349 Кб, 600x372
М
19 Кб, 220x294Экзотерика - эзотерика
1 - все есть воля против воли
2 - воли нет вообще
1 Каузализм
2 Нет ничего лучше причины-следствия.
1.
Вся причинность психологически восходит к вере в намерения:
Сам эффект намерения недоказуем.
(Causa efficiens - тавтология с finalis) Психологический взгляд ---
Проблема уравнивания причины и следствия.
Это кажется мне одним из наиболее существенных моих шагов и продвижений: я научился отличать причину поступка от причины, вынуждающей поступать так-то и так-то, в этом направлении, с этой целью. Первого рода причина есть некий квантум скопившейся силы, ждущей случая как-нибудь выйти; второй род, напротив, сравнительно с этой силой есть нечто незначительное, большей частью мелкий случай, сообразно с которым тот квантум “разрешается” теперь по типу отношения спички к пороховой бочке. К этим мелким случаям и спичкам я причисляю все так называемые “цели”, равным образом как и еще более так называемые “жизненные призвания”: в сравнении с чудовищным квантумом силы, стремящейся, как было сказано, уйти во что-то, они представляют собою нечто относительно случайное, произвольное, почти безразличное. По обыкновению видят это иначе: именно в цели (надобности, призвании и т.д.) привыкли видеть движущую силу, соответственно древнейшему заблуждению, - но она есть только управляющая сила: при этом смешивают кормчего с паром. И не всегда только кормчего, управляющую силу… Разве “цель”, “надобность” не оказывается достаточно часто лишь благовидным предлогом, добавочным самоослеплением тщеславия, не желающего признаться, что корабль следует течению, в которое он случайно попал? Что он “хочет” туда, поскольку он туда – должен? Что, разумеется, он имеет направление, но уж никак – не кормчего? – Критика понятия “цель” все еще остается необходимостью.
Логика сна.
... Умозаключенное таким образом прошлое становится для него благодаря возбужденной фантазии настоящим. Так, всякий по личному опыту знает, как быстро спящий вплетает в свой сон доходящий до него сильный звук, например звон колоколов или пушечный выстрел, т.е. объясняет его задним числом, так что ему кажется, что он сперва пережил обусловливающие обстоятельства, а затем уже данный звук. – Но почему же дух спящего всегда ошибается, тогда как дух бодрствующий обыкновенно столь трезв, осторожен и скептичен в отношении гипотез? – Почему он удовлетворяется первой попавшейся гипотезой для объяснения чувства и тотчас же верит в ее истинность? (Ибо во сне мы верим в сон, как будто он есть реальность, т.е. мы считаем нашу гипотезу вполне доказанной.) – Я полагаю: как еще теперь человек умозаключает во сне, так человечество умозаключало и наяву много тысячелетий подряд: первая causa, которая приходила в голову, чтобы объяснить что-либо нуждавшееся в объяснении, была достаточна и принималась за истину. (Так, согласно рассказам путешественников, поступают дикари еще и теперь,) Во сне это первобытное свойство человечества возрождается в нас, ибо это есть основа, на которой развился и еще развивается в каждом человеке высший разум: сон переносит нас назад, к отдаленным эпохам человеческой культуры, и дает нам средство лучше понять их. Сонное мышление удается нам теперь так легко, потому что в течение очень долгих периодов развития человечества мы были так хорошо приучены именно к этой фантастической и дешевой форме объяснения всего любой выдумкой. В этом смысле сон есть отдых для мозга, ибо днем последний должен удовлетворять более строгим требованиям, которые ставит мышлению более высокая культура. – Сходное состояние, образующее прямо-таки преддверие и ворота ко сну, мы можем испытать и при бодрствующем сознании. Когда мы закрываем глаза, то мозг создает множество световых впечатлений и цветов, вероятно, как своего рода отголосок и эхо всех тех световых ощущений, которые проникают к нему днем. Но рассудок (в союзе с фантазией) тотчас же перерабатывает эту, самое по себе бесформенную, игру цветов в определенные фигуры, образы, пейзажи, оживленные группы. Подлинный процесс при этом есть опять-таки известного рода умозаключение от действия к причине; задаваясь вопросом: “откуда эти световые впечатления и цвета?” – дух подставляет в качестве причин указанные фигуры и образы; они кажутся ему источниками этих цветов и световых впечатлений, потому что он привык днем и при открытых глазах находить действующую причину каждого цвета, каждого светового ощущения. Здесь, следовательно, фантазия постоянно снабжает его образами, опираясь в своей деятельности на зрительные впечатления дня, и совершенно то же делает фантазия во сне – т.е. мнимая причина выводится из действия и представляется после действия, и все это с необычайной быстротой, так что здесь, как когда смотришь на фокусника, может возникнуть неправильное суждение, и то, что следует одно за другим во времени, может показаться одновременным и даже в обратной последовательности. Из этих процессов мы можем усмотреть, как поздно развилось более острое логическое мышление, строгое отношение к причине и действию, если еще теперь наш разум и рассудок непроизвольно возвращаются в своих функциях к этим примитивным формам умозаключения, и мы приблизительно половину нашей жизни пребываем в этом состоянии. – Точно так же поэт, художник измышляет для своих настроений и душевных состояний причины, которые отнюдь не суть истинные; он в этом смысле напоминает нам прежнее человечество и может содействовать пониманию последнего.
Стой, карлик! – сказал я. – Или я! Или ты! Но из нас двоих я сильнее: ты не знаешь еще бездонных мыслей моих! Их бремя тебе не по силам!"
И тут почувствовал я облегчение: назойливый карлик спрыгнул с плеч моих! Он вскочил на ближайший камень; мы остановились как раз у ворот, через которые проходила дорога.
"Взгляни на эти ворота, карлик! – продолжал я. – У них два лика. Два пути сходятся здесь: никто еще не проходил по ним до конца.
Эта длинная дорога назад – она длится вечность. А эта длинная дорога вперед – другая вечность.
Они противоречат друг другу, эти пути; в негодовании сталкиваются они, и здесь, у этих ворот, то место, где они сходятся. Название же этих ворот начертано вверху, над ними: "Мгновение".
Но если кто-нибудь пойдет по одному из путей дальше – все дальше и дальше, – думаешь ли ты, карлик, что они вечно будут противоречить друг другу?"
"Все прямое лжет, – презрительно ответил карлик. – Вся истина представляет собой кривую, самоё время есть круг".
"Ты, Дух Тяжести! – сказал я в гневе, – не слишком ли легко решаешь ты этот вопрос? Смотри, а то я оставлю тебя, хромоногого, сидеть, где сидишь, а ведь я нес тебя вверх!
Взгляни, – продолжал я, – взгляни на это Мгновение! От врат Мгновения уходит долгий, вечный путь назад: позади нас – вечность.
Не должно ли быть так: все, что может произойти, уже проходило некогда этим путем? Не должно ли быть так: все, что может случиться, уже случилось некогда, свершилось и миновало?
И если все уже было: что думаешь ты об этом Мгновении, карлик? Не должно ли быть так: эти ворота – тоже уже были?
И не связаны ли все вещи между собой так прочно, что Мгновение это влечет за собой все последующее? А значит, еще раз – само себя?
Ибо все, что может произойти и на этом долгом пути вперед – должно произойти еще раз!
И этот медлительный паук, ползущий в лунном свете, и сам этот лунный свет, и мы с тобой, шепчущиеся у этих ворот о вечных материях, – разве все это не было уже когда-то?
И не должны ли мы возвращаться и проходить по тому пути, что лежит перед нами, дальше, вперед по этому длинному страшному пути: не должны ли мы все вечно возвращаться?
1 - все есть воля против воли
2 - воли нет вообще
1 Каузализм
2 Нет ничего лучше причины-следствия.
1.
Вся причинность психологически восходит к вере в намерения:
Сам эффект намерения недоказуем.
(Causa efficiens - тавтология с finalis) Психологический взгляд ---
Проблема уравнивания причины и следствия.
Это кажется мне одним из наиболее существенных моих шагов и продвижений: я научился отличать причину поступка от причины, вынуждающей поступать так-то и так-то, в этом направлении, с этой целью. Первого рода причина есть некий квантум скопившейся силы, ждущей случая как-нибудь выйти; второй род, напротив, сравнительно с этой силой есть нечто незначительное, большей частью мелкий случай, сообразно с которым тот квантум “разрешается” теперь по типу отношения спички к пороховой бочке. К этим мелким случаям и спичкам я причисляю все так называемые “цели”, равным образом как и еще более так называемые “жизненные призвания”: в сравнении с чудовищным квантумом силы, стремящейся, как было сказано, уйти во что-то, они представляют собою нечто относительно случайное, произвольное, почти безразличное. По обыкновению видят это иначе: именно в цели (надобности, призвании и т.д.) привыкли видеть движущую силу, соответственно древнейшему заблуждению, - но она есть только управляющая сила: при этом смешивают кормчего с паром. И не всегда только кормчего, управляющую силу… Разве “цель”, “надобность” не оказывается достаточно часто лишь благовидным предлогом, добавочным самоослеплением тщеславия, не желающего признаться, что корабль следует течению, в которое он случайно попал? Что он “хочет” туда, поскольку он туда – должен? Что, разумеется, он имеет направление, но уж никак – не кормчего? – Критика понятия “цель” все еще остается необходимостью.
Логика сна.
... Умозаключенное таким образом прошлое становится для него благодаря возбужденной фантазии настоящим. Так, всякий по личному опыту знает, как быстро спящий вплетает в свой сон доходящий до него сильный звук, например звон колоколов или пушечный выстрел, т.е. объясняет его задним числом, так что ему кажется, что он сперва пережил обусловливающие обстоятельства, а затем уже данный звук. – Но почему же дух спящего всегда ошибается, тогда как дух бодрствующий обыкновенно столь трезв, осторожен и скептичен в отношении гипотез? – Почему он удовлетворяется первой попавшейся гипотезой для объяснения чувства и тотчас же верит в ее истинность? (Ибо во сне мы верим в сон, как будто он есть реальность, т.е. мы считаем нашу гипотезу вполне доказанной.) – Я полагаю: как еще теперь человек умозаключает во сне, так человечество умозаключало и наяву много тысячелетий подряд: первая causa, которая приходила в голову, чтобы объяснить что-либо нуждавшееся в объяснении, была достаточна и принималась за истину. (Так, согласно рассказам путешественников, поступают дикари еще и теперь,) Во сне это первобытное свойство человечества возрождается в нас, ибо это есть основа, на которой развился и еще развивается в каждом человеке высший разум: сон переносит нас назад, к отдаленным эпохам человеческой культуры, и дает нам средство лучше понять их. Сонное мышление удается нам теперь так легко, потому что в течение очень долгих периодов развития человечества мы были так хорошо приучены именно к этой фантастической и дешевой форме объяснения всего любой выдумкой. В этом смысле сон есть отдых для мозга, ибо днем последний должен удовлетворять более строгим требованиям, которые ставит мышлению более высокая культура. – Сходное состояние, образующее прямо-таки преддверие и ворота ко сну, мы можем испытать и при бодрствующем сознании. Когда мы закрываем глаза, то мозг создает множество световых впечатлений и цветов, вероятно, как своего рода отголосок и эхо всех тех световых ощущений, которые проникают к нему днем. Но рассудок (в союзе с фантазией) тотчас же перерабатывает эту, самое по себе бесформенную, игру цветов в определенные фигуры, образы, пейзажи, оживленные группы. Подлинный процесс при этом есть опять-таки известного рода умозаключение от действия к причине; задаваясь вопросом: “откуда эти световые впечатления и цвета?” – дух подставляет в качестве причин указанные фигуры и образы; они кажутся ему источниками этих цветов и световых впечатлений, потому что он привык днем и при открытых глазах находить действующую причину каждого цвета, каждого светового ощущения. Здесь, следовательно, фантазия постоянно снабжает его образами, опираясь в своей деятельности на зрительные впечатления дня, и совершенно то же делает фантазия во сне – т.е. мнимая причина выводится из действия и представляется после действия, и все это с необычайной быстротой, так что здесь, как когда смотришь на фокусника, может возникнуть неправильное суждение, и то, что следует одно за другим во времени, может показаться одновременным и даже в обратной последовательности. Из этих процессов мы можем усмотреть, как поздно развилось более острое логическое мышление, строгое отношение к причине и действию, если еще теперь наш разум и рассудок непроизвольно возвращаются в своих функциях к этим примитивным формам умозаключения, и мы приблизительно половину нашей жизни пребываем в этом состоянии. – Точно так же поэт, художник измышляет для своих настроений и душевных состояний причины, которые отнюдь не суть истинные; он в этом смысле напоминает нам прежнее человечество и может содействовать пониманию последнего.
Стой, карлик! – сказал я. – Или я! Или ты! Но из нас двоих я сильнее: ты не знаешь еще бездонных мыслей моих! Их бремя тебе не по силам!"
И тут почувствовал я облегчение: назойливый карлик спрыгнул с плеч моих! Он вскочил на ближайший камень; мы остановились как раз у ворот, через которые проходила дорога.
"Взгляни на эти ворота, карлик! – продолжал я. – У них два лика. Два пути сходятся здесь: никто еще не проходил по ним до конца.
Эта длинная дорога назад – она длится вечность. А эта длинная дорога вперед – другая вечность.
Они противоречат друг другу, эти пути; в негодовании сталкиваются они, и здесь, у этих ворот, то место, где они сходятся. Название же этих ворот начертано вверху, над ними: "Мгновение".
Но если кто-нибудь пойдет по одному из путей дальше – все дальше и дальше, – думаешь ли ты, карлик, что они вечно будут противоречить друг другу?"
"Все прямое лжет, – презрительно ответил карлик. – Вся истина представляет собой кривую, самоё время есть круг".
"Ты, Дух Тяжести! – сказал я в гневе, – не слишком ли легко решаешь ты этот вопрос? Смотри, а то я оставлю тебя, хромоногого, сидеть, где сидишь, а ведь я нес тебя вверх!
Взгляни, – продолжал я, – взгляни на это Мгновение! От врат Мгновения уходит долгий, вечный путь назад: позади нас – вечность.
Не должно ли быть так: все, что может произойти, уже проходило некогда этим путем? Не должно ли быть так: все, что может случиться, уже случилось некогда, свершилось и миновало?
И если все уже было: что думаешь ты об этом Мгновении, карлик? Не должно ли быть так: эти ворота – тоже уже были?
И не связаны ли все вещи между собой так прочно, что Мгновение это влечет за собой все последующее? А значит, еще раз – само себя?
Ибо все, что может произойти и на этом долгом пути вперед – должно произойти еще раз!
И этот медлительный паук, ползущий в лунном свете, и сам этот лунный свет, и мы с тобой, шепчущиеся у этих ворот о вечных материях, – разве все это не было уже когда-то?
И не должны ли мы возвращаться и проходить по тому пути, что лежит перед нами, дальше, вперед по этому длинному страшному пути: не должны ли мы все вечно возвращаться?
19 Кб, 220x294Экзотерика - эзотерика
1 - все есть воля против воли
2 - воли нет вообще
1 Каузализм
2 Нет ничего лучше причины-следствия.
1.
Вся причинность психологически восходит к вере в намерения:
Сам эффект намерения недоказуем.
(Causa efficiens - тавтология с finalis) Психологический взгляд ---
Проблема уравнивания причины и следствия.
Это кажется мне одним из наиболее существенных моих шагов и продвижений: я научился отличать причину поступка от причины, вынуждающей поступать так-то и так-то, в этом направлении, с этой целью. Первого рода причина есть некий квантум скопившейся силы, ждущей случая как-нибудь выйти; второй род, напротив, сравнительно с этой силой есть нечто незначительное, большей частью мелкий случай, сообразно с которым тот квантум “разрешается” теперь по типу отношения спички к пороховой бочке. К этим мелким случаям и спичкам я причисляю все так называемые “цели”, равным образом как и еще более так называемые “жизненные призвания”: в сравнении с чудовищным квантумом силы, стремящейся, как было сказано, уйти во что-то, они представляют собою нечто относительно случайное, произвольное, почти безразличное. По обыкновению видят это иначе: именно в цели (надобности, призвании и т.д.) привыкли видеть движущую силу, соответственно древнейшему заблуждению, - но она есть только управляющая сила: при этом смешивают кормчего с паром. И не всегда только кормчего, управляющую силу… Разве “цель”, “надобность” не оказывается достаточно часто лишь благовидным предлогом, добавочным самоослеплением тщеславия, не желающего признаться, что корабль следует течению, в которое он случайно попал? Что он “хочет” туда, поскольку он туда – должен? Что, разумеется, он имеет направление, но уж никак – не кормчего? – Критика понятия “цель” все еще остается необходимостью.
Логика сна.
... Умозаключенное таким образом прошлое становится для него благодаря возбужденной фантазии настоящим. Так, всякий по личному опыту знает, как быстро спящий вплетает в свой сон доходящий до него сильный звук, например звон колоколов или пушечный выстрел, т.е. объясняет его задним числом, так что ему кажется, что он сперва пережил обусловливающие обстоятельства, а затем уже данный звук. – Но почему же дух спящего всегда ошибается, тогда как дух бодрствующий обыкновенно столь трезв, осторожен и скептичен в отношении гипотез? – Почему он удовлетворяется первой попавшейся гипотезой для объяснения чувства и тотчас же верит в ее истинность? (Ибо во сне мы верим в сон, как будто он есть реальность, т.е. мы считаем нашу гипотезу вполне доказанной.) – Я полагаю: как еще теперь человек умозаключает во сне, так человечество умозаключало и наяву много тысячелетий подряд: первая causa, которая приходила в голову, чтобы объяснить что-либо нуждавшееся в объяснении, была достаточна и принималась за истину. (Так, согласно рассказам путешественников, поступают дикари еще и теперь,) Во сне это первобытное свойство человечества возрождается в нас, ибо это есть основа, на которой развился и еще развивается в каждом человеке высший разум: сон переносит нас назад, к отдаленным эпохам человеческой культуры, и дает нам средство лучше понять их. Сонное мышление удается нам теперь так легко, потому что в течение очень долгих периодов развития человечества мы были так хорошо приучены именно к этой фантастической и дешевой форме объяснения всего любой выдумкой. В этом смысле сон есть отдых для мозга, ибо днем последний должен удовлетворять более строгим требованиям, которые ставит мышлению более высокая культура. – Сходное состояние, образующее прямо-таки преддверие и ворота ко сну, мы можем испытать и при бодрствующем сознании. Когда мы закрываем глаза, то мозг создает множество световых впечатлений и цветов, вероятно, как своего рода отголосок и эхо всех тех световых ощущений, которые проникают к нему днем. Но рассудок (в союзе с фантазией) тотчас же перерабатывает эту, самое по себе бесформенную, игру цветов в определенные фигуры, образы, пейзажи, оживленные группы. Подлинный процесс при этом есть опять-таки известного рода умозаключение от действия к причине; задаваясь вопросом: “откуда эти световые впечатления и цвета?” – дух подставляет в качестве причин указанные фигуры и образы; они кажутся ему источниками этих цветов и световых впечатлений, потому что он привык днем и при открытых глазах находить действующую причину каждого цвета, каждого светового ощущения. Здесь, следовательно, фантазия постоянно снабжает его образами, опираясь в своей деятельности на зрительные впечатления дня, и совершенно то же делает фантазия во сне – т.е. мнимая причина выводится из действия и представляется после действия, и все это с необычайной быстротой, так что здесь, как когда смотришь на фокусника, может возникнуть неправильное суждение, и то, что следует одно за другим во времени, может показаться одновременным и даже в обратной последовательности. Из этих процессов мы можем усмотреть, как поздно развилось более острое логическое мышление, строгое отношение к причине и действию, если еще теперь наш разум и рассудок непроизвольно возвращаются в своих функциях к этим примитивным формам умозаключения, и мы приблизительно половину нашей жизни пребываем в этом состоянии. – Точно так же поэт, художник измышляет для своих настроений и душевных состояний причины, которые отнюдь не суть истинные; он в этом смысле напоминает нам прежнее человечество и может содействовать пониманию последнего.
Стой, карлик! – сказал я. – Или я! Или ты! Но из нас двоих я сильнее: ты не знаешь еще бездонных мыслей моих! Их бремя тебе не по силам!"
И тут почувствовал я облегчение: назойливый карлик спрыгнул с плеч моих! Он вскочил на ближайший камень; мы остановились как раз у ворот, через которые проходила дорога.
"Взгляни на эти ворота, карлик! – продолжал я. – У них два лика. Два пути сходятся здесь: никто еще не проходил по ним до конца.
Эта длинная дорога назад – она длится вечность. А эта длинная дорога вперед – другая вечность.
Они противоречат друг другу, эти пути; в негодовании сталкиваются они, и здесь, у этих ворот, то место, где они сходятся. Название же этих ворот начертано вверху, над ними: "Мгновение".
Но если кто-нибудь пойдет по одному из путей дальше – все дальше и дальше, – думаешь ли ты, карлик, что они вечно будут противоречить друг другу?"
"Все прямое лжет, – презрительно ответил карлик. – Вся истина представляет собой кривую, самоё время есть круг".
"Ты, Дух Тяжести! – сказал я в гневе, – не слишком ли легко решаешь ты этот вопрос? Смотри, а то я оставлю тебя, хромоногого, сидеть, где сидишь, а ведь я нес тебя вверх!
Взгляни, – продолжал я, – взгляни на это Мгновение! От врат Мгновения уходит долгий, вечный путь назад: позади нас – вечность.
Не должно ли быть так: все, что может произойти, уже проходило некогда этим путем? Не должно ли быть так: все, что может случиться, уже случилось некогда, свершилось и миновало?
И если все уже было: что думаешь ты об этом Мгновении, карлик? Не должно ли быть так: эти ворота – тоже уже были?
И не связаны ли все вещи между собой так прочно, что Мгновение это влечет за собой все последующее? А значит, еще раз – само себя?
Ибо все, что может произойти и на этом долгом пути вперед – должно произойти еще раз!
И этот медлительный паук, ползущий в лунном свете, и сам этот лунный свет, и мы с тобой, шепчущиеся у этих ворот о вечных материях, – разве все это не было уже когда-то?
И не должны ли мы возвращаться и проходить по тому пути, что лежит перед нами, дальше, вперед по этому длинному страшному пути: не должны ли мы все вечно возвращаться?
1 - все есть воля против воли
2 - воли нет вообще
1 Каузализм
2 Нет ничего лучше причины-следствия.
1.
Вся причинность психологически восходит к вере в намерения:
Сам эффект намерения недоказуем.
(Causa efficiens - тавтология с finalis) Психологический взгляд ---
Проблема уравнивания причины и следствия.
Это кажется мне одним из наиболее существенных моих шагов и продвижений: я научился отличать причину поступка от причины, вынуждающей поступать так-то и так-то, в этом направлении, с этой целью. Первого рода причина есть некий квантум скопившейся силы, ждущей случая как-нибудь выйти; второй род, напротив, сравнительно с этой силой есть нечто незначительное, большей частью мелкий случай, сообразно с которым тот квантум “разрешается” теперь по типу отношения спички к пороховой бочке. К этим мелким случаям и спичкам я причисляю все так называемые “цели”, равным образом как и еще более так называемые “жизненные призвания”: в сравнении с чудовищным квантумом силы, стремящейся, как было сказано, уйти во что-то, они представляют собою нечто относительно случайное, произвольное, почти безразличное. По обыкновению видят это иначе: именно в цели (надобности, призвании и т.д.) привыкли видеть движущую силу, соответственно древнейшему заблуждению, - но она есть только управляющая сила: при этом смешивают кормчего с паром. И не всегда только кормчего, управляющую силу… Разве “цель”, “надобность” не оказывается достаточно часто лишь благовидным предлогом, добавочным самоослеплением тщеславия, не желающего признаться, что корабль следует течению, в которое он случайно попал? Что он “хочет” туда, поскольку он туда – должен? Что, разумеется, он имеет направление, но уж никак – не кормчего? – Критика понятия “цель” все еще остается необходимостью.
Логика сна.
... Умозаключенное таким образом прошлое становится для него благодаря возбужденной фантазии настоящим. Так, всякий по личному опыту знает, как быстро спящий вплетает в свой сон доходящий до него сильный звук, например звон колоколов или пушечный выстрел, т.е. объясняет его задним числом, так что ему кажется, что он сперва пережил обусловливающие обстоятельства, а затем уже данный звук. – Но почему же дух спящего всегда ошибается, тогда как дух бодрствующий обыкновенно столь трезв, осторожен и скептичен в отношении гипотез? – Почему он удовлетворяется первой попавшейся гипотезой для объяснения чувства и тотчас же верит в ее истинность? (Ибо во сне мы верим в сон, как будто он есть реальность, т.е. мы считаем нашу гипотезу вполне доказанной.) – Я полагаю: как еще теперь человек умозаключает во сне, так человечество умозаключало и наяву много тысячелетий подряд: первая causa, которая приходила в голову, чтобы объяснить что-либо нуждавшееся в объяснении, была достаточна и принималась за истину. (Так, согласно рассказам путешественников, поступают дикари еще и теперь,) Во сне это первобытное свойство человечества возрождается в нас, ибо это есть основа, на которой развился и еще развивается в каждом человеке высший разум: сон переносит нас назад, к отдаленным эпохам человеческой культуры, и дает нам средство лучше понять их. Сонное мышление удается нам теперь так легко, потому что в течение очень долгих периодов развития человечества мы были так хорошо приучены именно к этой фантастической и дешевой форме объяснения всего любой выдумкой. В этом смысле сон есть отдых для мозга, ибо днем последний должен удовлетворять более строгим требованиям, которые ставит мышлению более высокая культура. – Сходное состояние, образующее прямо-таки преддверие и ворота ко сну, мы можем испытать и при бодрствующем сознании. Когда мы закрываем глаза, то мозг создает множество световых впечатлений и цветов, вероятно, как своего рода отголосок и эхо всех тех световых ощущений, которые проникают к нему днем. Но рассудок (в союзе с фантазией) тотчас же перерабатывает эту, самое по себе бесформенную, игру цветов в определенные фигуры, образы, пейзажи, оживленные группы. Подлинный процесс при этом есть опять-таки известного рода умозаключение от действия к причине; задаваясь вопросом: “откуда эти световые впечатления и цвета?” – дух подставляет в качестве причин указанные фигуры и образы; они кажутся ему источниками этих цветов и световых впечатлений, потому что он привык днем и при открытых глазах находить действующую причину каждого цвета, каждого светового ощущения. Здесь, следовательно, фантазия постоянно снабжает его образами, опираясь в своей деятельности на зрительные впечатления дня, и совершенно то же делает фантазия во сне – т.е. мнимая причина выводится из действия и представляется после действия, и все это с необычайной быстротой, так что здесь, как когда смотришь на фокусника, может возникнуть неправильное суждение, и то, что следует одно за другим во времени, может показаться одновременным и даже в обратной последовательности. Из этих процессов мы можем усмотреть, как поздно развилось более острое логическое мышление, строгое отношение к причине и действию, если еще теперь наш разум и рассудок непроизвольно возвращаются в своих функциях к этим примитивным формам умозаключения, и мы приблизительно половину нашей жизни пребываем в этом состоянии. – Точно так же поэт, художник измышляет для своих настроений и душевных состояний причины, которые отнюдь не суть истинные; он в этом смысле напоминает нам прежнее человечество и может содействовать пониманию последнего.
Стой, карлик! – сказал я. – Или я! Или ты! Но из нас двоих я сильнее: ты не знаешь еще бездонных мыслей моих! Их бремя тебе не по силам!"
И тут почувствовал я облегчение: назойливый карлик спрыгнул с плеч моих! Он вскочил на ближайший камень; мы остановились как раз у ворот, через которые проходила дорога.
"Взгляни на эти ворота, карлик! – продолжал я. – У них два лика. Два пути сходятся здесь: никто еще не проходил по ним до конца.
Эта длинная дорога назад – она длится вечность. А эта длинная дорога вперед – другая вечность.
Они противоречат друг другу, эти пути; в негодовании сталкиваются они, и здесь, у этих ворот, то место, где они сходятся. Название же этих ворот начертано вверху, над ними: "Мгновение".
Но если кто-нибудь пойдет по одному из путей дальше – все дальше и дальше, – думаешь ли ты, карлик, что они вечно будут противоречить друг другу?"
"Все прямое лжет, – презрительно ответил карлик. – Вся истина представляет собой кривую, самоё время есть круг".
"Ты, Дух Тяжести! – сказал я в гневе, – не слишком ли легко решаешь ты этот вопрос? Смотри, а то я оставлю тебя, хромоногого, сидеть, где сидишь, а ведь я нес тебя вверх!
Взгляни, – продолжал я, – взгляни на это Мгновение! От врат Мгновения уходит долгий, вечный путь назад: позади нас – вечность.
Не должно ли быть так: все, что может произойти, уже проходило некогда этим путем? Не должно ли быть так: все, что может случиться, уже случилось некогда, свершилось и миновало?
И если все уже было: что думаешь ты об этом Мгновении, карлик? Не должно ли быть так: эти ворота – тоже уже были?
И не связаны ли все вещи между собой так прочно, что Мгновение это влечет за собой все последующее? А значит, еще раз – само себя?
Ибо все, что может произойти и на этом долгом пути вперед – должно произойти еще раз!
И этот медлительный паук, ползущий в лунном свете, и сам этот лунный свет, и мы с тобой, шепчущиеся у этих ворот о вечных материях, – разве все это не было уже когда-то?
И не должны ли мы возвращаться и проходить по тому пути, что лежит перед нами, дальше, вперед по этому длинному страшному пути: не должны ли мы все вечно возвращаться?
>>69785 (Del)
Это ты полез в залупу, тебе и доказывать.
Имеют, и самое при том прямое.
Наука в современном смысле слова суть плоть от плоти христианства. Христианство, точнее вполне конкретные люди, личности-христиане, в прямой связи с христианским учением, мотивируясь им, взрастили на протяжении веков науку. Не просто где-то там рядом стояли у неких истоков, а долго и планомерно взращивали ее.
Более того, на протяжении большей части истории христианству в этом не было никаких серьезных конкурентов и альтернатив.
>>69786 (Del)
Именно, что "так". Обосрался так же, как и в >>69781 (Del)
Хотя даже не, с этим списком ты еще фееричнее обосрался.
>Где и как это доказывает обратное?
Это ты полез в залупу, тебе и доказывать.
>Данные знания не имеют никакого отношения к христианству, в принципе.
Имеют, и самое при том прямое.
Наука в современном смысле слова суть плоть от плоти христианства. Христианство, точнее вполне конкретные люди, личности-христиане, в прямой связи с христианским учением, мотивируясь им, взрастили на протяжении веков науку. Не просто где-то там рядом стояли у неких истоков, а долго и планомерно взращивали ее.
Более того, на протяжении большей части истории христианству в этом не было никаких серьезных конкурентов и альтернатив.
>>69786 (Del)
>Я тебе так скажу
Именно, что "так". Обосрался так же, как и в >>69781 (Del)
>христианство даёт ложную веру относительно законов селекции, эволюции и отбора.
Хотя даже не, с этим списком ты еще фееричнее обосрался.
>>69790
Ты дурак? Религия ради своего выживания, как симулякр, имеет необходимостью уничтожение всего, что угрожает жизни этого симулякра.
Это включает в себя и истину, в том числе.
(Делать вид будто бы наука обязана христианству это самое большое в мире лицемерие, как будто бы истина может быть вообще кому-то чем-то обязана.)
Ты дурак? Религия ради своего выживания, как симулякр, имеет необходимостью уничтожение всего, что угрожает жизни этого симулякра.
Это включает в себя и истину, в том числе.
(Делать вид будто бы наука обязана христианству это самое большое в мире лицемерие, как будто бы истина может быть вообще кому-то чем-то обязана.)
>>69791
Это история науки.
А вот делать вид, что за счет дифирамбов в адрес науки, в которой сам нихуяшеньки не ориентируешься и никогда не грыз ее гранит, чем-то там преисполняешься, это с твоей стороны самое натуральное магическое мышление.
>Делать вид будто бы наука обязана христианству это самое большое
Это история науки.
А вот делать вид, что за счет дифирамбов в адрес науки, в которой сам нихуяшеньки не ориентируешься и никогда не грыз ее гранит, чем-то там преисполняешься, это с твоей стороны самое натуральное магическое мышление.
>>69792
>>69793
Снова ты отвечаешь только на часть, а не на всё в целом.
Ты хоть умом своим понимаешь, что в этой дискуссии ты заведомо не можешь занять любую другую позицию, отличную от той, что ты сейчас занимаешь, просто в силу того, что они все уничтожают и опровергают твою же? Я тебе, недалёкому, ещё раз повторяю: религия - это
1) эволюционная хуитка
2) ловушка джокира
Ты не можешь защищать истину и религию одновременно. Либо одно - либо другое.
И если ты утверждаешь обратное - то ты автоматически отрекаешься от первого (от истины, в целом, во всём происходящем, а не только в том, что тебе удобно, как защищающему монополию религии на истину лицемеру).
Что до той ерунды что ты приводишь, у меня на это один ответ - это ничего не доказывает, потому что наш спор - не об этом.
>>69793
Снова ты отвечаешь только на часть, а не на всё в целом.
Ты хоть умом своим понимаешь, что в этой дискуссии ты заведомо не можешь занять любую другую позицию, отличную от той, что ты сейчас занимаешь, просто в силу того, что они все уничтожают и опровергают твою же? Я тебе, недалёкому, ещё раз повторяю: религия - это
1) эволюционная хуитка
2) ловушка джокира
Ты не можешь защищать истину и религию одновременно. Либо одно - либо другое.
И если ты утверждаешь обратное - то ты автоматически отрекаешься от первого (от истины, в целом, во всём происходящем, а не только в том, что тебе удобно, как защищающему монополию религии на истину лицемеру).
Что до той ерунды что ты приводишь, у меня на это один ответ - это ничего не доказывает, потому что наш спор - не об этом.
>>69794
Ты мне вообще не всрался спорить с тобой.
Ты нахуевертил фактических ошибок, я поправил. Истины ради и в интересах неопределенно круга потенциальных читателей.
Это вообще никакого интереса для серьезного исследователя не представляет.
Все эти твои "может/не может, должон/не должон" - это не наука и даже-не-философия науки.
Это проистекает из того и только их того, на какое место ты возводишь науку в своей картине мира. Причем, очевидно, в картине дырявой и расплывчатой.
Короче, сугубо твои персональные заёбы. Никто тебе ничего не должен на таких основаниях.
>наш спор - не об этом.
Ты мне вообще не всрался спорить с тобой.
Ты нахуевертил фактических ошибок, я поправил. Истины ради и в интересах неопределенно круга потенциальных читателей.
>ты заведомо не можешь
>утверждаю я, не должно было случиться / не должно было быть в истории человечества
Это вообще никакого интереса для серьезного исследователя не представляет.
Все эти твои "может/не может, должон/не должон" - это не наука и даже-не-философия науки.
Это проистекает из того и только их того, на какое место ты возводишь науку в своей картине мира. Причем, очевидно, в картине дырявой и расплывчатой.
Короче, сугубо твои персональные заёбы. Никто тебе ничего не должен на таких основаниях.
>>69799
Ты снова с каким-то фантазмом разговариваешь. Либо соломенным чучелом. (Либо, что вероятнее - с самим собой.)
Тебе прямо было сказано, что обсуждение не касается истории науки. Обсуждение касается природы истины. И христианская религия не имеет право на монополию относительно происхождения истины. Так же как она не может занять позицию в дискурсе, отличную от религиозной, в ситуации когда стоит выбор между (научной и не только научной) истиной и религией..
Речь идёт о логике. Логика тебе недоступна. Как результат всё, на что ты оказываешься способен - это отрицания и какие-то невнятные апелляции к долженствованию. Конечно, никто мне ничего не должен. Я этого не утверждал. Зачем ты поднял этот ad hominem? Затем, что ты знаешь, что лжёшь, и сказать тебе в "защиту" своей позиции - нечего.
Что до истины - она и мне не обязана ничем. И науке. Вообще ничему. Никакой идее или симулякру. И никому, в том числе. Истина есть сущность самодостаточная и к религии не сводимая. Конец аргументации.
Ты снова с каким-то фантазмом разговариваешь. Либо соломенным чучелом. (Либо, что вероятнее - с самим собой.)
Тебе прямо было сказано, что обсуждение не касается истории науки. Обсуждение касается природы истины. И христианская религия не имеет право на монополию относительно происхождения истины. Так же как она не может занять позицию в дискурсе, отличную от религиозной, в ситуации когда стоит выбор между (научной и не только научной) истиной и религией..
Речь идёт о логике. Логика тебе недоступна. Как результат всё, на что ты оказываешься способен - это отрицания и какие-то невнятные апелляции к долженствованию. Конечно, никто мне ничего не должен. Я этого не утверждал. Зачем ты поднял этот ad hominem? Затем, что ты знаешь, что лжёшь, и сказать тебе в "защиту" своей позиции - нечего.
Что до истины - она и мне не обязана ничем. И науке. Вообще ничему. Никакой идее или симулякру. И никому, в том числе. Истина есть сущность самодостаточная и к религии не сводимая. Конец аргументации.
44 Кб, 683x683>>69802
Настолько похуй что не ответить - не можешь, лгунишка.
Настолько похуй что не ответить - не можешь, лгунишка.
>>69802
а эта попытка выдать себя за Стэтхема вообще целый сигнал. о твоём уровне умственного развития, да и о том, насколько тебе... "не похуй" (настолько, что страшно показаться идиотом, дебилом или неправым, лживым... разве такой (интеллектуально нечестный, "нечестивый", нечистоплотный) человек может иметь хоть какое-то отношение к истине? конечно, нет!)
а эта попытка выдать себя за Стэтхема вообще целый сигнал. о твоём уровне умственного развития, да и о том, насколько тебе... "не похуй" (настолько, что страшно показаться идиотом, дебилом или неправым, лживым... разве такой (интеллектуально нечестный, "нечестивый", нечистоплотный) человек может иметь хоть какое-то отношение к истине? конечно, нет!)
328 Кб, 1223x918Нужно превзойти человечество силой, высотой души - превзойти его презрением...
Наше сострадание более высокое и более дальновидное: мы видим, как человек умаляется, как вы умаляете его! – и бывают минуты, когда мы с неописуемой тревогой взираем именно на ваше сострадание, когда мы защищаемся от этого сострадания, – когда мы находим вашу серьезность опаснее всякого легкомыслия. Вы хотите, по возможности, – и нет более безумного «по возможности» – устранить страдание; а мы? – похоже, мы хотим, чтобы оно стало еще выше и еще тяжелее, чем когда-либо! Благоденствие, как вы его понимаете, – ведь это не цель, нам-то кажется, что это конец! Состояние, делающее человека тотчас же смешным и презренным, – заставляющее желать его гибели! Воспитание страдания, великого страдания, – разве вы не знаете, что только это воспитание возвышало до сих пор человека? То напряжение души в несчастьи, которое прививает ей крепость, её содрогание при виде великой гибели, её изобретательность и храбрость в перенесении, претерпевании, истолковании, использовании несчастья, и всё, что даровало ей глубину, тайну, личину, ум, хитрость, величие, – разве все это не было даровано ей под оболочкой страдания и воспитания великого страдания? В человеке тварь и творец соединены воедино: в человеке есть материал, обломок, избыток, глина, грязь, бессмыслица, хаос; но в человеке есть также и творец, ваятель, твёрдость молота, божественный зритель и седьмой день – понимаете ли вы это противоречие? И понимаете ли вы, что ваше сострадание относится к «твари в человеке», к тому, что должно быть сформовано, сломано, выковано, разорвано, обожжено, закалено, очищено, – к тому, что неизбежно страдает и должно страдать? А наше сострадание – разве вы не понимаете, к кому относится наше сопротивляющееся сострадание, когда оно защищается от вашего сострадания как от самой худшей изнеженности и слабости? – Итак, сострадание против сострадания! – Но, скажем еще раз, есть более высокие проблемы по сравнению со всеми проблемами наслаждения, страдания и сострадания; и каждая философия, которая занимается только этим, – наивность.
Христианство называют религией сострадания... Сострадание противоположно аффектам тонуса, повышающим энергию жизненного чувства,- оно воздействует угнетающе. Сострадая, слабеешь. Сострадание во много крат увеличивает потери в силе, страдания и без того дорого обходятся. Сострадание разносит заразу страдания - при известных обстоятельствах состраданием может достигаться такая совокупная потеря жизни, жизненной энергии, что она становится абсурдно диспропорциональной кванту причины (пример: смерть назарянина). Вот одно соображение, а есть и другое, более важное. Если предположить, что сострадание измеряется ценностью вызываемых им реакций, то жизнеопасный характер его выступает с еще большей ясностью. В целом сострадание парализует закон развития - закон селекции. Оно поддерживает жизнь в том, что созрело для гибели, оно борется с жизнью в пользу обездоленных и осужденных ею, а множество всевозможных уродств, в каких длит оно жизнь, придает мрачную двусмысленность самой жизни. Люди отважились назвать сострадание добродетелью (для любой благородной морали сострадание - слабость), однако пошли и дальше, превратив сострадание в главную добродетель, в почву и источник всех иных,- правда, нельзя забывать, что так это выглядит с позиции нигилистической философии, начертавшей на своем щите отрицание жизни. Шопенгауэр был по-своему прав: сострадание отрицает жизнь, делает ее достойной отрицания, сострадание это практический нигилизм. Скажу еще раз: этот депрессивный, заразный инстинкт парализует инстинкты, направленные на сохранение жизни, на повышение ее ценности,- он бережет и множит всяческое убожество, а потому выступает как главное орудие, ускоряющее decadence. Сострадание - это проповедь Ничто!.. Но только не говорят - "Ничто", а вместо этого говорят "мир иной", "бог", "подлинная жизнь", или нирвана, искупление, блаженство... Эта невинная риторика из сферы религиозно-моральной идиосинкразии выглядит далеко не столь невинной, когда начинаешь понимать, какая тенденция маскируется возвышенными словами - враждебность жизни. Шопенгауэр был врагом жизни, а потому сострадание сдела- лось для него добродетелью... Аристотель, как известно, видел в сострадании болезненное, опасное состояние, когда время от времени полезно прибегать к слабительному: трагедию он понимал как такое слабительное. Ради инстинкта жизни следовало бы на деле искать средство нанести удар по такому опасному, болезнетворному скоплению сострадания, как в случае Шопенгауэра (и, к сожалению, всего нашего литературно-художественного decadence'а от Санкт-Петербурга до Парижа, от Толстого до Вагнера),-нанести удар, чтоб оно лопнуло... Нет ничего менее здорового во всей нашей нездоровой современности, чем христианское сострадание. Тут-то послужить врачом, неуступчивым, со скальпелем в руках,- наша обязанность, наш способ любить людей, благодаря этому мы, гиперборейцы, становимся философами!..
Необходимо сказать, кого мы считаем своей противоположностью, богословов и всех, в ком течет богословская кровь,- всю нашу философию... Надо вблизи увидеть эту фатальность, а лучше пережить ее самому и разве что не погибнуть от нее, чтобы уж вовсе не понимать тут шуток (вольнодумство господ естествоиспытателей и физиологов в моих глазах только шутка, им в этих материях недостает страсти, им недостает страдания). Зараза распространилась дальше, чем думают: богословский инстинкт "высокомерия" я обнаруживал везде, где люди в наши дни ощущают себя "идеалистами" и в силу высшего своего происхождения присваивают себе право глядеть на действительность неприязненно и свысока. Идеалист что жрец, все высокие понятия у него на руках (да и не только на руках!), он с благожелательным презрением кроет ими и "рассудок", и "чувства", и "почести", и "благополучие", и "науку": все это ниже его, все это вред и соблазн, над которыми в неприступном для-себя-бытии парит "дух"... Как если бы смирение, целомудренность, бедность, одним словом, святость не причинили жизни вреда куда большего, чем самые ужасные извращения и пороки... Чистый дух - чистая ложь... Пока признается существом высшего порядка жрец, этот клеветник, отрицатель и отравитель жизни по долгу службы, не будет ответа на вопрос: что есть истина? Если истину защищает адвокат отрицания и небытия, она уже вывернута наизнанку...
Я объявляю войну инстинкту теолога: след его обнаруживаю повсюду. У кого в жилах течет богословская кровь, тот ни на что не способен смотреть прямо и честно. На такой почве развивается пафос, именуемый верой: раз и навсегда зажмурил глаза, не видишь себя и уже не смущаешься своей неизлечимой лживостью. Из дефектов зрения выводят мораль, добродетель, святость; чистую совесть ставят в зависимость от ложного видения, требуют, чтобы никакой иной способ видения не признавался,- свой же собственный назвали "искуплением", "вечностью", "богом" и объявили священным. Но я везде докапывался до богословского инстинкта - до этой самой распространенной, по-настоящему "подпольной" формы лживости, какая только есть на свете. Если для богослова что-то истинно, значит, это ложь - вот вам, пожалуйста, критерий истины. Самый глубокий инстинкт самосохранения воспрещает богослову чтить или хотя бы учитывать реальность - и в самом малом. Куда только простирается его влияние, всюду извращены ценностные суждения, а понятия "истинного" и "ложного" непременно вывернуты наизнанку: самое вредное для жизни называется "истинным", то же, что приподнимает, возвышает, утверждает, оправдывает жизнь, что ведет к ее торжеству, считается "ложным"... Если, случается, богословы протягивают руку к власти, воздействуя на "совесть" государей (или народов), мы можем не сомневаться в том, что, собственно, происходит: рвется к власти воля к концу, нигилизм воли...
Христианское, и любое, бездумное, отрицающее истину, закрывающее глаза на неё, - сострадание: стремится к одному, а производит на свет - совершенно противоположное от заявленного...
Наше сострадание более высокое и более дальновидное: мы видим, как человек умаляется, как вы умаляете его! – и бывают минуты, когда мы с неописуемой тревогой взираем именно на ваше сострадание, когда мы защищаемся от этого сострадания, – когда мы находим вашу серьезность опаснее всякого легкомыслия. Вы хотите, по возможности, – и нет более безумного «по возможности» – устранить страдание; а мы? – похоже, мы хотим, чтобы оно стало еще выше и еще тяжелее, чем когда-либо! Благоденствие, как вы его понимаете, – ведь это не цель, нам-то кажется, что это конец! Состояние, делающее человека тотчас же смешным и презренным, – заставляющее желать его гибели! Воспитание страдания, великого страдания, – разве вы не знаете, что только это воспитание возвышало до сих пор человека? То напряжение души в несчастьи, которое прививает ей крепость, её содрогание при виде великой гибели, её изобретательность и храбрость в перенесении, претерпевании, истолковании, использовании несчастья, и всё, что даровало ей глубину, тайну, личину, ум, хитрость, величие, – разве все это не было даровано ей под оболочкой страдания и воспитания великого страдания? В человеке тварь и творец соединены воедино: в человеке есть материал, обломок, избыток, глина, грязь, бессмыслица, хаос; но в человеке есть также и творец, ваятель, твёрдость молота, божественный зритель и седьмой день – понимаете ли вы это противоречие? И понимаете ли вы, что ваше сострадание относится к «твари в человеке», к тому, что должно быть сформовано, сломано, выковано, разорвано, обожжено, закалено, очищено, – к тому, что неизбежно страдает и должно страдать? А наше сострадание – разве вы не понимаете, к кому относится наше сопротивляющееся сострадание, когда оно защищается от вашего сострадания как от самой худшей изнеженности и слабости? – Итак, сострадание против сострадания! – Но, скажем еще раз, есть более высокие проблемы по сравнению со всеми проблемами наслаждения, страдания и сострадания; и каждая философия, которая занимается только этим, – наивность.
Христианство называют религией сострадания... Сострадание противоположно аффектам тонуса, повышающим энергию жизненного чувства,- оно воздействует угнетающе. Сострадая, слабеешь. Сострадание во много крат увеличивает потери в силе, страдания и без того дорого обходятся. Сострадание разносит заразу страдания - при известных обстоятельствах состраданием может достигаться такая совокупная потеря жизни, жизненной энергии, что она становится абсурдно диспропорциональной кванту причины (пример: смерть назарянина). Вот одно соображение, а есть и другое, более важное. Если предположить, что сострадание измеряется ценностью вызываемых им реакций, то жизнеопасный характер его выступает с еще большей ясностью. В целом сострадание парализует закон развития - закон селекции. Оно поддерживает жизнь в том, что созрело для гибели, оно борется с жизнью в пользу обездоленных и осужденных ею, а множество всевозможных уродств, в каких длит оно жизнь, придает мрачную двусмысленность самой жизни. Люди отважились назвать сострадание добродетелью (для любой благородной морали сострадание - слабость), однако пошли и дальше, превратив сострадание в главную добродетель, в почву и источник всех иных,- правда, нельзя забывать, что так это выглядит с позиции нигилистической философии, начертавшей на своем щите отрицание жизни. Шопенгауэр был по-своему прав: сострадание отрицает жизнь, делает ее достойной отрицания, сострадание это практический нигилизм. Скажу еще раз: этот депрессивный, заразный инстинкт парализует инстинкты, направленные на сохранение жизни, на повышение ее ценности,- он бережет и множит всяческое убожество, а потому выступает как главное орудие, ускоряющее decadence. Сострадание - это проповедь Ничто!.. Но только не говорят - "Ничто", а вместо этого говорят "мир иной", "бог", "подлинная жизнь", или нирвана, искупление, блаженство... Эта невинная риторика из сферы религиозно-моральной идиосинкразии выглядит далеко не столь невинной, когда начинаешь понимать, какая тенденция маскируется возвышенными словами - враждебность жизни. Шопенгауэр был врагом жизни, а потому сострадание сдела- лось для него добродетелью... Аристотель, как известно, видел в сострадании болезненное, опасное состояние, когда время от времени полезно прибегать к слабительному: трагедию он понимал как такое слабительное. Ради инстинкта жизни следовало бы на деле искать средство нанести удар по такому опасному, болезнетворному скоплению сострадания, как в случае Шопенгауэра (и, к сожалению, всего нашего литературно-художественного decadence'а от Санкт-Петербурга до Парижа, от Толстого до Вагнера),-нанести удар, чтоб оно лопнуло... Нет ничего менее здорового во всей нашей нездоровой современности, чем христианское сострадание. Тут-то послужить врачом, неуступчивым, со скальпелем в руках,- наша обязанность, наш способ любить людей, благодаря этому мы, гиперборейцы, становимся философами!..
Необходимо сказать, кого мы считаем своей противоположностью, богословов и всех, в ком течет богословская кровь,- всю нашу философию... Надо вблизи увидеть эту фатальность, а лучше пережить ее самому и разве что не погибнуть от нее, чтобы уж вовсе не понимать тут шуток (вольнодумство господ естествоиспытателей и физиологов в моих глазах только шутка, им в этих материях недостает страсти, им недостает страдания). Зараза распространилась дальше, чем думают: богословский инстинкт "высокомерия" я обнаруживал везде, где люди в наши дни ощущают себя "идеалистами" и в силу высшего своего происхождения присваивают себе право глядеть на действительность неприязненно и свысока. Идеалист что жрец, все высокие понятия у него на руках (да и не только на руках!), он с благожелательным презрением кроет ими и "рассудок", и "чувства", и "почести", и "благополучие", и "науку": все это ниже его, все это вред и соблазн, над которыми в неприступном для-себя-бытии парит "дух"... Как если бы смирение, целомудренность, бедность, одним словом, святость не причинили жизни вреда куда большего, чем самые ужасные извращения и пороки... Чистый дух - чистая ложь... Пока признается существом высшего порядка жрец, этот клеветник, отрицатель и отравитель жизни по долгу службы, не будет ответа на вопрос: что есть истина? Если истину защищает адвокат отрицания и небытия, она уже вывернута наизнанку...
Я объявляю войну инстинкту теолога: след его обнаруживаю повсюду. У кого в жилах течет богословская кровь, тот ни на что не способен смотреть прямо и честно. На такой почве развивается пафос, именуемый верой: раз и навсегда зажмурил глаза, не видишь себя и уже не смущаешься своей неизлечимой лживостью. Из дефектов зрения выводят мораль, добродетель, святость; чистую совесть ставят в зависимость от ложного видения, требуют, чтобы никакой иной способ видения не признавался,- свой же собственный назвали "искуплением", "вечностью", "богом" и объявили священным. Но я везде докапывался до богословского инстинкта - до этой самой распространенной, по-настоящему "подпольной" формы лживости, какая только есть на свете. Если для богослова что-то истинно, значит, это ложь - вот вам, пожалуйста, критерий истины. Самый глубокий инстинкт самосохранения воспрещает богослову чтить или хотя бы учитывать реальность - и в самом малом. Куда только простирается его влияние, всюду извращены ценностные суждения, а понятия "истинного" и "ложного" непременно вывернуты наизнанку: самое вредное для жизни называется "истинным", то же, что приподнимает, возвышает, утверждает, оправдывает жизнь, что ведет к ее торжеству, считается "ложным"... Если, случается, богословы протягивают руку к власти, воздействуя на "совесть" государей (или народов), мы можем не сомневаться в том, что, собственно, происходит: рвется к власти воля к концу, нигилизм воли...
Христианское, и любое, бездумное, отрицающее истину, закрывающее глаза на неё, - сострадание: стремится к одному, а производит на свет - совершенно противоположное от заявленного...
328 Кб, 1223x918Нужно превзойти человечество силой, высотой души - превзойти его презрением...
Наше сострадание более высокое и более дальновидное: мы видим, как человек умаляется, как вы умаляете его! – и бывают минуты, когда мы с неописуемой тревогой взираем именно на ваше сострадание, когда мы защищаемся от этого сострадания, – когда мы находим вашу серьезность опаснее всякого легкомыслия. Вы хотите, по возможности, – и нет более безумного «по возможности» – устранить страдание; а мы? – похоже, мы хотим, чтобы оно стало еще выше и еще тяжелее, чем когда-либо! Благоденствие, как вы его понимаете, – ведь это не цель, нам-то кажется, что это конец! Состояние, делающее человека тотчас же смешным и презренным, – заставляющее желать его гибели! Воспитание страдания, великого страдания, – разве вы не знаете, что только это воспитание возвышало до сих пор человека? То напряжение души в несчастьи, которое прививает ей крепость, её содрогание при виде великой гибели, её изобретательность и храбрость в перенесении, претерпевании, истолковании, использовании несчастья, и всё, что даровало ей глубину, тайну, личину, ум, хитрость, величие, – разве все это не было даровано ей под оболочкой страдания и воспитания великого страдания? В человеке тварь и творец соединены воедино: в человеке есть материал, обломок, избыток, глина, грязь, бессмыслица, хаос; но в человеке есть также и творец, ваятель, твёрдость молота, божественный зритель и седьмой день – понимаете ли вы это противоречие? И понимаете ли вы, что ваше сострадание относится к «твари в человеке», к тому, что должно быть сформовано, сломано, выковано, разорвано, обожжено, закалено, очищено, – к тому, что неизбежно страдает и должно страдать? А наше сострадание – разве вы не понимаете, к кому относится наше сопротивляющееся сострадание, когда оно защищается от вашего сострадания как от самой худшей изнеженности и слабости? – Итак, сострадание против сострадания! – Но, скажем еще раз, есть более высокие проблемы по сравнению со всеми проблемами наслаждения, страдания и сострадания; и каждая философия, которая занимается только этим, – наивность.
Христианство называют религией сострадания... Сострадание противоположно аффектам тонуса, повышающим энергию жизненного чувства,- оно воздействует угнетающе. Сострадая, слабеешь. Сострадание во много крат увеличивает потери в силе, страдания и без того дорого обходятся. Сострадание разносит заразу страдания - при известных обстоятельствах состраданием может достигаться такая совокупная потеря жизни, жизненной энергии, что она становится абсурдно диспропорциональной кванту причины (пример: смерть назарянина). Вот одно соображение, а есть и другое, более важное. Если предположить, что сострадание измеряется ценностью вызываемых им реакций, то жизнеопасный характер его выступает с еще большей ясностью. В целом сострадание парализует закон развития - закон селекции. Оно поддерживает жизнь в том, что созрело для гибели, оно борется с жизнью в пользу обездоленных и осужденных ею, а множество всевозможных уродств, в каких длит оно жизнь, придает мрачную двусмысленность самой жизни. Люди отважились назвать сострадание добродетелью (для любой благородной морали сострадание - слабость), однако пошли и дальше, превратив сострадание в главную добродетель, в почву и источник всех иных,- правда, нельзя забывать, что так это выглядит с позиции нигилистической философии, начертавшей на своем щите отрицание жизни. Шопенгауэр был по-своему прав: сострадание отрицает жизнь, делает ее достойной отрицания, сострадание это практический нигилизм. Скажу еще раз: этот депрессивный, заразный инстинкт парализует инстинкты, направленные на сохранение жизни, на повышение ее ценности,- он бережет и множит всяческое убожество, а потому выступает как главное орудие, ускоряющее decadence. Сострадание - это проповедь Ничто!.. Но только не говорят - "Ничто", а вместо этого говорят "мир иной", "бог", "подлинная жизнь", или нирвана, искупление, блаженство... Эта невинная риторика из сферы религиозно-моральной идиосинкразии выглядит далеко не столь невинной, когда начинаешь понимать, какая тенденция маскируется возвышенными словами - враждебность жизни. Шопенгауэр был врагом жизни, а потому сострадание сдела- лось для него добродетелью... Аристотель, как известно, видел в сострадании болезненное, опасное состояние, когда время от времени полезно прибегать к слабительному: трагедию он понимал как такое слабительное. Ради инстинкта жизни следовало бы на деле искать средство нанести удар по такому опасному, болезнетворному скоплению сострадания, как в случае Шопенгауэра (и, к сожалению, всего нашего литературно-художественного decadence'а от Санкт-Петербурга до Парижа, от Толстого до Вагнера),-нанести удар, чтоб оно лопнуло... Нет ничего менее здорового во всей нашей нездоровой современности, чем христианское сострадание. Тут-то послужить врачом, неуступчивым, со скальпелем в руках,- наша обязанность, наш способ любить людей, благодаря этому мы, гиперборейцы, становимся философами!..
Необходимо сказать, кого мы считаем своей противоположностью, богословов и всех, в ком течет богословская кровь,- всю нашу философию... Надо вблизи увидеть эту фатальность, а лучше пережить ее самому и разве что не погибнуть от нее, чтобы уж вовсе не понимать тут шуток (вольнодумство господ естествоиспытателей и физиологов в моих глазах только шутка, им в этих материях недостает страсти, им недостает страдания). Зараза распространилась дальше, чем думают: богословский инстинкт "высокомерия" я обнаруживал везде, где люди в наши дни ощущают себя "идеалистами" и в силу высшего своего происхождения присваивают себе право глядеть на действительность неприязненно и свысока. Идеалист что жрец, все высокие понятия у него на руках (да и не только на руках!), он с благожелательным презрением кроет ими и "рассудок", и "чувства", и "почести", и "благополучие", и "науку": все это ниже его, все это вред и соблазн, над которыми в неприступном для-себя-бытии парит "дух"... Как если бы смирение, целомудренность, бедность, одним словом, святость не причинили жизни вреда куда большего, чем самые ужасные извращения и пороки... Чистый дух - чистая ложь... Пока признается существом высшего порядка жрец, этот клеветник, отрицатель и отравитель жизни по долгу службы, не будет ответа на вопрос: что есть истина? Если истину защищает адвокат отрицания и небытия, она уже вывернута наизнанку...
Я объявляю войну инстинкту теолога: след его обнаруживаю повсюду. У кого в жилах течет богословская кровь, тот ни на что не способен смотреть прямо и честно. На такой почве развивается пафос, именуемый верой: раз и навсегда зажмурил глаза, не видишь себя и уже не смущаешься своей неизлечимой лживостью. Из дефектов зрения выводят мораль, добродетель, святость; чистую совесть ставят в зависимость от ложного видения, требуют, чтобы никакой иной способ видения не признавался,- свой же собственный назвали "искуплением", "вечностью", "богом" и объявили священным. Но я везде докапывался до богословского инстинкта - до этой самой распространенной, по-настоящему "подпольной" формы лживости, какая только есть на свете. Если для богослова что-то истинно, значит, это ложь - вот вам, пожалуйста, критерий истины. Самый глубокий инстинкт самосохранения воспрещает богослову чтить или хотя бы учитывать реальность - и в самом малом. Куда только простирается его влияние, всюду извращены ценностные суждения, а понятия "истинного" и "ложного" непременно вывернуты наизнанку: самое вредное для жизни называется "истинным", то же, что приподнимает, возвышает, утверждает, оправдывает жизнь, что ведет к ее торжеству, считается "ложным"... Если, случается, богословы протягивают руку к власти, воздействуя на "совесть" государей (или народов), мы можем не сомневаться в том, что, собственно, происходит: рвется к власти воля к концу, нигилизм воли...
Христианское, и любое, бездумное, отрицающее истину, закрывающее глаза на неё, - сострадание: стремится к одному, а производит на свет - совершенно противоположное от заявленного...
Наше сострадание более высокое и более дальновидное: мы видим, как человек умаляется, как вы умаляете его! – и бывают минуты, когда мы с неописуемой тревогой взираем именно на ваше сострадание, когда мы защищаемся от этого сострадания, – когда мы находим вашу серьезность опаснее всякого легкомыслия. Вы хотите, по возможности, – и нет более безумного «по возможности» – устранить страдание; а мы? – похоже, мы хотим, чтобы оно стало еще выше и еще тяжелее, чем когда-либо! Благоденствие, как вы его понимаете, – ведь это не цель, нам-то кажется, что это конец! Состояние, делающее человека тотчас же смешным и презренным, – заставляющее желать его гибели! Воспитание страдания, великого страдания, – разве вы не знаете, что только это воспитание возвышало до сих пор человека? То напряжение души в несчастьи, которое прививает ей крепость, её содрогание при виде великой гибели, её изобретательность и храбрость в перенесении, претерпевании, истолковании, использовании несчастья, и всё, что даровало ей глубину, тайну, личину, ум, хитрость, величие, – разве все это не было даровано ей под оболочкой страдания и воспитания великого страдания? В человеке тварь и творец соединены воедино: в человеке есть материал, обломок, избыток, глина, грязь, бессмыслица, хаос; но в человеке есть также и творец, ваятель, твёрдость молота, божественный зритель и седьмой день – понимаете ли вы это противоречие? И понимаете ли вы, что ваше сострадание относится к «твари в человеке», к тому, что должно быть сформовано, сломано, выковано, разорвано, обожжено, закалено, очищено, – к тому, что неизбежно страдает и должно страдать? А наше сострадание – разве вы не понимаете, к кому относится наше сопротивляющееся сострадание, когда оно защищается от вашего сострадания как от самой худшей изнеженности и слабости? – Итак, сострадание против сострадания! – Но, скажем еще раз, есть более высокие проблемы по сравнению со всеми проблемами наслаждения, страдания и сострадания; и каждая философия, которая занимается только этим, – наивность.
Христианство называют религией сострадания... Сострадание противоположно аффектам тонуса, повышающим энергию жизненного чувства,- оно воздействует угнетающе. Сострадая, слабеешь. Сострадание во много крат увеличивает потери в силе, страдания и без того дорого обходятся. Сострадание разносит заразу страдания - при известных обстоятельствах состраданием может достигаться такая совокупная потеря жизни, жизненной энергии, что она становится абсурдно диспропорциональной кванту причины (пример: смерть назарянина). Вот одно соображение, а есть и другое, более важное. Если предположить, что сострадание измеряется ценностью вызываемых им реакций, то жизнеопасный характер его выступает с еще большей ясностью. В целом сострадание парализует закон развития - закон селекции. Оно поддерживает жизнь в том, что созрело для гибели, оно борется с жизнью в пользу обездоленных и осужденных ею, а множество всевозможных уродств, в каких длит оно жизнь, придает мрачную двусмысленность самой жизни. Люди отважились назвать сострадание добродетелью (для любой благородной морали сострадание - слабость), однако пошли и дальше, превратив сострадание в главную добродетель, в почву и источник всех иных,- правда, нельзя забывать, что так это выглядит с позиции нигилистической философии, начертавшей на своем щите отрицание жизни. Шопенгауэр был по-своему прав: сострадание отрицает жизнь, делает ее достойной отрицания, сострадание это практический нигилизм. Скажу еще раз: этот депрессивный, заразный инстинкт парализует инстинкты, направленные на сохранение жизни, на повышение ее ценности,- он бережет и множит всяческое убожество, а потому выступает как главное орудие, ускоряющее decadence. Сострадание - это проповедь Ничто!.. Но только не говорят - "Ничто", а вместо этого говорят "мир иной", "бог", "подлинная жизнь", или нирвана, искупление, блаженство... Эта невинная риторика из сферы религиозно-моральной идиосинкразии выглядит далеко не столь невинной, когда начинаешь понимать, какая тенденция маскируется возвышенными словами - враждебность жизни. Шопенгауэр был врагом жизни, а потому сострадание сдела- лось для него добродетелью... Аристотель, как известно, видел в сострадании болезненное, опасное состояние, когда время от времени полезно прибегать к слабительному: трагедию он понимал как такое слабительное. Ради инстинкта жизни следовало бы на деле искать средство нанести удар по такому опасному, болезнетворному скоплению сострадания, как в случае Шопенгауэра (и, к сожалению, всего нашего литературно-художественного decadence'а от Санкт-Петербурга до Парижа, от Толстого до Вагнера),-нанести удар, чтоб оно лопнуло... Нет ничего менее здорового во всей нашей нездоровой современности, чем христианское сострадание. Тут-то послужить врачом, неуступчивым, со скальпелем в руках,- наша обязанность, наш способ любить людей, благодаря этому мы, гиперборейцы, становимся философами!..
Необходимо сказать, кого мы считаем своей противоположностью, богословов и всех, в ком течет богословская кровь,- всю нашу философию... Надо вблизи увидеть эту фатальность, а лучше пережить ее самому и разве что не погибнуть от нее, чтобы уж вовсе не понимать тут шуток (вольнодумство господ естествоиспытателей и физиологов в моих глазах только шутка, им в этих материях недостает страсти, им недостает страдания). Зараза распространилась дальше, чем думают: богословский инстинкт "высокомерия" я обнаруживал везде, где люди в наши дни ощущают себя "идеалистами" и в силу высшего своего происхождения присваивают себе право глядеть на действительность неприязненно и свысока. Идеалист что жрец, все высокие понятия у него на руках (да и не только на руках!), он с благожелательным презрением кроет ими и "рассудок", и "чувства", и "почести", и "благополучие", и "науку": все это ниже его, все это вред и соблазн, над которыми в неприступном для-себя-бытии парит "дух"... Как если бы смирение, целомудренность, бедность, одним словом, святость не причинили жизни вреда куда большего, чем самые ужасные извращения и пороки... Чистый дух - чистая ложь... Пока признается существом высшего порядка жрец, этот клеветник, отрицатель и отравитель жизни по долгу службы, не будет ответа на вопрос: что есть истина? Если истину защищает адвокат отрицания и небытия, она уже вывернута наизнанку...
Я объявляю войну инстинкту теолога: след его обнаруживаю повсюду. У кого в жилах течет богословская кровь, тот ни на что не способен смотреть прямо и честно. На такой почве развивается пафос, именуемый верой: раз и навсегда зажмурил глаза, не видишь себя и уже не смущаешься своей неизлечимой лживостью. Из дефектов зрения выводят мораль, добродетель, святость; чистую совесть ставят в зависимость от ложного видения, требуют, чтобы никакой иной способ видения не признавался,- свой же собственный назвали "искуплением", "вечностью", "богом" и объявили священным. Но я везде докапывался до богословского инстинкта - до этой самой распространенной, по-настоящему "подпольной" формы лживости, какая только есть на свете. Если для богослова что-то истинно, значит, это ложь - вот вам, пожалуйста, критерий истины. Самый глубокий инстинкт самосохранения воспрещает богослову чтить или хотя бы учитывать реальность - и в самом малом. Куда только простирается его влияние, всюду извращены ценностные суждения, а понятия "истинного" и "ложного" непременно вывернуты наизнанку: самое вредное для жизни называется "истинным", то же, что приподнимает, возвышает, утверждает, оправдывает жизнь, что ведет к ее торжеству, считается "ложным"... Если, случается, богословы протягивают руку к власти, воздействуя на "совесть" государей (или народов), мы можем не сомневаться в том, что, собственно, происходит: рвется к власти воля к концу, нигилизм воли...
Христианское, и любое, бездумное, отрицающее истину, закрывающее глаза на неё, - сострадание: стремится к одному, а производит на свет - совершенно противоположное от заявленного...
Человек, который говорит: «это нравится мне, я возьму это себе и буду беречь и защищать от каждого»; человек, который может вести какое-нибудь дело, выполнить какое-нибудь решение, оставаться верным какой-нибудь мысли, привязать к себе женщину, наказать и сокрушить дерзкого; человек, у которого есть свой гнев и свой меч и достоянием которого охотно делаются слабые, страждущие и угнетенные, а также животные, принадлежа ему по природе, словом, человек, представляющий собою прирожденного господина, - если такой человек обладает состраданием, ну, тогда это сострадание имеет цену! Но какой прок в сострадании тех, которые страдают! Или тех, которые даже проповедуют сострадание! Теперь почти всюду в Европе можно встретить болезненную чувствительность и восприимчивость к страданиям, а равным образом отвратительную невоздержанность в жалобах, изнеженность, пытающуюся вырядиться в нечто высшее при помощи религии и разной философской дребедени, - теперь существует форменный культ страдания. Немужественность того, что в кругах таких экзальтированных людей окрещивается именем «сострадания», по-моему, постоянно и прежде всего бросается в глаза. - Нужно воздвигнуть жесточайшее гонение против этого новейшего рода дурного вкуса; и я желал бы в конце концов, чтобы люди носили как средство против него и в сердце, и на шее прекрасный амулет «gai saber» - или, говоря яснее для моих соотечественников, «веселую науку».
Часто видел я, как робкие, пристыженные, неловкие, словно тигр, которому не удался прыжок, прокрадывались вы стороной, о высшие люди! Ибо неудачно вы бросили игральные кости.
Не стоит огорчаться из-за этого! Вы не научились еще играть и смеяться над риском так, как должно! Не сидим ли мы всегда, так или иначе, за большим игральным столом, за которым так много смеются?
И если не удалось вам великое, значит ли это. что вы сами не удались? А если вы сами не удались, значит ли это, что не удался Человек? Но если не удался Человек: что ж! Вперед!
Чем благороднее, тем редкостнее. Вы, собравшиеся здесь высшие люди, разве не все вы не удались?
Пусть так – ну и что ж? Не падайте духом! Сколь многое еще возможно! Научитесь смеяться над собой, смеяться, как следует!
Нет ничего удивительного в том. что вы не удались или удались лишь наполовину, вы, полуразбитые! Разве не бьется, не мечется в вас человеческое будущее?
Вся глубина и даль, вся звездная высь и чудовищная сила человека: не поднимается ли все это пеной в котле вашем?
Нет ничего удивительного в том, что многие котлы разбиваются! Учитесь смеяться над собой, смеяться, как следует! Сколь многое еще возможно, о высшие люди!
И поистине, много того, что уже удалось! Как богата земля совершенством небольших, но прекрасных вещей, что, поистине, так хорошо удались!
Окружайте же себя этим совершенством, высшие люди! Его золотая зрелость исцеляет сердце. Все совершенное учит надеяться.
Какой из грехов, совершенных здесь, на земле, до сих пор остается самым тяжким? Не слова ли того, кто сказал: "Горе смеющимся!".
Неужели он не нашел на земле причин для смеха? Значит, он плохо искал. Их находит даже ребенок.
Мало любви было в нем, иначе он возлюбил бы и смеющихся! Но он ненавидел и поносил нас, предвещая нам плач и скрежет зубовный.
Следует ли тотчас проклинать, если не любишь? Для меня это – дурной вкус. Но именно так поступал он, этот нетерпимый. Он вышел из черни.
Мало в нем было любви – иначе бы он не гневался, что не любят его самого. Всякая великая любовь желает не любви, она жаждет большего.
Сторонитесь таких нетерпимых! Это порода больных и несчастных, это – чернь; кисло взирают они на жизнь, дурным глазом смотрят на землю.
Сторонитесь таких нетерпимых! У них тяжелые ноги и подавленные сердца: не умеют они плясать. Как же быть земле легкой для них!
Кривыми путями следуют все хорошие вещи к цели своей. Они выгибаются, словно кошки, мурлыкая от близости счастья своего: все хорошие вещи смеются.
Идет ли уже человек по своему пути, нет ли, – это выдает походка его: взгляните, как иду я! Ну, а тот, кто приближается к цели своей, тот танцует!
И поистине я не стал еще памятником и не сделался неподвижным, тупым, окаменевшим, как столб: я люблю быстро бегать.
Хотя есть на земле и трясины, и вязкая печаль, все равно тот, у кого легкие ноги, пробегает даже по илу и танцует на нем, как на расчищенном льду.
Братья мои, поднимайте сердца ваши все выше! Но не забывайте и про ноги! Выше, как лихие танцоры, вздымайте ноги свои, а еще лучше – стойте на голове!
Этот венец смеющегося, венец из роз, сам возложил я на себя и сам освятил смех свой. Больше никого не нашел я достаточно сильным для этого.
Заратустра – танцор, Заратустра – легок, он взмахивает крыльями и готов к полету, он зовет за собой всех птиц, проворный и блаженно легкий.
Заратустра пророк, Заратустра, вещающий истины смехом своим, терпеливый, терпимый, влюбленный в прыжки и авантюры, сам я возложил на себя этот венец!
Братья мои, поднимайте сердца ваши все выше! Не забывайте же и про ноги! Вы – лихие танцоры, так выше поднимайте ваши ноги, а еще лучше – встаньте на голову!
Бывают звери, тяжеловесные даже в счастье своем; есть неуклюжие от рождения. Так же забавно смотреть на их потуги и усилия, как на слона, что пытается стоять на голове.
Но лучше обезуметь от счастья, чем от неудач, лучше неуклюже танцевать, чем ходить прихрамывая. Учитесь же мудрости моей: даже у худшей вещи есть пара хороших обратных сторон,
– даже у худшей вещи достаточно крепкие ноги для пляски: научитесь же, высшие люди, стоять на собственных ногах!
Забудьте напевы скорби, забудьте уныние черни! О, какими унылыми ныне видятся мне все эти паяцы, веселящие толпу! Но все нынешнее принадлежит толпе.
Будьте подобны ветру, вырывающемуся из ущелий: под свист своей дудки готов он плясать, моря дрожат и мечутся под стопами его.
Хвала тому бравому, неукротимому духу, дающему крылья ослам, доящему львиц, духу, что ураганом приходит ко всему нынешнему и ко всякой черни,
– духу, который враждебен мудрствующему чертополоху, всем увядшим листьям и плевелам: хвала этому дикому, бодрому, свободному духу бури, который танцует по трясинам и унынию, словно по лугам!
Который ненавидит жалких дворняг простонародья и всякое отродье, неудавшееся и мрачное; хвала этому духу свободных умов, этой смеющейся буре, что засыпает пылью глаза тем, кто покрыт язвами и видит все в черном цвете!
О высшие люди, вот ваше худшее: вы не учились танцевать так, как должно, – так, чтобы в танце выйти за пределы свои! Что с того, если вы – не удались!
Сколь многое еще возможно! Так научитесь же в смехе выходить за пределы свои! Вы, лихие танцоры, выше и выше вздымайте сердца ваши! И не забывайте как следует посмеяться!
Этот венок смеющегося, этот венок из роз: вам я бросаю его, братья мои. Смех объявил я священным: о высшие люди, учитесь смеяться!
Часто видел я, как робкие, пристыженные, неловкие, словно тигр, которому не удался прыжок, прокрадывались вы стороной, о высшие люди! Ибо неудачно вы бросили игральные кости.
Не стоит огорчаться из-за этого! Вы не научились еще играть и смеяться над риском так, как должно! Не сидим ли мы всегда, так или иначе, за большим игральным столом, за которым так много смеются?
И если не удалось вам великое, значит ли это. что вы сами не удались? А если вы сами не удались, значит ли это, что не удался Человек? Но если не удался Человек: что ж! Вперед!
Чем благороднее, тем редкостнее. Вы, собравшиеся здесь высшие люди, разве не все вы не удались?
Пусть так – ну и что ж? Не падайте духом! Сколь многое еще возможно! Научитесь смеяться над собой, смеяться, как следует!
Нет ничего удивительного в том. что вы не удались или удались лишь наполовину, вы, полуразбитые! Разве не бьется, не мечется в вас человеческое будущее?
Вся глубина и даль, вся звездная высь и чудовищная сила человека: не поднимается ли все это пеной в котле вашем?
Нет ничего удивительного в том, что многие котлы разбиваются! Учитесь смеяться над собой, смеяться, как следует! Сколь многое еще возможно, о высшие люди!
И поистине, много того, что уже удалось! Как богата земля совершенством небольших, но прекрасных вещей, что, поистине, так хорошо удались!
Окружайте же себя этим совершенством, высшие люди! Его золотая зрелость исцеляет сердце. Все совершенное учит надеяться.
Какой из грехов, совершенных здесь, на земле, до сих пор остается самым тяжким? Не слова ли того, кто сказал: "Горе смеющимся!".
Неужели он не нашел на земле причин для смеха? Значит, он плохо искал. Их находит даже ребенок.
Мало любви было в нем, иначе он возлюбил бы и смеющихся! Но он ненавидел и поносил нас, предвещая нам плач и скрежет зубовный.
Следует ли тотчас проклинать, если не любишь? Для меня это – дурной вкус. Но именно так поступал он, этот нетерпимый. Он вышел из черни.
Мало в нем было любви – иначе бы он не гневался, что не любят его самого. Всякая великая любовь желает не любви, она жаждет большего.
Сторонитесь таких нетерпимых! Это порода больных и несчастных, это – чернь; кисло взирают они на жизнь, дурным глазом смотрят на землю.
Сторонитесь таких нетерпимых! У них тяжелые ноги и подавленные сердца: не умеют они плясать. Как же быть земле легкой для них!
Кривыми путями следуют все хорошие вещи к цели своей. Они выгибаются, словно кошки, мурлыкая от близости счастья своего: все хорошие вещи смеются.
Идет ли уже человек по своему пути, нет ли, – это выдает походка его: взгляните, как иду я! Ну, а тот, кто приближается к цели своей, тот танцует!
И поистине я не стал еще памятником и не сделался неподвижным, тупым, окаменевшим, как столб: я люблю быстро бегать.
Хотя есть на земле и трясины, и вязкая печаль, все равно тот, у кого легкие ноги, пробегает даже по илу и танцует на нем, как на расчищенном льду.
Братья мои, поднимайте сердца ваши все выше! Но не забывайте и про ноги! Выше, как лихие танцоры, вздымайте ноги свои, а еще лучше – стойте на голове!
Этот венец смеющегося, венец из роз, сам возложил я на себя и сам освятил смех свой. Больше никого не нашел я достаточно сильным для этого.
Заратустра – танцор, Заратустра – легок, он взмахивает крыльями и готов к полету, он зовет за собой всех птиц, проворный и блаженно легкий.
Заратустра пророк, Заратустра, вещающий истины смехом своим, терпеливый, терпимый, влюбленный в прыжки и авантюры, сам я возложил на себя этот венец!
Братья мои, поднимайте сердца ваши все выше! Не забывайте же и про ноги! Вы – лихие танцоры, так выше поднимайте ваши ноги, а еще лучше – встаньте на голову!
Бывают звери, тяжеловесные даже в счастье своем; есть неуклюжие от рождения. Так же забавно смотреть на их потуги и усилия, как на слона, что пытается стоять на голове.
Но лучше обезуметь от счастья, чем от неудач, лучше неуклюже танцевать, чем ходить прихрамывая. Учитесь же мудрости моей: даже у худшей вещи есть пара хороших обратных сторон,
– даже у худшей вещи достаточно крепкие ноги для пляски: научитесь же, высшие люди, стоять на собственных ногах!
Забудьте напевы скорби, забудьте уныние черни! О, какими унылыми ныне видятся мне все эти паяцы, веселящие толпу! Но все нынешнее принадлежит толпе.
Будьте подобны ветру, вырывающемуся из ущелий: под свист своей дудки готов он плясать, моря дрожат и мечутся под стопами его.
Хвала тому бравому, неукротимому духу, дающему крылья ослам, доящему львиц, духу, что ураганом приходит ко всему нынешнему и ко всякой черни,
– духу, который враждебен мудрствующему чертополоху, всем увядшим листьям и плевелам: хвала этому дикому, бодрому, свободному духу бури, который танцует по трясинам и унынию, словно по лугам!
Который ненавидит жалких дворняг простонародья и всякое отродье, неудавшееся и мрачное; хвала этому духу свободных умов, этой смеющейся буре, что засыпает пылью глаза тем, кто покрыт язвами и видит все в черном цвете!
О высшие люди, вот ваше худшее: вы не учились танцевать так, как должно, – так, чтобы в танце выйти за пределы свои! Что с того, если вы – не удались!
Сколь многое еще возможно! Так научитесь же в смехе выходить за пределы свои! Вы, лихие танцоры, выше и выше вздымайте сердца ваши! И не забывайте как следует посмеяться!
Этот венок смеющегося, этот венок из роз: вам я бросаю его, братья мои. Смех объявил я священным: о высшие люди, учитесь смеяться!
Человек, который говорит: «это нравится мне, я возьму это себе и буду беречь и защищать от каждого»; человек, который может вести какое-нибудь дело, выполнить какое-нибудь решение, оставаться верным какой-нибудь мысли, привязать к себе женщину, наказать и сокрушить дерзкого; человек, у которого есть свой гнев и свой меч и достоянием которого охотно делаются слабые, страждущие и угнетенные, а также животные, принадлежа ему по природе, словом, человек, представляющий собою прирожденного господина, - если такой человек обладает состраданием, ну, тогда это сострадание имеет цену! Но какой прок в сострадании тех, которые страдают! Или тех, которые даже проповедуют сострадание! Теперь почти всюду в Европе можно встретить болезненную чувствительность и восприимчивость к страданиям, а равным образом отвратительную невоздержанность в жалобах, изнеженность, пытающуюся вырядиться в нечто высшее при помощи религии и разной философской дребедени, - теперь существует форменный культ страдания. Немужественность того, что в кругах таких экзальтированных людей окрещивается именем «сострадания», по-моему, постоянно и прежде всего бросается в глаза. - Нужно воздвигнуть жесточайшее гонение против этого новейшего рода дурного вкуса; и я желал бы в конце концов, чтобы люди носили как средство против него и в сердце, и на шее прекрасный амулет «gai saber» - или, говоря яснее для моих соотечественников, «веселую науку».
Часто видел я, как робкие, пристыженные, неловкие, словно тигр, которому не удался прыжок, прокрадывались вы стороной, о высшие люди! Ибо неудачно вы бросили игральные кости.
Не стоит огорчаться из-за этого! Вы не научились еще играть и смеяться над риском так, как должно! Не сидим ли мы всегда, так или иначе, за большим игральным столом, за которым так много смеются?
И если не удалось вам великое, значит ли это. что вы сами не удались? А если вы сами не удались, значит ли это, что не удался Человек? Но если не удался Человек: что ж! Вперед!
Чем благороднее, тем редкостнее. Вы, собравшиеся здесь высшие люди, разве не все вы не удались?
Пусть так – ну и что ж? Не падайте духом! Сколь многое еще возможно! Научитесь смеяться над собой, смеяться, как следует!
Нет ничего удивительного в том. что вы не удались или удались лишь наполовину, вы, полуразбитые! Разве не бьется, не мечется в вас человеческое будущее?
Вся глубина и даль, вся звездная высь и чудовищная сила человека: не поднимается ли все это пеной в котле вашем?
Нет ничего удивительного в том, что многие котлы разбиваются! Учитесь смеяться над собой, смеяться, как следует! Сколь многое еще возможно, о высшие люди!
И поистине, много того, что уже удалось! Как богата земля совершенством небольших, но прекрасных вещей, что, поистине, так хорошо удались!
Окружайте же себя этим совершенством, высшие люди! Его золотая зрелость исцеляет сердце. Все совершенное учит надеяться.
Какой из грехов, совершенных здесь, на земле, до сих пор остается самым тяжким? Не слова ли того, кто сказал: "Горе смеющимся!".
Неужели он не нашел на земле причин для смеха? Значит, он плохо искал. Их находит даже ребенок.
Мало любви было в нем, иначе он возлюбил бы и смеющихся! Но он ненавидел и поносил нас, предвещая нам плач и скрежет зубовный.
Следует ли тотчас проклинать, если не любишь? Для меня это – дурной вкус. Но именно так поступал он, этот нетерпимый. Он вышел из черни.
Мало в нем было любви – иначе бы он не гневался, что не любят его самого. Всякая великая любовь желает не любви, она жаждет большего.
Сторонитесь таких нетерпимых! Это порода больных и несчастных, это – чернь; кисло взирают они на жизнь, дурным глазом смотрят на землю.
Сторонитесь таких нетерпимых! У них тяжелые ноги и подавленные сердца: не умеют они плясать. Как же быть земле легкой для них!
Кривыми путями следуют все хорошие вещи к цели своей. Они выгибаются, словно кошки, мурлыкая от близости счастья своего: все хорошие вещи смеются.
Идет ли уже человек по своему пути, нет ли, – это выдает походка его: взгляните, как иду я! Ну, а тот, кто приближается к цели своей, тот танцует!
И поистине я не стал еще памятником и не сделался неподвижным, тупым, окаменевшим, как столб: я люблю быстро бегать.
Хотя есть на земле и трясины, и вязкая печаль, все равно тот, у кого легкие ноги, пробегает даже по илу и танцует на нем, как на расчищенном льду.
Братья мои, поднимайте сердца ваши все выше! Но не забывайте и про ноги! Выше, как лихие танцоры, вздымайте ноги свои, а еще лучше – стойте на голове!
Этот венец смеющегося, венец из роз, сам возложил я на себя и сам освятил смех свой. Больше никого не нашел я достаточно сильным для этого.
Заратустра – танцор, Заратустра – легок, он взмахивает крыльями и готов к полету, он зовет за собой всех птиц, проворный и блаженно легкий.
Заратустра пророк, Заратустра, вещающий истины смехом своим, терпеливый, терпимый, влюбленный в прыжки и авантюры, сам я возложил на себя этот венец!
Братья мои, поднимайте сердца ваши все выше! Не забывайте же и про ноги! Вы – лихие танцоры, так выше поднимайте ваши ноги, а еще лучше – встаньте на голову!
Бывают звери, тяжеловесные даже в счастье своем; есть неуклюжие от рождения. Так же забавно смотреть на их потуги и усилия, как на слона, что пытается стоять на голове.
Но лучше обезуметь от счастья, чем от неудач, лучше неуклюже танцевать, чем ходить прихрамывая. Учитесь же мудрости моей: даже у худшей вещи есть пара хороших обратных сторон,
– даже у худшей вещи достаточно крепкие ноги для пляски: научитесь же, высшие люди, стоять на собственных ногах!
Забудьте напевы скорби, забудьте уныние черни! О, какими унылыми ныне видятся мне все эти паяцы, веселящие толпу! Но все нынешнее принадлежит толпе.
Будьте подобны ветру, вырывающемуся из ущелий: под свист своей дудки готов он плясать, моря дрожат и мечутся под стопами его.
Хвала тому бравому, неукротимому духу, дающему крылья ослам, доящему львиц, духу, что ураганом приходит ко всему нынешнему и ко всякой черни,
– духу, который враждебен мудрствующему чертополоху, всем увядшим листьям и плевелам: хвала этому дикому, бодрому, свободному духу бури, который танцует по трясинам и унынию, словно по лугам!
Который ненавидит жалких дворняг простонародья и всякое отродье, неудавшееся и мрачное; хвала этому духу свободных умов, этой смеющейся буре, что засыпает пылью глаза тем, кто покрыт язвами и видит все в черном цвете!
О высшие люди, вот ваше худшее: вы не учились танцевать так, как должно, – так, чтобы в танце выйти за пределы свои! Что с того, если вы – не удались!
Сколь многое еще возможно! Так научитесь же в смехе выходить за пределы свои! Вы, лихие танцоры, выше и выше вздымайте сердца ваши! И не забывайте как следует посмеяться!
Этот венок смеющегося, этот венок из роз: вам я бросаю его, братья мои. Смех объявил я священным: о высшие люди, учитесь смеяться!
Часто видел я, как робкие, пристыженные, неловкие, словно тигр, которому не удался прыжок, прокрадывались вы стороной, о высшие люди! Ибо неудачно вы бросили игральные кости.
Не стоит огорчаться из-за этого! Вы не научились еще играть и смеяться над риском так, как должно! Не сидим ли мы всегда, так или иначе, за большим игральным столом, за которым так много смеются?
И если не удалось вам великое, значит ли это. что вы сами не удались? А если вы сами не удались, значит ли это, что не удался Человек? Но если не удался Человек: что ж! Вперед!
Чем благороднее, тем редкостнее. Вы, собравшиеся здесь высшие люди, разве не все вы не удались?
Пусть так – ну и что ж? Не падайте духом! Сколь многое еще возможно! Научитесь смеяться над собой, смеяться, как следует!
Нет ничего удивительного в том. что вы не удались или удались лишь наполовину, вы, полуразбитые! Разве не бьется, не мечется в вас человеческое будущее?
Вся глубина и даль, вся звездная высь и чудовищная сила человека: не поднимается ли все это пеной в котле вашем?
Нет ничего удивительного в том, что многие котлы разбиваются! Учитесь смеяться над собой, смеяться, как следует! Сколь многое еще возможно, о высшие люди!
И поистине, много того, что уже удалось! Как богата земля совершенством небольших, но прекрасных вещей, что, поистине, так хорошо удались!
Окружайте же себя этим совершенством, высшие люди! Его золотая зрелость исцеляет сердце. Все совершенное учит надеяться.
Какой из грехов, совершенных здесь, на земле, до сих пор остается самым тяжким? Не слова ли того, кто сказал: "Горе смеющимся!".
Неужели он не нашел на земле причин для смеха? Значит, он плохо искал. Их находит даже ребенок.
Мало любви было в нем, иначе он возлюбил бы и смеющихся! Но он ненавидел и поносил нас, предвещая нам плач и скрежет зубовный.
Следует ли тотчас проклинать, если не любишь? Для меня это – дурной вкус. Но именно так поступал он, этот нетерпимый. Он вышел из черни.
Мало в нем было любви – иначе бы он не гневался, что не любят его самого. Всякая великая любовь желает не любви, она жаждет большего.
Сторонитесь таких нетерпимых! Это порода больных и несчастных, это – чернь; кисло взирают они на жизнь, дурным глазом смотрят на землю.
Сторонитесь таких нетерпимых! У них тяжелые ноги и подавленные сердца: не умеют они плясать. Как же быть земле легкой для них!
Кривыми путями следуют все хорошие вещи к цели своей. Они выгибаются, словно кошки, мурлыкая от близости счастья своего: все хорошие вещи смеются.
Идет ли уже человек по своему пути, нет ли, – это выдает походка его: взгляните, как иду я! Ну, а тот, кто приближается к цели своей, тот танцует!
И поистине я не стал еще памятником и не сделался неподвижным, тупым, окаменевшим, как столб: я люблю быстро бегать.
Хотя есть на земле и трясины, и вязкая печаль, все равно тот, у кого легкие ноги, пробегает даже по илу и танцует на нем, как на расчищенном льду.
Братья мои, поднимайте сердца ваши все выше! Но не забывайте и про ноги! Выше, как лихие танцоры, вздымайте ноги свои, а еще лучше – стойте на голове!
Этот венец смеющегося, венец из роз, сам возложил я на себя и сам освятил смех свой. Больше никого не нашел я достаточно сильным для этого.
Заратустра – танцор, Заратустра – легок, он взмахивает крыльями и готов к полету, он зовет за собой всех птиц, проворный и блаженно легкий.
Заратустра пророк, Заратустра, вещающий истины смехом своим, терпеливый, терпимый, влюбленный в прыжки и авантюры, сам я возложил на себя этот венец!
Братья мои, поднимайте сердца ваши все выше! Не забывайте же и про ноги! Вы – лихие танцоры, так выше поднимайте ваши ноги, а еще лучше – встаньте на голову!
Бывают звери, тяжеловесные даже в счастье своем; есть неуклюжие от рождения. Так же забавно смотреть на их потуги и усилия, как на слона, что пытается стоять на голове.
Но лучше обезуметь от счастья, чем от неудач, лучше неуклюже танцевать, чем ходить прихрамывая. Учитесь же мудрости моей: даже у худшей вещи есть пара хороших обратных сторон,
– даже у худшей вещи достаточно крепкие ноги для пляски: научитесь же, высшие люди, стоять на собственных ногах!
Забудьте напевы скорби, забудьте уныние черни! О, какими унылыми ныне видятся мне все эти паяцы, веселящие толпу! Но все нынешнее принадлежит толпе.
Будьте подобны ветру, вырывающемуся из ущелий: под свист своей дудки готов он плясать, моря дрожат и мечутся под стопами его.
Хвала тому бравому, неукротимому духу, дающему крылья ослам, доящему львиц, духу, что ураганом приходит ко всему нынешнему и ко всякой черни,
– духу, который враждебен мудрствующему чертополоху, всем увядшим листьям и плевелам: хвала этому дикому, бодрому, свободному духу бури, который танцует по трясинам и унынию, словно по лугам!
Который ненавидит жалких дворняг простонародья и всякое отродье, неудавшееся и мрачное; хвала этому духу свободных умов, этой смеющейся буре, что засыпает пылью глаза тем, кто покрыт язвами и видит все в черном цвете!
О высшие люди, вот ваше худшее: вы не учились танцевать так, как должно, – так, чтобы в танце выйти за пределы свои! Что с того, если вы – не удались!
Сколь многое еще возможно! Так научитесь же в смехе выходить за пределы свои! Вы, лихие танцоры, выше и выше вздымайте сердца ваши! И не забывайте как следует посмеяться!
Этот венок смеющегося, этот венок из роз: вам я бросаю его, братья мои. Смех объявил я священным: о высшие люди, учитесь смеяться!
>>69745 (Del)
>>69746 (Del)
>>69748 (Del)
Ты снова о себе?
А какое мне дело до чьих-то "непафосных" заявлений, которые предполагают некий "пиетет" к ним? Тебе они нужны и близки, ты и благоговей пред ними.
Ну да, ну да. Забавно только, что ты при этом выделяешь "этодругое".
Никогда не сомневался, что увлечение либерастией либеральной демократией склонно к тоталитарности.
Бредишь уже.
Вот она, квинтэссенция твоей магистральной Мысли и Лейтмотив "воли к власти". Хотя ты, скорее всего, придуриваешься (ницшеанцем ведь ты себя не считаешь или считаешь только в чём-то).
>>69749 (Del)
>>69750 (Del)
Во всё этом релятивизме нету ничего кроме движения. "Броуновского" движения, которое может оформится в метастабильное "агрегатное" состояние "материала".
>>69755 (Del)
хы-хы))
А щито это?
Всем очевидно, что из болота нигилизма нет выхода. Но всегда можно попробовать экзистенцыально сурьёзно-абсурдистски погрузиться в сизифотруд, бугога)) Я что, против штоль? Я в этом отношении более чем "либерален", - да ради всего "святоположного"(при соблюдении некоторых условий).
Считал ли себя Ницше организмом? Или организм считал, что он Ницше?
Ницше считал, что эволюция организмов началась в первобытном бульоне, а теперь наш вид гордо стоит на вершине пирамиды жизни. Тем не менее и но, благодаря воле к власти, высшие индивиды обладают, как потенциальной возможностью управлять своей жизнью (преодолевая нигилизм и пессимизм), так и интеллектом, чтобы актуализировать творческую деятельность. Поэтому, понимая ход развития как прогресс (особенно применительно к людям), Ницше отдавал предпочтение творческим индивидам перед посредственными массами.
Фридрих Ницше ясно сознавал, что наша вселенная совершенно безразлична к человеческому существованию. Но при этом его мировоззрение предлагает оптимистический прорыв для тех творческих личностей, которые хотят следовать горящим факелам его героических идей.
>>69758 (Del)
И неизменным будет что?
И говорит это о чём? Радикальной плюралистичности многого?
>>69712 (Del)
https://www.u-mama.ru/news/novosti/38747-v-moskovskoy-shkole-pomirili-shkolnika-s-ego-obidchikami-kotoryh-on-grozil-rasstrelyat.html
Ну, такое...
https://ngs.ru/text/gorod/2018/05/14/54422811/
«Зашёл с ружьём, накинулся на парней, закричал: "Вы надо мной смеялись, теперь я посмеюсь, ублюдки"», — рассказал один из учащихся колледжа. "Вы надо мной смеялись, теперь я посмеюсь, ублюдки", — рассказал один из учащихся колледжа.
По словам студентов, все испугались и стали выбегать из класса, трое человек выпрыгнули из окна. Один из них упал на траву и отделался лёгкими синяками и испугом. Двое других получили переломы.»
О́дин из альтернативных сценариев развития событий.
>>69746 (Del)
>>69748 (Del)
>Пафосный кретин
Ты снова о себе?
>тебе уже было черным по белому написано
А какое мне дело до чьих-то "непафосных" заявлений, которые предполагают некий "пиетет" к ним? Тебе они нужны и близки, ты и благоговей пред ними.
>для такого гнилого этатиста, как ты
>я ненавижу государство
Ну да, ну да. Забавно только, что ты при этом выделяешь "этодругое".
>вот моя политика для тебя: пошёл нахуй
Никогда не сомневался, что увлечение либерастией либеральной демократией склонно к тоталитарности.
>ты ещё и лицемер чистой воды
Бредишь уже.
>Её основная вера должна заключаться именно в том, что общество имеет право на существование не для общества, а лишь как фундамент и помост, могущий служить подножием некоему виду избранных существ для выполнения их высшей задачи и вообще для высшего бытия
Вот она, квинтэссенция твоей магистральной Мысли и Лейтмотив "воли к власти". Хотя ты, скорее всего, придуриваешься (ницшеанцем ведь ты себя не считаешь или считаешь только в чём-то).
>>69749 (Del)
>>69750 (Del)
>процесс
>динамические силы
Во всё этом релятивизме нету ничего кроме движения. "Броуновского" движения, которое может оформится в метастабильное "агрегатное" состояние "материала".
>>69755 (Del)
>Ну как бы да. Либо ты понимаешь вещи как они есть, либо ты дурень и зависшая на конкретном этапе развития/эволюции - формулировка самой жизни.
>вещи
>реляционное, релятивное, динамическое, анти-сущностное etc.
хы-хы))
>жисть
А щито это?
>Эти твои высказывания - религия и мораль - есть суть эволюционные хуитки - и это уже всем очевидно
Всем очевидно, что из болота нигилизма нет выхода. Но всегда можно попробовать экзистенцыально сурьёзно-абсурдистски погрузиться в сизифотруд, бугога)) Я что, против штоль? Я в этом отношении более чем "либерален", - да ради всего "святоположного"(при соблюдении некоторых условий).
>Ницше неоднократно подчеркивает зависимость сознания от структуры более обширной организации тела.
Считал ли себя Ницше организмом? Или организм считал, что он Ницше?
Ницше считал, что эволюция организмов началась в первобытном бульоне, а теперь наш вид гордо стоит на вершине пирамиды жизни. Тем не менее и но, благодаря воле к власти, высшие индивиды обладают, как потенциальной возможностью управлять своей жизнью (преодолевая нигилизм и пессимизм), так и интеллектом, чтобы актуализировать творческую деятельность. Поэтому, понимая ход развития как прогресс (особенно применительно к людям), Ницше отдавал предпочтение творческим индивидам перед посредственными массами.
Фридрих Ницше ясно сознавал, что наша вселенная совершенно безразлична к человеческому существованию. Но при этом его мировоззрение предлагает оптимистический прорыв для тех творческих личностей, которые хотят следовать горящим факелам его героических идей.
>>69758 (Del)
>Если мировому процессу, хотя ему нельзя приписать заранее определенный смысл или телеологию, тем не менее, следует воспринимать его как абсолютно оправданный в целом и в каждом из его моментов, то это возможно только в том случае, если в процессе, как в его каждом моменте, присутствует и достигается нечто неизменное.
И неизменным будет что?
>И так как существует не одна, а множество интерпретаций мира, не существует одного способа бытия мира, а существуют способы интерпретации мира.
И говорит это о чём? Радикальной плюралистичности многого?
>>69712 (Del)
>Тот, кто меня бил - он был самым добрым и гуманном, а его мудрости стоило бы поучиться ...
https://www.u-mama.ru/news/novosti/38747-v-moskovskoy-shkole-pomirili-shkolnika-s-ego-obidchikami-kotoryh-on-grozil-rasstrelyat.html
Ну, такое...
https://ngs.ru/text/gorod/2018/05/14/54422811/
«Зашёл с ружьём, накинулся на парней, закричал: "Вы надо мной смеялись, теперь я посмеюсь, ублюдки"», — рассказал один из учащихся колледжа. "Вы надо мной смеялись, теперь я посмеюсь, ублюдки", — рассказал один из учащихся колледжа.
По словам студентов, все испугались и стали выбегать из класса, трое человек выпрыгнули из окна. Один из них упал на траву и отделался лёгкими синяками и испугом. Двое других получили переломы.»
О́дин из альтернативных сценариев развития событий.
>>69745 (Del)
>>69746 (Del)
>>69748 (Del)
Ты снова о себе?
А какое мне дело до чьих-то "непафосных" заявлений, которые предполагают некий "пиетет" к ним? Тебе они нужны и близки, ты и благоговей пред ними.
Ну да, ну да. Забавно только, что ты при этом выделяешь "этодругое".
Никогда не сомневался, что увлечение либерастией либеральной демократией склонно к тоталитарности.
Бредишь уже.
Вот она, квинтэссенция твоей магистральной Мысли и Лейтмотив "воли к власти". Хотя ты, скорее всего, придуриваешься (ницшеанцем ведь ты себя не считаешь или считаешь только в чём-то).
>>69749 (Del)
>>69750 (Del)
Во всё этом релятивизме нету ничего кроме движения. "Броуновского" движения, которое может оформится в метастабильное "агрегатное" состояние "материала".
>>69755 (Del)
хы-хы))
А щито это?
Всем очевидно, что из болота нигилизма нет выхода. Но всегда можно попробовать экзистенцыально сурьёзно-абсурдистски погрузиться в сизифотруд, бугога)) Я что, против штоль? Я в этом отношении более чем "либерален", - да ради всего "святоположного"(при соблюдении некоторых условий).
Считал ли себя Ницше организмом? Или организм считал, что он Ницше?
Ницше считал, что эволюция организмов началась в первобытном бульоне, а теперь наш вид гордо стоит на вершине пирамиды жизни. Тем не менее и но, благодаря воле к власти, высшие индивиды обладают, как потенциальной возможностью управлять своей жизнью (преодолевая нигилизм и пессимизм), так и интеллектом, чтобы актуализировать творческую деятельность. Поэтому, понимая ход развития как прогресс (особенно применительно к людям), Ницше отдавал предпочтение творческим индивидам перед посредственными массами.
Фридрих Ницше ясно сознавал, что наша вселенная совершенно безразлична к человеческому существованию. Но при этом его мировоззрение предлагает оптимистический прорыв для тех творческих личностей, которые хотят следовать горящим факелам его героических идей.
>>69758 (Del)
И неизменным будет что?
И говорит это о чём? Радикальной плюралистичности многого?
>>69712 (Del)
https://www.u-mama.ru/news/novosti/38747-v-moskovskoy-shkole-pomirili-shkolnika-s-ego-obidchikami-kotoryh-on-grozil-rasstrelyat.html
Ну, такое...
https://ngs.ru/text/gorod/2018/05/14/54422811/
«Зашёл с ружьём, накинулся на парней, закричал: "Вы надо мной смеялись, теперь я посмеюсь, ублюдки"», — рассказал один из учащихся колледжа. "Вы надо мной смеялись, теперь я посмеюсь, ублюдки", — рассказал один из учащихся колледжа.
По словам студентов, все испугались и стали выбегать из класса, трое человек выпрыгнули из окна. Один из них упал на траву и отделался лёгкими синяками и испугом. Двое других получили переломы.»
О́дин из альтернативных сценариев развития событий.
>>69746 (Del)
>>69748 (Del)
>Пафосный кретин
Ты снова о себе?
>тебе уже было черным по белому написано
А какое мне дело до чьих-то "непафосных" заявлений, которые предполагают некий "пиетет" к ним? Тебе они нужны и близки, ты и благоговей пред ними.
>для такого гнилого этатиста, как ты
>я ненавижу государство
Ну да, ну да. Забавно только, что ты при этом выделяешь "этодругое".
>вот моя политика для тебя: пошёл нахуй
Никогда не сомневался, что увлечение либерастией либеральной демократией склонно к тоталитарности.
>ты ещё и лицемер чистой воды
Бредишь уже.
>Её основная вера должна заключаться именно в том, что общество имеет право на существование не для общества, а лишь как фундамент и помост, могущий служить подножием некоему виду избранных существ для выполнения их высшей задачи и вообще для высшего бытия
Вот она, квинтэссенция твоей магистральной Мысли и Лейтмотив "воли к власти". Хотя ты, скорее всего, придуриваешься (ницшеанцем ведь ты себя не считаешь или считаешь только в чём-то).
>>69749 (Del)
>>69750 (Del)
>процесс
>динамические силы
Во всё этом релятивизме нету ничего кроме движения. "Броуновского" движения, которое может оформится в метастабильное "агрегатное" состояние "материала".
>>69755 (Del)
>Ну как бы да. Либо ты понимаешь вещи как они есть, либо ты дурень и зависшая на конкретном этапе развития/эволюции - формулировка самой жизни.
>вещи
>реляционное, релятивное, динамическое, анти-сущностное etc.
хы-хы))
>жисть
А щито это?
>Эти твои высказывания - религия и мораль - есть суть эволюционные хуитки - и это уже всем очевидно
Всем очевидно, что из болота нигилизма нет выхода. Но всегда можно попробовать экзистенцыально сурьёзно-абсурдистски погрузиться в сизифотруд, бугога)) Я что, против штоль? Я в этом отношении более чем "либерален", - да ради всего "святоположного"(при соблюдении некоторых условий).
>Ницше неоднократно подчеркивает зависимость сознания от структуры более обширной организации тела.
Считал ли себя Ницше организмом? Или организм считал, что он Ницше?
Ницше считал, что эволюция организмов началась в первобытном бульоне, а теперь наш вид гордо стоит на вершине пирамиды жизни. Тем не менее и но, благодаря воле к власти, высшие индивиды обладают, как потенциальной возможностью управлять своей жизнью (преодолевая нигилизм и пессимизм), так и интеллектом, чтобы актуализировать творческую деятельность. Поэтому, понимая ход развития как прогресс (особенно применительно к людям), Ницше отдавал предпочтение творческим индивидам перед посредственными массами.
Фридрих Ницше ясно сознавал, что наша вселенная совершенно безразлична к человеческому существованию. Но при этом его мировоззрение предлагает оптимистический прорыв для тех творческих личностей, которые хотят следовать горящим факелам его героических идей.
>>69758 (Del)
>Если мировому процессу, хотя ему нельзя приписать заранее определенный смысл или телеологию, тем не менее, следует воспринимать его как абсолютно оправданный в целом и в каждом из его моментов, то это возможно только в том случае, если в процессе, как в его каждом моменте, присутствует и достигается нечто неизменное.
И неизменным будет что?
>И так как существует не одна, а множество интерпретаций мира, не существует одного способа бытия мира, а существуют способы интерпретации мира.
И говорит это о чём? Радикальной плюралистичности многого?
>>69712 (Del)
>Тот, кто меня бил - он был самым добрым и гуманном, а его мудрости стоило бы поучиться ...
https://www.u-mama.ru/news/novosti/38747-v-moskovskoy-shkole-pomirili-shkolnika-s-ego-obidchikami-kotoryh-on-grozil-rasstrelyat.html
Ну, такое...
https://ngs.ru/text/gorod/2018/05/14/54422811/
«Зашёл с ружьём, накинулся на парней, закричал: "Вы надо мной смеялись, теперь я посмеюсь, ублюдки"», — рассказал один из учащихся колледжа. "Вы надо мной смеялись, теперь я посмеюсь, ублюдки", — рассказал один из учащихся колледжа.
По словам студентов, все испугались и стали выбегать из класса, трое человек выпрыгнули из окна. Один из них упал на траву и отделался лёгкими синяками и испугом. Двое других получили переломы.»
О́дин из альтернативных сценариев развития событий.
>>69807
Ты сначала с широтой душевной всем подряд раздаешь партбилеты некоей "либеральной партии", ни с кем даже не советуясь, а потом сам же негодуешь с того, что перед тобой какие-то неправильные либералы.
Вся проблема, на самом деле, исключительно в твоей квадратно-гнездовой категоризации.
Иными словами, ты долбоеб, унылый троль и просто мелочный злопидор.
>Никогда не сомневался, что увлечение либерастией либеральной демократией склонно к тоталитарности.
Ты сначала с широтой душевной всем подряд раздаешь партбилеты некоей "либеральной партии", ни с кем даже не советуясь, а потом сам же негодуешь с того, что перед тобой какие-то неправильные либералы.
Вся проблема, на самом деле, исключительно в твоей квадратно-гнездовой категоризации.
Иными словами, ты долбоеб, унылый троль и просто мелочный злопидор.
>>69808
А мы бы пришли к консенсусу, да? ))
Нет, я об этом ничего не писал, ты снова видишь фигу. Мне нет до них дела ровно настолько, насколько они меня не касаются.
Исключительно в тебе. Волюнтариствуй дальше, никто тебе не мешает. Просто не забывай, что тебе никто ничего не должен и особенно ввиду того, что так для тебя сверхценно и кажется должным не только для себя.
>ни с кем даже не советуясь
А мы бы пришли к консенсусу, да? ))
>потом сам же негодуешь с того, что перед тобой какие-то неправильные либералы
Нет, я об этом ничего не писал, ты снова видишь фигу. Мне нет до них дела ровно настолько, насколько они меня не касаются.
>Вся проблема, на самом деле
Исключительно в тебе. Волюнтариствуй дальше, никто тебе не мешает. Просто не забывай, что тебе никто ничего не должен и особенно ввиду того, что так для тебя сверхценно и кажется должным не только для себя.
>>69811
Второе, это из 1970 год, наука. ЧТо еще за _в самом себе_ выше?
Вот еще, что еще за расходятся?
Второе, это из 1970 год, наука. ЧТо еще за _в самом себе_ выше?
Вот еще, что еще за расходятся?
>>69807
С кем ты споришь, придурок? С G. Abel, с выдуманным соломенным "Ницше", с невидимой партией "либералов" (это кто? который в 19 веке негров в рабство уводили? эти, что ли? кстати, либералом назвать предполагаемого "ницшеанца" это тот ещё нонсенс), и ещё "бог" весть знает какими фантазиями.
Вообще, первый раз вижу такое светопреставление в одном посте. Ты прямо-таки иллюстрация недоумка, который не подозревает о своей лёгкой дебильности (и не понимает, что он не понимает материал, - даже несмотря на то, что были написаны конкретные, буквальные отсылки к современным темам).
Учитывая твою отсылку к "броуновскому движению", делаю вывод что ты либо в школе, либо на первых курсах колледжа. И тогда, в принципе, - это всё - обьясняет...
С кем ты споришь, придурок? С G. Abel, с выдуманным соломенным "Ницше", с невидимой партией "либералов" (это кто? который в 19 веке негров в рабство уводили? эти, что ли? кстати, либералом назвать предполагаемого "ницшеанца" это тот ещё нонсенс), и ещё "бог" весть знает какими фантазиями.
Вообще, первый раз вижу такое светопреставление в одном посте. Ты прямо-таки иллюстрация недоумка, который не подозревает о своей лёгкой дебильности (и не понимает, что он не понимает материал, - даже несмотря на то, что были написаны конкретные, буквальные отсылки к современным темам).
Учитывая твою отсылку к "броуновскому движению", делаю вывод что ты либо в школе, либо на первых курсах колледжа. И тогда, в принципе, - это всё - обьясняет...
45 Кб, 1622x128>>69807
Упадочный ты коленопреклонник... мне не нужно быть ницшеанцем, как это так нужно - тебе. Мне вообще не нужно себя ни к кому причислять, перед кем-то обязательно рабствовать, на кого-то возводить иконы и тем более обязательным образом себя отмечать какой-то (чужой) идентичностью. Если дело дойдёт до некого выбора - я его сделаю. И руки простирать к изображению Ницше мне для этого не требуется.
Сам Ницше во всём этом - третье лицо. Чужестранец. Посторонний. Отдельный от всех - Логос. Ни я, ни кто иной не может служить его абсолютным знатоком и заместителем - речь Ницше принадлежит только самому Ницше (а не, как ты по-обывательски, глупо, думаешь, - "ницшеанцам" (не существует никаких ницшеанцев, как, по мнению Ницше, не было никаких и христиан - кроме того, что умер на кресте)).
>ницшеанцем ведь ты себя не считаешь или считаешь только в чём-то
Упадочный ты коленопреклонник... мне не нужно быть ницшеанцем, как это так нужно - тебе. Мне вообще не нужно себя ни к кому причислять, перед кем-то обязательно рабствовать, на кого-то возводить иконы и тем более обязательным образом себя отмечать какой-то (чужой) идентичностью. Если дело дойдёт до некого выбора - я его сделаю. И руки простирать к изображению Ницше мне для этого не требуется.
Сам Ницше во всём этом - третье лицо. Чужестранец. Посторонний. Отдельный от всех - Логос. Ни я, ни кто иной не может служить его абсолютным знатоком и заместителем - речь Ницше принадлежит только самому Ницше (а не, как ты по-обывательски, глупо, думаешь, - "ницшеанцам" (не существует никаких ницшеанцев, как, по мнению Ницше, не было никаких и христиан - кроме того, что умер на кресте)).
>речь Ницше принадлежит только самому Ницше
Из чего следует, что хоть автор вряд ли способен к "самопознанию" (особенно, если соглашаться с тезисом Ницше, а не только с https://www.mdpi.com/1099-4300/26/3/194 ), не так уж методологически-эвристически бесполезно читать мнение автора о самом себе. В случае Ницше - это пять предисловий к ненаписанным книгам, и предисловия к уже написанным им, книгам (включая описание их в "Ecce Homo").
Ну и любые упоминания о его книгах или проделанных исследованиях - в его же собственных трудах.
Греки именно во времена своего разложения и слабости становились все оптимистичнее, поверхностнее, все более заражались актерством, а также все пламеннее стремились к логике и логизированию мира, то есть были в одно и то же время и «веселее» и «научнее»... Что если вопреки всем «современным идеям» и предрассудкам демократического вкуса победа оптимизма, возобладавшая разумность, практический и теоретический утилитаризм, подобно самой демократии, современной ему, представляют собою, может быть, только симптом никнущей силы, приближающейся старости, физиологического утомления? А как раз не пессимизм?
Старая теологическая проблема «веры» и «знания» - или, точнее, инстинкта и разума, - стало быть, вопрос, заслуживает ли инстинкт при оценке вещей большего авторитета, нежели разум, ставящий вопрос «почему?», требующий оснований, стало быть, целесообразности и полезности, - это все та же старая моральная проблема, которая явилась впервые в лице Сократа и еще задолго до христианства произвела умственный раскол. Правда, сам Сократ сообразно вкусу своего таланта, таланта превосходного диалектика, встал сперва на сторону разума; и в самом деле, что же он делал в течение всей своей жизни, как не смеялся над неуклюжей неспособностью современных ему знатных афинян, которые, подобно всем знатным людям, были людьми инстинкта и никогда не могли дать удовлетворительных сведений о причинах своих поступков? Напоследок же, втихомолку и втайне, он смеялся и над самим собою: при самодознании и перед лицом своей более чуткой совести он нашел у себя то же затруднение и ту же неспособность. Но к чему, сказал он себе, освобождаться из-за этого от инстинктов! Нужно дать права им, а также и разуму, - нужно следовать инстинктам, но убедить разум, чтобы он при этом оказывал им помощь вескими доводами. В этом-то собственно и заключалась фальшь великого таинственного насмешника; он довел свою совесть до того, что она удовлетворялась своего рода самообманом; в сущности, он прозрел иррациональное в моральном суждении. - Платон, будучи более невинным в таких вещах и не обладая лукавством плебея, употреблял все силы - величайшие силы, какие только проявлялись до сих пор философами! - чтобы доказать себе, что разум и инстинкт сами по себе идут к одной цели, к добру, к «Богу»; и со времен Платона все теологи и философы стоят на том же пути - т. е. в вопросах морали до сих пор побеждал инстинкт, или, как это называют христиане, «вера», или, как я называю это, «стадо». Следовало бы исключить отсюда Декарта, отца рационализма (а значит, деда революции), который признавал авторитет за одним разумом, - но разум есть только орудие, а Декарт был поверхностен.
Коль скоро из разума понадобилось делать тирана, как это сделал Сократ, то должна была существовать немалая угроза того, что таким тираном сделается нечто иное. В разумности тогда угадали спасительницу; ни Сократ, ни его «больные» не были вольны быть разумными – это было de rigueur, это было их последнее средство. Фанатизм, с которым все греческие помыслы набрасываются на разумность, выдает бедственное положение: находились в опасности, был только один выбор: или погибнуть, или – быть абсурдно-разумными… Морализм греческих философов, начиная с Платона, обусловлен патологически, равно как и их оценка диалектики. Разум = добродетель = счастье – это просто означает: надо подражать Сократу и возжечь против темных вожделений раз и навсегда дневной свет – дневной свет разума. Надо быть благоразумным, ясным, светлым во что бы то ни стало: каждая уступка инстинктам, бессознательному ведет вниз…
Я дал понять, чем очаровывал Сократ: казалось, что он врач, спаситель. Нужно ли указывать еще на заблуждение, заложенное в его вере в «разумность любой ценой»? – Это самообман со стороны философов и моралистов, будто они уже тем выходят из décadence, что объявляют ему войну. Выйти из него – выше их сил: то, что они выбирают как средство, как спасение, само опять-таки является выражением décadence – они меняют его выражение, они не устраняют его самого. Сократ был недоразумением; вся исправительная мораль, также и христианская, была недоразумением… Самый яркий дневной свет, разумность во что бы то ни стало, ясная, холодная, осторожная, сознательная, без инстинкта, сопротивляющаяся инстинктам жизнь сама была лишь болезнью, иной болезнью – а вовсе не возвращением к «добродетели», к «здоровью», к счастью... Быть вынужденным побеждать инстинкты – вот формула для décadence; но пока жизнь восходит, счастье равно инстинкту.
Cама наука, наша наука – что означает вообще всякая наука, рассматриваемая как симптом жизни? Зачем нужна, хуже того, откуда берется всякая наука? Так что же? Не есть ли научность только страх и отговорка от пессимизма? Тонкая самооборона против – истины! И, говоря на моральный лад, нечто вроде трусости и лживости? А говоря на лад неморальный, хитрость? О Сократ, Сократ, не в этом ли, может быть, и была твоя тайна? О таинственный ироник, может быть, в этом и была твоя – ирония?
Научный оптимизм в конце концов терпит поражение от собственной динамики, которую он сам же и развязал. Сублимация теоретического мышления подрывает надежду создать научное мировоззрение, в котором можно было бы показать единство разума, добродетели и счастья. В этой самоотмене Ницше показывает, почему он рассматривает науку не только как теоретико-логическое, но и как морально-культурное предприятие. Осознание амбивалентности науки — это продукт её собственного развития; диалектика Просвещения, свойственная науке, выявляет её пределы и необходимость отмены. На границе, где научная логика «сворачивается сама с собой и в конце концов кусает себя за хвост», так думал Ницше в 1872 году, «прорывается новая форма познания, трагическое познание» (РТ 15, КСА 1, 101). С мыслью о трагическом познании мы имеем дело с соединением дионисийского и сократического, которое выражается осмысленно в фигуре «музыканта Сократа» (РТ 17, КСА 1, 111) и позднее также в образе «философа Диониса» (ГД Старики 5). Мысль о трагическом познании выражает соединение искусства и науки, к которому Ницше остаётся верен на протяжении всей своей жизни, даже если позже он дистанцируется от «произвольной» художественной метафизики (РТ Попытка 5). В этих образах речь идёт в конечном итоге не о деле Вагнера, не о романтическом воскрешении раннегреческого Диониса и уж тем более не о абсурдном усилении сократизма, а о преодолении антиномии науки и искусства в гегельянском смысле. Идея трагического познания не исходит из ретроградного романтического идеала (РТ Попытка 6, 7), она нова и может «выроснуть только из проблематизации научного познания и радикального переосмысления западной метафизической традиции» (Вентурелли 2003, 47). Если Ницше в «Попытке самокритики» утверждает, что проблему науки «нельзя понять на основе науки», а скорее должен понять «художник с аналитическими и ретроспективными способностями» (РТ Попытка 2), это не означает «критику разума, которая ставит себя вне горизонта разума» (Хабермас 1985, 119), а указывает на внутреннюю логику добросовестного использования разума. Одновременно становится очевидным, что фундаментальная проблематизация науки была для самого Ницше возможна лишь через искусство.
Старая теологическая проблема «веры» и «знания» - или, точнее, инстинкта и разума, - стало быть, вопрос, заслуживает ли инстинкт при оценке вещей большего авторитета, нежели разум, ставящий вопрос «почему?», требующий оснований, стало быть, целесообразности и полезности, - это все та же старая моральная проблема, которая явилась впервые в лице Сократа и еще задолго до христианства произвела умственный раскол. Правда, сам Сократ сообразно вкусу своего таланта, таланта превосходного диалектика, встал сперва на сторону разума; и в самом деле, что же он делал в течение всей своей жизни, как не смеялся над неуклюжей неспособностью современных ему знатных афинян, которые, подобно всем знатным людям, были людьми инстинкта и никогда не могли дать удовлетворительных сведений о причинах своих поступков? Напоследок же, втихомолку и втайне, он смеялся и над самим собою: при самодознании и перед лицом своей более чуткой совести он нашел у себя то же затруднение и ту же неспособность. Но к чему, сказал он себе, освобождаться из-за этого от инстинктов! Нужно дать права им, а также и разуму, - нужно следовать инстинктам, но убедить разум, чтобы он при этом оказывал им помощь вескими доводами. В этом-то собственно и заключалась фальшь великого таинственного насмешника; он довел свою совесть до того, что она удовлетворялась своего рода самообманом; в сущности, он прозрел иррациональное в моральном суждении. - Платон, будучи более невинным в таких вещах и не обладая лукавством плебея, употреблял все силы - величайшие силы, какие только проявлялись до сих пор философами! - чтобы доказать себе, что разум и инстинкт сами по себе идут к одной цели, к добру, к «Богу»; и со времен Платона все теологи и философы стоят на том же пути - т. е. в вопросах морали до сих пор побеждал инстинкт, или, как это называют христиане, «вера», или, как я называю это, «стадо». Следовало бы исключить отсюда Декарта, отца рационализма (а значит, деда революции), который признавал авторитет за одним разумом, - но разум есть только орудие, а Декарт был поверхностен.
Коль скоро из разума понадобилось делать тирана, как это сделал Сократ, то должна была существовать немалая угроза того, что таким тираном сделается нечто иное. В разумности тогда угадали спасительницу; ни Сократ, ни его «больные» не были вольны быть разумными – это было de rigueur, это было их последнее средство. Фанатизм, с которым все греческие помыслы набрасываются на разумность, выдает бедственное положение: находились в опасности, был только один выбор: или погибнуть, или – быть абсурдно-разумными… Морализм греческих философов, начиная с Платона, обусловлен патологически, равно как и их оценка диалектики. Разум = добродетель = счастье – это просто означает: надо подражать Сократу и возжечь против темных вожделений раз и навсегда дневной свет – дневной свет разума. Надо быть благоразумным, ясным, светлым во что бы то ни стало: каждая уступка инстинктам, бессознательному ведет вниз…
Я дал понять, чем очаровывал Сократ: казалось, что он врач, спаситель. Нужно ли указывать еще на заблуждение, заложенное в его вере в «разумность любой ценой»? – Это самообман со стороны философов и моралистов, будто они уже тем выходят из décadence, что объявляют ему войну. Выйти из него – выше их сил: то, что они выбирают как средство, как спасение, само опять-таки является выражением décadence – они меняют его выражение, они не устраняют его самого. Сократ был недоразумением; вся исправительная мораль, также и христианская, была недоразумением… Самый яркий дневной свет, разумность во что бы то ни стало, ясная, холодная, осторожная, сознательная, без инстинкта, сопротивляющаяся инстинктам жизнь сама была лишь болезнью, иной болезнью – а вовсе не возвращением к «добродетели», к «здоровью», к счастью... Быть вынужденным побеждать инстинкты – вот формула для décadence; но пока жизнь восходит, счастье равно инстинкту.
Cама наука, наша наука – что означает вообще всякая наука, рассматриваемая как симптом жизни? Зачем нужна, хуже того, откуда берется всякая наука? Так что же? Не есть ли научность только страх и отговорка от пессимизма? Тонкая самооборона против – истины! И, говоря на моральный лад, нечто вроде трусости и лживости? А говоря на лад неморальный, хитрость? О Сократ, Сократ, не в этом ли, может быть, и была твоя тайна? О таинственный ироник, может быть, в этом и была твоя – ирония?
Научный оптимизм в конце концов терпит поражение от собственной динамики, которую он сам же и развязал. Сублимация теоретического мышления подрывает надежду создать научное мировоззрение, в котором можно было бы показать единство разума, добродетели и счастья. В этой самоотмене Ницше показывает, почему он рассматривает науку не только как теоретико-логическое, но и как морально-культурное предприятие. Осознание амбивалентности науки — это продукт её собственного развития; диалектика Просвещения, свойственная науке, выявляет её пределы и необходимость отмены. На границе, где научная логика «сворачивается сама с собой и в конце концов кусает себя за хвост», так думал Ницше в 1872 году, «прорывается новая форма познания, трагическое познание» (РТ 15, КСА 1, 101). С мыслью о трагическом познании мы имеем дело с соединением дионисийского и сократического, которое выражается осмысленно в фигуре «музыканта Сократа» (РТ 17, КСА 1, 111) и позднее также в образе «философа Диониса» (ГД Старики 5). Мысль о трагическом познании выражает соединение искусства и науки, к которому Ницше остаётся верен на протяжении всей своей жизни, даже если позже он дистанцируется от «произвольной» художественной метафизики (РТ Попытка 5). В этих образах речь идёт в конечном итоге не о деле Вагнера, не о романтическом воскрешении раннегреческого Диониса и уж тем более не о абсурдном усилении сократизма, а о преодолении антиномии науки и искусства в гегельянском смысле. Идея трагического познания не исходит из ретроградного романтического идеала (РТ Попытка 6, 7), она нова и может «выроснуть только из проблематизации научного познания и радикального переосмысления западной метафизической традиции» (Вентурелли 2003, 47). Если Ницше в «Попытке самокритики» утверждает, что проблему науки «нельзя понять на основе науки», а скорее должен понять «художник с аналитическими и ретроспективными способностями» (РТ Попытка 2), это не означает «критику разума, которая ставит себя вне горизонта разума» (Хабермас 1985, 119), а указывает на внутреннюю логику добросовестного использования разума. Одновременно становится очевидным, что фундаментальная проблематизация науки была для самого Ницше возможна лишь через искусство.
Греки именно во времена своего разложения и слабости становились все оптимистичнее, поверхностнее, все более заражались актерством, а также все пламеннее стремились к логике и логизированию мира, то есть были в одно и то же время и «веселее» и «научнее»... Что если вопреки всем «современным идеям» и предрассудкам демократического вкуса победа оптимизма, возобладавшая разумность, практический и теоретический утилитаризм, подобно самой демократии, современной ему, представляют собою, может быть, только симптом никнущей силы, приближающейся старости, физиологического утомления? А как раз не пессимизм?
Старая теологическая проблема «веры» и «знания» - или, точнее, инстинкта и разума, - стало быть, вопрос, заслуживает ли инстинкт при оценке вещей большего авторитета, нежели разум, ставящий вопрос «почему?», требующий оснований, стало быть, целесообразности и полезности, - это все та же старая моральная проблема, которая явилась впервые в лице Сократа и еще задолго до христианства произвела умственный раскол. Правда, сам Сократ сообразно вкусу своего таланта, таланта превосходного диалектика, встал сперва на сторону разума; и в самом деле, что же он делал в течение всей своей жизни, как не смеялся над неуклюжей неспособностью современных ему знатных афинян, которые, подобно всем знатным людям, были людьми инстинкта и никогда не могли дать удовлетворительных сведений о причинах своих поступков? Напоследок же, втихомолку и втайне, он смеялся и над самим собою: при самодознании и перед лицом своей более чуткой совести он нашел у себя то же затруднение и ту же неспособность. Но к чему, сказал он себе, освобождаться из-за этого от инстинктов! Нужно дать права им, а также и разуму, - нужно следовать инстинктам, но убедить разум, чтобы он при этом оказывал им помощь вескими доводами. В этом-то собственно и заключалась фальшь великого таинственного насмешника; он довел свою совесть до того, что она удовлетворялась своего рода самообманом; в сущности, он прозрел иррациональное в моральном суждении. - Платон, будучи более невинным в таких вещах и не обладая лукавством плебея, употреблял все силы - величайшие силы, какие только проявлялись до сих пор философами! - чтобы доказать себе, что разум и инстинкт сами по себе идут к одной цели, к добру, к «Богу»; и со времен Платона все теологи и философы стоят на том же пути - т. е. в вопросах морали до сих пор побеждал инстинкт, или, как это называют христиане, «вера», или, как я называю это, «стадо». Следовало бы исключить отсюда Декарта, отца рационализма (а значит, деда революции), который признавал авторитет за одним разумом, - но разум есть только орудие, а Декарт был поверхностен.
Коль скоро из разума понадобилось делать тирана, как это сделал Сократ, то должна была существовать немалая угроза того, что таким тираном сделается нечто иное. В разумности тогда угадали спасительницу; ни Сократ, ни его «больные» не были вольны быть разумными – это было de rigueur, это было их последнее средство. Фанатизм, с которым все греческие помыслы набрасываются на разумность, выдает бедственное положение: находились в опасности, был только один выбор: или погибнуть, или – быть абсурдно-разумными… Морализм греческих философов, начиная с Платона, обусловлен патологически, равно как и их оценка диалектики. Разум = добродетель = счастье – это просто означает: надо подражать Сократу и возжечь против темных вожделений раз и навсегда дневной свет – дневной свет разума. Надо быть благоразумным, ясным, светлым во что бы то ни стало: каждая уступка инстинктам, бессознательному ведет вниз…
Я дал понять, чем очаровывал Сократ: казалось, что он врач, спаситель. Нужно ли указывать еще на заблуждение, заложенное в его вере в «разумность любой ценой»? – Это самообман со стороны философов и моралистов, будто они уже тем выходят из décadence, что объявляют ему войну. Выйти из него – выше их сил: то, что они выбирают как средство, как спасение, само опять-таки является выражением décadence – они меняют его выражение, они не устраняют его самого. Сократ был недоразумением; вся исправительная мораль, также и христианская, была недоразумением… Самый яркий дневной свет, разумность во что бы то ни стало, ясная, холодная, осторожная, сознательная, без инстинкта, сопротивляющаяся инстинктам жизнь сама была лишь болезнью, иной болезнью – а вовсе не возвращением к «добродетели», к «здоровью», к счастью... Быть вынужденным побеждать инстинкты – вот формула для décadence; но пока жизнь восходит, счастье равно инстинкту.
Cама наука, наша наука – что означает вообще всякая наука, рассматриваемая как симптом жизни? Зачем нужна, хуже того, откуда берется всякая наука? Так что же? Не есть ли научность только страх и отговорка от пессимизма? Тонкая самооборона против – истины! И, говоря на моральный лад, нечто вроде трусости и лживости? А говоря на лад неморальный, хитрость? О Сократ, Сократ, не в этом ли, может быть, и была твоя тайна? О таинственный ироник, может быть, в этом и была твоя – ирония?
Научный оптимизм в конце концов терпит поражение от собственной динамики, которую он сам же и развязал. Сублимация теоретического мышления подрывает надежду создать научное мировоззрение, в котором можно было бы показать единство разума, добродетели и счастья. В этой самоотмене Ницше показывает, почему он рассматривает науку не только как теоретико-логическое, но и как морально-культурное предприятие. Осознание амбивалентности науки — это продукт её собственного развития; диалектика Просвещения, свойственная науке, выявляет её пределы и необходимость отмены. На границе, где научная логика «сворачивается сама с собой и в конце концов кусает себя за хвост», так думал Ницше в 1872 году, «прорывается новая форма познания, трагическое познание» (РТ 15, КСА 1, 101). С мыслью о трагическом познании мы имеем дело с соединением дионисийского и сократического, которое выражается осмысленно в фигуре «музыканта Сократа» (РТ 17, КСА 1, 111) и позднее также в образе «философа Диониса» (ГД Старики 5). Мысль о трагическом познании выражает соединение искусства и науки, к которому Ницше остаётся верен на протяжении всей своей жизни, даже если позже он дистанцируется от «произвольной» художественной метафизики (РТ Попытка 5). В этих образах речь идёт в конечном итоге не о деле Вагнера, не о романтическом воскрешении раннегреческого Диониса и уж тем более не о абсурдном усилении сократизма, а о преодолении антиномии науки и искусства в гегельянском смысле. Идея трагического познания не исходит из ретроградного романтического идеала (РТ Попытка 6, 7), она нова и может «выроснуть только из проблематизации научного познания и радикального переосмысления западной метафизической традиции» (Вентурелли 2003, 47). Если Ницше в «Попытке самокритики» утверждает, что проблему науки «нельзя понять на основе науки», а скорее должен понять «художник с аналитическими и ретроспективными способностями» (РТ Попытка 2), это не означает «критику разума, которая ставит себя вне горизонта разума» (Хабермас 1985, 119), а указывает на внутреннюю логику добросовестного использования разума. Одновременно становится очевидным, что фундаментальная проблематизация науки была для самого Ницше возможна лишь через искусство.
Старая теологическая проблема «веры» и «знания» - или, точнее, инстинкта и разума, - стало быть, вопрос, заслуживает ли инстинкт при оценке вещей большего авторитета, нежели разум, ставящий вопрос «почему?», требующий оснований, стало быть, целесообразности и полезности, - это все та же старая моральная проблема, которая явилась впервые в лице Сократа и еще задолго до христианства произвела умственный раскол. Правда, сам Сократ сообразно вкусу своего таланта, таланта превосходного диалектика, встал сперва на сторону разума; и в самом деле, что же он делал в течение всей своей жизни, как не смеялся над неуклюжей неспособностью современных ему знатных афинян, которые, подобно всем знатным людям, были людьми инстинкта и никогда не могли дать удовлетворительных сведений о причинах своих поступков? Напоследок же, втихомолку и втайне, он смеялся и над самим собою: при самодознании и перед лицом своей более чуткой совести он нашел у себя то же затруднение и ту же неспособность. Но к чему, сказал он себе, освобождаться из-за этого от инстинктов! Нужно дать права им, а также и разуму, - нужно следовать инстинктам, но убедить разум, чтобы он при этом оказывал им помощь вескими доводами. В этом-то собственно и заключалась фальшь великого таинственного насмешника; он довел свою совесть до того, что она удовлетворялась своего рода самообманом; в сущности, он прозрел иррациональное в моральном суждении. - Платон, будучи более невинным в таких вещах и не обладая лукавством плебея, употреблял все силы - величайшие силы, какие только проявлялись до сих пор философами! - чтобы доказать себе, что разум и инстинкт сами по себе идут к одной цели, к добру, к «Богу»; и со времен Платона все теологи и философы стоят на том же пути - т. е. в вопросах морали до сих пор побеждал инстинкт, или, как это называют христиане, «вера», или, как я называю это, «стадо». Следовало бы исключить отсюда Декарта, отца рационализма (а значит, деда революции), который признавал авторитет за одним разумом, - но разум есть только орудие, а Декарт был поверхностен.
Коль скоро из разума понадобилось делать тирана, как это сделал Сократ, то должна была существовать немалая угроза того, что таким тираном сделается нечто иное. В разумности тогда угадали спасительницу; ни Сократ, ни его «больные» не были вольны быть разумными – это было de rigueur, это было их последнее средство. Фанатизм, с которым все греческие помыслы набрасываются на разумность, выдает бедственное положение: находились в опасности, был только один выбор: или погибнуть, или – быть абсурдно-разумными… Морализм греческих философов, начиная с Платона, обусловлен патологически, равно как и их оценка диалектики. Разум = добродетель = счастье – это просто означает: надо подражать Сократу и возжечь против темных вожделений раз и навсегда дневной свет – дневной свет разума. Надо быть благоразумным, ясным, светлым во что бы то ни стало: каждая уступка инстинктам, бессознательному ведет вниз…
Я дал понять, чем очаровывал Сократ: казалось, что он врач, спаситель. Нужно ли указывать еще на заблуждение, заложенное в его вере в «разумность любой ценой»? – Это самообман со стороны философов и моралистов, будто они уже тем выходят из décadence, что объявляют ему войну. Выйти из него – выше их сил: то, что они выбирают как средство, как спасение, само опять-таки является выражением décadence – они меняют его выражение, они не устраняют его самого. Сократ был недоразумением; вся исправительная мораль, также и христианская, была недоразумением… Самый яркий дневной свет, разумность во что бы то ни стало, ясная, холодная, осторожная, сознательная, без инстинкта, сопротивляющаяся инстинктам жизнь сама была лишь болезнью, иной болезнью – а вовсе не возвращением к «добродетели», к «здоровью», к счастью... Быть вынужденным побеждать инстинкты – вот формула для décadence; но пока жизнь восходит, счастье равно инстинкту.
Cама наука, наша наука – что означает вообще всякая наука, рассматриваемая как симптом жизни? Зачем нужна, хуже того, откуда берется всякая наука? Так что же? Не есть ли научность только страх и отговорка от пессимизма? Тонкая самооборона против – истины! И, говоря на моральный лад, нечто вроде трусости и лживости? А говоря на лад неморальный, хитрость? О Сократ, Сократ, не в этом ли, может быть, и была твоя тайна? О таинственный ироник, может быть, в этом и была твоя – ирония?
Научный оптимизм в конце концов терпит поражение от собственной динамики, которую он сам же и развязал. Сублимация теоретического мышления подрывает надежду создать научное мировоззрение, в котором можно было бы показать единство разума, добродетели и счастья. В этой самоотмене Ницше показывает, почему он рассматривает науку не только как теоретико-логическое, но и как морально-культурное предприятие. Осознание амбивалентности науки — это продукт её собственного развития; диалектика Просвещения, свойственная науке, выявляет её пределы и необходимость отмены. На границе, где научная логика «сворачивается сама с собой и в конце концов кусает себя за хвост», так думал Ницше в 1872 году, «прорывается новая форма познания, трагическое познание» (РТ 15, КСА 1, 101). С мыслью о трагическом познании мы имеем дело с соединением дионисийского и сократического, которое выражается осмысленно в фигуре «музыканта Сократа» (РТ 17, КСА 1, 111) и позднее также в образе «философа Диониса» (ГД Старики 5). Мысль о трагическом познании выражает соединение искусства и науки, к которому Ницше остаётся верен на протяжении всей своей жизни, даже если позже он дистанцируется от «произвольной» художественной метафизики (РТ Попытка 5). В этих образах речь идёт в конечном итоге не о деле Вагнера, не о романтическом воскрешении раннегреческого Диониса и уж тем более не о абсурдном усилении сократизма, а о преодолении антиномии науки и искусства в гегельянском смысле. Идея трагического познания не исходит из ретроградного романтического идеала (РТ Попытка 6, 7), она нова и может «выроснуть только из проблематизации научного познания и радикального переосмысления западной метафизической традиции» (Вентурелли 2003, 47). Если Ницше в «Попытке самокритики» утверждает, что проблему науки «нельзя понять на основе науки», а скорее должен понять «художник с аналитическими и ретроспективными способностями» (РТ Попытка 2), это не означает «критику разума, которая ставит себя вне горизонта разума» (Хабермас 1985, 119), а указывает на внутреннюю логику добросовестного использования разума. Одновременно становится очевидным, что фундаментальная проблематизация науки была для самого Ницше возможна лишь через искусство.
Короче, что такое "Дионис"? Это:
... нечто страшное и опасное, – проблема рогатая, не то чтобы непременно бык, но во всяком случае новая проблема; теперь я сказал бы, что это была проблема самой науки – наука, впервые понятая как проблема, как нечто спорное.
Если мы разные философы, мы, гиперборейцы, то, конечно, кажется, что мы не такие, какими были раньше, философы. Мы отнюдь не моралисты... Мы не верим своим ушам, когда слышим, что они говорят, все эти бывшие философы. «Вот путь к счастью» - каждый из них выскакивает на нас с рецептом в руке и помазанием во рту. «Но какое нам дело до счастья?» - изумленно спрашиваем мы. «Вот путь к счастью, - продолжают они, эти святые дьяволы: и это добродетель, новый путь к счастью!»... Но мы просим вас, судари! Какое нам дело до вашей добродетели! Почему мы сбиваемся с пути, становимся философами, носорогами, пещерными медведями, призраками? Не для того ли, чтобы избавиться от добродетели и счастья? - Мы слишком счастливы от природы, слишком добродетельны, чтобы не найти маленького соблазна стать философами, то есть имморалистами и авантюристами... Нам любопытен лабиринт, мы стремимся познакомиться с господином Минотавром, о котором говорят опасные вещи: что нам до вашего пути наверх, до вашей веревки, которая ведет наружу? ведет к счастью и добродетели? ведет к вам, я боюсь этого... Вы хотите спасти нас своей веревкой? - А мы, мы умоляем вас, - повеситься на ней!...
... нечто страшное и опасное, – проблема рогатая, не то чтобы непременно бык, но во всяком случае новая проблема; теперь я сказал бы, что это была проблема самой науки – наука, впервые понятая как проблема, как нечто спорное.
Если мы разные философы, мы, гиперборейцы, то, конечно, кажется, что мы не такие, какими были раньше, философы. Мы отнюдь не моралисты... Мы не верим своим ушам, когда слышим, что они говорят, все эти бывшие философы. «Вот путь к счастью» - каждый из них выскакивает на нас с рецептом в руке и помазанием во рту. «Но какое нам дело до счастья?» - изумленно спрашиваем мы. «Вот путь к счастью, - продолжают они, эти святые дьяволы: и это добродетель, новый путь к счастью!»... Но мы просим вас, судари! Какое нам дело до вашей добродетели! Почему мы сбиваемся с пути, становимся философами, носорогами, пещерными медведями, призраками? Не для того ли, чтобы избавиться от добродетели и счастья? - Мы слишком счастливы от природы, слишком добродетельны, чтобы не найти маленького соблазна стать философами, то есть имморалистами и авантюристами... Нам любопытен лабиринт, мы стремимся познакомиться с господином Минотавром, о котором говорят опасные вещи: что нам до вашего пути наверх, до вашей веревки, которая ведет наружу? ведет к счастью и добродетели? ведет к вам, я боюсь этого... Вы хотите спасти нас своей веревкой? - А мы, мы умоляем вас, - повеситься на ней!...
>>69770 (Del)
Я люблю того, кто оправдывает грядущее поколение, а прошедшее – избавляет, ибо жаждет он гибели от ныне живущих.
Тут становится ясно, что за "гибель": такая же, как с предыдущими эпохами - просто переход к следующим культурам, а не застревание на одной-единственной (и так вплоть до Сверхчеловека, очевидно).
"Мы открыли счастье", – говорят последние люди и бессмысленно моргают".
... "Дай же нам этого последнего человека, – восклицала толпа, – сделай нас последними людьми, о Заратустра! Не нужен нам твой Сверхчеловек!" ...
Вот смотрят они на меня и смеются, а смеясь, еще и ненавидят меня. Лед в смехе их.
...
Уходи из этого города, о Заратустра, – говорил он, – слишком многие возненавидели тебя здесь. Тебя ненавидят и добрые, и праведные и называют врагом своим и ненавистником; ненавидят верующие и говорят, что опасен ты для толпы. Счастье твое, что над тобой посмеялись: и воистину, говорил ты, словно паяц. Счастье твое, что связался ты с этой падалью: унизившись так, сегодня спас ты себя. Но уходи прочь из этого города, не то завтра я перепрыгну через тебя – живой через мертвого.
"Отребье" это последние люди, стремящиеся застопорить дело Заратустры. Это те, кто не хотят перехода и гибели, кто всячески тормозят естественное развитие природы (человека, homo natura). Это тоже - очевидно - из предисловия (снова - предисловия в книгах Ницше не менее важны, чем сами книги, а то и бывают целыми отдельными - произведениями).
Ужасно и все еще лишено смысла бытие человеческое: уделом человека может стать судьба паяца.
Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть Сверхчеловек, молния из темной тучи человечества.
К своей цели стремлюсь я, своим путем следую; я перепрыгну через медлящих и нерадивых. Да будет путь мой их гибелью!
Опасность стала призванием твоим, а за это нельзя презирать. Теперь же призвание твое привело тебя к гибели. За это я сам похороню тебя.
>«О братья мои, разве я жесток? Но я говорю: что падает, то нужно ещё толкнуть!
>Всё, что от сегодня, — падает и распадается: кто захотел бы удержать его! Но я — я хочу ещё толкнуть его!
>Знакомо ли вам наслаждение скатывать камни в отвесную глубину? — Эти нынешние люди: смотрите же на них, как они скатываются в мои глубины!»
Я люблю того, кто оправдывает грядущее поколение, а прошедшее – избавляет, ибо жаждет он гибели от ныне живущих.
Тут становится ясно, что за "гибель": такая же, как с предыдущими эпохами - просто переход к следующим культурам, а не застревание на одной-единственной (и так вплоть до Сверхчеловека, очевидно).
>В Заратустре сквозная тема "отребье" и его вечное возвращение, "необходимость отребья", зачем оно необходимо, зачем оно есть
"Мы открыли счастье", – говорят последние люди и бессмысленно моргают".
... "Дай же нам этого последнего человека, – восклицала толпа, – сделай нас последними людьми, о Заратустра! Не нужен нам твой Сверхчеловек!" ...
Вот смотрят они на меня и смеются, а смеясь, еще и ненавидят меня. Лед в смехе их.
...
Уходи из этого города, о Заратустра, – говорил он, – слишком многие возненавидели тебя здесь. Тебя ненавидят и добрые, и праведные и называют врагом своим и ненавистником; ненавидят верующие и говорят, что опасен ты для толпы. Счастье твое, что над тобой посмеялись: и воистину, говорил ты, словно паяц. Счастье твое, что связался ты с этой падалью: унизившись так, сегодня спас ты себя. Но уходи прочь из этого города, не то завтра я перепрыгну через тебя – живой через мертвого.
"Отребье" это последние люди, стремящиеся застопорить дело Заратустры. Это те, кто не хотят перехода и гибели, кто всячески тормозят естественное развитие природы (человека, homo natura). Это тоже - очевидно - из предисловия (снова - предисловия в книгах Ницше не менее важны, чем сами книги, а то и бывают целыми отдельными - произведениями).
Ужасно и все еще лишено смысла бытие человеческое: уделом человека может стать судьба паяца.
Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть Сверхчеловек, молния из темной тучи человечества.
К своей цели стремлюсь я, своим путем следую; я перепрыгну через медлящих и нерадивых. Да будет путь мой их гибелью!
Опасность стала призванием твоим, а за это нельзя презирать. Теперь же призвание твое привело тебя к гибели. За это я сам похороню тебя.
>>69770 (Del)
Я люблю того, кто оправдывает грядущее поколение, а прошедшее – избавляет, ибо жаждет он гибели от ныне живущих.
Тут становится ясно, что за "гибель": такая же, как с предыдущими эпохами - просто переход к следующим культурам, а не застревание на одной-единственной (и так вплоть до Сверхчеловека, очевидно).
"Мы открыли счастье", – говорят последние люди и бессмысленно моргают".
... "Дай же нам этого последнего человека, – восклицала толпа, – сделай нас последними людьми, о Заратустра! Не нужен нам твой Сверхчеловек!" ...
Вот смотрят они на меня и смеются, а смеясь, еще и ненавидят меня. Лед в смехе их.
...
Уходи из этого города, о Заратустра, – говорил он, – слишком многие возненавидели тебя здесь. Тебя ненавидят и добрые, и праведные и называют врагом своим и ненавистником; ненавидят верующие и говорят, что опасен ты для толпы. Счастье твое, что над тобой посмеялись: и воистину, говорил ты, словно паяц. Счастье твое, что связался ты с этой падалью: унизившись так, сегодня спас ты себя. Но уходи прочь из этого города, не то завтра я перепрыгну через тебя – живой через мертвого.
"Отребье" это последние люди, стремящиеся застопорить дело Заратустры. Это те, кто не хотят перехода и гибели, кто всячески тормозят естественное развитие природы (человека, homo natura). Это тоже - очевидно - из предисловия (снова - предисловия в книгах Ницше не менее важны, чем сами книги, а то и бывают целыми отдельными - произведениями).
Ужасно и все еще лишено смысла бытие человеческое: уделом человека может стать судьба паяца.
Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть Сверхчеловек, молния из темной тучи человечества.
К своей цели стремлюсь я, своим путем следую; я перепрыгну через медлящих и нерадивых. Да будет путь мой их гибелью!
Опасность стала призванием твоим, а за это нельзя презирать. Теперь же призвание твое привело тебя к гибели. За это я сам похороню тебя.
>«О братья мои, разве я жесток? Но я говорю: что падает, то нужно ещё толкнуть!
>Всё, что от сегодня, — падает и распадается: кто захотел бы удержать его! Но я — я хочу ещё толкнуть его!
>Знакомо ли вам наслаждение скатывать камни в отвесную глубину? — Эти нынешние люди: смотрите же на них, как они скатываются в мои глубины!»
Я люблю того, кто оправдывает грядущее поколение, а прошедшее – избавляет, ибо жаждет он гибели от ныне живущих.
Тут становится ясно, что за "гибель": такая же, как с предыдущими эпохами - просто переход к следующим культурам, а не застревание на одной-единственной (и так вплоть до Сверхчеловека, очевидно).
>В Заратустре сквозная тема "отребье" и его вечное возвращение, "необходимость отребья", зачем оно необходимо, зачем оно есть
"Мы открыли счастье", – говорят последние люди и бессмысленно моргают".
... "Дай же нам этого последнего человека, – восклицала толпа, – сделай нас последними людьми, о Заратустра! Не нужен нам твой Сверхчеловек!" ...
Вот смотрят они на меня и смеются, а смеясь, еще и ненавидят меня. Лед в смехе их.
...
Уходи из этого города, о Заратустра, – говорил он, – слишком многие возненавидели тебя здесь. Тебя ненавидят и добрые, и праведные и называют врагом своим и ненавистником; ненавидят верующие и говорят, что опасен ты для толпы. Счастье твое, что над тобой посмеялись: и воистину, говорил ты, словно паяц. Счастье твое, что связался ты с этой падалью: унизившись так, сегодня спас ты себя. Но уходи прочь из этого города, не то завтра я перепрыгну через тебя – живой через мертвого.
"Отребье" это последние люди, стремящиеся застопорить дело Заратустры. Это те, кто не хотят перехода и гибели, кто всячески тормозят естественное развитие природы (человека, homo natura). Это тоже - очевидно - из предисловия (снова - предисловия в книгах Ницше не менее важны, чем сами книги, а то и бывают целыми отдельными - произведениями).
Ужасно и все еще лишено смысла бытие человеческое: уделом человека может стать судьба паяца.
Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть Сверхчеловек, молния из темной тучи человечества.
К своей цели стремлюсь я, своим путем следую; я перепрыгну через медлящих и нерадивых. Да будет путь мой их гибелью!
Опасность стала призванием твоим, а за это нельзя презирать. Теперь же призвание твое привело тебя к гибели. За это я сам похороню тебя.
3 Кб, 200x200"Взгляни на эти ворота, карлик! – продолжал я. – У них два лика. Два пути сходятся здесь: никто еще не проходил по ним до конца.
Эта длинная дорога назад – она длится вечность. А эта длинная дорога вперед – другая вечность.
Они противоречат друг другу, эти пути; в негодовании сталкиваются они, и здесь, у этих ворот, то место, где они сходятся. Название же этих ворот начертано вверху, над ними: "Мгновение".
Но если кто-нибудь пойдет по одному из путей дальше – все дальше и дальше, – думаешь ли ты, карлик, что они вечно будут противоречить друг другу?"
"Все прямое лжет, – презрительно ответил карлик. – Вся истина представляет собой кривую, самоё время есть круг".
"Ты, Дух Тяжести! – сказал я в гневе, – не слишком ли легко решаешь ты этот вопрос? Смотри, а то я оставлю тебя, хромоногого, сидеть, где сидишь, а ведь я нес тебя вверх!
Взгляни, – продолжал я, – взгляни на это Мгновение! От врат Мгновения уходит долгий, вечный путь назад: позади нас – вечность.
Не должно ли быть так: все, что может произойти, уже проходило некогда этим путем? Не должно ли быть так: все, что может случиться, уже случилось некогда, свершилось и миновало?
И если все уже было: что думаешь ты об этом Мгновении, карлик? Не должно ли быть так: эти ворота – тоже уже были?
И не связаны ли все вещи между собой так прочно, что Мгновение это влечет за собой все последующее? А значит, еще раз – само себя?
Ибо все, что может произойти и на этом долгом пути вперед – должно произойти еще раз!
И этот медлительный паук, ползущий в лунном свете, и сам этот лунный свет, и мы с тобой, шепчущиеся у этих ворот о вечных материях, – разве все это не было уже когда-то?
И не должны ли мы возвращаться и проходить по тому пути, что лежит перед нами, дальше, вперед по этому длинному страшному пути: не должны ли мы все вечно возвращаться?
Вечное возвращение.
Ключевая особенность вечного возвращения заключается в том, что время циклично и повторяется бесконечно. Нет линейного движения от прошлого к будущему; вместо этого каждый момент — прошлое, настоящее и будущее — повторяется в бесконечном цикле.
Символ "бесконечности" или "восьмерки" представляет собой это бесконечное возвращение, где настоящее не является единичной точкой во времени, а повторяющимся узлом в вечном цикле. Представьте фигуру "∞", где настоящее — это центр цикла, соединяющий прошлое (левую сторону) с будущим (правой стороной).
В линейной модели времени (наше обычное восприятие) причинность и следствие очевидны:
Причина → Следствие → Последствия: A ведет к B, которое ведет к C и так далее.
В вечном возвращении цепочка причин и следствий работает по-другому. Давайте разберемся.
1. Прошлое и будущее переплетены:
Причина в прошлом = следствие в будущем. В цикличной модели события не просто движутся вперед по прямой. Будущее — это продолжение прошлого, а прошлое — это зеркало будущего. Так что, если вы совершаете какое-либо действие в настоящем, оно отзывается назад в прошлое и вперед в будущее. Каждое ваше действие сейчас — это повторение того, что уже происходило, и оно будет повторяться бесконечно в обоих направлениях.
Другими словами, настоящее — это причинный узел, который соединяет причины прошлого с последствиями будущего, и этот цикл бесконечно повторяется. Ваше действие сейчас уже было "вызвано" вашими предыдущими действиями в прошлых итерациях и приведет к тем же самым событиям в будущем цикле.
2. Причинность от момента к моменту:
Каждый момент самодостаточен и взаимозависим, то есть каждое событие одновременно является и причиной того, что произойдет в следующей итерации, и следствием того, что произошло в последней итерации.
Например: Если вы действуете определенным образом прямо сейчас, это действие не только приведет к последствиям в вашей текущей жизни, но и создаст цепочку, которая снова проявится, когда этот момент будет воспроизведен в будущем. Когда цикл снова вернется, та же причина приведет к тому же следствию — бесконечная цепочка причин и следствий будет непрерывно повторяться.
3. Настоящий момент: точка пересечения
Настоящее — это точка, где встречаются прошлое и будущее. Это точка, где причинность из предыдущих циклов пересекается с последствиями, которые будут распространяться в будущие циклы.
В цикличном восприятии времени настоящее не является ни концом, ни началом — это пересечение всех моментов, которые произошли до него, и всех моментов, которые произойдут после него.
Поскольку время — это цикл, эффект настоящего момента не ограничен только будущим результатом, он также отзывается назад, в повторение прошлого, заставляя его разворачиваться заново. Таким образом, каждое действие в настоящем несет в себе груз бесконечного количества предыдущих действий и бремя всех будущих повторений.
4. Причинность и следствие в контексте вечного возвращения:
Повторение означает повторение всего — не только хороших или легких моментов жизни, но каждого отдельного элемента, включая страдания и боль.
Причинность и следствие в вечном возвращении становятся циклическим бременем, где все, что вы делаете сейчас (хорошее или плохое), неизбежно повторится бесконечно в том же самом виде. Вопрос уже не в том, какой эффект ваши действия окажут в этой линейной жизни, а в том, какой эффект они окажут вечно.
Ницше предлагает нам представить, что мы должны жить свою жизнь снова и снова — точно такую же жизнь, с теми же самыми выборами и последствиями — и вопрос заключается в следующем: будете ли вы принимать эту судьбу? Будете ли вы утверждать каждое свое действие, даже самые болезненные, зная, что они будут повторяться вечно?
5. Вызов Ницше: Принять вечное возвращение
Ницше использует концепцию вечного возвращения не только как теорию времени, но и как моральный вызов. Он спрашивает: если бы вам пришлось жить свою жизнь снова и снова, без изменений, приняли бы вы это с радостью, как охотно участвующий в вечном цикле?
Такое восприятие времени побуждает нас жить полноценно и делать наш выбор осознанно, понимая, что каждое действие является как причиной, так и следствием, которое будет повторяться вечно. Это радикальный способ сказать, что каждый момент важен, потому что вы будете переживать его снова и снова. Таким образом, каждое ваше действие — это и причина, и следствие в бесконечном цикле времени.
6. Укушение змеей: причина, следствие и вечное возвращение
Образ укуса змеи, который мы обсуждали ранее, напрямую связан с идеей причины и следствия в вечном возвращении:
Причина укуса — болезненное событие в настоящем — судьба пастуха и его превращение во что-то иное.
Однако в вечном возвращении это следствие (страдание пастуха) повторяется бесконечно. Реакция пастуха, его смех, представляет собой принятие неизбежного повторения этих страданий — его собственное превращение является прямым следствием бесконечного возвращения боли и удовольствия.
Укус змеи служит метафорой того, как даже самые болезненные переживания неотделимы от цикла причины и следствия в вечном возвращении. Каждое событие, независимо от того, насколько оно болезненно, снова настраивает условия для его повторения — бесконечный цикл, где причина ведет к следствию, а затем снова возвращается к причине.
Заключение. Причина и следствие в цикле вечного возвращения.
В модели вечного возвращения причинность и следствие — не линейные, а циклические:
Каждый момент является одновременно и причиной, и следствием. Настоящее — это момент, где прошлое и будущее встречаются, и каждое ваше действие в настоящем будет откликаться назад и вперед в вечности.
Цикл или бесконечность (символ "восьмерки") представляют собой бесконечный цикл, в котором каждое действие вызывает реакцию, которая в конце концов возвращает этот цикл в исходную точку — ни один момент не теряется, и каждый момент повторяется бесконечно.
Вызов, который Ницше ставит перед нами, заключается в том, готовы ли вы утвердить этот цикл, принять, что каждый момент, каждый выбор и каждое следствие будут повторяться вечно, и можете ли вы принять это как часть целого бытия, включая как страдания, так и радости.
Эта длинная дорога назад – она длится вечность. А эта длинная дорога вперед – другая вечность.
Они противоречат друг другу, эти пути; в негодовании сталкиваются они, и здесь, у этих ворот, то место, где они сходятся. Название же этих ворот начертано вверху, над ними: "Мгновение".
Но если кто-нибудь пойдет по одному из путей дальше – все дальше и дальше, – думаешь ли ты, карлик, что они вечно будут противоречить друг другу?"
"Все прямое лжет, – презрительно ответил карлик. – Вся истина представляет собой кривую, самоё время есть круг".
"Ты, Дух Тяжести! – сказал я в гневе, – не слишком ли легко решаешь ты этот вопрос? Смотри, а то я оставлю тебя, хромоногого, сидеть, где сидишь, а ведь я нес тебя вверх!
Взгляни, – продолжал я, – взгляни на это Мгновение! От врат Мгновения уходит долгий, вечный путь назад: позади нас – вечность.
Не должно ли быть так: все, что может произойти, уже проходило некогда этим путем? Не должно ли быть так: все, что может случиться, уже случилось некогда, свершилось и миновало?
И если все уже было: что думаешь ты об этом Мгновении, карлик? Не должно ли быть так: эти ворота – тоже уже были?
И не связаны ли все вещи между собой так прочно, что Мгновение это влечет за собой все последующее? А значит, еще раз – само себя?
Ибо все, что может произойти и на этом долгом пути вперед – должно произойти еще раз!
И этот медлительный паук, ползущий в лунном свете, и сам этот лунный свет, и мы с тобой, шепчущиеся у этих ворот о вечных материях, – разве все это не было уже когда-то?
И не должны ли мы возвращаться и проходить по тому пути, что лежит перед нами, дальше, вперед по этому длинному страшному пути: не должны ли мы все вечно возвращаться?
Вечное возвращение.
Ключевая особенность вечного возвращения заключается в том, что время циклично и повторяется бесконечно. Нет линейного движения от прошлого к будущему; вместо этого каждый момент — прошлое, настоящее и будущее — повторяется в бесконечном цикле.
Символ "бесконечности" или "восьмерки" представляет собой это бесконечное возвращение, где настоящее не является единичной точкой во времени, а повторяющимся узлом в вечном цикле. Представьте фигуру "∞", где настоящее — это центр цикла, соединяющий прошлое (левую сторону) с будущим (правой стороной).
В линейной модели времени (наше обычное восприятие) причинность и следствие очевидны:
Причина → Следствие → Последствия: A ведет к B, которое ведет к C и так далее.
В вечном возвращении цепочка причин и следствий работает по-другому. Давайте разберемся.
1. Прошлое и будущее переплетены:
Причина в прошлом = следствие в будущем. В цикличной модели события не просто движутся вперед по прямой. Будущее — это продолжение прошлого, а прошлое — это зеркало будущего. Так что, если вы совершаете какое-либо действие в настоящем, оно отзывается назад в прошлое и вперед в будущее. Каждое ваше действие сейчас — это повторение того, что уже происходило, и оно будет повторяться бесконечно в обоих направлениях.
Другими словами, настоящее — это причинный узел, который соединяет причины прошлого с последствиями будущего, и этот цикл бесконечно повторяется. Ваше действие сейчас уже было "вызвано" вашими предыдущими действиями в прошлых итерациях и приведет к тем же самым событиям в будущем цикле.
2. Причинность от момента к моменту:
Каждый момент самодостаточен и взаимозависим, то есть каждое событие одновременно является и причиной того, что произойдет в следующей итерации, и следствием того, что произошло в последней итерации.
Например: Если вы действуете определенным образом прямо сейчас, это действие не только приведет к последствиям в вашей текущей жизни, но и создаст цепочку, которая снова проявится, когда этот момент будет воспроизведен в будущем. Когда цикл снова вернется, та же причина приведет к тому же следствию — бесконечная цепочка причин и следствий будет непрерывно повторяться.
3. Настоящий момент: точка пересечения
Настоящее — это точка, где встречаются прошлое и будущее. Это точка, где причинность из предыдущих циклов пересекается с последствиями, которые будут распространяться в будущие циклы.
В цикличном восприятии времени настоящее не является ни концом, ни началом — это пересечение всех моментов, которые произошли до него, и всех моментов, которые произойдут после него.
Поскольку время — это цикл, эффект настоящего момента не ограничен только будущим результатом, он также отзывается назад, в повторение прошлого, заставляя его разворачиваться заново. Таким образом, каждое действие в настоящем несет в себе груз бесконечного количества предыдущих действий и бремя всех будущих повторений.
4. Причинность и следствие в контексте вечного возвращения:
Повторение означает повторение всего — не только хороших или легких моментов жизни, но каждого отдельного элемента, включая страдания и боль.
Причинность и следствие в вечном возвращении становятся циклическим бременем, где все, что вы делаете сейчас (хорошее или плохое), неизбежно повторится бесконечно в том же самом виде. Вопрос уже не в том, какой эффект ваши действия окажут в этой линейной жизни, а в том, какой эффект они окажут вечно.
Ницше предлагает нам представить, что мы должны жить свою жизнь снова и снова — точно такую же жизнь, с теми же самыми выборами и последствиями — и вопрос заключается в следующем: будете ли вы принимать эту судьбу? Будете ли вы утверждать каждое свое действие, даже самые болезненные, зная, что они будут повторяться вечно?
5. Вызов Ницше: Принять вечное возвращение
Ницше использует концепцию вечного возвращения не только как теорию времени, но и как моральный вызов. Он спрашивает: если бы вам пришлось жить свою жизнь снова и снова, без изменений, приняли бы вы это с радостью, как охотно участвующий в вечном цикле?
Такое восприятие времени побуждает нас жить полноценно и делать наш выбор осознанно, понимая, что каждое действие является как причиной, так и следствием, которое будет повторяться вечно. Это радикальный способ сказать, что каждый момент важен, потому что вы будете переживать его снова и снова. Таким образом, каждое ваше действие — это и причина, и следствие в бесконечном цикле времени.
6. Укушение змеей: причина, следствие и вечное возвращение
Образ укуса змеи, который мы обсуждали ранее, напрямую связан с идеей причины и следствия в вечном возвращении:
Причина укуса — болезненное событие в настоящем — судьба пастуха и его превращение во что-то иное.
Однако в вечном возвращении это следствие (страдание пастуха) повторяется бесконечно. Реакция пастуха, его смех, представляет собой принятие неизбежного повторения этих страданий — его собственное превращение является прямым следствием бесконечного возвращения боли и удовольствия.
Укус змеи служит метафорой того, как даже самые болезненные переживания неотделимы от цикла причины и следствия в вечном возвращении. Каждое событие, независимо от того, насколько оно болезненно, снова настраивает условия для его повторения — бесконечный цикл, где причина ведет к следствию, а затем снова возвращается к причине.
Заключение. Причина и следствие в цикле вечного возвращения.
В модели вечного возвращения причинность и следствие — не линейные, а циклические:
Каждый момент является одновременно и причиной, и следствием. Настоящее — это момент, где прошлое и будущее встречаются, и каждое ваше действие в настоящем будет откликаться назад и вперед в вечности.
Цикл или бесконечность (символ "восьмерки") представляют собой бесконечный цикл, в котором каждое действие вызывает реакцию, которая в конце концов возвращает этот цикл в исходную точку — ни один момент не теряется, и каждый момент повторяется бесконечно.
Вызов, который Ницше ставит перед нами, заключается в том, готовы ли вы утвердить этот цикл, принять, что каждый момент, каждый выбор и каждое следствие будут повторяться вечно, и можете ли вы принять это как часть целого бытия, включая как страдания, так и радости.
3 Кб, 200x200"Взгляни на эти ворота, карлик! – продолжал я. – У них два лика. Два пути сходятся здесь: никто еще не проходил по ним до конца.
Эта длинная дорога назад – она длится вечность. А эта длинная дорога вперед – другая вечность.
Они противоречат друг другу, эти пути; в негодовании сталкиваются они, и здесь, у этих ворот, то место, где они сходятся. Название же этих ворот начертано вверху, над ними: "Мгновение".
Но если кто-нибудь пойдет по одному из путей дальше – все дальше и дальше, – думаешь ли ты, карлик, что они вечно будут противоречить друг другу?"
"Все прямое лжет, – презрительно ответил карлик. – Вся истина представляет собой кривую, самоё время есть круг".
"Ты, Дух Тяжести! – сказал я в гневе, – не слишком ли легко решаешь ты этот вопрос? Смотри, а то я оставлю тебя, хромоногого, сидеть, где сидишь, а ведь я нес тебя вверх!
Взгляни, – продолжал я, – взгляни на это Мгновение! От врат Мгновения уходит долгий, вечный путь назад: позади нас – вечность.
Не должно ли быть так: все, что может произойти, уже проходило некогда этим путем? Не должно ли быть так: все, что может случиться, уже случилось некогда, свершилось и миновало?
И если все уже было: что думаешь ты об этом Мгновении, карлик? Не должно ли быть так: эти ворота – тоже уже были?
И не связаны ли все вещи между собой так прочно, что Мгновение это влечет за собой все последующее? А значит, еще раз – само себя?
Ибо все, что может произойти и на этом долгом пути вперед – должно произойти еще раз!
И этот медлительный паук, ползущий в лунном свете, и сам этот лунный свет, и мы с тобой, шепчущиеся у этих ворот о вечных материях, – разве все это не было уже когда-то?
И не должны ли мы возвращаться и проходить по тому пути, что лежит перед нами, дальше, вперед по этому длинному страшному пути: не должны ли мы все вечно возвращаться?
Вечное возвращение.
Ключевая особенность вечного возвращения заключается в том, что время циклично и повторяется бесконечно. Нет линейного движения от прошлого к будущему; вместо этого каждый момент — прошлое, настоящее и будущее — повторяется в бесконечном цикле.
Символ "бесконечности" или "восьмерки" представляет собой это бесконечное возвращение, где настоящее не является единичной точкой во времени, а повторяющимся узлом в вечном цикле. Представьте фигуру "∞", где настоящее — это центр цикла, соединяющий прошлое (левую сторону) с будущим (правой стороной).
В линейной модели времени (наше обычное восприятие) причинность и следствие очевидны:
Причина → Следствие → Последствия: A ведет к B, которое ведет к C и так далее.
В вечном возвращении цепочка причин и следствий работает по-другому. Давайте разберемся.
1. Прошлое и будущее переплетены:
Причина в прошлом = следствие в будущем. В цикличной модели события не просто движутся вперед по прямой. Будущее — это продолжение прошлого, а прошлое — это зеркало будущего. Так что, если вы совершаете какое-либо действие в настоящем, оно отзывается назад в прошлое и вперед в будущее. Каждое ваше действие сейчас — это повторение того, что уже происходило, и оно будет повторяться бесконечно в обоих направлениях.
Другими словами, настоящее — это причинный узел, который соединяет причины прошлого с последствиями будущего, и этот цикл бесконечно повторяется. Ваше действие сейчас уже было "вызвано" вашими предыдущими действиями в прошлых итерациях и приведет к тем же самым событиям в будущем цикле.
2. Причинность от момента к моменту:
Каждый момент самодостаточен и взаимозависим, то есть каждое событие одновременно является и причиной того, что произойдет в следующей итерации, и следствием того, что произошло в последней итерации.
Например: Если вы действуете определенным образом прямо сейчас, это действие не только приведет к последствиям в вашей текущей жизни, но и создаст цепочку, которая снова проявится, когда этот момент будет воспроизведен в будущем. Когда цикл снова вернется, та же причина приведет к тому же следствию — бесконечная цепочка причин и следствий будет непрерывно повторяться.
3. Настоящий момент: точка пересечения
Настоящее — это точка, где встречаются прошлое и будущее. Это точка, где причинность из предыдущих циклов пересекается с последствиями, которые будут распространяться в будущие циклы.
В цикличном восприятии времени настоящее не является ни концом, ни началом — это пересечение всех моментов, которые произошли до него, и всех моментов, которые произойдут после него.
Поскольку время — это цикл, эффект настоящего момента не ограничен только будущим результатом, он также отзывается назад, в повторение прошлого, заставляя его разворачиваться заново. Таким образом, каждое действие в настоящем несет в себе груз бесконечного количества предыдущих действий и бремя всех будущих повторений.
4. Причинность и следствие в контексте вечного возвращения:
Повторение означает повторение всего — не только хороших или легких моментов жизни, но каждого отдельного элемента, включая страдания и боль.
Причинность и следствие в вечном возвращении становятся циклическим бременем, где все, что вы делаете сейчас (хорошее или плохое), неизбежно повторится бесконечно в том же самом виде. Вопрос уже не в том, какой эффект ваши действия окажут в этой линейной жизни, а в том, какой эффект они окажут вечно.
