить, т.е. брать его как пример и т.д.: стать собой и за собой, - следовать (а не за Заратустрой)). (Если ты хочешь понять, что хочет Ницше, то лучше всего будет посмотреть на греко-римскую империю (в промежуточном счёте: на древнегреческое, т.к. римское, - это проводник к Греции (по мнению Ницше), и затем вне и даже "выше" чем древнегреческое, постольку, поскольку это и есть, по мнению Ницше, развитие (пример этого: Возрождение (Галиани; до него: принц де Линь))), т.е. эпохи того, что есть действительно, по мнению Ницше, классическое. (Предполагая, что на этом всё не заканчивается, и это развитие может быть продолжено, исходя из этих мировоззрений.))
>>7235
Надо было бы по другому сформулировать: Не cледует ли "Аскетический идеал" читать как просто "Идеал"?
>>7239
Вот теперь понятно, пускай и потёмках но сама суть как будто стало достаточно ясным. Дальнейшее понимание больше вопрос времени.
И так же как будто даже начал понимать вместе с тем почему было бы божественным взять вину а не наказание. Не знаю почему. не знаю какая тут связь, но мне кажется что она тут есть.
И также есть ли эскапизм средство борьбы против упадка, декадантства, как нечто противоположное ресентименту? Ведь в отличие от него эскапизма от путь не-реагирования
Надо было бы по другому сформулировать: Не cледует ли "Аскетический идеал" читать как просто "Идеал"?
>>7239
Вот теперь понятно, пускай и потёмках но сама суть как будто стало достаточно ясным. Дальнейшее понимание больше вопрос времени.
И так же как будто даже начал понимать вместе с тем почему было бы божественным взять вину а не наказание. Не знаю почему. не знаю какая тут связь, но мне кажется что она тут есть.
И также есть ли эскапизм средство борьбы против упадка, декадантства, как нечто противоположное ресентименту? Ведь в отличие от него эскапизма от путь не-реагирования
>Энергия к абсолютному одиночеству, отказ от привычных условий жизни, усилие над собою, чтобы больше не заботиться о себе, не служить себе и не позволять себе лечиться
>>7089
В современном руссском (с "крайним разом" и "дорожной картой") это читается как "планов на будущее" Переделывай.
>передних планов
В современном руссском (с "крайним разом" и "дорожной картой") это читается как "планов на будущее" Переделывай.
100 Кб, 703x539>>7245
Vordergründe больше about Gründe, чем "планов на будущее" (Zukunft). Следовательно, речь была о масках. Переделывай.
Vordergründe больше about Gründe, чем "планов на будущее" (Zukunft). Следовательно, речь была о масках. Переделывай.
>>7243
Нет, т.к. в EH Ницше пишет: "прежде всего недоставало противоидеала – вплоть до Заратустры", и в введении: "Я не отвергаю идеалы, я только надеваю в их присутствии перчатки… Nitimur in vetitum: этим знамением торжествует моя философия, ибо до сих пор основательно запрещалась только истина."
Это сложным образом связано с JGB-294 и разъясняется в конце ZGM-II (что боги Эллады служили тем, что брали на себя вину, а не императив наказания всего человечества ("Прометей," - это буквально об этом, вдобавок в этой трагедии показывается, как люди нарушают божественные запреты, вообще достигают чего-то божественного (огня), и им от этого как бы нет никаких наказаний (только Прометею))).
Там описывался не эскапизм, а фатализм amor fati. При ряде условий (глава из EH, "9. Здесь уже не избежать настоящего ответа на вопрос, как человек становится тем, кто он есть. И вот я касаюсь шедевра в искусстве самосохранения — эгоизма...") это может быть средством борьбы против упадка, но только в рамках такого рассмотрения, где это необходимо оказывается таковым.
Заранее предугадать это не есть нечто естественное или возможное, - о таких вещах узнаёшь только после того, как они сыграют свою роль в развитии человека. Что не значит, что надо пускать всё на "самотёк", обязательно (в EH в этом месте по-настоящему описывается проблема предела возможностей знать, что полезно, что вредно, что соответствует условиям, и т.д. и т.п. (а также даётся идея, чем-то похожая на тезисы Платона о "вспоминании")).
>Не cледует ли "Аскетический идеал" читать как просто "Идеал"?
Нет, т.к. в EH Ницше пишет: "прежде всего недоставало противоидеала – вплоть до Заратустры", и в введении: "Я не отвергаю идеалы, я только надеваю в их присутствии перчатки… Nitimur in vetitum: этим знамением торжествует моя философия, ибо до сих пор основательно запрещалась только истина."
>И так же как будто даже начал понимать вместе с тем почему было бы божественным взять вину а не наказание. Не знаю почему. не знаю какая тут связь, но мне кажется что она тут есть.
Это сложным образом связано с JGB-294 и разъясняется в конце ZGM-II (что боги Эллады служили тем, что брали на себя вину, а не императив наказания всего человечества ("Прометей," - это буквально об этом, вдобавок в этой трагедии показывается, как люди нарушают божественные запреты, вообще достигают чего-то божественного (огня), и им от этого как бы нет никаких наказаний (только Прометею))).
>есть ли эскапизм средство борьбы против упадка, декадантства, как нечто противоположное ресентименту
Там описывался не эскапизм, а фатализм amor fati. При ряде условий (глава из EH, "9. Здесь уже не избежать настоящего ответа на вопрос, как человек становится тем, кто он есть. И вот я касаюсь шедевра в искусстве самосохранения — эгоизма...") это может быть средством борьбы против упадка, но только в рамках такого рассмотрения, где это необходимо оказывается таковым.
Заранее предугадать это не есть нечто естественное или возможное, - о таких вещах узнаёшь только после того, как они сыграют свою роль в развитии человека. Что не значит, что надо пускать всё на "самотёк", обязательно (в EH в этом месте по-настоящему описывается проблема предела возможностей знать, что полезно, что вредно, что соответствует условиям, и т.д. и т.п. (а также даётся идея, чем-то похожая на тезисы Платона о "вспоминании")).
Интересно (и можно ли как-то вообще за это зацепиться), но можно ли попробовать встать на место Ницше? На что он обращал внимание? Что он видел? Какие события захватывали его внимание? На какие новости он говорил "Мне это не интересно", а за какими следил пристально? Да и почему вообще началась вот такая вот философская работа?
Есть что-то предельно биографическое и без ... без сплетен что ли?
Есть что-то предельно биографическое и без ... без сплетен что ли?
>>7274
Можно почитать его записки и письма (а труды не читать вовсе, до поры, до времени), желательно с комментариями, вроде стэнфордского издания, или немецких обзоров.
Тогда получится другой "Ницше", не тот, который обычно "малюется".
(Проблема только в том, что нужно понимать содержание записок, т.е. быть осведомлённым, о чём речь. Понимание следует из этого.)
Можно почитать его записки и письма (а труды не читать вовсе, до поры, до времени), желательно с комментариями, вроде стэнфордского издания, или немецких обзоров.
Тогда получится другой "Ницше", не тот, который обычно "малюется".
(Проблема только в том, что нужно понимать содержание записок, т.е. быть осведомлённым, о чём речь. Понимание следует из этого.)
NB. Мнение "раннего" Ницше: (даже) "проблематизация" идей Платоном не возможна без теории трансмиграции душ пифагорейцев. (Федон скептичен относительно Парменида и в целом даже служит отрицанием, упомянутой проблемы. (Идеи бесформенны.))
"Добро," - устраняется, согласно первой схеме ZGM ("Рим против Иудеи, Иудея против Рима"): справедливость (хорошо и плохо) > благо (добро и зло). Справедливость > добродетельность. (Софисты > философы (PTAG: "Пифагор стал бы софистом" ("σοφοί": "страшно умный", т.е. могущественный)). (Становится ясна апелляция к исламу: ислам преследует справедливое поведение. Не благо.))
Платон: как первоначально следующий Гераклиту. Совращённый Сократом в веру в "идеи". (Эмпедокл: как отрицающий определённые положения Анаксагора.)
"Zarathustra": вместо трансмиграции душ: "Эрос": "Zarathustra's Rundgesang" (вечное возвращение [того же самого]: „Weh spricht: Vergeh! Doch alle Lust will Ewigkeit —, — will tiefe, tiefe Ewigkeit!“; модус: "сильнее, злее, глубже, а также прекраснее").
Справедливость (а не "Благо": "благо" есть то, что устраняет власть (klugheit, prudentia, познание: наука опасна, она не есть что-то "благостное"), как следствие: и справедливость) как цель "философии Диониса" (это объясняет его роль как законодателя). (Это объясняет и диспозицию HATH (WS это труд, промежуточный между M и вторым томом MA, что метафорически объясняется в самом начале ASZ, где "святой" (Спиноза как "предшественник" Ницше, анти-спинозиста) говорит "Заратустре" о том, что он "видел его несущим свой огонь в горы"): все формулировки подчинены мысли о справедливости, т.е."Исиде" (сравните с предисловием к FW, где происходит отказ от "египетских статуй" ("Исиды", т.е. истинности) в пользу истины-"Баубо" (которая является тем, кто успокаивает Деметру (элевсинские мистерии, связанные с Платоном) во время её печали): тема справедливости разрабатывается в более "длинную" динамику (т.е. тему "der Wille zur Macht", а следовательно, "сверхчеловека" и amor fati)).)
Борьба философа с философом (Ницше против Платона): конфликт [понятий] Справедливости и Блага.
"Добро," - устраняется, согласно первой схеме ZGM ("Рим против Иудеи, Иудея против Рима"): справедливость (хорошо и плохо) > благо (добро и зло). Справедливость > добродетельность. (Софисты > философы (PTAG: "Пифагор стал бы софистом" ("σοφοί": "страшно умный", т.е. могущественный)). (Становится ясна апелляция к исламу: ислам преследует справедливое поведение. Не благо.))
Платон: как первоначально следующий Гераклиту. Совращённый Сократом в веру в "идеи". (Эмпедокл: как отрицающий определённые положения Анаксагора.)
"Zarathustra": вместо трансмиграции душ: "Эрос": "Zarathustra's Rundgesang" (вечное возвращение [того же самого]: „Weh spricht: Vergeh! Doch alle Lust will Ewigkeit —, — will tiefe, tiefe Ewigkeit!“; модус: "сильнее, злее, глубже, а также прекраснее").
Справедливость (а не "Благо": "благо" есть то, что устраняет власть (klugheit, prudentia, познание: наука опасна, она не есть что-то "благостное"), как следствие: и справедливость) как цель "философии Диониса" (это объясняет его роль как законодателя). (Это объясняет и диспозицию HATH (WS это труд, промежуточный между M и вторым томом MA, что метафорически объясняется в самом начале ASZ, где "святой" (Спиноза как "предшественник" Ницше, анти-спинозиста) говорит "Заратустре" о том, что он "видел его несущим свой огонь в горы"): все формулировки подчинены мысли о справедливости, т.е."Исиде" (сравните с предисловием к FW, где происходит отказ от "египетских статуй" ("Исиды", т.е. истинности) в пользу истины-"Баубо" (которая является тем, кто успокаивает Деметру (элевсинские мистерии, связанные с Платоном) во время её печали): тема справедливости разрабатывается в более "длинную" динамику (т.е. тему "der Wille zur Macht", а следовательно, "сверхчеловека" и amor fati)).)