Ницше предлагает нам представить, что мы должны жить свою жизнь снова и снова — точно такую же жизнь, с теми же самыми выборами и последствиями — и вопрос заключается в следующем: будете ли вы принимать эту судьбу? Будете ли вы утверждать каждое свое действие, даже самые болезненные, зная, что они будут повторяться вечно?
5. Вызов Ницше: Принять вечное возвращение
Ницше использует концепцию вечного возвращения не только как теорию времени, но и как моральный вызов. Он спрашивает: если бы вам пришлось жить свою жизнь снова и снова, без изменений, приняли бы вы это с радостью, как охотно участвующий в вечном цикле?
Такое восприятие времени побуждает нас жить полноценно и делать наш выбор осознанно, понимая, что каждое действие является как причиной, так и следствием, которое будет повторяться вечно. Это радикальный способ сказать, что каждый момент важен, потому что вы будете переживать его снова и снова. Таким образом, каждое ваше действие — это и причина, и следствие в бесконечном цикле времени.
6. Укушение змеей: причина, следствие и вечное возвращение
Образ укуса змеи, который мы обсуждали ранее, напрямую связан с идеей причины и следствия в вечном возвращении:
Причина укуса — болезненное событие в настоящем — судьба пастуха и его превращение во что-то иное.
Однако в вечном возвращении это следствие (страдание пастуха) повторяется бесконечно. Реакция пастуха, его смех, представляет собой принятие неизбежного повторения этих страданий — его собственное превращение является прямым следствием бесконечного возвращения боли и удовольствия.
Укус змеи служит метафорой того, как даже самые болезненные переживания неотделимы от цикла причины и следствия в вечном возвращении. Каждое событие, независимо от того, насколько оно болезненно, снова настраивает условия для его повторения — бесконечный цикл, где причина ведет к следствию, а затем снова возвращается к причине.
Заключение. Причина и следствие в цикле вечного возвращения.
В модели вечного возвращения причинность и следствие — не линейные, а циклические:
Каждый момент является одновременно и причиной, и следствием. Настоящее — это момент, где прошлое и будущее встречаются, и каждое ваше действие в настоящем будет откликаться назад и вперед в вечности.
Цикл или бесконечность (символ "восьмерки") представляют собой бесконечный цикл, в котором каждое действие вызывает реакцию, которая в конце концов возвращает этот цикл в исходную точку — ни один момент не теряется, и каждый момент повторяется бесконечно.
Вызов, который Ницше ставит перед нами, заключается в том, готовы ли вы утвердить этот цикл, принять, что каждый момент, каждый выбор и каждое следствие будут повторяться вечно, и можете ли вы принять это как часть целого бытия, включая как страдания, так и радости.
Эта длинная дорога назад – она длится вечность. А эта длинная дорога вперед – другая вечность.
Они противоречат друг другу, эти пути; в негодовании сталкиваются они, и здесь, у этих ворот, то место, где они сходятся. Название же этих ворот начертано вверху, над ними: "Мгновение".
Но если кто-нибудь пойдет по одному из путей дальше – все дальше и дальше, – думаешь ли ты, карлик, что они вечно будут противоречить друг другу?"
"Все прямое лжет, – презрительно ответил карлик. – Вся истина представляет собой кривую, самоё время есть круг".
"Ты, Дух Тяжести! – сказал я в гневе, – не слишком ли легко решаешь ты этот вопрос? Смотри, а то я оставлю тебя, хромоногого, сидеть, где сидишь, а ведь я нес тебя вверх!
Взгляни, – продолжал я, – взгляни на это Мгновение! От врат Мгновения уходит долгий, вечный путь назад: позади нас – вечность.
Не должно ли быть так: все, что может произойти, уже проходило некогда этим путем? Не должно ли быть так: все, что может случиться, уже случилось некогда, свершилось и миновало?
И если все уже было: что думаешь ты об этом Мгновении, карлик? Не должно ли быть так: эти ворота – тоже уже были?
И не связаны ли все вещи между собой так прочно, что Мгновение это влечет за собой все последующее? А значит, еще раз – само себя?
Ибо все, что может произойти и на этом долгом пути вперед – должно произойти еще раз!
И этот медлительный паук, ползущий в лунном свете, и сам этот лунный свет, и мы с тобой, шепчущиеся у этих ворот о вечных материях, – разве все это не было уже когда-то?
И не должны ли мы возвращаться и проходить по тому пути, что лежит перед нами, дальше, вперед по этому длинному страшному пути: не должны ли мы все вечно возвращаться?
Вечное возвращение.
Ключевая особенность вечного возвращения заключается в том, что время циклично и повторяется бесконечно. Нет линейного движения от прошлого к будущему; вместо этого каждый момент — прошлое, настоящее и будущее — повторяется в бесконечном цикле.
Символ "бесконечности" или "восьмерки" представляет собой это бесконечное возвращение, где настоящее не является единичной точкой во времени, а повторяющимся узлом в вечном цикле. Представьте фигуру "∞", где настоящее — это центр цикла, соединяющий прошлое (левую сторону) с будущим (правой стороной).
В линейной модели времени (наше обычное восприятие) причинность и следствие очевидны:
Причина → Следствие → Последствия: A ведет к B, которое ведет к C и так далее.
В вечном возвращении цепочка причин и следствий работает по-другому. Давайте разберемся.
1. Прошлое и будущее переплетены:
Причина в прошлом = следствие в будущем. В цикличной модели события не просто движутся вперед по прямой. Будущее — это продолжение прошлого, а прошлое — это зеркало будущего. Так что, если вы совершаете какое-либо действие в настоящем, оно отзывается назад в прошлое и вперед в будущее. Каждое ваше действие сейчас — это повторение того, что уже происходило, и оно будет повторяться бесконечно в обоих направлениях.
Другими словами, настоящее — это причинный узел, который соединяет причины прошлого с последствиями будущего, и этот цикл бесконечно повторяется. Ваше действие сейчас уже было "вызвано" вашими предыдущими действиями в прошлых итерациях и приведет к тем же самым событиям в будущем цикле.
2. Причинность от момента к моменту:
Каждый момент самодостаточен и взаимозависим, то есть каждое событие одновременно является и причиной того, что произойдет в следующей итерации, и следствием того, что произошло в последней итерации.
Например: Если вы действуете определенным образом прямо сейчас, это действие не только приведет к последствиям в вашей текущей жизни, но и создаст цепочку, которая снова проявится, когда этот момент будет воспроизведен в будущем. Когда цикл снова вернется, та же причина приведет к тому же следствию — бесконечная цепочка причин и следствий будет непрерывно повторяться.
3. Настоящий момент: точка пересечения
Настоящее — это точка, где встречаются прошлое и будущее. Это точка, где причинность из предыдущих циклов пересекается с последствиями, которые будут распространяться в будущие циклы.
В цикличном восприятии времени настоящее не является ни концом, ни началом — это пересечение всех моментов, которые произошли до него, и всех моментов, которые произойдут после него.
Поскольку время — это цикл, эффект настоящего момента не ограничен только будущим результатом, он также отзывается назад, в повторение прошлого, заставляя его разворачиваться заново. Таким образом, каждое действие в настоящем несет в себе груз бесконечного количества предыдущих действий и бремя всех будущих повторений.
4. Причинность и следствие в контексте вечного возвращения:
Повторение означает повторение всего — не только хороших или легких моментов жизни, но каждого отдельного элемента, включая страдания и боль.
Причинность и следствие в вечном возвращении становятся циклическим бременем, где все, что вы делаете сейчас (хорошее или плохое), неизбежно повторится бесконечно в том же самом виде. Вопрос уже не в том, какой эффект ваши действия окажут в этой линейной жизни, а в том, какой эффект они окажут вечно.
Ницше предлагает нам представить, что мы должны жить свою жизнь снова и снова — точно такую же жизнь, с теми же самыми выборами и последствиями — и вопрос заключается в следующем: будете ли вы принимать эту судьбу? Будете ли вы утверждать каждое свое действие, даже самые болезненные, зная, что они будут повторяться вечно?
5. Вызов Ницше: Принять вечное возвращение
Ницше использует концепцию вечного возвращения не только как теорию времени, но и как моральный вызов. Он спрашивает: если бы вам пришлось жить свою жизнь снова и снова, без изменений, приняли бы вы это с радостью, как охотно участвующий в вечном цикле?
Такое восприятие времени побуждает нас жить полноценно и делать наш выбор осознанно, понимая, что каждое действие является как причиной, так и следствием, которое будет повторяться вечно. Это радикальный способ сказать, что каждый момент важен, потому что вы будете переживать его снова и снова. Таким образом, каждое ваше действие — это и причина, и следствие в бесконечном цикле времени.
6. Укушение змеей: причина, следствие и вечное возвращение
Образ укуса змеи, который мы обсуждали ранее, напрямую связан с идеей причины и следствия в вечном возвращении:
Причина укуса — болезненное событие в настоящем — судьба пастуха и его превращение во что-то иное.
Однако в вечном возвращении это следствие (страдание пастуха) повторяется бесконечно. Реакция пастуха, его смех, представляет собой принятие неизбежного повторения этих страданий — его собственное превращение является прямым следствием бесконечного возвращения боли и удовольствия.
Укус змеи служит метафорой того, как даже самые болезненные переживания неотделимы от цикла причины и следствия в вечном возвращении. Каждое событие, независимо от того, насколько оно болезненно, снова настраивает условия для его повторения — бесконечный цикл, где причина ведет к следствию, а затем снова возвращается к причине.
Заключение. Причина и следствие в цикле вечного возвращения.
В модели вечного возвращения причинность и следствие — не линейные, а циклические:
Каждый момент является одновременно и причиной, и следствием. Настоящее — это момент, где прошлое и будущее встречаются, и каждое ваше действие в настоящем будет откликаться назад и вперед в вечности.
Цикл или бесконечность (символ "восьмерки") представляют собой бесконечный цикл, в котором каждое действие вызывает реакцию, которая в конце концов возвращает этот цикл в исходную точку — ни один момент не теряется, и каждый момент повторяется бесконечно.
Вызов, который Ницше ставит перед нами, заключается в том, готовы ли вы утвердить этот цикл, принять, что каждый момент, каждый выбор и каждое следствие будут повторяться вечно, и можете ли вы принять это как часть целого бытия, включая как страдания, так и радости.
>отребье
Еще, помимо >>69828 - в заключительной главе формулируется более ясно, что это (кроме формулировки "последний человек"):
...враждебный душным низменностям и всему усталому, что не может ни жить, ни умереть...
очевидно это напрямую связано с тем, что он называет "Ничто".
Ещё он в Заратустре пишет
... Но уходи прочь из этого города, не то завтра я перепрыгну через тебя – живой через мертвого.
и в "Ecce Homo" пишет
Я живу на свой собственный кредит, и, быть может, то, что я живу, - один предрассудок?.. Мне достаточно только поговорить с каким-нибудь “культурным” человеком, проведшим лето в Верхнем Энгадине, чтобы убедиться, что я не живу…
то есть понятие "отребья", судя по всему, напрямую связано с этим
Пока еще изобильна и щедра земля его: но придет время, и станет она скудной и бессильной, и ни одно высокое дерево уже не вырастет на ней.
Горе! Приближается время, когда человек уже не сможет пустить стрелу желания своего выше себя, и тетива лука его разучится дрожать.
Я говорю вам: надо иметь в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас пока еще есть хаос.
Горе! Приближается время, когда человек не сможет более родить ни одной звезды. Горе! Приближается время презреннейшего человека, который не в силах уже презирать самого себя.
и понятием "жизни" (особенно фраза из "Ecce Homo" наводит на размышления - что Ницше имеет в виду под "я не живу", и что такое "жить").
Если взять эту цитату (которая тоже раскрывает смысл "вечного возвращения", как и речь животных в главе "Выздоравливающий")
Книга, ставшая почти человеком. Каждого писателя постоянно вновь изумляет, как его книга, раз отрешившись от него, начинает жить самостоятельной жизнью; он чувствует себя так, как если бы на его глазах часть насекомого оторвалась от целого и пошла своим путем. Быть может, он ее почти совсем забыл, быть может, он возвысился над изложенными в ней мнениями, быть может, он даже не понимает ее более и потерял те крылья, на которых он летал, когда обдумывал эту книгу; тогда как она ищет себе читателей, зажигает жизнь, приносит счастье, устрашает, создает новые произведения, становится душой замыслов и поступков – словом, она живет, как существо, озаренное разумом и душой, и все же не есть человек. – Счастливейшая доля выпадает автору. Который в старости может сказать, что все бывшие у него творческие, укрепляющие, возвышающие и просвещающие мысли и чувства продолжают еще жить в его произведениях и что он сам есть лишь серый пепел, тогда как пламя укрылось во все стороны и сохраняется по-прежнему. – Если принять еще во внимание, что не только книга, но и каждое действие человека каким-то образом становится поводом к другим действиям, решениям, мыслям, что все совершающееся неразрывно сплетается с тем, что должно совершиться, то можно познать подлинное, реально существующее бессмертие – бессмертие движения: что некогда приводило в движение, то включено и увековечено в общем союзе всего сущего, как насекомое в янтаре.
то получается, что скорее всего под "жизнью" имеется в виду "бессмертие движения" - что если действия Ницше не окажут вообще никакого воздействия, - то он умрёт и погибнет, - бессмысленным образом, из чего выйдет, что его жизнь - "один предрассудок", а "отребье" закрепятся навсегда в цикле и больше никогда не уйдут ("Горе! Приближается время, когда человек не сможет более родить ни одной звезды").
Учитывая, что формула Ницше звучит "воля к жизни - это воля к власти" (критика Спинозы и его идеи о "инстинкте самосохранения" у Бытия (современный спинозист - это Фристон, например)) и является более строгим размышлением о сущности происходящего (ателеологическим), то, вероятно, "отребье" - это те, из которых уже ничего не получится, это те, которые "не могут ни жить, ни умереть" (ни производить "танцующую звезду", например, "гениев", ни умереть вовремя, ни распорядиться собственной смертью вообще и т.д.).
Земля стала маленькой, и на ней копошится последний человек, который все делает таким же ничтожным, как он сам. Его род неистребим, как земляные блохи: последний человек живет дольше всех.
В общем, "отребье" - это конец. "Отребье" это когда человек больше не становится, замыкается в "монотонотеизме" ("Бытии", "конец философии и истории" Гегеля и (нео)прагматистов), и больше никак не изменяется.
Почему это "плохо"?
Потому что вышеприведённое - это практически формула - для животного. (Животное - это конец. Оно никак не изменяется (намеренно, через "собственную волю").)
И достижение этого состояния - это верх ничтожности вида "человек" (на Земле).
А дальше следует вечное возвращение этого вида, и больше он никуда не уйдёт. Буквально - конец истории, в принципе (дальше - только деградация и исчезновение, разве что, - а если развиваться больше нечему, то и исторической ценности такие события, особо-то - не имеют, - так же, как постороннему человеку не очень-то интересны люди, которые во время существования Римской Империи были ниже уровнем развития римлян).
>отребье
Еще, помимо >>69828 - в заключительной главе формулируется более ясно, что это (кроме формулировки "последний человек"):
...враждебный душным низменностям и всему усталому, что не может ни жить, ни умереть...
очевидно это напрямую связано с тем, что он называет "Ничто".
Ещё он в Заратустре пишет
... Но уходи прочь из этого города, не то завтра я перепрыгну через тебя – живой через мертвого.
и в "Ecce Homo" пишет
Я живу на свой собственный кредит, и, быть может, то, что я живу, - один предрассудок?.. Мне достаточно только поговорить с каким-нибудь “культурным” человеком, проведшим лето в Верхнем Энгадине, чтобы убедиться, что я не живу…
то есть понятие "отребья", судя по всему, напрямую связано с этим
Пока еще изобильна и щедра земля его: но придет время, и станет она скудной и бессильной, и ни одно высокое дерево уже не вырастет на ней.
Горе! Приближается время, когда человек уже не сможет пустить стрелу желания своего выше себя, и тетива лука его разучится дрожать.
Я говорю вам: надо иметь в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас пока еще есть хаос.
Горе! Приближается время, когда человек не сможет более родить ни одной звезды. Горе! Приближается время презреннейшего человека, который не в силах уже презирать самого себя.
и понятием "жизни" (особенно фраза из "Ecce Homo" наводит на размышления - что Ницше имеет в виду под "я не живу", и что такое "жить").
Если взять эту цитату (которая тоже раскрывает смысл "вечного возвращения", как и речь животных в главе "Выздоравливающий")
Книга, ставшая почти человеком. Каждого писателя постоянно вновь изумляет, как его книга, раз отрешившись от него, начинает жить самостоятельной жизнью; он чувствует себя так, как если бы на его глазах часть насекомого оторвалась от целого и пошла своим путем. Быть может, он ее почти совсем забыл, быть может, он возвысился над изложенными в ней мнениями, быть может, он даже не понимает ее более и потерял те крылья, на которых он летал, когда обдумывал эту книгу; тогда как она ищет себе читателей, зажигает жизнь, приносит счастье, устрашает, создает новые произведения, становится душой замыслов и поступков – словом, она живет, как существо, озаренное разумом и душой, и все же не есть человек. – Счастливейшая доля выпадает автору. Который в старости может сказать, что все бывшие у него творческие, укрепляющие, возвышающие и просвещающие мысли и чувства продолжают еще жить в его произведениях и что он сам есть лишь серый пепел, тогда как пламя укрылось во все стороны и сохраняется по-прежнему. – Если принять еще во внимание, что не только книга, но и каждое действие человека каким-то образом становится поводом к другим действиям, решениям, мыслям, что все совершающееся неразрывно сплетается с тем, что должно совершиться, то можно познать подлинное, реально существующее бессмертие – бессмертие движения: что некогда приводило в движение, то включено и увековечено в общем союзе всего сущего, как насекомое в янтаре.
то получается, что скорее всего под "жизнью" имеется в виду "бессмертие движения" - что если действия Ницше не окажут вообще никакого воздействия, - то он умрёт и погибнет, - бессмысленным образом, из чего выйдет, что его жизнь - "один предрассудок", а "отребье" закрепятся навсегда в цикле и больше никогда не уйдут ("Горе! Приближается время, когда человек не сможет более родить ни одной звезды").
Учитывая, что формула Ницше звучит "воля к жизни - это воля к власти" (критика Спинозы и его идеи о "инстинкте самосохранения" у Бытия (современный спинозист - это Фристон, например)) и является более строгим размышлением о сущности происходящего (ателеологическим), то, вероятно, "отребье" - это те, из которых уже ничего не получится, это те, которые "не могут ни жить, ни умереть" (ни производить "танцующую звезду", например, "гениев", ни умереть вовремя, ни распорядиться собственной смертью вообще и т.д.).
Земля стала маленькой, и на ней копошится последний человек, который все делает таким же ничтожным, как он сам. Его род неистребим, как земляные блохи: последний человек живет дольше всех.
В общем, "отребье" - это конец. "Отребье" это когда человек больше не становится, замыкается в "монотонотеизме" ("Бытии", "конец философии и истории" Гегеля и (нео)прагматистов), и больше никак не изменяется.
Почему это "плохо"?
Потому что вышеприведённое - это практически формула - для животного. (Животное - это конец. Оно никак не изменяется (намеренно, через "собственную волю").)
И достижение этого состояния - это верх ничтожности вида "человек" (на Земле).
А дальше следует вечное возвращение этого вида, и больше он никуда не уйдёт. Буквально - конец истории, в принципе (дальше - только деградация и исчезновение, разве что, - а если развиваться больше нечему, то и исторической ценности такие события, особо-то - не имеют, - так же, как постороннему человеку не очень-то интересны люди, которые во время существования Римской Империи были ниже уровнем развития римлян).
>а если развиваться больше нечему, то и исторической ценности такие события, особо-то - не имеют, - так же, как постороннему человеку не очень-то интересны люди, которые во время существования Римской Империи были ниже уровнем развития римлян
Даже не так.
Никому, по сути, не интересна история, скажем, тараканов. Несмотря на их невообразимую живучесть (и "способность" "вечно возвращаться" даже под радиационным облучением, "волю к власти" в худшем смысле этого словосочетания (пожелайте "воли к власти", - и злобный джинн вас ею одарит - превратив вас в таракана/"таракана"/"отребье")).
И смысла вот точно такие же формы человеческой жизни - не имеют, и иметь, не могут.
Следовательно, это - "отребье".
>>69828
Нет, честное слово, я презираю поколение, идущее вслед за нами. Оно внушает мне отвращение и ужас. Максим Горький песен о них не споет, нечего и думать. Я не говорю, что мы в их годы волокли с собою целый груз святынь. Боже упаси!- святынь у нас было совсем чуть-чуть, но зато сколько вещей, на которые нам было не наплевать, а вот им- на все наплевать.
Почему бы им не заняться вот чем: я в их годы пил с большими антрактами- попью-попью перестану, попью-попью- опять перестану. Я не вправе судить потому, одушевленнее ли утренняя депрессия, если делается ежедневной привычкой, то есть если в шестнадцать лет пить по четыреста пятьдесят грамм в семь часов пополудни. Конечно, если бы мне вернуть мои годы и начать жизнь сначала, я, конечно, попробовал бы,- но ведь они-то! Они!…
Да только ли это! А сколько неизвестности таят в себе другие сферы человеческой жизни! Вот представьте себе, к примеру: один день с утра до вечера вы пьете исключительно белую водку, и ничего больше; а на другой день- исключительно красные вина. В первый день вы к полуночи становитесь как одержимый. Вы к полуночи такой пламенный, что через вас девушки могут прыгать в ночь на Ивана Купала. И, ясное дело, они все-таки допрыгаются, если вы с утра до ночи пили исключительно белую водку.
А если вы с утра до ночи пили только крепленные красные вина? Да девушки через вас и прыгать не станут в ночь на Ивана Купала. Даже наоборот сядет девушка в ночь на Ивана Купала, а вы через нее и перепрыгнуть не сумеете, не то что другое чего. Конечно, при условии, что вы с утра до вечера пили только красное!…
>Я люблю того, кто оправдывает грядущее поколение, а прошедшее – избавляет, ибо жаждет он гибели от ныне живущих.
Нет, честное слово, я презираю поколение, идущее вслед за нами. Оно внушает мне отвращение и ужас. Максим Горький песен о них не споет, нечего и думать. Я не говорю, что мы в их годы волокли с собою целый груз святынь. Боже упаси!- святынь у нас было совсем чуть-чуть, но зато сколько вещей, на которые нам было не наплевать, а вот им- на все наплевать.
Почему бы им не заняться вот чем: я в их годы пил с большими антрактами- попью-попью перестану, попью-попью- опять перестану. Я не вправе судить потому, одушевленнее ли утренняя депрессия, если делается ежедневной привычкой, то есть если в шестнадцать лет пить по четыреста пятьдесят грамм в семь часов пополудни. Конечно, если бы мне вернуть мои годы и начать жизнь сначала, я, конечно, попробовал бы,- но ведь они-то! Они!…
Да только ли это! А сколько неизвестности таят в себе другие сферы человеческой жизни! Вот представьте себе, к примеру: один день с утра до вечера вы пьете исключительно белую водку, и ничего больше; а на другой день- исключительно красные вина. В первый день вы к полуночи становитесь как одержимый. Вы к полуночи такой пламенный, что через вас девушки могут прыгать в ночь на Ивана Купала. И, ясное дело, они все-таки допрыгаются, если вы с утра до ночи пили исключительно белую водку.
А если вы с утра до ночи пили только крепленные красные вина? Да девушки через вас и прыгать не станут в ночь на Ивана Купала. Даже наоборот сядет девушка в ночь на Ивана Купала, а вы через нее и перепрыгнуть не сумеете, не то что другое чего. Конечно, при условии, что вы с утра до вечера пили только красное!…
>>69833
Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.
Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.
>169833
Мысль о причине и следствии создаёт привычку выбирать только те точки (моменты) событийности, которые получается вообразить. А которые вообразить человек не в силах - те отметаются. Как результат - упадок и ложь (сократизм).
>>69664 (Del)
Нет я презираю тело потому что больной + урод
Но на практике я вкладываюсь в физическое тело и занимаюсь здоровьем
Пессимизм как ожидание худшего, бытовой пессимизм. Когда в жизни, к чему бы ни готовился, - всегда случается худшее, любая случайность негативна. Это и порождает страдание, которое способствует в том или ином направлении углублению человека, - тому, чего нельзя достичь иным путём. Люди удачливые, красивые, им вообще нет смысла "творить сверх себя", и 99% из них поверхностны
- Так обстоит дело в современном мире
Так сейчас - во всяком случае, в молодёжной среде, все и следуют это теме, не имея сострадания, уничтожая и изолируя слабых, больных и страшных, изолируя пессимистов и детерминистов с их опасными идеями, говоря более бастрактно - их метафизическая опора - это не слабые, не моральные идеалы и учение, а поверхность, непосредственность и имманентность. Между этим и тем, что царило тогда - Ницше выбрал бы, бороду ставлю, это - современность.
То есть ты не впадаешь, будучи неудавшимся, в эфилизм, мыслишь более честно и пытаешься разграничить свой опыт и опыт других. Как первые говорят - "лучше бы никому и не жить" - а на это отвечает вышеприведённая цитата, типа, - не говори что мир ничего не стоит - ничего не стоишь ты.
Как говорил Делёз, "Поэтому болезнь определённо стóит использовать в каких-либо целях, как и всё остальное. Я говорю об этом не только в отношении чувствительности к жизни, которую она придаёт. Для меня болезнь – это не враг, не нечто, что приносит предчувствие смерти, но скорее то, что обостряет чув- ство жизни, но совсем не в смысле: «О, я так хочу жить, и когда излечусь, то наконец-то заживу». Я не могу придумать никого более жалкого, чем того, кого называют «весельчак» (bon vivant) – это просто жалко. Наоборот, великие жизнелю- бы (grands vivants) обычно имели слабое здоровье. Я вернусь к своему во- просу: болезнь обостряет особое вúдение и чувство жизни. Когда я говорю «вúдение», «вúдение жизни» и «жизнь», это подобно тому, как я говорю «видеть жизнь», но это и пересекается [жизнью]. Болезнь обостряет это, даёт видение жизни – жизни во всей её силе и красоте. Я совершенно в этом уверен."
> оттого вы и стали презирать тело!
Нет я презираю тело потому что больной + урод
Но на практике я вкладываюсь в физическое тело и занимаюсь здоровьем
> происходит своего рода "естественная мутация" в "пессимиста".
Пессимизм как ожидание худшего, бытовой пессимизм. Когда в жизни, к чему бы ни готовился, - всегда случается худшее, любая случайность негативна. Это и порождает страдание, которое способствует в том или ином направлении углублению человека, - тому, чего нельзя достичь иным путём. Люди удачливые, красивые, им вообще нет смысла "творить сверх себя", и 99% из них поверхностны
- Так обстоит дело в современном мире
> а о изменении структурных "метафизических опор" общества, ситуации в целом.
Так сейчас - во всяком случае, в молодёжной среде, все и следуют это теме, не имея сострадания, уничтожая и изолируя слабых, больных и страшных, изолируя пессимистов и детерминистов с их опасными идеями, говоря более бастрактно - их метафизическая опора - это не слабые, не моральные идеалы и учение, а поверхность, непосредственность и имманентность. Между этим и тем, что царило тогда - Ницше выбрал бы, бороду ставлю, это - современность.
> Это выход суждения на иной уровень, - безоценочный и пытающийся понять "что хочет сказать Бытие/земля/природа".
То есть ты не впадаешь, будучи неудавшимся, в эфилизм, мыслишь более честно и пытаешься разграничить свой опыт и опыт других. Как первые говорят - "лучше бы никому и не жить" - а на это отвечает вышеприведённая цитата, типа, - не говори что мир ничего не стоит - ничего не стоишь ты.
Как говорил Делёз, "Поэтому болезнь определённо стóит использовать в каких-либо целях, как и всё остальное. Я говорю об этом не только в отношении чувствительности к жизни, которую она придаёт. Для меня болезнь – это не враг, не нечто, что приносит предчувствие смерти, но скорее то, что обостряет чув- ство жизни, но совсем не в смысле: «О, я так хочу жить, и когда излечусь, то наконец-то заживу». Я не могу придумать никого более жалкого, чем того, кого называют «весельчак» (bon vivant) – это просто жалко. Наоборот, великие жизнелю- бы (grands vivants) обычно имели слабое здоровье. Я вернусь к своему во- просу: болезнь обостряет особое вúдение и чувство жизни. Когда я говорю «вúдение», «вúдение жизни» и «жизнь», это подобно тому, как я говорю «видеть жизнь», но это и пересекается [жизнью]. Болезнь обостряет это, даёт видение жизни – жизни во всей её силе и красоте. Я совершенно в этом уверен."
>>69664 (Del)
Нет я презираю тело потому что больной + урод
Но на практике я вкладываюсь в физическое тело и занимаюсь здоровьем
Пессимизм как ожидание худшего, бытовой пессимизм. Когда в жизни, к чему бы ни готовился, - всегда случается худшее, любая случайность негативна. Это и порождает страдание, которое способствует в том или ином направлении углублению человека, - тому, чего нельзя достичь иным путём. Люди удачливые, красивые, им вообще нет смысла "творить сверх себя", и 99% из них поверхностны
- Так обстоит дело в современном мире
Так сейчас - во всяком случае, в молодёжной среде, все и следуют это теме, не имея сострадания, уничтожая и изолируя слабых, больных и страшных, изолируя пессимистов и детерминистов с их опасными идеями, говоря более бастрактно - их метафизическая опора - это не слабые, не моральные идеалы и учение, а поверхность, непосредственность и имманентность. Между этим и тем, что царило тогда - Ницше выбрал бы, бороду ставлю, это - современность.
То есть ты не впадаешь, будучи неудавшимся, в эфилизм, мыслишь более честно и пытаешься разграничить свой опыт и опыт других. Как первые говорят - "лучше бы никому и не жить" - а на это отвечает вышеприведённая цитата, типа, - не говори что мир ничего не стоит - ничего не стоишь ты.
Как говорил Делёз, "Поэтому болезнь определённо стóит использовать в каких-либо целях, как и всё остальное. Я говорю об этом не только в отношении чувствительности к жизни, которую она придаёт. Для меня болезнь – это не враг, не нечто, что приносит предчувствие смерти, но скорее то, что обостряет чув- ство жизни, но совсем не в смысле: «О, я так хочу жить, и когда излечусь, то наконец-то заживу». Я не могу придумать никого более жалкого, чем того, кого называют «весельчак» (bon vivant) – это просто жалко. Наоборот, великие жизнелю- бы (grands vivants) обычно имели слабое здоровье. Я вернусь к своему во- просу: болезнь обостряет особое вúдение и чувство жизни. Когда я говорю «вúдение», «вúдение жизни» и «жизнь», это подобно тому, как я говорю «видеть жизнь», но это и пересекается [жизнью]. Болезнь обостряет это, даёт видение жизни – жизни во всей её силе и красоте. Я совершенно в этом уверен."
> оттого вы и стали презирать тело!
Нет я презираю тело потому что больной + урод
Но на практике я вкладываюсь в физическое тело и занимаюсь здоровьем
> происходит своего рода "естественная мутация" в "пессимиста".
Пессимизм как ожидание худшего, бытовой пессимизм. Когда в жизни, к чему бы ни готовился, - всегда случается худшее, любая случайность негативна. Это и порождает страдание, которое способствует в том или ином направлении углублению человека, - тому, чего нельзя достичь иным путём. Люди удачливые, красивые, им вообще нет смысла "творить сверх себя", и 99% из них поверхностны
- Так обстоит дело в современном мире
> а о изменении структурных "метафизических опор" общества, ситуации в целом.
Так сейчас - во всяком случае, в молодёжной среде, все и следуют это теме, не имея сострадания, уничтожая и изолируя слабых, больных и страшных, изолируя пессимистов и детерминистов с их опасными идеями, говоря более бастрактно - их метафизическая опора - это не слабые, не моральные идеалы и учение, а поверхность, непосредственность и имманентность. Между этим и тем, что царило тогда - Ницше выбрал бы, бороду ставлю, это - современность.
> Это выход суждения на иной уровень, - безоценочный и пытающийся понять "что хочет сказать Бытие/земля/природа".
То есть ты не впадаешь, будучи неудавшимся, в эфилизм, мыслишь более честно и пытаешься разграничить свой опыт и опыт других. Как первые говорят - "лучше бы никому и не жить" - а на это отвечает вышеприведённая цитата, типа, - не говори что мир ничего не стоит - ничего не стоишь ты.
Как говорил Делёз, "Поэтому болезнь определённо стóит использовать в каких-либо целях, как и всё остальное. Я говорю об этом не только в отношении чувствительности к жизни, которую она придаёт. Для меня болезнь – это не враг, не нечто, что приносит предчувствие смерти, но скорее то, что обостряет чув- ство жизни, но совсем не в смысле: «О, я так хочу жить, и когда излечусь, то наконец-то заживу». Я не могу придумать никого более жалкого, чем того, кого называют «весельчак» (bon vivant) – это просто жалко. Наоборот, великие жизнелю- бы (grands vivants) обычно имели слабое здоровье. Я вернусь к своему во- просу: болезнь обостряет особое вúдение и чувство жизни. Когда я говорю «вúдение», «вúдение жизни» и «жизнь», это подобно тому, как я говорю «видеть жизнь», но это и пересекается [жизнью]. Болезнь обостряет это, даёт видение жизни – жизни во всей её силе и красоте. Я совершенно в этом уверен."
>>69839
Не торопись с выводами. Ницше скорее всего назвал бы всех паяцами и был бы прав, а как можно назвать ещё человека который верует в Харари?
>Между этим и тем, что царило тогда - Ницше выбрал бы, бороду ставлю, это - современность.
Не торопись с выводами. Ницше скорее всего назвал бы всех паяцами и был бы прав, а как можно назвать ещё человека который верует в Харари?
>>69839
Если люди не ставят себе цель - Сверхчеловек - то все страдания, о которых пишет Ницше, - НЕ НУЖНЫ. Потому что нет иначе в этом смысла - если отвергается всё учение, то его составляющие тем более становятся бессмысленными.
Следовательно, те паяцы, о которых ты пишешь... кто? правильно, пидоры. Их следует па-христианске - долбить.
Если люди не ставят себе цель - Сверхчеловек - то все страдания, о которых пишет Ницше, - НЕ НУЖНЫ. Потому что нет иначе в этом смысла - если отвергается всё учение, то его составляющие тем более становятся бессмысленными.
Следовательно, те паяцы, о которых ты пишешь... кто? правильно, пидоры. Их следует па-христианске - долбить.
>>69839
Круговорот человечества.
Быть может, все человечество есть лишь одна ограниченная во времени фаза в развитии определенного животного вида -–так что человек возник из обезьяны и снова станет обезьяной, причем нет никого, кто бы был заинтересован в странном исходе этой комедии. Как с падением римской культуры и под влиянием его важнейшей причины – распространения христианства – наступило всеобщее обезображение человека в пределах римской культуры, так с каким-либо позднейшим упадком всей земной культуры может наступить еще большее обезображение и, наконец, озверение человека, вплоть до уровня обезьяны. Именно потому, что мы можем представить себе эту перспективу, мы, быть может, в состоянии предупредить такой конец истории.
Так, перепрочёл. Ну я только повторюсь - смысл Ницше не в унижении слабых.
Смысл Ницше в опровержении Спинозы и выводе имманентной метафизики на принцип вечного возвращения и этого:
Для этих процессов, которые составляют то, что называется миром и реальностью, характерны не принципы сохранения, а принципы усиления, накопления силы и высвобождения их.
Ты просто совокупную критику метафизики его не понимаешь и сводишь его к частностям. Так нельзя, у тебя в итоге получается не Ницше, а симулякр. Смысла в этом симулякре нету - проще называть вещи своими словами, чем цитировать Ницше и попадать мимо цели (каждый раз).
И так как никакой такой цели о Сверхчеловеке у этих насильников нет, то согласно учению Ницше ничего в этом насилии оправданным быть не может. (Не говоря о том, что это бессмысленное насилие - звериное даже.)
Ну и насчёт угнетения слабых - ты снова прочёл Ницше неправильно - слабых этих как раз-то угнетать, просто так, - не надо. Ведь это ведёт только к застою системы. Застой системы становится эквивалентен формированию "последнего человека".
Золотой лозунг. Много цепей было наложено на человека, чтобы отучить его вести себя как животное: и, действительно, он стал мягче, умнее, радостнее и рассудительнее животных. Но он и до сих пор еще страдает от того, что так долго носил цепи и был лишен чистого воздуха и свободы движений: - цепи же эти, по моему убеждению, которое я уже не раз высказывал, - это тяжелые, замысловатые, ложные, нравственные и метафизические представления. Только, когда будет разорвана последняя цепь болезни, достигнем мы нашей великой цели: полного отделения человека от животного. Теперь мы находимся в разгаре снимания цепей, но должны соблюдать при этом величайшую осторожность. Только облагороженному человеку можно дать свободу духа; он один способен воспринять облегчение жизни, которое исцелит его раны, он один имеет право сказать, что живет только для радости, не имя никакой другой цели, в других устах его изречение: “во мне мир и благоволение к окружающему”, было бы опасным. При этом изречении, на которое имеют право не многие, вспоминает он древние веления, трогательные слова, относящиеся ко всем и засиявшие перед всем человечеством, как лозунг, как знамение, которое будет однако гибельно для всякого, кто преждевременно, не имея на это права, украсит им свое знамя. Еще до сих пор не настало время, чтобы над всеми людьми, как над теми пастухами открылись небеса и они услыхали слова: “На земле мир и в человеке благоволение” . Пока еще это могут вместить только немногие.
В общем, если цели Сверхчеловек - нет, если учения о Вечном Возвращении - нет, то Ницше приплетать нет никакого смысла (это методологически не корректный ход).
И без Ницше ясно - что всё это насилие - это просто - кретинизм.
Вот и весь сказ.
Круговорот человечества.
Быть может, все человечество есть лишь одна ограниченная во времени фаза в развитии определенного животного вида -–так что человек возник из обезьяны и снова станет обезьяной, причем нет никого, кто бы был заинтересован в странном исходе этой комедии. Как с падением римской культуры и под влиянием его важнейшей причины – распространения христианства – наступило всеобщее обезображение человека в пределах римской культуры, так с каким-либо позднейшим упадком всей земной культуры может наступить еще большее обезображение и, наконец, озверение человека, вплоть до уровня обезьяны. Именно потому, что мы можем представить себе эту перспективу, мы, быть может, в состоянии предупредить такой конец истории.
Так, перепрочёл. Ну я только повторюсь - смысл Ницше не в унижении слабых.
Смысл Ницше в опровержении Спинозы и выводе имманентной метафизики на принцип вечного возвращения и этого:
Для этих процессов, которые составляют то, что называется миром и реальностью, характерны не принципы сохранения, а принципы усиления, накопления силы и высвобождения их.
Ты просто совокупную критику метафизики его не понимаешь и сводишь его к частностям. Так нельзя, у тебя в итоге получается не Ницше, а симулякр. Смысла в этом симулякре нету - проще называть вещи своими словами, чем цитировать Ницше и попадать мимо цели (каждый раз).
И так как никакой такой цели о Сверхчеловеке у этих насильников нет, то согласно учению Ницше ничего в этом насилии оправданным быть не может. (Не говоря о том, что это бессмысленное насилие - звериное даже.)
Ну и насчёт угнетения слабых - ты снова прочёл Ницше неправильно - слабых этих как раз-то угнетать, просто так, - не надо. Ведь это ведёт только к застою системы. Застой системы становится эквивалентен формированию "последнего человека".
Золотой лозунг. Много цепей было наложено на человека, чтобы отучить его вести себя как животное: и, действительно, он стал мягче, умнее, радостнее и рассудительнее животных. Но он и до сих пор еще страдает от того, что так долго носил цепи и был лишен чистого воздуха и свободы движений: - цепи же эти, по моему убеждению, которое я уже не раз высказывал, - это тяжелые, замысловатые, ложные, нравственные и метафизические представления. Только, когда будет разорвана последняя цепь болезни, достигнем мы нашей великой цели: полного отделения человека от животного. Теперь мы находимся в разгаре снимания цепей, но должны соблюдать при этом величайшую осторожность. Только облагороженному человеку можно дать свободу духа; он один способен воспринять облегчение жизни, которое исцелит его раны, он один имеет право сказать, что живет только для радости, не имя никакой другой цели, в других устах его изречение: “во мне мир и благоволение к окружающему”, было бы опасным. При этом изречении, на которое имеют право не многие, вспоминает он древние веления, трогательные слова, относящиеся ко всем и засиявшие перед всем человечеством, как лозунг, как знамение, которое будет однако гибельно для всякого, кто преждевременно, не имея на это права, украсит им свое знамя. Еще до сих пор не настало время, чтобы над всеми людьми, как над теми пастухами открылись небеса и они услыхали слова: “На земле мир и в человеке благоволение” . Пока еще это могут вместить только немногие.
В общем, если цели Сверхчеловек - нет, если учения о Вечном Возвращении - нет, то Ницше приплетать нет никакого смысла (это методологически не корректный ход).
И без Ницше ясно - что всё это насилие - это просто - кретинизм.
Вот и весь сказ.
>>69839
Круговорот человечества.
Быть может, все человечество есть лишь одна ограниченная во времени фаза в развитии определенного животного вида -–так что человек возник из обезьяны и снова станет обезьяной, причем нет никого, кто бы был заинтересован в странном исходе этой комедии. Как с падением римской культуры и под влиянием его важнейшей причины – распространения христианства – наступило всеобщее обезображение человека в пределах римской культуры, так с каким-либо позднейшим упадком всей земной культуры может наступить еще большее обезображение и, наконец, озверение человека, вплоть до уровня обезьяны. Именно потому, что мы можем представить себе эту перспективу, мы, быть может, в состоянии предупредить такой конец истории.
Так, перепрочёл. Ну я только повторюсь - смысл Ницше не в унижении слабых.
Смысл Ницше в опровержении Спинозы и выводе имманентной метафизики на принцип вечного возвращения и этого:
Для этих процессов, которые составляют то, что называется миром и реальностью, характерны не принципы сохранения, а принципы усиления, накопления силы и высвобождения их.
Ты просто совокупную критику метафизики его не понимаешь и сводишь его к частностям. Так нельзя, у тебя в итоге получается не Ницше, а симулякр. Смысла в этом симулякре нету - проще называть вещи своими словами, чем цитировать Ницше и попадать мимо цели (каждый раз).
И так как никакой такой цели о Сверхчеловеке у этих насильников нет, то согласно учению Ницше ничего в этом насилии оправданным быть не может. (Не говоря о том, что это бессмысленное насилие - звериное даже.)
Ну и насчёт угнетения слабых - ты снова прочёл Ницше неправильно - слабых этих как раз-то угнетать, просто так, - не надо. Ведь это ведёт только к застою системы. Застой системы становится эквивалентен формированию "последнего человека".
Золотой лозунг. Много цепей было наложено на человека, чтобы отучить его вести себя как животное: и, действительно, он стал мягче, умнее, радостнее и рассудительнее животных. Но он и до сих пор еще страдает от того, что так долго носил цепи и был лишен чистого воздуха и свободы движений: - цепи же эти, по моему убеждению, которое я уже не раз высказывал, - это тяжелые, замысловатые, ложные, нравственные и метафизические представления. Только, когда будет разорвана последняя цепь болезни, достигнем мы нашей великой цели: полного отделения человека от животного. Теперь мы находимся в разгаре снимания цепей, но должны соблюдать при этом величайшую осторожность. Только облагороженному человеку можно дать свободу духа; он один способен воспринять облегчение жизни, которое исцелит его раны, он один имеет право сказать, что живет только для радости, не имя никакой другой цели, в других устах его изречение: “во мне мир и благоволение к окружающему”, было бы опасным. При этом изречении, на которое имеют право не многие, вспоминает он древние веления, трогательные слова, относящиеся ко всем и засиявшие перед всем человечеством, как лозунг, как знамение, которое будет однако гибельно для всякого, кто преждевременно, не имея на это права, украсит им свое знамя. Еще до сих пор не настало время, чтобы над всеми людьми, как над теми пастухами открылись небеса и они услыхали слова: “На земле мир и в человеке благоволение” . Пока еще это могут вместить только немногие.
В общем, если цели Сверхчеловек - нет, если учения о Вечном Возвращении - нет, то Ницше приплетать нет никакого смысла (это методологически не корректный ход).
И без Ницше ясно - что всё это насилие - это просто - кретинизм.
Вот и весь сказ.
Круговорот человечества.
Быть может, все человечество есть лишь одна ограниченная во времени фаза в развитии определенного животного вида -–так что человек возник из обезьяны и снова станет обезьяной, причем нет никого, кто бы был заинтересован в странном исходе этой комедии. Как с падением римской культуры и под влиянием его важнейшей причины – распространения христианства – наступило всеобщее обезображение человека в пределах римской культуры, так с каким-либо позднейшим упадком всей земной культуры может наступить еще большее обезображение и, наконец, озверение человека, вплоть до уровня обезьяны. Именно потому, что мы можем представить себе эту перспективу, мы, быть может, в состоянии предупредить такой конец истории.
Так, перепрочёл. Ну я только повторюсь - смысл Ницше не в унижении слабых.
Смысл Ницше в опровержении Спинозы и выводе имманентной метафизики на принцип вечного возвращения и этого:
Для этих процессов, которые составляют то, что называется миром и реальностью, характерны не принципы сохранения, а принципы усиления, накопления силы и высвобождения их.
Ты просто совокупную критику метафизики его не понимаешь и сводишь его к частностям. Так нельзя, у тебя в итоге получается не Ницше, а симулякр. Смысла в этом симулякре нету - проще называть вещи своими словами, чем цитировать Ницше и попадать мимо цели (каждый раз).
И так как никакой такой цели о Сверхчеловеке у этих насильников нет, то согласно учению Ницше ничего в этом насилии оправданным быть не может. (Не говоря о том, что это бессмысленное насилие - звериное даже.)
Ну и насчёт угнетения слабых - ты снова прочёл Ницше неправильно - слабых этих как раз-то угнетать, просто так, - не надо. Ведь это ведёт только к застою системы. Застой системы становится эквивалентен формированию "последнего человека".
Золотой лозунг. Много цепей было наложено на человека, чтобы отучить его вести себя как животное: и, действительно, он стал мягче, умнее, радостнее и рассудительнее животных. Но он и до сих пор еще страдает от того, что так долго носил цепи и был лишен чистого воздуха и свободы движений: - цепи же эти, по моему убеждению, которое я уже не раз высказывал, - это тяжелые, замысловатые, ложные, нравственные и метафизические представления. Только, когда будет разорвана последняя цепь болезни, достигнем мы нашей великой цели: полного отделения человека от животного. Теперь мы находимся в разгаре снимания цепей, но должны соблюдать при этом величайшую осторожность. Только облагороженному человеку можно дать свободу духа; он один способен воспринять облегчение жизни, которое исцелит его раны, он один имеет право сказать, что живет только для радости, не имя никакой другой цели, в других устах его изречение: “во мне мир и благоволение к окружающему”, было бы опасным. При этом изречении, на которое имеют право не многие, вспоминает он древние веления, трогательные слова, относящиеся ко всем и засиявшие перед всем человечеством, как лозунг, как знамение, которое будет однако гибельно для всякого, кто преждевременно, не имея на это права, украсит им свое знамя. Еще до сих пор не настало время, чтобы над всеми людьми, как над теми пастухами открылись небеса и они услыхали слова: “На земле мир и в человеке благоволение” . Пока еще это могут вместить только немногие.
В общем, если цели Сверхчеловек - нет, если учения о Вечном Возвращении - нет, то Ницше приплетать нет никакого смысла (это методологически не корректный ход).
И без Ницше ясно - что всё это насилие - это просто - кретинизм.
Вот и весь сказ.
>>69839
Где начинается добро.
Там, где слабое зрение не способно уже разглядеть злое влечение, как таковое, из-за его рафинированности, человек полагает царство добра, и ощущение того, что отныне он пребывает в царстве добра, приводит все его влечения, до этого спугиваемые и ограничиваемые злым влечением, в возбуждение, которое переживается как чувство уверенности, удовольствия, благосклонности. Итак: чем тупее глаз, тем шире простирается добро! Отсюда вечная веселость народа и детей! Отсюда угрюмость и родственная нечистой совести тоска великих мыслителей!
У Ницше поверхностность относится к дионисически-сновидческому (дионисически-аполлоническому или даже дионисически-сократическому) сновидению (наяву), это не то, что ты думаешь. Это не лёгкая дебильность и неспособность проверить своё мнение и разобраться в теме.
Это откусывание головы змее вечного возвращения.
Теперь для нас это дело приличия – не все видеть обнаженным, не при всем присутствовать, не все хотеть пони мать и “знать”. “Правда ли, что боженька находится везде? – спросила маленькая девочка свою мать. – Но я нахожу это неприличным” – намек философам! Следовало бы больше уважать стыд, с которым природа спряталась за загадками и пестрыми неизвестностями. Быть может, истина – женщина, имеющая основания не позволять подсматривать своих оснований? Быть может, ее имя, говоря по-гречески, Баубо?.. О, эти греки! Они умели-таки жить; для этого нужно храбро оставаться у поверхности, у складки, у кожи, поклоняться иллюзии, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп иллюзии! Эти греки были поверхностными – из глубины! И не возвращаемся ли мы именно к этому, мы, сорвиголовы духа, взобравшиеся на самую высокую и самую опасную вершину современной мысли и осмотревшие себя оттуда, посмотревшие оттуда вниз? Не являемся ли мы именно в этом – греками? Поклонниками форм, звуков, слов? Именно поэтому – художниками?
То есть это философская поверхностьность, не обыденная (такая, которая является противоядием от "и если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя").
То есть... ну вот она, вот её формулировка:
Сознание видимости. Как чудесно и неискушенно и в то же время как ужасно и иронично чувствую я себя со своим познанием по отношению ко всей полноте бытия! Я открыл для себя, что прежний человеческий и животный мир, да и вообще глубочайшая древность и прошлое всего ощутимого бытия продолжает во мне творить, любить, ненавидеть, завершать, - я внезапно пробудился среди этого сна, но пробудился лишь к сознанию. Что я именно сновижу и должен впредь сновидеть, дабы не сгинуть, подобно тому как должен пребывать во сне лунатик, дабы не сорваться. Чем же является для меня теперь “видимость”! Поистине не противоположностью какой-то сущности – разве же могу я высказать о какой-либо сущности нечно иное, кроме самих предикатов ее видимости! Поистине не мертвой маской, которую можно было бы напялить на какой-то неизвестный икс, но и вполне содрать с него! Видимость для меня – это самое действующее и живущее, которое заходит столь далеко в своем самоосмеянии, что дает мне почувствовать, что здесь все есть видимость и обманчивый свет и танец призраков и ничего больше, - что между всеми этими сновидцами и я, “познающий”, танцую свой танец; что познающий – это только средство продлить земной танец и лишь постольку принадлежит к церемониймейстерам бытия и что возвышенная последовательность и взаимосвязь всяческого познания есть и будет, пожалуй, высочайшим средством обеспечить общность грез и взаимопонимания всех этих сновидцев и тем самым длительность сновидения.
jВ основном и в первую очередь эта критика относится к т.н. "сознательному мышлению", т.е. это первое "сновидение", которое происходит наяву (и под которое надо подкапываться, чтобы "взломать" мораль - как это Ницше продемонстрировал в "Утренней заре").
Где начинается добро.
Там, где слабое зрение не способно уже разглядеть злое влечение, как таковое, из-за его рафинированности, человек полагает царство добра, и ощущение того, что отныне он пребывает в царстве добра, приводит все его влечения, до этого спугиваемые и ограничиваемые злым влечением, в возбуждение, которое переживается как чувство уверенности, удовольствия, благосклонности. Итак: чем тупее глаз, тем шире простирается добро! Отсюда вечная веселость народа и детей! Отсюда угрюмость и родственная нечистой совести тоска великих мыслителей!
>поверхностность
У Ницше поверхностность относится к дионисически-сновидческому (дионисически-аполлоническому или даже дионисически-сократическому) сновидению (наяву), это не то, что ты думаешь. Это не лёгкая дебильность и неспособность проверить своё мнение и разобраться в теме.
Это откусывание головы змее вечного возвращения.
Теперь для нас это дело приличия – не все видеть обнаженным, не при всем присутствовать, не все хотеть пони мать и “знать”. “Правда ли, что боженька находится везде? – спросила маленькая девочка свою мать. – Но я нахожу это неприличным” – намек философам! Следовало бы больше уважать стыд, с которым природа спряталась за загадками и пестрыми неизвестностями. Быть может, истина – женщина, имеющая основания не позволять подсматривать своих оснований? Быть может, ее имя, говоря по-гречески, Баубо?.. О, эти греки! Они умели-таки жить; для этого нужно храбро оставаться у поверхности, у складки, у кожи, поклоняться иллюзии, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп иллюзии! Эти греки были поверхностными – из глубины! И не возвращаемся ли мы именно к этому, мы, сорвиголовы духа, взобравшиеся на самую высокую и самую опасную вершину современной мысли и осмотревшие себя оттуда, посмотревшие оттуда вниз? Не являемся ли мы именно в этом – греками? Поклонниками форм, звуков, слов? Именно поэтому – художниками?
То есть это философская поверхностьность, не обыденная (такая, которая является противоядием от "и если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя").
То есть... ну вот она, вот её формулировка:
Сознание видимости. Как чудесно и неискушенно и в то же время как ужасно и иронично чувствую я себя со своим познанием по отношению ко всей полноте бытия! Я открыл для себя, что прежний человеческий и животный мир, да и вообще глубочайшая древность и прошлое всего ощутимого бытия продолжает во мне творить, любить, ненавидеть, завершать, - я внезапно пробудился среди этого сна, но пробудился лишь к сознанию. Что я именно сновижу и должен впредь сновидеть, дабы не сгинуть, подобно тому как должен пребывать во сне лунатик, дабы не сорваться. Чем же является для меня теперь “видимость”! Поистине не противоположностью какой-то сущности – разве же могу я высказать о какой-либо сущности нечно иное, кроме самих предикатов ее видимости! Поистине не мертвой маской, которую можно было бы напялить на какой-то неизвестный икс, но и вполне содрать с него! Видимость для меня – это самое действующее и живущее, которое заходит столь далеко в своем самоосмеянии, что дает мне почувствовать, что здесь все есть видимость и обманчивый свет и танец призраков и ничего больше, - что между всеми этими сновидцами и я, “познающий”, танцую свой танец; что познающий – это только средство продлить земной танец и лишь постольку принадлежит к церемониймейстерам бытия и что возвышенная последовательность и взаимосвязь всяческого познания есть и будет, пожалуй, высочайшим средством обеспечить общность грез и взаимопонимания всех этих сновидцев и тем самым длительность сновидения.
jВ основном и в первую очередь эта критика относится к т.н. "сознательному мышлению", т.е. это первое "сновидение", которое происходит наяву (и под которое надо подкапываться, чтобы "взломать" мораль - как это Ницше продемонстрировал в "Утренней заре").
>>69839
Где начинается добро.
Там, где слабое зрение не способно уже разглядеть злое влечение, как таковое, из-за его рафинированности, человек полагает царство добра, и ощущение того, что отныне он пребывает в царстве добра, приводит все его влечения, до этого спугиваемые и ограничиваемые злым влечением, в возбуждение, которое переживается как чувство уверенности, удовольствия, благосклонности. Итак: чем тупее глаз, тем шире простирается добро! Отсюда вечная веселость народа и детей! Отсюда угрюмость и родственная нечистой совести тоска великих мыслителей!
У Ницше поверхностность относится к дионисически-сновидческому (дионисически-аполлоническому или даже дионисически-сократическому) сновидению (наяву), это не то, что ты думаешь. Это не лёгкая дебильность и неспособность проверить своё мнение и разобраться в теме.
Это откусывание головы змее вечного возвращения.
Теперь для нас это дело приличия – не все видеть обнаженным, не при всем присутствовать, не все хотеть пони мать и “знать”. “Правда ли, что боженька находится везде? – спросила маленькая девочка свою мать. – Но я нахожу это неприличным” – намек философам! Следовало бы больше уважать стыд, с которым природа спряталась за загадками и пестрыми неизвестностями. Быть может, истина – женщина, имеющая основания не позволять подсматривать своих оснований? Быть может, ее имя, говоря по-гречески, Баубо?.. О, эти греки! Они умели-таки жить; для этого нужно храбро оставаться у поверхности, у складки, у кожи, поклоняться иллюзии, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп иллюзии! Эти греки были поверхностными – из глубины! И не возвращаемся ли мы именно к этому, мы, сорвиголовы духа, взобравшиеся на самую высокую и самую опасную вершину современной мысли и осмотревшие себя оттуда, посмотревшие оттуда вниз? Не являемся ли мы именно в этом – греками? Поклонниками форм, звуков, слов? Именно поэтому – художниками?
То есть это философская поверхностьность, не обыденная (такая, которая является противоядием от "и если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя").
То есть... ну вот она, вот её формулировка:
Сознание видимости. Как чудесно и неискушенно и в то же время как ужасно и иронично чувствую я себя со своим познанием по отношению ко всей полноте бытия! Я открыл для себя, что прежний человеческий и животный мир, да и вообще глубочайшая древность и прошлое всего ощутимого бытия продолжает во мне творить, любить, ненавидеть, завершать, - я внезапно пробудился среди этого сна, но пробудился лишь к сознанию. Что я именно сновижу и должен впредь сновидеть, дабы не сгинуть, подобно тому как должен пребывать во сне лунатик, дабы не сорваться. Чем же является для меня теперь “видимость”! Поистине не противоположностью какой-то сущности – разве же могу я высказать о какой-либо сущности нечно иное, кроме самих предикатов ее видимости! Поистине не мертвой маской, которую можно было бы напялить на какой-то неизвестный икс, но и вполне содрать с него! Видимость для меня – это самое действующее и живущее, которое заходит столь далеко в своем самоосмеянии, что дает мне почувствовать, что здесь все есть видимость и обманчивый свет и танец призраков и ничего больше, - что между всеми этими сновидцами и я, “познающий”, танцую свой танец; что познающий – это только средство продлить земной танец и лишь постольку принадлежит к церемониймейстерам бытия и что возвышенная последовательность и взаимосвязь всяческого познания есть и будет, пожалуй, высочайшим средством обеспечить общность грез и взаимопонимания всех этих сновидцев и тем самым длительность сновидения.
jВ основном и в первую очередь эта критика относится к т.н. "сознательному мышлению", т.е. это первое "сновидение", которое происходит наяву (и под которое надо подкапываться, чтобы "взломать" мораль - как это Ницше продемонстрировал в "Утренней заре").
Где начинается добро.
Там, где слабое зрение не способно уже разглядеть злое влечение, как таковое, из-за его рафинированности, человек полагает царство добра, и ощущение того, что отныне он пребывает в царстве добра, приводит все его влечения, до этого спугиваемые и ограничиваемые злым влечением, в возбуждение, которое переживается как чувство уверенности, удовольствия, благосклонности. Итак: чем тупее глаз, тем шире простирается добро! Отсюда вечная веселость народа и детей! Отсюда угрюмость и родственная нечистой совести тоска великих мыслителей!
>поверхностность
У Ницше поверхностность относится к дионисически-сновидческому (дионисически-аполлоническому или даже дионисически-сократическому) сновидению (наяву), это не то, что ты думаешь. Это не лёгкая дебильность и неспособность проверить своё мнение и разобраться в теме.
Это откусывание головы змее вечного возвращения.
Теперь для нас это дело приличия – не все видеть обнаженным, не при всем присутствовать, не все хотеть пони мать и “знать”. “Правда ли, что боженька находится везде? – спросила маленькая девочка свою мать. – Но я нахожу это неприличным” – намек философам! Следовало бы больше уважать стыд, с которым природа спряталась за загадками и пестрыми неизвестностями. Быть может, истина – женщина, имеющая основания не позволять подсматривать своих оснований? Быть может, ее имя, говоря по-гречески, Баубо?.. О, эти греки! Они умели-таки жить; для этого нужно храбро оставаться у поверхности, у складки, у кожи, поклоняться иллюзии, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп иллюзии! Эти греки были поверхностными – из глубины! И не возвращаемся ли мы именно к этому, мы, сорвиголовы духа, взобравшиеся на самую высокую и самую опасную вершину современной мысли и осмотревшие себя оттуда, посмотревшие оттуда вниз? Не являемся ли мы именно в этом – греками? Поклонниками форм, звуков, слов? Именно поэтому – художниками?
То есть это философская поверхностьность, не обыденная (такая, которая является противоядием от "и если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя").
То есть... ну вот она, вот её формулировка:
Сознание видимости. Как чудесно и неискушенно и в то же время как ужасно и иронично чувствую я себя со своим познанием по отношению ко всей полноте бытия! Я открыл для себя, что прежний человеческий и животный мир, да и вообще глубочайшая древность и прошлое всего ощутимого бытия продолжает во мне творить, любить, ненавидеть, завершать, - я внезапно пробудился среди этого сна, но пробудился лишь к сознанию. Что я именно сновижу и должен впредь сновидеть, дабы не сгинуть, подобно тому как должен пребывать во сне лунатик, дабы не сорваться. Чем же является для меня теперь “видимость”! Поистине не противоположностью какой-то сущности – разве же могу я высказать о какой-либо сущности нечно иное, кроме самих предикатов ее видимости! Поистине не мертвой маской, которую можно было бы напялить на какой-то неизвестный икс, но и вполне содрать с него! Видимость для меня – это самое действующее и живущее, которое заходит столь далеко в своем самоосмеянии, что дает мне почувствовать, что здесь все есть видимость и обманчивый свет и танец призраков и ничего больше, - что между всеми этими сновидцами и я, “познающий”, танцую свой танец; что познающий – это только средство продлить земной танец и лишь постольку принадлежит к церемониймейстерам бытия и что возвышенная последовательность и взаимосвязь всяческого познания есть и будет, пожалуй, высочайшим средством обеспечить общность грез и взаимопонимания всех этих сновидцев и тем самым длительность сновидения.
jВ основном и в первую очередь эта критика относится к т.н. "сознательному мышлению", т.е. это первое "сновидение", которое происходит наяву (и под которое надо подкапываться, чтобы "взломать" мораль - как это Ницше продемонстрировал в "Утренней заре").
>>69839
>>69664 (Del)
Вот что: о пессимизме как отца - я тут БУКВАЛЬНО имел в виду, что унаследовал. Ещё Лиготти (как и в том видео ALI) подмечалось, что характер и оптимизм/пессимизм детерминированы.
Я встречал намного боеле больных и бедных людей, которые, однако же, были оптимистами.
Внезапно всплыла картина: год 2015, мы с отцом стоим на перекрёсте перед магазином. И он мне говорит: "анон, вот я фаталист..."
>>69664 (Del)
Вот что: о пессимизме как отца - я тут БУКВАЛЬНО имел в виду, что унаследовал. Ещё Лиготти (как и в том видео ALI) подмечалось, что характер и оптимизм/пессимизм детерминированы.
Я встречал намного боеле больных и бедных людей, которые, однако же, были оптимистами.
Внезапно всплыла картина: год 2015, мы с отцом стоим на перекрёсте перед магазином. И он мне говорит: "анон, вот я фаталист..."
>>69813
нет ты
>>69814
А кем ты себя считаешь? Придурком? Это многое объясняет. Ты же споришь ради спора и некой сверхценной идеи.
Твои политико-идеологические взгляды остались нераскрытыми, ты не слишком их афишировал. При этом как бы "впрягался" за некий условный "либерально-демократический" подход.
Мне нет дела до "надписей на заборах" и жонглирования ими. А вот тебя почему-то волнует отсутствие "пиетета".
>>69835
Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем.
Так нужно всего лишь уничтожить чудовище. Чудовищные методы тем лучше для этого, но необязательны. Это же чудовище, к нему неприменим условный гуманизм.
>>69821
Свежо предание. Когда то не нужно, к тому и не стремятся. А ты стремишься и почитаешь себя "аристократом духа" (и подразумеваешь, что где-то "не в России" они якобы и вроде бы есть. Но это уже частность, впрочем).
Если спросить тебя, в чём это выражается и почему другие должны к этому прислушиваться-прийти, ты так ничего и не скажешь. Ведь это всего лишь иллюзия, за которую ты цепляешься.
И человеков не существует. И прочих вещей. Есть лишь "срез" "эволюционного древа" каких-то кажимостей-иллюзий, которые перетекают из пустого в порожнее. Но носить воду в решете для кого-то занятие увлекательное. Он видит в этом "преодоление", "творческую реализацию", "предназначение". Ну успехов, "путник"))
нет ты
>>69814
>С кем ты споришь, придурок?
А кем ты себя считаешь? Придурком? Это многое объясняет. Ты же споришь ради спора и некой сверхценной идеи.
>кстати, либералом назвать предполагаемого "ницшеанца" это тот ещё нонсенс
Твои политико-идеологические взгляды остались нераскрытыми, ты не слишком их афишировал. При этом как бы "впрягался" за некий условный "либерально-демократический" подход.
>были написаны конкретные, буквальные отсылки к современным темам
Мне нет дела до "надписей на заборах" и жонглирования ими. А вот тебя почему-то волнует отсутствие "пиетета".
>>69835
Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем.
Так нужно всего лишь уничтожить чудовище. Чудовищные методы тем лучше для этого, но необязательны. Это же чудовище, к нему неприменим условный гуманизм.
>>69821
>Упадочный ты коленопреклонник... мне не нужно
Свежо предание. Когда то не нужно, к тому и не стремятся. А ты стремишься и почитаешь себя "аристократом духа" (и подразумеваешь, что где-то "не в России" они якобы и вроде бы есть. Но это уже частность, впрочем).
Если спросить тебя, в чём это выражается и почему другие должны к этому прислушиваться-прийти, ты так ничего и не скажешь. Ведь это всего лишь иллюзия, за которую ты цепляешься.
>не существует никаких ницшеанцев
И человеков не существует. И прочих вещей. Есть лишь "срез" "эволюционного древа" каких-то кажимостей-иллюзий, которые перетекают из пустого в порожнее. Но носить воду в решете для кого-то занятие увлекательное. Он видит в этом "преодоление", "творческую реализацию", "предназначение". Ну успехов, "путник"))
>>69684 (Del)
Ага, и тут проглядывает вырождение в современной редукции слова (некоторые платонисты называют это Decline of logos), ибо слово - самая непосредственно выраженная мысль, мысль, "завёрнутая" в конверт, как выражался один психиатр
Это он так окольными путями и эвфемизмами воздаёт должное идее Горация, которую унаследовали какой-нибудь Шекспир и Пушкин, о Памятнике нерукотворном?
По-моему он сам эту идею отрицал как идеал и как ложный идеал, как поиск бессмертия (во мне самом некогда до нигилизма бушевала эта идея)
> Сущность "человек" - как совокупность "письма" на "поверхностях" (интернет, книги, письма, сознание, мысли, психика, образы, тело, "жизнь", - и т.п.; "везде человек оставляет свой след").
Ага, и тут проглядывает вырождение в современной редукции слова (некоторые платонисты называют это Decline of logos), ибо слово - самая непосредственно выраженная мысль, мысль, "завёрнутая" в конверт, как выражался один психиатр
> можно познать подлинное, реально существующее бессмертие – бессмертие движения: что некогда приводило в движение, то включено и увековечено в общем союзе всего сущего, как насекомое в янтаре.
Это он так окольными путями и эвфемизмами воздаёт должное идее Горация, которую унаследовали какой-нибудь Шекспир и Пушкин, о Памятнике нерукотворном?
По-моему он сам эту идею отрицал как идеал и как ложный идеал, как поиск бессмертия (во мне самом некогда до нигилизма бушевала эта идея)
>>69699 (Del)
Об этом писал Ланд в главе "Искусство как мятеж": ..."Женщины ужасно неплатоничны, вызывающе витальны и реальны, крайне избыточны по сравнению с холодным и бесплодным совершенством идей. С безошибочной инстинктивной силой они распространяют опасное заблуждение, что в жизни есть нечто, чего мы хотим. Пессимизм должен быть мизогинией, потому что женщина отказывается отталкивать."
>>69700 (Del)
Выше было утверждение, что "вся философия Ницше изложена в Заратустре". Так какой от этого толк? Какой от этого толк вообще читателю? Что ему вообще говорят слова, и что они передвают, описывают и наставляют? "Да, дядь Ницеш трепетал перед таким-то и предсказывал его появление, ого, ничего себе!"
> Да, это философское размышление. Типически Жизнь ведёт себя как женщина, соответственно отношение к ней у Заратустры (Мудрость тоже женщина).
Об этом писал Ланд в главе "Искусство как мятеж": ..."Женщины ужасно неплатоничны, вызывающе витальны и реальны, крайне избыточны по сравнению с холодным и бесплодным совершенством идей. С безошибочной инстинктивной силой они распространяют опасное заблуждение, что в жизни есть нечто, чего мы хотим. Пессимизм должен быть мизогинией, потому что женщина отказывается отталкивать."
>>69700 (Del)
> Это стихи адресованные Заратустре. Ты - не Заратустра, и я тоже не Заратустра. (Но если вдруг появится Заратустра - то ему следует к ним прислушаться.)
Выше было утверждение, что "вся философия Ницше изложена в Заратустре". Так какой от этого толк? Какой от этого толк вообще читателю? Что ему вообще говорят слова, и что они передвают, описывают и наставляют? "Да, дядь Ницеш трепетал перед таким-то и предсказывал его появление, ого, ничего себе!"
124 Кб, 805x970>>69713 (Del)
Знаешь, все жертвы травли становятся "добрыми", самыми большими "гуманистами" и "хорошими людьми". Я не знаю случаев, когда этот "случай" сделал бы кого-то сильнее. Да - умственно, и в плане памяти (генеалогия морали), как рабов. Это как девочка, которая после насилия начинает ненавидеть все половые отношения а также целый ряд категорий, выстраивает страты, по которым стратифицирует мир.
Ага я так ему и поверю после прочтения "Генеалогии морали" и монографию Делёза
В современном мире я не сталкивался с реальыми людьми, которые бы орудовали этими категориями, тем более в повседневности - только редкие читатели антички - с молодыми уж точно, а слово "добродетель" я впервые встретил у Ницше в возврасте 17 лет.
Ага, помню похожее, только более простыми словами в предложении, где он описывал "мышление портного": платье делает человека.
Я это понял сразу когда слушал лекции по его философии, и даже писал о чём-то схожем выше
Я говорю об этом в утилитарном плане. Наоборот, травля прельщает и на твое йстороне сразу же оказывается добрая часть проповедников, гуманистов и т.д.
> Случай сделаться умнее и утонченнее: злоба развивает умственно.
Знаешь, все жертвы травли становятся "добрыми", самыми большими "гуманистами" и "хорошими людьми". Я не знаю случаев, когда этот "случай" сделал бы кого-то сильнее. Да - умственно, и в плане памяти (генеалогия морали), как рабов. Это как девочка, которая после насилия начинает ненавидеть все половые отношения а также целый ряд категорий, выстраивает страты, по которым стратифицирует мир.
> ... Блаженны забывчивые, ибо они «покончат» и со своими глупостями.
Ага я так ему и поверю после прочтения "Генеалогии морали" и монографию Делёза
> “долг”, “добродетель”, “чувство солидарности”, “порядочность”, “самоотверженность”?
В современном мире я не сталкивался с реальыми людьми, которые бы орудовали этими категориями, тем более в повседневности - только редкие читатели антички - с молодыми уж точно, а слово "добродетель" я впервые встретил у Ницше в возврасте 17 лет.
> Насколько еще можно обойтись без морали.
Ага, помню похожее, только более простыми словами в предложении, где он описывал "мышление портного": платье делает человека.
> ничего положительного в твоём опыте <...> нет
Я это понял сразу когда слушал лекции по его философии, и даже писал о чём-то схожем выше
> тот факт, что тебя травили, вообще ничего не доказывает
Я говорю об этом в утилитарном плане. Наоборот, травля прельщает и на твое йстороне сразу же оказывается добрая часть проповедников, гуманистов и т.д.
>>69716 (Del)
Стоп, и Ницше, и Делёз пишут именно про возвращение к телу и физический disadvantage как причина появления рабов - буквально уродливость и вырождение физическое фигурируют в Генеалогии морали
БИОЛОГИЧНО.
Аристократическое уравнение ценности (хороший = знатный = могучий = прекрасный = счастливый = боговозлюбленный) - и вцепились в это зубами бездонной ненависти (ненависти бессилия), именно: "только одни отверженные являются хорошими; только бедные, бессильные, незнатные - одни хорошие; только страждущие, терпящие лишения, больные, уродливые суть единственно благочестивые, им только и принадлежит блаженство, - вы же, знатные и могущественные, вы, на веки вечные злые, жестокие, похотливые, ненасытные, безбожные, и вы навеки будете несчастными, проклятыми и отверженными!"
(Вот к чему приходят больные и жертвы травли :) )
Нет, оно БИОЛОГИЧНО. Вот. Забыл это слово, пока нацарапывал предыдущий абзац. Как раз нынче стадный инстинкт ценит не здоровье, а финансовую состоятельность, статус (любым путём) и красоту (поверхностную - как капитал и благодать, - в смысле Бодрийяра)
Да, но при этом он сам декларирует свои ценности и судит исходя из них
> У тебя нет органа познания для того чтобы сказать, кто "больной" в абсолютном смысле этого слова.
Стоп, и Ницше, и Делёз пишут именно про возвращение к телу и физический disadvantage как причина появления рабов - буквально уродливость и вырождение физическое фигурируют в Генеалогии морали
> Твоя "слабость" это суждение "стадного инстинкта", групповой агрессии. А "стадный инстинкт", по Ницше, - это просто... глупость.
БИОЛОГИЧНО.
Аристократическое уравнение ценности (хороший = знатный = могучий = прекрасный = счастливый = боговозлюбленный) - и вцепились в это зубами бездонной ненависти (ненависти бессилия), именно: "только одни отверженные являются хорошими; только бедные, бессильные, незнатные - одни хорошие; только страждущие, терпящие лишения, больные, уродливые суть единственно благочестивые, им только и принадлежит блаженство, - вы же, знатные и могущественные, вы, на веки вечные злые, жестокие, похотливые, ненасытные, безбожные, и вы навеки будете несчастными, проклятыми и отверженными!"
(Вот к чему приходят больные и жертвы травли :) )
> Твоя "слабость" это суждение "стадного инстинкта", групповой агрессии.
Нет, оно БИОЛОГИЧНО. Вот. Забыл это слово, пока нацарапывал предыдущий абзац. Как раз нынче стадный инстинкт ценит не здоровье, а финансовую состоятельность, статус (любым путём) и красоту (поверхностную - как капитал и благодать, - в смысле Бодрийяра)
> Оценки, суждения о ценности жизни, за или против, в конечном счете никогда не бывают истинными
Да, но при этом он сам декларирует свои ценности и судит исходя из них
>>69717 (Del)
Да, о чём-то таком говорит Делёз и пишет Ясперс в монографии:
Подобная взаимозаменяемость слов «здоровый» и «больной» влечёт за собой кажущееся противоречие в суждениях Ницше, который одинаково решительно высказываются как против удовлетворённости собственным здоровьем в пользу ценности болезни, так и против всего болезненного в пользу ценности здоровья. Вновь и вновь он с презрением выступает против тупости тех, кто, ощущая в себе здоровье, отворачивается от всего им чуждого: «бедные, они и не подозревают, какая мертвецкая бледность почиет на этом их “здоровье”, как призрачно оно выглядит» (Рождение трагедии с. 62); он даёт характеристику методам филистеров от образования, которые «изобретают для своих привычек, взглядов, симпатий и антипатий действительную во всех случаях формулу “здоровье” и устраняют всякого неудобного нарушителя спокойствия, подозревая его в болезненности и эксцентричности». В связи с этим Ницше констатирует: «это роковой факт, что “дух” с особенной охотой нисходит обыкновенно на “больных и бесплодных”» (НР, 16; перевод данного фрагмента исправлен — пер.). Эти формулировки не должны вводить в заблуждение относительно того, что вся философия Ницше, как он её мыслит, направлена именно против болезни, за здоровье, и что он сам стремится к преодолению всего болезненного. Возможным это противоречие становится опять-таки благодаря тому, что в слово «здоровье» вкладывается различный смысл.
Смысл этот, как признаёт Ницше, многозначен не случайно. «Здоровья в себе не существует … Чтобы установить, что собственно означает здоровье для твоего тела, надо свести вопрос к твоей цели … должно исчезнуть … понятие нормального здоровья … Конечно, здоровье одного могло бы выглядеть здесь так, как противоположность здоровья у другого» (ВН, 590). «Не стоит даже и думать, что, скажем, здоровье есть некая твёрдая цель …» (11, 221). «Здоровье и болезнь не представляют собой чего-то существенно друг от друга отличающегося … Не нужно делать из них различных принципов или сущностей … Фактически между этими двумя родами бытия существует только разница в степени» (15, 173).
«Только болезнь привела меня к разуму» (ЭХ, 712) … «Болезнь — это всегда ответ, который приходит, когда мы хотим усомнится в своём праве на свою задачу, когда мы так или иначе пытаемся облегчить её для себя … Именно за наше попустительство себе нам приходится платить самым суровым образом!» (8, 202). Но болезнь, призвав Ницше обратно к его задаче, не исчезла. Однако, будучи верен своему толкованию, Ницше до последнего ждал, что победит её: «у меня есть задача… Эта задача сделала меня больным, она же опять сделает меня здоровым …» (Овербеку, 12.11.87).
Что-то похожее есть у Бодрийяра в Обществе потребления. Но разве назовёшь трусостью ситуацию, когда человек ходит к стоматологу на осмотр раз в полгода или не ест сахарок чтобы не иметь проблемы с предметом работы того врача и поджелудочной?
Аскетизм и рессентимент, ага, он пишет об этом в Ecce homo и GoM
Ну сейчас это ограничивается деньгами в 99% случаев
Да, в Аюрведе есть несколько "типов" людей - они связывают тело и психику, и у каждого типа своё питание. В то же время наши гастроэнтерологи невероятно тупые - сколько я ни ходил к ним - "вам это помогает, но у нас в методичке написано, что оно вредно, поэтому отказываемся от этого и пьём таблеточки". Я обошёл 4-5 врачей, и каждый раз слышал одно и то же
> Потому что здоровый может быть в прошлом - больным (как Ницше). (И наоборот.)
Да, о чём-то таком говорит Делёз и пишет Ясперс в монографии:
Подобная взаимозаменяемость слов «здоровый» и «больной» влечёт за собой кажущееся противоречие в суждениях Ницше, который одинаково решительно высказываются как против удовлетворённости собственным здоровьем в пользу ценности болезни, так и против всего болезненного в пользу ценности здоровья. Вновь и вновь он с презрением выступает против тупости тех, кто, ощущая в себе здоровье, отворачивается от всего им чуждого: «бедные, они и не подозревают, какая мертвецкая бледность почиет на этом их “здоровье”, как призрачно оно выглядит» (Рождение трагедии с. 62); он даёт характеристику методам филистеров от образования, которые «изобретают для своих привычек, взглядов, симпатий и антипатий действительную во всех случаях формулу “здоровье” и устраняют всякого неудобного нарушителя спокойствия, подозревая его в болезненности и эксцентричности». В связи с этим Ницше констатирует: «это роковой факт, что “дух” с особенной охотой нисходит обыкновенно на “больных и бесплодных”» (НР, 16; перевод данного фрагмента исправлен — пер.). Эти формулировки не должны вводить в заблуждение относительно того, что вся философия Ницше, как он её мыслит, направлена именно против болезни, за здоровье, и что он сам стремится к преодолению всего болезненного. Возможным это противоречие становится опять-таки благодаря тому, что в слово «здоровье» вкладывается различный смысл.
Смысл этот, как признаёт Ницше, многозначен не случайно. «Здоровья в себе не существует … Чтобы установить, что собственно означает здоровье для твоего тела, надо свести вопрос к твоей цели … должно исчезнуть … понятие нормального здоровья … Конечно, здоровье одного могло бы выглядеть здесь так, как противоположность здоровья у другого» (ВН, 590). «Не стоит даже и думать, что, скажем, здоровье есть некая твёрдая цель …» (11, 221). «Здоровье и болезнь не представляют собой чего-то существенно друг от друга отличающегося … Не нужно делать из них различных принципов или сущностей … Фактически между этими двумя родами бытия существует только разница в степени» (15, 173).
«Только болезнь привела меня к разуму» (ЭХ, 712) … «Болезнь — это всегда ответ, который приходит, когда мы хотим усомнится в своём праве на свою задачу, когда мы так или иначе пытаемся облегчить её для себя … Именно за наше попустительство себе нам приходится платить самым суровым образом!» (8, 202). Но болезнь, призвав Ницше обратно к его задаче, не исчезла. Однако, будучи верен своему толкованию, Ницше до последнего ждал, что победит её: «у меня есть задача… Эта задача сделала меня больным, она же опять сделает меня здоровым …» (Овербеку, 12.11.87).
> не есть ли исключительная воля к здоровью предрассудок, трусость
Что-то похожее есть у Бодрийяра в Обществе потребления. Но разве назовёшь трусостью ситуацию, когда человек ходит к стоматологу на осмотр раз в полгода или не ест сахарок чтобы не иметь проблемы с предметом работы того врача и поджелудочной?
> тогда как decadent всегда выбирает вредные для себя средства.
Аскетизм и рессентимент, ага, он пишет об этом в Ecce homo и GoM
> "инстинктивно выбирать верные средства против болезненных состояний" (а не то, что ты подумал).
Ну сейчас это ограничивается деньгами в 99% случаев
> вместе с нормальной диетой
Да, в Аюрведе есть несколько "типов" людей - они связывают тело и психику, и у каждого типа своё питание. В то же время наши гастроэнтерологи невероятно тупые - сколько я ни ходил к ним - "вам это помогает, но у нас в методичке написано, что оно вредно, поэтому отказываемся от этого и пьём таблеточки". Я обошёл 4-5 врачей, и каждый раз слышал одно и то же
>>69717 (Del)
Да, о чём-то таком говорит Делёз и пишет Ясперс в монографии:
Подобная взаимозаменяемость слов «здоровый» и «больной» влечёт за собой кажущееся противоречие в суждениях Ницше, который одинаково решительно высказываются как против удовлетворённости собственным здоровьем в пользу ценности болезни, так и против всего болезненного в пользу ценности здоровья. Вновь и вновь он с презрением выступает против тупости тех, кто, ощущая в себе здоровье, отворачивается от всего им чуждого: «бедные, они и не подозревают, какая мертвецкая бледность почиет на этом их “здоровье”, как призрачно оно выглядит» (Рождение трагедии с. 62); он даёт характеристику методам филистеров от образования, которые «изобретают для своих привычек, взглядов, симпатий и антипатий действительную во всех случаях формулу “здоровье” и устраняют всякого неудобного нарушителя спокойствия, подозревая его в болезненности и эксцентричности». В связи с этим Ницше констатирует: «это роковой факт, что “дух” с особенной охотой нисходит обыкновенно на “больных и бесплодных”» (НР, 16; перевод данного фрагмента исправлен — пер.). Эти формулировки не должны вводить в заблуждение относительно того, что вся философия Ницше, как он её мыслит, направлена именно против болезни, за здоровье, и что он сам стремится к преодолению всего болезненного. Возможным это противоречие становится опять-таки благодаря тому, что в слово «здоровье» вкладывается различный смысл.
Смысл этот, как признаёт Ницше, многозначен не случайно. «Здоровья в себе не существует … Чтобы установить, что собственно означает здоровье для твоего тела, надо свести вопрос к твоей цели … должно исчезнуть … понятие нормального здоровья … Конечно, здоровье одного могло бы выглядеть здесь так, как противоположность здоровья у другого» (ВН, 590). «Не стоит даже и думать, что, скажем, здоровье есть некая твёрдая цель …» (11, 221). «Здоровье и болезнь не представляют собой чего-то существенно друг от друга отличающегося … Не нужно делать из них различных принципов или сущностей … Фактически между этими двумя родами бытия существует только разница в степени» (15, 173).
«Только болезнь привела меня к разуму» (ЭХ, 712) … «Болезнь — это всегда ответ, который приходит, когда мы хотим усомнится в своём праве на свою задачу, когда мы так или иначе пытаемся облегчить её для себя … Именно за наше попустительство себе нам приходится платить самым суровым образом!» (8, 202). Но болезнь, призвав Ницше обратно к его задаче, не исчезла. Однако, будучи верен своему толкованию, Ницше до последнего ждал, что победит её: «у меня есть задача… Эта задача сделала меня больным, она же опять сделает меня здоровым …» (Овербеку, 12.11.87).
Что-то похожее есть у Бодрийяра в Обществе потребления. Но разве назовёшь трусостью ситуацию, когда человек ходит к стоматологу на осмотр раз в полгода или не ест сахарок чтобы не иметь проблемы с предметом работы того врача и поджелудочной?
Аскетизм и рессентимент, ага, он пишет об этом в Ecce homo и GoM
Ну сейчас это ограничивается деньгами в 99% случаев
Да, в Аюрведе есть несколько "типов" людей - они связывают тело и психику, и у каждого типа своё питание. В то же время наши гастроэнтерологи невероятно тупые - сколько я ни ходил к ним - "вам это помогает, но у нас в методичке написано, что оно вредно, поэтому отказываемся от этого и пьём таблеточки". Я обошёл 4-5 врачей, и каждый раз слышал одно и то же
> Потому что здоровый может быть в прошлом - больным (как Ницше). (И наоборот.)
Да, о чём-то таком говорит Делёз и пишет Ясперс в монографии:
Подобная взаимозаменяемость слов «здоровый» и «больной» влечёт за собой кажущееся противоречие в суждениях Ницше, который одинаково решительно высказываются как против удовлетворённости собственным здоровьем в пользу ценности болезни, так и против всего болезненного в пользу ценности здоровья. Вновь и вновь он с презрением выступает против тупости тех, кто, ощущая в себе здоровье, отворачивается от всего им чуждого: «бедные, они и не подозревают, какая мертвецкая бледность почиет на этом их “здоровье”, как призрачно оно выглядит» (Рождение трагедии с. 62); он даёт характеристику методам филистеров от образования, которые «изобретают для своих привычек, взглядов, симпатий и антипатий действительную во всех случаях формулу “здоровье” и устраняют всякого неудобного нарушителя спокойствия, подозревая его в болезненности и эксцентричности». В связи с этим Ницше констатирует: «это роковой факт, что “дух” с особенной охотой нисходит обыкновенно на “больных и бесплодных”» (НР, 16; перевод данного фрагмента исправлен — пер.). Эти формулировки не должны вводить в заблуждение относительно того, что вся философия Ницше, как он её мыслит, направлена именно против болезни, за здоровье, и что он сам стремится к преодолению всего болезненного. Возможным это противоречие становится опять-таки благодаря тому, что в слово «здоровье» вкладывается различный смысл.
Смысл этот, как признаёт Ницше, многозначен не случайно. «Здоровья в себе не существует … Чтобы установить, что собственно означает здоровье для твоего тела, надо свести вопрос к твоей цели … должно исчезнуть … понятие нормального здоровья … Конечно, здоровье одного могло бы выглядеть здесь так, как противоположность здоровья у другого» (ВН, 590). «Не стоит даже и думать, что, скажем, здоровье есть некая твёрдая цель …» (11, 221). «Здоровье и болезнь не представляют собой чего-то существенно друг от друга отличающегося … Не нужно делать из них различных принципов или сущностей … Фактически между этими двумя родами бытия существует только разница в степени» (15, 173).
«Только болезнь привела меня к разуму» (ЭХ, 712) … «Болезнь — это всегда ответ, который приходит, когда мы хотим усомнится в своём праве на свою задачу, когда мы так или иначе пытаемся облегчить её для себя … Именно за наше попустительство себе нам приходится платить самым суровым образом!» (8, 202). Но болезнь, призвав Ницше обратно к его задаче, не исчезла. Однако, будучи верен своему толкованию, Ницше до последнего ждал, что победит её: «у меня есть задача… Эта задача сделала меня больным, она же опять сделает меня здоровым …» (Овербеку, 12.11.87).
> не есть ли исключительная воля к здоровью предрассудок, трусость
Что-то похожее есть у Бодрийяра в Обществе потребления. Но разве назовёшь трусостью ситуацию, когда человек ходит к стоматологу на осмотр раз в полгода или не ест сахарок чтобы не иметь проблемы с предметом работы того врача и поджелудочной?
> тогда как decadent всегда выбирает вредные для себя средства.
Аскетизм и рессентимент, ага, он пишет об этом в Ecce homo и GoM
> "инстинктивно выбирать верные средства против болезненных состояний" (а не то, что ты подумал).
Ну сейчас это ограничивается деньгами в 99% случаев
> вместе с нормальной диетой
Да, в Аюрведе есть несколько "типов" людей - они связывают тело и психику, и у каждого типа своё питание. В то же время наши гастроэнтерологи невероятно тупые - сколько я ни ходил к ним - "вам это помогает, но у нас в методичке написано, что оно вредно, поэтому отказываемся от этого и пьём таблеточки". Я обошёл 4-5 врачей, и каждый раз слышал одно и то же
>>69718 (Del)
Ага, понял. Когда я общаюсь с человека, который у меня вызывает эмоции, это пробуждает навязчивые мысли (обсессии), самокопание, самолинчевание и нежелание "быть собой" - одним словом, глубокие связи, эмоции и страсть меня разрушают - даже без внешнего воздействия. Тогда я решил просто избавляться от таких людей в одностороннем порядке - с этой позиции, я так полагаю, я поступаю верно.
Да, я знаю, он имманентист и т.д; я уважаю пост-ницшеанцев, которые обращаются к этой теме, это захватыет - этот эмпиризм высшей степени. И если у Батая и Эволы это - трансгрессия и "предельный опыт" являются трансцендентными, то у Делёза детерриторизация и ТбО имманенты
Так и "в мире" лечить не может - сабреддиты вроде "antipsychiatry" и прочее по симптомам и заболеваниям тому подтвержение. МКБ-11 не привносит новых способов "лечения" - я говорю о принципиальной невозможности современной медицины что-либо "вылечить" (может и есть частные случаи или чем-то владеют врачи, которые лечат миллионеров), но общее понимание - в реальности, в реальной практике у них очень узкое. - аллопатическая "медицина"
https://x.com/bensmithlive/status/1857117497910305138
> Только если человек это может выдержать. Иначе это бессмысленное пьянство, слабость.
Ага, понял. Когда я общаюсь с человека, который у меня вызывает эмоции, это пробуждает навязчивые мысли (обсессии), самокопание, самолинчевание и нежелание "быть собой" - одним словом, глубокие связи, эмоции и страсть меня разрушают - даже без внешнего воздействия. Тогда я решил просто избавляться от таких людей в одностороннем порядке - с этой позиции, я так полагаю, я поступаю верно.
> Брось эту глупость. Ницше - не эзотерик (не в этом смысле, по крайней мере, его интересует только и только "смысл земли", - ничто другое "Заратустре" не интересно).
Да, я знаю, он имманентист и т.д; я уважаю пост-ницшеанцев, которые обращаются к этой теме, это захватыет - этот эмпиризм высшей степени. И если у Батая и Эволы это - трансгрессия и "предельный опыт" являются трансцендентными, то у Делёза детерриторизация и ТбО имманенты
> Новука из МКБ-10? Когда во всём мире уже давным давно за МКБ-11? Знаем эту российскую новуку, слышали...
Так и "в мире" лечить не может - сабреддиты вроде "antipsychiatry" и прочее по симптомам и заболеваниям тому подтвержение. МКБ-11 не привносит новых способов "лечения" - я говорю о принципиальной невозможности современной медицины что-либо "вылечить" (может и есть частные случаи или чем-то владеют врачи, которые лечат миллионеров), но общее понимание - в реальности, в реальной практике у них очень узкое. - аллопатическая "медицина"
https://x.com/bensmithlive/status/1857117497910305138
1,2 Мб, 960x713>>69726 (Del)
Ты охуеешь, но я ходил на бокс и потом в качалку. И всё равно не мог ударить и даже дать сдачи - даже при том, что травитель был физически слабее и ниже.
Я помню что начал приводить его цитаты где он пишет про ненависть к нему, потом это услышал христианин и жёстко приложил меня, что фразы вырваны из контекста и имеют отношение только к христианству, когда оно было в меньшинстве.
Кто сказал что "хочу" в нём быть? Сейчас - все годы после школы - я максимально асоциален, а мой статус ниже дворняги.
Сейчас я как раз пишу эссе на примерно эту тему, и вот, например, что писал Эвола (не обязательно быть христианином): Человек особого типа не может чувствовать себя частью современного общества, поскольку оно лишено какой бы то ни было формы, поскольку оно не просто опустилось до уровня чисто материальных экономических и физических ценностей, но даже не желает замечать существование иных уровней.
Вот что писал Ницше:
Сейчас взяли на вооружение словечки «эксцентричный», «патологический», «психиатрический». Нет недостатка и в злобных и клеветнических намеках в мой адрес; в журналах, и научных и ненаучных, царит ничем не сдерживаемый враждебный тон — но как же это вышло, что ни одна собака не возражает против этого? Что ни один не чувствует себя задетым, когда меня поливают грязью? И уже годами — никакого утешения, ни капли человечности, ни дуновения любви.
А вот что писал Ланд:
Желать — значит окончательно покидать социальное, чтобы исследовать либидинизированный разлом между распадающимся эгоизмом личности и потопом постчеловеческой шизофрении. ... Медицинский аппарат и аппарат безопасности знают, что шизики не станут покорно забираться обратно в эдипальные рамки. Психоанализ тут умывает руки. Их нервные системы — зоны неограниченного огня в эмерджентной неоевгенической культурной системе безопасности ... Детерриторизация оказывается под сомнением, инакомыслие начинает служить делу возрождения моральной цензуры, занимая позицию обвинения.
> А вот ходил бы в качалочку
Ты охуеешь, но я ходил на бокс и потом в качалку. И всё равно не мог ударить и даже дать сдачи - даже при том, что травитель был физически слабее и ниже.
> Тыж вот был бит и оплеван, как Христос.
Я помню что начал приводить его цитаты где он пишет про ненависть к нему, потом это услышал христианин и жёстко приложил меня, что фразы вырваны из контекста и имеют отношение только к христианству, когда оно было в меньшинстве.
> Так ведь нет, Христа не хочу, хочу все в том же бьющем и плюющем социуме быть, но хоть на ступенечку повыше.
Кто сказал что "хочу" в нём быть? Сейчас - все годы после школы - я максимально асоциален, а мой статус ниже дворняги.
Сейчас я как раз пишу эссе на примерно эту тему, и вот, например, что писал Эвола (не обязательно быть христианином): Человек особого типа не может чувствовать себя частью современного общества, поскольку оно лишено какой бы то ни было формы, поскольку оно не просто опустилось до уровня чисто материальных экономических и физических ценностей, но даже не желает замечать существование иных уровней.
Вот что писал Ницше:
Сейчас взяли на вооружение словечки «эксцентричный», «патологический», «психиатрический». Нет недостатка и в злобных и клеветнических намеках в мой адрес; в журналах, и научных и ненаучных, царит ничем не сдерживаемый враждебный тон — но как же это вышло, что ни одна собака не возражает против этого? Что ни один не чувствует себя задетым, когда меня поливают грязью? И уже годами — никакого утешения, ни капли человечности, ни дуновения любви.
А вот что писал Ланд:
Желать — значит окончательно покидать социальное, чтобы исследовать либидинизированный разлом между распадающимся эгоизмом личности и потопом постчеловеческой шизофрении. ... Медицинский аппарат и аппарат безопасности знают, что шизики не станут покорно забираться обратно в эдипальные рамки. Психоанализ тут умывает руки. Их нервные системы — зоны неограниченного огня в эмерджентной неоевгенической культурной системе безопасности ... Детерриторизация оказывается под сомнением, инакомыслие начинает служить делу возрождения моральной цензуры, занимая позицию обвинения.
1,2 Мб, 960x713>>69726 (Del)
Ты охуеешь, но я ходил на бокс и потом в качалку. И всё равно не мог ударить и даже дать сдачи - даже при том, что травитель был физически слабее и ниже.
Я помню что начал приводить его цитаты где он пишет про ненависть к нему, потом это услышал христианин и жёстко приложил меня, что фразы вырваны из контекста и имеют отношение только к христианству, когда оно было в меньшинстве.
Кто сказал что "хочу" в нём быть? Сейчас - все годы после школы - я максимально асоциален, а мой статус ниже дворняги.
Сейчас я как раз пишу эссе на примерно эту тему, и вот, например, что писал Эвола (не обязательно быть христианином): Человек особого типа не может чувствовать себя частью современного общества, поскольку оно лишено какой бы то ни было формы, поскольку оно не просто опустилось до уровня чисто материальных экономических и физических ценностей, но даже не желает замечать существование иных уровней.
Вот что писал Ницше:
Сейчас взяли на вооружение словечки «эксцентричный», «патологический», «психиатрический». Нет недостатка и в злобных и клеветнических намеках в мой адрес; в журналах, и научных и ненаучных, царит ничем не сдерживаемый враждебный тон — но как же это вышло, что ни одна собака не возражает против этого? Что ни один не чувствует себя задетым, когда меня поливают грязью? И уже годами — никакого утешения, ни капли человечности, ни дуновения любви.
А вот что писал Ланд:
Желать — значит окончательно покидать социальное, чтобы исследовать либидинизированный разлом между распадающимся эгоизмом личности и потопом постчеловеческой шизофрении. ... Медицинский аппарат и аппарат безопасности знают, что шизики не станут покорно забираться обратно в эдипальные рамки. Психоанализ тут умывает руки. Их нервные системы — зоны неограниченного огня в эмерджентной неоевгенической культурной системе безопасности ... Детерриторизация оказывается под сомнением, инакомыслие начинает служить делу возрождения моральной цензуры, занимая позицию обвинения.
> А вот ходил бы в качалочку
Ты охуеешь, но я ходил на бокс и потом в качалку. И всё равно не мог ударить и даже дать сдачи - даже при том, что травитель был физически слабее и ниже.
> Тыж вот был бит и оплеван, как Христос.
Я помню что начал приводить его цитаты где он пишет про ненависть к нему, потом это услышал христианин и жёстко приложил меня, что фразы вырваны из контекста и имеют отношение только к христианству, когда оно было в меньшинстве.
> Так ведь нет, Христа не хочу, хочу все в том же бьющем и плюющем социуме быть, но хоть на ступенечку повыше.
Кто сказал что "хочу" в нём быть? Сейчас - все годы после школы - я максимально асоциален, а мой статус ниже дворняги.
Сейчас я как раз пишу эссе на примерно эту тему, и вот, например, что писал Эвола (не обязательно быть христианином): Человек особого типа не может чувствовать себя частью современного общества, поскольку оно лишено какой бы то ни было формы, поскольку оно не просто опустилось до уровня чисто материальных экономических и физических ценностей, но даже не желает замечать существование иных уровней.
Вот что писал Ницше:
Сейчас взяли на вооружение словечки «эксцентричный», «патологический», «психиатрический». Нет недостатка и в злобных и клеветнических намеках в мой адрес; в журналах, и научных и ненаучных, царит ничем не сдерживаемый враждебный тон — но как же это вышло, что ни одна собака не возражает против этого? Что ни один не чувствует себя задетым, когда меня поливают грязью? И уже годами — никакого утешения, ни капли человечности, ни дуновения любви.
А вот что писал Ланд:
Желать — значит окончательно покидать социальное, чтобы исследовать либидинизированный разлом между распадающимся эгоизмом личности и потопом постчеловеческой шизофрении. ... Медицинский аппарат и аппарат безопасности знают, что шизики не станут покорно забираться обратно в эдипальные рамки. Психоанализ тут умывает руки. Их нервные системы — зоны неограниченного огня в эмерджентной неоевгенической культурной системе безопасности ... Детерриторизация оказывается под сомнением, инакомыслие начинает служить делу возрождения моральной цензуры, занимая позицию обвинения.
>>69846
У тебя очень, очень, очень странная манера отвечать. Ну то есть ты как бы даешь ответы, но сказанное тебе не усваиваешь, отчего становится вообще непонятно с кем ты разговариваешь, и самое главное - что ты от собеседника хочешь.
Такое ощущение, что ты либо умственно тронутый, либо просто клинический шизофреник. Потому что только шизофреник может вести диалог без действительного учёта и понимания собеседника.
В итоге на твою хуйню можно отвечать вообще что угодно. Смысла в этом, конечно, нет никакого...
У тебя очень, очень, очень странная манера отвечать. Ну то есть ты как бы даешь ответы, но сказанное тебе не усваиваешь, отчего становится вообще непонятно с кем ты разговариваешь, и самое главное - что ты от собеседника хочешь.
Такое ощущение, что ты либо умственно тронутый, либо просто клинический шизофреник. Потому что только шизофреник может вести диалог без действительного учёта и понимания собеседника.
В итоге на твою хуйню можно отвечать вообще что угодно. Смысла в этом, конечно, нет никакого...
28 Кб, 720x368Существует ли концепция абсолютного философского безмолвия?
Согласно которой любая концепция, любое слово, любая мысль, любая категория мышления(логика, причина и следствие, существует/не существует, истина, ложь...), любое понятие, любая мыслительная конструкция - хуйня, выдумка. То есть, эту "концепцию" можно описать в рамках наших категорий, можно описать языком, но только для того, чтобы приблизительно "ощутить" это состояние, само это состояние не перегружено всеми этими описаниями, то есть, это не как в Буддизме...это не практика, в этом состоянии нет ничего и нет понятия ничего, нету слова "нету", это не способ достичь душевного покоя, это просто какая-то случайная вспышка...тишина, пустота, где все прочее забывается, забывается, что-то забылось, забывается, что человек вообще может забывать, что есть человек, что вообще есть "есть" и появляется человек, который глух, слеп, нем, он может что-то ощущать, но не говорит, что "вот я ощутил".. чистейший наблюдатель, но, который не мыслит себя наблюдателем, вообще не мыслит, он видит, например, дверь, но он не говорит, что это дело, он вообще не делает различий, не выполняет никаких мыслительных операций, он может идти, увидеть стену, но продолжать идти через стену, ему не будет казаться, что что-то не так, ему похуй...он не есть, не пьет, в конце концов, он умрет очень быстро, может за один день, а то и час. Я бы сказал, что это философия умственной отсталости, но в совершено крайней форме, ибо даже умственно отсталый что-то понимает, умственно отсталый будет гораздо умнее "молчуна". Вероятно, никому не под силу достигнуть этого состояния, оно невозможно.
Согласно которой любая концепция, любое слово, любая мысль, любая категория мышления(логика, причина и следствие, существует/не существует, истина, ложь...), любое понятие, любая мыслительная конструкция - хуйня, выдумка. То есть, эту "концепцию" можно описать в рамках наших категорий, можно описать языком, но только для того, чтобы приблизительно "ощутить" это состояние, само это состояние не перегружено всеми этими описаниями, то есть, это не как в Буддизме...это не практика, в этом состоянии нет ничего и нет понятия ничего, нету слова "нету", это не способ достичь душевного покоя, это просто какая-то случайная вспышка...тишина, пустота, где все прочее забывается, забывается, что-то забылось, забывается, что человек вообще может забывать, что есть человек, что вообще есть "есть" и появляется человек, который глух, слеп, нем, он может что-то ощущать, но не говорит, что "вот я ощутил".. чистейший наблюдатель, но, который не мыслит себя наблюдателем, вообще не мыслит, он видит, например, дверь, но он не говорит, что это дело, он вообще не делает различий, не выполняет никаких мыслительных операций, он может идти, увидеть стену, но продолжать идти через стену, ему не будет казаться, что что-то не так, ему похуй...он не есть, не пьет, в конце концов, он умрет очень быстро, может за один день, а то и час. Я бы сказал, что это философия умственной отсталости, но в совершено крайней форме, ибо даже умственно отсталый что-то понимает, умственно отсталый будет гораздо умнее "молчуна". Вероятно, никому не под силу достигнуть этого состояния, оно невозможно.
>>69857
Сильс-Мария
Здесь я засел и ждал, в беспроком сне.
По ту черту добра и зла, и мне
Сквозь свет и тень мерещились с утра
Слепящий полдень, море и игра.
И вдруг, подруга! я двоиться стал –
И Заратустра мне на миг предстал…
Есть ли у меня еще уши? Превратился ли я в слух и ни во что больше? Здесь стою я среди пожара морского прибоя, чье белое пламя лижет мои ноги, - со всех сторон доносятся до меня вой, угрозы, крики, пронзительные звуки, а тем временем в глубине глубин старый потрясатель земли тупо, словно ревущий бык, поет свою арию; он при этом отбивает ногами такой землетрясильный такт, что даже у этих обветренных скалистых чудищ трепещет сердце в груди. И тут, внезапно, словно из ничего, перед самими воротами этого адского лабиринта, всего в нескольких саженях от них, появляется – большое парусное судно, скользящее мимо, молча, как привидение. О, эта призрачная красота! Какими чарами охватывает она меня! Как? Неужели судно это загружено всем покоем и безмолвием мира? Неужели и само мое счастье занимает здесь свое тихое место, мое блаженное Я, моя вторая усопшая самость? Еще не мертвая, но и уже не живущая? Словно призрачное, тихое, созерцательное, скользящее, парящее полусущество? Подобное судну, порхающему своими белыми парусами по темному морю, как огромная бабочка! Да! Порхать по бытию! Вот что это! Вот чем было бы это! – Кажется, этот шум сделал меня мечтателем? Всякий большой шум заставляет нас полагать счастьем тишину и даль. Когда мужчина стоит среди своего шума, среди прибоя своих бросков и набросков, тогда-то и видит он, как скользят мимо него тихие очаровательные существа, счастье и замкнутость которых исполняют его тоски, - это женщины. Он готов уже думать, что там, в женщинах, и живет лучший он сам, что в этих уголках смолкает и самый шумный прибой и жизнь сама становится сном о жизни. Однако! Однако! Мой благородный мечтатель, даже на прекраснейшем паруснике бывает так много шума и галдежа, и, к сожалению, так много мелочного и жалкого галдежа! Волшебство и могущественнейшее воздействие женщин есть, говоря языком философов, действие на расстоянии, actio in distans: но сюда принадлежит сперва и прежде всего – дистанция!
Тишина.
"Что случилось со мной, друзья мои? Вы видите, я – расстроен, гоним, повинуюсь, вопреки воле своей, и готов уйти – о, уйти от вас!
Да, опять должен вернуться Заратустра в уединение свое: но на этот раз неохотно возвращается медведь в берлогу!
Что случилось со мной? Кто принуждает меня к этому? – О, этого требует моя гневная повелительница, это она говорила со мной; называл ли я уже вам имя ее?
Вчера вечером говорила со мной Тишина моя: вот имя ужасной госпожи моей.
Было это так – ибо я должен рассказать вам это, чтобы не ожесточилось сердце ваше против меня, уходящего так внезапно!
Знаком ли вам испуг засыпающего?
До самых кончиков пальцев овладевает им испуг, ибо земля уходит у него из-под ног, и начинается сон.
Такую притчу поведаю я вам. Вчера, в самый безмолвный час, в час великой Тишины, земля ускользнула у меня из-под ног, и начался сон.
Стрелка передвинулась, часы моей жизни перевели дыхание – никогда еще не слышал я такой тишины вокруг себя; сердце мое сжалось.
Тогда беззвучно заговорила со мной Тишина: "Ты знаешь это, Заратустра?".
И в ужасе я вскрикнул от этого немого шепота, и кровь отхлынула от лица моего: но я молчал.
И тогда во второй раз сказала она мне безгласно: "Ты знаешь это, Заратустра, но не говоришь!".
И я, наконец, ответил, словно упрямец: "Да, я знаю, но не хочу говорить!".
И снова безгласно заговорила она со мной: "Ты не хочешь, Заратустра? Не правда ли? Не прячься в упрямстве своем!".
И я, плача и дрожа, как ребенок, говорил: "Ах, я хотел, правда, но я не могу! Избавь меня от этого! Это свыше моих сил!".
И опять сказала она: "При чем тут ты, Заратустра! Скажи слово свое и погибни!".
Я отвечал ей: "Ах, разве мое это слово? Кто я такой? Я жду более достойного: я не стою даже того, чтобы погибнуть ради него".
Тогда она вновь сказала безгласно: "При чем тут ты? Покорности еще мало в тебе. У покорности самая жесткая шкура".
И я отвечал: "Чего только не выносила уже шкура покорности моей! У подножия высоты своей живу я: как высоки вершины мои? Никто еще не сказал мне этого. Но мои долины мне хорошо известны".
И опять безмолвно заговорила тишина: "О Заратустра, тот, кто должен двигать горами, тот приведет в движение и долины, и низменности".
Я ответил: "Еще ни одной горы не сдвинуло слово мое, и то, что говорил я, не доходило до людей. Да, я отправился к людям, но пока еще не дошел до них".
И сказала мне молча Тишина: "Что можешь знать ты об этом! Роса выпадает на траву в самое безмолвное время ночи".
И я отвечал: "Они насмехались надо мной, когда нашел я путь свой и пошел по нему; поистине, дрожали тогда ноги мои.
А они злорадствовали: "Ты забыл дорогу, а теперь еще и разучился ходить!".
И снова безгласно сказала Тишина: "Что тебе до насмешек! Ты тот, кто разучился повиноваться: теперь ты должен повелевать!
Разве не знаешь ты, кто людям нужнее всего? Тот, кто приказывает великое.
Трудно осуществить великое: но еще труднее приказать его.
Вот что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать".
И я отвечал: "Мне недостает голоса льва, чтобы повелевать".
И тогда снова, подобно беззвучному шепоту, промолвила она:
"Слова, что приносят бурю, – самые тихие. Мысли, приходящие кротко, как голубь, правят миром.
О Заратустра, ты должен быть тенью того, что грядет: так будешь ты повелевать и, повелевая, пойдешь впереди".
И я отвечал: "Мне стыдно".
И снова безгласно проговорила она: "Ты еще должен стать ребенком и не стыдиться.
Гордость юности еще есть в тебе, поздно стал ты юношей: но кто хочет стать ребенком, должен преодолеть и юность свою".
И я долго колебался и дрожал и, наконец, сказал то же, что и в самом начале: "Я не хочу".
Тогда раздался вокруг меня смех. Горе мне! Как смех этот разрывал мне внутренности и терзал сердце!
И в последний раз прозвучал безмолвный голос: "О Заратустра, созрели плоды твои, но сам ты еще не созрел для них!
И потому тебе снова необходимо уединение: ибо должен ты еще дозреть".
И снова послышался смех, теперь уже удалявшийся от меня: потом стало тихо вокруг меня, наступила как бы двойная тишина. А я лежал на земле, и пот градом лился с меня.
Теперь вы все слышали: почему должен я вернуться в уединение свое. Ничего не утаил я от вас, друзья мои.
И все это вы услышали от меня, самого скрытного из людей, – таким хочу остаться я и впредь!
О, друзья мои! И еще нечто мог бы сказать я вам; и еще что-то мог бы я дать! Почему же не даю? Разве я скуп?"
Но когда Заратустра произнес слова эти, им овладела глубокая скорбь, ибо близка была разлука с друзьями, и он зарыдал; и никто не мог утешить его. Ночью же ушел он и покинул друзей своих.
Сильс-Мария
Здесь я засел и ждал, в беспроком сне.
По ту черту добра и зла, и мне
Сквозь свет и тень мерещились с утра
Слепящий полдень, море и игра.
И вдруг, подруга! я двоиться стал –
И Заратустра мне на миг предстал…
Есть ли у меня еще уши? Превратился ли я в слух и ни во что больше? Здесь стою я среди пожара морского прибоя, чье белое пламя лижет мои ноги, - со всех сторон доносятся до меня вой, угрозы, крики, пронзительные звуки, а тем временем в глубине глубин старый потрясатель земли тупо, словно ревущий бык, поет свою арию; он при этом отбивает ногами такой землетрясильный такт, что даже у этих обветренных скалистых чудищ трепещет сердце в груди. И тут, внезапно, словно из ничего, перед самими воротами этого адского лабиринта, всего в нескольких саженях от них, появляется – большое парусное судно, скользящее мимо, молча, как привидение. О, эта призрачная красота! Какими чарами охватывает она меня! Как? Неужели судно это загружено всем покоем и безмолвием мира? Неужели и само мое счастье занимает здесь свое тихое место, мое блаженное Я, моя вторая усопшая самость? Еще не мертвая, но и уже не живущая? Словно призрачное, тихое, созерцательное, скользящее, парящее полусущество? Подобное судну, порхающему своими белыми парусами по темному морю, как огромная бабочка! Да! Порхать по бытию! Вот что это! Вот чем было бы это! – Кажется, этот шум сделал меня мечтателем? Всякий большой шум заставляет нас полагать счастьем тишину и даль. Когда мужчина стоит среди своего шума, среди прибоя своих бросков и набросков, тогда-то и видит он, как скользят мимо него тихие очаровательные существа, счастье и замкнутость которых исполняют его тоски, - это женщины. Он готов уже думать, что там, в женщинах, и живет лучший он сам, что в этих уголках смолкает и самый шумный прибой и жизнь сама становится сном о жизни. Однако! Однако! Мой благородный мечтатель, даже на прекраснейшем паруснике бывает так много шума и галдежа, и, к сожалению, так много мелочного и жалкого галдежа! Волшебство и могущественнейшее воздействие женщин есть, говоря языком философов, действие на расстоянии, actio in distans: но сюда принадлежит сперва и прежде всего – дистанция!
Тишина.
"Что случилось со мной, друзья мои? Вы видите, я – расстроен, гоним, повинуюсь, вопреки воле своей, и готов уйти – о, уйти от вас!
Да, опять должен вернуться Заратустра в уединение свое: но на этот раз неохотно возвращается медведь в берлогу!
Что случилось со мной? Кто принуждает меня к этому? – О, этого требует моя гневная повелительница, это она говорила со мной; называл ли я уже вам имя ее?
Вчера вечером говорила со мной Тишина моя: вот имя ужасной госпожи моей.
Было это так – ибо я должен рассказать вам это, чтобы не ожесточилось сердце ваше против меня, уходящего так внезапно!
Знаком ли вам испуг засыпающего?
До самых кончиков пальцев овладевает им испуг, ибо земля уходит у него из-под ног, и начинается сон.
Такую притчу поведаю я вам. Вчера, в самый безмолвный час, в час великой Тишины, земля ускользнула у меня из-под ног, и начался сон.
Стрелка передвинулась, часы моей жизни перевели дыхание – никогда еще не слышал я такой тишины вокруг себя; сердце мое сжалось.
Тогда беззвучно заговорила со мной Тишина: "Ты знаешь это, Заратустра?".
И в ужасе я вскрикнул от этого немого шепота, и кровь отхлынула от лица моего: но я молчал.
И тогда во второй раз сказала она мне безгласно: "Ты знаешь это, Заратустра, но не говоришь!".
И я, наконец, ответил, словно упрямец: "Да, я знаю, но не хочу говорить!".
И снова безгласно заговорила она со мной: "Ты не хочешь, Заратустра? Не правда ли? Не прячься в упрямстве своем!".
И я, плача и дрожа, как ребенок, говорил: "Ах, я хотел, правда, но я не могу! Избавь меня от этого! Это свыше моих сил!".
И опять сказала она: "При чем тут ты, Заратустра! Скажи слово свое и погибни!".
Я отвечал ей: "Ах, разве мое это слово? Кто я такой? Я жду более достойного: я не стою даже того, чтобы погибнуть ради него".
Тогда она вновь сказала безгласно: "При чем тут ты? Покорности еще мало в тебе. У покорности самая жесткая шкура".
И я отвечал: "Чего только не выносила уже шкура покорности моей! У подножия высоты своей живу я: как высоки вершины мои? Никто еще не сказал мне этого. Но мои долины мне хорошо известны".
И опять безмолвно заговорила тишина: "О Заратустра, тот, кто должен двигать горами, тот приведет в движение и долины, и низменности".
Я ответил: "Еще ни одной горы не сдвинуло слово мое, и то, что говорил я, не доходило до людей. Да, я отправился к людям, но пока еще не дошел до них".
И сказала мне молча Тишина: "Что можешь знать ты об этом! Роса выпадает на траву в самое безмолвное время ночи".
И я отвечал: "Они насмехались надо мной, когда нашел я путь свой и пошел по нему; поистине, дрожали тогда ноги мои.
А они злорадствовали: "Ты забыл дорогу, а теперь еще и разучился ходить!".
И снова безгласно сказала Тишина: "Что тебе до насмешек! Ты тот, кто разучился повиноваться: теперь ты должен повелевать!
Разве не знаешь ты, кто людям нужнее всего? Тот, кто приказывает великое.
Трудно осуществить великое: но еще труднее приказать его.
Вот что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать".
И я отвечал: "Мне недостает голоса льва, чтобы повелевать".
И тогда снова, подобно беззвучному шепоту, промолвила она:
"Слова, что приносят бурю, – самые тихие. Мысли, приходящие кротко, как голубь, правят миром.
О Заратустра, ты должен быть тенью того, что грядет: так будешь ты повелевать и, повелевая, пойдешь впереди".
И я отвечал: "Мне стыдно".
И снова безгласно проговорила она: "Ты еще должен стать ребенком и не стыдиться.
Гордость юности еще есть в тебе, поздно стал ты юношей: но кто хочет стать ребенком, должен преодолеть и юность свою".
И я долго колебался и дрожал и, наконец, сказал то же, что и в самом начале: "Я не хочу".
Тогда раздался вокруг меня смех. Горе мне! Как смех этот разрывал мне внутренности и терзал сердце!
И в последний раз прозвучал безмолвный голос: "О Заратустра, созрели плоды твои, но сам ты еще не созрел для них!
И потому тебе снова необходимо уединение: ибо должен ты еще дозреть".
И снова послышался смех, теперь уже удалявшийся от меня: потом стало тихо вокруг меня, наступила как бы двойная тишина. А я лежал на земле, и пот градом лился с меня.
Теперь вы все слышали: почему должен я вернуться в уединение свое. Ничего не утаил я от вас, друзья мои.
И все это вы услышали от меня, самого скрытного из людей, – таким хочу остаться я и впредь!
О, друзья мои! И еще нечто мог бы сказать я вам; и еще что-то мог бы я дать! Почему же не даю? Разве я скуп?"
Но когда Заратустра произнес слова эти, им овладела глубокая скорбь, ибо близка была разлука с друзьями, и он зарыдал; и никто не мог утешить его. Ночью же ушел он и покинул друзей своих.
>>69857
Сильс-Мария
Здесь я засел и ждал, в беспроком сне.
По ту черту добра и зла, и мне
Сквозь свет и тень мерещились с утра
Слепящий полдень, море и игра.
И вдруг, подруга! я двоиться стал –
И Заратустра мне на миг предстал…
Есть ли у меня еще уши? Превратился ли я в слух и ни во что больше? Здесь стою я среди пожара морского прибоя, чье белое пламя лижет мои ноги, - со всех сторон доносятся до меня вой, угрозы, крики, пронзительные звуки, а тем временем в глубине глубин старый потрясатель земли тупо, словно ревущий бык, поет свою арию; он при этом отбивает ногами такой землетрясильный такт, что даже у этих обветренных скалистых чудищ трепещет сердце в груди. И тут, внезапно, словно из ничего, перед самими воротами этого адского лабиринта, всего в нескольких саженях от них, появляется – большое парусное судно, скользящее мимо, молча, как привидение. О, эта призрачная красота! Какими чарами охватывает она меня! Как? Неужели судно это загружено всем покоем и безмолвием мира? Неужели и само мое счастье занимает здесь свое тихое место, мое блаженное Я, моя вторая усопшая самость? Еще не мертвая, но и уже не живущая? Словно призрачное, тихое, созерцательное, скользящее, парящее полусущество? Подобное судну, порхающему своими белыми парусами по темному морю, как огромная бабочка! Да! Порхать по бытию! Вот что это! Вот чем было бы это! – Кажется, этот шум сделал меня мечтателем? Всякий большой шум заставляет нас полагать счастьем тишину и даль. Когда мужчина стоит среди своего шума, среди прибоя своих бросков и набросков, тогда-то и видит он, как скользят мимо него тихие очаровательные существа, счастье и замкнутость которых исполняют его тоски, - это женщины. Он готов уже думать, что там, в женщинах, и живет лучший он сам, что в этих уголках смолкает и самый шумный прибой и жизнь сама становится сном о жизни. Однако! Однако! Мой благородный мечтатель, даже на прекраснейшем паруснике бывает так много шума и галдежа, и, к сожалению, так много мелочного и жалкого галдежа! Волшебство и могущественнейшее воздействие женщин есть, говоря языком философов, действие на расстоянии, actio in distans: но сюда принадлежит сперва и прежде всего – дистанция!
Тишина.
"Что случилось со мной, друзья мои? Вы видите, я – расстроен, гоним, повинуюсь, вопреки воле своей, и готов уйти – о, уйти от вас!
Да, опять должен вернуться Заратустра в уединение свое: но на этот раз неохотно возвращается медведь в берлогу!
Что случилось со мной? Кто принуждает меня к этому? – О, этого требует моя гневная повелительница, это она говорила со мной; называл ли я уже вам имя ее?
Вчера вечером говорила со мной Тишина моя: вот имя ужасной госпожи моей.
Было это так – ибо я должен рассказать вам это, чтобы не ожесточилось сердце ваше против меня, уходящего так внезапно!
Знаком ли вам испуг засыпающего?
До самых кончиков пальцев овладевает им испуг, ибо земля уходит у него из-под ног, и начинается сон.
Такую притчу поведаю я вам. Вчера, в самый безмолвный час, в час великой Тишины, земля ускользнула у меня из-под ног, и начался сон.
Стрелка передвинулась, часы моей жизни перевели дыхание – никогда еще не слышал я такой тишины вокруг себя; сердце мое сжалось.
Тогда беззвучно заговорила со мной Тишина: "Ты знаешь это, Заратустра?".
И в ужасе я вскрикнул от этого немого шепота, и кровь отхлынула от лица моего: но я молчал.
И тогда во второй раз сказала она мне безгласно: "Ты знаешь это, Заратустра, но не говоришь!".
И я, наконец, ответил, словно упрямец: "Да, я знаю, но не хочу говорить!".
И снова безгласно заговорила она со мной: "Ты не хочешь, Заратустра? Не правда ли? Не прячься в упрямстве своем!".
И я, плача и дрожа, как ребенок, говорил: "Ах, я хотел, правда, но я не могу! Избавь меня от этого! Это свыше моих сил!".
И опять сказала она: "При чем тут ты, Заратустра! Скажи слово свое и погибни!".
Я отвечал ей: "Ах, разве мое это слово? Кто я такой? Я жду более достойного: я не стою даже того, чтобы погибнуть ради него".
Тогда она вновь сказала безгласно: "При чем тут ты? Покорности еще мало в тебе. У покорности самая жесткая шкура".
И я отвечал: "Чего только не выносила уже шкура покорности моей! У подножия высоты своей живу я: как высоки вершины мои? Никто еще не сказал мне этого. Но мои долины мне хорошо известны".
И опять безмолвно заговорила тишина: "О Заратустра, тот, кто должен двигать горами, тот приведет в движение и долины, и низменности".
Я ответил: "Еще ни одной горы не сдвинуло слово мое, и то, что говорил я, не доходило до людей. Да, я отправился к людям, но пока еще не дошел до них".
И сказала мне молча Тишина: "Что можешь знать ты об этом! Роса выпадает на траву в самое безмолвное время ночи".
И я отвечал: "Они насмехались надо мной, когда нашел я путь свой и пошел по нему; поистине, дрожали тогда ноги мои.
А они злорадствовали: "Ты забыл дорогу, а теперь еще и разучился ходить!".
И снова безгласно сказала Тишина: "Что тебе до насмешек! Ты тот, кто разучился повиноваться: теперь ты должен повелевать!
Разве не знаешь ты, кто людям нужнее всего? Тот, кто приказывает великое.
Трудно осуществить великое: но еще труднее приказать его.
Вот что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать".
И я отвечал: "Мне недостает голоса льва, чтобы повелевать".
И тогда снова, подобно беззвучному шепоту, промолвила она:
"Слова, что приносят бурю, – самые тихие. Мысли, приходящие кротко, как голубь, правят миром.
О Заратустра, ты должен быть тенью того, что грядет: так будешь ты повелевать и, повелевая, пойдешь впереди".
И я отвечал: "Мне стыдно".
И снова безгласно проговорила она: "Ты еще должен стать ребенком и не стыдиться.
Гордость юности еще есть в тебе, поздно стал ты юношей: но кто хочет стать ребенком, должен преодолеть и юность свою".
И я долго колебался и дрожал и, наконец, сказал то же, что и в самом начале: "Я не хочу".
Тогда раздался вокруг меня смех. Горе мне! Как смех этот разрывал мне внутренности и терзал сердце!
И в последний раз прозвучал безмолвный голос: "О Заратустра, созрели плоды твои, но сам ты еще не созрел для них!
И потому тебе снова необходимо уединение: ибо должен ты еще дозреть".
И снова послышался смех, теперь уже удалявшийся от меня: потом стало тихо вокруг меня, наступила как бы двойная тишина. А я лежал на земле, и пот градом лился с меня.
Теперь вы все слышали: почему должен я вернуться в уединение свое. Ничего не утаил я от вас, друзья мои.
И все это вы услышали от меня, самого скрытного из людей, – таким хочу остаться я и впредь!
О, друзья мои! И еще нечто мог бы сказать я вам; и еще что-то мог бы я дать! Почему же не даю? Разве я скуп?"
Но когда Заратустра произнес слова эти, им овладела глубокая скорбь, ибо близка была разлука с друзьями, и он зарыдал; и никто не мог утешить его. Ночью же ушел он и покинул друзей своих.
Сильс-Мария
Здесь я засел и ждал, в беспроком сне.
По ту черту добра и зла, и мне
Сквозь свет и тень мерещились с утра
Слепящий полдень, море и игра.
И вдруг, подруга! я двоиться стал –
И Заратустра мне на миг предстал…
Есть ли у меня еще уши? Превратился ли я в слух и ни во что больше? Здесь стою я среди пожара морского прибоя, чье белое пламя лижет мои ноги, - со всех сторон доносятся до меня вой, угрозы, крики, пронзительные звуки, а тем временем в глубине глубин старый потрясатель земли тупо, словно ревущий бык, поет свою арию; он при этом отбивает ногами такой землетрясильный такт, что даже у этих обветренных скалистых чудищ трепещет сердце в груди. И тут, внезапно, словно из ничего, перед самими воротами этого адского лабиринта, всего в нескольких саженях от них, появляется – большое парусное судно, скользящее мимо, молча, как привидение. О, эта призрачная красота! Какими чарами охватывает она меня! Как? Неужели судно это загружено всем покоем и безмолвием мира? Неужели и само мое счастье занимает здесь свое тихое место, мое блаженное Я, моя вторая усопшая самость? Еще не мертвая, но и уже не живущая? Словно призрачное, тихое, созерцательное, скользящее, парящее полусущество? Подобное судну, порхающему своими белыми парусами по темному морю, как огромная бабочка! Да! Порхать по бытию! Вот что это! Вот чем было бы это! – Кажется, этот шум сделал меня мечтателем? Всякий большой шум заставляет нас полагать счастьем тишину и даль. Когда мужчина стоит среди своего шума, среди прибоя своих бросков и набросков, тогда-то и видит он, как скользят мимо него тихие очаровательные существа, счастье и замкнутость которых исполняют его тоски, - это женщины. Он готов уже думать, что там, в женщинах, и живет лучший он сам, что в этих уголках смолкает и самый шумный прибой и жизнь сама становится сном о жизни. Однако! Однако! Мой благородный мечтатель, даже на прекраснейшем паруснике бывает так много шума и галдежа, и, к сожалению, так много мелочного и жалкого галдежа! Волшебство и могущественнейшее воздействие женщин есть, говоря языком философов, действие на расстоянии, actio in distans: но сюда принадлежит сперва и прежде всего – дистанция!
Тишина.
"Что случилось со мной, друзья мои? Вы видите, я – расстроен, гоним, повинуюсь, вопреки воле своей, и готов уйти – о, уйти от вас!
Да, опять должен вернуться Заратустра в уединение свое: но на этот раз неохотно возвращается медведь в берлогу!
Что случилось со мной? Кто принуждает меня к этому? – О, этого требует моя гневная повелительница, это она говорила со мной; называл ли я уже вам имя ее?
Вчера вечером говорила со мной Тишина моя: вот имя ужасной госпожи моей.
Было это так – ибо я должен рассказать вам это, чтобы не ожесточилось сердце ваше против меня, уходящего так внезапно!
Знаком ли вам испуг засыпающего?
До самых кончиков пальцев овладевает им испуг, ибо земля уходит у него из-под ног, и начинается сон.
Такую притчу поведаю я вам. Вчера, в самый безмолвный час, в час великой Тишины, земля ускользнула у меня из-под ног, и начался сон.
Стрелка передвинулась, часы моей жизни перевели дыхание – никогда еще не слышал я такой тишины вокруг себя; сердце мое сжалось.
Тогда беззвучно заговорила со мной Тишина: "Ты знаешь это, Заратустра?".
И в ужасе я вскрикнул от этого немого шепота, и кровь отхлынула от лица моего: но я молчал.
И тогда во второй раз сказала она мне безгласно: "Ты знаешь это, Заратустра, но не говоришь!".
И я, наконец, ответил, словно упрямец: "Да, я знаю, но не хочу говорить!".
И снова безгласно заговорила она со мной: "Ты не хочешь, Заратустра? Не правда ли? Не прячься в упрямстве своем!".
И я, плача и дрожа, как ребенок, говорил: "Ах, я хотел, правда, но я не могу! Избавь меня от этого! Это свыше моих сил!".
И опять сказала она: "При чем тут ты, Заратустра! Скажи слово свое и погибни!".
Я отвечал ей: "Ах, разве мое это слово? Кто я такой? Я жду более достойного: я не стою даже того, чтобы погибнуть ради него".
Тогда она вновь сказала безгласно: "При чем тут ты? Покорности еще мало в тебе. У покорности самая жесткая шкура".
И я отвечал: "Чего только не выносила уже шкура покорности моей! У подножия высоты своей живу я: как высоки вершины мои? Никто еще не сказал мне этого. Но мои долины мне хорошо известны".
И опять безмолвно заговорила тишина: "О Заратустра, тот, кто должен двигать горами, тот приведет в движение и долины, и низменности".
Я ответил: "Еще ни одной горы не сдвинуло слово мое, и то, что говорил я, не доходило до людей. Да, я отправился к людям, но пока еще не дошел до них".
И сказала мне молча Тишина: "Что можешь знать ты об этом! Роса выпадает на траву в самое безмолвное время ночи".
И я отвечал: "Они насмехались надо мной, когда нашел я путь свой и пошел по нему; поистине, дрожали тогда ноги мои.
А они злорадствовали: "Ты забыл дорогу, а теперь еще и разучился ходить!".
И снова безгласно сказала Тишина: "Что тебе до насмешек! Ты тот, кто разучился повиноваться: теперь ты должен повелевать!
Разве не знаешь ты, кто людям нужнее всего? Тот, кто приказывает великое.
Трудно осуществить великое: но еще труднее приказать его.
Вот что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать".
И я отвечал: "Мне недостает голоса льва, чтобы повелевать".
И тогда снова, подобно беззвучному шепоту, промолвила она:
"Слова, что приносят бурю, – самые тихие. Мысли, приходящие кротко, как голубь, правят миром.
О Заратустра, ты должен быть тенью того, что грядет: так будешь ты повелевать и, повелевая, пойдешь впереди".
И я отвечал: "Мне стыдно".
И снова безгласно проговорила она: "Ты еще должен стать ребенком и не стыдиться.
Гордость юности еще есть в тебе, поздно стал ты юношей: но кто хочет стать ребенком, должен преодолеть и юность свою".
И я долго колебался и дрожал и, наконец, сказал то же, что и в самом начале: "Я не хочу".
Тогда раздался вокруг меня смех. Горе мне! Как смех этот разрывал мне внутренности и терзал сердце!
И в последний раз прозвучал безмолвный голос: "О Заратустра, созрели плоды твои, но сам ты еще не созрел для них!
И потому тебе снова необходимо уединение: ибо должен ты еще дозреть".
И снова послышался смех, теперь уже удалявшийся от меня: потом стало тихо вокруг меня, наступила как бы двойная тишина. А я лежал на земле, и пот градом лился с меня.
Теперь вы все слышали: почему должен я вернуться в уединение свое. Ничего не утаил я от вас, друзья мои.
И все это вы услышали от меня, самого скрытного из людей, – таким хочу остаться я и впредь!
О, друзья мои! И еще нечто мог бы сказать я вам; и еще что-то мог бы я дать! Почему же не даю? Разве я скуп?"
Но когда Заратустра произнес слова эти, им овладела глубокая скорбь, ибо близка была разлука с друзьями, и он зарыдал; и никто не мог утешить его. Ночью же ушел он и покинул друзей своих.
>>69857
>>69859
Не чудо ли, что мгновение, которое столь же быстролетно появляется, как и исчезает, которое возникает из ничего и превращается в ничто, – что это мгновение тем не менее возвращается снова, как призрак, и нарушает покой другого позднейшего мгновения. Непрерывно от свитка времени отделяются отдельные листы, выпадают и улетают прочь, чтобы внезапно снова упасть в самого человека. Тогда человек говорит: «Я вспоминаю» – и завидует животному, которое сейчас же забывает и для которого каждое мгновение действительно умирает, погружаясь в туман и ночь и угасая навсегда. Столь неисторически живет животное: оно растворяется в настоящем, как целое число, не оставляя по себе никаких странных дробей, оно не умеет притворяться, ничего не скрывает и в каждый данный момент является вполне тем, что оно есть, и потому не может не быть честным. Человек же, напротив, должен всячески упираться против громадной, все увеличивающейся тяжести прошлого; последняя или пригибает его вниз, или отклоняет его в сторону, она затрудняет его движение, как невидимая и темная ноша, от которой он для виду готов иногда отречься, как это он слишком охотно и делает в обществе равных себе, чтобы возбудить в них зависть. Поэтому-то его волнует, как воспоминание об утраченном рае, зрелище пасущегося стада или более знакомое зрелище ребенка, которому еще нет надобности отрекаться от какого-либо прошлого и который в блаженном неведении играет между гранями прошедшего и будущего. И все же играм ребенка также наступает конец: слишком рано отнимается у него способность забвения. Тогда научается он понимать значение слова «было», того рокового слова, которое, знаменуя для человека борьбу, страдание и пресыщение, напоминает ему, что его существование, в корне, есть никогда не завершающееся Imperfectum. Когда же смерть приносит наконец желанное забвение, то она похищает одновременно и настоящее вместе с жизнью человека и этим прикладывает свою печать к той истине, что наше существование есть непрерывный уход в прошлое, т.е. вещь, которая живет постоянным самоотрицанием, самопожиранием и самопротиворечием.
Таким образом, жить почти без воспоминаний, и даже счастливо жить без них, вполне возможно, как показывает пример животного; но совершенно и безусловно немыслимо жить без возможности забвения вообще. Или, чтобы еще проще выразить мою мысль: существует такая степень бессонницы, постоянного пережевывания жвачки, такая степень развития исторического чувства, которая влечет за собой громадный ущерб для всего живого и в конце концов приводит его к гибели, будь то отдельный человек, или народ, или культура.
Мы видели животное, которое, будучи совершенно лишено исторического чувства и заключено внутри горизонта, сводящегося чуть ли не к одной точке, наслаждается тем не менее неким счастьем или по крайней мере живет, не зная пресыщения и притворства; поэтому мы должны считать способность чувствовать в известной степени неисторически более важной и более первоначальной, поскольку она является фундаментом, на котором только вообще и может быть построено нечто правильное, здоровое и великое, нечто подлинно человеческое. Неисторическое подобно окутывающей атмосфере, в которой только и возникает жизнь с тем, чтобы вновь исчезнуть с уничтожением этой атмосферы.
Так далеко еще никогда не заносилось историческое созерцание, даже и тогда, когда оно видело сны; ибо теперь история человечества есть только продолжение истории животного и растительного царства; даже на дне морском исторический универсалист ухитряется находить свои следы в виде живой слизи. Если мы удивляемся громадности пути, пройденного уже человеком, как некоему чуду, то взор наш останавливается с головокружительным изумлением, как на еще более поразительном чуде, на современном человеке, который достиг того, что может мысленно проследить весь этот путь; он гордо стоит на вершине пирамиды мирового процесса; закладывая последний, замковый камень своего познания, он как бы хочет крикнуть прислушивающейся к его словам природе: «Мы у цели, мы – сама цель, мы – венец природы!»..
... Там же подобрал я на пути слово "Сверхчеловек" и утверждение, что человек есть нечто, что должно преодолеть, – что он есть мост, а не цель; что прославляет он полдень и вечер свой, как путь к новым утренним зорям:
– слово Заратустры о Великом Полудне, что вознес я некогда над людьми, подобно второй вечерней заре.
Поистине я дал им увидеть новые звезды и новые ночи; и над тучами пестрым шатром днем и ночью раскидывал я смех свой.
Я учил их всем своим помыслам и стремлениям: собрать воедино и сплавить все, что есть в человеке отрывочного, загадочного и пугающе случайного, – как поэт, отгадчик и избавитель от случайного я учил их быть созидателями будущего и спасать, созидая, то, что было.
Спасти в человеке прошлое его и так преобразовать всякое "Было", чтобы воля сказала: "Но я так хотела! Я так буду хотеть!" – вот что назвал я избавлением, вот что учил я называть избавлением.
Ныне я жду своего избавления, чтобы идти к ним в последний раз.
В последний раз иду я к людям: среди них хочу я свершить закат свой и, умирая, дать им свой самый богатый дар!
Этому я научился у солнца, когда заходит оно, богатейшее из светил: золото сыплет оно в море из неистощимых сокровищниц своих, – тогда и беднейший рыбак гребет золотым веслом! Ибо видел я это однажды, и слезы от зрелища этого не утолили душу мою.
Подобно солнцу, идет Заратустра к закату: и вот, он сидит, ожидая, а вокруг него старые разбитые скрижали, а также новые, наполовину исписанные.
Взгляните, вот новая скрижаль: но где же братья мои, чтобы со мною вместе отнести ее в долину, в сердца человеческие?
Так повелевает великая любовь моя к дальнему: не щади ближнего своего! Человек есть нечто, что должно преодолеть.
Есть много путей и способов преодоления: твое дело – добраться до них! Но только паяц думает: "Через человека можно перепрыгнуть".
Преодолей себя самого даже в ближнем своем: и право, которое можешь взять силой, не позволяй дать себе!
То, что делаешь ты, никто и никогда не сделает тебе. Знайте, воздаяния не существует.
Кто не может повелевать, должен повиноваться. Есть многие, умеющие повелевать себе, однако многого еще недостает им, чтобы повиноваться себе самому!
Таково свойство душ благородных: они ничего не хотят даром, тем более – жизнь.
Кто из черни – тот хочет жить даром; мы же, другие, кому жизнь – дана, мы постоянно размышляем: что лучшее дать нам взамен!
И поистине, благородна та речь, что гласит: "То, что нам обещает жизнь, мы хотим сохранить для жизни!"
Не должно желать наслаждения, когда не дано наслаждаться. И еще – не должно желать наслаждаться!
Наслаждение и невинность – самые стыдливые вещи: они не хотят, чтобы их искали. Их надо иметь – искать же следует скорее вину и страдание!..
>>69859
Не чудо ли, что мгновение, которое столь же быстролетно появляется, как и исчезает, которое возникает из ничего и превращается в ничто, – что это мгновение тем не менее возвращается снова, как призрак, и нарушает покой другого позднейшего мгновения. Непрерывно от свитка времени отделяются отдельные листы, выпадают и улетают прочь, чтобы внезапно снова упасть в самого человека. Тогда человек говорит: «Я вспоминаю» – и завидует животному, которое сейчас же забывает и для которого каждое мгновение действительно умирает, погружаясь в туман и ночь и угасая навсегда. Столь неисторически живет животное: оно растворяется в настоящем, как целое число, не оставляя по себе никаких странных дробей, оно не умеет притворяться, ничего не скрывает и в каждый данный момент является вполне тем, что оно есть, и потому не может не быть честным. Человек же, напротив, должен всячески упираться против громадной, все увеличивающейся тяжести прошлого; последняя или пригибает его вниз, или отклоняет его в сторону, она затрудняет его движение, как невидимая и темная ноша, от которой он для виду готов иногда отречься, как это он слишком охотно и делает в обществе равных себе, чтобы возбудить в них зависть. Поэтому-то его волнует, как воспоминание об утраченном рае, зрелище пасущегося стада или более знакомое зрелище ребенка, которому еще нет надобности отрекаться от какого-либо прошлого и который в блаженном неведении играет между гранями прошедшего и будущего. И все же играм ребенка также наступает конец: слишком рано отнимается у него способность забвения. Тогда научается он понимать значение слова «было», того рокового слова, которое, знаменуя для человека борьбу, страдание и пресыщение, напоминает ему, что его существование, в корне, есть никогда не завершающееся Imperfectum. Когда же смерть приносит наконец желанное забвение, то она похищает одновременно и настоящее вместе с жизнью человека и этим прикладывает свою печать к той истине, что наше существование есть непрерывный уход в прошлое, т.е. вещь, которая живет постоянным самоотрицанием, самопожиранием и самопротиворечием.
Таким образом, жить почти без воспоминаний, и даже счастливо жить без них, вполне возможно, как показывает пример животного; но совершенно и безусловно немыслимо жить без возможности забвения вообще. Или, чтобы еще проще выразить мою мысль: существует такая степень бессонницы, постоянного пережевывания жвачки, такая степень развития исторического чувства, которая влечет за собой громадный ущерб для всего живого и в конце концов приводит его к гибели, будь то отдельный человек, или народ, или культура.
Мы видели животное, которое, будучи совершенно лишено исторического чувства и заключено внутри горизонта, сводящегося чуть ли не к одной точке, наслаждается тем не менее неким счастьем или по крайней мере живет, не зная пресыщения и притворства; поэтому мы должны считать способность чувствовать в известной степени неисторически более важной и более первоначальной, поскольку она является фундаментом, на котором только вообще и может быть построено нечто правильное, здоровое и великое, нечто подлинно человеческое. Неисторическое подобно окутывающей атмосфере, в которой только и возникает жизнь с тем, чтобы вновь исчезнуть с уничтожением этой атмосферы.
Так далеко еще никогда не заносилось историческое созерцание, даже и тогда, когда оно видело сны; ибо теперь история человечества есть только продолжение истории животного и растительного царства; даже на дне морском исторический универсалист ухитряется находить свои следы в виде живой слизи. Если мы удивляемся громадности пути, пройденного уже человеком, как некоему чуду, то взор наш останавливается с головокружительным изумлением, как на еще более поразительном чуде, на современном человеке, который достиг того, что может мысленно проследить весь этот путь; он гордо стоит на вершине пирамиды мирового процесса; закладывая последний, замковый камень своего познания, он как бы хочет крикнуть прислушивающейся к его словам природе: «Мы у цели, мы – сама цель, мы – венец природы!»..
... Там же подобрал я на пути слово "Сверхчеловек" и утверждение, что человек есть нечто, что должно преодолеть, – что он есть мост, а не цель; что прославляет он полдень и вечер свой, как путь к новым утренним зорям:
– слово Заратустры о Великом Полудне, что вознес я некогда над людьми, подобно второй вечерней заре.
Поистине я дал им увидеть новые звезды и новые ночи; и над тучами пестрым шатром днем и ночью раскидывал я смех свой.
Я учил их всем своим помыслам и стремлениям: собрать воедино и сплавить все, что есть в человеке отрывочного, загадочного и пугающе случайного, – как поэт, отгадчик и избавитель от случайного я учил их быть созидателями будущего и спасать, созидая, то, что было.
Спасти в человеке прошлое его и так преобразовать всякое "Было", чтобы воля сказала: "Но я так хотела! Я так буду хотеть!" – вот что назвал я избавлением, вот что учил я называть избавлением.
Ныне я жду своего избавления, чтобы идти к ним в последний раз.
В последний раз иду я к людям: среди них хочу я свершить закат свой и, умирая, дать им свой самый богатый дар!
Этому я научился у солнца, когда заходит оно, богатейшее из светил: золото сыплет оно в море из неистощимых сокровищниц своих, – тогда и беднейший рыбак гребет золотым веслом! Ибо видел я это однажды, и слезы от зрелища этого не утолили душу мою.
Подобно солнцу, идет Заратустра к закату: и вот, он сидит, ожидая, а вокруг него старые разбитые скрижали, а также новые, наполовину исписанные.
Взгляните, вот новая скрижаль: но где же братья мои, чтобы со мною вместе отнести ее в долину, в сердца человеческие?
Так повелевает великая любовь моя к дальнему: не щади ближнего своего! Человек есть нечто, что должно преодолеть.
Есть много путей и способов преодоления: твое дело – добраться до них! Но только паяц думает: "Через человека можно перепрыгнуть".
Преодолей себя самого даже в ближнем своем: и право, которое можешь взять силой, не позволяй дать себе!
То, что делаешь ты, никто и никогда не сделает тебе. Знайте, воздаяния не существует.
Кто не может повелевать, должен повиноваться. Есть многие, умеющие повелевать себе, однако многого еще недостает им, чтобы повиноваться себе самому!
Таково свойство душ благородных: они ничего не хотят даром, тем более – жизнь.
Кто из черни – тот хочет жить даром; мы же, другие, кому жизнь – дана, мы постоянно размышляем: что лучшее дать нам взамен!
И поистине, благородна та речь, что гласит: "То, что нам обещает жизнь, мы хотим сохранить для жизни!"
Не должно желать наслаждения, когда не дано наслаждаться. И еще – не должно желать наслаждаться!
Наслаждение и невинность – самые стыдливые вещи: они не хотят, чтобы их искали. Их надо иметь – искать же следует скорее вину и страдание!..
>>69857
>>69859
Не чудо ли, что мгновение, которое столь же быстролетно появляется, как и исчезает, которое возникает из ничего и превращается в ничто, – что это мгновение тем не менее возвращается снова, как призрак, и нарушает покой другого позднейшего мгновения. Непрерывно от свитка времени отделяются отдельные листы, выпадают и улетают прочь, чтобы внезапно снова упасть в самого человека. Тогда человек говорит: «Я вспоминаю» – и завидует животному, которое сейчас же забывает и для которого каждое мгновение действительно умирает, погружаясь в туман и ночь и угасая навсегда. Столь неисторически живет животное: оно растворяется в настоящем, как целое число, не оставляя по себе никаких странных дробей, оно не умеет притворяться, ничего не скрывает и в каждый данный момент является вполне тем, что оно есть, и потому не может не быть честным. Человек же, напротив, должен всячески упираться против громадной, все увеличивающейся тяжести прошлого; последняя или пригибает его вниз, или отклоняет его в сторону, она затрудняет его движение, как невидимая и темная ноша, от которой он для виду готов иногда отречься, как это он слишком охотно и делает в обществе равных себе, чтобы возбудить в них зависть. Поэтому-то его волнует, как воспоминание об утраченном рае, зрелище пасущегося стада или более знакомое зрелище ребенка, которому еще нет надобности отрекаться от какого-либо прошлого и который в блаженном неведении играет между гранями прошедшего и будущего. И все же играм ребенка также наступает конец: слишком рано отнимается у него способность забвения. Тогда научается он понимать значение слова «было», того рокового слова, которое, знаменуя для человека борьбу, страдание и пресыщение, напоминает ему, что его существование, в корне, есть никогда не завершающееся Imperfectum. Когда же смерть приносит наконец желанное забвение, то она похищает одновременно и настоящее вместе с жизнью человека и этим прикладывает свою печать к той истине, что наше существование есть непрерывный уход в прошлое, т.е. вещь, которая живет постоянным самоотрицанием, самопожиранием и самопротиворечием.
Таким образом, жить почти без воспоминаний, и даже счастливо жить без них, вполне возможно, как показывает пример животного; но совершенно и безусловно немыслимо жить без возможности забвения вообще. Или, чтобы еще проще выразить мою мысль: существует такая степень бессонницы, постоянного пережевывания жвачки, такая степень развития исторического чувства, которая влечет за собой громадный ущерб для всего живого и в конце концов приводит его к гибели, будь то отдельный человек, или народ, или культура.
Мы видели животное, которое, будучи совершенно лишено исторического чувства и заключено внутри горизонта, сводящегося чуть ли не к одной точке, наслаждается тем не менее неким счастьем или по крайней мере живет, не зная пресыщения и притворства; поэтому мы должны считать способность чувствовать в известной степени неисторически более важной и более первоначальной, поскольку она является фундаментом, на котором только вообще и может быть построено нечто правильное, здоровое и великое, нечто подлинно человеческое. Неисторическое подобно окутывающей атмосфере, в которой только и возникает жизнь с тем, чтобы вновь исчезнуть с уничтожением этой атмосферы.
Так далеко еще никогда не заносилось историческое созерцание, даже и тогда, когда оно видело сны; ибо теперь история человечества есть только продолжение истории животного и растительного царства; даже на дне морском исторический универсалист ухитряется находить свои следы в виде живой слизи. Если мы удивляемся громадности пути, пройденного уже человеком, как некоему чуду, то взор наш останавливается с головокружительным изумлением, как на еще более поразительном чуде, на современном человеке, который достиг того, что может мысленно проследить весь этот путь; он гордо стоит на вершине пирамиды мирового процесса; закладывая последний, замковый камень своего познания, он как бы хочет крикнуть прислушивающейся к его словам природе: «Мы у цели, мы – сама цель, мы – венец природы!»..
... Там же подобрал я на пути слово "Сверхчеловек" и утверждение, что человек есть нечто, что должно преодолеть, – что он есть мост, а не цель; что прославляет он полдень и вечер свой, как путь к новым утренним зорям:
– слово Заратустры о Великом Полудне, что вознес я некогда над людьми, подобно второй вечерней заре.
Поистине я дал им увидеть новые звезды и новые ночи; и над тучами пестрым шатром днем и ночью раскидывал я смех свой.
Я учил их всем своим помыслам и стремлениям: собрать воедино и сплавить все, что есть в человеке отрывочного, загадочного и пугающе случайного, – как поэт, отгадчик и избавитель от случайного я учил их быть созидателями будущего и спасать, созидая, то, что было.
Спасти в человеке прошлое его и так преобразовать всякое "Было", чтобы воля сказала: "Но я так хотела! Я так буду хотеть!" – вот что назвал я избавлением, вот что учил я называть избавлением.
Ныне я жду своего избавления, чтобы идти к ним в последний раз.
В последний раз иду я к людям: среди них хочу я свершить закат свой и, умирая, дать им свой самый богатый дар!
Этому я научился у солнца, когда заходит оно, богатейшее из светил: золото сыплет оно в море из неистощимых сокровищниц своих, – тогда и беднейший рыбак гребет золотым веслом! Ибо видел я это однажды, и слезы от зрелища этого не утолили душу мою.
Подобно солнцу, идет Заратустра к закату: и вот, он сидит, ожидая, а вокруг него старые разбитые скрижали, а также новые, наполовину исписанные.
Взгляните, вот новая скрижаль: но где же братья мои, чтобы со мною вместе отнести ее в долину, в сердца человеческие?
Так повелевает великая любовь моя к дальнему: не щади ближнего своего! Человек есть нечто, что должно преодолеть.
Есть много путей и способов преодоления: твое дело – добраться до них! Но только паяц думает: "Через человека можно перепрыгнуть".
Преодолей себя самого даже в ближнем своем: и право, которое можешь взять силой, не позволяй дать себе!
То, что делаешь ты, никто и никогда не сделает тебе. Знайте, воздаяния не существует.
Кто не может повелевать, должен повиноваться. Есть многие, умеющие повелевать себе, однако многого еще недостает им, чтобы повиноваться себе самому!
Таково свойство душ благородных: они ничего не хотят даром, тем более – жизнь.
Кто из черни – тот хочет жить даром; мы же, другие, кому жизнь – дана, мы постоянно размышляем: что лучшее дать нам взамен!
И поистине, благородна та речь, что гласит: "То, что нам обещает жизнь, мы хотим сохранить для жизни!"
Не должно желать наслаждения, когда не дано наслаждаться. И еще – не должно желать наслаждаться!
Наслаждение и невинность – самые стыдливые вещи: они не хотят, чтобы их искали. Их надо иметь – искать же следует скорее вину и страдание!..
>>69859
Не чудо ли, что мгновение, которое столь же быстролетно появляется, как и исчезает, которое возникает из ничего и превращается в ничто, – что это мгновение тем не менее возвращается снова, как призрак, и нарушает покой другого позднейшего мгновения. Непрерывно от свитка времени отделяются отдельные листы, выпадают и улетают прочь, чтобы внезапно снова упасть в самого человека. Тогда человек говорит: «Я вспоминаю» – и завидует животному, которое сейчас же забывает и для которого каждое мгновение действительно умирает, погружаясь в туман и ночь и угасая навсегда. Столь неисторически живет животное: оно растворяется в настоящем, как целое число, не оставляя по себе никаких странных дробей, оно не умеет притворяться, ничего не скрывает и в каждый данный момент является вполне тем, что оно есть, и потому не может не быть честным. Человек же, напротив, должен всячески упираться против громадной, все увеличивающейся тяжести прошлого; последняя или пригибает его вниз, или отклоняет его в сторону, она затрудняет его движение, как невидимая и темная ноша, от которой он для виду готов иногда отречься, как это он слишком охотно и делает в обществе равных себе, чтобы возбудить в них зависть. Поэтому-то его волнует, как воспоминание об утраченном рае, зрелище пасущегося стада или более знакомое зрелище ребенка, которому еще нет надобности отрекаться от какого-либо прошлого и который в блаженном неведении играет между гранями прошедшего и будущего. И все же играм ребенка также наступает конец: слишком рано отнимается у него способность забвения. Тогда научается он понимать значение слова «было», того рокового слова, которое, знаменуя для человека борьбу, страдание и пресыщение, напоминает ему, что его существование, в корне, есть никогда не завершающееся Imperfectum. Когда же смерть приносит наконец желанное забвение, то она похищает одновременно и настоящее вместе с жизнью человека и этим прикладывает свою печать к той истине, что наше существование есть непрерывный уход в прошлое, т.е. вещь, которая живет постоянным самоотрицанием, самопожиранием и самопротиворечием.
Таким образом, жить почти без воспоминаний, и даже счастливо жить без них, вполне возможно, как показывает пример животного; но совершенно и безусловно немыслимо жить без возможности забвения вообще. Или, чтобы еще проще выразить мою мысль: существует такая степень бессонницы, постоянного пережевывания жвачки, такая степень развития исторического чувства, которая влечет за собой громадный ущерб для всего живого и в конце концов приводит его к гибели, будь то отдельный человек, или народ, или культура.
Мы видели животное, которое, будучи совершенно лишено исторического чувства и заключено внутри горизонта, сводящегося чуть ли не к одной точке, наслаждается тем не менее неким счастьем или по крайней мере живет, не зная пресыщения и притворства; поэтому мы должны считать способность чувствовать в известной степени неисторически более важной и более первоначальной, поскольку она является фундаментом, на котором только вообще и может быть построено нечто правильное, здоровое и великое, нечто подлинно человеческое. Неисторическое подобно окутывающей атмосфере, в которой только и возникает жизнь с тем, чтобы вновь исчезнуть с уничтожением этой атмосферы.
Так далеко еще никогда не заносилось историческое созерцание, даже и тогда, когда оно видело сны; ибо теперь история человечества есть только продолжение истории животного и растительного царства; даже на дне морском исторический универсалист ухитряется находить свои следы в виде живой слизи. Если мы удивляемся громадности пути, пройденного уже человеком, как некоему чуду, то взор наш останавливается с головокружительным изумлением, как на еще более поразительном чуде, на современном человеке, который достиг того, что может мысленно проследить весь этот путь; он гордо стоит на вершине пирамиды мирового процесса; закладывая последний, замковый камень своего познания, он как бы хочет крикнуть прислушивающейся к его словам природе: «Мы у цели, мы – сама цель, мы – венец природы!»..
... Там же подобрал я на пути слово "Сверхчеловек" и утверждение, что человек есть нечто, что должно преодолеть, – что он есть мост, а не цель; что прославляет он полдень и вечер свой, как путь к новым утренним зорям:
– слово Заратустры о Великом Полудне, что вознес я некогда над людьми, подобно второй вечерней заре.
Поистине я дал им увидеть новые звезды и новые ночи; и над тучами пестрым шатром днем и ночью раскидывал я смех свой.
Я учил их всем своим помыслам и стремлениям: собрать воедино и сплавить все, что есть в человеке отрывочного, загадочного и пугающе случайного, – как поэт, отгадчик и избавитель от случайного я учил их быть созидателями будущего и спасать, созидая, то, что было.
Спасти в человеке прошлое его и так преобразовать всякое "Было", чтобы воля сказала: "Но я так хотела! Я так буду хотеть!" – вот что назвал я избавлением, вот что учил я называть избавлением.
Ныне я жду своего избавления, чтобы идти к ним в последний раз.
В последний раз иду я к людям: среди них хочу я свершить закат свой и, умирая, дать им свой самый богатый дар!
Этому я научился у солнца, когда заходит оно, богатейшее из светил: золото сыплет оно в море из неистощимых сокровищниц своих, – тогда и беднейший рыбак гребет золотым веслом! Ибо видел я это однажды, и слезы от зрелища этого не утолили душу мою.
Подобно солнцу, идет Заратустра к закату: и вот, он сидит, ожидая, а вокруг него старые разбитые скрижали, а также новые, наполовину исписанные.
Взгляните, вот новая скрижаль: но где же братья мои, чтобы со мною вместе отнести ее в долину, в сердца человеческие?
Так повелевает великая любовь моя к дальнему: не щади ближнего своего! Человек есть нечто, что должно преодолеть.
Есть много путей и способов преодоления: твое дело – добраться до них! Но только паяц думает: "Через человека можно перепрыгнуть".
Преодолей себя самого даже в ближнем своем: и право, которое можешь взять силой, не позволяй дать себе!
То, что делаешь ты, никто и никогда не сделает тебе. Знайте, воздаяния не существует.
Кто не может повелевать, должен повиноваться. Есть многие, умеющие повелевать себе, однако многого еще недостает им, чтобы повиноваться себе самому!
Таково свойство душ благородных: они ничего не хотят даром, тем более – жизнь.
Кто из черни – тот хочет жить даром; мы же, другие, кому жизнь – дана, мы постоянно размышляем: что лучшее дать нам взамен!
И поистине, благородна та речь, что гласит: "То, что нам обещает жизнь, мы хотим сохранить для жизни!"
Не должно желать наслаждения, когда не дано наслаждаться. И еще – не должно желать наслаждаться!
Наслаждение и невинность – самые стыдливые вещи: они не хотят, чтобы их искали. Их надо иметь – искать же следует скорее вину и страдание!..
521 Кб, 1159x631>>69847
Это антифилософия, чел.
И я подозреваю, что тот психиатр даже не понимает откуда это (а я знаю откуда - это про objet petit a из лекций Лакана, а Лакан, между прочим - антифилософ (но к неософистике подходит, весьма).
И согласно этому "откуда" - "завёрнутое в конверт" это не то, что этот психиатр думает. "Завёрнутое в конверт" это то что детерминирует поведение субъекта (по Лакану).
Меньше слушай всяких... неосведомлённых, в общем. В случае Лакана, согласно Darian Leader, именно то, что обнаруживается внутри конверта, - письмо, - воспринимается как "ультимативная" (искомая) "мысль" - хотя для этого нет ровным счётом никакой причины. Однако динамика желания приковывает субъекта к такой вот "истине".
А дальше Делёз в том числе развивает эту идею, как идею "складки". Добавляя тезис о writing Лакана, получаем искомое (что я описал, т.е. writing случается не просто руками, а в том числе в речи, - но и в действии).
Нет. Слово никогда не достигает цели.
Если мы рассказываем о себе, значит мы не достаточно ценим себя. Наши подлинные переживания совершенно не болтливы. Они не могли бы рассказать о себе, если бы захотели. Это оттого, что они лишены слова. Для чего у нас есть слова, с тем мы уже и покончили. Во всяком говорении есть гран презрения. Речь, по-видимому, изобретена для среднего, посредственного, сообщаемого. Ею говорящий сразу вульгаризируется. (Из морали для глухонемых и других философов).
Ты не совсем внимательно прочёл весь афоризм. Вроде ты же читал про "тело без органов" у Делёза? Делёз как раз писал и о книгах как "телах без органов". Тут смысл тот же - и в целом, с добавлением идеи "writing" - он становится более широким (определяет смысл идеи вечного возвращения, который эксплицируется в "Видении и загадке", "Выздоравливающий" и следующих двух главах).
В афоризме прямо пишется что выживаешь не ты, а что-то другое, сама книга, "почти человек".
Учитывая, что Ницше написал "сына"-Заратустру - я никакого отрицания этой идеи, в принципе-то, и не вижу.
>>69848
Чепуха какая-то у него, если честно. Ну, в смысле, прочти "Плясовую песнь" и "Другую плясовую песнь". Там явно видно, что отталкивать женщина не отказывается - она ускользает, даже.
Если у женщины мужские добродетели, то от нее впору бежать; если же у нее нет мужских добродетелей, то она убежит сама.
"Толк" - Заратустре (типу Заратустры). Философия Ницше действительно изложена в Заратустре. В "Так говорил Заратустра" Заратустра обращается к читателям ("Так говорил Заратустра"). ("Предсказывать" - вряд ли, предвосхищал, скорее.)
Остальные вопросы немного странные - почему Ницше должен заботиться о всех читателях? И какого ответа ты ждёшь от меня? Я же не Заратустра, как я тебе отвечу?
("Толк" - философский. Что было заявлено - то и было предъявлено. Остальные составляющие и произведения - это как бы обрамления главного труда, так же, как и у Платона. Ну и, я подозреваю, Ницше тоже исповедовал заповедь "повторение - мать учения", в его случае эта заповедь даже не наставление, а некий фундаментальный принцип всей его философии и всего его - мышления.)
>>69849
Ну и ладно.
>мысль, "завёрнутая" в конверт, как выражался один психиатр
Это антифилософия, чел.
И я подозреваю, что тот психиатр даже не понимает откуда это (а я знаю откуда - это про objet petit a из лекций Лакана, а Лакан, между прочим - антифилософ (но к неософистике подходит, весьма).
И согласно этому "откуда" - "завёрнутое в конверт" это не то, что этот психиатр думает. "Завёрнутое в конверт" это то что детерминирует поведение субъекта (по Лакану).
Меньше слушай всяких... неосведомлённых, в общем. В случае Лакана, согласно Darian Leader, именно то, что обнаруживается внутри конверта, - письмо, - воспринимается как "ультимативная" (искомая) "мысль" - хотя для этого нет ровным счётом никакой причины. Однако динамика желания приковывает субъекта к такой вот "истине".
А дальше Делёз в том числе развивает эту идею, как идею "складки". Добавляя тезис о writing Лакана, получаем искомое (что я описал, т.е. writing случается не просто руками, а в том числе в речи, - но и в действии).
>слово - самая непосредственно выраженная мысль
Нет. Слово никогда не достигает цели.
Если мы рассказываем о себе, значит мы не достаточно ценим себя. Наши подлинные переживания совершенно не болтливы. Они не могли бы рассказать о себе, если бы захотели. Это оттого, что они лишены слова. Для чего у нас есть слова, с тем мы уже и покончили. Во всяком говорении есть гран презрения. Речь, по-видимому, изобретена для среднего, посредственного, сообщаемого. Ею говорящий сразу вульгаризируется. (Из морали для глухонемых и других философов).
>По-моему он сам эту идею отрицал как идеал и как ложный идеал, как поиск бессмертия (во мне самом некогда до нигилизма бушевала эта идея)
Ты не совсем внимательно прочёл весь афоризм. Вроде ты же читал про "тело без органов" у Делёза? Делёз как раз писал и о книгах как "телах без органов". Тут смысл тот же - и в целом, с добавлением идеи "writing" - он становится более широким (определяет смысл идеи вечного возвращения, который эксплицируется в "Видении и загадке", "Выздоравливающий" и следующих двух главах).
>как поиск бессмертия
В афоризме прямо пишется что выживаешь не ты, а что-то другое, сама книга, "почти человек".
Учитывая, что Ницше написал "сына"-Заратустру - я никакого отрицания этой идеи, в принципе-то, и не вижу.
>>69848
>потому что женщина отказывается отталкивать
Чепуха какая-то у него, если честно. Ну, в смысле, прочти "Плясовую песнь" и "Другую плясовую песнь". Там явно видно, что отталкивать женщина не отказывается - она ускользает, даже.
Если у женщины мужские добродетели, то от нее впору бежать; если же у нее нет мужских добродетелей, то она убежит сама.
>Выше было утверждение, что "вся философия Ницше изложена в Заратустре". Так какой от этого толк? Какой от этого толк вообще читателю? Что ему вообще говорят слова, и что они передвают, описывают и наставляют? "Да, дядь Ницеш трепетал перед таким-то и предсказывал его появление, ого, ничего себе!"
"Толк" - Заратустре (типу Заратустры). Философия Ницше действительно изложена в Заратустре. В "Так говорил Заратустра" Заратустра обращается к читателям ("Так говорил Заратустра"). ("Предсказывать" - вряд ли, предвосхищал, скорее.)
Остальные вопросы немного странные - почему Ницше должен заботиться о всех читателях? И какого ответа ты ждёшь от меня? Я же не Заратустра, как я тебе отвечу?
("Толк" - философский. Что было заявлено - то и было предъявлено. Остальные составляющие и произведения - это как бы обрамления главного труда, так же, как и у Платона. Ну и, я подозреваю, Ницше тоже исповедовал заповедь "повторение - мать учения", в его случае эта заповедь даже не наставление, а некий фундаментальный принцип всей его философии и всего его - мышления.)
>>69849
Ну и ладно.
521 Кб, 1159x631>>69847
Это антифилософия, чел.
И я подозреваю, что тот психиатр даже не понимает откуда это (а я знаю откуда - это про objet petit a из лекций Лакана, а Лакан, между прочим - антифилософ (но к неософистике подходит, весьма).
И согласно этому "откуда" - "завёрнутое в конверт" это не то, что этот психиатр думает. "Завёрнутое в конверт" это то что детерминирует поведение субъекта (по Лакану).
Меньше слушай всяких... неосведомлённых, в общем. В случае Лакана, согласно Darian Leader, именно то, что обнаруживается внутри конверта, - письмо, - воспринимается как "ультимативная" (искомая) "мысль" - хотя для этого нет ровным счётом никакой причины. Однако динамика желания приковывает субъекта к такой вот "истине".
А дальше Делёз в том числе развивает эту идею, как идею "складки". Добавляя тезис о writing Лакана, получаем искомое (что я описал, т.е. writing случается не просто руками, а в том числе в речи, - но и в действии).
Нет. Слово никогда не достигает цели.
Если мы рассказываем о себе, значит мы не достаточно ценим себя. Наши подлинные переживания совершенно не болтливы. Они не могли бы рассказать о себе, если бы захотели. Это оттого, что они лишены слова. Для чего у нас есть слова, с тем мы уже и покончили. Во всяком говорении есть гран презрения. Речь, по-видимому, изобретена для среднего, посредственного, сообщаемого. Ею говорящий сразу вульгаризируется. (Из морали для глухонемых и других философов).
Ты не совсем внимательно прочёл весь афоризм. Вроде ты же читал про "тело без органов" у Делёза? Делёз как раз писал и о книгах как "телах без органов". Тут смысл тот же - и в целом, с добавлением идеи "writing" - он становится более широким (определяет смысл идеи вечного возвращения, который эксплицируется в "Видении и загадке", "Выздоравливающий" и следующих двух главах).
В афоризме прямо пишется что выживаешь не ты, а что-то другое, сама книга, "почти человек".
Учитывая, что Ницше написал "сына"-Заратустру - я никакого отрицания этой идеи, в принципе-то, и не вижу.
>>69848
Чепуха какая-то у него, если честно. Ну, в смысле, прочти "Плясовую песнь" и "Другую плясовую песнь". Там явно видно, что отталкивать женщина не отказывается - она ускользает, даже.
Если у женщины мужские добродетели, то от нее впору бежать; если же у нее нет мужских добродетелей, то она убежит сама.
"Толк" - Заратустре (типу Заратустры). Философия Ницше действительно изложена в Заратустре. В "Так говорил Заратустра" Заратустра обращается к читателям ("Так говорил Заратустра"). ("Предсказывать" - вряд ли, предвосхищал, скорее.)
Остальные вопросы немного странные - почему Ницше должен заботиться о всех читателях? И какого ответа ты ждёшь от меня? Я же не Заратустра, как я тебе отвечу?
("Толк" - философский. Что было заявлено - то и было предъявлено. Остальные составляющие и произведения - это как бы обрамления главного труда, так же, как и у Платона. Ну и, я подозреваю, Ницше тоже исповедовал заповедь "повторение - мать учения", в его случае эта заповедь даже не наставление, а некий фундаментальный принцип всей его философии и всего его - мышления.)
>>69849
Ну и ладно.
>мысль, "завёрнутая" в конверт, как выражался один психиатр
Это антифилософия, чел.
И я подозреваю, что тот психиатр даже не понимает откуда это (а я знаю откуда - это про objet petit a из лекций Лакана, а Лакан, между прочим - антифилософ (но к неософистике подходит, весьма).
И согласно этому "откуда" - "завёрнутое в конверт" это не то, что этот психиатр думает. "Завёрнутое в конверт" это то что детерминирует поведение субъекта (по Лакану).
Меньше слушай всяких... неосведомлённых, в общем. В случае Лакана, согласно Darian Leader, именно то, что обнаруживается внутри конверта, - письмо, - воспринимается как "ультимативная" (искомая) "мысль" - хотя для этого нет ровным счётом никакой причины. Однако динамика желания приковывает субъекта к такой вот "истине".
А дальше Делёз в том числе развивает эту идею, как идею "складки". Добавляя тезис о writing Лакана, получаем искомое (что я описал, т.е. writing случается не просто руками, а в том числе в речи, - но и в действии).
>слово - самая непосредственно выраженная мысль
Нет. Слово никогда не достигает цели.
Если мы рассказываем о себе, значит мы не достаточно ценим себя. Наши подлинные переживания совершенно не болтливы. Они не могли бы рассказать о себе, если бы захотели. Это оттого, что они лишены слова. Для чего у нас есть слова, с тем мы уже и покончили. Во всяком говорении есть гран презрения. Речь, по-видимому, изобретена для среднего, посредственного, сообщаемого. Ею говорящий сразу вульгаризируется. (Из морали для глухонемых и других философов).
>По-моему он сам эту идею отрицал как идеал и как ложный идеал, как поиск бессмертия (во мне самом некогда до нигилизма бушевала эта идея)
Ты не совсем внимательно прочёл весь афоризм. Вроде ты же читал про "тело без органов" у Делёза? Делёз как раз писал и о книгах как "телах без органов". Тут смысл тот же - и в целом, с добавлением идеи "writing" - он становится более широким (определяет смысл идеи вечного возвращения, который эксплицируется в "Видении и загадке", "Выздоравливающий" и следующих двух главах).
>как поиск бессмертия
В афоризме прямо пишется что выживаешь не ты, а что-то другое, сама книга, "почти человек".
Учитывая, что Ницше написал "сына"-Заратустру - я никакого отрицания этой идеи, в принципе-то, и не вижу.
>>69848
>потому что женщина отказывается отталкивать
Чепуха какая-то у него, если честно. Ну, в смысле, прочти "Плясовую песнь" и "Другую плясовую песнь". Там явно видно, что отталкивать женщина не отказывается - она ускользает, даже.
Если у женщины мужские добродетели, то от нее впору бежать; если же у нее нет мужских добродетелей, то она убежит сама.
>Выше было утверждение, что "вся философия Ницше изложена в Заратустре". Так какой от этого толк? Какой от этого толк вообще читателю? Что ему вообще говорят слова, и что они передвают, описывают и наставляют? "Да, дядь Ницеш трепетал перед таким-то и предсказывал его появление, ого, ничего себе!"
"Толк" - Заратустре (типу Заратустры). Философия Ницше действительно изложена в Заратустре. В "Так говорил Заратустра" Заратустра обращается к читателям ("Так говорил Заратустра"). ("Предсказывать" - вряд ли, предвосхищал, скорее.)
Остальные вопросы немного странные - почему Ницше должен заботиться о всех читателях? И какого ответа ты ждёшь от меня? Я же не Заратустра, как я тебе отвечу?
("Толк" - философский. Что было заявлено - то и было предъявлено. Остальные составляющие и произведения - это как бы обрамления главного труда, так же, как и у Платона. Ну и, я подозреваю, Ницше тоже исповедовал заповедь "повторение - мать учения", в его случае эта заповедь даже не наставление, а некий фундаментальный принцип всей его философии и всего его - мышления.)
>>69849
Ну и ладно.
Поясните за симулякры и гиперреальность да так, чтобы даже, конченый дебил, вроде меня, смог понять что к чему.
381 Кб, 1101x527>>69850
>>69851
Твой посыл понятен. С одним исправлением,
буквально тексты Ницше читать не получится.
Я понимаю что - хочется. И мне тоже было бы проще так делать. Однако не получается. Если читать его буквально - то ничего не стыкуется. И это не моё мнение - это мнение опытных, "собаку сьевших" на этом деле - ницшеведов (я уже приводил в пример P. Bornedal который ко всей картине неожиданно добавляет столь значимые замечания, что они переворачивают всё толкование напрочь, а ведь у него есть ещё KGW IX который тоже необходимо толковать правильно).
Словами Заратустры:
Но как раз к ним и приходили умнейшие и недоверчивые, мастера щелкать всякие орехи: именно они и вылавливали у них самую потаенную рыбу!
Но светлые умы, смелые и прозрачные, – самые мудрые из молчаливых: так глубока основа их, что даже самая прозрачная вода не выдает дна их.
Principle of charity требует читать так, чтобы стыковалось и согласовывалось всё. Как я писал выше - либо всё учение должно быть принято, - либо это просто cherry-picking и в целом-то - может быть, какие-то "соображения" Ницше, но не сам Ницше, не его учение.
В остальном - можно спорить о многом. Например, что "биологично" (нет, ты это слово используешь как-то ретроспективно и без дальнейшего анализа, т.е. ты как нейрошиз скатываешься в науковерие, - когда надо не останавливаться и в рассуждении делать шаг вперёд (снова и снова)). Или что "уродство" (Ницше писал что того же Гёте немцы несколько "изуродовали").
Действительный человек есть нечто всецело необходимое (даже в так называемых своих противоречиях), но мы не всегда познаем эту необходимость. Сочиненный человек, продукт фантазии, хочет означать нечто необходимое, но лишь для таких людей, которые понимают и реального человека лишь в грубом, неестественном упрощении, так что несколько резких, часто повторяющихся черт, ярко освещенных и окруженных массой теней и полутеней, вполне удовлетворяют их притязаниям. Они, следовательно, легко готовы принимать продукт фантазии за настоящего, необходимого человека, потому что они привыкли при наблюдении подлинного человека принимать продукты фантазии, силуэт, произвольное сокращение за целое. -–А что живописец или скульптор выражает “идею” человека, - это нелепая выдумка и обман чувств: когда так говорят, то поддаются тирании глаза, который из человеческого тела видит только поверхность, кожу; но внутреннее тело в такой же мере принадлежит к идее. Пластическое искусство хочет выразить характеры во внешней оболочке; поэзия употребляет для той же цели слово, она изображает характер в звуке. Искусство исходит из естественного неведения человека о его внутреннем содержании (в теле и характере); оно существует не для физиков и философов.
Соответственно "уродство" это такой же спорный признак, как и "слабость". Тех же преступников, которые, по сути, подвергаются групповому насилию (на законодательном уровне) можно тоже определить в "слабых" и "уродов" (я знаю таких людей, кто так делает). Тем не менее - согласно тому же Ницше - эти люди (преступники, каторжники) - вовсе не слабые.
Хотя и это вполне могло быть его заблуждением.
Другими словами, ты этот вопрос решаешь на устаревших онтологических принципах. Ты не берёшь в расчёт теори(и/ю) сознания. Ты не мыслишь бессознательное в том числе как "вместилище силы и красоты". Ты не учитываешь состояние "тишины" ("по ту сторону добра и зла") и то как оно влияет на интерпретацию Целого. И, наконец, - ты спешишь с выводами.
Не советую этого делать - это герменевтическая ошибка.
А в чем проявляется в сущности удачность! В том, что удачный человек приятен нашим внешним чувствам, что он вырезан из дерева твердого, нежного и вместе с тем благоухающего. Ему нравится только то, что ему полезно; его удовольствие, его желание прекращается, когда переступается мера полезного, он угадывает целебные средства против повреждений, он обращает в свою пользу вредные случайности; что его не губит, делает его сильнее. Он инстинктивно собирает из всего, что видит, слышит, переживает, свою сумму: он сам есть принцип отбора, он многое пропускает мимо. Он всегда в своем обществе, окружен ли он книгами, людьми или ландшафтами; он удостаивает чести, выбирая, допуская, доверяя. Он реагирует на всякого рода раздражения медленно, с тою медленностью, которую выработали в нем долгая осторожность и намеренная гордость, - он испытывает раздражение, которое приходит к нему, но он далек от того, чтобы идти ему навстречу. Он не верит ни в “несчастье”, ни в “вину”: он справляется с собою, с другими, он умеет забывать, - он достаточно силен, чтобы все обращать себе на благо.
Тип "слабых", о котором ты толкуешь, я отрицать не собираюсь. Это, конечно, глупо. И я понимаю твоё мировоззрение. Но, во-первых, и оно ((о)сознание этого) - подвержимо изменению. И Ницше не принадлежит самое последнее-распоследнее слово о том, что делать с этим. Для него Сверхчеловек как цель - важнее. И если сохранение слабых нужно для этой цели - то нет никакой причины слепо веровать в Ницше или Заратустру.
Ты забываешь самые главные слова, сказанные им(и):
... Тем не менее не соблазнитель ли Заратустра?.. Но что же говорит он сам, когда в первый раз опять возвращается к своему одиночеству? Прямо противоположное тому, что сказал бы в этом случае какой-нибудь “мудрец”, “святой”, “спаситель мира” или какой-нибудь decadent… Он не только говорит иначе, он и сам иной…
Ученики мои, теперь ухожу я один! Уходите теперь и вы, и тоже одни! Так хочу я.
Уходите от меня и защищайтесь от Заратустры! А еще лучше: стыдитесь его! Быть может, он обманул вас.
Человек познания должен не только любить своих врагов, но уметь ненавидеть даже своих друзей.
Плохо оплачивает тот учителю, кто навсегда остается только учеником. И почему не хотите вы ощипать, венок мой?
Вы уважаете меня; но что будет, если когда-нибудь падет уважение ваше? Берегитесь, чтобы статуя не убила вас!
Вы говорите, что верите в Заратустру? Но что толку в Заратустре? Вы – верующие в меня; но что толку во всех верующих!
Вы еще не искали себя, когда нашли меня. Так поступают все верующие; потому-то вера так мало значит.
Теперь я велю вам потерять меня и найти себя; и только когда вы все отречетесь от меня, я вернусь к вам…
>>69851
Твой посыл понятен. С одним исправлением,
>буквально
буквально тексты Ницше читать не получится.
Я понимаю что - хочется. И мне тоже было бы проще так делать. Однако не получается. Если читать его буквально - то ничего не стыкуется. И это не моё мнение - это мнение опытных, "собаку сьевших" на этом деле - ницшеведов (я уже приводил в пример P. Bornedal который ко всей картине неожиданно добавляет столь значимые замечания, что они переворачивают всё толкование напрочь, а ведь у него есть ещё KGW IX который тоже необходимо толковать правильно).
Словами Заратустры:
Но как раз к ним и приходили умнейшие и недоверчивые, мастера щелкать всякие орехи: именно они и вылавливали у них самую потаенную рыбу!
Но светлые умы, смелые и прозрачные, – самые мудрые из молчаливых: так глубока основа их, что даже самая прозрачная вода не выдает дна их.
Principle of charity требует читать так, чтобы стыковалось и согласовывалось всё. Как я писал выше - либо всё учение должно быть принято, - либо это просто cherry-picking и в целом-то - может быть, какие-то "соображения" Ницше, но не сам Ницше, не его учение.
В остальном - можно спорить о многом. Например, что "биологично" (нет, ты это слово используешь как-то ретроспективно и без дальнейшего анализа, т.е. ты как нейрошиз скатываешься в науковерие, - когда надо не останавливаться и в рассуждении делать шаг вперёд (снова и снова)). Или что "уродство" (Ницше писал что того же Гёте немцы несколько "изуродовали").
Действительный человек есть нечто всецело необходимое (даже в так называемых своих противоречиях), но мы не всегда познаем эту необходимость. Сочиненный человек, продукт фантазии, хочет означать нечто необходимое, но лишь для таких людей, которые понимают и реального человека лишь в грубом, неестественном упрощении, так что несколько резких, часто повторяющихся черт, ярко освещенных и окруженных массой теней и полутеней, вполне удовлетворяют их притязаниям. Они, следовательно, легко готовы принимать продукт фантазии за настоящего, необходимого человека, потому что они привыкли при наблюдении подлинного человека принимать продукты фантазии, силуэт, произвольное сокращение за целое. -–А что живописец или скульптор выражает “идею” человека, - это нелепая выдумка и обман чувств: когда так говорят, то поддаются тирании глаза, который из человеческого тела видит только поверхность, кожу; но внутреннее тело в такой же мере принадлежит к идее. Пластическое искусство хочет выразить характеры во внешней оболочке; поэзия употребляет для той же цели слово, она изображает характер в звуке. Искусство исходит из естественного неведения человека о его внутреннем содержании (в теле и характере); оно существует не для физиков и философов.
Соответственно "уродство" это такой же спорный признак, как и "слабость". Тех же преступников, которые, по сути, подвергаются групповому насилию (на законодательном уровне) можно тоже определить в "слабых" и "уродов" (я знаю таких людей, кто так делает). Тем не менее - согласно тому же Ницше - эти люди (преступники, каторжники) - вовсе не слабые.
Хотя и это вполне могло быть его заблуждением.
Другими словами, ты этот вопрос решаешь на устаревших онтологических принципах. Ты не берёшь в расчёт теори(и/ю) сознания. Ты не мыслишь бессознательное в том числе как "вместилище силы и красоты". Ты не учитываешь состояние "тишины" ("по ту сторону добра и зла") и то как оно влияет на интерпретацию Целого. И, наконец, - ты спешишь с выводами.
Не советую этого делать - это герменевтическая ошибка.
А в чем проявляется в сущности удачность! В том, что удачный человек приятен нашим внешним чувствам, что он вырезан из дерева твердого, нежного и вместе с тем благоухающего. Ему нравится только то, что ему полезно; его удовольствие, его желание прекращается, когда переступается мера полезного, он угадывает целебные средства против повреждений, он обращает в свою пользу вредные случайности; что его не губит, делает его сильнее. Он инстинктивно собирает из всего, что видит, слышит, переживает, свою сумму: он сам есть принцип отбора, он многое пропускает мимо. Он всегда в своем обществе, окружен ли он книгами, людьми или ландшафтами; он удостаивает чести, выбирая, допуская, доверяя. Он реагирует на всякого рода раздражения медленно, с тою медленностью, которую выработали в нем долгая осторожность и намеренная гордость, - он испытывает раздражение, которое приходит к нему, но он далек от того, чтобы идти ему навстречу. Он не верит ни в “несчастье”, ни в “вину”: он справляется с собою, с другими, он умеет забывать, - он достаточно силен, чтобы все обращать себе на благо.
Тип "слабых", о котором ты толкуешь, я отрицать не собираюсь. Это, конечно, глупо. И я понимаю твоё мировоззрение. Но, во-первых, и оно ((о)сознание этого) - подвержимо изменению. И Ницше не принадлежит самое последнее-распоследнее слово о том, что делать с этим. Для него Сверхчеловек как цель - важнее. И если сохранение слабых нужно для этой цели - то нет никакой причины слепо веровать в Ницше или Заратустру.
Ты забываешь самые главные слова, сказанные им(и):
... Тем не менее не соблазнитель ли Заратустра?.. Но что же говорит он сам, когда в первый раз опять возвращается к своему одиночеству? Прямо противоположное тому, что сказал бы в этом случае какой-нибудь “мудрец”, “святой”, “спаситель мира” или какой-нибудь decadent… Он не только говорит иначе, он и сам иной…
Ученики мои, теперь ухожу я один! Уходите теперь и вы, и тоже одни! Так хочу я.
Уходите от меня и защищайтесь от Заратустры! А еще лучше: стыдитесь его! Быть может, он обманул вас.
Человек познания должен не только любить своих врагов, но уметь ненавидеть даже своих друзей.
Плохо оплачивает тот учителю, кто навсегда остается только учеником. И почему не хотите вы ощипать, венок мой?
Вы уважаете меня; но что будет, если когда-нибудь падет уважение ваше? Берегитесь, чтобы статуя не убила вас!
Вы говорите, что верите в Заратустру? Но что толку в Заратустре? Вы – верующие в меня; но что толку во всех верующих!
Вы еще не искали себя, когда нашли меня. Так поступают все верующие; потому-то вера так мало значит.
Теперь я велю вам потерять меня и найти себя; и только когда вы все отречетесь от меня, я вернусь к вам…
381 Кб, 1101x527>>69850
>>69851
Твой посыл понятен. С одним исправлением,
буквально тексты Ницше читать не получится.
Я понимаю что - хочется. И мне тоже было бы проще так делать. Однако не получается. Если читать его буквально - то ничего не стыкуется. И это не моё мнение - это мнение опытных, "собаку сьевших" на этом деле - ницшеведов (я уже приводил в пример P. Bornedal который ко всей картине неожиданно добавляет столь значимые замечания, что они переворачивают всё толкование напрочь, а ведь у него есть ещё KGW IX который тоже необходимо толковать правильно).
Словами Заратустры:
Но как раз к ним и приходили умнейшие и недоверчивые, мастера щелкать всякие орехи: именно они и вылавливали у них самую потаенную рыбу!
Но светлые умы, смелые и прозрачные, – самые мудрые из молчаливых: так глубока основа их, что даже самая прозрачная вода не выдает дна их.
Principle of charity требует читать так, чтобы стыковалось и согласовывалось всё. Как я писал выше - либо всё учение должно быть принято, - либо это просто cherry-picking и в целом-то - может быть, какие-то "соображения" Ницше, но не сам Ницше, не его учение.
В остальном - можно спорить о многом. Например, что "биологично" (нет, ты это слово используешь как-то ретроспективно и без дальнейшего анализа, т.е. ты как нейрошиз скатываешься в науковерие, - когда надо не останавливаться и в рассуждении делать шаг вперёд (снова и снова)). Или что "уродство" (Ницше писал что того же Гёте немцы несколько "изуродовали").
Действительный человек есть нечто всецело необходимое (даже в так называемых своих противоречиях), но мы не всегда познаем эту необходимость. Сочиненный человек, продукт фантазии, хочет означать нечто необходимое, но лишь для таких людей, которые понимают и реального человека лишь в грубом, неестественном упрощении, так что несколько резких, часто повторяющихся черт, ярко освещенных и окруженных массой теней и полутеней, вполне удовлетворяют их притязаниям. Они, следовательно, легко готовы принимать продукт фантазии за настоящего, необходимого человека, потому что они привыкли при наблюдении подлинного человека принимать продукты фантазии, силуэт, произвольное сокращение за целое. -–А что живописец или скульптор выражает “идею” человека, - это нелепая выдумка и обман чувств: когда так говорят, то поддаются тирании глаза, который из человеческого тела видит только поверхность, кожу; но внутреннее тело в такой же мере принадлежит к идее. Пластическое искусство хочет выразить характеры во внешней оболочке; поэзия употребляет для той же цели слово, она изображает характер в звуке. Искусство исходит из естественного неведения человека о его внутреннем содержании (в теле и характере); оно существует не для физиков и философов.
Соответственно "уродство" это такой же спорный признак, как и "слабость". Тех же преступников, которые, по сути, подвергаются групповому насилию (на законодательном уровне) можно тоже определить в "слабых" и "уродов" (я знаю таких людей, кто так делает). Тем не менее - согласно тому же Ницше - эти люди (преступники, каторжники) - вовсе не слабые.
Хотя и это вполне могло быть его заблуждением.
Другими словами, ты этот вопрос решаешь на устаревших онтологических принципах. Ты не берёшь в расчёт теори(и/ю) сознания. Ты не мыслишь бессознательное в том числе как "вместилище силы и красоты". Ты не учитываешь состояние "тишины" ("по ту сторону добра и зла") и то как оно влияет на интерпретацию Целого. И, наконец, - ты спешишь с выводами.
Не советую этого делать - это герменевтическая ошибка.
А в чем проявляется в сущности удачность! В том, что удачный человек приятен нашим внешним чувствам, что он вырезан из дерева твердого, нежного и вместе с тем благоухающего. Ему нравится только то, что ему полезно; его удовольствие, его желание прекращается, когда переступается мера полезного, он угадывает целебные средства против повреждений, он обращает в свою пользу вредные случайности; что его не губит, делает его сильнее. Он инстинктивно собирает из всего, что видит, слышит, переживает, свою сумму: он сам есть принцип отбора, он многое пропускает мимо. Он всегда в своем обществе, окружен ли он книгами, людьми или ландшафтами; он удостаивает чести, выбирая, допуская, доверяя. Он реагирует на всякого рода раздражения медленно, с тою медленностью, которую выработали в нем долгая осторожность и намеренная гордость, - он испытывает раздражение, которое приходит к нему, но он далек от того, чтобы идти ему навстречу. Он не верит ни в “несчастье”, ни в “вину”: он справляется с собою, с другими, он умеет забывать, - он достаточно силен, чтобы все обращать себе на благо.
Тип "слабых", о котором ты толкуешь, я отрицать не собираюсь. Это, конечно, глупо. И я понимаю твоё мировоззрение. Но, во-первых, и оно ((о)сознание этого) - подвержимо изменению. И Ницше не принадлежит самое последнее-распоследнее слово о том, что делать с этим. Для него Сверхчеловек как цель - важнее. И если сохранение слабых нужно для этой цели - то нет никакой причины слепо веровать в Ницше или Заратустру.
Ты забываешь самые главные слова, сказанные им(и):
... Тем не менее не соблазнитель ли Заратустра?.. Но что же говорит он сам, когда в первый раз опять возвращается к своему одиночеству? Прямо противоположное тому, что сказал бы в этом случае какой-нибудь “мудрец”, “святой”, “спаситель мира” или какой-нибудь decadent… Он не только говорит иначе, он и сам иной…
Ученики мои, теперь ухожу я один! Уходите теперь и вы, и тоже одни! Так хочу я.
Уходите от меня и защищайтесь от Заратустры! А еще лучше: стыдитесь его! Быть может, он обманул вас.
Человек познания должен не только любить своих врагов, но уметь ненавидеть даже своих друзей.
Плохо оплачивает тот учителю, кто навсегда остается только учеником. И почему не хотите вы ощипать, венок мой?
Вы уважаете меня; но что будет, если когда-нибудь падет уважение ваше? Берегитесь, чтобы статуя не убила вас!
Вы говорите, что верите в Заратустру? Но что толку в Заратустре? Вы – верующие в меня; но что толку во всех верующих!
Вы еще не искали себя, когда нашли меня. Так поступают все верующие; потому-то вера так мало значит.
Теперь я велю вам потерять меня и найти себя; и только когда вы все отречетесь от меня, я вернусь к вам…
>>69851
Твой посыл понятен. С одним исправлением,
>буквально
буквально тексты Ницше читать не получится.
Я понимаю что - хочется. И мне тоже было бы проще так делать. Однако не получается. Если читать его буквально - то ничего не стыкуется. И это не моё мнение - это мнение опытных, "собаку сьевших" на этом деле - ницшеведов (я уже приводил в пример P. Bornedal который ко всей картине неожиданно добавляет столь значимые замечания, что они переворачивают всё толкование напрочь, а ведь у него есть ещё KGW IX который тоже необходимо толковать правильно).
Словами Заратустры:
Но как раз к ним и приходили умнейшие и недоверчивые, мастера щелкать всякие орехи: именно они и вылавливали у них самую потаенную рыбу!
Но светлые умы, смелые и прозрачные, – самые мудрые из молчаливых: так глубока основа их, что даже самая прозрачная вода не выдает дна их.
Principle of charity требует читать так, чтобы стыковалось и согласовывалось всё. Как я писал выше - либо всё учение должно быть принято, - либо это просто cherry-picking и в целом-то - может быть, какие-то "соображения" Ницше, но не сам Ницше, не его учение.
В остальном - можно спорить о многом. Например, что "биологично" (нет, ты это слово используешь как-то ретроспективно и без дальнейшего анализа, т.е. ты как нейрошиз скатываешься в науковерие, - когда надо не останавливаться и в рассуждении делать шаг вперёд (снова и снова)). Или что "уродство" (Ницше писал что того же Гёте немцы несколько "изуродовали").
Действительный человек есть нечто всецело необходимое (даже в так называемых своих противоречиях), но мы не всегда познаем эту необходимость. Сочиненный человек, продукт фантазии, хочет означать нечто необходимое, но лишь для таких людей, которые понимают и реального человека лишь в грубом, неестественном упрощении, так что несколько резких, часто повторяющихся черт, ярко освещенных и окруженных массой теней и полутеней, вполне удовлетворяют их притязаниям. Они, следовательно, легко готовы принимать продукт фантазии за настоящего, необходимого человека, потому что они привыкли при наблюдении подлинного человека принимать продукты фантазии, силуэт, произвольное сокращение за целое. -–А что живописец или скульптор выражает “идею” человека, - это нелепая выдумка и обман чувств: когда так говорят, то поддаются тирании глаза, который из человеческого тела видит только поверхность, кожу; но внутреннее тело в такой же мере принадлежит к идее. Пластическое искусство хочет выразить характеры во внешней оболочке; поэзия употребляет для той же цели слово, она изображает характер в звуке. Искусство исходит из естественного неведения человека о его внутреннем содержании (в теле и характере); оно существует не для физиков и философов.
Соответственно "уродство" это такой же спорный признак, как и "слабость". Тех же преступников, которые, по сути, подвергаются групповому насилию (на законодательном уровне) можно тоже определить в "слабых" и "уродов" (я знаю таких людей, кто так делает). Тем не менее - согласно тому же Ницше - эти люди (преступники, каторжники) - вовсе не слабые.
Хотя и это вполне могло быть его заблуждением.
Другими словами, ты этот вопрос решаешь на устаревших онтологических принципах. Ты не берёшь в расчёт теори(и/ю) сознания. Ты не мыслишь бессознательное в том числе как "вместилище силы и красоты". Ты не учитываешь состояние "тишины" ("по ту сторону добра и зла") и то как оно влияет на интерпретацию Целого. И, наконец, - ты спешишь с выводами.
Не советую этого делать - это герменевтическая ошибка.
А в чем проявляется в сущности удачность! В том, что удачный человек приятен нашим внешним чувствам, что он вырезан из дерева твердого, нежного и вместе с тем благоухающего. Ему нравится только то, что ему полезно; его удовольствие, его желание прекращается, когда переступается мера полезного, он угадывает целебные средства против повреждений, он обращает в свою пользу вредные случайности; что его не губит, делает его сильнее. Он инстинктивно собирает из всего, что видит, слышит, переживает, свою сумму: он сам есть принцип отбора, он многое пропускает мимо. Он всегда в своем обществе, окружен ли он книгами, людьми или ландшафтами; он удостаивает чести, выбирая, допуская, доверяя. Он реагирует на всякого рода раздражения медленно, с тою медленностью, которую выработали в нем долгая осторожность и намеренная гордость, - он испытывает раздражение, которое приходит к нему, но он далек от того, чтобы идти ему навстречу. Он не верит ни в “несчастье”, ни в “вину”: он справляется с собою, с другими, он умеет забывать, - он достаточно силен, чтобы все обращать себе на благо.
Тип "слабых", о котором ты толкуешь, я отрицать не собираюсь. Это, конечно, глупо. И я понимаю твоё мировоззрение. Но, во-первых, и оно ((о)сознание этого) - подвержимо изменению. И Ницше не принадлежит самое последнее-распоследнее слово о том, что делать с этим. Для него Сверхчеловек как цель - важнее. И если сохранение слабых нужно для этой цели - то нет никакой причины слепо веровать в Ницше или Заратустру.
Ты забываешь самые главные слова, сказанные им(и):
... Тем не менее не соблазнитель ли Заратустра?.. Но что же говорит он сам, когда в первый раз опять возвращается к своему одиночеству? Прямо противоположное тому, что сказал бы в этом случае какой-нибудь “мудрец”, “святой”, “спаситель мира” или какой-нибудь decadent… Он не только говорит иначе, он и сам иной…
Ученики мои, теперь ухожу я один! Уходите теперь и вы, и тоже одни! Так хочу я.
Уходите от меня и защищайтесь от Заратустры! А еще лучше: стыдитесь его! Быть может, он обманул вас.
Человек познания должен не только любить своих врагов, но уметь ненавидеть даже своих друзей.
Плохо оплачивает тот учителю, кто навсегда остается только учеником. И почему не хотите вы ощипать, венок мой?
Вы уважаете меня; но что будет, если когда-нибудь падет уважение ваше? Берегитесь, чтобы статуя не убила вас!
Вы говорите, что верите в Заратустру? Но что толку в Заратустре? Вы – верующие в меня; но что толку во всех верующих!
Вы еще не искали себя, когда нашли меня. Так поступают все верующие; потому-то вера так мало значит.
Теперь я велю вам потерять меня и найти себя; и только когда вы все отречетесь от меня, я вернусь к вам…
2,8 Мб, 2256x4000>>69862
Как я сам понимаю...симулякр - это знак, который имеет смысл, но не имеет денотанта.
Проблема в том, что я не понимаю, что для Бодрийяра "реальность". Какая нахуй реальность?Где это реальность?
"то, чего нету в реальности"...а как мы понимаем, что есть в реальности, а чего нет?
Бодрийяр решил проблему истину?
Что блять?Как он обосновывает, что реальность нам доступна, что мы его воспоминанием именно так, какой он есть?Он наивный реалист или что?
Как он определяет реальность?Как мы познаем реальность?Как устанавливаем, что 1 - элемент гиперреальности, а 2 - элемент именно, что реальности?
Как я сам понимаю...симулякр - это знак, который имеет смысл, но не имеет денотанта.
Проблема в том, что я не понимаю, что для Бодрийяра "реальность". Какая нахуй реальность?Где это реальность?
"то, чего нету в реальности"...а как мы понимаем, что есть в реальности, а чего нет?
Бодрийяр решил проблему истину?
Что блять?Как он обосновывает, что реальность нам доступна, что мы его воспоминанием именно так, какой он есть?Он наивный реалист или что?
Как он определяет реальность?Как мы познаем реальность?Как устанавливаем, что 1 - элемент гиперреальности, а 2 - элемент именно, что реальности?
>>69862
c'est impossible!
у Делёза в разных редактурах одного и того же произведения даются разные определения слова "симулякр"
кроме Бодрийяра это слово (до него) использовал Клоссовски, затем Делёз, после или параллельно - Жижек (возможно ещё Башляр это делал)
термин гиперреальность используют вообще кому только не лень, но определяют его по-разному, в целом (например когда хотят сказать "вся реальность без фильтрации органами и чувствами, включая электромагнитные волны и прочее")
поэтому, чтобы пояснить за эти два термина - нужно сужать область поиска
c'est impossible!
у Делёза в разных редактурах одного и того же произведения даются разные определения слова "симулякр"
кроме Бодрийяра это слово (до него) использовал Клоссовски, затем Делёз, после или параллельно - Жижек (возможно ещё Башляр это делал)
термин гиперреальность используют вообще кому только не лень, но определяют его по-разному, в целом (например когда хотят сказать "вся реальность без фильтрации органами и чувствами, включая электромагнитные волны и прочее")
поэтому, чтобы пояснить за эти два термина - нужно сужать область поиска
>>69862
>>69864
>>69865
воспользуемся нашим любимым примером, что Жиль Делёз о симулякре только в «Платоне и симулякре» писал, а что у него развернутое обсуждение фантазма и симулякра в Различии и повторении, а тем более в Анти-Эдипе с Феликсом Гваттари было — это Эмилю Наполи побоку, то ли пушто у него лапки, то ли пушто в гугле забанили, то ли пушто в глаза долбится. ну и сопоставления значения симулякра у Делёза — точнее, значений, т.к. даже в пределах не просто текстов, а разных редакций одного текста одного автора все бывает непросто, и лично у меня это вторая ссылка в гугле по запросу Deleuze simulacrum (во вкладке «все [результаты]», а не только «новости») — с его значениями у Бодрийяра ждать, конечно, не приходится, как и разборок их общего, но различающегося наследования Батаю с Клоссовским и грекам-хуекам. а зачем? слово-то одно!))
>>69864
>>69865
воспользуемся нашим любимым примером, что Жиль Делёз о симулякре только в «Платоне и симулякре» писал, а что у него развернутое обсуждение фантазма и симулякра в Различии и повторении, а тем более в Анти-Эдипе с Феликсом Гваттари было — это Эмилю Наполи побоку, то ли пушто у него лапки, то ли пушто в гугле забанили, то ли пушто в глаза долбится. ну и сопоставления значения симулякра у Делёза — точнее, значений, т.к. даже в пределах не просто текстов, а разных редакций одного текста одного автора все бывает непросто, и лично у меня это вторая ссылка в гугле по запросу Deleuze simulacrum (во вкладке «все [результаты]», а не только «новости») — с его значениями у Бодрийяра ждать, конечно, не приходится, как и разборок их общего, но различающегося наследования Батаю с Клоссовским и грекам-хуекам. а зачем? слово-то одно!))
>>69854
Так, стой. Погоди.
Делёз под "шизиком" не имел в виду медицинского шизофреника. А капиталистического. Srsly.
"Остальное следует из этого..."
>>69853
Возможно. Лишь бы это не было таким же решением из слабости, которое подрывает твою волю к власти. (Например, не совсем обрывать общение, а общаться дозированно - что тоже оспариваемо.)
Я имел в виду вот это:
Запинаясь же, говори так: "Это мое достояние, и я люблю его; оно нравится мне таким, какое есть, и я один желаю быть хозяином его.
Ни потребности естества моего, ни божественного закона, ни человеческого установления не хочу я видеть в добродетели моей; не хочу и того, чтобы стала она для меня путеводителем на небо, в рай.
Предмет любви моей – земная добродетель: в ней мало мудрости и совсем мало смысла, понятного всем.
Но эта птица свила у меня гнездо свое: потому я люблю и ласкаю ее, и теперь золотые яйца высиживает она у меня".
То есть он отвергает даже то, к чему ты апеллируешь - "БИОЛОГИЮ" ("потребности естества").
И требует разбора, герменевтического, - что такое "земная добродетель"?
"Может" и "на всех не хватает специалистов" - это немного разные вещи.
Я говорю о пределах, о лучших. В плане посредственных, конечно, не занимать негатива (может быть было бы лучше если бы и не было этого "лечения" - что есть суть тоже - оспариваемое утверждение). В любом случае, их уровень выше, чем в СНГ.
Плюс ты говоришь только о психиатрии. В контексте обсуждаемого это некорректно, психиатрия это своего рода тюрьма по Фуко, "Новый кумир".
Государством зовется самое холодное из всех чудовищ. Холодно лжет оно; и вот какая ложь выползает из уст его: "Я, государство, я – это народ".
...
Государством зовется сей новый кумир; там все – хорошие и дурные – опьяняются ядом; там все теряют самих себя; там медленное самоубийство всех называется жизнью.
...
Только там, где кончается государство, начинается человек – не лишний, но необходимый: там звучит песнь того, кто нужен, – единственная и неповторимая.
Психоанализ (грамотный, умелый, а не просто терапия по книжке) - не ограничивает человеческое (и "сверхчеловеческое"). Он не ограничивает Самость, "земную добродетель". Следовательно, он не вписывается в твою картину.
Так, стой. Погоди.
Делёз под "шизиком" не имел в виду медицинского шизофреника. А капиталистического. Srsly.
"Остальное следует из этого..."
>>69853
>Тогда я решил просто избавляться от таких людей в одностороннем порядке - с этой позиции, я так полагаю, я поступаю верно.
Возможно. Лишь бы это не было таким же решением из слабости, которое подрывает твою волю к власти. (Например, не совсем обрывать общение, а общаться дозированно - что тоже оспариваемо.)
>Да, я знаю, он имманентист и т.д; я уважаю пост-ницшеанцев, которые обращаются к этой теме, это захватыет - этот эмпиризм высшей степени. И если у Батая и Эволы это - трансгрессия и "предельный опыт" являются трансцендентными, то у Делёза детерриторизация и ТбО имманенты
Я имел в виду вот это:
Запинаясь же, говори так: "Это мое достояние, и я люблю его; оно нравится мне таким, какое есть, и я один желаю быть хозяином его.
Ни потребности естества моего, ни божественного закона, ни человеческого установления не хочу я видеть в добродетели моей; не хочу и того, чтобы стала она для меня путеводителем на небо, в рай.
Предмет любви моей – земная добродетель: в ней мало мудрости и совсем мало смысла, понятного всем.
Но эта птица свила у меня гнездо свое: потому я люблю и ласкаю ее, и теперь золотые яйца высиживает она у меня".
То есть он отвергает даже то, к чему ты апеллируешь - "БИОЛОГИЮ" ("потребности естества").
И требует разбора, герменевтического, - что такое "земная добродетель"?
>Так и "в мире" лечить не может - сабреддиты вроде "antipsychiatry" и прочее по симптомам и заболеваниям тому подтвержение.
"Может" и "на всех не хватает специалистов" - это немного разные вещи.
Я говорю о пределах, о лучших. В плане посредственных, конечно, не занимать негатива (может быть было бы лучше если бы и не было этого "лечения" - что есть суть тоже - оспариваемое утверждение). В любом случае, их уровень выше, чем в СНГ.
Плюс ты говоришь только о психиатрии. В контексте обсуждаемого это некорректно, психиатрия это своего рода тюрьма по Фуко, "Новый кумир".
Государством зовется самое холодное из всех чудовищ. Холодно лжет оно; и вот какая ложь выползает из уст его: "Я, государство, я – это народ".
...
Государством зовется сей новый кумир; там все – хорошие и дурные – опьяняются ядом; там все теряют самих себя; там медленное самоубийство всех называется жизнью.
...
Только там, где кончается государство, начинается человек – не лишний, но необходимый: там звучит песнь того, кто нужен, – единственная и неповторимая.
Психоанализ (грамотный, умелый, а не просто терапия по книжке) - не ограничивает человеческое (и "сверхчеловеческое"). Он не ограничивает Самость, "земную добродетель". Следовательно, он не вписывается в твою картину.
>>69854
Так, стой. Погоди.
Делёз под "шизиком" не имел в виду медицинского шизофреника. А капиталистического. Srsly.
"Остальное следует из этого..."
>>69853
Возможно. Лишь бы это не было таким же решением из слабости, которое подрывает твою волю к власти. (Например, не совсем обрывать общение, а общаться дозированно - что тоже оспариваемо.)
Я имел в виду вот это:
Запинаясь же, говори так: "Это мое достояние, и я люблю его; оно нравится мне таким, какое есть, и я один желаю быть хозяином его.
Ни потребности естества моего, ни божественного закона, ни человеческого установления не хочу я видеть в добродетели моей; не хочу и того, чтобы стала она для меня путеводителем на небо, в рай.
Предмет любви моей – земная добродетель: в ней мало мудрости и совсем мало смысла, понятного всем.
Но эта птица свила у меня гнездо свое: потому я люблю и ласкаю ее, и теперь золотые яйца высиживает она у меня".
То есть он отвергает даже то, к чему ты апеллируешь - "БИОЛОГИЮ" ("потребности естества").
И требует разбора, герменевтического, - что такое "земная добродетель"?
"Может" и "на всех не хватает специалистов" - это немного разные вещи.
Я говорю о пределах, о лучших. В плане посредственных, конечно, не занимать негатива (может быть было бы лучше если бы и не было этого "лечения" - что есть суть тоже - оспариваемое утверждение). В любом случае, их уровень выше, чем в СНГ.
Плюс ты говоришь только о психиатрии. В контексте обсуждаемого это некорректно, психиатрия это своего рода тюрьма по Фуко, "Новый кумир".
Государством зовется самое холодное из всех чудовищ. Холодно лжет оно; и вот какая ложь выползает из уст его: "Я, государство, я – это народ".
...
Государством зовется сей новый кумир; там все – хорошие и дурные – опьяняются ядом; там все теряют самих себя; там медленное самоубийство всех называется жизнью.
...
Только там, где кончается государство, начинается человек – не лишний, но необходимый: там звучит песнь того, кто нужен, – единственная и неповторимая.
Психоанализ (грамотный, умелый, а не просто терапия по книжке) - не ограничивает человеческое (и "сверхчеловеческое"). Он не ограничивает Самость, "земную добродетель". Следовательно, он не вписывается в твою картину.
Так, стой. Погоди.
Делёз под "шизиком" не имел в виду медицинского шизофреника. А капиталистического. Srsly.
"Остальное следует из этого..."
>>69853
>Тогда я решил просто избавляться от таких людей в одностороннем порядке - с этой позиции, я так полагаю, я поступаю верно.
Возможно. Лишь бы это не было таким же решением из слабости, которое подрывает твою волю к власти. (Например, не совсем обрывать общение, а общаться дозированно - что тоже оспариваемо.)
>Да, я знаю, он имманентист и т.д; я уважаю пост-ницшеанцев, которые обращаются к этой теме, это захватыет - этот эмпиризм высшей степени. И если у Батая и Эволы это - трансгрессия и "предельный опыт" являются трансцендентными, то у Делёза детерриторизация и ТбО имманенты
Я имел в виду вот это:
Запинаясь же, говори так: "Это мое достояние, и я люблю его; оно нравится мне таким, какое есть, и я один желаю быть хозяином его.
Ни потребности естества моего, ни божественного закона, ни человеческого установления не хочу я видеть в добродетели моей; не хочу и того, чтобы стала она для меня путеводителем на небо, в рай.
Предмет любви моей – земная добродетель: в ней мало мудрости и совсем мало смысла, понятного всем.
Но эта птица свила у меня гнездо свое: потому я люблю и ласкаю ее, и теперь золотые яйца высиживает она у меня".
То есть он отвергает даже то, к чему ты апеллируешь - "БИОЛОГИЮ" ("потребности естества").
И требует разбора, герменевтического, - что такое "земная добродетель"?
>Так и "в мире" лечить не может - сабреддиты вроде "antipsychiatry" и прочее по симптомам и заболеваниям тому подтвержение.
"Может" и "на всех не хватает специалистов" - это немного разные вещи.
Я говорю о пределах, о лучших. В плане посредственных, конечно, не занимать негатива (может быть было бы лучше если бы и не было этого "лечения" - что есть суть тоже - оспариваемое утверждение). В любом случае, их уровень выше, чем в СНГ.
Плюс ты говоришь только о психиатрии. В контексте обсуждаемого это некорректно, психиатрия это своего рода тюрьма по Фуко, "Новый кумир".
Государством зовется самое холодное из всех чудовищ. Холодно лжет оно; и вот какая ложь выползает из уст его: "Я, государство, я – это народ".
...
Государством зовется сей новый кумир; там все – хорошие и дурные – опьяняются ядом; там все теряют самих себя; там медленное самоубийство всех называется жизнью.
...
Только там, где кончается государство, начинается человек – не лишний, но необходимый: там звучит песнь того, кто нужен, – единственная и неповторимая.
Психоанализ (грамотный, умелый, а не просто терапия по книжке) - не ограничивает человеческое (и "сверхчеловеческое"). Он не ограничивает Самость, "земную добродетель". Следовательно, он не вписывается в твою картину.
>>69845
см. >>69754 (Del)
>>69847
>>69848
>>69849
>>69850
>>69851
>>69852
>>69853
>>69854
Чего требует философ от себя прежде всего и в конце концов? Победить в себе своё время, стать «вневременным». С чем, стало быть, приходится ему вести самую упорную борьбу? С тем, в чём именно он является сыном своего времени. Ладно! Я так же, как и Вагнер, сын этого времени, хочу сказать decadent: только я понял это, только я защищался от этого. Философ во мне защищался от этого.
Я забыл самое главное: Заратустра > Ницше. Согласно словам самого Ницше.
- Но что я говорю тут? Довольно! Довольно! На этом месте мне приличествует лишь одно - молчать: я посягнул бы иначе на то, что дозволено только более юному, более "будущему", более сильному, чем я, - что дозволено только Заратустре, Заратустре-безбожнику...
Ницше - это партикулярное, которые преодолевает конкретное - модерн (и "постмодерн" - в придачу). Заратустра - это aere perennius, "навсегда", - это безвременное, вневременное, которое можно и нужно вновь и вновь применять к Целому.
Соответственно слова Заратустры > слова Ницше (в том числе > тех слов, которые ты трактуешь слишком уж буквально). (Что не отменяет герменевтического требования - правильно понять всего Заратустру, а не какие-то отдельные его мысли и принципы.)
>Лиготти
см. >>69754 (Del)
>>69847
>>69848
>>69849
>>69850
>>69851
>>69852
>>69853
>>69854
Чего требует философ от себя прежде всего и в конце концов? Победить в себе своё время, стать «вневременным». С чем, стало быть, приходится ему вести самую упорную борьбу? С тем, в чём именно он является сыном своего времени. Ладно! Я так же, как и Вагнер, сын этого времени, хочу сказать decadent: только я понял это, только я защищался от этого. Философ во мне защищался от этого.
Я забыл самое главное: Заратустра > Ницше. Согласно словам самого Ницше.
- Но что я говорю тут? Довольно! Довольно! На этом месте мне приличествует лишь одно - молчать: я посягнул бы иначе на то, что дозволено только более юному, более "будущему", более сильному, чем я, - что дозволено только Заратустре, Заратустре-безбожнику...
Ницше - это партикулярное, которые преодолевает конкретное - модерн (и "постмодерн" - в придачу). Заратустра - это aere perennius, "навсегда", - это безвременное, вневременное, которое можно и нужно вновь и вновь применять к Целому.
Соответственно слова Заратустры > слова Ницше (в том числе > тех слов, которые ты трактуешь слишком уж буквально). (Что не отменяет герменевтического требования - правильно понять всего Заратустру, а не какие-то отдельные его мысли и принципы.)
>>69851
Вот что пишет знаток философии науки Ницше G. Abel по этому поводу...
Следует подчеркнуть, что философскую схему Ницше о воле к власти не следует понимать как физический натурализм, как социоэкономизм или просто как биологизм, как это до сих пор широко распространено. Ницше называет «волей к власти» динамичные и внутренне многоорганизованные центры силы, чьей реляционной активности каждая реальная и живая вещь обязана своим «что», «как» и непрерывным и в принципе неизбывным потоком становления и исчезновения. Нельзя отрицать, что физиолого-химический образ мышления Ницше имеет явную связь с биологией и естественными науками его времени, причем не только в своей лексике, но и во многих фактических вопросах. Но речь идет не о биологизме в смысле переноса представлений биологических или физико-химических наук о растительном и животном мире на другие области.
Скорее, дело в том, что реальность как жизнь и каждое живое существо в свою очередь как структура одновременно физической и разумной, а также многообразной реляционности с самого начала понимается не в смысле простого натурализма, не в смысле субстанциализма постоянных, твердых сущностей или идеи метафизического конечного основания. Именно с точки зрения этой одновременно ненатуралистической и неэссенциалистской интерпретации мира Ницше получает стандарты для своей критики науки, особенно современной физиологии, биологии и физики. Именно перспективизм реализации сил полностью освобождает почву от подозрений в натурализме. Поэтому решающим является выход на этот более фундаментальный уровень понимания интерпретации основного характера того, что и как есть, как в отношении современного принципа самосохранения, так и в отношении философии Ницше.
>БИОЛОГИЧНО
Вот что пишет знаток философии науки Ницше G. Abel по этому поводу...
Следует подчеркнуть, что философскую схему Ницше о воле к власти не следует понимать как физический натурализм, как социоэкономизм или просто как биологизм, как это до сих пор широко распространено. Ницше называет «волей к власти» динамичные и внутренне многоорганизованные центры силы, чьей реляционной активности каждая реальная и живая вещь обязана своим «что», «как» и непрерывным и в принципе неизбывным потоком становления и исчезновения. Нельзя отрицать, что физиолого-химический образ мышления Ницше имеет явную связь с биологией и естественными науками его времени, причем не только в своей лексике, но и во многих фактических вопросах. Но речь идет не о биологизме в смысле переноса представлений биологических или физико-химических наук о растительном и животном мире на другие области.
Скорее, дело в том, что реальность как жизнь и каждое живое существо в свою очередь как структура одновременно физической и разумной, а также многообразной реляционности с самого начала понимается не в смысле простого натурализма, не в смысле субстанциализма постоянных, твердых сущностей или идеи метафизического конечного основания. Именно с точки зрения этой одновременно ненатуралистической и неэссенциалистской интерпретации мира Ницше получает стандарты для своей критики науки, особенно современной физиологии, биологии и физики. Именно перспективизм реализации сил полностью освобождает почву от подозрений в натурализме. Поэтому решающим является выход на этот более фундаментальный уровень понимания интерпретации основного характера того, что и как есть, как в отношении современного принципа самосохранения, так и в отношении философии Ницше.
>>69770 (Del)
В немаленькой главе "Об отступниках" Заратустра также "дует на падающие листки".
Когда в главе "О видении и загадке" Заратустра спотыкается и крушит "камни" ("камни мудрости").
В то же время человек как материал тоже описывается как "камень". И Шекспир тоже описывался как поэт кидающий "камни в материал" (в отличие от Софокла, который использует только "золото"), при этом речь об этом:
Действительный человек есть нечто всецело необходимое (даже в так называемых своих противоречиях), но мы не всегда познаем эту необходимость. Сочиненный человек, продукт фантазии, хочет означать нечто необходимое, но лишь для таких людей, которые понимают и реального человека лишь в грубом, неестественном упрощении, так что несколько резких, часто повторяющихся черт, ярко освещенных и окруженных массой теней и полутеней, вполне удовлетворяют их притязаниям. Они, следовательно, легко готовы принимать продукт фантазии за настоящего, необходимого человека, потому что они привыкли при наблюдении подлинного человека принимать продукты фантазии, силуэт, произвольное сокращение за целое. -–А что живописец или скульптор выражает “идею” человека, - это нелепая выдумка и обман чувств: когда так говорят, то поддаются тирании глаза, который из человеческого тела видит только поверхность, кожу; но внутреннее тело в такой же мере принадлежит к идее. Пластическое искусство хочет выразить характеры во внешней оболочке; поэзия употребляет для той же цели слово, она изображает характер в звуке. Искусство исходит из естественного неведения человека о его внутреннем содержании (в теле и характере); оно существует не для физиков и философов.
И опять, в четвёртой книге персонажи тоже - отступники и молятся на Осла (которых всех разгоняет Лев, превращая Заратустру в как бы "солнце", - а солнце это "солнце воли моей", т.е. Заратустра обретает собственную волю в полноте, а не просто является кем-то, кого эта воля гонит по "собственному пути"). При этом в начале "мёд" - это "мёд надежды". (Отступники это те кто "мы опять стали набожны", ещё о "набожности" в Весёлой Науке есть афоризм, в пятой книге.)
«О Заратустра, — насмешливо отчеканил он, — ты камень мудрости! Как высоко вознёсся ты, но каждый брошенный камень должен — упасть!
О Заратустра, ты камень мудрости, ты камень, пущенный пращою, ты сокрушитель звёзд! Как высоко вознёсся ты, — но каждый брошенный камень должен — упасть!
Приговорённый к самому себе и к побиению себя камнями: о Заратустра, как далеко бросил ты камень, — но на тебя упадёт он!»
Получается, скатывать надо не только камни, но и листки тоже надо от себя "отдувать" подальше тем, кто подобен Заратустре (чтобы "листки" тоже падали).
И глубины, возможно, не только как пропасти (пропасть это не всегда пропасть: "Вершина и пропасть ныне слились в одно!"), - это ещё и глубины родников:
Всё у них говорит, никто не умеет уже понимать. Всё падает в воду, ничто уже не падает в глубокие родники.
ещё это про пропасти:
Мужество побеждает даже головокружение на краю пропасти; а где же человек не стоял бы на краю пропасти! Разве смотреть в себя самого — не значит смотреть в пропасть!
Мужество — лучшее смертоносное оружие: мужество убивает даже сострадание. Сострадание же есть наиболее глубокая пропасть: ибо, насколько глубоко человек заглядывает в жизнь, настолько глубоко заглядывает он и в страдание.
получается, самопознание - это пропасть и глубина, в том числе, и при этом эта глубина может сливаться с вершиной в одно.
Чтобы одинокая вершина уединялась не навеки и не довольствовалась сама собой; чтобы гора спустилась к долине и ветры вершины к низинам:
О, кто бы нашёл настоящее имя, чтобы окрестить и возвести в добродетель такую тоску! «Дарящая добродетель» — так назвал однажды Заратустра то, чему нет имени.
При этом Заратустра ещё отметает "бесконечные миры":
Не внушила ли ему это тайно моя мудрость, смеющаяся, бодрствующая мудрость дня, которая насмехается над всеми «бесконечными мирами»? Ибо она говорит: «Где есть сила, там становится хозяином и число: ибо у него больше силы».
то есть множественность интерпертаций возможна, но конечна (устраняется "неправильный" перспективизм).
И "тяжёлым" многое описывается в главе о "Духе тяжести", например:
Почти с колыбели дают уже нам в наследство тяжёлые слова и тяжёлые ценности: «добро» и «зло» — так называется это приданое. И ради них прощают нам то, что живём мы.
Однако я не помню, чтобы Заратустра таскал камни на плечах. Зато он таскал карлика (не горбуна).
И может быть "скатывать" надо не только "слабое", а ещё то, что создал "дух тяжести":
Где снова нашёл я своего старого демона и заклятого врага, духа тяжести, и всё, что создал он: насилие, устав, необходимость, следствие, цель, волю, добро и зло.
Ещё проблема в том, что "падающее - подтолкни" говорится в контексте "самому себе я рассказываю":
А пока говорю я сам с собою, как тот, у кого есть время. Никто не рассказывает мне ничего нового, — поэтому я рассказываю себе о самом себе.
то есть вопрос - кому это говорится "подтолкнуть падающее". Неким братьям. Получается - не ученикам. А тем, кто подобен Заратустре. Поэтому - "самому себе" - "братья" это и есть он сам, Заратустра (такое же Само, как у него).
Я только прелюдия для лучших игроков, о братья мои! Пример! Делайте по моему примеру!
Что до "отребья" - оно "устраняется" в том числе за счёт этого (не "специально", это не призыв):
Сладострастие: для отребья медленный огонь, на котором сгорает оно; для всякого червивого дерева, для всех зловонных лохмотьев готовая пылающая и клокочущая печь.
...
Сладострастие: только для увядшего сладкий яд, но для тех, у кого воля льва, великое сердечное подкрепление и вино из вин, благоговейно сбережённое.
В общем, словами самого Заратустры, - по поводу самой главной темы (там в переводе именно "зло", а не "плохое"/Schlecht):
Но тот открыл себя самого, кто говорит: это моё добро и моё зло; этим заставил он замолчать крота и карлика, который говорит: «Добро для всех, зло для всех».
Из чего получается что Ницше Заратустра даже "добро" и "зло" в целом-то не отрицает - он отрицает универсумы. Вот такая неожиданная оказия.
О братья мои, о звёздах и о будущем до сих пор только мечтали, но не знали их; и потому о добре и зле до сих пор только мечтали, но не знали их!
>падающее подтолкни
>(третье предложение как будто еще сильнее, совсем меняет смысл, толкаемые камни падают куда-то в "его", заратустровы, глубины)
В немаленькой главе "Об отступниках" Заратустра также "дует на падающие листки".
Когда в главе "О видении и загадке" Заратустра спотыкается и крушит "камни" ("камни мудрости").
В то же время человек как материал тоже описывается как "камень". И Шекспир тоже описывался как поэт кидающий "камни в материал" (в отличие от Софокла, который использует только "золото"), при этом речь об этом:
Действительный человек есть нечто всецело необходимое (даже в так называемых своих противоречиях), но мы не всегда познаем эту необходимость. Сочиненный человек, продукт фантазии, хочет означать нечто необходимое, но лишь для таких людей, которые понимают и реального человека лишь в грубом, неестественном упрощении, так что несколько резких, часто повторяющихся черт, ярко освещенных и окруженных массой теней и полутеней, вполне удовлетворяют их притязаниям. Они, следовательно, легко готовы принимать продукт фантазии за настоящего, необходимого человека, потому что они привыкли при наблюдении подлинного человека принимать продукты фантазии, силуэт, произвольное сокращение за целое. -–А что живописец или скульптор выражает “идею” человека, - это нелепая выдумка и обман чувств: когда так говорят, то поддаются тирании глаза, который из человеческого тела видит только поверхность, кожу; но внутреннее тело в такой же мере принадлежит к идее. Пластическое искусство хочет выразить характеры во внешней оболочке; поэзия употребляет для той же цели слово, она изображает характер в звуке. Искусство исходит из естественного неведения человека о его внутреннем содержании (в теле и характере); оно существует не для физиков и философов.
И опять, в четвёртой книге персонажи тоже - отступники и молятся на Осла (которых всех разгоняет Лев, превращая Заратустру в как бы "солнце", - а солнце это "солнце воли моей", т.е. Заратустра обретает собственную волю в полноте, а не просто является кем-то, кого эта воля гонит по "собственному пути"). При этом в начале "мёд" - это "мёд надежды". (Отступники это те кто "мы опять стали набожны", ещё о "набожности" в Весёлой Науке есть афоризм, в пятой книге.)
«О Заратустра, — насмешливо отчеканил он, — ты камень мудрости! Как высоко вознёсся ты, но каждый брошенный камень должен — упасть!
О Заратустра, ты камень мудрости, ты камень, пущенный пращою, ты сокрушитель звёзд! Как высоко вознёсся ты, — но каждый брошенный камень должен — упасть!
Приговорённый к самому себе и к побиению себя камнями: о Заратустра, как далеко бросил ты камень, — но на тебя упадёт он!»
Получается, скатывать надо не только камни, но и листки тоже надо от себя "отдувать" подальше тем, кто подобен Заратустре (чтобы "листки" тоже падали).
И глубины, возможно, не только как пропасти (пропасть это не всегда пропасть: "Вершина и пропасть ныне слились в одно!"), - это ещё и глубины родников:
Всё у них говорит, никто не умеет уже понимать. Всё падает в воду, ничто уже не падает в глубокие родники.
ещё это про пропасти:
Мужество побеждает даже головокружение на краю пропасти; а где же человек не стоял бы на краю пропасти! Разве смотреть в себя самого — не значит смотреть в пропасть!
Мужество — лучшее смертоносное оружие: мужество убивает даже сострадание. Сострадание же есть наиболее глубокая пропасть: ибо, насколько глубоко человек заглядывает в жизнь, настолько глубоко заглядывает он и в страдание.
получается, самопознание - это пропасть и глубина, в том числе, и при этом эта глубина может сливаться с вершиной в одно.
Чтобы одинокая вершина уединялась не навеки и не довольствовалась сама собой; чтобы гора спустилась к долине и ветры вершины к низинам:
О, кто бы нашёл настоящее имя, чтобы окрестить и возвести в добродетель такую тоску! «Дарящая добродетель» — так назвал однажды Заратустра то, чему нет имени.
При этом Заратустра ещё отметает "бесконечные миры":
Не внушила ли ему это тайно моя мудрость, смеющаяся, бодрствующая мудрость дня, которая насмехается над всеми «бесконечными мирами»? Ибо она говорит: «Где есть сила, там становится хозяином и число: ибо у него больше силы».
то есть множественность интерпертаций возможна, но конечна (устраняется "неправильный" перспективизм).
И "тяжёлым" многое описывается в главе о "Духе тяжести", например:
Почти с колыбели дают уже нам в наследство тяжёлые слова и тяжёлые ценности: «добро» и «зло» — так называется это приданое. И ради них прощают нам то, что живём мы.
Однако я не помню, чтобы Заратустра таскал камни на плечах. Зато он таскал карлика (не горбуна).
И может быть "скатывать" надо не только "слабое", а ещё то, что создал "дух тяжести":
Где снова нашёл я своего старого демона и заклятого врага, духа тяжести, и всё, что создал он: насилие, устав, необходимость, следствие, цель, волю, добро и зло.
Ещё проблема в том, что "падающее - подтолкни" говорится в контексте "самому себе я рассказываю":
А пока говорю я сам с собою, как тот, у кого есть время. Никто не рассказывает мне ничего нового, — поэтому я рассказываю себе о самом себе.
то есть вопрос - кому это говорится "подтолкнуть падающее". Неким братьям. Получается - не ученикам. А тем, кто подобен Заратустре. Поэтому - "самому себе" - "братья" это и есть он сам, Заратустра (такое же Само, как у него).
Я только прелюдия для лучших игроков, о братья мои! Пример! Делайте по моему примеру!
Что до "отребья" - оно "устраняется" в том числе за счёт этого (не "специально", это не призыв):
Сладострастие: для отребья медленный огонь, на котором сгорает оно; для всякого червивого дерева, для всех зловонных лохмотьев готовая пылающая и клокочущая печь.
...
Сладострастие: только для увядшего сладкий яд, но для тех, у кого воля льва, великое сердечное подкрепление и вино из вин, благоговейно сбережённое.
В общем, словами самого Заратустры, - по поводу самой главной темы (там в переводе именно "зло", а не "плохое"/Schlecht):
Но тот открыл себя самого, кто говорит: это моё добро и моё зло; этим заставил он замолчать крота и карлика, который говорит: «Добро для всех, зло для всех».
Из чего получается что Ницше Заратустра даже "добро" и "зло" в целом-то не отрицает - он отрицает универсумы. Вот такая неожиданная оказия.
О братья мои, о звёздах и о будущем до сих пор только мечтали, но не знали их; и потому о добре и зле до сих пор только мечтали, но не знали их!
>>69770 (Del)
В немаленькой главе "Об отступниках" Заратустра также "дует на падающие листки".
Когда в главе "О видении и загадке" Заратустра спотыкается и крушит "камни" ("камни мудрости").
В то же время человек как материал тоже описывается как "камень". И Шекспир тоже описывался как поэт кидающий "камни в материал" (в отличие от Софокла, который использует только "золото"), при этом речь об этом:
Действительный человек есть нечто всецело необходимое (даже в так называемых своих противоречиях), но мы не всегда познаем эту необходимость. Сочиненный человек, продукт фантазии, хочет означать нечто необходимое, но лишь для таких людей, которые понимают и реального человека лишь в грубом, неестественном упрощении, так что несколько резких, часто повторяющихся черт, ярко освещенных и окруженных массой теней и полутеней, вполне удовлетворяют их притязаниям. Они, следовательно, легко готовы принимать продукт фантазии за настоящего, необходимого человека, потому что они привыкли при наблюдении подлинного человека принимать продукты фантазии, силуэт, произвольное сокращение за целое. -–А что живописец или скульптор выражает “идею” человека, - это нелепая выдумка и обман чувств: когда так говорят, то поддаются тирании глаза, который из человеческого тела видит только поверхность, кожу; но внутреннее тело в такой же мере принадлежит к идее. Пластическое искусство хочет выразить характеры во внешней оболочке; поэзия употребляет для той же цели слово, она изображает характер в звуке. Искусство исходит из естественного неведения человека о его внутреннем содержании (в теле и характере); оно существует не для физиков и философов.
И опять, в четвёртой книге персонажи тоже - отступники и молятся на Осла (которых всех разгоняет Лев, превращая Заратустру в как бы "солнце", - а солнце это "солнце воли моей", т.е. Заратустра обретает собственную волю в полноте, а не просто является кем-то, кого эта воля гонит по "собственному пути"). При этом в начале "мёд" - это "мёд надежды". (Отступники это те кто "мы опять стали набожны", ещё о "набожности" в Весёлой Науке есть афоризм, в пятой книге.)
«О Заратустра, — насмешливо отчеканил он, — ты камень мудрости! Как высоко вознёсся ты, но каждый брошенный камень должен — упасть!
О Заратустра, ты камень мудрости, ты камень, пущенный пращою, ты сокрушитель звёзд! Как высоко вознёсся ты, — но каждый брошенный камень должен — упасть!
Приговорённый к самому себе и к побиению себя камнями: о Заратустра, как далеко бросил ты камень, — но на тебя упадёт он!»
Получается, скатывать надо не только камни, но и листки тоже надо от себя "отдувать" подальше тем, кто подобен Заратустре (чтобы "листки" тоже падали).
И глубины, возможно, не только как пропасти (пропасть это не всегда пропасть: "Вершина и пропасть ныне слились в одно!"), - это ещё и глубины родников:
Всё у них говорит, никто не умеет уже понимать. Всё падает в воду, ничто уже не падает в глубокие родники.
ещё это про пропасти:
Мужество побеждает даже головокружение на краю пропасти; а где же человек не стоял бы на краю пропасти! Разве смотреть в себя самого — не значит смотреть в пропасть!
Мужество — лучшее смертоносное оружие: мужество убивает даже сострадание. Сострадание же есть наиболее глубокая пропасть: ибо, насколько глубоко человек заглядывает в жизнь, настолько глубоко заглядывает он и в страдание.
получается, самопознание - это пропасть и глубина, в том числе, и при этом эта глубина может сливаться с вершиной в одно.
Чтобы одинокая вершина уединялась не навеки и не довольствовалась сама собой; чтобы гора спустилась к долине и ветры вершины к низинам:
О, кто бы нашёл настоящее имя, чтобы окрестить и возвести в добродетель такую тоску! «Дарящая добродетель» — так назвал однажды Заратустра то, чему нет имени.
При этом Заратустра ещё отметает "бесконечные миры":
Не внушила ли ему это тайно моя мудрость, смеющаяся, бодрствующая мудрость дня, которая насмехается над всеми «бесконечными мирами»? Ибо она говорит: «Где есть сила, там становится хозяином и число: ибо у него больше силы».
то есть множественность интерпертаций возможна, но конечна (устраняется "неправильный" перспективизм).
И "тяжёлым" многое описывается в главе о "Духе тяжести", например:
Почти с колыбели дают уже нам в наследство тяжёлые слова и тяжёлые ценности: «добро» и «зло» — так называется это приданое. И ради них прощают нам то, что живём мы.
Однако я не помню, чтобы Заратустра таскал камни на плечах. Зато он таскал карлика (не горбуна).
И может быть "скатывать" надо не только "слабое", а ещё то, что создал "дух тяжести":
Где снова нашёл я своего старого демона и заклятого врага, духа тяжести, и всё, что создал он: насилие, устав, необходимость, следствие, цель, волю, добро и зло.
Ещё проблема в том, что "падающее - подтолкни" говорится в контексте "самому себе я рассказываю":
А пока говорю я сам с собою, как тот, у кого есть время. Никто не рассказывает мне ничего нового, — поэтому я рассказываю себе о самом себе.
то есть вопрос - кому это говорится "подтолкнуть падающее". Неким братьям. Получается - не ученикам. А тем, кто подобен Заратустре. Поэтому - "самому себе" - "братья" это и есть он сам, Заратустра (такое же Само, как у него).
Я только прелюдия для лучших игроков, о братья мои! Пример! Делайте по моему примеру!
Что до "отребья" - оно "устраняется" в том числе за счёт этого (не "специально", это не призыв):
Сладострастие: для отребья медленный огонь, на котором сгорает оно; для всякого червивого дерева, для всех зловонных лохмотьев готовая пылающая и клокочущая печь.
...
Сладострастие: только для увядшего сладкий яд, но для тех, у кого воля льва, великое сердечное подкрепление и вино из вин, благоговейно сбережённое.
В общем, словами самого Заратустры, - по поводу самой главной темы (там в переводе именно "зло", а не "плохое"/Schlecht):
Но тот открыл себя самого, кто говорит: это моё добро и моё зло; этим заставил он замолчать крота и карлика, который говорит: «Добро для всех, зло для всех».
Из чего получается что Ницше Заратустра даже "добро" и "зло" в целом-то не отрицает - он отрицает универсумы. Вот такая неожиданная оказия.
О братья мои, о звёздах и о будущем до сих пор только мечтали, но не знали их; и потому о добре и зле до сих пор только мечтали, но не знали их!
>падающее подтолкни
>(третье предложение как будто еще сильнее, совсем меняет смысл, толкаемые камни падают куда-то в "его", заратустровы, глубины)
В немаленькой главе "Об отступниках" Заратустра также "дует на падающие листки".
Когда в главе "О видении и загадке" Заратустра спотыкается и крушит "камни" ("камни мудрости").
В то же время человек как материал тоже описывается как "камень". И Шекспир тоже описывался как поэт кидающий "камни в материал" (в отличие от Софокла, который использует только "золото"), при этом речь об этом:
Действительный человек есть нечто всецело необходимое (даже в так называемых своих противоречиях), но мы не всегда познаем эту необходимость. Сочиненный человек, продукт фантазии, хочет означать нечто необходимое, но лишь для таких людей, которые понимают и реального человека лишь в грубом, неестественном упрощении, так что несколько резких, часто повторяющихся черт, ярко освещенных и окруженных массой теней и полутеней, вполне удовлетворяют их притязаниям. Они, следовательно, легко готовы принимать продукт фантазии за настоящего, необходимого человека, потому что они привыкли при наблюдении подлинного человека принимать продукты фантазии, силуэт, произвольное сокращение за целое. -–А что живописец или скульптор выражает “идею” человека, - это нелепая выдумка и обман чувств: когда так говорят, то поддаются тирании глаза, который из человеческого тела видит только поверхность, кожу; но внутреннее тело в такой же мере принадлежит к идее. Пластическое искусство хочет выразить характеры во внешней оболочке; поэзия употребляет для той же цели слово, она изображает характер в звуке. Искусство исходит из естественного неведения человека о его внутреннем содержании (в теле и характере); оно существует не для физиков и философов.
И опять, в четвёртой книге персонажи тоже - отступники и молятся на Осла (которых всех разгоняет Лев, превращая Заратустру в как бы "солнце", - а солнце это "солнце воли моей", т.е. Заратустра обретает собственную волю в полноте, а не просто является кем-то, кого эта воля гонит по "собственному пути"). При этом в начале "мёд" - это "мёд надежды". (Отступники это те кто "мы опять стали набожны", ещё о "набожности" в Весёлой Науке есть афоризм, в пятой книге.)
«О Заратустра, — насмешливо отчеканил он, — ты камень мудрости! Как высоко вознёсся ты, но каждый брошенный камень должен — упасть!
О Заратустра, ты камень мудрости, ты камень, пущенный пращою, ты сокрушитель звёзд! Как высоко вознёсся ты, — но каждый брошенный камень должен — упасть!
Приговорённый к самому себе и к побиению себя камнями: о Заратустра, как далеко бросил ты камень, — но на тебя упадёт он!»
Получается, скатывать надо не только камни, но и листки тоже надо от себя "отдувать" подальше тем, кто подобен Заратустре (чтобы "листки" тоже падали).
И глубины, возможно, не только как пропасти (пропасть это не всегда пропасть: "Вершина и пропасть ныне слились в одно!"), - это ещё и глубины родников:
Всё у них говорит, никто не умеет уже понимать. Всё падает в воду, ничто уже не падает в глубокие родники.
ещё это про пропасти:
Мужество побеждает даже головокружение на краю пропасти; а где же человек не стоял бы на краю пропасти! Разве смотреть в себя самого — не значит смотреть в пропасть!
Мужество — лучшее смертоносное оружие: мужество убивает даже сострадание. Сострадание же есть наиболее глубокая пропасть: ибо, насколько глубоко человек заглядывает в жизнь, настолько глубоко заглядывает он и в страдание.
получается, самопознание - это пропасть и глубина, в том числе, и при этом эта глубина может сливаться с вершиной в одно.
Чтобы одинокая вершина уединялась не навеки и не довольствовалась сама собой; чтобы гора спустилась к долине и ветры вершины к низинам:
О, кто бы нашёл настоящее имя, чтобы окрестить и возвести в добродетель такую тоску! «Дарящая добродетель» — так назвал однажды Заратустра то, чему нет имени.
При этом Заратустра ещё отметает "бесконечные миры":
Не внушила ли ему это тайно моя мудрость, смеющаяся, бодрствующая мудрость дня, которая насмехается над всеми «бесконечными мирами»? Ибо она говорит: «Где есть сила, там становится хозяином и число: ибо у него больше силы».
то есть множественность интерпертаций возможна, но конечна (устраняется "неправильный" перспективизм).
И "тяжёлым" многое описывается в главе о "Духе тяжести", например:
Почти с колыбели дают уже нам в наследство тяжёлые слова и тяжёлые ценности: «добро» и «зло» — так называется это приданое. И ради них прощают нам то, что живём мы.
Однако я не помню, чтобы Заратустра таскал камни на плечах. Зато он таскал карлика (не горбуна).
И может быть "скатывать" надо не только "слабое", а ещё то, что создал "дух тяжести":
Где снова нашёл я своего старого демона и заклятого врага, духа тяжести, и всё, что создал он: насилие, устав, необходимость, следствие, цель, волю, добро и зло.
Ещё проблема в том, что "падающее - подтолкни" говорится в контексте "самому себе я рассказываю":
А пока говорю я сам с собою, как тот, у кого есть время. Никто не рассказывает мне ничего нового, — поэтому я рассказываю себе о самом себе.
то есть вопрос - кому это говорится "подтолкнуть падающее". Неким братьям. Получается - не ученикам. А тем, кто подобен Заратустре. Поэтому - "самому себе" - "братья" это и есть он сам, Заратустра (такое же Само, как у него).
Я только прелюдия для лучших игроков, о братья мои! Пример! Делайте по моему примеру!
Что до "отребья" - оно "устраняется" в том числе за счёт этого (не "специально", это не призыв):
Сладострастие: для отребья медленный огонь, на котором сгорает оно; для всякого червивого дерева, для всех зловонных лохмотьев готовая пылающая и клокочущая печь.
...
Сладострастие: только для увядшего сладкий яд, но для тех, у кого воля льва, великое сердечное подкрепление и вино из вин, благоговейно сбережённое.
В общем, словами самого Заратустры, - по поводу самой главной темы (там в переводе именно "зло", а не "плохое"/Schlecht):
Но тот открыл себя самого, кто говорит: это моё добро и моё зло; этим заставил он замолчать крота и карлика, который говорит: «Добро для всех, зло для всех».
Из чего получается что Ницше Заратустра даже "добро" и "зло" в целом-то не отрицает - он отрицает универсумы. Вот такая неожиданная оказия.
О братья мои, о звёздах и о будущем до сих пор только мечтали, но не знали их; и потому о добре и зле до сих пор только мечтали, но не знали их!
>>69874
А каких взглядов ты придерживаешься в политике и идеологии , почему "сказать-то не захотел"?)
И в чём причина пристрастия к нигилизму? Тут же уже сказали как-то ранее, что "всё хуйня", "нахуй всё". Твоих возражений я не видел. Если только это не ты сам писал))
А каких взглядов ты придерживаешься в политике и идеологии , почему "сказать-то не захотел"?)
>все, кто не хочят предолевать нигилизм - поехавшие
И в чём причина пристрастия к нигилизму? Тут же уже сказали как-то ранее, что "всё хуйня", "нахуй всё". Твоих возражений я не видел. Если только это не ты сам писал))
>>69875
Опять эта шарманка. Надоело.
Я же тебе сказал - дай определение. Но как ты можешь его дать, если ты требование Сократа дать определение приравниваешь к политике и начинаешь ебать мозги аки девачька? О чём и смысл с тобой говорить? Его - нет! По новой старое прогонять я не буду - любишь дрочить (одно и то же) - делай это самостоятельно.
>А каких взглядов ты придерживаешься в политике и идеологии , почему "сказать-то не захотел"?)
Опять эта шарманка. Надоело.
Я же тебе сказал - дай определение. Но как ты можешь его дать, если ты требование Сократа дать определение приравниваешь к политике и начинаешь ебать мозги аки девачька? О чём и смысл с тобой говорить? Его - нет! По новой старое прогонять я не буду - любишь дрочить (одно и то же) - делай это самостоятельно.
87 Кб, 536x689>>69875
а бля
всё понял
ты хочешь чтоб я к тебе проявил внимание к писанине этой твоей
разгадал твои зогадки ёбаные
всё, ясно
ты пидор
>начинаешь ебать мозги аки девачька
а бля
всё понял
ты хочешь чтоб я к тебе проявил внимание к писанине этой твоей
разгадал твои зогадки ёбаные
всё, ясно
ты пидор
>>69857
Гугли например Исаака Сирина https://www.youtube.com/watch?v=oCZ6yeGQPEE
Могу накидать цитат наиболее подходящих, но это эзотерика, извини сам ищи https://azbyka.ru/otechnik/Isaak_Sirin/slova-podvizhnicheskie-2019/
Гугли например Исаака Сирина https://www.youtube.com/watch?v=oCZ6yeGQPEE
Могу накидать цитат наиболее подходящих, но это эзотерика, извини сам ищи https://azbyka.ru/otechnik/Isaak_Sirin/slova-podvizhnicheskie-2019/
>>69862
Хуяришь стимуляторы и у тебя происходит гиперреальность. Пока она не прошла, строчишь тонны бреда для эджи кидов, которые тебя по диагонали читают и в твиттере вайбят
Хуяришь стимуляторы и у тебя происходит гиперреальность. Пока она не прошла, строчишь тонны бреда для эджи кидов, которые тебя по диагонали читают и в твиттере вайбят
>>69879
автор сих строк ушёл в максимально возможное безмолвие при жизни (внешне разговаривая не говоря ничего на деле)
это всего лишь руководство к действию (от автора (может быть он последовал ему при жизни, ну это уже мнение самого Bornedal, не знаю, зачем он вписал его в свою книгу, слишком уж оно крамольное))
автор сих строк ушёл в максимально возможное безмолвие при жизни (внешне разговаривая не говоря ничего на деле)
это всего лишь руководство к действию (от автора (может быть он последовал ему при жизни, ну это уже мнение самого Bornedal, не знаю, зачем он вписал его в свою книгу, слишком уж оно крамольное))
>>69876
>>69877
Ясно-понятно)
Нет, не хочу. Странно хотеть такого... Ты снова думаешь о себе как эгоцентре мира.
У тебя самого их нет. Но ты говоришь так, как будто они есть или как будто они не нужны, потому что ты "так говорил скозал".
Давай я задам вопросы напрямую, чтобы ты "не мучился". Ты за либеральную демократию и вообще демократию или нет? (Я, в целом, нет.)
Зачем ты преодолеваешь нигилизм? В чём причина пристрастия к нему? (Если "всё хуйня" и "нахуй всё", то "сансару" буддоражить разнохуетой явно не стоит, не говоря уже о том, что это сизифотруд))
>>69877
>Опять эта шарманка. Надоело.
>у меня срывает тормоза
Ясно-понятно)
>ты хочешь
Нет, не хочу. Странно хотеть такого... Ты снова думаешь о себе как эгоцентре мира.
>Я же тебе сказал - дай определение.
У тебя самого их нет. Но ты говоришь так, как будто они есть или как будто они не нужны, потому что ты "так говорил скозал".
Давай я задам вопросы напрямую, чтобы ты "не мучился". Ты за либеральную демократию и вообще демократию или нет? (Я, в целом, нет.)
Зачем ты преодолеваешь нигилизм? В чём причина пристрастия к нему? (Если "всё хуйня" и "нахуй всё", то "сансару" буддоражить разнохуетой явно не стоит, не говоря уже о том, что это сизифотруд))
74 Кб, 604x453>>69119 (Del)
"Метафизика. Современное введение". Книга, по форме напоминающая учебное пособие, но всё равно весьма значимая, потому что в России ничего особо крупного по аналитической метафизике не выходило. Содержание такое, что знать историю философии не то, чтобы обязательно, проблемы ставятся плюс-минус современно, хотя не могу сказать, что ссылок на Новое Время нет.
"Метафизика. Современное введение". Книга, по форме напоминающая учебное пособие, но всё равно весьма значимая, потому что в России ничего особо крупного по аналитической метафизике не выходило. Содержание такое, что знать историю философии не то, чтобы обязательно, проблемы ставятся плюс-минус современно, хотя не могу сказать, что ссылок на Новое Время нет.
>>69735 (Del)
Ну он явно на over 80 уровней выше меня, ибо я даже не понял, о чём идёт речь, и даже его толкования - это открытие.
Аллегория: ты берёшь ученика который не знает что такое квинта и говоришь ему "твой учитель по скрипке плох потому что вон - посмотри на Хейфеца. А твой не может как он сыграть Брамса/Баха/Блоха". В том и суть, чтобы выбрать кого-то по зубам, чтобы приступиться к чему-то сложному.
>>69736 (Del)
Лол я до этого вообще не дошёл.
---------------------
Вот почему я придерживаюсь иной позиции и стараюсь не лезть в места, приступиться к которым не позволяют фундаментальные ограничения. Пусть лучше человек играет хорошо, хоть и на укулеле, чем плохо, но зато на скрипке или альте. Мой разум конкретно ограничен (о чём я уже писал в треде), и мне более по зубам пессимизм или те же прочтения Ницше каким-нибудь Мишуриным. Пусть я лучше правильно понимаю пессимистов и разбираюсь в этом пространстве, чем неправильно понимаю Ницше и Аристотеля. Но лучше, честнее вообще что-то не трогать и молчать об этом, чем заниматься нечестной герменевтикой: это как тот факт, что на православие.ру очень любят цитировать Ницше и писать о нём статьи, какой он был на самом деле христианин.
> Почему неправ Мишурин
Ну он явно на over 80 уровней выше меня, ибо я даже не понял, о чём идёт речь, и даже его толкования - это открытие.
Аллегория: ты берёшь ученика который не знает что такое квинта и говоришь ему "твой учитель по скрипке плох потому что вон - посмотри на Хейфеца. А твой не может как он сыграть Брамса/Баха/Блоха". В том и суть, чтобы выбрать кого-то по зубам, чтобы приступиться к чему-то сложному.
>>69736 (Del)
Лол я до этого вообще не дошёл.
---------------------
Вот почему я придерживаюсь иной позиции и стараюсь не лезть в места, приступиться к которым не позволяют фундаментальные ограничения. Пусть лучше человек играет хорошо, хоть и на укулеле, чем плохо, но зато на скрипке или альте. Мой разум конкретно ограничен (о чём я уже писал в треде), и мне более по зубам пессимизм или те же прочтения Ницше каким-нибудь Мишуриным. Пусть я лучше правильно понимаю пессимистов и разбираюсь в этом пространстве, чем неправильно понимаю Ницше и Аристотеля. Но лучше, честнее вообще что-то не трогать и молчать об этом, чем заниматься нечестной герменевтикой: это как тот факт, что на православие.ру очень любят цитировать Ницше и писать о нём статьи, какой он был на самом деле христианин.
>>69886
ТУПАЯ ТЫ СКОТИНА, С ПРОЕКЦИЯМИ! КАК Я МОГУ ОТВЕТИТЬ НА ТВОЙ ВОПРОС ЕСЛИ ОПРЕДЕЛЕНИЙ, СОГЛАСНО ТЕБЕ, НЕ СУЩЕСТВУЕТ?! ИДИ НАХУЙ, СУКА, ПРОСТО ИДИ НАХУЙ, БЛЯДЬ!
покормил
ТУПАЯ ТЫ СКОТИНА, С ПРОЕКЦИЯМИ! КАК Я МОГУ ОТВЕТИТЬ НА ТВОЙ ВОПРОС ЕСЛИ ОПРЕДЕЛЕНИЙ, СОГЛАСНО ТЕБЕ, НЕ СУЩЕСТВУЕТ?! ИДИ НАХУЙ, СУКА, ПРОСТО ИДИ НАХУЙ, БЛЯДЬ!
покормил
7 Кб, 225x225>>69888
Хорошо.
Просто как сказать... с современными технологиями тратить время на кого-то, кто не является лучшим - это уже моветон. Те же нейросети позволяют за считанные секунды переводить тексты. А так как работы по Ницше не являются столь сложными для перевода, как французские работы мэтров по философии, то к ним можно спокойно подходить так - и получать самую актуальную, лучшую информацию, - вместо того, чтобы учиться некорректному, ошибочному (в случае чего, быть может, лучше вообще ничего не знать, чем знать что-то ошибочное).
И по Ницше, относительный курс получается не такой уж и сложный, и даже по времени может занять немногим больше работ Мишурина:
1) Сначала простая и короткая книжка от одного из лучших ницшеведов - W. Stegmaier - вводная по всей философии Ницше ("An Orientation to the Philosophy of Friedrich Nietzsche"): https://files.catbox.moe/ksan1y.pdf
2) Затем "база" от разбирающегося в метафизике Ницше - G. Abel ("Die Dynamik der Willen zur Macht und die ewige Wiederkehr" и "Nietzsches Wissenschaftsphilosophie"): https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110858334/html + https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110259384/html
3) После этого можно перейти к повторному, детальному разбору основных положений философии Ницше - "Nietzsche an der Arbeit" и "Orientierung im Nihilismus – Luhmann meets Nietzsche": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110986679/html + https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110481198/html
4) Научившись основам, можно перейти к вещам более глубоким, раскрывающим концептологию Ницше - "The Surface and the Abyss" и "Nietzsche: His Philosophy of Contradictions and the Contradictions of His Philosophy": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110223422/html + https://muse.jhu.edu/pub/2/article/45345/pdf
5) После этого повторно, перед самостоятельным чтением "Так говорил Заратустра", пройти по примеру интерпертации и толкования одной из самых детальных работ Ницше ("Nietzsches Befreiung der Philosophie") - пятой книги "Весёлой науки": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110269765/html и песен Заратустры - "Der letzte Jünger des Philosophen Dionysos": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110210224/html
6) И, наконец, перейти к чтению самой основной книги - "Так говорил Заратустра", сверяясь как с оригиналом (осторожнее насчёт переводов слов "зло", "добро" - лучше перепроверять их в немецком варианте): https://nietzsche.ru/works/main-works/zaratustra/runkovich/ и https://apoliteia.ru/zarathustra - периодически сверяясь с комментариями к книгам из https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110293319/html и https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110293333/html
7) Всё, вы замечательны! Основной корпус мысли Ницше вам уже доступен, можно заниматься чем угодно из его трудов, после этого, - по своему желанию. Можно почитать те же https://www.degruyter.com/serial/nl-b/html - можно (и может даже немного нужно) почитать работы Свасьяна о Ницше (они коротенькие), можно почитать необыкновенный ad hominem "Nietzsche: God torn to Pieces", можно полистать и разобрать "противоход" от бывшего поклонника Ницше и марксиста D. Losurdo "Nietzsche, the Aristocratic Rebel", можно обратиться к другим работам Ницше, сверяясь попутно с Nietzsche-Kommentar по соответствующей работе (и с источниками выше), можно посмотреть другие работы по Nietzsche-Studien каталогу De Gruyter.
Или можно заняться чем-то другим. Например, для сравнения, - Платоном (снова, опять, да).
И последнее... даже если книга на немецком - не представляет особой сложности не только перевести её через нейросеть, но и затребовать филологическое и этимологическое объяснение тех или иных слов и/или пассажей.
Как-то так. И я не вижу причины, при наличии этого, тратить время на лекции Мишурина.
> В том и суть, чтобы выбрать кого-то по зубам, чтобы приступиться к чему-то сложному.
Хорошо.
Просто как сказать... с современными технологиями тратить время на кого-то, кто не является лучшим - это уже моветон. Те же нейросети позволяют за считанные секунды переводить тексты. А так как работы по Ницше не являются столь сложными для перевода, как французские работы мэтров по философии, то к ним можно спокойно подходить так - и получать самую актуальную, лучшую информацию, - вместо того, чтобы учиться некорректному, ошибочному (в случае чего, быть может, лучше вообще ничего не знать, чем знать что-то ошибочное).
И по Ницше, относительный курс получается не такой уж и сложный, и даже по времени может занять немногим больше работ Мишурина:
1) Сначала простая и короткая книжка от одного из лучших ницшеведов - W. Stegmaier - вводная по всей философии Ницше ("An Orientation to the Philosophy of Friedrich Nietzsche"): https://files.catbox.moe/ksan1y.pdf
2) Затем "база" от разбирающегося в метафизике Ницше - G. Abel ("Die Dynamik der Willen zur Macht und die ewige Wiederkehr" и "Nietzsches Wissenschaftsphilosophie"): https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110858334/html + https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110259384/html
3) После этого можно перейти к повторному, детальному разбору основных положений философии Ницше - "Nietzsche an der Arbeit" и "Orientierung im Nihilismus – Luhmann meets Nietzsche": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110986679/html + https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110481198/html
4) Научившись основам, можно перейти к вещам более глубоким, раскрывающим концептологию Ницше - "The Surface and the Abyss" и "Nietzsche: His Philosophy of Contradictions and the Contradictions of His Philosophy": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110223422/html + https://muse.jhu.edu/pub/2/article/45345/pdf
5) После этого повторно, перед самостоятельным чтением "Так говорил Заратустра", пройти по примеру интерпертации и толкования одной из самых детальных работ Ницше ("Nietzsches Befreiung der Philosophie") - пятой книги "Весёлой науки": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110269765/html и песен Заратустры - "Der letzte Jünger des Philosophen Dionysos": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110210224/html
6) И, наконец, перейти к чтению самой основной книги - "Так говорил Заратустра", сверяясь как с оригиналом (осторожнее насчёт переводов слов "зло", "добро" - лучше перепроверять их в немецком варианте): https://nietzsche.ru/works/main-works/zaratustra/runkovich/ и https://apoliteia.ru/zarathustra - периодически сверяясь с комментариями к книгам из https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110293319/html и https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110293333/html
7) Всё, вы замечательны! Основной корпус мысли Ницше вам уже доступен, можно заниматься чем угодно из его трудов, после этого, - по своему желанию. Можно почитать те же https://www.degruyter.com/serial/nl-b/html - можно (и может даже немного нужно) почитать работы Свасьяна о Ницше (они коротенькие), можно почитать необыкновенный ad hominem "Nietzsche: God torn to Pieces", можно полистать и разобрать "противоход" от бывшего поклонника Ницше и марксиста D. Losurdo "Nietzsche, the Aristocratic Rebel", можно обратиться к другим работам Ницше, сверяясь попутно с Nietzsche-Kommentar по соответствующей работе (и с источниками выше), можно посмотреть другие работы по Nietzsche-Studien каталогу De Gruyter.
Или можно заняться чем-то другим. Например, для сравнения, - Платоном (снова, опять, да).
И последнее... даже если книга на немецком - не представляет особой сложности не только перевести её через нейросеть, но и затребовать филологическое и этимологическое объяснение тех или иных слов и/или пассажей.
Как-то так. И я не вижу причины, при наличии этого, тратить время на лекции Мишурина.
7 Кб, 225x225>>69888
Хорошо.
Просто как сказать... с современными технологиями тратить время на кого-то, кто не является лучшим - это уже моветон. Те же нейросети позволяют за считанные секунды переводить тексты. А так как работы по Ницше не являются столь сложными для перевода, как французские работы мэтров по философии, то к ним можно спокойно подходить так - и получать самую актуальную, лучшую информацию, - вместо того, чтобы учиться некорректному, ошибочному (в случае чего, быть может, лучше вообще ничего не знать, чем знать что-то ошибочное).
И по Ницше, относительный курс получается не такой уж и сложный, и даже по времени может занять немногим больше работ Мишурина:
1) Сначала простая и короткая книжка от одного из лучших ницшеведов - W. Stegmaier - вводная по всей философии Ницше ("An Orientation to the Philosophy of Friedrich Nietzsche"): https://files.catbox.moe/ksan1y.pdf
2) Затем "база" от разбирающегося в метафизике Ницше - G. Abel ("Die Dynamik der Willen zur Macht und die ewige Wiederkehr" и "Nietzsches Wissenschaftsphilosophie"): https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110858334/html + https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110259384/html
3) После этого можно перейти к повторному, детальному разбору основных положений философии Ницше - "Nietzsche an der Arbeit" и "Orientierung im Nihilismus – Luhmann meets Nietzsche": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110986679/html + https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110481198/html
4) Научившись основам, можно перейти к вещам более глубоким, раскрывающим концептологию Ницше - "The Surface and the Abyss" и "Nietzsche: His Philosophy of Contradictions and the Contradictions of His Philosophy": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110223422/html + https://muse.jhu.edu/pub/2/article/45345/pdf
5) После этого повторно, перед самостоятельным чтением "Так говорил Заратустра", пройти по примеру интерпертации и толкования одной из самых детальных работ Ницше ("Nietzsches Befreiung der Philosophie") - пятой книги "Весёлой науки": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110269765/html и песен Заратустры - "Der letzte Jünger des Philosophen Dionysos": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110210224/html
6) И, наконец, перейти к чтению самой основной книги - "Так говорил Заратустра", сверяясь как с оригиналом (осторожнее насчёт переводов слов "зло", "добро" - лучше перепроверять их в немецком варианте): https://nietzsche.ru/works/main-works/zaratustra/runkovich/ и https://apoliteia.ru/zarathustra - периодически сверяясь с комментариями к книгам из https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110293319/html и https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110293333/html
7) Всё, вы замечательны! Основной корпус мысли Ницше вам уже доступен, можно заниматься чем угодно из его трудов, после этого, - по своему желанию. Можно почитать те же https://www.degruyter.com/serial/nl-b/html - можно (и может даже немного нужно) почитать работы Свасьяна о Ницше (они коротенькие), можно почитать необыкновенный ad hominem "Nietzsche: God torn to Pieces", можно полистать и разобрать "противоход" от бывшего поклонника Ницше и марксиста D. Losurdo "Nietzsche, the Aristocratic Rebel", можно обратиться к другим работам Ницше, сверяясь попутно с Nietzsche-Kommentar по соответствующей работе (и с источниками выше), можно посмотреть другие работы по Nietzsche-Studien каталогу De Gruyter.
Или можно заняться чем-то другим. Например, для сравнения, - Платоном (снова, опять, да).
И последнее... даже если книга на немецком - не представляет особой сложности не только перевести её через нейросеть, но и затребовать филологическое и этимологическое объяснение тех или иных слов и/или пассажей.
Как-то так. И я не вижу причины, при наличии этого, тратить время на лекции Мишурина.
> В том и суть, чтобы выбрать кого-то по зубам, чтобы приступиться к чему-то сложному.
Хорошо.
Просто как сказать... с современными технологиями тратить время на кого-то, кто не является лучшим - это уже моветон. Те же нейросети позволяют за считанные секунды переводить тексты. А так как работы по Ницше не являются столь сложными для перевода, как французские работы мэтров по философии, то к ним можно спокойно подходить так - и получать самую актуальную, лучшую информацию, - вместо того, чтобы учиться некорректному, ошибочному (в случае чего, быть может, лучше вообще ничего не знать, чем знать что-то ошибочное).
И по Ницше, относительный курс получается не такой уж и сложный, и даже по времени может занять немногим больше работ Мишурина:
1) Сначала простая и короткая книжка от одного из лучших ницшеведов - W. Stegmaier - вводная по всей философии Ницше ("An Orientation to the Philosophy of Friedrich Nietzsche"): https://files.catbox.moe/ksan1y.pdf
2) Затем "база" от разбирающегося в метафизике Ницше - G. Abel ("Die Dynamik der Willen zur Macht und die ewige Wiederkehr" и "Nietzsches Wissenschaftsphilosophie"): https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110858334/html + https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110259384/html
3) После этого можно перейти к повторному, детальному разбору основных положений философии Ницше - "Nietzsche an der Arbeit" и "Orientierung im Nihilismus – Luhmann meets Nietzsche": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110986679/html + https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110481198/html
4) Научившись основам, можно перейти к вещам более глубоким, раскрывающим концептологию Ницше - "The Surface and the Abyss" и "Nietzsche: His Philosophy of Contradictions and the Contradictions of His Philosophy": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110223422/html + https://muse.jhu.edu/pub/2/article/45345/pdf
5) После этого повторно, перед самостоятельным чтением "Так говорил Заратустра", пройти по примеру интерпертации и толкования одной из самых детальных работ Ницше ("Nietzsches Befreiung der Philosophie") - пятой книги "Весёлой науки": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110269765/html и песен Заратустры - "Der letzte Jünger des Philosophen Dionysos": https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110210224/html
6) И, наконец, перейти к чтению самой основной книги - "Так говорил Заратустра", сверяясь как с оригиналом (осторожнее насчёт переводов слов "зло", "добро" - лучше перепроверять их в немецком варианте): https://nietzsche.ru/works/main-works/zaratustra/runkovich/ и https://apoliteia.ru/zarathustra - периодически сверяясь с комментариями к книгам из https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110293319/html и https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/9783110293333/html
7) Всё, вы замечательны! Основной корпус мысли Ницше вам уже доступен, можно заниматься чем угодно из его трудов, после этого, - по своему желанию. Можно почитать те же https://www.degruyter.com/serial/nl-b/html - можно (и может даже немного нужно) почитать работы Свасьяна о Ницше (они коротенькие), можно почитать необыкновенный ad hominem "Nietzsche: God torn to Pieces", можно полистать и разобрать "противоход" от бывшего поклонника Ницше и марксиста D. Losurdo "Nietzsche, the Aristocratic Rebel", можно обратиться к другим работам Ницше, сверяясь попутно с Nietzsche-Kommentar по соответствующей работе (и с источниками выше), можно посмотреть другие работы по Nietzsche-Studien каталогу De Gruyter.
Или можно заняться чем-то другим. Например, для сравнения, - Платоном (снова, опять, да).
И последнее... даже если книга на немецком - не представляет особой сложности не только перевести её через нейросеть, но и затребовать филологическое и этимологическое объяснение тех или иных слов и/или пассажей.
Как-то так. И я не вижу причины, при наличии этого, тратить время на лекции Мишурина.
>>69889
Ты снова ебанулся и съехал с тормозов, заебал в общем. Иди-ка ты сам нахуй со своей этой хуиткой о "правельном панимании жизни".
Не раскорми только себя, это ведёт к ожирнению.
Ты снова ебанулся и съехал с тормозов, заебал в общем. Иди-ка ты сам нахуй со своей этой хуиткой о "правельном панимании жизни".
>покормил
Не раскорми только себя, это ведёт к ожирнению.
>>69888
>>69890
Но светлые умы, смелые и прозрачные, – самые мудрые из молчаливых: так глубока основа их, что даже самая прозрачная вода не выдает дна их.
И при всём этом, - это сугубо академическое чтение. Если уметь ещё и в чтение символов, психологию, иметь опыт психоанализа (вроде элементарного, что описано в работах Israely "Lacanian Treatment" и "Paradoxes in Lacanian Psychoanalysis", или более сложных трудах вроде "The Law of the Mother" от G. Morel (к вопросу о... женщинах) или "Freud and the Desire of the Psychoanalyst" от S. Cottet), - то труды Ницше открываются с дополнительной стороны чтения (бессознательной). И тогда эффект всех его работ (а не просто "понимание" - я говорю о изменениях, действительных) усиляется, в принципе, - но этот эффект нельзя передать словами. Это умение догадываться о чужих мотивах (который Ницше демонстрирует в своих прозаических работах) - это совершенно отдельный навык, никак не включенный в стандартную, академическую филологию. Чтобы его приобрести - нужны деньги и усилия, отдельные от всего списка, что я привёл, - но и смысл это всё раскрывает совершенно дополнительный, зачастую уникальный и индивидуальный (что, собственно, и соответствует идее Ницше о "развитии Само", "земной добродетели"), вроде того, что описывается в вещах типа https://terebess.hu/zen/Chao-chouHoffman.pdf
В общем, мой конечный тезис: книги Ницше - это книги - для "врачей" и психологов. А не для "горбунов"-филологов и крючкотворцев-постмодернистов, гоняющихся за словарями и букварями. Какой-то пример начальной добротной интерпретации этого, как я уже упоминал, показал хотя бы феноменологист P. Bornedal (в своём труде о "поверхности" и "бездне"). (У Мишурина и Бугая, опять же, ничего подобного нету. Эти темы толком не затрагиваются - максимум у Мишурина даётся "дикий психоанализ" в виде чтения штрауссианского, - но на фоне психоанализа действительного (например, Биона) - это просто нонсенс, дилетантство.)
Можно даже сказать, что это центральный смысл работ Ницше, который все философы и все филологи пропускают "мимо ушей" - а всё потому что эти вещи - не для них, а для адресатов, к которым таким ловким и уклончивым способом апеллирует сам Ницше/Заратустра...
Зачем читать Ницше как христианина? С философской точки зрения - он не христианин. Буду считать, что подобное - это попытка его ассимиляции в нечто, что ему совершенно чуждо (у Ницше сохранилась разве что "манера" проповедования, убеждения, аргументирования, - быть может, - тогда да, он - "христианин", может даже иезуит).
>>69890
Но светлые умы, смелые и прозрачные, – самые мудрые из молчаливых: так глубока основа их, что даже самая прозрачная вода не выдает дна их.
И при всём этом, - это сугубо академическое чтение. Если уметь ещё и в чтение символов, психологию, иметь опыт психоанализа (вроде элементарного, что описано в работах Israely "Lacanian Treatment" и "Paradoxes in Lacanian Psychoanalysis", или более сложных трудах вроде "The Law of the Mother" от G. Morel (к вопросу о... женщинах) или "Freud and the Desire of the Psychoanalyst" от S. Cottet), - то труды Ницше открываются с дополнительной стороны чтения (бессознательной). И тогда эффект всех его работ (а не просто "понимание" - я говорю о изменениях, действительных) усиляется, в принципе, - но этот эффект нельзя передать словами. Это умение догадываться о чужих мотивах (который Ницше демонстрирует в своих прозаических работах) - это совершенно отдельный навык, никак не включенный в стандартную, академическую филологию. Чтобы его приобрести - нужны деньги и усилия, отдельные от всего списка, что я привёл, - но и смысл это всё раскрывает совершенно дополнительный, зачастую уникальный и индивидуальный (что, собственно, и соответствует идее Ницше о "развитии Само", "земной добродетели"), вроде того, что описывается в вещах типа https://terebess.hu/zen/Chao-chouHoffman.pdf
В общем, мой конечный тезис: книги Ницше - это книги - для "врачей" и психологов. А не для "горбунов"-филологов и крючкотворцев-постмодернистов, гоняющихся за словарями и букварями. Какой-то пример начальной добротной интерпретации этого, как я уже упоминал, показал хотя бы феноменологист P. Bornedal (в своём труде о "поверхности" и "бездне"). (У Мишурина и Бугая, опять же, ничего подобного нету. Эти темы толком не затрагиваются - максимум у Мишурина даётся "дикий психоанализ" в виде чтения штрауссианского, - но на фоне психоанализа действительного (например, Биона) - это просто нонсенс, дилетантство.)
Можно даже сказать, что это центральный смысл работ Ницше, который все философы и все филологи пропускают "мимо ушей" - а всё потому что эти вещи - не для них, а для адресатов, к которым таким ловким и уклончивым способом апеллирует сам Ницше/Заратустра...
Зачем читать Ницше как христианина? С философской точки зрения - он не христианин. Буду считать, что подобное - это попытка его ассимиляции в нечто, что ему совершенно чуждо (у Ницше сохранилась разве что "манера" проповедования, убеждения, аргументирования, - быть может, - тогда да, он - "христианин", может даже иезуит).
>>69888
>>69890
Но светлые умы, смелые и прозрачные, – самые мудрые из молчаливых: так глубока основа их, что даже самая прозрачная вода не выдает дна их.
И при всём этом, - это сугубо академическое чтение. Если уметь ещё и в чтение символов, психологию, иметь опыт психоанализа (вроде элементарного, что описано в работах Israely "Lacanian Treatment" и "Paradoxes in Lacanian Psychoanalysis", или более сложных трудах вроде "The Law of the Mother" от G. Morel (к вопросу о... женщинах) или "Freud and the Desire of the Psychoanalyst" от S. Cottet), - то труды Ницше открываются с дополнительной стороны чтения (бессознательной). И тогда эффект всех его работ (а не просто "понимание" - я говорю о изменениях, действительных) усиляется, в принципе, - но этот эффект нельзя передать словами. Это умение догадываться о чужих мотивах (который Ницше демонстрирует в своих прозаических работах) - это совершенно отдельный навык, никак не включенный в стандартную, академическую филологию. Чтобы его приобрести - нужны деньги и усилия, отдельные от всего списка, что я привёл, - но и смысл это всё раскрывает совершенно дополнительный, зачастую уникальный и индивидуальный (что, собственно, и соответствует идее Ницше о "развитии Само", "земной добродетели"), вроде того, что описывается в вещах типа https://terebess.hu/zen/Chao-chouHoffman.pdf
В общем, мой конечный тезис: книги Ницше - это книги - для "врачей" и психологов. А не для "горбунов"-филологов и крючкотворцев-постмодернистов, гоняющихся за словарями и букварями. Какой-то пример начальной добротной интерпретации этого, как я уже упоминал, показал хотя бы феноменологист P. Bornedal (в своём труде о "поверхности" и "бездне"). (У Мишурина и Бугая, опять же, ничего подобного нету. Эти темы толком не затрагиваются - максимум у Мишурина даётся "дикий психоанализ" в виде чтения штрауссианского, - но на фоне психоанализа действительного (например, Биона) - это просто нонсенс, дилетантство.)
Можно даже сказать, что это центральный смысл работ Ницше, который все философы и все филологи пропускают "мимо ушей" - а всё потому что эти вещи - не для них, а для адресатов, к которым таким ловким и уклончивым способом апеллирует сам Ницше/Заратустра...
Зачем читать Ницше как христианина? С философской точки зрения - он не христианин. Буду считать, что подобное - это попытка его ассимиляции в нечто, что ему совершенно чуждо (у Ницше сохранилась разве что "манера" проповедования, убеждения, аргументирования, - быть может, - тогда да, он - "христианин", может даже иезуит).
>>69890
Но светлые умы, смелые и прозрачные, – самые мудрые из молчаливых: так глубока основа их, что даже самая прозрачная вода не выдает дна их.
И при всём этом, - это сугубо академическое чтение. Если уметь ещё и в чтение символов, психологию, иметь опыт психоанализа (вроде элементарного, что описано в работах Israely "Lacanian Treatment" и "Paradoxes in Lacanian Psychoanalysis", или более сложных трудах вроде "The Law of the Mother" от G. Morel (к вопросу о... женщинах) или "Freud and the Desire of the Psychoanalyst" от S. Cottet), - то труды Ницше открываются с дополнительной стороны чтения (бессознательной). И тогда эффект всех его работ (а не просто "понимание" - я говорю о изменениях, действительных) усиляется, в принципе, - но этот эффект нельзя передать словами. Это умение догадываться о чужих мотивах (который Ницше демонстрирует в своих прозаических работах) - это совершенно отдельный навык, никак не включенный в стандартную, академическую филологию. Чтобы его приобрести - нужны деньги и усилия, отдельные от всего списка, что я привёл, - но и смысл это всё раскрывает совершенно дополнительный, зачастую уникальный и индивидуальный (что, собственно, и соответствует идее Ницше о "развитии Само", "земной добродетели"), вроде того, что описывается в вещах типа https://terebess.hu/zen/Chao-chouHoffman.pdf
В общем, мой конечный тезис: книги Ницше - это книги - для "врачей" и психологов. А не для "горбунов"-филологов и крючкотворцев-постмодернистов, гоняющихся за словарями и букварями. Какой-то пример начальной добротной интерпретации этого, как я уже упоминал, показал хотя бы феноменологист P. Bornedal (в своём труде о "поверхности" и "бездне"). (У Мишурина и Бугая, опять же, ничего подобного нету. Эти темы толком не затрагиваются - максимум у Мишурина даётся "дикий психоанализ" в виде чтения штрауссианского, - но на фоне психоанализа действительного (например, Биона) - это просто нонсенс, дилетантство.)
Можно даже сказать, что это центральный смысл работ Ницше, который все философы и все филологи пропускают "мимо ушей" - а всё потому что эти вещи - не для них, а для адресатов, к которым таким ловким и уклончивым способом апеллирует сам Ницше/Заратустра...
Зачем читать Ницше как христианина? С философской точки зрения - он не христианин. Буду считать, что подобное - это попытка его ассимиляции в нечто, что ему совершенно чуждо (у Ницше сохранилась разве что "манера" проповедования, убеждения, аргументирования, - быть может, - тогда да, он - "христианин", может даже иезуит).
>>69891
Ты ебанутый. Это не лечится. И да, хуйня твои проекции. Перестань меня зеркалировать, додик. Это ты первый начал высказываться, что дескать Сократ "занимается политикой".
Ты ебанутый. Это не лечится. И да, хуйня твои проекции. Перестань меня зеркалировать, додик. Это ты первый начал высказываться, что дескать Сократ "занимается политикой".
>>69891
Да ты же лицемерная мразь. Это ты мне лечишь своё ебучее правильное понимание, а не я тебе. Я тебе выше писал - анон сказал - УЧЕБНИК ОТКРЫВАЕМ И НИЧЕГО ПОДОБНОГО В РОССИИ НЕ ВИДИМ.
Где здесь "правильное" понимание? Это всё - и оспариваемое, и консенсуальное. А ты мне хуйню порешь, пидарас ты ебнутый. Достал уже.
покормил
>правельном панимании жизни
Да ты же лицемерная мразь. Это ты мне лечишь своё ебучее правильное понимание, а не я тебе. Я тебе выше писал - анон сказал - УЧЕБНИК ОТКРЫВАЕМ И НИЧЕГО ПОДОБНОГО В РОССИИ НЕ ВИДИМ.
Где здесь "правильное" понимание? Это всё - и оспариваемое, и консенсуальное. А ты мне хуйню порешь, пидарас ты ебнутый. Достал уже.
покормил
>>69891
И да, вот так вот вывернуть тезис что "ни у кого нет монополии на истину, и быть не может, - у меня - в том числе" - это надо постараться, блять.
Уж будь добр, не отвечай мне. Не демонстрируй снова, что ты умственно отсталый человек.
>хуиткой о "правельном панимании жизни"
И да, вот так вот вывернуть тезис что "ни у кого нет монополии на истину, и быть не может, - у меня - в том числе" - это надо постараться, блять.
Уж будь добр, не отвечай мне. Не демонстрируй снова, что ты умственно отсталый человек.
>>69893
>>69894
Ну, ващет ты брякнул "философии нет в..". Далее ты разошёлся и снова обратился к любимому нигилизму и ещё более любимому его преодолению. Так что нет ты
Нихуя, это всё доктринальное. Не видим то, что уже подразумеваем неким благом где-то там. Ну и далее прочая индоктринированность.
Странно слышать это от того, кто отрицает "хуитки", с этим связанные. Не говоря уже о том, что ничего подобного у меня не найти...
Ты мне ещё про страдания расскажи чего-нить...
>>69894
>перевод стрелок
Ну, ващет ты брякнул "философии нет в..". Далее ты разошёлся и снова обратился к любимому нигилизму и ещё более любимому его преодолению. Так что нет ты
>Где здесь "правильное" понимание? Это всё - и оспариваемое, и консенсуальное.
Нихуя, это всё доктринальное. Не видим то, что уже подразумеваем неким благом где-то там. Ну и далее прочая индоктринированность.
>лицемерная мразь
Странно слышать это от того, кто отрицает "хуитки", с этим связанные. Не говоря уже о том, что ничего подобного у меня не найти...
Ты мне ещё про страдания расскажи чего-нить...
>>69896
Ты сам себе противоречишь. Разве не ты писал про "видеть то что есть"? Хорошо хоть про "свои имена" не сказал)
Ты сам себе противоречишь. Разве не ты писал про "видеть то что есть"? Хорошо хоть про "свои имена" не сказал)
10 Кб, 276x183>>69899
>>69901
Ты, блять, ебанутый. Я хуй пойми что ты ищешь, что ты хочешь и что ты доказываешь (нихуя ты и не доказываешь). Короче, повторю ещё раз - пошёл нахуй.
>>69901
Ничего я не противоречу, дебил. Ты даже элементарное высказывание осилить не способен (речь идёт о монополии на истину, вообще о попытках что-то указывать истине, указывать другим какая она должна быть, и самой истине тоже пытаться навязывать свои перспективы). Куда ты нахуй лезешь? Пошёл нахуй!
>>69901
>это всё доктринальное
>всего лишь учебник по базовому, элементарному, для тех кто в будущем будет делать сложное, возможно переворачивая базовое вверх тормашками или ещё как
Ты, блять, ебанутый. Я хуй пойми что ты ищешь, что ты хочешь и что ты доказываешь (нихуя ты и не доказываешь). Короче, повторю ещё раз - пошёл нахуй.
>>69901
Ничего я не противоречу, дебил. Ты даже элементарное высказывание осилить не способен (речь идёт о монополии на истину, вообще о попытках что-то указывать истине, указывать другим какая она должна быть, и самой истине тоже пытаться навязывать свои перспективы). Куда ты нахуй лезешь? Пошёл нахуй!
>>69899
Блять, это настолько пиздец (в плане смысла), что у меня даже эпитетов нет для этого.
Ты ещё теорию чисел назови индоктринированностью (при математическом-то плюрализме), и самую не-индоктринированность индоктринированностью назвать не забудь, кретин ты ёбанный. ("Доктрины" он в регулярных закономерностях, существующих ещё со времен Фукидида, Геродота и Платона, выискивает, ну пиздец нахуй.)
>Нихуя, это всё доктринальное. Не видим то, что уже подразумеваем неким благом где-то там. Ну и далее прочая индоктринированность.
Блять, это настолько пиздец (в плане смысла), что у меня даже эпитетов нет для этого.
Ты ещё теорию чисел назови индоктринированностью (при математическом-то плюрализме), и самую не-индоктринированность индоктринированностью назвать не забудь, кретин ты ёбанный. ("Доктрины" он в регулярных закономерностях, существующих ещё со времен Фукидида, Геродота и Платона, выискивает, ну пиздец нахуй.)
Объясните в чем культовость Гегеля? Очень много раз слышал, что это чуть ли не величайший философ всех времен, который повлиял на всю философию больше даже Канта.
Когда я читаю Канта я вижу какую-то логическую попытку обоснования либо постановки вопроса. Но когда я читаю Гегеля я вижу только словоблудие, но это ладно еще. Если попытаться анализировать его систему, то это же буквально какая-то невидимая метафизическая хуйня в виде духов движет человечество. Причем на моменте "Философии природы" он был попущен обычными учеными, а там где невозможно как-либо верифицировать его утверждения по типу "объективный дух переходит в субъективный" все философы восхитились?
Единственное, что у него нормальное это диалектика. За это ли только у него такой высокий статус? Либо на его духов нужно смотреть не как на шизу, а как-то по другому?
Когда я читаю Канта я вижу какую-то логическую попытку обоснования либо постановки вопроса. Но когда я читаю Гегеля я вижу только словоблудие, но это ладно еще. Если попытаться анализировать его систему, то это же буквально какая-то невидимая метафизическая хуйня в виде духов движет человечество. Причем на моменте "Философии природы" он был попущен обычными учеными, а там где невозможно как-либо верифицировать его утверждения по типу "объективный дух переходит в субъективный" все философы восхитились?
Единственное, что у него нормальное это диалектика. За это ли только у него такой высокий статус? Либо на его духов нужно смотреть не как на шизу, а как-то по другому?
>>69908
Гегель предвосхитил интуиционизм: https://files.catbox.moe/th9k6e.pdf
В плане космологии он (согласно Реддингу) придерживается диалога Платона "Тимей".
В плане философии и науки Гегель как бы довершает работу Дидро, и строит одну из первых попыток комплексной междисциплинарной энциклопедии философии и науки.
В плане истории философии Гегель раскрывает историю теоретического разума (а не историю аргументации, как это делают аналитические философы, т.е. философы логики).
В плане духа эпохи Гегель - это новое переосмысление Спинозы, решение проблемы недоступности Бога в философии Канта (Бог становится вместилищем возможного, например), и попытка разрешения противоречий как таковых ("Жан Валь: Несчастное сознание").
Итого: Гегель - это гений синтетического суждения par excellence.
Гегель предвосхитил интуиционизм: https://files.catbox.moe/th9k6e.pdf
В плане космологии он (согласно Реддингу) придерживается диалога Платона "Тимей".
В плане философии и науки Гегель как бы довершает работу Дидро, и строит одну из первых попыток комплексной междисциплинарной энциклопедии философии и науки.
В плане истории философии Гегель раскрывает историю теоретического разума (а не историю аргументации, как это делают аналитические философы, т.е. философы логики).
В плане духа эпохи Гегель - это новое переосмысление Спинозы, решение проблемы недоступности Бога в философии Канта (Бог становится вместилищем возможного, например), и попытка разрешения противоречий как таковых ("Жан Валь: Несчастное сознание").
Итого: Гегель - это гений синтетического суждения par excellence.
>>69908
>>69909
"Идея есть истинное само по себе, абсолютное единство понятия и объективности. [...] Определение абсолютного, что оно есть идея, теперь само является абсолютным. Все предыдущие определения восходят к нему. - Идея есть действительность; ибо истина состоит в том, что объективность соответствует понятию, - а не в том, что внешние вещи соответствуют моим идеям" (Гегель 1870, 189).
Если историю развития гегелевского (Гегель это такой осовремененный Прокл, якобы; ещё Гегель гипостазирует "Государство" Платона, т.е. толкует его, как и Спинозу, не правильно) Духа описывать по шагам, то получится так:
1.[...] Философия исходила не из самой идеи, а из объективного как данного и превращала его в идею; - бытие.
2. абстрактная мысль, ноумен, стала называться общим бытием, мыслимым не как субъективная мысль; - платоновское общее.
3. У Аристотеля появляется понятие, свободная, беспристрастная, постигающая мысль, проходящая через все формы мироздания, одухотворяющая.
4. Понятие как субъект, его становление для-себя, бытие-в-себе, абстрактное разделение - стоики, эпикурейцы, скептицизм: не свободная конкретная форма, а абстрактная, сама по себе формальная всеобщность.
5. Идея тотальности, умопостигаемого мира, мира как мира мысли, - это конкретная идея, как мы видели ее у неоплатоников. Этот принцип есть идеальность во всей действительности, идея как тотальность, но не идея, знающая себя, - до тех пор, пока в нее не ворвался принцип субъективности, индивидуальности, пока Бог как дух не стал реальным в самосознании.
6. Но работа современности заключается в том, чтобы постичь эту идею как дух, как идею, познающую саму себя. Для того чтобы перейти от познания идеи к самопознанию идеи, необходим бесконечный контраст, чтобы идея пришла к осознанию своего абсолютного неединства. Философия, таким образом, завершила интеллектуализацию мира духом, мыслящим объективное бытие, и произвела этот духовный мир как объект, существующий вне настоящего и действительности, как природу - первое творение духа. Теперь работа духа заключалась в том, чтобы привести этот запредельный мир обратно к реальности и самосознанию. Это достигается тем, что самосознание мыслит себя и познает абсолютное бытие как самосознание, которое мыслит себя. - Чистое мышление у Картезиуса открывается через это разделение. Во-первых, самосознание мыслит себя как сознание; вся объективная реальность содержится в нем и в позитивном, созерцательном отношении его реальности к другому. Мышление и бытие у Спинозы противоположны и тождественны; он придерживается субстанциального взгляда, познание является внешним. Это принцип примирения, начиная с мышления как такового, и отмены субъективности мышления: так в имагинативной монаде Лейбница.
7. Во-вторых, самосознание думает, что оно есть самосознание, в котором оно есть для себя, но все же для себя в негативном отношении к другим. Это фихтеанская субъективность, α) как критика мышления, β) как стремление к конкретному. Выражается абсолютно чистая бесконечная форма; - самосознание, эго.
8. Эта молния поражает духовную субстанцию, и таким образом абсолютное содержание и абсолютная форма тождественны, - субстанция тождественна сама по себе с познанием. В-третьих, самосознание признает свое положительное отношение своим отрицательным, а свое отрицательное - своим положительным, или эти противоположные действия - одним и тем же, то есть чистое мышление или бытие как само-единство, а последнее - как раздвоение. Это интеллектуальное созерцание, но для того, чтобы оно было интеллектуальным по истине, необходимо, чтобы оно не было тем созерцанием вечного и божественного, о котором говорят, что оно непосредственное, но абсолютно познаваемое. Это не самопознающее созерцание есть начало, которое предполагается как абсолютная предпосылка; само оно, таким образом, есть только созерцание, как непосредственное признание, а не самопознание; или же оно ничего не признает, и его созерцание не есть признание, - но, если оно приходит к нему, прекрасные мысли, но не знание.
На 5-м этапе Гегель приходит к христианству, на 8-м - к философии Шеллинга, которая возвращается к религии, к которой он относится насмешливо, если не сказать очернительно, чтобы затем полностью продолжить в стиле своей собственной диалектики и еще раз развить ее для своих молодых слушателей в конце "Истории философии". С его собственной "точкой зрения", которую он объявляет "точкой зрения настоящего времени", "серия интеллектуальных формаций [...], таким образом, на сегодня закрыта". В отличие от Ницше, он избегает сжатой формы изложения в виде пронумерованных этапов ради изложения своей собственной истины, которая для него является окончательно достигнутой истиной истины. Конечно, обоих объединяет высокий пафос. Это, как "предвидел" Гегель, в мире наступила новая эпоха. Кажется, что теперь мир-дух сумел отбросить все чуждые объективные сущности и, наконец, постигнуть себя как абсолютный дух, произвести из себя то, что становится объективным для него, и, спокойно противостоя ему, держать его в своей власти. Борьба конечного самосознания с абсолютным самосознанием, возникшим для него помимо него самого, прекращается.
Ницше в качестве финальной точки ставит "дионисийское" понятие, которое для него, как для Гегеля понятие духа, само по себе отменяет все противоположности , а до этого, в JGB № 295, он провозглашает Диониса "богом" своего философствования. Термин "дионисийский" в GD уже характеризует то, что должно произойти, то, что приходит ("INCIPIT") с "ZARATHUSTRA", не нуждаясь в дальнейшей аргументации.
- “Правда ли, что боженька находится везде? – спросила маленькая девочка свою мать. – Но я нахожу это неприличным” – намек философам! -
Гегель во введении к своей "Науке логики" претендует не только на познание непроявленной истины, но и на "представление Бога [...] как он есть в своем вечном бытии до создания природы и конечного духа" (Гегель 1832-1845, 3, 36). Таким образом, Гегель претендует не "только" на то, чтобы иметь перед собой обнаженную истину и полностью проникнуть в нее, но и даже на то, чтобы увидеть самого безмирного, абсолютно прозрачного Бога - что в логике умной девочки из было бы, пожалуй, тем более "неприлично".
>>69909
"Идея есть истинное само по себе, абсолютное единство понятия и объективности. [...] Определение абсолютного, что оно есть идея, теперь само является абсолютным. Все предыдущие определения восходят к нему. - Идея есть действительность; ибо истина состоит в том, что объективность соответствует понятию, - а не в том, что внешние вещи соответствуют моим идеям" (Гегель 1870, 189).
Если историю развития гегелевского (Гегель это такой осовремененный Прокл, якобы; ещё Гегель гипостазирует "Государство" Платона, т.е. толкует его, как и Спинозу, не правильно) Духа описывать по шагам, то получится так:
1.[...] Философия исходила не из самой идеи, а из объективного как данного и превращала его в идею; - бытие.
2. абстрактная мысль, ноумен, стала называться общим бытием, мыслимым не как субъективная мысль; - платоновское общее.
3. У Аристотеля появляется понятие, свободная, беспристрастная, постигающая мысль, проходящая через все формы мироздания, одухотворяющая.
4. Понятие как субъект, его становление для-себя, бытие-в-себе, абстрактное разделение - стоики, эпикурейцы, скептицизм: не свободная конкретная форма, а абстрактная, сама по себе формальная всеобщность.
5. Идея тотальности, умопостигаемого мира, мира как мира мысли, - это конкретная идея, как мы видели ее у неоплатоников. Этот принцип есть идеальность во всей действительности, идея как тотальность, но не идея, знающая себя, - до тех пор, пока в нее не ворвался принцип субъективности, индивидуальности, пока Бог как дух не стал реальным в самосознании.
6. Но работа современности заключается в том, чтобы постичь эту идею как дух, как идею, познающую саму себя. Для того чтобы перейти от познания идеи к самопознанию идеи, необходим бесконечный контраст, чтобы идея пришла к осознанию своего абсолютного неединства. Философия, таким образом, завершила интеллектуализацию мира духом, мыслящим объективное бытие, и произвела этот духовный мир как объект, существующий вне настоящего и действительности, как природу - первое творение духа. Теперь работа духа заключалась в том, чтобы привести этот запредельный мир обратно к реальности и самосознанию. Это достигается тем, что самосознание мыслит себя и познает абсолютное бытие как самосознание, которое мыслит себя. - Чистое мышление у Картезиуса открывается через это разделение. Во-первых, самосознание мыслит себя как сознание; вся объективная реальность содержится в нем и в позитивном, созерцательном отношении его реальности к другому. Мышление и бытие у Спинозы противоположны и тождественны; он придерживается субстанциального взгляда, познание является внешним. Это принцип примирения, начиная с мышления как такового, и отмены субъективности мышления: так в имагинативной монаде Лейбница.
7. Во-вторых, самосознание думает, что оно есть самосознание, в котором оно есть для себя, но все же для себя в негативном отношении к другим. Это фихтеанская субъективность, α) как критика мышления, β) как стремление к конкретному. Выражается абсолютно чистая бесконечная форма; - самосознание, эго.
8. Эта молния поражает духовную субстанцию, и таким образом абсолютное содержание и абсолютная форма тождественны, - субстанция тождественна сама по себе с познанием. В-третьих, самосознание признает свое положительное отношение своим отрицательным, а свое отрицательное - своим положительным, или эти противоположные действия - одним и тем же, то есть чистое мышление или бытие как само-единство, а последнее - как раздвоение. Это интеллектуальное созерцание, но для того, чтобы оно было интеллектуальным по истине, необходимо, чтобы оно не было тем созерцанием вечного и божественного, о котором говорят, что оно непосредственное, но абсолютно познаваемое. Это не самопознающее созерцание есть начало, которое предполагается как абсолютная предпосылка; само оно, таким образом, есть только созерцание, как непосредственное признание, а не самопознание; или же оно ничего не признает, и его созерцание не есть признание, - но, если оно приходит к нему, прекрасные мысли, но не знание.
На 5-м этапе Гегель приходит к христианству, на 8-м - к философии Шеллинга, которая возвращается к религии, к которой он относится насмешливо, если не сказать очернительно, чтобы затем полностью продолжить в стиле своей собственной диалектики и еще раз развить ее для своих молодых слушателей в конце "Истории философии". С его собственной "точкой зрения", которую он объявляет "точкой зрения настоящего времени", "серия интеллектуальных формаций [...], таким образом, на сегодня закрыта". В отличие от Ницше, он избегает сжатой формы изложения в виде пронумерованных этапов ради изложения своей собственной истины, которая для него является окончательно достигнутой истиной истины. Конечно, обоих объединяет высокий пафос. Это, как "предвидел" Гегель, в мире наступила новая эпоха. Кажется, что теперь мир-дух сумел отбросить все чуждые объективные сущности и, наконец, постигнуть себя как абсолютный дух, произвести из себя то, что становится объективным для него, и, спокойно противостоя ему, держать его в своей власти. Борьба конечного самосознания с абсолютным самосознанием, возникшим для него помимо него самого, прекращается.
Ницше в качестве финальной точки ставит "дионисийское" понятие, которое для него, как для Гегеля понятие духа, само по себе отменяет все противоположности , а до этого, в JGB № 295, он провозглашает Диониса "богом" своего философствования. Термин "дионисийский" в GD уже характеризует то, что должно произойти, то, что приходит ("INCIPIT") с "ZARATHUSTRA", не нуждаясь в дальнейшей аргументации.
- “Правда ли, что боженька находится везде? – спросила маленькая девочка свою мать. – Но я нахожу это неприличным” – намек философам! -
Гегель во введении к своей "Науке логики" претендует не только на познание непроявленной истины, но и на "представление Бога [...] как он есть в своем вечном бытии до создания природы и конечного духа" (Гегель 1832-1845, 3, 36). Таким образом, Гегель претендует не "только" на то, чтобы иметь перед собой обнаженную истину и полностью проникнуть в нее, но и даже на то, чтобы увидеть самого безмирного, абсолютно прозрачного Бога - что в логике умной девочки из было бы, пожалуй, тем более "неприлично".
>>69908
>>69909
"Идея есть истинное само по себе, абсолютное единство понятия и объективности. [...] Определение абсолютного, что оно есть идея, теперь само является абсолютным. Все предыдущие определения восходят к нему. - Идея есть действительность; ибо истина состоит в том, что объективность соответствует понятию, - а не в том, что внешние вещи соответствуют моим идеям" (Гегель 1870, 189).
Если историю развития гегелевского (Гегель это такой осовремененный Прокл, якобы; ещё Гегель гипостазирует "Государство" Платона, т.е. толкует его, как и Спинозу, не правильно) Духа описывать по шагам, то получится так:
1.[...] Философия исходила не из самой идеи, а из объективного как данного и превращала его в идею; - бытие.
2. абстрактная мысль, ноумен, стала называться общим бытием, мыслимым не как субъективная мысль; - платоновское общее.
3. У Аристотеля появляется понятие, свободная, беспристрастная, постигающая мысль, проходящая через все формы мироздания, одухотворяющая.
4. Понятие как субъект, его становление для-себя, бытие-в-себе, абстрактное разделение - стоики, эпикурейцы, скептицизм: не свободная конкретная форма, а абстрактная, сама по себе формальная всеобщность.
5. Идея тотальности, умопостигаемого мира, мира как мира мысли, - это конкретная идея, как мы видели ее у неоплатоников. Этот принцип есть идеальность во всей действительности, идея как тотальность, но не идея, знающая себя, - до тех пор, пока в нее не ворвался принцип субъективности, индивидуальности, пока Бог как дух не стал реальным в самосознании.
6. Но работа современности заключается в том, чтобы постичь эту идею как дух, как идею, познающую саму себя. Для того чтобы перейти от познания идеи к самопознанию идеи, необходим бесконечный контраст, чтобы идея пришла к осознанию своего абсолютного неединства. Философия, таким образом, завершила интеллектуализацию мира духом, мыслящим объективное бытие, и произвела этот духовный мир как объект, существующий вне настоящего и действительности, как природу - первое творение духа. Теперь работа духа заключалась в том, чтобы привести этот запредельный мир обратно к реальности и самосознанию. Это достигается тем, что самосознание мыслит себя и познает абсолютное бытие как самосознание, которое мыслит себя. - Чистое мышление у Картезиуса открывается через это разделение. Во-первых, самосознание мыслит себя как сознание; вся объективная реальность содержится в нем и в позитивном, созерцательном отношении его реальности к другому. Мышление и бытие у Спинозы противоположны и тождественны; он придерживается субстанциального взгляда, познание является внешним. Это принцип примирения, начиная с мышления как такового, и отмены субъективности мышления: так в имагинативной монаде Лейбница.
7. Во-вторых, самосознание думает, что оно есть самосознание, в котором оно есть для себя, но все же для себя в негативном отношении к другим. Это фихтеанская субъективность, α) как критика мышления, β) как стремление к конкретному. Выражается абсолютно чистая бесконечная форма; - самосознание, эго.
8. Эта молния поражает духовную субстанцию, и таким образом абсолютное содержание и абсолютная форма тождественны, - субстанция тождественна сама по себе с познанием. В-третьих, самосознание признает свое положительное отношение своим отрицательным, а свое отрицательное - своим положительным, или эти противоположные действия - одним и тем же, то есть чистое мышление или бытие как само-единство, а последнее - как раздвоение. Это интеллектуальное созерцание, но для того, чтобы оно было интеллектуальным по истине, необходимо, чтобы оно не было тем созерцанием вечного и божественного, о котором говорят, что оно непосредственное, но абсолютно познаваемое. Это не самопознающее созерцание есть начало, которое предполагается как абсолютная предпосылка; само оно, таким образом, есть только созерцание, как непосредственное признание, а не самопознание; или же оно ничего не признает, и его созерцание не есть признание, - но, если оно приходит к нему, прекрасные мысли, но не знание.
На 5-м этапе Гегель приходит к христианству, на 8-м - к философии Шеллинга, которая возвращается к религии, к которой он относится насмешливо, если не сказать очернительно, чтобы затем полностью продолжить в стиле своей собственной диалектики и еще раз развить ее для своих молодых слушателей в конце "Истории философии". С его собственной "точкой зрения", которую он объявляет "точкой зрения настоящего времени", "серия интеллектуальных формаций [...], таким образом, на сегодня закрыта". В отличие от Ницше, он избегает сжатой формы изложения в виде пронумерованных этапов ради изложения своей собственной истины, которая для него является окончательно достигнутой истиной истины. Конечно, обоих объединяет высокий пафос. Это, как "предвидел" Гегель, в мире наступила новая эпоха. Кажется, что теперь мир-дух сумел отбросить все чуждые объективные сущности и, наконец, постигнуть себя как абсолютный дух, произвести из себя то, что становится объективным для него, и, спокойно противостоя ему, держать его в своей власти. Борьба конечного самосознания с абсолютным самосознанием, возникшим для него помимо него самого, прекращается.
Ницше в качестве финальной точки ставит "дионисийское" понятие, которое для него, как для Гегеля понятие духа, само по себе отменяет все противоположности , а до этого, в JGB № 295, он провозглашает Диониса "богом" своего философствования. Термин "дионисийский" в GD уже характеризует то, что должно произойти, то, что приходит ("INCIPIT") с "ZARATHUSTRA", не нуждаясь в дальнейшей аргументации.
- “Правда ли, что боженька находится везде? – спросила маленькая девочка свою мать. – Но я нахожу это неприличным” – намек философам! -
Гегель во введении к своей "Науке логики" претендует не только на познание непроявленной истины, но и на "представление Бога [...] как он есть в своем вечном бытии до создания природы и конечного духа" (Гегель 1832-1845, 3, 36). Таким образом, Гегель претендует не "только" на то, чтобы иметь перед собой обнаженную истину и полностью проникнуть в нее, но и даже на то, чтобы увидеть самого безмирного, абсолютно прозрачного Бога - что в логике умной девочки из было бы, пожалуй, тем более "неприлично".
>>69909
"Идея есть истинное само по себе, абсолютное единство понятия и объективности. [...] Определение абсолютного, что оно есть идея, теперь само является абсолютным. Все предыдущие определения восходят к нему. - Идея есть действительность; ибо истина состоит в том, что объективность соответствует понятию, - а не в том, что внешние вещи соответствуют моим идеям" (Гегель 1870, 189).
Если историю развития гегелевского (Гегель это такой осовремененный Прокл, якобы; ещё Гегель гипостазирует "Государство" Платона, т.е. толкует его, как и Спинозу, не правильно) Духа описывать по шагам, то получится так:
1.[...] Философия исходила не из самой идеи, а из объективного как данного и превращала его в идею; - бытие.
2. абстрактная мысль, ноумен, стала называться общим бытием, мыслимым не как субъективная мысль; - платоновское общее.
3. У Аристотеля появляется понятие, свободная, беспристрастная, постигающая мысль, проходящая через все формы мироздания, одухотворяющая.
4. Понятие как субъект, его становление для-себя, бытие-в-себе, абстрактное разделение - стоики, эпикурейцы, скептицизм: не свободная конкретная форма, а абстрактная, сама по себе формальная всеобщность.
5. Идея тотальности, умопостигаемого мира, мира как мира мысли, - это конкретная идея, как мы видели ее у неоплатоников. Этот принцип есть идеальность во всей действительности, идея как тотальность, но не идея, знающая себя, - до тех пор, пока в нее не ворвался принцип субъективности, индивидуальности, пока Бог как дух не стал реальным в самосознании.
6. Но работа современности заключается в том, чтобы постичь эту идею как дух, как идею, познающую саму себя. Для того чтобы перейти от познания идеи к самопознанию идеи, необходим бесконечный контраст, чтобы идея пришла к осознанию своего абсолютного неединства. Философия, таким образом, завершила интеллектуализацию мира духом, мыслящим объективное бытие, и произвела этот духовный мир как объект, существующий вне настоящего и действительности, как природу - первое творение духа. Теперь работа духа заключалась в том, чтобы привести этот запредельный мир обратно к реальности и самосознанию. Это достигается тем, что самосознание мыслит себя и познает абсолютное бытие как самосознание, которое мыслит себя. - Чистое мышление у Картезиуса открывается через это разделение. Во-первых, самосознание мыслит себя как сознание; вся объективная реальность содержится в нем и в позитивном, созерцательном отношении его реальности к другому. Мышление и бытие у Спинозы противоположны и тождественны; он придерживается субстанциального взгляда, познание является внешним. Это принцип примирения, начиная с мышления как такового, и отмены субъективности мышления: так в имагинативной монаде Лейбница.
7. Во-вторых, самосознание думает, что оно есть самосознание, в котором оно есть для себя, но все же для себя в негативном отношении к другим. Это фихтеанская субъективность, α) как критика мышления, β) как стремление к конкретному. Выражается абсолютно чистая бесконечная форма; - самосознание, эго.
8. Эта молния поражает духовную субстанцию, и таким образом абсолютное содержание и абсолютная форма тождественны, - субстанция тождественна сама по себе с познанием. В-третьих, самосознание признает свое положительное отношение своим отрицательным, а свое отрицательное - своим положительным, или эти противоположные действия - одним и тем же, то есть чистое мышление или бытие как само-единство, а последнее - как раздвоение. Это интеллектуальное созерцание, но для того, чтобы оно было интеллектуальным по истине, необходимо, чтобы оно не было тем созерцанием вечного и божественного, о котором говорят, что оно непосредственное, но абсолютно познаваемое. Это не самопознающее созерцание есть начало, которое предполагается как абсолютная предпосылка; само оно, таким образом, есть только созерцание, как непосредственное признание, а не самопознание; или же оно ничего не признает, и его созерцание не есть признание, - но, если оно приходит к нему, прекрасные мысли, но не знание.
На 5-м этапе Гегель приходит к христианству, на 8-м - к философии Шеллинга, которая возвращается к религии, к которой он относится насмешливо, если не сказать очернительно, чтобы затем полностью продолжить в стиле своей собственной диалектики и еще раз развить ее для своих молодых слушателей в конце "Истории философии". С его собственной "точкой зрения", которую он объявляет "точкой зрения настоящего времени", "серия интеллектуальных формаций [...], таким образом, на сегодня закрыта". В отличие от Ницше, он избегает сжатой формы изложения в виде пронумерованных этапов ради изложения своей собственной истины, которая для него является окончательно достигнутой истиной истины. Конечно, обоих объединяет высокий пафос. Это, как "предвидел" Гегель, в мире наступила новая эпоха. Кажется, что теперь мир-дух сумел отбросить все чуждые объективные сущности и, наконец, постигнуть себя как абсолютный дух, произвести из себя то, что становится объективным для него, и, спокойно противостоя ему, держать его в своей власти. Борьба конечного самосознания с абсолютным самосознанием, возникшим для него помимо него самого, прекращается.
Ницше в качестве финальной точки ставит "дионисийское" понятие, которое для него, как для Гегеля понятие духа, само по себе отменяет все противоположности , а до этого, в JGB № 295, он провозглашает Диониса "богом" своего философствования. Термин "дионисийский" в GD уже характеризует то, что должно произойти, то, что приходит ("INCIPIT") с "ZARATHUSTRA", не нуждаясь в дальнейшей аргументации.
- “Правда ли, что боженька находится везде? – спросила маленькая девочка свою мать. – Но я нахожу это неприличным” – намек философам! -
Гегель во введении к своей "Науке логики" претендует не только на познание непроявленной истины, но и на "представление Бога [...] как он есть в своем вечном бытии до создания природы и конечного духа" (Гегель 1832-1845, 3, 36). Таким образом, Гегель претендует не "только" на то, чтобы иметь перед собой обнаженную истину и полностью проникнуть в нее, но и даже на то, чтобы увидеть самого безмирного, абсолютно прозрачного Бога - что в логике умной девочки из было бы, пожалуй, тем более "неприлично".
>>69902
>>69903
Про "видеть жизнь и вещи какие они есть" писал ты. Тебе от этого не скрыться. Никуда.
Я уже задавал тебе вопросы, и ты благополучно сливнул с них. Выяснять далее мне уже как-то без разницы, всё равно ты ничего не скажешь либо снова съедешь с катушек.
Ага, я в тебе и не сумневалсе )) Только почему-то уделяешь внимание мелочам вроде "в одной стране нет философии" и "кого-то там в корзину" ))
Ладно, последний вопрос: что ты считаешь ближе всего к истине согласно себе? Жизнь - это болезнь или бессмыслица? Или что-то ещё? ))
>>69903
>о монополии на истину
Про "видеть жизнь и вещи какие они есть" писал ты. Тебе от этого не скрыться. Никуда.
>Я хуй пойми что ты ищешь, что ты хочешь и что ты доказываешь
Я уже задавал тебе вопросы, и ты благополучно сливнул с них. Выяснять далее мне уже как-то без разницы, всё равно ты ничего не скажешь либо снова съедешь с катушек.
>закономерности на моей стороне, я ближе к истине, у меня правильная постановка вопросов и ответов о правильном понимании жизни и вот этих всех вещей
Ага, я в тебе и не сумневалсе )) Только почему-то уделяешь внимание мелочам вроде "в одной стране нет философии" и "кого-то там в корзину" ))
Ладно, последний вопрос: что ты считаешь ближе всего к истине согласно себе? Жизнь - это болезнь или бессмыслица? Или что-то ещё? ))
>>69916
Ты пидарас и долбаёб. Соси хуй. Иди нахуй.
>речь о учебниках
>цитаты Ницше
>позиция Ларюэля
>"основной вопрос философии" (соотношение бытия к мышлению)
>всё махом приписывает мне как будто я собственник всех этих интеллектуальных собственностей
Ты пидарас и долбаёб. Соси хуй. Иди нахуй.
>>69916
Ты мне ещё указываешь как себя вести. Совсем охуел, скотина? Иди в стойло и не мычи, больное ты животное.
И сюда впредь не заходи. А то разучишься хозяина слушаться, - он тебе плетью-то и всыплет, за анти-этатизм и нежелание лгать.
>снова съедешь с катушек
Ты мне ещё указываешь как себя вести. Совсем охуел, скотина? Иди в стойло и не мычи, больное ты животное.
И сюда впредь не заходи. А то разучишься хозяина слушаться, - он тебе плетью-то и всыплет, за анти-этатизм и нежелание лгать.
>>69916
Что такое ирония Сократа? Выражение протеста? Ресентимент черни? Не наслаждается ли он, как угнетенный, своей собственной свирепостью, вонзая, как нож, свои силлогизмы? Мстит ли он знатным, которых очаровывает? – Если ты диалектик, то у тебя в руках беспощадное орудие, им можно тиранить; побеждая, ты еще и компрометируешь. Диалектик вынуждает своего противника доказывать, что тот не идиот: он приводит в бешенство и вместе с тем делает беспомощным. Диалектик [якобы] депотенцирует интеллект своего противника. – Как? разве диалектика у Сократа является только формой мести?
... и если говорить более спокойным ("спокойный" не значит "нормальный") тоном - моя позиция тебе недоступна, в принципе. Твоя неспособность понять это положение - это и есть вся причина твоего "замешательства".
Я в итоге вижу твои мотивы - ты хочешь подлизаться аки паразит и найти способ опрокинуть мою позицию. Ведь ничего не доставляет таким как ты большего удовольствия, чем видеть другого человека поверженным и униженным. Но проблема в том, что это просто не возможно. И ты можешь извиваться сколько тебе захочеться - подкопаться под меня ты не сможешь никогда.
Что такое ирония Сократа? Выражение протеста? Ресентимент черни? Не наслаждается ли он, как угнетенный, своей собственной свирепостью, вонзая, как нож, свои силлогизмы? Мстит ли он знатным, которых очаровывает? – Если ты диалектик, то у тебя в руках беспощадное орудие, им можно тиранить; побеждая, ты еще и компрометируешь. Диалектик вынуждает своего противника доказывать, что тот не идиот: он приводит в бешенство и вместе с тем делает беспомощным. Диалектик [якобы] депотенцирует интеллект своего противника. – Как? разве диалектика у Сократа является только формой мести?
... и если говорить более спокойным ("спокойный" не значит "нормальный") тоном - моя позиция тебе недоступна, в принципе. Твоя неспособность понять это положение - это и есть вся причина твоего "замешательства".
Я в итоге вижу твои мотивы - ты хочешь подлизаться аки паразит и найти способ опрокинуть мою позицию. Ведь ничего не доставляет таким как ты большего удовольствия, чем видеть другого человека поверженным и униженным. Но проблема в том, что это просто не возможно. И ты можешь извиваться сколько тебе захочеться - подкопаться под меня ты не сможешь никогда.
Нет ничего более демократичного, чем логика: она не знает уважения к личности и принимает как должное даже кривые носы.
Что для меня значит "познавать".
Что говорит твоя совесть? “Ты должен стать тем, кто ты есть”.
Величайшая тяжесть.
Что, если бы днем или ночью подкрался к тебе в твое уединеннейшее одиночество некий демон и сказал бы тебе: “Эту жизнь, как ты ее теперь живешь и жил, должен будешь ты прожить еще раз и еще бесчисленное количество раз; и ничего в ней не будет нового, но каждая боль и каждое удовольствие, каждая мысль и каждый вздох и все несказанно малое и великое в твоей жизни должно будет наново вернуться к тебе, и все в том же порядке и в той же последовательности, - также и этот паук и этот лунный свет между деревьями, также и это вот мгновение и я сам. Вечные песочные часы бытия переворачиваются все снова и снова – и ты вместе с ними, песчинка из песка!” – Разве ты не бросился бы навзничь, скрежеща зубами и проклиная говорящего так демона? Или тебе довелось однажды пережить чудовищное мгновение, когда ты ответил бы ему: “Ты – бог, и никогда не слышал я ничего более божественного!” Овладей тобою эта мысль, она бы преобразила тебя и, возможно, стерла бы в порошок; вопрос, сопровождающий все и вся: “хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?” – величайшей тяжестью лег бы на твои поступки! Или насколько хорошо должен был бы ты относиться к самому себе и к жизни, чтобы не жаждать больше ничего, кроме этого последнего вечного удостоверения и скрепления печатью?
Я беру это объяснение с улицы; я слышал, как кто-то из народа говорил: “Он меня опознал”, - я спросил себя при этом: что, собственно, понимает народ под познанием? Чего он хочет, когда он хочет “познания”? Ничего иного, кроме того, чтобы свести нечто чужое к чему-то знакомому. А мы, философы, - разве мы понимаем под познанием нечто большее? Знакомое – значит: все, к чему мы привыкли, так что и не удивляемся больше этому, - наша повседневность, какое-нибудь правило, в котором мы застреваем, все и вся, в чем мы чувствуем себя как дома, - как? разве наша потребность в познании не есть именно эта потребность в знакомом? воля – среди всего чужого, непривычного, сомнительного обнаружить нечто такое, что не беспокоит нас больше? Не должно ли это быть источником страха – то, что велит нам познавать? Не должно ли ликование познающего быть ликованием как раз по случаю вновь обретенного чувства уверенности? Этот философ воображал, что он “познал” мир, когда свел его к “идее”: ах, разве это случилось не потому, что ему была так знакома, так привычна “идея”? что он так мало уже страшился “идеи”? – О, это довольство познающих! по нему пусть и судят об их принципах и решениях мировой загадки! Если они вновь найдут в вещах, под вещами, за вещами нечто такое, что нам, к сожалению, весьма знакомо, например нашу таблицу умножения, или нашу логику, или нашу волю и влечение, - радости их нет конца! Ибо “то, что опознано, - познано” – в этом они единодушны. Даже наиболее осторожные среди них полагают, что, по крайней мере, знакомое легче познать, чем чужое; к примеру, метьодически предписывается исходить из “внутреннего мира”, из “фактов сознания”, так как они представляют более знакомый нам мир! Заблуждение заблуждений! Знакомое есть привычное, а привычное труднее всего “познавать”, т.е. видеть в нем проблему, т.е. видеть его чужим, отдаленным, “вне нас самих”… Великая уверенность естественных наук по сравнению с психологией и критикой основ сознания – неестественными науками, как почти что можно было бы сказать, - покоится именно на том, что они берут чужое как объект: между тем желание принимать за объект вообще нечужое есть едва ли не полное противоречий и бессмысленное занятие…
Философия, как я её понял и как я её живу, — это добровольное обращение к проклятым и порочным сторонам существования. Из долгого опыта, который мне принесло такое путешествие через лед и пустыню, я научился смотреть на всё, что философствовало до меня, под другим углом: скрытая история философии, психология её великих имен открылась мне. «Сколько правды может выдержать, сколько правды осмелится постигнуть дух?» — это стал для меня настоящий критерий ценности. Ошибка — это трусость… Каждое достижение познания связано с мужеством, с жесткостью к себе, с чистотой перед собой… Такая экспериментальная философия, как я её живу, предположительно осваивает возможности принципиального нигилизма, но это вовсе не означает, что она остаётся на «нет», на отрицании, на воле к отрицанию. Она стремится пройти дальше — до противоположного, до дионсийского «да» миру, каков он есть, без исключений, без выбора — она хочет вечный круговорот, те же самые вещи, ту же логику и нелогику узлов. Высшее состояние, которого может достичь философ: дионсийское отношение к бытию — моя формула для этого: amor fati (любовь к судьбе).
Для этого нужно не только признать ранее отвергнутые стороны бытия как необходимые, но и как желательные; и не просто желательные в отношении тех сторон бытия, которые были утверждены (например, как их дополнения или предпосылки), но как таковые, ради их самой сущности, как более мощные, более плодотворные, более истинные стороны бытия, в которых его воля проявляется ярче. Также сюда входит необходимость оценить ту сторону бытия, которая была утверждена до сих пор; понять, откуда берётся это утверждение и как мало оно имеет обязательности для дионсийской оценки бытия: я вышел за пределы и понял, что на самом деле «да» говорит здесь (инстинкт страдающих, инстинкт стада, с одной стороны, и третий — инстинкт большинства в противоречии с исключениями) — и я догадался, в чём заключается необходимость другой, более сильной человеческой натуры, которая должна была бы придумать повышение и вознесение человека на другую сторону: высшие существа, которые были бы за пределами добра и зла, за пределами тех ценностей, которые не могут отрицать свой исход из сферы страдания, стада и большинства. Я искал следы этого обратного идеала в истории (переосмысляя такие понятия, как «языческий», «классический», «благородный» — и заново их поставив).
Едва ли можно утаить от себя, что собственно выражает все воление, ориентированное аскетическим идеалом: эта ненависть к человеческому, больше - к животному, еще больше - к вещественному, это отвращение к чувствам, к самому разуму, страх перед счастьем и красотой, это стремление избавиться от всякой кажимости, перемены, становления, смерти, желания, самого стремления - все сказанное означает, рискнем понять это, волю к Ничто, отвращение к жизни, бунт против радикальнейших предпосылок жизни, но это есть и остается волей!.. И чтобы повторить в заключение сказанное мною в начале: человек предпочтет скорее хотеть Ничто, чем ничего не хотеть...
... О, эти греки! Они умели-таки жить; для этого нужно храбро оставаться у поверхности, у складки, у кожи, поклоняться иллюзии, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп иллюзии! Эти греки были поверхностными – из глубины! ...
"Дионис".
Что хорошо? - Всё, что повышает в живом чувство становления, волю к становлению, самое становление.
Что дурно? - Всё, что происходит из насилия.
Что есть счастье? - Чувство растущей жизни, чувство преодолеваемой вины.
Не удовлетворённость, но стремление к вечности, не власть вообще, но мир - с природой, не добродетель, но полнота способностей (добродетель в стиле Ренессанс, virtu, добродетель, свободная от моралина).
Слабые и неудачные формы жизни должны быть присоединены: первое положение нашей любви к живому. И им должно ещё помочь в этом.
Что вреднее всякого порока? Деятельное сострадание ко лжи и "стабильности", отсутствию изменений - моделирование действительности всё то, что до сих пор и называли - "философией".
Что говорит твоя совесть? “Ты должен стать тем, кто ты есть”.
Величайшая тяжесть.
Что, если бы днем или ночью подкрался к тебе в твое уединеннейшее одиночество некий демон и сказал бы тебе: “Эту жизнь, как ты ее теперь живешь и жил, должен будешь ты прожить еще раз и еще бесчисленное количество раз; и ничего в ней не будет нового, но каждая боль и каждое удовольствие, каждая мысль и каждый вздох и все несказанно малое и великое в твоей жизни должно будет наново вернуться к тебе, и все в том же порядке и в той же последовательности, - также и этот паук и этот лунный свет между деревьями, также и это вот мгновение и я сам. Вечные песочные часы бытия переворачиваются все снова и снова – и ты вместе с ними, песчинка из песка!” – Разве ты не бросился бы навзничь, скрежеща зубами и проклиная говорящего так демона? Или тебе довелось однажды пережить чудовищное мгновение, когда ты ответил бы ему: “Ты – бог, и никогда не слышал я ничего более божественного!” Овладей тобою эта мысль, она бы преобразила тебя и, возможно, стерла бы в порошок; вопрос, сопровождающий все и вся: “хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?” – величайшей тяжестью лег бы на твои поступки! Или насколько хорошо должен был бы ты относиться к самому себе и к жизни, чтобы не жаждать больше ничего, кроме этого последнего вечного удостоверения и скрепления печатью?
Я беру это объяснение с улицы; я слышал, как кто-то из народа говорил: “Он меня опознал”, - я спросил себя при этом: что, собственно, понимает народ под познанием? Чего он хочет, когда он хочет “познания”? Ничего иного, кроме того, чтобы свести нечто чужое к чему-то знакомому. А мы, философы, - разве мы понимаем под познанием нечто большее? Знакомое – значит: все, к чему мы привыкли, так что и не удивляемся больше этому, - наша повседневность, какое-нибудь правило, в котором мы застреваем, все и вся, в чем мы чувствуем себя как дома, - как? разве наша потребность в познании не есть именно эта потребность в знакомом? воля – среди всего чужого, непривычного, сомнительного обнаружить нечто такое, что не беспокоит нас больше? Не должно ли это быть источником страха – то, что велит нам познавать? Не должно ли ликование познающего быть ликованием как раз по случаю вновь обретенного чувства уверенности? Этот философ воображал, что он “познал” мир, когда свел его к “идее”: ах, разве это случилось не потому, что ему была так знакома, так привычна “идея”? что он так мало уже страшился “идеи”? – О, это довольство познающих! по нему пусть и судят об их принципах и решениях мировой загадки! Если они вновь найдут в вещах, под вещами, за вещами нечто такое, что нам, к сожалению, весьма знакомо, например нашу таблицу умножения, или нашу логику, или нашу волю и влечение, - радости их нет конца! Ибо “то, что опознано, - познано” – в этом они единодушны. Даже наиболее осторожные среди них полагают, что, по крайней мере, знакомое легче познать, чем чужое; к примеру, метьодически предписывается исходить из “внутреннего мира”, из “фактов сознания”, так как они представляют более знакомый нам мир! Заблуждение заблуждений! Знакомое есть привычное, а привычное труднее всего “познавать”, т.е. видеть в нем проблему, т.е. видеть его чужим, отдаленным, “вне нас самих”… Великая уверенность естественных наук по сравнению с психологией и критикой основ сознания – неестественными науками, как почти что можно было бы сказать, - покоится именно на том, что они берут чужое как объект: между тем желание принимать за объект вообще нечужое есть едва ли не полное противоречий и бессмысленное занятие…
Философия, как я её понял и как я её живу, — это добровольное обращение к проклятым и порочным сторонам существования. Из долгого опыта, который мне принесло такое путешествие через лед и пустыню, я научился смотреть на всё, что философствовало до меня, под другим углом: скрытая история философии, психология её великих имен открылась мне. «Сколько правды может выдержать, сколько правды осмелится постигнуть дух?» — это стал для меня настоящий критерий ценности. Ошибка — это трусость… Каждое достижение познания связано с мужеством, с жесткостью к себе, с чистотой перед собой… Такая экспериментальная философия, как я её живу, предположительно осваивает возможности принципиального нигилизма, но это вовсе не означает, что она остаётся на «нет», на отрицании, на воле к отрицанию. Она стремится пройти дальше — до противоположного, до дионсийского «да» миру, каков он есть, без исключений, без выбора — она хочет вечный круговорот, те же самые вещи, ту же логику и нелогику узлов. Высшее состояние, которого может достичь философ: дионсийское отношение к бытию — моя формула для этого: amor fati (любовь к судьбе).
Для этого нужно не только признать ранее отвергнутые стороны бытия как необходимые, но и как желательные; и не просто желательные в отношении тех сторон бытия, которые были утверждены (например, как их дополнения или предпосылки), но как таковые, ради их самой сущности, как более мощные, более плодотворные, более истинные стороны бытия, в которых его воля проявляется ярче. Также сюда входит необходимость оценить ту сторону бытия, которая была утверждена до сих пор; понять, откуда берётся это утверждение и как мало оно имеет обязательности для дионсийской оценки бытия: я вышел за пределы и понял, что на самом деле «да» говорит здесь (инстинкт страдающих, инстинкт стада, с одной стороны, и третий — инстинкт большинства в противоречии с исключениями) — и я догадался, в чём заключается необходимость другой, более сильной человеческой натуры, которая должна была бы придумать повышение и вознесение человека на другую сторону: высшие существа, которые были бы за пределами добра и зла, за пределами тех ценностей, которые не могут отрицать свой исход из сферы страдания, стада и большинства. Я искал следы этого обратного идеала в истории (переосмысляя такие понятия, как «языческий», «классический», «благородный» — и заново их поставив).
Едва ли можно утаить от себя, что собственно выражает все воление, ориентированное аскетическим идеалом: эта ненависть к человеческому, больше - к животному, еще больше - к вещественному, это отвращение к чувствам, к самому разуму, страх перед счастьем и красотой, это стремление избавиться от всякой кажимости, перемены, становления, смерти, желания, самого стремления - все сказанное означает, рискнем понять это, волю к Ничто, отвращение к жизни, бунт против радикальнейших предпосылок жизни, но это есть и остается волей!.. И чтобы повторить в заключение сказанное мною в начале: человек предпочтет скорее хотеть Ничто, чем ничего не хотеть...
... О, эти греки! Они умели-таки жить; для этого нужно храбро оставаться у поверхности, у складки, у кожи, поклоняться иллюзии, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп иллюзии! Эти греки были поверхностными – из глубины! ...
"Дионис".
Что хорошо? - Всё, что повышает в живом чувство становления, волю к становлению, самое становление.
Что дурно? - Всё, что происходит из насилия.
Что есть счастье? - Чувство растущей жизни, чувство преодолеваемой вины.
Не удовлетворённость, но стремление к вечности, не власть вообще, но мир - с природой, не добродетель, но полнота способностей (добродетель в стиле Ренессанс, virtu, добродетель, свободная от моралина).
Слабые и неудачные формы жизни должны быть присоединены: первое положение нашей любви к живому. И им должно ещё помочь в этом.
Что вреднее всякого порока? Деятельное сострадание ко лжи и "стабильности", отсутствию изменений - моделирование действительности всё то, что до сих пор и называли - "философией".
Что для меня значит "познавать".
Что говорит твоя совесть? “Ты должен стать тем, кто ты есть”.
Величайшая тяжесть.
Что, если бы днем или ночью подкрался к тебе в твое уединеннейшее одиночество некий демон и сказал бы тебе: “Эту жизнь, как ты ее теперь живешь и жил, должен будешь ты прожить еще раз и еще бесчисленное количество раз; и ничего в ней не будет нового, но каждая боль и каждое удовольствие, каждая мысль и каждый вздох и все несказанно малое и великое в твоей жизни должно будет наново вернуться к тебе, и все в том же порядке и в той же последовательности, - также и этот паук и этот лунный свет между деревьями, также и это вот мгновение и я сам. Вечные песочные часы бытия переворачиваются все снова и снова – и ты вместе с ними, песчинка из песка!” – Разве ты не бросился бы навзничь, скрежеща зубами и проклиная говорящего так демона? Или тебе довелось однажды пережить чудовищное мгновение, когда ты ответил бы ему: “Ты – бог, и никогда не слышал я ничего более божественного!” Овладей тобою эта мысль, она бы преобразила тебя и, возможно, стерла бы в порошок; вопрос, сопровождающий все и вся: “хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?” – величайшей тяжестью лег бы на твои поступки! Или насколько хорошо должен был бы ты относиться к самому себе и к жизни, чтобы не жаждать больше ничего, кроме этого последнего вечного удостоверения и скрепления печатью?
Я беру это объяснение с улицы; я слышал, как кто-то из народа говорил: “Он меня опознал”, - я спросил себя при этом: что, собственно, понимает народ под познанием? Чего он хочет, когда он хочет “познания”? Ничего иного, кроме того, чтобы свести нечто чужое к чему-то знакомому. А мы, философы, - разве мы понимаем под познанием нечто большее? Знакомое – значит: все, к чему мы привыкли, так что и не удивляемся больше этому, - наша повседневность, какое-нибудь правило, в котором мы застреваем, все и вся, в чем мы чувствуем себя как дома, - как? разве наша потребность в познании не есть именно эта потребность в знакомом? воля – среди всего чужого, непривычного, сомнительного обнаружить нечто такое, что не беспокоит нас больше? Не должно ли это быть источником страха – то, что велит нам познавать? Не должно ли ликование познающего быть ликованием как раз по случаю вновь обретенного чувства уверенности? Этот философ воображал, что он “познал” мир, когда свел его к “идее”: ах, разве это случилось не потому, что ему была так знакома, так привычна “идея”? что он так мало уже страшился “идеи”? – О, это довольство познающих! по нему пусть и судят об их принципах и решениях мировой загадки! Если они вновь найдут в вещах, под вещами, за вещами нечто такое, что нам, к сожалению, весьма знакомо, например нашу таблицу умножения, или нашу логику, или нашу волю и влечение, - радости их нет конца! Ибо “то, что опознано, - познано” – в этом они единодушны. Даже наиболее осторожные среди них полагают, что, по крайней мере, знакомое легче познать, чем чужое; к примеру, метьодически предписывается исходить из “внутреннего мира”, из “фактов сознания”, так как они представляют более знакомый нам мир! Заблуждение заблуждений! Знакомое есть привычное, а привычное труднее всего “познавать”, т.е. видеть в нем проблему, т.е. видеть его чужим, отдаленным, “вне нас самих”… Великая уверенность естественных наук по сравнению с психологией и критикой основ сознания – неестественными науками, как почти что можно было бы сказать, - покоится именно на том, что они берут чужое как объект: между тем желание принимать за объект вообще нечужое есть едва ли не полное противоречий и бессмысленное занятие…
Философия, как я её понял и как я её живу, — это добровольное обращение к проклятым и порочным сторонам существования. Из долгого опыта, который мне принесло такое путешествие через лед и пустыню, я научился смотреть на всё, что философствовало до меня, под другим углом: скрытая история философии, психология её великих имен открылась мне. «Сколько правды может выдержать, сколько правды осмелится постигнуть дух?» — это стал для меня настоящий критерий ценности. Ошибка — это трусость… Каждое достижение познания связано с мужеством, с жесткостью к себе, с чистотой перед собой… Такая экспериментальная философия, как я её живу, предположительно осваивает возможности принципиального нигилизма, но это вовсе не означает, что она остаётся на «нет», на отрицании, на воле к отрицанию. Она стремится пройти дальше — до противоположного, до дионсийского «да» миру, каков он есть, без исключений, без выбора — она хочет вечный круговорот, те же самые вещи, ту же логику и нелогику узлов. Высшее состояние, которого может достичь философ: дионсийское отношение к бытию — моя формула для этого: amor fati (любовь к судьбе).
Для этого нужно не только признать ранее отвергнутые стороны бытия как необходимые, но и как желательные; и не просто желательные в отношении тех сторон бытия, которые были утверждены (например, как их дополнения или предпосылки), но как таковые, ради их самой сущности, как более мощные, более плодотворные, более истинные стороны бытия, в которых его воля проявляется ярче. Также сюда входит необходимость оценить ту сторону бытия, которая была утверждена до сих пор; понять, откуда берётся это утверждение и как мало оно имеет обязательности для дионсийской оценки бытия: я вышел за пределы и понял, что на самом деле «да» говорит здесь (инстинкт страдающих, инстинкт стада, с одной стороны, и третий — инстинкт большинства в противоречии с исключениями) — и я догадался, в чём заключается необходимость другой, более сильной человеческой натуры, которая должна была бы придумать повышение и вознесение человека на другую сторону: высшие существа, которые были бы за пределами добра и зла, за пределами тех ценностей, которые не могут отрицать свой исход из сферы страдания, стада и большинства. Я искал следы этого обратного идеала в истории (переосмысляя такие понятия, как «языческий», «классический», «благородный» — и заново их поставив).
Едва ли можно утаить от себя, что собственно выражает все воление, ориентированное аскетическим идеалом: эта ненависть к человеческому, больше - к животному, еще больше - к вещественному, это отвращение к чувствам, к самому разуму, страх перед счастьем и красотой, это стремление избавиться от всякой кажимости, перемены, становления, смерти, желания, самого стремления - все сказанное означает, рискнем понять это, волю к Ничто, отвращение к жизни, бунт против радикальнейших предпосылок жизни, но это есть и остается волей!.. И чтобы повторить в заключение сказанное мною в начале: человек предпочтет скорее хотеть Ничто, чем ничего не хотеть...
... О, эти греки! Они умели-таки жить; для этого нужно храбро оставаться у поверхности, у складки, у кожи, поклоняться иллюзии, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп иллюзии! Эти греки были поверхностными – из глубины! ...
"Дионис".
Что хорошо? - Всё, что повышает в живом чувство становления, волю к становлению, самое становление.
Что дурно? - Всё, что происходит из насилия.
Что есть счастье? - Чувство растущей жизни, чувство преодолеваемой вины.
Не удовлетворённость, но стремление к вечности, не власть вообще, но мир - с природой, не добродетель, но полнота способностей (добродетель в стиле Ренессанс, virtu, добродетель, свободная от моралина).
Слабые и неудачные формы жизни должны быть присоединены: первое положение нашей любви к живому. И им должно ещё помочь в этом.
Что вреднее всякого порока? Деятельное сострадание ко лжи и "стабильности", отсутствию изменений - моделирование действительности всё то, что до сих пор и называли - "философией".
Что говорит твоя совесть? “Ты должен стать тем, кто ты есть”.
Величайшая тяжесть.
Что, если бы днем или ночью подкрался к тебе в твое уединеннейшее одиночество некий демон и сказал бы тебе: “Эту жизнь, как ты ее теперь живешь и жил, должен будешь ты прожить еще раз и еще бесчисленное количество раз; и ничего в ней не будет нового, но каждая боль и каждое удовольствие, каждая мысль и каждый вздох и все несказанно малое и великое в твоей жизни должно будет наново вернуться к тебе, и все в том же порядке и в той же последовательности, - также и этот паук и этот лунный свет между деревьями, также и это вот мгновение и я сам. Вечные песочные часы бытия переворачиваются все снова и снова – и ты вместе с ними, песчинка из песка!” – Разве ты не бросился бы навзничь, скрежеща зубами и проклиная говорящего так демона? Или тебе довелось однажды пережить чудовищное мгновение, когда ты ответил бы ему: “Ты – бог, и никогда не слышал я ничего более божественного!” Овладей тобою эта мысль, она бы преобразила тебя и, возможно, стерла бы в порошок; вопрос, сопровождающий все и вся: “хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?” – величайшей тяжестью лег бы на твои поступки! Или насколько хорошо должен был бы ты относиться к самому себе и к жизни, чтобы не жаждать больше ничего, кроме этого последнего вечного удостоверения и скрепления печатью?
Я беру это объяснение с улицы; я слышал, как кто-то из народа говорил: “Он меня опознал”, - я спросил себя при этом: что, собственно, понимает народ под познанием? Чего он хочет, когда он хочет “познания”? Ничего иного, кроме того, чтобы свести нечто чужое к чему-то знакомому. А мы, философы, - разве мы понимаем под познанием нечто большее? Знакомое – значит: все, к чему мы привыкли, так что и не удивляемся больше этому, - наша повседневность, какое-нибудь правило, в котором мы застреваем, все и вся, в чем мы чувствуем себя как дома, - как? разве наша потребность в познании не есть именно эта потребность в знакомом? воля – среди всего чужого, непривычного, сомнительного обнаружить нечто такое, что не беспокоит нас больше? Не должно ли это быть источником страха – то, что велит нам познавать? Не должно ли ликование познающего быть ликованием как раз по случаю вновь обретенного чувства уверенности? Этот философ воображал, что он “познал” мир, когда свел его к “идее”: ах, разве это случилось не потому, что ему была так знакома, так привычна “идея”? что он так мало уже страшился “идеи”? – О, это довольство познающих! по нему пусть и судят об их принципах и решениях мировой загадки! Если они вновь найдут в вещах, под вещами, за вещами нечто такое, что нам, к сожалению, весьма знакомо, например нашу таблицу умножения, или нашу логику, или нашу волю и влечение, - радости их нет конца! Ибо “то, что опознано, - познано” – в этом они единодушны. Даже наиболее осторожные среди них полагают, что, по крайней мере, знакомое легче познать, чем чужое; к примеру, метьодически предписывается исходить из “внутреннего мира”, из “фактов сознания”, так как они представляют более знакомый нам мир! Заблуждение заблуждений! Знакомое есть привычное, а привычное труднее всего “познавать”, т.е. видеть в нем проблему, т.е. видеть его чужим, отдаленным, “вне нас самих”… Великая уверенность естественных наук по сравнению с психологией и критикой основ сознания – неестественными науками, как почти что можно было бы сказать, - покоится именно на том, что они берут чужое как объект: между тем желание принимать за объект вообще нечужое есть едва ли не полное противоречий и бессмысленное занятие…
Философия, как я её понял и как я её живу, — это добровольное обращение к проклятым и порочным сторонам существования. Из долгого опыта, который мне принесло такое путешествие через лед и пустыню, я научился смотреть на всё, что философствовало до меня, под другим углом: скрытая история философии, психология её великих имен открылась мне. «Сколько правды может выдержать, сколько правды осмелится постигнуть дух?» — это стал для меня настоящий критерий ценности. Ошибка — это трусость… Каждое достижение познания связано с мужеством, с жесткостью к себе, с чистотой перед собой… Такая экспериментальная философия, как я её живу, предположительно осваивает возможности принципиального нигилизма, но это вовсе не означает, что она остаётся на «нет», на отрицании, на воле к отрицанию. Она стремится пройти дальше — до противоположного, до дионсийского «да» миру, каков он есть, без исключений, без выбора — она хочет вечный круговорот, те же самые вещи, ту же логику и нелогику узлов. Высшее состояние, которого может достичь философ: дионсийское отношение к бытию — моя формула для этого: amor fati (любовь к судьбе).
Для этого нужно не только признать ранее отвергнутые стороны бытия как необходимые, но и как желательные; и не просто желательные в отношении тех сторон бытия, которые были утверждены (например, как их дополнения или предпосылки), но как таковые, ради их самой сущности, как более мощные, более плодотворные, более истинные стороны бытия, в которых его воля проявляется ярче. Также сюда входит необходимость оценить ту сторону бытия, которая была утверждена до сих пор; понять, откуда берётся это утверждение и как мало оно имеет обязательности для дионсийской оценки бытия: я вышел за пределы и понял, что на самом деле «да» говорит здесь (инстинкт страдающих, инстинкт стада, с одной стороны, и третий — инстинкт большинства в противоречии с исключениями) — и я догадался, в чём заключается необходимость другой, более сильной человеческой натуры, которая должна была бы придумать повышение и вознесение человека на другую сторону: высшие существа, которые были бы за пределами добра и зла, за пределами тех ценностей, которые не могут отрицать свой исход из сферы страдания, стада и большинства. Я искал следы этого обратного идеала в истории (переосмысляя такие понятия, как «языческий», «классический», «благородный» — и заново их поставив).
Едва ли можно утаить от себя, что собственно выражает все воление, ориентированное аскетическим идеалом: эта ненависть к человеческому, больше - к животному, еще больше - к вещественному, это отвращение к чувствам, к самому разуму, страх перед счастьем и красотой, это стремление избавиться от всякой кажимости, перемены, становления, смерти, желания, самого стремления - все сказанное означает, рискнем понять это, волю к Ничто, отвращение к жизни, бунт против радикальнейших предпосылок жизни, но это есть и остается волей!.. И чтобы повторить в заключение сказанное мною в начале: человек предпочтет скорее хотеть Ничто, чем ничего не хотеть...
... О, эти греки! Они умели-таки жить; для этого нужно храбро оставаться у поверхности, у складки, у кожи, поклоняться иллюзии, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп иллюзии! Эти греки были поверхностными – из глубины! ...
"Дионис".
Что хорошо? - Всё, что повышает в живом чувство становления, волю к становлению, самое становление.
Что дурно? - Всё, что происходит из насилия.
Что есть счастье? - Чувство растущей жизни, чувство преодолеваемой вины.
Не удовлетворённость, но стремление к вечности, не власть вообще, но мир - с природой, не добродетель, но полнота способностей (добродетель в стиле Ренессанс, virtu, добродетель, свободная от моралина).
Слабые и неудачные формы жизни должны быть присоединены: первое положение нашей любви к живому. И им должно ещё помочь в этом.
Что вреднее всякого порока? Деятельное сострадание ко лжи и "стабильности", отсутствию изменений - моделирование действительности всё то, что до сих пор и называли - "философией".
>>69930
Наложить на становление характер бытия — вот высшая воля к власти.
Двойная фальсификация, со стороны чувств и со стороны разума, чтобы сохранить мир сущего, мира неизменного, равнозначного и так далее.
Что всё возвращается, — это крайнее приближение мира становления к миру бытия: вершина размышлений.
Из ценностей, которые приписываются сущему, происходит осуждение и неудовлетворённость в становлении: после того как такой мир бытия был впервые изобретён.
Метаморфозы сущего (тело, бог, идеи, законы природы, формулы и т.д.).
«Сущее» как обман; переворот ценностей: обман был тем, что придаёт ценность.
Познание как таковое в становлении невозможно; как же тогда возможно познание? Как заблуждение о себе, как воля к власти, как воля к обману.
Становление как стремление к самопротивоположности, самопреодолению: нет субъекта, а есть действие, созидание, творческое, без «причин и следствий».
Искусство как воля к преодолению становления, как «вечность», но недальновидно, в зависимости от перспективы: как бы в малом повторяющая тенденцию целого.
Что вся жизнь показывает, как уменьшенную формулу всей тенденции, следует рассматривать: отсюда новое фиксирование понятия «жизнь» как воли к власти.
Вместо «причины и следствия» — борьба становящихся друг с другом, часто с поглощением противника; нет постоянного числа становящихся.
Непригодность старых идеалов для интерпретации всего происходящего, после того как осознана их животная природа и полезность; все они, к тому же, противоречат жизни.
Непригодность механистической теории — она создаёт впечатление бессмысленности.
Весь идеализм предыдущего человечества находится на грани превращения в нигилизм — в веру в абсолютную ценностную бесполезность, то есть бессмысленность…
Уничтожение идеалов, новая пустота, новые искусства, чтобы это пережить, мы — амфибии.
Предпосылка: смелость, терпение, без «возвращения», без жажды вперёд.
P.S. Заратустра, постоянно пародирующий все предыдущие ценности, исходя из полноты.