Борьба философа с философом (Ницше против Платона): конфликт [понятий] Справедливости и Блага.
NB. Мнение "раннего" Ницше: (даже) "проблематизация" идей Платоном не возможна без теории трансмиграции душ пифагорейцев. (Федон скептичен относительно Парменида и в целом даже служит отрицанием, упомянутой проблемы. (Идеи бесформенны.))
"Добро," - устраняется, согласно первой схеме ZGM ("Рим против Иудеи, Иудея против Рима"): справедливость (хорошо и плохо) > благо (добро и зло). Справедливость > добродетельность. (Софисты > философы (PTAG: "Пифагор стал бы софистом" ("σοφοί": "страшно умный", т.е. могущественный)). (Становится ясна апелляция к исламу: ислам преследует справедливое поведение. Не благо.))
Платон: как первоначально следующий Гераклиту. Совращённый Сократом в веру в "идеи". (Эмпедокл: как отрицающий определённые положения Анаксагора.)
"Zarathustra": вместо трансмиграции душ: "Эрос": "Zarathustra's Rundgesang" (вечное возвращение [того же самого]: „Weh spricht: Vergeh! Doch alle Lust will Ewigkeit —, — will tiefe, tiefe Ewigkeit!“; модус: "сильнее, злее, глубже, а также прекраснее").
Справедливость (а не "Благо": "благо" есть то, что устраняет власть (klugheit, prudentia, познание: наука опасна, она не есть что-то "благостное"), как следствие: и справедливость) как цель "философии Диониса" (это объясняет его роль как законодателя). (Это объясняет и диспозицию HATH (WS это труд, промежуточный между M и вторым томом MA, что метафорически объясняется в самом начале ASZ, где "святой" (Спиноза как "предшественник" Ницше, анти-спинозиста) говорит "Заратустре" о том, что он "видел его несущим свой огонь в горы"): все формулировки подчинены мысли о справедливости, т.е."Исиде" (сравните с предисловием к FW, где происходит отказ от "египетских статуй" ("Исиды", т.е. истинности) в пользу истины-"Баубо" (которая является тем, кто успокаивает Деметру (элевсинские мистерии, связанные с Платоном) во время её печали): тема справедливости разрабатывается в более "длинную" динамику (т.е. тему "der Wille zur Macht", а следовательно, "сверхчеловека" и amor fati)).)
Борьба философа с философом (Ницше против Платона): конфликт [понятий] Справедливости и Блага.
"Добро," - устраняется, согласно первой схеме ZGM ("Рим против Иудеи, Иудея против Рима"): справедливость (хорошо и плохо) > благо (добро и зло). Справедливость > добродетельность. (Софисты > философы (PTAG: "Пифагор стал бы софистом" ("σοφοί": "страшно умный", т.е. могущественный)). (Становится ясна апелляция к исламу: ислам преследует справедливое поведение. Не благо.))
Платон: как первоначально следующий Гераклиту. Совращённый Сократом в веру в "идеи". (Эмпедокл: как отрицающий определённые положения Анаксагора.)
"Zarathustra": вместо трансмиграции душ: "Эрос": "Zarathustra's Rundgesang" (вечное возвращение [того же самого]: „Weh spricht: Vergeh! Doch alle Lust will Ewigkeit —, — will tiefe, tiefe Ewigkeit!“; модус: "сильнее, злее, глубже, а также прекраснее").
Справедливость (а не "Благо": "благо" есть то, что устраняет власть (klugheit, prudentia, познание: наука опасна, она не есть что-то "благостное"), как следствие: и справедливость) как цель "философии Диониса" (это объясняет его роль как законодателя). (Это объясняет и диспозицию HATH (WS это труд, промежуточный между M и вторым томом MA, что метафорически объясняется в самом начале ASZ, где "святой" (Спиноза как "предшественник" Ницше, анти-спинозиста) говорит "Заратустре" о том, что он "видел его несущим свой огонь в горы"): все формулировки подчинены мысли о справедливости, т.е."Исиде" (сравните с предисловием к FW, где происходит отказ от "египетских статуй" ("Исиды", т.е. истинности) в пользу истины-"Баубо" (которая является тем, кто успокаивает Деметру (элевсинские мистерии, связанные с Платоном) во время её печали): тема справедливости разрабатывается в более "длинную" динамику (т.е. тему "der Wille zur Macht", а следовательно, "сверхчеловека" и amor fati)).)
Борьба философа с философом (Ницше против Платона): конфликт [понятий] Справедливости и Блага.
>>7278
И обратился Заратустра к народу с такими словами:
"Я учу вас о Сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно преодолеть. Что сделали вы, дабы преодолеть его?"
И обратился Заратустра к народу с такими словами:
"Я учу вас о Сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно преодолеть. Что сделали вы, дабы преодолеть его?"
Всегда ли мораль рабов проистекает из рессентимента?
Спрашиваю в контексте того куда относить мораль... скажем так "Мещан" Просто к моралям господ их не отнесёшь. понятное дело.
Спрашиваю в контексте того куда относить мораль... скажем так "Мещан" Просто к моралям господ их не отнесёшь. понятное дело.
>>7304
Посмотри в ТГЗ все строки (а не главы!), что относятся к торговле, т.е. в прямом смысле, - монетами или чем-то иным (например, славой (как платой за добродетель (это укор антисемитам)), или неким чином (чиновничьим)).
Самые основные "претензии" Ницше сформулировал в "Шопенгауэр как воспитатель" (попутно там содержится ещё и критика университета, т.е. учёных), в "Утренняя заря" тоже содержатся различные афоризмы, касающиеся этой (моральной) тематики, и начало "Веселой науки" содержит афоризмы, разграничивающие "мещан" (которые только и ищут выгоду), и "благородных" (заметно, что Ницше в неком смысле критикует и тех, и тех, и ещё JGB-262 выступает за сторону "посредственных", т.е. умеренных).
Основная претензия остаётся той же самой, как и ко всем остальным, - игнорирование вопроса "сверхчеловек", игнорирование собственной "задачи" (Самости; "своего пути"), игнорирование необходимостей (necessity; Ницше упоминает в записках что Гераклит и есть практически воплощение философии исключительно построенной вокруг необходимостей) в пользу славы либо выгоды, - в конечном счёте, игнорирование себя.
>"Мещан"
Посмотри в ТГЗ все строки (а не главы!), что относятся к торговле, т.е. в прямом смысле, - монетами или чем-то иным (например, славой (как платой за добродетель (это укор антисемитам)), или неким чином (чиновничьим)).
Самые основные "претензии" Ницше сформулировал в "Шопенгауэр как воспитатель" (попутно там содержится ещё и критика университета, т.е. учёных), в "Утренняя заря" тоже содержатся различные афоризмы, касающиеся этой (моральной) тематики, и начало "Веселой науки" содержит афоризмы, разграничивающие "мещан" (которые только и ищут выгоду), и "благородных" (заметно, что Ницше в неком смысле критикует и тех, и тех, и ещё JGB-262 выступает за сторону "посредственных", т.е. умеренных).
Основная претензия остаётся той же самой, как и ко всем остальным, - игнорирование вопроса "сверхчеловек", игнорирование собственной "задачи" (Самости; "своего пути"), игнорирование необходимостей (necessity; Ницше упоминает в записках что Гераклит и есть практически воплощение философии исключительно построенной вокруг необходимостей) в пользу славы либо выгоды, - в конечном счёте, игнорирование себя.
>>7304
>>7318
Это не "эго", ближайший пример, - это "Самость" из философской терминологии Кохута. "Эго" Ницше отвергает по причине недостоверности наших познавательных способностей, следовательно, эгоизм ("маленький разум") слишком часто обнаруживает себя вовсе не эгоизмом (т.е. ошибкой, не в намерении, не в ориентировании мышления, а в расчётах и действиях). Следовательно, Ницше передаёт пальму первенства телу-как-оно-есть, т.е. "Само" ("великий разум"), и вместе с тем, выводит субъекта из пустого эгоизма (т.е. подчиняет субъекта реальности-как-она-есть, без возможности иного: нарциссизма нет, в конечном счёте субъект не живёт только для себя, он действует и вне себя (т.е. "дарит", см. главу "О дарящей добродетели")).
(Это философское, практическое, я боюсь, без психоанализа может быть попросту не доступно. Т.к. сама реализация понятия "Само" полагается на "слом" эго, а это может произойти только в рамках различения "Я"/Эго и "Оно"/Ид (Ид это вовсе не самость). Но скорее всего эта точка зрения не столь верна, т.к. сам Ницше указывает на возможные другие средства достижения познания "Само": [правильное] одиночество, фатализм amor fati, и пр. вещи, полностью описанные в главе "Почему я так мудр" в EH.)
>>7318
>себя
>Самость
Это не "эго", ближайший пример, - это "Самость" из философской терминологии Кохута. "Эго" Ницше отвергает по причине недостоверности наших познавательных способностей, следовательно, эгоизм ("маленький разум") слишком часто обнаруживает себя вовсе не эгоизмом (т.е. ошибкой, не в намерении, не в ориентировании мышления, а в расчётах и действиях). Следовательно, Ницше передаёт пальму первенства телу-как-оно-есть, т.е. "Само" ("великий разум"), и вместе с тем, выводит субъекта из пустого эгоизма (т.е. подчиняет субъекта реальности-как-она-есть, без возможности иного: нарциссизма нет, в конечном счёте субъект не живёт только для себя, он действует и вне себя (т.е. "дарит", см. главу "О дарящей добродетели")).
(Это философское, практическое, я боюсь, без психоанализа может быть попросту не доступно. Т.к. сама реализация понятия "Само" полагается на "слом" эго, а это может произойти только в рамках различения "Я"/Эго и "Оно"/Ид (Ид это вовсе не самость). Но скорее всего эта точка зрения не столь верна, т.к. сам Ницше указывает на возможные другие средства достижения познания "Само": [правильное] одиночество, фатализм amor fati, и пр. вещи, полностью описанные в главе "Почему я так мудр" в EH.)
>>6678
версия Adrian Del Caro
ONE!
Oh mankind, pray!
TWO!
What does deep midnight have to say? [
THREE!
"From sleep, from sleep —
FOUR!
From deepest dream I made my way —
FIVE!
The world is deep,
SIX!
And deeper than the grasp of day.
SEVEN!
Deep is its pain —,
EIGHT!
Joy — deeper still than misery:
NINE!
Pain says: refrain!
TEN!
Yet all joy wants eternity —,
ELEVEN!
— wants deep, deep eternity!"
TWELVE!
NB. Именно "refrain" объясняет и логически связывает главу "Другую танцевальную песнь" со следующей: "Прейди!" не передаёт аффективного смысла отказа от brünstig желания/жажды/lust вечно возвращаться, - но это принятие и активное желание "Noch Ein Mal!" ("во веки веков") и объясняет смысл "круговой песни Заратустры" (а также эстетически-аффективным образом иллюстрирует отличие от теории трансмиграции душ Платона, т.е. диалога "Федон"; это не пессимистическая реакция ("прейди!", "refrain!"), а то, что Ницше именовал "жизнеутверждением").