Для всякого рода исторического исследования не существует более важного положения, чем то, которое было достигнуто с такими усилиями, но и должно было на деле быть достигнуто, - что именно причина возникновения какой-либо вещи и ее конечная полезность, ее фактическое применение и включенность в систему целей toto coelo расходятся между собой; что нечто наличествующее, каким-то образом осуществившееся, все снова и снова истолковывается некой превосходящей его силой сообразно новым намерениям, заново конфискуется, переустраивается и переналаживается для нового употребления; что всякое свершение в органическом мире есть возобладание и господствование и что, в свою очередь, всякое возобладание и господствование есть новая интерпретация, приноровление, при котором прежние "смысл" и "цель" с неизбежностью должны померкнуть либо вовсе исчезнуть. Как бы хорошо ни понималась нами полезность какого-либо физиологического органа (или даже правового института, публичного нрава, политического навыка, формы в искусствах или в религиозном культе), мы тем самым ничего еще не смыслим в его возникновении, - сколь бы неудобно и неприятно ни звучало это для более старых ушей; ибо с давних пор привыкли верить, что в доказуемой цели, в полезности какой-либо вещи, формы, устройства заложено также и понимание причины их возникновения: глаз создан-де для зрения, рука создана-де для хватания. Так представляли себе и наказание, как изобретенное якобы для наказания. Но все цели, все выгоды суть лишь симптомы того, что некая воля к власти возгосподствовала над чем-то менее могущественным и самотворно оттиснула его значением определенной функции; и оттого совокупная история всякой "вещи", органа, навыка может предстать непрерывной цепью знаков, поддающихся все новым интерпретациям и приспособлениям, причины которых не нуждаются даже во взаимосвязи, но при известных условиях чисто случайно следуют друг за другом и сменяют друг друга. Сообразно этому "развитие" вещи, навыка, органа менее всего является progressus к некой цели, еще менее логическим и наикратчайшим, достигнутым с минимальной затратой сил progressus, - но последовательностью более или менее укоренившихся, более или менее не зависящих друг от друга и разыгрывающихся здесь процессов возобладания, включая и чинимые им всякий раз препятствия, пробные метаморфозы в целях защиты и реакции, даже результаты удавшихся противоакций. Форма текуча, "смысл" еще более... Даже в каждом отдельном организме дело обстоит не иначе: всякий раз с существенным ростом целого смещается и "смысл" отдельных органов - при случае их частичное разрушение, их сокращение в числе (скажем, путем уничтожения средних звеньев) может оказаться признаком возрастающей силы и совершенства. Я хочу сказать: даже частичная утрата полезности, чахлость и вырождение, исчезновение смысла и целесообразности, короче, смерть принадлежит к условиям действительного progressus, каковой всегда является в гештальте воли и пути к большей власти и всегда осуществляется за счет многочисленных меньших сил.
Следует, таким образом, - возвращаясь к теме, именно, к [рассматриваемый концепт] - различать в нем двоякое: с одной стороны, относительно устойчивое, навык, акт, "драму", некую строгую последовательность процедур, с другой стороны, текучее, смысл, цель, ожидание, связанное с исполнением подобных процедур. При этом сразу же допускается per analogiam, согласно развитой здесь основной точке зрения исторической методики, что сама процедура есть нечто более древнее и раннее, чем ее применение к наказанию; что последнее лишь вкрапливается, втолковывается в (давно существующую, но в ином смысле применявшуюся) процедуру; короче, что дело обстоит не так, как полагали до сих пор наши наивные генеалоги морали и права, вообразившие себе все до одного, будто процедура была изобретена в целях [концепт], подобно тому как некогда воображали себе, будто рука изобретена в целях хватания. Что же касается того другого - текучего - элемента [концепт], его "смысла", то на более позднем этапе культуры (например, в нынешней Европе) понятие "[концепт]" и в самом деле представляет отнюдь не один смысл, но целый синтез "смыслов"; вся предыдущая история [концепт], история его применения в наиболее различных целях, кристаллизуется напоследок в своего рода единство, трудно растворимое, с трудом поддающееся анализу и, что следует подчеркнуть, совершенно неопределимое. (Нынче невозможно со всей определенностью сказать, почему, собственно, [концепт, отглагольный]: все понятия, в которых семиотически резюмируется процесс как таковой, ускользают от дефиниции; дефиниции подлежит только то, что лишено истории). На более ранней стадии этот синтез "смыслов" предстает, напротив, более растворимым, также и более изменчивым; можно еще заметить, как в каждом отдельном случае элементы синтеза меняют свою валентность и порядок, так что за счет остальных выделяется и доминирует то один, то другой, и как при случае один элемент (скажем, цель устрашения) словно бы устраняет все прочие элементы...
Наложить на становление характер бытия — вот высшая воля к власти.
Двойная фальсификация, со стороны чувств и со стороны разума, чтобы сохранить мир сущего, мира неизменного, равнозначного и так далее.
Что всё возвращается, — это крайнее приближение мира становления к миру бытия: вершина размышлений.
Из ценностей, которые приписываются сущему, происходит осуждение и неудовлетворённость в становлении: после того как такой мир бытия был впервые изобретён.
Метаморфозы сущего (тело, бог, идеи, законы природы, формулы и т.д.).
«Сущее» как обман; переворот ценностей: обман был тем, что придаёт ценность.
Познание как таковое в становлении невозможно; как же тогда возможно познание? Как заблуждение о себе, как воля к власти, как воля к обману.
Становление как стремление к самопротивоположности, самопреодолению: нет субъекта, а есть действие, созидание, творческое, без «причин и следствий».
Искусство как воля к преодолению становления, как «вечность», но недальновидно, в зависимости от перспективы: как бы в малом повторяющая тенденцию целого.
Что вся жизнь показывает, как уменьшенную формулу всей тенденции, следует рассматривать: отсюда новое фиксирование понятия «жизнь» как воли к власти.
Вместо «причины и следствия» — борьба становящихся друг с другом, часто с поглощением противника; нет постоянного числа становящихся.
Непригодность старых идеалов для интерпретации всего происходящего, после того как осознана их животная природа и полезность; все они, к тому же, противоречат жизни.
Непригодность механистической теории — она создаёт впечатление бессмысленности.
Весь идеализм предыдущего человечества находится на грани превращения в нигилизм — в веру в абсолютную ценностную бесполезность, то есть бессмысленность…
Уничтожение идеалов, новая пустота, новые искусства, чтобы это пережить, мы — амфибии.
Предпосылка: смелость, терпение, без «возвращения», без жажды вперёд.
P.S. Заратустра, постоянно пародирующий все предыдущие ценности, исходя из полноты.
Для всякого рода исторического исследования не существует более важного положения, чем то, которое было достигнуто с такими усилиями, но и должно было на деле быть достигнуто, - что именно причина возникновения какой-либо вещи и ее конечная полезность, ее фактическое применение и включенность в систему целей toto coelo расходятся между собой; что нечто наличествующее, каким-то образом осуществившееся, все снова и снова истолковывается некой превосходящей его силой сообразно новым намерениям, заново конфискуется, переустраивается и переналаживается для нового употребления; что всякое свершение в органическом мире есть возобладание и господствование и что, в свою очередь, всякое возобладание и господствование есть новая интерпретация, приноровление, при котором прежние "смысл" и "цель" с неизбежностью должны померкнуть либо вовсе исчезнуть. Как бы хорошо ни понималась нами полезность какого-либо физиологического органа (или даже правового института, публичного нрава, политического навыка, формы в искусствах или в религиозном культе), мы тем самым ничего еще не смыслим в его возникновении, - сколь бы неудобно и неприятно ни звучало это для более старых ушей; ибо с давних пор привыкли верить, что в доказуемой цели, в полезности какой-либо вещи, формы, устройства заложено также и понимание причины их возникновения: глаз создан-де для зрения, рука создана-де для хватания. Так представляли себе и наказание, как изобретенное якобы для наказания. Но все цели, все выгоды суть лишь симптомы того, что некая воля к власти возгосподствовала над чем-то менее могущественным и самотворно оттиснула его значением определенной функции; и оттого совокупная история всякой "вещи", органа, навыка может предстать непрерывной цепью знаков, поддающихся все новым интерпретациям и приспособлениям, причины которых не нуждаются даже во взаимосвязи, но при известных условиях чисто случайно следуют друг за другом и сменяют друг друга. Сообразно этому "развитие" вещи, навыка, органа менее всего является progressus к некой цели, еще менее логическим и наикратчайшим, достигнутым с минимальной затратой сил progressus, - но последовательностью более или менее укоренившихся, более или менее не зависящих друг от друга и разыгрывающихся здесь процессов возобладания, включая и чинимые им всякий раз препятствия, пробные метаморфозы в целях защиты и реакции, даже результаты удавшихся противоакций. Форма текуча, "смысл" еще более... Даже в каждом отдельном организме дело обстоит не иначе: всякий раз с существенным ростом целого смещается и "смысл" отдельных органов - при случае их частичное разрушение, их сокращение в числе (скажем, путем уничтожения средних звеньев) может оказаться признаком возрастающей силы и совершенства. Я хочу сказать: даже частичная утрата полезности, чахлость и вырождение, исчезновение смысла и целесообразности, короче, смерть принадлежит к условиям действительного progressus, каковой всегда является в гештальте воли и пути к большей власти и всегда осуществляется за счет многочисленных меньших сил.
Следует, таким образом, - возвращаясь к теме, именно, к [рассматриваемый концепт] - различать в нем двоякое: с одной стороны, относительно устойчивое, навык, акт, "драму", некую строгую последовательность процедур, с другой стороны, текучее, смысл, цель, ожидание, связанное с исполнением подобных процедур. При этом сразу же допускается per analogiam, согласно развитой здесь основной точке зрения исторической методики, что сама процедура есть нечто более древнее и раннее, чем ее применение к наказанию; что последнее лишь вкрапливается, втолковывается в (давно существующую, но в ином смысле применявшуюся) процедуру; короче, что дело обстоит не так, как полагали до сих пор наши наивные генеалоги морали и права, вообразившие себе все до одного, будто процедура была изобретена в целях [концепт], подобно тому как некогда воображали себе, будто рука изобретена в целях хватания. Что же касается того другого - текучего - элемента [концепт], его "смысла", то на более позднем этапе культуры (например, в нынешней Европе) понятие "[концепт]" и в самом деле представляет отнюдь не один смысл, но целый синтез "смыслов"; вся предыдущая история [концепт], история его применения в наиболее различных целях, кристаллизуется напоследок в своего рода единство, трудно растворимое, с трудом поддающееся анализу и, что следует подчеркнуть, совершенно неопределимое. (Нынче невозможно со всей определенностью сказать, почему, собственно, [концепт, отглагольный]: все понятия, в которых семиотически резюмируется процесс как таковой, ускользают от дефиниции; дефиниции подлежит только то, что лишено истории). На более ранней стадии этот синтез "смыслов" предстает, напротив, более растворимым, также и более изменчивым; можно еще заметить, как в каждом отдельном случае элементы синтеза меняют свою валентность и порядок, так что за счет остальных выделяется и доминирует то один, то другой, и как при случае один элемент (скажем, цель устрашения) словно бы устраняет все прочие элементы...
>>69930
Наложить на становление характер бытия — вот высшая воля к власти.
Двойная фальсификация, со стороны чувств и со стороны разума, чтобы сохранить мир сущего, мира неизменного, равнозначного и так далее.
Что всё возвращается, — это крайнее приближение мира становления к миру бытия: вершина размышлений.
Из ценностей, которые приписываются сущему, происходит осуждение и неудовлетворённость в становлении: после того как такой мир бытия был впервые изобретён.
Метаморфозы сущего (тело, бог, идеи, законы природы, формулы и т.д.).
«Сущее» как обман; переворот ценностей: обман был тем, что придаёт ценность.
Познание как таковое в становлении невозможно; как же тогда возможно познание? Как заблуждение о себе, как воля к власти, как воля к обману.
Становление как стремление к самопротивоположности, самопреодолению: нет субъекта, а есть действие, созидание, творческое, без «причин и следствий».
Искусство как воля к преодолению становления, как «вечность», но недальновидно, в зависимости от перспективы: как бы в малом повторяющая тенденцию целого.
Что вся жизнь показывает, как уменьшенную формулу всей тенденции, следует рассматривать: отсюда новое фиксирование понятия «жизнь» как воли к власти.
Вместо «причины и следствия» — борьба становящихся друг с другом, часто с поглощением противника; нет постоянного числа становящихся.
Непригодность старых идеалов для интерпретации всего происходящего, после того как осознана их животная природа и полезность; все они, к тому же, противоречат жизни.
Непригодность механистической теории — она создаёт впечатление бессмысленности.
Весь идеализм предыдущего человечества находится на грани превращения в нигилизм — в веру в абсолютную ценностную бесполезность, то есть бессмысленность…
Уничтожение идеалов, новая пустота, новые искусства, чтобы это пережить, мы — амфибии.
Предпосылка: смелость, терпение, без «возвращения», без жажды вперёд.
P.S. Заратустра, постоянно пародирующий все предыдущие ценности, исходя из полноты.
Для всякого рода исторического исследования не существует более важного положения, чем то, которое было достигнуто с такими усилиями, но и должно было на деле быть достигнуто, - что именно причина возникновения какой-либо вещи и ее конечная полезность, ее фактическое применение и включенность в систему целей toto coelo расходятся между собой; что нечто наличествующее, каким-то образом осуществившееся, все снова и снова истолковывается некой превосходящей его силой сообразно новым намерениям, заново конфискуется, переустраивается и переналаживается для нового употребления; что всякое свершение в органическом мире есть возобладание и господствование и что, в свою очередь, всякое возобладание и господствование есть новая интерпретация, приноровление, при котором прежние "смысл" и "цель" с неизбежностью должны померкнуть либо вовсе исчезнуть. Как бы хорошо ни понималась нами полезность какого-либо физиологического органа (или даже правового института, публичного нрава, политического навыка, формы в искусствах или в религиозном культе), мы тем самым ничего еще не смыслим в его возникновении, - сколь бы неудобно и неприятно ни звучало это для более старых ушей; ибо с давних пор привыкли верить, что в доказуемой цели, в полезности какой-либо вещи, формы, устройства заложено также и понимание причины их возникновения: глаз создан-де для зрения, рука создана-де для хватания. Так представляли себе и наказание, как изобретенное якобы для наказания. Но все цели, все выгоды суть лишь симптомы того, что некая воля к власти возгосподствовала над чем-то менее могущественным и самотворно оттиснула его значением определенной функции; и оттого совокупная история всякой "вещи", органа, навыка может предстать непрерывной цепью знаков, поддающихся все новым интерпретациям и приспособлениям, причины которых не нуждаются даже во взаимосвязи, но при известных условиях чисто случайно следуют друг за другом и сменяют друг друга. Сообразно этому "развитие" вещи, навыка, органа менее всего является progressus к некой цели, еще менее логическим и наикратчайшим, достигнутым с минимальной затратой сил progressus, - но последовательностью более или менее укоренившихся, более или менее не зависящих друг от друга и разыгрывающихся здесь процессов возобладания, включая и чинимые им всякий раз препятствия, пробные метаморфозы в целях защиты и реакции, даже результаты удавшихся противоакций. Форма текуча, "смысл" еще более... Даже в каждом отдельном организме дело обстоит не иначе: всякий раз с существенным ростом целого смещается и "смысл" отдельных органов - при случае их частичное разрушение, их сокращение в числе (скажем, путем уничтожения средних звеньев) может оказаться признаком возрастающей силы и совершенства. Я хочу сказать: даже частичная утрата полезности, чахлость и вырождение, исчезновение смысла и целесообразности, короче, смерть принадлежит к условиям действительного progressus, каковой всегда является в гештальте воли и пути к большей власти и всегда осуществляется за счет многочисленных меньших сил.
Следует, таким образом, - возвращаясь к теме, именно, к [рассматриваемый концепт] - различать в нем двоякое: с одной стороны, относительно устойчивое, навык, акт, "драму", некую строгую последовательность процедур, с другой стороны, текучее, смысл, цель, ожидание, связанное с исполнением подобных процедур. При этом сразу же допускается per analogiam, согласно развитой здесь основной точке зрения исторической методики, что сама процедура есть нечто более древнее и раннее, чем ее применение к наказанию; что последнее лишь вкрапливается, втолковывается в (давно существующую, но в ином смысле применявшуюся) процедуру; короче, что дело обстоит не так, как полагали до сих пор наши наивные генеалоги морали и права, вообразившие себе все до одного, будто процедура была изобретена в целях [концепт], подобно тому как некогда воображали себе, будто рука изобретена в целях хватания. Что же касается того другого - текучего - элемента [концепт], его "смысла", то на более позднем этапе культуры (например, в нынешней Европе) понятие "[концепт]" и в самом деле представляет отнюдь не один смысл, но целый синтез "смыслов"; вся предыдущая история [концепт], история его применения в наиболее различных целях, кристаллизуется напоследок в своего рода единство, трудно растворимое, с трудом поддающееся анализу и, что следует подчеркнуть, совершенно неопределимое. (Нынче невозможно со всей определенностью сказать, почему, собственно, [концепт, отглагольный]: все понятия, в которых семиотически резюмируется процесс как таковой, ускользают от дефиниции; дефиниции подлежит только то, что лишено истории). На более ранней стадии этот синтез "смыслов" предстает, напротив, более растворимым, также и более изменчивым; можно еще заметить, как в каждом отдельном случае элементы синтеза меняют свою валентность и порядок, так что за счет остальных выделяется и доминирует то один, то другой, и как при случае один элемент (скажем, цель устрашения) словно бы устраняет все прочие элементы...
Наложить на становление характер бытия — вот высшая воля к власти.
Двойная фальсификация, со стороны чувств и со стороны разума, чтобы сохранить мир сущего, мира неизменного, равнозначного и так далее.
Что всё возвращается, — это крайнее приближение мира становления к миру бытия: вершина размышлений.
Из ценностей, которые приписываются сущему, происходит осуждение и неудовлетворённость в становлении: после того как такой мир бытия был впервые изобретён.
Метаморфозы сущего (тело, бог, идеи, законы природы, формулы и т.д.).
«Сущее» как обман; переворот ценностей: обман был тем, что придаёт ценность.
Познание как таковое в становлении невозможно; как же тогда возможно познание? Как заблуждение о себе, как воля к власти, как воля к обману.
Становление как стремление к самопротивоположности, самопреодолению: нет субъекта, а есть действие, созидание, творческое, без «причин и следствий».
Искусство как воля к преодолению становления, как «вечность», но недальновидно, в зависимости от перспективы: как бы в малом повторяющая тенденцию целого.
Что вся жизнь показывает, как уменьшенную формулу всей тенденции, следует рассматривать: отсюда новое фиксирование понятия «жизнь» как воли к власти.
Вместо «причины и следствия» — борьба становящихся друг с другом, часто с поглощением противника; нет постоянного числа становящихся.
Непригодность старых идеалов для интерпретации всего происходящего, после того как осознана их животная природа и полезность; все они, к тому же, противоречат жизни.
Непригодность механистической теории — она создаёт впечатление бессмысленности.
Весь идеализм предыдущего человечества находится на грани превращения в нигилизм — в веру в абсолютную ценностную бесполезность, то есть бессмысленность…
Уничтожение идеалов, новая пустота, новые искусства, чтобы это пережить, мы — амфибии.
Предпосылка: смелость, терпение, без «возвращения», без жажды вперёд.
P.S. Заратустра, постоянно пародирующий все предыдущие ценности, исходя из полноты.
Для всякого рода исторического исследования не существует более важного положения, чем то, которое было достигнуто с такими усилиями, но и должно было на деле быть достигнуто, - что именно причина возникновения какой-либо вещи и ее конечная полезность, ее фактическое применение и включенность в систему целей toto coelo расходятся между собой; что нечто наличествующее, каким-то образом осуществившееся, все снова и снова истолковывается некой превосходящей его силой сообразно новым намерениям, заново конфискуется, переустраивается и переналаживается для нового употребления; что всякое свершение в органическом мире есть возобладание и господствование и что, в свою очередь, всякое возобладание и господствование есть новая интерпретация, приноровление, при котором прежние "смысл" и "цель" с неизбежностью должны померкнуть либо вовсе исчезнуть. Как бы хорошо ни понималась нами полезность какого-либо физиологического органа (или даже правового института, публичного нрава, политического навыка, формы в искусствах или в религиозном культе), мы тем самым ничего еще не смыслим в его возникновении, - сколь бы неудобно и неприятно ни звучало это для более старых ушей; ибо с давних пор привыкли верить, что в доказуемой цели, в полезности какой-либо вещи, формы, устройства заложено также и понимание причины их возникновения: глаз создан-де для зрения, рука создана-де для хватания. Так представляли себе и наказание, как изобретенное якобы для наказания. Но все цели, все выгоды суть лишь симптомы того, что некая воля к власти возгосподствовала над чем-то менее могущественным и самотворно оттиснула его значением определенной функции; и оттого совокупная история всякой "вещи", органа, навыка может предстать непрерывной цепью знаков, поддающихся все новым интерпретациям и приспособлениям, причины которых не нуждаются даже во взаимосвязи, но при известных условиях чисто случайно следуют друг за другом и сменяют друг друга. Сообразно этому "развитие" вещи, навыка, органа менее всего является progressus к некой цели, еще менее логическим и наикратчайшим, достигнутым с минимальной затратой сил progressus, - но последовательностью более или менее укоренившихся, более или менее не зависящих друг от друга и разыгрывающихся здесь процессов возобладания, включая и чинимые им всякий раз препятствия, пробные метаморфозы в целях защиты и реакции, даже результаты удавшихся противоакций. Форма текуча, "смысл" еще более... Даже в каждом отдельном организме дело обстоит не иначе: всякий раз с существенным ростом целого смещается и "смысл" отдельных органов - при случае их частичное разрушение, их сокращение в числе (скажем, путем уничтожения средних звеньев) может оказаться признаком возрастающей силы и совершенства. Я хочу сказать: даже частичная утрата полезности, чахлость и вырождение, исчезновение смысла и целесообразности, короче, смерть принадлежит к условиям действительного progressus, каковой всегда является в гештальте воли и пути к большей власти и всегда осуществляется за счет многочисленных меньших сил.
Следует, таким образом, - возвращаясь к теме, именно, к [рассматриваемый концепт] - различать в нем двоякое: с одной стороны, относительно устойчивое, навык, акт, "драму", некую строгую последовательность процедур, с другой стороны, текучее, смысл, цель, ожидание, связанное с исполнением подобных процедур. При этом сразу же допускается per analogiam, согласно развитой здесь основной точке зрения исторической методики, что сама процедура есть нечто более древнее и раннее, чем ее применение к наказанию; что последнее лишь вкрапливается, втолковывается в (давно существующую, но в ином смысле применявшуюся) процедуру; короче, что дело обстоит не так, как полагали до сих пор наши наивные генеалоги морали и права, вообразившие себе все до одного, будто процедура была изобретена в целях [концепт], подобно тому как некогда воображали себе, будто рука изобретена в целях хватания. Что же касается того другого - текучего - элемента [концепт], его "смысла", то на более позднем этапе культуры (например, в нынешней Европе) понятие "[концепт]" и в самом деле представляет отнюдь не один смысл, но целый синтез "смыслов"; вся предыдущая история [концепт], история его применения в наиболее различных целях, кристаллизуется напоследок в своего рода единство, трудно растворимое, с трудом поддающееся анализу и, что следует подчеркнуть, совершенно неопределимое. (Нынче невозможно со всей определенностью сказать, почему, собственно, [концепт, отглагольный]: все понятия, в которых семиотически резюмируется процесс как таковой, ускользают от дефиниции; дефиниции подлежит только то, что лишено истории). На более ранней стадии этот синтез "смыслов" предстает, напротив, более растворимым, также и более изменчивым; можно еще заметить, как в каждом отдельном случае элементы синтеза меняют свою валентность и порядок, так что за счет остальных выделяется и доминирует то один, то другой, и как при случае один элемент (скажем, цель устрашения) словно бы устраняет все прочие элементы...
>>69917
У Канта "хуйня" работает только в одну сторону, у Гегеля - в обе стороны (почему-то звучит как лютеранским протестантизм).
Гегель во введении к своей "Науке логики" претендует не только на познание непроявленной истины, но и на "представление Бога [...] как он есть в своем вечном бытии до создания природы и конечного духа" (Гегель 1832-1845, 3, 36). Таким образом, Гегель претендует не "только" на то, чтобы иметь перед собой обнаженную истину и полностью проникнуть в нее, но и даже на то, чтобы увидеть самого безмирного, абсолютно прозрачного Бога.
У Канта "хуйня" работает только в одну сторону, у Гегеля - в обе стороны (почему-то звучит как лютеранским протестантизм).
Гегель во введении к своей "Науке логики" претендует не только на познание непроявленной истины, но и на "представление Бога [...] как он есть в своем вечном бытии до создания природы и конечного духа" (Гегель 1832-1845, 3, 36). Таким образом, Гегель претендует не "только" на то, чтобы иметь перед собой обнаженную истину и полностью проникнуть в нее, но и даже на то, чтобы увидеть самого безмирного, абсолютно прозрачного Бога.
>>69916
И ещё раз пну этот труп...
Ты бредишь. Противоречия здесь нет. (Зайчик видит жизнь как она есть. Воробей тоже. В чём проблема? Хочешь чтобы мы все начали видеть электромагнитные волны? Для этого придётся стать мухой.)
Более конкретные формулы даны в >>69929 >>69930 и >>69931
Хватит меня имитировать, пиши по-честному.
Ты это сделал первым, и даже не в мою сторону (а в сторону другого анона). Теперь ты снова дуешь на пальцы и поворачиваешь стрелочки. Смысл? Вся история постов висит выше по треду.
Да я понял уже что даже в месте, где нет никаких почти ограничений, тебе всё равно страшно вести себя собственным, непринуждённым образом. А то что? "Ремня" тебе всыплют? Смех, да и только. (И теперь ты это поведение проецируешь мне, думая, что я тебя и твоего опекуна слушать буду. Нет уж, - нравится стоять на коленях, - стой, но других с этими позывами, - не домогайся. Пусть сами делают выбор.)
Особенно это "съедешь с катушек" выглядит смехотворно на фоне того, как в России себя ведут девушки и женщины. Порой вообще без тормозов. Зато ты, (каблук?) весь такой "правильный" и "дисциплинированный". Женщина! Не мужчина, а - женщина... Или, попросту, - раб.
Опять всё переврал и бредишь на своё собственное отражение. Лечись, челик.
Ты тупой? С этого начался весь разговор. (Охуеть теперь. "Мелочи".)
)))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))0
И ещё раз пну этот труп...
>Про "видеть жизнь и вещи какие они есть" писал ты.
Ты бредишь. Противоречия здесь нет. (Зайчик видит жизнь как она есть. Воробей тоже. В чём проблема? Хочешь чтобы мы все начали видеть электромагнитные волны? Для этого придётся стать мухой.)
Более конкретные формулы даны в >>69929 >>69930 и >>69931
>Тебе от этого не скрыться. Никуда.
Хватит меня имитировать, пиши по-честному.
>Я уже задавал тебе вопросы, и ты благополучно сливнул с них.
Ты это сделал первым, и даже не в мою сторону (а в сторону другого анона). Теперь ты снова дуешь на пальцы и поворачиваешь стрелочки. Смысл? Вся история постов висит выше по треду.
>Выяснять далее мне уже как-то без разницы, всё равно ты ничего не скажешь либо снова съедешь с катушек.
Да я понял уже что даже в месте, где нет никаких почти ограничений, тебе всё равно страшно вести себя собственным, непринуждённым образом. А то что? "Ремня" тебе всыплют? Смех, да и только. (И теперь ты это поведение проецируешь мне, думая, что я тебя и твоего опекуна слушать буду. Нет уж, - нравится стоять на коленях, - стой, но других с этими позывами, - не домогайся. Пусть сами делают выбор.)
Особенно это "съедешь с катушек" выглядит смехотворно на фоне того, как в России себя ведут девушки и женщины. Порой вообще без тормозов. Зато ты, (каблук?) весь такой "правильный" и "дисциплинированный". Женщина! Не мужчина, а - женщина... Или, попросту, - раб.
>Ага, я в тебе и не сумневалсе ))
Опять всё переврал и бредишь на своё собственное отражение. Лечись, челик.
>Только почему-то уделяешь внимание мелочам вроде "в одной стране нет философии"
Ты тупой? С этого начался весь разговор. (Охуеть теперь. "Мелочи".)
>последний вопрос: что ты считаешь ближе всего к истине согласно себе? Жизнь - это болезнь или бессмыслица? Или что-то ещё?
)))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))0
Вообще, это, конечно, курам на смех.
Делать позицию "видеть жизнь и вещи какие они есть" политически заряженной и яростно на неё нападать - это же просто - рессентимент! Чистой воды, такой, каким он был дан в определении. Нападение на жизнь, на самое существование, на становление и Целое. И при всём том - даже без осознания этого - выстрел прямо в собственную ногу и сук, на котором сидит нападающий.
Вот уж глупость так титаническая глупость. Весь результат видения всего подряд - как "политики".
Одним словом, действительно: "Шариков".
Делать позицию "видеть жизнь и вещи какие они есть" политически заряженной и яростно на неё нападать - это же просто - рессентимент! Чистой воды, такой, каким он был дан в определении. Нападение на жизнь, на самое существование, на становление и Целое. И при всём том - даже без осознания этого - выстрел прямо в собственную ногу и сук, на котором сидит нападающий.
Вот уж глупость так титаническая глупость. Весь результат видения всего подряд - как "политики".
Одним словом, действительно: "Шариков".
4 Кб, 261x193>>69916
И снова я пинаю этот труп... а что поделать, оказывается, ретроспектива - это полезное упражнение.
На все твои вопросы "правильных" (и правильных) ответов - нет. Потому что единственно правильный ответ - этот только и только тот, который с тобой полностью согласуется.
"За мат - извени."
Ушёл плясать в ночи.
И снова я пинаю этот труп... а что поделать, оказывается, ретроспектива - это полезное упражнение.
На все твои вопросы "правильных" (и правильных) ответов - нет. Потому что единственно правильный ответ - этот только и только тот, который с тобой полностью согласуется.
"За мат - извени."
Ушёл плясать в ночи.
370 Кб, 416x640>>69916
так что... пеши есчо... очень приятно видеть, на практике, сознание будущего фашиста (т.е. - тебя)
так что... пеши есчо... очень приятно видеть, на практике, сознание будущего фашиста (т.е. - тебя)
Он сказал, что это так, и продолжил, указав, что возможность вивисекции не ограничивается лишь физической метаморфозой. Свинью можно воспитать. Умственная структура гораздо менее определённа, чем телесная. В нашей развивающейся науке о гипнозе мы находим обещание возможности замещения старых, наследственных инстинктов новыми внушениями, которые можно внедрить или заменить на унаследованные фиксированные идеи. Очень многое из того, что мы называем моральным воспитанием, — это искусственная модификация и искажение инстинктов; агрессивность превращается в отважную самоотверженность, а подавленная сексуальность — в религиозные эмоции. А великая разница между человеком и обезьяной заключается в гортани, — в неспособности изготавливать тонкие звуковые символы, через которые мысль может быть поддержана. В этом я с ним не согласился, но с определённой невежливостью он отказался принять моё возражение. Он повторил, что так и есть, и продолжил рассказ о своей работе.
Я спросил его, почему он выбрал человеческую форму в качестве модели. Мне тогда и до сих пор кажется странным и злым этот выбор.
Он признался, что выбрал эту форму случайно. «Я мог бы так же работать над тем, чтобы превращать овец в лам, а лам в овец. Думаю, человеческая форма больше привлекает художественный ум, чем любая другая животная форма. Но я не ограничивался только превращением человека. Пару раз — » Он замолчал, на минуту, наверное. «Как быстро прошли эти годы! И вот, я потратил день на то, чтобы спасти вашу жизнь, и теперь уже теряю час, объясняясь!»
«Но,» сказал я, «я всё ещё не понимаю. Где ваше оправдание для того, чтобы причинять всю эту боль? Единственное, что могло бы оправдать для меня вивисекцию — это какое-то применение —»
«Именно,» сказал он. «Но вы видите, я устроен иначе. Мы на разных платформах. Вы — материалист.»
«Я не материалист,» горячо начал я.
«На мой взгляд — на мой взгляд. Потому что именно этот вопрос боли разделяет нас. Пока видимая или слышимая боль вызывает у вас тошноту; пока ваши собственные страдания управляют вами; пока боль лежит в основе ваших высказываний о грехе — так долго, говорю вам, вы животное, которое чуть менее мутно воспринимает то, что чувствует животное. Эта боль — »
Я нетерпеливо пожал плечами, услышав такую философию.
«О, но это такая мелочь! Истинно открытый разум, готовый воспринять то, что наука может нам открыть, должен увидеть, что это мелочь. Может быть, именно на этой маленькой планете, этом клочке космической пыли, незаметном ещё до того, как можно было бы достичь ближайшей звезды, — может быть, здесь, я говорю, нигде больше боли не существует. Но законы, к которым мы постепенно подходим — да что, даже на этой Земле, среди живых существ, что за боль?»
Я спросил его, почему он выбрал человеческую форму в качестве модели. Мне тогда и до сих пор кажется странным и злым этот выбор.
Он признался, что выбрал эту форму случайно. «Я мог бы так же работать над тем, чтобы превращать овец в лам, а лам в овец. Думаю, человеческая форма больше привлекает художественный ум, чем любая другая животная форма. Но я не ограничивался только превращением человека. Пару раз — » Он замолчал, на минуту, наверное. «Как быстро прошли эти годы! И вот, я потратил день на то, чтобы спасти вашу жизнь, и теперь уже теряю час, объясняясь!»
«Но,» сказал я, «я всё ещё не понимаю. Где ваше оправдание для того, чтобы причинять всю эту боль? Единственное, что могло бы оправдать для меня вивисекцию — это какое-то применение —»
«Именно,» сказал он. «Но вы видите, я устроен иначе. Мы на разных платформах. Вы — материалист.»
«Я не материалист,» горячо начал я.
«На мой взгляд — на мой взгляд. Потому что именно этот вопрос боли разделяет нас. Пока видимая или слышимая боль вызывает у вас тошноту; пока ваши собственные страдания управляют вами; пока боль лежит в основе ваших высказываний о грехе — так долго, говорю вам, вы животное, которое чуть менее мутно воспринимает то, что чувствует животное. Эта боль — »
Я нетерпеливо пожал плечами, услышав такую философию.
«О, но это такая мелочь! Истинно открытый разум, готовый воспринять то, что наука может нам открыть, должен увидеть, что это мелочь. Может быть, именно на этой маленькой планете, этом клочке космической пыли, незаметном ещё до того, как можно было бы достичь ближайшей звезды, — может быть, здесь, я говорю, нигде больше боли не существует. Но законы, к которым мы постепенно подходим — да что, даже на этой Земле, среди живых существ, что за боль?»
Он сказал, что это так, и продолжил, указав, что возможность вивисекции не ограничивается лишь физической метаморфозой. Свинью можно воспитать. Умственная структура гораздо менее определённа, чем телесная. В нашей развивающейся науке о гипнозе мы находим обещание возможности замещения старых, наследственных инстинктов новыми внушениями, которые можно внедрить или заменить на унаследованные фиксированные идеи. Очень многое из того, что мы называем моральным воспитанием, — это искусственная модификация и искажение инстинктов; агрессивность превращается в отважную самоотверженность, а подавленная сексуальность — в религиозные эмоции. А великая разница между человеком и обезьяной заключается в гортани, — в неспособности изготавливать тонкие звуковые символы, через которые мысль может быть поддержана. В этом я с ним не согласился, но с определённой невежливостью он отказался принять моё возражение. Он повторил, что так и есть, и продолжил рассказ о своей работе.
Я спросил его, почему он выбрал человеческую форму в качестве модели. Мне тогда и до сих пор кажется странным и злым этот выбор.
Он признался, что выбрал эту форму случайно. «Я мог бы так же работать над тем, чтобы превращать овец в лам, а лам в овец. Думаю, человеческая форма больше привлекает художественный ум, чем любая другая животная форма. Но я не ограничивался только превращением человека. Пару раз — » Он замолчал, на минуту, наверное. «Как быстро прошли эти годы! И вот, я потратил день на то, чтобы спасти вашу жизнь, и теперь уже теряю час, объясняясь!»
«Но,» сказал я, «я всё ещё не понимаю. Где ваше оправдание для того, чтобы причинять всю эту боль? Единственное, что могло бы оправдать для меня вивисекцию — это какое-то применение —»
«Именно,» сказал он. «Но вы видите, я устроен иначе. Мы на разных платформах. Вы — материалист.»
«Я не материалист,» горячо начал я.
«На мой взгляд — на мой взгляд. Потому что именно этот вопрос боли разделяет нас. Пока видимая или слышимая боль вызывает у вас тошноту; пока ваши собственные страдания управляют вами; пока боль лежит в основе ваших высказываний о грехе — так долго, говорю вам, вы животное, которое чуть менее мутно воспринимает то, что чувствует животное. Эта боль — »
Я нетерпеливо пожал плечами, услышав такую философию.
«О, но это такая мелочь! Истинно открытый разум, готовый воспринять то, что наука может нам открыть, должен увидеть, что это мелочь. Может быть, именно на этой маленькой планете, этом клочке космической пыли, незаметном ещё до того, как можно было бы достичь ближайшей звезды, — может быть, здесь, я говорю, нигде больше боли не существует. Но законы, к которым мы постепенно подходим — да что, даже на этой Земле, среди живых существ, что за боль?»
Я спросил его, почему он выбрал человеческую форму в качестве модели. Мне тогда и до сих пор кажется странным и злым этот выбор.
Он признался, что выбрал эту форму случайно. «Я мог бы так же работать над тем, чтобы превращать овец в лам, а лам в овец. Думаю, человеческая форма больше привлекает художественный ум, чем любая другая животная форма. Но я не ограничивался только превращением человека. Пару раз — » Он замолчал, на минуту, наверное. «Как быстро прошли эти годы! И вот, я потратил день на то, чтобы спасти вашу жизнь, и теперь уже теряю час, объясняясь!»
«Но,» сказал я, «я всё ещё не понимаю. Где ваше оправдание для того, чтобы причинять всю эту боль? Единственное, что могло бы оправдать для меня вивисекцию — это какое-то применение —»
«Именно,» сказал он. «Но вы видите, я устроен иначе. Мы на разных платформах. Вы — материалист.»
«Я не материалист,» горячо начал я.
«На мой взгляд — на мой взгляд. Потому что именно этот вопрос боли разделяет нас. Пока видимая или слышимая боль вызывает у вас тошноту; пока ваши собственные страдания управляют вами; пока боль лежит в основе ваших высказываний о грехе — так долго, говорю вам, вы животное, которое чуть менее мутно воспринимает то, что чувствует животное. Эта боль — »
Я нетерпеливо пожал плечами, услышав такую философию.
«О, но это такая мелочь! Истинно открытый разум, готовый воспринять то, что наука может нам открыть, должен увидеть, что это мелочь. Может быть, именно на этой маленькой планете, этом клочке космической пыли, незаметном ещё до того, как можно было бы достичь ближайшей звезды, — может быть, здесь, я говорю, нигде больше боли не существует. Но законы, к которым мы постепенно подходим — да что, даже на этой Земле, среди живых существ, что за боль?»
Ирония ситуации состоит в том, что те, кого Ницше обозначает людьми и "человеческим, слишком человеческим" - это всего лишь "сверхзвери", а те, кого он описывает как "сверхчеловек" или "своего рода сверхчеловек в пропорции к человечеству в целом" - это, в действительности, и есть, - homo sapiens, - люди.
>>69949
Высшие люди, уж не думаете ли вы, что пришел я исправлять дурное, сделанное вами?
Или устроить вам, страждущим, удобный ночлег? Или вам, скитальцам, блуждающим и сбившимся с пути, указать легкие тропинки?
Нет! Нет! Трижды нет! Надо, чтобы больше погибало вас и чтобы гибли самые лучшие, ибо должно становиться вам все хуже и хуже. Только так,
– только так вырастает человек до той высоты, где молния поражает его, до высоты, достаточно высокой для молнии!
К немногому, к продолжительному, к далекому стремятся мысль и тоска моя: что мне до вашей маленькой, короткой, многообразной нищеты!
Вы мало страдаете! Ибо страдаете за себя; вы еще не страдали за человека. Вы солжете, если станете утверждать обратное! Никто из вас не страдал еще за то, за что страдал я.
Мне недостаточно того, чтобы молния больше не вредила: не отвращать хочу я ее: она должна научиться работать на меня.
Давно уже, подобно туче, сгущается мудрость моя и становится все темнее и тише. Так поступает всякая мудрость, которая должна некогда породить молнию.
Не хочу я быть светом для людей нынешнего, не хочу называться у них светом. Я жажду ослепить их! Молния мудрости моей, выжги им глаза!
Высшие люди, уж не думаете ли вы, что пришел я исправлять дурное, сделанное вами?
Или устроить вам, страждущим, удобный ночлег? Или вам, скитальцам, блуждающим и сбившимся с пути, указать легкие тропинки?
Нет! Нет! Трижды нет! Надо, чтобы больше погибало вас и чтобы гибли самые лучшие, ибо должно становиться вам все хуже и хуже. Только так,
– только так вырастает человек до той высоты, где молния поражает его, до высоты, достаточно высокой для молнии!
К немногому, к продолжительному, к далекому стремятся мысль и тоска моя: что мне до вашей маленькой, короткой, многообразной нищеты!
Вы мало страдаете! Ибо страдаете за себя; вы еще не страдали за человека. Вы солжете, если станете утверждать обратное! Никто из вас не страдал еще за то, за что страдал я.
Мне недостаточно того, чтобы молния больше не вредила: не отвращать хочу я ее: она должна научиться работать на меня.
Давно уже, подобно туче, сгущается мудрость моя и становится все темнее и тише. Так поступает всякая мудрость, которая должна некогда породить молнию.
Не хочу я быть светом для людей нынешнего, не хочу называться у них светом. Я жажду ослепить их! Молния мудрости моей, выжги им глаза!
>>69875
>>69916
Конфликт ценностей это основной вопрос философии уже начиная с Сократа, если не ранее (с Будды и даже ещё до Будды уже были шраманы).
Следовательно, проблема что "мир иной" - убивает жизнь, определяет весь вопрос о философии как практики, как праксиса. Политика - только следствие вариантов ответов на это. (Религия - это продолжение, расширение политики.)
В любом случае, ответ уже очевиден: что должно и может быть только то, что не может не быть. Стремиться к чему-то иному - равносильно либо бессмыслице-абсурду, либо самоубийству. И вопрос о истине и истинности как такой не представляет никакой проблемы - всё, что заканчивается бытием-становлением (Целым, Совокупностью, а не Единым) - и есть по своей сути, искомое "истинное".
Вот и весь сказ. (Нигилизма в этой картине - уже нет. Он исчезает автоматически после применения афоризма о вечном возвращении ("Величайшая тяжесть"), - ведь других вариаций истолкования мира попросту не может не быть - но только в рамках этой, на себя замыкающейся (как описано в "Песни странствующих в ночи") становлении-бытийности, и не иначе (просто потому что все иные конфигурации мира растворяются в Ничто, - ничем они и заканчиваются (в отличие от этой, самореферентной, - она не заканчивается никогда, и целью её Ничто - не бывает, тоже)).)
Что ты политику не отличаешь от философии, - это уже принцип... отсева по критерию, неосведомлённости, например. (Политика - это продвижение ответов, а не сам процесс выявления их. В политике философствование отсутствует, - в определении и принципе.)
>>69916
>И в чём причина пристрастия к нигилизму?
Конфликт ценностей это основной вопрос философии уже начиная с Сократа, если не ранее (с Будды и даже ещё до Будды уже были шраманы).
Следовательно, проблема что "мир иной" - убивает жизнь, определяет весь вопрос о философии как практики, как праксиса. Политика - только следствие вариантов ответов на это. (Религия - это продолжение, расширение политики.)
В любом случае, ответ уже очевиден: что должно и может быть только то, что не может не быть. Стремиться к чему-то иному - равносильно либо бессмыслице-абсурду, либо самоубийству. И вопрос о истине и истинности как такой не представляет никакой проблемы - всё, что заканчивается бытием-становлением (Целым, Совокупностью, а не Единым) - и есть по своей сути, искомое "истинное".
Вот и весь сказ. (Нигилизма в этой картине - уже нет. Он исчезает автоматически после применения афоризма о вечном возвращении ("Величайшая тяжесть"), - ведь других вариаций истолкования мира попросту не может не быть - но только в рамках этой, на себя замыкающейся (как описано в "Песни странствующих в ночи") становлении-бытийности, и не иначе (просто потому что все иные конфигурации мира растворяются в Ничто, - ничем они и заканчиваются (в отличие от этой, самореферентной, - она не заканчивается никогда, и целью её Ничто - не бывает, тоже)).)
Что ты политику не отличаешь от философии, - это уже принцип... отсева по критерию, неосведомлённости, например. (Политика - это продвижение ответов, а не сам процесс выявления их. В политике философствование отсутствует, - в определении и принципе.)
>>69875
Соответственно твой вопрос о либерально-демократических принципах - методологически бессмысленнен - он существует тогда и только тогда когда есть философское Решение (Ларюэль), дихотомия в самом принципе построения суждений, структуры суждений, бессознательной структуры суждений, и мыслей. В картине что дал тебе Ницше (ВН-341) дихотомия отсутствует - мир есть имманентное Целое, и все идеологии, политики, идеалы и идолы есть то, "в присутствии чего я одеваю перчатки", что лежит на уровень ниже этого уровня мысли (метафилософского, или просто философского), - они подчинены ему, как воин или король не может не подчиняться брахману (чтобы не напутать с мотивами и не сделать свое положение и положение государства ещё хуже, чем оно было).
Отсюда ответ: что отвечает на афоризм ВН-341, ту "идеологию" я и выберу - но только лишь "в перчатках", - и никогда я не буду мыслить с ней слитно, веруя в неё как в спасательный круг. (Познания принцип: чем меньше веры (лучше: никакой веры), - тем ближе к действительности.)
Соответственно твой вопрос о либерально-демократических принципах - методологически бессмысленнен - он существует тогда и только тогда когда есть философское Решение (Ларюэль), дихотомия в самом принципе построения суждений, структуры суждений, бессознательной структуры суждений, и мыслей. В картине что дал тебе Ницше (ВН-341) дихотомия отсутствует - мир есть имманентное Целое, и все идеологии, политики, идеалы и идолы есть то, "в присутствии чего я одеваю перчатки", что лежит на уровень ниже этого уровня мысли (метафилософского, или просто философского), - они подчинены ему, как воин или король не может не подчиняться брахману (чтобы не напутать с мотивами и не сделать свое положение и положение государства ещё хуже, чем оно было).
Отсюда ответ: что отвечает на афоризм ВН-341, ту "идеологию" я и выберу - но только лишь "в перчатках", - и никогда я не буду мыслить с ней слитно, веруя в неё как в спасательный круг. (Познания принцип: чем меньше веры (лучше: никакой веры), - тем ближе к действительности.)
Почему так много людей в мире уверены о невозможности третьей мировой войны и ядерной войны?
На уровне догмы аргументируя что просто не может такого быть. Хотя вся история человечества состоит из войн и катастроф.
На уровне догмы аргументируя что просто не может такого быть. Хотя вся история человечества состоит из войн и катастроф.
>>69973
Это вопрос для психологии. Философия здесь бессильна.
Если ты посмотришь на advisories выдаваемые европейцам, и их действия, - ты увидишь, что это утверждение ложно.
Следствие этого: задай себе вопрос - почему ты уверен что это утверждение - истинно?
Это вопрос для психологии. Философия здесь бессильна.
> так много людей в мире уверены о невозможности третьей мировой войны
Если ты посмотришь на advisories выдаваемые европейцам, и их действия, - ты увидишь, что это утверждение ложно.
Следствие этого: задай себе вопрос - почему ты уверен что это утверждение - истинно?
Гете и Гегель как экспериментальный и кабинетный философы (или как сторонник и противник метафилософского натурализма)
Веймар, 18 октября 1827 г:
Гегель здесь; Гете очень уважает его лично, хотя и не очень жалует некоторые плоды его философии, и сегодня вечером он устроил чаепитие в его честь
В ходе беседы обсуждалась природа диалектики
В сущности, - сказал Гегель, - это не что иное, как регулируемое и методичное культивирование духа противоречия, который является общим для всех даром и особенно ценен для различения истинного и ложного
Но будем надеяться, - вмешался Гете, - что подобные интеллектуальные искусства и умения не слишком часто используются для превращения лжи в истину и истины в ложь!
Такое иногда случается, - ответил Гегель, - но только с духовно больными людьми
Что ж, - сказал Гете, - я лично рекомендую изучение природы как профилактику этой болезни
Ведь в природе мы имеем дело с чем-то бесконечно и вечно истинным, что сразу же отвергает как неадекватное всякого, кто не проявляет полной честности и добросовестности в наблюдении и отношении к своему предмету
И я уверен, что изучение природы было бы полезным лекарством для многих диалектических страдальцев
F. von Biedermann 'Goethe's Gesprache' (5 vols. Leipzig, 1909-1911) vol. III pp. 477-478
Гёте – явление не немецкое, а европейское: грандиозная попытка победить восемнадцатый век возвращением к природе, восхождением к естественности Ренессанса, нечто вроде самопреодоления этого века. – Он носил в себе его сильнейшие инстинкты: чувствительность, поклонение природе, антиисторический, идеалистический, нереалистический, революционный инстинкты (последний есть лишь некая форма нереального). Он брал себе в помощь историю, естествознание, древность, а равным образом и Спинозу, и прежде всего – практическую деятельность; он обставил себя сплошь замкнутыми горизонтами; он не отстранялся от жизни, а вовлекался в нее; он не был робким и брал, сколько возможно, на себя, сверх себя, в себя. Чего он хотел, так это цельности; он боролся с рознью разума, чувственности, чувства, воли (рознью, которую в ужасающей схоластике проповедовал Кант, антипод Гёте), он дисциплинировал себя в нечто цельное, он создал себя… Среди нереалистично настроенного столетия Гёте был убежденным реалистом: он говорил Да всему, что было ему родственно вокруг, – в его жизни не было более великого события, нежели то ens realissimum, которое называлось Наполеоном. Гёте создал сильного, высокообразованного, во всех отношениях физически ловкого, держащего себя в узде, глубоко уважающего самого себя человека, который может отважиться на всю полноту и богатство естественности, который достаточно силен для этой свободы; человека, обладающего терпимостью не вследствие слабости, а вследствие силы, потому что он умеет использовать к своей выгоде даже то, от чего погибла бы посредственная натура; человека, для которого больше нет ничего запретного, разве что слабость, все равно, называется она пороком или добродетелью... Такой освободившийся дух пребывает с радостным и доверчивым фатализмом среди Вселенной, веря, что негодным может быть лишь единичное, в целом же все искупается и утверждается, – он больше не отрицает… Но такая вера – высшая из всех возможных: я окрестил ее именем Диониса.
Веймар, 18 октября 1827 г:
Гегель здесь; Гете очень уважает его лично, хотя и не очень жалует некоторые плоды его философии, и сегодня вечером он устроил чаепитие в его честь
В ходе беседы обсуждалась природа диалектики
В сущности, - сказал Гегель, - это не что иное, как регулируемое и методичное культивирование духа противоречия, который является общим для всех даром и особенно ценен для различения истинного и ложного
Но будем надеяться, - вмешался Гете, - что подобные интеллектуальные искусства и умения не слишком часто используются для превращения лжи в истину и истины в ложь!
Такое иногда случается, - ответил Гегель, - но только с духовно больными людьми
Что ж, - сказал Гете, - я лично рекомендую изучение природы как профилактику этой болезни
Ведь в природе мы имеем дело с чем-то бесконечно и вечно истинным, что сразу же отвергает как неадекватное всякого, кто не проявляет полной честности и добросовестности в наблюдении и отношении к своему предмету
И я уверен, что изучение природы было бы полезным лекарством для многих диалектических страдальцев
F. von Biedermann 'Goethe's Gesprache' (5 vols. Leipzig, 1909-1911) vol. III pp. 477-478
Гёте – явление не немецкое, а европейское: грандиозная попытка победить восемнадцатый век возвращением к природе, восхождением к естественности Ренессанса, нечто вроде самопреодоления этого века. – Он носил в себе его сильнейшие инстинкты: чувствительность, поклонение природе, антиисторический, идеалистический, нереалистический, революционный инстинкты (последний есть лишь некая форма нереального). Он брал себе в помощь историю, естествознание, древность, а равным образом и Спинозу, и прежде всего – практическую деятельность; он обставил себя сплошь замкнутыми горизонтами; он не отстранялся от жизни, а вовлекался в нее; он не был робким и брал, сколько возможно, на себя, сверх себя, в себя. Чего он хотел, так это цельности; он боролся с рознью разума, чувственности, чувства, воли (рознью, которую в ужасающей схоластике проповедовал Кант, антипод Гёте), он дисциплинировал себя в нечто цельное, он создал себя… Среди нереалистично настроенного столетия Гёте был убежденным реалистом: он говорил Да всему, что было ему родственно вокруг, – в его жизни не было более великого события, нежели то ens realissimum, которое называлось Наполеоном. Гёте создал сильного, высокообразованного, во всех отношениях физически ловкого, держащего себя в узде, глубоко уважающего самого себя человека, который может отважиться на всю полноту и богатство естественности, который достаточно силен для этой свободы; человека, обладающего терпимостью не вследствие слабости, а вследствие силы, потому что он умеет использовать к своей выгоде даже то, от чего погибла бы посредственная натура; человека, для которого больше нет ничего запретного, разве что слабость, все равно, называется она пороком или добродетелью... Такой освободившийся дух пребывает с радостным и доверчивым фатализмом среди Вселенной, веря, что негодным может быть лишь единичное, в целом же все искупается и утверждается, – он больше не отрицает… Но такая вера – высшая из всех возможных: я окрестил ее именем Диониса.
Гете и Гегель как экспериментальный и кабинетный философы (или как сторонник и противник метафилософского натурализма)
Веймар, 18 октября 1827 г:
Гегель здесь; Гете очень уважает его лично, хотя и не очень жалует некоторые плоды его философии, и сегодня вечером он устроил чаепитие в его честь
В ходе беседы обсуждалась природа диалектики
В сущности, - сказал Гегель, - это не что иное, как регулируемое и методичное культивирование духа противоречия, который является общим для всех даром и особенно ценен для различения истинного и ложного
Но будем надеяться, - вмешался Гете, - что подобные интеллектуальные искусства и умения не слишком часто используются для превращения лжи в истину и истины в ложь!
Такое иногда случается, - ответил Гегель, - но только с духовно больными людьми
Что ж, - сказал Гете, - я лично рекомендую изучение природы как профилактику этой болезни
Ведь в природе мы имеем дело с чем-то бесконечно и вечно истинным, что сразу же отвергает как неадекватное всякого, кто не проявляет полной честности и добросовестности в наблюдении и отношении к своему предмету
И я уверен, что изучение природы было бы полезным лекарством для многих диалектических страдальцев
F. von Biedermann 'Goethe's Gesprache' (5 vols. Leipzig, 1909-1911) vol. III pp. 477-478
Гёте – явление не немецкое, а европейское: грандиозная попытка победить восемнадцатый век возвращением к природе, восхождением к естественности Ренессанса, нечто вроде самопреодоления этого века. – Он носил в себе его сильнейшие инстинкты: чувствительность, поклонение природе, антиисторический, идеалистический, нереалистический, революционный инстинкты (последний есть лишь некая форма нереального). Он брал себе в помощь историю, естествознание, древность, а равным образом и Спинозу, и прежде всего – практическую деятельность; он обставил себя сплошь замкнутыми горизонтами; он не отстранялся от жизни, а вовлекался в нее; он не был робким и брал, сколько возможно, на себя, сверх себя, в себя. Чего он хотел, так это цельности; он боролся с рознью разума, чувственности, чувства, воли (рознью, которую в ужасающей схоластике проповедовал Кант, антипод Гёте), он дисциплинировал себя в нечто цельное, он создал себя… Среди нереалистично настроенного столетия Гёте был убежденным реалистом: он говорил Да всему, что было ему родственно вокруг, – в его жизни не было более великого события, нежели то ens realissimum, которое называлось Наполеоном. Гёте создал сильного, высокообразованного, во всех отношениях физически ловкого, держащего себя в узде, глубоко уважающего самого себя человека, который может отважиться на всю полноту и богатство естественности, который достаточно силен для этой свободы; человека, обладающего терпимостью не вследствие слабости, а вследствие силы, потому что он умеет использовать к своей выгоде даже то, от чего погибла бы посредственная натура; человека, для которого больше нет ничего запретного, разве что слабость, все равно, называется она пороком или добродетелью... Такой освободившийся дух пребывает с радостным и доверчивым фатализмом среди Вселенной, веря, что негодным может быть лишь единичное, в целом же все искупается и утверждается, – он больше не отрицает… Но такая вера – высшая из всех возможных: я окрестил ее именем Диониса.
Веймар, 18 октября 1827 г:
Гегель здесь; Гете очень уважает его лично, хотя и не очень жалует некоторые плоды его философии, и сегодня вечером он устроил чаепитие в его честь
В ходе беседы обсуждалась природа диалектики
В сущности, - сказал Гегель, - это не что иное, как регулируемое и методичное культивирование духа противоречия, который является общим для всех даром и особенно ценен для различения истинного и ложного
Но будем надеяться, - вмешался Гете, - что подобные интеллектуальные искусства и умения не слишком часто используются для превращения лжи в истину и истины в ложь!
Такое иногда случается, - ответил Гегель, - но только с духовно больными людьми
Что ж, - сказал Гете, - я лично рекомендую изучение природы как профилактику этой болезни
Ведь в природе мы имеем дело с чем-то бесконечно и вечно истинным, что сразу же отвергает как неадекватное всякого, кто не проявляет полной честности и добросовестности в наблюдении и отношении к своему предмету
И я уверен, что изучение природы было бы полезным лекарством для многих диалектических страдальцев
F. von Biedermann 'Goethe's Gesprache' (5 vols. Leipzig, 1909-1911) vol. III pp. 477-478
Гёте – явление не немецкое, а европейское: грандиозная попытка победить восемнадцатый век возвращением к природе, восхождением к естественности Ренессанса, нечто вроде самопреодоления этого века. – Он носил в себе его сильнейшие инстинкты: чувствительность, поклонение природе, антиисторический, идеалистический, нереалистический, революционный инстинкты (последний есть лишь некая форма нереального). Он брал себе в помощь историю, естествознание, древность, а равным образом и Спинозу, и прежде всего – практическую деятельность; он обставил себя сплошь замкнутыми горизонтами; он не отстранялся от жизни, а вовлекался в нее; он не был робким и брал, сколько возможно, на себя, сверх себя, в себя. Чего он хотел, так это цельности; он боролся с рознью разума, чувственности, чувства, воли (рознью, которую в ужасающей схоластике проповедовал Кант, антипод Гёте), он дисциплинировал себя в нечто цельное, он создал себя… Среди нереалистично настроенного столетия Гёте был убежденным реалистом: он говорил Да всему, что было ему родственно вокруг, – в его жизни не было более великого события, нежели то ens realissimum, которое называлось Наполеоном. Гёте создал сильного, высокообразованного, во всех отношениях физически ловкого, держащего себя в узде, глубоко уважающего самого себя человека, который может отважиться на всю полноту и богатство естественности, который достаточно силен для этой свободы; человека, обладающего терпимостью не вследствие слабости, а вследствие силы, потому что он умеет использовать к своей выгоде даже то, от чего погибла бы посредственная натура; человека, для которого больше нет ничего запретного, разве что слабость, все равно, называется она пороком или добродетелью... Такой освободившийся дух пребывает с радостным и доверчивым фатализмом среди Вселенной, веря, что негодным может быть лишь единичное, в целом же все искупается и утверждается, – он больше не отрицает… Но такая вера – высшая из всех возможных: я окрестил ее именем Диониса.
>>69982
То, что труднее всего перевести с одного языка на другой, — это темп стиля, который обусловлен характером расы, физиологически говоря, средним темпом её «обмена веществ». Существуют искренние переводы, которые почти являются фальсификациями, непреднамеренными обобщениями оригинала, только потому, что его смелый и живой темп не может быть передан, этот темп, который перепрыгивает через все опасности слов и вещей, помогает избавиться от них. Немецкому почти невозможно передать прециозность или лёгкость стиля: следовательно, можно сделать вывод, что и многие из самых забавных и дерзких нюансов свободной, независимой мысли ему недоступны. Так же, как буффон и сатир ему чужды, как телесно, так и духовно, так же ему и Аристофан с Петронием непереводимы. Всё, что тяжело, грузно, торжественно и неуклюже, все затянутые и скучные виды стиля развиты у немцев в избытке — прощу прощения за то, что даже проза Гёте, в её смешении строгости и изысканности, не является исключением: это зеркало «старого доброго времени», к которому она принадлежит, и выражение немецкого вкуса того времени, когда ещё существовал «немецкий вкус», вкус рококо в морали и искусстве. Лессинг является исключением благодаря своей актёрской натуре, которая понимала многое и могла многое: он, который не зря был переводчиком Бейля, который с удовольствием сближался с Дидро и Вольтером, а ещё более с римскими комедиографами. Лессинг любил в том числе и в темпе свободу мысли, бегство из Германии. Но как могла бы немецкая речь, даже в прозе Лессинга, воспроизвести темп Макиавелли, который в Il Principe даёт почувствовать сухой тонкий воздух Флоренции и не может не представить самую серьёзную проблему в неудержимом allegrissimo, возможно, с неким озорным ощущением того контраста, который он себе позволяет: мысли длинные, тяжёлые, трудные, опасные и темп галопа с самой весёлой, капризной настроенностью. А кто, наконец, осмелится перевести Петрония на немецкий, того мастера presto, который, больше чем любой великий музыкант, был мастером быстрых темпов в изобретениях, идеях и словах? Что в конце концов можно сказать о болотах больного, плохого мира, даже «древнего мира», если ты, как он, имеешь ноги ветра, его движение и дыхание, тот освобождающий смех ветра, который исцеляет всё, заставляя всё двигаться! Что касается же Аристофана, этого осветляющего, дополняющего духа, ради которого можно простить всю Грецию за то, что она была, если только ты понял в глубине своей души, что именно заслуживает прощения, освящения: — то я не знаю ничего, что больше заставило бы меня мечтать о скрытности Платона и его сфинксовой природе, чем этот счастливый случай: что под подушкой на его смертном одре не оказалось «Библии», ничего египетского, пифагорейского, платоновского — только Аристофан. Как бы Платон выдержал жизнь — греческую жизнь, которой он сказал «нет», — без Аристофана?
>Гёте
То, что труднее всего перевести с одного языка на другой, — это темп стиля, который обусловлен характером расы, физиологически говоря, средним темпом её «обмена веществ». Существуют искренние переводы, которые почти являются фальсификациями, непреднамеренными обобщениями оригинала, только потому, что его смелый и живой темп не может быть передан, этот темп, который перепрыгивает через все опасности слов и вещей, помогает избавиться от них. Немецкому почти невозможно передать прециозность или лёгкость стиля: следовательно, можно сделать вывод, что и многие из самых забавных и дерзких нюансов свободной, независимой мысли ему недоступны. Так же, как буффон и сатир ему чужды, как телесно, так и духовно, так же ему и Аристофан с Петронием непереводимы. Всё, что тяжело, грузно, торжественно и неуклюже, все затянутые и скучные виды стиля развиты у немцев в избытке — прощу прощения за то, что даже проза Гёте, в её смешении строгости и изысканности, не является исключением: это зеркало «старого доброго времени», к которому она принадлежит, и выражение немецкого вкуса того времени, когда ещё существовал «немецкий вкус», вкус рококо в морали и искусстве. Лессинг является исключением благодаря своей актёрской натуре, которая понимала многое и могла многое: он, который не зря был переводчиком Бейля, который с удовольствием сближался с Дидро и Вольтером, а ещё более с римскими комедиографами. Лессинг любил в том числе и в темпе свободу мысли, бегство из Германии. Но как могла бы немецкая речь, даже в прозе Лессинга, воспроизвести темп Макиавелли, который в Il Principe даёт почувствовать сухой тонкий воздух Флоренции и не может не представить самую серьёзную проблему в неудержимом allegrissimo, возможно, с неким озорным ощущением того контраста, который он себе позволяет: мысли длинные, тяжёлые, трудные, опасные и темп галопа с самой весёлой, капризной настроенностью. А кто, наконец, осмелится перевести Петрония на немецкий, того мастера presto, который, больше чем любой великий музыкант, был мастером быстрых темпов в изобретениях, идеях и словах? Что в конце концов можно сказать о болотах больного, плохого мира, даже «древнего мира», если ты, как он, имеешь ноги ветра, его движение и дыхание, тот освобождающий смех ветра, который исцеляет всё, заставляя всё двигаться! Что касается же Аристофана, этого осветляющего, дополняющего духа, ради которого можно простить всю Грецию за то, что она была, если только ты понял в глубине своей души, что именно заслуживает прощения, освящения: — то я не знаю ничего, что больше заставило бы меня мечтать о скрытности Платона и его сфинксовой природе, чем этот счастливый случай: что под подушкой на его смертном одре не оказалось «Библии», ничего египетского, пифагорейского, платоновского — только Аристофан. Как бы Платон выдержал жизнь — греческую жизнь, которой он сказал «нет», — без Аристофана?
>>69982
То, что труднее всего перевести с одного языка на другой, — это темп стиля, который обусловлен характером расы, физиологически говоря, средним темпом её «обмена веществ». Существуют искренние переводы, которые почти являются фальсификациями, непреднамеренными обобщениями оригинала, только потому, что его смелый и живой темп не может быть передан, этот темп, который перепрыгивает через все опасности слов и вещей, помогает избавиться от них. Немецкому почти невозможно передать прециозность или лёгкость стиля: следовательно, можно сделать вывод, что и многие из самых забавных и дерзких нюансов свободной, независимой мысли ему недоступны. Так же, как буффон и сатир ему чужды, как телесно, так и духовно, так же ему и Аристофан с Петронием непереводимы. Всё, что тяжело, грузно, торжественно и неуклюже, все затянутые и скучные виды стиля развиты у немцев в избытке — прощу прощения за то, что даже проза Гёте, в её смешении строгости и изысканности, не является исключением: это зеркало «старого доброго времени», к которому она принадлежит, и выражение немецкого вкуса того времени, когда ещё существовал «немецкий вкус», вкус рококо в морали и искусстве. Лессинг является исключением благодаря своей актёрской натуре, которая понимала многое и могла многое: он, который не зря был переводчиком Бейля, который с удовольствием сближался с Дидро и Вольтером, а ещё более с римскими комедиографами. Лессинг любил в том числе и в темпе свободу мысли, бегство из Германии. Но как могла бы немецкая речь, даже в прозе Лессинга, воспроизвести темп Макиавелли, который в Il Principe даёт почувствовать сухой тонкий воздух Флоренции и не может не представить самую серьёзную проблему в неудержимом allegrissimo, возможно, с неким озорным ощущением того контраста, который он себе позволяет: мысли длинные, тяжёлые, трудные, опасные и темп галопа с самой весёлой, капризной настроенностью. А кто, наконец, осмелится перевести Петрония на немецкий, того мастера presto, который, больше чем любой великий музыкант, был мастером быстрых темпов в изобретениях, идеях и словах? Что в конце концов можно сказать о болотах больного, плохого мира, даже «древнего мира», если ты, как он, имеешь ноги ветра, его движение и дыхание, тот освобождающий смех ветра, который исцеляет всё, заставляя всё двигаться! Что касается же Аристофана, этого осветляющего, дополняющего духа, ради которого можно простить всю Грецию за то, что она была, если только ты понял в глубине своей души, что именно заслуживает прощения, освящения: — то я не знаю ничего, что больше заставило бы меня мечтать о скрытности Платона и его сфинксовой природе, чем этот счастливый случай: что под подушкой на его смертном одре не оказалось «Библии», ничего египетского, пифагорейского, платоновского — только Аристофан. Как бы Платон выдержал жизнь — греческую жизнь, которой он сказал «нет», — без Аристофана?
>Гёте
То, что труднее всего перевести с одного языка на другой, — это темп стиля, который обусловлен характером расы, физиологически говоря, средним темпом её «обмена веществ». Существуют искренние переводы, которые почти являются фальсификациями, непреднамеренными обобщениями оригинала, только потому, что его смелый и живой темп не может быть передан, этот темп, который перепрыгивает через все опасности слов и вещей, помогает избавиться от них. Немецкому почти невозможно передать прециозность или лёгкость стиля: следовательно, можно сделать вывод, что и многие из самых забавных и дерзких нюансов свободной, независимой мысли ему недоступны. Так же, как буффон и сатир ему чужды, как телесно, так и духовно, так же ему и Аристофан с Петронием непереводимы. Всё, что тяжело, грузно, торжественно и неуклюже, все затянутые и скучные виды стиля развиты у немцев в избытке — прощу прощения за то, что даже проза Гёте, в её смешении строгости и изысканности, не является исключением: это зеркало «старого доброго времени», к которому она принадлежит, и выражение немецкого вкуса того времени, когда ещё существовал «немецкий вкус», вкус рококо в морали и искусстве. Лессинг является исключением благодаря своей актёрской натуре, которая понимала многое и могла многое: он, который не зря был переводчиком Бейля, который с удовольствием сближался с Дидро и Вольтером, а ещё более с римскими комедиографами. Лессинг любил в том числе и в темпе свободу мысли, бегство из Германии. Но как могла бы немецкая речь, даже в прозе Лессинга, воспроизвести темп Макиавелли, который в Il Principe даёт почувствовать сухой тонкий воздух Флоренции и не может не представить самую серьёзную проблему в неудержимом allegrissimo, возможно, с неким озорным ощущением того контраста, который он себе позволяет: мысли длинные, тяжёлые, трудные, опасные и темп галопа с самой весёлой, капризной настроенностью. А кто, наконец, осмелится перевести Петрония на немецкий, того мастера presto, который, больше чем любой великий музыкант, был мастером быстрых темпов в изобретениях, идеях и словах? Что в конце концов можно сказать о болотах больного, плохого мира, даже «древнего мира», если ты, как он, имеешь ноги ветра, его движение и дыхание, тот освобождающий смех ветра, который исцеляет всё, заставляя всё двигаться! Что касается же Аристофана, этого осветляющего, дополняющего духа, ради которого можно простить всю Грецию за то, что она была, если только ты понял в глубине своей души, что именно заслуживает прощения, освящения: — то я не знаю ничего, что больше заставило бы меня мечтать о скрытности Платона и его сфинксовой природе, чем этот счастливый случай: что под подушкой на его смертном одре не оказалось «Библии», ничего египетского, пифагорейского, платоновского — только Аристофан. Как бы Платон выдержал жизнь — греческую жизнь, которой он сказал «нет», — без Аристофана?
Всем сап, аноны. Хотя моя проблема наверняка и не подходит под тематику этого треда, я нахожу ее в некотором измерении нужной для себя, высказаться и попросить совета. Я уже мелькал постами выше, спрашивая о материалах по истории философии к участию в гум олимпиадах (сразу скажу - помогло, напозновал и повспоминал чего успел, благодарю), но проблема моя такова: я совсем потерял равновесие философской жизни. я будто бы столкнулся с интеллектуальным кризисом - науки и философия перестали занимать, чувство будто я всираю жизнь молодую, а в философии меня настигла ебанутая релятивистская проблема, что я не знаю чем себя занять и за что взяться - все кажется одновременно и нужным и бессмыслицей. Отсюда мысли с сомнениями в выборе моего жизненного пути - я хочу связать его узами с философией, но эти сомнения мраком окутывают меня мол, туда ли я повернул? Верный ли выбор я сделал? может, уйти в другую область знания и пр и пр? Может быть я впал в какое-то выгорание? Или может я много думаю? Хуй знает в общем..
Раньше у меня лихорадка к познанию. Сейчас я однако тоже не без интереса читаю книги, слушаю лекции и тд, но осадок того, что я будто бы занимаюсь хуйней не пропал. Наверное я много разных вопросов перемешал в этом посте, но примите это как некую запись в дневнике зумеркао-фекалософа
Раньше у меня лихорадка к познанию. Сейчас я однако тоже не без интереса читаю книги, слушаю лекции и тд, но осадок того, что я будто бы занимаюсь хуйней не пропал. Наверное я много разных вопросов перемешал в этом посте, но примите это как некую запись в дневнике зумеркао-фекалософа
>>69995
1) https://www.actmindfully.com.au/wp-content/uploads/2018/06/Choice_Point_2.0_A_Brief_Overview_-_Russ_Harris_April_2017.pdf
2) https://positivepsychology.com/act-model/
оцени перспективы (в будущее) хотя бы так
>чувство будто я всираю жизнь молодую
1) https://www.actmindfully.com.au/wp-content/uploads/2018/06/Choice_Point_2.0_A_Brief_Overview_-_Russ_Harris_April_2017.pdf
2) https://positivepsychology.com/act-model/
оцени перспективы (в будущее) хотя бы так
>>69995
Так ты выиграл в своих олимпиадах? Если честно, когда я увидел что кто-то спрашивает тут что ему почитать для подготовки к олимпиадам, у меня возникли сразу дурные прогнозы.
По сабжу – лучше делать то, что у тебя неплохо получается. А получаться может какая-то деятельность. Можно быть талантливым лектором. Можно научные статьи и монографии писать философоведческие. Если что-то из этого – то наверное имеет смысл ступать по жестокой и хладной тропе гуманитарного ученого. Если нет – ... тоже можешь ступать, мне все равно тащемта.
>спрашивая о материалах по истории философии к участию в гум олимпиадах
Так ты выиграл в своих олимпиадах? Если честно, когда я увидел что кто-то спрашивает тут что ему почитать для подготовки к олимпиадам, у меня возникли сразу дурные прогнозы.
По сабжу – лучше делать то, что у тебя неплохо получается. А получаться может какая-то деятельность. Можно быть талантливым лектором. Можно научные статьи и монографии писать философоведческие. Если что-то из этого – то наверное имеет смысл ступать по жестокой и хладной тропе гуманитарного ученого. Если нет – ... тоже можешь ступать, мне все равно тащемта.
>>69995
Анамнез не раскрыт. Что тебя побудило к философии? Сколько тебе лет? Что происходило в это время в твоей жизни?
Если пованговать по самым распространённым вариантам, то можно предположить, например: ты словил депрессию, отсюда возникла потребность к философским, жизненным вопросам. Сейчас депрессия отпустила и тебе просто стало неинтересно.
либо состояние ухудшилось и ты не вывозишь когнитивно.
Это не релятивистская проблема. А признак расшатанной психики и рваного мышления.
Господя. Ты ещё ребёнок и у тебя пубертат? Или тревожник? Нет ни какого правильного пути, которым надо идти, и за отход от которого тебя поругают или отшлепают по попке.
Крч. У тебя психика не в норме. Просто детское-возрастное - не созрела, либо болячки.
> я будто бы столкнулся с интеллектуальным кризисом - науки и философия перестали занимать, чувство будто я всираю жизнь молодую, а в философии меня настигла ебанутая релятивистская проблема, что я не знаю чем себя занять и за что взяться - все кажется одновременно и нужным и бессмыслицей.
Анамнез не раскрыт. Что тебя побудило к философии? Сколько тебе лет? Что происходило в это время в твоей жизни?
Если пованговать по самым распространённым вариантам, то можно предположить, например: ты словил депрессию, отсюда возникла потребность к философским, жизненным вопросам. Сейчас депрессия отпустила и тебе просто стало неинтересно.
> Может быть я впал в какое-то выгорание? Или может я много думаю? Хуй знает в общем..
либо состояние ухудшилось и ты не вывозишь когнитивно.
> в философии меня настигла ебанутая релятивистская проблема, что я не знаю чем себя занять и за что взяться - все кажется одновременно и нужным и бессмыслицей.
Это не релятивистская проблема. А признак расшатанной психики и рваного мышления.
> Верный ли выбор я сделал?
Господя. Ты ещё ребёнок и у тебя пубертат? Или тревожник? Нет ни какого правильного пути, которым надо идти, и за отход от которого тебя поругают или отшлепают по попке.
Крч. У тебя психика не в норме. Просто детское-возрастное - не созрела, либо болячки.
>>69763 (Del)
Хм, интересно, а подходит ли под это описание концепция того, что воля человека подчинена божьей (любой другой, единой, подчиняющей силе..типо судьбы)?
Хм, интересно, а подходит ли под это описание концепция того, что воля человека подчинена божьей (любой другой, единой, подчиняющей силе..типо судьбы)?
77 Кб, 720x835Насколько продуктивно изучать философию стихийно?
То есть, не изучать всю историю философии, а изучать либо набор проблем, своих интересов, своих вопросов, искать ответы через философов, либо просто изучать(из банального любопытство) каких-то случайных философов, смотреть что у них были за вопросы и решение. К примеру, мне интересно узнать философию Кьеркегора, но при этом я ничего особо не знаю про немецкий романтизм, ничего про Гегеля, Шеллинга...а, вроде, как должен..а чтобы их понять желательно вообще все до них навернуть. И как быть?
То есть, не изучать всю историю философии, а изучать либо набор проблем, своих интересов, своих вопросов, искать ответы через философов, либо просто изучать(из банального любопытство) каких-то случайных философов, смотреть что у них были за вопросы и решение. К примеру, мне интересно узнать философию Кьеркегора, но при этом я ничего особо не знаю про немецкий романтизм, ничего про Гегеля, Шеллинга...а, вроде, как должен..а чтобы их понять желательно вообще все до них навернуть. И как быть?
>>70008
Нет. Адвайта (по ново западному: открытый индивидуализм) про сознание, а не про волю и судьбенность.
Нет. Адвайта (по ново западному: открытый индивидуализм) про сознание, а не про волю и судьбенность.
>>70009
Да вроде никому ничего подобного не должен
Зависит от того, кто ты и что хочешь получить. Заметил, что для совершенного мимокрока, типа "нпц", от философии важнее всего получить какие-то интуиции, ходы мысли. Они для него интереснее всего ну и реально нужнее всего. А их в принципе можно хоть прочитав статью про Кьеркегора на википедии получить.
Если перед девочками надо будет выпендриваться, можно подготовиться к рассказу, сразу думать как ты рассказывать про это кому-то будешь (интонации еще можно сразу запомнить вместе с содержанием, и как будешь глазами сверкать).
Если экзамен сдать, то ну надо зазубривать сколько сможешь, как с остальными предметами
>а, вроде, как должен
Да вроде никому ничего подобного не должен
>И как быть?
Зависит от того, кто ты и что хочешь получить. Заметил, что для совершенного мимокрока, типа "нпц", от философии важнее всего получить какие-то интуиции, ходы мысли. Они для него интереснее всего ну и реально нужнее всего. А их в принципе можно хоть прочитав статью про Кьеркегора на википедии получить.
Если перед девочками надо будет выпендриваться, можно подготовиться к рассказу, сразу думать как ты рассказывать про это кому-то будешь (интонации еще можно сразу запомнить вместе с содержанием, и как будешь глазами сверкать).
Если экзамен сдать, то ну надо зазубривать сколько сможешь, как с остальными предметами
Ницше всех обманул. Это - восхитительно! Дугин ему и в подмётки не годится.
О, эти греки! Они умели-таки жить; для этого нужно храбро оставаться у поверхности, у складки, у кожи, поклоняться иллюзии, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп иллюзии! Эти греки были поверхностными – из глубины!
Можно догадаться, где был тем самым поставлен великий вопросительный знак, относящийся к ценности существования. Является ли пессимизм безусловным признаком упадка, гибели, незадавшейся жизни, утомленных и ослабших инстинктов – каковым он был у индийцев, каковым он, по всей видимости, является у нас, «современных» людей и европейцев? Существует ли пессимизм силы? Существует ли какая-то интеллектуальная предрасположенность ко всему жестокому, ужасающему, злому, проблематичному в существовании, вызванная благополучием, бьющим через край здоровьем, полнотою существования? Нет ли страдания и от чрезмерной полноты? Испытующего мужества проницательнейшего взгляда, жаждущего всего ужасного как врага, достойного врага, на котором оно может испробовать свою силу? На котором оно хочет поучиться тому, что значит «бояться»? Какое значение трагический миф имеет именно у греков лучшего, сильнейшего, храбрейшего времени? И чудовищный феномен дионисовского начала? И то, что из него родилось, – трагедия? – А с другой стороны: то, что погубило трагедию, сократизм морали, диалектика, самодовольство и веселость теоретического человека – что же, разве не мог именно этот сократизм быть признаком упадка, утомления, болезни, анархически распадающихся инстинктов? А «греческая веселость» позднейшего эллинства – лишь вечерней зарею? Эпикурово неприятие пессимизма – лишь предосторожностью страдающего? А сама наука, наша наука – что означает вообще всякая наука, рассматриваемая как симптом жизни? Зачем нужна, хуже того, откуда берется всякая наука? Так что же? Не есть ли научность только страх и отговорка от пессимизма? Тонкая самооборона против – истины! И, говоря на моральный лад, нечто вроде трусости и лживости? А говоря на лад неморальный, хитрость? О Сократ, Сократ, не в этом ли, может быть, и была твоя тайна? О таинственный ироник, может быть, в этом и была твоя – ирония?
Философия - это незабвенное искусство прекрасной лжи, к "causa prima", это - духовная "воля к власти"... и ведь - не существует никакой "власти" - per se.
Можно догадаться, где был тем самым поставлен великий вопросительный знак, относящийся к ценности существования. Является ли пессимизм безусловным признаком упадка, гибели, незадавшейся жизни, утомленных и ослабших инстинктов – каковым он был у индийцев, каковым он, по всей видимости, является у нас, «современных» людей и европейцев? Существует ли пессимизм силы? Существует ли какая-то интеллектуальная предрасположенность ко всему жестокому, ужасающему, злому, проблематичному в существовании, вызванная благополучием, бьющим через край здоровьем, полнотою существования? Нет ли страдания и от чрезмерной полноты? Испытующего мужества проницательнейшего взгляда, жаждущего всего ужасного как врага, достойного врага, на котором оно может испробовать свою силу? На котором оно хочет поучиться тому, что значит «бояться»? Какое значение трагический миф имеет именно у греков лучшего, сильнейшего, храбрейшего времени? И чудовищный феномен дионисовского начала? И то, что из него родилось, – трагедия? – А с другой стороны: то, что погубило трагедию, сократизм морали, диалектика, самодовольство и веселость теоретического человека – что же, разве не мог именно этот сократизм быть признаком упадка, утомления, болезни, анархически распадающихся инстинктов? А «греческая веселость» позднейшего эллинства – лишь вечерней зарею? Эпикурово неприятие пессимизма – лишь предосторожностью страдающего? А сама наука, наша наука – что означает вообще всякая наука, рассматриваемая как симптом жизни? Зачем нужна, хуже того, откуда берется всякая наука? Так что же? Не есть ли научность только страх и отговорка от пессимизма? Тонкая самооборона против – истины! И, говоря на моральный лад, нечто вроде трусости и лживости? А говоря на лад неморальный, хитрость? О Сократ, Сократ, не в этом ли, может быть, и была твоя тайна? О таинственный ироник, может быть, в этом и была твоя – ирония?
Философия - это незабвенное искусство прекрасной лжи, к "causa prima", это - духовная "воля к власти"... и ведь - не существует никакой "власти" - per se.
О, эти греки! Они умели-таки жить; для этого нужно храбро оставаться у поверхности, у складки, у кожи, поклоняться иллюзии, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп иллюзии! Эти греки были поверхностными – из глубины!
Можно догадаться, где был тем самым поставлен великий вопросительный знак, относящийся к ценности существования. Является ли пессимизм безусловным признаком упадка, гибели, незадавшейся жизни, утомленных и ослабших инстинктов – каковым он был у индийцев, каковым он, по всей видимости, является у нас, «современных» людей и европейцев? Существует ли пессимизм силы? Существует ли какая-то интеллектуальная предрасположенность ко всему жестокому, ужасающему, злому, проблематичному в существовании, вызванная благополучием, бьющим через край здоровьем, полнотою существования? Нет ли страдания и от чрезмерной полноты? Испытующего мужества проницательнейшего взгляда, жаждущего всего ужасного как врага, достойного врага, на котором оно может испробовать свою силу? На котором оно хочет поучиться тому, что значит «бояться»? Какое значение трагический миф имеет именно у греков лучшего, сильнейшего, храбрейшего времени? И чудовищный феномен дионисовского начала? И то, что из него родилось, – трагедия? – А с другой стороны: то, что погубило трагедию, сократизм морали, диалектика, самодовольство и веселость теоретического человека – что же, разве не мог именно этот сократизм быть признаком упадка, утомления, болезни, анархически распадающихся инстинктов? А «греческая веселость» позднейшего эллинства – лишь вечерней зарею? Эпикурово неприятие пессимизма – лишь предосторожностью страдающего? А сама наука, наша наука – что означает вообще всякая наука, рассматриваемая как симптом жизни? Зачем нужна, хуже того, откуда берется всякая наука? Так что же? Не есть ли научность только страх и отговорка от пессимизма? Тонкая самооборона против – истины! И, говоря на моральный лад, нечто вроде трусости и лживости? А говоря на лад неморальный, хитрость? О Сократ, Сократ, не в этом ли, может быть, и была твоя тайна? О таинственный ироник, может быть, в этом и была твоя – ирония?
Философия - это незабвенное искусство прекрасной лжи, к "causa prima", это - духовная "воля к власти"... и ведь - не существует никакой "власти" - per se.
Можно догадаться, где был тем самым поставлен великий вопросительный знак, относящийся к ценности существования. Является ли пессимизм безусловным признаком упадка, гибели, незадавшейся жизни, утомленных и ослабших инстинктов – каковым он был у индийцев, каковым он, по всей видимости, является у нас, «современных» людей и европейцев? Существует ли пессимизм силы? Существует ли какая-то интеллектуальная предрасположенность ко всему жестокому, ужасающему, злому, проблематичному в существовании, вызванная благополучием, бьющим через край здоровьем, полнотою существования? Нет ли страдания и от чрезмерной полноты? Испытующего мужества проницательнейшего взгляда, жаждущего всего ужасного как врага, достойного врага, на котором оно может испробовать свою силу? На котором оно хочет поучиться тому, что значит «бояться»? Какое значение трагический миф имеет именно у греков лучшего, сильнейшего, храбрейшего времени? И чудовищный феномен дионисовского начала? И то, что из него родилось, – трагедия? – А с другой стороны: то, что погубило трагедию, сократизм морали, диалектика, самодовольство и веселость теоретического человека – что же, разве не мог именно этот сократизм быть признаком упадка, утомления, болезни, анархически распадающихся инстинктов? А «греческая веселость» позднейшего эллинства – лишь вечерней зарею? Эпикурово неприятие пессимизма – лишь предосторожностью страдающего? А сама наука, наша наука – что означает вообще всякая наука, рассматриваемая как симптом жизни? Зачем нужна, хуже того, откуда берется всякая наука? Так что же? Не есть ли научность только страх и отговорка от пессимизма? Тонкая самооборона против – истины! И, говоря на моральный лад, нечто вроде трусости и лживости? А говоря на лад неморальный, хитрость? О Сократ, Сократ, не в этом ли, может быть, и была твоя тайна? О таинственный ироник, может быть, в этом и была твоя – ирония?
Философия - это незабвенное искусство прекрасной лжи, к "causa prima", это - духовная "воля к власти"... и ведь - не существует никакой "власти" - per se.
Почему плох Дугин? Потому что он не умеет в искусство.
Итак, умение лгать есть основа для философа. Что есть не менее необходимый навык? Умение не говорить истину.
Тем самым достигается эффект связывания - ум философа прокладывает путь слушателю: такой, который сделает слушателя тем, чем он не является, но стать - хочет (не в рамках "картины мира", а в рамках собственного восприятия её (иллюзии)).
Это делает из философа не "Бога", но своего рода "Богиню" - состояние восприятия чужого текста, в психоаналитическом смысле, эквивалентно поглощению молока у матери ("оральная" стадия психики; ср. также - разговорчивость матерей и молчаливость, неразговорчивость, - отцов). Это значит: слушатель переходит в стадию "дочери"/"сына" - по отношению к такому "родителю". (Психоаналитический пример: Сократ - это истеричка, уклоняющаяся от половой любви "детей" так же, как это делает родная мать, - соблазняющий слушателей к новому способу желать и делать. "Протей.")
Или, другими словами: "совращение молодёжи и отрицание богов".
Разрешение этого: смешение прозы (много слов и требований) и афоризма (мало слов и жесткость). "Дионисическость" - в смысле "двуликости", андрогинии.
Третье лицо в этом: тот, кто содержит обе стороны этой картины. Сам "Философ" (искуситель, создатель "картины").
Урок, извлекаемый из всего этого: нет необходимости занимать сексуационную позицию. "Мужская" (краткость и жесткость), или "женская" (многословность и требовательность), - содержание любой из них не требует конкретной фиксации на позиции. (Нынче допустимо быть одновременно и тем, и доугим.)
"Воля к власти" - результат отношения между позициями, "господской" ("мужской") и "рабской" ("женской") - в примитивном виде, - между смешанными состояниями - в обществе смешанном, более сложном, более развитом. "Пир": "миф Аристофана" (о существах, состоящих из "мужской" и "женской" половины - философах (существах, которых убоялись сами боги)).
Повторение этого, ещё одно резюме: нет диады, нет и триады, - отношения между (людьми) причинами есть и субъект, и ещё одна причина ("субъект" без отношений - не существует, как и объект). Повторные отношения между причинами составляют объект высказывания "воля к власти".
Психологическое основание для этого: интерсубъективность и теория объектных отношений. Би-логика Матте-Бланко. Альфа- и бета- функции (как примитив).
Релятивность высказываний есть основание для Бытия, картины мира. Таким образом, философия, - это исповедь о посвящении (в личное видение). Чем-то другим - ей не получится быть, в принципе и характере самого философского - мышления - и видения... (из чего следует упорство в преодолении старых форм отношения к миру - как расширение возможностей относиться и к "объектам", и к людям (а вовсе не "истин" или "лжи"))
Это делает из философа не "Бога", но своего рода "Богиню" - состояние восприятия чужого текста, в психоаналитическом смысле, эквивалентно поглощению молока у матери ("оральная" стадия психики; ср. также - разговорчивость матерей и молчаливость, неразговорчивость, - отцов). Это значит: слушатель переходит в стадию "дочери"/"сына" - по отношению к такому "родителю". (Психоаналитический пример: Сократ - это истеричка, уклоняющаяся от половой любви "детей" так же, как это делает родная мать, - соблазняющий слушателей к новому способу желать и делать. "Протей.")
Или, другими словами: "совращение молодёжи и отрицание богов".
Разрешение этого: смешение прозы (много слов и требований) и афоризма (мало слов и жесткость). "Дионисическость" - в смысле "двуликости", андрогинии.
Третье лицо в этом: тот, кто содержит обе стороны этой картины. Сам "Философ" (искуситель, создатель "картины").
Урок, извлекаемый из всего этого: нет необходимости занимать сексуационную позицию. "Мужская" (краткость и жесткость), или "женская" (многословность и требовательность), - содержание любой из них не требует конкретной фиксации на позиции. (Нынче допустимо быть одновременно и тем, и доугим.)
"Воля к власти" - результат отношения между позициями, "господской" ("мужской") и "рабской" ("женской") - в примитивном виде, - между смешанными состояниями - в обществе смешанном, более сложном, более развитом. "Пир": "миф Аристофана" (о существах, состоящих из "мужской" и "женской" половины - философах (существах, которых убоялись сами боги)).
Повторение этого, ещё одно резюме: нет диады, нет и триады, - отношения между (людьми) причинами есть и субъект, и ещё одна причина ("субъект" без отношений - не существует, как и объект). Повторные отношения между причинами составляют объект высказывания "воля к власти".
Психологическое основание для этого: интерсубъективность и теория объектных отношений. Би-логика Матте-Бланко. Альфа- и бета- функции (как примитив).
Релятивность высказываний есть основание для Бытия, картины мира. Таким образом, философия, - это исповедь о посвящении (в личное видение). Чем-то другим - ей не получится быть, в принципе и характере самого философского - мышления - и видения... (из чего следует упорство в преодолении старых форм отношения к миру - как расширение возможностей относиться и к "объектам", и к людям (а вовсе не "истин" или "лжи"))
Тем самым достигается эффект связывания - ум философа прокладывает путь слушателю: такой, который сделает слушателя тем, чем он не является, но стать - хочет (не в рамках "картины мира", а в рамках собственного восприятия её (иллюзии)).
Это делает из философа не "Бога", но своего рода "Богиню" - состояние восприятия чужого текста, в психоаналитическом смысле, эквивалентно поглощению молока у матери ("оральная" стадия психики; ср. также - разговорчивость матерей и молчаливость, неразговорчивость, - отцов). Это значит: слушатель переходит в стадию "дочери"/"сына" - по отношению к такому "родителю". (Психоаналитический пример: Сократ - это истеричка, уклоняющаяся от половой любви "детей" так же, как это делает родная мать, - соблазняющий слушателей к новому способу желать и делать. "Протей.")
Или, другими словами: "совращение молодёжи и отрицание богов".
Разрешение этого: смешение прозы (много слов и требований) и афоризма (мало слов и жесткость). "Дионисическость" - в смысле "двуликости", андрогинии.
Третье лицо в этом: тот, кто содержит обе стороны этой картины. Сам "Философ" (искуситель, создатель "картины").
Урок, извлекаемый из всего этого: нет необходимости занимать сексуационную позицию. "Мужская" (краткость и жесткость), или "женская" (многословность и требовательность), - содержание любой из них не требует конкретной фиксации на позиции. (Нынче допустимо быть одновременно и тем, и доугим.)
"Воля к власти" - результат отношения между позициями, "господской" ("мужской") и "рабской" ("женской") - в примитивном виде, - между смешанными состояниями - в обществе смешанном, более сложном, более развитом. "Пир": "миф Аристофана" (о существах, состоящих из "мужской" и "женской" половины - философах (существах, которых убоялись сами боги)).
Повторение этого, ещё одно резюме: нет диады, нет и триады, - отношения между (людьми) причинами есть и субъект, и ещё одна причина ("субъект" без отношений - не существует, как и объект). Повторные отношения между причинами составляют объект высказывания "воля к власти".
Психологическое основание для этого: интерсубъективность и теория объектных отношений. Би-логика Матте-Бланко. Альфа- и бета- функции (как примитив).
Релятивность высказываний есть основание для Бытия, картины мира. Таким образом, философия, - это исповедь о посвящении (в личное видение). Чем-то другим - ей не получится быть, в принципе и характере самого философского - мышления - и видения... (из чего следует упорство в преодолении старых форм отношения к миру - как расширение возможностей относиться и к "объектам", и к людям (а вовсе не "истин" или "лжи"))
Это делает из философа не "Бога", но своего рода "Богиню" - состояние восприятия чужого текста, в психоаналитическом смысле, эквивалентно поглощению молока у матери ("оральная" стадия психики; ср. также - разговорчивость матерей и молчаливость, неразговорчивость, - отцов). Это значит: слушатель переходит в стадию "дочери"/"сына" - по отношению к такому "родителю". (Психоаналитический пример: Сократ - это истеричка, уклоняющаяся от половой любви "детей" так же, как это делает родная мать, - соблазняющий слушателей к новому способу желать и делать. "Протей.")
Или, другими словами: "совращение молодёжи и отрицание богов".
Разрешение этого: смешение прозы (много слов и требований) и афоризма (мало слов и жесткость). "Дионисическость" - в смысле "двуликости", андрогинии.
Третье лицо в этом: тот, кто содержит обе стороны этой картины. Сам "Философ" (искуситель, создатель "картины").
Урок, извлекаемый из всего этого: нет необходимости занимать сексуационную позицию. "Мужская" (краткость и жесткость), или "женская" (многословность и требовательность), - содержание любой из них не требует конкретной фиксации на позиции. (Нынче допустимо быть одновременно и тем, и доугим.)
"Воля к власти" - результат отношения между позициями, "господской" ("мужской") и "рабской" ("женской") - в примитивном виде, - между смешанными состояниями - в обществе смешанном, более сложном, более развитом. "Пир": "миф Аристофана" (о существах, состоящих из "мужской" и "женской" половины - философах (существах, которых убоялись сами боги)).
Повторение этого, ещё одно резюме: нет диады, нет и триады, - отношения между (людьми) причинами есть и субъект, и ещё одна причина ("субъект" без отношений - не существует, как и объект). Повторные отношения между причинами составляют объект высказывания "воля к власти".
Психологическое основание для этого: интерсубъективность и теория объектных отношений. Би-логика Матте-Бланко. Альфа- и бета- функции (как примитив).
Релятивность высказываний есть основание для Бытия, картины мира. Таким образом, философия, - это исповедь о посвящении (в личное видение). Чем-то другим - ей не получится быть, в принципе и характере самого философского - мышления - и видения... (из чего следует упорство в преодолении старых форм отношения к миру - как расширение возможностей относиться и к "объектам", и к людям (а вовсе не "истин" или "лжи"))
>>70040
Почти. Я-сознание вообще не воля. Но не надо путать Я-сознание (феноменальное сознание, квалиа) и Я-самость (сознание доступ, эго) - Я-сознание не Я-самость (по западному Декартом они отождествлены и интуитивно так воспринимается, так дано нам по дефолту). Сознание это сознание, а воля и самость феномены сознания, а не само сознание.
Воля - гипостазированние способности человека преодолевать аффекты - это западный средневековый форс. Обнаружили, объективировали-концептуализировали (в гипостазированной форме), пару веков поигрались (вплоть до абсурда - мировая воля) и забыли. Что ты с этой волей трясешься? С 20го века про нее уже ни кто не вспоминает, мусорный концепт.
> я - это не только воля(а может и вообще не воля), правильно понимаю?
Почти. Я-сознание вообще не воля. Но не надо путать Я-сознание (феноменальное сознание, квалиа) и Я-самость (сознание доступ, эго) - Я-сознание не Я-самость (по западному Декартом они отождествлены и интуитивно так воспринимается, так дано нам по дефолту). Сознание это сознание, а воля и самость феномены сознания, а не само сознание.
Воля - гипостазированние способности человека преодолевать аффекты - это западный средневековый форс. Обнаружили, объективировали-концептуализировали (в гипостазированной форме), пару веков поигрались (вплоть до абсурда - мировая воля) и забыли. Что ты с этой волей трясешься? С 20го века про нее уже ни кто не вспоминает, мусорный концепт.
>>70058
Точнее из-за телеологии. Гипостазируем волю, добавляем телеологию и получаются хуитки типа мировой воли.
>(вплоть до абсурда - мировая воля)
Точнее из-за телеологии. Гипостазируем волю, добавляем телеологию и получаются хуитки типа мировой воли.
>>70071
А чому нет? В философы вообще можно записать кого угодно.
А чому нет? В философы вообще можно записать кого угодно.
182 Кб, 736x981Существует ли философская концепция центральным тезисом которого является утверждение, что "человек не способен понять самого себя"?
То есть, вот, вроде, как язык - несовершенен. Смысл слов постоянно "ускользает", человек не может посредством языка в полной мере понять, что этими буквами обозначает другой человек...а нету ли такого, что человек и сам себя не может понять?То есть, есть "мысль до-облеченный в знак", а есть "после-облеченный", поскольку, знаки не передают всю полноту, всю сущность значение заложенной в знак, то и, сама мысль, когда человек его "внутренне проговаривает", обозначает - теряет свою сущность?
Это ещё бывает так, типо, говорят мол "не знаю какими словами выразить"...типо, мысль вроде есть, но в словах ещё не проявилось и, типо, вот таком состоянии мысль проявлена во всей полноте.
То есть, вот, вроде, как язык - несовершенен. Смысл слов постоянно "ускользает", человек не может посредством языка в полной мере понять, что этими буквами обозначает другой человек...а нету ли такого, что человек и сам себя не может понять?То есть, есть "мысль до-облеченный в знак", а есть "после-облеченный", поскольку, знаки не передают всю полноту, всю сущность значение заложенной в знак, то и, сама мысль, когда человек его "внутренне проговаривает", обозначает - теряет свою сущность?
Это ещё бывает так, типо, говорят мол "не знаю какими словами выразить"...типо, мысль вроде есть, но в словах ещё не проявилось и, типо, вот таком состоянии мысль проявлена во всей полноте.
>>70081
Наше новое «Бесконечное». — Насколько далеко простирается перспективный характер бытия или имеет ли оно вообще какой-либо иной характер, возможно ли, что бытие без толкования, без «смысла» станет «абсурдом», или, наоборот, является ли всё бытие по сути бытием, которое должно быть интерпретировано — это не может быть точно определено даже самым тщательным и добросовестным анализом или самопроверкой интеллекта. Ведь человеческий интеллект в ходе этого анализа не может не увидеть себя в своих собственных перспективах и только в них. Мы не можем видеть за угол: это безнадежное любопытство — желать узнать, какие еще виды интеллекта и перспектив могут существовать, например, могут ли существа воспринимать время как движущееся назад или чередующееся вперёд и назад (что дало бы другую направленность жизни и иной взгляд на причинность). Но, думаю, мы сегодня как минимум далеки от нелепой самонадеянности, полагать, что только с нашей точки зрения могут быть перспективы. Мир для нас снова стал «бесконечным»: в том смысле, что мы не можем отвергнуть возможность того, что он содержит в себе бесконечное число интерпретаций. Снова охватывает нас великий трепет — но кто бы захотел сразу же вновь воздвигнуть это Великое и Неведомое в старом, божественном ключе? И поклоняться Неведомому, именуя его «Неизвестным»? Ах, слишком много нечестивых возможностей интерпретации включено в это Неведомое, слишком много дьявольской, глупой, безумной интерпретации, — сам наш человеческий, слишком человеческий характер, который мы знаем…
Наше новое «Бесконечное». — Насколько далеко простирается перспективный характер бытия или имеет ли оно вообще какой-либо иной характер, возможно ли, что бытие без толкования, без «смысла» станет «абсурдом», или, наоборот, является ли всё бытие по сути бытием, которое должно быть интерпретировано — это не может быть точно определено даже самым тщательным и добросовестным анализом или самопроверкой интеллекта. Ведь человеческий интеллект в ходе этого анализа не может не увидеть себя в своих собственных перспективах и только в них. Мы не можем видеть за угол: это безнадежное любопытство — желать узнать, какие еще виды интеллекта и перспектив могут существовать, например, могут ли существа воспринимать время как движущееся назад или чередующееся вперёд и назад (что дало бы другую направленность жизни и иной взгляд на причинность). Но, думаю, мы сегодня как минимум далеки от нелепой самонадеянности, полагать, что только с нашей точки зрения могут быть перспективы. Мир для нас снова стал «бесконечным»: в том смысле, что мы не можем отвергнуть возможность того, что он содержит в себе бесконечное число интерпретаций. Снова охватывает нас великий трепет — но кто бы захотел сразу же вновь воздвигнуть это Великое и Неведомое в старом, божественном ключе? И поклоняться Неведомому, именуя его «Неизвестным»? Ах, слишком много нечестивых возможностей интерпретации включено в это Неведомое, слишком много дьявольской, глупой, безумной интерпретации, — сам наш человеческий, слишком человеческий характер, который мы знаем…
Так. Понятно. Мишурин просто не потянул версию Диониса с Паном, Ариадной и тигром Заратустры со львом и птицами. Его устраивает роль "провозвестника, на горе и в пещере заканчивающего свою жизнь" (смерть эпикурейская либо как у Тиберия). Вот и результат: что он отмёл четвёртую часть "Так говорил Заратустра" (т.к. она слишком трудна и слишком требовательно для его уха). Что проще - то "Само" из книги и выбралось...
>>70099
Ну да, либо я тебя не так понял. Но вот как ты описал - это, по сути, антифилософия (это даже не "философия логоса" или "философия риторики", т.е. даже не софистика (вроде "хорошее и плохое - это одно и то же", "как слабую речь сделать сильной", Перельман и т.д.)). И Лакан схему "означающее указывает не на означаемое а на означающее, дыру; реальность это разрыв в речи" обозначал примерно так же, похоже.
Поправь меня, если я ошибаюсь.
>А почему?
>Типо, потому что исключает возможность философствовать?
Ну да, либо я тебя не так понял. Но вот как ты описал - это, по сути, антифилософия (это даже не "философия логоса" или "философия риторики", т.е. даже не софистика (вроде "хорошее и плохое - это одно и то же", "как слабую речь сделать сильной", Перельман и т.д.)). И Лакан схему "означающее указывает не на означаемое а на означающее, дыру; реальность это разрыв в речи" обозначал примерно так же, похоже.
Поправь меня, если я ошибаюсь.
>>70099
>>70101
В итоге самое основное, "на глубине", - это то, что Лакан расписывает в свой период "Реального" (это где означающие наполнены jouissance и не поддаются интерпретации, в принципе). Следовательно, ты рано или поздно при "самопознании", - даже не так, при работе с психоаналитиком, - придёшь к этим "примитивным означающим", в них упрёшься и будешь обречён принять их "как они есть" (т.е. их нельзя "переоценить" или с чем-то увязать, - если они не поддаются интерпретациям, - это значит, что они не поддаются даже связыванию между собой или с другими означающими).
Так что это вопрос не просто "познай самого себя", а модели психики, internal cognition и работы с нею (в том числе "извне"), и языковой модели тоже. Вопрос более широкий, чем тот что задал ты (и имеющий большие последствия в рамках интерпретационной "картины мира").
>>70101
В итоге самое основное, "на глубине", - это то, что Лакан расписывает в свой период "Реального" (это где означающие наполнены jouissance и не поддаются интерпретации, в принципе). Следовательно, ты рано или поздно при "самопознании", - даже не так, при работе с психоаналитиком, - придёшь к этим "примитивным означающим", в них упрёшься и будешь обречён принять их "как они есть" (т.е. их нельзя "переоценить" или с чем-то увязать, - если они не поддаются интерпретациям, - это значит, что они не поддаются даже связыванию между собой или с другими означающими).
Так что это вопрос не просто "познай самого себя", а модели психики, internal cognition и работы с нею (в том числе "извне"), и языковой модели тоже. Вопрос более широкий, чем тот что задал ты (и имеющий большие последствия в рамках интерпретационной "картины мира").
>>70081
1. https://ru.wikipedia.org/wiki/Бессознательное (="часть сознания, недоступная самосознанию", черный ящик субъекта для самого субъекта)
2. Малоизвестный тут автор Фридрих Вильгельм Ницше:
Сознание [самосознание] есть, по существу, лишь коммутатор между человеком и человеком — лишь в качестве такового должно было оно развиваться: отшельническим и хищным натурам оно было бы ни к чему. То, что наши поступки, мысли, чувства, движения сами вошли в сознание — по крайней мере, частично, — было следствием “нужды”, страшно долгое время господствовавшей над человеком: он нуждался, будучи рискованным животным, в помощи, защите, он нуждался в себе подобном, он должен был выражать свою нужду, уметь толком объясняться, — и для всего этого ему необходимо было прежде всего “сознавать”, стало быть “знать”, чего ему недостает, “знать”, каково у него на душе, “знать”, что он думает. Ибо, говоря снова: человек, как всякая живая тварь, постоянно мыслит, но не знает этого; осознаваемое мышление есть лишь самомалейшая часть всего процесса, скажем так: самая поверхностная, самая скверная часть, — ибо одно только это сознательное мышление и протекает в словах, т. е. в знаках общения, которыми и возвещается начало сознания. Короче говоря, развитие языка и развитие сознания (не разума, а только самоосознания разума) идут рука об руку.
[...] Моя мысль, как видите, сводится к тому, что сознание, собственно, не принадлежит к индивидуальному существованию человека, скорее, оно принадлежит к тому, что есть в нем родового и стадного; оно, как и следует отсюда, достигает утонченного развития лишь в связи с родовой и стадной полезностью, и, стало быть, каждый из нас, при всем желании в максимальной степени понять себя индивидуально, “узнать самого себя”, всегда будет сознавать только неиндивидуальное в себе, свой “средний уровень”, - сама наша мысль своей сознательностью — повелевающим в ней “гением рода” — постоянно как бы набирает большинство голосов (majorisiert) и переводится обратно в стадные перспективы. Нет никакого сомнения, все наши поступки, в сущности, неповторимо личностны, уникальны, безгранично-индивидуальны; но стоит лишь нам перенести их в сознание, как они уже не выглядят таковыми… Это и есть доподлинный феноменализм и перспективизм, как я его понимаю: природа животного сознания влечет за собою то, что мир, который мы в силах осознать, есть только мир поверхностей и знаков, обобщенный, опошленный мир, — что все осознаваемое уже тем самым делается плоским, мелким, относительно глупым, общим, знаком, стадным сигналом — что с каждым актом осознания связана большая и основательная порча, извращение, обмеление и обобщение.
https://t.me/nietzschemania/22
1. https://ru.wikipedia.org/wiki/Бессознательное (="часть сознания, недоступная самосознанию", черный ящик субъекта для самого субъекта)
2. Малоизвестный тут автор Фридрих Вильгельм Ницше:
Сознание [самосознание] есть, по существу, лишь коммутатор между человеком и человеком — лишь в качестве такового должно было оно развиваться: отшельническим и хищным натурам оно было бы ни к чему. То, что наши поступки, мысли, чувства, движения сами вошли в сознание — по крайней мере, частично, — было следствием “нужды”, страшно долгое время господствовавшей над человеком: он нуждался, будучи рискованным животным, в помощи, защите, он нуждался в себе подобном, он должен был выражать свою нужду, уметь толком объясняться, — и для всего этого ему необходимо было прежде всего “сознавать”, стало быть “знать”, чего ему недостает, “знать”, каково у него на душе, “знать”, что он думает. Ибо, говоря снова: человек, как всякая живая тварь, постоянно мыслит, но не знает этого; осознаваемое мышление есть лишь самомалейшая часть всего процесса, скажем так: самая поверхностная, самая скверная часть, — ибо одно только это сознательное мышление и протекает в словах, т. е. в знаках общения, которыми и возвещается начало сознания. Короче говоря, развитие языка и развитие сознания (не разума, а только самоосознания разума) идут рука об руку.
[...] Моя мысль, как видите, сводится к тому, что сознание, собственно, не принадлежит к индивидуальному существованию человека, скорее, оно принадлежит к тому, что есть в нем родового и стадного; оно, как и следует отсюда, достигает утонченного развития лишь в связи с родовой и стадной полезностью, и, стало быть, каждый из нас, при всем желании в максимальной степени понять себя индивидуально, “узнать самого себя”, всегда будет сознавать только неиндивидуальное в себе, свой “средний уровень”, - сама наша мысль своей сознательностью — повелевающим в ней “гением рода” — постоянно как бы набирает большинство голосов (majorisiert) и переводится обратно в стадные перспективы. Нет никакого сомнения, все наши поступки, в сущности, неповторимо личностны, уникальны, безгранично-индивидуальны; но стоит лишь нам перенести их в сознание, как они уже не выглядят таковыми… Это и есть доподлинный феноменализм и перспективизм, как я его понимаю: природа животного сознания влечет за собою то, что мир, который мы в силах осознать, есть только мир поверхностей и знаков, обобщенный, опошленный мир, — что все осознаваемое уже тем самым делается плоским, мелким, относительно глупым, общим, знаком, стадным сигналом — что с каждым актом осознания связана большая и основательная порча, извращение, обмеление и обобщение.
https://t.me/nietzschemania/22
>>70081
1. https://ru.wikipedia.org/wiki/Бессознательное (="часть сознания, недоступная самосознанию", черный ящик субъекта для самого субъекта)
2. Малоизвестный тут автор Фридрих Вильгельм Ницше:
Сознание [самосознание] есть, по существу, лишь коммутатор между человеком и человеком — лишь в качестве такового должно было оно развиваться: отшельническим и хищным натурам оно было бы ни к чему. То, что наши поступки, мысли, чувства, движения сами вошли в сознание — по крайней мере, частично, — было следствием “нужды”, страшно долгое время господствовавшей над человеком: он нуждался, будучи рискованным животным, в помощи, защите, он нуждался в себе подобном, он должен был выражать свою нужду, уметь толком объясняться, — и для всего этого ему необходимо было прежде всего “сознавать”, стало быть “знать”, чего ему недостает, “знать”, каково у него на душе, “знать”, что он думает. Ибо, говоря снова: человек, как всякая живая тварь, постоянно мыслит, но не знает этого; осознаваемое мышление есть лишь самомалейшая часть всего процесса, скажем так: самая поверхностная, самая скверная часть, — ибо одно только это сознательное мышление и протекает в словах, т. е. в знаках общения, которыми и возвещается начало сознания. Короче говоря, развитие языка и развитие сознания (не разума, а только самоосознания разума) идут рука об руку.
[...] Моя мысль, как видите, сводится к тому, что сознание, собственно, не принадлежит к индивидуальному существованию человека, скорее, оно принадлежит к тому, что есть в нем родового и стадного; оно, как и следует отсюда, достигает утонченного развития лишь в связи с родовой и стадной полезностью, и, стало быть, каждый из нас, при всем желании в максимальной степени понять себя индивидуально, “узнать самого себя”, всегда будет сознавать только неиндивидуальное в себе, свой “средний уровень”, - сама наша мысль своей сознательностью — повелевающим в ней “гением рода” — постоянно как бы набирает большинство голосов (majorisiert) и переводится обратно в стадные перспективы. Нет никакого сомнения, все наши поступки, в сущности, неповторимо личностны, уникальны, безгранично-индивидуальны; но стоит лишь нам перенести их в сознание, как они уже не выглядят таковыми… Это и есть доподлинный феноменализм и перспективизм, как я его понимаю: природа животного сознания влечет за собою то, что мир, который мы в силах осознать, есть только мир поверхностей и знаков, обобщенный, опошленный мир, — что все осознаваемое уже тем самым делается плоским, мелким, относительно глупым, общим, знаком, стадным сигналом — что с каждым актом осознания связана большая и основательная порча, извращение, обмеление и обобщение.
https://t.me/nietzschemania/22
1. https://ru.wikipedia.org/wiki/Бессознательное (="часть сознания, недоступная самосознанию", черный ящик субъекта для самого субъекта)
2. Малоизвестный тут автор Фридрих Вильгельм Ницше:
Сознание [самосознание] есть, по существу, лишь коммутатор между человеком и человеком — лишь в качестве такового должно было оно развиваться: отшельническим и хищным натурам оно было бы ни к чему. То, что наши поступки, мысли, чувства, движения сами вошли в сознание — по крайней мере, частично, — было следствием “нужды”, страшно долгое время господствовавшей над человеком: он нуждался, будучи рискованным животным, в помощи, защите, он нуждался в себе подобном, он должен был выражать свою нужду, уметь толком объясняться, — и для всего этого ему необходимо было прежде всего “сознавать”, стало быть “знать”, чего ему недостает, “знать”, каково у него на душе, “знать”, что он думает. Ибо, говоря снова: человек, как всякая живая тварь, постоянно мыслит, но не знает этого; осознаваемое мышление есть лишь самомалейшая часть всего процесса, скажем так: самая поверхностная, самая скверная часть, — ибо одно только это сознательное мышление и протекает в словах, т. е. в знаках общения, которыми и возвещается начало сознания. Короче говоря, развитие языка и развитие сознания (не разума, а только самоосознания разума) идут рука об руку.
[...] Моя мысль, как видите, сводится к тому, что сознание, собственно, не принадлежит к индивидуальному существованию человека, скорее, оно принадлежит к тому, что есть в нем родового и стадного; оно, как и следует отсюда, достигает утонченного развития лишь в связи с родовой и стадной полезностью, и, стало быть, каждый из нас, при всем желании в максимальной степени понять себя индивидуально, “узнать самого себя”, всегда будет сознавать только неиндивидуальное в себе, свой “средний уровень”, - сама наша мысль своей сознательностью — повелевающим в ней “гением рода” — постоянно как бы набирает большинство голосов (majorisiert) и переводится обратно в стадные перспективы. Нет никакого сомнения, все наши поступки, в сущности, неповторимо личностны, уникальны, безгранично-индивидуальны; но стоит лишь нам перенести их в сознание, как они уже не выглядят таковыми… Это и есть доподлинный феноменализм и перспективизм, как я его понимаю: природа животного сознания влечет за собою то, что мир, который мы в силах осознать, есть только мир поверхностей и знаков, обобщенный, опошленный мир, — что все осознаваемое уже тем самым делается плоским, мелким, относительно глупым, общим, знаком, стадным сигналом — что с каждым актом осознания связана большая и основательная порча, извращение, обмеление и обобщение.
https://t.me/nietzschemania/22
>>69888
Ты говорил, что Мишурин мысль о вечном возвращении подавал в духе как "подумал и забыл", так вот, его слова снова противоречат тексту:
И как только ты пробудишься, ты должен остаться со мной навсегда бодрым. Это не моя манера будить прабабушек, чтобы они говорили: «спите дальше!»
Вообще я снова вынужден вернуться к интерпертации и толкованию P. Bornedal которую он дал в "The Surface and Abyss" - хоть я и готов с ней поспорить в каких-то отдельных, достаточно существенных, частностях, - они не критичны и я согласен с ним в целом.
Если W. Stegmaier следует отметить за вводный курс по философии Ницше, крайне важные замечания по сравнению с Луманом (тоже имморалист), раскрытии темы "самообладания" и "Rangordnung", раскрытии базовых вопросов (первоначальных) по теме "вечного возвращения", контекстуального толкования и наконец, - освещения факта "фундаментального нигилизма" (он не преодолевается, а принимается, в целом, - посредством amor fati) и циклической структуры логики афоризма о "вечном возвращении" - с модусом времени - то P. Bornedal следует отметить отдельно, - он восполняет те незаполненные промежутки, которые пропустил W. Stegmaier (и попутно помогает W. Müller-Lauter в нелегком деле устранения некорректных интерпретаций Ницше от Хайдеггера, Лёвита и Ясперса (беря Хайдеггера как "моральное животное", т.е. "зверя Заратустры")).
В остальном, кроме тех что я упоминал выше >>69890 - остальные "курсы" по Ницше и не нужны. Что нужно - это:
1) терпение,
2) чтение,
3) либо превосходное знание немецкого вплоть до тончайших nuances, либо перевод с немецкого прямо в чатжпт (или другой нейросети на уровне), посредством промпта "translate to russian without losing the point".
Что меня во всём этом больше всего "фрустрирует" - это тот крайне неожиданный факт, что нейросеть переводит лучше, чем все остальные и бывшие до неё переводчики, вместе взятые. Она даже не противоречит толкованиям W. Stegmaier или P. Bornedal, и тем более самому-то Ницше.
По какой-то неизвестной, таинственной причине - нейросеть просто отлично умеет в nuance - а нюанс это и есть то, чего нехватает при чтении такого автора как Ницше. Ухвачен нюанс = Ницше понят до безупречности. Нет хорошо переданного nuance = нет и понимания Ницше.
Вот такая вот "херня". Пойду поплакаюс.
Ты говорил, что Мишурин мысль о вечном возвращении подавал в духе как "подумал и забыл", так вот, его слова снова противоречат тексту:
И как только ты пробудишься, ты должен остаться со мной навсегда бодрым. Это не моя манера будить прабабушек, чтобы они говорили: «спите дальше!»
Вообще я снова вынужден вернуться к интерпертации и толкованию P. Bornedal которую он дал в "The Surface and Abyss" - хоть я и готов с ней поспорить в каких-то отдельных, достаточно существенных, частностях, - они не критичны и я согласен с ним в целом.
Если W. Stegmaier следует отметить за вводный курс по философии Ницше, крайне важные замечания по сравнению с Луманом (тоже имморалист), раскрытии темы "самообладания" и "Rangordnung", раскрытии базовых вопросов (первоначальных) по теме "вечного возвращения", контекстуального толкования и наконец, - освещения факта "фундаментального нигилизма" (он не преодолевается, а принимается, в целом, - посредством amor fati) и циклической структуры логики афоризма о "вечном возвращении" - с модусом времени - то P. Bornedal следует отметить отдельно, - он восполняет те незаполненные промежутки, которые пропустил W. Stegmaier (и попутно помогает W. Müller-Lauter в нелегком деле устранения некорректных интерпретаций Ницше от Хайдеггера, Лёвита и Ясперса (беря Хайдеггера как "моральное животное", т.е. "зверя Заратустры")).
В остальном, кроме тех что я упоминал выше >>69890 - остальные "курсы" по Ницше и не нужны. Что нужно - это:
1) терпение,
2) чтение,
3) либо превосходное знание немецкого вплоть до тончайших nuances, либо перевод с немецкого прямо в чатжпт (или другой нейросети на уровне), посредством промпта "translate to russian without losing the point".
Что меня во всём этом больше всего "фрустрирует" - это тот крайне неожиданный факт, что нейросеть переводит лучше, чем все остальные и бывшие до неё переводчики, вместе взятые. Она даже не противоречит толкованиям W. Stegmaier или P. Bornedal, и тем более самому-то Ницше.
По какой-то неизвестной, таинственной причине - нейросеть просто отлично умеет в nuance - а нюанс это и есть то, чего нехватает при чтении такого автора как Ницше. Ухвачен нюанс = Ницше понят до безупречности. Нет хорошо переданного nuance = нет и понимания Ницше.
Вот такая вот "херня". Пойду поплакаюс.
>>69888
Ты говорил, что Мишурин мысль о вечном возвращении подавал в духе как "подумал и забыл", так вот, его слова снова противоречат тексту:
И как только ты пробудишься, ты должен остаться со мной навсегда бодрым. Это не моя манера будить прабабушек, чтобы они говорили: «спите дальше!»
Вообще я снова вынужден вернуться к интерпертации и толкованию P. Bornedal которую он дал в "The Surface and Abyss" - хоть я и готов с ней поспорить в каких-то отдельных, достаточно существенных, частностях, - они не критичны и я согласен с ним в целом.
Если W. Stegmaier следует отметить за вводный курс по философии Ницше, крайне важные замечания по сравнению с Луманом (тоже имморалист), раскрытии темы "самообладания" и "Rangordnung", раскрытии базовых вопросов (первоначальных) по теме "вечного возвращения", контекстуального толкования и наконец, - освещения факта "фундаментального нигилизма" (он не преодолевается, а принимается, в целом, - посредством amor fati) и циклической структуры логики афоризма о "вечном возвращении" - с модусом времени - то P. Bornedal следует отметить отдельно, - он восполняет те незаполненные промежутки, которые пропустил W. Stegmaier (и попутно помогает W. Müller-Lauter в нелегком деле устранения некорректных интерпретаций Ницше от Хайдеггера, Лёвита и Ясперса (беря Хайдеггера как "моральное животное", т.е. "зверя Заратустры")).
В остальном, кроме тех что я упоминал выше >>69890 - остальные "курсы" по Ницше и не нужны. Что нужно - это:
1) терпение,
2) чтение,
3) либо превосходное знание немецкого вплоть до тончайших nuances, либо перевод с немецкого прямо в чатжпт (или другой нейросети на уровне), посредством промпта "translate to russian without losing the point".
Что меня во всём этом больше всего "фрустрирует" - это тот крайне неожиданный факт, что нейросеть переводит лучше, чем все остальные и бывшие до неё переводчики, вместе взятые. Она даже не противоречит толкованиям W. Stegmaier или P. Bornedal, и тем более самому-то Ницше.
По какой-то неизвестной, таинственной причине - нейросеть просто отлично умеет в nuance - а нюанс это и есть то, чего нехватает при чтении такого автора как Ницше. Ухвачен нюанс = Ницше понят до безупречности. Нет хорошо переданного nuance = нет и понимания Ницше.
Вот такая вот "херня". Пойду поплакаюс.
Ты говорил, что Мишурин мысль о вечном возвращении подавал в духе как "подумал и забыл", так вот, его слова снова противоречат тексту:
И как только ты пробудишься, ты должен остаться со мной навсегда бодрым. Это не моя манера будить прабабушек, чтобы они говорили: «спите дальше!»
Вообще я снова вынужден вернуться к интерпертации и толкованию P. Bornedal которую он дал в "The Surface and Abyss" - хоть я и готов с ней поспорить в каких-то отдельных, достаточно существенных, частностях, - они не критичны и я согласен с ним в целом.
Если W. Stegmaier следует отметить за вводный курс по философии Ницше, крайне важные замечания по сравнению с Луманом (тоже имморалист), раскрытии темы "самообладания" и "Rangordnung", раскрытии базовых вопросов (первоначальных) по теме "вечного возвращения", контекстуального толкования и наконец, - освещения факта "фундаментального нигилизма" (он не преодолевается, а принимается, в целом, - посредством amor fati) и циклической структуры логики афоризма о "вечном возвращении" - с модусом времени - то P. Bornedal следует отметить отдельно, - он восполняет те незаполненные промежутки, которые пропустил W. Stegmaier (и попутно помогает W. Müller-Lauter в нелегком деле устранения некорректных интерпретаций Ницше от Хайдеггера, Лёвита и Ясперса (беря Хайдеггера как "моральное животное", т.е. "зверя Заратустры")).
В остальном, кроме тех что я упоминал выше >>69890 - остальные "курсы" по Ницше и не нужны. Что нужно - это:
1) терпение,
2) чтение,
3) либо превосходное знание немецкого вплоть до тончайших nuances, либо перевод с немецкого прямо в чатжпт (или другой нейросети на уровне), посредством промпта "translate to russian without losing the point".
Что меня во всём этом больше всего "фрустрирует" - это тот крайне неожиданный факт, что нейросеть переводит лучше, чем все остальные и бывшие до неё переводчики, вместе взятые. Она даже не противоречит толкованиям W. Stegmaier или P. Bornedal, и тем более самому-то Ницше.
По какой-то неизвестной, таинственной причине - нейросеть просто отлично умеет в nuance - а нюанс это и есть то, чего нехватает при чтении такого автора как Ницше. Ухвачен нюанс = Ницше понят до безупречности. Нет хорошо переданного nuance = нет и понимания Ницше.
Вот такая вот "херня". Пойду поплакаюс.
>>69888
>>70121
Как приятно, что слова и звуки существуют: разве не слова и звуки — это радуга и призрачные мосты между вечно разделённым?
Каждой душе принадлежит другой мир; для каждой души другая душа — это потусторонний мир.
Между самыми похожими лжёт обман красивейшим образом; ибо самая маленькая пропасть труднее всего преодолеть.
Для меня — как могло бы быть что-то «вне меня»? Нет внешнего мира! Но мы забываем об этом в звуках; как приятно забывать!
Разве не дали вещам имена и звуки, чтобы человек мог наслаждаться вещами? Это красивое безумие — говорить: таким образом человек танцует над всем.
Как приятно всё говорить и все ложные звуки! С помощью звуков наша любовь танцует на ярких радугах.
— О, Заратустра, — сказали животные, — для таких, как мы, все вещи сами танцуют: это приходит, даёт руку, смеётся, убегает — и снова возвращается.
Всё проходит, всё возвращается; колесо бытия крутится вечно. Всё умирает, всё возрождается, вечно течёт год бытия.
Всё ломается, всё вновь собирается; вечно строится тот же дом бытия. Всё расходится, всё снова встречается; вечно верен круг бытия.
В каждый момент начинается бытие; вокруг каждого «здесь» катится «там» шары. Центр есть везде. Путь вечности кривой.
Zum "Ring der Ringe". К той силе, которая меняется и всё же остаётся той же, принадлежит внутренняя сторона, некая сущность Протея-Диониса, что маскируется и наслаждается своей трансформацией. Понимание «личности» как обмана: на самом деле наследственность — главный аргумент, поскольку несчётное количество формирующих сил из гораздо более ранних времён сохраняет своё постоянство. На самом деле они сражаются внутри неё и управляются, сдерживаются — через эти личности проходит воля к власти, она требует сужения перспективы, «эгоизма» как временного условия существования; она смотрит с каждой ступени на более высокую.
Сужение действующего принципа до «личности», до индивидуума.
Соответственно идея "вечного возвращения" поставленная как проблема (а не как вера или убеждение) содержит в себе хотя бы эти две вещи:
1) https://plato.stanford.edu/entries/identity-time/
2) https://ru.wikipedia.org/wiki/Корабль_Тесея
NB. "Дом" в смысле толкования снов - это суть психика анализанта. "Всё умирает, всё возрождается", в рамках вышеозначенной цитаты из Nachlass - это, очевидно, "индивидуум". "Приходит, даёт руку, смеётся, убегает" крайне похоже на портрет Жизни в "Другой плясовой песни". Наконец, о "бытие" Ницше постоянно говорит, что мы "бытие" выводим из "Я" - соответственно можно сделать ту же подстановку - но только - обратную. И так далее...
>>70121
Как приятно, что слова и звуки существуют: разве не слова и звуки — это радуга и призрачные мосты между вечно разделённым?
Каждой душе принадлежит другой мир; для каждой души другая душа — это потусторонний мир.
Между самыми похожими лжёт обман красивейшим образом; ибо самая маленькая пропасть труднее всего преодолеть.
Для меня — как могло бы быть что-то «вне меня»? Нет внешнего мира! Но мы забываем об этом в звуках; как приятно забывать!
Разве не дали вещам имена и звуки, чтобы человек мог наслаждаться вещами? Это красивое безумие — говорить: таким образом человек танцует над всем.
Как приятно всё говорить и все ложные звуки! С помощью звуков наша любовь танцует на ярких радугах.
— О, Заратустра, — сказали животные, — для таких, как мы, все вещи сами танцуют: это приходит, даёт руку, смеётся, убегает — и снова возвращается.
Всё проходит, всё возвращается; колесо бытия крутится вечно. Всё умирает, всё возрождается, вечно течёт год бытия.
Всё ломается, всё вновь собирается; вечно строится тот же дом бытия. Всё расходится, всё снова встречается; вечно верен круг бытия.
В каждый момент начинается бытие; вокруг каждого «здесь» катится «там» шары. Центр есть везде. Путь вечности кривой.
Zum "Ring der Ringe". К той силе, которая меняется и всё же остаётся той же, принадлежит внутренняя сторона, некая сущность Протея-Диониса, что маскируется и наслаждается своей трансформацией. Понимание «личности» как обмана: на самом деле наследственность — главный аргумент, поскольку несчётное количество формирующих сил из гораздо более ранних времён сохраняет своё постоянство. На самом деле они сражаются внутри неё и управляются, сдерживаются — через эти личности проходит воля к власти, она требует сужения перспективы, «эгоизма» как временного условия существования; она смотрит с каждой ступени на более высокую.
Сужение действующего принципа до «личности», до индивидуума.
Соответственно идея "вечного возвращения" поставленная как проблема (а не как вера или убеждение) содержит в себе хотя бы эти две вещи:
1) https://plato.stanford.edu/entries/identity-time/
2) https://ru.wikipedia.org/wiki/Корабль_Тесея
NB. "Дом" в смысле толкования снов - это суть психика анализанта. "Всё умирает, всё возрождается", в рамках вышеозначенной цитаты из Nachlass - это, очевидно, "индивидуум". "Приходит, даёт руку, смеётся, убегает" крайне похоже на портрет Жизни в "Другой плясовой песни". Наконец, о "бытие" Ницше постоянно говорит, что мы "бытие" выводим из "Я" - соответственно можно сделать ту же подстановку - но только - обратную. И так далее...
>>69888
>>70121
Как приятно, что слова и звуки существуют: разве не слова и звуки — это радуга и призрачные мосты между вечно разделённым?
Каждой душе принадлежит другой мир; для каждой души другая душа — это потусторонний мир.
Между самыми похожими лжёт обман красивейшим образом; ибо самая маленькая пропасть труднее всего преодолеть.
Для меня — как могло бы быть что-то «вне меня»? Нет внешнего мира! Но мы забываем об этом в звуках; как приятно забывать!
Разве не дали вещам имена и звуки, чтобы человек мог наслаждаться вещами? Это красивое безумие — говорить: таким образом человек танцует над всем.
Как приятно всё говорить и все ложные звуки! С помощью звуков наша любовь танцует на ярких радугах.
— О, Заратустра, — сказали животные, — для таких, как мы, все вещи сами танцуют: это приходит, даёт руку, смеётся, убегает — и снова возвращается.
Всё проходит, всё возвращается; колесо бытия крутится вечно. Всё умирает, всё возрождается, вечно течёт год бытия.
Всё ломается, всё вновь собирается; вечно строится тот же дом бытия. Всё расходится, всё снова встречается; вечно верен круг бытия.
В каждый момент начинается бытие; вокруг каждого «здесь» катится «там» шары. Центр есть везде. Путь вечности кривой.
Zum "Ring der Ringe". К той силе, которая меняется и всё же остаётся той же, принадлежит внутренняя сторона, некая сущность Протея-Диониса, что маскируется и наслаждается своей трансформацией. Понимание «личности» как обмана: на самом деле наследственность — главный аргумент, поскольку несчётное количество формирующих сил из гораздо более ранних времён сохраняет своё постоянство. На самом деле они сражаются внутри неё и управляются, сдерживаются — через эти личности проходит воля к власти, она требует сужения перспективы, «эгоизма» как временного условия существования; она смотрит с каждой ступени на более высокую.
Сужение действующего принципа до «личности», до индивидуума.
Соответственно идея "вечного возвращения" поставленная как проблема (а не как вера или убеждение) содержит в себе хотя бы эти две вещи:
1) https://plato.stanford.edu/entries/identity-time/
2) https://ru.wikipedia.org/wiki/Корабль_Тесея
NB. "Дом" в смысле толкования снов - это суть психика анализанта. "Всё умирает, всё возрождается", в рамках вышеозначенной цитаты из Nachlass - это, очевидно, "индивидуум". "Приходит, даёт руку, смеётся, убегает" крайне похоже на портрет Жизни в "Другой плясовой песни". Наконец, о "бытие" Ницше постоянно говорит, что мы "бытие" выводим из "Я" - соответственно можно сделать ту же подстановку - но только - обратную. И так далее...
>>70121
Как приятно, что слова и звуки существуют: разве не слова и звуки — это радуга и призрачные мосты между вечно разделённым?
Каждой душе принадлежит другой мир; для каждой души другая душа — это потусторонний мир.
Между самыми похожими лжёт обман красивейшим образом; ибо самая маленькая пропасть труднее всего преодолеть.
Для меня — как могло бы быть что-то «вне меня»? Нет внешнего мира! Но мы забываем об этом в звуках; как приятно забывать!
Разве не дали вещам имена и звуки, чтобы человек мог наслаждаться вещами? Это красивое безумие — говорить: таким образом человек танцует над всем.
Как приятно всё говорить и все ложные звуки! С помощью звуков наша любовь танцует на ярких радугах.
— О, Заратустра, — сказали животные, — для таких, как мы, все вещи сами танцуют: это приходит, даёт руку, смеётся, убегает — и снова возвращается.
Всё проходит, всё возвращается; колесо бытия крутится вечно. Всё умирает, всё возрождается, вечно течёт год бытия.
Всё ломается, всё вновь собирается; вечно строится тот же дом бытия. Всё расходится, всё снова встречается; вечно верен круг бытия.
В каждый момент начинается бытие; вокруг каждого «здесь» катится «там» шары. Центр есть везде. Путь вечности кривой.
Zum "Ring der Ringe". К той силе, которая меняется и всё же остаётся той же, принадлежит внутренняя сторона, некая сущность Протея-Диониса, что маскируется и наслаждается своей трансформацией. Понимание «личности» как обмана: на самом деле наследственность — главный аргумент, поскольку несчётное количество формирующих сил из гораздо более ранних времён сохраняет своё постоянство. На самом деле они сражаются внутри неё и управляются, сдерживаются — через эти личности проходит воля к власти, она требует сужения перспективы, «эгоизма» как временного условия существования; она смотрит с каждой ступени на более высокую.
Сужение действующего принципа до «личности», до индивидуума.
Соответственно идея "вечного возвращения" поставленная как проблема (а не как вера или убеждение) содержит в себе хотя бы эти две вещи:
1) https://plato.stanford.edu/entries/identity-time/
2) https://ru.wikipedia.org/wiki/Корабль_Тесея
NB. "Дом" в смысле толкования снов - это суть психика анализанта. "Всё умирает, всё возрождается", в рамках вышеозначенной цитаты из Nachlass - это, очевидно, "индивидуум". "Приходит, даёт руку, смеётся, убегает" крайне похоже на портрет Жизни в "Другой плясовой песни". Наконец, о "бытие" Ницше постоянно говорит, что мы "бытие" выводим из "Я" - соответственно можно сделать ту же подстановку - но только - обратную. И так далее...
(полу-)"божественность" ~ "долгая воля" ~ "сверхчеловек"
>"длинная воля"
Можно было бы сглупить и средуцировать её к S2 Канемана, но это, конечно, грубая ошибка. Так же можно было бы это свести к "crystallized intelligence" (gc), и это - тоже - не правильно. Наконец, самое простое, к чему это можно подвести - просто память (и её содержимое), - но и это - всего лишь "сведение к знакомому", практический non-sense.
Варианты того, что вообще влияет на это:
1) Аутохтонное,
2) Эндогенное,
3) Хронобиология (крайне важный фактор),
4) Психогенное ("сумма означающих", например).
Что вместе и составляет т.н. "физиологию", - но можно подкопаться и под это, можно выяснить всю мораль этих методов, и того, что привело к таким выводам. Таким образом, в любой оптике "возвращение" происходит - но, конечно, прежде всего не к "уму" (gf или gc), не к "душе", а - к телу.
Добродетельно ли это, когда одна клетка превращается в функцию другой; более сильной клетки? Она должна сделать это. И не является ли злом со стороны более сильно то, что она ассимилирует слабую? Она также должна сделать это; таким образом, ей это необходимо, поскольку она стремится к обильному пополнению и хочет регенерировать себя. Сообразно этому в благоволении следует различать склонность к усвоению и склонность к подчинению, в зависимости от того, испытывает ли благоволение более сильный или более слабый. Радость и желание соединены в более сильном, который хочет превратить нечто в свою функцию; в более слабом, который тщится стать функцией, соединены радость и желание быть желанным. – Сострадание, по сути дела, есть первое – некое приятное возбуждение склонности к усвоению при виде более слабого; при этом следует еще помнить, что “сильный” и “слабый” суть относительные понятия.
Мораль и физиология. — Мы считаем поспешным, что человеческое сознание долгое время считалось высшей стадией органического развития и самой удивительной из всех земных вещей, чуть ли не её цветением и «целью». На самом деле гораздо удивительнее — тело. Невозможно до конца восхищаться тем, как стало возможным существование человеческого тела: как такая огромная и сложная единица из живых существ, каждое из которых зависимо и подчинено, но в то же время, в каком-то смысле, командует и действует по собственному желанию, может жить, расти и существовать какое-то время как целое — и это явно не происходит через сознание! Это «чудо чудес» сознание всего лишь «инструмент», и не больше — в том же смысле, в каком желудок является инструментом. Великолепная связь множества живых существ, упорядочение и взаимодействие высших и низших действий, тысячекратный повиновение, которое не является слепым, тем более механическим, а является избирательным, разумным, внимательным и даже противоборствующим — всё это явление «тела» по интеллектуальной степени превосходит наше сознание, наш «дух», наше осознанное мышление, чувства и желания так же, как алгебра превосходит таблицу умножения. «Нервная и мозговая система» не устроены для того, чтобы производить мышление, чувства и желания; скорее, мне кажется, что для этих процессов вовсе не нужен «аппарат», а что они сами по себе — «сама суть» того, что происходит. Наоборот, такая грандиозная синтезия живых существ и интеллектов, называемая «человеком», может жить только тогда, когда создана эта тонкая система связи и посредничества, обеспечивающая мгновенную коммуникацию всех этих высших и низших существ — причём исключительно через живых посредников. Это моральная, а не механистическая задача!
Мы отказались от разговоров о «единстве», «душе» и «личности»: такие гипотезы только усложняют проблему, это уже ясно. И те мельчайшие живые существа, из которых состоит наше тело (вернее, их взаимодействие является лучшей аналогией того, что мы называем «телом»), мы не рассматриваем как атомы души, а как нечто растущее, борющееся, размножающееся и снова умирающее; их количество постоянно меняется, и наша жизнь, как и всякая жизнь, есть одновременно и постоянное умирание. Следовательно, в человеке существует столько «сознаний», сколько существ участвуют в его теле в каждый момент его существования. Особенность того, что обычно считается единственным «сознанием», интеллектом, заключается именно в том, что он остаётся защищённым и отделённым от множества сознаний, участвующих в опыте этих множества существ, и как сознание высшего порядка, как правящая множественность и аристократия, он получает лишь выборочные переживания, причём все они упрощены, систематизированы и сделаны понятными — то есть искажены, — чтобы затем он сам продолжал эти упрощения и искажения, создавая то, что мы называем «волей». Каждый такой акт воли предполагает своего рода назначение диктатора.
То, что этот интеллект выбирает из множества переживаний, что уже упрощает, аналогизирует и интерпретирует эти переживания, явно не является самим этим интеллектом: так же, как он не является тем, что исполняет волю, что принимает бледное, неясное представление о ценностях и силах и переводит его в живую силу и точные измерения ценностей. И тот же процесс, который происходит здесь, должен происходить на всех более низких уровнях, в поведении всех этих высших и низших существ друг по отношению к другу, всё тот же процесс: выбор и предлагение переживаний, абстрагирование и осмысление, воля, обратный перевод весьма неопределённой воли в конкретные действия. Мы учим на примере тела, что наша жизнь возможна благодаря взаимодействию множества совершенно неравных интеллектов, и поэтому она возможна лишь благодаря постоянному, многообразному повиновению и приказаниям — морально говоря: через непрерывную практику множества добродетелей. И как можно было бы прекратить говорить морально! — — Так, болтая, я предался своему учительскому порыву, ведь мне было счастливо иметь кого-то, кто мог выслушать меня. Но именно в этот момент Ариадна не выдержала — это произошло в первый раз, когда я находился на Наксосе: «Но, господин, — сказала она, — вы говорите свинский немецкий!» — «Немецкий, — ответил я, весело, — просто немецкий! Оставьте свинью, богиня! Вы недооценили трудность в том, чтобы выразить тонкие вещи на немецком!» — «Тонкие вещи! — воскликнула Ариадна в ужасе. — Но это же был просто позитивизм! Философия хобота! Мешанина понятий и мусор из сотни философий! Куда это всё ведёт!» — и при этом она нетерпеливо вертела знаменитую нить, которая когда-то вела её Тезея через лабиринт. — Так выяснилось, что в своей философской подготовке Ариадна отставала на два тысячелетия.
>"длинная воля"
Можно было бы сглупить и средуцировать её к S2 Канемана, но это, конечно, грубая ошибка. Так же можно было бы это свести к "crystallized intelligence" (gc), и это - тоже - не правильно. Наконец, самое простое, к чему это можно подвести - просто память (и её содержимое), - но и это - всего лишь "сведение к знакомому", практический non-sense.
Варианты того, что вообще влияет на это:
1) Аутохтонное,
2) Эндогенное,
3) Хронобиология (крайне важный фактор),
4) Психогенное ("сумма означающих", например).
Что вместе и составляет т.н. "физиологию", - но можно подкопаться и под это, можно выяснить всю мораль этих методов, и того, что привело к таким выводам. Таким образом, в любой оптике "возвращение" происходит - но, конечно, прежде всего не к "уму" (gf или gc), не к "душе", а - к телу.
Добродетельно ли это, когда одна клетка превращается в функцию другой; более сильной клетки? Она должна сделать это. И не является ли злом со стороны более сильно то, что она ассимилирует слабую? Она также должна сделать это; таким образом, ей это необходимо, поскольку она стремится к обильному пополнению и хочет регенерировать себя. Сообразно этому в благоволении следует различать склонность к усвоению и склонность к подчинению, в зависимости от того, испытывает ли благоволение более сильный или более слабый. Радость и желание соединены в более сильном, который хочет превратить нечто в свою функцию; в более слабом, который тщится стать функцией, соединены радость и желание быть желанным. – Сострадание, по сути дела, есть первое – некое приятное возбуждение склонности к усвоению при виде более слабого; при этом следует еще помнить, что “сильный” и “слабый” суть относительные понятия.
Мораль и физиология. — Мы считаем поспешным, что человеческое сознание долгое время считалось высшей стадией органического развития и самой удивительной из всех земных вещей, чуть ли не её цветением и «целью». На самом деле гораздо удивительнее — тело. Невозможно до конца восхищаться тем, как стало возможным существование человеческого тела: как такая огромная и сложная единица из живых существ, каждое из которых зависимо и подчинено, но в то же время, в каком-то смысле, командует и действует по собственному желанию, может жить, расти и существовать какое-то время как целое — и это явно не происходит через сознание! Это «чудо чудес» сознание всего лишь «инструмент», и не больше — в том же смысле, в каком желудок является инструментом. Великолепная связь множества живых существ, упорядочение и взаимодействие высших и низших действий, тысячекратный повиновение, которое не является слепым, тем более механическим, а является избирательным, разумным, внимательным и даже противоборствующим — всё это явление «тела» по интеллектуальной степени превосходит наше сознание, наш «дух», наше осознанное мышление, чувства и желания так же, как алгебра превосходит таблицу умножения. «Нервная и мозговая система» не устроены для того, чтобы производить мышление, чувства и желания; скорее, мне кажется, что для этих процессов вовсе не нужен «аппарат», а что они сами по себе — «сама суть» того, что происходит. Наоборот, такая грандиозная синтезия живых существ и интеллектов, называемая «человеком», может жить только тогда, когда создана эта тонкая система связи и посредничества, обеспечивающая мгновенную коммуникацию всех этих высших и низших существ — причём исключительно через живых посредников. Это моральная, а не механистическая задача!
Мы отказались от разговоров о «единстве», «душе» и «личности»: такие гипотезы только усложняют проблему, это уже ясно. И те мельчайшие живые существа, из которых состоит наше тело (вернее, их взаимодействие является лучшей аналогией того, что мы называем «телом»), мы не рассматриваем как атомы души, а как нечто растущее, борющееся, размножающееся и снова умирающее; их количество постоянно меняется, и наша жизнь, как и всякая жизнь, есть одновременно и постоянное умирание. Следовательно, в человеке существует столько «сознаний», сколько существ участвуют в его теле в каждый момент его существования. Особенность того, что обычно считается единственным «сознанием», интеллектом, заключается именно в том, что он остаётся защищённым и отделённым от множества сознаний, участвующих в опыте этих множества существ, и как сознание высшего порядка, как правящая множественность и аристократия, он получает лишь выборочные переживания, причём все они упрощены, систематизированы и сделаны понятными — то есть искажены, — чтобы затем он сам продолжал эти упрощения и искажения, создавая то, что мы называем «волей». Каждый такой акт воли предполагает своего рода назначение диктатора.
То, что этот интеллект выбирает из множества переживаний, что уже упрощает, аналогизирует и интерпретирует эти переживания, явно не является самим этим интеллектом: так же, как он не является тем, что исполняет волю, что принимает бледное, неясное представление о ценностях и силах и переводит его в живую силу и точные измерения ценностей. И тот же процесс, который происходит здесь, должен происходить на всех более низких уровнях, в поведении всех этих высших и низших существ друг по отношению к другу, всё тот же процесс: выбор и предлагение переживаний, абстрагирование и осмысление, воля, обратный перевод весьма неопределённой воли в конкретные действия. Мы учим на примере тела, что наша жизнь возможна благодаря взаимодействию множества совершенно неравных интеллектов, и поэтому она возможна лишь благодаря постоянному, многообразному повиновению и приказаниям — морально говоря: через непрерывную практику множества добродетелей. И как можно было бы прекратить говорить морально! — — Так, болтая, я предался своему учительскому порыву, ведь мне было счастливо иметь кого-то, кто мог выслушать меня. Но именно в этот момент Ариадна не выдержала — это произошло в первый раз, когда я находился на Наксосе: «Но, господин, — сказала она, — вы говорите свинский немецкий!» — «Немецкий, — ответил я, весело, — просто немецкий! Оставьте свинью, богиня! Вы недооценили трудность в том, чтобы выразить тонкие вещи на немецком!» — «Тонкие вещи! — воскликнула Ариадна в ужасе. — Но это же был просто позитивизм! Философия хобота! Мешанина понятий и мусор из сотни философий! Куда это всё ведёт!» — и при этом она нетерпеливо вертела знаменитую нить, которая когда-то вела её Тезея через лабиринт. — Так выяснилось, что в своей философской подготовке Ариадна отставала на два тысячелетия.
Оставив в стороне ценность таких утверждений, как «в нас существует категорический императив», можно всё же спросить: что такое утверждение говорит о том, кто его выдвигает? Есть морали, которые призваны оправдать их автора перед другими; есть морали, которые должны его успокоить и привести к внутреннему согласию; с другими он хочет сам себя распять и унизить; с другими — отомстить, с другими — скрыться, с другими — возвыситься, подняться ввысь и в даль; эта мораль служит своему автору, чтобы забыть, та — чтобы забыть о себе или что-то из себя забыть; некоторые моралисты хотят влиять на человечество, проявить свою силу и творческое вдохновение; многие другие, возможно, как и Кант, с помощью своей морали хотят сказать: «Что во мне достойно уважения, так это то, что я могу подчиняться, — и у вас должно быть так же, как у меня!» — короче, морали тоже являются своего рода знаковой системой аффектов.
Каждая мораль, в отличие от laisser-faire, представляет собой своего рода тиранию над «природой», а также над «разумом»: но это ещё не возражение против неё, если только мы не начинаем сами, снова, с какой-либо морали, декретировать, что всякая форма тирании и неразумия недопустима. Существенное и неоценимое в любой морали — это то, что она представляет собой длительное принуждение: чтобы понять стоицизм, Пор-Руаль или пуританизм, можно вспомнить принуждение, под которым каждая речь, как и всякая культура, становилась сильной и свободной — это принуждение метрического порядка, тирания рифмы и ритма. Сколько трудностей приходилось преодолевать поэтам и ораторам в каждом народе! — включая некоторых современных писателей-прозаиков, в чьих ушах живёт беспощадная совесть — «из-за глупости», как говорят утилитарные болваны, полагающие себя умными, — «из покорности произвольным законам», как говорят анархисты, считающие себя «свободными», а значит, освобождёнными от всякой дисциплины. Но удивительный факт заключается в том, что всё, что есть в мире свободы, утончённости, дерзости, танца и мастерства, что когда-либо существовало или существует, будь то в мышлении, правлении, речи или убеждении, в искусстве и в нравственности, стало возможным лишь благодаря «тирании таких произвольных законов»; и вполне вероятно, что именно это и есть «природа» и «естественность» — а не тот самый laisser-faire! Каждый художник знает, как далека от чувства «отпускания себя» его «естественное» состояние — свободное упорядочение, установление, распределение, формирование в моменты «вдохновения», — и как строго и утончённо он подчиняется тысячам законов, которые насмехаются над всяким формулированием через понятия, будучи жёсткими и определёнными (ведь даже самое твёрдое понятие имеет, напротив, что-то плавающее, многозначное, неопределённое). Существенное, «на небесах и на земле», как кажется, это снова то, что долгое время следует в одном направлении: при этом всегда вырастает нечто, ради чего стоит жить на Земле, например добродетель, искусство, музыка, танец, разум, духовность, — что-то возвышающее, утончённое, чудесное и божественное. Долгая несвобода духа, подозрительное принуждение в передаче мыслей, дисциплина, которую мыслитель накладывал на себя, чтобы мыслить в рамках церковных и дворянских норм или в пределах аристотелевских предпосылок, долгое умственное стремление трактовать всё, что происходит, по христианской схеме и вновь открывать христианского Бога даже в каждом случае, оправдывая его, — вся эта насилие, произвол, жёсткость, ужасающая и, казалось бы, нелепая противоразумность, оказалась тем средством, с помощью которого европейский дух выработал свою силу, свою безжалостную любознательность и тонкую подвижность. Правда, в этом процессе много силы и духа было подавлено, уничтожено и испорчено (поскольку «природа», как она есть, всегда проявляется в своей расточительной и равнодушной величественности, которая вызывает возмущение, но является благородной). То, что на протяжении тысячелетий европейские мыслители думали только для того, чтобы что-то доказать — а сегодня мы, наоборот, считаем подозрительным любого мыслителя, который «хочет что-то доказать» — то, что им всегда было ясно, какой результат должен был быть получен в результате самого строгого размышления, как, например, когда-то в азиатской астрологии или до сих пор в безобидной христианско-моральной интерпретации личных событий «во славу Бога» и «для спасения души»: — эта тирания, этот произвол, эта строгая и грандиозная глупость воспитали дух; рабство, как кажется, является в более грубом и более утонченном смысле необходимым средством для духовной дисциплины и воспитания. Можно посмотреть на любую мораль с этой точки зрения: именно «природа» в ней учит ненавидеть laisser-faire, чрезмерную свободу и сажает в человеке потребность в ограниченных горизонтах, в ближайших задачах, — она учит сужению перспективы, а значит, в каком-то смысле глупости, как условию жизни и роста. «Ты должен подчиняться, кому-то, долго: иначе ты погибнешь и потеряешь последнее уважение к себе» — мне кажется, что это моральный императив природы, который, конечно, не является «категорическим», как требовал от него старый Кант (отсюда и «иначе» — ), и не обращён к отдельному человеку (что ей до отдельного человека!), но касается народов, рас, эпох, сословий, а прежде всего — всего живого существа «человека», человека.
Каждая мораль, в отличие от laisser-faire, представляет собой своего рода тиранию над «природой», а также над «разумом»: но это ещё не возражение против неё, если только мы не начинаем сами, снова, с какой-либо морали, декретировать, что всякая форма тирании и неразумия недопустима. Существенное и неоценимое в любой морали — это то, что она представляет собой длительное принуждение: чтобы понять стоицизм, Пор-Руаль или пуританизм, можно вспомнить принуждение, под которым каждая речь, как и всякая культура, становилась сильной и свободной — это принуждение метрического порядка, тирания рифмы и ритма. Сколько трудностей приходилось преодолевать поэтам и ораторам в каждом народе! — включая некоторых современных писателей-прозаиков, в чьих ушах живёт беспощадная совесть — «из-за глупости», как говорят утилитарные болваны, полагающие себя умными, — «из покорности произвольным законам», как говорят анархисты, считающие себя «свободными», а значит, освобождёнными от всякой дисциплины. Но удивительный факт заключается в том, что всё, что есть в мире свободы, утончённости, дерзости, танца и мастерства, что когда-либо существовало или существует, будь то в мышлении, правлении, речи или убеждении, в искусстве и в нравственности, стало возможным лишь благодаря «тирании таких произвольных законов»; и вполне вероятно, что именно это и есть «природа» и «естественность» — а не тот самый laisser-faire! Каждый художник знает, как далека от чувства «отпускания себя» его «естественное» состояние — свободное упорядочение, установление, распределение, формирование в моменты «вдохновения», — и как строго и утончённо он подчиняется тысячам законов, которые насмехаются над всяким формулированием через понятия, будучи жёсткими и определёнными (ведь даже самое твёрдое понятие имеет, напротив, что-то плавающее, многозначное, неопределённое). Существенное, «на небесах и на земле», как кажется, это снова то, что долгое время следует в одном направлении: при этом всегда вырастает нечто, ради чего стоит жить на Земле, например добродетель, искусство, музыка, танец, разум, духовность, — что-то возвышающее, утончённое, чудесное и божественное. Долгая несвобода духа, подозрительное принуждение в передаче мыслей, дисциплина, которую мыслитель накладывал на себя, чтобы мыслить в рамках церковных и дворянских норм или в пределах аристотелевских предпосылок, долгое умственное стремление трактовать всё, что происходит, по христианской схеме и вновь открывать христианского Бога даже в каждом случае, оправдывая его, — вся эта насилие, произвол, жёсткость, ужасающая и, казалось бы, нелепая противоразумность, оказалась тем средством, с помощью которого европейский дух выработал свою силу, свою безжалостную любознательность и тонкую подвижность. Правда, в этом процессе много силы и духа было подавлено, уничтожено и испорчено (поскольку «природа», как она есть, всегда проявляется в своей расточительной и равнодушной величественности, которая вызывает возмущение, но является благородной). То, что на протяжении тысячелетий европейские мыслители думали только для того, чтобы что-то доказать — а сегодня мы, наоборот, считаем подозрительным любого мыслителя, который «хочет что-то доказать» — то, что им всегда было ясно, какой результат должен был быть получен в результате самого строгого размышления, как, например, когда-то в азиатской астрологии или до сих пор в безобидной христианско-моральной интерпретации личных событий «во славу Бога» и «для спасения души»: — эта тирания, этот произвол, эта строгая и грандиозная глупость воспитали дух; рабство, как кажется, является в более грубом и более утонченном смысле необходимым средством для духовной дисциплины и воспитания. Можно посмотреть на любую мораль с этой точки зрения: именно «природа» в ней учит ненавидеть laisser-faire, чрезмерную свободу и сажает в человеке потребность в ограниченных горизонтах, в ближайших задачах, — она учит сужению перспективы, а значит, в каком-то смысле глупости, как условию жизни и роста. «Ты должен подчиняться, кому-то, долго: иначе ты погибнешь и потеряешь последнее уважение к себе» — мне кажется, что это моральный императив природы, который, конечно, не является «категорическим», как требовал от него старый Кант (отсюда и «иначе» — ), и не обращён к отдельному человеку (что ей до отдельного человека!), но касается народов, рас, эпох, сословий, а прежде всего — всего живого существа «человека», человека.
Оставив в стороне ценность таких утверждений, как «в нас существует категорический императив», можно всё же спросить: что такое утверждение говорит о том, кто его выдвигает? Есть морали, которые призваны оправдать их автора перед другими; есть морали, которые должны его успокоить и привести к внутреннему согласию; с другими он хочет сам себя распять и унизить; с другими — отомстить, с другими — скрыться, с другими — возвыситься, подняться ввысь и в даль; эта мораль служит своему автору, чтобы забыть, та — чтобы забыть о себе или что-то из себя забыть; некоторые моралисты хотят влиять на человечество, проявить свою силу и творческое вдохновение; многие другие, возможно, как и Кант, с помощью своей морали хотят сказать: «Что во мне достойно уважения, так это то, что я могу подчиняться, — и у вас должно быть так же, как у меня!» — короче, морали тоже являются своего рода знаковой системой аффектов.
Каждая мораль, в отличие от laisser-faire, представляет собой своего рода тиранию над «природой», а также над «разумом»: но это ещё не возражение против неё, если только мы не начинаем сами, снова, с какой-либо морали, декретировать, что всякая форма тирании и неразумия недопустима. Существенное и неоценимое в любой морали — это то, что она представляет собой длительное принуждение: чтобы понять стоицизм, Пор-Руаль или пуританизм, можно вспомнить принуждение, под которым каждая речь, как и всякая культура, становилась сильной и свободной — это принуждение метрического порядка, тирания рифмы и ритма. Сколько трудностей приходилось преодолевать поэтам и ораторам в каждом народе! — включая некоторых современных писателей-прозаиков, в чьих ушах живёт беспощадная совесть — «из-за глупости», как говорят утилитарные болваны, полагающие себя умными, — «из покорности произвольным законам», как говорят анархисты, считающие себя «свободными», а значит, освобождёнными от всякой дисциплины. Но удивительный факт заключается в том, что всё, что есть в мире свободы, утончённости, дерзости, танца и мастерства, что когда-либо существовало или существует, будь то в мышлении, правлении, речи или убеждении, в искусстве и в нравственности, стало возможным лишь благодаря «тирании таких произвольных законов»; и вполне вероятно, что именно это и есть «природа» и «естественность» — а не тот самый laisser-faire! Каждый художник знает, как далека от чувства «отпускания себя» его «естественное» состояние — свободное упорядочение, установление, распределение, формирование в моменты «вдохновения», — и как строго и утончённо он подчиняется тысячам законов, которые насмехаются над всяким формулированием через понятия, будучи жёсткими и определёнными (ведь даже самое твёрдое понятие имеет, напротив, что-то плавающее, многозначное, неопределённое). Существенное, «на небесах и на земле», как кажется, это снова то, что долгое время следует в одном направлении: при этом всегда вырастает нечто, ради чего стоит жить на Земле, например добродетель, искусство, музыка, танец, разум, духовность, — что-то возвышающее, утончённое, чудесное и божественное. Долгая несвобода духа, подозрительное принуждение в передаче мыслей, дисциплина, которую мыслитель накладывал на себя, чтобы мыслить в рамках церковных и дворянских норм или в пределах аристотелевских предпосылок, долгое умственное стремление трактовать всё, что происходит, по христианской схеме и вновь открывать христианского Бога даже в каждом случае, оправдывая его, — вся эта насилие, произвол, жёсткость, ужасающая и, казалось бы, нелепая противоразумность, оказалась тем средством, с помощью которого европейский дух выработал свою силу, свою безжалостную любознательность и тонкую подвижность. Правда, в этом процессе много силы и духа было подавлено, уничтожено и испорчено (поскольку «природа», как она есть, всегда проявляется в своей расточительной и равнодушной величественности, которая вызывает возмущение, но является благородной). То, что на протяжении тысячелетий европейские мыслители думали только для того, чтобы что-то доказать — а сегодня мы, наоборот, считаем подозрительным любого мыслителя, который «хочет что-то доказать» — то, что им всегда было ясно, какой результат должен был быть получен в результате самого строгого размышления, как, например, когда-то в азиатской астрологии или до сих пор в безобидной христианско-моральной интерпретации личных событий «во славу Бога» и «для спасения души»: — эта тирания, этот произвол, эта строгая и грандиозная глупость воспитали дух; рабство, как кажется, является в более грубом и более утонченном смысле необходимым средством для духовной дисциплины и воспитания. Можно посмотреть на любую мораль с этой точки зрения: именно «природа» в ней учит ненавидеть laisser-faire, чрезмерную свободу и сажает в человеке потребность в ограниченных горизонтах, в ближайших задачах, — она учит сужению перспективы, а значит, в каком-то смысле глупости, как условию жизни и роста. «Ты должен подчиняться, кому-то, долго: иначе ты погибнешь и потеряешь последнее уважение к себе» — мне кажется, что это моральный императив природы, который, конечно, не является «категорическим», как требовал от него старый Кант (отсюда и «иначе» — ), и не обращён к отдельному человеку (что ей до отдельного человека!), но касается народов, рас, эпох, сословий, а прежде всего — всего живого существа «человека», человека.
Каждая мораль, в отличие от laisser-faire, представляет собой своего рода тиранию над «природой», а также над «разумом»: но это ещё не возражение против неё, если только мы не начинаем сами, снова, с какой-либо морали, декретировать, что всякая форма тирании и неразумия недопустима. Существенное и неоценимое в любой морали — это то, что она представляет собой длительное принуждение: чтобы понять стоицизм, Пор-Руаль или пуританизм, можно вспомнить принуждение, под которым каждая речь, как и всякая культура, становилась сильной и свободной — это принуждение метрического порядка, тирания рифмы и ритма. Сколько трудностей приходилось преодолевать поэтам и ораторам в каждом народе! — включая некоторых современных писателей-прозаиков, в чьих ушах живёт беспощадная совесть — «из-за глупости», как говорят утилитарные болваны, полагающие себя умными, — «из покорности произвольным законам», как говорят анархисты, считающие себя «свободными», а значит, освобождёнными от всякой дисциплины. Но удивительный факт заключается в том, что всё, что есть в мире свободы, утончённости, дерзости, танца и мастерства, что когда-либо существовало или существует, будь то в мышлении, правлении, речи или убеждении, в искусстве и в нравственности, стало возможным лишь благодаря «тирании таких произвольных законов»; и вполне вероятно, что именно это и есть «природа» и «естественность» — а не тот самый laisser-faire! Каждый художник знает, как далека от чувства «отпускания себя» его «естественное» состояние — свободное упорядочение, установление, распределение, формирование в моменты «вдохновения», — и как строго и утончённо он подчиняется тысячам законов, которые насмехаются над всяким формулированием через понятия, будучи жёсткими и определёнными (ведь даже самое твёрдое понятие имеет, напротив, что-то плавающее, многозначное, неопределённое). Существенное, «на небесах и на земле», как кажется, это снова то, что долгое время следует в одном направлении: при этом всегда вырастает нечто, ради чего стоит жить на Земле, например добродетель, искусство, музыка, танец, разум, духовность, — что-то возвышающее, утончённое, чудесное и божественное. Долгая несвобода духа, подозрительное принуждение в передаче мыслей, дисциплина, которую мыслитель накладывал на себя, чтобы мыслить в рамках церковных и дворянских норм или в пределах аристотелевских предпосылок, долгое умственное стремление трактовать всё, что происходит, по христианской схеме и вновь открывать христианского Бога даже в каждом случае, оправдывая его, — вся эта насилие, произвол, жёсткость, ужасающая и, казалось бы, нелепая противоразумность, оказалась тем средством, с помощью которого европейский дух выработал свою силу, свою безжалостную любознательность и тонкую подвижность. Правда, в этом процессе много силы и духа было подавлено, уничтожено и испорчено (поскольку «природа», как она есть, всегда проявляется в своей расточительной и равнодушной величественности, которая вызывает возмущение, но является благородной). То, что на протяжении тысячелетий европейские мыслители думали только для того, чтобы что-то доказать — а сегодня мы, наоборот, считаем подозрительным любого мыслителя, который «хочет что-то доказать» — то, что им всегда было ясно, какой результат должен был быть получен в результате самого строгого размышления, как, например, когда-то в азиатской астрологии или до сих пор в безобидной христианско-моральной интерпретации личных событий «во славу Бога» и «для спасения души»: — эта тирания, этот произвол, эта строгая и грандиозная глупость воспитали дух; рабство, как кажется, является в более грубом и более утонченном смысле необходимым средством для духовной дисциплины и воспитания. Можно посмотреть на любую мораль с этой точки зрения: именно «природа» в ней учит ненавидеть laisser-faire, чрезмерную свободу и сажает в человеке потребность в ограниченных горизонтах, в ближайших задачах, — она учит сужению перспективы, а значит, в каком-то смысле глупости, как условию жизни и роста. «Ты должен подчиняться, кому-то, долго: иначе ты погибнешь и потеряешь последнее уважение к себе» — мне кажется, что это моральный императив природы, который, конечно, не является «категорическим», как требовал от него старый Кант (отсюда и «иначе» — ), и не обращён к отдельному человеку (что ей до отдельного человека!), но касается народов, рас, эпох, сословий, а прежде всего — всего живого существа «человека», человека.
Старая теологическая проблема «веры» и «знания» — или, точнее, инстинкта и разума — то есть вопрос, имеет ли инстинкт больше авторитета в оценке ценности вещей, чем разум, который ищет причины, «почему?», и оценивает всё с точки зрения целесообразности и полезности, — это всё тот же старый моральный вопрос, который впервые возник в лице Сократа и ещё задолго до христианства разделил умы. Сократ сам, конечно, с укромной предвзятостью своего таланта — таланта превосходного диалектика — изначально встал на сторону разума; и действительно, чем он занимался всю свою жизнь, как не тем, что смеялся над неловкой неспособностью своих благородных афинян, людей инстинкта, как всех благородных людей, которые никогда не могли дать достаточных объяснений своим поступкам? Но в конце концов, тихо и втайне, он смеялся и над собой: он обнаружил у себя, перед своим более тонким сознанием и самопроследованием, ту же самую трудность и неспособность. «Зачем, — говорил он себе, — из-за этого отказываться от инстинктов!» Нужно дать право и инстинктам, и разуму — нужно следовать инстинктам, но убедить разум поддержать их с помощью хороших причин. Это и была настоящая ложь великого таинственного ироника; он убедил свою совесть принять своего рода самообман: в сущности, он разгадал иррациональное в моральном суждении. Платон, в таких вопросах более наивный и без хитрости народа, хотел всеми силами — самой большой силой, какую философ когда-либо применял! — доказать, что разум и инстинкт сами по себе стремятся к одной цели — к добру, к «Богу»; и с тех пор все теологи и философы следуют по тому же пути — то есть, в вопросах морали инстинкт, или как называют его христиане, «вера», или как я называю это, «стадо», одержал победу. Следовало бы, правда, исключить Декарта, отца рационализма (и, следовательно, дедушку революции), который признал авторитет только разума: но разум — это всего лишь инструмент, и Декарт был поверхностен.
Тот, кто изучал историю отдельной науки, обнаруживает в её развитии ключ к пониманию самых старых и самых обычных процессов «знания и познания»: там, как и здесь, прежде всего развиваются поспешные гипотезы, выдумки, добросердечная глупая готовность к «вере», недостаток недоверия и терпения — наши органы чувств учат нас поздно и никогда не учат полностью быть точными и осторожными органами познания. Нашему глазу легче при определенном случае воспроизвести уже когда-то созданное изображение, чем удержать в себе отклоняющееся и новое впечатление: последнее требует больше усилий, больше «моральности». Слушать что-то новое — для уха неприятно и трудно; чуждую музыку мы слышим плохо. Мы бессознательно пытаемся при слушании другого языка преобразовать услышанные звуки в слова, которые нам знакомы и привычны: так, например, немец стал использовать слово Armbrust вместо услышанного arcubalista. Новое вызывает у наших чувств сопротивление и неохоту; и вообще в «самых простых» процессах чувственного восприятия преобладают аффекты, такие как страх, любовь, ненависть, включая пассивные аффекты лени. — Точно так же, как современный читатель не читает все слова (или тем более слоги) на странице — он скорее случайным образом извлекает пять из двадцати слов и «угадывает» предполагаемый смысл, — так и мы не видим дерево в точности и полноте, относительно листьев, ветвей, цвета, формы; нам гораздо легче «фантазировать» о некоем дереве. Даже среди самых странных переживаний мы поступаем так же: мы выдумываем большую часть переживания и едва ли можем заставить себя не быть «изобретателями» происходящего. Всё это говорит о том, что мы с самого начала, с давних пор — привыкли лгать. Или, чтобы выразиться более добродетельно и лицемерно, но приятно: мы гораздо больше художники, чем знаем. — В живом разговоре я часто вижу лицо человека, с которым говорю, в зависимости от мысли, которую он высказывает, или той, которую, как мне кажется, я вызвал в нём, так ясно и чётко, что эта степень ясности значительно превышает возможности моего зрения: — тонкость игры мышц и выражения глаз, очевидно, должна быть мной додумана. Вероятно, человек вообще сделал совсем другое лицо или даже не сделал его вовсе. (Quidquid luce fuit, tenebris agit: но и наоборот. То, что мы переживаем во сне, при условии, что мы переживаем это часто, в конечном итоге так же хорошо относится к общей структуре нашей души, как и что-то «действительно» пережитое: благодаря этому мы становимся богаче или беднее, имеем больше или меньше потребностей и, в конце концов, в ясный светлый день, даже в самые беззаботные моменты нашего бодрствующего сознания, немного поддаёмся привычкам наших снов. Допустим, что человек часто летал во сне и в какой-то момент, когда он снова начинает мечтать, осознаёт, что обладает силой и искусством полёта как своим правом, как своим собственным завидным счастьем: такой человек, который считает, что способен воплотить любую дугу и угол с едва заметным импульсом, кто знаком с ощущением некой божественной лёгкости, «вверх» без напряжения и принуждения, «вниз» без унижения и оскорблений — без тяжести! — как такой человек может не начать иначе воспринимать и определять слово «счастье» в свой бодрствующий день? Как он может не желать счастья иначе? «Взлёт», как это описывают поэты, для него, по сравнению с тем «полетом», будет слишком земным, мускулистым, насильственным, слишком «тяжёлым».)
Тот, кто изучал историю отдельной науки, обнаруживает в её развитии ключ к пониманию самых старых и самых обычных процессов «знания и познания»: там, как и здесь, прежде всего развиваются поспешные гипотезы, выдумки, добросердечная глупая готовность к «вере», недостаток недоверия и терпения — наши органы чувств учат нас поздно и никогда не учат полностью быть точными и осторожными органами познания. Нашему глазу легче при определенном случае воспроизвести уже когда-то созданное изображение, чем удержать в себе отклоняющееся и новое впечатление: последнее требует больше усилий, больше «моральности». Слушать что-то новое — для уха неприятно и трудно; чуждую музыку мы слышим плохо. Мы бессознательно пытаемся при слушании другого языка преобразовать услышанные звуки в слова, которые нам знакомы и привычны: так, например, немец стал использовать слово Armbrust вместо услышанного arcubalista. Новое вызывает у наших чувств сопротивление и неохоту; и вообще в «самых простых» процессах чувственного восприятия преобладают аффекты, такие как страх, любовь, ненависть, включая пассивные аффекты лени. — Точно так же, как современный читатель не читает все слова (или тем более слоги) на странице — он скорее случайным образом извлекает пять из двадцати слов и «угадывает» предполагаемый смысл, — так и мы не видим дерево в точности и полноте, относительно листьев, ветвей, цвета, формы; нам гораздо легче «фантазировать» о некоем дереве. Даже среди самых странных переживаний мы поступаем так же: мы выдумываем большую часть переживания и едва ли можем заставить себя не быть «изобретателями» происходящего. Всё это говорит о том, что мы с самого начала, с давних пор — привыкли лгать. Или, чтобы выразиться более добродетельно и лицемерно, но приятно: мы гораздо больше художники, чем знаем. — В живом разговоре я часто вижу лицо человека, с которым говорю, в зависимости от мысли, которую он высказывает, или той, которую, как мне кажется, я вызвал в нём, так ясно и чётко, что эта степень ясности значительно превышает возможности моего зрения: — тонкость игры мышц и выражения глаз, очевидно, должна быть мной додумана. Вероятно, человек вообще сделал совсем другое лицо или даже не сделал его вовсе. (Quidquid luce fuit, tenebris agit: но и наоборот. То, что мы переживаем во сне, при условии, что мы переживаем это часто, в конечном итоге так же хорошо относится к общей структуре нашей души, как и что-то «действительно» пережитое: благодаря этому мы становимся богаче или беднее, имеем больше или меньше потребностей и, в конце концов, в ясный светлый день, даже в самые беззаботные моменты нашего бодрствующего сознания, немного поддаёмся привычкам наших снов. Допустим, что человек часто летал во сне и в какой-то момент, когда он снова начинает мечтать, осознаёт, что обладает силой и искусством полёта как своим правом, как своим собственным завидным счастьем: такой человек, который считает, что способен воплотить любую дугу и угол с едва заметным импульсом, кто знаком с ощущением некой божественной лёгкости, «вверх» без напряжения и принуждения, «вниз» без унижения и оскорблений — без тяжести! — как такой человек может не начать иначе воспринимать и определять слово «счастье» в свой бодрствующий день? Как он может не желать счастья иначе? «Взлёт», как это описывают поэты, для него, по сравнению с тем «полетом», будет слишком земным, мускулистым, насильственным, слишком «тяжёлым».)
Старая теологическая проблема «веры» и «знания» — или, точнее, инстинкта и разума — то есть вопрос, имеет ли инстинкт больше авторитета в оценке ценности вещей, чем разум, который ищет причины, «почему?», и оценивает всё с точки зрения целесообразности и полезности, — это всё тот же старый моральный вопрос, который впервые возник в лице Сократа и ещё задолго до христианства разделил умы. Сократ сам, конечно, с укромной предвзятостью своего таланта — таланта превосходного диалектика — изначально встал на сторону разума; и действительно, чем он занимался всю свою жизнь, как не тем, что смеялся над неловкой неспособностью своих благородных афинян, людей инстинкта, как всех благородных людей, которые никогда не могли дать достаточных объяснений своим поступкам? Но в конце концов, тихо и втайне, он смеялся и над собой: он обнаружил у себя, перед своим более тонким сознанием и самопроследованием, ту же самую трудность и неспособность. «Зачем, — говорил он себе, — из-за этого отказываться от инстинктов!» Нужно дать право и инстинктам, и разуму — нужно следовать инстинктам, но убедить разум поддержать их с помощью хороших причин. Это и была настоящая ложь великого таинственного ироника; он убедил свою совесть принять своего рода самообман: в сущности, он разгадал иррациональное в моральном суждении. Платон, в таких вопросах более наивный и без хитрости народа, хотел всеми силами — самой большой силой, какую философ когда-либо применял! — доказать, что разум и инстинкт сами по себе стремятся к одной цели — к добру, к «Богу»; и с тех пор все теологи и философы следуют по тому же пути — то есть, в вопросах морали инстинкт, или как называют его христиане, «вера», или как я называю это, «стадо», одержал победу. Следовало бы, правда, исключить Декарта, отца рационализма (и, следовательно, дедушку революции), который признал авторитет только разума: но разум — это всего лишь инструмент, и Декарт был поверхностен.
Тот, кто изучал историю отдельной науки, обнаруживает в её развитии ключ к пониманию самых старых и самых обычных процессов «знания и познания»: там, как и здесь, прежде всего развиваются поспешные гипотезы, выдумки, добросердечная глупая готовность к «вере», недостаток недоверия и терпения — наши органы чувств учат нас поздно и никогда не учат полностью быть точными и осторожными органами познания. Нашему глазу легче при определенном случае воспроизвести уже когда-то созданное изображение, чем удержать в себе отклоняющееся и новое впечатление: последнее требует больше усилий, больше «моральности». Слушать что-то новое — для уха неприятно и трудно; чуждую музыку мы слышим плохо. Мы бессознательно пытаемся при слушании другого языка преобразовать услышанные звуки в слова, которые нам знакомы и привычны: так, например, немец стал использовать слово Armbrust вместо услышанного arcubalista. Новое вызывает у наших чувств сопротивление и неохоту; и вообще в «самых простых» процессах чувственного восприятия преобладают аффекты, такие как страх, любовь, ненависть, включая пассивные аффекты лени. — Точно так же, как современный читатель не читает все слова (или тем более слоги) на странице — он скорее случайным образом извлекает пять из двадцати слов и «угадывает» предполагаемый смысл, — так и мы не видим дерево в точности и полноте, относительно листьев, ветвей, цвета, формы; нам гораздо легче «фантазировать» о некоем дереве. Даже среди самых странных переживаний мы поступаем так же: мы выдумываем большую часть переживания и едва ли можем заставить себя не быть «изобретателями» происходящего. Всё это говорит о том, что мы с самого начала, с давних пор — привыкли лгать. Или, чтобы выразиться более добродетельно и лицемерно, но приятно: мы гораздо больше художники, чем знаем. — В живом разговоре я часто вижу лицо человека, с которым говорю, в зависимости от мысли, которую он высказывает, или той, которую, как мне кажется, я вызвал в нём, так ясно и чётко, что эта степень ясности значительно превышает возможности моего зрения: — тонкость игры мышц и выражения глаз, очевидно, должна быть мной додумана. Вероятно, человек вообще сделал совсем другое лицо или даже не сделал его вовсе. (Quidquid luce fuit, tenebris agit: но и наоборот. То, что мы переживаем во сне, при условии, что мы переживаем это часто, в конечном итоге так же хорошо относится к общей структуре нашей души, как и что-то «действительно» пережитое: благодаря этому мы становимся богаче или беднее, имеем больше или меньше потребностей и, в конце концов, в ясный светлый день, даже в самые беззаботные моменты нашего бодрствующего сознания, немного поддаёмся привычкам наших снов. Допустим, что человек часто летал во сне и в какой-то момент, когда он снова начинает мечтать, осознаёт, что обладает силой и искусством полёта как своим правом, как своим собственным завидным счастьем: такой человек, который считает, что способен воплотить любую дугу и угол с едва заметным импульсом, кто знаком с ощущением некой божественной лёгкости, «вверх» без напряжения и принуждения, «вниз» без унижения и оскорблений — без тяжести! — как такой человек может не начать иначе воспринимать и определять слово «счастье» в свой бодрствующий день? Как он может не желать счастья иначе? «Взлёт», как это описывают поэты, для него, по сравнению с тем «полетом», будет слишком земным, мускулистым, насильственным, слишком «тяжёлым».)
Тот, кто изучал историю отдельной науки, обнаруживает в её развитии ключ к пониманию самых старых и самых обычных процессов «знания и познания»: там, как и здесь, прежде всего развиваются поспешные гипотезы, выдумки, добросердечная глупая готовность к «вере», недостаток недоверия и терпения — наши органы чувств учат нас поздно и никогда не учат полностью быть точными и осторожными органами познания. Нашему глазу легче при определенном случае воспроизвести уже когда-то созданное изображение, чем удержать в себе отклоняющееся и новое впечатление: последнее требует больше усилий, больше «моральности». Слушать что-то новое — для уха неприятно и трудно; чуждую музыку мы слышим плохо. Мы бессознательно пытаемся при слушании другого языка преобразовать услышанные звуки в слова, которые нам знакомы и привычны: так, например, немец стал использовать слово Armbrust вместо услышанного arcubalista. Новое вызывает у наших чувств сопротивление и неохоту; и вообще в «самых простых» процессах чувственного восприятия преобладают аффекты, такие как страх, любовь, ненависть, включая пассивные аффекты лени. — Точно так же, как современный читатель не читает все слова (или тем более слоги) на странице — он скорее случайным образом извлекает пять из двадцати слов и «угадывает» предполагаемый смысл, — так и мы не видим дерево в точности и полноте, относительно листьев, ветвей, цвета, формы; нам гораздо легче «фантазировать» о некоем дереве. Даже среди самых странных переживаний мы поступаем так же: мы выдумываем большую часть переживания и едва ли можем заставить себя не быть «изобретателями» происходящего. Всё это говорит о том, что мы с самого начала, с давних пор — привыкли лгать. Или, чтобы выразиться более добродетельно и лицемерно, но приятно: мы гораздо больше художники, чем знаем. — В живом разговоре я часто вижу лицо человека, с которым говорю, в зависимости от мысли, которую он высказывает, или той, которую, как мне кажется, я вызвал в нём, так ясно и чётко, что эта степень ясности значительно превышает возможности моего зрения: — тонкость игры мышц и выражения глаз, очевидно, должна быть мной додумана. Вероятно, человек вообще сделал совсем другое лицо или даже не сделал его вовсе. (Quidquid luce fuit, tenebris agit: но и наоборот. То, что мы переживаем во сне, при условии, что мы переживаем это часто, в конечном итоге так же хорошо относится к общей структуре нашей души, как и что-то «действительно» пережитое: благодаря этому мы становимся богаче или беднее, имеем больше или меньше потребностей и, в конце концов, в ясный светлый день, даже в самые беззаботные моменты нашего бодрствующего сознания, немного поддаёмся привычкам наших снов. Допустим, что человек часто летал во сне и в какой-то момент, когда он снова начинает мечтать, осознаёт, что обладает силой и искусством полёта как своим правом, как своим собственным завидным счастьем: такой человек, который считает, что способен воплотить любую дугу и угол с едва заметным импульсом, кто знаком с ощущением некой божественной лёгкости, «вверх» без напряжения и принуждения, «вниз» без унижения и оскорблений — без тяжести! — как такой человек может не начать иначе воспринимать и определять слово «счастье» в свой бодрствующий день? Как он может не желать счастья иначе? «Взлёт», как это описывают поэты, для него, по сравнению с тем «полетом», будет слишком земным, мускулистым, насильственным, слишком «тяжёлым».)
Волящий присоединяет к чувству удовольствия повелевающего еще чувства удовольствия исполняющих, успешно действующих орудий, служебных «под-воль» или под-душ, - ведь наше тело есть только общественный строй многих душ. L'effet c'est moi: тут случается то же, что в каждой благоустроенной и счастливой общине, где правящий класс отождествляет себя с общественными успехами. При всяком хотении дело идет непременно о повелевании и повиновении, как сказано, на почве общественного строя многих «душ», отчего философ должен бы считать себя вправе рассматривать хотение само по себе уже под углом зрения морали, причем под моралью подразумевается именно учение об отношениях власти, при которых возникает феномен «жизнь».
"Тело" как общественный строй многих "душ".
Пока полезность, царящая в моральных оценках, остается полезностью для стада, пока взгляд сосредоточен исключительно на сохранении сообщества, и аморальным считается только то, что кажется опасным для его существования, — до тех пор не может быть и речи о «морали любви к ближнему». Даже если в этом состоянии общества уже существует некое постоянное, хотя и небольшое, проявление заботы, сострадания, справедливости, милосердия, взаимопомощи, даже если уже активно действуют те инстинкты, которые позднее будут отмечены почетными именами «добродетелей» и, в конце концов, почти сольются с понятием «моральности», — все это еще не является частью моральных оценок. Это все еще аморально. Например, сострадательный поступок в лучшие времена Рима не считался ни хорошим, ни плохим, ни моральным, ни аморальным; и даже если он был похвален, эта похвала легко сочеталась с неохотным презрением, если он был связан с каким-либо действием, способствующим благу сообщества — res publica. В конце концов, «любовь к ближнему» всегда остается чем-то второстепенным, отчасти условным и произвольным, по отношению к страху перед ближним. Когда структура общества в целом установлена и защищена от внешних угроз, именно этот страх перед ближним создает новые перспективы для моральных оценок. Определенные сильные и опасные инстинкты, такие как стремление к предпринятию, дерзость, месть, хитрость, жажда грабежа, стремление к власти, которые ранее в общественном смысле не только почитались — под другими названиями, как и следовало бы — но и воспитывались и выращивались (так как в опасности для сообщества они были постоянно необходимы для защиты от врагов), теперь воспринимаются как вдвойне опасные — теперь, когда для них нет выхода, — и постепенно маркируются как аморальные, подвергаются остракизму. Теперь противоположные инстинкты и склонности выходят на моральный пьедестал. Инстинкт стада, шаг за шагом, делает свои выводы. То, сколько или насколько мало общего опасного или опасного для равенства содержится в мнении, состоянии, аффекте, воле или способности, — вот моральная перспектива: страх снова становится матерью морали. Когда сильнейшие и наиболее страстные инстинкты, выходя за пределы обычного человека и сознания стада, поднимают индивида, ломая его чувства и воспринимаемую реальность, — самоощущение сообщества рушится, вера в него, его «позвоночник» будто ломается: следовательно, эти инстинкты будут в первую очередь яростно осуждены и опорочены. Высокий независимый ум, стремление стоять на своем, великое разумение теперь воспринимаются как опасность; все, что поднимает индивида выше стада и вызывает у ближнего страх и власть, отныне называется злом; умеренная, скромная, покорная, уравновешенная позиция, стремление к общему благу становятся моральными добродетелями. Наконец, в условиях мира, когда все меньше возникает необходимости и возможности воспитывать в себе строгость и жесткость, каждая строгость начинает тревожить совесть; высокая и твердая ответственность и самостоятельность оскорбляют и вызывают недовольство, «ягненок», а еще больше «овца» становится более почитаемой. Есть точка болезненного изнеможения и избалованности в истории общества, когда оно начинает реально и искренне защищать своего врага, преступника. Наказания: это начинает восприниматься как несправедливость — конечно, представление о «наказании» и «необходимости наказывать» причиняет ей боль, вызывает страх. «Разве не достаточно просто сделать его безопасным? Зачем еще наказывать? Наказания сами по себе ужасны!» — с этим вопросом мораль стада, мораль страха, приходит к своей последней, логичной консеквенции. Если бы вообще можно было устранить опасность, убрать основу для страха, то эта мораль исчезла бы сама собой: она больше не была бы необходима, она перестала бы считать себя нужной! — Кто исследует совесть современного европейца, тот извлечет из тысячи моральных складок и укрытий все тот же императив, императив страха стада: «мы хотим, чтобы в какой-то момент не было уже ничего, чего можно было бы бояться!» Когда это произойдет — путь и стремление к этому сегодня в Европе носят название «прогресс».
Коррупция, как выражение угрозы анархии внутри инстинктов и как потрясение основ чувств, которые называются «жизнью»: коррупция, в зависимости от жизненной формы, в которой она проявляется, — это нечто совершенно различное. Например, когда аристократия, как во Франции в начале революции, с возвышенным отвращением отказывается от своих привилегий и приносит себя в жертву распущенности своих моральных чувств, это есть коррупция: на самом деле это был лишь завершающий акт многовековой коррупции, в результате которой она шаг за шагом отказывалась от своих властных полномочий и постепенно превращалась в функцию королевства (в конце концов, в его отделку и украшение). Однако сущность хорошей и здоровой аристократии состоит в том, что она воспринимает себя не как функцию (будь то королевства или общества), а как его смысл и высшую оправданность — что она, следовательно, с чистой совестью принимает на себя жертвы множества людей, которых ради неё нужно понижать, делать неполноценными людьми, рабами, орудиями. Её основная вера должна заключаться в том, что общество не должно существовать ради самого себя, а только как основа и каркас, на которых исключительная порода существ может подняться к своей высшей задаче и вообще к более высокому бытию: это можно сравнить с солнечным лазящим растением на Яве, которое называется Сипо Матадор, которое своими ветвями так часто и сильно обвивает дуб, пока, наконец, не поднимется высоко над ним, опираясь на него, и не развернёт свою корону и не продемонстрирует своё счастье на свободном свете.
Олимпийский "порок". — Наперекор тому философу, который, как настоящий англичанин, пытался подорвать репутацию смеха среди мыслящих людей — «смех — это порок человеческой природы, который каждый мыслящий ум будет стремиться преодолеть» (Гоббс) —, я бы даже позволил себе классифицировать философов в зависимости от того, насколько они способны смеяться, начиная от тех, кто способен на смех золотой. И если бы, как меня подталкивают некоторые выводы, боги тоже могли бы философствовать, то я не сомневаюсь, что они знают, как смеяться сверхчеловечески и по-новому — и именно за счёт всех серьёзных вещей! Боги — любители насмешек: кажется, они не могут удержаться от смеха и даже при самых святых делах...
"Тело" как общественный строй многих "душ".
Пока полезность, царящая в моральных оценках, остается полезностью для стада, пока взгляд сосредоточен исключительно на сохранении сообщества, и аморальным считается только то, что кажется опасным для его существования, — до тех пор не может быть и речи о «морали любви к ближнему». Даже если в этом состоянии общества уже существует некое постоянное, хотя и небольшое, проявление заботы, сострадания, справедливости, милосердия, взаимопомощи, даже если уже активно действуют те инстинкты, которые позднее будут отмечены почетными именами «добродетелей» и, в конце концов, почти сольются с понятием «моральности», — все это еще не является частью моральных оценок. Это все еще аморально. Например, сострадательный поступок в лучшие времена Рима не считался ни хорошим, ни плохим, ни моральным, ни аморальным; и даже если он был похвален, эта похвала легко сочеталась с неохотным презрением, если он был связан с каким-либо действием, способствующим благу сообщества — res publica. В конце концов, «любовь к ближнему» всегда остается чем-то второстепенным, отчасти условным и произвольным, по отношению к страху перед ближним. Когда структура общества в целом установлена и защищена от внешних угроз, именно этот страх перед ближним создает новые перспективы для моральных оценок. Определенные сильные и опасные инстинкты, такие как стремление к предпринятию, дерзость, месть, хитрость, жажда грабежа, стремление к власти, которые ранее в общественном смысле не только почитались — под другими названиями, как и следовало бы — но и воспитывались и выращивались (так как в опасности для сообщества они были постоянно необходимы для защиты от врагов), теперь воспринимаются как вдвойне опасные — теперь, когда для них нет выхода, — и постепенно маркируются как аморальные, подвергаются остракизму. Теперь противоположные инстинкты и склонности выходят на моральный пьедестал. Инстинкт стада, шаг за шагом, делает свои выводы. То, сколько или насколько мало общего опасного или опасного для равенства содержится в мнении, состоянии, аффекте, воле или способности, — вот моральная перспектива: страх снова становится матерью морали. Когда сильнейшие и наиболее страстные инстинкты, выходя за пределы обычного человека и сознания стада, поднимают индивида, ломая его чувства и воспринимаемую реальность, — самоощущение сообщества рушится, вера в него, его «позвоночник» будто ломается: следовательно, эти инстинкты будут в первую очередь яростно осуждены и опорочены. Высокий независимый ум, стремление стоять на своем, великое разумение теперь воспринимаются как опасность; все, что поднимает индивида выше стада и вызывает у ближнего страх и власть, отныне называется злом; умеренная, скромная, покорная, уравновешенная позиция, стремление к общему благу становятся моральными добродетелями. Наконец, в условиях мира, когда все меньше возникает необходимости и возможности воспитывать в себе строгость и жесткость, каждая строгость начинает тревожить совесть; высокая и твердая ответственность и самостоятельность оскорбляют и вызывают недовольство, «ягненок», а еще больше «овца» становится более почитаемой. Есть точка болезненного изнеможения и избалованности в истории общества, когда оно начинает реально и искренне защищать своего врага, преступника. Наказания: это начинает восприниматься как несправедливость — конечно, представление о «наказании» и «необходимости наказывать» причиняет ей боль, вызывает страх. «Разве не достаточно просто сделать его безопасным? Зачем еще наказывать? Наказания сами по себе ужасны!» — с этим вопросом мораль стада, мораль страха, приходит к своей последней, логичной консеквенции. Если бы вообще можно было устранить опасность, убрать основу для страха, то эта мораль исчезла бы сама собой: она больше не была бы необходима, она перестала бы считать себя нужной! — Кто исследует совесть современного европейца, тот извлечет из тысячи моральных складок и укрытий все тот же императив, императив страха стада: «мы хотим, чтобы в какой-то момент не было уже ничего, чего можно было бы бояться!» Когда это произойдет — путь и стремление к этому сегодня в Европе носят название «прогресс».
Коррупция, как выражение угрозы анархии внутри инстинктов и как потрясение основ чувств, которые называются «жизнью»: коррупция, в зависимости от жизненной формы, в которой она проявляется, — это нечто совершенно различное. Например, когда аристократия, как во Франции в начале революции, с возвышенным отвращением отказывается от своих привилегий и приносит себя в жертву распущенности своих моральных чувств, это есть коррупция: на самом деле это был лишь завершающий акт многовековой коррупции, в результате которой она шаг за шагом отказывалась от своих властных полномочий и постепенно превращалась в функцию королевства (в конце концов, в его отделку и украшение). Однако сущность хорошей и здоровой аристократии состоит в том, что она воспринимает себя не как функцию (будь то королевства или общества), а как его смысл и высшую оправданность — что она, следовательно, с чистой совестью принимает на себя жертвы множества людей, которых ради неё нужно понижать, делать неполноценными людьми, рабами, орудиями. Её основная вера должна заключаться в том, что общество не должно существовать ради самого себя, а только как основа и каркас, на которых исключительная порода существ может подняться к своей высшей задаче и вообще к более высокому бытию: это можно сравнить с солнечным лазящим растением на Яве, которое называется Сипо Матадор, которое своими ветвями так часто и сильно обвивает дуб, пока, наконец, не поднимется высоко над ним, опираясь на него, и не развернёт свою корону и не продемонстрирует своё счастье на свободном свете.
Олимпийский "порок". — Наперекор тому философу, который, как настоящий англичанин, пытался подорвать репутацию смеха среди мыслящих людей — «смех — это порок человеческой природы, который каждый мыслящий ум будет стремиться преодолеть» (Гоббс) —, я бы даже позволил себе классифицировать философов в зависимости от того, насколько они способны смеяться, начиная от тех, кто способен на смех золотой. И если бы, как меня подталкивают некоторые выводы, боги тоже могли бы философствовать, то я не сомневаюсь, что они знают, как смеяться сверхчеловечески и по-новому — и именно за счёт всех серьёзных вещей! Боги — любители насмешек: кажется, они не могут удержаться от смеха и даже при самых святых делах...
Волящий присоединяет к чувству удовольствия повелевающего еще чувства удовольствия исполняющих, успешно действующих орудий, служебных «под-воль» или под-душ, - ведь наше тело есть только общественный строй многих душ. L'effet c'est moi: тут случается то же, что в каждой благоустроенной и счастливой общине, где правящий класс отождествляет себя с общественными успехами. При всяком хотении дело идет непременно о повелевании и повиновении, как сказано, на почве общественного строя многих «душ», отчего философ должен бы считать себя вправе рассматривать хотение само по себе уже под углом зрения морали, причем под моралью подразумевается именно учение об отношениях власти, при которых возникает феномен «жизнь».
"Тело" как общественный строй многих "душ".
Пока полезность, царящая в моральных оценках, остается полезностью для стада, пока взгляд сосредоточен исключительно на сохранении сообщества, и аморальным считается только то, что кажется опасным для его существования, — до тех пор не может быть и речи о «морали любви к ближнему». Даже если в этом состоянии общества уже существует некое постоянное, хотя и небольшое, проявление заботы, сострадания, справедливости, милосердия, взаимопомощи, даже если уже активно действуют те инстинкты, которые позднее будут отмечены почетными именами «добродетелей» и, в конце концов, почти сольются с понятием «моральности», — все это еще не является частью моральных оценок. Это все еще аморально. Например, сострадательный поступок в лучшие времена Рима не считался ни хорошим, ни плохим, ни моральным, ни аморальным; и даже если он был похвален, эта похвала легко сочеталась с неохотным презрением, если он был связан с каким-либо действием, способствующим благу сообщества — res publica. В конце концов, «любовь к ближнему» всегда остается чем-то второстепенным, отчасти условным и произвольным, по отношению к страху перед ближним. Когда структура общества в целом установлена и защищена от внешних угроз, именно этот страх перед ближним создает новые перспективы для моральных оценок. Определенные сильные и опасные инстинкты, такие как стремление к предпринятию, дерзость, месть, хитрость, жажда грабежа, стремление к власти, которые ранее в общественном смысле не только почитались — под другими названиями, как и следовало бы — но и воспитывались и выращивались (так как в опасности для сообщества они были постоянно необходимы для защиты от врагов), теперь воспринимаются как вдвойне опасные — теперь, когда для них нет выхода, — и постепенно маркируются как аморальные, подвергаются остракизму. Теперь противоположные инстинкты и склонности выходят на моральный пьедестал. Инстинкт стада, шаг за шагом, делает свои выводы. То, сколько или насколько мало общего опасного или опасного для равенства содержится в мнении, состоянии, аффекте, воле или способности, — вот моральная перспектива: страх снова становится матерью морали. Когда сильнейшие и наиболее страстные инстинкты, выходя за пределы обычного человека и сознания стада, поднимают индивида, ломая его чувства и воспринимаемую реальность, — самоощущение сообщества рушится, вера в него, его «позвоночник» будто ломается: следовательно, эти инстинкты будут в первую очередь яростно осуждены и опорочены. Высокий независимый ум, стремление стоять на своем, великое разумение теперь воспринимаются как опасность; все, что поднимает индивида выше стада и вызывает у ближнего страх и власть, отныне называется злом; умеренная, скромная, покорная, уравновешенная позиция, стремление к общему благу становятся моральными добродетелями. Наконец, в условиях мира, когда все меньше возникает необходимости и возможности воспитывать в себе строгость и жесткость, каждая строгость начинает тревожить совесть; высокая и твердая ответственность и самостоятельность оскорбляют и вызывают недовольство, «ягненок», а еще больше «овца» становится более почитаемой. Есть точка болезненного изнеможения и избалованности в истории общества, когда оно начинает реально и искренне защищать своего врага, преступника. Наказания: это начинает восприниматься как несправедливость — конечно, представление о «наказании» и «необходимости наказывать» причиняет ей боль, вызывает страх. «Разве не достаточно просто сделать его безопасным? Зачем еще наказывать? Наказания сами по себе ужасны!» — с этим вопросом мораль стада, мораль страха, приходит к своей последней, логичной консеквенции. Если бы вообще можно было устранить опасность, убрать основу для страха, то эта мораль исчезла бы сама собой: она больше не была бы необходима, она перестала бы считать себя нужной! — Кто исследует совесть современного европейца, тот извлечет из тысячи моральных складок и укрытий все тот же императив, императив страха стада: «мы хотим, чтобы в какой-то момент не было уже ничего, чего можно было бы бояться!» Когда это произойдет — путь и стремление к этому сегодня в Европе носят название «прогресс».
Коррупция, как выражение угрозы анархии внутри инстинктов и как потрясение основ чувств, которые называются «жизнью»: коррупция, в зависимости от жизненной формы, в которой она проявляется, — это нечто совершенно различное. Например, когда аристократия, как во Франции в начале революции, с возвышенным отвращением отказывается от своих привилегий и приносит себя в жертву распущенности своих моральных чувств, это есть коррупция: на самом деле это был лишь завершающий акт многовековой коррупции, в результате которой она шаг за шагом отказывалась от своих властных полномочий и постепенно превращалась в функцию королевства (в конце концов, в его отделку и украшение). Однако сущность хорошей и здоровой аристократии состоит в том, что она воспринимает себя не как функцию (будь то королевства или общества), а как его смысл и высшую оправданность — что она, следовательно, с чистой совестью принимает на себя жертвы множества людей, которых ради неё нужно понижать, делать неполноценными людьми, рабами, орудиями. Её основная вера должна заключаться в том, что общество не должно существовать ради самого себя, а только как основа и каркас, на которых исключительная порода существ может подняться к своей высшей задаче и вообще к более высокому бытию: это можно сравнить с солнечным лазящим растением на Яве, которое называется Сипо Матадор, которое своими ветвями так часто и сильно обвивает дуб, пока, наконец, не поднимется высоко над ним, опираясь на него, и не развернёт свою корону и не продемонстрирует своё счастье на свободном свете.
Олимпийский "порок". — Наперекор тому философу, который, как настоящий англичанин, пытался подорвать репутацию смеха среди мыслящих людей — «смех — это порок человеческой природы, который каждый мыслящий ум будет стремиться преодолеть» (Гоббс) —, я бы даже позволил себе классифицировать философов в зависимости от того, насколько они способны смеяться, начиная от тех, кто способен на смех золотой. И если бы, как меня подталкивают некоторые выводы, боги тоже могли бы философствовать, то я не сомневаюсь, что они знают, как смеяться сверхчеловечески и по-новому — и именно за счёт всех серьёзных вещей! Боги — любители насмешек: кажется, они не могут удержаться от смеха и даже при самых святых делах...
"Тело" как общественный строй многих "душ".
Пока полезность, царящая в моральных оценках, остается полезностью для стада, пока взгляд сосредоточен исключительно на сохранении сообщества, и аморальным считается только то, что кажется опасным для его существования, — до тех пор не может быть и речи о «морали любви к ближнему». Даже если в этом состоянии общества уже существует некое постоянное, хотя и небольшое, проявление заботы, сострадания, справедливости, милосердия, взаимопомощи, даже если уже активно действуют те инстинкты, которые позднее будут отмечены почетными именами «добродетелей» и, в конце концов, почти сольются с понятием «моральности», — все это еще не является частью моральных оценок. Это все еще аморально. Например, сострадательный поступок в лучшие времена Рима не считался ни хорошим, ни плохим, ни моральным, ни аморальным; и даже если он был похвален, эта похвала легко сочеталась с неохотным презрением, если он был связан с каким-либо действием, способствующим благу сообщества — res publica. В конце концов, «любовь к ближнему» всегда остается чем-то второстепенным, отчасти условным и произвольным, по отношению к страху перед ближним. Когда структура общества в целом установлена и защищена от внешних угроз, именно этот страх перед ближним создает новые перспективы для моральных оценок. Определенные сильные и опасные инстинкты, такие как стремление к предпринятию, дерзость, месть, хитрость, жажда грабежа, стремление к власти, которые ранее в общественном смысле не только почитались — под другими названиями, как и следовало бы — но и воспитывались и выращивались (так как в опасности для сообщества они были постоянно необходимы для защиты от врагов), теперь воспринимаются как вдвойне опасные — теперь, когда для них нет выхода, — и постепенно маркируются как аморальные, подвергаются остракизму. Теперь противоположные инстинкты и склонности выходят на моральный пьедестал. Инстинкт стада, шаг за шагом, делает свои выводы. То, сколько или насколько мало общего опасного или опасного для равенства содержится в мнении, состоянии, аффекте, воле или способности, — вот моральная перспектива: страх снова становится матерью морали. Когда сильнейшие и наиболее страстные инстинкты, выходя за пределы обычного человека и сознания стада, поднимают индивида, ломая его чувства и воспринимаемую реальность, — самоощущение сообщества рушится, вера в него, его «позвоночник» будто ломается: следовательно, эти инстинкты будут в первую очередь яростно осуждены и опорочены. Высокий независимый ум, стремление стоять на своем, великое разумение теперь воспринимаются как опасность; все, что поднимает индивида выше стада и вызывает у ближнего страх и власть, отныне называется злом; умеренная, скромная, покорная, уравновешенная позиция, стремление к общему благу становятся моральными добродетелями. Наконец, в условиях мира, когда все меньше возникает необходимости и возможности воспитывать в себе строгость и жесткость, каждая строгость начинает тревожить совесть; высокая и твердая ответственность и самостоятельность оскорбляют и вызывают недовольство, «ягненок», а еще больше «овца» становится более почитаемой. Есть точка болезненного изнеможения и избалованности в истории общества, когда оно начинает реально и искренне защищать своего врага, преступника. Наказания: это начинает восприниматься как несправедливость — конечно, представление о «наказании» и «необходимости наказывать» причиняет ей боль, вызывает страх. «Разве не достаточно просто сделать его безопасным? Зачем еще наказывать? Наказания сами по себе ужасны!» — с этим вопросом мораль стада, мораль страха, приходит к своей последней, логичной консеквенции. Если бы вообще можно было устранить опасность, убрать основу для страха, то эта мораль исчезла бы сама собой: она больше не была бы необходима, она перестала бы считать себя нужной! — Кто исследует совесть современного европейца, тот извлечет из тысячи моральных складок и укрытий все тот же императив, императив страха стада: «мы хотим, чтобы в какой-то момент не было уже ничего, чего можно было бы бояться!» Когда это произойдет — путь и стремление к этому сегодня в Европе носят название «прогресс».
Коррупция, как выражение угрозы анархии внутри инстинктов и как потрясение основ чувств, которые называются «жизнью»: коррупция, в зависимости от жизненной формы, в которой она проявляется, — это нечто совершенно различное. Например, когда аристократия, как во Франции в начале революции, с возвышенным отвращением отказывается от своих привилегий и приносит себя в жертву распущенности своих моральных чувств, это есть коррупция: на самом деле это был лишь завершающий акт многовековой коррупции, в результате которой она шаг за шагом отказывалась от своих властных полномочий и постепенно превращалась в функцию королевства (в конце концов, в его отделку и украшение). Однако сущность хорошей и здоровой аристократии состоит в том, что она воспринимает себя не как функцию (будь то королевства или общества), а как его смысл и высшую оправданность — что она, следовательно, с чистой совестью принимает на себя жертвы множества людей, которых ради неё нужно понижать, делать неполноценными людьми, рабами, орудиями. Её основная вера должна заключаться в том, что общество не должно существовать ради самого себя, а только как основа и каркас, на которых исключительная порода существ может подняться к своей высшей задаче и вообще к более высокому бытию: это можно сравнить с солнечным лазящим растением на Яве, которое называется Сипо Матадор, которое своими ветвями так часто и сильно обвивает дуб, пока, наконец, не поднимется высоко над ним, опираясь на него, и не развернёт свою корону и не продемонстрирует своё счастье на свободном свете.
Олимпийский "порок". — Наперекор тому философу, который, как настоящий англичанин, пытался подорвать репутацию смеха среди мыслящих людей — «смех — это порок человеческой природы, который каждый мыслящий ум будет стремиться преодолеть» (Гоббс) —, я бы даже позволил себе классифицировать философов в зависимости от того, насколько они способны смеяться, начиная от тех, кто способен на смех золотой. И если бы, как меня подталкивают некоторые выводы, боги тоже могли бы философствовать, то я не сомневаюсь, что они знают, как смеяться сверхчеловечески и по-новому — и именно за счёт всех серьёзных вещей! Боги — любители насмешек: кажется, они не могут удержаться от смеха и даже при самых святых делах...
К кольцу колец. К той силе, которая меняется и всё же остаётся той же, принадлежит внутренняя сторона, некая сущность Протея-Диониса, что маскируется и наслаждается своей трансформацией. Понимание «личности» как обмана: на самом деле наследственность — главный аргумент, поскольку несчётное количество формирующих сил из гораздо более ранних времён сохраняет своё постоянство. На самом деле они сражаются внутри неё и управляются, сдерживаются — через эти личности проходит воля к власти, она требует сужения перспективы, «эгоизма» как временного условия существования; она смотрит с каждой ступени на более высокую.
Сужение действующего принципа до «личности», до индивидуума.
NB. Первое, что приходит в голову после прочтения всего этого: "вульгарная биологизм!". Второе: "жизнь как сумма означенных ситуауций и процессов-событий" (см. также принцип неопределённости Гейзенберга). Третье: "жизнь как неизбежность/необходимость накопления и высвобождения силы, реляционное отношение таковых с т.н. ситуативными 'центрами власти'" (преодоление Спинозы и Лейбница, исходя прежде всего, конечно, из монадологии Лейбница и модифицируя именно её, а не что-то иное). Четвёртое: "жизнь как бесконечно варьируемый способ 'быть'". Наконец, пятое: "жизнь как воля к власти".
(В любом случае, под "властью" понимается то, что есть основанием жизни, - и несмотря на вящий "биологизм", - это явное лицемерие (я здесь апеллирую к джаинистам) - не испытывать сострадания к раковой клетке или органу который "восстаёт" против аристократического принципа, которым воплощает собой тело, - но испытывать сострадание к (или "с") другим (вещам, понятиям или людям, - безразлично). Другими словами: основа всякого сострадания есть - имморализм (и "воля к власти"). (Соответственно "общество" как совокупное (а не "единое" - нет "единого") "тело", подверженное в целом либо "коррупции", либо подходящим для него изменениям (как "кольцо колец").))
"Длинная/долгая воля" - это, на практике, - равносильно понятию - "Вечность"...
Сужение действующего принципа до «личности», до индивидуума.
NB. Первое, что приходит в голову после прочтения всего этого: "вульгарная биологизм!". Второе: "жизнь как сумма означенных ситуауций и процессов-событий" (см. также принцип неопределённости Гейзенберга). Третье: "жизнь как неизбежность/необходимость накопления и высвобождения силы, реляционное отношение таковых с т.н. ситуативными 'центрами власти'" (преодоление Спинозы и Лейбница, исходя прежде всего, конечно, из монадологии Лейбница и модифицируя именно её, а не что-то иное). Четвёртое: "жизнь как бесконечно варьируемый способ 'быть'". Наконец, пятое: "жизнь как воля к власти".
(В любом случае, под "властью" понимается то, что есть основанием жизни, - и несмотря на вящий "биологизм", - это явное лицемерие (я здесь апеллирую к джаинистам) - не испытывать сострадания к раковой клетке или органу который "восстаёт" против аристократического принципа, которым воплощает собой тело, - но испытывать сострадание к (или "с") другим (вещам, понятиям или людям, - безразлично). Другими словами: основа всякого сострадания есть - имморализм (и "воля к власти"). (Соответственно "общество" как совокупное (а не "единое" - нет "единого") "тело", подверженное в целом либо "коррупции", либо подходящим для него изменениям (как "кольцо колец").))
"Длинная/долгая воля" - это, на практике, - равносильно понятию - "Вечность"...
К кольцу колец. К той силе, которая меняется и всё же остаётся той же, принадлежит внутренняя сторона, некая сущность Протея-Диониса, что маскируется и наслаждается своей трансформацией. Понимание «личности» как обмана: на самом деле наследственность — главный аргумент, поскольку несчётное количество формирующих сил из гораздо более ранних времён сохраняет своё постоянство. На самом деле они сражаются внутри неё и управляются, сдерживаются — через эти личности проходит воля к власти, она требует сужения перспективы, «эгоизма» как временного условия существования; она смотрит с каждой ступени на более высокую.
Сужение действующего принципа до «личности», до индивидуума.
NB. Первое, что приходит в голову после прочтения всего этого: "вульгарная биологизм!". Второе: "жизнь как сумма означенных ситуауций и процессов-событий" (см. также принцип неопределённости Гейзенберга). Третье: "жизнь как неизбежность/необходимость накопления и высвобождения силы, реляционное отношение таковых с т.н. ситуативными 'центрами власти'" (преодоление Спинозы и Лейбница, исходя прежде всего, конечно, из монадологии Лейбница и модифицируя именно её, а не что-то иное). Четвёртое: "жизнь как бесконечно варьируемый способ 'быть'". Наконец, пятое: "жизнь как воля к власти".
(В любом случае, под "властью" понимается то, что есть основанием жизни, - и несмотря на вящий "биологизм", - это явное лицемерие (я здесь апеллирую к джаинистам) - не испытывать сострадания к раковой клетке или органу который "восстаёт" против аристократического принципа, которым воплощает собой тело, - но испытывать сострадание к (или "с") другим (вещам, понятиям или людям, - безразлично). Другими словами: основа всякого сострадания есть - имморализм (и "воля к власти"). (Соответственно "общество" как совокупное (а не "единое" - нет "единого") "тело", подверженное в целом либо "коррупции", либо подходящим для него изменениям (как "кольцо колец").))
"Длинная/долгая воля" - это, на практике, - равносильно понятию - "Вечность"...
Сужение действующего принципа до «личности», до индивидуума.
NB. Первое, что приходит в голову после прочтения всего этого: "вульгарная биологизм!". Второе: "жизнь как сумма означенных ситуауций и процессов-событий" (см. также принцип неопределённости Гейзенберга). Третье: "жизнь как неизбежность/необходимость накопления и высвобождения силы, реляционное отношение таковых с т.н. ситуативными 'центрами власти'" (преодоление Спинозы и Лейбница, исходя прежде всего, конечно, из монадологии Лейбница и модифицируя именно её, а не что-то иное). Четвёртое: "жизнь как бесконечно варьируемый способ 'быть'". Наконец, пятое: "жизнь как воля к власти".
(В любом случае, под "властью" понимается то, что есть основанием жизни, - и несмотря на вящий "биологизм", - это явное лицемерие (я здесь апеллирую к джаинистам) - не испытывать сострадания к раковой клетке или органу который "восстаёт" против аристократического принципа, которым воплощает собой тело, - но испытывать сострадание к (или "с") другим (вещам, понятиям или людям, - безразлично). Другими словами: основа всякого сострадания есть - имморализм (и "воля к власти"). (Соответственно "общество" как совокупное (а не "единое" - нет "единого") "тело", подверженное в целом либо "коррупции", либо подходящим для него изменениям (как "кольцо колец").))
"Длинная/долгая воля" - это, на практике, - равносильно понятию - "Вечность"...
Существует бесчисленное количество тёмных тел помимо Солнца, которые мы никогда не увидим. Это, если честно, метафора; и психолог, занимающийся моралью, читает всю звездную письменность как метафорический и символический язык, с помощью которого многое остаётся скрытым.
Сильс-Мария.
Здесь я сидел, ждал, ждал — но ни о чём,
По ту сторону добра и зла, то светом
Наслаждаясь, то тенью, всё как игра,
Всё как озеро, всё как полдень, всё как время без цели.
И вот, вдруг, подруга! Один стал Двумя —
И вот, Заратустра прошёл мимо меня…
С высоких гор.
О, полдень жизни! Торжественное время!
О, летний сад!
Беспокойное счастье в стоянии и взгляде, и ожидании: —
Друзей я жду, готов день и ночь,
Где вы, друзья? Идите! Пора! Пора!
Разве не для вас, чтобы серый ледник
Сегодня украсился розами?
Вас ищет ручей, с тоской тянется, толкает
Ветер и облако, выше в небесах,
Ищут вас, смотрят вдаль, как птицы вдали.
На высоте для вас мой стол накрыт: —
Кто живёт среди звёзд,
Так близко, кто среди бездны страшных дали?
Моё царство — какое царство раскинулось дальше?
А мой мед — кто его вкусил?
— Вот вы, друзья! — Ах, но это не я,
Тот, кого вы искали?
Вы колеблетесь, удивляетесь — ах, что лучше бы вы гневались!
Я — уже не я? Сменились руки, шаг, лицо?
И то, что я для вас, друзей, — разве это я?
Другой стал я? И для себя чужд?
Я сам от себя далёк?
Борец, который слишком часто побеждал себя?
Слишком часто против силы своей вставал,
Через собственную победу ранен и сдержан?
Я искал, где ветер сильнее всего?
Я учился жить
Там, где никто не живёт, в пустых зонах львов,
Забыл человека и Бога, проклятие и молитву?
Стал призраком, что по льдинам бродит?
— Вы, старые друзья! Смотрите! Теперь вы бледны,
Полные любви и ужаса!
Нет, уходите! Не сердитесь! Здесь — не сможете жить:
Здесь, между дальним ледяным и каменным царством,
Здесь надо быть охотником, как горный козёл.
Я стал страшным охотником! — Смотрите, как натянут
Мой лук!
Сильнейший был тот, кто такой натяжение создавал...
Но горе теперь! Опасен мой стрелы полет,
Как ни одна стрела — уйдите отсюда! К вашему благу!
Вы уходите? — О, сердце, ты испытал достаточно,
Сильно оставалось твое ожидание:
Открой двери для новых друзей!
Старых забудь! Забудь воспоминания!
Когда-то ты был молод, теперь — ты лучше молод!
То, что когда-то нас связывало, незыблемую надежду,
Кто может прочитать знаки,
Которые любовь когда-то в нас написала? Это как пожелтевший пергамент,
Что рука не хочет тронуть — он как сгнивший, сгоревший.
Не друзья больше, это — как их назвать?
Только привидения друзей!
Они стучат ко мне ещё ночью в сердце и окно,
Они смотрят на меня и говорят: «Это были мы?»
— О, как увядло слово, что когда-то пахло розами!
О, тоска юности, что не была понята!
Того, кого я желал,
Того, кого я сам считал своим братом и другим,
Но старость их изгнала:
Только тот, кто меняется, остаётся мне близким.
О, полдень жизни! Второе время юности!
О, летний сад!
Беспокойное счастье в стоянии и взгляде и ожидании!
Друзей я жду, готов день и ночь,
Новых друзей! Идите! Пора! Пора!
Песнь эта закончена, — сладкий крик тоски
Утих в устах:
Это волшебник сделал, кто друг в нужный момент,
Друг полудня — нет! Не спрашивайте, кто он…
Полдень был, когда из одного стало два…
Теперь мы празднуем, объединённую победу,
Праздник праздников:
Друг Заратустра пришёл, гость гостей!
Теперь мир смеётся, ужасный занавес порвался,
Пришла свадьба для света и тьмы…
Сильс-Мария.
Здесь я сидел, ждал, ждал — но ни о чём,
По ту сторону добра и зла, то светом
Наслаждаясь, то тенью, всё как игра,
Всё как озеро, всё как полдень, всё как время без цели.
И вот, вдруг, подруга! Один стал Двумя —
И вот, Заратустра прошёл мимо меня…
С высоких гор.
О, полдень жизни! Торжественное время!
О, летний сад!
Беспокойное счастье в стоянии и взгляде, и ожидании: —
Друзей я жду, готов день и ночь,
Где вы, друзья? Идите! Пора! Пора!
Разве не для вас, чтобы серый ледник
Сегодня украсился розами?
Вас ищет ручей, с тоской тянется, толкает
Ветер и облако, выше в небесах,
Ищут вас, смотрят вдаль, как птицы вдали.
На высоте для вас мой стол накрыт: —
Кто живёт среди звёзд,
Так близко, кто среди бездны страшных дали?
Моё царство — какое царство раскинулось дальше?
А мой мед — кто его вкусил?
— Вот вы, друзья! — Ах, но это не я,
Тот, кого вы искали?
Вы колеблетесь, удивляетесь — ах, что лучше бы вы гневались!
Я — уже не я? Сменились руки, шаг, лицо?
И то, что я для вас, друзей, — разве это я?
Другой стал я? И для себя чужд?
Я сам от себя далёк?
Борец, который слишком часто побеждал себя?
Слишком часто против силы своей вставал,
Через собственную победу ранен и сдержан?
Я искал, где ветер сильнее всего?
Я учился жить
Там, где никто не живёт, в пустых зонах львов,
Забыл человека и Бога, проклятие и молитву?
Стал призраком, что по льдинам бродит?
— Вы, старые друзья! Смотрите! Теперь вы бледны,
Полные любви и ужаса!
Нет, уходите! Не сердитесь! Здесь — не сможете жить:
Здесь, между дальним ледяным и каменным царством,
Здесь надо быть охотником, как горный козёл.
Я стал страшным охотником! — Смотрите, как натянут
Мой лук!
Сильнейший был тот, кто такой натяжение создавал...
Но горе теперь! Опасен мой стрелы полет,
Как ни одна стрела — уйдите отсюда! К вашему благу!
Вы уходите? — О, сердце, ты испытал достаточно,
Сильно оставалось твое ожидание:
Открой двери для новых друзей!
Старых забудь! Забудь воспоминания!
Когда-то ты был молод, теперь — ты лучше молод!
То, что когда-то нас связывало, незыблемую надежду,
Кто может прочитать знаки,
Которые любовь когда-то в нас написала? Это как пожелтевший пергамент,
Что рука не хочет тронуть — он как сгнивший, сгоревший.
Не друзья больше, это — как их назвать?
Только привидения друзей!
Они стучат ко мне ещё ночью в сердце и окно,
Они смотрят на меня и говорят: «Это были мы?»
— О, как увядло слово, что когда-то пахло розами!
О, тоска юности, что не была понята!
Того, кого я желал,
Того, кого я сам считал своим братом и другим,
Но старость их изгнала:
Только тот, кто меняется, остаётся мне близким.
О, полдень жизни! Второе время юности!
О, летний сад!
Беспокойное счастье в стоянии и взгляде и ожидании!
Друзей я жду, готов день и ночь,
Новых друзей! Идите! Пора! Пора!
Песнь эта закончена, — сладкий крик тоски
Утих в устах:
Это волшебник сделал, кто друг в нужный момент,
Друг полудня — нет! Не спрашивайте, кто он…
Полдень был, когда из одного стало два…
Теперь мы празднуем, объединённую победу,
Праздник праздников:
Друг Заратустра пришёл, гость гостей!
Теперь мир смеётся, ужасный занавес порвался,
Пришла свадьба для света и тьмы…
Существует бесчисленное количество тёмных тел помимо Солнца, которые мы никогда не увидим. Это, если честно, метафора; и психолог, занимающийся моралью, читает всю звездную письменность как метафорический и символический язык, с помощью которого многое остаётся скрытым.
Сильс-Мария.
Здесь я сидел, ждал, ждал — но ни о чём,
По ту сторону добра и зла, то светом
Наслаждаясь, то тенью, всё как игра,
Всё как озеро, всё как полдень, всё как время без цели.
И вот, вдруг, подруга! Один стал Двумя —
И вот, Заратустра прошёл мимо меня…
С высоких гор.
О, полдень жизни! Торжественное время!
О, летний сад!
Беспокойное счастье в стоянии и взгляде, и ожидании: —
Друзей я жду, готов день и ночь,
Где вы, друзья? Идите! Пора! Пора!
Разве не для вас, чтобы серый ледник
Сегодня украсился розами?
Вас ищет ручей, с тоской тянется, толкает
Ветер и облако, выше в небесах,
Ищут вас, смотрят вдаль, как птицы вдали.
На высоте для вас мой стол накрыт: —
Кто живёт среди звёзд,
Так близко, кто среди бездны страшных дали?
Моё царство — какое царство раскинулось дальше?
А мой мед — кто его вкусил?
— Вот вы, друзья! — Ах, но это не я,
Тот, кого вы искали?
Вы колеблетесь, удивляетесь — ах, что лучше бы вы гневались!
Я — уже не я? Сменились руки, шаг, лицо?
И то, что я для вас, друзей, — разве это я?
Другой стал я? И для себя чужд?
Я сам от себя далёк?
Борец, который слишком часто побеждал себя?
Слишком часто против силы своей вставал,
Через собственную победу ранен и сдержан?
Я искал, где ветер сильнее всего?
Я учился жить
Там, где никто не живёт, в пустых зонах львов,
Забыл человека и Бога, проклятие и молитву?
Стал призраком, что по льдинам бродит?
— Вы, старые друзья! Смотрите! Теперь вы бледны,
Полные любви и ужаса!
Нет, уходите! Не сердитесь! Здесь — не сможете жить:
Здесь, между дальним ледяным и каменным царством,
Здесь надо быть охотником, как горный козёл.
Я стал страшным охотником! — Смотрите, как натянут
Мой лук!
Сильнейший был тот, кто такой натяжение создавал...
Но горе теперь! Опасен мой стрелы полет,
Как ни одна стрела — уйдите отсюда! К вашему благу!
Вы уходите? — О, сердце, ты испытал достаточно,
Сильно оставалось твое ожидание:
Открой двери для новых друзей!
Старых забудь! Забудь воспоминания!
Когда-то ты был молод, теперь — ты лучше молод!
То, что когда-то нас связывало, незыблемую надежду,
Кто может прочитать знаки,
Которые любовь когда-то в нас написала? Это как пожелтевший пергамент,
Что рука не хочет тронуть — он как сгнивший, сгоревший.
Не друзья больше, это — как их назвать?
Только привидения друзей!
Они стучат ко мне ещё ночью в сердце и окно,
Они смотрят на меня и говорят: «Это были мы?»
— О, как увядло слово, что когда-то пахло розами!
О, тоска юности, что не была понята!
Того, кого я желал,
Того, кого я сам считал своим братом и другим,
Но старость их изгнала:
Только тот, кто меняется, остаётся мне близким.
О, полдень жизни! Второе время юности!
О, летний сад!
Беспокойное счастье в стоянии и взгляде и ожидании!
Друзей я жду, готов день и ночь,
Новых друзей! Идите! Пора! Пора!
Песнь эта закончена, — сладкий крик тоски
Утих в устах:
Это волшебник сделал, кто друг в нужный момент,
Друг полудня — нет! Не спрашивайте, кто он…
Полдень был, когда из одного стало два…
Теперь мы празднуем, объединённую победу,
Праздник праздников:
Друг Заратустра пришёл, гость гостей!
Теперь мир смеётся, ужасный занавес порвался,
Пришла свадьба для света и тьмы…
Сильс-Мария.
Здесь я сидел, ждал, ждал — но ни о чём,
По ту сторону добра и зла, то светом
Наслаждаясь, то тенью, всё как игра,
Всё как озеро, всё как полдень, всё как время без цели.
И вот, вдруг, подруга! Один стал Двумя —
И вот, Заратустра прошёл мимо меня…
С высоких гор.
О, полдень жизни! Торжественное время!
О, летний сад!
Беспокойное счастье в стоянии и взгляде, и ожидании: —
Друзей я жду, готов день и ночь,
Где вы, друзья? Идите! Пора! Пора!
Разве не для вас, чтобы серый ледник
Сегодня украсился розами?
Вас ищет ручей, с тоской тянется, толкает
Ветер и облако, выше в небесах,
Ищут вас, смотрят вдаль, как птицы вдали.
На высоте для вас мой стол накрыт: —
Кто живёт среди звёзд,
Так близко, кто среди бездны страшных дали?
Моё царство — какое царство раскинулось дальше?
А мой мед — кто его вкусил?
— Вот вы, друзья! — Ах, но это не я,
Тот, кого вы искали?
Вы колеблетесь, удивляетесь — ах, что лучше бы вы гневались!
Я — уже не я? Сменились руки, шаг, лицо?
И то, что я для вас, друзей, — разве это я?
Другой стал я? И для себя чужд?
Я сам от себя далёк?
Борец, который слишком часто побеждал себя?
Слишком часто против силы своей вставал,
Через собственную победу ранен и сдержан?
Я искал, где ветер сильнее всего?
Я учился жить
Там, где никто не живёт, в пустых зонах львов,
Забыл человека и Бога, проклятие и молитву?
Стал призраком, что по льдинам бродит?
— Вы, старые друзья! Смотрите! Теперь вы бледны,
Полные любви и ужаса!
Нет, уходите! Не сердитесь! Здесь — не сможете жить:
Здесь, между дальним ледяным и каменным царством,
Здесь надо быть охотником, как горный козёл.
Я стал страшным охотником! — Смотрите, как натянут
Мой лук!
Сильнейший был тот, кто такой натяжение создавал...
Но горе теперь! Опасен мой стрелы полет,
Как ни одна стрела — уйдите отсюда! К вашему благу!
Вы уходите? — О, сердце, ты испытал достаточно,
Сильно оставалось твое ожидание:
Открой двери для новых друзей!
Старых забудь! Забудь воспоминания!
Когда-то ты был молод, теперь — ты лучше молод!
То, что когда-то нас связывало, незыблемую надежду,
Кто может прочитать знаки,
Которые любовь когда-то в нас написала? Это как пожелтевший пергамент,
Что рука не хочет тронуть — он как сгнивший, сгоревший.
Не друзья больше, это — как их назвать?
Только привидения друзей!
Они стучат ко мне ещё ночью в сердце и окно,
Они смотрят на меня и говорят: «Это были мы?»
— О, как увядло слово, что когда-то пахло розами!
О, тоска юности, что не была понята!
Того, кого я желал,
Того, кого я сам считал своим братом и другим,
Но старость их изгнала:
Только тот, кто меняется, остаётся мне близким.
О, полдень жизни! Второе время юности!
О, летний сад!
Беспокойное счастье в стоянии и взгляде и ожидании!
Друзей я жду, готов день и ночь,
Новых друзей! Идите! Пора! Пора!
Песнь эта закончена, — сладкий крик тоски
Утих в устах:
Это волшебник сделал, кто друг в нужный момент,
Друг полудня — нет! Не спрашивайте, кто он…
Полдень был, когда из одного стало два…
Теперь мы празднуем, объединённую победу,
Праздник праздников:
Друг Заратустра пришёл, гость гостей!
Теперь мир смеётся, ужасный занавес порвался,
Пришла свадьба для света и тьмы…
NB. Пропаганда эффективна.
Доказательство этого: даже сложно мыслящие люди, вроде бы образованные и более развитые сами не замечают заднюю мысль и веру в их суждении (а не просто "рассуждении"): будто бы смена формы правления на либерально-демократическую автоматически означает "прогибание" под США в частности и "уничтожение России" в принципе ("лишь бы не 90-е", будто бы "90-е" и политической строй есть неразрывно связанные вещи).
Одна и та же мысль, повторяемая чуть ли не веками, - возымела необходимое определённому складу личностей ("личностей" по Гегелю) воздействие и даже сформировала совершенно некритическую и не-рефлексивную форму мышления, даже не подозревающую, что в бессознательном её языка суждений кроются фатальные для носителя формулировки ("ошибки"). И это - естественно, так же, как естественно рабское мышление в рамках мысли, задаваемой господином (сюзереном). Таким образом - становится полностью обречённым (на провал) "интеллектуализм" (здравомыслие подвергается политическому преследованию уже в самом своём основании - "здравомыслие на кухне" - это уже - диссидентство! и повод для доноса! повод для страха - а этот аффект уж позаботится о том, чтобы не возникало даже мельчайшей мыслишки, отклоняющейся от курса сюзерена, - даже в зародыше, в сне, и в вымысле).
Что же есть сие, как не демонстрация и доказательство принципа "воли к власти"? Только и есть, - оно (благо государство не есть что-то естественное - от неестественности оно и погибнет).
Доказательство этого: даже сложно мыслящие люди, вроде бы образованные и более развитые сами не замечают заднюю мысль и веру в их суждении (а не просто "рассуждении"): будто бы смена формы правления на либерально-демократическую автоматически означает "прогибание" под США в частности и "уничтожение России" в принципе ("лишь бы не 90-е", будто бы "90-е" и политической строй есть неразрывно связанные вещи).
Одна и та же мысль, повторяемая чуть ли не веками, - возымела необходимое определённому складу личностей ("личностей" по Гегелю) воздействие и даже сформировала совершенно некритическую и не-рефлексивную форму мышления, даже не подозревающую, что в бессознательном её языка суждений кроются фатальные для носителя формулировки ("ошибки"). И это - естественно, так же, как естественно рабское мышление в рамках мысли, задаваемой господином (сюзереном). Таким образом - становится полностью обречённым (на провал) "интеллектуализм" (здравомыслие подвергается политическому преследованию уже в самом своём основании - "здравомыслие на кухне" - это уже - диссидентство! и повод для доноса! повод для страха - а этот аффект уж позаботится о том, чтобы не возникало даже мельчайшей мыслишки, отклоняющейся от курса сюзерена, - даже в зародыше, в сне, и в вымысле).
Что же есть сие, как не демонстрация и доказательство принципа "воли к власти"? Только и есть, - оно (благо государство не есть что-то естественное - от неестественности оно и погибнет).
И что же тогда произойдёт? Если не "либибиралы", то кто?
Конечно, скопище всех пороков и дурных аффектов, сущий монстр во плоти, - ни в коем случае не очередной Цезарь или Александр, а худшее из этого: подобие Луция Сергия, очередной Катилина, узурпатор и уголовник par excellence, ненавистная тень всего Режима.
И это - награда! Награда - за идиотизм!
Конечно, скопище всех пороков и дурных аффектов, сущий монстр во плоти, - ни в коем случае не очередной Цезарь или Александр, а худшее из этого: подобие Луция Сергия, очередной Катилина, узурпатор и уголовник par excellence, ненавистная тень всего Режима.
И это - награда! Награда - за идиотизм!
Сие не может вызвать улыбку. "Господин" - борющийся с собственной тенью... внезапно понимающий что он-то больше никакой не Господин... Зрелище достойное смеха, даже смеха самих богов.
На этом мне скажут: раз режим существует, значит это доказывает его правомерность (и целесообразность). Ну что же, - конечно, ведь режим всегда существует в бесконечности! Каждый режим существует вечно! Разве это - не нонсенс?!
И вот беда: предсказуемые режимы не предсказуемы в целом - частные события нельзя с точностью до месяца определить, не положившись на соблюдение краткосрочных, в суждении, намерений (намерения недоказуемы!) и (призрачных: "мудрец" - это "призрак + растение") "мотивов". Однако долгосрочные намёки всегда ясно и явно - определены. Благо рынок может оставаться иррациональным дольше (не надо делать "умный" вид) - "благо" закономерности и неизбежное существуют вечно - нужно всего лишь держать глаза широко открытыми... (и "умным" либо умным - нет никакой необходимости быть; нужна лишь строгость к аффекту, дисциплина, - или такой игры аффектов, при которой она не нужна.)
Мир глубок! –
И глубже, чем думает день.
Глубока скорбь мира –
И все же радость глубже, нежели скорбь.
Скорбь говорит: "Прейди!"
Но всякая радость жаждет вечности,
Жаждет глубокой, глубокой вечности!
Мир глубок! –
И глубже, чем думает день.
Глубока скорбь мира –
И все же радость глубже, нежели скорбь.
Скорбь говорит: "Прейди!"
Но всякая радость жаждет вечности,
Жаждет глубокой, глубокой вечности!
12 Кб, 215x235Кто поднялся на высочайшие горы, тот смеется над всякой трагедией – и на сцене, и в жизни.
Беззаботными, насмешливыми, насильственными – такими желает видеть нас Мудрость: она – женщина и всегда любит только воина.
Та степень истины, какую только двух переносит, та степень истины, до которой только и дерзает дух, - вот что все больше и больше становилось для меня настоящим мерилом ценности. Заблуждение не есть слепота, заблуждение есть трусость… Всякое завоевание, всякий шаг вперед в познании вытекает из мужества, из строгости к себе, из чистоплотности в отношении себя… Nitimur in vetitum: этим знамением некогда победит моя философия, ибо до сих пор основательно запрещалась только истина.
Этим я заканчиваю и подписываю приговор: любое предприятие обречено на неудачу, если в нём отсутствуют условия, обеспечивающие ясное видение причинности ("нет ничего лучше причины и следствия"). И эти условия даже не требуют высоко интеллектуальной дисциплины! Ошибаться только потому что жаждешь или боишься - вот настоящий грех для философа, это единое, бессмертное, позорное пятно для всей философии... И только в этом, - в этом я и обнаруживаю весь свой руководящий мною "принцип", - "критерий" для выбора истины.
Не в уме. Не в знании. Не в эрудиции. Не в тщеславии. Не в гордости. А всего лишь в маленьком, крошечном, позорном, тихом аффекте - будь то страх, надежда или похотливое стремленьице-паразит, накапливающийся постепенно, незаметно, проникающий в малейшие уязвимости, заражающий всё строение, поражающий весь каркас и мысли, и психики, - быть безрассудным здесь, проявлять к этой заразе сострадание или сверхгордыню, - вот это, - истинный порок всего мышления (и быть может, - всего человечества, - но что это за суждение, как не сверхгордыня? снова результат влияния - паразита! (ведь что я значу? да ничего - вообще!)).
Но есть во мне нечто, что называю я мужеством: оно всегда убивало во мне уныние. Это мужество заставило меня остановиться и сказать: "Карлик! Или ты! Или я!".
Мужество – наилучший убийца, мужество, которое нападает: ибо в каждом нападении звучит торжествующая музыка.
Человек же – самый мужественный зверь: благодаря этому он и победил всех прочих. Торжествующей бравадой преодолел он всякую скорбь; а человеческая скорбь – самая глубокая.
Мужество смертельно и для головокружения над бездной: человек же – всегда на краю бездны! Разве "видеть" не означает "видеть бездны"?
Мужество – наилучший убийца: оно убивает и сострадание. Сострадание же – глубочайшая бездна: ибо сколь глубоко проникает взгляд человека в жизнь, столь же глубоко проникает он и в сострадание.
Мужество – наилучший убийца, мужество, которое нападает: и саму смерть убивает оно, ибо спрашивает: "Так это была жизнь? Ну что ж! Еще раз!".
Много торжествующих аккордов в этих словах. Имеющий уши да слышит!
Беззаботными, насмешливыми, насильственными – такими желает видеть нас Мудрость: она – женщина и всегда любит только воина.
Та степень истины, какую только двух переносит, та степень истины, до которой только и дерзает дух, - вот что все больше и больше становилось для меня настоящим мерилом ценности. Заблуждение не есть слепота, заблуждение есть трусость… Всякое завоевание, всякий шаг вперед в познании вытекает из мужества, из строгости к себе, из чистоплотности в отношении себя… Nitimur in vetitum: этим знамением некогда победит моя философия, ибо до сих пор основательно запрещалась только истина.
Этим я заканчиваю и подписываю приговор: любое предприятие обречено на неудачу, если в нём отсутствуют условия, обеспечивающие ясное видение причинности ("нет ничего лучше причины и следствия"). И эти условия даже не требуют высоко интеллектуальной дисциплины! Ошибаться только потому что жаждешь или боишься - вот настоящий грех для философа, это единое, бессмертное, позорное пятно для всей философии... И только в этом, - в этом я и обнаруживаю весь свой руководящий мною "принцип", - "критерий" для выбора истины.
Не в уме. Не в знании. Не в эрудиции. Не в тщеславии. Не в гордости. А всего лишь в маленьком, крошечном, позорном, тихом аффекте - будь то страх, надежда или похотливое стремленьице-паразит, накапливающийся постепенно, незаметно, проникающий в малейшие уязвимости, заражающий всё строение, поражающий весь каркас и мысли, и психики, - быть безрассудным здесь, проявлять к этой заразе сострадание или сверхгордыню, - вот это, - истинный порок всего мышления (и быть может, - всего человечества, - но что это за суждение, как не сверхгордыня? снова результат влияния - паразита! (ведь что я значу? да ничего - вообще!)).
Но есть во мне нечто, что называю я мужеством: оно всегда убивало во мне уныние. Это мужество заставило меня остановиться и сказать: "Карлик! Или ты! Или я!".
Мужество – наилучший убийца, мужество, которое нападает: ибо в каждом нападении звучит торжествующая музыка.
Человек же – самый мужественный зверь: благодаря этому он и победил всех прочих. Торжествующей бравадой преодолел он всякую скорбь; а человеческая скорбь – самая глубокая.
Мужество смертельно и для головокружения над бездной: человек же – всегда на краю бездны! Разве "видеть" не означает "видеть бездны"?
Мужество – наилучший убийца: оно убивает и сострадание. Сострадание же – глубочайшая бездна: ибо сколь глубоко проникает взгляд человека в жизнь, столь же глубоко проникает он и в сострадание.
Мужество – наилучший убийца, мужество, которое нападает: и саму смерть убивает оно, ибо спрашивает: "Так это была жизнь? Ну что ж! Еще раз!".
Много торжествующих аккордов в этих словах. Имеющий уши да слышит!
12 Кб, 215x235Кто поднялся на высочайшие горы, тот смеется над всякой трагедией – и на сцене, и в жизни.
Беззаботными, насмешливыми, насильственными – такими желает видеть нас Мудрость: она – женщина и всегда любит только воина.
Та степень истины, какую только двух переносит, та степень истины, до которой только и дерзает дух, - вот что все больше и больше становилось для меня настоящим мерилом ценности. Заблуждение не есть слепота, заблуждение есть трусость… Всякое завоевание, всякий шаг вперед в познании вытекает из мужества, из строгости к себе, из чистоплотности в отношении себя… Nitimur in vetitum: этим знамением некогда победит моя философия, ибо до сих пор основательно запрещалась только истина.
Этим я заканчиваю и подписываю приговор: любое предприятие обречено на неудачу, если в нём отсутствуют условия, обеспечивающие ясное видение причинности ("нет ничего лучше причины и следствия"). И эти условия даже не требуют высоко интеллектуальной дисциплины! Ошибаться только потому что жаждешь или боишься - вот настоящий грех для философа, это единое, бессмертное, позорное пятно для всей философии... И только в этом, - в этом я и обнаруживаю весь свой руководящий мною "принцип", - "критерий" для выбора истины.
Не в уме. Не в знании. Не в эрудиции. Не в тщеславии. Не в гордости. А всего лишь в маленьком, крошечном, позорном, тихом аффекте - будь то страх, надежда или похотливое стремленьице-паразит, накапливающийся постепенно, незаметно, проникающий в малейшие уязвимости, заражающий всё строение, поражающий весь каркас и мысли, и психики, - быть безрассудным здесь, проявлять к этой заразе сострадание или сверхгордыню, - вот это, - истинный порок всего мышления (и быть может, - всего человечества, - но что это за суждение, как не сверхгордыня? снова результат влияния - паразита! (ведь что я значу? да ничего - вообще!)).
Но есть во мне нечто, что называю я мужеством: оно всегда убивало во мне уныние. Это мужество заставило меня остановиться и сказать: "Карлик! Или ты! Или я!".
Мужество – наилучший убийца, мужество, которое нападает: ибо в каждом нападении звучит торжествующая музыка.
Человек же – самый мужественный зверь: благодаря этому он и победил всех прочих. Торжествующей бравадой преодолел он всякую скорбь; а человеческая скорбь – самая глубокая.
Мужество смертельно и для головокружения над бездной: человек же – всегда на краю бездны! Разве "видеть" не означает "видеть бездны"?
Мужество – наилучший убийца: оно убивает и сострадание. Сострадание же – глубочайшая бездна: ибо сколь глубоко проникает взгляд человека в жизнь, столь же глубоко проникает он и в сострадание.
Мужество – наилучший убийца, мужество, которое нападает: и саму смерть убивает оно, ибо спрашивает: "Так это была жизнь? Ну что ж! Еще раз!".
Много торжествующих аккордов в этих словах. Имеющий уши да слышит!
Беззаботными, насмешливыми, насильственными – такими желает видеть нас Мудрость: она – женщина и всегда любит только воина.
Та степень истины, какую только двух переносит, та степень истины, до которой только и дерзает дух, - вот что все больше и больше становилось для меня настоящим мерилом ценности. Заблуждение не есть слепота, заблуждение есть трусость… Всякое завоевание, всякий шаг вперед в познании вытекает из мужества, из строгости к себе, из чистоплотности в отношении себя… Nitimur in vetitum: этим знамением некогда победит моя философия, ибо до сих пор основательно запрещалась только истина.
Этим я заканчиваю и подписываю приговор: любое предприятие обречено на неудачу, если в нём отсутствуют условия, обеспечивающие ясное видение причинности ("нет ничего лучше причины и следствия"). И эти условия даже не требуют высоко интеллектуальной дисциплины! Ошибаться только потому что жаждешь или боишься - вот настоящий грех для философа, это единое, бессмертное, позорное пятно для всей философии... И только в этом, - в этом я и обнаруживаю весь свой руководящий мною "принцип", - "критерий" для выбора истины.
Не в уме. Не в знании. Не в эрудиции. Не в тщеславии. Не в гордости. А всего лишь в маленьком, крошечном, позорном, тихом аффекте - будь то страх, надежда или похотливое стремленьице-паразит, накапливающийся постепенно, незаметно, проникающий в малейшие уязвимости, заражающий всё строение, поражающий весь каркас и мысли, и психики, - быть безрассудным здесь, проявлять к этой заразе сострадание или сверхгордыню, - вот это, - истинный порок всего мышления (и быть может, - всего человечества, - но что это за суждение, как не сверхгордыня? снова результат влияния - паразита! (ведь что я значу? да ничего - вообще!)).
Но есть во мне нечто, что называю я мужеством: оно всегда убивало во мне уныние. Это мужество заставило меня остановиться и сказать: "Карлик! Или ты! Или я!".
Мужество – наилучший убийца, мужество, которое нападает: ибо в каждом нападении звучит торжествующая музыка.
Человек же – самый мужественный зверь: благодаря этому он и победил всех прочих. Торжествующей бравадой преодолел он всякую скорбь; а человеческая скорбь – самая глубокая.
Мужество смертельно и для головокружения над бездной: человек же – всегда на краю бездны! Разве "видеть" не означает "видеть бездны"?
Мужество – наилучший убийца: оно убивает и сострадание. Сострадание же – глубочайшая бездна: ибо сколь глубоко проникает взгляд человека в жизнь, столь же глубоко проникает он и в сострадание.
Мужество – наилучший убийца, мужество, которое нападает: и саму смерть убивает оно, ибо спрашивает: "Так это была жизнь? Ну что ж! Еще раз!".
Много торжествующих аккордов в этих словах. Имеющий уши да слышит!
>>73617 (OP)
Какие философы писали про недуальное, целостное восприятие мира? Желательно специальным недуальным языком, то есть языком, призванным максимально избежать ложных дихотомий? Например, интересует тема вечного сейчас и иллюзии времени - пространства. Или как воспринимать пространство через время, если мы привыкли воспринимать именно время через пространство.
Какие философы писали про недуальное, целостное восприятие мира? Желательно специальным недуальным языком, то есть языком, призванным максимально избежать ложных дихотомий? Например, интересует тема вечного сейчас и иллюзии времени - пространства. Или как воспринимать пространство через время, если мы привыкли воспринимать именно время через пространство.
>>70172
Наверное, тут не нужно сверхмудрствования, а всего лишь осторожность и привычка не путать местами причину и следствие.
>Желательно специальным недуальным языком, то есть языком, призванным максимально избежать ложных дихотомий? Например, интересует тема вечного сейчас и иллюзии времени - пространства. Или как воспринимать пространство через время, если мы привыкли воспринимать именно время через пространство.
Наверное, тут не нужно сверхмудрствования, а всего лишь осторожность и привычка не путать местами причину и следствие.
Уважаемые коллеги!
Центр античной и средневековой философии и науки
Института философии РАН,
http://iphras.ru/campas.htm
приглашает на заседание семинара
«ФИЛОСОФИЯ АНТИЧНОСТИ И СРЕДНИХ ВЕКОВ».
3 декабря 2024 г., в 16:00
Станислав Владимирович НИКОЛАЕВ (ИФ РАН)
https://iphras.ru/nikolaev.htm
выступит с докладом
«Тема иерархии сущих в доктринальной системе
Каллиста Ангеликуда»
В докладе обсуждается развитие концепции иерархии сущих в античности и Византии, включая её влияние на Каллиста Ангеликуда — одного из представителей византийского исихазма XIV века. Будет показано гносеологическое значение иерархии для восхождения ума от низшего к высшему. Наряду с анализом темы иерархии сущих будет рассмотрена её роль в системе Каллиста Ангеликуда и связанные с ней философские и богословские проблемы в его текстах.
Место проведения семинара:
Институт философии РАН, Гончарная ул., д. 12/1, комн. 424.
Интернет-страница семинара на сайте ИФ РАН:
http://iphras.ru/campas_sem.htm
Центр античной и средневековой философии и науки
Института философии РАН,
http://iphras.ru/campas.htm
приглашает на заседание семинара
«ФИЛОСОФИЯ АНТИЧНОСТИ И СРЕДНИХ ВЕКОВ».
3 декабря 2024 г., в 16:00
Станислав Владимирович НИКОЛАЕВ (ИФ РАН)
https://iphras.ru/nikolaev.htm
выступит с докладом
«Тема иерархии сущих в доктринальной системе
Каллиста Ангеликуда»
В докладе обсуждается развитие концепции иерархии сущих в античности и Византии, включая её влияние на Каллиста Ангеликуда — одного из представителей византийского исихазма XIV века. Будет показано гносеологическое значение иерархии для восхождения ума от низшего к высшему. Наряду с анализом темы иерархии сущих будет рассмотрена её роль в системе Каллиста Ангеликуда и связанные с ней философские и богословские проблемы в его текстах.
Место проведения семинара:
Институт философии РАН, Гончарная ул., д. 12/1, комн. 424.
Интернет-страница семинара на сайте ИФ РАН:
http://iphras.ru/campas_sem.htm
Уважаемые коллеги!
Центр античной и средневековой философии и науки
Института философии РАН,
http://iphras.ru/campas.htm
приглашает на заседание семинара
«ФИЛОСОФИЯ АНТИЧНОСТИ И СРЕДНИХ ВЕКОВ».
3 декабря 2024 г., в 16:00
Станислав Владимирович НИКОЛАЕВ (ИФ РАН)
https://iphras.ru/nikolaev.htm
выступит с докладом
«Тема иерархии сущих в доктринальной системе
Каллиста Ангеликуда»
В докладе обсуждается развитие концепции иерархии сущих в античности и Византии, включая её влияние на Каллиста Ангеликуда — одного из представителей византийского исихазма XIV века. Будет показано гносеологическое значение иерархии для восхождения ума от низшего к высшему. Наряду с анализом темы иерархии сущих будет рассмотрена её роль в системе Каллиста Ангеликуда и связанные с ней философские и богословские проблемы в его текстах.
Место проведения семинара:
Институт философии РАН, Гончарная ул., д. 12/1, комн. 424.
Интернет-страница семинара на сайте ИФ РАН:
http://iphras.ru/campas_sem.htm
Центр античной и средневековой философии и науки
Института философии РАН,
http://iphras.ru/campas.htm
приглашает на заседание семинара
«ФИЛОСОФИЯ АНТИЧНОСТИ И СРЕДНИХ ВЕКОВ».
3 декабря 2024 г., в 16:00
Станислав Владимирович НИКОЛАЕВ (ИФ РАН)
https://iphras.ru/nikolaev.htm
выступит с докладом
«Тема иерархии сущих в доктринальной системе
Каллиста Ангеликуда»
В докладе обсуждается развитие концепции иерархии сущих в античности и Византии, включая её влияние на Каллиста Ангеликуда — одного из представителей византийского исихазма XIV века. Будет показано гносеологическое значение иерархии для восхождения ума от низшего к высшему. Наряду с анализом темы иерархии сущих будет рассмотрена её роль в системе Каллиста Ангеликуда и связанные с ней философские и богословские проблемы в его текстах.
Место проведения семинара:
Институт философии РАН, Гончарная ул., д. 12/1, комн. 424.
Интернет-страница семинара на сайте ИФ РАН:
http://iphras.ru/campas_sem.htm
>>70183
Спасибо, я приду без приглашения.
Спасибо, я приду без приглашения.
>>70189
Радикальный либерал за абсолютную свободу
Радикальный либерал за абсолютную свободу
>>70176
Причина и следствие это уже чаще всего механистическая парадигма с линейными последовательностями атомарных искусственных ментальных деталек. В том же шизоанализе уже ближе к холистичности, которую я ищу.
Причина и следствие это уже чаще всего механистическая парадигма с линейными последовательностями атомарных искусственных ментальных деталек. В том же шизоанализе уже ближе к холистичности, которую я ищу.
104 Кб, 656x845>>70202
Каббалистический "сложностный" серендипно-синергетический кибернетизм - это самое что ни на есть лучшее выражение идеи о "причине и следствии". Вдобавок Делёз в этом - юнгианец, что только добавляет абсурда к твоему заявлению.
Но кто я, чтобы тебе что-то говорить?
>шизоанализе
Каббалистический "сложностный" серендипно-синергетический кибернетизм - это самое что ни на есть лучшее выражение идеи о "причине и следствии". Вдобавок Делёз в этом - юнгианец, что только добавляет абсурда к твоему заявлению.
Но кто я, чтобы тебе что-то говорить?
>>70173
Спасибо.
А ни у кого нет на слуху испаноязычного философа с похожим подходом? Как-то мельком попадался, но вылетел из головы.
Спасибо.
А ни у кого нет на слуху испаноязычного философа с похожим подходом? Как-то мельком попадался, но вылетел из головы.
>>70203
А что тогда не о механистически выделенных из ткани бытия причинах и следствиях? Даосизм?
А что тогда не о механистически выделенных из ткани бытия причинах и следствиях? Даосизм?
>>70205
Ну блин, ты чего. Механицизм ещё в 19 веке в пух и прах разнесли. Потом был релятивизм на ОТО (не долго) и теперь квантмех. Проснись! Петухи уже весь позитивизм прокукарекали, уже давным давно полдень.
Прочти "The Map and the Territory: Exploring the Foundations of Science, Thought and Reality", там вся современная база расписана (и никакой мистики, зачем мистика? зачем гностицизм? "окстись!").
Ну блин, ты чего. Механицизм ещё в 19 веке в пух и прах разнесли. Потом был релятивизм на ОТО (не долго) и теперь квантмех. Проснись! Петухи уже весь позитивизм прокукарекали, уже давным давно полдень.
Прочти "The Map and the Territory: Exploring the Foundations of Science, Thought and Reality", там вся современная база расписана (и никакой мистики, зачем мистика? зачем гностицизм? "окстись!").
>>69949
Друзья мои, насмешливые речи достигли слуха вашего: "Взгляните на Заратустру! Не ходит ли он среди нас, словно среди зверей?".
Но лучше было бы сказать так: "Познающий ходит среди людей, будто они – животные".
Человека же познающий называет: животное с красными щеками.
Почему получил он такое имя? Не потому ли, что слишком часто приходится ему стыдиться?
О друзья мои! Так говорит познающий: "Стыд, стыд и стыд – вот история человека!".
И потому благородный предписывает себе не стыдить других: стыдливость повелевает он себе перед всеми страдающими.
Поистине, не люблю я милосердных, блаженных в сострадании своем: совсем лишены они стыда.
Если должен я сострадать, все же не хочу я называться сострадательным; а если я сострадаю, то только на расстоянии.
Я предпочитаю скрыть лицо свое и убежать прежде, чем узнают меня: поступайте так и вы, друзья мои!
Пусть судьба моя всегда ведет меня дорогою тех, кто, как вы, никогда не страдает, и с кем смогу я разделить надежду, пиршество и мед.
Поистине, так или иначе помогал я страждущим: но всегда казалось мне, что лучше бы делал я, если бы учился больше радоваться.
С тех пор, как существуют люди, слишком мало радовался человек: только в этом, братья мои, наш первородный грех!
И если научимся мы больше радоваться, то так мы лучше всего разучимся обижать других и измышлять всевозможные скорби.
Поэтому умываю я руки, помогавшие страждущему, поэтому очищаю я также и душу свою.
Ибо, видя страдающего, я стыжусь его из-за его же стыда; и когда я помогаю ему, я жестоко унижал гордость его.
Большие одолжения вызывают не чувство благодарности, а желание мстить; и если мелкое благодеяние не забывается, словно червь, гложет оно.
"Будьте же равнодушны, принимая что-либо! Оказывайте честь уже тем, что принимаете", – так советую я тем, кому нечем отдарить.
Но я – дарящий: охотно дарю я, как друг дарит друзьям своим. А чужие и неимущие пусть сами срывают плоды с дерева моего: ибо это не так устыдит их.
Однако нищих следовало бы вовсе уничтожить! Поистине, досадно давать им и досадно не давать.
А заодно с ними грешников и тех, кого мучает совесть! Верьте мне, братья мои, укоры собственной совести учат уязвлять других.
Но хуже всего – мелкие помыслы. Поистине, лучше уж совершить злое, чем помыслить мелкое!
Правда, вы говорите: "Удовольствие от мелочной злобы нередко предохраняет нас от серьезных злодеяний". Однако в этом случае не следует мелочиться.
Злодеяние – как нарыв: оно зудит, и чешется, и нарывает – оно заявляет о себе откровенно.
"Смотри, я – болезнь", – говорит злодеяние; и в этом его честность.
А ничтожная мысль подобна паразиту: она неугомонна – ползает, прилипает, прячется, пока все тело не станет вялым и дряблым от этих крошечных тварей.
Но тому, кто одержим бесом, я шепчу на ухо: "Будет лучше, если демон твой станет сильнее, – помоги же ему! Есть и у тебя путь к величию!".
О братья мои! Слишком много известно нам друг о друге! И многие становятся для нас прозрачными, хотя и тогда мы еще долго не можем пройти сквозь них.
Трудно жить с людьми, ибо трудно хранить молчание.
И более всего несправедливы мы не к тем, кто противен нам, а к тем, до кого нет нам никакого дела.
Но если есть у тебя страждущий друг, стань для страданий его местом отдохновения, но вместе с тем и жестким ложем, походной кроватью: так лучше всего ты сможешь помочь ему.
И если друг причинит тебе зло, скажи так: "Я прощаю тебе то, что сделал ты мне; но как простить зло, которое этим поступком ты причинил себе?"
Так говорит великая любовь: она преодолевает и прощение, и жалость.
Надо сдерживать сердце свое; ибо стоит только распустить его, как теряешь голову!
О, кто совершил больше безрассудств, чем милосердные? И что причинило больше страданий, чем безумие сострадательных?
Горе любящим, еще не достигшим той высоты, которая выше сострадания их!
Так сказал мне однажды дьявол: "Даже у Бога есть свой ад – это любовь его к людям".
А недавно я слышал от него: "Бог умер, из-за сострадания своего к людям умер он".
Итак, опасайтесь сострадания, помните: оттуда надвигается на людей тяжелая туча! Поистине, известны мне признаки бури!
Запомните же и такое слово: великая любовь выше сострадания, ибо то, что любит она, она еще жаждет – создать!
"Себя самого приношу я в жертву любви моей, и ближнего своего, подобно себе", - такова речь созидающих.
Но все созидающие безжалостны.
>сверхзвери
>или просто - "звери"
Друзья мои, насмешливые речи достигли слуха вашего: "Взгляните на Заратустру! Не ходит ли он среди нас, словно среди зверей?".
Но лучше было бы сказать так: "Познающий ходит среди людей, будто они – животные".
Человека же познающий называет: животное с красными щеками.
Почему получил он такое имя? Не потому ли, что слишком часто приходится ему стыдиться?
О друзья мои! Так говорит познающий: "Стыд, стыд и стыд – вот история человека!".
И потому благородный предписывает себе не стыдить других: стыдливость повелевает он себе перед всеми страдающими.
Поистине, не люблю я милосердных, блаженных в сострадании своем: совсем лишены они стыда.
Если должен я сострадать, все же не хочу я называться сострадательным; а если я сострадаю, то только на расстоянии.
Я предпочитаю скрыть лицо свое и убежать прежде, чем узнают меня: поступайте так и вы, друзья мои!
Пусть судьба моя всегда ведет меня дорогою тех, кто, как вы, никогда не страдает, и с кем смогу я разделить надежду, пиршество и мед.
Поистине, так или иначе помогал я страждущим: но всегда казалось мне, что лучше бы делал я, если бы учился больше радоваться.
С тех пор, как существуют люди, слишком мало радовался человек: только в этом, братья мои, наш первородный грех!
И если научимся мы больше радоваться, то так мы лучше всего разучимся обижать других и измышлять всевозможные скорби.
Поэтому умываю я руки, помогавшие страждущему, поэтому очищаю я также и душу свою.
Ибо, видя страдающего, я стыжусь его из-за его же стыда; и когда я помогаю ему, я жестоко унижал гордость его.
Большие одолжения вызывают не чувство благодарности, а желание мстить; и если мелкое благодеяние не забывается, словно червь, гложет оно.
"Будьте же равнодушны, принимая что-либо! Оказывайте честь уже тем, что принимаете", – так советую я тем, кому нечем отдарить.
Но я – дарящий: охотно дарю я, как друг дарит друзьям своим. А чужие и неимущие пусть сами срывают плоды с дерева моего: ибо это не так устыдит их.
Однако нищих следовало бы вовсе уничтожить! Поистине, досадно давать им и досадно не давать.
А заодно с ними грешников и тех, кого мучает совесть! Верьте мне, братья мои, укоры собственной совести учат уязвлять других.
Но хуже всего – мелкие помыслы. Поистине, лучше уж совершить злое, чем помыслить мелкое!
Правда, вы говорите: "Удовольствие от мелочной злобы нередко предохраняет нас от серьезных злодеяний". Однако в этом случае не следует мелочиться.
Злодеяние – как нарыв: оно зудит, и чешется, и нарывает – оно заявляет о себе откровенно.
"Смотри, я – болезнь", – говорит злодеяние; и в этом его честность.
А ничтожная мысль подобна паразиту: она неугомонна – ползает, прилипает, прячется, пока все тело не станет вялым и дряблым от этих крошечных тварей.
Но тому, кто одержим бесом, я шепчу на ухо: "Будет лучше, если демон твой станет сильнее, – помоги же ему! Есть и у тебя путь к величию!".
О братья мои! Слишком много известно нам друг о друге! И многие становятся для нас прозрачными, хотя и тогда мы еще долго не можем пройти сквозь них.
Трудно жить с людьми, ибо трудно хранить молчание.
И более всего несправедливы мы не к тем, кто противен нам, а к тем, до кого нет нам никакого дела.
Но если есть у тебя страждущий друг, стань для страданий его местом отдохновения, но вместе с тем и жестким ложем, походной кроватью: так лучше всего ты сможешь помочь ему.
И если друг причинит тебе зло, скажи так: "Я прощаю тебе то, что сделал ты мне; но как простить зло, которое этим поступком ты причинил себе?"
Так говорит великая любовь: она преодолевает и прощение, и жалость.
Надо сдерживать сердце свое; ибо стоит только распустить его, как теряешь голову!
О, кто совершил больше безрассудств, чем милосердные? И что причинило больше страданий, чем безумие сострадательных?
Горе любящим, еще не достигшим той высоты, которая выше сострадания их!
Так сказал мне однажды дьявол: "Даже у Бога есть свой ад – это любовь его к людям".
А недавно я слышал от него: "Бог умер, из-за сострадания своего к людям умер он".
Итак, опасайтесь сострадания, помните: оттуда надвигается на людей тяжелая туча! Поистине, известны мне признаки бури!
Запомните же и такое слово: великая любовь выше сострадания, ибо то, что любит она, она еще жаждет – создать!
"Себя самого приношу я в жертву любви моей, и ближнего своего, подобно себе", - такова речь созидающих.
Но все созидающие безжалостны.
>>69949
Друзья мои, насмешливые речи достигли слуха вашего: "Взгляните на Заратустру! Не ходит ли он среди нас, словно среди зверей?".
Но лучше было бы сказать так: "Познающий ходит среди людей, будто они – животные".
Человека же познающий называет: животное с красными щеками.
Почему получил он такое имя? Не потому ли, что слишком часто приходится ему стыдиться?
О друзья мои! Так говорит познающий: "Стыд, стыд и стыд – вот история человека!".
И потому благородный предписывает себе не стыдить других: стыдливость повелевает он себе перед всеми страдающими.
Поистине, не люблю я милосердных, блаженных в сострадании своем: совсем лишены они стыда.
Если должен я сострадать, все же не хочу я называться сострадательным; а если я сострадаю, то только на расстоянии.
Я предпочитаю скрыть лицо свое и убежать прежде, чем узнают меня: поступайте так и вы, друзья мои!
Пусть судьба моя всегда ведет меня дорогою тех, кто, как вы, никогда не страдает, и с кем смогу я разделить надежду, пиршество и мед.
Поистине, так или иначе помогал я страждущим: но всегда казалось мне, что лучше бы делал я, если бы учился больше радоваться.
С тех пор, как существуют люди, слишком мало радовался человек: только в этом, братья мои, наш первородный грех!
И если научимся мы больше радоваться, то так мы лучше всего разучимся обижать других и измышлять всевозможные скорби.
Поэтому умываю я руки, помогавшие страждущему, поэтому очищаю я также и душу свою.
Ибо, видя страдающего, я стыжусь его из-за его же стыда; и когда я помогаю ему, я жестоко унижал гордость его.
Большие одолжения вызывают не чувство благодарности, а желание мстить; и если мелкое благодеяние не забывается, словно червь, гложет оно.
"Будьте же равнодушны, принимая что-либо! Оказывайте честь уже тем, что принимаете", – так советую я тем, кому нечем отдарить.
Но я – дарящий: охотно дарю я, как друг дарит друзьям своим. А чужие и неимущие пусть сами срывают плоды с дерева моего: ибо это не так устыдит их.
Однако нищих следовало бы вовсе уничтожить! Поистине, досадно давать им и досадно не давать.
А заодно с ними грешников и тех, кого мучает совесть! Верьте мне, братья мои, укоры собственной совести учат уязвлять других.
Но хуже всего – мелкие помыслы. Поистине, лучше уж совершить злое, чем помыслить мелкое!
Правда, вы говорите: "Удовольствие от мелочной злобы нередко предохраняет нас от серьезных злодеяний". Однако в этом случае не следует мелочиться.
Злодеяние – как нарыв: оно зудит, и чешется, и нарывает – оно заявляет о себе откровенно.
"Смотри, я – болезнь", – говорит злодеяние; и в этом его честность.
А ничтожная мысль подобна паразиту: она неугомонна – ползает, прилипает, прячется, пока все тело не станет вялым и дряблым от этих крошечных тварей.
Но тому, кто одержим бесом, я шепчу на ухо: "Будет лучше, если демон твой станет сильнее, – помоги же ему! Есть и у тебя путь к величию!".
О братья мои! Слишком много известно нам друг о друге! И многие становятся для нас прозрачными, хотя и тогда мы еще долго не можем пройти сквозь них.
Трудно жить с людьми, ибо трудно хранить молчание.
И более всего несправедливы мы не к тем, кто противен нам, а к тем, до кого нет нам никакого дела.
Но если есть у тебя страждущий друг, стань для страданий его местом отдохновения, но вместе с тем и жестким ложем, походной кроватью: так лучше всего ты сможешь помочь ему.
И если друг причинит тебе зло, скажи так: "Я прощаю тебе то, что сделал ты мне; но как простить зло, которое этим поступком ты причинил себе?"
Так говорит великая любовь: она преодолевает и прощение, и жалость.
Надо сдерживать сердце свое; ибо стоит только распустить его, как теряешь голову!
О, кто совершил больше безрассудств, чем милосердные? И что причинило больше страданий, чем безумие сострадательных?
Горе любящим, еще не достигшим той высоты, которая выше сострадания их!
Так сказал мне однажды дьявол: "Даже у Бога есть свой ад – это любовь его к людям".
А недавно я слышал от него: "Бог умер, из-за сострадания своего к людям умер он".
Итак, опасайтесь сострадания, помните: оттуда надвигается на людей тяжелая туча! Поистине, известны мне признаки бури!
Запомните же и такое слово: великая любовь выше сострадания, ибо то, что любит она, она еще жаждет – создать!
"Себя самого приношу я в жертву любви моей, и ближнего своего, подобно себе", - такова речь созидающих.
Но все созидающие безжалостны.
>сверхзвери
>или просто - "звери"
Друзья мои, насмешливые речи достигли слуха вашего: "Взгляните на Заратустру! Не ходит ли он среди нас, словно среди зверей?".
Но лучше было бы сказать так: "Познающий ходит среди людей, будто они – животные".
Человека же познающий называет: животное с красными щеками.
Почему получил он такое имя? Не потому ли, что слишком часто приходится ему стыдиться?
О друзья мои! Так говорит познающий: "Стыд, стыд и стыд – вот история человека!".
И потому благородный предписывает себе не стыдить других: стыдливость повелевает он себе перед всеми страдающими.
Поистине, не люблю я милосердных, блаженных в сострадании своем: совсем лишены они стыда.
Если должен я сострадать, все же не хочу я называться сострадательным; а если я сострадаю, то только на расстоянии.
Я предпочитаю скрыть лицо свое и убежать прежде, чем узнают меня: поступайте так и вы, друзья мои!
Пусть судьба моя всегда ведет меня дорогою тех, кто, как вы, никогда не страдает, и с кем смогу я разделить надежду, пиршество и мед.
Поистине, так или иначе помогал я страждущим: но всегда казалось мне, что лучше бы делал я, если бы учился больше радоваться.
С тех пор, как существуют люди, слишком мало радовался человек: только в этом, братья мои, наш первородный грех!
И если научимся мы больше радоваться, то так мы лучше всего разучимся обижать других и измышлять всевозможные скорби.
Поэтому умываю я руки, помогавшие страждущему, поэтому очищаю я также и душу свою.
Ибо, видя страдающего, я стыжусь его из-за его же стыда; и когда я помогаю ему, я жестоко унижал гордость его.
Большие одолжения вызывают не чувство благодарности, а желание мстить; и если мелкое благодеяние не забывается, словно червь, гложет оно.
"Будьте же равнодушны, принимая что-либо! Оказывайте честь уже тем, что принимаете", – так советую я тем, кому нечем отдарить.
Но я – дарящий: охотно дарю я, как друг дарит друзьям своим. А чужие и неимущие пусть сами срывают плоды с дерева моего: ибо это не так устыдит их.
Однако нищих следовало бы вовсе уничтожить! Поистине, досадно давать им и досадно не давать.
А заодно с ними грешников и тех, кого мучает совесть! Верьте мне, братья мои, укоры собственной совести учат уязвлять других.
Но хуже всего – мелкие помыслы. Поистине, лучше уж совершить злое, чем помыслить мелкое!
Правда, вы говорите: "Удовольствие от мелочной злобы нередко предохраняет нас от серьезных злодеяний". Однако в этом случае не следует мелочиться.
Злодеяние – как нарыв: оно зудит, и чешется, и нарывает – оно заявляет о себе откровенно.
"Смотри, я – болезнь", – говорит злодеяние; и в этом его честность.
А ничтожная мысль подобна паразиту: она неугомонна – ползает, прилипает, прячется, пока все тело не станет вялым и дряблым от этих крошечных тварей.
Но тому, кто одержим бесом, я шепчу на ухо: "Будет лучше, если демон твой станет сильнее, – помоги же ему! Есть и у тебя путь к величию!".
О братья мои! Слишком много известно нам друг о друге! И многие становятся для нас прозрачными, хотя и тогда мы еще долго не можем пройти сквозь них.
Трудно жить с людьми, ибо трудно хранить молчание.
И более всего несправедливы мы не к тем, кто противен нам, а к тем, до кого нет нам никакого дела.
Но если есть у тебя страждущий друг, стань для страданий его местом отдохновения, но вместе с тем и жестким ложем, походной кроватью: так лучше всего ты сможешь помочь ему.
И если друг причинит тебе зло, скажи так: "Я прощаю тебе то, что сделал ты мне; но как простить зло, которое этим поступком ты причинил себе?"
Так говорит великая любовь: она преодолевает и прощение, и жалость.
Надо сдерживать сердце свое; ибо стоит только распустить его, как теряешь голову!
О, кто совершил больше безрассудств, чем милосердные? И что причинило больше страданий, чем безумие сострадательных?
Горе любящим, еще не достигшим той высоты, которая выше сострадания их!
Так сказал мне однажды дьявол: "Даже у Бога есть свой ад – это любовь его к людям".
А недавно я слышал от него: "Бог умер, из-за сострадания своего к людям умер он".
Итак, опасайтесь сострадания, помните: оттуда надвигается на людей тяжелая туча! Поистине, известны мне признаки бури!
Запомните же и такое слово: великая любовь выше сострадания, ибо то, что любит она, она еще жаждет – создать!
"Себя самого приношу я в жертву любви моей, и ближнего своего, подобно себе", - такова речь созидающих.
Но все созидающие безжалостны.
7 Кб, 190x266"Der Wille zur Macht". Орел гнался за зайцем. Увидел заяц, что ниоткуда нет ему помощи, и взмолился к единственному, кто ему подвернулся, - к навозному жуку. Ободрил его жук и, увидев перед собой орла, стал просить хищника не трогать того, кто ищет у него помощи. Орел не обратил даже внимания на такого ничтожного заступника и сожрал зайца. Но жук этой обиды не забыл: неустанно он следил за орлиным гнездовьем и всякий раз, как орел сносил яйца, он поднимался в вышину, выкатывал их и разбивал. Наконец орел, нигде не находя покоя, искал прибежища у самого Зевса и просил уделить ему спокойное местечко, чтобы высидеть яйца. Зевс позволил орлу положить яйца к нему за пазуху. Жук, увидав это, скатал навозный шарик, взлетел до самого Зевса и сбросил свой шарик ему за пазуху. Встал Зевс, чтобы отрясти с себя навоз, и уронил ненароком орлиные яйца. С тех самых пор, говорят, орлы не вьют гнезд в ту пору, когда выводятся навозные жуки.
107 Кб, 456x640Патологическая склонность к спору, к скептицизму, к желанию опровергнуть(или хотя бы подставить под сомнение) мешает мне изучать философию.
Стоит мне лишь ознакомиться с высказываниями — так я сразу же критикую их, а когда не пытаюсь критиковать, то не выходит, ибо сам критический тезис формируется минуя мои потуги его не формировать, как следствие, я не могу понять о чем толкует философ, возмущение о том, "а почему же ты, философнейм, не допускаешь X".
Стоит мне лишь ознакомиться с высказываниями — так я сразу же критикую их, а когда не пытаюсь критиковать, то не выходит, ибо сам критический тезис формируется минуя мои потуги его не формировать, как следствие, я не могу понять о чем толкует философ, возмущение о том, "а почему же ты, философнейм, не допускаешь X".
>>70231
Резонерство, расстройство мышления такое. Ты свои симптомы не знаешь что-ли, шизофреник? Почитай медицинскую книжку, там врачи все написали.
Резонерство, расстройство мышления такое. Ты свои симптомы не знаешь что-ли, шизофреник? Почитай медицинскую книжку, там врачи все написали.
>>70231
Не борьба за существование ведется между представлениями и восприятиями, а за господство: уничтожается не побежденное представление, а только подвешивается, оттесняется в сторону, - или подчиняется. В духовной сфере нет уничтожения, и есть только творчество. («Разум» развивается на сенсуалистской основе, на предрассудках чувств, то есть в вере в истинность суждений чувств.)
Каждое чисто моральное ценностное утверждение (например, буддийское) заканчивается нигилизмом: это можно ожидать от Европы! Люди думают, что можно обойтись моралью без религиозного фундамента, но путь к нигилизму при этом неизбежен. В религии отсутствует принуждение воспринимать себя как ценностное существо.
И как примитивен каждый раз успех и его жалкое начало, сводящееся к единству! Даже у художников: как можно от произведения искусства судить о художнике! Гомер — разве вы не чувствуете пессимиста и чрезмерно раздражительного человека, который, страдая, выдумывает ту полноту совершенства Олимпийцев? Теории философа — это либо грубая обобщённость его опыта чувствительности, либо способ, с помощью которого он хочет оставаться властным над этой чувствительностью — духовность и так далее.
— Побег от неё в духовное-холодное, формульно-жёсткое.
Музыка и её опасность, — её разврат, её искусство пробуждения христианских состояний, прежде всего смеси искусственной чувственности и молитвенной ревности (Франциск Ассизский) — идут рука об руку с нечистоплотностью разума и фанатизмом сердца; они ломают волю, перегружают чувствительность, музыканты развратны.
— Причины (внутренние состояния), из которых рождается искусство, и, совсем другое, его воздействия.
Таким образом, среди атеистов можно найти меньше свободы в моральных вопросах, чем среди благочестивых и верующих в Бога (например, Паскаль в моральных вопросах более свободен и либерален, чем Шопенгауэр).
— Паскаль видел в двух фигурах — Эпиктете и Монтене — своих настоящих искушающих, против которых ему постоянно приходилось защищать и укреплять своё христианство.
Не борьба за существование ведется между представлениями и восприятиями, а за господство: уничтожается не побежденное представление, а только подвешивается, оттесняется в сторону, - или подчиняется. В духовной сфере нет уничтожения, и есть только творчество. («Разум» развивается на сенсуалистской основе, на предрассудках чувств, то есть в вере в истинность суждений чувств.)
Каждое чисто моральное ценностное утверждение (например, буддийское) заканчивается нигилизмом: это можно ожидать от Европы! Люди думают, что можно обойтись моралью без религиозного фундамента, но путь к нигилизму при этом неизбежен. В религии отсутствует принуждение воспринимать себя как ценностное существо.
И как примитивен каждый раз успех и его жалкое начало, сводящееся к единству! Даже у художников: как можно от произведения искусства судить о художнике! Гомер — разве вы не чувствуете пессимиста и чрезмерно раздражительного человека, который, страдая, выдумывает ту полноту совершенства Олимпийцев? Теории философа — это либо грубая обобщённость его опыта чувствительности, либо способ, с помощью которого он хочет оставаться властным над этой чувствительностью — духовность и так далее.
— Побег от неё в духовное-холодное, формульно-жёсткое.
Музыка и её опасность, — её разврат, её искусство пробуждения христианских состояний, прежде всего смеси искусственной чувственности и молитвенной ревности (Франциск Ассизский) — идут рука об руку с нечистоплотностью разума и фанатизмом сердца; они ломают волю, перегружают чувствительность, музыканты развратны.
— Причины (внутренние состояния), из которых рождается искусство, и, совсем другое, его воздействия.
Таким образом, среди атеистов можно найти меньше свободы в моральных вопросах, чем среди благочестивых и верующих в Бога (например, Паскаль в моральных вопросах более свободен и либерален, чем Шопенгауэр).
— Паскаль видел в двух фигурах — Эпиктете и Монтене — своих настоящих искушающих, против которых ему постоянно приходилось защищать и укреплять своё христианство.
>>70231
Не борьба за существование ведется между представлениями и восприятиями, а за господство: уничтожается не побежденное представление, а только подвешивается, оттесняется в сторону, - или подчиняется. В духовной сфере нет уничтожения, и есть только творчество. («Разум» развивается на сенсуалистской основе, на предрассудках чувств, то есть в вере в истинность суждений чувств.)
Каждое чисто моральное ценностное утверждение (например, буддийское) заканчивается нигилизмом: это можно ожидать от Европы! Люди думают, что можно обойтись моралью без религиозного фундамента, но путь к нигилизму при этом неизбежен. В религии отсутствует принуждение воспринимать себя как ценностное существо.
И как примитивен каждый раз успех и его жалкое начало, сводящееся к единству! Даже у художников: как можно от произведения искусства судить о художнике! Гомер — разве вы не чувствуете пессимиста и чрезмерно раздражительного человека, который, страдая, выдумывает ту полноту совершенства Олимпийцев? Теории философа — это либо грубая обобщённость его опыта чувствительности, либо способ, с помощью которого он хочет оставаться властным над этой чувствительностью — духовность и так далее.
— Побег от неё в духовное-холодное, формульно-жёсткое.
Музыка и её опасность, — её разврат, её искусство пробуждения христианских состояний, прежде всего смеси искусственной чувственности и молитвенной ревности (Франциск Ассизский) — идут рука об руку с нечистоплотностью разума и фанатизмом сердца; они ломают волю, перегружают чувствительность, музыканты развратны.
— Причины (внутренние состояния), из которых рождается искусство, и, совсем другое, его воздействия.
Таким образом, среди атеистов можно найти меньше свободы в моральных вопросах, чем среди благочестивых и верующих в Бога (например, Паскаль в моральных вопросах более свободен и либерален, чем Шопенгауэр).
— Паскаль видел в двух фигурах — Эпиктете и Монтене — своих настоящих искушающих, против которых ему постоянно приходилось защищать и укреплять своё христианство.
Не борьба за существование ведется между представлениями и восприятиями, а за господство: уничтожается не побежденное представление, а только подвешивается, оттесняется в сторону, - или подчиняется. В духовной сфере нет уничтожения, и есть только творчество. («Разум» развивается на сенсуалистской основе, на предрассудках чувств, то есть в вере в истинность суждений чувств.)
Каждое чисто моральное ценностное утверждение (например, буддийское) заканчивается нигилизмом: это можно ожидать от Европы! Люди думают, что можно обойтись моралью без религиозного фундамента, но путь к нигилизму при этом неизбежен. В религии отсутствует принуждение воспринимать себя как ценностное существо.
И как примитивен каждый раз успех и его жалкое начало, сводящееся к единству! Даже у художников: как можно от произведения искусства судить о художнике! Гомер — разве вы не чувствуете пессимиста и чрезмерно раздражительного человека, который, страдая, выдумывает ту полноту совершенства Олимпийцев? Теории философа — это либо грубая обобщённость его опыта чувствительности, либо способ, с помощью которого он хочет оставаться властным над этой чувствительностью — духовность и так далее.
— Побег от неё в духовное-холодное, формульно-жёсткое.
Музыка и её опасность, — её разврат, её искусство пробуждения христианских состояний, прежде всего смеси искусственной чувственности и молитвенной ревности (Франциск Ассизский) — идут рука об руку с нечистоплотностью разума и фанатизмом сердца; они ломают волю, перегружают чувствительность, музыканты развратны.
— Причины (внутренние состояния), из которых рождается искусство, и, совсем другое, его воздействия.
Таким образом, среди атеистов можно найти меньше свободы в моральных вопросах, чем среди благочестивых и верующих в Бога (например, Паскаль в моральных вопросах более свободен и либерален, чем Шопенгауэр).
— Паскаль видел в двух фигурах — Эпиктете и Монтене — своих настоящих искушающих, против которых ему постоянно приходилось защищать и укреплять своё христианство.
>>70233
>уничтожается не побежденное представление, а только
>не уничтожается побежденное представление, а только
>>70237
In another context, Schopenhauer reiterated his eugenic thesis: "If you want Utopian plans, I would say: the only solution to the problem is the despotism of the wise and noble members of a genuine aristocracy, a genuine nobility, achieved by mating the most magnanimous men with the cleverest and most gifted women. This proposal constitutes my Utopia and my Platonic Republic."
In another context, Schopenhauer reiterated his eugenic thesis: "If you want Utopian plans, I would say: the only solution to the problem is the despotism of the wise and noble members of a genuine aristocracy, a genuine nobility, achieved by mating the most magnanimous men with the cleverest and most gifted women. This proposal constitutes my Utopia and my Platonic Republic."
>>70231
А чем мешает? Ты бы хотел читать всех философов, просто закачивая "информацию" в память? Не было бы это скучно, не передумал бы ты быстро этим заниматься
>мешает мне изучать философию
А чем мешает? Ты бы хотел читать всех философов, просто закачивая "информацию" в память? Не было бы это скучно, не передумал бы ты быстро этим заниматься
>>70252
Я знаю, что Артурчик был монархистом до мозга костей настолько, что любезно предложил прусским солдатам пострелять с балкона своего дома по коммунякам.
Но почему именно полноценных книг на эту тему он не написал?
Вот у ненавистному ему Гегеля есть "Философия права"
Почему у нет какого-нибудь "Государство и воля" или что-то вроде этого.
Я знаю, что Артурчик был монархистом до мозга костей настолько, что любезно предложил прусским солдатам пострелять с балкона своего дома по коммунякам.
Но почему именно полноценных книг на эту тему он не написал?
Вот у ненавистному ему Гегеля есть "Философия права"
Почему у нет какого-нибудь "Государство и воля" или что-то вроде этого.
1,8 Мб, 1024x854>>70231
Спорь сам с собой.
Спорь сам с собой.
>>70189
Является одним из наиболее известных представителей антипсихиатрии.
Он ШУЕ ППШ.
>а Мишель Фуко либертарианец?
Является одним из наиболее известных представителей антипсихиатрии.
Он ШУЕ ППШ.
322 Кб, 811x459блять у Ницшешиза есть дети??
Сидя здесь, на троне уединения, я обретаю странное, почти сакральное чувство свободы. В это мгновение я не связан никакими узами. Ни обществом, ни условностями, ни обязанностями. Здесь я - один на один с самой сущностью своей природы, в абсолютной честности, которая не требует оправданий.
Фридрих Ницше говорил: "Человек - это канат, натянутый между зверем и сверхчеловеком, канат над бездной". И в этом простом, обыденном акте я ощущаю всю правду его слов. Здесь, в этих четырёх стенах, я возвращаюсь к зверю внутри себя. Моя телесность напоминает о том, что все величие духа зиждется на базовых процессах, что сверхчеловек начинается с признания своей земной природы.
Но разве это не прекрасно? Ощущать, как тело очищается, освобождается от лишнего, словно дух избавляется от оков прошлого. Это медитация в движении, момент, когда я могу осмыслить: что же ещё, кроме физического груза, я должен оставить позади?
Ницше бы, возможно, усмехнулся, видя в этом процессе символику вечного возвращения. Всё возвращается, всё повторяется. Но разве это не свидетельство жизни, которая течёт бесконечно, не прерываясь? Каждая новая пища, каждый новый опыт перерабатывается в нас, оставляя следы, осадок, который мы выбрасываем, чтобы двигаться вперёд.
Так я сижу здесь, чувствую запахи своей же смертности, но в то же время осознаю вечность в мелочах. И в этом простом моменте - истина: быть человеком - значит быть всем сразу. И зверем, и философом, и механизмом, который жужжит в своей неизбежности.
"Тот, кто смотрит в бездну, должен помнить: бездна смотрит в него". Я смотрю в глубины себя и вижу нечто большее. И вот, с облегчением, я понимаю: чтобы стать сверхчеловеком, надо сначала научиться искренне радоваться самому простому - даже таким моментам бытия, как этот.
Фридрих Ницше говорил: "Человек - это канат, натянутый между зверем и сверхчеловеком, канат над бездной". И в этом простом, обыденном акте я ощущаю всю правду его слов. Здесь, в этих четырёх стенах, я возвращаюсь к зверю внутри себя. Моя телесность напоминает о том, что все величие духа зиждется на базовых процессах, что сверхчеловек начинается с признания своей земной природы.
Но разве это не прекрасно? Ощущать, как тело очищается, освобождается от лишнего, словно дух избавляется от оков прошлого. Это медитация в движении, момент, когда я могу осмыслить: что же ещё, кроме физического груза, я должен оставить позади?
Ницше бы, возможно, усмехнулся, видя в этом процессе символику вечного возвращения. Всё возвращается, всё повторяется. Но разве это не свидетельство жизни, которая течёт бесконечно, не прерываясь? Каждая новая пища, каждый новый опыт перерабатывается в нас, оставляя следы, осадок, который мы выбрасываем, чтобы двигаться вперёд.
Так я сижу здесь, чувствую запахи своей же смертности, но в то же время осознаю вечность в мелочах. И в этом простом моменте - истина: быть человеком - значит быть всем сразу. И зверем, и философом, и механизмом, который жужжит в своей неизбежности.
"Тот, кто смотрит в бездну, должен помнить: бездна смотрит в него". Я смотрю в глубины себя и вижу нечто большее. И вот, с облегчением, я понимаю: чтобы стать сверхчеловеком, надо сначала научиться искренне радоваться самому простому - даже таким моментам бытия, как этот.
Почему буддизм так хорошо состарился, современен в рамках современной модели мира и он так хорошо рифмуется с научными дисциплинами типа квантовой физики, виртуальных миров и прочее?
Более того, буддизм очень хорошо рифмуется с современным поп искусством, фильмы Матрица, книги пост модернистов, идеи Симулякра и прочее.
Буддизм куда актуальнее, например, авраамических религий или любых других. Ему уже вроде как 2.5к лет, а понятия из буддизма используется как аллегории в квантовой физике, в науке в целом, в поп культуре выражающей современность.
Можно ли сказать что буддизм истинен и прошел испытание временем? В чем феномен буддизма с точки зрения его актуальности?
Более того, буддизм очень хорошо рифмуется с современным поп искусством, фильмы Матрица, книги пост модернистов, идеи Симулякра и прочее.
Буддизм куда актуальнее, например, авраамических религий или любых других. Ему уже вроде как 2.5к лет, а понятия из буддизма используется как аллегории в квантовой физике, в науке в целом, в поп культуре выражающей современность.
Можно ли сказать что буддизм истинен и прошел испытание временем? В чем феномен буддизма с точки зрения его актуальности?
>>70275
что
(книгу его посмотри - https://www.youtube.com/watch?v=Lz0XYUj-f0Y - никак "хорошо" он не рифмуется, только использует науку как средство убеждения)
Познание больше, чем средство.
И без этой новой страсти – я имею в виду познавательную страсть – подвигалась бы наука: наука до сих пор росла и мужала без нее. Благополучная вера в науку, попутствующий ей предрассудок, которым охвачены нынче наши державы (некогда даже и церковь), покоится, в сущности, на том, что этот разгоревшийся вокруг нее сыр-бор обнаруживается в ней самой крайне редко и что наука считается как раз не страстью, а состоянием и “этосом”. Конечно, часто достаточно уж одного amour-plaisir познания (любопытства), достаточно amour vanite, привычки к ней, с задними видами на почести и кусок хлеба; для многих достаточно даже и того, что они при избытке досуга не способны ни на что иное, кроме чтения, коллекционирования, упорядочивания, наблюдения, пересказа; их “научная склонность” есть их скука. Папа Лев Х однажды (в папской грамоте к Бероальду) воспел похвалу науке: он называет ее прекраснейшим украшением и величайшей гордостью нашей жизни, благородным времяпрепровождением в счастье и горе; “без нее, - говорит он а заключение, - дела человеческие были бы лишены твердой опоры – ведь даже и с нею они все еще достаточно переменчивы и шатки!” Но этот в меру скептичный папа замалчивает, как и все прочие церковные панегиристы науки, свое последнее мнение о ней. Пусть заключают из его слов - и это весьма примечательно для такого друга искусства, - что он ставит науку выше искусства; в конце концов это всего лишь учтивость, если он не говорит здесь о том, что именно ставит он превыше всякой науки: об “откровенной истине” и о “вечном спасении души”, - что в сравнении с этим ему украшение, гордость, опора, надежность жизни! “Наука есть нечто второстепенное, в ней нет ничего окончательного, безусловного, никакого предмета страсти” – это мнение так и осталось в душе Льва: доподлинное христианское мнение о науке! – В древности ее достоинство и признание умалялись тем, что даже среди наиболее ревностных ее адептов на первом месте стояло стремление к добродетели, и высочайшей похвалой познанию считалось чествование его как лучшего средства к стяжанию добродетели. Это что-то новое в истории, когда познание хочет быть больше, чем средством.
То же самое можно сказать и о буддизме.
>Почему буддизм так хорошо состарился, современен в рамках современной модели мира и он так хорошо рифмуется с научными дисциплинами типа квантовой физики, виртуальных миров и прочее?
что
(книгу его посмотри - https://www.youtube.com/watch?v=Lz0XYUj-f0Y - никак "хорошо" он не рифмуется, только использует науку как средство убеждения)
Познание больше, чем средство.
И без этой новой страсти – я имею в виду познавательную страсть – подвигалась бы наука: наука до сих пор росла и мужала без нее. Благополучная вера в науку, попутствующий ей предрассудок, которым охвачены нынче наши державы (некогда даже и церковь), покоится, в сущности, на том, что этот разгоревшийся вокруг нее сыр-бор обнаруживается в ней самой крайне редко и что наука считается как раз не страстью, а состоянием и “этосом”. Конечно, часто достаточно уж одного amour-plaisir познания (любопытства), достаточно amour vanite, привычки к ней, с задними видами на почести и кусок хлеба; для многих достаточно даже и того, что они при избытке досуга не способны ни на что иное, кроме чтения, коллекционирования, упорядочивания, наблюдения, пересказа; их “научная склонность” есть их скука. Папа Лев Х однажды (в папской грамоте к Бероальду) воспел похвалу науке: он называет ее прекраснейшим украшением и величайшей гордостью нашей жизни, благородным времяпрепровождением в счастье и горе; “без нее, - говорит он а заключение, - дела человеческие были бы лишены твердой опоры – ведь даже и с нею они все еще достаточно переменчивы и шатки!” Но этот в меру скептичный папа замалчивает, как и все прочие церковные панегиристы науки, свое последнее мнение о ней. Пусть заключают из его слов - и это весьма примечательно для такого друга искусства, - что он ставит науку выше искусства; в конце концов это всего лишь учтивость, если он не говорит здесь о том, что именно ставит он превыше всякой науки: об “откровенной истине” и о “вечном спасении души”, - что в сравнении с этим ему украшение, гордость, опора, надежность жизни! “Наука есть нечто второстепенное, в ней нет ничего окончательного, безусловного, никакого предмета страсти” – это мнение так и осталось в душе Льва: доподлинное христианское мнение о науке! – В древности ее достоинство и признание умалялись тем, что даже среди наиболее ревностных ее адептов на первом месте стояло стремление к добродетели, и высочайшей похвалой познанию считалось чествование его как лучшего средства к стяжанию добродетели. Это что-то новое в истории, когда познание хочет быть больше, чем средством.
То же самое можно сказать и о буддизме.
>>70275
что
(книгу его посмотри - https://www.youtube.com/watch?v=Lz0XYUj-f0Y - никак "хорошо" он не рифмуется, только использует науку как средство убеждения)
Познание больше, чем средство.
И без этой новой страсти – я имею в виду познавательную страсть – подвигалась бы наука: наука до сих пор росла и мужала без нее. Благополучная вера в науку, попутствующий ей предрассудок, которым охвачены нынче наши державы (некогда даже и церковь), покоится, в сущности, на том, что этот разгоревшийся вокруг нее сыр-бор обнаруживается в ней самой крайне редко и что наука считается как раз не страстью, а состоянием и “этосом”. Конечно, часто достаточно уж одного amour-plaisir познания (любопытства), достаточно amour vanite, привычки к ней, с задними видами на почести и кусок хлеба; для многих достаточно даже и того, что они при избытке досуга не способны ни на что иное, кроме чтения, коллекционирования, упорядочивания, наблюдения, пересказа; их “научная склонность” есть их скука. Папа Лев Х однажды (в папской грамоте к Бероальду) воспел похвалу науке: он называет ее прекраснейшим украшением и величайшей гордостью нашей жизни, благородным времяпрепровождением в счастье и горе; “без нее, - говорит он а заключение, - дела человеческие были бы лишены твердой опоры – ведь даже и с нею они все еще достаточно переменчивы и шатки!” Но этот в меру скептичный папа замалчивает, как и все прочие церковные панегиристы науки, свое последнее мнение о ней. Пусть заключают из его слов - и это весьма примечательно для такого друга искусства, - что он ставит науку выше искусства; в конце концов это всего лишь учтивость, если он не говорит здесь о том, что именно ставит он превыше всякой науки: об “откровенной истине” и о “вечном спасении души”, - что в сравнении с этим ему украшение, гордость, опора, надежность жизни! “Наука есть нечто второстепенное, в ней нет ничего окончательного, безусловного, никакого предмета страсти” – это мнение так и осталось в душе Льва: доподлинное христианское мнение о науке! – В древности ее достоинство и признание умалялись тем, что даже среди наиболее ревностных ее адептов на первом месте стояло стремление к добродетели, и высочайшей похвалой познанию считалось чествование его как лучшего средства к стяжанию добродетели. Это что-то новое в истории, когда познание хочет быть больше, чем средством.
То же самое можно сказать и о буддизме.
>Почему буддизм так хорошо состарился, современен в рамках современной модели мира и он так хорошо рифмуется с научными дисциплинами типа квантовой физики, виртуальных миров и прочее?
что
(книгу его посмотри - https://www.youtube.com/watch?v=Lz0XYUj-f0Y - никак "хорошо" он не рифмуется, только использует науку как средство убеждения)
Познание больше, чем средство.
И без этой новой страсти – я имею в виду познавательную страсть – подвигалась бы наука: наука до сих пор росла и мужала без нее. Благополучная вера в науку, попутствующий ей предрассудок, которым охвачены нынче наши державы (некогда даже и церковь), покоится, в сущности, на том, что этот разгоревшийся вокруг нее сыр-бор обнаруживается в ней самой крайне редко и что наука считается как раз не страстью, а состоянием и “этосом”. Конечно, часто достаточно уж одного amour-plaisir познания (любопытства), достаточно amour vanite, привычки к ней, с задними видами на почести и кусок хлеба; для многих достаточно даже и того, что они при избытке досуга не способны ни на что иное, кроме чтения, коллекционирования, упорядочивания, наблюдения, пересказа; их “научная склонность” есть их скука. Папа Лев Х однажды (в папской грамоте к Бероальду) воспел похвалу науке: он называет ее прекраснейшим украшением и величайшей гордостью нашей жизни, благородным времяпрепровождением в счастье и горе; “без нее, - говорит он а заключение, - дела человеческие были бы лишены твердой опоры – ведь даже и с нею они все еще достаточно переменчивы и шатки!” Но этот в меру скептичный папа замалчивает, как и все прочие церковные панегиристы науки, свое последнее мнение о ней. Пусть заключают из его слов - и это весьма примечательно для такого друга искусства, - что он ставит науку выше искусства; в конце концов это всего лишь учтивость, если он не говорит здесь о том, что именно ставит он превыше всякой науки: об “откровенной истине” и о “вечном спасении души”, - что в сравнении с этим ему украшение, гордость, опора, надежность жизни! “Наука есть нечто второстепенное, в ней нет ничего окончательного, безусловного, никакого предмета страсти” – это мнение так и осталось в душе Льва: доподлинное христианское мнение о науке! – В древности ее достоинство и признание умалялись тем, что даже среди наиболее ревностных ее адептов на первом месте стояло стремление к добродетели, и высочайшей похвалой познанию считалось чествование его как лучшего средства к стяжанию добродетели. Это что-то новое в истории, когда познание хочет быть больше, чем средством.
То же самое можно сказать и о буддизме.
94 Кб, 721x194>>70273
Поэзия - это замечательно, но отсутствие мистики, - нехватки интерпретации - ещё прекраснее.
Не надо так. Без окружающих этот афоризм высказываний мысль теряет свой смысл.
Корректнее - вот так:
Предположив, что истина есть женщина...
- Вот самые благопристойные слова, которые я слышал: «Dans le veritable amour c'est l'ame, qui enveloppe le corps». [«В истинной любви душа обвивает тело»]
- Нашему тщеславию хочется, чтобы то, что мы делаем лучше всего, считалось самым трудным для нас. К происхождению многих видов морали.
- Если женщина обнаруживает научные склонности, то обыкновенно в её половой системе что-нибудь да не в порядке. Уже бесплодие располагает к известной мужественности вкуса; мужчина же, с позволения сказать, как раз «бесплодное животное». ["Воля и интеллект (или, как говорят, сердце и голова) — это мужчина и женщина; между ними всегда идет речь о любви, зачатии, беременности. И имейте в виду, что в этом случае сердце — это мужчина, а голова — женщина!"]
- Сравнивая в целом мужчину и женщину, можно сказать следующее: женщина не была бы так гениальна в искусстве наряжаться, если бы не чувствовала инстинктивно, что её удел - вторые роли. ["Мистические объяснения считаются глубокими; истина в том, что они даже и не поверхностны." и "Женщину считают глубокой. Почему? Потому что у неё никогда не дойдешь до дна. Женщина даже и не мелка."]
- Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя. ["...туда, где сама скала в ужасе смотрит в бездну...", "Тот, кто стремится вниз, будет быстро проглочен здешнею бездной!", Заратустра - " подобно орлу, который
долго-долго глаз не отводит от бездны, от собственной бездны…", "Только крылатому можно любить бездну, но не повисшему, как ты, о повешенный!", "О Заратустра! Самопознанье!.. Самозакланье!.." - "Ложные ценности и лживые слова заблуждений: для смертных это самые страшные чудовища – долго ждет в них дремлющий рок. Но наконец просыпается он и начинает пожирать и заглатывать тех, что построили на нем шатры свои.", "Не прячь пустыню, ведь она растет! За камнем камень точит, губит, жрет. Чудовищная смерть с набитым ртом Алкает пищи – и стоит на том.", "Некогда в образах птиц искал я счастливых примет: тогда вы пустили сову – зловещее чудовище – на путь мой. О, где вы теперь, мои нежные искания?", "Он побеждал чудовищ и разгадывал загадки: избавителем, разрешителем и победителем всего чудовищного и загадочного в себе самом пусть станет он теперь и преобразит своих чудищ в небесных детей.", "...и как чудовище то вползло мне в горло и душило меня! Но я откусил ему голову и выплюнул прочь."]
- Из старых флорентийских новелл, - также из жизни: buona femmina е mala fernmina vuol bastone. Sacchetti Nov. 86. ["Идешь к женщинам? Не забудь плетку!"]
"Плётка".
Я хочу услышать ваши господствующие мысли, а не только то, что вы сбежали от безумия.
Вы такие, кто может избежать безумия? Или вы выбросили вашу последнюю ценность, когда выбросили вашу службу...
Свободные — от чего? — что теперь Заратустра беспокоит, если ваш взгляд искривляется, когда вы задаёте вопрос: свободны для чего?
Я хочу услышать вашу господствующую мысль, чтобы она оправдала вас передо мной! — или я буду бить вас своими мыслями, как плетью по вашим ушам.
Поэзия - это замечательно, но отсутствие мистики, - нехватки интерпретации - ещё прекраснее.
>эта набившая оскомину манера копирайтеров вытаскивать цитату из контекста
Не надо так. Без окружающих этот афоризм высказываний мысль теряет свой смысл.
Корректнее - вот так:
Предположив, что истина есть женщина...
- Вот самые благопристойные слова, которые я слышал: «Dans le veritable amour c'est l'ame, qui enveloppe le corps». [«В истинной любви душа обвивает тело»]
- Нашему тщеславию хочется, чтобы то, что мы делаем лучше всего, считалось самым трудным для нас. К происхождению многих видов морали.
- Если женщина обнаруживает научные склонности, то обыкновенно в её половой системе что-нибудь да не в порядке. Уже бесплодие располагает к известной мужественности вкуса; мужчина же, с позволения сказать, как раз «бесплодное животное». ["Воля и интеллект (или, как говорят, сердце и голова) — это мужчина и женщина; между ними всегда идет речь о любви, зачатии, беременности. И имейте в виду, что в этом случае сердце — это мужчина, а голова — женщина!"]
- Сравнивая в целом мужчину и женщину, можно сказать следующее: женщина не была бы так гениальна в искусстве наряжаться, если бы не чувствовала инстинктивно, что её удел - вторые роли. ["Мистические объяснения считаются глубокими; истина в том, что они даже и не поверхностны." и "Женщину считают глубокой. Почему? Потому что у неё никогда не дойдешь до дна. Женщина даже и не мелка."]
- Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя. ["...туда, где сама скала в ужасе смотрит в бездну...", "Тот, кто стремится вниз, будет быстро проглочен здешнею бездной!", Заратустра - " подобно орлу, который
долго-долго глаз не отводит от бездны, от собственной бездны…", "Только крылатому можно любить бездну, но не повисшему, как ты, о повешенный!", "О Заратустра! Самопознанье!.. Самозакланье!.." - "Ложные ценности и лживые слова заблуждений: для смертных это самые страшные чудовища – долго ждет в них дремлющий рок. Но наконец просыпается он и начинает пожирать и заглатывать тех, что построили на нем шатры свои.", "Не прячь пустыню, ведь она растет! За камнем камень точит, губит, жрет. Чудовищная смерть с набитым ртом Алкает пищи – и стоит на том.", "Некогда в образах птиц искал я счастливых примет: тогда вы пустили сову – зловещее чудовище – на путь мой. О, где вы теперь, мои нежные искания?", "Он побеждал чудовищ и разгадывал загадки: избавителем, разрешителем и победителем всего чудовищного и загадочного в себе самом пусть станет он теперь и преобразит своих чудищ в небесных детей.", "...и как чудовище то вползло мне в горло и душило меня! Но я откусил ему голову и выплюнул прочь."]
- Из старых флорентийских новелл, - также из жизни: buona femmina е mala fernmina vuol bastone. Sacchetti Nov. 86. ["Идешь к женщинам? Не забудь плетку!"]
"Плётка".
Я хочу услышать ваши господствующие мысли, а не только то, что вы сбежали от безумия.
Вы такие, кто может избежать безумия? Или вы выбросили вашу последнюю ценность, когда выбросили вашу службу...
Свободные — от чего? — что теперь Заратустра беспокоит, если ваш взгляд искривляется, когда вы задаёте вопрос: свободны для чего?
Я хочу услышать вашу господствующую мысль, чтобы она оправдала вас передо мной! — или я буду бить вас своими мыслями, как плетью по вашим ушам.
94 Кб, 721x194>>70273
Поэзия - это замечательно, но отсутствие мистики, - нехватки интерпретации - ещё прекраснее.
Не надо так. Без окружающих этот афоризм высказываний мысль теряет свой смысл.
Корректнее - вот так:
Предположив, что истина есть женщина...
- Вот самые благопристойные слова, которые я слышал: «Dans le veritable amour c'est l'ame, qui enveloppe le corps». [«В истинной любви душа обвивает тело»]
- Нашему тщеславию хочется, чтобы то, что мы делаем лучше всего, считалось самым трудным для нас. К происхождению многих видов морали.
- Если женщина обнаруживает научные склонности, то обыкновенно в её половой системе что-нибудь да не в порядке. Уже бесплодие располагает к известной мужественности вкуса; мужчина же, с позволения сказать, как раз «бесплодное животное». ["Воля и интеллект (или, как говорят, сердце и голова) — это мужчина и женщина; между ними всегда идет речь о любви, зачатии, беременности. И имейте в виду, что в этом случае сердце — это мужчина, а голова — женщина!"]
- Сравнивая в целом мужчину и женщину, можно сказать следующее: женщина не была бы так гениальна в искусстве наряжаться, если бы не чувствовала инстинктивно, что её удел - вторые роли. ["Мистические объяснения считаются глубокими; истина в том, что они даже и не поверхностны." и "Женщину считают глубокой. Почему? Потому что у неё никогда не дойдешь до дна. Женщина даже и не мелка."]
- Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя. ["...туда, где сама скала в ужасе смотрит в бездну...", "Тот, кто стремится вниз, будет быстро проглочен здешнею бездной!", Заратустра - " подобно орлу, который
долго-долго глаз не отводит от бездны, от собственной бездны…", "Только крылатому можно любить бездну, но не повисшему, как ты, о повешенный!", "О Заратустра! Самопознанье!.. Самозакланье!.." - "Ложные ценности и лживые слова заблуждений: для смертных это самые страшные чудовища – долго ждет в них дремлющий рок. Но наконец просыпается он и начинает пожирать и заглатывать тех, что построили на нем шатры свои.", "Не прячь пустыню, ведь она растет! За камнем камень точит, губит, жрет. Чудовищная смерть с набитым ртом Алкает пищи – и стоит на том.", "Некогда в образах птиц искал я счастливых примет: тогда вы пустили сову – зловещее чудовище – на путь мой. О, где вы теперь, мои нежные искания?", "Он побеждал чудовищ и разгадывал загадки: избавителем, разрешителем и победителем всего чудовищного и загадочного в себе самом пусть станет он теперь и преобразит своих чудищ в небесных детей.", "...и как чудовище то вползло мне в горло и душило меня! Но я откусил ему голову и выплюнул прочь."]
- Из старых флорентийских новелл, - также из жизни: buona femmina е mala fernmina vuol bastone. Sacchetti Nov. 86. ["Идешь к женщинам? Не забудь плетку!"]
"Плётка".
Я хочу услышать ваши господствующие мысли, а не только то, что вы сбежали от безумия.
Вы такие, кто может избежать безумия? Или вы выбросили вашу последнюю ценность, когда выбросили вашу службу...
Свободные — от чего? — что теперь Заратустра беспокоит, если ваш взгляд искривляется, когда вы задаёте вопрос: свободны для чего?
Я хочу услышать вашу господствующую мысль, чтобы она оправдала вас передо мной! — или я буду бить вас своими мыслями, как плетью по вашим ушам.
Поэзия - это замечательно, но отсутствие мистики, - нехватки интерпретации - ещё прекраснее.
>эта набившая оскомину манера копирайтеров вытаскивать цитату из контекста
Не надо так. Без окружающих этот афоризм высказываний мысль теряет свой смысл.
Корректнее - вот так:
Предположив, что истина есть женщина...
- Вот самые благопристойные слова, которые я слышал: «Dans le veritable amour c'est l'ame, qui enveloppe le corps». [«В истинной любви душа обвивает тело»]
- Нашему тщеславию хочется, чтобы то, что мы делаем лучше всего, считалось самым трудным для нас. К происхождению многих видов морали.
- Если женщина обнаруживает научные склонности, то обыкновенно в её половой системе что-нибудь да не в порядке. Уже бесплодие располагает к известной мужественности вкуса; мужчина же, с позволения сказать, как раз «бесплодное животное». ["Воля и интеллект (или, как говорят, сердце и голова) — это мужчина и женщина; между ними всегда идет речь о любви, зачатии, беременности. И имейте в виду, что в этом случае сердце — это мужчина, а голова — женщина!"]
- Сравнивая в целом мужчину и женщину, можно сказать следующее: женщина не была бы так гениальна в искусстве наряжаться, если бы не чувствовала инстинктивно, что её удел - вторые роли. ["Мистические объяснения считаются глубокими; истина в том, что они даже и не поверхностны." и "Женщину считают глубокой. Почему? Потому что у неё никогда не дойдешь до дна. Женщина даже и не мелка."]
- Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя. ["...туда, где сама скала в ужасе смотрит в бездну...", "Тот, кто стремится вниз, будет быстро проглочен здешнею бездной!", Заратустра - " подобно орлу, который
долго-долго глаз не отводит от бездны, от собственной бездны…", "Только крылатому можно любить бездну, но не повисшему, как ты, о повешенный!", "О Заратустра! Самопознанье!.. Самозакланье!.." - "Ложные ценности и лживые слова заблуждений: для смертных это самые страшные чудовища – долго ждет в них дремлющий рок. Но наконец просыпается он и начинает пожирать и заглатывать тех, что построили на нем шатры свои.", "Не прячь пустыню, ведь она растет! За камнем камень точит, губит, жрет. Чудовищная смерть с набитым ртом Алкает пищи – и стоит на том.", "Некогда в образах птиц искал я счастливых примет: тогда вы пустили сову – зловещее чудовище – на путь мой. О, где вы теперь, мои нежные искания?", "Он побеждал чудовищ и разгадывал загадки: избавителем, разрешителем и победителем всего чудовищного и загадочного в себе самом пусть станет он теперь и преобразит своих чудищ в небесных детей.", "...и как чудовище то вползло мне в горло и душило меня! Но я откусил ему голову и выплюнул прочь."]
- Из старых флорентийских новелл, - также из жизни: buona femmina е mala fernmina vuol bastone. Sacchetti Nov. 86. ["Идешь к женщинам? Не забудь плетку!"]
"Плётка".
Я хочу услышать ваши господствующие мысли, а не только то, что вы сбежали от безумия.
Вы такие, кто может избежать безумия? Или вы выбросили вашу последнюю ценность, когда выбросили вашу службу...
Свободные — от чего? — что теперь Заратустра беспокоит, если ваш взгляд искривляется, когда вы задаёте вопрос: свободны для чего?
Я хочу услышать вашу господствующую мысль, чтобы она оправдала вас передо мной! — или я буду бить вас своими мыслями, как плетью по вашим ушам.
70 Кб, 720x479>>70273
>>70277
Как понимать вас?
Это не, эм, оскорбление, а ?крик о помощи?
Я с пиздючесива варюсь в аналитической традиции, я привык к ясности, к буковкам, к значкам, я так привык ко всему этому, что для меня вот ваши текста..текста постмодернистов(да и вообще всех тех, кого обычно относят к континентальной философии) - это просто делирий поэтов, я хуй знает...собачий язык мне и то легче разобрать.
Как научится интуитивно "схватывать" мысль?
>>70277
Как понимать вас?
Это не, эм, оскорбление, а ?крик о помощи?
Я с пиздючесива варюсь в аналитической традиции, я привык к ясности, к буковкам, к значкам, я так привык ко всему этому, что для меня вот ваши текста..текста постмодернистов(да и вообще всех тех, кого обычно относят к континентальной философии) - это просто делирий поэтов, я хуй знает...собачий язык мне и то легче разобрать.
Как научится интуитивно "схватывать" мысль?
>>70280
Это не интуиция. Почитай того же Лебедева - ты увидишь, что это - результат кропотливого труда. "Птичий язык", который, между прочим, не является свойством одной лишь "континентальщины" (Уайтхед тоже ушёл втуда, будучи "аналитиком") - те же математики Франции очень даже любили (и может всё ещё любят) выпускать статьи без пояснений и разъяснений - для "своих" (см. феномен Бурбаки).
Соответственно "своим" всё понятно и так, - все остальные нуждаются в разъяснениях и толковом словаре.
Строго говоря, нужно просто заниматься филологическим, феноменологичски-концептуальным (см. "О грамматологии" раннего Дерриды, подход Гуссерля в смысле "epoche" и т.п.) и контекстуальным анализом. Остальное приложится "само" (с опытом, в зависимости от исследуемой темы).
Нужно развивать умение читать. Умение схватывать nuance ("Ich bin eine nuance!"). А для этого необходимо либо хорошо переводить с языка оригинала, либо полностью им - владеть. Вот такая проблематика.
Кто исследовал историю одной отдельной науки, тот находит в её развитии путеводитель к пониманию самых древних и самых обыденных процессов всего «знания и познания»: здесь, как и там, на первых этапах развиваются поспешные гипотезы, выдумки, хороший наивный стремящийся к «вере» ум, недостаток недоверия и терпения. Наши органы чувств учат нас этому медленно и никогда не учат до конца, быть утонченными, верными и осторожными органами познания. Нашему глазу легче в ответ на внешний стимул воспроизвести уже многократно сформированное изображение, чем удержать в себе нечто отклоняющееся и новое из впечатления: для этого нужно больше силы, больше «моральности». Слушать что-то новое для уха — это неприятно и трудно; чужую музыку мы воспринимаем плохо. Неосознанно мы пытаемся, слушая чуждый язык, преобразовать услышанные звуки в слова, которые кажутся нам более знакомыми и родными: так, например, немецкий язык когда-то преобразовал услышанное «arcubalista» в слово «Armbrust» (арбалет). Новое встречает сопротивление со стороны наших чувств, и вообще в самых «простых» актах сенсорного восприятия господствуют аффекты, такие как страх, любовь, ненависть, включая пассивные аффекты лени. — Так же, как сегодня читатель не воспринимает каждое слово (или даже каждую слог) на странице, — он скорее случайным образом схватывает пять из двадцати слов и «угадывает» предполагаемый смысл этих пяти слов, — точно так же мы не видим дерево полностью и точно, с учетом всех листьев, ветвей, цвета, формы; нам гораздо легче представить себе некое приблизительное изображение дерева. Даже в самых странных переживаниях мы поступаем так же: мы выдумываем большую часть переживания и едва ли можем сдержаться от того, чтобы не воспринимать происходящее как «выдумку». Всё это означает, что мы изначально, с самых древних времен — привыкли к лжи. Или, чтобы выразиться более добродетельно, лицемерно и приятно, — мы гораздо больше художники, чем нам кажется. — В живом разговоре я часто вижу лицо собеседника, в зависимости от мысли, которую он выражает, или той мысли, которую, как мне кажется, я в нём вызвал, так ясно и чётко перед собой, что эта степень чёткости гораздо превышает возможности моего зрения: следовательно, тонкость мышечной игры и выражение глаз должны быть мной «додуманы». Возможно, собеседник вовсе не сделал такого выражения лица, а может, и вовсе не изменил его.
Не начинай с нуля, поищи всякие Companion и A Very Short Introduction или Critical Guide по темам, которые ты не знаешь никак. Не занимайся трудными вещами в одиночку. Лучше делать это сообща.
Это не интуиция. Почитай того же Лебедева - ты увидишь, что это - результат кропотливого труда. "Птичий язык", который, между прочим, не является свойством одной лишь "континентальщины" (Уайтхед тоже ушёл втуда, будучи "аналитиком") - те же математики Франции очень даже любили (и может всё ещё любят) выпускать статьи без пояснений и разъяснений - для "своих" (см. феномен Бурбаки).
Соответственно "своим" всё понятно и так, - все остальные нуждаются в разъяснениях и толковом словаре.
Строго говоря, нужно просто заниматься филологическим, феноменологичски-концептуальным (см. "О грамматологии" раннего Дерриды, подход Гуссерля в смысле "epoche" и т.п.) и контекстуальным анализом. Остальное приложится "само" (с опытом, в зависимости от исследуемой темы).
Нужно развивать умение читать. Умение схватывать nuance ("Ich bin eine nuance!"). А для этого необходимо либо хорошо переводить с языка оригинала, либо полностью им - владеть. Вот такая проблематика.
Кто исследовал историю одной отдельной науки, тот находит в её развитии путеводитель к пониманию самых древних и самых обыденных процессов всего «знания и познания»: здесь, как и там, на первых этапах развиваются поспешные гипотезы, выдумки, хороший наивный стремящийся к «вере» ум, недостаток недоверия и терпения. Наши органы чувств учат нас этому медленно и никогда не учат до конца, быть утонченными, верными и осторожными органами познания. Нашему глазу легче в ответ на внешний стимул воспроизвести уже многократно сформированное изображение, чем удержать в себе нечто отклоняющееся и новое из впечатления: для этого нужно больше силы, больше «моральности». Слушать что-то новое для уха — это неприятно и трудно; чужую музыку мы воспринимаем плохо. Неосознанно мы пытаемся, слушая чуждый язык, преобразовать услышанные звуки в слова, которые кажутся нам более знакомыми и родными: так, например, немецкий язык когда-то преобразовал услышанное «arcubalista» в слово «Armbrust» (арбалет). Новое встречает сопротивление со стороны наших чувств, и вообще в самых «простых» актах сенсорного восприятия господствуют аффекты, такие как страх, любовь, ненависть, включая пассивные аффекты лени. — Так же, как сегодня читатель не воспринимает каждое слово (или даже каждую слог) на странице, — он скорее случайным образом схватывает пять из двадцати слов и «угадывает» предполагаемый смысл этих пяти слов, — точно так же мы не видим дерево полностью и точно, с учетом всех листьев, ветвей, цвета, формы; нам гораздо легче представить себе некое приблизительное изображение дерева. Даже в самых странных переживаниях мы поступаем так же: мы выдумываем большую часть переживания и едва ли можем сдержаться от того, чтобы не воспринимать происходящее как «выдумку». Всё это означает, что мы изначально, с самых древних времен — привыкли к лжи. Или, чтобы выразиться более добродетельно, лицемерно и приятно, — мы гораздо больше художники, чем нам кажется. — В живом разговоре я часто вижу лицо собеседника, в зависимости от мысли, которую он выражает, или той мысли, которую, как мне кажется, я в нём вызвал, так ясно и чётко перед собой, что эта степень чёткости гораздо превышает возможности моего зрения: следовательно, тонкость мышечной игры и выражение глаз должны быть мной «додуманы». Возможно, собеседник вовсе не сделал такого выражения лица, а может, и вовсе не изменил его.
Не начинай с нуля, поищи всякие Companion и A Very Short Introduction или Critical Guide по темам, которые ты не знаешь никак. Не занимайся трудными вещами в одиночку. Лучше делать это сообща.
>>70280
Это не интуиция. Почитай того же Лебедева - ты увидишь, что это - результат кропотливого труда. "Птичий язык", который, между прочим, не является свойством одной лишь "континентальщины" (Уайтхед тоже ушёл втуда, будучи "аналитиком") - те же математики Франции очень даже любили (и может всё ещё любят) выпускать статьи без пояснений и разъяснений - для "своих" (см. феномен Бурбаки).
Соответственно "своим" всё понятно и так, - все остальные нуждаются в разъяснениях и толковом словаре.
Строго говоря, нужно просто заниматься филологическим, феноменологичски-концептуальным (см. "О грамматологии" раннего Дерриды, подход Гуссерля в смысле "epoche" и т.п.) и контекстуальным анализом. Остальное приложится "само" (с опытом, в зависимости от исследуемой темы).
Нужно развивать умение читать. Умение схватывать nuance ("Ich bin eine nuance!"). А для этого необходимо либо хорошо переводить с языка оригинала, либо полностью им - владеть. Вот такая проблематика.
Кто исследовал историю одной отдельной науки, тот находит в её развитии путеводитель к пониманию самых древних и самых обыденных процессов всего «знания и познания»: здесь, как и там, на первых этапах развиваются поспешные гипотезы, выдумки, хороший наивный стремящийся к «вере» ум, недостаток недоверия и терпения. Наши органы чувств учат нас этому медленно и никогда не учат до конца, быть утонченными, верными и осторожными органами познания. Нашему глазу легче в ответ на внешний стимул воспроизвести уже многократно сформированное изображение, чем удержать в себе нечто отклоняющееся и новое из впечатления: для этого нужно больше силы, больше «моральности». Слушать что-то новое для уха — это неприятно и трудно; чужую музыку мы воспринимаем плохо. Неосознанно мы пытаемся, слушая чуждый язык, преобразовать услышанные звуки в слова, которые кажутся нам более знакомыми и родными: так, например, немецкий язык когда-то преобразовал услышанное «arcubalista» в слово «Armbrust» (арбалет). Новое встречает сопротивление со стороны наших чувств, и вообще в самых «простых» актах сенсорного восприятия господствуют аффекты, такие как страх, любовь, ненависть, включая пассивные аффекты лени. — Так же, как сегодня читатель не воспринимает каждое слово (или даже каждую слог) на странице, — он скорее случайным образом схватывает пять из двадцати слов и «угадывает» предполагаемый смысл этих пяти слов, — точно так же мы не видим дерево полностью и точно, с учетом всех листьев, ветвей, цвета, формы; нам гораздо легче представить себе некое приблизительное изображение дерева. Даже в самых странных переживаниях мы поступаем так же: мы выдумываем большую часть переживания и едва ли можем сдержаться от того, чтобы не воспринимать происходящее как «выдумку». Всё это означает, что мы изначально, с самых древних времен — привыкли к лжи. Или, чтобы выразиться более добродетельно, лицемерно и приятно, — мы гораздо больше художники, чем нам кажется. — В живом разговоре я часто вижу лицо собеседника, в зависимости от мысли, которую он выражает, или той мысли, которую, как мне кажется, я в нём вызвал, так ясно и чётко перед собой, что эта степень чёткости гораздо превышает возможности моего зрения: следовательно, тонкость мышечной игры и выражение глаз должны быть мной «додуманы». Возможно, собеседник вовсе не сделал такого выражения лица, а может, и вовсе не изменил его.
Не начинай с нуля, поищи всякие Companion и A Very Short Introduction или Critical Guide по темам, которые ты не знаешь никак. Не занимайся трудными вещами в одиночку. Лучше делать это сообща.
Это не интуиция. Почитай того же Лебедева - ты увидишь, что это - результат кропотливого труда. "Птичий язык", который, между прочим, не является свойством одной лишь "континентальщины" (Уайтхед тоже ушёл втуда, будучи "аналитиком") - те же математики Франции очень даже любили (и может всё ещё любят) выпускать статьи без пояснений и разъяснений - для "своих" (см. феномен Бурбаки).
Соответственно "своим" всё понятно и так, - все остальные нуждаются в разъяснениях и толковом словаре.
Строго говоря, нужно просто заниматься филологическим, феноменологичски-концептуальным (см. "О грамматологии" раннего Дерриды, подход Гуссерля в смысле "epoche" и т.п.) и контекстуальным анализом. Остальное приложится "само" (с опытом, в зависимости от исследуемой темы).
Нужно развивать умение читать. Умение схватывать nuance ("Ich bin eine nuance!"). А для этого необходимо либо хорошо переводить с языка оригинала, либо полностью им - владеть. Вот такая проблематика.
Кто исследовал историю одной отдельной науки, тот находит в её развитии путеводитель к пониманию самых древних и самых обыденных процессов всего «знания и познания»: здесь, как и там, на первых этапах развиваются поспешные гипотезы, выдумки, хороший наивный стремящийся к «вере» ум, недостаток недоверия и терпения. Наши органы чувств учат нас этому медленно и никогда не учат до конца, быть утонченными, верными и осторожными органами познания. Нашему глазу легче в ответ на внешний стимул воспроизвести уже многократно сформированное изображение, чем удержать в себе нечто отклоняющееся и новое из впечатления: для этого нужно больше силы, больше «моральности». Слушать что-то новое для уха — это неприятно и трудно; чужую музыку мы воспринимаем плохо. Неосознанно мы пытаемся, слушая чуждый язык, преобразовать услышанные звуки в слова, которые кажутся нам более знакомыми и родными: так, например, немецкий язык когда-то преобразовал услышанное «arcubalista» в слово «Armbrust» (арбалет). Новое встречает сопротивление со стороны наших чувств, и вообще в самых «простых» актах сенсорного восприятия господствуют аффекты, такие как страх, любовь, ненависть, включая пассивные аффекты лени. — Так же, как сегодня читатель не воспринимает каждое слово (или даже каждую слог) на странице, — он скорее случайным образом схватывает пять из двадцати слов и «угадывает» предполагаемый смысл этих пяти слов, — точно так же мы не видим дерево полностью и точно, с учетом всех листьев, ветвей, цвета, формы; нам гораздо легче представить себе некое приблизительное изображение дерева. Даже в самых странных переживаниях мы поступаем так же: мы выдумываем большую часть переживания и едва ли можем сдержаться от того, чтобы не воспринимать происходящее как «выдумку». Всё это означает, что мы изначально, с самых древних времен — привыкли к лжи. Или, чтобы выразиться более добродетельно, лицемерно и приятно, — мы гораздо больше художники, чем нам кажется. — В живом разговоре я часто вижу лицо собеседника, в зависимости от мысли, которую он выражает, или той мысли, которую, как мне кажется, я в нём вызвал, так ясно и чётко перед собой, что эта степень чёткости гораздо превышает возможности моего зрения: следовательно, тонкость мышечной игры и выражение глаз должны быть мной «додуманы». Возможно, собеседник вовсе не сделал такого выражения лица, а может, и вовсе не изменил его.
Не начинай с нуля, поищи всякие Companion и A Very Short Introduction или Critical Guide по темам, которые ты не знаешь никак. Не занимайся трудными вещами в одиночку. Лучше делать это сообща.
Увидел тред в б про трудную проблему сознания, прочитал статью на википедии, но не понял в чём проблема. Может кто нибудь простымт словпми обьяснить?
>>70282
Спасибо за разъяснения.
Спасибо за разъяснения.
>>70285
Могут ли осьминоги чувствовать боль и удовольствие? А как насчет крабов, креветок, насекомых или пауков? Как определить, страдает ли человек, не реагирующий на происходящее после тяжелой травмы мозга? Могут ли существовать хотя бы рудиментарные чувства в миниатюрных моделях человеческого мозга, выращенных из стволовых клеток человека?
...А как насчет искусственного интеллекта?
Это вопросы о границе разумности, и они подвержены огромной, дезориентирующей неопределенности. Ставки огромны, и пренебрежение рисками может привести к ужасным последствиям. Мы должны проявлять осторожность, но зачастую далеко не всегда понятно, что означает «проявлять осторожность» на практике. Когда мы заходим слишком далеко? Когда мы делаем недостаточно?
Подробно книга тут: https://fdslive.oup.com/www.oup.com/academic/pdf/openaccess/9780192870421.pdf
Перечень почти всех теорий сознания тут: https://www.sciencedirect.com/science/article/pii/S0079610723001128
Если психология, проще говоря, занимается процессами внутреннего мира, психическими состояниями и формами реагирования, а наука - внешним миром и его законами, то для философии характерно то, что ее усилия направлены не только на вещи в мире, не только на внутренний и не на внешний мир, а прежде всего на границу мира в витгенштейновском смысле, в которой и как осуществление которой реальность впервые становится реальностью, мир впервые становится таким-то и таким-то миром. Философия занимается не только миром фактов, а возникновением фактов. Эта структура, лежащая до всякого эмпирического опыта, и есть то, что в философском смысле следует рассматривать как логическое и четко отличать от формального языкового и интеллектуального мышления, а также от формальной логики в смысле рассуждений, основанных на посылках. Философия может быть понята как попытка сделать эту структуру, которая имплицитна в любом отношении к миру и к себе, эксплицитной. (Формальная логика ничего не говорит ни о форме, ни о природе мира. Она вообще ничего не говорит о мире. Напротив, логическое распространяется не только на формальную непротиворечивость, но и на условия ее валидности в опыте. Оно eo ipso не статично и относится к процессуальным и схематически-внутренним реализациям изначально единого понимания мира и себя, которые не могут быть отменены или операционально произведены.)
Могут ли осьминоги чувствовать боль и удовольствие? А как насчет крабов, креветок, насекомых или пауков? Как определить, страдает ли человек, не реагирующий на происходящее после тяжелой травмы мозга? Могут ли существовать хотя бы рудиментарные чувства в миниатюрных моделях человеческого мозга, выращенных из стволовых клеток человека?
...А как насчет искусственного интеллекта?
Это вопросы о границе разумности, и они подвержены огромной, дезориентирующей неопределенности. Ставки огромны, и пренебрежение рисками может привести к ужасным последствиям. Мы должны проявлять осторожность, но зачастую далеко не всегда понятно, что означает «проявлять осторожность» на практике. Когда мы заходим слишком далеко? Когда мы делаем недостаточно?
Подробно книга тут: https://fdslive.oup.com/www.oup.com/academic/pdf/openaccess/9780192870421.pdf
Перечень почти всех теорий сознания тут: https://www.sciencedirect.com/science/article/pii/S0079610723001128
Если психология, проще говоря, занимается процессами внутреннего мира, психическими состояниями и формами реагирования, а наука - внешним миром и его законами, то для философии характерно то, что ее усилия направлены не только на вещи в мире, не только на внутренний и не на внешний мир, а прежде всего на границу мира в витгенштейновском смысле, в которой и как осуществление которой реальность впервые становится реальностью, мир впервые становится таким-то и таким-то миром. Философия занимается не только миром фактов, а возникновением фактов. Эта структура, лежащая до всякого эмпирического опыта, и есть то, что в философском смысле следует рассматривать как логическое и четко отличать от формального языкового и интеллектуального мышления, а также от формальной логики в смысле рассуждений, основанных на посылках. Философия может быть понята как попытка сделать эту структуру, которая имплицитна в любом отношении к миру и к себе, эксплицитной. (Формальная логика ничего не говорит ни о форме, ни о природе мира. Она вообще ничего не говорит о мире. Напротив, логическое распространяется не только на формальную непротиворечивость, но и на условия ее валидности в опыте. Оно eo ipso не статично и относится к процессуальным и схематически-внутренним реализациям изначально единого понимания мира и себя, которые не могут быть отменены или операционально произведены.)
>>70285
Могут ли осьминоги чувствовать боль и удовольствие? А как насчет крабов, креветок, насекомых или пауков? Как определить, страдает ли человек, не реагирующий на происходящее после тяжелой травмы мозга? Могут ли существовать хотя бы рудиментарные чувства в миниатюрных моделях человеческого мозга, выращенных из стволовых клеток человека?
...А как насчет искусственного интеллекта?
Это вопросы о границе разумности, и они подвержены огромной, дезориентирующей неопределенности. Ставки огромны, и пренебрежение рисками может привести к ужасным последствиям. Мы должны проявлять осторожность, но зачастую далеко не всегда понятно, что означает «проявлять осторожность» на практике. Когда мы заходим слишком далеко? Когда мы делаем недостаточно?
Подробно книга тут: https://fdslive.oup.com/www.oup.com/academic/pdf/openaccess/9780192870421.pdf
Перечень почти всех теорий сознания тут: https://www.sciencedirect.com/science/article/pii/S0079610723001128
Если психология, проще говоря, занимается процессами внутреннего мира, психическими состояниями и формами реагирования, а наука - внешним миром и его законами, то для философии характерно то, что ее усилия направлены не только на вещи в мире, не только на внутренний и не на внешний мир, а прежде всего на границу мира в витгенштейновском смысле, в которой и как осуществление которой реальность впервые становится реальностью, мир впервые становится таким-то и таким-то миром. Философия занимается не только миром фактов, а возникновением фактов. Эта структура, лежащая до всякого эмпирического опыта, и есть то, что в философском смысле следует рассматривать как логическое и четко отличать от формального языкового и интеллектуального мышления, а также от формальной логики в смысле рассуждений, основанных на посылках. Философия может быть понята как попытка сделать эту структуру, которая имплицитна в любом отношении к миру и к себе, эксплицитной. (Формальная логика ничего не говорит ни о форме, ни о природе мира. Она вообще ничего не говорит о мире. Напротив, логическое распространяется не только на формальную непротиворечивость, но и на условия ее валидности в опыте. Оно eo ipso не статично и относится к процессуальным и схематически-внутренним реализациям изначально единого понимания мира и себя, которые не могут быть отменены или операционально произведены.)
Могут ли осьминоги чувствовать боль и удовольствие? А как насчет крабов, креветок, насекомых или пауков? Как определить, страдает ли человек, не реагирующий на происходящее после тяжелой травмы мозга? Могут ли существовать хотя бы рудиментарные чувства в миниатюрных моделях человеческого мозга, выращенных из стволовых клеток человека?
...А как насчет искусственного интеллекта?
Это вопросы о границе разумности, и они подвержены огромной, дезориентирующей неопределенности. Ставки огромны, и пренебрежение рисками может привести к ужасным последствиям. Мы должны проявлять осторожность, но зачастую далеко не всегда понятно, что означает «проявлять осторожность» на практике. Когда мы заходим слишком далеко? Когда мы делаем недостаточно?
Подробно книга тут: https://fdslive.oup.com/www.oup.com/academic/pdf/openaccess/9780192870421.pdf
Перечень почти всех теорий сознания тут: https://www.sciencedirect.com/science/article/pii/S0079610723001128
Если психология, проще говоря, занимается процессами внутреннего мира, психическими состояниями и формами реагирования, а наука - внешним миром и его законами, то для философии характерно то, что ее усилия направлены не только на вещи в мире, не только на внутренний и не на внешний мир, а прежде всего на границу мира в витгенштейновском смысле, в которой и как осуществление которой реальность впервые становится реальностью, мир впервые становится таким-то и таким-то миром. Философия занимается не только миром фактов, а возникновением фактов. Эта структура, лежащая до всякого эмпирического опыта, и есть то, что в философском смысле следует рассматривать как логическое и четко отличать от формального языкового и интеллектуального мышления, а также от формальной логики в смысле рассуждений, основанных на посылках. Философия может быть понята как попытка сделать эту структуру, которая имплицитна в любом отношении к миру и к себе, эксплицитной. (Формальная логика ничего не говорит ни о форме, ни о природе мира. Она вообще ничего не говорит о мире. Напротив, логическое распространяется не только на формальную непротиворечивость, но и на условия ее валидности в опыте. Оно eo ipso не статично и относится к процессуальным и схематически-внутренним реализациям изначально единого понимания мира и себя, которые не могут быть отменены или операционально произведены.)
>>70285
1) В трудной проблеме речь идет о субъективном опыте, а не о разумном или "разумном" поведении вообще.
2) Проблема в том, что о субъективном опыте (боль, например), о том что он вообще бывает, ты знаешь потому и только потому, что сам им обладаешь если не сказать, что им и являешься.
Если бы у тебя не было субъективного опыта, тогда нигде и в чем не было бы ни малейшего намека вообще предположить его существование, ни в живой природе, ни тем более в природе неживой.
Субъективный опыт ни из чего (известного науке) не выводится и ни к чему не сводится.
Простой пример.
Попробуй рассказать человеку, каково на вкус мороженное, если он его ни разу не пробовал.
Это решительно невозможно сделать, если не обращаться ни к каким другим аналогиям с другими вкусами.
Никакие химические/физические знания в этом не только не помогут, но наоборот только уводят еще дальше.
Получается мы, человеки и [предположительно] высшие животные, обладаем чем-то таким, что не "от мира сего", или по-крайней мере таковым представляется.
1) В трудной проблеме речь идет о субъективном опыте, а не о разумном или "разумном" поведении вообще.
2) Проблема в том, что о субъективном опыте (боль, например), о том что он вообще бывает, ты знаешь потому и только потому, что сам им обладаешь если не сказать, что им и являешься.
Если бы у тебя не было субъективного опыта, тогда нигде и в чем не было бы ни малейшего намека вообще предположить его существование, ни в живой природе, ни тем более в природе неживой.
Субъективный опыт ни из чего (известного науке) не выводится и ни к чему не сводится.
Простой пример.
Попробуй рассказать человеку, каково на вкус мороженное, если он его ни разу не пробовал.
Это решительно невозможно сделать, если не обращаться ни к каким другим аналогиям с другими вкусами.
Никакие химические/физические знания в этом не только не помогут, но наоборот только уводят еще дальше.
Получается мы, человеки и [предположительно] высшие животные, обладаем чем-то таким, что не "от мира сего", или по-крайней мере таковым представляется.
>>70289
Очень частный пример.
Нельзя для глухого в полной мере описать, что есть звук. Он может изучить о звуке все, что о нем было когда-либо написано. Но если глухой вдруг начнет слышать, он определенно получит некоторое совершенно новое знание.
При этом людям слышащим вообще ничего не нужно читать и изучать.
Проблема в том, откуда и/или как появляется это "дополнительное измерение" субъективного опыта.
>Как пример
Очень частный пример.
> нельзя глухому описать как ты воспринимаешь звук?
Нельзя для глухого в полной мере описать, что есть звук. Он может изучить о звуке все, что о нем было когда-либо написано. Но если глухой вдруг начнет слышать, он определенно получит некоторое совершенно новое знание.
При этом людям слышащим вообще ничего не нужно читать и изучать.
>То есть проблема в том что
Проблема в том, откуда и/или как появляется это "дополнительное измерение" субъективного опыта.
>>70296
>>69578 (Del)
>>69892
Если это все пишет один и тот же анон, то не совсем понятно, как это сочетается в его представлениях.
>"Так говорил Заратустра", "К генеалогии морали", "По ту сторону добра и зла", "Сумерки идолов" и "Антихрист" - это речь христианина. Вовсе не анти-христианская (эллины не стали бы такое писать и так разговаривать). То же самое - о остальном, но эти работы - самые значимые.
>>69578 (Del)
>Что до Ницше, по некому забавному стечению обстоятельств и в силу того, что окончательного толкования его текстов нет (и может быть... и не будет?) - его труды настолько (по эффекту) про-христианские и даже сверх-христианские, что даже сложно это представить
>>69892
>Зачем читать Ницше как христианина? С философской точки зрения - он не христианин. Буду считать, что подобное - это попытка его ассимиляции в нечто, что ему совершенно чуждо (у Ницше сохранилась разве что "манера" проповедования, убеждения, аргументирования, - быть может, - тогда да, он - "христианин", может даже иезуит).
Если это все пишет один и тот же анон, то не совсем понятно, как это сочетается в его представлениях.
>>70297
В представлениях Ницше это сочетается вот так:
"Добрые": Фарисейство — это не извращение добрых людей, а условие их добродетели. (Тот, кто имел бы сострадание ко всему человечеству, был бы воспринят каждым отдельным человеком как жестокий и тираничный.)
Иисус из Назарета любил злых, но не хороших: зрелище их морального возмущения заставляло его проклинать. Везде, где вершился суд, он принимал сторону осуждённых: он хотел стать разрушителем морали.
Иисус сказал людям: "Любите Бога, как я Его люблю, как Сын Божий: какое нам дело до морали!"
Христос, Бог любви и жестокости, — очень умный и без моральных предрассудков персонаж: именно Бог для европейцев, которые хотят подчинить себе землю.
То, что в своё время воспринималось как зло, что воспринималось как противоречие их идеалу, на самом деле является остатком того, что когда-то считалось добром, и как бы возвращением старого идеала. Первородный грех — это во всех случаях = первородная добродетель. (Из глаз всех судящих взглядывает палач.)
- Молния была обезврежена; но этого мало, она должна научиться работать на нас. Так я думаю о всяком "зле", в тебе и во мне.
(Каждая церковь - камень на могиле Богочеловека: ей непременно хочется, чтобы Он не воскрес снова. Верующий находит своего естественного врага не в свободомыслящем, а в религиозном человеке. Сильнее всего ненавистен верующему не свободный ум, а новый ум, обладающий новой верой.)
Ницше постоянно приписывают "отказ" от морали, когда как на деле, согласно его афоризмам и взглядам, имморализм - это самопреодоление морали (а не отказ от неё, Ницше не "отказывается от идеалов", а "одевает в их присутствии перчатки"):
Мы должны быть столь же жестокими, сколь и сострадательными: остережемся быть более бедными, чем сама природа!
Жестокость бесчувственного человека есть антипод сострадания; жестокость чувствительного - более высокая потенция сострадания.
Следуя такой логике, "жестокость чувствительного человека" это более высокая потенция жестокости и более "богатая" просто в силу того, что это и "более высокая потенция сострадания".
Короче: твоё затруднение проистекает из того, что ты читаешь эти предложения как "в школе учили", согласно аристотелевской логике, когда в данном случае это уже пост-гегелевский уровень, и надо использовать рассуждения диалектические (неклассическую логику, интуиционистскую или диалетеизм, или разрешать парадоксы самостоятельно, в том числе с использованием Nachlass Ницше).
Почитай следующие невыпущенные книги Ницше по теме:
1) "Злая мудрость": https://nietzsche.ru/works/other/mudrost/
2) Наброски афоризмов: http://www.nietzschesource.org/#eKGWB/NF-1882,5
3) Книга афоризмов "Auf hoher See" (также она предварительно называется "Jenseits von gut und böse"): http://www.nietzschesource.org/#eKGWB/NF-1882
P.S. Понятие "сверх-христианское" это не мой неологизм, я его где-то видел у Ницше, но забыл где именно. Возможно в Nachlass, опять. В любом случае, логика проста и понятна хотя бы из введений к произведениям Ницше: христианство -> сам Ницше как результат ("я декадент, я ещё и его противоположность": "Как summa summarum, я был здоров; как частность, как специальный случай, я был decadent.") - то есть, Ницше частично - христианин, но результаты его трудов - антихристианские и сверх-христианские (последнее важнее чем первое, т.к. с первым можно уйти на "шаг назад", второе есть преодоление христианства, окончательно и бесповоротное (см. "Четыре великих заблуждения" в "Сумерках идолов")).
В общем, не пытайся воспринять вещи проще чем они есть (как неправильно цитируют Эйнштейна, т.к. в оригинале он имел в виду совсем другое, и вроде бы это было из его речи в парламенте). Это не делает чести хорошей филологии.
В представлениях Ницше это сочетается вот так:
"Добрые": Фарисейство — это не извращение добрых людей, а условие их добродетели. (Тот, кто имел бы сострадание ко всему человечеству, был бы воспринят каждым отдельным человеком как жестокий и тираничный.)
Иисус из Назарета любил злых, но не хороших: зрелище их морального возмущения заставляло его проклинать. Везде, где вершился суд, он принимал сторону осуждённых: он хотел стать разрушителем морали.
Иисус сказал людям: "Любите Бога, как я Его люблю, как Сын Божий: какое нам дело до морали!"
Христос, Бог любви и жестокости, — очень умный и без моральных предрассудков персонаж: именно Бог для европейцев, которые хотят подчинить себе землю.
То, что в своё время воспринималось как зло, что воспринималось как противоречие их идеалу, на самом деле является остатком того, что когда-то считалось добром, и как бы возвращением старого идеала. Первородный грех — это во всех случаях = первородная добродетель. (Из глаз всех судящих взглядывает палач.)
- Молния была обезврежена; но этого мало, она должна научиться работать на нас. Так я думаю о всяком "зле", в тебе и во мне.
(Каждая церковь - камень на могиле Богочеловека: ей непременно хочется, чтобы Он не воскрес снова. Верующий находит своего естественного врага не в свободомыслящем, а в религиозном человеке. Сильнее всего ненавистен верующему не свободный ум, а новый ум, обладающий новой верой.)