(Перевод Del Caro выглядит одним из лучших, на английский, как по форме, так и по содержанию (также, в этом ключевом пассаже Del Caro не добавляет излишних авторских изменений текста, как это было у Свасьяна (с потерей смысла, заложенного автором)).)
версия Adrian Del Caro
ONE!
Oh mankind, pray!
TWO!
What does deep midnight have to say? [
THREE!
"From sleep, from sleep —
FOUR!
From deepest dream I made my way —
FIVE!
The world is deep,
SIX!
And deeper than the grasp of day.
SEVEN!
Deep is its pain —,
EIGHT!
Joy — deeper still than misery:
NINE!
Pain says: refrain!
TEN!
Yet all joy wants eternity —,
ELEVEN!
— wants deep, deep eternity!"
TWELVE!
NB. Именно "refrain" объясняет и логически связывает главу "Другую танцевальную песнь" со следующей: "Прейди!" не передаёт аффективного смысла отказа от brünstig желания/жажды/lust вечно возвращаться, - но это принятие и активное желание "Noch Ein Mal!" ("во веки веков") и объясняет смысл "круговой песни Заратустры" (а также эстетически-аффективным образом иллюстрирует отличие от теории трансмиграции душ Платона, т.е. диалога "Федон"; это не пессимистическая реакция ("прейди!", "refrain!"), а то, что Ницше именовал "жизнеутверждением").
(Перевод Del Caro выглядит одним из лучших, на английский, как по форме, так и по содержанию (также, в этом ключевом пассаже Del Caro не добавляет излишних авторских изменений текста, как это было у Свасьяна (с потерей смысла, заложенного автором)).)
>>6678
версия Adrian Del Caro
ONE!
Oh mankind, pray!
TWO!
What does deep midnight have to say? [
THREE!
"From sleep, from sleep —
FOUR!
From deepest dream I made my way —
FIVE!
The world is deep,
SIX!
And deeper than the grasp of day.
SEVEN!
Deep is its pain —,
EIGHT!
Joy — deeper still than misery:
NINE!
Pain says: refrain!
TEN!
Yet all joy wants eternity —,
ELEVEN!
— wants deep, deep eternity!"
TWELVE!
NB. Именно "refrain" объясняет и логически связывает главу "Другую танцевальную песнь" со следующей: "Прейди!" не передаёт аффективного смысла отказа от brünstig желания/жажды/lust вечно возвращаться, - но это принятие и активное желание "Noch Ein Mal!" ("во веки веков") и объясняет смысл "круговой песни Заратустры" (а также эстетически-аффективным образом иллюстрирует отличие от теории трансмиграции душ Платона, т.е. диалога "Федон"; это не пессимистическая реакция ("прейди!", "refrain!"), а то, что Ницше именовал "жизнеутверждением").
(Перевод Del Caro выглядит одним из лучших, на английский, как по форме, так и по содержанию (также, в этом ключевом пассаже Del Caro не добавляет излишних авторских изменений текста, как это было у Свасьяна (с потерей смысла, заложенного автором)).)
версия Adrian Del Caro
ONE!
Oh mankind, pray!
TWO!
What does deep midnight have to say? [
THREE!
"From sleep, from sleep —
FOUR!
From deepest dream I made my way —
FIVE!
The world is deep,
SIX!
And deeper than the grasp of day.
SEVEN!
Deep is its pain —,
EIGHT!
Joy — deeper still than misery:
NINE!
Pain says: refrain!
TEN!
Yet all joy wants eternity —,
ELEVEN!
— wants deep, deep eternity!"
TWELVE!
NB. Именно "refrain" объясняет и логически связывает главу "Другую танцевальную песнь" со следующей: "Прейди!" не передаёт аффективного смысла отказа от brünstig желания/жажды/lust вечно возвращаться, - но это принятие и активное желание "Noch Ein Mal!" ("во веки веков") и объясняет смысл "круговой песни Заратустры" (а также эстетически-аффективным образом иллюстрирует отличие от теории трансмиграции душ Платона, т.е. диалога "Федон"; это не пессимистическая реакция ("прейди!", "refrain!"), а то, что Ницше именовал "жизнеутверждением").
(Перевод Del Caro выглядит одним из лучших, на английский, как по форме, так и по содержанию (также, в этом ключевом пассаже Del Caro не добавляет излишних авторских изменений текста, как это было у Свасьяна (с потерей смысла, заложенного автором)).)
NB. "Ключи" (см. конец пятнадцатого тома стэнфордского издания):
1) "Прорицатель": Шопенгауэр.
2) "Колдун": Вагнер.
3) "Обезьяна Заратустры" ("шут"): Дюринг.
4) "Самый безобразный человек": Штраус.
5) "Совестливый духом" ("исследующий пиявку"): Дарвин.
6) "Странник и тень": Байрон.
7) "Ослик" (идущий "впереди королей"): Бисмарк.
8) "Король справа": Вильгельм I.
9) "Король слева": Фридрих Вильгельм IV.
10) "Добровольный нищий": Толстой.
11) "Последний папа": Пий IX.
1) "Прорицатель": Шопенгауэр.
2) "Колдун": Вагнер.
3) "Обезьяна Заратустры" ("шут"): Дюринг.
4) "Самый безобразный человек": Штраус.
5) "Совестливый духом" ("исследующий пиявку"): Дарвин.
6) "Странник и тень": Байрон.
7) "Ослик" (идущий "впереди королей"): Бисмарк.
8) "Король справа": Вильгельм I.
9) "Король слева": Фридрих Вильгельм IV.
10) "Добровольный нищий": Толстой.
11) "Последний папа": Пий IX.
NB. "Проблема Сократа":
Das Unglück in der großen Hypocrisie aller alten Moral-Philosophen. Sie übten die Phantasie der Menschen darauf ein, von einander Tugend und Macht zu trennen. Macht erscheint als Anspruch auf Glück — das ist noch antik daran, Nachklang der aristokratischen Grundform. Von Sokrates an wird trotzdem die ἀρετή falsch verstanden, — sie mußte sich immer wieder erst begründen und wollte es doch nicht individuell thun! sondern tyrannisch „gut für Alle!“ Versuch kleiner Staaten-Gründungen im Staate: wie jetzt bei den Muhamedanern Nord-Afrikas.
[исходя из результатов, полученных после "преодоления морали" (представленных в M (MA и WS есть всего лишь пропедевтика))]
Если untruth/иллюзия/ошибка есть условие жизни, - то значит, что без жизнь не возможна [Macht] без вымысла. Следовательно, соотношение между добродетелью [Сократа] и ἀρετή: познание есть самосознание, самосознание есть уничтожение собственной власти (т.к. всё сознательное более слабо, чем что-то "инстинктивное"). Самосознание [в духе Сократа] есть суть самоповешение ("Zwischen Raubvögeln").
Аналогично, если ошибка/ложь есть условие существования (Sein) и бытия (Dasein), жизни (что бы это понятие ни значило), то познание всего есть устранение этого условия, следовательно, смерть.
Следовательно, воля к истине = воля к смерти. (Пример в христианстве: теология креста (вроде бы наличествующая у доминиканцев, но это утверждение требует отдельного подтверждения).)
Отсюда философия, исходящая из вопроса ценности [любой] "воли", т.е. степени того, как она "способствует жизни". (Из философии "способствует жизни" (представленной в FW) следует философия "воли к власти" (представленная в JGB), и окончательное формулирование в виде философии "вечного возвращения" (представленной в ASZ, (GD есть всего лишь обзорная работа; DFW касается только и только проблемы музыки; NCW заменён EH) EH и A (сначала EH, затем, окончательно: A)).
Das Unglück in der großen Hypocrisie aller alten Moral-Philosophen. Sie übten die Phantasie der Menschen darauf ein, von einander Tugend und Macht zu trennen. Macht erscheint als Anspruch auf Glück — das ist noch antik daran, Nachklang der aristokratischen Grundform. Von Sokrates an wird trotzdem die ἀρετή falsch verstanden, — sie mußte sich immer wieder erst begründen und wollte es doch nicht individuell thun! sondern tyrannisch „gut für Alle!“ Versuch kleiner Staaten-Gründungen im Staate: wie jetzt bei den Muhamedanern Nord-Afrikas.
[исходя из результатов, полученных после "преодоления морали" (представленных в M (MA и WS есть всего лишь пропедевтика))]
Если untruth/иллюзия/ошибка есть условие жизни, - то значит, что без жизнь не возможна [Macht] без вымысла. Следовательно, соотношение между добродетелью [Сократа] и ἀρετή: познание есть самосознание, самосознание есть уничтожение собственной власти (т.к. всё сознательное более слабо, чем что-то "инстинктивное"). Самосознание [в духе Сократа] есть суть самоповешение ("Zwischen Raubvögeln").
Аналогично, если ошибка/ложь есть условие существования (Sein) и бытия (Dasein), жизни (что бы это понятие ни значило), то познание всего есть устранение этого условия, следовательно, смерть.
Следовательно, воля к истине = воля к смерти. (Пример в христианстве: теология креста (вроде бы наличествующая у доминиканцев, но это утверждение требует отдельного подтверждения).)
Отсюда философия, исходящая из вопроса ценности [любой] "воли", т.е. степени того, как она "способствует жизни". (Из философии "способствует жизни" (представленной в FW) следует философия "воли к власти" (представленная в JGB), и окончательное формулирование в виде философии "вечного возвращения" (представленной в ASZ, (GD есть всего лишь обзорная работа; DFW касается только и только проблемы музыки; NCW заменён EH) EH и A (сначала EH, затем, окончательно: A)).
NB. Сильный часто глуп, следовательно, слаб, следовательно, не может нести ответственность за нечаянное. Тогда: ответственность должна быть ограничена властью "индивида" (частного лица), она не может превышать его способности (человеку нельзя вменять в ответственность то, что не находится в его власти: проблема непредумышленного в умышленных начинаниях).
Нежелание слабого видеть слабость в сильном там, где это выгодно слабому есть лицемерие со стороны слабого: определение понятия ressentiment: желание быть сильным, но не справедливым.
Нежелание слабого видеть слабость в сильном там, где это выгодно слабому есть лицемерие со стороны слабого: определение понятия ressentiment: желание быть сильным, но не справедливым.
>>7395
это что-то особенное (такое надо ещё осмыслить[...])
>>7397
в смысле: слабый добр к слабому: если сильный слаб, то: слабый видит слабость в сильном, умозаключает что перед ним слабый, и:
1) либо поступает зло, т.к. сильный добра не заслуживает (но в этом случае справедливость поступка ещё не определена, т.к. "добро" и "зло" не есть справедливость),
2) либо поступает в силу чувства выгоды (калькуляций и пр.), желая быть сильнее сильного, оказавшегося слабым (но не желая быть справедливым),
3) либо поступает как слабый по отношению к слабому, что (в рамках диалектики Ницше) всё ещё не означает, что это справедливый поступок,
4) либо поступает из чувства жестокости (см. второй раздел ZGM (отношения "должника" и "кредитора")), но жестокость соотносится с чувством сладострастия (например, от удовольствия изменения чувства слабости относительно сильного, в том отношении где сильный слаб, или слабее, на чувство силы ("воля к власти"), или от удовольствия мести и злости на сильного), и справедливость поступка в огромном количестве случаев более чем под вопросом (см. цитату ниже),
5) либо поступает так, что это ставит его в позицию силы несправедливым образом, прежде всего, относительно самой жизни: сам слабый не делается сильнее, а сильный - делается слабее: так понижается общая власть всего социума (а не "общества"), что делает социум (или "род") слабее: это есть несправедливость по отношению к инстанции типа "человек" par excellence.
Если и в самом деле случается, что справедливый человек остается справедливым даже в отношении лица, причинившего ему вред (и не просто холодным, умеренным, посторонним, равнодушным: быть справедливым предполагает всегда позитивную установку), если даже под напором личной обиды, надруганности, заподозренности не тускнеет высокая, ясная, столь же глубокая, сколь и снисходительная объективность справедливого, судящего ока, ну так что же, тогда это экземпляр совершенства и высочайшего мастерства на земле - даже нечто такое, на что, по благоразумию, и не надеешься здесь, чему во всяком случае не так-то легко веришь. В среднем несомненно, что даже у порядочнейших людей достаточной оказывается уже малая доза посягательства, злости, инсинуации, чтобы прогнать им кровь в глаза, а справедливость из глаз. Активный, наступательный, переступательный человек все еще на сто шагов ближе к справедливости, нежели реактивный; ему-то и не нужно вовсе ложно и предвзято оценивать свой объект на манер того, как это делает, как это должен делать реактивный человек. Оттого фактически во все времена агрессивный человек, в качестве более сильного, более мужественного, более знатного, обладал и более свободным взглядом, более спокойной совестью; напротив, не стоит труда угадать, на чьей совести вообще лежит изобретение "нечистой совести", - это человек ressentiment! В конце концов осмотритесь же в самой истории: в какой именно сфере оседало вообще до сих пор на земле соблюдение права, собственно потребность в праве? Быть может, в сфере реактивных людей? Нисколько: но именно в сфере активных, сильных, спонтанных, агрессивных.
NB. "Мужество, мудрость, умеренность, справедливость," - в начале Za-III прямо указывается: "Noch Ein Mal!" является актом мужества.
>без жизнь не возможна [Macht] без вымысла
>казнить нельзя помиловать
это что-то особенное (такое надо ещё осмыслить[...])
>>7397
>Нежелание слабого видеть слабость в сильном там, где это выгодно слабому
в смысле: слабый добр к слабому: если сильный слаб, то: слабый видит слабость в сильном, умозаключает что перед ним слабый, и:
1) либо поступает зло, т.к. сильный добра не заслуживает (но в этом случае справедливость поступка ещё не определена, т.к. "добро" и "зло" не есть справедливость),
2) либо поступает в силу чувства выгоды (калькуляций и пр.), желая быть сильнее сильного, оказавшегося слабым (но не желая быть справедливым),
3) либо поступает как слабый по отношению к слабому, что (в рамках диалектики Ницше) всё ещё не означает, что это справедливый поступок,
4) либо поступает из чувства жестокости (см. второй раздел ZGM (отношения "должника" и "кредитора")), но жестокость соотносится с чувством сладострастия (например, от удовольствия изменения чувства слабости относительно сильного, в том отношении где сильный слаб, или слабее, на чувство силы ("воля к власти"), или от удовольствия мести и злости на сильного), и справедливость поступка в огромном количестве случаев более чем под вопросом (см. цитату ниже),
5) либо поступает так, что это ставит его в позицию силы несправедливым образом, прежде всего, относительно самой жизни: сам слабый не делается сильнее, а сильный - делается слабее: так понижается общая власть всего социума (а не "общества"), что делает социум (или "род") слабее: это есть несправедливость по отношению к инстанции типа "человек" par excellence.
Если и в самом деле случается, что справедливый человек остается справедливым даже в отношении лица, причинившего ему вред (и не просто холодным, умеренным, посторонним, равнодушным: быть справедливым предполагает всегда позитивную установку), если даже под напором личной обиды, надруганности, заподозренности не тускнеет высокая, ясная, столь же глубокая, сколь и снисходительная объективность справедливого, судящего ока, ну так что же, тогда это экземпляр совершенства и высочайшего мастерства на земле - даже нечто такое, на что, по благоразумию, и не надеешься здесь, чему во всяком случае не так-то легко веришь. В среднем несомненно, что даже у порядочнейших людей достаточной оказывается уже малая доза посягательства, злости, инсинуации, чтобы прогнать им кровь в глаза, а справедливость из глаз. Активный, наступательный, переступательный человек все еще на сто шагов ближе к справедливости, нежели реактивный; ему-то и не нужно вовсе ложно и предвзято оценивать свой объект на манер того, как это делает, как это должен делать реактивный человек. Оттого фактически во все времена агрессивный человек, в качестве более сильного, более мужественного, более знатного, обладал и более свободным взглядом, более спокойной совестью; напротив, не стоит труда угадать, на чьей совести вообще лежит изобретение "нечистой совести", - это человек ressentiment! В конце концов осмотритесь же в самой истории: в какой именно сфере оседало вообще до сих пор на земле соблюдение права, собственно потребность в праве? Быть может, в сфере реактивных людей? Нисколько: но именно в сфере активных, сильных, спонтанных, агрессивных.
NB. "Мужество, мудрость, умеренность, справедливость," - в начале Za-III прямо указывается: "Noch Ein Mal!" является актом мужества.
>>7395
это что-то особенное (такое надо ещё осмыслить[...])
>>7397
в смысле: слабый добр к слабому: если сильный слаб, то: слабый видит слабость в сильном, умозаключает что перед ним слабый, и:
1) либо поступает зло, т.к. сильный добра не заслуживает (но в этом случае справедливость поступка ещё не определена, т.к. "добро" и "зло" не есть справедливость),
2) либо поступает в силу чувства выгоды (калькуляций и пр.), желая быть сильнее сильного, оказавшегося слабым (но не желая быть справедливым),
3) либо поступает как слабый по отношению к слабому, что (в рамках диалектики Ницше) всё ещё не означает, что это справедливый поступок,
4) либо поступает из чувства жестокости (см. второй раздел ZGM (отношения "должника" и "кредитора")), но жестокость соотносится с чувством сладострастия (например, от удовольствия изменения чувства слабости относительно сильного, в том отношении где сильный слаб, или слабее, на чувство силы ("воля к власти"), или от удовольствия мести и злости на сильного), и справедливость поступка в огромном количестве случаев более чем под вопросом (см. цитату ниже),
5) либо поступает так, что это ставит его в позицию силы несправедливым образом, прежде всего, относительно самой жизни: сам слабый не делается сильнее, а сильный - делается слабее: так понижается общая власть всего социума (а не "общества"), что делает социум (или "род") слабее: это есть несправедливость по отношению к инстанции типа "человек" par excellence.
Если и в самом деле случается, что справедливый человек остается справедливым даже в отношении лица, причинившего ему вред (и не просто холодным, умеренным, посторонним, равнодушным: быть справедливым предполагает всегда позитивную установку), если даже под напором личной обиды, надруганности, заподозренности не тускнеет высокая, ясная, столь же глубокая, сколь и снисходительная объективность справедливого, судящего ока, ну так что же, тогда это экземпляр совершенства и высочайшего мастерства на земле - даже нечто такое, на что, по благоразумию, и не надеешься здесь, чему во всяком случае не так-то легко веришь. В среднем несомненно, что даже у порядочнейших людей достаточной оказывается уже малая доза посягательства, злости, инсинуации, чтобы прогнать им кровь в глаза, а справедливость из глаз. Активный, наступательный, переступательный человек все еще на сто шагов ближе к справедливости, нежели реактивный; ему-то и не нужно вовсе ложно и предвзято оценивать свой объект на манер того, как это делает, как это должен делать реактивный человек. Оттого фактически во все времена агрессивный человек, в качестве более сильного, более мужественного, более знатного, обладал и более свободным взглядом, более спокойной совестью; напротив, не стоит труда угадать, на чьей совести вообще лежит изобретение "нечистой совести", - это человек ressentiment! В конце концов осмотритесь же в самой истории: в какой именно сфере оседало вообще до сих пор на земле соблюдение права, собственно потребность в праве? Быть может, в сфере реактивных людей? Нисколько: но именно в сфере активных, сильных, спонтанных, агрессивных.
NB. "Мужество, мудрость, умеренность, справедливость," - в начале Za-III прямо указывается: "Noch Ein Mal!" является актом мужества.
>без жизнь не возможна [Macht] без вымысла
>казнить нельзя помиловать
это что-то особенное (такое надо ещё осмыслить[...])
>>7397
>Нежелание слабого видеть слабость в сильном там, где это выгодно слабому
в смысле: слабый добр к слабому: если сильный слаб, то: слабый видит слабость в сильном, умозаключает что перед ним слабый, и:
1) либо поступает зло, т.к. сильный добра не заслуживает (но в этом случае справедливость поступка ещё не определена, т.к. "добро" и "зло" не есть справедливость),
2) либо поступает в силу чувства выгоды (калькуляций и пр.), желая быть сильнее сильного, оказавшегося слабым (но не желая быть справедливым),
3) либо поступает как слабый по отношению к слабому, что (в рамках диалектики Ницше) всё ещё не означает, что это справедливый поступок,
4) либо поступает из чувства жестокости (см. второй раздел ZGM (отношения "должника" и "кредитора")), но жестокость соотносится с чувством сладострастия (например, от удовольствия изменения чувства слабости относительно сильного, в том отношении где сильный слаб, или слабее, на чувство силы ("воля к власти"), или от удовольствия мести и злости на сильного), и справедливость поступка в огромном количестве случаев более чем под вопросом (см. цитату ниже),
5) либо поступает так, что это ставит его в позицию силы несправедливым образом, прежде всего, относительно самой жизни: сам слабый не делается сильнее, а сильный - делается слабее: так понижается общая власть всего социума (а не "общества"), что делает социум (или "род") слабее: это есть несправедливость по отношению к инстанции типа "человек" par excellence.
Если и в самом деле случается, что справедливый человек остается справедливым даже в отношении лица, причинившего ему вред (и не просто холодным, умеренным, посторонним, равнодушным: быть справедливым предполагает всегда позитивную установку), если даже под напором личной обиды, надруганности, заподозренности не тускнеет высокая, ясная, столь же глубокая, сколь и снисходительная объективность справедливого, судящего ока, ну так что же, тогда это экземпляр совершенства и высочайшего мастерства на земле - даже нечто такое, на что, по благоразумию, и не надеешься здесь, чему во всяком случае не так-то легко веришь. В среднем несомненно, что даже у порядочнейших людей достаточной оказывается уже малая доза посягательства, злости, инсинуации, чтобы прогнать им кровь в глаза, а справедливость из глаз. Активный, наступательный, переступательный человек все еще на сто шагов ближе к справедливости, нежели реактивный; ему-то и не нужно вовсе ложно и предвзято оценивать свой объект на манер того, как это делает, как это должен делать реактивный человек. Оттого фактически во все времена агрессивный человек, в качестве более сильного, более мужественного, более знатного, обладал и более свободным взглядом, более спокойной совестью; напротив, не стоит труда угадать, на чьей совести вообще лежит изобретение "нечистой совести", - это человек ressentiment! В конце концов осмотритесь же в самой истории: в какой именно сфере оседало вообще до сих пор на земле соблюдение права, собственно потребность в праве? Быть может, в сфере реактивных людей? Нисколько: но именно в сфере активных, сильных, спонтанных, агрессивных.