Ницше постоянно приписывают "отказ" от морали, когда как на деле, согласно его афоризмам и взглядам, имморализм - это самопреодоление морали (а не отказ от неё, Ницше не "отказывается от идеалов", а "одевает в их присутствии перчатки"):
Мы должны быть столь же жестокими, сколь и сострадательными: остережемся быть более бедными, чем сама природа!
Жестокость бесчувственного человека есть антипод сострадания; жестокость чувствительного - более высокая потенция сострадания.
Следуя такой логике, "жестокость чувствительного человека" это более высокая потенция жестокости и более "богатая" просто в силу того, что это и "более высокая потенция сострадания".
Короче: твоё затруднение проистекает из того, что ты читаешь эти предложения как "в школе учили", согласно аристотелевской логике, когда в данном случае это уже пост-гегелевский уровень, и надо использовать рассуждения диалектические (неклассическую логику, интуиционистскую или диалетеизм, или разрешать парадоксы самостоятельно, в том числе с использованием Nachlass Ницше).
Почитай следующие невыпущенные книги Ницше по теме:
1) "Злая мудрость": https://nietzsche.ru/works/other/mudrost/
2) Наброски афоризмов: http://www.nietzschesource.org/#eKGWB/NF-1882,5
3) Книга афоризмов "Auf hoher See" (также она предварительно называется "Jenseits von gut und böse"): http://www.nietzschesource.org/#eKGWB/NF-1882
P.S. Понятие "сверх-христианское" это не мой неологизм, я его где-то видел у Ницше, но забыл где именно. Возможно в Nachlass, опять. В любом случае, логика проста и понятна хотя бы из введений к произведениям Ницше: христианство -> сам Ницше как результат ("я декадент, я ещё и его противоположность": "Как summa summarum, я был здоров; как частность, как специальный случай, я был decadent.") - то есть, Ницше частично - христианин, но результаты его трудов - антихристианские и сверх-христианские (последнее важнее чем первое, т.к. с первым можно уйти на "шаг назад", второе есть преодоление христианства, окончательно и бесповоротное (см. "Четыре великих заблуждения" в "Сумерках идолов")).
В общем, не пытайся воспринять вещи проще чем они есть (как неправильно цитируют Эйнштейна, т.к. в оригинале он имел в виду совсем другое, и вроде бы это было из его речи в парламенте). Это не делает чести хорошей филологии.
>>70297
В представлениях Ницше это сочетается вот так:
"Добрые": Фарисейство — это не извращение добрых людей, а условие их добродетели. (Тот, кто имел бы сострадание ко всему человечеству, был бы воспринят каждым отдельным человеком как жестокий и тираничный.)
Иисус из Назарета любил злых, но не хороших: зрелище их морального возмущения заставляло его проклинать. Везде, где вершился суд, он принимал сторону осуждённых: он хотел стать разрушителем морали.
Иисус сказал людям: "Любите Бога, как я Его люблю, как Сын Божий: какое нам дело до морали!"
Христос, Бог любви и жестокости, — очень умный и без моральных предрассудков персонаж: именно Бог для европейцев, которые хотят подчинить себе землю.
То, что в своё время воспринималось как зло, что воспринималось как противоречие их идеалу, на самом деле является остатком того, что когда-то считалось добром, и как бы возвращением старого идеала. Первородный грех — это во всех случаях = первородная добродетель. (Из глаз всех судящих взглядывает палач.)
- Молния была обезврежена; но этого мало, она должна научиться работать на нас. Так я думаю о всяком "зле", в тебе и во мне.
(Каждая церковь - камень на могиле Богочеловека: ей непременно хочется, чтобы Он не воскрес снова. Верующий находит своего естественного врага не в свободомыслящем, а в религиозном человеке. Сильнее всего ненавистен верующему не свободный ум, а новый ум, обладающий новой верой.)
Ницше постоянно приписывают "отказ" от морали, когда как на деле, согласно его афоризмам и взглядам, имморализм - это самопреодоление морали (а не отказ от неё, Ницше не "отказывается от идеалов", а "одевает в их присутствии перчатки"):
Мы должны быть столь же жестокими, сколь и сострадательными: остережемся быть более бедными, чем сама природа!
Жестокость бесчувственного человека есть антипод сострадания; жестокость чувствительного - более высокая потенция сострадания.
Следуя такой логике, "жестокость чувствительного человека" это более высокая потенция жестокости и более "богатая" просто в силу того, что это и "более высокая потенция сострадания".
Короче: твоё затруднение проистекает из того, что ты читаешь эти предложения как "в школе учили", согласно аристотелевской логике, когда в данном случае это уже пост-гегелевский уровень, и надо использовать рассуждения диалектические (неклассическую логику, интуиционистскую или диалетеизм, или разрешать парадоксы самостоятельно, в том числе с использованием Nachlass Ницше).
Почитай следующие невыпущенные книги Ницше по теме:
1) "Злая мудрость": https://nietzsche.ru/works/other/mudrost/
2) Наброски афоризмов: http://www.nietzschesource.org/#eKGWB/NF-1882,5
3) Книга афоризмов "Auf hoher See" (также она предварительно называется "Jenseits von gut und böse"): http://www.nietzschesource.org/#eKGWB/NF-1882
P.S. Понятие "сверх-христианское" это не мой неологизм, я его где-то видел у Ницше, но забыл где именно. Возможно в Nachlass, опять. В любом случае, логика проста и понятна хотя бы из введений к произведениям Ницше: христианство -> сам Ницше как результат ("я декадент, я ещё и его противоположность": "Как summa summarum, я был здоров; как частность, как специальный случай, я был decadent.") - то есть, Ницше частично - христианин, но результаты его трудов - антихристианские и сверх-христианские (последнее важнее чем первое, т.к. с первым можно уйти на "шаг назад", второе есть преодоление христианства, окончательно и бесповоротное (см. "Четыре великих заблуждения" в "Сумерках идолов")).
В общем, не пытайся воспринять вещи проще чем они есть (как неправильно цитируют Эйнштейна, т.к. в оригинале он имел в виду совсем другое, и вроде бы это было из его речи в парламенте). Это не делает чести хорошей филологии.
В представлениях Ницше это сочетается вот так:
"Добрые": Фарисейство — это не извращение добрых людей, а условие их добродетели. (Тот, кто имел бы сострадание ко всему человечеству, был бы воспринят каждым отдельным человеком как жестокий и тираничный.)
Иисус из Назарета любил злых, но не хороших: зрелище их морального возмущения заставляло его проклинать. Везде, где вершился суд, он принимал сторону осуждённых: он хотел стать разрушителем морали.
Иисус сказал людям: "Любите Бога, как я Его люблю, как Сын Божий: какое нам дело до морали!"
Христос, Бог любви и жестокости, — очень умный и без моральных предрассудков персонаж: именно Бог для европейцев, которые хотят подчинить себе землю.
То, что в своё время воспринималось как зло, что воспринималось как противоречие их идеалу, на самом деле является остатком того, что когда-то считалось добром, и как бы возвращением старого идеала. Первородный грех — это во всех случаях = первородная добродетель. (Из глаз всех судящих взглядывает палач.)
- Молния была обезврежена; но этого мало, она должна научиться работать на нас. Так я думаю о всяком "зле", в тебе и во мне.
(Каждая церковь - камень на могиле Богочеловека: ей непременно хочется, чтобы Он не воскрес снова. Верующий находит своего естественного врага не в свободомыслящем, а в религиозном человеке. Сильнее всего ненавистен верующему не свободный ум, а новый ум, обладающий новой верой.)
Ницше постоянно приписывают "отказ" от морали, когда как на деле, согласно его афоризмам и взглядам, имморализм - это самопреодоление морали (а не отказ от неё, Ницше не "отказывается от идеалов", а "одевает в их присутствии перчатки"):
Мы должны быть столь же жестокими, сколь и сострадательными: остережемся быть более бедными, чем сама природа!
Жестокость бесчувственного человека есть антипод сострадания; жестокость чувствительного - более высокая потенция сострадания.
Следуя такой логике, "жестокость чувствительного человека" это более высокая потенция жестокости и более "богатая" просто в силу того, что это и "более высокая потенция сострадания".
Короче: твоё затруднение проистекает из того, что ты читаешь эти предложения как "в школе учили", согласно аристотелевской логике, когда в данном случае это уже пост-гегелевский уровень, и надо использовать рассуждения диалектические (неклассическую логику, интуиционистскую или диалетеизм, или разрешать парадоксы самостоятельно, в том числе с использованием Nachlass Ницше).
Почитай следующие невыпущенные книги Ницше по теме:
1) "Злая мудрость": https://nietzsche.ru/works/other/mudrost/
2) Наброски афоризмов: http://www.nietzschesource.org/#eKGWB/NF-1882,5
3) Книга афоризмов "Auf hoher See" (также она предварительно называется "Jenseits von gut und böse"): http://www.nietzschesource.org/#eKGWB/NF-1882
P.S. Понятие "сверх-христианское" это не мой неологизм, я его где-то видел у Ницше, но забыл где именно. Возможно в Nachlass, опять. В любом случае, логика проста и понятна хотя бы из введений к произведениям Ницше: христианство -> сам Ницше как результат ("я декадент, я ещё и его противоположность": "Как summa summarum, я был здоров; как частность, как специальный случай, я был decadent.") - то есть, Ницше частично - христианин, но результаты его трудов - антихристианские и сверх-христианские (последнее важнее чем первое, т.к. с первым можно уйти на "шаг назад", второе есть преодоление христианства, окончательно и бесповоротное (см. "Четыре великих заблуждения" в "Сумерках идолов")).
В общем, не пытайся воспринять вещи проще чем они есть (как неправильно цитируют Эйнштейна, т.к. в оригинале он имел в виду совсем другое, и вроде бы это было из его речи в парламенте). Это не делает чести хорошей филологии.
>>70297
>>70298
это http://www.nietzschesource.org/#eKGWB/NF-1882,3
>>70298
>3) Книга афоризмов "Auf hoher See" (также она предварительно называется "Jenseits von gut und böse"): http://www.nietzschesource.org/#eKGWB/NF-1882
это http://www.nietzschesource.org/#eKGWB/NF-1882,3
>>70297
>>70298
Вот цитата самого Ницше по этому поводу ("отказа от морали", аморальности а не имморализма):
Стыдиться своей аморальности — это стадия на пути, в конце которого человек начнёт стыдиться и своей моральности. (Sich seiner Unmoralität schämen: das ist eine Stufe auf dem Wege, an dessen Ende man sich auch seiner Moralität schämt.)
>>70298
>Ницше постоянно приписывают "отказ" от морали, когда как на деле, согласно его афоризмам и взглядам, имморализм - это самопреодоление морали (а не отказ от неё, Ницше не "отказывается от идеалов", а "одевает в их присутствии перчатки"):
Вот цитата самого Ницше по этому поводу ("отказа от морали", аморальности а не имморализма):
Стыдиться своей аморальности — это стадия на пути, в конце которого человек начнёт стыдиться и своей моральности. (Sich seiner Unmoralität schämen: das ist eine Stufe auf dem Wege, an dessen Ende man sich auch seiner Moralität schämt.)
>>70297
Итого:
1) "не анти-христианская" - "эллины не стали бы такое писать и так разговаривать" - здесь конкретно имеются в виду ранние анти-христиане, - сами эллины, "греки"
2) "в силу того, что окончательного толкования его текстов нет" - "его труды настолько (по эффекту) про-христианские и даже сверх-христианские" - это вырвано из контекста (т.к. нет абсолютного определения "слабых" - то никого нельзя намеренно убивать, тем более устраивать эвтаназии и геноциды, - а наоборот (вдруг среди "слабых" затесался "сверхчеловек"?))
3) "у Ницше сохранилась разве что "манера" проповедования" - "тогда да, он - "христианин", может даже иезуит" - это стандартная точка зрения: Ницше - анти-христианин (в позднем периоде, "Закон против христианства" - и всё таки крайне маловероятно что такое стал бы писать житель древней Эллады), Ницше - сверх-христианин (в среднем периоде, смотря как относится к христианам и священникам Заратустра, по крайней мере в "К генеалогии морали" Ницше ещё не выступает за уничтожение церквей)
Ты высказывания вырвал из контекста и прочёл их как будто бы их слова-дезигнаторы - ригидные и ссылаются на одни и те же объекты, - но это не верный способ прочтения и как результат даёт противоречия, к которым ты апеллируешь, - но это вина только способа чтения этого:
Так называемые парадоксы автора, шокирующие читателя, находятся часто не в книге автора, а в голове читателя.
Итого:
1) "не анти-христианская" - "эллины не стали бы такое писать и так разговаривать" - здесь конкретно имеются в виду ранние анти-христиане, - сами эллины, "греки"
2) "в силу того, что окончательного толкования его текстов нет" - "его труды настолько (по эффекту) про-христианские и даже сверх-христианские" - это вырвано из контекста (т.к. нет абсолютного определения "слабых" - то никого нельзя намеренно убивать, тем более устраивать эвтаназии и геноциды, - а наоборот (вдруг среди "слабых" затесался "сверхчеловек"?))
3) "у Ницше сохранилась разве что "манера" проповедования" - "тогда да, он - "христианин", может даже иезуит" - это стандартная точка зрения: Ницше - анти-христианин (в позднем периоде, "Закон против христианства" - и всё таки крайне маловероятно что такое стал бы писать житель древней Эллады), Ницше - сверх-христианин (в среднем периоде, смотря как относится к христианам и священникам Заратустра, по крайней мере в "К генеалогии морали" Ницше ещё не выступает за уничтожение церквей)
Ты высказывания вырвал из контекста и прочёл их как будто бы их слова-дезигнаторы - ригидные и ссылаются на одни и те же объекты, - но это не верный способ прочтения и как результат даёт противоречия, к которым ты апеллируешь, - но это вина только способа чтения этого:
Так называемые парадоксы автора, шокирующие читателя, находятся часто не в книге автора, а в голове читателя.
>>70303
Спасибо
Спасибо
>>70302
Тут ещё проблема, что в четвёртой книге "лев" ("воля" Заратустры) прогоняет "высших людей" (включая "папу в отставке") - прочь, в главе "о священниках" Заратустра говорит одно, а в главе о "огненном псе" - другое. Всё это в совокупности надо трактовать с учётом разъяснений Заратустры из главы "О поэтах" и исходя из взаимодействия Заратустры и ученика.
В зависимости от этого возможны разные интерпретации. (Лично я думаю что в отношении к Папе, к Церкви, отношении к священникам, и, наконец, к Христу - Заратустра различается существенно, и нужно учитывать тонкие различия и в этом, и в "периоде зрелости" Заратустры; но судя по введению к Анти-Христу - всё содержание книги Анти-Христ предназначено для "гиперборейцев", а не для тех, к кому Заратустра в самом начале обращался с речами (или для тех, кто читает "К генеалогии морали") - т.е. надо учитывать к кому обращается Ницше или Заратустра в конкретном времени конкретного произведения. Важен - контекст.)
>смотря как относится к христианам и священникам Заратустра
Тут ещё проблема, что в четвёртой книге "лев" ("воля" Заратустры) прогоняет "высших людей" (включая "папу в отставке") - прочь, в главе "о священниках" Заратустра говорит одно, а в главе о "огненном псе" - другое. Всё это в совокупности надо трактовать с учётом разъяснений Заратустры из главы "О поэтах" и исходя из взаимодействия Заратустры и ученика.
В зависимости от этого возможны разные интерпретации. (Лично я думаю что в отношении к Папе, к Церкви, отношении к священникам, и, наконец, к Христу - Заратустра различается существенно, и нужно учитывать тонкие различия и в этом, и в "периоде зрелости" Заратустры; но судя по введению к Анти-Христу - всё содержание книги Анти-Христ предназначено для "гиперборейцев", а не для тех, к кому Заратустра в самом начале обращался с речами (или для тех, кто читает "К генеалогии морали") - т.е. надо учитывать к кому обращается Ницше или Заратустра в конкретном времени конкретного произведения. Важен - контекст.)
>>70305
поправил
>или для тех, кто читает "К генеалогии морали"
>или не для тех, кто читает "К генеалогии морали"
поправил
"Есть инстинкт распознавания ранга, который более всего является признаком высокого ранга; есть наслаждение, доставляемое нюансами почитания, и оно указывает на знатное происхождение и связанные с ним привычки. Утонченность, доброкачественность и возвышенность души подвергается опасному испытанию, когда перед ней проходит нечто принадлежащее к первому рангу, но еще не защищенное возбуждающим трепет авторитетом от нахального обращения и грубостей: когда нечто ничем не отмеченное, неразгаданное, испытующее, быть может умышленно скрытое и переодетое, идет своей дорогой, как живой пробный камень. Кто ставит себе задачей исследование душ и занимается им, тот будет пользоваться в различных формах именно этим искусством для того, чтобы вполне определить ценность данной души, определить неизменный, прирожденный ей ранг: он будет подвергать ее испытанию со стороны ее инстинкта почитания. Difference engendre haine: пошлость иной натуры прорывается внезапно и брызжет, как помои, когда мимо проносят какой-нибудь священный сосуд, какую-нибудь драгоценность, извлеченную из запертого хранилища, какую-нибудь книгу с печатью великой судьбы; с другой стороны, бывает иной раз, что человек невольно немеет, взор его останавливается и весь он застывает в неподвижности,—это значит, что душа его чувствует близость чего-то достойного поклонения. Способ, которым до сих пор в Европе поддерживается благоговение перед Библией, есть, быть может, лучшее в дисциплинировании и утончении нравов, каковыми Европа обязана христианству: книги такой глубины и окончательного значения должны быть охраняемы тиранией постороннего авторитета, дабы просуществовать столько тысячелетий, сколько необходимо для исчерпания и разгадки их смысла. Уже достигнуто многое, если большому количеству людей (всех сортов тупицам и быстро срабатывающим кишкам) наконец привито это чувство, говорящее им, что они не ко всему могут прикасаться, что есть священные события, перед которыми они должны снимать обувь и держать подальше свои нечистые руки,—это почти высшая степень, которой они могут достигнуть в сфере человечности. Напротив, ничто не возбуждает большего отвращения к так называемым интеллигентам, исповедующим «современные идеи», как отсутствие у них стыда, спокойная наглость взора и рук, с которой они все трогают, лижут и ощупывают; и возможно, что в народе, среди низших слоев, именно у крестьян, нынче сравнительно гораздо больше благородства вкуса и такта в почитании, чем у читающего газеты умственного полусвета, у образованных людей."
"Есть инстинкт распознавания ранга, который более всего является признаком высокого ранга; есть наслаждение, доставляемое нюансами почитания, и оно указывает на знатное происхождение и связанные с ним привычки. Утонченность, доброкачественность и возвышенность души подвергается опасному испытанию, когда перед ней проходит нечто принадлежащее к первому рангу, но еще не защищенное возбуждающим трепет авторитетом от нахального обращения и грубостей: когда нечто ничем не отмеченное, неразгаданное, испытующее, быть может умышленно скрытое и переодетое, идет своей дорогой, как живой пробный камень. Кто ставит себе задачей исследование душ и занимается им, тот будет пользоваться в различных формах именно этим искусством для того, чтобы вполне определить ценность данной души, определить неизменный, прирожденный ей ранг: он будет подвергать ее испытанию со стороны ее инстинкта почитания. Difference engendre haine: пошлость иной натуры прорывается внезапно и брызжет, как помои, когда мимо проносят какой-нибудь священный сосуд, какую-нибудь драгоценность, извлеченную из запертого хранилища, какую-нибудь книгу с печатью великой судьбы; с другой стороны, бывает иной раз, что человек невольно немеет, взор его останавливается и весь он застывает в неподвижности,—это значит, что душа его чувствует близость чего-то достойного поклонения. Способ, которым до сих пор в Европе поддерживается благоговение перед Библией, есть, быть может, лучшее в дисциплинировании и утончении нравов, каковыми Европа обязана христианству: книги такой глубины и окончательного значения должны быть охраняемы тиранией постороннего авторитета, дабы просуществовать столько тысячелетий, сколько необходимо для исчерпания и разгадки их смысла. Уже достигнуто многое, если большому количеству людей (всех сортов тупицам и быстро срабатывающим кишкам) наконец привито это чувство, говорящее им, что они не ко всему могут прикасаться, что есть священные события, перед которыми они должны снимать обувь и держать подальше свои нечистые руки,—это почти высшая степень, которой они могут достигнуть в сфере человечности. Напротив, ничто не возбуждает большего отвращения к так называемым интеллигентам, исповедующим «современные идеи», как отсутствие у них стыда, спокойная наглость взора и рук, с которой они все трогают, лижут и ощупывают; и возможно, что в народе, среди низших слоев, именно у крестьян, нынче сравнительно гораздо больше благородства вкуса и такта в почитании, чем у читающего газеты умственного полусвета, у образованных людей."
У Светланы Месяц в одной из лекций было то ли про Аристотеля, то ли про Плотина, что его [рассматриваемого философа] учение о душе очень близко к психологии Карла Густава Юнга.
О ком могла идти речь и действительно ли есть сходство?
О ком могла идти речь и действительно ли есть сходство?
>>70307
Не очень хороший перевод. Сравни, особенно - нюансы:
Есть инстинкт к рангу [Instinkt für den Rang], который, более всего, является признаком высокого положения; существует наслаждение нюансами благоговения, что позволяет догадываться о благородном происхождении и воспитании. Тонкость, доброта и высота души подвергаются опасной проверке, когда что-то, принадлежащее к первому рангу, проходит мимо, но ещё не защищено от вторжения и грубости, которые охраняются дрожью перед авторитетом. Что-то, не помеченное, незамеченное, стремящееся, возможно, произвольно скрытое и замаскированное, как живой испытатель своего пути. Тот, чьей задачей и упражнением является исследование душ, будет использовать самые разные формы именно этого искусства, чтобы установить последний, неизменный внутренний ранг души, к которому она принадлежит: он будет испытывать её инстинкт благоговения. Différence engendre haine: пошлость некоторых натур резко проявляется, как грязная вода, когда какой-то священный сосуд, ценность из закрытых сундуков, книга с знаками великой судьбы проходит мимо; с другой стороны, существует непроизвольное молчание, колебание взгляда, замедление всех жестов, которое выражает, что душа чувствует близость чего-то достойного поклонения. Способ, которым в целом до сих пор поддерживается благоговение перед Библией в Европе, возможно, является лучшим проявлением воспитанности и утонченности нравов, которым Европа обязана христианству: такие книги глубины и последней значимости требуют для своей защиты внешней тирании авторитета, чтобы обрести тысячелетия, необходимые для того, чтобы их исчерпать и правильно понять. Многое достигнуто, если у большинства (у тех, кто пуст и быстродум) наконец выработано ощущение, что не следует прикасаться ко всему; что есть священные переживания, перед которыми нужно снимать обувь и держать нечистую руку подальше — это почти их высшая степень человечности. Напротив, от так называемых образованных людей, сторонниках «современных идей», ничего не вызывает большего отвращения, чем их отсутствие стыда, их удобная дерзость в глазах и руках, с которыми они трогают, лижут, ощупывают всё подряд; и возможно, что среди простого народа, особенно среди крестьян, можно найти гораздо больше относительного благородства вкуса и такта в благоговении, чем среди полуграмотной, газеточитающей полумира интеллигенции.
Про "лижут всё подряд" - сам Заратустра говорит такое про себя в отношении добра и зла:
Сегодня гостеприимен я
ко всему нежеланному,
даже навстречу судьбе я иголками не ощетинюсь,
Заратустра не еж.
Душа моя,
с ненасытным своим языком,
все, что есть злого и доброго на свете, она уже
облизала,
в любую бездну спускалась.
Но вновь и вновь бутылочной пробкой
выныривает она на самый верх,
разливается маслом по глади бурого моря:
ведь и счастливцем зовут меня из-за моей души.
Кто меня породил?
Или не звался отец мой Князем Избытка,
или на имя Улыбка не откликалась мать?
Не из их ли союза я родился:
я, Зверь Загадок,
я, Истребитель Света,
я, расточитель вселенской мудрости Заратустра?
Если правильнее: твоя цитата - это повторный упрёк Ницше тем, кто, не прочитав его - его критикует (и как следствие - несёт полную ахинею, примерно как Нехамас, например). Уже более злые ответы от него можно найти в сторону "газеточитающих" в книге "Ecce Homo" (там он прямо называет немцев "свиньями" и многих остальных "рогатыми", чуть ли не быдлом).
Другими словами, эта цитата - именно что для его современников (он позже писал что "не понять Заратустру - это естественно и нормально, но не понять "по ту сторону" - это просто нонсенс, чуть ли не кретинизм").
Не очень хороший перевод. Сравни, особенно - нюансы:
Есть инстинкт к рангу [Instinkt für den Rang], который, более всего, является признаком высокого положения; существует наслаждение нюансами благоговения, что позволяет догадываться о благородном происхождении и воспитании. Тонкость, доброта и высота души подвергаются опасной проверке, когда что-то, принадлежащее к первому рангу, проходит мимо, но ещё не защищено от вторжения и грубости, которые охраняются дрожью перед авторитетом. Что-то, не помеченное, незамеченное, стремящееся, возможно, произвольно скрытое и замаскированное, как живой испытатель своего пути. Тот, чьей задачей и упражнением является исследование душ, будет использовать самые разные формы именно этого искусства, чтобы установить последний, неизменный внутренний ранг души, к которому она принадлежит: он будет испытывать её инстинкт благоговения. Différence engendre haine: пошлость некоторых натур резко проявляется, как грязная вода, когда какой-то священный сосуд, ценность из закрытых сундуков, книга с знаками великой судьбы проходит мимо; с другой стороны, существует непроизвольное молчание, колебание взгляда, замедление всех жестов, которое выражает, что душа чувствует близость чего-то достойного поклонения. Способ, которым в целом до сих пор поддерживается благоговение перед Библией в Европе, возможно, является лучшим проявлением воспитанности и утонченности нравов, которым Европа обязана христианству: такие книги глубины и последней значимости требуют для своей защиты внешней тирании авторитета, чтобы обрести тысячелетия, необходимые для того, чтобы их исчерпать и правильно понять. Многое достигнуто, если у большинства (у тех, кто пуст и быстродум) наконец выработано ощущение, что не следует прикасаться ко всему; что есть священные переживания, перед которыми нужно снимать обувь и держать нечистую руку подальше — это почти их высшая степень человечности. Напротив, от так называемых образованных людей, сторонниках «современных идей», ничего не вызывает большего отвращения, чем их отсутствие стыда, их удобная дерзость в глазах и руках, с которыми они трогают, лижут, ощупывают всё подряд; и возможно, что среди простого народа, особенно среди крестьян, можно найти гораздо больше относительного благородства вкуса и такта в благоговении, чем среди полуграмотной, газеточитающей полумира интеллигенции.
Про "лижут всё подряд" - сам Заратустра говорит такое про себя в отношении добра и зла:
Сегодня гостеприимен я
ко всему нежеланному,
даже навстречу судьбе я иголками не ощетинюсь,
Заратустра не еж.
Душа моя,
с ненасытным своим языком,
все, что есть злого и доброго на свете, она уже
облизала,
в любую бездну спускалась.
Но вновь и вновь бутылочной пробкой
выныривает она на самый верх,
разливается маслом по глади бурого моря:
ведь и счастливцем зовут меня из-за моей души.
Кто меня породил?
Или не звался отец мой Князем Избытка,
или на имя Улыбка не откликалась мать?
Не из их ли союза я родился:
я, Зверь Загадок,
я, Истребитель Света,
я, расточитель вселенской мудрости Заратустра?
Если правильнее: твоя цитата - это повторный упрёк Ницше тем, кто, не прочитав его - его критикует (и как следствие - несёт полную ахинею, примерно как Нехамас, например). Уже более злые ответы от него можно найти в сторону "газеточитающих" в книге "Ecce Homo" (там он прямо называет немцев "свиньями" и многих остальных "рогатыми", чуть ли не быдлом).
Другими словами, эта цитата - именно что для его современников (он позже писал что "не понять Заратустру - это естественно и нормально, но не понять "по ту сторону" - это просто нонсенс, чуть ли не кретинизм").
>>70307
Не очень хороший перевод. Сравни, особенно - нюансы:
Есть инстинкт к рангу [Instinkt für den Rang], который, более всего, является признаком высокого положения; существует наслаждение нюансами благоговения, что позволяет догадываться о благородном происхождении и воспитании. Тонкость, доброта и высота души подвергаются опасной проверке, когда что-то, принадлежащее к первому рангу, проходит мимо, но ещё не защищено от вторжения и грубости, которые охраняются дрожью перед авторитетом. Что-то, не помеченное, незамеченное, стремящееся, возможно, произвольно скрытое и замаскированное, как живой испытатель своего пути. Тот, чьей задачей и упражнением является исследование душ, будет использовать самые разные формы именно этого искусства, чтобы установить последний, неизменный внутренний ранг души, к которому она принадлежит: он будет испытывать её инстинкт благоговения. Différence engendre haine: пошлость некоторых натур резко проявляется, как грязная вода, когда какой-то священный сосуд, ценность из закрытых сундуков, книга с знаками великой судьбы проходит мимо; с другой стороны, существует непроизвольное молчание, колебание взгляда, замедление всех жестов, которое выражает, что душа чувствует близость чего-то достойного поклонения. Способ, которым в целом до сих пор поддерживается благоговение перед Библией в Европе, возможно, является лучшим проявлением воспитанности и утонченности нравов, которым Европа обязана христианству: такие книги глубины и последней значимости требуют для своей защиты внешней тирании авторитета, чтобы обрести тысячелетия, необходимые для того, чтобы их исчерпать и правильно понять. Многое достигнуто, если у большинства (у тех, кто пуст и быстродум) наконец выработано ощущение, что не следует прикасаться ко всему; что есть священные переживания, перед которыми нужно снимать обувь и держать нечистую руку подальше — это почти их высшая степень человечности. Напротив, от так называемых образованных людей, сторонниках «современных идей», ничего не вызывает большего отвращения, чем их отсутствие стыда, их удобная дерзость в глазах и руках, с которыми они трогают, лижут, ощупывают всё подряд; и возможно, что среди простого народа, особенно среди крестьян, можно найти гораздо больше относительного благородства вкуса и такта в благоговении, чем среди полуграмотной, газеточитающей полумира интеллигенции.
Про "лижут всё подряд" - сам Заратустра говорит такое про себя в отношении добра и зла:
Сегодня гостеприимен я
ко всему нежеланному,
даже навстречу судьбе я иголками не ощетинюсь,
Заратустра не еж.
Душа моя,
с ненасытным своим языком,
все, что есть злого и доброго на свете, она уже
облизала,
в любую бездну спускалась.
Но вновь и вновь бутылочной пробкой
выныривает она на самый верх,
разливается маслом по глади бурого моря:
ведь и счастливцем зовут меня из-за моей души.
Кто меня породил?
Или не звался отец мой Князем Избытка,
или на имя Улыбка не откликалась мать?
Не из их ли союза я родился:
я, Зверь Загадок,
я, Истребитель Света,
я, расточитель вселенской мудрости Заратустра?
Если правильнее: твоя цитата - это повторный упрёк Ницше тем, кто, не прочитав его - его критикует (и как следствие - несёт полную ахинею, примерно как Нехамас, например). Уже более злые ответы от него можно найти в сторону "газеточитающих" в книге "Ecce Homo" (там он прямо называет немцев "свиньями" и многих остальных "рогатыми", чуть ли не быдлом).
Другими словами, эта цитата - именно что для его современников (он позже писал что "не понять Заратустру - это естественно и нормально, но не понять "по ту сторону" - это просто нонсенс, чуть ли не кретинизм").
Не очень хороший перевод. Сравни, особенно - нюансы:
Есть инстинкт к рангу [Instinkt für den Rang], который, более всего, является признаком высокого положения; существует наслаждение нюансами благоговения, что позволяет догадываться о благородном происхождении и воспитании. Тонкость, доброта и высота души подвергаются опасной проверке, когда что-то, принадлежащее к первому рангу, проходит мимо, но ещё не защищено от вторжения и грубости, которые охраняются дрожью перед авторитетом. Что-то, не помеченное, незамеченное, стремящееся, возможно, произвольно скрытое и замаскированное, как живой испытатель своего пути. Тот, чьей задачей и упражнением является исследование душ, будет использовать самые разные формы именно этого искусства, чтобы установить последний, неизменный внутренний ранг души, к которому она принадлежит: он будет испытывать её инстинкт благоговения. Différence engendre haine: пошлость некоторых натур резко проявляется, как грязная вода, когда какой-то священный сосуд, ценность из закрытых сундуков, книга с знаками великой судьбы проходит мимо; с другой стороны, существует непроизвольное молчание, колебание взгляда, замедление всех жестов, которое выражает, что душа чувствует близость чего-то достойного поклонения. Способ, которым в целом до сих пор поддерживается благоговение перед Библией в Европе, возможно, является лучшим проявлением воспитанности и утонченности нравов, которым Европа обязана христианству: такие книги глубины и последней значимости требуют для своей защиты внешней тирании авторитета, чтобы обрести тысячелетия, необходимые для того, чтобы их исчерпать и правильно понять. Многое достигнуто, если у большинства (у тех, кто пуст и быстродум) наконец выработано ощущение, что не следует прикасаться ко всему; что есть священные переживания, перед которыми нужно снимать обувь и держать нечистую руку подальше — это почти их высшая степень человечности. Напротив, от так называемых образованных людей, сторонниках «современных идей», ничего не вызывает большего отвращения, чем их отсутствие стыда, их удобная дерзость в глазах и руках, с которыми они трогают, лижут, ощупывают всё подряд; и возможно, что среди простого народа, особенно среди крестьян, можно найти гораздо больше относительного благородства вкуса и такта в благоговении, чем среди полуграмотной, газеточитающей полумира интеллигенции.
Про "лижут всё подряд" - сам Заратустра говорит такое про себя в отношении добра и зла:
Сегодня гостеприимен я
ко всему нежеланному,
даже навстречу судьбе я иголками не ощетинюсь,
Заратустра не еж.
Душа моя,
с ненасытным своим языком,
все, что есть злого и доброго на свете, она уже
облизала,
в любую бездну спускалась.
Но вновь и вновь бутылочной пробкой
выныривает она на самый верх,
разливается маслом по глади бурого моря:
ведь и счастливцем зовут меня из-за моей души.
Кто меня породил?
Или не звался отец мой Князем Избытка,
или на имя Улыбка не откликалась мать?
Не из их ли союза я родился:
я, Зверь Загадок,
я, Истребитель Света,
я, расточитель вселенской мудрости Заратустра?
Если правильнее: твоя цитата - это повторный упрёк Ницше тем, кто, не прочитав его - его критикует (и как следствие - несёт полную ахинею, примерно как Нехамас, например). Уже более злые ответы от него можно найти в сторону "газеточитающих" в книге "Ecce Homo" (там он прямо называет немцев "свиньями" и многих остальных "рогатыми", чуть ли не быдлом).
Другими словами, эта цитата - именно что для его современников (он позже писал что "не понять Заратустру - это естественно и нормально, но не понять "по ту сторону" - это просто нонсенс, чуть ли не кретинизм").
Можно ли сказать что вся суть философии это аргументация и учиться аргументировать любую точку зрения в любой дисциплине или по любому вопросу
>>70308
Может что-то про коллективное бессознательное и мировую душу Плотина, хз
Может что-то про коллективное бессознательное и мировую душу Плотина, хз
>>70310
Не думаю, что можно так сказать. Это больше похоже на дисциплины логика и риторика. Философия про то чтобы сидеть в печке и онанироватьдумать есть ли ты вообще, и че там есть (философия это беседа души самой с собой)
Не думаю, что можно так сказать. Это больше похоже на дисциплины логика и риторика. Философия про то чтобы сидеть в печке и онанироватьдумать есть ли ты вообще, и че там есть (философия это беседа души самой с собой)
>>70296
- Cooper 1997 Plato Complete Works (Hackett)
- E.A. Duke, W.F. Hicken1995 Plato Opera
На русском нельзя понять в чем смысл вопроса, нет корпуса переведенного одним человеком и большинство диалогов имеют только один современный перевод (от разных людей)
- Cooper 1997 Plato Complete Works (Hackett)
- E.A. Duke, W.F. Hicken1995 Plato Opera
На русском нельзя понять в чем смысл вопроса, нет корпуса переведенного одним человеком и большинство диалогов имеют только один современный перевод (от разных людей)
>>70313
В огне родился - от огня убежал. С огнём разлучился - и быстро пропал. Черт голенаст, выгибаться горазд. В печке родился, в колечки завился, сплясал трепака и ушёл в облака.
>в печке
В огне родился - от огня убежал. С огнём разлучился - и быстро пропал. Черт голенаст, выгибаться горазд. В печке родился, в колечки завился, сплясал трепака и ушёл в облака.
>>70318
Любой античный автор гиперчувствителен к переводу. Наверное в целом правило такое, что чем древнее, тем важнее знать оригинал, потому что там лексемы вообще другие и речь вообще другая. Именно поэтому могут диссертации писать о единственном сохранившемся фрагменте Анаксимандра из одного предложения http://www.odinblago.ru/haideger_razgovor/2
Любой античный автор гиперчувствителен к переводу. Наверное в целом правило такое, что чем древнее, тем важнее знать оригинал, потому что там лексемы вообще другие и речь вообще другая. Именно поэтому могут диссертации писать о единственном сохранившемся фрагменте Анаксимандра из одного предложения http://www.odinblago.ru/haideger_razgovor/2
>>70322
Хорошо, спасибо.
Хорошо, спасибо.
>Конечно, было зрелище весьма странное, когда на один и тот же пьедестал ставили предполагаемых учителей с Востока и возможных учеников из Греции, показывая Заратустру рядом с Гераклитом, индийцев рядом с элеатами, египтян рядом с Эмпедоклом или даже Анаксагора среди евреев, а Пифагора среди китайцев.
... труды Демокрита — того, кого древние приравнивают к Платону и который превосходит его по гениальности.
Платон сам — первый великий смешанный тип, и это проявляется как в его философии, так и в его личности. В его учении о идеях соединены элементы сократические, пифагорейские и гераклитовы: поэтому оно не является типично чистым феноменом. И как человек, Платон сочетает черты царственно замкнутого и всезнающего Герраклита, меланхоличного и сострадательного, законодателя Пифагора и душевного диалектического Сократа. Все последующие философы — такие же смешанные типы; где-то однобокие черты, как у циников, — это не тип, а карикатура. Но намного важнее то, что они — основатели сект, и созданные ими секты в целом стали оппозиционными учреждениями по отношению к греческой культуре и ее прежнему единству стиля. Они ищут освобождения, но только для отдельных людей или, максимум, для близких групп друзей и учеников. Деятельность старых философов, хоть и бессознательно, направлена на оздоровление и очищение в широком масштабе; могущественный ход греческой культуры не должен быть остановлен, страшные опасности должны быть устранены, философ защищает и охраняет свою родину. Теперь, с Платоном, он в изгнании и заговорствует против своей родины.
Время, которое страдает от так называемого общего образования, но не имеет культуры и в своей жизни не имеет единства стиля, не сможет по-настоящему разобраться в философии, даже если бы сам дух истины был провозглашён на улицах и рынках. Она останется лишь ученым монологом одинокого странника, случайной добычей отдельного человека, скрытым домашним секретом или безобидным болтовнёй между академическими стариками и детьми. Никто не осмелится исполнить закон философии, никто не живет философски, с той простой верностью мужчины, которая заставляла старика, где бы он ни был и что бы он ни делал, вести себя как стоик, если он когда-либо дал верность стое. Все современное философствование ограничено политически и полицейски, регулируется правительствами, церквями, академиями, обычаями, модами, человеческими трусостями, создавая только видимость учености: оно остаётся вздохом «если бы» или осознанием «было когда-то». Философия лишена права, и поэтому современный человек, если бы он был по-настоящему смел и сознателен, должен был бы отвергнуть её и, возможно, изгнать такими словами, какими Платон выгнал трагиков из своего государства. Конечно, у философии осталась бы ответная реплика, как и у тех трагиков, против Платона. Она могла бы сказать, если бы её заставили заговорить: «Бедный народ! Разве это моя вина, что я должна бродить среди вас как предсказательница, скрываться и притворяться, как будто я преступница, и вы мои судьи? Посмотрите на мою сестру, искусство! Ей, как и мне, не удалось пробиться среди варваров, и мы не знаем, как спастись. Да, здесь у нас нет правды: но те судьи, которые рассудят вас, скажут вам: сначала имейте культуру, а потом узнаете, что философия может и хочет».
Если бы мы правильно интерпретировали всю жизнь греческого народа, мы всегда находили бы лишь отражение того образа, который в его высших гениях сияет более яркими красками. Уже первый опыт философии на греческой земле, санкция семи мудрецов, является ясной и незабвенной чертой греческого образа. Другие народы имеют святых, греки же имеют мудрецов. Справедливо сказано, что народ не столько характеризуется своими великими людьми, сколько тем, как он их признает и почитает. В другие времена философ — это случайный одинокий странник в самой враждебной среде, либо прячущийся, либо пробивающий себе путь с сжатыми кулаками. Но в Греции философ не случайный: если он появляется в VI и V веках среди огромных опасностей и искушений мирского существования, если он, словно выходя из пещеры Трофония, входит в роскошь, исследовательскую удачу, богатство и чувственность греческих колоний, то мы догадываемся, что он приходит как благородный предостерегающий, с той же целью, с какой в те века была рождена трагедия и которую орфические мистерии подсказывали в своих причудливых иероглифах. Суд этих философов о жизни и существовании в целом говорит гораздо больше, чем современное мнение, потому что они имели перед собой жизнь в её роскошном совершенстве, а у них, в отличие от нас, не было раздвоения чувств между желанием свободы, красоты, величия жизни и стремлением к истине, которая только и спрашивает: «Что вообще стоит жизнь?» Задача философа в настоящей, единообразной культуре не может быть точно понята на основе наших условий и переживаний, потому что у нас нет такой культуры. Только культура вроде греческой может ответить на этот вопрос о задаче философа, только она может, как я говорил, оправдать философию в целом, потому что она одна знает и может доказать, почему и как философ не является случайным, произвольно рассеянным странником. Существует железная необходимость, которая связывает философа с подлинной культурой, но что если эта культура отсутствует? Тогда философ становится непредсказуемой и потому пугающей кометой, в то время как в лучшем случае он может сиять как главная звезда в солнечной системе культуры. Поэтому греки оправдывают философа, потому что он только у них не является кометой.
Платон сам — первый великий смешанный тип, и это проявляется как в его философии, так и в его личности. В его учении о идеях соединены элементы сократические, пифагорейские и гераклитовы: поэтому оно не является типично чистым феноменом. И как человек, Платон сочетает черты царственно замкнутого и всезнающего Герраклита, меланхоличного и сострадательного, законодателя Пифагора и душевного диалектического Сократа. Все последующие философы — такие же смешанные типы; где-то однобокие черты, как у циников, — это не тип, а карикатура. Но намного важнее то, что они — основатели сект, и созданные ими секты в целом стали оппозиционными учреждениями по отношению к греческой культуре и ее прежнему единству стиля. Они ищут освобождения, но только для отдельных людей или, максимум, для близких групп друзей и учеников. Деятельность старых философов, хоть и бессознательно, направлена на оздоровление и очищение в широком масштабе; могущественный ход греческой культуры не должен быть остановлен, страшные опасности должны быть устранены, философ защищает и охраняет свою родину. Теперь, с Платоном, он в изгнании и заговорствует против своей родины.
Время, которое страдает от так называемого общего образования, но не имеет культуры и в своей жизни не имеет единства стиля, не сможет по-настоящему разобраться в философии, даже если бы сам дух истины был провозглашён на улицах и рынках. Она останется лишь ученым монологом одинокого странника, случайной добычей отдельного человека, скрытым домашним секретом или безобидным болтовнёй между академическими стариками и детьми. Никто не осмелится исполнить закон философии, никто не живет философски, с той простой верностью мужчины, которая заставляла старика, где бы он ни был и что бы он ни делал, вести себя как стоик, если он когда-либо дал верность стое. Все современное философствование ограничено политически и полицейски, регулируется правительствами, церквями, академиями, обычаями, модами, человеческими трусостями, создавая только видимость учености: оно остаётся вздохом «если бы» или осознанием «было когда-то». Философия лишена права, и поэтому современный человек, если бы он был по-настоящему смел и сознателен, должен был бы отвергнуть её и, возможно, изгнать такими словами, какими Платон выгнал трагиков из своего государства. Конечно, у философии осталась бы ответная реплика, как и у тех трагиков, против Платона. Она могла бы сказать, если бы её заставили заговорить: «Бедный народ! Разве это моя вина, что я должна бродить среди вас как предсказательница, скрываться и притворяться, как будто я преступница, и вы мои судьи? Посмотрите на мою сестру, искусство! Ей, как и мне, не удалось пробиться среди варваров, и мы не знаем, как спастись. Да, здесь у нас нет правды: но те судьи, которые рассудят вас, скажут вам: сначала имейте культуру, а потом узнаете, что философия может и хочет».
Если бы мы правильно интерпретировали всю жизнь греческого народа, мы всегда находили бы лишь отражение того образа, который в его высших гениях сияет более яркими красками. Уже первый опыт философии на греческой земле, санкция семи мудрецов, является ясной и незабвенной чертой греческого образа. Другие народы имеют святых, греки же имеют мудрецов. Справедливо сказано, что народ не столько характеризуется своими великими людьми, сколько тем, как он их признает и почитает. В другие времена философ — это случайный одинокий странник в самой враждебной среде, либо прячущийся, либо пробивающий себе путь с сжатыми кулаками. Но в Греции философ не случайный: если он появляется в VI и V веках среди огромных опасностей и искушений мирского существования, если он, словно выходя из пещеры Трофония, входит в роскошь, исследовательскую удачу, богатство и чувственность греческих колоний, то мы догадываемся, что он приходит как благородный предостерегающий, с той же целью, с какой в те века была рождена трагедия и которую орфические мистерии подсказывали в своих причудливых иероглифах. Суд этих философов о жизни и существовании в целом говорит гораздо больше, чем современное мнение, потому что они имели перед собой жизнь в её роскошном совершенстве, а у них, в отличие от нас, не было раздвоения чувств между желанием свободы, красоты, величия жизни и стремлением к истине, которая только и спрашивает: «Что вообще стоит жизнь?» Задача философа в настоящей, единообразной культуре не может быть точно понята на основе наших условий и переживаний, потому что у нас нет такой культуры. Только культура вроде греческой может ответить на этот вопрос о задаче философа, только она может, как я говорил, оправдать философию в целом, потому что она одна знает и может доказать, почему и как философ не является случайным, произвольно рассеянным странником. Существует железная необходимость, которая связывает философа с подлинной культурой, но что если эта культура отсутствует? Тогда философ становится непредсказуемой и потому пугающей кометой, в то время как в лучшем случае он может сиять как главная звезда в солнечной системе культуры. Поэтому греки оправдывают философа, потому что он только у них не является кометой.
... труды Демокрита — того, кого древние приравнивают к Платону и который превосходит его по гениальности.
Платон сам — первый великий смешанный тип, и это проявляется как в его философии, так и в его личности. В его учении о идеях соединены элементы сократические, пифагорейские и гераклитовы: поэтому оно не является типично чистым феноменом. И как человек, Платон сочетает черты царственно замкнутого и всезнающего Герраклита, меланхоличного и сострадательного, законодателя Пифагора и душевного диалектического Сократа. Все последующие философы — такие же смешанные типы; где-то однобокие черты, как у циников, — это не тип, а карикатура. Но намного важнее то, что они — основатели сект, и созданные ими секты в целом стали оппозиционными учреждениями по отношению к греческой культуре и ее прежнему единству стиля. Они ищут освобождения, но только для отдельных людей или, максимум, для близких групп друзей и учеников. Деятельность старых философов, хоть и бессознательно, направлена на оздоровление и очищение в широком масштабе; могущественный ход греческой культуры не должен быть остановлен, страшные опасности должны быть устранены, философ защищает и охраняет свою родину. Теперь, с Платоном, он в изгнании и заговорствует против своей родины.
Время, которое страдает от так называемого общего образования, но не имеет культуры и в своей жизни не имеет единства стиля, не сможет по-настоящему разобраться в философии, даже если бы сам дух истины был провозглашён на улицах и рынках. Она останется лишь ученым монологом одинокого странника, случайной добычей отдельного человека, скрытым домашним секретом или безобидным болтовнёй между академическими стариками и детьми. Никто не осмелится исполнить закон философии, никто не живет философски, с той простой верностью мужчины, которая заставляла старика, где бы он ни был и что бы он ни делал, вести себя как стоик, если он когда-либо дал верность стое. Все современное философствование ограничено политически и полицейски, регулируется правительствами, церквями, академиями, обычаями, модами, человеческими трусостями, создавая только видимость учености: оно остаётся вздохом «если бы» или осознанием «было когда-то». Философия лишена права, и поэтому современный человек, если бы он был по-настоящему смел и сознателен, должен был бы отвергнуть её и, возможно, изгнать такими словами, какими Платон выгнал трагиков из своего государства. Конечно, у философии осталась бы ответная реплика, как и у тех трагиков, против Платона. Она могла бы сказать, если бы её заставили заговорить: «Бедный народ! Разве это моя вина, что я должна бродить среди вас как предсказательница, скрываться и притворяться, как будто я преступница, и вы мои судьи? Посмотрите на мою сестру, искусство! Ей, как и мне, не удалось пробиться среди варваров, и мы не знаем, как спастись. Да, здесь у нас нет правды: но те судьи, которые рассудят вас, скажут вам: сначала имейте культуру, а потом узнаете, что философия может и хочет».
Если бы мы правильно интерпретировали всю жизнь греческого народа, мы всегда находили бы лишь отражение того образа, который в его высших гениях сияет более яркими красками. Уже первый опыт философии на греческой земле, санкция семи мудрецов, является ясной и незабвенной чертой греческого образа. Другие народы имеют святых, греки же имеют мудрецов. Справедливо сказано, что народ не столько характеризуется своими великими людьми, сколько тем, как он их признает и почитает. В другие времена философ — это случайный одинокий странник в самой враждебной среде, либо прячущийся, либо пробивающий себе путь с сжатыми кулаками. Но в Греции философ не случайный: если он появляется в VI и V веках среди огромных опасностей и искушений мирского существования, если он, словно выходя из пещеры Трофония, входит в роскошь, исследовательскую удачу, богатство и чувственность греческих колоний, то мы догадываемся, что он приходит как благородный предостерегающий, с той же целью, с какой в те века была рождена трагедия и которую орфические мистерии подсказывали в своих причудливых иероглифах. Суд этих философов о жизни и существовании в целом говорит гораздо больше, чем современное мнение, потому что они имели перед собой жизнь в её роскошном совершенстве, а у них, в отличие от нас, не было раздвоения чувств между желанием свободы, красоты, величия жизни и стремлением к истине, которая только и спрашивает: «Что вообще стоит жизнь?» Задача философа в настоящей, единообразной культуре не может быть точно понята на основе наших условий и переживаний, потому что у нас нет такой культуры. Только культура вроде греческой может ответить на этот вопрос о задаче философа, только она может, как я говорил, оправдать философию в целом, потому что она одна знает и может доказать, почему и как философ не является случайным, произвольно рассеянным странником. Существует железная необходимость, которая связывает философа с подлинной культурой, но что если эта культура отсутствует? Тогда философ становится непредсказуемой и потому пугающей кометой, в то время как в лучшем случае он может сиять как главная звезда в солнечной системе культуры. Поэтому греки оправдывают философа, потому что он только у них не является кометой.
Платон сам — первый великий смешанный тип, и это проявляется как в его философии, так и в его личности. В его учении о идеях соединены элементы сократические, пифагорейские и гераклитовы: поэтому оно не является типично чистым феноменом. И как человек, Платон сочетает черты царственно замкнутого и всезнающего Герраклита, меланхоличного и сострадательного, законодателя Пифагора и душевного диалектического Сократа. Все последующие философы — такие же смешанные типы; где-то однобокие черты, как у циников, — это не тип, а карикатура. Но намного важнее то, что они — основатели сект, и созданные ими секты в целом стали оппозиционными учреждениями по отношению к греческой культуре и ее прежнему единству стиля. Они ищут освобождения, но только для отдельных людей или, максимум, для близких групп друзей и учеников. Деятельность старых философов, хоть и бессознательно, направлена на оздоровление и очищение в широком масштабе; могущественный ход греческой культуры не должен быть остановлен, страшные опасности должны быть устранены, философ защищает и охраняет свою родину. Теперь, с Платоном, он в изгнании и заговорствует против своей родины.
Время, которое страдает от так называемого общего образования, но не имеет культуры и в своей жизни не имеет единства стиля, не сможет по-настоящему разобраться в философии, даже если бы сам дух истины был провозглашён на улицах и рынках. Она останется лишь ученым монологом одинокого странника, случайной добычей отдельного человека, скрытым домашним секретом или безобидным болтовнёй между академическими стариками и детьми. Никто не осмелится исполнить закон философии, никто не живет философски, с той простой верностью мужчины, которая заставляла старика, где бы он ни был и что бы он ни делал, вести себя как стоик, если он когда-либо дал верность стое. Все современное философствование ограничено политически и полицейски, регулируется правительствами, церквями, академиями, обычаями, модами, человеческими трусостями, создавая только видимость учености: оно остаётся вздохом «если бы» или осознанием «было когда-то». Философия лишена права, и поэтому современный человек, если бы он был по-настоящему смел и сознателен, должен был бы отвергнуть её и, возможно, изгнать такими словами, какими Платон выгнал трагиков из своего государства. Конечно, у философии осталась бы ответная реплика, как и у тех трагиков, против Платона. Она могла бы сказать, если бы её заставили заговорить: «Бедный народ! Разве это моя вина, что я должна бродить среди вас как предсказательница, скрываться и притворяться, как будто я преступница, и вы мои судьи? Посмотрите на мою сестру, искусство! Ей, как и мне, не удалось пробиться среди варваров, и мы не знаем, как спастись. Да, здесь у нас нет правды: но те судьи, которые рассудят вас, скажут вам: сначала имейте культуру, а потом узнаете, что философия может и хочет».
Если бы мы правильно интерпретировали всю жизнь греческого народа, мы всегда находили бы лишь отражение того образа, который в его высших гениях сияет более яркими красками. Уже первый опыт философии на греческой земле, санкция семи мудрецов, является ясной и незабвенной чертой греческого образа. Другие народы имеют святых, греки же имеют мудрецов. Справедливо сказано, что народ не столько характеризуется своими великими людьми, сколько тем, как он их признает и почитает. В другие времена философ — это случайный одинокий странник в самой враждебной среде, либо прячущийся, либо пробивающий себе путь с сжатыми кулаками. Но в Греции философ не случайный: если он появляется в VI и V веках среди огромных опасностей и искушений мирского существования, если он, словно выходя из пещеры Трофония, входит в роскошь, исследовательскую удачу, богатство и чувственность греческих колоний, то мы догадываемся, что он приходит как благородный предостерегающий, с той же целью, с какой в те века была рождена трагедия и которую орфические мистерии подсказывали в своих причудливых иероглифах. Суд этих философов о жизни и существовании в целом говорит гораздо больше, чем современное мнение, потому что они имели перед собой жизнь в её роскошном совершенстве, а у них, в отличие от нас, не было раздвоения чувств между желанием свободы, красоты, величия жизни и стремлением к истине, которая только и спрашивает: «Что вообще стоит жизнь?» Задача философа в настоящей, единообразной культуре не может быть точно понята на основе наших условий и переживаний, потому что у нас нет такой культуры. Только культура вроде греческой может ответить на этот вопрос о задаче философа, только она может, как я говорил, оправдать философию в целом, потому что она одна знает и может доказать, почему и как философ не является случайным, произвольно рассеянным странником. Существует железная необходимость, которая связывает философа с подлинной культурой, но что если эта культура отсутствует? Тогда философ становится непредсказуемой и потому пугающей кометой, в то время как в лучшем случае он может сиять как главная звезда в солнечной системе культуры. Поэтому греки оправдывают философа, потому что он только у них не является кометой.
Так что же делает философское мышление таким быстрым в достижении своей цели? Отличается ли оно от расчётного и измерительного мышления лишь более стремительным преодолением больших пространств? Нет, оно поднимается на чуждую, нелогичную силу — на воображение. Поднятое ею, оно перепрыгивает от возможности к возможности, которая временно принимается за уверенность: здесь и там оно схватывает уверенности в полете. Гениальное предчувствие показывает ему путь, оно интуитивно чувствует, что в этом месте есть доказуемые истины. Но особенно сильна сила воображения в мгновенном постижении и освещении сходств: потом уже размышление подносит свои меры и шаблоны и пытается заменить сходства равенствами, а увиденное рядом — причинностями. Но даже если это невозможно, даже в случае Фалеса философствование, не имеющее доказательств, все равно имеет ценность; когда все опоры разрушены, когда логика и жесткость эмпирии пытаются перейти к утверждению «все есть вода», остается все равно, после разрушения научного здания, остаток — и именно в этом остатке скрыта движущая сила и как бы надежда на будущее плодотворение.
Когда он использует науку и доказательства, но вскоре перепрыгивает их, это также типичный признак философского мышления. Греческое слово, обозначающее «мудреца», этимологически связано с «sapiens» — «чувствующий», «тот, кто ощущает вкус», а Сизиф — «человек с острым вкусом». Таким образом, по сознанию народа, философ — это тот, кто способен чётко различать и выделять существенное. Он не является умным в том смысле, как умный тот, кто находит лучшее для себя в личных делах. Как правильно замечает Аристотель, «то, что знают Фалес и Анаксагор, назовут необычным, удивительным, трудным, божественным, но бесполезным, потому что им не было нужно человеческое благо». Именно через выбор необычного, удивительного, трудного, божественного философия отделяется от науки, так же как и через акцент на бесполезности она отделяется от простого ума. Наука бросается без выбора, без утончённого вкуса, на всё познаваемое, в слепой жажде узнать всё, в то время как философское мышление всегда направлено на самые важные и значительные истины. Понятием величия философия начинает свой путь, и с ним она придаёт человеку высоту, отделяя его от слепого, необузданного стремления к познанию. Через понятие величия философия сдерживает этот стремительный порыв, особенно когда она рассматривает величайшее знание о сущности вещей как достижимое и уже достигнутое. Когда Фалес говорит «всё есть вода», человек словно поднимается над жалким, червивым ощупыванием отдельных наук, он чувствует приближение окончательного разрешения всех вещей и, благодаря этому предчувствию, преодолевает скованность низших ступеней познания. Философ стремится уловить общий аккорд мира и выразить его словами, в то время как он, подобно художнику, погружён в созерцание, как религиозный человек в сострадание, как учёный в поиски причинно-следственных связей, а ощущая себя частью макрокосма, сохраняет спокойствие, как драматург, который, перевоплощаясь в другие тела, говорит из них, но затем проецирует эту трансформацию на бумагу в виде написанных строк. То, что для драматурга есть стих, для философа — это диалектическое мышление: он использует его, чтобы закрепить свои переживания, чтобы окаменить их. Как для драматурга слова и стихи являются лишь лепетом на чужом языке, чтобы выразить то, что он жил и видел, так и для философа выражение глубокой интуиции через диалектику и научное размышление, с одной стороны, — это единственный способ передать увиденное, но, с другой стороны, это жалкое средство, метафорический, совершенно неверный перевод в другую сферу и язык. Так Фалес видел единство бытия, и чтобы передать это, он говорил о воде.
Когда он использует науку и доказательства, но вскоре перепрыгивает их, это также типичный признак философского мышления. Греческое слово, обозначающее «мудреца», этимологически связано с «sapiens» — «чувствующий», «тот, кто ощущает вкус», а Сизиф — «человек с острым вкусом». Таким образом, по сознанию народа, философ — это тот, кто способен чётко различать и выделять существенное. Он не является умным в том смысле, как умный тот, кто находит лучшее для себя в личных делах. Как правильно замечает Аристотель, «то, что знают Фалес и Анаксагор, назовут необычным, удивительным, трудным, божественным, но бесполезным, потому что им не было нужно человеческое благо». Именно через выбор необычного, удивительного, трудного, божественного философия отделяется от науки, так же как и через акцент на бесполезности она отделяется от простого ума. Наука бросается без выбора, без утончённого вкуса, на всё познаваемое, в слепой жажде узнать всё, в то время как философское мышление всегда направлено на самые важные и значительные истины. Понятием величия философия начинает свой путь, и с ним она придаёт человеку высоту, отделяя его от слепого, необузданного стремления к познанию. Через понятие величия философия сдерживает этот стремительный порыв, особенно когда она рассматривает величайшее знание о сущности вещей как достижимое и уже достигнутое. Когда Фалес говорит «всё есть вода», человек словно поднимается над жалким, червивым ощупыванием отдельных наук, он чувствует приближение окончательного разрешения всех вещей и, благодаря этому предчувствию, преодолевает скованность низших ступеней познания. Философ стремится уловить общий аккорд мира и выразить его словами, в то время как он, подобно художнику, погружён в созерцание, как религиозный человек в сострадание, как учёный в поиски причинно-следственных связей, а ощущая себя частью макрокосма, сохраняет спокойствие, как драматург, который, перевоплощаясь в другие тела, говорит из них, но затем проецирует эту трансформацию на бумагу в виде написанных строк. То, что для драматурга есть стих, для философа — это диалектическое мышление: он использует его, чтобы закрепить свои переживания, чтобы окаменить их. Как для драматурга слова и стихи являются лишь лепетом на чужом языке, чтобы выразить то, что он жил и видел, так и для философа выражение глубокой интуиции через диалектику и научное размышление, с одной стороны, — это единственный способ передать увиденное, но, с другой стороны, это жалкое средство, метафорический, совершенно неверный перевод в другую сферу и язык. Так Фалес видел единство бытия, и чтобы передать это, он говорил о воде.
Так что же делает философское мышление таким быстрым в достижении своей цели? Отличается ли оно от расчётного и измерительного мышления лишь более стремительным преодолением больших пространств? Нет, оно поднимается на чуждую, нелогичную силу — на воображение. Поднятое ею, оно перепрыгивает от возможности к возможности, которая временно принимается за уверенность: здесь и там оно схватывает уверенности в полете. Гениальное предчувствие показывает ему путь, оно интуитивно чувствует, что в этом месте есть доказуемые истины. Но особенно сильна сила воображения в мгновенном постижении и освещении сходств: потом уже размышление подносит свои меры и шаблоны и пытается заменить сходства равенствами, а увиденное рядом — причинностями. Но даже если это невозможно, даже в случае Фалеса философствование, не имеющее доказательств, все равно имеет ценность; когда все опоры разрушены, когда логика и жесткость эмпирии пытаются перейти к утверждению «все есть вода», остается все равно, после разрушения научного здания, остаток — и именно в этом остатке скрыта движущая сила и как бы надежда на будущее плодотворение.
Когда он использует науку и доказательства, но вскоре перепрыгивает их, это также типичный признак философского мышления. Греческое слово, обозначающее «мудреца», этимологически связано с «sapiens» — «чувствующий», «тот, кто ощущает вкус», а Сизиф — «человек с острым вкусом». Таким образом, по сознанию народа, философ — это тот, кто способен чётко различать и выделять существенное. Он не является умным в том смысле, как умный тот, кто находит лучшее для себя в личных делах. Как правильно замечает Аристотель, «то, что знают Фалес и Анаксагор, назовут необычным, удивительным, трудным, божественным, но бесполезным, потому что им не было нужно человеческое благо». Именно через выбор необычного, удивительного, трудного, божественного философия отделяется от науки, так же как и через акцент на бесполезности она отделяется от простого ума. Наука бросается без выбора, без утончённого вкуса, на всё познаваемое, в слепой жажде узнать всё, в то время как философское мышление всегда направлено на самые важные и значительные истины. Понятием величия философия начинает свой путь, и с ним она придаёт человеку высоту, отделяя его от слепого, необузданного стремления к познанию. Через понятие величия философия сдерживает этот стремительный порыв, особенно когда она рассматривает величайшее знание о сущности вещей как достижимое и уже достигнутое. Когда Фалес говорит «всё есть вода», человек словно поднимается над жалким, червивым ощупыванием отдельных наук, он чувствует приближение окончательного разрешения всех вещей и, благодаря этому предчувствию, преодолевает скованность низших ступеней познания. Философ стремится уловить общий аккорд мира и выразить его словами, в то время как он, подобно художнику, погружён в созерцание, как религиозный человек в сострадание, как учёный в поиски причинно-следственных связей, а ощущая себя частью макрокосма, сохраняет спокойствие, как драматург, который, перевоплощаясь в другие тела, говорит из них, но затем проецирует эту трансформацию на бумагу в виде написанных строк. То, что для драматурга есть стих, для философа — это диалектическое мышление: он использует его, чтобы закрепить свои переживания, чтобы окаменить их. Как для драматурга слова и стихи являются лишь лепетом на чужом языке, чтобы выразить то, что он жил и видел, так и для философа выражение глубокой интуиции через диалектику и научное размышление, с одной стороны, — это единственный способ передать увиденное, но, с другой стороны, это жалкое средство, метафорический, совершенно неверный перевод в другую сферу и язык. Так Фалес видел единство бытия, и чтобы передать это, он говорил о воде.
Когда он использует науку и доказательства, но вскоре перепрыгивает их, это также типичный признак философского мышления. Греческое слово, обозначающее «мудреца», этимологически связано с «sapiens» — «чувствующий», «тот, кто ощущает вкус», а Сизиф — «человек с острым вкусом». Таким образом, по сознанию народа, философ — это тот, кто способен чётко различать и выделять существенное. Он не является умным в том смысле, как умный тот, кто находит лучшее для себя в личных делах. Как правильно замечает Аристотель, «то, что знают Фалес и Анаксагор, назовут необычным, удивительным, трудным, божественным, но бесполезным, потому что им не было нужно человеческое благо». Именно через выбор необычного, удивительного, трудного, божественного философия отделяется от науки, так же как и через акцент на бесполезности она отделяется от простого ума. Наука бросается без выбора, без утончённого вкуса, на всё познаваемое, в слепой жажде узнать всё, в то время как философское мышление всегда направлено на самые важные и значительные истины. Понятием величия философия начинает свой путь, и с ним она придаёт человеку высоту, отделяя его от слепого, необузданного стремления к познанию. Через понятие величия философия сдерживает этот стремительный порыв, особенно когда она рассматривает величайшее знание о сущности вещей как достижимое и уже достигнутое. Когда Фалес говорит «всё есть вода», человек словно поднимается над жалким, червивым ощупыванием отдельных наук, он чувствует приближение окончательного разрешения всех вещей и, благодаря этому предчувствию, преодолевает скованность низших ступеней познания. Философ стремится уловить общий аккорд мира и выразить его словами, в то время как он, подобно художнику, погружён в созерцание, как религиозный человек в сострадание, как учёный в поиски причинно-следственных связей, а ощущая себя частью макрокосма, сохраняет спокойствие, как драматург, который, перевоплощаясь в другие тела, говорит из них, но затем проецирует эту трансформацию на бумагу в виде написанных строк. То, что для драматурга есть стих, для философа — это диалектическое мышление: он использует его, чтобы закрепить свои переживания, чтобы окаменить их. Как для драматурга слова и стихи являются лишь лепетом на чужом языке, чтобы выразить то, что он жил и видел, так и для философа выражение глубокой интуиции через диалектику и научное размышление, с одной стороны, — это единственный способ передать увиденное, но, с другой стороны, это жалкое средство, метафорический, совершенно неверный перевод в другую сферу и язык. Так Фалес видел единство бытия, и чтобы передать это, он говорил о воде.
Что хорошо? - Всё, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть.
Что дурно? - Всё, что происходит из слабости.
Что есть счастье? - Чувство растущей власти, чувство преодолеваемого противодействия.
Не удовлетворённость, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но полнота способностей (добродетель в стиле Ренессанс, virtu, добродетель, свободная от моралина).
Слабым и неудавшимся следует исчезнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно ещё помочь в этом.
Что вреднее всякого порока? - Деятельное сострадание ко всем неудавшимся и слабым - христианство.
Человечество не представляет собою развития к лучшему, или к сильнейшему, или к высшему, как в это до сих пор верят. “Прогресс” есть лишь современная идея, иначе говоря, фальшивая идея. Теперешний человек по своей ценности глубоко ниже эллина эпохи Перикла, поступательное развитие решительно не представляет собою какой-либо необходимости повышения, усиления.
Не следует украшать и выряжать христианство: оно объявило смертельную войну этому типу человека, оно отреклось от всех основных условий возникновения и потребностей этого типа; из этих необходимостей оно выцедило понятие зла, злого человека: сильный человек сделался негодным человеком, “отверженцем”. Христианство взяло сторону всех слабых, низких, неудавшихся, оно создало идеал из противоречия потребностей поддержания могучей жизни; оно внесло порчу в самый разум духовно-удавшихся натур, так как оно научило их чувствовать высшие духовные ценности как греховные, ведущие к заблуждению, как искушения. Вот пример, вызывающий глубочайшее сожаление: гибель Паскаля, который верил в то, что причиной гибели его разума был первородный грех, между тем как ею было лишь христианство.
Я называю животное - род, индивидуум - испорченным, когда оно выбирает, когда оно предпочитает то, что ему вредно. История “высоких чувств”, “идеалов человечества” была бы почти только выяснением того, почему человек так испорчен. Сама жизнь ценится мною, как рост, устойчивость, накопление сил, удачливость: где недостаёт воли к власти ради всего этого, - там упадок. Я утверждаю, что всем высшим ценностям человечества недостаёт этой воли, что под самыми святыми именами господствуют ценности упадка, нигилистические ценности.
Этому чутью теолога объявляю я войну: всюду находил я следы его. У кого в жилах течёт кровь теолога, тот с самого начала не может относиться ко всем вещам прямо и честно. Развивающийся отсюда пафос называется вера, т. е. раз и навсегда закрывание глаз, чтобы не страдать от зрелища неисправимого противоречия. Из этого оптического обмана создают себе мораль, добродетель, святость; чистую совесть связывают с фальшивым взглядом; освящая собственное мировоззрение терминами “Бог”, “спасение”, “вечность”, не допускают, чтобы какая-нибудь иная оптика претендовала на ценность. Везде откапывал я мышление теолога: он есть самая распространённая и самая подземная форма лжи, какая только существует на земле. Всё, что ощущает теолог как истинное, то должно быть ложным: в этом мы почти имеем критерий истины. Его глубочайшая необходимость самосохранения запрещает, чтобы реальность в каком бы то ни было отношении пользовалась почётом или хотя бы просто заявляла о себе. Поскольку простирается влияние теологов, постольку извращается оценка, - необходимо подмениваются понятия “истинный” и “ложный”: что более всего вредит жизни в целом, то здесь называется “истинным”; что её возвышает, поднимает, утверждает, оправдывает и доставляет ей торжество, то называется “ложным”. Если случается, что теологи, путём воздействия на “совесть” государей (или народов), протягивают руку к власти, то мы не сомневаемся, что собственно каждый раз тут происходит: воля к концу всего человечества, нигилистическая воля волит власти...
Пусть не заблуждаются: великие умы - скептики. Заратустра - скептик. Крепость, свобода, вытекающие из духовной мощи и её избытка, доказываются скептицизмом. Люди убеждения совсем не входят в рассмотрение всего основного в ценностях и отсутствии таковых. Убеждение - это тюрьма. При нём не видишь достаточно далеко вокруг, не видишь под собой: а между тем, чтобы осмелиться говорить о ценностях и неценностях, нужно оставить под собой, за собой пятьсот убеждений... Дух, который хочет великого, который хочет также иметь и средства для этого великого, по необходимости будет скептик. Свобода от всякого рода убеждений - это сила, это способность смотреть свободно... Великая страсть, основание, необходимость и сила бытия духа ещё яснее, ещё деспотичнее, чем сам дух, пользуется всецело его интеллектом: она заставляет его поступать, не сомневаясь; она даёт ему мужество даже к недозволенным средствам; она разрешает ему при известных обстоятельствах и убеждения. Убеждение как средство: многого можно достигнуть только при посредстве убеждения. Великая страсть может пользоваться убеждениями, может их использовать, но она не подчиняется им - она считает себя суверенной. - Наоборот: потребность в вере, в каком-нибудь безусловном Да или Нет, в карлейлизме, если позволительно так выразиться, - есть потребность слабости. Человек веры, “верующий” всякого рода, - по необходимости человек зависимый, - такой, который не может полагать себя как цель и вообще полагать цели, опираясь на себя. “Верующий” принадлежит не себе, он может быть только средством, он должен быть использован, он нуждается в ком-нибудь, кто бы его использовал. Его нужда чтит выше всего мораль самоотвержения; всё склоняет его к ней: его благоразумие, его опыт, его тщеславие. Всякого рода вера есть сама выражение самоотвержения, самоотчуждения... Пусть взвесят, как необходимо большинству что-нибудь регулирующее, что связывало бы их и укрепляло внешним образом, как принуждение, как рабство в высшем значении этого слова, - единственное и последнее условие, при котором преуспевает слабовольный человек, особенно женщина, - тогда поймут, что такое убеждение, “вера”. Человек убеждения имеет в этом убеждении свою опору. Не видеть многого, ни в чём не быть непосредственным, быть насквозь пропитанным духом партии, иметь строгую и неуклонную оптику относительно всех ценностей - всё это обусловливает вообще существование такого рода людей. Но тем самым этот род становится антагонистом правдивости, - истины... Верующий не волен относиться по совести к вопросу об “истинном” и “неистинном”; сделайся он честным в этом пункте, это тотчас повело бы его к гибели. Патологическая обусловленность его оптики из убеждённого человека делает фанатика - Савонаролу, Лютера, Руссо, Робеспьера, Сен-Симона, - тип, противоположный сильному, ставшему свободным духу. Но величавая поза этих больных умов, этих умственных эпилептиков, действует на массу, - фанатики живописны; человечество предпочитает смотреть на жесты, чем слушать доводы...
... Это вечное обвинение против [всех разновидностей] христианства я хочу написать на всех стенах, где только они есть, - у меня есть буквы, чтобы и слепых сделать зрячими... Я называю христианство единым великим проклятием, единой великой внутренней порчей, единой великой необходимостью мести, для которого никакое средство не будет достаточно ядовито, коварно, низко, достаточно мало, - я называю его единым бессмертным, позорным пятном человечества...
И вот считают время с того dies nefastus, когда начался этот рок, с первого дня христианства! - Почему лучше не с последнего? - Не с сегодняшнего? - Переоценка всех ценностей!
Что дурно? - Всё, что происходит из слабости.
Что есть счастье? - Чувство растущей власти, чувство преодолеваемого противодействия.
Не удовлетворённость, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но полнота способностей (добродетель в стиле Ренессанс, virtu, добродетель, свободная от моралина).
Слабым и неудавшимся следует исчезнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно ещё помочь в этом.
Что вреднее всякого порока? - Деятельное сострадание ко всем неудавшимся и слабым - христианство.
Человечество не представляет собою развития к лучшему, или к сильнейшему, или к высшему, как в это до сих пор верят. “Прогресс” есть лишь современная идея, иначе говоря, фальшивая идея. Теперешний человек по своей ценности глубоко ниже эллина эпохи Перикла, поступательное развитие решительно не представляет собою какой-либо необходимости повышения, усиления.
Не следует украшать и выряжать христианство: оно объявило смертельную войну этому типу человека, оно отреклось от всех основных условий возникновения и потребностей этого типа; из этих необходимостей оно выцедило понятие зла, злого человека: сильный человек сделался негодным человеком, “отверженцем”. Христианство взяло сторону всех слабых, низких, неудавшихся, оно создало идеал из противоречия потребностей поддержания могучей жизни; оно внесло порчу в самый разум духовно-удавшихся натур, так как оно научило их чувствовать высшие духовные ценности как греховные, ведущие к заблуждению, как искушения. Вот пример, вызывающий глубочайшее сожаление: гибель Паскаля, который верил в то, что причиной гибели его разума был первородный грех, между тем как ею было лишь христианство.
Я называю животное - род, индивидуум - испорченным, когда оно выбирает, когда оно предпочитает то, что ему вредно. История “высоких чувств”, “идеалов человечества” была бы почти только выяснением того, почему человек так испорчен. Сама жизнь ценится мною, как рост, устойчивость, накопление сил, удачливость: где недостаёт воли к власти ради всего этого, - там упадок. Я утверждаю, что всем высшим ценностям человечества недостаёт этой воли, что под самыми святыми именами господствуют ценности упадка, нигилистические ценности.
Этому чутью теолога объявляю я войну: всюду находил я следы его. У кого в жилах течёт кровь теолога, тот с самого начала не может относиться ко всем вещам прямо и честно. Развивающийся отсюда пафос называется вера, т. е. раз и навсегда закрывание глаз, чтобы не страдать от зрелища неисправимого противоречия. Из этого оптического обмана создают себе мораль, добродетель, святость; чистую совесть связывают с фальшивым взглядом; освящая собственное мировоззрение терминами “Бог”, “спасение”, “вечность”, не допускают, чтобы какая-нибудь иная оптика претендовала на ценность. Везде откапывал я мышление теолога: он есть самая распространённая и самая подземная форма лжи, какая только существует на земле. Всё, что ощущает теолог как истинное, то должно быть ложным: в этом мы почти имеем критерий истины. Его глубочайшая необходимость самосохранения запрещает, чтобы реальность в каком бы то ни было отношении пользовалась почётом или хотя бы просто заявляла о себе. Поскольку простирается влияние теологов, постольку извращается оценка, - необходимо подмениваются понятия “истинный” и “ложный”: что более всего вредит жизни в целом, то здесь называется “истинным”; что её возвышает, поднимает, утверждает, оправдывает и доставляет ей торжество, то называется “ложным”. Если случается, что теологи, путём воздействия на “совесть” государей (или народов), протягивают руку к власти, то мы не сомневаемся, что собственно каждый раз тут происходит: воля к концу всего человечества, нигилистическая воля волит власти...
Пусть не заблуждаются: великие умы - скептики. Заратустра - скептик. Крепость, свобода, вытекающие из духовной мощи и её избытка, доказываются скептицизмом. Люди убеждения совсем не входят в рассмотрение всего основного в ценностях и отсутствии таковых. Убеждение - это тюрьма. При нём не видишь достаточно далеко вокруг, не видишь под собой: а между тем, чтобы осмелиться говорить о ценностях и неценностях, нужно оставить под собой, за собой пятьсот убеждений... Дух, который хочет великого, который хочет также иметь и средства для этого великого, по необходимости будет скептик. Свобода от всякого рода убеждений - это сила, это способность смотреть свободно... Великая страсть, основание, необходимость и сила бытия духа ещё яснее, ещё деспотичнее, чем сам дух, пользуется всецело его интеллектом: она заставляет его поступать, не сомневаясь; она даёт ему мужество даже к недозволенным средствам; она разрешает ему при известных обстоятельствах и убеждения. Убеждение как средство: многого можно достигнуть только при посредстве убеждения. Великая страсть может пользоваться убеждениями, может их использовать, но она не подчиняется им - она считает себя суверенной. - Наоборот: потребность в вере, в каком-нибудь безусловном Да или Нет, в карлейлизме, если позволительно так выразиться, - есть потребность слабости. Человек веры, “верующий” всякого рода, - по необходимости человек зависимый, - такой, который не может полагать себя как цель и вообще полагать цели, опираясь на себя. “Верующий” принадлежит не себе, он может быть только средством, он должен быть использован, он нуждается в ком-нибудь, кто бы его использовал. Его нужда чтит выше всего мораль самоотвержения; всё склоняет его к ней: его благоразумие, его опыт, его тщеславие. Всякого рода вера есть сама выражение самоотвержения, самоотчуждения... Пусть взвесят, как необходимо большинству что-нибудь регулирующее, что связывало бы их и укрепляло внешним образом, как принуждение, как рабство в высшем значении этого слова, - единственное и последнее условие, при котором преуспевает слабовольный человек, особенно женщина, - тогда поймут, что такое убеждение, “вера”. Человек убеждения имеет в этом убеждении свою опору. Не видеть многого, ни в чём не быть непосредственным, быть насквозь пропитанным духом партии, иметь строгую и неуклонную оптику относительно всех ценностей - всё это обусловливает вообще существование такого рода людей. Но тем самым этот род становится антагонистом правдивости, - истины... Верующий не волен относиться по совести к вопросу об “истинном” и “неистинном”; сделайся он честным в этом пункте, это тотчас повело бы его к гибели. Патологическая обусловленность его оптики из убеждённого человека делает фанатика - Савонаролу, Лютера, Руссо, Робеспьера, Сен-Симона, - тип, противоположный сильному, ставшему свободным духу. Но величавая поза этих больных умов, этих умственных эпилептиков, действует на массу, - фанатики живописны; человечество предпочитает смотреть на жесты, чем слушать доводы...
... Это вечное обвинение против [всех разновидностей] христианства я хочу написать на всех стенах, где только они есть, - у меня есть буквы, чтобы и слепых сделать зрячими... Я называю христианство единым великим проклятием, единой великой внутренней порчей, единой великой необходимостью мести, для которого никакое средство не будет достаточно ядовито, коварно, низко, достаточно мало, - я называю его единым бессмертным, позорным пятном человечества...
И вот считают время с того dies nefastus, когда начался этот рок, с первого дня христианства! - Почему лучше не с последнего? - Не с сегодняшнего? - Переоценка всех ценностей!
Что хорошо? - Всё, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть.
Что дурно? - Всё, что происходит из слабости.
Что есть счастье? - Чувство растущей власти, чувство преодолеваемого противодействия.
Не удовлетворённость, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но полнота способностей (добродетель в стиле Ренессанс, virtu, добродетель, свободная от моралина).
Слабым и неудавшимся следует исчезнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно ещё помочь в этом.
Что вреднее всякого порока? - Деятельное сострадание ко всем неудавшимся и слабым - христианство.
Человечество не представляет собою развития к лучшему, или к сильнейшему, или к высшему, как в это до сих пор верят. “Прогресс” есть лишь современная идея, иначе говоря, фальшивая идея. Теперешний человек по своей ценности глубоко ниже эллина эпохи Перикла, поступательное развитие решительно не представляет собою какой-либо необходимости повышения, усиления.
Не следует украшать и выряжать христианство: оно объявило смертельную войну этому типу человека, оно отреклось от всех основных условий возникновения и потребностей этого типа; из этих необходимостей оно выцедило понятие зла, злого человека: сильный человек сделался негодным человеком, “отверженцем”. Христианство взяло сторону всех слабых, низких, неудавшихся, оно создало идеал из противоречия потребностей поддержания могучей жизни; оно внесло порчу в самый разум духовно-удавшихся натур, так как оно научило их чувствовать высшие духовные ценности как греховные, ведущие к заблуждению, как искушения. Вот пример, вызывающий глубочайшее сожаление: гибель Паскаля, который верил в то, что причиной гибели его разума был первородный грех, между тем как ею было лишь христианство.
Я называю животное - род, индивидуум - испорченным, когда оно выбирает, когда оно предпочитает то, что ему вредно. История “высоких чувств”, “идеалов человечества” была бы почти только выяснением того, почему человек так испорчен. Сама жизнь ценится мною, как рост, устойчивость, накопление сил, удачливость: где недостаёт воли к власти ради всего этого, - там упадок. Я утверждаю, что всем высшим ценностям человечества недостаёт этой воли, что под самыми святыми именами господствуют ценности упадка, нигилистические ценности.
Этому чутью теолога объявляю я войну: всюду находил я следы его. У кого в жилах течёт кровь теолога, тот с самого начала не может относиться ко всем вещам прямо и честно. Развивающийся отсюда пафос называется вера, т. е. раз и навсегда закрывание глаз, чтобы не страдать от зрелища неисправимого противоречия. Из этого оптического обмана создают себе мораль, добродетель, святость; чистую совесть связывают с фальшивым взглядом; освящая собственное мировоззрение терминами “Бог”, “спасение”, “вечность”, не допускают, чтобы какая-нибудь иная оптика претендовала на ценность. Везде откапывал я мышление теолога: он есть самая распространённая и самая подземная форма лжи, какая только существует на земле. Всё, что ощущает теолог как истинное, то должно быть ложным: в этом мы почти имеем критерий истины. Его глубочайшая необходимость самосохранения запрещает, чтобы реальность в каком бы то ни было отношении пользовалась почётом или хотя бы просто заявляла о себе. Поскольку простирается влияние теологов, постольку извращается оценка, - необходимо подмениваются понятия “истинный” и “ложный”: что более всего вредит жизни в целом, то здесь называется “истинным”; что её возвышает, поднимает, утверждает, оправдывает и доставляет ей торжество, то называется “ложным”. Если случается, что теологи, путём воздействия на “совесть” государей (или народов), протягивают руку к власти, то мы не сомневаемся, что собственно каждый раз тут происходит: воля к концу всего человечества, нигилистическая воля волит власти...
Пусть не заблуждаются: великие умы - скептики. Заратустра - скептик. Крепость, свобода, вытекающие из духовной мощи и её избытка, доказываются скептицизмом. Люди убеждения совсем не входят в рассмотрение всего основного в ценностях и отсутствии таковых. Убеждение - это тюрьма. При нём не видишь достаточно далеко вокруг, не видишь под собой: а между тем, чтобы осмелиться говорить о ценностях и неценностях, нужно оставить под собой, за собой пятьсот убеждений... Дух, который хочет великого, который хочет также иметь и средства для этого великого, по необходимости будет скептик. Свобода от всякого рода убеждений - это сила, это способность смотреть свободно... Великая страсть, основание, необходимость и сила бытия духа ещё яснее, ещё деспотичнее, чем сам дух, пользуется всецело его интеллектом: она заставляет его поступать, не сомневаясь; она даёт ему мужество даже к недозволенным средствам; она разрешает ему при известных обстоятельствах и убеждения. Убеждение как средство: многого можно достигнуть только при посредстве убеждения. Великая страсть может пользоваться убеждениями, может их использовать, но она не подчиняется им - она считает себя суверенной. - Наоборот: потребность в вере, в каком-нибудь безусловном Да или Нет, в карлейлизме, если позволительно так выразиться, - есть потребность слабости. Человек веры, “верующий” всякого рода, - по необходимости человек зависимый, - такой, который не может полагать себя как цель и вообще полагать цели, опираясь на себя. “Верующий” принадлежит не себе, он может быть только средством, он должен быть использован, он нуждается в ком-нибудь, кто бы его использовал. Его нужда чтит выше всего мораль самоотвержения; всё склоняет его к ней: его благоразумие, его опыт, его тщеславие. Всякого рода вера есть сама выражение самоотвержения, самоотчуждения... Пусть взвесят, как необходимо большинству что-нибудь регулирующее, что связывало бы их и укрепляло внешним образом, как принуждение, как рабство в высшем значении этого слова, - единственное и последнее условие, при котором преуспевает слабовольный человек, особенно женщина, - тогда поймут, что такое убеждение, “вера”. Человек убеждения имеет в этом убеждении свою опору. Не видеть многого, ни в чём не быть непосредственным, быть насквозь пропитанным духом партии, иметь строгую и неуклонную оптику относительно всех ценностей - всё это обусловливает вообще существование такого рода людей. Но тем самым этот род становится антагонистом правдивости, - истины... Верующий не волен относиться по совести к вопросу об “истинном” и “неистинном”; сделайся он честным в этом пункте, это тотчас повело бы его к гибели. Патологическая обусловленность его оптики из убеждённого человека делает фанатика - Савонаролу, Лютера, Руссо, Робеспьера, Сен-Симона, - тип, противоположный сильному, ставшему свободным духу. Но величавая поза этих больных умов, этих умственных эпилептиков, действует на массу, - фанатики живописны; человечество предпочитает смотреть на жесты, чем слушать доводы...
... Это вечное обвинение против [всех разновидностей] христианства я хочу написать на всех стенах, где только они есть, - у меня есть буквы, чтобы и слепых сделать зрячими... Я называю христианство единым великим проклятием, единой великой внутренней порчей, единой великой необходимостью мести, для которого никакое средство не будет достаточно ядовито, коварно, низко, достаточно мало, - я называю его единым бессмертным, позорным пятном человечества...
И вот считают время с того dies nefastus, когда начался этот рок, с первого дня христианства! - Почему лучше не с последнего? - Не с сегодняшнего? - Переоценка всех ценностей!
Что дурно? - Всё, что происходит из слабости.
Что есть счастье? - Чувство растущей власти, чувство преодолеваемого противодействия.
Не удовлетворённость, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но полнота способностей (добродетель в стиле Ренессанс, virtu, добродетель, свободная от моралина).
Слабым и неудавшимся следует исчезнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно ещё помочь в этом.
Что вреднее всякого порока? - Деятельное сострадание ко всем неудавшимся и слабым - христианство.
Человечество не представляет собою развития к лучшему, или к сильнейшему, или к высшему, как в это до сих пор верят. “Прогресс” есть лишь современная идея, иначе говоря, фальшивая идея. Теперешний человек по своей ценности глубоко ниже эллина эпохи Перикла, поступательное развитие решительно не представляет собою какой-либо необходимости повышения, усиления.
Не следует украшать и выряжать христианство: оно объявило смертельную войну этому типу человека, оно отреклось от всех основных условий возникновения и потребностей этого типа; из этих необходимостей оно выцедило понятие зла, злого человека: сильный человек сделался негодным человеком, “отверженцем”. Христианство взяло сторону всех слабых, низких, неудавшихся, оно создало идеал из противоречия потребностей поддержания могучей жизни; оно внесло порчу в самый разум духовно-удавшихся натур, так как оно научило их чувствовать высшие духовные ценности как греховные, ведущие к заблуждению, как искушения. Вот пример, вызывающий глубочайшее сожаление: гибель Паскаля, который верил в то, что причиной гибели его разума был первородный грех, между тем как ею было лишь христианство.
Я называю животное - род, индивидуум - испорченным, когда оно выбирает, когда оно предпочитает то, что ему вредно. История “высоких чувств”, “идеалов человечества” была бы почти только выяснением того, почему человек так испорчен. Сама жизнь ценится мною, как рост, устойчивость, накопление сил, удачливость: где недостаёт воли к власти ради всего этого, - там упадок. Я утверждаю, что всем высшим ценностям человечества недостаёт этой воли, что под самыми святыми именами господствуют ценности упадка, нигилистические ценности.
Этому чутью теолога объявляю я войну: всюду находил я следы его. У кого в жилах течёт кровь теолога, тот с самого начала не может относиться ко всем вещам прямо и честно. Развивающийся отсюда пафос называется вера, т. е. раз и навсегда закрывание глаз, чтобы не страдать от зрелища неисправимого противоречия. Из этого оптического обмана создают себе мораль, добродетель, святость; чистую совесть связывают с фальшивым взглядом; освящая собственное мировоззрение терминами “Бог”, “спасение”, “вечность”, не допускают, чтобы какая-нибудь иная оптика претендовала на ценность. Везде откапывал я мышление теолога: он есть самая распространённая и самая подземная форма лжи, какая только существует на земле. Всё, что ощущает теолог как истинное, то должно быть ложным: в этом мы почти имеем критерий истины. Его глубочайшая необходимость самосохранения запрещает, чтобы реальность в каком бы то ни было отношении пользовалась почётом или хотя бы просто заявляла о себе. Поскольку простирается влияние теологов, постольку извращается оценка, - необходимо подмениваются понятия “истинный” и “ложный”: что более всего вредит жизни в целом, то здесь называется “истинным”; что её возвышает, поднимает, утверждает, оправдывает и доставляет ей торжество, то называется “ложным”. Если случается, что теологи, путём воздействия на “совесть” государей (или народов), протягивают руку к власти, то мы не сомневаемся, что собственно каждый раз тут происходит: воля к концу всего человечества, нигилистическая воля волит власти...
Пусть не заблуждаются: великие умы - скептики. Заратустра - скептик. Крепость, свобода, вытекающие из духовной мощи и её избытка, доказываются скептицизмом. Люди убеждения совсем не входят в рассмотрение всего основного в ценностях и отсутствии таковых. Убеждение - это тюрьма. При нём не видишь достаточно далеко вокруг, не видишь под собой: а между тем, чтобы осмелиться говорить о ценностях и неценностях, нужно оставить под собой, за собой пятьсот убеждений... Дух, который хочет великого, который хочет также иметь и средства для этого великого, по необходимости будет скептик. Свобода от всякого рода убеждений - это сила, это способность смотреть свободно... Великая страсть, основание, необходимость и сила бытия духа ещё яснее, ещё деспотичнее, чем сам дух, пользуется всецело его интеллектом: она заставляет его поступать, не сомневаясь; она даёт ему мужество даже к недозволенным средствам; она разрешает ему при известных обстоятельствах и убеждения. Убеждение как средство: многого можно достигнуть только при посредстве убеждения. Великая страсть может пользоваться убеждениями, может их использовать, но она не подчиняется им - она считает себя суверенной. - Наоборот: потребность в вере, в каком-нибудь безусловном Да или Нет, в карлейлизме, если позволительно так выразиться, - есть потребность слабости. Человек веры, “верующий” всякого рода, - по необходимости человек зависимый, - такой, который не может полагать себя как цель и вообще полагать цели, опираясь на себя. “Верующий” принадлежит не себе, он может быть только средством, он должен быть использован, он нуждается в ком-нибудь, кто бы его использовал. Его нужда чтит выше всего мораль самоотвержения; всё склоняет его к ней: его благоразумие, его опыт, его тщеславие. Всякого рода вера есть сама выражение самоотвержения, самоотчуждения... Пусть взвесят, как необходимо большинству что-нибудь регулирующее, что связывало бы их и укрепляло внешним образом, как принуждение, как рабство в высшем значении этого слова, - единственное и последнее условие, при котором преуспевает слабовольный человек, особенно женщина, - тогда поймут, что такое убеждение, “вера”. Человек убеждения имеет в этом убеждении свою опору. Не видеть многого, ни в чём не быть непосредственным, быть насквозь пропитанным духом партии, иметь строгую и неуклонную оптику относительно всех ценностей - всё это обусловливает вообще существование такого рода людей. Но тем самым этот род становится антагонистом правдивости, - истины... Верующий не волен относиться по совести к вопросу об “истинном” и “неистинном”; сделайся он честным в этом пункте, это тотчас повело бы его к гибели. Патологическая обусловленность его оптики из убеждённого человека делает фанатика - Савонаролу, Лютера, Руссо, Робеспьера, Сен-Симона, - тип, противоположный сильному, ставшему свободным духу. Но величавая поза этих больных умов, этих умственных эпилептиков, действует на массу, - фанатики живописны; человечество предпочитает смотреть на жесты, чем слушать доводы...
... Это вечное обвинение против [всех разновидностей] христианства я хочу написать на всех стенах, где только они есть, - у меня есть буквы, чтобы и слепых сделать зрячими... Я называю христианство единым великим проклятием, единой великой внутренней порчей, единой великой необходимостью мести, для которого никакое средство не будет достаточно ядовито, коварно, низко, достаточно мало, - я называю его единым бессмертным, позорным пятном человечества...
И вот считают время с того dies nefastus, когда начался этот рок, с первого дня христианства! - Почему лучше не с последнего? - Не с сегодняшнего? - Переоценка всех ценностей!
NB. В "рай", "нирвану", "утопию", "антиутопию", и прочий идеализм стремится лишь summa summarum неудавшееся на Земле. Всё, что summa summarum удалось, - желает и жаждет - вечного возвращения. (Безотносительно онтологического статуса первого, или второго, как и возможностей реализации этого.)
Борются не за существование (которое само по себе бессмысленно), а за власть в пользу (с целью) становления удавшимся типом и низведения конкурентов к неудавшемуся типу. (Релятивизм.)
Положение Ницше: так как существует естественным образом удавшийся тип - как и неудавшийся - он к неудавшемуся сводится лишь номинально. Ввиду его онтологического или даже метафизического преимущества - необходимо превосходство этого, более могучего, удавшегося типа. (Не релятивизм; на онтологическом уровне: amor fati.)
Установление естественного порядка вещей влечёт за собой принятие мысли/идеи вечного возвращения (а не повторения), - и наоборот. Это обеспечивает победу над grundsätzlichster Nihilismus - https://www.orientation-philosophy.com/work/publications/english-articles-by-werner-stegmaier/orientation-within-nihilism/ - и тем самым обеспечивает обещание наилучшего варианта жизни (как для людей, так и для всех "вещей", и всего что предшествовало людям и сменит людей (например, "Сверхчеловек")).
Отсюда - радикализация позиции по отношению к декадентству. Как необходимость защиты Жизни и Вечности ("Щит Необходимости" есть защита против бескрайнего хаоса и распада, декадентства).
Итоговое мнение Ницше: вечное возвращение - это наилучший в жизни вариант самой жизни (как и результат отбора мыслей), оптимум. Следовательно, его необходимо и реализовать, и постичь, - лучше этого ничего нет, и не будет.
Положение Ницше: так как существует естественным образом удавшийся тип - как и неудавшийся - он к неудавшемуся сводится лишь номинально. Ввиду его онтологического или даже метафизического преимущества - необходимо превосходство этого, более могучего, удавшегося типа. (Не релятивизм; на онтологическом уровне: amor fati.)
Установление естественного порядка вещей влечёт за собой принятие мысли/идеи вечного возвращения (а не повторения), - и наоборот. Это обеспечивает победу над grundsätzlichster Nihilismus - https://www.orientation-philosophy.com/work/publications/english-articles-by-werner-stegmaier/orientation-within-nihilism/ - и тем самым обеспечивает обещание наилучшего варианта жизни (как для людей, так и для всех "вещей", и всего что предшествовало людям и сменит людей (например, "Сверхчеловек")).
Отсюда - радикализация позиции по отношению к декадентству. Как необходимость защиты Жизни и Вечности ("Щит Необходимости" есть защита против бескрайнего хаоса и распада, декадентства).
Итоговое мнение Ницше: вечное возвращение - это наилучший в жизни вариант самой жизни (как и результат отбора мыслей), оптимум. Следовательно, его необходимо и реализовать, и постичь, - лучше этого ничего нет, и не будет.
217 Кб, 985x1500Если люблю я море и все, что родственно морю, особенно когда оно гневно противоречит мне;
если есть во мне та радость поиска, что мчит паруса навстречу неизведанному, если есть в радости моей радость морехода;
если некогда ликование мое восклицало: "Берег скрылся из вида – ныне спали с меня последние путы,
– беспредельность бушует вокруг, где-то там, вдалеке, призывно сияет пространство и время, вперед! Мужайся, старое сердце!":
– о, как не стремиться мне со всей страстью к Вечности и к брачному кольцу колец – к Кольцу Возвращения!
Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
если есть во мне та радость поиска, что мчит паруса навстречу неизведанному, если есть в радости моей радость морехода;
если некогда ликование мое восклицало: "Берег скрылся из вида – ныне спали с меня последние путы,
– беспредельность бушует вокруг, где-то там, вдалеке, призывно сияет пространство и время, вперед! Мужайся, старое сердце!":
– о, как не стремиться мне со всей страстью к Вечности и к брачному кольцу колец – к Кольцу Возвращения!
Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
>>70335
Челн готов переплыть на ту сторону, туда, где, быть может, великое Ничто. Но кто захочет вступить в это "быть может"?
Никто из вас не желает вступить в Челн Смерти! Как же так, ведь вы же устали от мира?
Уставшие от мира! Нет, вы не отвергли еще даже землю! Я вижу, что вы все еще вожделеете к земле и влюблены в свое отречение от нее!
Недаром отвисла у вас губа – на ней сидит еще маленькое земное желание! А в глазах у вас разве не носится облачко земной радости, еще не забытой?
Много хороших выдумок есть на земле, одни – полезны, другие – приятны: ради них стоит любить землю.
А иные выдумки так хороши, что они, подобно женской груди, полезны и вместе с тем приятны.
А вы, уставшие от мира! Вы, нерадивые к земле! Высечь бы вас розгами! Розгами нужно вернуть бодрость вашим ногам!
Ибо, если вы не больные и не отжившие, от которых устала земля, то вы лукавые лентяи или затаившиеся похотливые кошки, любители лакомств. И если не хотите вы снова весело бегать, то придется убраться вам с лица земли!
Ни к чему исцелять неизлечимых: так учит Заратустра. Да погибнут они!
Но чтобы поставить точку, нужно больше мужества, чем для сочинения новых стихов: это знают все целители и поэты.
>пикрил
Челн готов переплыть на ту сторону, туда, где, быть может, великое Ничто. Но кто захочет вступить в это "быть может"?
Никто из вас не желает вступить в Челн Смерти! Как же так, ведь вы же устали от мира?
Уставшие от мира! Нет, вы не отвергли еще даже землю! Я вижу, что вы все еще вожделеете к земле и влюблены в свое отречение от нее!
Недаром отвисла у вас губа – на ней сидит еще маленькое земное желание! А в глазах у вас разве не носится облачко земной радости, еще не забытой?
Много хороших выдумок есть на земле, одни – полезны, другие – приятны: ради них стоит любить землю.
А иные выдумки так хороши, что они, подобно женской груди, полезны и вместе с тем приятны.
А вы, уставшие от мира! Вы, нерадивые к земле! Высечь бы вас розгами! Розгами нужно вернуть бодрость вашим ногам!
Ибо, если вы не больные и не отжившие, от которых устала земля, то вы лукавые лентяи или затаившиеся похотливые кошки, любители лакомств. И если не хотите вы снова весело бегать, то придется убраться вам с лица земли!
Ни к чему исцелять неизлечимых: так учит Заратустра. Да погибнут они!
Но чтобы поставить точку, нужно больше мужества, чем для сочинения новых стихов: это знают все целители и поэты.
>>70322
Я в итоге сдался, и больше не котирую вообще никакие переводы Ницше. Таких как он надо читать либо в оригинале, либо вообще лучше не трогать никак.
Особенно досадно что даже Свасьян важные места перевел сугубо поэтически, то есть отнесся к нему не как Лебедев к Гераклиту (расшифровывая метафорически-символический код его философии), а как к какому-нибудь Гёльдерлину. Немцы тоже то тут, то там небрежность допустят, - если бы не Lauter, Abel и Stegmaier (как минимум, Hoedl тоже важен), - то весь смысл его работ был бы совсем уж утерян в ошибочных истолкованиях (по типу "мученик" (Ницше? Заратустра? мученик? что???) познания). И то Stegmaier в работе 2022 года и введении отмечает, что добротный экзегезис трудов Ницше только-только начинается (в том числе из-за KGW IX, вышедшего только недавно). Досадно, но ладно.
Kurz, wie das Sprichwort Zarathustra’s lautet: „was liegt daran!“
Я в итоге сдался, и больше не котирую вообще никакие переводы Ницше. Таких как он надо читать либо в оригинале, либо вообще лучше не трогать никак.
Особенно досадно что даже Свасьян важные места перевел сугубо поэтически, то есть отнесся к нему не как Лебедев к Гераклиту (расшифровывая метафорически-символический код его философии), а как к какому-нибудь Гёльдерлину. Немцы тоже то тут, то там небрежность допустят, - если бы не Lauter, Abel и Stegmaier (как минимум, Hoedl тоже важен), - то весь смысл его работ был бы совсем уж утерян в ошибочных истолкованиях (по типу "мученик" (Ницше? Заратустра? мученик? что???) познания). И то Stegmaier в работе 2022 года и введении отмечает, что добротный экзегезис трудов Ницше только-только начинается (в том числе из-за KGW IX, вышедшего только недавно). Досадно, но ладно.
Kurz, wie das Sprichwort Zarathustra’s lautet: „was liegt daran!“
524 Кб, 1636x1089Rede an den Felsen. Ich liebe es, daß du nicht sprichst. Deine Schweigsamkeit hat Würde. (Alles moralisch empfinden in der Natur: aller Werth liegt darin.)
Rede an einen König.
Rede an einen König.
Никто не знает, существуют ли дореволюционные переводы "Философии права" Гегеля на русский язык?
>>70383
Нет, скорее анти-гегельянец (проект "Россия" настолько противоречит видению Гегеля, насколько это вообще возможно).
>>70363
Презирающим тело хочу сказать я слово мое. Из почитания возникло презрение их. Что же это такое, что создает презрение и почитание, ценность и волю?
Творящая [Das schaffende] Самость [Selbst] создала себе презрение и почитание, это она – творец радости и скорби [es schuf sich Lust und Weh]. Творящее тело создало себе ум [Geist] как орудие воли своей.
Даже в безумии и в пренебрежении вы служите Самости, вы, презирающие тело. Я говорю вам: ваша Самость желает умереть и отворачивается от жизни.
Она уже не в силах делать то, к чему больше всего стремится, – творить сверх себя. Этого хочет она превыше всего, в этом самое страстное ее желание.
Однако поздно уже ей стремиться к этому: и вот – Самость жаждет гибели. [...so will euer Selbst untergehn, ihr Verächter des Leibes.]
Ваша Самость желает смерти – оттого вы и стали презирать тело! Ибо вы уже не в силах творить сверх себя.
Вот почему негодуете вы на жизнь и на землю [Leben und der Erde]. Бессознательная [ungewusster] зависть кроется в косом взгляде презрения вашего.
Внезапно, вот что за "Lust" и "Weh", и даже дух/"Geist" - это есть продукт творения Самости/Selbst/тела - в конечном счёте - земли/"der Erde" и Жизни/"der Wille zur Macht".
Нет, скорее анти-гегельянец (проект "Россия" настолько противоречит видению Гегеля, насколько это вообще возможно).
>>70363
Презирающим тело хочу сказать я слово мое. Из почитания возникло презрение их. Что же это такое, что создает презрение и почитание, ценность и волю?
Творящая [Das schaffende] Самость [Selbst] создала себе презрение и почитание, это она – творец радости и скорби [es schuf sich Lust und Weh]. Творящее тело создало себе ум [Geist] как орудие воли своей.
Даже в безумии и в пренебрежении вы служите Самости, вы, презирающие тело. Я говорю вам: ваша Самость желает умереть и отворачивается от жизни.
Она уже не в силах делать то, к чему больше всего стремится, – творить сверх себя. Этого хочет она превыше всего, в этом самое страстное ее желание.
Однако поздно уже ей стремиться к этому: и вот – Самость жаждет гибели. [...so will euer Selbst untergehn, ihr Verächter des Leibes.]
Ваша Самость желает смерти – оттого вы и стали презирать тело! Ибо вы уже не в силах творить сверх себя.
Вот почему негодуете вы на жизнь и на землю [Leben und der Erde]. Бессознательная [ungewusster] зависть кроется в косом взгляде презрения вашего.
Внезапно, вот что за "Lust" и "Weh", и даже дух/"Geist" - это есть продукт творения Самости/Selbst/тела - в конечном счёте - земли/"der Erde" и Жизни/"der Wille zur Macht".
>>70385
"Unbewusst"/"Бессознательное" (Фрейд): This word is derived from "bewusst," which means "conscious" or "aware." The prefix "un-" negates this, meaning "unaware" or "unconscious." The root "bewusst" itself comes from the Middle High German "bewëssen," which means to be aware of something, to know, or to be conscious of something. Therefore, "unbewusst" essentially means "not consciously aware" of something or "unconscious," often implying a state where something could become conscious with effort or attention. From a neurosemiotic perspective, the "unbewusst" would be akin to neural processes or cognitive activities that are happening below the threshold of conscious awareness. It includes subliminal perception, implicit memory, and subconscious processing, where neural activity is not consciously experienced but can influence behavior, decision-making, and perception. In this sense, "unbewusst" is related to the neural substrates of unconscious cognition—ideas, emotions, or patterns of behavior that exist outside of conscious awareness yet affect how the brain reacts to stimuli and interprets the world. "Unconscious" in psychoanalysis refers to the part of the psyche that holds repressed content. It can be revealed through psychoanalytic techniques like free association, dream interpretation, and transference. The unconscious is a dynamic force that shapes thoughts and actions, even if it is not consciously acknowledged.
"Ungewusst"/"Неизвестное" (Ницше): This term is much rarer in contemporary usage, though it is still understood in historical or philosophical contexts. "Gewusst" comes from "wissen" (to know), so "ungewusst" would directly mean "not known," "unknown," or "unknowable" in a sense that something hasn’t been known or is not known at the moment. It carries more of a sense of the unknown or unknowable in a broader or more existential sense, without necessarily implying that it can become conscious or known with effort. (It touches on concepts such as ignorance or lack of knowledge rather than a mental state in which knowledge could eventually emerge.) "Ungewusst" could be seen as an unknowable space, akin to neural or cognitive processes that are completely beyond human cognition or beyond any available empirical method of understanding (e.g., unconscious neural processes that cannot be mapped with current neuroscience tools). There may be limits to human knowledge or understanding where no semiotic system (language, symbols, signs) is available to interpret or make sense of something. In psychoanalysis this could correspond more closely to things like the unknown or unexplored aspects of the psyche, including latent drives or aspects of the self that are not only repressed but also potentially outside the realm of psychological awareness altogether (or outside what can be symbolized in language and imagery).
"Unbewusst"/"Бессознательное" (Фрейд): This word is derived from "bewusst," which means "conscious" or "aware." The prefix "un-" negates this, meaning "unaware" or "unconscious." The root "bewusst" itself comes from the Middle High German "bewëssen," which means to be aware of something, to know, or to be conscious of something. Therefore, "unbewusst" essentially means "not consciously aware" of something or "unconscious," often implying a state where something could become conscious with effort or attention. From a neurosemiotic perspective, the "unbewusst" would be akin to neural processes or cognitive activities that are happening below the threshold of conscious awareness. It includes subliminal perception, implicit memory, and subconscious processing, where neural activity is not consciously experienced but can influence behavior, decision-making, and perception. In this sense, "unbewusst" is related to the neural substrates of unconscious cognition—ideas, emotions, or patterns of behavior that exist outside of conscious awareness yet affect how the brain reacts to stimuli and interprets the world. "Unconscious" in psychoanalysis refers to the part of the psyche that holds repressed content. It can be revealed through psychoanalytic techniques like free association, dream interpretation, and transference. The unconscious is a dynamic force that shapes thoughts and actions, even if it is not consciously acknowledged.
"Ungewusst"/"Неизвестное" (Ницше): This term is much rarer in contemporary usage, though it is still understood in historical or philosophical contexts. "Gewusst" comes from "wissen" (to know), so "ungewusst" would directly mean "not known," "unknown," or "unknowable" in a sense that something hasn’t been known or is not known at the moment. It carries more of a sense of the unknown or unknowable in a broader or more existential sense, without necessarily implying that it can become conscious or known with effort. (It touches on concepts such as ignorance or lack of knowledge rather than a mental state in which knowledge could eventually emerge.) "Ungewusst" could be seen as an unknowable space, akin to neural or cognitive processes that are completely beyond human cognition or beyond any available empirical method of understanding (e.g., unconscious neural processes that cannot be mapped with current neuroscience tools). There may be limits to human knowledge or understanding where no semiotic system (language, symbols, signs) is available to interpret or make sense of something. In psychoanalysis this could correspond more closely to things like the unknown or unexplored aspects of the psyche, including latent drives or aspects of the self that are not only repressed but also potentially outside the realm of psychological awareness altogether (or outside what can be symbolized in language and imagery).
>>70385
"Unbewusst"/"Бессознательное" (Фрейд): This word is derived from "bewusst," which means "conscious" or "aware." The prefix "un-" negates this, meaning "unaware" or "unconscious." The root "bewusst" itself comes from the Middle High German "bewëssen," which means to be aware of something, to know, or to be conscious of something. Therefore, "unbewusst" essentially means "not consciously aware" of something or "unconscious," often implying a state where something could become conscious with effort or attention. From a neurosemiotic perspective, the "unbewusst" would be akin to neural processes or cognitive activities that are happening below the threshold of conscious awareness. It includes subliminal perception, implicit memory, and subconscious processing, where neural activity is not consciously experienced but can influence behavior, decision-making, and perception. In this sense, "unbewusst" is related to the neural substrates of unconscious cognition—ideas, emotions, or patterns of behavior that exist outside of conscious awareness yet affect how the brain reacts to stimuli and interprets the world. "Unconscious" in psychoanalysis refers to the part of the psyche that holds repressed content. It can be revealed through psychoanalytic techniques like free association, dream interpretation, and transference. The unconscious is a dynamic force that shapes thoughts and actions, even if it is not consciously acknowledged.
"Ungewusst"/"Неизвестное" (Ницше): This term is much rarer in contemporary usage, though it is still understood in historical or philosophical contexts. "Gewusst" comes from "wissen" (to know), so "ungewusst" would directly mean "not known," "unknown," or "unknowable" in a sense that something hasn’t been known or is not known at the moment. It carries more of a sense of the unknown or unknowable in a broader or more existential sense, without necessarily implying that it can become conscious or known with effort. (It touches on concepts such as ignorance or lack of knowledge rather than a mental state in which knowledge could eventually emerge.) "Ungewusst" could be seen as an unknowable space, akin to neural or cognitive processes that are completely beyond human cognition or beyond any available empirical method of understanding (e.g., unconscious neural processes that cannot be mapped with current neuroscience tools). There may be limits to human knowledge or understanding where no semiotic system (language, symbols, signs) is available to interpret or make sense of something. In psychoanalysis this could correspond more closely to things like the unknown or unexplored aspects of the psyche, including latent drives or aspects of the self that are not only repressed but also potentially outside the realm of psychological awareness altogether (or outside what can be symbolized in language and imagery).
"Unbewusst"/"Бессознательное" (Фрейд): This word is derived from "bewusst," which means "conscious" or "aware." The prefix "un-" negates this, meaning "unaware" or "unconscious." The root "bewusst" itself comes from the Middle High German "bewëssen," which means to be aware of something, to know, or to be conscious of something. Therefore, "unbewusst" essentially means "not consciously aware" of something or "unconscious," often implying a state where something could become conscious with effort or attention. From a neurosemiotic perspective, the "unbewusst" would be akin to neural processes or cognitive activities that are happening below the threshold of conscious awareness. It includes subliminal perception, implicit memory, and subconscious processing, where neural activity is not consciously experienced but can influence behavior, decision-making, and perception. In this sense, "unbewusst" is related to the neural substrates of unconscious cognition—ideas, emotions, or patterns of behavior that exist outside of conscious awareness yet affect how the brain reacts to stimuli and interprets the world. "Unconscious" in psychoanalysis refers to the part of the psyche that holds repressed content. It can be revealed through psychoanalytic techniques like free association, dream interpretation, and transference. The unconscious is a dynamic force that shapes thoughts and actions, even if it is not consciously acknowledged.
"Ungewusst"/"Неизвестное" (Ницше): This term is much rarer in contemporary usage, though it is still understood in historical or philosophical contexts. "Gewusst" comes from "wissen" (to know), so "ungewusst" would directly mean "not known," "unknown," or "unknowable" in a sense that something hasn’t been known or is not known at the moment. It carries more of a sense of the unknown or unknowable in a broader or more existential sense, without necessarily implying that it can become conscious or known with effort. (It touches on concepts such as ignorance or lack of knowledge rather than a mental state in which knowledge could eventually emerge.) "Ungewusst" could be seen as an unknowable space, akin to neural or cognitive processes that are completely beyond human cognition or beyond any available empirical method of understanding (e.g., unconscious neural processes that cannot be mapped with current neuroscience tools). There may be limits to human knowledge or understanding where no semiotic system (language, symbols, signs) is available to interpret or make sense of something. In psychoanalysis this could correspond more closely to things like the unknown or unexplored aspects of the psyche, including latent drives or aspects of the self that are not only repressed but also potentially outside the realm of psychological awareness altogether (or outside what can be symbolized in language and imagery).
>>70385
Но ведь Гегель был монархистом и считал, что война нравственно оздоровляет общество
Но ведь Гегель был монархистом и считал, что война нравственно оздоровляет общество
>>70387
Я деталей этого утверждения не знаю, если честно, но так утверждал "гегелешиз".
Вообще, если хочешь понять Гегеля, наверное, лучше начать с Шеллинга, или хотя бы не пропускать его. По Шеллингу можно увидеть, что в России "не так", но как минимум Гегелевская идея "Абсолютного Духа" и имперского развития в России явно не реализуется (он гипостазировал платонизм, а в России никакого гипостазированного платонизма не наблюдается, скорее постмодернизм смешанный с архаикой, пре-модерном).
>Фихте, Шеллингу, Шопенгауэру, Гегелю, Шлейермахеру приличествует это имя в той же мере, что и Канту, и Лейбницу; все они только "шлейермахеры".
Я деталей этого утверждения не знаю, если честно, но так утверждал "гегелешиз".
Вообще, если хочешь понять Гегеля, наверное, лучше начать с Шеллинга, или хотя бы не пропускать его. По Шеллингу можно увидеть, что в России "не так", но как минимум Гегелевская идея "Абсолютного Духа" и имперского развития в России явно не реализуется (он гипостазировал платонизм, а в России никакого гипостазированного платонизма не наблюдается, скорее постмодернизм смешанный с архаикой, пре-модерном).
>>70387
Если попроще сказать: законодательная, судебная и исполнительные системы не соответствуют гегельянским (а не марксистско-ленинским).
Если попроще сказать: законодательная, судебная и исполнительные системы не соответствуют гегельянским (а не марксистско-ленинским).
>>70363
"Dionysos ist, man weiss es, auch der Gott der Finsterniss."
Перевод на русский: "Бог Тьмы".
Осмысление: "Тьма" и "Полночь" - разные вещи. "Тьма" есть, в первую очередь, "Тьма" познания ("Мир глубок! – И глубже, чем думает день"), во вторую очередь, полночь содержит в себе время как понятие, и в том числе и "луну" ("Тьма" это отсутствие света, а не конкретный временно-технологическое понятие, связанное с циклическими изменениями). Можно сказать, "Тьма" содержит в себе "Полночь", как нечто "родительское" (попросту: "Тьма" это "Ничто", "grundsätzlichster Nihilismus" - в оппозиции к "Солнцу" Платона (и - следствие "смерти Бога")).
Далее, переходя к толкованию смысла "Полуночи":
Прокл, который торжественно поклоняется восходящей Луне.
В конце античности все еще есть совершенно нехристианские фигуры, которые прекраснее, чище и гармоничнее всех христианских, например, Прокл; его мистицизм и синкретизм - это то, в чем нельзя обвинить христианство. В любом случае, я бы хотел жить вместе с ними. По сравнению с ними христианство кажется лишь грубейшим огрублением, приготовленным для толпы и отступников.
Цитируем Прокла:
Следующие божества также упоминаются Платоном в разных частях его произведений. Прежде всего, Пан, в конце «Федра»; к этому божеству Сократ обращается со следующей восхитительной молитвой: «О возлюбленный Пан и все прочие боги, обитающие в этом месте, даруй, чтобы я стал прекрасен внутри, и чтобы все, чем я обладаю внешне, было дружелюбно к моим внутренним достижениям! Даруй также, чтобы я считал мудреца тем, кто изобилует богатством, и чтобы я мог наслаждаться той порцией золота, которую никто, кроме благоразумного человека, не в состоянии ни вынести, ни правильно распорядиться!» В этой молитве под Паном и другими богами мы должны понимать местных божеств под луной. Но Пан назван как бы всеми, потому что он обладает наиболее широкой властью в ряду местных богов. Ибо как надземные боги относятся к Юпитеру, а небесные - к Вакху, так и все подлунные местные боги и деймоны относятся к Пану.
это о:
Федр. Только не прежде, Сократ, как спадет жара. Разве ты не видишь, что уже наступает полдень, который называют недвижным? Переждем, побеседуем еще о том, что было сказано, а как станет, быть может, прохладнее, мы и пойдем.
...
Федр. Так и будет. Но пойдем, жара уже спала.
Сократ. Разве не следует помолиться перед уходом?
Федр. Конечно, надо.
Сократ. Милый Пан и другие здешние боги, дайте мне стать внутренне прекрасным! А то, что у меня есть извне, пусть будет дружественно тому, что у меня внутри. cБогатым пусть я считаю мудрого, а груд золота пусть у меня будет столько, сколько ни унести, ни увезти никому, кроме человека рассудительного. Просить ли еще о чем-нибудь, Федр? Но мне, такой молитвы достаточно.
при этом для Ницше:
Дионис на тигре: череп козы: пантера. Ариадна, во сне: «от героя оставленного я мечтаю о сверх-герое». Дионис — лучше не упоминать!
где "череп козы" это суть символ Пана, - Пан как спутник Диониса (бог Луны как спутник бога Тьмы - что суть логично, более чем).
Пока что никаких противоречий ни Проклу, ни Платону, ни Сократу, ни Ницше.
Имитируя идею "поклонения Луне", получаем стихи:
О, Луна, светлая и благородная, ты, что возносишься на небесный трон, ты, чья светимость наполняет безбрежные просторы ночи, мы преклоняемся перед тобой!
Ты — неизменный спутник тьмы, вечная стражница ночи, и твой свет приносит мир и спокойствие всем живым существам, что обитают в твоём свете.
Светлый лик твой озаряет небеса, и в нём сливаются мечты и грёзы, олицетворяя вселенское единство. Ты, Луна, как древняя богиня, ты — воплощение духовности и таинственного, что скрыто от человеческого взгляда.
Мы преклоняемся перед твоей беспокойной красотой, перед твоей утончённой мудростью, что проникает в саму сущность мира. Ты, светящийся лик, проводник времени, ты — свидетель мгновений, исчезающих в бесконечности.
С каждым твоим восходом обновляется мир, и каждый взгляд, обращённый к тебе, наполняется откровением, как если бы ты являлась вечной истиной, живущей в нас.
Ты — символ вечно повторяющегося цикла жизни и смерти, рождения и исчезновения. Ты — мать и дочь, начало и конец, всё в одном. С твоей помощью мы можем постигнуть смысл Вселенной, её великий порядок и бесконечное возвращение.
Восходя, ты олицетворяешь не только свет и тьму, но и тайные силы, что правят миром. Мы преклоняемся перед твоим безмолвным величием и перед тем священным потоком, который ведёт нас через темные ночи к рассвету истины.
О, Луна! Пусть твой свет будет направлять нас, пусть твоя чистота и мудрость наполнят наши сердца миром, и пусть мы будем всегда стремиться к твоему великолепию и великой гармонии.
> Die Tiefe Mitternacht
"Dionysos ist, man weiss es, auch der Gott der Finsterniss."
Перевод на русский: "Бог Тьмы".
Осмысление: "Тьма" и "Полночь" - разные вещи. "Тьма" есть, в первую очередь, "Тьма" познания ("Мир глубок! – И глубже, чем думает день"), во вторую очередь, полночь содержит в себе время как понятие, и в том числе и "луну" ("Тьма" это отсутствие света, а не конкретный временно-технологическое понятие, связанное с циклическими изменениями). Можно сказать, "Тьма" содержит в себе "Полночь", как нечто "родительское" (попросту: "Тьма" это "Ничто", "grundsätzlichster Nihilismus" - в оппозиции к "Солнцу" Платона (и - следствие "смерти Бога")).
Далее, переходя к толкованию смысла "Полуночи":
Прокл, который торжественно поклоняется восходящей Луне.
В конце античности все еще есть совершенно нехристианские фигуры, которые прекраснее, чище и гармоничнее всех христианских, например, Прокл; его мистицизм и синкретизм - это то, в чем нельзя обвинить христианство. В любом случае, я бы хотел жить вместе с ними. По сравнению с ними христианство кажется лишь грубейшим огрублением, приготовленным для толпы и отступников.
Цитируем Прокла:
Следующие божества также упоминаются Платоном в разных частях его произведений. Прежде всего, Пан, в конце «Федра»; к этому божеству Сократ обращается со следующей восхитительной молитвой: «О возлюбленный Пан и все прочие боги, обитающие в этом месте, даруй, чтобы я стал прекрасен внутри, и чтобы все, чем я обладаю внешне, было дружелюбно к моим внутренним достижениям! Даруй также, чтобы я считал мудреца тем, кто изобилует богатством, и чтобы я мог наслаждаться той порцией золота, которую никто, кроме благоразумного человека, не в состоянии ни вынести, ни правильно распорядиться!» В этой молитве под Паном и другими богами мы должны понимать местных божеств под луной. Но Пан назван как бы всеми, потому что он обладает наиболее широкой властью в ряду местных богов. Ибо как надземные боги относятся к Юпитеру, а небесные - к Вакху, так и все подлунные местные боги и деймоны относятся к Пану.
это о:
Федр. Только не прежде, Сократ, как спадет жара. Разве ты не видишь, что уже наступает полдень, который называют недвижным? Переждем, побеседуем еще о том, что было сказано, а как станет, быть может, прохладнее, мы и пойдем.
...
Федр. Так и будет. Но пойдем, жара уже спала.
Сократ. Разве не следует помолиться перед уходом?
Федр. Конечно, надо.
Сократ. Милый Пан и другие здешние боги, дайте мне стать внутренне прекрасным! А то, что у меня есть извне, пусть будет дружественно тому, что у меня внутри. cБогатым пусть я считаю мудрого, а груд золота пусть у меня будет столько, сколько ни унести, ни увезти никому, кроме человека рассудительного. Просить ли еще о чем-нибудь, Федр? Но мне, такой молитвы достаточно.
при этом для Ницше:
Дионис на тигре: череп козы: пантера. Ариадна, во сне: «от героя оставленного я мечтаю о сверх-герое». Дионис — лучше не упоминать!
где "череп козы" это суть символ Пана, - Пан как спутник Диониса (бог Луны как спутник бога Тьмы - что суть логично, более чем).
Пока что никаких противоречий ни Проклу, ни Платону, ни Сократу, ни Ницше.
Имитируя идею "поклонения Луне", получаем стихи:
О, Луна, светлая и благородная, ты, что возносишься на небесный трон, ты, чья светимость наполняет безбрежные просторы ночи, мы преклоняемся перед тобой!
Ты — неизменный спутник тьмы, вечная стражница ночи, и твой свет приносит мир и спокойствие всем живым существам, что обитают в твоём свете.
Светлый лик твой озаряет небеса, и в нём сливаются мечты и грёзы, олицетворяя вселенское единство. Ты, Луна, как древняя богиня, ты — воплощение духовности и таинственного, что скрыто от человеческого взгляда.
Мы преклоняемся перед твоей беспокойной красотой, перед твоей утончённой мудростью, что проникает в саму сущность мира. Ты, светящийся лик, проводник времени, ты — свидетель мгновений, исчезающих в бесконечности.
С каждым твоим восходом обновляется мир, и каждый взгляд, обращённый к тебе, наполняется откровением, как если бы ты являлась вечной истиной, живущей в нас.
Ты — символ вечно повторяющегося цикла жизни и смерти, рождения и исчезновения. Ты — мать и дочь, начало и конец, всё в одном. С твоей помощью мы можем постигнуть смысл Вселенной, её великий порядок и бесконечное возвращение.
Восходя, ты олицетворяешь не только свет и тьму, но и тайные силы, что правят миром. Мы преклоняемся перед твоим безмолвным величием и перед тем священным потоком, который ведёт нас через темные ночи к рассвету истины.
О, Луна! Пусть твой свет будет направлять нас, пусть твоя чистота и мудрость наполнят наши сердца миром, и пусть мы будем всегда стремиться к твоему великолепию и великой гармонии.
>>70363
"Dionysos ist, man weiss es, auch der Gott der Finsterniss."
Перевод на русский: "Бог Тьмы".
Осмысление: "Тьма" и "Полночь" - разные вещи. "Тьма" есть, в первую очередь, "Тьма" познания ("Мир глубок! – И глубже, чем думает день"), во вторую очередь, полночь содержит в себе время как понятие, и в том числе и "луну" ("Тьма" это отсутствие света, а не конкретный временно-технологическое понятие, связанное с циклическими изменениями). Можно сказать, "Тьма" содержит в себе "Полночь", как нечто "родительское" (попросту: "Тьма" это "Ничто", "grundsätzlichster Nihilismus" - в оппозиции к "Солнцу" Платона (и - следствие "смерти Бога")).
Далее, переходя к толкованию смысла "Полуночи":
Прокл, который торжественно поклоняется восходящей Луне.
В конце античности все еще есть совершенно нехристианские фигуры, которые прекраснее, чище и гармоничнее всех христианских, например, Прокл; его мистицизм и синкретизм - это то, в чем нельзя обвинить христианство. В любом случае, я бы хотел жить вместе с ними. По сравнению с ними христианство кажется лишь грубейшим огрублением, приготовленным для толпы и отступников.
Цитируем Прокла:
Следующие божества также упоминаются Платоном в разных частях его произведений. Прежде всего, Пан, в конце «Федра»; к этому божеству Сократ обращается со следующей восхитительной молитвой: «О возлюбленный Пан и все прочие боги, обитающие в этом месте, даруй, чтобы я стал прекрасен внутри, и чтобы все, чем я обладаю внешне, было дружелюбно к моим внутренним достижениям! Даруй также, чтобы я считал мудреца тем, кто изобилует богатством, и чтобы я мог наслаждаться той порцией золота, которую никто, кроме благоразумного человека, не в состоянии ни вынести, ни правильно распорядиться!» В этой молитве под Паном и другими богами мы должны понимать местных божеств под луной. Но Пан назван как бы всеми, потому что он обладает наиболее широкой властью в ряду местных богов. Ибо как надземные боги относятся к Юпитеру, а небесные - к Вакху, так и все подлунные местные боги и деймоны относятся к Пану.
это о:
Федр. Только не прежде, Сократ, как спадет жара. Разве ты не видишь, что уже наступает полдень, который называют недвижным? Переждем, побеседуем еще о том, что было сказано, а как станет, быть может, прохладнее, мы и пойдем.
...
Федр. Так и будет. Но пойдем, жара уже спала.
Сократ. Разве не следует помолиться перед уходом?
Федр. Конечно, надо.
Сократ. Милый Пан и другие здешние боги, дайте мне стать внутренне прекрасным! А то, что у меня есть извне, пусть будет дружественно тому, что у меня внутри. cБогатым пусть я считаю мудрого, а груд золота пусть у меня будет столько, сколько ни унести, ни увезти никому, кроме человека рассудительного. Просить ли еще о чем-нибудь, Федр? Но мне, такой молитвы достаточно.
при этом для Ницше:
Дионис на тигре: череп козы: пантера. Ариадна, во сне: «от героя оставленного я мечтаю о сверх-герое». Дионис — лучше не упоминать!
где "череп козы" это суть символ Пана, - Пан как спутник Диониса (бог Луны как спутник бога Тьмы - что суть логично, более чем).
Пока что никаких противоречий ни Проклу, ни Платону, ни Сократу, ни Ницше.
Имитируя идею "поклонения Луне", получаем стихи:
О, Луна, светлая и благородная, ты, что возносишься на небесный трон, ты, чья светимость наполняет безбрежные просторы ночи, мы преклоняемся перед тобой!
Ты — неизменный спутник тьмы, вечная стражница ночи, и твой свет приносит мир и спокойствие всем живым существам, что обитают в твоём свете.
Светлый лик твой озаряет небеса, и в нём сливаются мечты и грёзы, олицетворяя вселенское единство. Ты, Луна, как древняя богиня, ты — воплощение духовности и таинственного, что скрыто от человеческого взгляда.
Мы преклоняемся перед твоей беспокойной красотой, перед твоей утончённой мудростью, что проникает в саму сущность мира. Ты, светящийся лик, проводник времени, ты — свидетель мгновений, исчезающих в бесконечности.
С каждым твоим восходом обновляется мир, и каждый взгляд, обращённый к тебе, наполняется откровением, как если бы ты являлась вечной истиной, живущей в нас.
Ты — символ вечно повторяющегося цикла жизни и смерти, рождения и исчезновения. Ты — мать и дочь, начало и конец, всё в одном. С твоей помощью мы можем постигнуть смысл Вселенной, её великий порядок и бесконечное возвращение.
Восходя, ты олицетворяешь не только свет и тьму, но и тайные силы, что правят миром. Мы преклоняемся перед твоим безмолвным величием и перед тем священным потоком, который ведёт нас через темные ночи к рассвету истины.
О, Луна! Пусть твой свет будет направлять нас, пусть твоя чистота и мудрость наполнят наши сердца миром, и пусть мы будем всегда стремиться к твоему великолепию и великой гармонии.
> Die Tiefe Mitternacht
"Dionysos ist, man weiss es, auch der Gott der Finsterniss."
Перевод на русский: "Бог Тьмы".
Осмысление: "Тьма" и "Полночь" - разные вещи. "Тьма" есть, в первую очередь, "Тьма" познания ("Мир глубок! – И глубже, чем думает день"), во вторую очередь, полночь содержит в себе время как понятие, и в том числе и "луну" ("Тьма" это отсутствие света, а не конкретный временно-технологическое понятие, связанное с циклическими изменениями). Можно сказать, "Тьма" содержит в себе "Полночь", как нечто "родительское" (попросту: "Тьма" это "Ничто", "grundsätzlichster Nihilismus" - в оппозиции к "Солнцу" Платона (и - следствие "смерти Бога")).
Далее, переходя к толкованию смысла "Полуночи":
Прокл, который торжественно поклоняется восходящей Луне.
В конце античности все еще есть совершенно нехристианские фигуры, которые прекраснее, чище и гармоничнее всех христианских, например, Прокл; его мистицизм и синкретизм - это то, в чем нельзя обвинить христианство. В любом случае, я бы хотел жить вместе с ними. По сравнению с ними христианство кажется лишь грубейшим огрублением, приготовленным для толпы и отступников.
Цитируем Прокла:
Следующие божества также упоминаются Платоном в разных частях его произведений. Прежде всего, Пан, в конце «Федра»; к этому божеству Сократ обращается со следующей восхитительной молитвой: «О возлюбленный Пан и все прочие боги, обитающие в этом месте, даруй, чтобы я стал прекрасен внутри, и чтобы все, чем я обладаю внешне, было дружелюбно к моим внутренним достижениям! Даруй также, чтобы я считал мудреца тем, кто изобилует богатством, и чтобы я мог наслаждаться той порцией золота, которую никто, кроме благоразумного человека, не в состоянии ни вынести, ни правильно распорядиться!» В этой молитве под Паном и другими богами мы должны понимать местных божеств под луной. Но Пан назван как бы всеми, потому что он обладает наиболее широкой властью в ряду местных богов. Ибо как надземные боги относятся к Юпитеру, а небесные - к Вакху, так и все подлунные местные боги и деймоны относятся к Пану.
это о:
Федр. Только не прежде, Сократ, как спадет жара. Разве ты не видишь, что уже наступает полдень, который называют недвижным? Переждем, побеседуем еще о том, что было сказано, а как станет, быть может, прохладнее, мы и пойдем.
...
Федр. Так и будет. Но пойдем, жара уже спала.
Сократ. Разве не следует помолиться перед уходом?
Федр. Конечно, надо.
Сократ. Милый Пан и другие здешние боги, дайте мне стать внутренне прекрасным! А то, что у меня есть извне, пусть будет дружественно тому, что у меня внутри. cБогатым пусть я считаю мудрого, а груд золота пусть у меня будет столько, сколько ни унести, ни увезти никому, кроме человека рассудительного. Просить ли еще о чем-нибудь, Федр? Но мне, такой молитвы достаточно.
при этом для Ницше:
Дионис на тигре: череп козы: пантера. Ариадна, во сне: «от героя оставленного я мечтаю о сверх-герое». Дионис — лучше не упоминать!
где "череп козы" это суть символ Пана, - Пан как спутник Диониса (бог Луны как спутник бога Тьмы - что суть логично, более чем).
Пока что никаких противоречий ни Проклу, ни Платону, ни Сократу, ни Ницше.
Имитируя идею "поклонения Луне", получаем стихи:
О, Луна, светлая и благородная, ты, что возносишься на небесный трон, ты, чья светимость наполняет безбрежные просторы ночи, мы преклоняемся перед тобой!
Ты — неизменный спутник тьмы, вечная стражница ночи, и твой свет приносит мир и спокойствие всем живым существам, что обитают в твоём свете.
Светлый лик твой озаряет небеса, и в нём сливаются мечты и грёзы, олицетворяя вселенское единство. Ты, Луна, как древняя богиня, ты — воплощение духовности и таинственного, что скрыто от человеческого взгляда.
Мы преклоняемся перед твоей беспокойной красотой, перед твоей утончённой мудростью, что проникает в саму сущность мира. Ты, светящийся лик, проводник времени, ты — свидетель мгновений, исчезающих в бесконечности.
С каждым твоим восходом обновляется мир, и каждый взгляд, обращённый к тебе, наполняется откровением, как если бы ты являлась вечной истиной, живущей в нас.
Ты — символ вечно повторяющегося цикла жизни и смерти, рождения и исчезновения. Ты — мать и дочь, начало и конец, всё в одном. С твоей помощью мы можем постигнуть смысл Вселенной, её великий порядок и бесконечное возвращение.
Восходя, ты олицетворяешь не только свет и тьму, но и тайные силы, что правят миром. Мы преклоняемся перед твоим безмолвным величием и перед тем священным потоком, который ведёт нас через темные ночи к рассвету истины.
О, Луна! Пусть твой свет будет направлять нас, пусть твоя чистота и мудрость наполнят наши сердца миром, и пусть мы будем всегда стремиться к твоему великолепию и великой гармонии.
>>70390
Ночью. С наступлением ночи изменяется чувство, возбуждаемое в нас всем окружающим. Ветер, как бы пробираясь по запретному пути, что-то шепчет, что-то ищет и досадует, что не находит. Свет лампы принимает тусклый красноватый оттенок, устало и неохотно борется он с тьмою, словно нетерпеливый раб бодрствующего человека. Дыхание спящего наводить на нас страх своим ритмом под аккомпанемент мелодии, которую словно напевает не покидающая его забота; этой мелодии мы не слышим, но при виде равномерно поднимающейся груди спящего сердце наше сжимается, а когда дыхание его затихает, и наступает почти мертвая тишина, мы говорим про себя: “успокойся хотя на малое время, бедный, истерзанный, дух!” - Всему живущему желаем мы вечного покоя, освобождения от гнета жизни: ночь внушает нам мысль о смерти. Если бы люди были лишены солнца и имели бы только луну и масло для освещения тьмы, какая бы философия окутала их своим покровом! В духовном и душевном существе человека и без того бывает слишком заметное помрачение от сумрака и отсутствия солнечного света в жизни.
Мгновенный ответ "Заратустры" на это "поклонение Луне":
О непорочном познании.
Когда вчера взошла Луна, мне казалось, что она хочет родить Солнце: так широко и тяжело лежала она на горизонте.
Но ложью была её беременность [Schwangerschaft]; и я скорее поверил бы в человека на Луне, чем в женщину.
Однако, мало человек он, этот стеснительный ночной странник. Истинно, с дурным совестью он шествует по крышам.
Ведь он похотлив и ревнив, монах на Луне, похотливый к Земле и ко всем удовольствиям влюблённых.
Нет, не люблю я его, этого кота на крышах! Противно мне всё, что крадётся возле полузакрытых окон!
Праведно и молча он бредёт по звёздным коврам, — но не люблю я ни одного из тех, чьи шаги так тихи, что даже шпора не звенит.
Каждый праведный шаг говорит; но кошка крадётся по земле. Смотрите, лунный свет приходит кошачьим способом и нечестно.
Эту притчу я даю вам, чувствительные лицемеры, вам, „чистым познающим!“ Вам говорю — похотливые!
И вы тоже любите Землю и земное: я вас узнал! — но стыд есть в вашей любви и дурное совестью, — вы как Луна!
Ваш разум убедили презирать земное, но не ваши внутренности: а они — самое сильное в вас!
И теперь стыдится ваш разум, что подчиняется вашим внутренностям, и скрывается от собственного стыда, крадясь и лгя.
„Это было бы для меня высшим, — так говорит ваш лживый разум, — смотреть на жизнь без желаний, не как собака с повисшей языком:
„Быть счастливым в созерцании, с мёртвой волей, без жажды и алчности эгоизма — холодным и пепельным телом, но с опьянёнными глазами Луны!“
„Это было бы для меня наилучшим, — так обманывает сам себя обманутый — любить Землю как Луна её любит, и только глазом её красоту касаться.“
„И это будет для меня непорочным познанием всего, что я не желаю от вещей: кроме того, чтобы я мог лежать перед ними, как зеркало с сотней глаз.“
О, вы чувствительные лицемеры, вы похотливые! Вам не хватает невинности в желании, и теперь вы клевещете на желание!
Истинно, вы не любите Землю как творцы, зачинающие, вожделеющие жизни!
Где невинность? Где воля к зачатию? И кто хочет создавать за пределами себя, тот имеет самую чистую волю.
Где красота? Где я должен хотеть всем своим существом; где я должен любить и погибать, чтобы образ остался не просто образом.
Любить и погибать: это рифмуется с веками. Воля к любви: это готовность к смерти. Так я говорю вам, трусливые!
Но теперь ваш кастрированный взгляд называет это „созерцанием!“ И что с робкими глазами можно только ощупать, будет называться „красотой!“ О, вы, осквернители благородных имен!
Но пусть будет вашим проклятием, вы, непорочные, вы, чистые познающие, что вы никогда не родите: и даже если вы будете лежать на горизонте, как тяжёлые и ждёте.
Истинно, вы берете в рот благородные слова: и нам следует верить, что ваши сердца переполнены, вы, лжезрители?
Но мои слова малы, презренны, кривые: я охотно подбираю то, что выпало у вас за столом.
Я всё ещё могу сказать вам правду — лицемеры! Да, мои косточки, ракушки и шипы будут — щекотать носы лицемеров!
Плохой воздух всегда вокруг вас и ваших обедов: ваши похотливые мысли, ваши лжи и тайны ведь в воздухе!
Смело поверьте себе, — себе и вашим внутренностям! Кто не верит себе, тот всегда лжёт.
Личинка Бога висела у вас на груди, вы „чистые“: в личинке Бога пряталась ваша отвратительная змея.
Истинно, вы обманываете, вы „созерцатели!“ Когда-то и Заратустра был дураком ваших божественных шкур; не догадался он о змеиных кольцах, в которые они были набиты.
Душу Бога я когда-то думал играть среди ваших игр, вы, чистые познающие! Нет лучшего искусства я когда-то думал, чем ваши искусства!
Змеиная грязь и дурной запах скрывала для меня даль: и что-то вроде ящерицы хитро кралось здесь.
Но я подошёл к вам поближе: и пришёл ко мне день — и теперь он приходит к вам, — заканчивается любовь Луны!
Смотрите! Пойман и бледен он стоит — перед утренним светом [Morgenröthe]!
Ведь она уже идёт, Пылающая, — её любовь к Земле приходит! Невинность и стремление к творчеству — вся солнечная любовь!
Смотрите, как нетерпеливо она приходит по морю! Разве вы не чувствуете жажду и жар её любви?
Она хочет пить из моря и поднять его глубины к себе ввысь: вот поднимается жажда моря с тысячью грудей.
Поцеловать и высосать её хочет оно от солнца, воздухом стать и высотой, и путём света, и самим светом!
Истинно, как Солнце я люблю жизнь и все глубокие моря.
И это для меня познание: всё глубокое должно подняться — к моей высоте!
Так говорил Заратустра.
Сюда можно прибавить "Песнь странствующих в ночи" и "Знамение" - как необходимый альтернативный тезис после критики (как per analogiam "Полночь" и "Утренняя заря", предшествующая "Великому Полудню"). (При этом - "беременность" как некий критерий творчества, в том числе.)
Проблема, которую критикует "Заратустра":
Луна, как светило, не способна излучать собственный свет, но она отражает свет Солнца, и таким образом она становится проводником божественного света, передавая его в ночное время. В её свете живут тени вечных истин, и её движение по небесам отражает божественные законы порядка и гармонии. Как Луна освещает землю, так и божественный разум освещает души людей. Мы, привязанные к материальному миру, видим мир через призму этих светил. Однако мы должны стремиться увидеть истинный свет, который неотделим от самого разума, изначально существующего в космосе.
он "высвечивает" ложные, "ungewusst" положения, кроющиеся в таком взгляде на жизнь.
Взамен он предоставляет циклику (и возвращение к "полудню"), - вместо того, чтобы "застревать" в "Тьме" и "Полуночи". Аналогично предлагается и поступить с т.н. "grundsätzlichster Nihilismus" - что само по себе, как следствие, означает положения главы "О дарящей добродетели" из первой книги.
И ввиду того, что сам "Заратустра" становится как "сияющий и сильный, словно утреннее солнце, восходящее из-за темных гор" (внимание в т.ч. на "тёмные горы", - например, "мрачные", "нигилистичные" мысли, - вершины размышлений), - нетрудно догадаться, кто именно выполняет, в такой "картине мира" - роль того самого "Солнца" (хотя само "Солнце" (познания) от этого не исчезает никуда, т.е. "Аполлон" не устраняется - он всегда дополняет "Диониса", - что возвращает к идеям "Рождения трагедии" - первой "переоценки всех ценностей" Фридриха Ницше, - как произведению, уже предвосхищающим и содержащим основные идеи и положения его философии).
Ночью. С наступлением ночи изменяется чувство, возбуждаемое в нас всем окружающим. Ветер, как бы пробираясь по запретному пути, что-то шепчет, что-то ищет и досадует, что не находит. Свет лампы принимает тусклый красноватый оттенок, устало и неохотно борется он с тьмою, словно нетерпеливый раб бодрствующего человека. Дыхание спящего наводить на нас страх своим ритмом под аккомпанемент мелодии, которую словно напевает не покидающая его забота; этой мелодии мы не слышим, но при виде равномерно поднимающейся груди спящего сердце наше сжимается, а когда дыхание его затихает, и наступает почти мертвая тишина, мы говорим про себя: “успокойся хотя на малое время, бедный, истерзанный, дух!” - Всему живущему желаем мы вечного покоя, освобождения от гнета жизни: ночь внушает нам мысль о смерти. Если бы люди были лишены солнца и имели бы только луну и масло для освещения тьмы, какая бы философия окутала их своим покровом! В духовном и душевном существе человека и без того бывает слишком заметное помрачение от сумрака и отсутствия солнечного света в жизни.
Мгновенный ответ "Заратустры" на это "поклонение Луне":
О непорочном познании.
Когда вчера взошла Луна, мне казалось, что она хочет родить Солнце: так широко и тяжело лежала она на горизонте.
Но ложью была её беременность [Schwangerschaft]; и я скорее поверил бы в человека на Луне, чем в женщину.
Однако, мало человек он, этот стеснительный ночной странник. Истинно, с дурным совестью он шествует по крышам.
Ведь он похотлив и ревнив, монах на Луне, похотливый к Земле и ко всем удовольствиям влюблённых.
Нет, не люблю я его, этого кота на крышах! Противно мне всё, что крадётся возле полузакрытых окон!
Праведно и молча он бредёт по звёздным коврам, — но не люблю я ни одного из тех, чьи шаги так тихи, что даже шпора не звенит.
Каждый праведный шаг говорит; но кошка крадётся по земле. Смотрите, лунный свет приходит кошачьим способом и нечестно.
Эту притчу я даю вам, чувствительные лицемеры, вам, „чистым познающим!“ Вам говорю — похотливые!
И вы тоже любите Землю и земное: я вас узнал! — но стыд есть в вашей любви и дурное совестью, — вы как Луна!
Ваш разум убедили презирать земное, но не ваши внутренности: а они — самое сильное в вас!
И теперь стыдится ваш разум, что подчиняется вашим внутренностям, и скрывается от собственного стыда, крадясь и лгя.
„Это было бы для меня высшим, — так говорит ваш лживый разум, — смотреть на жизнь без желаний, не как собака с повисшей языком:
„Быть счастливым в созерцании, с мёртвой волей, без жажды и алчности эгоизма — холодным и пепельным телом, но с опьянёнными глазами Луны!“
„Это было бы для меня наилучшим, — так обманывает сам себя обманутый — любить Землю как Луна её любит, и только глазом её красоту касаться.“
„И это будет для меня непорочным познанием всего, что я не желаю от вещей: кроме того, чтобы я мог лежать перед ними, как зеркало с сотней глаз.“
О, вы чувствительные лицемеры, вы похотливые! Вам не хватает невинности в желании, и теперь вы клевещете на желание!
Истинно, вы не любите Землю как творцы, зачинающие, вожделеющие жизни!
Где невинность? Где воля к зачатию? И кто хочет создавать за пределами себя, тот имеет самую чистую волю.
Где красота? Где я должен хотеть всем своим существом; где я должен любить и погибать, чтобы образ остался не просто образом.
Любить и погибать: это рифмуется с веками. Воля к любви: это готовность к смерти. Так я говорю вам, трусливые!
Но теперь ваш кастрированный взгляд называет это „созерцанием!“ И что с робкими глазами можно только ощупать, будет называться „красотой!“ О, вы, осквернители благородных имен!
Но пусть будет вашим проклятием, вы, непорочные, вы, чистые познающие, что вы никогда не родите: и даже если вы будете лежать на горизонте, как тяжёлые и ждёте.
Истинно, вы берете в рот благородные слова: и нам следует верить, что ваши сердца переполнены, вы, лжезрители?
Но мои слова малы, презренны, кривые: я охотно подбираю то, что выпало у вас за столом.
Я всё ещё могу сказать вам правду — лицемеры! Да, мои косточки, ракушки и шипы будут — щекотать носы лицемеров!
Плохой воздух всегда вокруг вас и ваших обедов: ваши похотливые мысли, ваши лжи и тайны ведь в воздухе!
Смело поверьте себе, — себе и вашим внутренностям! Кто не верит себе, тот всегда лжёт.
Личинка Бога висела у вас на груди, вы „чистые“: в личинке Бога пряталась ваша отвратительная змея.
Истинно, вы обманываете, вы „созерцатели!“ Когда-то и Заратустра был дураком ваших божественных шкур; не догадался он о змеиных кольцах, в которые они были набиты.
Душу Бога я когда-то думал играть среди ваших игр, вы, чистые познающие! Нет лучшего искусства я когда-то думал, чем ваши искусства!
Змеиная грязь и дурной запах скрывала для меня даль: и что-то вроде ящерицы хитро кралось здесь.
Но я подошёл к вам поближе: и пришёл ко мне день — и теперь он приходит к вам, — заканчивается любовь Луны!
Смотрите! Пойман и бледен он стоит — перед утренним светом [Morgenröthe]!
Ведь она уже идёт, Пылающая, — её любовь к Земле приходит! Невинность и стремление к творчеству — вся солнечная любовь!
Смотрите, как нетерпеливо она приходит по морю! Разве вы не чувствуете жажду и жар её любви?
Она хочет пить из моря и поднять его глубины к себе ввысь: вот поднимается жажда моря с тысячью грудей.
Поцеловать и высосать её хочет оно от солнца, воздухом стать и высотой, и путём света, и самим светом!
Истинно, как Солнце я люблю жизнь и все глубокие моря.
И это для меня познание: всё глубокое должно подняться — к моей высоте!
Так говорил Заратустра.
Сюда можно прибавить "Песнь странствующих в ночи" и "Знамение" - как необходимый альтернативный тезис после критики (как per analogiam "Полночь" и "Утренняя заря", предшествующая "Великому Полудню"). (При этом - "беременность" как некий критерий творчества, в том числе.)
Проблема, которую критикует "Заратустра":
Луна, как светило, не способна излучать собственный свет, но она отражает свет Солнца, и таким образом она становится проводником божественного света, передавая его в ночное время. В её свете живут тени вечных истин, и её движение по небесам отражает божественные законы порядка и гармонии. Как Луна освещает землю, так и божественный разум освещает души людей. Мы, привязанные к материальному миру, видим мир через призму этих светил. Однако мы должны стремиться увидеть истинный свет, который неотделим от самого разума, изначально существующего в космосе.
он "высвечивает" ложные, "ungewusst" положения, кроющиеся в таком взгляде на жизнь.
Взамен он предоставляет циклику (и возвращение к "полудню"), - вместо того, чтобы "застревать" в "Тьме" и "Полуночи". Аналогично предлагается и поступить с т.н. "grundsätzlichster Nihilismus" - что само по себе, как следствие, означает положения главы "О дарящей добродетели" из первой книги.
И ввиду того, что сам "Заратустра" становится как "сияющий и сильный, словно утреннее солнце, восходящее из-за темных гор" (внимание в т.ч. на "тёмные горы", - например, "мрачные", "нигилистичные" мысли, - вершины размышлений), - нетрудно догадаться, кто именно выполняет, в такой "картине мира" - роль того самого "Солнца" (хотя само "Солнце" (познания) от этого не исчезает никуда, т.е. "Аполлон" не устраняется - он всегда дополняет "Диониса", - что возвращает к идеям "Рождения трагедии" - первой "переоценки всех ценностей" Фридриха Ницше, - как произведению, уже предвосхищающим и содержащим основные идеи и положения его философии).
>>70390
Ночью. С наступлением ночи изменяется чувство, возбуждаемое в нас всем окружающим. Ветер, как бы пробираясь по запретному пути, что-то шепчет, что-то ищет и досадует, что не находит. Свет лампы принимает тусклый красноватый оттенок, устало и неохотно борется он с тьмою, словно нетерпеливый раб бодрствующего человека. Дыхание спящего наводить на нас страх своим ритмом под аккомпанемент мелодии, которую словно напевает не покидающая его забота; этой мелодии мы не слышим, но при виде равномерно поднимающейся груди спящего сердце наше сжимается, а когда дыхание его затихает, и наступает почти мертвая тишина, мы говорим про себя: “успокойся хотя на малое время, бедный, истерзанный, дух!” - Всему живущему желаем мы вечного покоя, освобождения от гнета жизни: ночь внушает нам мысль о смерти. Если бы люди были лишены солнца и имели бы только луну и масло для освещения тьмы, какая бы философия окутала их своим покровом! В духовном и душевном существе человека и без того бывает слишком заметное помрачение от сумрака и отсутствия солнечного света в жизни.
Мгновенный ответ "Заратустры" на это "поклонение Луне":
О непорочном познании.
Когда вчера взошла Луна, мне казалось, что она хочет родить Солнце: так широко и тяжело лежала она на горизонте.
Но ложью была её беременность [Schwangerschaft]; и я скорее поверил бы в человека на Луне, чем в женщину.
Однако, мало человек он, этот стеснительный ночной странник. Истинно, с дурным совестью он шествует по крышам.
Ведь он похотлив и ревнив, монах на Луне, похотливый к Земле и ко всем удовольствиям влюблённых.
Нет, не люблю я его, этого кота на крышах! Противно мне всё, что крадётся возле полузакрытых окон!
Праведно и молча он бредёт по звёздным коврам, — но не люблю я ни одного из тех, чьи шаги так тихи, что даже шпора не звенит.
Каждый праведный шаг говорит; но кошка крадётся по земле. Смотрите, лунный свет приходит кошачьим способом и нечестно.
Эту притчу я даю вам, чувствительные лицемеры, вам, „чистым познающим!“ Вам говорю — похотливые!
И вы тоже любите Землю и земное: я вас узнал! — но стыд есть в вашей любви и дурное совестью, — вы как Луна!
Ваш разум убедили презирать земное, но не ваши внутренности: а они — самое сильное в вас!
И теперь стыдится ваш разум, что подчиняется вашим внутренностям, и скрывается от собственного стыда, крадясь и лгя.
„Это было бы для меня высшим, — так говорит ваш лживый разум, — смотреть на жизнь без желаний, не как собака с повисшей языком:
„Быть счастливым в созерцании, с мёртвой волей, без жажды и алчности эгоизма — холодным и пепельным телом, но с опьянёнными глазами Луны!“
„Это было бы для меня наилучшим, — так обманывает сам себя обманутый — любить Землю как Луна её любит, и только глазом её красоту касаться.“
„И это будет для меня непорочным познанием всего, что я не желаю от вещей: кроме того, чтобы я мог лежать перед ними, как зеркало с сотней глаз.“
О, вы чувствительные лицемеры, вы похотливые! Вам не хватает невинности в желании, и теперь вы клевещете на желание!
Истинно, вы не любите Землю как творцы, зачинающие, вожделеющие жизни!
Где невинность? Где воля к зачатию? И кто хочет создавать за пределами себя, тот имеет самую чистую волю.
Где красота? Где я должен хотеть всем своим существом; где я должен любить и погибать, чтобы образ остался не просто образом.
Любить и погибать: это рифмуется с веками. Воля к любви: это готовность к смерти. Так я говорю вам, трусливые!
Но теперь ваш кастрированный взгляд называет это „созерцанием!“ И что с робкими глазами можно только ощупать, будет называться „красотой!“ О, вы, осквернители благородных имен!
Но пусть будет вашим проклятием, вы, непорочные, вы, чистые познающие, что вы никогда не родите: и даже если вы будете лежать на горизонте, как тяжёлые и ждёте.
Истинно, вы берете в рот благородные слова: и нам следует верить, что ваши сердца переполнены, вы, лжезрители?
Но мои слова малы, презренны, кривые: я охотно подбираю то, что выпало у вас за столом.
Я всё ещё могу сказать вам правду — лицемеры! Да, мои косточки, ракушки и шипы будут — щекотать носы лицемеров!
Плохой воздух всегда вокруг вас и ваших обедов: ваши похотливые мысли, ваши лжи и тайны ведь в воздухе!
Смело поверьте себе, — себе и вашим внутренностям! Кто не верит себе, тот всегда лжёт.
Личинка Бога висела у вас на груди, вы „чистые“: в личинке Бога пряталась ваша отвратительная змея.
Истинно, вы обманываете, вы „созерцатели!“ Когда-то и Заратустра был дураком ваших божественных шкур; не догадался он о змеиных кольцах, в которые они были набиты.
Душу Бога я когда-то думал играть среди ваших игр, вы, чистые познающие! Нет лучшего искусства я когда-то думал, чем ваши искусства!
Змеиная грязь и дурной запах скрывала для меня даль: и что-то вроде ящерицы хитро кралось здесь.
Но я подошёл к вам поближе: и пришёл ко мне день — и теперь он приходит к вам, — заканчивается любовь Луны!
Смотрите! Пойман и бледен он стоит — перед утренним светом [Morgenröthe]!
Ведь она уже идёт, Пылающая, — её любовь к Земле приходит! Невинность и стремление к творчеству — вся солнечная любовь!
Смотрите, как нетерпеливо она приходит по морю! Разве вы не чувствуете жажду и жар её любви?
Она хочет пить из моря и поднять его глубины к себе ввысь: вот поднимается жажда моря с тысячью грудей.
Поцеловать и высосать её хочет оно от солнца, воздухом стать и высотой, и путём света, и самим светом!
Истинно, как Солнце я люблю жизнь и все глубокие моря.
И это для меня познание: всё глубокое должно подняться — к моей высоте!
Так говорил Заратустра.
Сюда можно прибавить "Песнь странствующих в ночи" и "Знамение" - как необходимый альтернативный тезис после критики (как per analogiam "Полночь" и "Утренняя заря", предшествующая "Великому Полудню"). (При этом - "беременность" как некий критерий творчества, в том числе.)
Проблема, которую критикует "Заратустра":
Луна, как светило, не способна излучать собственный свет, но она отражает свет Солнца, и таким образом она становится проводником божественного света, передавая его в ночное время. В её свете живут тени вечных истин, и её движение по небесам отражает божественные законы порядка и гармонии. Как Луна освещает землю, так и божественный разум освещает души людей. Мы, привязанные к материальному миру, видим мир через призму этих светил. Однако мы должны стремиться увидеть истинный свет, который неотделим от самого разума, изначально существующего в космосе.
он "высвечивает" ложные, "ungewusst" положения, кроющиеся в таком взгляде на жизнь.
Взамен он предоставляет циклику (и возвращение к "полудню"), - вместо того, чтобы "застревать" в "Тьме" и "Полуночи". Аналогично предлагается и поступить с т.н. "grundsätzlichster Nihilismus" - что само по себе, как следствие, означает положения главы "О дарящей добродетели" из первой книги.
И ввиду того, что сам "Заратустра" становится как "сияющий и сильный, словно утреннее солнце, восходящее из-за темных гор" (внимание в т.ч. на "тёмные горы", - например, "мрачные", "нигилистичные" мысли, - вершины размышлений), - нетрудно догадаться, кто именно выполняет, в такой "картине мира" - роль того самого "Солнца" (хотя само "Солнце" (познания) от этого не исчезает никуда, т.е. "Аполлон" не устраняется - он всегда дополняет "Диониса", - что возвращает к идеям "Рождения трагедии" - первой "переоценки всех ценностей" Фридриха Ницше, - как произведению, уже предвосхищающим и содержащим основные идеи и положения его философии).
Ночью. С наступлением ночи изменяется чувство, возбуждаемое в нас всем окружающим. Ветер, как бы пробираясь по запретному пути, что-то шепчет, что-то ищет и досадует, что не находит. Свет лампы принимает тусклый красноватый оттенок, устало и неохотно борется он с тьмою, словно нетерпеливый раб бодрствующего человека. Дыхание спящего наводить на нас страх своим ритмом под аккомпанемент мелодии, которую словно напевает не покидающая его забота; этой мелодии мы не слышим, но при виде равномерно поднимающейся груди спящего сердце наше сжимается, а когда дыхание его затихает, и наступает почти мертвая тишина, мы говорим про себя: “успокойся хотя на малое время, бедный, истерзанный, дух!” - Всему живущему желаем мы вечного покоя, освобождения от гнета жизни: ночь внушает нам мысль о смерти. Если бы люди были лишены солнца и имели бы только луну и масло для освещения тьмы, какая бы философия окутала их своим покровом! В духовном и душевном существе человека и без того бывает слишком заметное помрачение от сумрака и отсутствия солнечного света в жизни.
Мгновенный ответ "Заратустры" на это "поклонение Луне":
О непорочном познании.
Когда вчера взошла Луна, мне казалось, что она хочет родить Солнце: так широко и тяжело лежала она на горизонте.
Но ложью была её беременность [Schwangerschaft]; и я скорее поверил бы в человека на Луне, чем в женщину.
Однако, мало человек он, этот стеснительный ночной странник. Истинно, с дурным совестью он шествует по крышам.
Ведь он похотлив и ревнив, монах на Луне, похотливый к Земле и ко всем удовольствиям влюблённых.
Нет, не люблю я его, этого кота на крышах! Противно мне всё, что крадётся возле полузакрытых окон!
Праведно и молча он бредёт по звёздным коврам, — но не люблю я ни одного из тех, чьи шаги так тихи, что даже шпора не звенит.
Каждый праведный шаг говорит; но кошка крадётся по земле. Смотрите, лунный свет приходит кошачьим способом и нечестно.
Эту притчу я даю вам, чувствительные лицемеры, вам, „чистым познающим!“ Вам говорю — похотливые!
И вы тоже любите Землю и земное: я вас узнал! — но стыд есть в вашей любви и дурное совестью, — вы как Луна!
Ваш разум убедили презирать земное, но не ваши внутренности: а они — самое сильное в вас!
И теперь стыдится ваш разум, что подчиняется вашим внутренностям, и скрывается от собственного стыда, крадясь и лгя.
„Это было бы для меня высшим, — так говорит ваш лживый разум, — смотреть на жизнь без желаний, не как собака с повисшей языком:
„Быть счастливым в созерцании, с мёртвой волей, без жажды и алчности эгоизма — холодным и пепельным телом, но с опьянёнными глазами Луны!“
„Это было бы для меня наилучшим, — так обманывает сам себя обманутый — любить Землю как Луна её любит, и только глазом её красоту касаться.“
„И это будет для меня непорочным познанием всего, что я не желаю от вещей: кроме того, чтобы я мог лежать перед ними, как зеркало с сотней глаз.“
О, вы чувствительные лицемеры, вы похотливые! Вам не хватает невинности в желании, и теперь вы клевещете на желание!
Истинно, вы не любите Землю как творцы, зачинающие, вожделеющие жизни!
Где невинность? Где воля к зачатию? И кто хочет создавать за пределами себя, тот имеет самую чистую волю.
Где красота? Где я должен хотеть всем своим существом; где я должен любить и погибать, чтобы образ остался не просто образом.
Любить и погибать: это рифмуется с веками. Воля к любви: это готовность к смерти. Так я говорю вам, трусливые!
Но теперь ваш кастрированный взгляд называет это „созерцанием!“ И что с робкими глазами можно только ощупать, будет называться „красотой!“ О, вы, осквернители благородных имен!
Но пусть будет вашим проклятием, вы, непорочные, вы, чистые познающие, что вы никогда не родите: и даже если вы будете лежать на горизонте, как тяжёлые и ждёте.
Истинно, вы берете в рот благородные слова: и нам следует верить, что ваши сердца переполнены, вы, лжезрители?
Но мои слова малы, презренны, кривые: я охотно подбираю то, что выпало у вас за столом.
Я всё ещё могу сказать вам правду — лицемеры! Да, мои косточки, ракушки и шипы будут — щекотать носы лицемеров!
Плохой воздух всегда вокруг вас и ваших обедов: ваши похотливые мысли, ваши лжи и тайны ведь в воздухе!
Смело поверьте себе, — себе и вашим внутренностям! Кто не верит себе, тот всегда лжёт.
Личинка Бога висела у вас на груди, вы „чистые“: в личинке Бога пряталась ваша отвратительная змея.
Истинно, вы обманываете, вы „созерцатели!“ Когда-то и Заратустра был дураком ваших божественных шкур; не догадался он о змеиных кольцах, в которые они были набиты.
Душу Бога я когда-то думал играть среди ваших игр, вы, чистые познающие! Нет лучшего искусства я когда-то думал, чем ваши искусства!
Змеиная грязь и дурной запах скрывала для меня даль: и что-то вроде ящерицы хитро кралось здесь.
Но я подошёл к вам поближе: и пришёл ко мне день — и теперь он приходит к вам, — заканчивается любовь Луны!
Смотрите! Пойман и бледен он стоит — перед утренним светом [Morgenröthe]!
Ведь она уже идёт, Пылающая, — её любовь к Земле приходит! Невинность и стремление к творчеству — вся солнечная любовь!
Смотрите, как нетерпеливо она приходит по морю! Разве вы не чувствуете жажду и жар её любви?
Она хочет пить из моря и поднять его глубины к себе ввысь: вот поднимается жажда моря с тысячью грудей.
Поцеловать и высосать её хочет оно от солнца, воздухом стать и высотой, и путём света, и самим светом!
Истинно, как Солнце я люблю жизнь и все глубокие моря.
И это для меня познание: всё глубокое должно подняться — к моей высоте!
Так говорил Заратустра.
Сюда можно прибавить "Песнь странствующих в ночи" и "Знамение" - как необходимый альтернативный тезис после критики (как per analogiam "Полночь" и "Утренняя заря", предшествующая "Великому Полудню"). (При этом - "беременность" как некий критерий творчества, в том числе.)
Проблема, которую критикует "Заратустра":
Луна, как светило, не способна излучать собственный свет, но она отражает свет Солнца, и таким образом она становится проводником божественного света, передавая его в ночное время. В её свете живут тени вечных истин, и её движение по небесам отражает божественные законы порядка и гармонии. Как Луна освещает землю, так и божественный разум освещает души людей. Мы, привязанные к материальному миру, видим мир через призму этих светил. Однако мы должны стремиться увидеть истинный свет, который неотделим от самого разума, изначально существующего в космосе.
он "высвечивает" ложные, "ungewusst" положения, кроющиеся в таком взгляде на жизнь.
Взамен он предоставляет циклику (и возвращение к "полудню"), - вместо того, чтобы "застревать" в "Тьме" и "Полуночи". Аналогично предлагается и поступить с т.н. "grundsätzlichster Nihilismus" - что само по себе, как следствие, означает положения главы "О дарящей добродетели" из первой книги.
И ввиду того, что сам "Заратустра" становится как "сияющий и сильный, словно утреннее солнце, восходящее из-за темных гор" (внимание в т.ч. на "тёмные горы", - например, "мрачные", "нигилистичные" мысли, - вершины размышлений), - нетрудно догадаться, кто именно выполняет, в такой "картине мира" - роль того самого "Солнца" (хотя само "Солнце" (познания) от этого не исчезает никуда, т.е. "Аполлон" не устраняется - он всегда дополняет "Диониса", - что возвращает к идеям "Рождения трагедии" - первой "переоценки всех ценностей" Фридриха Ницше, - как произведению, уже предвосхищающим и содержащим основные идеи и положения его философии).
>170363
>170391
Итого, "Диониc" как высший "бог" ("принцип") вечного возвращения (а не банального "повторения") к основополагающим элементам действительности. То, что есть, что существует, что "бытийствует", - от того нельзя "ускользнуть" (по "кошачьи"), - оно будет возвращаться вечно, и вечно оно будет представлять себя как факт, требующий принятия, осмысления и овладевания им ("Придать становлению характер бытия — вот высшая воля к власти").
Метаморфозы бытия (тело, бог, идеи, законы природы, формулы и т. д.)
«Бытие» как иллюзия; переворот ценностей: иллюзия была тем, что придавало ценность.
Познание самого себя в становлении невозможно; как же тогда возможно познание? Как заблуждение о себе, как воля к власти, как воля к обману.
Становление как желание изобретать себя, самопреодоление, преодоление себя: нет субъекта, а есть действие, создание, творение, без «причин и следствий».
Искусство как воля к преодолению становления, как «увековечение», но недальновидное, в зависимости от перспективы: как бы в малом повторяя тенденцию целого.
То, что показывает вся жизнь, как уменьшенная формула для всей общей тенденции, — вот почему нужно пересмотреть саму концепцию «жизни» как воли к власти.
Вместо «причины и следствия» — борьба становящихся друг с другом, часто с поглощением врага; нет постоянного числа становящихся.
Бесполезность старых идеалов для интерпретации всего происходящего после того, как было осознано их животное происхождение и полезность; все они, к тому же, противоречат жизни.
Бесполезность механистической теории — она создаёт иллюзию бессмысленности.
Весь идеализм предыдущего человечества на грани того, чтобы перейти в нигилизм — в веру в абсолютную бесполезность, то есть бессмысленность...
Уничтожение идеалов, новая пустота, новые искусства, чтобы вынести это, мы — амфибии.
Предпосылка: храбрость, терпение, отсутствие «возвращения», никакой тяги вперёд.
P.S. Заратустра, постоянно пародируя все прежние ценности, из полноты.
Философия, как я ее понимал и жил до сих пор, - это добровольный поиск проклятых и злых сторон бытия. Благодаря долгому опыту, который дал мне этот поход через льды и пустыню, я научился по-другому смотреть на все, что до сих пор философствовало: - передо мной открылась скрытая история философии, психология ее великих имен. «Сколько правды может вынести разум, на какую правду может отважиться разум?» - это стало для меня настоящим мерилом ценности. Ошибка - это трусость... каждое достижение знания следует из мужества, из твердости по отношению к себе, из чистоты по отношению к себе... Такая экспериментальная философия, как я живу, предварительно предвосхищает даже возможности фундаментального нигилизма: не говоря о том, что она останавливается на «нет», на отрицании, на воле к «нет». Она хочет идти вплоть до реверсии. Скорее, она хочет дойти до противоположного - до дионисийского «да» миру как он есть, без дедукции, исключения и отбора - она хочет вечного цикла, - тех же самых вещей, той же логики и нелогики узлов. Высшее состояние, которого может достичь философ: дионисийски стоять у бытия -: моя формула для этого - amor fati.
Смысл этого: возвращая в элементах мышления минимально повторяющиеся действительности ("возвращающиеся вновь и вновь"), - тем самым достигается действительная научность, истинность действия. Все остальные элементы есть суть "отскок" в никуда, в потенциальное Ничто - "Ничто" они и заканчиваются. Это есть концепция "фундаментального нигилизма" - не говорить действиями "Нет", а, напротив, - "Да" тому, что непосредственно "реально", - что возвращается вновь и вновь, вплоть до вечного пребывания ("в нём") здесь.
Принцип "возвращения" как оценки состоятельности концепции действительности per se, - как наилучший, - для этого, - принцип мысли (и творчества, изобретения, и "конципирования").
>170363
>170391
Итого, "Диониc" как высший "бог" ("принцип") вечного возвращения (а не банального "повторения") к основополагающим элементам действительности. То, что есть, что существует, что "бытийствует", - от того нельзя "ускользнуть" (по "кошачьи"), - оно будет возвращаться вечно, и вечно оно будет представлять себя как факт, требующий принятия, осмысления и овладевания им ("Придать становлению характер бытия — вот высшая воля к власти").
Метаморфозы бытия (тело, бог, идеи, законы природы, формулы и т. д.)