NB. "Мужество, мудрость, умеренность, справедливость," - в начале Za-III прямо указывается: "Noch Ein Mal!" является актом мужества.
>>7406
Потому что: гладиолус и ressentiment. De vive force, ах! Ох.
Потому что: гладиолус и ressentiment. De vive force, ах! Ох.
По сути, моё слово «имморалист» заключает в себе два отрицания. Во-первых, я отрицаю тип человека, который до сих пор считался высшим: доброго, благожелательного, милосердного; с другой стороны, я отрицаю тип морали, который возобладал и стал господствующим как мораль сама по себе – декадентскую мораль, или, что ещё более ощутимо, христианскую мораль. Второе противоречие можно было бы считать более решающим, поскольку переоценка добра и благожелательности, взятая в целом, уже сама по себе представляется мне следствием декаданса, симптомом слабости, несовместимой с жизнью, направленной на восхождение и утверждение: в утверждении «да» отрицание и разрушение являются условием. – Я пока остановлюсь на психологии доброго человека. Чтобы оценить ценность какого-либо типа человека, нужно подсчитать цену его содержания – нужно знать условия его существования. Условием существования добра является ложь, иными словами, нежелание любой ценой увидеть, как устроена реальность в её основе, а именно, что она не может пробудить благожелательные инстинкты в любой момент, и ещё меньше – не может допустить вмешательства недальновидных, благожелательных рук в любой момент. Рассматривать любые чрезвычайные ситуации как возражение, как нечто, что должно быть упразднено, – это, по большому счёту, niaiserie par excellence, настоящая катастрофа по своим последствиям, удел глупости – почти такой же глупый, как желание отменить плохую погоду – возможно, из сострадания к бедным... В общей экономике ужасы реальности (в аффектах, в желаниях, в воле к власти) неизмеримо более необходимы, чем эта форма маленького счастья, так называемая «благость»; нужно быть даже снисходительным, чтобы допустить её, поскольку она коренится в инстинктивном обмане, где бы то ни было. У меня будет прекрасная возможность продемонстрировать крайне сверхъестественные последствия оптимизма, этого порождения homines optimi, для всей истории. Заратустра, первый, кто понял, что оптимист так же разлагается, как и пессимист, а возможно, и более вреден, говорит: Добрые люди никогда не говорят правды. Добро научило вас ложным берегам и безопасности; вы родились и укрылись во лжи добра. Всё в основе своей обманчиво и искажено добром. К счастью, мир не построен на инстинктах, так, что только добродушные стадные животные могут найти в нём своё узкое счастье. Требовать, чтобы каждый стал «хорошим человеком», стадным животным, голубоглазым, благожелательным, «прекраснодушным» – или, как желал бы мистер Герберт Спенсер, альтруистичным – значило бы лишить бытие [Dasein] его великого характера, значило бы кастрировать человечество и низвести его до жалкого китайского государства. – И именно это они и попытались сделать!... Именно это они называли моралью... В этом смысле Заратустра иногда называет добрых «последними людьми», иногда – «началом конца»; прежде всего, он воспринимает их как самый вредоносный тип людей, потому что они утверждают своё существование [Existenz] как за счёт истины, так и за счёт будущего.
Добрые – они не могут творить, они всегда начало конца –
– они распинают того, кто пишет новые ценности на новых скрижалях, они приносят будущее в жертву себе, они распинают всё человеческое будущее!
Добрые — они всегда были началом конца...
И какой бы вред ни причиняли клеветники мира сего, вред, причинённый добрыми, — самый губительный.
Добрые – они не могут творить, они всегда начало конца –
– они распинают того, кто пишет новые ценности на новых скрижалях, они приносят будущее в жертву себе, они распинают всё человеческое будущее!
Добрые — они всегда были началом конца...
И какой бы вред ни причиняли клеветники мира сего, вред, причинённый добрыми, — самый губительный.
По сути, моё слово «имморалист» заключает в себе два отрицания. Во-первых, я отрицаю тип человека, который до сих пор считался высшим: доброго, благожелательного, милосердного; с другой стороны, я отрицаю тип морали, который возобладал и стал господствующим как мораль сама по себе – декадентскую мораль, или, что ещё более ощутимо, христианскую мораль. Второе противоречие можно было бы считать более решающим, поскольку переоценка добра и благожелательности, взятая в целом, уже сама по себе представляется мне следствием декаданса, симптомом слабости, несовместимой с жизнью, направленной на восхождение и утверждение: в утверждении «да» отрицание и разрушение являются условием. – Я пока остановлюсь на психологии доброго человека. Чтобы оценить ценность какого-либо типа человека, нужно подсчитать цену его содержания – нужно знать условия его существования. Условием существования добра является ложь, иными словами, нежелание любой ценой увидеть, как устроена реальность в её основе, а именно, что она не может пробудить благожелательные инстинкты в любой момент, и ещё меньше – не может допустить вмешательства недальновидных, благожелательных рук в любой момент. Рассматривать любые чрезвычайные ситуации как возражение, как нечто, что должно быть упразднено, – это, по большому счёту, niaiserie par excellence, настоящая катастрофа по своим последствиям, удел глупости – почти такой же глупый, как желание отменить плохую погоду – возможно, из сострадания к бедным... В общей экономике ужасы реальности (в аффектах, в желаниях, в воле к власти) неизмеримо более необходимы, чем эта форма маленького счастья, так называемая «благость»; нужно быть даже снисходительным, чтобы допустить её, поскольку она коренится в инстинктивном обмане, где бы то ни было. У меня будет прекрасная возможность продемонстрировать крайне сверхъестественные последствия оптимизма, этого порождения homines optimi, для всей истории. Заратустра, первый, кто понял, что оптимист так же разлагается, как и пессимист, а возможно, и более вреден, говорит: Добрые люди никогда не говорят правды. Добро научило вас ложным берегам и безопасности; вы родились и укрылись во лжи добра. Всё в основе своей обманчиво и искажено добром. К счастью, мир не построен на инстинктах, так, что только добродушные стадные животные могут найти в нём своё узкое счастье. Требовать, чтобы каждый стал «хорошим человеком», стадным животным, голубоглазым, благожелательным, «прекраснодушным» – или, как желал бы мистер Герберт Спенсер, альтруистичным – значило бы лишить бытие [Dasein] его великого характера, значило бы кастрировать человечество и низвести его до жалкого китайского государства. – И именно это они и попытались сделать!... Именно это они называли моралью... В этом смысле Заратустра иногда называет добрых «последними людьми», иногда – «началом конца»; прежде всего, он воспринимает их как самый вредоносный тип людей, потому что они утверждают своё существование [Existenz] как за счёт истины, так и за счёт будущего.
Добрые – они не могут творить, они всегда начало конца –
– они распинают того, кто пишет новые ценности на новых скрижалях, они приносят будущее в жертву себе, они распинают всё человеческое будущее!
Добрые — они всегда были началом конца...
И какой бы вред ни причиняли клеветники мира сего, вред, причинённый добрыми, — самый губительный.
Добрые – они не могут творить, они всегда начало конца –
– они распинают того, кто пишет новые ценности на новых скрижалях, они приносят будущее в жертву себе, они распинают всё человеческое будущее!
Добрые — они всегда были началом конца...
И какой бы вред ни причиняли клеветники мира сего, вред, причинённый добрыми, — самый губительный.
>>7437
этот момент крайне показателен, т.к. иллюстрирует, чему именно противостоит ницшевское начинание (и что хочет, как "царство", Заратустра)
(ср. состояние китайской империи в течение тысячелетий, - до и после внедрения европейских (или "западных") ценностей (и не только моральных ценностей, т.е. наук, искусств и т.д.))
>до жалкого китайского государства
этот момент крайне показателен, т.к. иллюстрирует, чему именно противостоит ницшевское начинание (и что хочет, как "царство", Заратустра)
(ср. состояние китайской империи в течение тысячелетий, - до и после внедрения европейских (или "западных") ценностей (и не только моральных ценностей, т.е. наук, искусств и т.д.))
О «царстве свободы». — Мы можем помыслить гораздо больше, чем можем сделать и пережить, — то есть наше мышление поверхностно и довольствуется поверхностью; более того, оно этого не замечает. Если бы наш интеллект развивался строго в соответствии с нашей силой [Kraft] и её применением, то во главе нашего мышления стоял бы принцип, согласно которому мы можем постичь лишь то, что можем сделать, — если такое понятие, как постижение, вообще существует. Жаждущему не хватает воды, но мысленные образы постоянно вызывают у него воду перед глазами, как будто нет ничего более легкого. Поверхностная и легко удовлетворяемая природа интеллекта не может постичь действительную, насущную потребность и чувствует себя в этом превосходящим. Он гордится тем, что может сделать больше, бежать быстрее, почти мгновенно достичь цели. И поэтому царство мыслей, в сравнении с царством действия, воли и опыта, кажется царством свободы, тогда как, как уже было сказано, это лишь царство поверхностности и довольства.
— «Загробная жизнь». Христианство столкнулось с идеей адских наказаний по всей Римской империи: многочисленные тайные культы с особым восторгом размышляли о ней, как о самом плодовитом яйце своего могущества. Эпикур, по мнению его сверстников, не считал ничего более великого, чем искоренить корни этой веры. Его триумф, ярче всего выраженный в устах мрачного, но светлого последователя его учения, римлянина Лукреция, наступил слишком рано — христианство взяло под свою особую защиту уже угасающую веру в подземные ужасы и поступило мудро! Как могло бы оно восторжествовать над популярностью культов Митры и Исиды без этого смелого захвата зрелого язычества! Так оно привлекло на свою сторону робких — самых стойких приверженцев новой веры! Евреи, как народ, цеплявшийся за жизнь и цеплявшийся за неё, подобно грекам, и даже больше, чем греки, мало интересовались этими идеями: окончательная смерть как наказание грешника, а не воскресение как высшая угроза – уже одно это оказывало достаточно сильное воздействие на этот странный народ, не желавший избавляться от своих тел, но, с утончённым египетским благоговением, надеявшийся сохранить их навечно. (Еврейский мученик, о котором мы читаем во Второй книге Маккавеев, не собирался отказываться от своих разорванных внутренностей: он хочет их при воскресении – это по-еврейски!) Идея вечных мучений была совершенно чужда ранним христианам; они считали себя искуплёнными «от смерти» и ожидали преображения со дня на день, а не смерти. (Какой странной, должно быть, показалась ожидающим первая смерть! Как смешались там изумление, ликование, сомнение, стыд, пыл! — поистине упрек великим художникам!) Павел не знал, что сказать о своем Спасителе лучше, чем то, что он открыл всем путь к бессмертию — он еще не верил в воскресение неискупленных; более того, в результате своего учения о неисполнимом законе и о смерти как следствии греха он подозревал, что в принципе никто (или очень немногие, и то по благодати и без заслуг) никогда не становился бессмертным; только теперь бессмертие начало открывать свои врата — и в конечном счете, даже для него, очень немногие будут избраны: как не могло не добавить высокомерие избранного. — В других местах, где стремление к жизни было не столь сильным, как у евреев и иудеохристиан, а перспектива бессмертия не обязательно казалась более ценной, чем перспектива окончательной смерти, это языческое и, однако, не совсем нееврейское добавление ада стало желанным инструментом в руках миссионеров: возникло новое учение о бессмертии даже грешников и неискупленных, учение о вечном проклятии, и оно оказалось сильнее ныне совершенно исчезающей идеи окончательной смерти. Только науке пришлось вернуть его, и она сделала это, одновременно отвергнув все остальные представления о смерти и о жизни после неё. Мы стали беднее на один интерес: «загробная жизнь» больше нас не касается! — невыразимое благословение, которое слишком недавнее, чтобы широко и повсеместно ощущаться как таковое. — И Эпикур снова торжествует!
— «Загробная жизнь». Христианство столкнулось с идеей адских наказаний по всей Римской империи: многочисленные тайные культы с особым восторгом размышляли о ней, как о самом плодовитом яйце своего могущества. Эпикур, по мнению его сверстников, не считал ничего более великого, чем искоренить корни этой веры. Его триумф, ярче всего выраженный в устах мрачного, но светлого последователя его учения, римлянина Лукреция, наступил слишком рано — христианство взяло под свою особую защиту уже угасающую веру в подземные ужасы и поступило мудро! Как могло бы оно восторжествовать над популярностью культов Митры и Исиды без этого смелого захвата зрелого язычества! Так оно привлекло на свою сторону робких — самых стойких приверженцев новой веры! Евреи, как народ, цеплявшийся за жизнь и цеплявшийся за неё, подобно грекам, и даже больше, чем греки, мало интересовались этими идеями: окончательная смерть как наказание грешника, а не воскресение как высшая угроза – уже одно это оказывало достаточно сильное воздействие на этот странный народ, не желавший избавляться от своих тел, но, с утончённым египетским благоговением, надеявшийся сохранить их навечно. (Еврейский мученик, о котором мы читаем во Второй книге Маккавеев, не собирался отказываться от своих разорванных внутренностей: он хочет их при воскресении – это по-еврейски!) Идея вечных мучений была совершенно чужда ранним христианам; они считали себя искуплёнными «от смерти» и ожидали преображения со дня на день, а не смерти. (Какой странной, должно быть, показалась ожидающим первая смерть! Как смешались там изумление, ликование, сомнение, стыд, пыл! — поистине упрек великим художникам!) Павел не знал, что сказать о своем Спасителе лучше, чем то, что он открыл всем путь к бессмертию — он еще не верил в воскресение неискупленных; более того, в результате своего учения о неисполнимом законе и о смерти как следствии греха он подозревал, что в принципе никто (или очень немногие, и то по благодати и без заслуг) никогда не становился бессмертным; только теперь бессмертие начало открывать свои врата — и в конечном счете, даже для него, очень немногие будут избраны: как не могло не добавить высокомерие избранного. — В других местах, где стремление к жизни было не столь сильным, как у евреев и иудеохристиан, а перспектива бессмертия не обязательно казалась более ценной, чем перспектива окончательной смерти, это языческое и, однако, не совсем нееврейское добавление ада стало желанным инструментом в руках миссионеров: возникло новое учение о бессмертии даже грешников и неискупленных, учение о вечном проклятии, и оно оказалось сильнее ныне совершенно исчезающей идеи окончательной смерти. Только науке пришлось вернуть его, и она сделала это, одновременно отвергнув все остальные представления о смерти и о жизни после неё. Мы стали беднее на один интерес: «загробная жизнь» больше нас не касается! — невыразимое благословение, которое слишком недавнее, чтобы широко и повсеместно ощущаться как таковое. — И Эпикур снова торжествует!
О «царстве свободы». — Мы можем помыслить гораздо больше, чем можем сделать и пережить, — то есть наше мышление поверхностно и довольствуется поверхностью; более того, оно этого не замечает. Если бы наш интеллект развивался строго в соответствии с нашей силой [Kraft] и её применением, то во главе нашего мышления стоял бы принцип, согласно которому мы можем постичь лишь то, что можем сделать, — если такое понятие, как постижение, вообще существует. Жаждущему не хватает воды, но мысленные образы постоянно вызывают у него воду перед глазами, как будто нет ничего более легкого. Поверхностная и легко удовлетворяемая природа интеллекта не может постичь действительную, насущную потребность и чувствует себя в этом превосходящим. Он гордится тем, что может сделать больше, бежать быстрее, почти мгновенно достичь цели. И поэтому царство мыслей, в сравнении с царством действия, воли и опыта, кажется царством свободы, тогда как, как уже было сказано, это лишь царство поверхностности и довольства.
— «Загробная жизнь». Христианство столкнулось с идеей адских наказаний по всей Римской империи: многочисленные тайные культы с особым восторгом размышляли о ней, как о самом плодовитом яйце своего могущества. Эпикур, по мнению его сверстников, не считал ничего более великого, чем искоренить корни этой веры. Его триумф, ярче всего выраженный в устах мрачного, но светлого последователя его учения, римлянина Лукреция, наступил слишком рано — христианство взяло под свою особую защиту уже угасающую веру в подземные ужасы и поступило мудро! Как могло бы оно восторжествовать над популярностью культов Митры и Исиды без этого смелого захвата зрелого язычества! Так оно привлекло на свою сторону робких — самых стойких приверженцев новой веры! Евреи, как народ, цеплявшийся за жизнь и цеплявшийся за неё, подобно грекам, и даже больше, чем греки, мало интересовались этими идеями: окончательная смерть как наказание грешника, а не воскресение как высшая угроза – уже одно это оказывало достаточно сильное воздействие на этот странный народ, не желавший избавляться от своих тел, но, с утончённым египетским благоговением, надеявшийся сохранить их навечно. (Еврейский мученик, о котором мы читаем во Второй книге Маккавеев, не собирался отказываться от своих разорванных внутренностей: он хочет их при воскресении – это по-еврейски!) Идея вечных мучений была совершенно чужда ранним христианам; они считали себя искуплёнными «от смерти» и ожидали преображения со дня на день, а не смерти. (Какой странной, должно быть, показалась ожидающим первая смерть! Как смешались там изумление, ликование, сомнение, стыд, пыл! — поистине упрек великим художникам!) Павел не знал, что сказать о своем Спасителе лучше, чем то, что он открыл всем путь к бессмертию — он еще не верил в воскресение неискупленных; более того, в результате своего учения о неисполнимом законе и о смерти как следствии греха он подозревал, что в принципе никто (или очень немногие, и то по благодати и без заслуг) никогда не становился бессмертным; только теперь бессмертие начало открывать свои врата — и в конечном счете, даже для него, очень немногие будут избраны: как не могло не добавить высокомерие избранного. — В других местах, где стремление к жизни было не столь сильным, как у евреев и иудеохристиан, а перспектива бессмертия не обязательно казалась более ценной, чем перспектива окончательной смерти, это языческое и, однако, не совсем нееврейское добавление ада стало желанным инструментом в руках миссионеров: возникло новое учение о бессмертии даже грешников и неискупленных, учение о вечном проклятии, и оно оказалось сильнее ныне совершенно исчезающей идеи окончательной смерти. Только науке пришлось вернуть его, и она сделала это, одновременно отвергнув все остальные представления о смерти и о жизни после неё. Мы стали беднее на один интерес: «загробная жизнь» больше нас не касается! — невыразимое благословение, которое слишком недавнее, чтобы широко и повсеместно ощущаться как таковое. — И Эпикур снова торжествует!
— «Загробная жизнь». Христианство столкнулось с идеей адских наказаний по всей Римской империи: многочисленные тайные культы с особым восторгом размышляли о ней, как о самом плодовитом яйце своего могущества. Эпикур, по мнению его сверстников, не считал ничего более великого, чем искоренить корни этой веры. Его триумф, ярче всего выраженный в устах мрачного, но светлого последователя его учения, римлянина Лукреция, наступил слишком рано — христианство взяло под свою особую защиту уже угасающую веру в подземные ужасы и поступило мудро! Как могло бы оно восторжествовать над популярностью культов Митры и Исиды без этого смелого захвата зрелого язычества! Так оно привлекло на свою сторону робких — самых стойких приверженцев новой веры! Евреи, как народ, цеплявшийся за жизнь и цеплявшийся за неё, подобно грекам, и даже больше, чем греки, мало интересовались этими идеями: окончательная смерть как наказание грешника, а не воскресение как высшая угроза – уже одно это оказывало достаточно сильное воздействие на этот странный народ, не желавший избавляться от своих тел, но, с утончённым египетским благоговением, надеявшийся сохранить их навечно. (Еврейский мученик, о котором мы читаем во Второй книге Маккавеев, не собирался отказываться от своих разорванных внутренностей: он хочет их при воскресении – это по-еврейски!) Идея вечных мучений была совершенно чужда ранним христианам; они считали себя искуплёнными «от смерти» и ожидали преображения со дня на день, а не смерти. (Какой странной, должно быть, показалась ожидающим первая смерть! Как смешались там изумление, ликование, сомнение, стыд, пыл! — поистине упрек великим художникам!) Павел не знал, что сказать о своем Спасителе лучше, чем то, что он открыл всем путь к бессмертию — он еще не верил в воскресение неискупленных; более того, в результате своего учения о неисполнимом законе и о смерти как следствии греха он подозревал, что в принципе никто (или очень немногие, и то по благодати и без заслуг) никогда не становился бессмертным; только теперь бессмертие начало открывать свои врата — и в конечном счете, даже для него, очень немногие будут избраны: как не могло не добавить высокомерие избранного. — В других местах, где стремление к жизни было не столь сильным, как у евреев и иудеохристиан, а перспектива бессмертия не обязательно казалась более ценной, чем перспектива окончательной смерти, это языческое и, однако, не совсем нееврейское добавление ада стало желанным инструментом в руках миссионеров: возникло новое учение о бессмертии даже грешников и неискупленных, учение о вечном проклятии, и оно оказалось сильнее ныне совершенно исчезающей идеи окончательной смерти. Только науке пришлось вернуть его, и она сделала это, одновременно отвергнув все остальные представления о смерти и о жизни после неё. Мы стали беднее на один интерес: «загробная жизнь» больше нас не касается! — невыразимое благословение, которое слишком недавнее, чтобы широко и повсеместно ощущаться как таковое. — И Эпикур снова торжествует!
Основополагающая идея торгашеской культуры. — Сейчас во многом наблюдается возникновение общества, для которого торговля — такая же душа, как личное соперничество для древних греков и война, победа и справедливость для римлян. Купец умеет облагать налогом всё, не производя его, и, более того, облагать налогом в соответствии с потребностями потребителей, а не с собственными потребностями; «Кто и сколько потребителей умрёт?» — вот его главный вопрос. Теперь он применяет этот вид налогообложения инстинктивно и постоянно: ко всему, а значит, и к творениям искусств и наук, мыслителей, учёных, художников, государственных деятелей, народов и партий всей эпохи: он исследует спрос и предложение на всё, что создано, чтобы определить для себя ценность вещи. Это создало характер целой культуры, продуманный до мельчайших деталей и отлитый в каждой воле и способности: вот чем вы, люди следующего века, будете гордиться: если пророки актёрского класса правы, передайте это вам! Но я мало верю этим пророкам. Credat Judaeus Apella – если говорить об этом как Гораций.