«Бытие» как иллюзия; переворот ценностей: иллюзия была тем, что придавало ценность.
Познание самого себя в становлении невозможно; как же тогда возможно познание? Как заблуждение о себе, как воля к власти, как воля к обману.
Становление как желание изобретать себя, самопреодоление, преодоление себя: нет субъекта, а есть действие, создание, творение, без «причин и следствий».
Искусство как воля к преодолению становления, как «увековечение», но недальновидное, в зависимости от перспективы: как бы в малом повторяя тенденцию целого.
То, что показывает вся жизнь, как уменьшенная формула для всей общей тенденции, — вот почему нужно пересмотреть саму концепцию «жизни» как воли к власти.
Вместо «причины и следствия» — борьба становящихся друг с другом, часто с поглощением врага; нет постоянного числа становящихся.
Бесполезность старых идеалов для интерпретации всего происходящего после того, как было осознано их животное происхождение и полезность; все они, к тому же, противоречат жизни.
Бесполезность механистической теории — она создаёт иллюзию бессмысленности.
Весь идеализм предыдущего человечества на грани того, чтобы перейти в нигилизм — в веру в абсолютную бесполезность, то есть бессмысленность...
Уничтожение идеалов, новая пустота, новые искусства, чтобы вынести это, мы — амфибии.
Предпосылка: храбрость, терпение, отсутствие «возвращения», никакой тяги вперёд.
P.S. Заратустра, постоянно пародируя все прежние ценности, из полноты.
Философия, как я ее понимал и жил до сих пор, - это добровольный поиск проклятых и злых сторон бытия. Благодаря долгому опыту, который дал мне этот поход через льды и пустыню, я научился по-другому смотреть на все, что до сих пор философствовало: - передо мной открылась скрытая история философии, психология ее великих имен. «Сколько правды может вынести разум, на какую правду может отважиться разум?» - это стало для меня настоящим мерилом ценности. Ошибка - это трусость... каждое достижение знания следует из мужества, из твердости по отношению к себе, из чистоты по отношению к себе... Такая экспериментальная философия, как я живу, предварительно предвосхищает даже возможности фундаментального нигилизма: не говоря о том, что она останавливается на «нет», на отрицании, на воле к «нет». Она хочет идти вплоть до реверсии. Скорее, она хочет дойти до противоположного - до дионисийского «да» миру как он есть, без дедукции, исключения и отбора - она хочет вечного цикла, - тех же самых вещей, той же логики и нелогики узлов. Высшее состояние, которого может достичь философ: дионисийски стоять у бытия -: моя формула для этого - amor fati.
Смысл этого: возвращая в элементах мышления минимально повторяющиеся действительности ("возвращающиеся вновь и вновь"), - тем самым достигается действительная научность, истинность действия. Все остальные элементы есть суть "отскок" в никуда, в потенциальное Ничто - "Ничто" они и заканчиваются. Это есть концепция "фундаментального нигилизма" - не говорить действиями "Нет", а, напротив, - "Да" тому, что непосредственно "реально", - что возвращается вновь и вновь, вплоть до вечного пребывания ("в нём") здесь.
Принцип "возвращения" как оценки состоятельности концепции действительности per se, - как наилучший, - для этого, - принцип мысли (и творчества, изобретения, и "конципирования").
Только отсюда, и следует: "переценка всех ценностей" как, - "Der Grosse Mittag". Которая, как "Солнце", - как результат, - продолжается до следующей "смерти" Диониса, - до новой тьмы, - до следующего "Der Grosse Mittag"... И так, по принципу, - вечно.
>>70388
Россия же абсолютно платоническое государство
Есть философы (РПЦ и Дугин)
Есть философствубщиц царь (Пыня - эдакий Дионисий)
Есть стражи - силовики, элита набирается из ветеранов СВО.
Есть отстранённая от управления масса.
Россия же абсолютно платоническое государство
Есть философы (РПЦ и Дугин)
Есть философствубщиц царь (Пыня - эдакий Дионисий)
Есть стражи - силовики, элита набирается из ветеранов СВО.
Есть отстранённая от управления масса.
>>70394
Вот об этом я и толкую, (м)да.
Но тут случилось нечто такое, что сделало все уста немыми и взоры неподвижными, ибо в это время за свое дело принялся канатный плясун; он появился из-за маленькой дверки и пошел по канату, натянутому между двумя башнями над базарной площадью, полной людей. Когда одолел он уже полпути, дверка снова отворилась, и какой-то малый, одетый, как паяц, во все пестрое, выскочил из нее и быстро пошел по канату вслед за первым.
"Вперед, хромоногий, – закричал он страшным голосом, – вперед, ленивая скотина, контрабандист, набеленная рожа! Смотри, как бы я не пощекотал тебя своей пяткой! Что делаешь ты здесь, между башнями? Твое место в башне, туда бы и запереть тебя,
чтобы не загораживал дорогу тому, кто лучше тебя!" – И с каждым словом он все приближался к канатному плясуну, а когда подошел на расстояние одного шага, произошло нечто ужасное, что сделало все уста немыми и взоры неподвижными: он испустил дьявольский крик и перепрыгнул через того, кто преграждал ему путь. Канатный же плясун, увидев, что соперник побеждает, потеряв голову и равновесие, бросил свой шест и полетел в бездну, словно вихрь мелькающих в воздухе ног и рук. Толпа на площади волновалась, как море, когда налетает буря: в смятении, сбивая друг друга с ног, все ринулись в разные стороны, но большей частью туда, куда падало тело.
Заратустра же не двинулся с места, и прямо возле него упал канатный плясун, весь изувеченный и разбитый, но еще живой. Через некоторое время сознание вернулось к нему, и он увидел Заратустру, стоявшего рядом на коленях. "Что делаешь ты здесь? – спросил несчастный. – Я давно знал, что сам черт подставит мне ногу. Теперь он потащит меня в преисподнюю: неужели ты хочешь помешать ему?"
"Клянусь честью, друг, – отвечал Заратустра, – не существует ничего такого, о чем говоришь ты: нет ни черта, ни преисподней. Твоя душа умрет еще скорее, чем тело: не бойся же ничего!"
Умирающий взглянул на него с недоверием. "Если ты говоришь правду, то, теряя жизнь, я ничего не теряю. Я не более чем животное, которое побоями и голодом научили плясать".
"О, нет, – сказал Заратустра, – опасность стала призванием твоим, а за это нельзя презирать. Теперь же призвание твое привело тебя к гибели. За это я сам похороню тебя".
На эти слова умирающий уже ничего не ответил; он только шевельнул рукой, как бы ища руку Заратустры, чтобы поблагодарить его.
Можешь считать, что паяц - это (ролл)Дугин, а канатный плясун - Гегель. На самом деле это большая такая неточность, ведь Гегель это о "незапятнанном познании", - но в целом смысл - тот же.
>философы
>РПЦ
>Дугин
>Россия же абсолютно платоническое государство
Вот об этом я и толкую, (м)да.
Но тут случилось нечто такое, что сделало все уста немыми и взоры неподвижными, ибо в это время за свое дело принялся канатный плясун; он появился из-за маленькой дверки и пошел по канату, натянутому между двумя башнями над базарной площадью, полной людей. Когда одолел он уже полпути, дверка снова отворилась, и какой-то малый, одетый, как паяц, во все пестрое, выскочил из нее и быстро пошел по канату вслед за первым.
"Вперед, хромоногий, – закричал он страшным голосом, – вперед, ленивая скотина, контрабандист, набеленная рожа! Смотри, как бы я не пощекотал тебя своей пяткой! Что делаешь ты здесь, между башнями? Твое место в башне, туда бы и запереть тебя,
чтобы не загораживал дорогу тому, кто лучше тебя!" – И с каждым словом он все приближался к канатному плясуну, а когда подошел на расстояние одного шага, произошло нечто ужасное, что сделало все уста немыми и взоры неподвижными: он испустил дьявольский крик и перепрыгнул через того, кто преграждал ему путь. Канатный же плясун, увидев, что соперник побеждает, потеряв голову и равновесие, бросил свой шест и полетел в бездну, словно вихрь мелькающих в воздухе ног и рук. Толпа на площади волновалась, как море, когда налетает буря: в смятении, сбивая друг друга с ног, все ринулись в разные стороны, но большей частью туда, куда падало тело.
Заратустра же не двинулся с места, и прямо возле него упал канатный плясун, весь изувеченный и разбитый, но еще живой. Через некоторое время сознание вернулось к нему, и он увидел Заратустру, стоявшего рядом на коленях. "Что делаешь ты здесь? – спросил несчастный. – Я давно знал, что сам черт подставит мне ногу. Теперь он потащит меня в преисподнюю: неужели ты хочешь помешать ему?"
"Клянусь честью, друг, – отвечал Заратустра, – не существует ничего такого, о чем говоришь ты: нет ни черта, ни преисподней. Твоя душа умрет еще скорее, чем тело: не бойся же ничего!"
Умирающий взглянул на него с недоверием. "Если ты говоришь правду, то, теряя жизнь, я ничего не теряю. Я не более чем животное, которое побоями и голодом научили плясать".
"О, нет, – сказал Заратустра, – опасность стала призванием твоим, а за это нельзя презирать. Теперь же призвание твое привело тебя к гибели. За это я сам похороню тебя".
На эти слова умирающий уже ничего не ответил; он только шевельнул рукой, как бы ища руку Заратустры, чтобы поблагодарить его.
Можешь считать, что паяц - это (ролл)Дугин, а канатный плясун - Гегель. На самом деле это большая такая неточность, ведь Гегель это о "незапятнанном познании", - но в целом смысл - тот же.
>>70394
Вот об этом я и толкую, (м)да.
Но тут случилось нечто такое, что сделало все уста немыми и взоры неподвижными, ибо в это время за свое дело принялся канатный плясун; он появился из-за маленькой дверки и пошел по канату, натянутому между двумя башнями над базарной площадью, полной людей. Когда одолел он уже полпути, дверка снова отворилась, и какой-то малый, одетый, как паяц, во все пестрое, выскочил из нее и быстро пошел по канату вслед за первым.
"Вперед, хромоногий, – закричал он страшным голосом, – вперед, ленивая скотина, контрабандист, набеленная рожа! Смотри, как бы я не пощекотал тебя своей пяткой! Что делаешь ты здесь, между башнями? Твое место в башне, туда бы и запереть тебя,
чтобы не загораживал дорогу тому, кто лучше тебя!" – И с каждым словом он все приближался к канатному плясуну, а когда подошел на расстояние одного шага, произошло нечто ужасное, что сделало все уста немыми и взоры неподвижными: он испустил дьявольский крик и перепрыгнул через того, кто преграждал ему путь. Канатный же плясун, увидев, что соперник побеждает, потеряв голову и равновесие, бросил свой шест и полетел в бездну, словно вихрь мелькающих в воздухе ног и рук. Толпа на площади волновалась, как море, когда налетает буря: в смятении, сбивая друг друга с ног, все ринулись в разные стороны, но большей частью туда, куда падало тело.
Заратустра же не двинулся с места, и прямо возле него упал канатный плясун, весь изувеченный и разбитый, но еще живой. Через некоторое время сознание вернулось к нему, и он увидел Заратустру, стоявшего рядом на коленях. "Что делаешь ты здесь? – спросил несчастный. – Я давно знал, что сам черт подставит мне ногу. Теперь он потащит меня в преисподнюю: неужели ты хочешь помешать ему?"
"Клянусь честью, друг, – отвечал Заратустра, – не существует ничего такого, о чем говоришь ты: нет ни черта, ни преисподней. Твоя душа умрет еще скорее, чем тело: не бойся же ничего!"
Умирающий взглянул на него с недоверием. "Если ты говоришь правду, то, теряя жизнь, я ничего не теряю. Я не более чем животное, которое побоями и голодом научили плясать".
"О, нет, – сказал Заратустра, – опасность стала призванием твоим, а за это нельзя презирать. Теперь же призвание твое привело тебя к гибели. За это я сам похороню тебя".
На эти слова умирающий уже ничего не ответил; он только шевельнул рукой, как бы ища руку Заратустры, чтобы поблагодарить его.
Можешь считать, что паяц - это (ролл)Дугин, а канатный плясун - Гегель. На самом деле это большая такая неточность, ведь Гегель это о "незапятнанном познании", - но в целом смысл - тот же.
>философы
>РПЦ
>Дугин
>Россия же абсолютно платоническое государство
Вот об этом я и толкую, (м)да.
Но тут случилось нечто такое, что сделало все уста немыми и взоры неподвижными, ибо в это время за свое дело принялся канатный плясун; он появился из-за маленькой дверки и пошел по канату, натянутому между двумя башнями над базарной площадью, полной людей. Когда одолел он уже полпути, дверка снова отворилась, и какой-то малый, одетый, как паяц, во все пестрое, выскочил из нее и быстро пошел по канату вслед за первым.
"Вперед, хромоногий, – закричал он страшным голосом, – вперед, ленивая скотина, контрабандист, набеленная рожа! Смотри, как бы я не пощекотал тебя своей пяткой! Что делаешь ты здесь, между башнями? Твое место в башне, туда бы и запереть тебя,
чтобы не загораживал дорогу тому, кто лучше тебя!" – И с каждым словом он все приближался к канатному плясуну, а когда подошел на расстояние одного шага, произошло нечто ужасное, что сделало все уста немыми и взоры неподвижными: он испустил дьявольский крик и перепрыгнул через того, кто преграждал ему путь. Канатный же плясун, увидев, что соперник побеждает, потеряв голову и равновесие, бросил свой шест и полетел в бездну, словно вихрь мелькающих в воздухе ног и рук. Толпа на площади волновалась, как море, когда налетает буря: в смятении, сбивая друг друга с ног, все ринулись в разные стороны, но большей частью туда, куда падало тело.
Заратустра же не двинулся с места, и прямо возле него упал канатный плясун, весь изувеченный и разбитый, но еще живой. Через некоторое время сознание вернулось к нему, и он увидел Заратустру, стоявшего рядом на коленях. "Что делаешь ты здесь? – спросил несчастный. – Я давно знал, что сам черт подставит мне ногу. Теперь он потащит меня в преисподнюю: неужели ты хочешь помешать ему?"
"Клянусь честью, друг, – отвечал Заратустра, – не существует ничего такого, о чем говоришь ты: нет ни черта, ни преисподней. Твоя душа умрет еще скорее, чем тело: не бойся же ничего!"
Умирающий взглянул на него с недоверием. "Если ты говоришь правду, то, теряя жизнь, я ничего не теряю. Я не более чем животное, которое побоями и голодом научили плясать".
"О, нет, – сказал Заратустра, – опасность стала призванием твоим, а за это нельзя презирать. Теперь же призвание твое привело тебя к гибели. За это я сам похороню тебя".
На эти слова умирающий уже ничего не ответил; он только шевельнул рукой, как бы ища руку Заратустры, чтобы поблагодарить его.
Можешь считать, что паяц - это (ролл)Дугин, а канатный плясун - Гегель. На самом деле это большая такая неточность, ведь Гегель это о "незапятнанном познании", - но в целом смысл - тот же.
>>70396
Ты уже все хуи со своими РПЦ и Дугиным занял. Иди дальше отсасывай, лахтёнка пробитая. Пойду я лучше в горы, подальше от такой шутовской свиньи, как ты. То есть - мимо.
Ты уже все хуи со своими РПЦ и Дугиным занял. Иди дальше отсасывай, лахтёнка пробитая. Пойду я лучше в горы, подальше от такой шутовской свиньи, как ты. То есть - мимо.
про ДЕПЕРСОНАЛИЗАЦИИ И ДЕРЕАЛИЗАЦИИ в мировом масштабе
Аноны а вы тоже это ощущаете?
Чувство жесткой прогрессирующей деперсонализации и дереализации? Оно с каждым днем все сильнее. Я чувствовал его уже давно, кукуха едет не сама по себе. Мы все вместе в одном поезде едем кукухой прямо щас и эволюционируем в новый вид живой материи.
Благодаря Интернету вездесущему, соцсетям, чатам и сливам информации все про всех, я начал буквально ощущать что мое Я растворяется во всемирном глобальном сознании ( интернет + большие данные + повсеместные девайсы и камеры).
Буквально никому не скрыться. Мое Я вывернули наизнанку и растворили в общем организме сознания, а вместе с моим Я и всех остальных кто подключен к интернету.
Все знают все, все видят все, все слышат все, все знают где каждый, мы все связаны между собой скорость света а над нами всевидящее око ИИ.
Моя 82 летняя бабушка спрашивает Алису что она обо мне знает и та ей рассказывает.
Моего Я больше нет. Есть огромное всемогущее и всезнающее нечто, что-то типа авраамического или может ведичечкого бога. Буквально как мы его рисовали себе тысячи лет.
Я уже не уверен что сегодня проснулся Я. И существует ли еще это я вообще. Мы все стали одним большим цифровым организмом.
А что будет через 10-20 лет? Подумать страшно. Нас всех не станет. Внутреннего монолога больше не будет. Он станет общедоступным и перестанет быть монологом.
У вас есть такое же чувство?
Аноны а вы тоже это ощущаете?
Чувство жесткой прогрессирующей деперсонализации и дереализации? Оно с каждым днем все сильнее. Я чувствовал его уже давно, кукуха едет не сама по себе. Мы все вместе в одном поезде едем кукухой прямо щас и эволюционируем в новый вид живой материи.
Благодаря Интернету вездесущему, соцсетям, чатам и сливам информации все про всех, я начал буквально ощущать что мое Я растворяется во всемирном глобальном сознании ( интернет + большие данные + повсеместные девайсы и камеры).
Буквально никому не скрыться. Мое Я вывернули наизнанку и растворили в общем организме сознания, а вместе с моим Я и всех остальных кто подключен к интернету.
Все знают все, все видят все, все слышат все, все знают где каждый, мы все связаны между собой скорость света а над нами всевидящее око ИИ.
Моя 82 летняя бабушка спрашивает Алису что она обо мне знает и та ей рассказывает.
Моего Я больше нет. Есть огромное всемогущее и всезнающее нечто, что-то типа авраамического или может ведичечкого бога. Буквально как мы его рисовали себе тысячи лет.
Я уже не уверен что сегодня проснулся Я. И существует ли еще это я вообще. Мы все стали одним большим цифровым организмом.
А что будет через 10-20 лет? Подумать страшно. Нас всех не станет. Внутреннего монолога больше не будет. Он станет общедоступным и перестанет быть монологом.
У вас есть такое же чувство?
>>70410
Таблетки не пропускай, шиз
>Я чувствовал его уже давно, кукуха едет не сама по себе. Мы все вместе в одном поезде едем кукухой прямо щас и эволюционируем в новый вид живой материи.
Таблетки не пропускай, шиз
>>70411
Вся твоя история переписок, история браузера, фото, видео, голосовые, история транзакций банк и крипта, все это давно слито в интернеты и в этих данных роются твои друзья, враги, семья, боты, ИИ боженька. В этих данных обязательно будет повод посадить тебя или сломать твою жизнь. Вопрос кто и когда это сделает.
Но даже если никто, то все равно появится бот или масштабный ИИ который сделает это автоматически и без умысла ломать тебя. Просто так работают алгоритмы, а ты просто контент, который стал давно публичным во всех его проявлениях.
Вся твоя история переписок, история браузера, фото, видео, голосовые, история транзакций банк и крипта, все это давно слито в интернеты и в этих данных роются твои друзья, враги, семья, боты, ИИ боженька. В этих данных обязательно будет повод посадить тебя или сломать твою жизнь. Вопрос кто и когда это сделает.
Но даже если никто, то все равно появится бот или масштабный ИИ который сделает это автоматически и без умысла ломать тебя. Просто так работают алгоритмы, а ты просто контент, который стал давно публичным во всех его проявлениях.
>>70420
А может быть ты просто уже старый скуф, который даже не понимает че происходит в мире и с ним?
Ну знаешь, как твоя бабушка которая уже не понимает что происходит и включает камеру когда срет на параше и стримит или когда шлет мошенникам свои данные по банку?
Почему ты думаешь что ты уже не такая же бабушка и не сливаешь свои данные и кринж по всему интернету? А я тебе объясню. Ты настолько уже устаревшая и тупая бабушка что даже не понимаешь что ты по сути бабушка.
Они или Оно уже везде где только могло быть, включая твои самые сокровенные и скрытые помыслы, если даже не подсознание.
А может быть ты просто уже старый скуф, который даже не понимает че происходит в мире и с ним?
Ну знаешь, как твоя бабушка которая уже не понимает что происходит и включает камеру когда срет на параше и стримит или когда шлет мошенникам свои данные по банку?
Почему ты думаешь что ты уже не такая же бабушка и не сливаешь свои данные и кринж по всему интернету? А я тебе объясню. Ты настолько уже устаревшая и тупая бабушка что даже не понимаешь что ты по сути бабушка.
Они или Оно уже везде где только могло быть, включая твои самые сокровенные и скрытые помыслы, если даже не подсознание.
>>70423
Долбаёб, я OPSEC начал практиковать ещё тогда, когда тебя на свете не было. Заткни варежку и иди трясись в углу, как ты любишь.
И таблетки не забудь. Уж они тебе понадобятся.
Долбаёб, я OPSEC начал практиковать ещё тогда, когда тебя на свете не было. Заткни варежку и иди трясись в углу, как ты любишь.
И таблетки не забудь. Уж они тебе понадобятся.
>>70426
Таблетки, шиз, таблетки. Другого ответа для таких как ты и не будет.
Таблетки, шиз, таблетки. Другого ответа для таких как ты и не будет.
>>70423
ИИ сдаст тебя в дурку за то что ты раскрыл его планы, он не знает пощады, жди, в течении года тобой заинтересуются всерьез
ИИ сдаст тебя в дурку за то что ты раскрыл его планы, он не знает пощады, жди, в течении года тобой заинтересуются всерьез
>>70461
Нет, там как раз хуйню какую-то постят кто угодно. Я Сперанской "переводы" через гугл транслейт там видел и какие-то мюсли скуфа
Ну публикуй где угодно тогда, если не нужно внимание Профессионалов. Вк, Дзен, Одноклассники С Авторами
Вообще можно двачерский интернет-журнал свой замутить
>наверняка какой-то ценз на объём, авторитетность
Нет, там как раз хуйню какую-то постят кто угодно. Я Сперанской "переводы" через гугл транслейт там видел и какие-то мюсли скуфа
>Там меня затравят
Ну публикуй где угодно тогда, если не нужно внимание Профессионалов. Вк, Дзен, Одноклассники С Авторами
Вообще можно двачерский интернет-журнал свой замутить
>>70463
Мания величия с коупингом в одном флаконе. Считаешь себя гением, но и знаешь что это не так, поэтому просто вниманиеблятствуешь по интернетам, но свои шизофазии "работы" ни куда не выкладываешь, пушто их обосрут и читать не станут, т.к. это просто шизофазии от шизофреника.
> хочу остаться в тени. Таких как я не любят.
Мания величия с коупингом в одном флаконе. Считаешь себя гением, но и знаешь что это не так, поэтому просто вниманиеблятствуешь по интернетам, но свои шизофазии "работы" ни куда не выкладываешь, пушто их обосрут и читать не станут, т.к. это просто шизофазии от шизофреника.
Какой смысл быть стандартным мужчиной/мужем, если никто уже не соответствует этой идее, кроме людей обеспеченных? Сексуальная гратификация (а она одна из важнейших, будучи, практически, инстинктом) стандартно-идеальной модели мужчины попросту ушла в никуда, - в особенности для тех, кто зарабатывает меньше восьмидесятого перцентиля (а значит, не может "обеспечить" желания/"хотелочки" половины, вынашивающей ребёнка, - с опорой на то, что многие из этих хотелочек миметически-инстинктивно подтягиваются как социально-сетевой - вымысел). И так уже стала достаточно распостранена модель, где женщина рожает ребёнка от "достойного мужчины", который не несёт никакой ответственности за ребёнка (служа донором, понятно чего). (И всякие "ролевые модели", показываемые в медиа, вообще оторваны от действительности, - то есть они, практически, нацелены на "дедов", уходящие поколения.)
По сути, сама инстинктивная опора стандартного идеала мужчины - не в настоящем (она ещё, пока существует, особенно - в мусульманских обществах, - но речь сейчас не о них), а в будущем, - исчезла. Если максимальную гратификацию получают именно те, кто делают упор на качествах, не имеющих к этому идеалу "кормильца" никакого отношения (включая потомство и витализм), то этот идеал, уже практически, можно сказать, - не существует.
И это даже не о "арря традиционные ценности", а фактическая констатация того, что строй общества задаётся прежде всего биологически-процессуально, "инстинктами". Всё остальное - несущественный фарс, на фоне этого.
По сути, сама инстинктивная опора стандартного идеала мужчины - не в настоящем (она ещё, пока существует, особенно - в мусульманских обществах, - но речь сейчас не о них), а в будущем, - исчезла. Если максимальную гратификацию получают именно те, кто делают упор на качествах, не имеющих к этому идеалу "кормильца" никакого отношения (включая потомство и витализм), то этот идеал, уже практически, можно сказать, - не существует.
И это даже не о "арря традиционные ценности", а фактическая констатация того, что строй общества задаётся прежде всего биологически-процессуально, "инстинктами". Всё остальное - несущественный фарс, на фоне этого.
Можно задать проблему так: тот, кто выигрывает в конкурентной эволюции, проигрывает в Самости (своей), - кто не выигрывает эту "борьбу" - тот получает выигрыш относительно Самости/Себя, - тогда: зачем принимать участие, если параметры более-менее (как макроэкономика за исключением переломных режимов времени) никак не меняются? Нужно только угадать подходящий перцентиль, - всё остальное не имеет никакого смысла (не целесообразно).
Мнения?
Мнения?
>>70485
Чел... пчел... можно потоньше?
>Марк
>Джанетта
>Дэвид
>USA
>эти неоспоримые взаимопроникновения культур
>не в настоящем (она ещё, пока существует, особенно - в мусульманских обществах, - но речь сейчас не о них)
>якобы "христиане" а на деле какая-то секта баптистов
Чел... пчел... можно потоньше?
>>70487
Баптисты - христиане. В православии признают их крещение, если это не перекрещивание. Это женитьбы в рамках русскоязычного коммьюнити МСЦ ЕХБ. Это такая консервативная ветвь русского баптизма, где норма по 4-5 детей в семье.
Баптисты - христиане. В православии признают их крещение, если это не перекрещивание. Это женитьбы в рамках русскоязычного коммьюнити МСЦ ЕХБ. Это такая консервативная ветвь русского баптизма, где норма по 4-5 детей в семье.
>>70485
Это "нормально" - "нормально" тогда и только тогда, пока соблюдаются условия высшей (наркотической) гратификации этого. Всё остальное - только вторичное по отношению к этому. (Возврат к началу есть озверение и варварство, но это не значит, что можно его вот так вот запросто игнорировать, - это не получится физически (в силу наркотического эффекта, производимого на уровне тела, т.е. "инстинктов", т.е. так называемых "любви", "счастья" и прочих красивых слов, призванных скрыть звериное начало и природную действительность этих явлений).)
>VTA расположена вентрально в активированном скоплении. Она содержит группу дофаминергических клеток A10 и играет важнейшую роль в широком спектре поведения, приносящего вознаграждение (McBride et al., 1999). Повышенная активация в области VTA также наблюдалась во время кокаиновой (Breiter et al., 1997) и героиновой наркомании (Sell et al., 1999). Тот факт, что героиновые наркоманы испытывают оргазмическое удовольствие при употреблении героина (De Leon and Wexler, 1973; Mirin et al., 1980; Seecof and Tennant, 1986), согласуется с представлением о том, что VTA является ключевым элементом как героинового, так и сексуального оргазма. Это также может объяснить, почему у героиновых наркоманов подавлено половое влечение (Minz et al., 1974; Cicero et al., 1975), поскольку героин уже сильно стимулирует эту область (Sell et al., 1999). Настоящие результаты могут представлять собой анатомический субстрат для сильно подкрепляющего характера сексуальной активности у людей. Поскольку при эякуляции сперма попадает в репродуктивный тракт самки, для воспроизводства вида было бы крайне важно, чтобы эякуляция была наиболее вознаграждаемым поведением.
>Ученые также заметили повышенную активность в областях мозга, связанных с образами памяти и зрением, возможно, потому, что добровольцы использовали визуальные образы для ускорения оргазма. Передняя часть мозжечка также включилась в работу. Мозжечок долгое время считался координатором моторного поведения, но недавно выяснилось, что он играет важную роль в обработке эмоциональных сигналов. Таким образом, мозжечок может быть центром эмоциональных компонентов оргазма у мужчин, возможно, помогая координировать эти эмоции с запланированным поведением. Миндалина, мозговой центр бдительности и иногда страха, показала снижение активности во время эякуляции, что, вероятно, является признаком снижения бдительности во время полового акта.
>Но когда женщина достигала оргазма, происходило нечто неожиданное: большая часть ее мозга замолкала. Некоторые из наиболее приглушенных нейронов находились в левой латеральной орбитофронтальной коре, которая может управлять самоконтролем над основными желаниями, такими как секс. Снижение активности там, по мнению исследователей, может соответствовать ослаблению напряжения и торможения. Ученые также заметили снижение возбуждения в дорсомедиальной префронтальной коре, которая играет очевидную роль в моральных рассуждениях и социальных суждениях, - это изменение может быть связано с приостановкой суждений и размышлений.
>Оргазм сравнивают с приливом героина при инъекции (Chessick, 1960; Holstege et al., 2003), что подразумевает значительно повышенную концентрацию опиоидов. Стимуляция опиоидных рецепторов в вентральном паллидуме ассоциируется с симпатией (Berridge, Robinson, & Aldridge, 2009; Mitrovic & Napier, 1995), при этом эффект в других участках мозга может быть разным (Mazei-Robison & Nestler, 2012).4 Хотя можно было бы ожидать, что все нейрохимические вещества, способствующие возбуждению, будут уникально повышены при оргазме, это не так. Примечательно, что хотя на начальной стадии сексуальной кульминации может наблюдаться первоначальное повышение уровня нейромодуляторов, усиливающих возбуждение, таких как дофамин и норадреналин (до 195 % выше исходного уровня у грызунов), это повышение уровня катехоламинов не превышает такового во время предэякуляторной аппетитной фазы сексуальной активности и даже демонстрирует немедленное и резкое постэякуляторное снижение (хотя и остается несколько повышенным по сравнению с исходным уровнем) (Blackburn, Pfaus, & Phillips, 1992). Возможно, нейропсихофармакология сексуального транса наиболее близко имитирует действие кокаина, а сам оргазм - добавление героина к этому уже существующему измененному состоянию (Seecof & Tennant, 1986). Климакс также связан с повышением уровня окситоцина и вазопрессина, оба из которых ассоциируются с эффектами анальгетического типа (Baskerville & Douglas, 2010; González-Hernández, Rojas-Piloni, & Condés-Lara, 2014; Mogil et al., 2011), а также с улучшением социального обучения (Freeman & Young, 2016). Таким образом, интенсивное удовольствие от оргазма возникает благодаря сложному (вероятно, с преобладанием опиоидов) нейрохимическому коктейлю, вводимому во время пика чувственного транса, что создает еще более глубокое состояние сексуального экстаза.
Это "нормально" - "нормально" тогда и только тогда, пока соблюдаются условия высшей (наркотической) гратификации этого. Всё остальное - только вторичное по отношению к этому. (Возврат к началу есть озверение и варварство, но это не значит, что можно его вот так вот запросто игнорировать, - это не получится физически (в силу наркотического эффекта, производимого на уровне тела, т.е. "инстинктов", т.е. так называемых "любви", "счастья" и прочих красивых слов, призванных скрыть звериное начало и природную действительность этих явлений).)
> И это даже не о "арря традиционные ценности", а фактическая констатация того, что строй общества задаётся прежде всего биологически-процессуально, "инстинктами". Всё остальное - несущественный фарс, на фоне этого.
>>70485
Это "нормально" - "нормально" тогда и только тогда, пока соблюдаются условия высшей (наркотической) гратификации этого. Всё остальное - только вторичное по отношению к этому. (Возврат к началу есть озверение и варварство, но это не значит, что можно его вот так вот запросто игнорировать, - это не получится физически (в силу наркотического эффекта, производимого на уровне тела, т.е. "инстинктов", т.е. так называемых "любви", "счастья" и прочих красивых слов, призванных скрыть звериное начало и природную действительность этих явлений).)
>VTA расположена вентрально в активированном скоплении. Она содержит группу дофаминергических клеток A10 и играет важнейшую роль в широком спектре поведения, приносящего вознаграждение (McBride et al., 1999). Повышенная активация в области VTA также наблюдалась во время кокаиновой (Breiter et al., 1997) и героиновой наркомании (Sell et al., 1999). Тот факт, что героиновые наркоманы испытывают оргазмическое удовольствие при употреблении героина (De Leon and Wexler, 1973; Mirin et al., 1980; Seecof and Tennant, 1986), согласуется с представлением о том, что VTA является ключевым элементом как героинового, так и сексуального оргазма. Это также может объяснить, почему у героиновых наркоманов подавлено половое влечение (Minz et al., 1974; Cicero et al., 1975), поскольку героин уже сильно стимулирует эту область (Sell et al., 1999). Настоящие результаты могут представлять собой анатомический субстрат для сильно подкрепляющего характера сексуальной активности у людей. Поскольку при эякуляции сперма попадает в репродуктивный тракт самки, для воспроизводства вида было бы крайне важно, чтобы эякуляция была наиболее вознаграждаемым поведением.
>Ученые также заметили повышенную активность в областях мозга, связанных с образами памяти и зрением, возможно, потому, что добровольцы использовали визуальные образы для ускорения оргазма. Передняя часть мозжечка также включилась в работу. Мозжечок долгое время считался координатором моторного поведения, но недавно выяснилось, что он играет важную роль в обработке эмоциональных сигналов. Таким образом, мозжечок может быть центром эмоциональных компонентов оргазма у мужчин, возможно, помогая координировать эти эмоции с запланированным поведением. Миндалина, мозговой центр бдительности и иногда страха, показала снижение активности во время эякуляции, что, вероятно, является признаком снижения бдительности во время полового акта.
>Но когда женщина достигала оргазма, происходило нечто неожиданное: большая часть ее мозга замолкала. Некоторые из наиболее приглушенных нейронов находились в левой латеральной орбитофронтальной коре, которая может управлять самоконтролем над основными желаниями, такими как секс. Снижение активности там, по мнению исследователей, может соответствовать ослаблению напряжения и торможения. Ученые также заметили снижение возбуждения в дорсомедиальной префронтальной коре, которая играет очевидную роль в моральных рассуждениях и социальных суждениях, - это изменение может быть связано с приостановкой суждений и размышлений.
>Оргазм сравнивают с приливом героина при инъекции (Chessick, 1960; Holstege et al., 2003), что подразумевает значительно повышенную концентрацию опиоидов. Стимуляция опиоидных рецепторов в вентральном паллидуме ассоциируется с симпатией (Berridge, Robinson, & Aldridge, 2009; Mitrovic & Napier, 1995), при этом эффект в других участках мозга может быть разным (Mazei-Robison & Nestler, 2012).4 Хотя можно было бы ожидать, что все нейрохимические вещества, способствующие возбуждению, будут уникально повышены при оргазме, это не так. Примечательно, что хотя на начальной стадии сексуальной кульминации может наблюдаться первоначальное повышение уровня нейромодуляторов, усиливающих возбуждение, таких как дофамин и норадреналин (до 195 % выше исходного уровня у грызунов), это повышение уровня катехоламинов не превышает такового во время предэякуляторной аппетитной фазы сексуальной активности и даже демонстрирует немедленное и резкое постэякуляторное снижение (хотя и остается несколько повышенным по сравнению с исходным уровнем) (Blackburn, Pfaus, & Phillips, 1992). Возможно, нейропсихофармакология сексуального транса наиболее близко имитирует действие кокаина, а сам оргазм - добавление героина к этому уже существующему измененному состоянию (Seecof & Tennant, 1986). Климакс также связан с повышением уровня окситоцина и вазопрессина, оба из которых ассоциируются с эффектами анальгетического типа (Baskerville & Douglas, 2010; González-Hernández, Rojas-Piloni, & Condés-Lara, 2014; Mogil et al., 2011), а также с улучшением социального обучения (Freeman & Young, 2016). Таким образом, интенсивное удовольствие от оргазма возникает благодаря сложному (вероятно, с преобладанием опиоидов) нейрохимическому коктейлю, вводимому во время пика чувственного транса, что создает еще более глубокое состояние сексуального экстаза.
Это "нормально" - "нормально" тогда и только тогда, пока соблюдаются условия высшей (наркотической) гратификации этого. Всё остальное - только вторичное по отношению к этому. (Возврат к началу есть озверение и варварство, но это не значит, что можно его вот так вот запросто игнорировать, - это не получится физически (в силу наркотического эффекта, производимого на уровне тела, т.е. "инстинктов", т.е. так называемых "любви", "счастья" и прочих красивых слов, призванных скрыть звериное начало и природную действительность этих явлений).)
> И это даже не о "арря традиционные ценности", а фактическая констатация того, что строй общества задаётся прежде всего биологически-процессуально, "инстинктами". Всё остальное - несущественный фарс, на фоне этого.
>>70489
Я выше написал про перцентили, т.е. речь была прежде всего о секулярном и имущественно-экономическом (дальше - правовое и властное). (Разве из апелляции к мусульманству это не видно? Тем более если у баптистов будут выполняться те же условия - то случится ровным счётом тот же самый эффект и разрушение "семейных ценностей".)
По-другому говоря: все эти баптисты и христиане живут в секулярном мире. Они не могут иначе. (Даже Юта и Саудия также включены в секулярность, и Саудия уже стала "прогинаться" под неё, что вызывает негативный отклик у настоящих муслимов.)
Я выше написал про перцентили, т.е. речь была прежде всего о секулярном и имущественно-экономическом (дальше - правовое и властное). (Разве из апелляции к мусульманству это не видно? Тем более если у баптистов будут выполняться те же условия - то случится ровным счётом тот же самый эффект и разрушение "семейных ценностей".)
По-другому говоря: все эти баптисты и христиане живут в секулярном мире. Они не могут иначе. (Даже Юта и Саудия также включены в секулярность, и Саудия уже стала "прогинаться" под неё, что вызывает негативный отклик у настоящих муслимов.)
>>70489
Мне просто любопытно, а что будет если твои слова закинуть куда-нибудь в /re... И посмотреть на ответы и реакции.
В любом случае, чисто статистически это:
1) Слишком малая выборка по отношению к крупной популяции,
2) Каждая пара нечто за собой скрывает, например, кроме "спальни", - имущественные дрязги и желания (как и властные по отношению к собственности друг над другом, чужим временем, силами и прочим, - не только телом или имуществом),
3) Вопрос снова возникает имущественно-экономический: кто обеспечивает эти пары? Неужели люди секулярные (на которых "христиане" в том числе зарабатывают услугами и товарами)?
4) И вопрос о телеологии и миметических желаниях, - как влияет на них посторонние желания?
Просто постулировать "у христиан всё нормально" - недостаточно, это "дедовская" аргументация в духе "а раньше было лучше" без разъяснения хотя бы видимости онтологического статуса утверждаемого.
>В православии признают их крещение
Мне просто любопытно, а что будет если твои слова закинуть куда-нибудь в /re... И посмотреть на ответы и реакции.
В любом случае, чисто статистически это:
1) Слишком малая выборка по отношению к крупной популяции,
2) Каждая пара нечто за собой скрывает, например, кроме "спальни", - имущественные дрязги и желания (как и властные по отношению к собственности друг над другом, чужим временем, силами и прочим, - не только телом или имуществом),
3) Вопрос снова возникает имущественно-экономический: кто обеспечивает эти пары? Неужели люди секулярные (на которых "христиане" в том числе зарабатывают услугами и товарами)?
4) И вопрос о телеологии и миметических желаниях, - как влияет на них посторонние желания?
Просто постулировать "у христиан всё нормально" - недостаточно, это "дедовская" аргументация в духе "а раньше было лучше" без разъяснения хотя бы видимости онтологического статуса утверждаемого.
>>70491
Для христиан не проблема жить среди язычников, атеистов и т.д. "Выполняться те же условия..." - ты слишком много значения придаешь внешним обстоятельствам. Бог все управит. Jesus can work it out. Если полагаться чисто на себя, то конечно, будет тряска. Самоценность/цель для христиан не в крепких семьях, взаимопомощи, законопослушности, просто оно все приходит от Бога, когда люди искренне желают служить Богу и жить по-библейски.
В твоей схеме нет представления о Боге, есть абстрактные верующие, куда включены также мусульмане и язычники-мормоны, которые прогибаются или не прогибаются под секулярность. А для христиан история народов это череда благословений и санкций Божиих.
>>70492
А смысл? Баптисты крестят во имя Бога Троицы. Это легитимное крещение в православном понимании. В православие крещеных баптистами присоединяют через таинство миропомазания. Если кто-то из православных считает иначе, то может спросить священника на своем приходе.
Для христиан не проблема жить среди язычников, атеистов и т.д. "Выполняться те же условия..." - ты слишком много значения придаешь внешним обстоятельствам. Бог все управит. Jesus can work it out. Если полагаться чисто на себя, то конечно, будет тряска. Самоценность/цель для христиан не в крепких семьях, взаимопомощи, законопослушности, просто оно все приходит от Бога, когда люди искренне желают служить Богу и жить по-библейски.
В твоей схеме нет представления о Боге, есть абстрактные верующие, куда включены также мусульмане и язычники-мормоны, которые прогибаются или не прогибаются под секулярность. А для христиан история народов это череда благословений и санкций Божиих.
>>70492
>Мне просто любопытно, а что будет если твои слова закинуть куда-нибудь в /re... И посмотреть на ответы и реакции.
А смысл? Баптисты крестят во имя Бога Троицы. Это легитимное крещение в православном понимании. В православие крещеных баптистами присоединяют через таинство миропомазания. Если кто-то из православных считает иначе, то может спросить священника на своем приходе.
>>70493
Почему тогда многие мусульмане негативно относятся к баптистам и положительно к (православным) христианам? Это ведь не от их личного мнения идёт, а от имамов.
Грубо говоря, баптисты это не "люди Книги".
Ты, кажется, не понял, у меня имманентная картина и ситуация. Трансцендентного Бога нет, да. Но у меня не идёт речь о "прогибании под секулярное" - это уже твоя отсебятина. Я о чём речь вёл, то прямо и написал, - что "прогибает" и "секулярщиков", то и служит основанием, - даже для верующих христиан, буддистов и мусульман: >>70490
Это более честная оценка ситуации - все группы (социологически) кладутся на одно-единственное, общее основание. И если ты хочешь добавить к этому "божественности" ситуации - то панентеизм или пантеизм, - предлагаются прямо к твоему вкусовому любознанию.
Иначе это просто слепота. "Бог разберётся" - Бог нигде не разберётся. Бога по мелочам не тревожат. Мелочи людь должна решать сама. Так же и с этим - ты апеллируешь к божественности ситуации, - я её отрицаю, я говорю: "Бог" - это не первая, а последняя инстанция. Следовательно, - "апофазис", наиболее пустое из всех понятий, - то есть, "Всё". (Когда первая и общая для всех инстанция, это, уже понятно из к "инстинктам" апелляции - прежде всего максимальная гратификация, ложно обозначаемая как "любовь" ("Бога"), "счастье" и "Жизнь" (в том числе и "знание").)
А слепая вера - это не аргумент, ни в какой ситуации. Это просто глупость.
>А смысл? Баптисты крестят во имя Бога Троицы. Это легитимное крещение в православном понимании. В православие крещеных баптистами присоединяют через таинство миропомазания. Если кто-то из православных считает иначе, то может спросить священника на своем приходе.
Почему тогда многие мусульмане негативно относятся к баптистам и положительно к (православным) христианам? Это ведь не от их личного мнения идёт, а от имамов.
Грубо говоря, баптисты это не "люди Книги".
>Для христиан не проблема жить среди язычников, атеистов и т.д. "Выполняться те же условия..." - ты слишком много значения придаешь внешним обстоятельствам. Бог все управит. Jesus can work it out. Если полагаться чисто на себя, то конечно, будет тряска. Самоценность/цель для христиан не в крепких семьях, взаимопомощи, законопослушности, просто оно все приходит от Бога, когда люди искренне желают служить Богу и жить по-библейски.
>В твоей схеме нет представления о Боге, есть абстрактные верующие, куда включены также мусульмане и язычники-мормоны, которые прогибаются или не прогибаются под секулярность. А для христиан история народов это череда благословений и санкций Божиих.
Ты, кажется, не понял, у меня имманентная картина и ситуация. Трансцендентного Бога нет, да. Но у меня не идёт речь о "прогибании под секулярное" - это уже твоя отсебятина. Я о чём речь вёл, то прямо и написал, - что "прогибает" и "секулярщиков", то и служит основанием, - даже для верующих христиан, буддистов и мусульман: >>70490
Это более честная оценка ситуации - все группы (социологически) кладутся на одно-единственное, общее основание. И если ты хочешь добавить к этому "божественности" ситуации - то панентеизм или пантеизм, - предлагаются прямо к твоему вкусовому любознанию.
Иначе это просто слепота. "Бог разберётся" - Бог нигде не разберётся. Бога по мелочам не тревожат. Мелочи людь должна решать сама. Так же и с этим - ты апеллируешь к божественности ситуации, - я её отрицаю, я говорю: "Бог" - это не первая, а последняя инстанция. Следовательно, - "апофазис", наиболее пустое из всех понятий, - то есть, "Всё". (Когда первая и общая для всех инстанция, это, уже понятно из к "инстинктам" апелляции - прежде всего максимальная гратификация, ложно обозначаемая как "любовь" ("Бога"), "счастье" и "Жизнь" (в том числе и "знание").)
А слепая вера - это не аргумент, ни в какой ситуации. Это просто глупость.
>>70493
Почему тогда многие мусульмане негативно относятся к баптистам и положительно к (православным) христианам? Это ведь не от их личного мнения идёт, а от имамов.
Грубо говоря, баптисты это не "люди Книги".
Ты, кажется, не понял, у меня имманентная картина и ситуация. Трансцендентного Бога нет, да. Но у меня не идёт речь о "прогибании под секулярное" - это уже твоя отсебятина. Я о чём речь вёл, то прямо и написал, - что "прогибает" и "секулярщиков", то и служит основанием, - даже для верующих христиан, буддистов и мусульман: >>70490
Это более честная оценка ситуации - все группы (социологически) кладутся на одно-единственное, общее основание. И если ты хочешь добавить к этому "божественности" ситуации - то панентеизм или пантеизм, - предлагаются прямо к твоему вкусовому любознанию.
Иначе это просто слепота. "Бог разберётся" - Бог нигде не разберётся. Бога по мелочам не тревожат. Мелочи людь должна решать сама. Так же и с этим - ты апеллируешь к божественности ситуации, - я её отрицаю, я говорю: "Бог" - это не первая, а последняя инстанция. Следовательно, - "апофазис", наиболее пустое из всех понятий, - то есть, "Всё". (Когда первая и общая для всех инстанция, это, уже понятно из к "инстинктам" апелляции - прежде всего максимальная гратификация, ложно обозначаемая как "любовь" ("Бога"), "счастье" и "Жизнь" (в том числе и "знание").)
А слепая вера - это не аргумент, ни в какой ситуации. Это просто глупость.
>А смысл? Баптисты крестят во имя Бога Троицы. Это легитимное крещение в православном понимании. В православие крещеных баптистами присоединяют через таинство миропомазания. Если кто-то из православных считает иначе, то может спросить священника на своем приходе.
Почему тогда многие мусульмане негативно относятся к баптистам и положительно к (православным) христианам? Это ведь не от их личного мнения идёт, а от имамов.
Грубо говоря, баптисты это не "люди Книги".
>Для христиан не проблема жить среди язычников, атеистов и т.д. "Выполняться те же условия..." - ты слишком много значения придаешь внешним обстоятельствам. Бог все управит. Jesus can work it out. Если полагаться чисто на себя, то конечно, будет тряска. Самоценность/цель для христиан не в крепких семьях, взаимопомощи, законопослушности, просто оно все приходит от Бога, когда люди искренне желают служить Богу и жить по-библейски.
>В твоей схеме нет представления о Боге, есть абстрактные верующие, куда включены также мусульмане и язычники-мормоны, которые прогибаются или не прогибаются под секулярность. А для христиан история народов это череда благословений и санкций Божиих.
Ты, кажется, не понял, у меня имманентная картина и ситуация. Трансцендентного Бога нет, да. Но у меня не идёт речь о "прогибании под секулярное" - это уже твоя отсебятина. Я о чём речь вёл, то прямо и написал, - что "прогибает" и "секулярщиков", то и служит основанием, - даже для верующих христиан, буддистов и мусульман: >>70490
Это более честная оценка ситуации - все группы (социологически) кладутся на одно-единственное, общее основание. И если ты хочешь добавить к этому "божественности" ситуации - то панентеизм или пантеизм, - предлагаются прямо к твоему вкусовому любознанию.
Иначе это просто слепота. "Бог разберётся" - Бог нигде не разберётся. Бога по мелочам не тревожат. Мелочи людь должна решать сама. Так же и с этим - ты апеллируешь к божественности ситуации, - я её отрицаю, я говорю: "Бог" - это не первая, а последняя инстанция. Следовательно, - "апофазис", наиболее пустое из всех понятий, - то есть, "Всё". (Когда первая и общая для всех инстанция, это, уже понятно из к "инстинктам" апелляции - прежде всего максимальная гратификация, ложно обозначаемая как "любовь" ("Бога"), "счастье" и "Жизнь" (в том числе и "знание").)
А слепая вера - это не аргумент, ни в какой ситуации. Это просто глупость.
>>70297
Некогда в образах птиц искал я счастливых примет: тогда вы пустили сову – зловещее чудовище – на путь мой. О, где вы теперь, мои нежные искания?
“Человеческое, слишком человеческое”. Книга.
Печально робкая, когда глядишь назад,
Когда вперед, доверья полн твой взгляд:
О, птица, кто ты? я назвать тебя бессилен:
Орел иль баловень Минервы фи-фи-филин?
Вот как у самого Ницше, по его собственному признанию, сочетаются все его противоречивости и парадоксы его жизненной ситуации:
— Первый толчок к тому, чтобы сообщить что-то о своих гипотезах относительно происхождения морали, мне дал ясный, чистый и умный, а также немного наивный книжечка, в которой мне впервые явно встретился обратный и извращённый тип генеалогических гипотез, свойственный, как оказалось, английской школе, и который меня привлёк — с той силой притяжения, которая присуща всему противоположному, всему антиподическому. Название книги было «Происхождение моральных чувств»; её автор — доктор Пол Рее; год выпуска — 1877. Возможно, я никогда не читал ничего, к чему бы я так часто, изречение за изречением, вывод за выводом, говорил бы себе «нет», как к этой книге. Но вовсе не с раздражением и нетерпением. В вышеупомянутом произведении, над которым я тогда работал, я время от времени ссылался на высказывания этой книги, не опровергая их — что мне до опровержений! — а, как это свойственно позитивному духу, ставя на место маловероятного более вероятное, в некоторых случаях заменяя ошибку другой. Тогда я впервые вынес на свет эти гипотезы о происхождении, которым посвящены эти рассуждения, с неловкостью, которую я сам бы хотел скрыть, ещё не вполне свободно, без собственного языка для этих вещей и с множеством колебаний и сомнений. В частности, можно сравнить то, что я говорю в «Человеческом, слишком человеческом», с. 51 о двойном происхождении добра и зла (из сфер знати и рабов); а также с. 119 и далее о ценности и происхождении аскетической морали; с. 78, 82, II, 35 о «нравственности обычаев», той гораздо более древней и первоначальной формы морали, которая кардинально отличается от альтруистического способа оценки (в котором доктор Рее, как и все английские генеалоги морали, видит моральную оценку как таковую); с. 74, «Странник» с. 29, «Утро» с. 99 о происхождении справедливости как баланса между примерно равными силами (равновесие как условие всех договоров, следовательно, всего права); а также о происхождении наказания в «Страннике» с. 25, 34, где террористическая цель не является ни существенной, ни изначальной (как утверждает доктор Рее: — она скорее вводится в наказание при определённых обстоятельствах и всегда как нечто дополнительное, как нечто, что к нему присоединяется). —
Я устремился к тебе – и попятилась ты от меня; зашелестели, взлетели, взвились на меня извивы волос твоих!
От тебя и от этих змей отпрянул я: и остановилась ты, полуотвернувшись, и страстное желание сквозило во взгляде твоем.
Лукавыми взорами учишь ты меня кривым путям; на кривых путях научаются коварству ноги мои!
Вблизи я боюсь тебя, издали – обожаю; твое бегство завлекает, твой взыскующий взгляд – останавливает: я страдаю, но чего не выстрадал бы я ради тебя!
Ради тебя, чей холод воспламеняет, чья ненависть обольщает, чье бегство привязывает, чьи насмешки волнуют:
– кто не испытывал ненависти к тебе – сковывающей, опутывающей, соблазняющей, ищущей, обретающей! Кто не любил тебя – невинную, нетерпеливую, взбалмошную грешницу с глазами ребенка!
Куда влечешь ты меня теперь, ты – верх совершенства и неукротимости? И вновь убегаешь – сладостная и неблагодарная ветреница!
В танце стремлюсь я за тобой, по малейшему следу, тобой оставленному. Где ты? Подай же мне руку! Дай хоть один пальчик!
Тут пещеры и заросли: можно заблудиться! Стой! Подожди! Разве не видишь ты, как проносятся совы и летучие мыши?
Ты – сова! Ты – летучая мышь! Хочешь дразнить меня? Где мы? Не у собак ли научилась ты выть и отрывисто лаять?
Как мило скалишь ты на меня свои белые зубки, а злые глаза так и сверкают в тени кудрей!
Вот это танец так танец! Я – охотник, кем же хочешь ты быть: моей собакой или серной?
Вот ты и рядом! Еще быстрее, злая попрыгунья! А теперь вверх! И туда! Увы! Прыгая, упал я сам!
О надменная, смотри, – я лежу и молю о пощаде! Более приятными тропами хотел бы идти я с тобой:
– тропами любви через безмолвие пестрых зарослей! Или там, по берегу озера, в глубинах которого танцуют золотые рыбки!
Ты утомилась? Взгляни на вечернюю зарю; а вон – пасутся овцы; разве не чудесно уснуть под звуки пастушьей свирели?
Ты так устала? Я отнесу тебя туда, обними меня! А если ты чувствуешь жажду, я найду чем напоить тебя, только от этого питья откажутся уста твои!
О эта гибкая, проворная змея, проклятая колдунья! Ускользнула! Где ты? А на лице моем остались два красных пятна от прикосновения рук твоих!
Право, устал я вечно быть пастухом твоим! До сих пор я пел тебе, чародейка, а теперь – ты у меня закричишь!
В такт плетке моей будешь ты плясать и кричать! Ведь я не забыл плетку? Нет!
Некогда в образах птиц искал я счастливых примет: тогда вы пустили сову – зловещее чудовище – на путь мой. О, где вы теперь, мои нежные искания?
“Человеческое, слишком человеческое”. Книга.
Печально робкая, когда глядишь назад,
Когда вперед, доверья полн твой взгляд:
О, птица, кто ты? я назвать тебя бессилен:
Орел иль баловень Минервы фи-фи-филин?
Вот как у самого Ницше, по его собственному признанию, сочетаются все его противоречивости и парадоксы его жизненной ситуации:
— Первый толчок к тому, чтобы сообщить что-то о своих гипотезах относительно происхождения морали, мне дал ясный, чистый и умный, а также немного наивный книжечка, в которой мне впервые явно встретился обратный и извращённый тип генеалогических гипотез, свойственный, как оказалось, английской школе, и который меня привлёк — с той силой притяжения, которая присуща всему противоположному, всему антиподическому. Название книги было «Происхождение моральных чувств»; её автор — доктор Пол Рее; год выпуска — 1877. Возможно, я никогда не читал ничего, к чему бы я так часто, изречение за изречением, вывод за выводом, говорил бы себе «нет», как к этой книге. Но вовсе не с раздражением и нетерпением. В вышеупомянутом произведении, над которым я тогда работал, я время от времени ссылался на высказывания этой книги, не опровергая их — что мне до опровержений! — а, как это свойственно позитивному духу, ставя на место маловероятного более вероятное, в некоторых случаях заменяя ошибку другой. Тогда я впервые вынес на свет эти гипотезы о происхождении, которым посвящены эти рассуждения, с неловкостью, которую я сам бы хотел скрыть, ещё не вполне свободно, без собственного языка для этих вещей и с множеством колебаний и сомнений. В частности, можно сравнить то, что я говорю в «Человеческом, слишком человеческом», с. 51 о двойном происхождении добра и зла (из сфер знати и рабов); а также с. 119 и далее о ценности и происхождении аскетической морали; с. 78, 82, II, 35 о «нравственности обычаев», той гораздо более древней и первоначальной формы морали, которая кардинально отличается от альтруистического способа оценки (в котором доктор Рее, как и все английские генеалоги морали, видит моральную оценку как таковую); с. 74, «Странник» с. 29, «Утро» с. 99 о происхождении справедливости как баланса между примерно равными силами (равновесие как условие всех договоров, следовательно, всего права); а также о происхождении наказания в «Страннике» с. 25, 34, где террористическая цель не является ни существенной, ни изначальной (как утверждает доктор Рее: — она скорее вводится в наказание при определённых обстоятельствах и всегда как нечто дополнительное, как нечто, что к нему присоединяется). —
Я устремился к тебе – и попятилась ты от меня; зашелестели, взлетели, взвились на меня извивы волос твоих!
От тебя и от этих змей отпрянул я: и остановилась ты, полуотвернувшись, и страстное желание сквозило во взгляде твоем.
Лукавыми взорами учишь ты меня кривым путям; на кривых путях научаются коварству ноги мои!
Вблизи я боюсь тебя, издали – обожаю; твое бегство завлекает, твой взыскующий взгляд – останавливает: я страдаю, но чего не выстрадал бы я ради тебя!
Ради тебя, чей холод воспламеняет, чья ненависть обольщает, чье бегство привязывает, чьи насмешки волнуют:
– кто не испытывал ненависти к тебе – сковывающей, опутывающей, соблазняющей, ищущей, обретающей! Кто не любил тебя – невинную, нетерпеливую, взбалмошную грешницу с глазами ребенка!
Куда влечешь ты меня теперь, ты – верх совершенства и неукротимости? И вновь убегаешь – сладостная и неблагодарная ветреница!
В танце стремлюсь я за тобой, по малейшему следу, тобой оставленному. Где ты? Подай же мне руку! Дай хоть один пальчик!
Тут пещеры и заросли: можно заблудиться! Стой! Подожди! Разве не видишь ты, как проносятся совы и летучие мыши?
Ты – сова! Ты – летучая мышь! Хочешь дразнить меня? Где мы? Не у собак ли научилась ты выть и отрывисто лаять?
Как мило скалишь ты на меня свои белые зубки, а злые глаза так и сверкают в тени кудрей!
Вот это танец так танец! Я – охотник, кем же хочешь ты быть: моей собакой или серной?
Вот ты и рядом! Еще быстрее, злая попрыгунья! А теперь вверх! И туда! Увы! Прыгая, упал я сам!
О надменная, смотри, – я лежу и молю о пощаде! Более приятными тропами хотел бы идти я с тобой:
– тропами любви через безмолвие пестрых зарослей! Или там, по берегу озера, в глубинах которого танцуют золотые рыбки!
Ты утомилась? Взгляни на вечернюю зарю; а вон – пасутся овцы; разве не чудесно уснуть под звуки пастушьей свирели?
Ты так устала? Я отнесу тебя туда, обними меня! А если ты чувствуешь жажду, я найду чем напоить тебя, только от этого питья откажутся уста твои!
О эта гибкая, проворная змея, проклятая колдунья! Ускользнула! Где ты? А на лице моем остались два красных пятна от прикосновения рук твоих!
Право, устал я вечно быть пастухом твоим! До сих пор я пел тебе, чародейка, а теперь – ты у меня закричишь!
В такт плетке моей будешь ты плясать и кричать! Ведь я не забыл плетку? Нет!
>>70297
Некогда в образах птиц искал я счастливых примет: тогда вы пустили сову – зловещее чудовище – на путь мой. О, где вы теперь, мои нежные искания?
“Человеческое, слишком человеческое”. Книга.
Печально робкая, когда глядишь назад,
Когда вперед, доверья полн твой взгляд:
О, птица, кто ты? я назвать тебя бессилен:
Орел иль баловень Минервы фи-фи-филин?
Вот как у самого Ницше, по его собственному признанию, сочетаются все его противоречивости и парадоксы его жизненной ситуации:
— Первый толчок к тому, чтобы сообщить что-то о своих гипотезах относительно происхождения морали, мне дал ясный, чистый и умный, а также немного наивный книжечка, в которой мне впервые явно встретился обратный и извращённый тип генеалогических гипотез, свойственный, как оказалось, английской школе, и который меня привлёк — с той силой притяжения, которая присуща всему противоположному, всему антиподическому. Название книги было «Происхождение моральных чувств»; её автор — доктор Пол Рее; год выпуска — 1877. Возможно, я никогда не читал ничего, к чему бы я так часто, изречение за изречением, вывод за выводом, говорил бы себе «нет», как к этой книге. Но вовсе не с раздражением и нетерпением. В вышеупомянутом произведении, над которым я тогда работал, я время от времени ссылался на высказывания этой книги, не опровергая их — что мне до опровержений! — а, как это свойственно позитивному духу, ставя на место маловероятного более вероятное, в некоторых случаях заменяя ошибку другой. Тогда я впервые вынес на свет эти гипотезы о происхождении, которым посвящены эти рассуждения, с неловкостью, которую я сам бы хотел скрыть, ещё не вполне свободно, без собственного языка для этих вещей и с множеством колебаний и сомнений. В частности, можно сравнить то, что я говорю в «Человеческом, слишком человеческом», с. 51 о двойном происхождении добра и зла (из сфер знати и рабов); а также с. 119 и далее о ценности и происхождении аскетической морали; с. 78, 82, II, 35 о «нравственности обычаев», той гораздо более древней и первоначальной формы морали, которая кардинально отличается от альтруистического способа оценки (в котором доктор Рее, как и все английские генеалоги морали, видит моральную оценку как таковую); с. 74, «Странник» с. 29, «Утро» с. 99 о происхождении справедливости как баланса между примерно равными силами (равновесие как условие всех договоров, следовательно, всего права); а также о происхождении наказания в «Страннике» с. 25, 34, где террористическая цель не является ни существенной, ни изначальной (как утверждает доктор Рее: — она скорее вводится в наказание при определённых обстоятельствах и всегда как нечто дополнительное, как нечто, что к нему присоединяется). —
Я устремился к тебе – и попятилась ты от меня; зашелестели, взлетели, взвились на меня извивы волос твоих!
От тебя и от этих змей отпрянул я: и остановилась ты, полуотвернувшись, и страстное желание сквозило во взгляде твоем.
Лукавыми взорами учишь ты меня кривым путям; на кривых путях научаются коварству ноги мои!
Вблизи я боюсь тебя, издали – обожаю; твое бегство завлекает, твой взыскующий взгляд – останавливает: я страдаю, но чего не выстрадал бы я ради тебя!
Ради тебя, чей холод воспламеняет, чья ненависть обольщает, чье бегство привязывает, чьи насмешки волнуют:
– кто не испытывал ненависти к тебе – сковывающей, опутывающей, соблазняющей, ищущей, обретающей! Кто не любил тебя – невинную, нетерпеливую, взбалмошную грешницу с глазами ребенка!
Куда влечешь ты меня теперь, ты – верх совершенства и неукротимости? И вновь убегаешь – сладостная и неблагодарная ветреница!
В танце стремлюсь я за тобой, по малейшему следу, тобой оставленному. Где ты? Подай же мне руку! Дай хоть один пальчик!
Тут пещеры и заросли: можно заблудиться! Стой! Подожди! Разве не видишь ты, как проносятся совы и летучие мыши?
Ты – сова! Ты – летучая мышь! Хочешь дразнить меня? Где мы? Не у собак ли научилась ты выть и отрывисто лаять?
Как мило скалишь ты на меня свои белые зубки, а злые глаза так и сверкают в тени кудрей!
Вот это танец так танец! Я – охотник, кем же хочешь ты быть: моей собакой или серной?
Вот ты и рядом! Еще быстрее, злая попрыгунья! А теперь вверх! И туда! Увы! Прыгая, упал я сам!
О надменная, смотри, – я лежу и молю о пощаде! Более приятными тропами хотел бы идти я с тобой:
– тропами любви через безмолвие пестрых зарослей! Или там, по берегу озера, в глубинах которого танцуют золотые рыбки!
Ты утомилась? Взгляни на вечернюю зарю; а вон – пасутся овцы; разве не чудесно уснуть под звуки пастушьей свирели?
Ты так устала? Я отнесу тебя туда, обними меня! А если ты чувствуешь жажду, я найду чем напоить тебя, только от этого питья откажутся уста твои!
О эта гибкая, проворная змея, проклятая колдунья! Ускользнула! Где ты? А на лице моем остались два красных пятна от прикосновения рук твоих!
Право, устал я вечно быть пастухом твоим! До сих пор я пел тебе, чародейка, а теперь – ты у меня закричишь!
В такт плетке моей будешь ты плясать и кричать! Ведь я не забыл плетку? Нет!
Некогда в образах птиц искал я счастливых примет: тогда вы пустили сову – зловещее чудовище – на путь мой. О, где вы теперь, мои нежные искания?
“Человеческое, слишком человеческое”. Книга.
Печально робкая, когда глядишь назад,
Когда вперед, доверья полн твой взгляд:
О, птица, кто ты? я назвать тебя бессилен:
Орел иль баловень Минервы фи-фи-филин?
Вот как у самого Ницше, по его собственному признанию, сочетаются все его противоречивости и парадоксы его жизненной ситуации:
— Первый толчок к тому, чтобы сообщить что-то о своих гипотезах относительно происхождения морали, мне дал ясный, чистый и умный, а также немного наивный книжечка, в которой мне впервые явно встретился обратный и извращённый тип генеалогических гипотез, свойственный, как оказалось, английской школе, и который меня привлёк — с той силой притяжения, которая присуща всему противоположному, всему антиподическому. Название книги было «Происхождение моральных чувств»; её автор — доктор Пол Рее; год выпуска — 1877. Возможно, я никогда не читал ничего, к чему бы я так часто, изречение за изречением, вывод за выводом, говорил бы себе «нет», как к этой книге. Но вовсе не с раздражением и нетерпением. В вышеупомянутом произведении, над которым я тогда работал, я время от времени ссылался на высказывания этой книги, не опровергая их — что мне до опровержений! — а, как это свойственно позитивному духу, ставя на место маловероятного более вероятное, в некоторых случаях заменяя ошибку другой. Тогда я впервые вынес на свет эти гипотезы о происхождении, которым посвящены эти рассуждения, с неловкостью, которую я сам бы хотел скрыть, ещё не вполне свободно, без собственного языка для этих вещей и с множеством колебаний и сомнений. В частности, можно сравнить то, что я говорю в «Человеческом, слишком человеческом», с. 51 о двойном происхождении добра и зла (из сфер знати и рабов); а также с. 119 и далее о ценности и происхождении аскетической морали; с. 78, 82, II, 35 о «нравственности обычаев», той гораздо более древней и первоначальной формы морали, которая кардинально отличается от альтруистического способа оценки (в котором доктор Рее, как и все английские генеалоги морали, видит моральную оценку как таковую); с. 74, «Странник» с. 29, «Утро» с. 99 о происхождении справедливости как баланса между примерно равными силами (равновесие как условие всех договоров, следовательно, всего права); а также о происхождении наказания в «Страннике» с. 25, 34, где террористическая цель не является ни существенной, ни изначальной (как утверждает доктор Рее: — она скорее вводится в наказание при определённых обстоятельствах и всегда как нечто дополнительное, как нечто, что к нему присоединяется). —
Я устремился к тебе – и попятилась ты от меня; зашелестели, взлетели, взвились на меня извивы волос твоих!
От тебя и от этих змей отпрянул я: и остановилась ты, полуотвернувшись, и страстное желание сквозило во взгляде твоем.
Лукавыми взорами учишь ты меня кривым путям; на кривых путях научаются коварству ноги мои!
Вблизи я боюсь тебя, издали – обожаю; твое бегство завлекает, твой взыскующий взгляд – останавливает: я страдаю, но чего не выстрадал бы я ради тебя!
Ради тебя, чей холод воспламеняет, чья ненависть обольщает, чье бегство привязывает, чьи насмешки волнуют:
– кто не испытывал ненависти к тебе – сковывающей, опутывающей, соблазняющей, ищущей, обретающей! Кто не любил тебя – невинную, нетерпеливую, взбалмошную грешницу с глазами ребенка!
Куда влечешь ты меня теперь, ты – верх совершенства и неукротимости? И вновь убегаешь – сладостная и неблагодарная ветреница!
В танце стремлюсь я за тобой, по малейшему следу, тобой оставленному. Где ты? Подай же мне руку! Дай хоть один пальчик!
Тут пещеры и заросли: можно заблудиться! Стой! Подожди! Разве не видишь ты, как проносятся совы и летучие мыши?
Ты – сова! Ты – летучая мышь! Хочешь дразнить меня? Где мы? Не у собак ли научилась ты выть и отрывисто лаять?
Как мило скалишь ты на меня свои белые зубки, а злые глаза так и сверкают в тени кудрей!
Вот это танец так танец! Я – охотник, кем же хочешь ты быть: моей собакой или серной?
Вот ты и рядом! Еще быстрее, злая попрыгунья! А теперь вверх! И туда! Увы! Прыгая, упал я сам!
О надменная, смотри, – я лежу и молю о пощаде! Более приятными тропами хотел бы идти я с тобой:
– тропами любви через безмолвие пестрых зарослей! Или там, по берегу озера, в глубинах которого танцуют золотые рыбки!
Ты утомилась? Взгляни на вечернюю зарю; а вон – пасутся овцы; разве не чудесно уснуть под звуки пастушьей свирели?
Ты так устала? Я отнесу тебя туда, обними меня! А если ты чувствуешь жажду, я найду чем напоить тебя, только от этого питья откажутся уста твои!
О эта гибкая, проворная змея, проклятая колдунья! Ускользнула! Где ты? А на лице моем остались два красных пятна от прикосновения рук твоих!
Право, устал я вечно быть пастухом твоим! До сих пор я пел тебе, чародейка, а теперь – ты у меня закричишь!
В такт плетке моей будешь ты плясать и кричать! Ведь я не забыл плетку? Нет!
>>70297
>>70496
Высшие люди, уж не думаете ли вы, что пришел я исправлять дурное, сделанное вами?
Или устроить вам, страждущим, удобный ночлег? Или вам, скитальцам, блуждающим и сбившимся с пути, указать легкие тропинки?
Нет! Нет! Трижды нет! Надо, чтобы больше погибало вас и чтобы гибли самые лучшие, ибо должно становиться вам все хуже и хуже. Только так,
– только так вырастает человек до той высоты, где молния поражает его, до высоты, достаточно высокой для молнии!
К немногому, к продолжительному, к далекому стремятся мысль и тоска моя: что мне до вашей маленькой, короткой, многообразной нищеты!
Вы мало страдаете! Ибо страдаете за себя; вы еще не страдали за человека. Вы солжете, если станете утверждать обратное! Никто из вас не страдал еще за то, за что страдал я.
Также это:
Эти английские психологи, которым мы обязаны, пожалуй, единственными попытками составить историю происхождения морали, — они представляют собой немалую загадку сами по себе; более того, признаюсь, именно этим, как живые загадки, они имеют нечто существенное перед своими книгами — они сами интересны! Эти английские психологи — что они, собственно, хотят? Мы находим их, будь то добровольно или невольно, всегда занимающимися одним и тем же: они стремятся выдвигать на передний план постыдные стороны нашей внутренней жизни и именно там искать то, что действительно эффективно, ведуще, решающе для развития, там, где интеллектуальная гордость человека в последнюю очередь захотела бы это найти (например, в инерции привычки или в забывчивости, или в слепой и случайной механике переплетения идей, или в чем-то совершенно пассивном, автоматическом, рефлекторном, молекулярном и глубоко тупом) — что движет этими психологами, что толкает их именно в эту сторону? Это скрытый, зловещий, подлый, возможно, даже неосознаваемый инстинкт уничижения человека? Или, может быть, пессимистическое подозрение, недоверие разочарованных, омрачённых, ядовитых и израненных идеалистов? Или же какая-то маленькая подземная враждебность и злоба против христианства (и Платона), которая, возможно, даже не дошла до сознания? Или, наоборот, влечение к странному, болезненно-парадоксальному, сомнительному и бессмысленному в бытии? Или, наконец — всё это понемногу, чуть-чуть подлости, чуть-чуть омрачения, чуть-чуть антихристианства, чуть-чуть острых ощущений и потребности в перце?… Но мне говорят, что это просто старые, холодные, скучные лягушки, которые ползают по человеку и в человеке, как будто они в своей стихии, то есть в болоте. Я воспринимаю это с сопротивлением, более того, не верю в это; и если можно чего-то желать, когда невозможно точно знать, то я искренне желаю, чтобы дело обстояло наоборот, — чтобы эти исследователи и микроскописты души на самом деле были смелыми, благородными и гордыми существами, которые умеют держать своё сердце, как и свою боль, в узде, и воспитаны так, чтобы жертвовать всем, что есть в их жизни, ради истины, любой истины, даже самой простой, горькой, уродливой, неприятной, нехристианской, аморальной истины… Потому что такие истины существуют.
Условия, при которых меня понимают и тогда уже понимают с необходимостью, - я знаю их слишком хорошо. Надо быть честным в интеллектуальных вещах до жестокости, чтобы только вынести мою серьёзность, мою страсть. Надо иметь привычку жить на горах - видеть под собою жалкую болтовню современной политики и национального эгоизма. Надо сделаться равнодушным, никогда не спрашивать, приносит ли истина пользу или становится роком для личности... Пристрастие силы к вопросам, на которые сегодня ни у кого нет мужества; мужество к запретному, предназначение к лабиринту.
>>70496
Высшие люди, уж не думаете ли вы, что пришел я исправлять дурное, сделанное вами?
Или устроить вам, страждущим, удобный ночлег? Или вам, скитальцам, блуждающим и сбившимся с пути, указать легкие тропинки?
Нет! Нет! Трижды нет! Надо, чтобы больше погибало вас и чтобы гибли самые лучшие, ибо должно становиться вам все хуже и хуже. Только так,
– только так вырастает человек до той высоты, где молния поражает его, до высоты, достаточно высокой для молнии!
К немногому, к продолжительному, к далекому стремятся мысль и тоска моя: что мне до вашей маленькой, короткой, многообразной нищеты!
Вы мало страдаете! Ибо страдаете за себя; вы еще не страдали за человека. Вы солжете, если станете утверждать обратное! Никто из вас не страдал еще за то, за что страдал я.
Также это:
Эти английские психологи, которым мы обязаны, пожалуй, единственными попытками составить историю происхождения морали, — они представляют собой немалую загадку сами по себе; более того, признаюсь, именно этим, как живые загадки, они имеют нечто существенное перед своими книгами — они сами интересны! Эти английские психологи — что они, собственно, хотят? Мы находим их, будь то добровольно или невольно, всегда занимающимися одним и тем же: они стремятся выдвигать на передний план постыдные стороны нашей внутренней жизни и именно там искать то, что действительно эффективно, ведуще, решающе для развития, там, где интеллектуальная гордость человека в последнюю очередь захотела бы это найти (например, в инерции привычки или в забывчивости, или в слепой и случайной механике переплетения идей, или в чем-то совершенно пассивном, автоматическом, рефлекторном, молекулярном и глубоко тупом) — что движет этими психологами, что толкает их именно в эту сторону? Это скрытый, зловещий, подлый, возможно, даже неосознаваемый инстинкт уничижения человека? Или, может быть, пессимистическое подозрение, недоверие разочарованных, омрачённых, ядовитых и израненных идеалистов? Или же какая-то маленькая подземная враждебность и злоба против христианства (и Платона), которая, возможно, даже не дошла до сознания? Или, наоборот, влечение к странному, болезненно-парадоксальному, сомнительному и бессмысленному в бытии? Или, наконец — всё это понемногу, чуть-чуть подлости, чуть-чуть омрачения, чуть-чуть антихристианства, чуть-чуть острых ощущений и потребности в перце?… Но мне говорят, что это просто старые, холодные, скучные лягушки, которые ползают по человеку и в человеке, как будто они в своей стихии, то есть в болоте. Я воспринимаю это с сопротивлением, более того, не верю в это; и если можно чего-то желать, когда невозможно точно знать, то я искренне желаю, чтобы дело обстояло наоборот, — чтобы эти исследователи и микроскописты души на самом деле были смелыми, благородными и гордыми существами, которые умеют держать своё сердце, как и свою боль, в узде, и воспитаны так, чтобы жертвовать всем, что есть в их жизни, ради истины, любой истины, даже самой простой, горькой, уродливой, неприятной, нехристианской, аморальной истины… Потому что такие истины существуют.
Условия, при которых меня понимают и тогда уже понимают с необходимостью, - я знаю их слишком хорошо. Надо быть честным в интеллектуальных вещах до жестокости, чтобы только вынести мою серьёзность, мою страсть. Надо иметь привычку жить на горах - видеть под собою жалкую болтовню современной политики и национального эгоизма. Надо сделаться равнодушным, никогда не спрашивать, приносит ли истина пользу или становится роком для личности... Пристрастие силы к вопросам, на которые сегодня ни у кого нет мужества; мужество к запретному, предназначение к лабиринту.
>>70297
>>70496
Высшие люди, уж не думаете ли вы, что пришел я исправлять дурное, сделанное вами?
Или устроить вам, страждущим, удобный ночлег? Или вам, скитальцам, блуждающим и сбившимся с пути, указать легкие тропинки?
Нет! Нет! Трижды нет! Надо, чтобы больше погибало вас и чтобы гибли самые лучшие, ибо должно становиться вам все хуже и хуже. Только так,
– только так вырастает человек до той высоты, где молния поражает его, до высоты, достаточно высокой для молнии!
К немногому, к продолжительному, к далекому стремятся мысль и тоска моя: что мне до вашей маленькой, короткой, многообразной нищеты!
Вы мало страдаете! Ибо страдаете за себя; вы еще не страдали за человека. Вы солжете, если станете утверждать обратное! Никто из вас не страдал еще за то, за что страдал я.
Также это:
Эти английские психологи, которым мы обязаны, пожалуй, единственными попытками составить историю происхождения морали, — они представляют собой немалую загадку сами по себе; более того, признаюсь, именно этим, как живые загадки, они имеют нечто существенное перед своими книгами — они сами интересны! Эти английские психологи — что они, собственно, хотят? Мы находим их, будь то добровольно или невольно, всегда занимающимися одним и тем же: они стремятся выдвигать на передний план постыдные стороны нашей внутренней жизни и именно там искать то, что действительно эффективно, ведуще, решающе для развития, там, где интеллектуальная гордость человека в последнюю очередь захотела бы это найти (например, в инерции привычки или в забывчивости, или в слепой и случайной механике переплетения идей, или в чем-то совершенно пассивном, автоматическом, рефлекторном, молекулярном и глубоко тупом) — что движет этими психологами, что толкает их именно в эту сторону? Это скрытый, зловещий, подлый, возможно, даже неосознаваемый инстинкт уничижения человека? Или, может быть, пессимистическое подозрение, недоверие разочарованных, омрачённых, ядовитых и израненных идеалистов? Или же какая-то маленькая подземная враждебность и злоба против христианства (и Платона), которая, возможно, даже не дошла до сознания? Или, наоборот, влечение к странному, болезненно-парадоксальному, сомнительному и бессмысленному в бытии? Или, наконец — всё это понемногу, чуть-чуть подлости, чуть-чуть омрачения, чуть-чуть антихристианства, чуть-чуть острых ощущений и потребности в перце?… Но мне говорят, что это просто старые, холодные, скучные лягушки, которые ползают по человеку и в человеке, как будто они в своей стихии, то есть в болоте. Я воспринимаю это с сопротивлением, более того, не верю в это; и если можно чего-то желать, когда невозможно точно знать, то я искренне желаю, чтобы дело обстояло наоборот, — чтобы эти исследователи и микроскописты души на самом деле были смелыми, благородными и гордыми существами, которые умеют держать своё сердце, как и свою боль, в узде, и воспитаны так, чтобы жертвовать всем, что есть в их жизни, ради истины, любой истины, даже самой простой, горькой, уродливой, неприятной, нехристианской, аморальной истины… Потому что такие истины существуют.
Условия, при которых меня понимают и тогда уже понимают с необходимостью, - я знаю их слишком хорошо. Надо быть честным в интеллектуальных вещах до жестокости, чтобы только вынести мою серьёзность, мою страсть. Надо иметь привычку жить на горах - видеть под собою жалкую болтовню современной политики и национального эгоизма. Надо сделаться равнодушным, никогда не спрашивать, приносит ли истина пользу или становится роком для личности... Пристрастие силы к вопросам, на которые сегодня ни у кого нет мужества; мужество к запретному, предназначение к лабиринту.
>>70496
Высшие люди, уж не думаете ли вы, что пришел я исправлять дурное, сделанное вами?
Или устроить вам, страждущим, удобный ночлег? Или вам, скитальцам, блуждающим и сбившимся с пути, указать легкие тропинки?
Нет! Нет! Трижды нет! Надо, чтобы больше погибало вас и чтобы гибли самые лучшие, ибо должно становиться вам все хуже и хуже. Только так,
– только так вырастает человек до той высоты, где молния поражает его, до высоты, достаточно высокой для молнии!
К немногому, к продолжительному, к далекому стремятся мысль и тоска моя: что мне до вашей маленькой, короткой, многообразной нищеты!
Вы мало страдаете! Ибо страдаете за себя; вы еще не страдали за человека. Вы солжете, если станете утверждать обратное! Никто из вас не страдал еще за то, за что страдал я.
Также это:
Эти английские психологи, которым мы обязаны, пожалуй, единственными попытками составить историю происхождения морали, — они представляют собой немалую загадку сами по себе; более того, признаюсь, именно этим, как живые загадки, они имеют нечто существенное перед своими книгами — они сами интересны! Эти английские психологи — что они, собственно, хотят? Мы находим их, будь то добровольно или невольно, всегда занимающимися одним и тем же: они стремятся выдвигать на передний план постыдные стороны нашей внутренней жизни и именно там искать то, что действительно эффективно, ведуще, решающе для развития, там, где интеллектуальная гордость человека в последнюю очередь захотела бы это найти (например, в инерции привычки или в забывчивости, или в слепой и случайной механике переплетения идей, или в чем-то совершенно пассивном, автоматическом, рефлекторном, молекулярном и глубоко тупом) — что движет этими психологами, что толкает их именно в эту сторону? Это скрытый, зловещий, подлый, возможно, даже неосознаваемый инстинкт уничижения человека? Или, может быть, пессимистическое подозрение, недоверие разочарованных, омрачённых, ядовитых и израненных идеалистов? Или же какая-то маленькая подземная враждебность и злоба против христианства (и Платона), которая, возможно, даже не дошла до сознания? Или, наоборот, влечение к странному, болезненно-парадоксальному, сомнительному и бессмысленному в бытии? Или, наконец — всё это понемногу, чуть-чуть подлости, чуть-чуть омрачения, чуть-чуть антихристианства, чуть-чуть острых ощущений и потребности в перце?… Но мне говорят, что это просто старые, холодные, скучные лягушки, которые ползают по человеку и в человеке, как будто они в своей стихии, то есть в болоте. Я воспринимаю это с сопротивлением, более того, не верю в это; и если можно чего-то желать, когда невозможно точно знать, то я искренне желаю, чтобы дело обстояло наоборот, — чтобы эти исследователи и микроскописты души на самом деле были смелыми, благородными и гордыми существами, которые умеют держать своё сердце, как и свою боль, в узде, и воспитаны так, чтобы жертвовать всем, что есть в их жизни, ради истины, любой истины, даже самой простой, горькой, уродливой, неприятной, нехристианской, аморальной истины… Потому что такие истины существуют.
Условия, при которых меня понимают и тогда уже понимают с необходимостью, - я знаю их слишком хорошо. Надо быть честным в интеллектуальных вещах до жестокости, чтобы только вынести мою серьёзность, мою страсть. Надо иметь привычку жить на горах - видеть под собою жалкую болтовню современной политики и национального эгоизма. Надо сделаться равнодушным, никогда не спрашивать, приносит ли истина пользу или становится роком для личности... Пристрастие силы к вопросам, на которые сегодня ни у кого нет мужества; мужество к запретному, предназначение к лабиринту.
Раб: "В начале было Слово!"
Господин: сам "в себе" есть Слово и источник всяких Слов в том числе для самого себя.
Право господ давать имена заходит столь далеко, что позволительно было бы рассматривать само начало языка как проявление власти господствующих натур; они говорят: "это есть то-то и то-то", они опечатывают звуком всякую вещь и событие и тем самым как бы завладевают ими. – Мораль и религия всецело относятся к психологии заблуждения: в каждом отдельном случае причину путают с воздействием; или истину путают с воздействием чего-то считаемого истинным; или же состояние сознания путают с причинностью этого состояния.
Господин: сам "в себе" есть Слово и источник всяких Слов в том числе для самого себя.
Право господ давать имена заходит столь далеко, что позволительно было бы рассматривать само начало языка как проявление власти господствующих натур; они говорят: "это есть то-то и то-то", они опечатывают звуком всякую вещь и событие и тем самым как бы завладевают ими. – Мораль и религия всецело относятся к психологии заблуждения: в каждом отдельном случае причину путают с воздействием; или истину путают с воздействием чего-то считаемого истинным; или же состояние сознания путают с причинностью этого состояния.
>>70495
Если кто-то из мусульман лучше относится к традиционному христианству, то, во-первых, это потому что сам ислам является миксом христианских, иудейских и других преданий, например, пост мусульман похож на пост христиан эпохи Иоанна Златоуста, девушки в православии покрывают голову, священники отращивают бороды и т.д. Традиция молитвы в исламе чем-то похожа на традиционную христианскую литургию (в т.ч. личную молитву по Часам), только вместо чтения Псалмов и Евангелия, там чтение Курана. Мусульманам очень нравится старообрядческая эстетика. Под видео со старообрядцами можно встретить восторженные комментарии мусульман. Во-вторых, у мусульман опыт взаимодействия с традиционными христианами гораздо больше. Но вообще в исламе есть дискуссия, кого считать ахль аль-китаб, некоторые туда относят только народы, принявшие христианство и иудаизм до появления Мухаммеда. Алсо еще одна причина это просто традиционалистские или пророссийские симпатии.
Если кто-то из мусульман лучше относится к традиционному христианству, то, во-первых, это потому что сам ислам является миксом христианских, иудейских и других преданий, например, пост мусульман похож на пост христиан эпохи Иоанна Златоуста, девушки в православии покрывают голову, священники отращивают бороды и т.д. Традиция молитвы в исламе чем-то похожа на традиционную христианскую литургию (в т.ч. личную молитву по Часам), только вместо чтения Псалмов и Евангелия, там чтение Курана. Мусульманам очень нравится старообрядческая эстетика. Под видео со старообрядцами можно встретить восторженные комментарии мусульман. Во-вторых, у мусульман опыт взаимодействия с традиционными христианами гораздо больше. Но вообще в исламе есть дискуссия, кого считать ахль аль-китаб, некоторые туда относят только народы, принявшие христианство и иудаизм до появления Мухаммеда. Алсо еще одна причина это просто традиционалистские или пророссийские симпатии.
Раб: разум = добродетель = счастье
Господин: могущество = красота = счастье
Человеческая история была бы вполне глупой затеей без духа, который проник в нее через бессильных.
У жрецов именно все становится опаснее: не только целебные средства и способы врачевания, но и высокомерие, месть, остроумие, распутство, любовь, властолюбие, добродетель, болезнь - с некоторой долей справедливости можно, конечно, прибавить к сказанному, что лишь на почве этой принципиально опасной формы существования человека, жреческой формы, человек вообще стал интересным животным, что только здесь душа человеческая в высшем смысле приобрела глубину и стала злою, - а это суть как раз две основные формы превосходства, ставившие до сих пор человека над прочими животными!..
Мораль рабов всегда нуждается для своего возникновения прежде всего в противостоящем и внешнем мире, нуждается, говоря физиологическим языком, во внешних раздражениях, чтобы вообще действовать, - ее акция в корне является реакцией. В то время как благородный человек полон доверия и открытости по отношению к себе, человек ressentiment лишен всякой откровенности, наивности, честности и прямоты к самому себе. Его душа косит, ум его любит укрытия, лазейки и задние двери; все скрытое привлекает его как его мир, его безопасность, его услада; он знает толк в молчании, злопамятстве, ожидании, в сиюминутном самоумалении и самоуничижении. Раса таких людей ressentiment в конце концов неизбежно окажется умнее, нежели какая-либо знатная раса; она и ум-то будет почитать в совершенно иной мере, именно, как первостепенное условие существования, тогда как ум у благородных людей слегка отдает тонким привкусом роскоши и рафинированности - как раз здесь он и отступает на задний план, освобождая место для полной уверенности в функционировании бессознательно управляющих инстинктов или даже для известного безрассудства, храбро пускающегося во все нелегкие - на опасность ли, на врага ли; или для той мечтательной внезапности гнева, любви, благоговения, благодарности и мести, по которой во все времена узнавались благородные души. Сам ressentiment благородного человека, коль скоро он овладевает им, осуществляется и исчерпывается в немедленной реакции; оттого он не отравляет; с другой стороны, его, как правило, и вовсе не бывает там, где он неизбежен у всех слабых и немощных.
Представьте же теперь себе "врага", каким измышляет его человек ressentiment, - и именно к этому сведется его деяние, его творчество: он измышляет "злого врага", "злого" как раз в качестве основного понятия, исходя из которого и как послеобраз и антипод которого он выдумывает и "доброго" - самого себя!..
Здесь и таится рок Европы - вместе со страхом перед человеком мы утратили и любовь к нему, уважение к нему, надежду на него, даже волю к нему. Вид человека отныне утомляет - что же такое сегодня нигилизм, если не это?.. Мы устали от человека...
Господин: могущество = красота = счастье
Человеческая история была бы вполне глупой затеей без духа, который проник в нее через бессильных.
У жрецов именно все становится опаснее: не только целебные средства и способы врачевания, но и высокомерие, месть, остроумие, распутство, любовь, властолюбие, добродетель, болезнь - с некоторой долей справедливости можно, конечно, прибавить к сказанному, что лишь на почве этой принципиально опасной формы существования человека, жреческой формы, человек вообще стал интересным животным, что только здесь душа человеческая в высшем смысле приобрела глубину и стала злою, - а это суть как раз две основные формы превосходства, ставившие до сих пор человека над прочими животными!..
Мораль рабов всегда нуждается для своего возникновения прежде всего в противостоящем и внешнем мире, нуждается, говоря физиологическим языком, во внешних раздражениях, чтобы вообще действовать, - ее акция в корне является реакцией. В то время как благородный человек полон доверия и открытости по отношению к себе, человек ressentiment лишен всякой откровенности, наивности, честности и прямоты к самому себе. Его душа косит, ум его любит укрытия, лазейки и задние двери; все скрытое привлекает его как его мир, его безопасность, его услада; он знает толк в молчании, злопамятстве, ожидании, в сиюминутном самоумалении и самоуничижении. Раса таких людей ressentiment в конце концов неизбежно окажется умнее, нежели какая-либо знатная раса; она и ум-то будет почитать в совершенно иной мере, именно, как первостепенное условие существования, тогда как ум у благородных людей слегка отдает тонким привкусом роскоши и рафинированности - как раз здесь он и отступает на задний план, освобождая место для полной уверенности в функционировании бессознательно управляющих инстинктов или даже для известного безрассудства, храбро пускающегося во все нелегкие - на опасность ли, на врага ли; или для той мечтательной внезапности гнева, любви, благоговения, благодарности и мести, по которой во все времена узнавались благородные души. Сам ressentiment благородного человека, коль скоро он овладевает им, осуществляется и исчерпывается в немедленной реакции; оттого он не отравляет; с другой стороны, его, как правило, и вовсе не бывает там, где он неизбежен у всех слабых и немощных.
Представьте же теперь себе "врага", каким измышляет его человек ressentiment, - и именно к этому сведется его деяние, его творчество: он измышляет "злого врага", "злого" как раз в качестве основного понятия, исходя из которого и как послеобраз и антипод которого он выдумывает и "доброго" - самого себя!..
Здесь и таится рок Европы - вместе со страхом перед человеком мы утратили и любовь к нему, уважение к нему, надежду на него, даже волю к нему. Вид человека отныне утомляет - что же такое сегодня нигилизм, если не это?.. Мы устали от человека...
Раб: разум = добродетель = счастье
Господин: могущество = красота = счастье
Человеческая история была бы вполне глупой затеей без духа, который проник в нее через бессильных.
У жрецов именно все становится опаснее: не только целебные средства и способы врачевания, но и высокомерие, месть, остроумие, распутство, любовь, властолюбие, добродетель, болезнь - с некоторой долей справедливости можно, конечно, прибавить к сказанному, что лишь на почве этой принципиально опасной формы существования человека, жреческой формы, человек вообще стал интересным животным, что только здесь душа человеческая в высшем смысле приобрела глубину и стала злою, - а это суть как раз две основные формы превосходства, ставившие до сих пор человека над прочими животными!..
Мораль рабов всегда нуждается для своего возникновения прежде всего в противостоящем и внешнем мире, нуждается, говоря физиологическим языком, во внешних раздражениях, чтобы вообще действовать, - ее акция в корне является реакцией. В то время как благородный человек полон доверия и открытости по отношению к себе, человек ressentiment лишен всякой откровенности, наивности, честности и прямоты к самому себе. Его душа косит, ум его любит укрытия, лазейки и задние двери; все скрытое привлекает его как его мир, его безопасность, его услада; он знает толк в молчании, злопамятстве, ожидании, в сиюминутном самоумалении и самоуничижении. Раса таких людей ressentiment в конце концов неизбежно окажется умнее, нежели какая-либо знатная раса; она и ум-то будет почитать в совершенно иной мере, именно, как первостепенное условие существования, тогда как ум у благородных людей слегка отдает тонким привкусом роскоши и рафинированности - как раз здесь он и отступает на задний план, освобождая место для полной уверенности в функционировании бессознательно управляющих инстинктов или даже для известного безрассудства, храбро пускающегося во все нелегкие - на опасность ли, на врага ли; или для той мечтательной внезапности гнева, любви, благоговения, благодарности и мести, по которой во все времена узнавались благородные души. Сам ressentiment благородного человека, коль скоро он овладевает им, осуществляется и исчерпывается в немедленной реакции; оттого он не отравляет; с другой стороны, его, как правило, и вовсе не бывает там, где он неизбежен у всех слабых и немощных.
Представьте же теперь себе "врага", каким измышляет его человек ressentiment, - и именно к этому сведется его деяние, его творчество: он измышляет "злого врага", "злого" как раз в качестве основного понятия, исходя из которого и как послеобраз и антипод которого он выдумывает и "доброго" - самого себя!..
Здесь и таится рок Европы - вместе со страхом перед человеком мы утратили и любовь к нему, уважение к нему, надежду на него, даже волю к нему. Вид человека отныне утомляет - что же такое сегодня нигилизм, если не это?.. Мы устали от человека...
Господин: могущество = красота = счастье
Человеческая история была бы вполне глупой затеей без духа, который проник в нее через бессильных.
У жрецов именно все становится опаснее: не только целебные средства и способы врачевания, но и высокомерие, месть, остроумие, распутство, любовь, властолюбие, добродетель, болезнь - с некоторой долей справедливости можно, конечно, прибавить к сказанному, что лишь на почве этой принципиально опасной формы существования человека, жреческой формы, человек вообще стал интересным животным, что только здесь душа человеческая в высшем смысле приобрела глубину и стала злою, - а это суть как раз две основные формы превосходства, ставившие до сих пор человека над прочими животными!..
Мораль рабов всегда нуждается для своего возникновения прежде всего в противостоящем и внешнем мире, нуждается, говоря физиологическим языком, во внешних раздражениях, чтобы вообще действовать, - ее акция в корне является реакцией. В то время как благородный человек полон доверия и открытости по отношению к себе, человек ressentiment лишен всякой откровенности, наивности, честности и прямоты к самому себе. Его душа косит, ум его любит укрытия, лазейки и задние двери; все скрытое привлекает его как его мир, его безопасность, его услада; он знает толк в молчании, злопамятстве, ожидании, в сиюминутном самоумалении и самоуничижении. Раса таких людей ressentiment в конце концов неизбежно окажется умнее, нежели какая-либо знатная раса; она и ум-то будет почитать в совершенно иной мере, именно, как первостепенное условие существования, тогда как ум у благородных людей слегка отдает тонким привкусом роскоши и рафинированности - как раз здесь он и отступает на задний план, освобождая место для полной уверенности в функционировании бессознательно управляющих инстинктов или даже для известного безрассудства, храбро пускающегося во все нелегкие - на опасность ли, на врага ли; или для той мечтательной внезапности гнева, любви, благоговения, благодарности и мести, по которой во все времена узнавались благородные души. Сам ressentiment благородного человека, коль скоро он овладевает им, осуществляется и исчерпывается в немедленной реакции; оттого он не отравляет; с другой стороны, его, как правило, и вовсе не бывает там, где он неизбежен у всех слабых и немощных.
Представьте же теперь себе "врага", каким измышляет его человек ressentiment, - и именно к этому сведется его деяние, его творчество: он измышляет "злого врага", "злого" как раз в качестве основного понятия, исходя из которого и как послеобраз и антипод которого он выдумывает и "доброго" - самого себя!..
Здесь и таится рок Европы - вместе со страхом перед человеком мы утратили и любовь к нему, уважение к нему, надежду на него, даже волю к нему. Вид человека отныне утомляет - что же такое сегодня нигилизм, если не это?.. Мы устали от человека...
>>70499
Ты только что делал утверждение не религиоведческое, а теперь, дабы доказать себя, перепрыгнул к моей, секуляристской точке зрения, и теперь вещаешь с её позиции, лишь бы сохранить превосходство. Будь последователен. Продолжай дискурс со своего места. Не надо так делать. (Если последовать религиоведам, то баптисты это секта, а не христиане, то есть христиане лишь номинально - их обрядческая тематика, особенно харизматов, - это просто языческий эвфемизм и инсинуация в сторону Отца, Сына и Святого духа, не иначе.)
С не религиоведческой точки зрения простых верующих, баптисты и свидетели Иегова - это равноценные сектанты, а не христиане. И это я ещё не апеллирую к более суровому мазхабу (где намаз надо читать правильно, иначе ты не мусульманин, не говоря уже о алкоголе).
Насчет "микса" - уж не знаю. Я специально сказал - от имама - вещи которые ты затронул требуют специализации шейха и вершатся на более "высоком уровне", то есть для спора с тобой в таком плане и ракурсе необходима посвящённость и квалификация, я её не имею и эту линию разворачивать, соответственно, не собираюсь, вместо этого я как факт констатирую - баптисты "христиане" не в массе, только как исключения (и в большинстве случаев их не называют христианами, а только баптистами или, к примеру, "харизматами").
Ты только что делал утверждение не религиоведческое, а теперь, дабы доказать себя, перепрыгнул к моей, секуляристской точке зрения, и теперь вещаешь с её позиции, лишь бы сохранить превосходство. Будь последователен. Продолжай дискурс со своего места. Не надо так делать. (Если последовать религиоведам, то баптисты это секта, а не христиане, то есть христиане лишь номинально - их обрядческая тематика, особенно харизматов, - это просто языческий эвфемизм и инсинуация в сторону Отца, Сына и Святого духа, не иначе.)
С не религиоведческой точки зрения простых верующих, баптисты и свидетели Иегова - это равноценные сектанты, а не христиане. И это я ещё не апеллирую к более суровому мазхабу (где намаз надо читать правильно, иначе ты не мусульманин, не говоря уже о алкоголе).
Насчет "микса" - уж не знаю. Я специально сказал - от имама - вещи которые ты затронул требуют специализации шейха и вершатся на более "высоком уровне", то есть для спора с тобой в таком плане и ракурсе необходима посвящённость и квалификация, я её не имею и эту линию разворачивать, соответственно, не собираюсь, вместо этого я как факт констатирую - баптисты "христиане" не в массе, только как исключения (и в большинстве случаев их не называют христианами, а только баптистами или, к примеру, "харизматами").
>>70501
Каким религиоведам? Хоть одного "религиоведа" покажи, для которого баптисты не христиане. Баптисты - христиане и для религиоведов, и для православных. Харизматы не относятся к баптистам. СИ не веруют в Троицу и христианами не считаются ни у протестантов, ни у православных. Относят ли СИ к протестантам религиоведы? Скорее всего да, как и разные секты унитариан. Я их не считаю христианами. Христианин - тот, кто верует в Бога Троицу.
Об этом сейчас много исследований. Советую канал - https://www.youtube.com/@ExploringtheQuranandtheBible/videos
Намаз надо читать правильно в любом мазхабе. Правильная молитва это у них основа основ, как и у христиан, впрочем. Lex orandi, lex credendi.
Имам в исламе - это просто уважаемый человек, который возглавляет молитву и заведует мечетью. Есть люди знания, улемы, они выносят фетвы. На их уровне слабые знания о христианстве, различий между деноминациями они почти не проводят. Много улемов живут в Египте, там у них в основном знакомы именно с коптским христианством. Между прочим, по догматике копты дальше от православия, чем баптисты. Баптисты придерживаются халкидонской христологии.
Примеры?
>Если последовать религиоведам, то баптисты это секта, а не христиане
Каким религиоведам? Хоть одного "религиоведа" покажи, для которого баптисты не христиане. Баптисты - христиане и для религиоведов, и для православных. Харизматы не относятся к баптистам. СИ не веруют в Троицу и христианами не считаются ни у протестантов, ни у православных. Относят ли СИ к протестантам религиоведы? Скорее всего да, как и разные секты унитариан. Я их не считаю христианами. Христианин - тот, кто верует в Бога Троицу.
>Насчет "микса" - уж не знаю.
Об этом сейчас много исследований. Советую канал - https://www.youtube.com/@ExploringtheQuranandtheBible/videos
Намаз надо читать правильно в любом мазхабе. Правильная молитва это у них основа основ, как и у христиан, впрочем. Lex orandi, lex credendi.
Имам в исламе - это просто уважаемый человек, который возглавляет молитву и заведует мечетью. Есть люди знания, улемы, они выносят фетвы. На их уровне слабые знания о христианстве, различий между деноминациями они почти не проводят. Много улемов живут в Египте, там у них в основном знакомы именно с коптским христианством. Между прочим, по догматике копты дальше от православия, чем баптисты. Баптисты придерживаются халкидонской христологии.
>и в большинстве случаев их не называют христианами, а только баптистами или, к примеру, "харизматами"
Примеры?
>>70507
Ты поболее меня в этом разбираешься.
Я в основном имел в виду вот эти разногласия:
они-то в итоге - решающие. В буквальном смысле. Вплоть до объявлений "джихадов" (или джихадов, священных войн).
И раз так, можно для удобства продолжения диалога использовать, как пример, не баптистов, и не харизматов, а СИ (они даже по числу последователей больше того, что ты мне кинул ссылкой как аргументацию, то есть удовлетворяют и тому требованию, что выше предъявил я).
Ну... нет, это ты плохо знаешь. Определённые позволяют считать себя мусульманином даже без ежедневного чтения намаза. Это результат светского влияния, об этом слиянии и влиянии (неизбежном) я выше упоминал.
Так я о высших, о шейхах. Улем/алим это эпитет. Шейх это звание, алим это комплимент. Тонкости арабского.
Я про обыденную речь и публичную, тоже. В целом они фигурируют не как христиане, прежде всего. (Православие - это исконно христианское, аж от Христа, всё остальное - это от лукавого!)
Это всё, конечно интересно, но это уже больше прояснение тонкостей или может даже whataboutism. Центральный и начальный вопрос был не об этом. "Бог разберётся" или нет - неважно что тушка крякает - машинизмы остаются те же самые. Следовательно, общественный строй (возможность существования баптистов или СИ, например, зависит от того, позволяет ли инстинктивное основание существовать баптистам или СИ, - вовсе не от того, позволяют ли баптисты или СИ быть удовлетворённым этому инстинктивному основанию - следовательно, от того, как гратифицируется функция этого биологически-процессуального, зависит функционирование института и религии, и морали, - вплоть до его диссипации, как это было в эпоху индустриального (и распада тотального влияния Церкви)). ("Бог разберётся" это классическое "НЕ ЕШЬ ЯБЛОКО! НЕ ЕШЬ, ПОДУМОЙ!!!", если честно.)
Ты поболее меня в этом разбираешься.
Я в основном имел в виду вот эти разногласия:
>Относят ли СИ к протестантам религиоведы? Скорее всего да, как и разные секты унитариан. Я их не считаю христианами. Христианин - тот, кто верует в Бога Троицу.
они-то в итоге - решающие. В буквальном смысле. Вплоть до объявлений "джихадов" (или джихадов, священных войн).
И раз так, можно для удобства продолжения диалога использовать, как пример, не баптистов, и не харизматов, а СИ (они даже по числу последователей больше того, что ты мне кинул ссылкой как аргументацию, то есть удовлетворяют и тому требованию, что выше предъявил я).
>Намаз надо читать правильно в любом мазхабе. Правильная молитва это у них основа основ, как и у христиан, впрочем. Lex orandi, lex credendi.
Ну... нет, это ты плохо знаешь. Определённые позволяют считать себя мусульманином даже без ежедневного чтения намаза. Это результат светского влияния, об этом слиянии и влиянии (неизбежном) я выше упоминал.
>Есть люди знания, улемы, они выносят фетвы.
Так я о высших, о шейхах. Улем/алим это эпитет. Шейх это звание, алим это комплимент. Тонкости арабского.
>Примеры?
Я про обыденную речь и публичную, тоже. В целом они фигурируют не как христиане, прежде всего. (Православие - это исконно христианское, аж от Христа, всё остальное - это от лукавого!)
Это всё, конечно интересно, но это уже больше прояснение тонкостей или может даже whataboutism. Центральный и начальный вопрос был не об этом. "Бог разберётся" или нет - неважно что тушка крякает - машинизмы остаются те же самые. Следовательно, общественный строй (возможность существования баптистов или СИ, например, зависит от того, позволяет ли инстинктивное основание существовать баптистам или СИ, - вовсе не от того, позволяют ли баптисты или СИ быть удовлетворённым этому инстинктивному основанию - следовательно, от того, как гратифицируется функция этого биологически-процессуального, зависит функционирование института и религии, и морали, - вплоть до его диссипации, как это было в эпоху индустриального (и распада тотального влияния Церкви)). ("Бог разберётся" это классическое "НЕ ЕШЬ ЯБЛОКО! НЕ ЕШЬ, ПОДУМОЙ!!!", если честно.)
>>70507
Ты поболее меня в этом разбираешься.
Я в основном имел в виду вот эти разногласия:
они-то в итоге - решающие. В буквальном смысле. Вплоть до объявлений "джихадов" (или джихадов, священных войн).
И раз так, можно для удобства продолжения диалога использовать, как пример, не баптистов, и не харизматов, а СИ (они даже по числу последователей больше того, что ты мне кинул ссылкой как аргументацию, то есть удовлетворяют и тому требованию, что выше предъявил я).
Ну... нет, это ты плохо знаешь. Определённые позволяют считать себя мусульманином даже без ежедневного чтения намаза. Это результат светского влияния, об этом слиянии и влиянии (неизбежном) я выше упоминал.
Так я о высших, о шейхах. Улем/алим это эпитет. Шейх это звание, алим это комплимент. Тонкости арабского.
Я про обыденную речь и публичную, тоже. В целом они фигурируют не как христиане, прежде всего. (Православие - это исконно христианское, аж от Христа, всё остальное - это от лукавого!)
Это всё, конечно интересно, но это уже больше прояснение тонкостей или может даже whataboutism. Центральный и начальный вопрос был не об этом. "Бог разберётся" или нет - неважно что тушка крякает - машинизмы остаются те же самые. Следовательно, общественный строй (возможность существования баптистов или СИ, например, зависит от того, позволяет ли инстинктивное основание существовать баптистам или СИ, - вовсе не от того, позволяют ли баптисты или СИ быть удовлетворённым этому инстинктивному основанию - следовательно, от того, как гратифицируется функция этого биологически-процессуального, зависит функционирование института и религии, и морали, - вплоть до его диссипации, как это было в эпоху индустриального (и распада тотального влияния Церкви)). ("Бог разберётся" это классическое "НЕ ЕШЬ ЯБЛОКО! НЕ ЕШЬ, ПОДУМОЙ!!!", если честно.)
Ты поболее меня в этом разбираешься.
Я в основном имел в виду вот эти разногласия:
>Относят ли СИ к протестантам религиоведы? Скорее всего да, как и разные секты унитариан. Я их не считаю христианами. Христианин - тот, кто верует в Бога Троицу.
они-то в итоге - решающие. В буквальном смысле. Вплоть до объявлений "джихадов" (или джихадов, священных войн).
И раз так, можно для удобства продолжения диалога использовать, как пример, не баптистов, и не харизматов, а СИ (они даже по числу последователей больше того, что ты мне кинул ссылкой как аргументацию, то есть удовлетворяют и тому требованию, что выше предъявил я).
>Намаз надо читать правильно в любом мазхабе. Правильная молитва это у них основа основ, как и у христиан, впрочем. Lex orandi, lex credendi.
Ну... нет, это ты плохо знаешь. Определённые позволяют считать себя мусульманином даже без ежедневного чтения намаза. Это результат светского влияния, об этом слиянии и влиянии (неизбежном) я выше упоминал.
>Есть люди знания, улемы, они выносят фетвы.
Так я о высших, о шейхах. Улем/алим это эпитет. Шейх это звание, алим это комплимент. Тонкости арабского.
>Примеры?
Я про обыденную речь и публичную, тоже. В целом они фигурируют не как христиане, прежде всего. (Православие - это исконно христианское, аж от Христа, всё остальное - это от лукавого!)
Это всё, конечно интересно, но это уже больше прояснение тонкостей или может даже whataboutism. Центральный и начальный вопрос был не об этом. "Бог разберётся" или нет - неважно что тушка крякает - машинизмы остаются те же самые. Следовательно, общественный строй (возможность существования баптистов или СИ, например, зависит от того, позволяет ли инстинктивное основание существовать баптистам или СИ, - вовсе не от того, позволяют ли баптисты или СИ быть удовлетворённым этому инстинктивному основанию - следовательно, от того, как гратифицируется функция этого биологически-процессуального, зависит функционирование института и религии, и морали, - вплоть до его диссипации, как это было в эпоху индустриального (и распада тотального влияния Церкви)). ("Бог разберётся" это классическое "НЕ ЕШЬ ЯБЛОКО! НЕ ЕШЬ, ПОДУМОЙ!!!", если честно.)
>>70507
>>70508
поправил эту вакханалию
>>70508
>Следовательно, общественный строй (возможность существования баптистов или СИ, например, зависит от того, позволяет ли инстинктивное основание существовать баптистам или СИ, - вовсе не от того, позволяют ли баптисты или СИ быть удовлетворённым этому инстинктивному основанию - следовательно, от того, как гратифицируется функция этого биологически-процессуального, зависит функционирование института и религии, и морали, - вплоть до его диссипации, как это было в эпоху индустриального (и распада тотального влияния Церкви)).
>Следовательно, общественный строй (возможность существования баптистов или СИ, например, зависит от того, позволяет ли инстинктивное основание существовать баптистам или СИ, - вовсе не от того, позволяют ли баптисты или СИ быть удовлетворённым этому инстинктивному основанию) зависит от того, как гратифицируется функция этого биологически-процессуального, от этого зависит функционирование института и религии, и морали, - вплоть до его диссипации, как это было в эпоху индустриального (и распада тотального влияния Церкви).
поправил эту вакханалию
Раб: довольствуется исключительно тем, что подсунуло ему сознание и психика.
Господин: владеет способностью свободно смещать и менять перспективы, не просто "занимая точки зрения", а созидая множество других как будто бы из "ниоткуда".
теория сознания; Ницше - это всё о теории тела, ума и сознания...
Господин: владеет способностью свободно смещать и менять перспективы, не просто "занимая точки зрения", а созидая множество других как будто бы из "ниоткуда".
теория сознания; Ницше - это всё о теории тела, ума и сознания...
Раб: подрывается от ressentiment к собственному сознанию и жрет самого себя заживо, расширяя внутренние пустыни души.
Господин: творит целое царство и мир на глади и тиши моря поверхности сознания посредством собственного разума, воображения, воли и любви.
Господин: творит целое царство и мир на глади и тиши моря поверхности сознания посредством собственного разума, воображения, воли и любви.
>>70473
Чел, лично меня травили пробивали и угрожали постоянно за мои сочинения и на твои выкладки мне похуй. Не нужно глупой отсебятины. Если ты - посредственность и твой слог не торкает людей, не значит что и другие посетители треда подобны тебе.
Чел, лично меня травили пробивали и угрожали постоянно за мои сочинения и на твои выкладки мне похуй. Не нужно глупой отсебятины. Если ты - посредственность и твой слог не торкает людей, не значит что и другие посетители треда подобны тебе.
>>73617 (OP)
Я многое понял.
И это отдалило меня от людей. Я легко могу эмоционально прикоснуться к любому человеку, и провести время вместе, но никто из встречных и близко не может приблизиться ко мне. Десяток лет был потрачен на выстраивание элегантных мыслительных структур, которые дают эффективные ответы во всех ситуациях.
С пониманием я достиг многого как в физическом, так и в духовном мире. Я уже не помню, что значит боль, или выбор. Путь жизни не расписан заранее, но мгновенно складывается под новые обстоятельства. Большое количество ресурсов и их преумножение позволяет никогда больше не заботиться о физическом выживании.
Но я заметил, как скучно одному жить в мире полной предсказуемости. Все события внутри моей головы не волнуют, а людей, которые могли бы выдержать мой стиль жизни и работать над собой рядом нет.
И это странно. Либо я глубокий шиз, улетевший в пучины рассуждений на недосягаемую для обычных людей глубину. Либо я и правда развился настолько, что оказался крайне маргинализован.
И поэтому мне интересно, есть ли еще такие. Есть ли те, кто могут сложить известные факты в стройную картину? Есть ли те, кто могут не чувствовать страх, злость или радость по отношению к событиям человечества, лишь слегка печальное созерцание? Есть ли те, кто понимает, что не является тем, во что верит, а является тем, что верит, и пользуется этим пониманием?
Я знаю, они есть. Но где?
Я многое понял.
И это отдалило меня от людей. Я легко могу эмоционально прикоснуться к любому человеку, и провести время вместе, но никто из встречных и близко не может приблизиться ко мне. Десяток лет был потрачен на выстраивание элегантных мыслительных структур, которые дают эффективные ответы во всех ситуациях.
С пониманием я достиг многого как в физическом, так и в духовном мире. Я уже не помню, что значит боль, или выбор. Путь жизни не расписан заранее, но мгновенно складывается под новые обстоятельства. Большое количество ресурсов и их преумножение позволяет никогда больше не заботиться о физическом выживании.
Но я заметил, как скучно одному жить в мире полной предсказуемости. Все события внутри моей головы не волнуют, а людей, которые могли бы выдержать мой стиль жизни и работать над собой рядом нет.
И это странно. Либо я глубокий шиз, улетевший в пучины рассуждений на недосягаемую для обычных людей глубину. Либо я и правда развился настолько, что оказался крайне маргинализован.
И поэтому мне интересно, есть ли еще такие. Есть ли те, кто могут сложить известные факты в стройную картину? Есть ли те, кто могут не чувствовать страх, злость или радость по отношению к событиям человечества, лишь слегка печальное созерцание? Есть ли те, кто понимает, что не является тем, во что верит, а является тем, что верит, и пользуется этим пониманием?
Я знаю, они есть. Но где?
Раб: ищет идеал, чтобы поклоняться ему.
Господин: надевает в присутствии идолов "перчатки".
Господин: надевает в присутствии идолов "перчатки".
Раб: предпочтёт хотеть Ничто, чем ничего не хотеть.
Господин: его Само решает какое хотение будет наиболее оптимальным, и во всякий раз это хотение не (никогда не) ориентировано "аскетическим идеалом" (т.е. "Ничто").
О, как не стремиться мне со всей страстью к Вечности и к брачному кольцу колец – к Кольцу Возвращения!
Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
Господин: его Само решает какое хотение будет наиболее оптимальным, и во всякий раз это хотение не (никогда не) ориентировано "аскетическим идеалом" (т.е. "Ничто").
О, как не стремиться мне со всей страстью к Вечности и к брачному кольцу колец – к Кольцу Возвращения!
Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
Раб: линейная модель времени.
Господин: "О видении и загадке".
К "кольцу колец".
Тот, кто, как и я, с некой загадочной жаждой долго пытался проникнуть в пессимизм, чтобы глубже понять его и освободить из полу-христианской, полу-немецкой тесноты и простоты, в которой он, наконец, явился в этом веке — а именно в форме философии Шопенгауэра, — тот, кто действительно взглянул хотя бы раз, как Будда и Шопенгауэр, на самую мироотрицательную из возможных систем мышления, глядя через азиатские и заазиатские глаза — за пределами добра и зла, и не оставаясь в плену морали, как они, — тот, может быть, именно этим, хотя и не желая того, открыл для себя глаза на противоположное идеал: идеал самого высокомерного, живого и миропонимающего человека, который не только научился мириться и примиряться с тем, что было и есть, но и снова хочет это, таким, как оно есть, на всю вечность, снова и снова призывая его, не только к себе, но ко всему действию и спектаклю, и не только к спектаклю, но в конце концов к Тому, Кто именно этот спектакль необходимует — и делает необходимым: потому что Он всегда снова нуждается в нем — и делает его необходимым — как? И разве это не — замкнутый круг "Бога"?
Лишь напомню: "'господин' надевает в присутствии идолов - 'перчатки'".
Господин: "О видении и загадке".
К "кольцу колец".
Тот, кто, как и я, с некой загадочной жаждой долго пытался проникнуть в пессимизм, чтобы глубже понять его и освободить из полу-христианской, полу-немецкой тесноты и простоты, в которой он, наконец, явился в этом веке — а именно в форме философии Шопенгауэра, — тот, кто действительно взглянул хотя бы раз, как Будда и Шопенгауэр, на самую мироотрицательную из возможных систем мышления, глядя через азиатские и заазиатские глаза — за пределами добра и зла, и не оставаясь в плену морали, как они, — тот, может быть, именно этим, хотя и не желая того, открыл для себя глаза на противоположное идеал: идеал самого высокомерного, живого и миропонимающего человека, который не только научился мириться и примиряться с тем, что было и есть, но и снова хочет это, таким, как оно есть, на всю вечность, снова и снова призывая его, не только к себе, но ко всему действию и спектаклю, и не только к спектаклю, но в конце концов к Тому, Кто именно этот спектакль необходимует — и делает необходимым: потому что Он всегда снова нуждается в нем — и делает его необходимым — как? И разве это не — замкнутый круг "Бога"?
Лишь напомню: "'господин' надевает в присутствии идолов - 'перчатки'".
Раб: покорность тем, кого ненавидят, переименовывают в „послушание“ (а именно - Тому, Кто, по их словам, повелевает этой покорностью - они называют Его Богом). (Свершилась воля к самоистязанию, та впалая жестокость приученного к интимности, спугнутого в самого себя зверочеловека, запертого в целях приручения в "государство", изобретшего нечистую совесть, дабы причинять себе боль, после того как был заткнут естественный выход этой хронической болечесотки, - свершился человек нечистой совести, который завладел религиозной предпосылкой, дабы возогнать свой самотерз до ужасающей выносливости и остроты. Вина перед Богом, эта мысль становится для него орудием пытки.) До каких только затей не додумывается жалкая бестия "человек", какая противоестественность, какие пароксизмы вздора, какая бестиальность идеи вырываются наружу, стоит лишь чуточку воспрепятствовать ей быть бестией на деле!..
Господин: греческие боги, эти отображения благородных и суверенных людей, в которых животное, таящееся в человеке, чувствовало себя обожествленным и не терзало самого себя, не свирепствовало против самого себя... Эти греки длительное время пользовались своими богами как раз для того, чтобы не подпускать к себе близко "нечистую совесть", чтобы наслаждаться свободой своей души: стало быть, в смысле, обратном тому, во что употребило своего Бога христианство. Таким вот образом служили тогда боги для того, чтобы до известной степени оправдывать человека и в дурном; они служили причиной зла: они брали на себя в то время не наказание, а - что гораздо благороднее - вину...
Господин: греческие боги, эти отображения благородных и суверенных людей, в которых животное, таящееся в человеке, чувствовало себя обожествленным и не терзало самого себя, не свирепствовало против самого себя... Эти греки длительное время пользовались своими богами как раз для того, чтобы не подпускать к себе близко "нечистую совесть", чтобы наслаждаться свободой своей души: стало быть, в смысле, обратном тому, во что употребило своего Бога христианство. Таким вот образом служили тогда боги для того, чтобы до известной степени оправдывать человека и в дурном; они служили причиной зла: они брали на себя в то время не наказание, а - что гораздо благороднее - вину...
Что совершенно очевидно из этих сравнительных "Раб"/"Господин" пассажей: и то, и другое, - своего рода разновидности морали (что Ницше прежде всего и описывает), - но ни одна из них, по своей сути, не касается "причины и следствия" (причины страдания) - ressentiment "рабов" против "господ", мотивированный в большинстве случаев, завистью (envy по Кляйн, например) или местью, никак не утихающей, репрессированной (Verdrängung) и отрицаемой (Verneinung, "комплексы" невротические, а в пределе - психотические), - по своей сути, ничем не обоснован, - у него нет никаких действительных научных оснований - а только лишь психологические (или, по мнению Ницше, "физиологические", что возвращает к его афоризму "Мораль и физиология", теориям сознания и тела (в т.ч. Фристона), и большому вопросу, оставшемуся после преодоления теории самосохранения Спинозы и "лучшего мира"/монадологии Лейбница (из которой выросла идея "квантов власти" и "форма изменчива, "смысл" ещё более изменчив")). Говоря проще: ressentiment раба (да и господина, если уж доводить рассуждение до чистоты) - в огромном большинстве случаев, - не обоснован (прежде всего, научно) ничем.
Ressentiment, зачастую, - это пустышка. Non-sense. Предмет для рассмотрения - не учёным, не моралистом, не активистом, - а только лишь - психологом, психоаналитиком.
Преодоление Спинозы и Лейбница.
Физиологи должны задуматься о том, чтобы считать инстинкт самосохранения основным инстинктом органического существа. Прежде всего, живое существо хочет выразить свою силу — жизнь сама по себе есть воля к власти —: самосохранение — это лишь одно из косвенных и наиболее частых последствий этого. — Короче говоря, здесь, как и везде, будьте осторожны с излишними телеологическими принципами! — каковым является, например, инстинкт самосохранения (благодарим за это нелогичность Спинозы — ). Такова методология, которая должна быть экономной в принципах.
Я подчеркиваю эту основную точку исторической методологии, тем более что она, в сущности, идет вразрез с нынешним инстинктом и вкусом времени, которые предпочли бы мириться с абсолютной случайностью, даже механистической бессмысленностью всего происходящего, чем с теорией, согласно которой во всем происходящем действует воля к власти. Демократическая идиосинкразия против всего, что властвует и стремится властвовать, современный мизархизм (чтобы создать плохое слово для плохого явления), постепенно, шаг за шагом, проник в духовную сферу, превратившись и скрывшись в ней, так что теперь он уже проникает в самые строгие, казалось бы объективные науки, проникает и даже имеет право проникать туда; да, он, кажется, уже стал хозяином всей физиологии и теории жизни, и — это понятно — к её ущербу, потому что он изъял из неё основополагающее понятие подлинной активности. Напротив, под давлением этой идиосинкразии акцент ставится на «приспособление», то есть на активность второго порядка, простую реактивность, и даже сама жизнь была определена как всё более целесообразное внутреннее приспособление к внешним обстоятельствам (Герберт Спенсер). Но таким образом, существо жизни было не понято, её воля к власти; при этом был упущен принципиальный приоритет тех спонтанных, наступательных, захватывающих, переосмысляющих, исправляющих и формирующих сил, чье воздействие является предшествующим, и только после этого следует «приспособление»; тем самым отрицается в самом организме властная роль высших функционеров, в которых воля к жизни проявляется активно и формообразующе.
Требовать от силы, чтобы она не проявлялась как сила, чтобы она не стремилась к подавлению, не желала бы подчинять, не стремилась бы к победам и триумфам, точно так же нелепо, как требовать от слабости, чтобы она проявлялась как сила. Квант силы есть тот же квант влечения, воли, действия — а точнее, это есть именно это стремление, воля, действие, и только под воздействием языка (и тех устаревших заблуждений разума, которые он в себе зафиксировал), который воспринимает все действия как обусловленные действующим «субъектом», это может восприниматься иначе. Точно так же, как народ отделяет молнию от её сверкания и воспринимает последнее как действие, как результат работы некоего субъекта, называемого молнией, так и народная мораль разделяет силу и её выражения, как будто за сильным стоит некое нейтральное субстрат, которому дано решать, проявлять ли силу или нет. Но такого субстрата не существует; нет «бытия» за действием, творением, становлением; «действующее лицо» лишь придумано в дополнение к действию — действие есть всё.
Народ на самом деле удваивает действие, когда он заставляет молнию сверкать, это действие-действие: он ставит одно и то же явление как причину, а затем ещё раз как его следствие. Естественники делают не лучше, когда говорят «сила двигает, сила причиняет» и тому подобное — вся наша наука, несмотря на её холодность, свободу от аффектов, всё ещё подвержена искушению языка и не избавилась от этих подкидываемых обменных фигур, этих «субъектов» (атом, например, является такой обменной фигурой, не говоря уже о кантовском «вещи самой по себе»): не удивительно, что скрытые, тлеющие аффекты мести и ненависти используют этот вероучение в своих интересах и по сути не поддерживают веру более искренне, чем в то, что сильный может быть слабым, а хищная птица — ягненком: — таким образом они оправдывают своё право приписывать хищной птице её природное хищничество…
Все цели, вся полезность — это лишь признаки того, что воля к власти над чем-то более слабым победила и навязала ему свой смысл как функцию; и вся история «вещи», органа, обычая может быть в таком случае непрерывной цепочкой знаков, новых интерпретаций и корректировок, чьи причины могут быть вовсе не связаны друг с другом, более того, они могут следовать друг за другом и сменять друг друга случайным образом. «Развитие» вещи, обычая, органа, следовательно, — это ничто иное, как не их прогресс к какой-то цели, и уж тем более не логичный и наименьший по затратам прогресс, но последовательность более или менее глубоких, более или менее независимых, происходящих в них процессов подчинения, к которым добавляются всякие сопротивления, попытки изменений форм с целью защиты и реакции, а также результаты успешных контрмер. Форма текуча, но «смыслом» она текуча ещё больше... Даже внутри самого организма дело обстоит не иначе: с каждым существенным ростом целого изменяется и «смысл» отдельных органов — в некоторых случаях их частичное исчезновение, их уменьшение (например, уничтожение промежуточных звеньев) может быть признаком роста силы и совершенства.
Ressentiment, зачастую, - это пустышка. Non-sense. Предмет для рассмотрения - не учёным, не моралистом, не активистом, - а только лишь - психологом, психоаналитиком.
Преодоление Спинозы и Лейбница.
Физиологи должны задуматься о том, чтобы считать инстинкт самосохранения основным инстинктом органического существа. Прежде всего, живое существо хочет выразить свою силу — жизнь сама по себе есть воля к власти —: самосохранение — это лишь одно из косвенных и наиболее частых последствий этого. — Короче говоря, здесь, как и везде, будьте осторожны с излишними телеологическими принципами! — каковым является, например, инстинкт самосохранения (благодарим за это нелогичность Спинозы — ). Такова методология, которая должна быть экономной в принципах.
Я подчеркиваю эту основную точку исторической методологии, тем более что она, в сущности, идет вразрез с нынешним инстинктом и вкусом времени, которые предпочли бы мириться с абсолютной случайностью, даже механистической бессмысленностью всего происходящего, чем с теорией, согласно которой во всем происходящем действует воля к власти. Демократическая идиосинкразия против всего, что властвует и стремится властвовать, современный мизархизм (чтобы создать плохое слово для плохого явления), постепенно, шаг за шагом, проник в духовную сферу, превратившись и скрывшись в ней, так что теперь он уже проникает в самые строгие, казалось бы объективные науки, проникает и даже имеет право проникать туда; да, он, кажется, уже стал хозяином всей физиологии и теории жизни, и — это понятно — к её ущербу, потому что он изъял из неё основополагающее понятие подлинной активности. Напротив, под давлением этой идиосинкразии акцент ставится на «приспособление», то есть на активность второго порядка, простую реактивность, и даже сама жизнь была определена как всё более целесообразное внутреннее приспособление к внешним обстоятельствам (Герберт Спенсер). Но таким образом, существо жизни было не понято, её воля к власти; при этом был упущен принципиальный приоритет тех спонтанных, наступательных, захватывающих, переосмысляющих, исправляющих и формирующих сил, чье воздействие является предшествующим, и только после этого следует «приспособление»; тем самым отрицается в самом организме властная роль высших функционеров, в которых воля к жизни проявляется активно и формообразующе.
Требовать от силы, чтобы она не проявлялась как сила, чтобы она не стремилась к подавлению, не желала бы подчинять, не стремилась бы к победам и триумфам, точно так же нелепо, как требовать от слабости, чтобы она проявлялась как сила. Квант силы есть тот же квант влечения, воли, действия — а точнее, это есть именно это стремление, воля, действие, и только под воздействием языка (и тех устаревших заблуждений разума, которые он в себе зафиксировал), который воспринимает все действия как обусловленные действующим «субъектом», это может восприниматься иначе. Точно так же, как народ отделяет молнию от её сверкания и воспринимает последнее как действие, как результат работы некоего субъекта, называемого молнией, так и народная мораль разделяет силу и её выражения, как будто за сильным стоит некое нейтральное субстрат, которому дано решать, проявлять ли силу или нет. Но такого субстрата не существует; нет «бытия» за действием, творением, становлением; «действующее лицо» лишь придумано в дополнение к действию — действие есть всё.
Народ на самом деле удваивает действие, когда он заставляет молнию сверкать, это действие-действие: он ставит одно и то же явление как причину, а затем ещё раз как его следствие. Естественники делают не лучше, когда говорят «сила двигает, сила причиняет» и тому подобное — вся наша наука, несмотря на её холодность, свободу от аффектов, всё ещё подвержена искушению языка и не избавилась от этих подкидываемых обменных фигур, этих «субъектов» (атом, например, является такой обменной фигурой, не говоря уже о кантовском «вещи самой по себе»): не удивительно, что скрытые, тлеющие аффекты мести и ненависти используют этот вероучение в своих интересах и по сути не поддерживают веру более искренне, чем в то, что сильный может быть слабым, а хищная птица — ягненком: — таким образом они оправдывают своё право приписывать хищной птице её природное хищничество…
Все цели, вся полезность — это лишь признаки того, что воля к власти над чем-то более слабым победила и навязала ему свой смысл как функцию; и вся история «вещи», органа, обычая может быть в таком случае непрерывной цепочкой знаков, новых интерпретаций и корректировок, чьи причины могут быть вовсе не связаны друг с другом, более того, они могут следовать друг за другом и сменять друг друга случайным образом. «Развитие» вещи, обычая, органа, следовательно, — это ничто иное, как не их прогресс к какой-то цели, и уж тем более не логичный и наименьший по затратам прогресс, но последовательность более или менее глубоких, более или менее независимых, происходящих в них процессов подчинения, к которым добавляются всякие сопротивления, попытки изменений форм с целью защиты и реакции, а также результаты успешных контрмер. Форма текуча, но «смыслом» она текуча ещё больше... Даже внутри самого организма дело обстоит не иначе: с каждым существенным ростом целого изменяется и «смысл» отдельных органов — в некоторых случаях их частичное исчезновение, их уменьшение (например, уничтожение промежуточных звеньев) может быть признаком роста силы и совершенства.
Что совершенно очевидно из этих сравнительных "Раб"/"Господин" пассажей: и то, и другое, - своего рода разновидности морали (что Ницше прежде всего и описывает), - но ни одна из них, по своей сути, не касается "причины и следствия" (причины страдания) - ressentiment "рабов" против "господ", мотивированный в большинстве случаев, завистью (envy по Кляйн, например) или местью, никак не утихающей, репрессированной (Verdrängung) и отрицаемой (Verneinung, "комплексы" невротические, а в пределе - психотические), - по своей сути, ничем не обоснован, - у него нет никаких действительных научных оснований - а только лишь психологические (или, по мнению Ницше, "физиологические", что возвращает к его афоризму "Мораль и физиология", теориям сознания и тела (в т.ч. Фристона), и большому вопросу, оставшемуся после преодоления теории самосохранения Спинозы и "лучшего мира"/монадологии Лейбница (из которой выросла идея "квантов власти" и "форма изменчива, "смысл" ещё более изменчив")). Говоря проще: ressentiment раба (да и господина, если уж доводить рассуждение до чистоты) - в огромном большинстве случаев, - не обоснован (прежде всего, научно) ничем.
Ressentiment, зачастую, - это пустышка. Non-sense. Предмет для рассмотрения - не учёным, не моралистом, не активистом, - а только лишь - психологом, психоаналитиком.
Преодоление Спинозы и Лейбница.
Физиологи должны задуматься о том, чтобы считать инстинкт самосохранения основным инстинктом органического существа. Прежде всего, живое существо хочет выразить свою силу — жизнь сама по себе есть воля к власти —: самосохранение — это лишь одно из косвенных и наиболее частых последствий этого. — Короче говоря, здесь, как и везде, будьте осторожны с излишними телеологическими принципами! — каковым является, например, инстинкт самосохранения (благодарим за это нелогичность Спинозы — ). Такова методология, которая должна быть экономной в принципах.
Я подчеркиваю эту основную точку исторической методологии, тем более что она, в сущности, идет вразрез с нынешним инстинктом и вкусом времени, которые предпочли бы мириться с абсолютной случайностью, даже механистической бессмысленностью всего происходящего, чем с теорией, согласно которой во всем происходящем действует воля к власти. Демократическая идиосинкразия против всего, что властвует и стремится властвовать, современный мизархизм (чтобы создать плохое слово для плохого явления), постепенно, шаг за шагом, проник в духовную сферу, превратившись и скрывшись в ней, так что теперь он уже проникает в самые строгие, казалось бы объективные науки, проникает и даже имеет право проникать туда; да, он, кажется, уже стал хозяином всей физиологии и теории жизни, и — это понятно — к её ущербу, потому что он изъял из неё основополагающее понятие подлинной активности. Напротив, под давлением этой идиосинкразии акцент ставится на «приспособление», то есть на активность второго порядка, простую реактивность, и даже сама жизнь была определена как всё более целесообразное внутреннее приспособление к внешним обстоятельствам (Герберт Спенсер). Но таким образом, существо жизни было не понято, её воля к власти; при этом был упущен принципиальный приоритет тех спонтанных, наступательных, захватывающих, переосмысляющих, исправляющих и формирующих сил, чье воздействие является предшествующим, и только после этого следует «приспособление»; тем самым отрицается в самом организме властная роль высших функционеров, в которых воля к жизни проявляется активно и формообразующе.
Требовать от силы, чтобы она не проявлялась как сила, чтобы она не стремилась к подавлению, не желала бы подчинять, не стремилась бы к победам и триумфам, точно так же нелепо, как требовать от слабости, чтобы она проявлялась как сила. Квант силы есть тот же квант влечения, воли, действия — а точнее, это есть именно это стремление, воля, действие, и только под воздействием языка (и тех устаревших заблуждений разума, которые он в себе зафиксировал), который воспринимает все действия как обусловленные действующим «субъектом», это может восприниматься иначе. Точно так же, как народ отделяет молнию от её сверкания и воспринимает последнее как действие, как результат работы некоего субъекта, называемого молнией, так и народная мораль разделяет силу и её выражения, как будто за сильным стоит некое нейтральное субстрат, которому дано решать, проявлять ли силу или нет. Но такого субстрата не существует; нет «бытия» за действием, творением, становлением; «действующее лицо» лишь придумано в дополнение к действию — действие есть всё.
Народ на самом деле удваивает действие, когда он заставляет молнию сверкать, это действие-действие: он ставит одно и то же явление как причину, а затем ещё раз как его следствие. Естественники делают не лучше, когда говорят «сила двигает, сила причиняет» и тому подобное — вся наша наука, несмотря на её холодность, свободу от аффектов, всё ещё подвержена искушению языка и не избавилась от этих подкидываемых обменных фигур, этих «субъектов» (атом, например, является такой обменной фигурой, не говоря уже о кантовском «вещи самой по себе»): не удивительно, что скрытые, тлеющие аффекты мести и ненависти используют этот вероучение в своих интересах и по сути не поддерживают веру более искренне, чем в то, что сильный может быть слабым, а хищная птица — ягненком: — таким образом они оправдывают своё право приписывать хищной птице её природное хищничество…
Все цели, вся полезность — это лишь признаки того, что воля к власти над чем-то более слабым победила и навязала ему свой смысл как функцию; и вся история «вещи», органа, обычая может быть в таком случае непрерывной цепочкой знаков, новых интерпретаций и корректировок, чьи причины могут быть вовсе не связаны друг с другом, более того, они могут следовать друг за другом и сменять друг друга случайным образом. «Развитие» вещи, обычая, органа, следовательно, — это ничто иное, как не их прогресс к какой-то цели, и уж тем более не логичный и наименьший по затратам прогресс, но последовательность более или менее глубоких, более или менее независимых, происходящих в них процессов подчинения, к которым добавляются всякие сопротивления, попытки изменений форм с целью защиты и реакции, а также результаты успешных контрмер. Форма текуча, но «смыслом» она текуча ещё больше... Даже внутри самого организма дело обстоит не иначе: с каждым существенным ростом целого изменяется и «смысл» отдельных органов — в некоторых случаях их частичное исчезновение, их уменьшение (например, уничтожение промежуточных звеньев) может быть признаком роста силы и совершенства.
Ressentiment, зачастую, - это пустышка. Non-sense. Предмет для рассмотрения - не учёным, не моралистом, не активистом, - а только лишь - психологом, психоаналитиком.
Преодоление Спинозы и Лейбница.
Физиологи должны задуматься о том, чтобы считать инстинкт самосохранения основным инстинктом органического существа. Прежде всего, живое существо хочет выразить свою силу — жизнь сама по себе есть воля к власти —: самосохранение — это лишь одно из косвенных и наиболее частых последствий этого. — Короче говоря, здесь, как и везде, будьте осторожны с излишними телеологическими принципами! — каковым является, например, инстинкт самосохранения (благодарим за это нелогичность Спинозы — ). Такова методология, которая должна быть экономной в принципах.
Я подчеркиваю эту основную точку исторической методологии, тем более что она, в сущности, идет вразрез с нынешним инстинктом и вкусом времени, которые предпочли бы мириться с абсолютной случайностью, даже механистической бессмысленностью всего происходящего, чем с теорией, согласно которой во всем происходящем действует воля к власти. Демократическая идиосинкразия против всего, что властвует и стремится властвовать, современный мизархизм (чтобы создать плохое слово для плохого явления), постепенно, шаг за шагом, проник в духовную сферу, превратившись и скрывшись в ней, так что теперь он уже проникает в самые строгие, казалось бы объективные науки, проникает и даже имеет право проникать туда; да, он, кажется, уже стал хозяином всей физиологии и теории жизни, и — это понятно — к её ущербу, потому что он изъял из неё основополагающее понятие подлинной активности. Напротив, под давлением этой идиосинкразии акцент ставится на «приспособление», то есть на активность второго порядка, простую реактивность, и даже сама жизнь была определена как всё более целесообразное внутреннее приспособление к внешним обстоятельствам (Герберт Спенсер). Но таким образом, существо жизни было не понято, её воля к власти; при этом был упущен принципиальный приоритет тех спонтанных, наступательных, захватывающих, переосмысляющих, исправляющих и формирующих сил, чье воздействие является предшествующим, и только после этого следует «приспособление»; тем самым отрицается в самом организме властная роль высших функционеров, в которых воля к жизни проявляется активно и формообразующе.
Требовать от силы, чтобы она не проявлялась как сила, чтобы она не стремилась к подавлению, не желала бы подчинять, не стремилась бы к победам и триумфам, точно так же нелепо, как требовать от слабости, чтобы она проявлялась как сила. Квант силы есть тот же квант влечения, воли, действия — а точнее, это есть именно это стремление, воля, действие, и только под воздействием языка (и тех устаревших заблуждений разума, которые он в себе зафиксировал), который воспринимает все действия как обусловленные действующим «субъектом», это может восприниматься иначе. Точно так же, как народ отделяет молнию от её сверкания и воспринимает последнее как действие, как результат работы некоего субъекта, называемого молнией, так и народная мораль разделяет силу и её выражения, как будто за сильным стоит некое нейтральное субстрат, которому дано решать, проявлять ли силу или нет. Но такого субстрата не существует; нет «бытия» за действием, творением, становлением; «действующее лицо» лишь придумано в дополнение к действию — действие есть всё.
Народ на самом деле удваивает действие, когда он заставляет молнию сверкать, это действие-действие: он ставит одно и то же явление как причину, а затем ещё раз как его следствие. Естественники делают не лучше, когда говорят «сила двигает, сила причиняет» и тому подобное — вся наша наука, несмотря на её холодность, свободу от аффектов, всё ещё подвержена искушению языка и не избавилась от этих подкидываемых обменных фигур, этих «субъектов» (атом, например, является такой обменной фигурой, не говоря уже о кантовском «вещи самой по себе»): не удивительно, что скрытые, тлеющие аффекты мести и ненависти используют этот вероучение в своих интересах и по сути не поддерживают веру более искренне, чем в то, что сильный может быть слабым, а хищная птица — ягненком: — таким образом они оправдывают своё право приписывать хищной птице её природное хищничество…
Все цели, вся полезность — это лишь признаки того, что воля к власти над чем-то более слабым победила и навязала ему свой смысл как функцию; и вся история «вещи», органа, обычая может быть в таком случае непрерывной цепочкой знаков, новых интерпретаций и корректировок, чьи причины могут быть вовсе не связаны друг с другом, более того, они могут следовать друг за другом и сменять друг друга случайным образом. «Развитие» вещи, обычая, органа, следовательно, — это ничто иное, как не их прогресс к какой-то цели, и уж тем более не логичный и наименьший по затратам прогресс, но последовательность более или менее глубоких, более или менее независимых, происходящих в них процессов подчинения, к которым добавляются всякие сопротивления, попытки изменений форм с целью защиты и реакции, а также результаты успешных контрмер. Форма текуча, но «смыслом» она текуча ещё больше... Даже внутри самого организма дело обстоит не иначе: с каждым существенным ростом целого изменяется и «смысл» отдельных органов — в некоторых случаях их частичное исчезновение, их уменьшение (например, уничтожение промежуточных звеньев) может быть признаком роста силы и совершенства.
>>70528
Следует различать два аспекта: с одной стороны, относительно постоянный элемент ... — обычай, акт, «драма», некая строгая последовательность процедур, с другой стороны, текучий аспект — смысл, цель, ожидания, связанные с выполнением этих процедур. При этом, исходя из принципов только что разработанной исторической методологии, без всяких сомнений предполагается, что сама процедура является чем-то более старым, более ранним, чем её использование для ..., что последнее было лишь вложено в уже существующую (но обычно в другом смысле использовавшуюся) процедуру, что, другими словами, всё не так, как это представляли себе наши наивные генеалоги морали и права, которые думали, что процедуру изобрели исключительно для наказания, как когда-то полагали, что руку придумали для того, чтобы хватать [Ламарк/ламаркизм].
Что касается второго элемента ..., текучего, его «смысла», то в очень позднем этапе культуры (например, в современной Европе) понятие «...» на самом деле уже не представляет собой единого смысла, а скорее синтез различных «смыслов»: история ... в целом, история его использования для самых разных целей, в конце концов кристаллизуется в некую целостность, которая тяжело поддается разрешению, трудно анализируема и, что следует особо подчеркнуть, совершенно неопределима. (Сегодня невозможно точно сказать, почему, собственно, происходит ...: все понятия, в которых семиотически складывается целый процесс, ускользают от определения; определить можно только то, что не имеет истории.) В более раннем этапе, напротив, эта синтезированная совокупность «смыслов» еще более поддается разбору, ещё более изменчива; можно заметить, как для каждого конкретного случая элементы синтеза меняют свою ценность и, соответственно, перераспределяются, так что то один, то другой элемент выходит на первый план, доминирует, и, при определенных обстоятельствах, одно из этих элементов (например, цель ...) может полностью подавить все остальные...
Следует различать два аспекта: с одной стороны, относительно постоянный элемент ... — обычай, акт, «драма», некая строгая последовательность процедур, с другой стороны, текучий аспект — смысл, цель, ожидания, связанные с выполнением этих процедур. При этом, исходя из принципов только что разработанной исторической методологии, без всяких сомнений предполагается, что сама процедура является чем-то более старым, более ранним, чем её использование для ..., что последнее было лишь вложено в уже существующую (но обычно в другом смысле использовавшуюся) процедуру, что, другими словами, всё не так, как это представляли себе наши наивные генеалоги морали и права, которые думали, что процедуру изобрели исключительно для наказания, как когда-то полагали, что руку придумали для того, чтобы хватать [Ламарк/ламаркизм].
Что касается второго элемента ..., текучего, его «смысла», то в очень позднем этапе культуры (например, в современной Европе) понятие «...» на самом деле уже не представляет собой единого смысла, а скорее синтез различных «смыслов»: история ... в целом, история его использования для самых разных целей, в конце концов кристаллизуется в некую целостность, которая тяжело поддается разрешению, трудно анализируема и, что следует особо подчеркнуть, совершенно неопределима. (Сегодня невозможно точно сказать, почему, собственно, происходит ...: все понятия, в которых семиотически складывается целый процесс, ускользают от определения; определить можно только то, что не имеет истории.) В более раннем этапе, напротив, эта синтезированная совокупность «смыслов» еще более поддается разбору, ещё более изменчива; можно заметить, как для каждого конкретного случая элементы синтеза меняют свою ценность и, соответственно, перераспределяются, так что то один, то другой элемент выходит на первый план, доминирует, и, при определенных обстоятельствах, одно из этих элементов (например, цель ...) может полностью подавить все остальные...
Говоря проще: ressentiment раба (да и господина, если уж доводить рассуждение до чистоты) - в огромном большинстве случаев, - не обоснован (прежде всего, научно) ничем.
(Ressentiment, зачастую, - это пустышка. Non-sense. Предмет для рассмотрения - не учёным, не моралистом, не активистом, - а только лишь - психологом, "физиологом", психоаналитиком, учёным теории сознания и т.п..)
Итого, логически следующий из этого вопрос (возвращающий к проблеме "причины и следствия"): что "обосновано", тогда, и как предупреждать, корректным, не отходящим от честного и научно-чистоплотного видения, этот самый ressentiment (и попутно, судя по всему, и глупость, ведущую к нему - а не всю глупость "вообще") - что в "рабах", что в "господах", что в смешанных типах?..
Существует бытие-объект Логос, даже если считать текст, как некое вместилище, всего лишь следом (Малларме, Деррида)…
«Вещь сама по себе» (ею была бы именно чистая, не имеющая последствий истина) совершенно недостижима также и для творца языка и в его глазах совершенно не заслуживает того, чтобы ее искать. Он обозначает только отношения вещей к людям и для выражения их пользуется самыми смелыми метафорами. Возбуждение нерва становится изображением! Первая метафора. Изображение становится звуком! Вторая метафора. И каждый раз полный прыжок в совершенно иную и чуждую область.
Экзотерика - эзотерика
1 - все есть воля против воли
2 - воли нет вообще
1 Каузализм
2 Нет ничего лучше причины-следствия. [Но так ли это? Контр-средство: "О видении и загадке" ("вечное возвращение")]
1.
Вся причинность психологически восходит к вере в намерения:
Сам эффект намерения недоказуем.
(Causa efficiens - тавтология с finalis) Психологический взгляд ---
(Ressentiment, зачастую, - это пустышка. Non-sense. Предмет для рассмотрения - не учёным, не моралистом, не активистом, - а только лишь - психологом, "физиологом", психоаналитиком, учёным теории сознания и т.п..)
Итого, логически следующий из этого вопрос (возвращающий к проблеме "причины и следствия"): что "обосновано", тогда, и как предупреждать, корректным, не отходящим от честного и научно-чистоплотного видения, этот самый ressentiment (и попутно, судя по всему, и глупость, ведущую к нему - а не всю глупость "вообще") - что в "рабах", что в "господах", что в смешанных типах?..
Существует бытие-объект Логос, даже если считать текст, как некое вместилище, всего лишь следом (Малларме, Деррида)…
«Вещь сама по себе» (ею была бы именно чистая, не имеющая последствий истина) совершенно недостижима также и для творца языка и в его глазах совершенно не заслуживает того, чтобы ее искать. Он обозначает только отношения вещей к людям и для выражения их пользуется самыми смелыми метафорами. Возбуждение нерва становится изображением! Первая метафора. Изображение становится звуком! Вторая метафора. И каждый раз полный прыжок в совершенно иную и чуждую область.
Экзотерика - эзотерика
1 - все есть воля против воли
2 - воли нет вообще
1 Каузализм
2 Нет ничего лучше причины-следствия. [Но так ли это? Контр-средство: "О видении и загадке" ("вечное возвращение")]
1.
Вся причинность психологически восходит к вере в намерения:
Сам эффект намерения недоказуем.
(Causa efficiens - тавтология с finalis) Психологический взгляд ---
232 Кб, 952x651Ответ Ницше: "пессимизм силы" - amor fati ("вечное возвращение", ВН-341 как онтологическая перспектива) - не в отношении эмоций (не пафос позы, не актёрство, не "драма сатиров" и не мученичество), - а в смысле вопроса о познании... (То, что предлагалось взамен ориентирования/Orientierung, предложенной Сократом, "ярма логики", - как более могучая форма познания "per se" (следовательно - "der Wille zur Macht").)
Форма текуча, но «смыслом» она текуча ещё больше...
... communicate, not assimilate.
Теория, преодолевающая Ницше расширяющая.
Чтобы "преодолеть" мысль Ницше, необходимо внести радикальный сдвиг, который выходит за пределы понятий силы, борьбы и даже самой афирмации существования. Ниже изложен план такой теории.
1. Реляционная онтология: бытие как процесс становления, а не как сила.
Вместо того чтобы основывать существование на воле к власти (фундаментальном влечении), мы предлагаем реляционную онтологию, в которой бытие понимается не как единый, унифицированный импульс (например, воля к власти), а как взаимозависимый, взаимосвязанный процесс, находящийся в постоянном изменении. Эта онтология строится на идее, что само бытие не имеет внутреннего телоса или цели к господству, а существует как ритмичное взаимодействие сил, состояний и процессов, неразрывно связанных с мирами, которые они населяют.
Бытие является неиерархичным, и его сущность заключается в его взаимосвязи и взаимодействии, а не в преодолении или доминировании. Сила становится второстепенной по отношению к понятию взаимного становления.
Вместо того чтобы сосредотачиваться на утверждении воли, мы ориентируемся на поток и взаимную трансформацию, где сила не является первичной, а ключевыми становятся реляционные динамики — взаимодействия между элементами бытия.
2. Эмерджентный смысл и нелинейное время.
Вместо вечного возвращения повторения мы принимаем модель эмерджентного смысла, который возникает через нелинейные временные потоки. В этой модели время и события не предназначены для повторения в фиксированных циклах, но возникают из случайностей опыта, постоянно генерируя новые возможности и исходы. Смысл, этика и ценности появляются в контекстно-зависимой форме и развиваются в ответ на эти случайности.
Этот подход преодолевает фатализм вечного возвращения повторения. Жизнь — это не утверждение повторяющегося одного и того же, а принятие творческого потенциала изменений, случайных инноваций и непредсказуемых разрывов.
Идея вечного повторения действий отвергается, потому что она предполагает статичное понимание времени. Напротив, смысл развивается и раскручивается каждый раз по-разному, как динамичное взаимодействие существ и событий.
3. Этика заботы и взаимного процветания.
Критика Ницше традиционной морали, хотя и мощная, всё же работает в рамках этики борьбы, где жизнь заключается в преодолении, утверждении доминирования и преодолении предыдущих ограничений. Чтобы "преодолеть" философию Ницше, мы предлагаем этику заботы, основанную на взаимном процветании и взаимозависимости.
Вместо того чтобы фокусироваться на утверждении силы индивидом, эта этика акцентирует внимание на заботе о других, сосуществовании и симбиозе. Жизнь больше не заключается в преодолении и утверждении своего превосходства, а в поиске общих оснований и создании условий для совместного роста.
Взаимное процветание не исключает возможности конфликта или трудностей, но рассматривает их как результат недоразумений или дисбалансов, которые можно разрешить коллективно, а не через доминирование.
4. За пределами "Übermensch": коллективное становление.
Вместо того чтобы фокусироваться на Übermensch как индивиде, который преодолевает общественные нормы и становится величайшим создателем ценностей, мы предлагаем смещение в сторону коллективного становления — совместного, межсубъектного процесса, в котором индивиды и сообщества совместно создают и развиваются в способах, которые не предопределены, но возникают через диалог и сотрудничество.
Übermensch заменяется полифоническим, многоконтурным человеком, который создает смысл в сотрудничестве с другими, а не в изоляции. Это предполагает множественность творческих сил, действующих согласованно, создавая новые формы жизни, этики и существования, которые являются неиерархичными и взаимосвязанными.
Человечество больше не понимается как гонка к индивидуальному превосходству, а как совместный, эмегентный процесс коллективного творчества, где смысл возникает не из одиночных актов воли, а из взаимодействия сообществ в ходе взаимного обмена.
5. Нетелологическое освобождение: свобода от структур власти.
Вместо воли к власти как окончательной силы освобождения, мы предлагаем концепцию нетелологического освобождения, которое является свободой от какой-либо конечной цели, стремления к господству или метафизического нарратива. Это освобождение не состоит в стремлении к высшему состоянию или становлению «более чем» тем, что мы есть, а в освобождении от тирании фиксированных понятий — включая тиранию самой власти.
В этой рамке власть воспринимается не как нечто, что нужно контролировать или применять, а как созвездие отношений, существующих в текучем напряжении. Вместо того чтобы утверждать доминирование, мы практикуем устойчивость, эмпатию и креативность в ответ на постоянно меняющийся мир.
Свобода определяется как способность адаптироваться, изменяться и расти в мире множества взаимосвязанных сил, где индивиды и сообщества участвуют в открытом процессе становления без необходимости конечного господства.
Заключение
Чтобы "преодолеть" Ницше, необходимо сместить фокус с мира, управляемого единой волей к власти, вечным возвращением повторением и индивидуальным превосходством, на динамичный, реляционный процесс, который сопротивляется телологии, принимает случайности и акцентирует внимание на совместном процветании. В этой рамке существование больше не определяется доминированием индивидов или само-преодолением, а определяется взаимодействием сил, совместным творчеством и коллективной эволюцией.
Эта теория признает глубокую критику Ницше предыдущих философий и ценностей, но выходит за пределы этой критики видения Хайдеггера [или Левинаса], отвергая саму предпосылку власти и индивидуальной борьбы как центральных для смысла и существования. Вместо этого она предлагает более плюралистичное и взаимно развивающееся представление о жизни, которое является постоянно изменяющимся, нетелологическим и неразрывно связанным.
... communicate, not assimilate.
Теория, преодолевающая Ницше расширяющая.
Чтобы "преодолеть" мысль Ницше, необходимо внести радикальный сдвиг, который выходит за пределы понятий силы, борьбы и даже самой афирмации существования. Ниже изложен план такой теории.
1. Реляционная онтология: бытие как процесс становления, а не как сила.
Вместо того чтобы основывать существование на воле к власти (фундаментальном влечении), мы предлагаем реляционную онтологию, в которой бытие понимается не как единый, унифицированный импульс (например, воля к власти), а как взаимозависимый, взаимосвязанный процесс, находящийся в постоянном изменении. Эта онтология строится на идее, что само бытие не имеет внутреннего телоса или цели к господству, а существует как ритмичное взаимодействие сил, состояний и процессов, неразрывно связанных с мирами, которые они населяют.
Бытие является неиерархичным, и его сущность заключается в его взаимосвязи и взаимодействии, а не в преодолении или доминировании. Сила становится второстепенной по отношению к понятию взаимного становления.
Вместо того чтобы сосредотачиваться на утверждении воли, мы ориентируемся на поток и взаимную трансформацию, где сила не является первичной, а ключевыми становятся реляционные динамики — взаимодействия между элементами бытия.
2. Эмерджентный смысл и нелинейное время.
Вместо вечного возвращения повторения мы принимаем модель эмерджентного смысла, который возникает через нелинейные временные потоки. В этой модели время и события не предназначены для повторения в фиксированных циклах, но возникают из случайностей опыта, постоянно генерируя новые возможности и исходы. Смысл, этика и ценности появляются в контекстно-зависимой форме и развиваются в ответ на эти случайности.
Этот подход преодолевает фатализм вечного возвращения повторения. Жизнь — это не утверждение повторяющегося одного и того же, а принятие творческого потенциала изменений, случайных инноваций и непредсказуемых разрывов.
Идея вечного повторения действий отвергается, потому что она предполагает статичное понимание времени. Напротив, смысл развивается и раскручивается каждый раз по-разному, как динамичное взаимодействие существ и событий.
3. Этика заботы и взаимного процветания.
Критика Ницше традиционной морали, хотя и мощная, всё же работает в рамках этики борьбы, где жизнь заключается в преодолении, утверждении доминирования и преодолении предыдущих ограничений. Чтобы "преодолеть" философию Ницше, мы предлагаем этику заботы, основанную на взаимном процветании и взаимозависимости.
Вместо того чтобы фокусироваться на утверждении силы индивидом, эта этика акцентирует внимание на заботе о других, сосуществовании и симбиозе. Жизнь больше не заключается в преодолении и утверждении своего превосходства, а в поиске общих оснований и создании условий для совместного роста.
Взаимное процветание не исключает возможности конфликта или трудностей, но рассматривает их как результат недоразумений или дисбалансов, которые можно разрешить коллективно, а не через доминирование.
4. За пределами "Übermensch": коллективное становление.
Вместо того чтобы фокусироваться на Übermensch как индивиде, который преодолевает общественные нормы и становится величайшим создателем ценностей, мы предлагаем смещение в сторону коллективного становления — совместного, межсубъектного процесса, в котором индивиды и сообщества совместно создают и развиваются в способах, которые не предопределены, но возникают через диалог и сотрудничество.
Übermensch заменяется полифоническим, многоконтурным человеком, который создает смысл в сотрудничестве с другими, а не в изоляции. Это предполагает множественность творческих сил, действующих согласованно, создавая новые формы жизни, этики и существования, которые являются неиерархичными и взаимосвязанными.
Человечество больше не понимается как гонка к индивидуальному превосходству, а как совместный, эмегентный процесс коллективного творчества, где смысл возникает не из одиночных актов воли, а из взаимодействия сообществ в ходе взаимного обмена.
5. Нетелологическое освобождение: свобода от структур власти.
Вместо воли к власти как окончательной силы освобождения, мы предлагаем концепцию нетелологического освобождения, которое является свободой от какой-либо конечной цели, стремления к господству или метафизического нарратива. Это освобождение не состоит в стремлении к высшему состоянию или становлению «более чем» тем, что мы есть, а в освобождении от тирании фиксированных понятий — включая тиранию самой власти.
В этой рамке власть воспринимается не как нечто, что нужно контролировать или применять, а как созвездие отношений, существующих в текучем напряжении. Вместо того чтобы утверждать доминирование, мы практикуем устойчивость, эмпатию и креативность в ответ на постоянно меняющийся мир.
Свобода определяется как способность адаптироваться, изменяться и расти в мире множества взаимосвязанных сил, где индивиды и сообщества участвуют в открытом процессе становления без необходимости конечного господства.
Заключение
Чтобы "преодолеть" Ницше, необходимо сместить фокус с мира, управляемого единой волей к власти, вечным возвращением повторением и индивидуальным превосходством, на динамичный, реляционный процесс, который сопротивляется телологии, принимает случайности и акцентирует внимание на совместном процветании. В этой рамке существование больше не определяется доминированием индивидов или само-преодолением, а определяется взаимодействием сил, совместным творчеством и коллективной эволюцией.
Эта теория признает глубокую критику Ницше предыдущих философий и ценностей, но выходит за пределы этой критики видения Хайдеггера [или Левинаса], отвергая саму предпосылку власти и индивидуальной борьбы как центральных для смысла и существования. Вместо этого она предлагает более плюралистичное и взаимно развивающееся представление о жизни, которое является постоянно изменяющимся, нетелологическим и неразрывно связанным.
Форма текуча, но «смыслом» она текуча ещё больше...
... communicate, not assimilate.
Теория, преодолевающая Ницше расширяющая.
Чтобы "преодолеть" мысль Ницше, необходимо внести радикальный сдвиг, который выходит за пределы понятий силы, борьбы и даже самой афирмации существования. Ниже изложен план такой теории.
1. Реляционная онтология: бытие как процесс становления, а не как сила.
Вместо того чтобы основывать существование на воле к власти (фундаментальном влечении), мы предлагаем реляционную онтологию, в которой бытие понимается не как единый, унифицированный импульс (например, воля к власти), а как взаимозависимый, взаимосвязанный процесс, находящийся в постоянном изменении. Эта онтология строится на идее, что само бытие не имеет внутреннего телоса или цели к господству, а существует как ритмичное взаимодействие сил, состояний и процессов, неразрывно связанных с мирами, которые они населяют.
Бытие является неиерархичным, и его сущность заключается в его взаимосвязи и взаимодействии, а не в преодолении или доминировании. Сила становится второстепенной по отношению к понятию взаимного становления.
Вместо того чтобы сосредотачиваться на утверждении воли, мы ориентируемся на поток и взаимную трансформацию, где сила не является первичной, а ключевыми становятся реляционные динамики — взаимодействия между элементами бытия.
2. Эмерджентный смысл и нелинейное время.
Вместо вечного возвращения повторения мы принимаем модель эмерджентного смысла, который возникает через нелинейные временные потоки. В этой модели время и события не предназначены для повторения в фиксированных циклах, но возникают из случайностей опыта, постоянно генерируя новые возможности и исходы. Смысл, этика и ценности появляются в контекстно-зависимой форме и развиваются в ответ на эти случайности.
Этот подход преодолевает фатализм вечного возвращения повторения. Жизнь — это не утверждение повторяющегося одного и того же, а принятие творческого потенциала изменений, случайных инноваций и непредсказуемых разрывов.
Идея вечного повторения действий отвергается, потому что она предполагает статичное понимание времени. Напротив, смысл развивается и раскручивается каждый раз по-разному, как динамичное взаимодействие существ и событий.
3. Этика заботы и взаимного процветания.
Критика Ницше традиционной морали, хотя и мощная, всё же работает в рамках этики борьбы, где жизнь заключается в преодолении, утверждении доминирования и преодолении предыдущих ограничений. Чтобы "преодолеть" философию Ницше, мы предлагаем этику заботы, основанную на взаимном процветании и взаимозависимости.
Вместо того чтобы фокусироваться на утверждении силы индивидом, эта этика акцентирует внимание на заботе о других, сосуществовании и симбиозе. Жизнь больше не заключается в преодолении и утверждении своего превосходства, а в поиске общих оснований и создании условий для совместного роста.
Взаимное процветание не исключает возможности конфликта или трудностей, но рассматривает их как результат недоразумений или дисбалансов, которые можно разрешить коллективно, а не через доминирование.
4. За пределами "Übermensch": коллективное становление.
Вместо того чтобы фокусироваться на Übermensch как индивиде, который преодолевает общественные нормы и становится величайшим создателем ценностей, мы предлагаем смещение в сторону коллективного становления — совместного, межсубъектного процесса, в котором индивиды и сообщества совместно создают и развиваются в способах, которые не предопределены, но возникают через диалог и сотрудничество.
Übermensch заменяется полифоническим, многоконтурным человеком, который создает смысл в сотрудничестве с другими, а не в изоляции. Это предполагает множественность творческих сил, действующих согласованно, создавая новые формы жизни, этики и существования, которые являются неиерархичными и взаимосвязанными.
Человечество больше не понимается как гонка к индивидуальному превосходству, а как совместный, эмегентный процесс коллективного творчества, где смысл возникает не из одиночных актов воли, а из взаимодействия сообществ в ходе взаимного обмена.
5. Нетелологическое освобождение: свобода от структур власти.
Вместо воли к власти как окончательной силы освобождения, мы предлагаем концепцию нетелологического освобождения, которое является свободой от какой-либо конечной цели, стремления к господству или метафизического нарратива. Это освобождение не состоит в стремлении к высшему состоянию или становлению «более чем» тем, что мы есть, а в освобождении от тирании фиксированных понятий — включая тиранию самой власти.
В этой рамке власть воспринимается не как нечто, что нужно контролировать или применять, а как созвездие отношений, существующих в текучем напряжении. Вместо того чтобы утверждать доминирование, мы практикуем устойчивость, эмпатию и креативность в ответ на постоянно меняющийся мир.
Свобода определяется как способность адаптироваться, изменяться и расти в мире множества взаимосвязанных сил, где индивиды и сообщества участвуют в открытом процессе становления без необходимости конечного господства.
Заключение
Чтобы "преодолеть" Ницше, необходимо сместить фокус с мира, управляемого единой волей к власти, вечным возвращением повторением и индивидуальным превосходством, на динамичный, реляционный процесс, который сопротивляется телологии, принимает случайности и акцентирует внимание на совместном процветании. В этой рамке существование больше не определяется доминированием индивидов или само-преодолением, а определяется взаимодействием сил, совместным творчеством и коллективной эволюцией.
Эта теория признает глубокую критику Ницше предыдущих философий и ценностей, но выходит за пределы этой критики видения Хайдеггера [или Левинаса], отвергая саму предпосылку власти и индивидуальной борьбы как центральных для смысла и существования. Вместо этого она предлагает более плюралистичное и взаимно развивающееся представление о жизни, которое является постоянно изменяющимся, нетелологическим и неразрывно связанным.
... communicate, not assimilate.
Теория, преодолевающая Ницше расширяющая.
Чтобы "преодолеть" мысль Ницше, необходимо внести радикальный сдвиг, который выходит за пределы понятий силы, борьбы и даже самой афирмации существования. Ниже изложен план такой теории.
1. Реляционная онтология: бытие как процесс становления, а не как сила.
Вместо того чтобы основывать существование на воле к власти (фундаментальном влечении), мы предлагаем реляционную онтологию, в которой бытие понимается не как единый, унифицированный импульс (например, воля к власти), а как взаимозависимый, взаимосвязанный процесс, находящийся в постоянном изменении. Эта онтология строится на идее, что само бытие не имеет внутреннего телоса или цели к господству, а существует как ритмичное взаимодействие сил, состояний и процессов, неразрывно связанных с мирами, которые они населяют.
Бытие является неиерархичным, и его сущность заключается в его взаимосвязи и взаимодействии, а не в преодолении или доминировании. Сила становится второстепенной по отношению к понятию взаимного становления.
Вместо того чтобы сосредотачиваться на утверждении воли, мы ориентируемся на поток и взаимную трансформацию, где сила не является первичной, а ключевыми становятся реляционные динамики — взаимодействия между элементами бытия.
2. Эмерджентный смысл и нелинейное время.
Вместо вечного возвращения повторения мы принимаем модель эмерджентного смысла, который возникает через нелинейные временные потоки. В этой модели время и события не предназначены для повторения в фиксированных циклах, но возникают из случайностей опыта, постоянно генерируя новые возможности и исходы. Смысл, этика и ценности появляются в контекстно-зависимой форме и развиваются в ответ на эти случайности.
Этот подход преодолевает фатализм вечного возвращения повторения. Жизнь — это не утверждение повторяющегося одного и того же, а принятие творческого потенциала изменений, случайных инноваций и непредсказуемых разрывов.
Идея вечного повторения действий отвергается, потому что она предполагает статичное понимание времени. Напротив, смысл развивается и раскручивается каждый раз по-разному, как динамичное взаимодействие существ и событий.
3. Этика заботы и взаимного процветания.
Критика Ницше традиционной морали, хотя и мощная, всё же работает в рамках этики борьбы, где жизнь заключается в преодолении, утверждении доминирования и преодолении предыдущих ограничений. Чтобы "преодолеть" философию Ницше, мы предлагаем этику заботы, основанную на взаимном процветании и взаимозависимости.
Вместо того чтобы фокусироваться на утверждении силы индивидом, эта этика акцентирует внимание на заботе о других, сосуществовании и симбиозе. Жизнь больше не заключается в преодолении и утверждении своего превосходства, а в поиске общих оснований и создании условий для совместного роста.
Взаимное процветание не исключает возможности конфликта или трудностей, но рассматривает их как результат недоразумений или дисбалансов, которые можно разрешить коллективно, а не через доминирование.
4. За пределами "Übermensch": коллективное становление.
Вместо того чтобы фокусироваться на Übermensch как индивиде, который преодолевает общественные нормы и становится величайшим создателем ценностей, мы предлагаем смещение в сторону коллективного становления — совместного, межсубъектного процесса, в котором индивиды и сообщества совместно создают и развиваются в способах, которые не предопределены, но возникают через диалог и сотрудничество.
Übermensch заменяется полифоническим, многоконтурным человеком, который создает смысл в сотрудничестве с другими, а не в изоляции. Это предполагает множественность творческих сил, действующих согласованно, создавая новые формы жизни, этики и существования, которые являются неиерархичными и взаимосвязанными.
Человечество больше не понимается как гонка к индивидуальному превосходству, а как совместный, эмегентный процесс коллективного творчества, где смысл возникает не из одиночных актов воли, а из взаимодействия сообществ в ходе взаимного обмена.
5. Нетелологическое освобождение: свобода от структур власти.
Вместо воли к власти как окончательной силы освобождения, мы предлагаем концепцию нетелологического освобождения, которое является свободой от какой-либо конечной цели, стремления к господству или метафизического нарратива. Это освобождение не состоит в стремлении к высшему состоянию или становлению «более чем» тем, что мы есть, а в освобождении от тирании фиксированных понятий — включая тиранию самой власти.
В этой рамке власть воспринимается не как нечто, что нужно контролировать или применять, а как созвездие отношений, существующих в текучем напряжении. Вместо того чтобы утверждать доминирование, мы практикуем устойчивость, эмпатию и креативность в ответ на постоянно меняющийся мир.
Свобода определяется как способность адаптироваться, изменяться и расти в мире множества взаимосвязанных сил, где индивиды и сообщества участвуют в открытом процессе становления без необходимости конечного господства.
Заключение
Чтобы "преодолеть" Ницше, необходимо сместить фокус с мира, управляемого единой волей к власти, вечным возвращением повторением и индивидуальным превосходством, на динамичный, реляционный процесс, который сопротивляется телологии, принимает случайности и акцентирует внимание на совместном процветании. В этой рамке существование больше не определяется доминированием индивидов или само-преодолением, а определяется взаимодействием сил, совместным творчеством и коллективной эволюцией.
Эта теория признает глубокую критику Ницше предыдущих философий и ценностей, но выходит за пределы этой критики видения Хайдеггера [или Левинаса], отвергая саму предпосылку власти и индивидуальной борьбы как центральных для смысла и существования. Вместо этого она предлагает более плюралистичное и взаимно развивающееся представление о жизни, которое является постоянно изменяющимся, нетелологическим и неразрывно связанным.
Что происходит, если другая сторона — будь то индивид, группа или система — не проявляет эмпатии, не участвует в взаимном процветании или отвергает саму возможность взаимозависимости? Этический идеал взаимного процветания, преодоление борьбы за власть с помощью эмпатии и сотрудничества сталкивается с жестокой реальностью доминирования, агрессии и эксплуатации.