>>7440
должно быть: «Кто и сколько людей будут потреблять это?»
замечательная опечатка, причём даже не человеческой речи, а машинного перевода, - намёк Фрейду! (впрочем, как всегда)
>«Кто и сколько потребителей умрёт?»
должно быть: «Кто и сколько людей будут потреблять это?»
замечательная опечатка, причём даже не человеческой речи, а машинного перевода, - намёк Фрейду! (впрочем, как всегда)
>вид налогообложения
>тип оценки
>соперничество
>agon, т.е. состязание
>справедливость
>право
>Купец умеет облагать налогом всё, не производя его, и, более того, облагать налогом в соответствии с потребностями потребителей, а не с собственными потребностями.
>Торговец умеет все оценить, и притом оценить по нуждам потребителя, а не по своим личным нуждам.
>эпохи
>целому веку
>если пророки актёрского класса правы
>если правду говорят пророки торгового класса
>>7441
проблема, которую Ницше освещает особенно упорно: конец всякого права: когда все равны, никому уже не нужны «права»
Прогресс в моём понимании. — Я тоже говорю о «возвращении к природе», хотя это не регресс, а восхождение — в возвышенную, свободную, даже грозную природу и естественность, которая играет и которой позволено играть, великими задачами… Если выразиться аналогично: Наполеон был образцом «возвращения к природе», как я это понимаю (например, в rebus tacticis, и ещё в большей степени, как известно военным, в стратегических вопросах). — Но Руссо — куда он, собственно, хотел вернуться? Руссо, этот первый современный человек, идеалист и canaille в одном лице; нуждавшийся в моральном «достоинстве» для поддержания собственного облика; больной необузданным тщеславием и необузданным самопрезрением. Это чудовище, стоящее на пороге нового века, тоже хотело «возвращения к природе» — куда, позвольте спросить ещё раз, хотел вернуться Руссо? — Я всё ещё ненавижу Руссо во времена Революции: он — всемирно-историческое выражение этой двойственности идеалиста и черни. Кровавый фарс, с которым развернулась эта Революция, её «безнравственность» меня мало волнует: я ненавижу её руссоистскую мораль — так называемые «истины» Революции, которыми она до сих пор оперирует и склоняет на свою сторону всё мелкое и посредственное. Учение о равенстве!.. Но нет более ядовитого яда: ибо он, кажется, проповедуется как сама справедливость, в то время будучи — концом справедливости... «Равное равным, неравное неравным — вот истинное учение о справедливости: и, что из него следует, никогда не делать неравных равными». — Тот факт, что столь ужасные и кровавые вещи окружали это учение о равенстве, придавал этой «современной [modern] идее» par excellence своего рода славу и огненное сияние, так что Революция, как зрелище, соблазнила даже самые благородные умы. В конечном счёте, это больше не повод уважать её. — Я вижу только одного, кто чувствовал это так, как это должно быть, с чувством, с отвращением — Гёте…
>справедливость
>право
проблема, которую Ницше освещает особенно упорно: конец всякого права: когда все равны, никому уже не нужны «права»
Прогресс в моём понимании. — Я тоже говорю о «возвращении к природе», хотя это не регресс, а восхождение — в возвышенную, свободную, даже грозную природу и естественность, которая играет и которой позволено играть, великими задачами… Если выразиться аналогично: Наполеон был образцом «возвращения к природе», как я это понимаю (например, в rebus tacticis, и ещё в большей степени, как известно военным, в стратегических вопросах). — Но Руссо — куда он, собственно, хотел вернуться? Руссо, этот первый современный человек, идеалист и canaille в одном лице; нуждавшийся в моральном «достоинстве» для поддержания собственного облика; больной необузданным тщеславием и необузданным самопрезрением. Это чудовище, стоящее на пороге нового века, тоже хотело «возвращения к природе» — куда, позвольте спросить ещё раз, хотел вернуться Руссо? — Я всё ещё ненавижу Руссо во времена Революции: он — всемирно-историческое выражение этой двойственности идеалиста и черни. Кровавый фарс, с которым развернулась эта Революция, её «безнравственность» меня мало волнует: я ненавижу её руссоистскую мораль — так называемые «истины» Революции, которыми она до сих пор оперирует и склоняет на свою сторону всё мелкое и посредственное. Учение о равенстве!.. Но нет более ядовитого яда: ибо он, кажется, проповедуется как сама справедливость, в то время будучи — концом справедливости... «Равное равным, неравное неравным — вот истинное учение о справедливости: и, что из него следует, никогда не делать неравных равными». — Тот факт, что столь ужасные и кровавые вещи окружали это учение о равенстве, придавал этой «современной [modern] идее» par excellence своего рода славу и огненное сияние, так что Революция, как зрелище, соблазнила даже самые благородные умы. В конечном счёте, это больше не повод уважать её. — Я вижу только одного, кто чувствовал это так, как это должно быть, с чувством, с отвращением — Гёте…
>>7441
проблема, которую Ницше освещает особенно упорно: конец всякого права: когда все равны, никому уже не нужны «права»
Прогресс в моём понимании. — Я тоже говорю о «возвращении к природе», хотя это не регресс, а восхождение — в возвышенную, свободную, даже грозную природу и естественность, которая играет и которой позволено играть, великими задачами… Если выразиться аналогично: Наполеон был образцом «возвращения к природе», как я это понимаю (например, в rebus tacticis, и ещё в большей степени, как известно военным, в стратегических вопросах). — Но Руссо — куда он, собственно, хотел вернуться? Руссо, этот первый современный человек, идеалист и canaille в одном лице; нуждавшийся в моральном «достоинстве» для поддержания собственного облика; больной необузданным тщеславием и необузданным самопрезрением. Это чудовище, стоящее на пороге нового века, тоже хотело «возвращения к природе» — куда, позвольте спросить ещё раз, хотел вернуться Руссо? — Я всё ещё ненавижу Руссо во времена Революции: он — всемирно-историческое выражение этой двойственности идеалиста и черни. Кровавый фарс, с которым развернулась эта Революция, её «безнравственность» меня мало волнует: я ненавижу её руссоистскую мораль — так называемые «истины» Революции, которыми она до сих пор оперирует и склоняет на свою сторону всё мелкое и посредственное. Учение о равенстве!.. Но нет более ядовитого яда: ибо он, кажется, проповедуется как сама справедливость, в то время будучи — концом справедливости... «Равное равным, неравное неравным — вот истинное учение о справедливости: и, что из него следует, никогда не делать неравных равными». — Тот факт, что столь ужасные и кровавые вещи окружали это учение о равенстве, придавал этой «современной [modern] идее» par excellence своего рода славу и огненное сияние, так что Революция, как зрелище, соблазнила даже самые благородные умы. В конечном счёте, это больше не повод уважать её. — Я вижу только одного, кто чувствовал это так, как это должно быть, с чувством, с отвращением — Гёте…
>справедливость
>право
проблема, которую Ницше освещает особенно упорно: конец всякого права: когда все равны, никому уже не нужны «права»
Прогресс в моём понимании. — Я тоже говорю о «возвращении к природе», хотя это не регресс, а восхождение — в возвышенную, свободную, даже грозную природу и естественность, которая играет и которой позволено играть, великими задачами… Если выразиться аналогично: Наполеон был образцом «возвращения к природе», как я это понимаю (например, в rebus tacticis, и ещё в большей степени, как известно военным, в стратегических вопросах). — Но Руссо — куда он, собственно, хотел вернуться? Руссо, этот первый современный человек, идеалист и canaille в одном лице; нуждавшийся в моральном «достоинстве» для поддержания собственного облика; больной необузданным тщеславием и необузданным самопрезрением. Это чудовище, стоящее на пороге нового века, тоже хотело «возвращения к природе» — куда, позвольте спросить ещё раз, хотел вернуться Руссо? — Я всё ещё ненавижу Руссо во времена Революции: он — всемирно-историческое выражение этой двойственности идеалиста и черни. Кровавый фарс, с которым развернулась эта Революция, её «безнравственность» меня мало волнует: я ненавижу её руссоистскую мораль — так называемые «истины» Революции, которыми она до сих пор оперирует и склоняет на свою сторону всё мелкое и посредственное. Учение о равенстве!.. Но нет более ядовитого яда: ибо он, кажется, проповедуется как сама справедливость, в то время будучи — концом справедливости... «Равное равным, неравное неравным — вот истинное учение о справедливости: и, что из него следует, никогда не делать неравных равными». — Тот факт, что столь ужасные и кровавые вещи окружали это учение о равенстве, придавал этой «современной [modern] идее» par excellence своего рода славу и огненное сияние, так что Революция, как зрелище, соблазнила даже самые благородные умы. В конечном счёте, это больше не повод уважать её. — Я вижу только одного, кто чувствовал это так, как это должно быть, с чувством, с отвращением — Гёте…
>>7442
очевидное: если все равны, и нет более сильного, то и "спасения" будет ждать неоткуда (т.к. все равны, т.е. слабы; в случае неравенства "спасения" как понятие, - отсутствует, т.е. его никто не ждёт (надежда является своего рода пороком, как в Элладе (в силу наличия оракулов), - в этом случае, в силу трагического, т.е. дионисийского, миропознания (не героического, но сверх-героического)))
т.е. доктрина "спасения" исходит из мироощущения слабого, но при изменении мира в желаемое (христианство) сами возможности "спасения" будут искоренены (как и в случае Руссо, ничего хорошего не предвещается), и тем самым, будет искоренено и само христианство (например, в случае эпидемии или иной беды, для устранения которой неравенство необходимо)
NB. Отправная точка для познания т.н. "системы", самим Ницше, - желаемой, - учения стоицизма, Гераклита и Эмпедокла, с поправкой на "истины", высказанные в JGB, ZGM и GD. (Ницше брал у Платона только некоторое. Фукидид и Макиавелли в комментариях не нуждаются.)
>«Равное равным, неравное неравным — вот истинное учение о справедливости: и, что из него следует, никогда не делать неравных равными».
очевидное: если все равны, и нет более сильного, то и "спасения" будет ждать неоткуда (т.к. все равны, т.е. слабы; в случае неравенства "спасения" как понятие, - отсутствует, т.е. его никто не ждёт (надежда является своего рода пороком, как в Элладе (в силу наличия оракулов), - в этом случае, в силу трагического, т.е. дионисийского, миропознания (не героического, но сверх-героического)))
т.е. доктрина "спасения" исходит из мироощущения слабого, но при изменении мира в желаемое (христианство) сами возможности "спасения" будут искоренены (как и в случае Руссо, ничего хорошего не предвещается), и тем самым, будет искоренено и само христианство (например, в случае эпидемии или иной беды, для устранения которой неравенство необходимо)
NB. Отправная точка для познания т.н. "системы", самим Ницше, - желаемой, - учения стоицизма, Гераклита и Эмпедокла, с поправкой на "истины", высказанные в JGB, ZGM и GD. (Ницше брал у Платона только некоторое. Фукидид и Макиавелли в комментариях не нуждаются.)
но самое главное...
Aber was liegt daran?!
Aber was liegt daran?!
NB. Учитывая, что Ницше хвалит Россию за "как можно медленнее!": вряд ли бы он стал сострадать миллионам погибших во время двух мировых войн, но очевидно, что эти войны (особенно, на фоне заявлений "я знаю как лучше управиться" в поздних записях) не были бы предметом поощрения с его стороны (скорее, насмешки и издевательства, как всегда, - над немцами, прежде всего и, наверное, всегда, - именно над немцами).
Отсюда:
1) во-первых (далее идёт публично опасная точка зрения), фашисты восприняли его учение (ТГЗ нельзя понимать без A) неправильно, - они не смогли его прочесть,
2) во-вторых, хоть их методы могли бы быть порицаемы, самый главный эффект, который они выпустили в моду, - это акселерационизм, - и это притом, что учение Заратустры рассчитано на "тысячелетний Хазар", т.е. на вышеупомянутое "как можно медленнее!" (только с этой черты, т.е. последней части ТГЗ, становится ясно намерение всей "книги", и устраняется т.н. "бесчеловечный" смысл этих намерений (если их осуществлять "второпях", то бессмысленные страдания неизбежны, если не "ускорять" процесс, - то ... )),
3) в-третьих, проблема Ницше/Заратустры состоит в решениях, необходимых для человечества, - либо их будет принимать человечество/человек, - либо "природа" (случай/coincidence) примет их за человечество (отсюда столь высокая степень "брутализма", "римскости", - т.к. речь идёт о тысячелетних формациях и периодах, рассчитанных на долгое воплощение (о чём упоминается в A-57 и A-58)),
4) в-четвёртых, корректное чтение Заратустры неразрывно с идеей "длинного периода": ни одна из его речей не рассчитана на одно "воплощение" (т.е. одно государство, или одну церковь, или одну человеческую жизнь),
5) в-пятых, достаточное применение текста ТГЗ основывается на способности "сохранять власть над вещами" (см. в GD о Фукидиде): если человек следует идеалу/"эйдосу" (см. в GD о Платоне), - то он практически отказывается от власти (над объектом "реальность", или "мир", и т.д., - т.е. человечество передаёт власть над собой объекту, "платоновскому" (который, сугубо эпистемологически, не "заинтересован" (и не может быть заинтересован) в сохранении человечества (т.е. никак не связан с условиями жизни (или "ценностями") как человечества, так и "сверхчеловека", так и чего-то живого, т.е. субъекта))).
Отсюда:
1) во-первых (далее идёт публично опасная точка зрения), фашисты восприняли его учение (ТГЗ нельзя понимать без A) неправильно, - они не смогли его прочесть,
2) во-вторых, хоть их методы могли бы быть порицаемы, самый главный эффект, который они выпустили в моду, - это акселерационизм, - и это притом, что учение Заратустры рассчитано на "тысячелетний Хазар", т.е. на вышеупомянутое "как можно медленнее!" (только с этой черты, т.е. последней части ТГЗ, становится ясно намерение всей "книги", и устраняется т.н. "бесчеловечный" смысл этих намерений (если их осуществлять "второпях", то бессмысленные страдания неизбежны, если не "ускорять" процесс, - то ... )),
3) в-третьих, проблема Ницше/Заратустры состоит в решениях, необходимых для человечества, - либо их будет принимать человечество/человек, - либо "природа" (случай/coincidence) примет их за человечество (отсюда столь высокая степень "брутализма", "римскости", - т.к. речь идёт о тысячелетних формациях и периодах, рассчитанных на долгое воплощение (о чём упоминается в A-57 и A-58)),
4) в-четвёртых, корректное чтение Заратустры неразрывно с идеей "длинного периода": ни одна из его речей не рассчитана на одно "воплощение" (т.е. одно государство, или одну церковь, или одну человеческую жизнь),
5) в-пятых, достаточное применение текста ТГЗ основывается на способности "сохранять власть над вещами" (см. в GD о Фукидиде): если человек следует идеалу/"эйдосу" (см. в GD о Платоне), - то он практически отказывается от власти (над объектом "реальность", или "мир", и т.д., - т.е. человечество передаёт власть над собой объекту, "платоновскому" (который, сугубо эпистемологически, не "заинтересован" (и не может быть заинтересован) в сохранении человечества (т.е. никак не связан с условиями жизни (или "ценностями") как человечества, так и "сверхчеловека", так и чего-то живого, т.е. субъекта))).
NB. Учитывая, что Ницше хвалит Россию за "как можно медленнее!": вряд ли бы он стал сострадать миллионам погибших во время двух мировых войн, но очевидно, что эти войны (особенно, на фоне заявлений "я знаю как лучше управиться" в поздних записях) не были бы предметом поощрения с его стороны (скорее, насмешки и издевательства, как всегда, - над немцами, прежде всего и, наверное, всегда, - именно над немцами).
Отсюда:
1) во-первых (далее идёт публично опасная точка зрения), фашисты восприняли его учение (ТГЗ нельзя понимать без A) неправильно, - они не смогли его прочесть,
2) во-вторых, хоть их методы могли бы быть порицаемы, самый главный эффект, который они выпустили в моду, - это акселерационизм, - и это притом, что учение Заратустры рассчитано на "тысячелетний Хазар", т.е. на вышеупомянутое "как можно медленнее!" (только с этой черты, т.е. последней части ТГЗ, становится ясно намерение всей "книги", и устраняется т.н. "бесчеловечный" смысл этих намерений (если их осуществлять "второпях", то бессмысленные страдания неизбежны, если не "ускорять" процесс, - то ... )),
3) в-третьих, проблема Ницше/Заратустры состоит в решениях, необходимых для человечества, - либо их будет принимать человечество/человек, - либо "природа" (случай/coincidence) примет их за человечество (отсюда столь высокая степень "брутализма", "римскости", - т.к. речь идёт о тысячелетних формациях и периодах, рассчитанных на долгое воплощение (о чём упоминается в A-57 и A-58)),
4) в-четвёртых, корректное чтение Заратустры неразрывно с идеей "длинного периода": ни одна из его речей не рассчитана на одно "воплощение" (т.е. одно государство, или одну церковь, или одну человеческую жизнь),
5) в-пятых, достаточное применение текста ТГЗ основывается на способности "сохранять власть над вещами" (см. в GD о Фукидиде): если человек следует идеалу/"эйдосу" (см. в GD о Платоне), - то он практически отказывается от власти (над объектом "реальность", или "мир", и т.д., - т.е. человечество передаёт власть над собой объекту, "платоновскому" (который, сугубо эпистемологически, не "заинтересован" (и не может быть заинтересован) в сохранении человечества (т.е. никак не связан с условиями жизни (или "ценностями") как человечества, так и "сверхчеловека", так и чего-то живого, т.е. субъекта))).
Отсюда:
1) во-первых (далее идёт публично опасная точка зрения), фашисты восприняли его учение (ТГЗ нельзя понимать без A) неправильно, - они не смогли его прочесть,
2) во-вторых, хоть их методы могли бы быть порицаемы, самый главный эффект, который они выпустили в моду, - это акселерационизм, - и это притом, что учение Заратустры рассчитано на "тысячелетний Хазар", т.е. на вышеупомянутое "как можно медленнее!" (только с этой черты, т.е. последней части ТГЗ, становится ясно намерение всей "книги", и устраняется т.н. "бесчеловечный" смысл этих намерений (если их осуществлять "второпях", то бессмысленные страдания неизбежны, если не "ускорять" процесс, - то ... )),
3) в-третьих, проблема Ницше/Заратустры состоит в решениях, необходимых для человечества, - либо их будет принимать человечество/человек, - либо "природа" (случай/coincidence) примет их за человечество (отсюда столь высокая степень "брутализма", "римскости", - т.к. речь идёт о тысячелетних формациях и периодах, рассчитанных на долгое воплощение (о чём упоминается в A-57 и A-58)),
4) в-четвёртых, корректное чтение Заратустры неразрывно с идеей "длинного периода": ни одна из его речей не рассчитана на одно "воплощение" (т.е. одно государство, или одну церковь, или одну человеческую жизнь),
5) в-пятых, достаточное применение текста ТГЗ основывается на способности "сохранять власть над вещами" (см. в GD о Фукидиде): если человек следует идеалу/"эйдосу" (см. в GD о Платоне), - то он практически отказывается от власти (над объектом "реальность", или "мир", и т.д., - т.е. человечество передаёт власть над собой объекту, "платоновскому" (который, сугубо эпистемологически, не "заинтересован" (и не может быть заинтересован) в сохранении человечества (т.е. никак не связан с условиями жизни (или "ценностями") как человечества, так и "сверхчеловека", так и чего-то живого, т.е. субъекта))).
>>7457
Итого: сохранение условий жизни человечества сопряжено с ростом власти над слишком человеческим (например, "Цирцеей всех философов"; это включает в себя и боль, и страх (который сам по себе есть ощущение боли, т.е. страдание); иначе власть отдаётся очередному "Прометею" случайности).
(Проблема: "рабы" не желают нести ответственность за необходимости (быть виноватыми). Последние неизбежны, и остаться "святым", в этом случае, - значит, допустить страдания, как человека, так и человечества. Но желающий устранить все страдания должен был бы взять на себя всю вину, которая неизбежна и даже необходима, - и всё ради цели устранения всех страданий.)
Итого: сохранение условий жизни человечества сопряжено с ростом власти над слишком человеческим (например, "Цирцеей всех философов"; это включает в себя и боль, и страх (который сам по себе есть ощущение боли, т.е. страдание); иначе власть отдаётся очередному "Прометею" случайности).
(Проблема: "рабы" не желают нести ответственность за необходимости (быть виноватыми). Последние неизбежны, и остаться "святым", в этом случае, - значит, допустить страдания, как человека, так и человечества. Но желающий устранить все страдания должен был бы взять на себя всю вину, которая неизбежна и даже необходима, - и всё ради цели устранения всех страданий.)
>>7459
– кто должен быть властелином [господином; der Erde Herr] земли [человеческой, слишком человеческой ["человеческое будущее"/"человек"]]? Кто скажет: "Отныне так вы будете течь, большие и малые реки!"?
– кто должен быть властелином [господином; der Erde Herr] земли [человеческой, слишком человеческой ["человеческое будущее"/"человек"]]? Кто скажет: "Отныне так вы будете течь, большие и малые реки!"?
Lerntet ihr nun mein Lied? Erriethet ihr, was es will? Wohlan! Wohlauf! Ihr höheren Menschen, so singt mir nun meinen Rundgesang!
Singt mir nun selber das Lied, dess Name ist „Noch ein Mal“, dess Sinn ist „in alle Ewigkeit!“, singt, ihr höheren Menschen, Zarathustra’s Rundgesang!
Singt mir nun selber das Lied, dess Name ist „Noch ein Mal“, dess Sinn ist „in alle Ewigkeit!“, singt, ihr höheren Menschen, Zarathustra’s Rundgesang!
Заратустрин хоровод