В таких случаях действительно возникает вопрос, следует ли вернуться к принципу власти. Проблема заключается не в том, существует ли власть, а в том, как эффективно с ней взаимодействовать и какую роль она играет в формировании этического действия. Давайте подробнее рассмотрим эту дилемму.
1. Власть неизбежна, но её нужно перенаправить, а не просто вернуться к принципу доминации.
Даже в условиях сопротивления или равнодушия со стороны других нельзя игнорировать реальность власти как центральной силы в человеческой жизни. Власть — это не то, что можно избавиться или трансцендировать, она неотъемлемо вплетена в ткань социальных, политических и межличностных отношений. Власть будет проявляться в любых формах человеческого взаимодействия, независимо от того, признаём ли мы это.
Однако это не означает, что мы должны безусловно принять власть как механизм доминирования, как это часто представляется у Ницше. Вместо этого мы можем подумать о том, как перенаправить власть, как понять её не только как силу доминирования, но и как силу для воссоздания, переосмысляния и устойчивости.
В условиях, когда другие отвергают эмпатию, власть может быть использована не как оружие для «победы», а как инструмент создания условий для новых форм взаимодействия. Такой подход не навязывает единое видение мира или доминирование над другими, а признаёт существующие властные структуры и стремится преобразовать их через творческое сопротивление, стратегические альянсы и социально-политическое участие.
2. Принцип «адаптивной власти».
Вместо того чтобы возвращаться к ницшевскому "воле к власти" как к единственному стремлению к доминированию над другими, можно принять идею адаптивной власти. Это власть, которая изменяется, развивается и адаптируется в ответ на вызовы, включая те, которые исходят от безэмпатичных или антагонистических сил.
Адаптивная власть не стремится уничтожить противника, но она нацелена на сохранение гибкости, устойчивости и способность реагировать на силы сопротивления. Она воплощает в себе способность «выживать» и процветать через трансформацию, отказываясь быть сведенной к условиям, установленным другой стороной. Когда эмпатия отсутствует и эксплуатация правит, адаптивная власть не поддаётся или не отступает, а работает стратегически, чтобы выявить уязвимости в системе, изменить условия взаимодействия и трансформировать ситуацию через творческие и адаптивные стратегии.
3. Этика противостояния: когда эмпатия невозможна.
Вопрос эмпатии становится более сложным, когда мы сталкиваемся с силами, которые активно отвергают или эксплуатируют идею взаимного процветания. В таких случаях идея взаимного процветания может оказаться недостижимой в краткосрочной перспективе, и может потребоваться обратиться к этике противостояния. Однако это противостояние не должно быть основано на доминировании или уничтожении врага, а на стойкой защите ценностей, защите уязвимых людей и групп, а также деструкции вредных властных структур.
Цель здесь — создать пространство для появления новых форм отношений. Противостояние не обязательно связано с уничтожением, но с перехватом пространства для новых возможностей через сопротивление эксплуатации и перестройку властных динамик.
4. Роль власти в революционных изменениях.
Когда мы сталкиваемся с укоренившимися системами угнетения или эксплуатации — будь то индивидуальные или системные силы — возвращение к власти может означать не просто восстановление авторитета, а признание того, что власть необходима для революционных изменений. В этом контексте власть можно рассматривать не только как доминирование, но и как силу, которую можно использовать для разрушения систем, поддерживающих доминирование.
Здесь можно обратиться к революционным фигурам, таким как Маркс, Фуко и даже Ницше с его концепцией Übermensch, чтобы понять, как власть может быть использована для того, чтобы бросить вызов и даже преодолеть существующие властные отношения. В мире, где эмпатия отвергается или оказывается бессильной перед властными структурами, власть в руках тех, кто сопротивляется, может быть рычагом, который изменит ход истории.
Вместо того чтобы просто использовать власть ради её собственной силы или для утверждения своего доминирования, революционная власть в этом смысле — это сила освобождения, способ разрушить угнетающие системы и создать новые формы взаимоотношений. Это разрушительная и созидательная сила, которая ломает барьеры, бросает вызов нормам и открывает возможность для более справедливых и сострадательных отношений в будущем.
5. Преодоление менталитета «мы против них».
Одной из главных проблем при возвращении к принципу власти является риск вернуться к бинарному мышлению «мы против них». В этой модели властные отношения понимаются как борьба победителей и побеждённых, сильных и слабых, завоевателей и покорённых.
Однако эту дихотомию можно преодолеть, стремясь к неиерархичной власти — такой, которая не направлена на доминирование, но на распределение и перераспределение ресурсов, возможностей и свободы. Власть в этом контексте не заключается в создании новых хозяев, а в разрушении систем угнетения и создании пространства для подлинной автономии и достоинства для всех.
Это не означает, что следует отрицать конфликт или устранять сопротивление. Это просто означает, что власть может быть структурирована таким образом, что она не будет исключительно связана с доминированием, но с переговорами, солидарностью и созданием более справедливых и устойчивых властных отношений.
Заключение: Новый "фреймворк" для принципа власти.
Возвращение к принципу власти в столкновении с безэмпатичным противником не является провалом этического видения, а скорее прагматическим ответом на реальность мира, в котором мы живём. Речь не о том, чтобы возвращаться к реактивной, разрушительной власти (например, ressentiment), а о том, чтобы переопределить и переустроить власть таким образом, чтобы она способствовала справедливости, творчеству и коллективному освобождению.
Принцип власти, когда он используется творчески и стратегически, становится инструментом для трансформации — не только для доминирования, но и для создания, сопротивления и воссоздания.
Если эмпатия отсутствует, то власть всё равно может быть использована для создания новых возможностей для взаимосвязей, для разрушения барьеров и для сопротивления силам, стремящимся подавить или эксплуатировать других. Однако это всегда должно происходить с осознанием, что истинное освобождение заключается в взаимном процветании всех, а не в простом восстановлении иерархического доминирования.
В таких случаях действительно возникает вопрос, следует ли вернуться к принципу власти. Проблема заключается не в том, существует ли власть, а в том, как эффективно с ней взаимодействовать и какую роль она играет в формировании этического действия. Давайте подробнее рассмотрим эту дилемму.
1. Власть неизбежна, но её нужно перенаправить, а не просто вернуться к принципу доминации.
Даже в условиях сопротивления или равнодушия со стороны других нельзя игнорировать реальность власти как центральной силы в человеческой жизни. Власть — это не то, что можно избавиться или трансцендировать, она неотъемлемо вплетена в ткань социальных, политических и межличностных отношений. Власть будет проявляться в любых формах человеческого взаимодействия, независимо от того, признаём ли мы это.
Однако это не означает, что мы должны безусловно принять власть как механизм доминирования, как это часто представляется у Ницше. Вместо этого мы можем подумать о том, как перенаправить власть, как понять её не только как силу доминирования, но и как силу для воссоздания, переосмысляния и устойчивости.
В условиях, когда другие отвергают эмпатию, власть может быть использована не как оружие для «победы», а как инструмент создания условий для новых форм взаимодействия. Такой подход не навязывает единое видение мира или доминирование над другими, а признаёт существующие властные структуры и стремится преобразовать их через творческое сопротивление, стратегические альянсы и социально-политическое участие.
2. Принцип «адаптивной власти».
Вместо того чтобы возвращаться к ницшевскому "воле к власти" как к единственному стремлению к доминированию над другими, можно принять идею адаптивной власти. Это власть, которая изменяется, развивается и адаптируется в ответ на вызовы, включая те, которые исходят от безэмпатичных или антагонистических сил.
Адаптивная власть не стремится уничтожить противника, но она нацелена на сохранение гибкости, устойчивости и способность реагировать на силы сопротивления. Она воплощает в себе способность «выживать» и процветать через трансформацию, отказываясь быть сведенной к условиям, установленным другой стороной. Когда эмпатия отсутствует и эксплуатация правит, адаптивная власть не поддаётся или не отступает, а работает стратегически, чтобы выявить уязвимости в системе, изменить условия взаимодействия и трансформировать ситуацию через творческие и адаптивные стратегии.
3. Этика противостояния: когда эмпатия невозможна.
Вопрос эмпатии становится более сложным, когда мы сталкиваемся с силами, которые активно отвергают или эксплуатируют идею взаимного процветания. В таких случаях идея взаимного процветания может оказаться недостижимой в краткосрочной перспективе, и может потребоваться обратиться к этике противостояния. Однако это противостояние не должно быть основано на доминировании или уничтожении врага, а на стойкой защите ценностей, защите уязвимых людей и групп, а также деструкции вредных властных структур.
Цель здесь — создать пространство для появления новых форм отношений. Противостояние не обязательно связано с уничтожением, но с перехватом пространства для новых возможностей через сопротивление эксплуатации и перестройку властных динамик.
4. Роль власти в революционных изменениях.
Когда мы сталкиваемся с укоренившимися системами угнетения или эксплуатации — будь то индивидуальные или системные силы — возвращение к власти может означать не просто восстановление авторитета, а признание того, что власть необходима для революционных изменений. В этом контексте власть можно рассматривать не только как доминирование, но и как силу, которую можно использовать для разрушения систем, поддерживающих доминирование.
Здесь можно обратиться к революционным фигурам, таким как Маркс, Фуко и даже Ницше с его концепцией Übermensch, чтобы понять, как власть может быть использована для того, чтобы бросить вызов и даже преодолеть существующие властные отношения. В мире, где эмпатия отвергается или оказывается бессильной перед властными структурами, власть в руках тех, кто сопротивляется, может быть рычагом, который изменит ход истории.
Вместо того чтобы просто использовать власть ради её собственной силы или для утверждения своего доминирования, революционная власть в этом смысле — это сила освобождения, способ разрушить угнетающие системы и создать новые формы взаимоотношений. Это разрушительная и созидательная сила, которая ломает барьеры, бросает вызов нормам и открывает возможность для более справедливых и сострадательных отношений в будущем.
5. Преодоление менталитета «мы против них».
Одной из главных проблем при возвращении к принципу власти является риск вернуться к бинарному мышлению «мы против них». В этой модели властные отношения понимаются как борьба победителей и побеждённых, сильных и слабых, завоевателей и покорённых.
Однако эту дихотомию можно преодолеть, стремясь к неиерархичной власти — такой, которая не направлена на доминирование, но на распределение и перераспределение ресурсов, возможностей и свободы. Власть в этом контексте не заключается в создании новых хозяев, а в разрушении систем угнетения и создании пространства для подлинной автономии и достоинства для всех.
Это не означает, что следует отрицать конфликт или устранять сопротивление. Это просто означает, что власть может быть структурирована таким образом, что она не будет исключительно связана с доминированием, но с переговорами, солидарностью и созданием более справедливых и устойчивых властных отношений.
Заключение: Новый "фреймворк" для принципа власти.
Возвращение к принципу власти в столкновении с безэмпатичным противником не является провалом этического видения, а скорее прагматическим ответом на реальность мира, в котором мы живём. Речь не о том, чтобы возвращаться к реактивной, разрушительной власти (например, ressentiment), а о том, чтобы переопределить и переустроить власть таким образом, чтобы она способствовала справедливости, творчеству и коллективному освобождению.
Принцип власти, когда он используется творчески и стратегически, становится инструментом для трансформации — не только для доминирования, но и для создания, сопротивления и воссоздания.
Если эмпатия отсутствует, то власть всё равно может быть использована для создания новых возможностей для взаимосвязей, для разрушения барьеров и для сопротивления силам, стремящимся подавить или эксплуатировать других. Однако это всегда должно происходить с осознанием, что истинное освобождение заключается в взаимном процветании всех, а не в простом восстановлении иерархического доминирования.
Что происходит, если другая сторона — будь то индивид, группа или система — не проявляет эмпатии, не участвует в взаимном процветании или отвергает саму возможность взаимозависимости? Этический идеал взаимного процветания, преодоление борьбы за власть с помощью эмпатии и сотрудничества сталкивается с жестокой реальностью доминирования, агрессии и эксплуатации.
В таких случаях действительно возникает вопрос, следует ли вернуться к принципу власти. Проблема заключается не в том, существует ли власть, а в том, как эффективно с ней взаимодействовать и какую роль она играет в формировании этического действия. Давайте подробнее рассмотрим эту дилемму.
1. Власть неизбежна, но её нужно перенаправить, а не просто вернуться к принципу доминации.
Даже в условиях сопротивления или равнодушия со стороны других нельзя игнорировать реальность власти как центральной силы в человеческой жизни. Власть — это не то, что можно избавиться или трансцендировать, она неотъемлемо вплетена в ткань социальных, политических и межличностных отношений. Власть будет проявляться в любых формах человеческого взаимодействия, независимо от того, признаём ли мы это.
Однако это не означает, что мы должны безусловно принять власть как механизм доминирования, как это часто представляется у Ницше. Вместо этого мы можем подумать о том, как перенаправить власть, как понять её не только как силу доминирования, но и как силу для воссоздания, переосмысляния и устойчивости.
В условиях, когда другие отвергают эмпатию, власть может быть использована не как оружие для «победы», а как инструмент создания условий для новых форм взаимодействия. Такой подход не навязывает единое видение мира или доминирование над другими, а признаёт существующие властные структуры и стремится преобразовать их через творческое сопротивление, стратегические альянсы и социально-политическое участие.
2. Принцип «адаптивной власти».
Вместо того чтобы возвращаться к ницшевскому "воле к власти" как к единственному стремлению к доминированию над другими, можно принять идею адаптивной власти. Это власть, которая изменяется, развивается и адаптируется в ответ на вызовы, включая те, которые исходят от безэмпатичных или антагонистических сил.
Адаптивная власть не стремится уничтожить противника, но она нацелена на сохранение гибкости, устойчивости и способность реагировать на силы сопротивления. Она воплощает в себе способность «выживать» и процветать через трансформацию, отказываясь быть сведенной к условиям, установленным другой стороной. Когда эмпатия отсутствует и эксплуатация правит, адаптивная власть не поддаётся или не отступает, а работает стратегически, чтобы выявить уязвимости в системе, изменить условия взаимодействия и трансформировать ситуацию через творческие и адаптивные стратегии.
3. Этика противостояния: когда эмпатия невозможна.
Вопрос эмпатии становится более сложным, когда мы сталкиваемся с силами, которые активно отвергают или эксплуатируют идею взаимного процветания. В таких случаях идея взаимного процветания может оказаться недостижимой в краткосрочной перспективе, и может потребоваться обратиться к этике противостояния. Однако это противостояние не должно быть основано на доминировании или уничтожении врага, а на стойкой защите ценностей, защите уязвимых людей и групп, а также деструкции вредных властных структур.
Цель здесь — создать пространство для появления новых форм отношений. Противостояние не обязательно связано с уничтожением, но с перехватом пространства для новых возможностей через сопротивление эксплуатации и перестройку властных динамик.
4. Роль власти в революционных изменениях.
Когда мы сталкиваемся с укоренившимися системами угнетения или эксплуатации — будь то индивидуальные или системные силы — возвращение к власти может означать не просто восстановление авторитета, а признание того, что власть необходима для революционных изменений. В этом контексте власть можно рассматривать не только как доминирование, но и как силу, которую можно использовать для разрушения систем, поддерживающих доминирование.
Здесь можно обратиться к революционным фигурам, таким как Маркс, Фуко и даже Ницше с его концепцией Übermensch, чтобы понять, как власть может быть использована для того, чтобы бросить вызов и даже преодолеть существующие властные отношения. В мире, где эмпатия отвергается или оказывается бессильной перед властными структурами, власть в руках тех, кто сопротивляется, может быть рычагом, который изменит ход истории.
Вместо того чтобы просто использовать власть ради её собственной силы или для утверждения своего доминирования, революционная власть в этом смысле — это сила освобождения, способ разрушить угнетающие системы и создать новые формы взаимоотношений. Это разрушительная и созидательная сила, которая ломает барьеры, бросает вызов нормам и открывает возможность для более справедливых и сострадательных отношений в будущем.
5. Преодоление менталитета «мы против них».
Одной из главных проблем при возвращении к принципу власти является риск вернуться к бинарному мышлению «мы против них». В этой модели властные отношения понимаются как борьба победителей и побеждённых, сильных и слабых, завоевателей и покорённых.
Однако эту дихотомию можно преодолеть, стремясь к неиерархичной власти — такой, которая не направлена на доминирование, но на распределение и перераспределение ресурсов, возможностей и свободы. Власть в этом контексте не заключается в создании новых хозяев, а в разрушении систем угнетения и создании пространства для подлинной автономии и достоинства для всех.
Это не означает, что следует отрицать конфликт или устранять сопротивление. Это просто означает, что власть может быть структурирована таким образом, что она не будет исключительно связана с доминированием, но с переговорами, солидарностью и созданием более справедливых и устойчивых властных отношений.
Заключение: Новый "фреймворк" для принципа власти.
Возвращение к принципу власти в столкновении с безэмпатичным противником не является провалом этического видения, а скорее прагматическим ответом на реальность мира, в котором мы живём. Речь не о том, чтобы возвращаться к реактивной, разрушительной власти (например, ressentiment), а о том, чтобы переопределить и переустроить власть таким образом, чтобы она способствовала справедливости, творчеству и коллективному освобождению.
Принцип власти, когда он используется творчески и стратегически, становится инструментом для трансформации — не только для доминирования, но и для создания, сопротивления и воссоздания.
Если эмпатия отсутствует, то власть всё равно может быть использована для создания новых возможностей для взаимосвязей, для разрушения барьеров и для сопротивления силам, стремящимся подавить или эксплуатировать других. Однако это всегда должно происходить с осознанием, что истинное освобождение заключается в взаимном процветании всех, а не в простом восстановлении иерархического доминирования.
В таких случаях действительно возникает вопрос, следует ли вернуться к принципу власти. Проблема заключается не в том, существует ли власть, а в том, как эффективно с ней взаимодействовать и какую роль она играет в формировании этического действия. Давайте подробнее рассмотрим эту дилемму.
1. Власть неизбежна, но её нужно перенаправить, а не просто вернуться к принципу доминации.
Даже в условиях сопротивления или равнодушия со стороны других нельзя игнорировать реальность власти как центральной силы в человеческой жизни. Власть — это не то, что можно избавиться или трансцендировать, она неотъемлемо вплетена в ткань социальных, политических и межличностных отношений. Власть будет проявляться в любых формах человеческого взаимодействия, независимо от того, признаём ли мы это.
Однако это не означает, что мы должны безусловно принять власть как механизм доминирования, как это часто представляется у Ницше. Вместо этого мы можем подумать о том, как перенаправить власть, как понять её не только как силу доминирования, но и как силу для воссоздания, переосмысляния и устойчивости.
В условиях, когда другие отвергают эмпатию, власть может быть использована не как оружие для «победы», а как инструмент создания условий для новых форм взаимодействия. Такой подход не навязывает единое видение мира или доминирование над другими, а признаёт существующие властные структуры и стремится преобразовать их через творческое сопротивление, стратегические альянсы и социально-политическое участие.
2. Принцип «адаптивной власти».
Вместо того чтобы возвращаться к ницшевскому "воле к власти" как к единственному стремлению к доминированию над другими, можно принять идею адаптивной власти. Это власть, которая изменяется, развивается и адаптируется в ответ на вызовы, включая те, которые исходят от безэмпатичных или антагонистических сил.
Адаптивная власть не стремится уничтожить противника, но она нацелена на сохранение гибкости, устойчивости и способность реагировать на силы сопротивления. Она воплощает в себе способность «выживать» и процветать через трансформацию, отказываясь быть сведенной к условиям, установленным другой стороной. Когда эмпатия отсутствует и эксплуатация правит, адаптивная власть не поддаётся или не отступает, а работает стратегически, чтобы выявить уязвимости в системе, изменить условия взаимодействия и трансформировать ситуацию через творческие и адаптивные стратегии.
3. Этика противостояния: когда эмпатия невозможна.
Вопрос эмпатии становится более сложным, когда мы сталкиваемся с силами, которые активно отвергают или эксплуатируют идею взаимного процветания. В таких случаях идея взаимного процветания может оказаться недостижимой в краткосрочной перспективе, и может потребоваться обратиться к этике противостояния. Однако это противостояние не должно быть основано на доминировании или уничтожении врага, а на стойкой защите ценностей, защите уязвимых людей и групп, а также деструкции вредных властных структур.
Цель здесь — создать пространство для появления новых форм отношений. Противостояние не обязательно связано с уничтожением, но с перехватом пространства для новых возможностей через сопротивление эксплуатации и перестройку властных динамик.
4. Роль власти в революционных изменениях.
Когда мы сталкиваемся с укоренившимися системами угнетения или эксплуатации — будь то индивидуальные или системные силы — возвращение к власти может означать не просто восстановление авторитета, а признание того, что власть необходима для революционных изменений. В этом контексте власть можно рассматривать не только как доминирование, но и как силу, которую можно использовать для разрушения систем, поддерживающих доминирование.
Здесь можно обратиться к революционным фигурам, таким как Маркс, Фуко и даже Ницше с его концепцией Übermensch, чтобы понять, как власть может быть использована для того, чтобы бросить вызов и даже преодолеть существующие властные отношения. В мире, где эмпатия отвергается или оказывается бессильной перед властными структурами, власть в руках тех, кто сопротивляется, может быть рычагом, который изменит ход истории.
Вместо того чтобы просто использовать власть ради её собственной силы или для утверждения своего доминирования, революционная власть в этом смысле — это сила освобождения, способ разрушить угнетающие системы и создать новые формы взаимоотношений. Это разрушительная и созидательная сила, которая ломает барьеры, бросает вызов нормам и открывает возможность для более справедливых и сострадательных отношений в будущем.
5. Преодоление менталитета «мы против них».
Одной из главных проблем при возвращении к принципу власти является риск вернуться к бинарному мышлению «мы против них». В этой модели властные отношения понимаются как борьба победителей и побеждённых, сильных и слабых, завоевателей и покорённых.
Однако эту дихотомию можно преодолеть, стремясь к неиерархичной власти — такой, которая не направлена на доминирование, но на распределение и перераспределение ресурсов, возможностей и свободы. Власть в этом контексте не заключается в создании новых хозяев, а в разрушении систем угнетения и создании пространства для подлинной автономии и достоинства для всех.
Это не означает, что следует отрицать конфликт или устранять сопротивление. Это просто означает, что власть может быть структурирована таким образом, что она не будет исключительно связана с доминированием, но с переговорами, солидарностью и созданием более справедливых и устойчивых властных отношений.
Заключение: Новый "фреймворк" для принципа власти.
Возвращение к принципу власти в столкновении с безэмпатичным противником не является провалом этического видения, а скорее прагматическим ответом на реальность мира, в котором мы живём. Речь не о том, чтобы возвращаться к реактивной, разрушительной власти (например, ressentiment), а о том, чтобы переопределить и переустроить власть таким образом, чтобы она способствовала справедливости, творчеству и коллективному освобождению.
Принцип власти, когда он используется творчески и стратегически, становится инструментом для трансформации — не только для доминирования, но и для создания, сопротивления и воссоздания.
Если эмпатия отсутствует, то власть всё равно может быть использована для создания новых возможностей для взаимосвязей, для разрушения барьеров и для сопротивления силам, стремящимся подавить или эксплуатировать других. Однако это всегда должно происходить с осознанием, что истинное освобождение заключается в взаимном процветании всех, а не в простом восстановлении иерархического доминирования.
Я называю животное, вид, индивида развращенным, когда он теряет свои инстинкты, когда он выбирает, когда он отдает предпочтение тому, что ему вредит. Рассказ о «высших чувствах», «идеалах человечества» - а возможно, мне придется его рассказать, - был бы почти объяснением того, почему человек так развращен.
Я рассматриваю саму жизнь как инстинкт роста, устойчивости, накопления сил, могущества: где нет воли к власти, там упадок. Я утверждаю, что все высшие ценности человечества лишены этой воли, - что под самыми священными именами царят упадочные, нигилистические ценности.
"Рассказ о «высших чувствах», «идеалах человечества»".
Введение концепций Раба и Господина в эту философскую рамку, а также признание мощи инстинктивных побуждений, таких как сексуальное удовлетворение, создает захватывающее пересечение человеческой психологии, социальных структур и экзистенциальной борьбы между доминированием и свободой. Обе эти перспективы — Раб и Господин — не просто отражения социальной иерархии, но воплощение различных состояний сознания или способов отношения к власти и миру. Они представляют два принципиально разных способа восприятия себя и других.
Давайте разберем, как этот новый слой сложности влияет на предыдущие рассуждения и пересматривает их.
1. Состояние сознания: Господин и Раб
Когда мы вводим идею о том, что Раб и Господин — это не только социальные роли, но и психологические состояния, мы смещаем фокус с чисто внешней социальной критики на более внутреннюю и реляционную критику власти. Господин — это не обязательно тот, кто находится в явной позиции власти, а тот, чье сознание ориентировано на творческую свободу, самостоятельную волю и способность преодолевать внешние условия. Раб, с другой стороны, — это тот, кто подчиняет свою волю внешним силам, интернализирует угнетение и даже находит свою идентичность в подчинении и обиде (как в концепции ресентимента).
Если принять эту модель всерьез, становится очевидным, что человеческая природа — это сложное переплетение инстинктов, желаний и сознательных стратегий для интерпретации и отношения к власти. Раб порабощен не только внешними структурами, но и внутренним восприятием поражения, отсутствием свободы воли и подчинением реактивным паттернам мышления. В то время как Господин — это тот, кто преодолевает простую реактивность и свободен для перестройки мира, себя и даже своих собственных желаний.
2. Сексуальное удовлетворение и инстинктивные реакции
Теперь, если мы признаем зависимость от сексуального удовлетворения, которое можно сравнить с силой героина и кокаина, мы входим в область биологических побуждений, которые могут затмить сознательное намерение и прямое восприятие власти. Если эти первобытные побуждения формируют состояния Раба или Господина, то они являются важнейшими для понимания динамики доминирования и подчинения. В этом контексте стоит рассмотреть следующее:
Отношение Раба к инстинкту: Для Раба преобладающее стремление к удовольствию (или удовлетворению) может служить убежищем от экзистенциального дискомфорта или отчуждения. Чем больше человек застревает в ресентименте, тем больше он может искать внешнюю валидацию или удовлетворение как способ управления диссонансом между его внутренним миром и угнетающими внешними структурами. Это побуждение может укрепить его роль Рабы, так как он остается реактивным, зависимым от внешних или мимолетных источников удовлетворения, вместо того чтобы освободиться от своих желаний или воли.
Отношение Господина к инстинкту: Для Господина способность направлять и преодолевать инстинктивные реакции (например, сексуальные побуждения) становится отличительной чертой его власти. Господин не отрекается от этих побуждений, но преодолевает их, создавая внутренний мир, в котором его желания направляются на высшие формы выражения и цели, включая создание смысла, который не зависит от циклов инстинктивного удовлетворения. Господин — это тот, кто управляет своими инстинктами, а не становится рабом их. В этом смысле его сексуальное удовлетворение — это не просто стремление к немедленному удовольствию, но интегрированное в более творческое и самодетерминированное видение жизни.
3. Власть и проблема инстинкта
Здесь мы подходим к вопросу, как инстинктивные реакции (например, сексуальное удовлетворение) могут усложнить отказ от принципа власти. Если сексуальное удовлетворение действительно так мощно и зависимо, как героин и кокаин, можем ли мы действительно преодолеть принцип власти? Можем ли мы освободиться от тирании власти, если наши инстинктивные реакции настолько глубоко укоренены и потенциально порабощают нас?
Власть как сопротивление инстинкту: Одной из самых сильных форм власти может быть как раз сопротивление инстинктивным импульсам — не просто подавление их, а перенаправление на высшие формы творчества, воображения или воли. Если следовать представлениям Ницше, то отказ от традиционной морали является частью преодоления рабской морали подавления. Однако, сталкиваясь с мощью и зависимостью инстинктов, таких как сексуальное желание, можно утверждать, что истинное преодоление власти требует переосмысления самого желания, чтобы оно не просто реагировало на внешние условия (будь то эксплуатация или удовлетворение), но создавалло свой собственный мир самодетерминированного удовольствия и смысла.
Господин преодолевает инстинкт: Господин не остается рабом реактивных желаний, но переосмысляет их творчески. Сексуальность, в этом смысле, становится мощной, но не доминирующей силой. Господин использует инстинкты как материал для создания новых форм жизни и смысла. Он не движим сексуальным удовлетворением как целью самоцели, но стремится к созданию, преобразованию и преображению себя и своего мира. Он способен использовать свою сексуальную силу не только как источник удовольствия, но как инструмент для самовыражения и художественного творчества.
4. Этика власти в контексте инстинкта
Если вернуться к ранее изложенной концепции адаптивной власти и революционных изменений, мы увидим, что инстинктивные побуждения (например, сексуальность) могут усложнить принятие чисто неиерархических или этичных моделей власти. Когда инстинктивные побуждения — как стремление к сексу или другим мощным удовольствиям — вступают в игру, способность преодолеть реактивные динамики власти становится более сложной. Вопрос заключается в следующем: можем ли мы быть освобождены от власти, если наши инстинкты так глубоко вплетены в нашу сущность?
Возможно, ответ заключается в смене самой рамки освобождения. Освобождение не означает устранение желания или инстинкта, а переосмысление и перенаправление их. Истинная революция будет заключаться в создании систем власти и социальных структур, которые признают биологическую мощь инстинктов, но переопределяют их роль, перенаправляют их силу и интегрируют в системы взаимного процветания, а не доминирования. Таким образом, инстинкт становится не врагом, а сырьем для новых видов власти — власти, которая не просто доминирует, а создает и поддерживает новые возможности для свободы.
Заключение: преодоление Господина и Раба.
В конечном итоге вопрос о том, можем ли мы преодолеть принцип власти в мире, сформированном инстинктивными побуждениями, такими как сексуальное удовлетворение, требует переосмысления самой власти. И Господин, и Раб укоренены в определенном отношении к власти, но власть — это не фиксированное, статичное понятие. Власть может быть перенаправлена от доминирования к творческой трансформации, от реактивного служения к самосозиданию. Чтобы преодолеть власть, нужно преобразовать ее в нечто, что служит жизни, росту и самодетерминированию, а не просто утверждает доминирование одного над другим.
Я рассматриваю саму жизнь как инстинкт роста, устойчивости, накопления сил, могущества: где нет воли к власти, там упадок. Я утверждаю, что все высшие ценности человечества лишены этой воли, - что под самыми священными именами царят упадочные, нигилистические ценности.
"Рассказ о «высших чувствах», «идеалах человечества»".
Введение концепций Раба и Господина в эту философскую рамку, а также признание мощи инстинктивных побуждений, таких как сексуальное удовлетворение, создает захватывающее пересечение человеческой психологии, социальных структур и экзистенциальной борьбы между доминированием и свободой. Обе эти перспективы — Раб и Господин — не просто отражения социальной иерархии, но воплощение различных состояний сознания или способов отношения к власти и миру. Они представляют два принципиально разных способа восприятия себя и других.
Давайте разберем, как этот новый слой сложности влияет на предыдущие рассуждения и пересматривает их.
1. Состояние сознания: Господин и Раб
Когда мы вводим идею о том, что Раб и Господин — это не только социальные роли, но и психологические состояния, мы смещаем фокус с чисто внешней социальной критики на более внутреннюю и реляционную критику власти. Господин — это не обязательно тот, кто находится в явной позиции власти, а тот, чье сознание ориентировано на творческую свободу, самостоятельную волю и способность преодолевать внешние условия. Раб, с другой стороны, — это тот, кто подчиняет свою волю внешним силам, интернализирует угнетение и даже находит свою идентичность в подчинении и обиде (как в концепции ресентимента).
Если принять эту модель всерьез, становится очевидным, что человеческая природа — это сложное переплетение инстинктов, желаний и сознательных стратегий для интерпретации и отношения к власти. Раб порабощен не только внешними структурами, но и внутренним восприятием поражения, отсутствием свободы воли и подчинением реактивным паттернам мышления. В то время как Господин — это тот, кто преодолевает простую реактивность и свободен для перестройки мира, себя и даже своих собственных желаний.
2. Сексуальное удовлетворение и инстинктивные реакции
Теперь, если мы признаем зависимость от сексуального удовлетворения, которое можно сравнить с силой героина и кокаина, мы входим в область биологических побуждений, которые могут затмить сознательное намерение и прямое восприятие власти. Если эти первобытные побуждения формируют состояния Раба или Господина, то они являются важнейшими для понимания динамики доминирования и подчинения. В этом контексте стоит рассмотреть следующее:
Отношение Раба к инстинкту: Для Раба преобладающее стремление к удовольствию (или удовлетворению) может служить убежищем от экзистенциального дискомфорта или отчуждения. Чем больше человек застревает в ресентименте, тем больше он может искать внешнюю валидацию или удовлетворение как способ управления диссонансом между его внутренним миром и угнетающими внешними структурами. Это побуждение может укрепить его роль Рабы, так как он остается реактивным, зависимым от внешних или мимолетных источников удовлетворения, вместо того чтобы освободиться от своих желаний или воли.
Отношение Господина к инстинкту: Для Господина способность направлять и преодолевать инстинктивные реакции (например, сексуальные побуждения) становится отличительной чертой его власти. Господин не отрекается от этих побуждений, но преодолевает их, создавая внутренний мир, в котором его желания направляются на высшие формы выражения и цели, включая создание смысла, который не зависит от циклов инстинктивного удовлетворения. Господин — это тот, кто управляет своими инстинктами, а не становится рабом их. В этом смысле его сексуальное удовлетворение — это не просто стремление к немедленному удовольствию, но интегрированное в более творческое и самодетерминированное видение жизни.
3. Власть и проблема инстинкта
Здесь мы подходим к вопросу, как инстинктивные реакции (например, сексуальное удовлетворение) могут усложнить отказ от принципа власти. Если сексуальное удовлетворение действительно так мощно и зависимо, как героин и кокаин, можем ли мы действительно преодолеть принцип власти? Можем ли мы освободиться от тирании власти, если наши инстинктивные реакции настолько глубоко укоренены и потенциально порабощают нас?
Власть как сопротивление инстинкту: Одной из самых сильных форм власти может быть как раз сопротивление инстинктивным импульсам — не просто подавление их, а перенаправление на высшие формы творчества, воображения или воли. Если следовать представлениям Ницше, то отказ от традиционной морали является частью преодоления рабской морали подавления. Однако, сталкиваясь с мощью и зависимостью инстинктов, таких как сексуальное желание, можно утверждать, что истинное преодоление власти требует переосмысления самого желания, чтобы оно не просто реагировало на внешние условия (будь то эксплуатация или удовлетворение), но создавалло свой собственный мир самодетерминированного удовольствия и смысла.
Господин преодолевает инстинкт: Господин не остается рабом реактивных желаний, но переосмысляет их творчески. Сексуальность, в этом смысле, становится мощной, но не доминирующей силой. Господин использует инстинкты как материал для создания новых форм жизни и смысла. Он не движим сексуальным удовлетворением как целью самоцели, но стремится к созданию, преобразованию и преображению себя и своего мира. Он способен использовать свою сексуальную силу не только как источник удовольствия, но как инструмент для самовыражения и художественного творчества.
4. Этика власти в контексте инстинкта
Если вернуться к ранее изложенной концепции адаптивной власти и революционных изменений, мы увидим, что инстинктивные побуждения (например, сексуальность) могут усложнить принятие чисто неиерархических или этичных моделей власти. Когда инстинктивные побуждения — как стремление к сексу или другим мощным удовольствиям — вступают в игру, способность преодолеть реактивные динамики власти становится более сложной. Вопрос заключается в следующем: можем ли мы быть освобождены от власти, если наши инстинкты так глубоко вплетены в нашу сущность?
Возможно, ответ заключается в смене самой рамки освобождения. Освобождение не означает устранение желания или инстинкта, а переосмысление и перенаправление их. Истинная революция будет заключаться в создании систем власти и социальных структур, которые признают биологическую мощь инстинктов, но переопределяют их роль, перенаправляют их силу и интегрируют в системы взаимного процветания, а не доминирования. Таким образом, инстинкт становится не врагом, а сырьем для новых видов власти — власти, которая не просто доминирует, а создает и поддерживает новые возможности для свободы.
Заключение: преодоление Господина и Раба.
В конечном итоге вопрос о том, можем ли мы преодолеть принцип власти в мире, сформированном инстинктивными побуждениями, такими как сексуальное удовлетворение, требует переосмысления самой власти. И Господин, и Раб укоренены в определенном отношении к власти, но власть — это не фиксированное, статичное понятие. Власть может быть перенаправлена от доминирования к творческой трансформации, от реактивного служения к самосозиданию. Чтобы преодолеть власть, нужно преобразовать ее в нечто, что служит жизни, росту и самодетерминированию, а не просто утверждает доминирование одного над другим.
Я называю животное, вид, индивида развращенным, когда он теряет свои инстинкты, когда он выбирает, когда он отдает предпочтение тому, что ему вредит. Рассказ о «высших чувствах», «идеалах человечества» - а возможно, мне придется его рассказать, - был бы почти объяснением того, почему человек так развращен.
Я рассматриваю саму жизнь как инстинкт роста, устойчивости, накопления сил, могущества: где нет воли к власти, там упадок. Я утверждаю, что все высшие ценности человечества лишены этой воли, - что под самыми священными именами царят упадочные, нигилистические ценности.
"Рассказ о «высших чувствах», «идеалах человечества»".
Введение концепций Раба и Господина в эту философскую рамку, а также признание мощи инстинктивных побуждений, таких как сексуальное удовлетворение, создает захватывающее пересечение человеческой психологии, социальных структур и экзистенциальной борьбы между доминированием и свободой. Обе эти перспективы — Раб и Господин — не просто отражения социальной иерархии, но воплощение различных состояний сознания или способов отношения к власти и миру. Они представляют два принципиально разных способа восприятия себя и других.
Давайте разберем, как этот новый слой сложности влияет на предыдущие рассуждения и пересматривает их.
1. Состояние сознания: Господин и Раб
Когда мы вводим идею о том, что Раб и Господин — это не только социальные роли, но и психологические состояния, мы смещаем фокус с чисто внешней социальной критики на более внутреннюю и реляционную критику власти. Господин — это не обязательно тот, кто находится в явной позиции власти, а тот, чье сознание ориентировано на творческую свободу, самостоятельную волю и способность преодолевать внешние условия. Раб, с другой стороны, — это тот, кто подчиняет свою волю внешним силам, интернализирует угнетение и даже находит свою идентичность в подчинении и обиде (как в концепции ресентимента).
Если принять эту модель всерьез, становится очевидным, что человеческая природа — это сложное переплетение инстинктов, желаний и сознательных стратегий для интерпретации и отношения к власти. Раб порабощен не только внешними структурами, но и внутренним восприятием поражения, отсутствием свободы воли и подчинением реактивным паттернам мышления. В то время как Господин — это тот, кто преодолевает простую реактивность и свободен для перестройки мира, себя и даже своих собственных желаний.
2. Сексуальное удовлетворение и инстинктивные реакции
Теперь, если мы признаем зависимость от сексуального удовлетворения, которое можно сравнить с силой героина и кокаина, мы входим в область биологических побуждений, которые могут затмить сознательное намерение и прямое восприятие власти. Если эти первобытные побуждения формируют состояния Раба или Господина, то они являются важнейшими для понимания динамики доминирования и подчинения. В этом контексте стоит рассмотреть следующее:
Отношение Раба к инстинкту: Для Раба преобладающее стремление к удовольствию (или удовлетворению) может служить убежищем от экзистенциального дискомфорта или отчуждения. Чем больше человек застревает в ресентименте, тем больше он может искать внешнюю валидацию или удовлетворение как способ управления диссонансом между его внутренним миром и угнетающими внешними структурами. Это побуждение может укрепить его роль Рабы, так как он остается реактивным, зависимым от внешних или мимолетных источников удовлетворения, вместо того чтобы освободиться от своих желаний или воли.
Отношение Господина к инстинкту: Для Господина способность направлять и преодолевать инстинктивные реакции (например, сексуальные побуждения) становится отличительной чертой его власти. Господин не отрекается от этих побуждений, но преодолевает их, создавая внутренний мир, в котором его желания направляются на высшие формы выражения и цели, включая создание смысла, который не зависит от циклов инстинктивного удовлетворения. Господин — это тот, кто управляет своими инстинктами, а не становится рабом их. В этом смысле его сексуальное удовлетворение — это не просто стремление к немедленному удовольствию, но интегрированное в более творческое и самодетерминированное видение жизни.
3. Власть и проблема инстинкта
Здесь мы подходим к вопросу, как инстинктивные реакции (например, сексуальное удовлетворение) могут усложнить отказ от принципа власти. Если сексуальное удовлетворение действительно так мощно и зависимо, как героин и кокаин, можем ли мы действительно преодолеть принцип власти? Можем ли мы освободиться от тирании власти, если наши инстинктивные реакции настолько глубоко укоренены и потенциально порабощают нас?
Власть как сопротивление инстинкту: Одной из самых сильных форм власти может быть как раз сопротивление инстинктивным импульсам — не просто подавление их, а перенаправление на высшие формы творчества, воображения или воли. Если следовать представлениям Ницше, то отказ от традиционной морали является частью преодоления рабской морали подавления. Однако, сталкиваясь с мощью и зависимостью инстинктов, таких как сексуальное желание, можно утверждать, что истинное преодоление власти требует переосмысления самого желания, чтобы оно не просто реагировало на внешние условия (будь то эксплуатация или удовлетворение), но создавалло свой собственный мир самодетерминированного удовольствия и смысла.
Господин преодолевает инстинкт: Господин не остается рабом реактивных желаний, но переосмысляет их творчески. Сексуальность, в этом смысле, становится мощной, но не доминирующей силой. Господин использует инстинкты как материал для создания новых форм жизни и смысла. Он не движим сексуальным удовлетворением как целью самоцели, но стремится к созданию, преобразованию и преображению себя и своего мира. Он способен использовать свою сексуальную силу не только как источник удовольствия, но как инструмент для самовыражения и художественного творчества.
4. Этика власти в контексте инстинкта
Если вернуться к ранее изложенной концепции адаптивной власти и революционных изменений, мы увидим, что инстинктивные побуждения (например, сексуальность) могут усложнить принятие чисто неиерархических или этичных моделей власти. Когда инстинктивные побуждения — как стремление к сексу или другим мощным удовольствиям — вступают в игру, способность преодолеть реактивные динамики власти становится более сложной. Вопрос заключается в следующем: можем ли мы быть освобождены от власти, если наши инстинкты так глубоко вплетены в нашу сущность?
Возможно, ответ заключается в смене самой рамки освобождения. Освобождение не означает устранение желания или инстинкта, а переосмысление и перенаправление их. Истинная революция будет заключаться в создании систем власти и социальных структур, которые признают биологическую мощь инстинктов, но переопределяют их роль, перенаправляют их силу и интегрируют в системы взаимного процветания, а не доминирования. Таким образом, инстинкт становится не врагом, а сырьем для новых видов власти — власти, которая не просто доминирует, а создает и поддерживает новые возможности для свободы.
Заключение: преодоление Господина и Раба.
В конечном итоге вопрос о том, можем ли мы преодолеть принцип власти в мире, сформированном инстинктивными побуждениями, такими как сексуальное удовлетворение, требует переосмысления самой власти. И Господин, и Раб укоренены в определенном отношении к власти, но власть — это не фиксированное, статичное понятие. Власть может быть перенаправлена от доминирования к творческой трансформации, от реактивного служения к самосозиданию. Чтобы преодолеть власть, нужно преобразовать ее в нечто, что служит жизни, росту и самодетерминированию, а не просто утверждает доминирование одного над другим.
Я рассматриваю саму жизнь как инстинкт роста, устойчивости, накопления сил, могущества: где нет воли к власти, там упадок. Я утверждаю, что все высшие ценности человечества лишены этой воли, - что под самыми священными именами царят упадочные, нигилистические ценности.
"Рассказ о «высших чувствах», «идеалах человечества»".
Введение концепций Раба и Господина в эту философскую рамку, а также признание мощи инстинктивных побуждений, таких как сексуальное удовлетворение, создает захватывающее пересечение человеческой психологии, социальных структур и экзистенциальной борьбы между доминированием и свободой. Обе эти перспективы — Раб и Господин — не просто отражения социальной иерархии, но воплощение различных состояний сознания или способов отношения к власти и миру. Они представляют два принципиально разных способа восприятия себя и других.
Давайте разберем, как этот новый слой сложности влияет на предыдущие рассуждения и пересматривает их.
1. Состояние сознания: Господин и Раб
Когда мы вводим идею о том, что Раб и Господин — это не только социальные роли, но и психологические состояния, мы смещаем фокус с чисто внешней социальной критики на более внутреннюю и реляционную критику власти. Господин — это не обязательно тот, кто находится в явной позиции власти, а тот, чье сознание ориентировано на творческую свободу, самостоятельную волю и способность преодолевать внешние условия. Раб, с другой стороны, — это тот, кто подчиняет свою волю внешним силам, интернализирует угнетение и даже находит свою идентичность в подчинении и обиде (как в концепции ресентимента).
Если принять эту модель всерьез, становится очевидным, что человеческая природа — это сложное переплетение инстинктов, желаний и сознательных стратегий для интерпретации и отношения к власти. Раб порабощен не только внешними структурами, но и внутренним восприятием поражения, отсутствием свободы воли и подчинением реактивным паттернам мышления. В то время как Господин — это тот, кто преодолевает простую реактивность и свободен для перестройки мира, себя и даже своих собственных желаний.
2. Сексуальное удовлетворение и инстинктивные реакции
Теперь, если мы признаем зависимость от сексуального удовлетворения, которое можно сравнить с силой героина и кокаина, мы входим в область биологических побуждений, которые могут затмить сознательное намерение и прямое восприятие власти. Если эти первобытные побуждения формируют состояния Раба или Господина, то они являются важнейшими для понимания динамики доминирования и подчинения. В этом контексте стоит рассмотреть следующее:
Отношение Раба к инстинкту: Для Раба преобладающее стремление к удовольствию (или удовлетворению) может служить убежищем от экзистенциального дискомфорта или отчуждения. Чем больше человек застревает в ресентименте, тем больше он может искать внешнюю валидацию или удовлетворение как способ управления диссонансом между его внутренним миром и угнетающими внешними структурами. Это побуждение может укрепить его роль Рабы, так как он остается реактивным, зависимым от внешних или мимолетных источников удовлетворения, вместо того чтобы освободиться от своих желаний или воли.
Отношение Господина к инстинкту: Для Господина способность направлять и преодолевать инстинктивные реакции (например, сексуальные побуждения) становится отличительной чертой его власти. Господин не отрекается от этих побуждений, но преодолевает их, создавая внутренний мир, в котором его желания направляются на высшие формы выражения и цели, включая создание смысла, который не зависит от циклов инстинктивного удовлетворения. Господин — это тот, кто управляет своими инстинктами, а не становится рабом их. В этом смысле его сексуальное удовлетворение — это не просто стремление к немедленному удовольствию, но интегрированное в более творческое и самодетерминированное видение жизни.
3. Власть и проблема инстинкта
Здесь мы подходим к вопросу, как инстинктивные реакции (например, сексуальное удовлетворение) могут усложнить отказ от принципа власти. Если сексуальное удовлетворение действительно так мощно и зависимо, как героин и кокаин, можем ли мы действительно преодолеть принцип власти? Можем ли мы освободиться от тирании власти, если наши инстинктивные реакции настолько глубоко укоренены и потенциально порабощают нас?
Власть как сопротивление инстинкту: Одной из самых сильных форм власти может быть как раз сопротивление инстинктивным импульсам — не просто подавление их, а перенаправление на высшие формы творчества, воображения или воли. Если следовать представлениям Ницше, то отказ от традиционной морали является частью преодоления рабской морали подавления. Однако, сталкиваясь с мощью и зависимостью инстинктов, таких как сексуальное желание, можно утверждать, что истинное преодоление власти требует переосмысления самого желания, чтобы оно не просто реагировало на внешние условия (будь то эксплуатация или удовлетворение), но создавалло свой собственный мир самодетерминированного удовольствия и смысла.
Господин преодолевает инстинкт: Господин не остается рабом реактивных желаний, но переосмысляет их творчески. Сексуальность, в этом смысле, становится мощной, но не доминирующей силой. Господин использует инстинкты как материал для создания новых форм жизни и смысла. Он не движим сексуальным удовлетворением как целью самоцели, но стремится к созданию, преобразованию и преображению себя и своего мира. Он способен использовать свою сексуальную силу не только как источник удовольствия, но как инструмент для самовыражения и художественного творчества.
4. Этика власти в контексте инстинкта
Если вернуться к ранее изложенной концепции адаптивной власти и революционных изменений, мы увидим, что инстинктивные побуждения (например, сексуальность) могут усложнить принятие чисто неиерархических или этичных моделей власти. Когда инстинктивные побуждения — как стремление к сексу или другим мощным удовольствиям — вступают в игру, способность преодолеть реактивные динамики власти становится более сложной. Вопрос заключается в следующем: можем ли мы быть освобождены от власти, если наши инстинкты так глубоко вплетены в нашу сущность?
Возможно, ответ заключается в смене самой рамки освобождения. Освобождение не означает устранение желания или инстинкта, а переосмысление и перенаправление их. Истинная революция будет заключаться в создании систем власти и социальных структур, которые признают биологическую мощь инстинктов, но переопределяют их роль, перенаправляют их силу и интегрируют в системы взаимного процветания, а не доминирования. Таким образом, инстинкт становится не врагом, а сырьем для новых видов власти — власти, которая не просто доминирует, а создает и поддерживает новые возможности для свободы.
Заключение: преодоление Господина и Раба.
В конечном итоге вопрос о том, можем ли мы преодолеть принцип власти в мире, сформированном инстинктивными побуждениями, такими как сексуальное удовлетворение, требует переосмысления самой власти. И Господин, и Раб укоренены в определенном отношении к власти, но власть — это не фиксированное, статичное понятие. Власть может быть перенаправлена от доминирования к творческой трансформации, от реактивного служения к самосозиданию. Чтобы преодолеть власть, нужно преобразовать ее в нечто, что служит жизни, росту и самодетерминированию, а не просто утверждает доминирование одного над другим.
Скажите же мне: как сделалось золото высшей ценностью? – Потому оно стало ей, что редкостно и бесполезно, и нежен блеск его; оно всегда дарит само себя.
Только как символ высшей добродетели стало золото представлять высшую ценность. Как золото, светится взор у дарящего. Золотой блеск заключает мир между солнцем и луной.
Редкостна высшая добродетель и бесполезна, она сияет и нежна в блеске своем: дарящая добродетель есть наивысшая.
Поистине, я разгадал вас, ученики мои: вы стремитесь, подобно мне, к дарящей добродетели. Действительно, что у вас общего с кошками и волками?
Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все сокровища.
Ненасытно стремится душа ваша к богатствам и драгоценностям, ибо ненасытна и добродетель ваша в своем желании дарить.
Вы притягиваете все вещи к себе и в себя, чтобы изливались они из родника вашего дарами любви.
Поистине, грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель; но здоровым и священным называю я это себялюбие.
Есть еще и другое – неимущее, голодное, всегда готовое украсть; таково себялюбие больных, больное себялюбие.
Глазами вора взирает оно на все блестящее; с голодной алчностью примеряется оно к тем, кто обильно ест; всегда пресмыкается оно близ стола дарящих.
Болезнь и невидимое вырождение сказываются в этой алчности; о больном теле свидетельствует воровская жадность этого себялюбия.
Скажите мне, братья мои: что считается у нас худшим и наихудшим? Разве не вырождение? - А как раз на него мы и наталкиваемся там, где нет дарящей души.
Наверх ведет путь наш, от рода к высшему роду. Но ужасно нам вырождающееся чувство, которое заявляет: "Все – для меня".
Вверх устремляется наше чувство: оно есть символ нашего тела, символ возвышения. Символы таких возвышений суть имена добродетелей.
Так проходит тело через Историю – в становлении и в борьбе. А дух – что он для тела? Он – глашатай его битв и побед, товарищ и отголосок его.
Все наименования добра и зла суть символы: они не говорят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания.
Будьте же внимательны, братья мои, в те часы, когда дух ваш заговорит притчами и символами: ибо тогда зарождается добродетель ваша.
Тогда тело возвышается и воскресает; своей благодатью окрыляет оно дух ваш, и становится он творцом и ценителем, несущим любовь и благо всем вещам.
Когда переполненное сердце ваше волнуется и разливается, подобно потоку, и это – благо и вместе с тем опасность для живущих на берегу: тогда зарождается добродетель ваша.
Когда вы возвысились над похвалой и порицанием и воля ваша желает повелевать всеми вещами как воля любящего: тогда зарождается добродетель ваша.
Когда вы презираете мягкое ложе и все приятное, однако, легко засыпаете даже возле роскошных постелей неженок: тогда зарождается добродетель ваша.
Когда вы начинаете желать одной волей и этот поворот от всего, что заботит вас, называете необходимостью: тогда зарождается добродетель ваша.
Поистине, она – новое добро и новое зло! Голос нового родника, доносящийся из глубин!
В ней могущество, в этой новой добродетели; она – господствующая мысль, осененная мудрой душой: золотое солнце, и вокруг него – змей познания.
Только как символ высшей добродетели стало золото представлять высшую ценность. Как золото, светится взор у дарящего. Золотой блеск заключает мир между солнцем и луной.
Редкостна высшая добродетель и бесполезна, она сияет и нежна в блеске своем: дарящая добродетель есть наивысшая.
Поистине, я разгадал вас, ученики мои: вы стремитесь, подобно мне, к дарящей добродетели. Действительно, что у вас общего с кошками и волками?
Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все сокровища.
Ненасытно стремится душа ваша к богатствам и драгоценностям, ибо ненасытна и добродетель ваша в своем желании дарить.
Вы притягиваете все вещи к себе и в себя, чтобы изливались они из родника вашего дарами любви.
Поистине, грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель; но здоровым и священным называю я это себялюбие.
Есть еще и другое – неимущее, голодное, всегда готовое украсть; таково себялюбие больных, больное себялюбие.
Глазами вора взирает оно на все блестящее; с голодной алчностью примеряется оно к тем, кто обильно ест; всегда пресмыкается оно близ стола дарящих.
Болезнь и невидимое вырождение сказываются в этой алчности; о больном теле свидетельствует воровская жадность этого себялюбия.
Скажите мне, братья мои: что считается у нас худшим и наихудшим? Разве не вырождение? - А как раз на него мы и наталкиваемся там, где нет дарящей души.
Наверх ведет путь наш, от рода к высшему роду. Но ужасно нам вырождающееся чувство, которое заявляет: "Все – для меня".
Вверх устремляется наше чувство: оно есть символ нашего тела, символ возвышения. Символы таких возвышений суть имена добродетелей.
Так проходит тело через Историю – в становлении и в борьбе. А дух – что он для тела? Он – глашатай его битв и побед, товарищ и отголосок его.
Все наименования добра и зла суть символы: они не говорят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания.
Будьте же внимательны, братья мои, в те часы, когда дух ваш заговорит притчами и символами: ибо тогда зарождается добродетель ваша.
Тогда тело возвышается и воскресает; своей благодатью окрыляет оно дух ваш, и становится он творцом и ценителем, несущим любовь и благо всем вещам.
Когда переполненное сердце ваше волнуется и разливается, подобно потоку, и это – благо и вместе с тем опасность для живущих на берегу: тогда зарождается добродетель ваша.
Когда вы возвысились над похвалой и порицанием и воля ваша желает повелевать всеми вещами как воля любящего: тогда зарождается добродетель ваша.
Когда вы презираете мягкое ложе и все приятное, однако, легко засыпаете даже возле роскошных постелей неженок: тогда зарождается добродетель ваша.
Когда вы начинаете желать одной волей и этот поворот от всего, что заботит вас, называете необходимостью: тогда зарождается добродетель ваша.
Поистине, она – новое добро и новое зло! Голос нового родника, доносящийся из глубин!
В ней могущество, в этой новой добродетели; она – господствующая мысль, осененная мудрой душой: золотое солнце, и вокруг него – змей познания.
Скажите же мне: как сделалось золото высшей ценностью? – Потому оно стало ей, что редкостно и бесполезно, и нежен блеск его; оно всегда дарит само себя.
Только как символ высшей добродетели стало золото представлять высшую ценность. Как золото, светится взор у дарящего. Золотой блеск заключает мир между солнцем и луной.
Редкостна высшая добродетель и бесполезна, она сияет и нежна в блеске своем: дарящая добродетель есть наивысшая.
Поистине, я разгадал вас, ученики мои: вы стремитесь, подобно мне, к дарящей добродетели. Действительно, что у вас общего с кошками и волками?
Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все сокровища.
Ненасытно стремится душа ваша к богатствам и драгоценностям, ибо ненасытна и добродетель ваша в своем желании дарить.
Вы притягиваете все вещи к себе и в себя, чтобы изливались они из родника вашего дарами любви.
Поистине, грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель; но здоровым и священным называю я это себялюбие.
Есть еще и другое – неимущее, голодное, всегда готовое украсть; таково себялюбие больных, больное себялюбие.
Глазами вора взирает оно на все блестящее; с голодной алчностью примеряется оно к тем, кто обильно ест; всегда пресмыкается оно близ стола дарящих.
Болезнь и невидимое вырождение сказываются в этой алчности; о больном теле свидетельствует воровская жадность этого себялюбия.
Скажите мне, братья мои: что считается у нас худшим и наихудшим? Разве не вырождение? - А как раз на него мы и наталкиваемся там, где нет дарящей души.
Наверх ведет путь наш, от рода к высшему роду. Но ужасно нам вырождающееся чувство, которое заявляет: "Все – для меня".
Вверх устремляется наше чувство: оно есть символ нашего тела, символ возвышения. Символы таких возвышений суть имена добродетелей.
Так проходит тело через Историю – в становлении и в борьбе. А дух – что он для тела? Он – глашатай его битв и побед, товарищ и отголосок его.
Все наименования добра и зла суть символы: они не говорят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания.
Будьте же внимательны, братья мои, в те часы, когда дух ваш заговорит притчами и символами: ибо тогда зарождается добродетель ваша.
Тогда тело возвышается и воскресает; своей благодатью окрыляет оно дух ваш, и становится он творцом и ценителем, несущим любовь и благо всем вещам.
Когда переполненное сердце ваше волнуется и разливается, подобно потоку, и это – благо и вместе с тем опасность для живущих на берегу: тогда зарождается добродетель ваша.
Когда вы возвысились над похвалой и порицанием и воля ваша желает повелевать всеми вещами как воля любящего: тогда зарождается добродетель ваша.
Когда вы презираете мягкое ложе и все приятное, однако, легко засыпаете даже возле роскошных постелей неженок: тогда зарождается добродетель ваша.
Когда вы начинаете желать одной волей и этот поворот от всего, что заботит вас, называете необходимостью: тогда зарождается добродетель ваша.
Поистине, она – новое добро и новое зло! Голос нового родника, доносящийся из глубин!
В ней могущество, в этой новой добродетели; она – господствующая мысль, осененная мудрой душой: золотое солнце, и вокруг него – змей познания.
Только как символ высшей добродетели стало золото представлять высшую ценность. Как золото, светится взор у дарящего. Золотой блеск заключает мир между солнцем и луной.
Редкостна высшая добродетель и бесполезна, она сияет и нежна в блеске своем: дарящая добродетель есть наивысшая.
Поистине, я разгадал вас, ученики мои: вы стремитесь, подобно мне, к дарящей добродетели. Действительно, что у вас общего с кошками и волками?
Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все сокровища.
Ненасытно стремится душа ваша к богатствам и драгоценностям, ибо ненасытна и добродетель ваша в своем желании дарить.
Вы притягиваете все вещи к себе и в себя, чтобы изливались они из родника вашего дарами любви.
Поистине, грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель; но здоровым и священным называю я это себялюбие.
Есть еще и другое – неимущее, голодное, всегда готовое украсть; таково себялюбие больных, больное себялюбие.
Глазами вора взирает оно на все блестящее; с голодной алчностью примеряется оно к тем, кто обильно ест; всегда пресмыкается оно близ стола дарящих.
Болезнь и невидимое вырождение сказываются в этой алчности; о больном теле свидетельствует воровская жадность этого себялюбия.
Скажите мне, братья мои: что считается у нас худшим и наихудшим? Разве не вырождение? - А как раз на него мы и наталкиваемся там, где нет дарящей души.
Наверх ведет путь наш, от рода к высшему роду. Но ужасно нам вырождающееся чувство, которое заявляет: "Все – для меня".
Вверх устремляется наше чувство: оно есть символ нашего тела, символ возвышения. Символы таких возвышений суть имена добродетелей.
Так проходит тело через Историю – в становлении и в борьбе. А дух – что он для тела? Он – глашатай его битв и побед, товарищ и отголосок его.
Все наименования добра и зла суть символы: они не говорят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания.
Будьте же внимательны, братья мои, в те часы, когда дух ваш заговорит притчами и символами: ибо тогда зарождается добродетель ваша.
Тогда тело возвышается и воскресает; своей благодатью окрыляет оно дух ваш, и становится он творцом и ценителем, несущим любовь и благо всем вещам.
Когда переполненное сердце ваше волнуется и разливается, подобно потоку, и это – благо и вместе с тем опасность для живущих на берегу: тогда зарождается добродетель ваша.
Когда вы возвысились над похвалой и порицанием и воля ваша желает повелевать всеми вещами как воля любящего: тогда зарождается добродетель ваша.
Когда вы презираете мягкое ложе и все приятное, однако, легко засыпаете даже возле роскошных постелей неженок: тогда зарождается добродетель ваша.
Когда вы начинаете желать одной волей и этот поворот от всего, что заботит вас, называете необходимостью: тогда зарождается добродетель ваша.
Поистине, она – новое добро и новое зло! Голос нового родника, доносящийся из глубин!
В ней могущество, в этой новой добродетели; она – господствующая мысль, осененная мудрой душой: золотое солнце, и вокруг него – змей познания.
33 Кб, 263x391Великое светило! В чем было бы счастье твое, не будь у тебя тех, кому ты светишь?
Десять лет восходило ты над пещерой моей: ты пресытилось бы светом и восхождением своим, не будь меня, моего орла и моей змеи.
Но каждое утро мы ждали тебя, принимали щедрость твою и благословляли тебя.
Взгляни! Я пресытился мудростью своей, словно пчела, собравшая слишком много меда; и вот – нуждаюсь я в руках, простертых ко мне.
Я хочу одарять и наделять, пока мудрейшие из людей не возрадуются вновь безумию своему, а бедные – своему богатству.
И потому должен я сойти вниз, как ты, когда каждый вечер погружаешься в пучину моря, неся свет свой нижнему миру, ты, богатейшее из светил!
Подобно тебе, должен я закатиться, – так называют это люди, к которым хочу я сойти.
... Так говорил Заратустра, покидая пещеру свою, сияющий и сильный, словно утреннее солнце, восходящее из-за темных гор.
NB. Солнце, а не тирания, - это эталон "воли к власти" ("Заратустра, сияющий и сильный, словно утреннее солнце"). (Порабощение - это эталон не Господина, но Раба; ср. с "Солнцем" Гераклита (Ницше писал что "Аид" у Гераклита - это "Дионис", но может быть что это была предварительная заметка, "для себя").)
Ночная песнь.
Вот и ночь: громче голос бьющих ключей. И душа моя – бьющий ключ.
Вот и ночь: просыпаются песни влюбленных. И душа моя – песнь влюбленного.
Что-то неутоленное, неутолимое есть во мне: оно хочет говорить. Жажда любви оживает во мне и говорит языком ее.
Я – свет: о, если бы стал я ночью! Но в том и одиночество мое, что опоясан я светом.
Стать бы мне темным, как ночь! Как приник бы я к сосцам света!
Как благословил бы я вас, искрящиеся звезды, светлячками мерцающие в небе! Как был бы счастлив дарами света вашего!
Но в сиянии собственных лучей живу я и поглощаю пламя, от меня исходящее.
Мне неведома радость берущего; и не раз думал я: стократ блаженнее крадущий, нежели дающий. [4]
В том бедность моя, что вовек не устанет дарить рука моя; в том ревность моя, что вижу я взоры жаждущих и тьму, просветленную желанием.
О злосчастье дарящих! О затмение солнца моего! О томление страсти! О неутолимый голод пресыщения!
Они берут у меня: но затрагиваю ли я душу их? Пропасть – между "дарить" и "брать"; а самая малая пропасть преодолевается в последнюю очередь.
Голод родится из красоты моей: навлечь беды на вас, освещенных мной, обобрать приявших дары мои – во зло стремится алчность моя.
Отдернуть руку свою, когда чужая протянута к ней; медлить, словно водопад, продлевающий падение свое, – во зло стремится алчность моя.
Такую месть измышляет избыток мой; такое коварство источают ключи одиночества моего.
Радость дарящего охладевает в дарении, добродетель моя устала от обилия своего!
Вечно дарящий утратит и стыд. У раздающего – руки и сердце в мозолях.
Не увлажняются глаза мои от стыда за просящих; огрубели руки мои и не дрожат оттого, что наполнены.
Куда исчезли слезы очей моих? Где мягкость сердца моего? О одиночество всех дарящих! О молчание посылающих свет!
Многие солнца кружатся в пустоте пространства: всему темному говорят они светом своим. Для меня же они немы.
О вражда света ко всему светящему: безжалостно следует он путями своими.
В безднах сердца несправедливое ко всему светоносному, холодное ко всем другим солнцам – так совершает каждое солнце круги свои.
Точно бури, проносятся солнца путями своими, в этом их жизнь. Неумолимой воле своей следуют они, в этом их холод.
Вы одни, о темные ночи, извлекаете тепло из всего, что светит! Вы одни услаждаетесь молоком полногрудого света!
Льдом я окован, он жжет мне ладони! О эта жажда во мне, что томится по вашей жажде!
Вот и ночь: быть бы мне светом! И жаждой Ночного! И одиночеством!
Вот и ночь: словно родник, бьет из меня желание говорить.
Вот и ночь: громче голос бьющих ключей. И душа моя – бьющий ключ.
Вот и ночь: лишь теперь просыпаются песни влюбленных. И душа моя – песнь влюбленного.
Так пел Заратустра.
Десять лет восходило ты над пещерой моей: ты пресытилось бы светом и восхождением своим, не будь меня, моего орла и моей змеи.
Но каждое утро мы ждали тебя, принимали щедрость твою и благословляли тебя.
Взгляни! Я пресытился мудростью своей, словно пчела, собравшая слишком много меда; и вот – нуждаюсь я в руках, простертых ко мне.
Я хочу одарять и наделять, пока мудрейшие из людей не возрадуются вновь безумию своему, а бедные – своему богатству.
И потому должен я сойти вниз, как ты, когда каждый вечер погружаешься в пучину моря, неся свет свой нижнему миру, ты, богатейшее из светил!
Подобно тебе, должен я закатиться, – так называют это люди, к которым хочу я сойти.
... Так говорил Заратустра, покидая пещеру свою, сияющий и сильный, словно утреннее солнце, восходящее из-за темных гор.
NB. Солнце, а не тирания, - это эталон "воли к власти" ("Заратустра, сияющий и сильный, словно утреннее солнце"). (Порабощение - это эталон не Господина, но Раба; ср. с "Солнцем" Гераклита (Ницше писал что "Аид" у Гераклита - это "Дионис", но может быть что это была предварительная заметка, "для себя").)
Ночная песнь.
Вот и ночь: громче голос бьющих ключей. И душа моя – бьющий ключ.
Вот и ночь: просыпаются песни влюбленных. И душа моя – песнь влюбленного.
Что-то неутоленное, неутолимое есть во мне: оно хочет говорить. Жажда любви оживает во мне и говорит языком ее.
Я – свет: о, если бы стал я ночью! Но в том и одиночество мое, что опоясан я светом.
Стать бы мне темным, как ночь! Как приник бы я к сосцам света!
Как благословил бы я вас, искрящиеся звезды, светлячками мерцающие в небе! Как был бы счастлив дарами света вашего!
Но в сиянии собственных лучей живу я и поглощаю пламя, от меня исходящее.
Мне неведома радость берущего; и не раз думал я: стократ блаженнее крадущий, нежели дающий. [4]
В том бедность моя, что вовек не устанет дарить рука моя; в том ревность моя, что вижу я взоры жаждущих и тьму, просветленную желанием.
О злосчастье дарящих! О затмение солнца моего! О томление страсти! О неутолимый голод пресыщения!
Они берут у меня: но затрагиваю ли я душу их? Пропасть – между "дарить" и "брать"; а самая малая пропасть преодолевается в последнюю очередь.
Голод родится из красоты моей: навлечь беды на вас, освещенных мной, обобрать приявших дары мои – во зло стремится алчность моя.
Отдернуть руку свою, когда чужая протянута к ней; медлить, словно водопад, продлевающий падение свое, – во зло стремится алчность моя.
Такую месть измышляет избыток мой; такое коварство источают ключи одиночества моего.
Радость дарящего охладевает в дарении, добродетель моя устала от обилия своего!
Вечно дарящий утратит и стыд. У раздающего – руки и сердце в мозолях.
Не увлажняются глаза мои от стыда за просящих; огрубели руки мои и не дрожат оттого, что наполнены.
Куда исчезли слезы очей моих? Где мягкость сердца моего? О одиночество всех дарящих! О молчание посылающих свет!
Многие солнца кружатся в пустоте пространства: всему темному говорят они светом своим. Для меня же они немы.
О вражда света ко всему светящему: безжалостно следует он путями своими.
В безднах сердца несправедливое ко всему светоносному, холодное ко всем другим солнцам – так совершает каждое солнце круги свои.
Точно бури, проносятся солнца путями своими, в этом их жизнь. Неумолимой воле своей следуют они, в этом их холод.
Вы одни, о темные ночи, извлекаете тепло из всего, что светит! Вы одни услаждаетесь молоком полногрудого света!
Льдом я окован, он жжет мне ладони! О эта жажда во мне, что томится по вашей жажде!
Вот и ночь: быть бы мне светом! И жаждой Ночного! И одиночеством!
Вот и ночь: словно родник, бьет из меня желание говорить.
Вот и ночь: громче голос бьющих ключей. И душа моя – бьющий ключ.
Вот и ночь: лишь теперь просыпаются песни влюбленных. И душа моя – песнь влюбленного.
Так пел Заратустра.
33 Кб, 263x391Великое светило! В чем было бы счастье твое, не будь у тебя тех, кому ты светишь?
Десять лет восходило ты над пещерой моей: ты пресытилось бы светом и восхождением своим, не будь меня, моего орла и моей змеи.
Но каждое утро мы ждали тебя, принимали щедрость твою и благословляли тебя.
Взгляни! Я пресытился мудростью своей, словно пчела, собравшая слишком много меда; и вот – нуждаюсь я в руках, простертых ко мне.
Я хочу одарять и наделять, пока мудрейшие из людей не возрадуются вновь безумию своему, а бедные – своему богатству.
И потому должен я сойти вниз, как ты, когда каждый вечер погружаешься в пучину моря, неся свет свой нижнему миру, ты, богатейшее из светил!
Подобно тебе, должен я закатиться, – так называют это люди, к которым хочу я сойти.
... Так говорил Заратустра, покидая пещеру свою, сияющий и сильный, словно утреннее солнце, восходящее из-за темных гор.
NB. Солнце, а не тирания, - это эталон "воли к власти" ("Заратустра, сияющий и сильный, словно утреннее солнце"). (Порабощение - это эталон не Господина, но Раба; ср. с "Солнцем" Гераклита (Ницше писал что "Аид" у Гераклита - это "Дионис", но может быть что это была предварительная заметка, "для себя").)
Ночная песнь.
Вот и ночь: громче голос бьющих ключей. И душа моя – бьющий ключ.
Вот и ночь: просыпаются песни влюбленных. И душа моя – песнь влюбленного.
Что-то неутоленное, неутолимое есть во мне: оно хочет говорить. Жажда любви оживает во мне и говорит языком ее.
Я – свет: о, если бы стал я ночью! Но в том и одиночество мое, что опоясан я светом.
Стать бы мне темным, как ночь! Как приник бы я к сосцам света!
Как благословил бы я вас, искрящиеся звезды, светлячками мерцающие в небе! Как был бы счастлив дарами света вашего!
Но в сиянии собственных лучей живу я и поглощаю пламя, от меня исходящее.
Мне неведома радость берущего; и не раз думал я: стократ блаженнее крадущий, нежели дающий. [4]
В том бедность моя, что вовек не устанет дарить рука моя; в том ревность моя, что вижу я взоры жаждущих и тьму, просветленную желанием.
О злосчастье дарящих! О затмение солнца моего! О томление страсти! О неутолимый голод пресыщения!
Они берут у меня: но затрагиваю ли я душу их? Пропасть – между "дарить" и "брать"; а самая малая пропасть преодолевается в последнюю очередь.
Голод родится из красоты моей: навлечь беды на вас, освещенных мной, обобрать приявших дары мои – во зло стремится алчность моя.
Отдернуть руку свою, когда чужая протянута к ней; медлить, словно водопад, продлевающий падение свое, – во зло стремится алчность моя.
Такую месть измышляет избыток мой; такое коварство источают ключи одиночества моего.
Радость дарящего охладевает в дарении, добродетель моя устала от обилия своего!
Вечно дарящий утратит и стыд. У раздающего – руки и сердце в мозолях.
Не увлажняются глаза мои от стыда за просящих; огрубели руки мои и не дрожат оттого, что наполнены.
Куда исчезли слезы очей моих? Где мягкость сердца моего? О одиночество всех дарящих! О молчание посылающих свет!
Многие солнца кружатся в пустоте пространства: всему темному говорят они светом своим. Для меня же они немы.
О вражда света ко всему светящему: безжалостно следует он путями своими.
В безднах сердца несправедливое ко всему светоносному, холодное ко всем другим солнцам – так совершает каждое солнце круги свои.
Точно бури, проносятся солнца путями своими, в этом их жизнь. Неумолимой воле своей следуют они, в этом их холод.
Вы одни, о темные ночи, извлекаете тепло из всего, что светит! Вы одни услаждаетесь молоком полногрудого света!
Льдом я окован, он жжет мне ладони! О эта жажда во мне, что томится по вашей жажде!
Вот и ночь: быть бы мне светом! И жаждой Ночного! И одиночеством!
Вот и ночь: словно родник, бьет из меня желание говорить.
Вот и ночь: громче голос бьющих ключей. И душа моя – бьющий ключ.
Вот и ночь: лишь теперь просыпаются песни влюбленных. И душа моя – песнь влюбленного.
Так пел Заратустра.
Десять лет восходило ты над пещерой моей: ты пресытилось бы светом и восхождением своим, не будь меня, моего орла и моей змеи.
Но каждое утро мы ждали тебя, принимали щедрость твою и благословляли тебя.
Взгляни! Я пресытился мудростью своей, словно пчела, собравшая слишком много меда; и вот – нуждаюсь я в руках, простертых ко мне.
Я хочу одарять и наделять, пока мудрейшие из людей не возрадуются вновь безумию своему, а бедные – своему богатству.
И потому должен я сойти вниз, как ты, когда каждый вечер погружаешься в пучину моря, неся свет свой нижнему миру, ты, богатейшее из светил!
Подобно тебе, должен я закатиться, – так называют это люди, к которым хочу я сойти.
... Так говорил Заратустра, покидая пещеру свою, сияющий и сильный, словно утреннее солнце, восходящее из-за темных гор.
NB. Солнце, а не тирания, - это эталон "воли к власти" ("Заратустра, сияющий и сильный, словно утреннее солнце"). (Порабощение - это эталон не Господина, но Раба; ср. с "Солнцем" Гераклита (Ницше писал что "Аид" у Гераклита - это "Дионис", но может быть что это была предварительная заметка, "для себя").)
Ночная песнь.
Вот и ночь: громче голос бьющих ключей. И душа моя – бьющий ключ.
Вот и ночь: просыпаются песни влюбленных. И душа моя – песнь влюбленного.
Что-то неутоленное, неутолимое есть во мне: оно хочет говорить. Жажда любви оживает во мне и говорит языком ее.
Я – свет: о, если бы стал я ночью! Но в том и одиночество мое, что опоясан я светом.
Стать бы мне темным, как ночь! Как приник бы я к сосцам света!
Как благословил бы я вас, искрящиеся звезды, светлячками мерцающие в небе! Как был бы счастлив дарами света вашего!
Но в сиянии собственных лучей живу я и поглощаю пламя, от меня исходящее.
Мне неведома радость берущего; и не раз думал я: стократ блаженнее крадущий, нежели дающий. [4]
В том бедность моя, что вовек не устанет дарить рука моя; в том ревность моя, что вижу я взоры жаждущих и тьму, просветленную желанием.
О злосчастье дарящих! О затмение солнца моего! О томление страсти! О неутолимый голод пресыщения!
Они берут у меня: но затрагиваю ли я душу их? Пропасть – между "дарить" и "брать"; а самая малая пропасть преодолевается в последнюю очередь.
Голод родится из красоты моей: навлечь беды на вас, освещенных мной, обобрать приявших дары мои – во зло стремится алчность моя.
Отдернуть руку свою, когда чужая протянута к ней; медлить, словно водопад, продлевающий падение свое, – во зло стремится алчность моя.
Такую месть измышляет избыток мой; такое коварство источают ключи одиночества моего.
Радость дарящего охладевает в дарении, добродетель моя устала от обилия своего!
Вечно дарящий утратит и стыд. У раздающего – руки и сердце в мозолях.
Не увлажняются глаза мои от стыда за просящих; огрубели руки мои и не дрожат оттого, что наполнены.
Куда исчезли слезы очей моих? Где мягкость сердца моего? О одиночество всех дарящих! О молчание посылающих свет!
Многие солнца кружатся в пустоте пространства: всему темному говорят они светом своим. Для меня же они немы.
О вражда света ко всему светящему: безжалостно следует он путями своими.
В безднах сердца несправедливое ко всему светоносному, холодное ко всем другим солнцам – так совершает каждое солнце круги свои.
Точно бури, проносятся солнца путями своими, в этом их жизнь. Неумолимой воле своей следуют они, в этом их холод.
Вы одни, о темные ночи, извлекаете тепло из всего, что светит! Вы одни услаждаетесь молоком полногрудого света!
Льдом я окован, он жжет мне ладони! О эта жажда во мне, что томится по вашей жажде!
Вот и ночь: быть бы мне светом! И жаждой Ночного! И одиночеством!
Вот и ночь: словно родник, бьет из меня желание говорить.
Вот и ночь: громче голос бьющих ключей. И душа моя – бьющий ключ.
Вот и ночь: лишь теперь просыпаются песни влюбленных. И душа моя – песнь влюбленного.
Так пел Заратустра.
Тип - "Заратустра".
"Вот что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать."
"Вот что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать."
"прогноз": каждый человек со временем превратится в функцию диктатора
опьянение [ни к чему не применяемой] философией - вот уж где реальный изврат...
>>70009
А зачем тебе изучать историю философии?
Зачем тебе знать чужие философии?
У незнающих истории философии в сознании есть непаханое поле. Продуктивная способность у не-знающего всегда больше, чем у знающего. Ты можешь творить философию сам. С нуля. Тебе ничего для это не нужно знать. Сядь где-нибудь и размышляй. О чем хочешь и как хочешь..нет, тебе не нужны никакие логики, никакие требования к оформлению мысли. Если тебе ясно чем ты думаешь, то продолжай. Потом можешь выставить свою идею и в споре с другими развивать свою мысль.
Можешь, конечно, читать и других философов..ради чего?Они вызывают тебя в свой мир, показывают как все устроено..если нравится, то оставайся там жить, если нет, то разрушай(критикую, ставь под сомнение). Другая польза при изучении других в том, что они открывают перед тобой новые точки приложения для философствования, они могли работать над такими проблемами, которые тебе ранее были не известны, это все материалы для философствования.
Твори мысль с чистого листа.
Философствовать способен каждый.
Дети, душевнобольные...и, приложив не малое усилие, взрослые.
Философию то и дело пытаются выставить уделом "элит", в сущности же, нет дисциплины доступнее, чем философия.
>Насколько продуктивно изучать философию стихийно?
А зачем тебе изучать историю философии?
Зачем тебе знать чужие философии?
У незнающих истории философии в сознании есть непаханое поле. Продуктивная способность у не-знающего всегда больше, чем у знающего. Ты можешь творить философию сам. С нуля. Тебе ничего для это не нужно знать. Сядь где-нибудь и размышляй. О чем хочешь и как хочешь..нет, тебе не нужны никакие логики, никакие требования к оформлению мысли. Если тебе ясно чем ты думаешь, то продолжай. Потом можешь выставить свою идею и в споре с другими развивать свою мысль.
Можешь, конечно, читать и других философов..ради чего?Они вызывают тебя в свой мир, показывают как все устроено..если нравится, то оставайся там жить, если нет, то разрушай(критикую, ставь под сомнение). Другая польза при изучении других в том, что они открывают перед тобой новые точки приложения для философствования, они могли работать над такими проблемами, которые тебе ранее были не известны, это все материалы для философствования.
Твори мысль с чистого листа.
Философствовать способен каждый.
Дети, душевнобольные...и, приложив не малое усилие, взрослые.
Философию то и дело пытаются выставить уделом "элит", в сущности же, нет дисциплины доступнее, чем философия.
>>70579
Качественность общего мышления вы легко почуете, как только прочтете несколько страниц данного писателя. Ибо здесь вы с самого начала мыслите его рассудком и в его духе: оттого, прежде чем вы еще знаете, что̀ он мыслит, вы уже знаете, как он мыслит, т. е. каков формальный строй, ткань его мышления, которая остается неизменной, о чем бы он ни мыслил, и выражением которой являются распорядок мыслей и стиль. Они сейчас же обнаруживают развитие, гибкость, легкость и даже окрыленность его духа или, наоборот, его тяжеловесный, напряженный, вялый и свинцовый характер. Ибо как язык служит отпечатком народного духа, так стиль — непосредственный отпечаток духа писателя, его физиономия. Бросьте книгу, если вы заметите, что она приводит вас в такую область, которая темнее вашей собственной, — разве только вы хотите почерпнуть из нее одни лишь факты, а не мысли. Иначе же исключительно тот писатель принесет нам пользу, который понимает вещи яснее и проницательнее, чем мы сами, который ускоряет нашу мысль, а не задерживает ее, как это делают тупые писаки, заставляющие нас следовать за черепашьим шагом их мысли, — полезен лишь такой писатель, умом которого нам легче и плодотворнее думать и который увлекает нас в те области, куда мы собственными силами не могли бы добраться. Гете сказал мне однажды, что когда он прочитывает страницу из Канта, он испытывает такое ощущение, как будто входит в ярко освещенную комнату. Дурные головы дурны не только потому, что они судят вкривь и вкось, и, значит, неверно, а потому главным образом, что все их мышление неотчетливо и напоминает собою скверную зрительную трубу, в которой все рисуется в смутных и туманных очертаниях и различные предметы сливаются в одну массу. Слабый рассудок таких людей боязливо отступает перед требованием отчетливости понятий и не предъявляет его даже к самому себе, — и вот они довольствуются полумраком, где ради собственного успокоения охотно прибегают к словам, в особенности к таким, которые обозначают неопределенные, очень абстрактные, необычные и трудно объяснимые понятия, каковы, [141]например, бесконечное и конечное, чувственное и сверхчувственное, идея бытия, идеи разума, абсолютное, идея блага, божественное, нравственная свобода, сила самопроизвольного зарождения, абсолютная идея, субъект-объект и т. д. Они ничтоже сумняшеся жонглируют такими понятиями, думают, что все это взаправду имеет какой-нибудь смысл, и требуют, чтобы все довольствовались этим, ибо крайняя доступная для них вершина мудрости заключается в том, чтобы на каждый возможный вопрос иметь наготове подобные ответы-слова. Эта поразительная удовлетворенность словами чрезвычайно характерна для плохих голов: она объясняется их неспособностью к отчетливым понятиям, коль скоро последние выходят за пределы самых тривиальных и простых отношений, — объясняется слабостью и ленью их интеллекта и даже тайным сознанием этой слабости, которое у людей ученых, сверх того, связано с давно испытанной жестокой необходимостью выдавать себя за мыслящие существа: для того чтобы во всех случаях отвечать этой репутации, они и держат наготове целый запас подобных слов. Поистине, забавное, должно быть, зрелище видеть профессора философии такого пошиба — в аудитории! Bona fide извергает он ряд бессодержательных слов, в добросовестном самообольщении, что это на самом деле мысли; а перед ним студенты, также bona fide, т. е. в том же самообольщении, благоговейно внимают ему и записывают его речи; между тем ни тот, ни другие в сущности не идут дальше слов, и только звук этих слов да внятный скрип перьев — вот единственное, что здесь реально. Эта своеобразная удовлетворенность словами больше всего способствует укоренению ошибок. Ибо, опираясь на унаследованные от предшественников слова и фразы, каждый смело проходит мимо трудностей и проблем; и последние, оставленные без внимания, в течение веков, разрастаясь, перекочевывают из одной книги в другую, и мыслящий человек, особенно в юности, мучится сомнением: он ли только неспособен все это понять, или же в самом деле здесь нет ничего понятного; и не знает он, — действительно ли не составляет для других проблемы то, мимо чего они с такой комической серьезностью крадутся все по одной дорожке, или же они просто не хотят ее видеть. Много истин только потому остаются неоткрытыми, что никто не имеет мужества стать с проблемой лицом к лицу и отважиться на нее.
Но следует помнить, что скверные головы — правило, хорошие — исключения, выдающиеся — большая редкость, гений — portentum. Иначе разве было бы возможно, чтобы состоящее почти из восьмисот миллионов индивидуумов человечество, спустя шесть тысячелетий, оставило еще столько неразгаданного, неоткрытого, непродуманного и несказанного? Только на сохранение индивидуума рассчитан интеллект, да и на это он, по большей части, едва-едва пригоден. Но мудро сделала природа, что скупа была в раздаче бо́льшей меры интеллекта. Ибо ограниченный ум в состоянии гораздо легче обозревать те немногие и простые отношения, которые лежат в узкой сфере его деятельности, и лучше может он управлять их рычагом, нежели ум выдающийся, горизонт которого несравненно шире и богаче, а рычаг длиннее. Так, насекомое на своих стебельках и листиках видит все до последних мелочей и гораздо лучше, чем мы; но оно не замечает человека, который стоит перед ним в трех шагах. На этом основывается хитрость глупцов и парадокс: іl у а un mystère dans l’ésprit des gens qui n’en ont pas. Для практической жизни гений так же пригоден, как телескоп в театре.
Таким образом, по отношению к интеллекту природа в высшей степени аристократична. Различия, которые она здесь установила, значительнее тех, которые существуют в любом государстве в силу рождения, звания, богатства и каст. Но как в других аристократиях, так и в аристократии природы на одного благородного приходятся тысячи плебеев, на одного князя — миллионы простолюдинов, и большинство — это одна только чернь, mob, rabble, la canaille. При этом, конечно, между иерархией природы и условной иерархией государства существует вопиющий контраст, на устранение которого можно надеяться только в золотом веке. А покамест люди, очень высоко стоящие по той или по другой иерархии, имеют между собою то общее, что в большинстве случаев они живут в гордом одиночестве, — на что и намекает Байрон, говоря:
То feel me in the solitude of kings,
Without the power that makes them bear a crown.
(Profh. of Dante, с. I)
Ибо интеллект, это — начало дифференциации и следовательно, разделения; его различные степени, гораздо больше, чем степени простого образования, сообщают всякому другие понятия, вследствие чего каждый, в известной мере, живет к особом мире, где непосредственно встречается только с людьми равными ему, а к остальным может взывать лишь издали, пытаясь сделаться для них понятным. Значительные различия, существующие в степени и развитии интеллекта, раскрывают между человеком и человеком широкую пропасть, и ее в состоянии засыпать только доброе сердце, которое, в противоположность интеллекту, является началом единения, отождествляя всех людей с нашим собственным я. И все-таки эта связь остается чисто-моральной, — союзом интеллектуального характера она не может сделаться. Даже при сравнительно одинаковой степени образования разговор между великим умом и ординарным человеком напоминает совместное путешествие конного и пешего: скоро становится оно в тягость обоим и долго не может длиться. На короткое время всадник может, правда, спешиться и пойти вровень со своим товарищем, — но и в таком случае ему надо будет сильно бороться с нетерпением своего коня.
>Философию то и дело пытаются выставить уделом "элит", в сущности же, нет дисциплины доступнее, чем философия.
Качественность общего мышления вы легко почуете, как только прочтете несколько страниц данного писателя. Ибо здесь вы с самого начала мыслите его рассудком и в его духе: оттого, прежде чем вы еще знаете, что̀ он мыслит, вы уже знаете, как он мыслит, т. е. каков формальный строй, ткань его мышления, которая остается неизменной, о чем бы он ни мыслил, и выражением которой являются распорядок мыслей и стиль. Они сейчас же обнаруживают развитие, гибкость, легкость и даже окрыленность его духа или, наоборот, его тяжеловесный, напряженный, вялый и свинцовый характер. Ибо как язык служит отпечатком народного духа, так стиль — непосредственный отпечаток духа писателя, его физиономия. Бросьте книгу, если вы заметите, что она приводит вас в такую область, которая темнее вашей собственной, — разве только вы хотите почерпнуть из нее одни лишь факты, а не мысли. Иначе же исключительно тот писатель принесет нам пользу, который понимает вещи яснее и проницательнее, чем мы сами, который ускоряет нашу мысль, а не задерживает ее, как это делают тупые писаки, заставляющие нас следовать за черепашьим шагом их мысли, — полезен лишь такой писатель, умом которого нам легче и плодотворнее думать и который увлекает нас в те области, куда мы собственными силами не могли бы добраться. Гете сказал мне однажды, что когда он прочитывает страницу из Канта, он испытывает такое ощущение, как будто входит в ярко освещенную комнату. Дурные головы дурны не только потому, что они судят вкривь и вкось, и, значит, неверно, а потому главным образом, что все их мышление неотчетливо и напоминает собою скверную зрительную трубу, в которой все рисуется в смутных и туманных очертаниях и различные предметы сливаются в одну массу. Слабый рассудок таких людей боязливо отступает перед требованием отчетливости понятий и не предъявляет его даже к самому себе, — и вот они довольствуются полумраком, где ради собственного успокоения охотно прибегают к словам, в особенности к таким, которые обозначают неопределенные, очень абстрактные, необычные и трудно объяснимые понятия, каковы, [141]например, бесконечное и конечное, чувственное и сверхчувственное, идея бытия, идеи разума, абсолютное, идея блага, божественное, нравственная свобода, сила самопроизвольного зарождения, абсолютная идея, субъект-объект и т. д. Они ничтоже сумняшеся жонглируют такими понятиями, думают, что все это взаправду имеет какой-нибудь смысл, и требуют, чтобы все довольствовались этим, ибо крайняя доступная для них вершина мудрости заключается в том, чтобы на каждый возможный вопрос иметь наготове подобные ответы-слова. Эта поразительная удовлетворенность словами чрезвычайно характерна для плохих голов: она объясняется их неспособностью к отчетливым понятиям, коль скоро последние выходят за пределы самых тривиальных и простых отношений, — объясняется слабостью и ленью их интеллекта и даже тайным сознанием этой слабости, которое у людей ученых, сверх того, связано с давно испытанной жестокой необходимостью выдавать себя за мыслящие существа: для того чтобы во всех случаях отвечать этой репутации, они и держат наготове целый запас подобных слов. Поистине, забавное, должно быть, зрелище видеть профессора философии такого пошиба — в аудитории! Bona fide извергает он ряд бессодержательных слов, в добросовестном самообольщении, что это на самом деле мысли; а перед ним студенты, также bona fide, т. е. в том же самообольщении, благоговейно внимают ему и записывают его речи; между тем ни тот, ни другие в сущности не идут дальше слов, и только звук этих слов да внятный скрип перьев — вот единственное, что здесь реально. Эта своеобразная удовлетворенность словами больше всего способствует укоренению ошибок. Ибо, опираясь на унаследованные от предшественников слова и фразы, каждый смело проходит мимо трудностей и проблем; и последние, оставленные без внимания, в течение веков, разрастаясь, перекочевывают из одной книги в другую, и мыслящий человек, особенно в юности, мучится сомнением: он ли только неспособен все это понять, или же в самом деле здесь нет ничего понятного; и не знает он, — действительно ли не составляет для других проблемы то, мимо чего они с такой комической серьезностью крадутся все по одной дорожке, или же они просто не хотят ее видеть. Много истин только потому остаются неоткрытыми, что никто не имеет мужества стать с проблемой лицом к лицу и отважиться на нее.
Но следует помнить, что скверные головы — правило, хорошие — исключения, выдающиеся — большая редкость, гений — portentum. Иначе разве было бы возможно, чтобы состоящее почти из восьмисот миллионов индивидуумов человечество, спустя шесть тысячелетий, оставило еще столько неразгаданного, неоткрытого, непродуманного и несказанного? Только на сохранение индивидуума рассчитан интеллект, да и на это он, по большей части, едва-едва пригоден. Но мудро сделала природа, что скупа была в раздаче бо́льшей меры интеллекта. Ибо ограниченный ум в состоянии гораздо легче обозревать те немногие и простые отношения, которые лежат в узкой сфере его деятельности, и лучше может он управлять их рычагом, нежели ум выдающийся, горизонт которого несравненно шире и богаче, а рычаг длиннее. Так, насекомое на своих стебельках и листиках видит все до последних мелочей и гораздо лучше, чем мы; но оно не замечает человека, который стоит перед ним в трех шагах. На этом основывается хитрость глупцов и парадокс: іl у а un mystère dans l’ésprit des gens qui n’en ont pas. Для практической жизни гений так же пригоден, как телескоп в театре.
Таким образом, по отношению к интеллекту природа в высшей степени аристократична. Различия, которые она здесь установила, значительнее тех, которые существуют в любом государстве в силу рождения, звания, богатства и каст. Но как в других аристократиях, так и в аристократии природы на одного благородного приходятся тысячи плебеев, на одного князя — миллионы простолюдинов, и большинство — это одна только чернь, mob, rabble, la canaille. При этом, конечно, между иерархией природы и условной иерархией государства существует вопиющий контраст, на устранение которого можно надеяться только в золотом веке. А покамест люди, очень высоко стоящие по той или по другой иерархии, имеют между собою то общее, что в большинстве случаев они живут в гордом одиночестве, — на что и намекает Байрон, говоря:
То feel me in the solitude of kings,
Without the power that makes them bear a crown.
(Profh. of Dante, с. I)
Ибо интеллект, это — начало дифференциации и следовательно, разделения; его различные степени, гораздо больше, чем степени простого образования, сообщают всякому другие понятия, вследствие чего каждый, в известной мере, живет к особом мире, где непосредственно встречается только с людьми равными ему, а к остальным может взывать лишь издали, пытаясь сделаться для них понятным. Значительные различия, существующие в степени и развитии интеллекта, раскрывают между человеком и человеком широкую пропасть, и ее в состоянии засыпать только доброе сердце, которое, в противоположность интеллекту, является началом единения, отождествляя всех людей с нашим собственным я. И все-таки эта связь остается чисто-моральной, — союзом интеллектуального характера она не может сделаться. Даже при сравнительно одинаковой степени образования разговор между великим умом и ординарным человеком напоминает совместное путешествие конного и пешего: скоро становится оно в тягость обоим и долго не может длиться. На короткое время всадник может, правда, спешиться и пойти вровень со своим товарищем, — но и в таком случае ему надо будет сильно бороться с нетерпением своего коня.
>>70579
Качественность общего мышления вы легко почуете, как только прочтете несколько страниц данного писателя. Ибо здесь вы с самого начала мыслите его рассудком и в его духе: оттого, прежде чем вы еще знаете, что̀ он мыслит, вы уже знаете, как он мыслит, т. е. каков формальный строй, ткань его мышления, которая остается неизменной, о чем бы он ни мыслил, и выражением которой являются распорядок мыслей и стиль. Они сейчас же обнаруживают развитие, гибкость, легкость и даже окрыленность его духа или, наоборот, его тяжеловесный, напряженный, вялый и свинцовый характер. Ибо как язык служит отпечатком народного духа, так стиль — непосредственный отпечаток духа писателя, его физиономия. Бросьте книгу, если вы заметите, что она приводит вас в такую область, которая темнее вашей собственной, — разве только вы хотите почерпнуть из нее одни лишь факты, а не мысли. Иначе же исключительно тот писатель принесет нам пользу, который понимает вещи яснее и проницательнее, чем мы сами, который ускоряет нашу мысль, а не задерживает ее, как это делают тупые писаки, заставляющие нас следовать за черепашьим шагом их мысли, — полезен лишь такой писатель, умом которого нам легче и плодотворнее думать и который увлекает нас в те области, куда мы собственными силами не могли бы добраться. Гете сказал мне однажды, что когда он прочитывает страницу из Канта, он испытывает такое ощущение, как будто входит в ярко освещенную комнату. Дурные головы дурны не только потому, что они судят вкривь и вкось, и, значит, неверно, а потому главным образом, что все их мышление неотчетливо и напоминает собою скверную зрительную трубу, в которой все рисуется в смутных и туманных очертаниях и различные предметы сливаются в одну массу. Слабый рассудок таких людей боязливо отступает перед требованием отчетливости понятий и не предъявляет его даже к самому себе, — и вот они довольствуются полумраком, где ради собственного успокоения охотно прибегают к словам, в особенности к таким, которые обозначают неопределенные, очень абстрактные, необычные и трудно объяснимые понятия, каковы, [141]например, бесконечное и конечное, чувственное и сверхчувственное, идея бытия, идеи разума, абсолютное, идея блага, божественное, нравственная свобода, сила самопроизвольного зарождения, абсолютная идея, субъект-объект и т. д. Они ничтоже сумняшеся жонглируют такими понятиями, думают, что все это взаправду имеет какой-нибудь смысл, и требуют, чтобы все довольствовались этим, ибо крайняя доступная для них вершина мудрости заключается в том, чтобы на каждый возможный вопрос иметь наготове подобные ответы-слова. Эта поразительная удовлетворенность словами чрезвычайно характерна для плохих голов: она объясняется их неспособностью к отчетливым понятиям, коль скоро последние выходят за пределы самых тривиальных и простых отношений, — объясняется слабостью и ленью их интеллекта и даже тайным сознанием этой слабости, которое у людей ученых, сверх того, связано с давно испытанной жестокой необходимостью выдавать себя за мыслящие существа: для того чтобы во всех случаях отвечать этой репутации, они и держат наготове целый запас подобных слов. Поистине, забавное, должно быть, зрелище видеть профессора философии такого пошиба — в аудитории! Bona fide извергает он ряд бессодержательных слов, в добросовестном самообольщении, что это на самом деле мысли; а перед ним студенты, также bona fide, т. е. в том же самообольщении, благоговейно внимают ему и записывают его речи; между тем ни тот, ни другие в сущности не идут дальше слов, и только звук этих слов да внятный скрип перьев — вот единственное, что здесь реально. Эта своеобразная удовлетворенность словами больше всего способствует укоренению ошибок. Ибо, опираясь на унаследованные от предшественников слова и фразы, каждый смело проходит мимо трудностей и проблем; и последние, оставленные без внимания, в течение веков, разрастаясь, перекочевывают из одной книги в другую, и мыслящий человек, особенно в юности, мучится сомнением: он ли только неспособен все это понять, или же в самом деле здесь нет ничего понятного; и не знает он, — действительно ли не составляет для других проблемы то, мимо чего они с такой комической серьезностью крадутся все по одной дорожке, или же они просто не хотят ее видеть. Много истин только потому остаются неоткрытыми, что никто не имеет мужества стать с проблемой лицом к лицу и отважиться на нее.
Но следует помнить, что скверные головы — правило, хорошие — исключения, выдающиеся — большая редкость, гений — portentum. Иначе разве было бы возможно, чтобы состоящее почти из восьмисот миллионов индивидуумов человечество, спустя шесть тысячелетий, оставило еще столько неразгаданного, неоткрытого, непродуманного и несказанного? Только на сохранение индивидуума рассчитан интеллект, да и на это он, по большей части, едва-едва пригоден. Но мудро сделала природа, что скупа была в раздаче бо́льшей меры интеллекта. Ибо ограниченный ум в состоянии гораздо легче обозревать те немногие и простые отношения, которые лежат в узкой сфере его деятельности, и лучше может он управлять их рычагом, нежели ум выдающийся, горизонт которого несравненно шире и богаче, а рычаг длиннее. Так, насекомое на своих стебельках и листиках видит все до последних мелочей и гораздо лучше, чем мы; но оно не замечает человека, который стоит перед ним в трех шагах. На этом основывается хитрость глупцов и парадокс: іl у а un mystère dans l’ésprit des gens qui n’en ont pas. Для практической жизни гений так же пригоден, как телескоп в театре.
Таким образом, по отношению к интеллекту природа в высшей степени аристократична. Различия, которые она здесь установила, значительнее тех, которые существуют в любом государстве в силу рождения, звания, богатства и каст. Но как в других аристократиях, так и в аристократии природы на одного благородного приходятся тысячи плебеев, на одного князя — миллионы простолюдинов, и большинство — это одна только чернь, mob, rabble, la canaille. При этом, конечно, между иерархией природы и условной иерархией государства существует вопиющий контраст, на устранение которого можно надеяться только в золотом веке. А покамест люди, очень высоко стоящие по той или по другой иерархии, имеют между собою то общее, что в большинстве случаев они живут в гордом одиночестве, — на что и намекает Байрон, говоря:
То feel me in the solitude of kings,
Without the power that makes them bear a crown.
(Profh. of Dante, с. I)
Ибо интеллект, это — начало дифференциации и следовательно, разделения; его различные степени, гораздо больше, чем степени простого образования, сообщают всякому другие понятия, вследствие чего каждый, в известной мере, живет к особом мире, где непосредственно встречается только с людьми равными ему, а к остальным может взывать лишь издали, пытаясь сделаться для них понятным. Значительные различия, существующие в степени и развитии интеллекта, раскрывают между человеком и человеком широкую пропасть, и ее в состоянии засыпать только доброе сердце, которое, в противоположность интеллекту, является началом единения, отождествляя всех людей с нашим собственным я. И все-таки эта связь остается чисто-моральной, — союзом интеллектуального характера она не может сделаться. Даже при сравнительно одинаковой степени образования разговор между великим умом и ординарным человеком напоминает совместное путешествие конного и пешего: скоро становится оно в тягость обоим и долго не может длиться. На короткое время всадник может, правда, спешиться и пойти вровень со своим товарищем, — но и в таком случае ему надо будет сильно бороться с нетерпением своего коня.
>Философию то и дело пытаются выставить уделом "элит", в сущности же, нет дисциплины доступнее, чем философия.
Качественность общего мышления вы легко почуете, как только прочтете несколько страниц данного писателя. Ибо здесь вы с самого начала мыслите его рассудком и в его духе: оттого, прежде чем вы еще знаете, что̀ он мыслит, вы уже знаете, как он мыслит, т. е. каков формальный строй, ткань его мышления, которая остается неизменной, о чем бы он ни мыслил, и выражением которой являются распорядок мыслей и стиль. Они сейчас же обнаруживают развитие, гибкость, легкость и даже окрыленность его духа или, наоборот, его тяжеловесный, напряженный, вялый и свинцовый характер. Ибо как язык служит отпечатком народного духа, так стиль — непосредственный отпечаток духа писателя, его физиономия. Бросьте книгу, если вы заметите, что она приводит вас в такую область, которая темнее вашей собственной, — разве только вы хотите почерпнуть из нее одни лишь факты, а не мысли. Иначе же исключительно тот писатель принесет нам пользу, который понимает вещи яснее и проницательнее, чем мы сами, который ускоряет нашу мысль, а не задерживает ее, как это делают тупые писаки, заставляющие нас следовать за черепашьим шагом их мысли, — полезен лишь такой писатель, умом которого нам легче и плодотворнее думать и который увлекает нас в те области, куда мы собственными силами не могли бы добраться. Гете сказал мне однажды, что когда он прочитывает страницу из Канта, он испытывает такое ощущение, как будто входит в ярко освещенную комнату. Дурные головы дурны не только потому, что они судят вкривь и вкось, и, значит, неверно, а потому главным образом, что все их мышление неотчетливо и напоминает собою скверную зрительную трубу, в которой все рисуется в смутных и туманных очертаниях и различные предметы сливаются в одну массу. Слабый рассудок таких людей боязливо отступает перед требованием отчетливости понятий и не предъявляет его даже к самому себе, — и вот они довольствуются полумраком, где ради собственного успокоения охотно прибегают к словам, в особенности к таким, которые обозначают неопределенные, очень абстрактные, необычные и трудно объяснимые понятия, каковы, [141]например, бесконечное и конечное, чувственное и сверхчувственное, идея бытия, идеи разума, абсолютное, идея блага, божественное, нравственная свобода, сила самопроизвольного зарождения, абсолютная идея, субъект-объект и т. д. Они ничтоже сумняшеся жонглируют такими понятиями, думают, что все это взаправду имеет какой-нибудь смысл, и требуют, чтобы все довольствовались этим, ибо крайняя доступная для них вершина мудрости заключается в том, чтобы на каждый возможный вопрос иметь наготове подобные ответы-слова. Эта поразительная удовлетворенность словами чрезвычайно характерна для плохих голов: она объясняется их неспособностью к отчетливым понятиям, коль скоро последние выходят за пределы самых тривиальных и простых отношений, — объясняется слабостью и ленью их интеллекта и даже тайным сознанием этой слабости, которое у людей ученых, сверх того, связано с давно испытанной жестокой необходимостью выдавать себя за мыслящие существа: для того чтобы во всех случаях отвечать этой репутации, они и держат наготове целый запас подобных слов. Поистине, забавное, должно быть, зрелище видеть профессора философии такого пошиба — в аудитории! Bona fide извергает он ряд бессодержательных слов, в добросовестном самообольщении, что это на самом деле мысли; а перед ним студенты, также bona fide, т. е. в том же самообольщении, благоговейно внимают ему и записывают его речи; между тем ни тот, ни другие в сущности не идут дальше слов, и только звук этих слов да внятный скрип перьев — вот единственное, что здесь реально. Эта своеобразная удовлетворенность словами больше всего способствует укоренению ошибок. Ибо, опираясь на унаследованные от предшественников слова и фразы, каждый смело проходит мимо трудностей и проблем; и последние, оставленные без внимания, в течение веков, разрастаясь, перекочевывают из одной книги в другую, и мыслящий человек, особенно в юности, мучится сомнением: он ли только неспособен все это понять, или же в самом деле здесь нет ничего понятного; и не знает он, — действительно ли не составляет для других проблемы то, мимо чего они с такой комической серьезностью крадутся все по одной дорожке, или же они просто не хотят ее видеть. Много истин только потому остаются неоткрытыми, что никто не имеет мужества стать с проблемой лицом к лицу и отважиться на нее.
Но следует помнить, что скверные головы — правило, хорошие — исключения, выдающиеся — большая редкость, гений — portentum. Иначе разве было бы возможно, чтобы состоящее почти из восьмисот миллионов индивидуумов человечество, спустя шесть тысячелетий, оставило еще столько неразгаданного, неоткрытого, непродуманного и несказанного? Только на сохранение индивидуума рассчитан интеллект, да и на это он, по большей части, едва-едва пригоден. Но мудро сделала природа, что скупа была в раздаче бо́льшей меры интеллекта. Ибо ограниченный ум в состоянии гораздо легче обозревать те немногие и простые отношения, которые лежат в узкой сфере его деятельности, и лучше может он управлять их рычагом, нежели ум выдающийся, горизонт которого несравненно шире и богаче, а рычаг длиннее. Так, насекомое на своих стебельках и листиках видит все до последних мелочей и гораздо лучше, чем мы; но оно не замечает человека, который стоит перед ним в трех шагах. На этом основывается хитрость глупцов и парадокс: іl у а un mystère dans l’ésprit des gens qui n’en ont pas. Для практической жизни гений так же пригоден, как телескоп в театре.
Таким образом, по отношению к интеллекту природа в высшей степени аристократична. Различия, которые она здесь установила, значительнее тех, которые существуют в любом государстве в силу рождения, звания, богатства и каст. Но как в других аристократиях, так и в аристократии природы на одного благородного приходятся тысячи плебеев, на одного князя — миллионы простолюдинов, и большинство — это одна только чернь, mob, rabble, la canaille. При этом, конечно, между иерархией природы и условной иерархией государства существует вопиющий контраст, на устранение которого можно надеяться только в золотом веке. А покамест люди, очень высоко стоящие по той или по другой иерархии, имеют между собою то общее, что в большинстве случаев они живут в гордом одиночестве, — на что и намекает Байрон, говоря:
То feel me in the solitude of kings,
Without the power that makes them bear a crown.
(Profh. of Dante, с. I)
Ибо интеллект, это — начало дифференциации и следовательно, разделения; его различные степени, гораздо больше, чем степени простого образования, сообщают всякому другие понятия, вследствие чего каждый, в известной мере, живет к особом мире, где непосредственно встречается только с людьми равными ему, а к остальным может взывать лишь издали, пытаясь сделаться для них понятным. Значительные различия, существующие в степени и развитии интеллекта, раскрывают между человеком и человеком широкую пропасть, и ее в состоянии засыпать только доброе сердце, которое, в противоположность интеллекту, является началом единения, отождествляя всех людей с нашим собственным я. И все-таки эта связь остается чисто-моральной, — союзом интеллектуального характера она не может сделаться. Даже при сравнительно одинаковой степени образования разговор между великим умом и ординарным человеком напоминает совместное путешествие конного и пешего: скоро становится оно в тягость обоим и долго не может длиться. На короткое время всадник может, правда, спешиться и пойти вровень со своим товарищем, — но и в таком случае ему надо будет сильно бороться с нетерпением своего коня.
"Сверхчеловек": ловушка, чтобы побудить всех идеалистов - умирать; "Вечное возвращение" - ловушка, чтобы побудить всех пессимистов - сгинуть; "Сострадание как искушение" - ловушка, чтобы побудить всех сильных - "драться" (к войне и мискоммуникации). Одним словосочетанием: "воля к власти" (как модель дружбы, в древнегреческом смысле (а значит, и политическом; заодно - и любви, как ненависти полов, - в том числе и по отношению к Жизни ("Другая плясовая песнь" это модель отношений с жизнью)), в целом).
Корректно ли это высказывание? Нет. (Заратустра в четвёртом томе прямо говорит высшим людям, что хочет чтобы их больше погибало. Станет манипулятор так высказываться? Быть может, да, - но для аргументации, необходимой для этого вывода - конечно, нет.)
Корректно ли это высказывание? Нет. (Заратустра в четвёртом томе прямо говорит высшим людям, что хочет чтобы их больше погибало. Станет манипулятор так высказываться? Быть может, да, - но для аргументации, необходимой для этого вывода - конечно, нет.)
"Zarathustra" как формула: Имморалист, Анти-Христ, Свободный дух, - а значит, логически выводя: и - анти-нигилист. (Имморализм, а не аморальность что есть вторая форма дуального видения, то есть видение вне дихотомии, логически следует перед анти-нигилизмом, так как имморальность и свободомыслие есть свойство и умение не навязывать моральные точки зрения любым интерпретациям (мира).)
"Дионис" есть суть аффирмация (себя) имморалистической точки зрения на мир. ("Вечное возвращение" (мысль) - пролог к этому видению.)
54 Кб, 1768x270Формула нашего счастья: одно Да, одно Нет, одна прямая линия, одна цель.
Всякое возвышение типа «человек» было до сих пор - и будет всегда - делом аристократического общества, как общества, которое верит в длинную лестницу рангов и в разноценность людей и которому в некотором смысле нужно "рабство". Без пафоса дистанции, порождаемого воплощенным различием сословий, постоянной привычкой господствующей касты смотреть испытующе и свысока на повинующихся, служащих ей "орудием", и столь же постоянным упражнением ее в повиновении и повелевании, в овладевании и умении держать подчиненных на почтительном расстоянии, совершенно не мог бы иметь места другой, более таинственный пафос - стремление к увеличению дистанции в самой душе, достижение все более возвышенных, более редких, более отдаленных, более напряженных и широких состояний [сознания], словом, не могло бы иметь места именно возвышение типа «человек», продолжающееся «самопреодоление человека», - если употреблять моральную формулу в сверхморальном смысле.
Всякое возвышение типа «человек» было до сих пор - и будет всегда - делом аристократического общества, как общества, которое верит в длинную лестницу рангов и в разноценность людей и которому в некотором смысле нужно "рабство". Без пафоса дистанции, порождаемого воплощенным различием сословий, постоянной привычкой господствующей касты смотреть испытующе и свысока на повинующихся, служащих ей "орудием", и столь же постоянным упражнением ее в повиновении и повелевании, в овладевании и умении держать подчиненных на почтительном расстоянии, совершенно не мог бы иметь места другой, более таинственный пафос - стремление к увеличению дистанции в самой душе, достижение все более возвышенных, более редких, более отдаленных, более напряженных и широких состояний [сознания], словом, не могло бы иметь места именно возвышение типа «человек», продолжающееся «самопреодоление человека», - если употреблять моральную формулу в сверхморальном смысле.
"Я хочу раз навсегда не знать многого." – Мудрость Сознание полагает границы также и познанию...
Если некогда я простирал над собой тихое небо и на собственных крыльях стремился в свои небеса;
– если, играя, я плавал в глубинах света, и птица-мудрость [птица-самосознание] прилетала к свободе моей;
– и говорила мне так: "Взгляни, нет ни верха, ни низа! Всюду взмывай, вверх ли. вниз ли, – ты легкий! Пой! Перестань говорить!
– разве все слова не для тех, кто тяжел? Не лгут ли они тому, кто легок? Пой! Перестань говорить!":
– о, как не стремиться мне со всей страстью к Вечности и к брачному кольцу колец – к Кольцу Возвращения!
Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
Сознание как возвращение к действительности в каждый момент ("кольцо колец"), к "Вечности" (а значит - противоположность уходу в сон, противоположность стремлению к "sleepwalking").
(Животная часть "Само"/тела - живёт в настоящем, неисторически, человеческая часть "Само"/тела - занимается интерпретацией, "духовной волей к власти".)
Мы чужды себе, мы, познающие, мы сами чужды себе: на то имеется своя веская причина. Мы никогда не искали себя - как же могло случиться, чтобы мы однажды нашли себя? Справедливо сказано: "где сокровище ваше, там и сердце ваше"; наше сокровище там, где стоят улья нашего познания. Как прирожденные пчелы и медоносны духа мы всегда попутно заняты одним; в сердце нашем гнездится одна лишь забота - что бы "принести домой". Что до жизни вообще, до так называемых "переживаний" - кто из нас достаточно серьезен для этого? Или достаточно празден? С этими делами, боюсь, мы никогда не бывали действительно "у дел": к этому не лежит наше сердце - и даже наши уши! Скорее, как некто блаженно рассеянный и погруженный в себя мигом просыпается, когда часы изо всей силы бьют над его ухом свои полуденные двенадцать ударов, и спрашивает себя: "сколько же, собственно, пробило?", так и мы временами протираем себе задним числом уши и спрашиваем совсем удивленно, совсем озадаченно: "что же, собственно, такое мы пережили?" - больше того: "кто, собственно, мы такие?", и пересчитываем задним, как сказано, числом все вибрирующие двенадцать часовых ударов наших переживаний, нашей жизни, нашего существования - ах! и обсчитываемся при этом... Мы по необходимости остаемся чуждыми себе, мы не понимаем себя, мы должны путать себя с другими, извечным пребывает для нас положение: "Каждый наиболее далек самому себе" - в отношении самих себя мы не являемся "познающими"...
– если, играя, я плавал в глубинах света, и птица-мудрость [птица-самосознание] прилетала к свободе моей;
– и говорила мне так: "Взгляни, нет ни верха, ни низа! Всюду взмывай, вверх ли. вниз ли, – ты легкий! Пой! Перестань говорить!
– разве все слова не для тех, кто тяжел? Не лгут ли они тому, кто легок? Пой! Перестань говорить!":
– о, как не стремиться мне со всей страстью к Вечности и к брачному кольцу колец – к Кольцу Возвращения!
Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
Сознание как возвращение к действительности в каждый момент ("кольцо колец"), к "Вечности" (а значит - противоположность уходу в сон, противоположность стремлению к "sleepwalking").
(Животная часть "Само"/тела - живёт в настоящем, неисторически, человеческая часть "Само"/тела - занимается интерпретацией, "духовной волей к власти".)
Мы чужды себе, мы, познающие, мы сами чужды себе: на то имеется своя веская причина. Мы никогда не искали себя - как же могло случиться, чтобы мы однажды нашли себя? Справедливо сказано: "где сокровище ваше, там и сердце ваше"; наше сокровище там, где стоят улья нашего познания. Как прирожденные пчелы и медоносны духа мы всегда попутно заняты одним; в сердце нашем гнездится одна лишь забота - что бы "принести домой". Что до жизни вообще, до так называемых "переживаний" - кто из нас достаточно серьезен для этого? Или достаточно празден? С этими делами, боюсь, мы никогда не бывали действительно "у дел": к этому не лежит наше сердце - и даже наши уши! Скорее, как некто блаженно рассеянный и погруженный в себя мигом просыпается, когда часы изо всей силы бьют над его ухом свои полуденные двенадцать ударов, и спрашивает себя: "сколько же, собственно, пробило?", так и мы временами протираем себе задним числом уши и спрашиваем совсем удивленно, совсем озадаченно: "что же, собственно, такое мы пережили?" - больше того: "кто, собственно, мы такие?", и пересчитываем задним, как сказано, числом все вибрирующие двенадцать часовых ударов наших переживаний, нашей жизни, нашего существования - ах! и обсчитываемся при этом... Мы по необходимости остаемся чуждыми себе, мы не понимаем себя, мы должны путать себя с другими, извечным пребывает для нас положение: "Каждый наиболее далек самому себе" - в отношении самих себя мы не являемся "познающими"...
Если некогда я простирал над собой тихое небо и на собственных крыльях стремился в свои небеса;
– если, играя, я плавал в глубинах света, и птица-мудрость [птица-самосознание] прилетала к свободе моей;
– и говорила мне так: "Взгляни, нет ни верха, ни низа! Всюду взмывай, вверх ли. вниз ли, – ты легкий! Пой! Перестань говорить!
– разве все слова не для тех, кто тяжел? Не лгут ли они тому, кто легок? Пой! Перестань говорить!":
– о, как не стремиться мне со всей страстью к Вечности и к брачному кольцу колец – к Кольцу Возвращения!
Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
Сознание как возвращение к действительности в каждый момент ("кольцо колец"), к "Вечности" (а значит - противоположность уходу в сон, противоположность стремлению к "sleepwalking").
(Животная часть "Само"/тела - живёт в настоящем, неисторически, человеческая часть "Само"/тела - занимается интерпретацией, "духовной волей к власти".)
Мы чужды себе, мы, познающие, мы сами чужды себе: на то имеется своя веская причина. Мы никогда не искали себя - как же могло случиться, чтобы мы однажды нашли себя? Справедливо сказано: "где сокровище ваше, там и сердце ваше"; наше сокровище там, где стоят улья нашего познания. Как прирожденные пчелы и медоносны духа мы всегда попутно заняты одним; в сердце нашем гнездится одна лишь забота - что бы "принести домой". Что до жизни вообще, до так называемых "переживаний" - кто из нас достаточно серьезен для этого? Или достаточно празден? С этими делами, боюсь, мы никогда не бывали действительно "у дел": к этому не лежит наше сердце - и даже наши уши! Скорее, как некто блаженно рассеянный и погруженный в себя мигом просыпается, когда часы изо всей силы бьют над его ухом свои полуденные двенадцать ударов, и спрашивает себя: "сколько же, собственно, пробило?", так и мы временами протираем себе задним числом уши и спрашиваем совсем удивленно, совсем озадаченно: "что же, собственно, такое мы пережили?" - больше того: "кто, собственно, мы такие?", и пересчитываем задним, как сказано, числом все вибрирующие двенадцать часовых ударов наших переживаний, нашей жизни, нашего существования - ах! и обсчитываемся при этом... Мы по необходимости остаемся чуждыми себе, мы не понимаем себя, мы должны путать себя с другими, извечным пребывает для нас положение: "Каждый наиболее далек самому себе" - в отношении самих себя мы не являемся "познающими"...
– если, играя, я плавал в глубинах света, и птица-мудрость [птица-самосознание] прилетала к свободе моей;
– и говорила мне так: "Взгляни, нет ни верха, ни низа! Всюду взмывай, вверх ли. вниз ли, – ты легкий! Пой! Перестань говорить!
– разве все слова не для тех, кто тяжел? Не лгут ли они тому, кто легок? Пой! Перестань говорить!":
– о, как не стремиться мне со всей страстью к Вечности и к брачному кольцу колец – к Кольцу Возвращения!
Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!
Сознание как возвращение к действительности в каждый момент ("кольцо колец"), к "Вечности" (а значит - противоположность уходу в сон, противоположность стремлению к "sleepwalking").
(Животная часть "Само"/тела - живёт в настоящем, неисторически, человеческая часть "Само"/тела - занимается интерпретацией, "духовной волей к власти".)
Мы чужды себе, мы, познающие, мы сами чужды себе: на то имеется своя веская причина. Мы никогда не искали себя - как же могло случиться, чтобы мы однажды нашли себя? Справедливо сказано: "где сокровище ваше, там и сердце ваше"; наше сокровище там, где стоят улья нашего познания. Как прирожденные пчелы и медоносны духа мы всегда попутно заняты одним; в сердце нашем гнездится одна лишь забота - что бы "принести домой". Что до жизни вообще, до так называемых "переживаний" - кто из нас достаточно серьезен для этого? Или достаточно празден? С этими делами, боюсь, мы никогда не бывали действительно "у дел": к этому не лежит наше сердце - и даже наши уши! Скорее, как некто блаженно рассеянный и погруженный в себя мигом просыпается, когда часы изо всей силы бьют над его ухом свои полуденные двенадцать ударов, и спрашивает себя: "сколько же, собственно, пробило?", так и мы временами протираем себе задним числом уши и спрашиваем совсем удивленно, совсем озадаченно: "что же, собственно, такое мы пережили?" - больше того: "кто, собственно, мы такие?", и пересчитываем задним, как сказано, числом все вибрирующие двенадцать часовых ударов наших переживаний, нашей жизни, нашего существования - ах! и обсчитываемся при этом... Мы по необходимости остаемся чуждыми себе, мы не понимаем себя, мы должны путать себя с другими, извечным пребывает для нас положение: "Каждый наиболее далек самому себе" - в отношении самих себя мы не являемся "познающими"...
>>70595
какая нахуй моча, сумасшедший
Шопенгауэр всё это написал ещё когда Ницше на свете не было
"этот", "тот", - ты почему общаешься как старик с деменцией? им это хотя бы простительно
какая нахуй моча, сумасшедший
Шопенгауэр всё это написал ещё когда Ницше на свете не было
"этот", "тот", - ты почему общаешься как старик с деменцией? им это хотя бы простительно
Но с Шопенгауэром тоже проблем тьма, уже в начале WaWR он пишет, что Кант якобы представление "опустил", когда Кант ничего подобного не совершал, а просто переместил представление в "вещь-для-нас", феноменальное восприятие ноуменов. Ницше делает то же самое, только налагает неопределённое количество преобразований, понятие ноумена устраняет (имманентный мир служит как бы ноуменом, но лишь потому, что он полностью не воспринимается чувствами, а фильтруется, преобразуется и т.п.; короче это не схема Канта, в ней нет трансцендентальности; от Шопенгауэра он в конце концов вообще избавился), вдобавок вводит процессуальность восприятия (подобно позднему Уайтхеду, только Уайтхед расписал это досконально) и разрешает проблему причины и следствия (центральную для любой философии, то же is/ought деление).
Так что имхо лучше уж Кант, чем Шопенгауэр, или чем Гегель, которого Шопенгауэр так ненавидел. (Из пассажа выше видно что "физиономия" Гегеля - это его стиль письма, а не реальное лицо, в том числе, однако если это применять к Ницше и его критике "уродства" Сократа, то это не совпадает с критикой чтения и развития наук в BGE-192, где прямо сказано, что "вероятно и не было никакого лица", т.е. по стилю письма "лицо" для Ницше - не видно, для Ницше стиль письма - это "физиология", в каком-то смысле эквивалентная шопенгауэровской инсинуация). (Юм породил целую плеяду романтиков, что конечно не аргумент, но выглядит сомнительным достижением.)
Ну или Гераклит Анаксагор Платон.
Так что имхо лучше уж Кант, чем Шопенгауэр, или чем Гегель, которого Шопенгауэр так ненавидел. (Из пассажа выше видно что "физиономия" Гегеля - это его стиль письма, а не реальное лицо, в том числе, однако если это применять к Ницше и его критике "уродства" Сократа, то это не совпадает с критикой чтения и развития наук в BGE-192, где прямо сказано, что "вероятно и не было никакого лица", т.е. по стилю письма "лицо" для Ницше - не видно, для Ницше стиль письма - это "физиология", в каком-то смысле эквивалентная шопенгауэровской инсинуация). (Юм породил целую плеяду романтиков, что конечно не аргумент, но выглядит сомнительным достижением.)
Ну или Гераклит Анаксагор Платон.
>>70600
https://www.harc.ru/slovar/2289.html
>QED. Credo quia absurdum. Волк волку волк, а Фогельфрай воет ещё лучше чем волки
https://www.harc.ru/slovar/2289.html
>>70601
То есть ты настолько боишься быть обозванным филистером (таким же филистером-bildungsphalansterом как ты), что первое, что тебе пришло в голову, это налепить на меня этот нелепый ярлык? ахахах!
То есть ты настолько боишься быть обозванным филистером (таким же филистером-bildungsphalansterом как ты), что первое, что тебе пришло в голову, это налепить на меня этот нелепый ярлык? ахахах!
Заратустра - перс. Ницше - поляк. Следовательно, Ницше - это воля Аллаха.
Шах и мат, шииты ебаные.
Шах и мат, шииты ебаные.
Ницше, как совокупныйтезис: Rangordnung или "табель о рангах" между состояниями "систем" (в т.ч. государствами, религиями и прочим), а точнее - как Rangordnung "систем" ("тело есть только общественный строй многих душ") и сознаний.
Жизнь как "order of rank" сознаний, - и ничего кроме этого ("воля к власти").
"Сверхчеловек" как высшая возможная на исторический момент форма и состояние сознания, - понятие "Диониса".
О халкионическом начале, о легких ногах, о совмещении злобы и легкомыслия и обо всем, что вообще типично для типа Заратустры, никогда еще никто не мечтал как о существенном элементе величия. Заратустра именно в этой шири пространства, в этой доступности противоречиям чувствует себя наивысшим проявлением всего сущего; и когда услышат, как он это определяет, откажутся от поисков ему равного.
- [душа] сознание, имеющее очень длинную лестницу и могущая опуститься очень низко, -
- [душа] сознание самое обширное, которое далеко может бегать, блуждать и метаться в себе самом; самое необходимое, которое ради удовольствия бросается в случайность, -
- [душа] сознание сущее, которое погружается в становление; имущее, которое хочет войти в волю и в желание, -
- убегающее от себя самого и широкими кругами себя догоняющее; [душа] сознание самое умное [мудрое], которое тихонько приглашает к себе безумие, -
- наиболее себя любящее, в котором все вещи находят свое течение и свое противотечение, свой прилив и отлив -
Но это и есть понятие самого Диониса.
Тип "Заратустра". "Вот что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать."
Какой-нибудь Гете, какой-нибудь Шекспир ни минуты не могли бы дышать в этой атмосфере чудовищной страсти и высоты, Данте в сравнении с Заратустрой есть только верующий, а не тот, кто создает впервые истину, управляющий миром дух, рок, - поэты Веды суть только священники, и не достойны даже развязать ремни башмаков Заратустры; но все это есть еще минимум и не дает никакого понятия о той дистанции, о том лазурном одиночестве, в котором живет это произведение. У Заратустры есть вечное право сказать: “я замыкаю круги вокруг себя и священные границы; все меньше поднимающихся со мною на все более высокие горы; я строю хребет из все более священных гор”. Пусть соединят воедино дух и доброту всех великих душ: и совокупно не были бы они в состоянии произнести хотя бы одну речь Заратустры.
Природа, а не Ману отделяет одних - по преимуществу сильных духом, других - по преимуществу сильных мускулами и темпераментом и третьих, не выдающихся ни тем, ни другим - посредственных: последние, как большинство, первые, как элита. Высшая каста - я называю её кастой немногих - имеет, будучи совершенной, также и преимущества немногих: это значит - быть земными представителями счастья, красоты, доброты. Только наиболее одарённые духовно люди имеют разрешение на красоту, на прекрасное; только у них доброта не есть слабость. Pulchrum est paucorum hominum: доброе есть преимущество. Ничто так не возбраняется им, как дурные манеры, или пессимистический взгляд, глаз, который всё видит в дурном свете, или даже негодование на общую картину мира. Негодование - это преимущество чандалы; также и пессимизм. “Мир совершенен” - так говорит инстинкт духовно одарённых, инстинкт, утверждающий жизнь: “несовершенство, всё, что стоит ниже нас, дистанция, пафос дистанции, сама чандала, - всё принадлежит к этому совершенству”. Духовно одарённые, как самые сильные, находят своё счастье там, где другие нашли бы свою погибель, - в лабиринте, в жестокости к себе и другим, в исканиях; их удовольствие - это самопринуждение; аскетизм делается у них природой, потребностью, инстинктом. Трудную задачу считают они привилегией; играть тяжестями, которые могут раздавить других, - это их отдых... Познание для них форма подвижничества. - Такой род людей более всех достоин почтения - это не исключает того, что они самые весёлые, радушные люди. Они господствуют не потому, что хотят, но потому, что они существуют; им не предоставлена свобода быть вторыми.
Не река грозит вам опасностью, не она положит конец добру и злу вашему, о мудрейшие: но опасна сама воля к власти – неистощимая, оплодотворяющая воля самой жизни.
...
Что бы ни созидала я и как бы ни любила творение свое, – и ему, и любви своей должна я стать противницей; так хочет воля моя.
И сам ты, познающий, ты всего лишь тропа и след воли моей: поистине, моя воля к власти идет ногами твоей воли к истине!
Тот, кто возвестил о "воле к существованию", прошел мимо истины; этой воли не существует!
Ибо то, чего нет, не может хотеть; а то, что есть, не захочет быть, ибо уже есть!
Только там, где есть жизнь, есть и воля: но не воля к жизни – воля к власти! Так учу я тебя.
Многое ценит живущий выше, чем жизнь; но и в самой оценке этой говорит воля к власти!
Жизнь как "order of rank" сознаний, - и ничего кроме этого ("воля к власти").
"Сверхчеловек" как высшая возможная на исторический момент форма и состояние сознания, - понятие "Диониса".
О халкионическом начале, о легких ногах, о совмещении злобы и легкомыслия и обо всем, что вообще типично для типа Заратустры, никогда еще никто не мечтал как о существенном элементе величия. Заратустра именно в этой шири пространства, в этой доступности противоречиям чувствует себя наивысшим проявлением всего сущего; и когда услышат, как он это определяет, откажутся от поисков ему равного.
- [душа] сознание, имеющее очень длинную лестницу и могущая опуститься очень низко, -
- [душа] сознание самое обширное, которое далеко может бегать, блуждать и метаться в себе самом; самое необходимое, которое ради удовольствия бросается в случайность, -
- [душа] сознание сущее, которое погружается в становление; имущее, которое хочет войти в волю и в желание, -
- убегающее от себя самого и широкими кругами себя догоняющее; [душа] сознание самое умное [мудрое], которое тихонько приглашает к себе безумие, -
- наиболее себя любящее, в котором все вещи находят свое течение и свое противотечение, свой прилив и отлив -
Но это и есть понятие самого Диониса.
Тип "Заратустра". "Вот что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать."
Какой-нибудь Гете, какой-нибудь Шекспир ни минуты не могли бы дышать в этой атмосфере чудовищной страсти и высоты, Данте в сравнении с Заратустрой есть только верующий, а не тот, кто создает впервые истину, управляющий миром дух, рок, - поэты Веды суть только священники, и не достойны даже развязать ремни башмаков Заратустры; но все это есть еще минимум и не дает никакого понятия о той дистанции, о том лазурном одиночестве, в котором живет это произведение. У Заратустры есть вечное право сказать: “я замыкаю круги вокруг себя и священные границы; все меньше поднимающихся со мною на все более высокие горы; я строю хребет из все более священных гор”. Пусть соединят воедино дух и доброту всех великих душ: и совокупно не были бы они в состоянии произнести хотя бы одну речь Заратустры.
Природа, а не Ману отделяет одних - по преимуществу сильных духом, других - по преимуществу сильных мускулами и темпераментом и третьих, не выдающихся ни тем, ни другим - посредственных: последние, как большинство, первые, как элита. Высшая каста - я называю её кастой немногих - имеет, будучи совершенной, также и преимущества немногих: это значит - быть земными представителями счастья, красоты, доброты. Только наиболее одарённые духовно люди имеют разрешение на красоту, на прекрасное; только у них доброта не есть слабость. Pulchrum est paucorum hominum: доброе есть преимущество. Ничто так не возбраняется им, как дурные манеры, или пессимистический взгляд, глаз, который всё видит в дурном свете, или даже негодование на общую картину мира. Негодование - это преимущество чандалы; также и пессимизм. “Мир совершенен” - так говорит инстинкт духовно одарённых, инстинкт, утверждающий жизнь: “несовершенство, всё, что стоит ниже нас, дистанция, пафос дистанции, сама чандала, - всё принадлежит к этому совершенству”. Духовно одарённые, как самые сильные, находят своё счастье там, где другие нашли бы свою погибель, - в лабиринте, в жестокости к себе и другим, в исканиях; их удовольствие - это самопринуждение; аскетизм делается у них природой, потребностью, инстинктом. Трудную задачу считают они привилегией; играть тяжестями, которые могут раздавить других, - это их отдых... Познание для них форма подвижничества. - Такой род людей более всех достоин почтения - это не исключает того, что они самые весёлые, радушные люди. Они господствуют не потому, что хотят, но потому, что они существуют; им не предоставлена свобода быть вторыми.
Не река грозит вам опасностью, не она положит конец добру и злу вашему, о мудрейшие: но опасна сама воля к власти – неистощимая, оплодотворяющая воля самой жизни.
...
Что бы ни созидала я и как бы ни любила творение свое, – и ему, и любви своей должна я стать противницей; так хочет воля моя.
И сам ты, познающий, ты всего лишь тропа и след воли моей: поистине, моя воля к власти идет ногами твоей воли к истине!
Тот, кто возвестил о "воле к существованию", прошел мимо истины; этой воли не существует!
Ибо то, чего нет, не может хотеть; а то, что есть, не захочет быть, ибо уже есть!
Только там, где есть жизнь, есть и воля: но не воля к жизни – воля к власти! Так учу я тебя.
Многое ценит живущий выше, чем жизнь; но и в самой оценке этой говорит воля к власти!
Ницше, как совокупныйтезис: Rangordnung или "табель о рангах" между состояниями "систем" (в т.ч. государствами, религиями и прочим), а точнее - как Rangordnung "систем" ("тело есть только общественный строй многих душ") и сознаний.
Жизнь как "order of rank" сознаний, - и ничего кроме этого ("воля к власти").
"Сверхчеловек" как высшая возможная на исторический момент форма и состояние сознания, - понятие "Диониса".
О халкионическом начале, о легких ногах, о совмещении злобы и легкомыслия и обо всем, что вообще типично для типа Заратустры, никогда еще никто не мечтал как о существенном элементе величия. Заратустра именно в этой шири пространства, в этой доступности противоречиям чувствует себя наивысшим проявлением всего сущего; и когда услышат, как он это определяет, откажутся от поисков ему равного.
- [душа] сознание, имеющее очень длинную лестницу и могущая опуститься очень низко, -
- [душа] сознание самое обширное, которое далеко может бегать, блуждать и метаться в себе самом; самое необходимое, которое ради удовольствия бросается в случайность, -
- [душа] сознание сущее, которое погружается в становление; имущее, которое хочет войти в волю и в желание, -
- убегающее от себя самого и широкими кругами себя догоняющее; [душа] сознание самое умное [мудрое], которое тихонько приглашает к себе безумие, -
- наиболее себя любящее, в котором все вещи находят свое течение и свое противотечение, свой прилив и отлив -
Но это и есть понятие самого Диониса.
Тип "Заратустра". "Вот что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать."
Какой-нибудь Гете, какой-нибудь Шекспир ни минуты не могли бы дышать в этой атмосфере чудовищной страсти и высоты, Данте в сравнении с Заратустрой есть только верующий, а не тот, кто создает впервые истину, управляющий миром дух, рок, - поэты Веды суть только священники, и не достойны даже развязать ремни башмаков Заратустры; но все это есть еще минимум и не дает никакого понятия о той дистанции, о том лазурном одиночестве, в котором живет это произведение. У Заратустры есть вечное право сказать: “я замыкаю круги вокруг себя и священные границы; все меньше поднимающихся со мною на все более высокие горы; я строю хребет из все более священных гор”. Пусть соединят воедино дух и доброту всех великих душ: и совокупно не были бы они в состоянии произнести хотя бы одну речь Заратустры.
Природа, а не Ману отделяет одних - по преимуществу сильных духом, других - по преимуществу сильных мускулами и темпераментом и третьих, не выдающихся ни тем, ни другим - посредственных: последние, как большинство, первые, как элита. Высшая каста - я называю её кастой немногих - имеет, будучи совершенной, также и преимущества немногих: это значит - быть земными представителями счастья, красоты, доброты. Только наиболее одарённые духовно люди имеют разрешение на красоту, на прекрасное; только у них доброта не есть слабость. Pulchrum est paucorum hominum: доброе есть преимущество. Ничто так не возбраняется им, как дурные манеры, или пессимистический взгляд, глаз, который всё видит в дурном свете, или даже негодование на общую картину мира. Негодование - это преимущество чандалы; также и пессимизм. “Мир совершенен” - так говорит инстинкт духовно одарённых, инстинкт, утверждающий жизнь: “несовершенство, всё, что стоит ниже нас, дистанция, пафос дистанции, сама чандала, - всё принадлежит к этому совершенству”. Духовно одарённые, как самые сильные, находят своё счастье там, где другие нашли бы свою погибель, - в лабиринте, в жестокости к себе и другим, в исканиях; их удовольствие - это самопринуждение; аскетизм делается у них природой, потребностью, инстинктом. Трудную задачу считают они привилегией; играть тяжестями, которые могут раздавить других, - это их отдых... Познание для них форма подвижничества. - Такой род людей более всех достоин почтения - это не исключает того, что они самые весёлые, радушные люди. Они господствуют не потому, что хотят, но потому, что они существуют; им не предоставлена свобода быть вторыми.
Не река грозит вам опасностью, не она положит конец добру и злу вашему, о мудрейшие: но опасна сама воля к власти – неистощимая, оплодотворяющая воля самой жизни.
...
Что бы ни созидала я и как бы ни любила творение свое, – и ему, и любви своей должна я стать противницей; так хочет воля моя.
И сам ты, познающий, ты всего лишь тропа и след воли моей: поистине, моя воля к власти идет ногами твоей воли к истине!
Тот, кто возвестил о "воле к существованию", прошел мимо истины; этой воли не существует!
Ибо то, чего нет, не может хотеть; а то, что есть, не захочет быть, ибо уже есть!
Только там, где есть жизнь, есть и воля: но не воля к жизни – воля к власти! Так учу я тебя.
Многое ценит живущий выше, чем жизнь; но и в самой оценке этой говорит воля к власти!
Жизнь как "order of rank" сознаний, - и ничего кроме этого ("воля к власти").
"Сверхчеловек" как высшая возможная на исторический момент форма и состояние сознания, - понятие "Диониса".
О халкионическом начале, о легких ногах, о совмещении злобы и легкомыслия и обо всем, что вообще типично для типа Заратустры, никогда еще никто не мечтал как о существенном элементе величия. Заратустра именно в этой шири пространства, в этой доступности противоречиям чувствует себя наивысшим проявлением всего сущего; и когда услышат, как он это определяет, откажутся от поисков ему равного.
- [душа] сознание, имеющее очень длинную лестницу и могущая опуститься очень низко, -
- [душа] сознание самое обширное, которое далеко может бегать, блуждать и метаться в себе самом; самое необходимое, которое ради удовольствия бросается в случайность, -
- [душа] сознание сущее, которое погружается в становление; имущее, которое хочет войти в волю и в желание, -
- убегающее от себя самого и широкими кругами себя догоняющее; [душа] сознание самое умное [мудрое], которое тихонько приглашает к себе безумие, -
- наиболее себя любящее, в котором все вещи находят свое течение и свое противотечение, свой прилив и отлив -
Но это и есть понятие самого Диониса.
Тип "Заратустра". "Вот что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать."
Какой-нибудь Гете, какой-нибудь Шекспир ни минуты не могли бы дышать в этой атмосфере чудовищной страсти и высоты, Данте в сравнении с Заратустрой есть только верующий, а не тот, кто создает впервые истину, управляющий миром дух, рок, - поэты Веды суть только священники, и не достойны даже развязать ремни башмаков Заратустры; но все это есть еще минимум и не дает никакого понятия о той дистанции, о том лазурном одиночестве, в котором живет это произведение. У Заратустры есть вечное право сказать: “я замыкаю круги вокруг себя и священные границы; все меньше поднимающихся со мною на все более высокие горы; я строю хребет из все более священных гор”. Пусть соединят воедино дух и доброту всех великих душ: и совокупно не были бы они в состоянии произнести хотя бы одну речь Заратустры.
Природа, а не Ману отделяет одних - по преимуществу сильных духом, других - по преимуществу сильных мускулами и темпераментом и третьих, не выдающихся ни тем, ни другим - посредственных: последние, как большинство, первые, как элита. Высшая каста - я называю её кастой немногих - имеет, будучи совершенной, также и преимущества немногих: это значит - быть земными представителями счастья, красоты, доброты. Только наиболее одарённые духовно люди имеют разрешение на красоту, на прекрасное; только у них доброта не есть слабость. Pulchrum est paucorum hominum: доброе есть преимущество. Ничто так не возбраняется им, как дурные манеры, или пессимистический взгляд, глаз, который всё видит в дурном свете, или даже негодование на общую картину мира. Негодование - это преимущество чандалы; также и пессимизм. “Мир совершенен” - так говорит инстинкт духовно одарённых, инстинкт, утверждающий жизнь: “несовершенство, всё, что стоит ниже нас, дистанция, пафос дистанции, сама чандала, - всё принадлежит к этому совершенству”. Духовно одарённые, как самые сильные, находят своё счастье там, где другие нашли бы свою погибель, - в лабиринте, в жестокости к себе и другим, в исканиях; их удовольствие - это самопринуждение; аскетизм делается у них природой, потребностью, инстинктом. Трудную задачу считают они привилегией; играть тяжестями, которые могут раздавить других, - это их отдых... Познание для них форма подвижничества. - Такой род людей более всех достоин почтения - это не исключает того, что они самые весёлые, радушные люди. Они господствуют не потому, что хотят, но потому, что они существуют; им не предоставлена свобода быть вторыми.
Не река грозит вам опасностью, не она положит конец добру и злу вашему, о мудрейшие: но опасна сама воля к власти – неистощимая, оплодотворяющая воля самой жизни.
...
Что бы ни созидала я и как бы ни любила творение свое, – и ему, и любви своей должна я стать противницей; так хочет воля моя.
И сам ты, познающий, ты всего лишь тропа и след воли моей: поистине, моя воля к власти идет ногами твоей воли к истине!
Тот, кто возвестил о "воле к существованию", прошел мимо истины; этой воли не существует!
Ибо то, чего нет, не может хотеть; а то, что есть, не захочет быть, ибо уже есть!
Только там, где есть жизнь, есть и воля: но не воля к жизни – воля к власти! Так учу я тебя.
Многое ценит живущий выше, чем жизнь; но и в самой оценке этой говорит воля к власти!
ограниченность набора форм и состояний сознания [разум/могущество] = ограниченность в словарном запасе / словаре-вокабуляре [добродетель/красота] = ограниченность в возможностях и власти [счастье/счастье] [in short: культура]
>>70600
что ты несёшь прокаженный, что за ересь? какой бог во плоти, какие версии себя, какая воля к власти!? изыди бес! и сапог мочи с собой забери скорее!
что ты несёшь прокаженный, что за ересь? какой бог во плоти, какие версии себя, какая воля к власти!? изыди бес! и сапог мочи с собой забери скорее!
76 Кб, 1830x358вообще, одновременно
>>70631
действительно иллюстрация
с одной стороны "довандалился", якобы
с другой стороны, никогда здесь содержательного дискурса и не было, только отвлечённость и эскапизм
что возвращает к...
>>70629
QED: не философия здесь кому-то была нужна, а только, как выразился Лакан, - Господин. Что-то (а не кто-то - "кто-то", как персона, вызывает неодолимый рессентимент), чему не стыдно подчиняться, из чего можно почерпнуть чувство гордости, страсти, быть может (но не обязательно) власти, и удовлетворения. Зеркало "души" (сознания, "личности"). Ничего другого. (Итого "Бог" как зонтичный концепт для разновидностей сознания, собирающихся по одному-единственному "мотиву" - цепочке следоствий в речевых связях, побуждающих действовать A или B, и которым невозможно сопротивляться, - а если им не выходит противиться, значит, это - Господин? это - Бог, это - Истина...)
/ph есть по своей сути филиал /re, и никогда чем-то другим не был; даже нейрошиз веровал, будучи как сциентист, и эту преграду собственного сознания он так и не смог - преодолеть...
Является очевидным, что Фуко представляет свою работу и задачу философии как ответ на ограничение разумности, которое лежит в предпосылках использования понятий на уровне savoir (знания). Задача философии как «критической активности мысли над самой собой» заключается не в оценке данных убеждений, а в том, чтобы сделать доступными для рационального контроля их концептуальные предпосылки, что позволяет их пересмотр и, в этом смысле, преодоление ограничений, которые изначально казались неизбежными. Поэтому, чтобы отличить критику в этом смысле от идеологической критики, можно назвать ее критикой конституции. Как поясняет Оуэн, это два различных проекта, которые стремятся освободить понимание от самоналоженных нефизических ограничений. Эти два рода критики различаются, потому что они соответствуют двум разным видам ограничений, действующих на уровне убеждений и понятий соответственно. Это ключевое различие Фуко не учитывает, когда он отмечает, что центральной задачей как немецкой критической теории, так и французской эпистемологии является исследование «разума, который […] не имеет эффекта преодоления, но при условии, что он освобождается от самого себя.»
Понимание Фуко ограничения как предела разумности встроено в саму идею археологии знания. В статье «Что такое Просвещение?» эта идея проявляется в ключевом обсуждении критики как «позиции ограничения», задача которой заключается в исследовании «что является частью того, что единично, случайно и обусловлено произвольными ограничениями в том, что дается нам как универсальное, необходимое, обязательное.» Несколько страниц ранее Фуко обозначает эти пределы как «настоящие пределы необходимого». Таким образом, мы встречаем основную идею археологии знания в центре задачи критики, в том специфическом смысле, в котором Фуко ее пропагандирует. Другими словами, настоящие пределы необходимого функционируют как историческое априори. Они составляют концептуальную форму определенного типа опыта. Это не обязательно противоречит концепции трансцендентальных условий Канта, потому что они необходимы для всего человеческого опыта, но не являются достаточными для какого-либо из них. Поэтому утверждение, что Фуко историзирует или натурализует трансцендентальное, не является, строго говоря, точным. Действительно, Фуко предостерегает от такого прочтения в «Археологии знания», утверждая, что «ничто не было бы более забавным, но более неточным, чем представить это историческое априори как формальное априори, которое, кроме того, наделено историей: великой фигурой, которая пуста и не двигается, возникшей однажды на поверхности времени, которая актуализировала (faire valoir) тиранию над мыслями людей, от которой никто не мог бы убежать, а затем внезапно исчезла, когда событие, которое могло бы это предсказать, не произошло — синкопированное трансцендентальное, игра форм, мигающих то здесь, то там». Формальное априори и историческое априори не имеют одинакового уровня и природы: если они пересекаются, это потому, что принадлежат двум разным измерениям.» Поэтому, чтобы понять критический проект Фуко, важно объяснить, почему и как нечто в мысли «дается нам как универсальное, необходимое, обязательное», если оно, на самом деле, «единично, случайно и обусловлено произвольными ограничениями».
>>70631
действительно иллюстрация
с одной стороны "довандалился", якобы
с другой стороны, никогда здесь содержательного дискурса и не было, только отвлечённость и эскапизм
что возвращает к...
>>70629
>эти апелляции к криво построенной религии, которая не может даже нормально артикулировать концепцию Бога, полную самоотмен, шизофрении и противоречий
QED: не философия здесь кому-то была нужна, а только, как выразился Лакан, - Господин. Что-то (а не кто-то - "кто-то", как персона, вызывает неодолимый рессентимент), чему не стыдно подчиняться, из чего можно почерпнуть чувство гордости, страсти, быть может (но не обязательно) власти, и удовлетворения. Зеркало "души" (сознания, "личности"). Ничего другого. (Итого "Бог" как зонтичный концепт для разновидностей сознания, собирающихся по одному-единственному "мотиву" - цепочке следоствий в речевых связях, побуждающих действовать A или B, и которым невозможно сопротивляться, - а если им не выходит противиться, значит, это - Господин? это - Бог, это - Истина...)
/ph есть по своей сути филиал /re, и никогда чем-то другим не был; даже нейрошиз веровал, будучи как сциентист, и эту преграду собственного сознания он так и не смог - преодолеть...
Является очевидным, что Фуко представляет свою работу и задачу философии как ответ на ограничение разумности, которое лежит в предпосылках использования понятий на уровне savoir (знания). Задача философии как «критической активности мысли над самой собой» заключается не в оценке данных убеждений, а в том, чтобы сделать доступными для рационального контроля их концептуальные предпосылки, что позволяет их пересмотр и, в этом смысле, преодоление ограничений, которые изначально казались неизбежными. Поэтому, чтобы отличить критику в этом смысле от идеологической критики, можно назвать ее критикой конституции. Как поясняет Оуэн, это два различных проекта, которые стремятся освободить понимание от самоналоженных нефизических ограничений. Эти два рода критики различаются, потому что они соответствуют двум разным видам ограничений, действующих на уровне убеждений и понятий соответственно. Это ключевое различие Фуко не учитывает, когда он отмечает, что центральной задачей как немецкой критической теории, так и французской эпистемологии является исследование «разума, который […] не имеет эффекта преодоления, но при условии, что он освобождается от самого себя.»
Понимание Фуко ограничения как предела разумности встроено в саму идею археологии знания. В статье «Что такое Просвещение?» эта идея проявляется в ключевом обсуждении критики как «позиции ограничения», задача которой заключается в исследовании «что является частью того, что единично, случайно и обусловлено произвольными ограничениями в том, что дается нам как универсальное, необходимое, обязательное.» Несколько страниц ранее Фуко обозначает эти пределы как «настоящие пределы необходимого». Таким образом, мы встречаем основную идею археологии знания в центре задачи критики, в том специфическом смысле, в котором Фуко ее пропагандирует. Другими словами, настоящие пределы необходимого функционируют как историческое априори. Они составляют концептуальную форму определенного типа опыта. Это не обязательно противоречит концепции трансцендентальных условий Канта, потому что они необходимы для всего человеческого опыта, но не являются достаточными для какого-либо из них. Поэтому утверждение, что Фуко историзирует или натурализует трансцендентальное, не является, строго говоря, точным. Действительно, Фуко предостерегает от такого прочтения в «Археологии знания», утверждая, что «ничто не было бы более забавным, но более неточным, чем представить это историческое априори как формальное априори, которое, кроме того, наделено историей: великой фигурой, которая пуста и не двигается, возникшей однажды на поверхности времени, которая актуализировала (faire valoir) тиранию над мыслями людей, от которой никто не мог бы убежать, а затем внезапно исчезла, когда событие, которое могло бы это предсказать, не произошло — синкопированное трансцендентальное, игра форм, мигающих то здесь, то там». Формальное априори и историческое априори не имеют одинакового уровня и природы: если они пересекаются, это потому, что принадлежат двум разным измерениям.» Поэтому, чтобы понять критический проект Фуко, важно объяснить, почему и как нечто в мысли «дается нам как универсальное, необходимое, обязательное», если оно, на самом деле, «единично, случайно и обусловлено произвольными ограничениями».
76 Кб, 1830x358вообще, одновременно
>>70631
действительно иллюстрация
с одной стороны "довандалился", якобы
с другой стороны, никогда здесь содержательного дискурса и не было, только отвлечённость и эскапизм
что возвращает к...
>>70629
QED: не философия здесь кому-то была нужна, а только, как выразился Лакан, - Господин. Что-то (а не кто-то - "кто-то", как персона, вызывает неодолимый рессентимент), чему не стыдно подчиняться, из чего можно почерпнуть чувство гордости, страсти, быть может (но не обязательно) власти, и удовлетворения. Зеркало "души" (сознания, "личности"). Ничего другого. (Итого "Бог" как зонтичный концепт для разновидностей сознания, собирающихся по одному-единственному "мотиву" - цепочке следоствий в речевых связях, побуждающих действовать A или B, и которым невозможно сопротивляться, - а если им не выходит противиться, значит, это - Господин? это - Бог, это - Истина...)
/ph есть по своей сути филиал /re, и никогда чем-то другим не был; даже нейрошиз веровал, будучи как сциентист, и эту преграду собственного сознания он так и не смог - преодолеть...
Является очевидным, что Фуко представляет свою работу и задачу философии как ответ на ограничение разумности, которое лежит в предпосылках использования понятий на уровне savoir (знания). Задача философии как «критической активности мысли над самой собой» заключается не в оценке данных убеждений, а в том, чтобы сделать доступными для рационального контроля их концептуальные предпосылки, что позволяет их пересмотр и, в этом смысле, преодоление ограничений, которые изначально казались неизбежными. Поэтому, чтобы отличить критику в этом смысле от идеологической критики, можно назвать ее критикой конституции. Как поясняет Оуэн, это два различных проекта, которые стремятся освободить понимание от самоналоженных нефизических ограничений. Эти два рода критики различаются, потому что они соответствуют двум разным видам ограничений, действующих на уровне убеждений и понятий соответственно. Это ключевое различие Фуко не учитывает, когда он отмечает, что центральной задачей как немецкой критической теории, так и французской эпистемологии является исследование «разума, который […] не имеет эффекта преодоления, но при условии, что он освобождается от самого себя.»
Понимание Фуко ограничения как предела разумности встроено в саму идею археологии знания. В статье «Что такое Просвещение?» эта идея проявляется в ключевом обсуждении критики как «позиции ограничения», задача которой заключается в исследовании «что является частью того, что единично, случайно и обусловлено произвольными ограничениями в том, что дается нам как универсальное, необходимое, обязательное.» Несколько страниц ранее Фуко обозначает эти пределы как «настоящие пределы необходимого». Таким образом, мы встречаем основную идею археологии знания в центре задачи критики, в том специфическом смысле, в котором Фуко ее пропагандирует. Другими словами, настоящие пределы необходимого функционируют как историческое априори. Они составляют концептуальную форму определенного типа опыта. Это не обязательно противоречит концепции трансцендентальных условий Канта, потому что они необходимы для всего человеческого опыта, но не являются достаточными для какого-либо из них. Поэтому утверждение, что Фуко историзирует или натурализует трансцендентальное, не является, строго говоря, точным. Действительно, Фуко предостерегает от такого прочтения в «Археологии знания», утверждая, что «ничто не было бы более забавным, но более неточным, чем представить это историческое априори как формальное априори, которое, кроме того, наделено историей: великой фигурой, которая пуста и не двигается, возникшей однажды на поверхности времени, которая актуализировала (faire valoir) тиранию над мыслями людей, от которой никто не мог бы убежать, а затем внезапно исчезла, когда событие, которое могло бы это предсказать, не произошло — синкопированное трансцендентальное, игра форм, мигающих то здесь, то там». Формальное априори и историческое априори не имеют одинакового уровня и природы: если они пересекаются, это потому, что принадлежат двум разным измерениям.» Поэтому, чтобы понять критический проект Фуко, важно объяснить, почему и как нечто в мысли «дается нам как универсальное, необходимое, обязательное», если оно, на самом деле, «единично, случайно и обусловлено произвольными ограничениями».
>>70631
действительно иллюстрация
с одной стороны "довандалился", якобы
с другой стороны, никогда здесь содержательного дискурса и не было, только отвлечённость и эскапизм
что возвращает к...
>>70629
>эти апелляции к криво построенной религии, которая не может даже нормально артикулировать концепцию Бога, полную самоотмен, шизофрении и противоречий
QED: не философия здесь кому-то была нужна, а только, как выразился Лакан, - Господин. Что-то (а не кто-то - "кто-то", как персона, вызывает неодолимый рессентимент), чему не стыдно подчиняться, из чего можно почерпнуть чувство гордости, страсти, быть может (но не обязательно) власти, и удовлетворения. Зеркало "души" (сознания, "личности"). Ничего другого. (Итого "Бог" как зонтичный концепт для разновидностей сознания, собирающихся по одному-единственному "мотиву" - цепочке следоствий в речевых связях, побуждающих действовать A или B, и которым невозможно сопротивляться, - а если им не выходит противиться, значит, это - Господин? это - Бог, это - Истина...)
/ph есть по своей сути филиал /re, и никогда чем-то другим не был; даже нейрошиз веровал, будучи как сциентист, и эту преграду собственного сознания он так и не смог - преодолеть...
Является очевидным, что Фуко представляет свою работу и задачу философии как ответ на ограничение разумности, которое лежит в предпосылках использования понятий на уровне savoir (знания). Задача философии как «критической активности мысли над самой собой» заключается не в оценке данных убеждений, а в том, чтобы сделать доступными для рационального контроля их концептуальные предпосылки, что позволяет их пересмотр и, в этом смысле, преодоление ограничений, которые изначально казались неизбежными. Поэтому, чтобы отличить критику в этом смысле от идеологической критики, можно назвать ее критикой конституции. Как поясняет Оуэн, это два различных проекта, которые стремятся освободить понимание от самоналоженных нефизических ограничений. Эти два рода критики различаются, потому что они соответствуют двум разным видам ограничений, действующих на уровне убеждений и понятий соответственно. Это ключевое различие Фуко не учитывает, когда он отмечает, что центральной задачей как немецкой критической теории, так и французской эпистемологии является исследование «разума, который […] не имеет эффекта преодоления, но при условии, что он освобождается от самого себя.»
Понимание Фуко ограничения как предела разумности встроено в саму идею археологии знания. В статье «Что такое Просвещение?» эта идея проявляется в ключевом обсуждении критики как «позиции ограничения», задача которой заключается в исследовании «что является частью того, что единично, случайно и обусловлено произвольными ограничениями в том, что дается нам как универсальное, необходимое, обязательное.» Несколько страниц ранее Фуко обозначает эти пределы как «настоящие пределы необходимого». Таким образом, мы встречаем основную идею археологии знания в центре задачи критики, в том специфическом смысле, в котором Фуко ее пропагандирует. Другими словами, настоящие пределы необходимого функционируют как историческое априори. Они составляют концептуальную форму определенного типа опыта. Это не обязательно противоречит концепции трансцендентальных условий Канта, потому что они необходимы для всего человеческого опыта, но не являются достаточными для какого-либо из них. Поэтому утверждение, что Фуко историзирует или натурализует трансцендентальное, не является, строго говоря, точным. Действительно, Фуко предостерегает от такого прочтения в «Археологии знания», утверждая, что «ничто не было бы более забавным, но более неточным, чем представить это историческое априори как формальное априори, которое, кроме того, наделено историей: великой фигурой, которая пуста и не двигается, возникшей однажды на поверхности времени, которая актуализировала (faire valoir) тиранию над мыслями людей, от которой никто не мог бы убежать, а затем внезапно исчезла, когда событие, которое могло бы это предсказать, не произошло — синкопированное трансцендентальное, игра форм, мигающих то здесь, то там». Формальное априори и историческое априори не имеют одинакового уровня и природы: если они пересекаются, это потому, что принадлежат двум разным измерениям.» Поэтому, чтобы понять критический проект Фуко, важно объяснить, почему и как нечто в мысли «дается нам как универсальное, необходимое, обязательное», если оно, на самом деле, «единично, случайно и обусловлено произвольными ограничениями».
Что может быть нашим учением? — Что никто не даёт человеку его свойства, ни Бог, ни общество, ни его родители и предки, ни он сам (— абсурдность последней отвергнутой здесь концепции, как «интеллектуальной [интеллигибельной] свободы» Канта, возможно, уже преподавалась Платоном). Никто не несёт ответственности за то, что он вообще существует, что он такой, какой он есть, что он находится в этих обстоятельствах, в этой среде. Фатальность его сущности неотделима от фатальности всего того, что было и что будет. Он не является следствием какого-либо намерения, воли или цели, с ним не пытаются достичь «идеала человека», «идеала счастья» или «идеала морали» — абсурдно пытаться навязать его сущности какой-то цель. Мы придумали понятие «цели»: в реальности цели нет... Он необходим, он кусок судьбы, он часть целого, он в целом, — нет ничего, что могло бы исправить, измерить, сравнить или осудить наше бытие, ведь это означало бы судить, измерять, сравнивать целое... Но нет ничего, кроме целого! — То, что никто больше не может быть обвинён, что форма бытия не может быть сведена к первопричине [causa sui], что мир не является ни сенсорным, ни «духовным» единством, вот что является великим освобождением, — именно это восстанавливает невиновность становления... Понятие «Бог» до сих пор было главным возражением против существования... Мы отрицаем Бога, мы отрицаем ответственность перед Богом: именно этим мы освобождаем мир. —
Но это старая, вечная история: что случилось некогда со стоиками, то случается еще и ныне, как только какая-нибудь философия начинает верить в самое себя. Она всегда создает мир по своему образу и подобию, она не может иначе; философия сама есть этот тиранический инстинкт, духовная воля к власти, к «сотворению мира», к causa prima.
... Но на этом месте литании Заратустра уже не мог больше сдерживаться, сам крикнул "И-А" еще громче, чем осел, и ринулся на обезумевших гостей своих. "Чем это вы тут занимаетесь, приятели? – воскликнул он, рывками поднимая с земли молящихся. – Счастье ваше, что никто, кроме Заратустры, не видел вас.
Всякий подумал бы, что вы, с этой вашей новой верой, – ярые богохульники или вконец потерявшие разум старые бабы!
А ты, последний Папа, как миришься ты с самим собой, столь недостойным образом молясь ослу, как будто это Бог?".
"Прости меня, о Заратустра, но во всем, что касается Бога, я просвещеннее тебя. И это по праву.
Лучше уж возносить молитвы Господу в таком вот образе, чем вообще не иметь образа божьего! Подумай над этими словами, мой возвышенный друг, и ты скоро постигнешь истину, заключенную в них.
Тот, кто сказал: "Бог есть Дух", сделал величайший шаг и прыжок, приблизивший к неверию, шаг, какого никто еще на земле до него не делал: нелегко выправить то, что сказано им!
Старое сердце мое волнуется и трепещет от того, что есть еще на земле нечто достойное молитвы. Прости же, о Заратустра, старому благочестивому сердцу последнего Папы!"
"А ты, – обратился Заратустра к страннику, называвшему себя его тенью, – ты именуешь себя свободным духом и мнишь себя таковым? А сам грешишь идолопоклонством, участвуя во всяких поповских ухищрениях?
Поистине, то, что ты устраиваешь здесь, еще хуже того, что ты вытворял с этими скверными черномазыми девчонками! Эх ты, жалкий новообращенный!".
"Да, все это довольно гнусно, – отвечал странник, называвший себя тенью Заратустры, – и ты прав: но я ничего не могу с этим поделать! Старый Бог снова жив, о Заратустра, что бы ты ни говорил.
Во всем виноват самый безобразный человек – это он воскресил его. Хоть он и говорит, будто бы когда-то он убил его, но смерть богов – всегда предрассудок".
"А ты, – спросил Заратустра, – ты, старый злой чародей, что делаешь ты? Кто в этот свободный век поверит в тебя, если сам ты исповедуешь этот божественный ослизм?
Глупостью было то, что делал ты; как ты, будучи столь умным, мог совершить такую глупость?".
"О Заратустра, – отвечал проницательный чародей, – ты прав, то была глупость, и я уже поплатился за это".
"Ну, а ты, – обратился Заратустра к совестливому духом, – поразмысли как следует и раскрой глаза пошире! Не восстает ли против этого совесть твоя? Не слишком ли чист дух твой для молитв и чадящего фимиама этих святош?".
"В этом что-то есть, – отвечал тот, вытаращив глаза, – есть нечто такое во всем этом спектакле, что ублажает даже совесть мою.
Возможно, я просто не осмеливался веровать в Бога, однако для меня несомненно то, что в этом образе Бог предстает наиболее достоверным.
По свидетельству благочестивых, Бог вечен: у кого столько времени, тот может позволить себе не торопиться. Как можно глупее и медленнее – таким способом можно зайти весьма далеко.
Тот, у кого столько духа, вполне может увлечься глупостью и безумием. Вспомни себя, Заратустра!
Поистине! Даже сам ты вполне мог бы сделаться ослом от изобилия своего и от мудрости своей.
Разве не любит истинно мудрый ходить кривыми путями? Этому учит сама очевидность, этому учишься, глядя на тебя, Заратустра!".
"Ну и, наконец, ты, – сказал Заратустра, повернувшись к самому безобразному человеку, который все еще лежал на земле, протянув руку к ослу (ибо он давал ему испить вина). – Ты, кому нет наименования, скажи, что делал ты?
Ты казался мне преображенным, сверкали глаза твои, безобразие твое было окутано возвышенным: что же делал ты?
Значит, это правда, что говорят, будто ты воскресил его? Для чего же? Разве безо всякой причины его убили и отделались от него?
Ты сам казался мне воскрешенным: так в чем же дело? Почему ты повернул назад? Почему изменил себе? Говори же, безымянный!".
"О Заратустра, – отвечал самый безобразный человек, – ты плут!
Жив ли он еще, воскрес ли, умер ли окончательно, кто из нас двоих лучше знает это? Я спрашиваю тебя.
Однако я знаю одно: у тебя научился я некогда этому, о Заратустра: тот, кто желает убить окончательно, тот смеется.
"Убивают не гневом, а смехом", – так говорил ты когда-то. О Заратустра, ты, сокрытый, разрушающий без гнева, опаснейший из всех святых, ты – плут!"
И тогда произошло следующее: Заратустра, удивленный столь дерзкими ответами, бросился к выходу из пещеры и, повернувшись к гостям своим, воскликнул громовым голосом:
"Ах вы, шуты и паяцы, все вы, тут собравшиеся! Ни к чему прятаться и притворяться передо мной!
Как трепетали сердца ваши от ярости и восторга, что наконец-то вы снова стали, словно малые дети – столь же благочестивы,
– что, наконец, вы снова, подобно детям, стали молиться, складывать ручки и говорить: "Добрый Боженька!".
Однако покиньте теперь эту детскую – пещеру мою, где сегодня все несмышленое чувствует себя, как дома. Уймите там, на свежем воздухе, ваш ребяческий пыл и волнение сердца!
Конечно, если не станете вы подобны детям, то не войти вам в царствие небесное. (И Заратустра воздел руки горе).
Но мы и не стремимся в то небесное царство: мы стали мужественны, мы стали мужами, и потому желаем мы земного царства".
И снова Заратустра начал говорить. "О новые друзья мои, – сказал он, – вы, удивительные, вы, высшие люди, как нравитесь вы мне теперь,
– с тех пор, как вы снова стали веселы! Поистине все вы расцвели: и думаю я, что для подобных цветов нужны новые праздники, – какая-нибудь дерзкая бессмыслица, что-то вроде литургии и ослиного праздника, да еще старый дурень и безумец Заратустра, ветер и ветреник, который проветрит и просветлит вам души.
Не забывайте этой ночи и этого ослиного праздника, о высшие люди! Будучи у меня, выдумали вы это, и я считаю это добрым предзнаменованием, ибо такое могут выдумать лишь выздоравливающие!
И если будете вы отмечать праздник осла еще когда-нибудь, делайте это из любви к себе и из любви ко мне! И в память обо мне!".
Так говорил Заратустра.
Но это старая, вечная история: что случилось некогда со стоиками, то случается еще и ныне, как только какая-нибудь философия начинает верить в самое себя. Она всегда создает мир по своему образу и подобию, она не может иначе; философия сама есть этот тиранический инстинкт, духовная воля к власти, к «сотворению мира», к causa prima.
... Но на этом месте литании Заратустра уже не мог больше сдерживаться, сам крикнул "И-А" еще громче, чем осел, и ринулся на обезумевших гостей своих. "Чем это вы тут занимаетесь, приятели? – воскликнул он, рывками поднимая с земли молящихся. – Счастье ваше, что никто, кроме Заратустры, не видел вас.
Всякий подумал бы, что вы, с этой вашей новой верой, – ярые богохульники или вконец потерявшие разум старые бабы!
А ты, последний Папа, как миришься ты с самим собой, столь недостойным образом молясь ослу, как будто это Бог?".
"Прости меня, о Заратустра, но во всем, что касается Бога, я просвещеннее тебя. И это по праву.
Лучше уж возносить молитвы Господу в таком вот образе, чем вообще не иметь образа божьего! Подумай над этими словами, мой возвышенный друг, и ты скоро постигнешь истину, заключенную в них.
Тот, кто сказал: "Бог есть Дух", сделал величайший шаг и прыжок, приблизивший к неверию, шаг, какого никто еще на земле до него не делал: нелегко выправить то, что сказано им!
Старое сердце мое волнуется и трепещет от того, что есть еще на земле нечто достойное молитвы. Прости же, о Заратустра, старому благочестивому сердцу последнего Папы!"
"А ты, – обратился Заратустра к страннику, называвшему себя его тенью, – ты именуешь себя свободным духом и мнишь себя таковым? А сам грешишь идолопоклонством, участвуя во всяких поповских ухищрениях?
Поистине, то, что ты устраиваешь здесь, еще хуже того, что ты вытворял с этими скверными черномазыми девчонками! Эх ты, жалкий новообращенный!".
"Да, все это довольно гнусно, – отвечал странник, называвший себя тенью Заратустры, – и ты прав: но я ничего не могу с этим поделать! Старый Бог снова жив, о Заратустра, что бы ты ни говорил.
Во всем виноват самый безобразный человек – это он воскресил его. Хоть он и говорит, будто бы когда-то он убил его, но смерть богов – всегда предрассудок".
"А ты, – спросил Заратустра, – ты, старый злой чародей, что делаешь ты? Кто в этот свободный век поверит в тебя, если сам ты исповедуешь этот божественный ослизм?
Глупостью было то, что делал ты; как ты, будучи столь умным, мог совершить такую глупость?".
"О Заратустра, – отвечал проницательный чародей, – ты прав, то была глупость, и я уже поплатился за это".
"Ну, а ты, – обратился Заратустра к совестливому духом, – поразмысли как следует и раскрой глаза пошире! Не восстает ли против этого совесть твоя? Не слишком ли чист дух твой для молитв и чадящего фимиама этих святош?".
"В этом что-то есть, – отвечал тот, вытаращив глаза, – есть нечто такое во всем этом спектакле, что ублажает даже совесть мою.
Возможно, я просто не осмеливался веровать в Бога, однако для меня несомненно то, что в этом образе Бог предстает наиболее достоверным.
По свидетельству благочестивых, Бог вечен: у кого столько времени, тот может позволить себе не торопиться. Как можно глупее и медленнее – таким способом можно зайти весьма далеко.
Тот, у кого столько духа, вполне может увлечься глупостью и безумием. Вспомни себя, Заратустра!
Поистине! Даже сам ты вполне мог бы сделаться ослом от изобилия своего и от мудрости своей.
Разве не любит истинно мудрый ходить кривыми путями? Этому учит сама очевидность, этому учишься, глядя на тебя, Заратустра!".
"Ну и, наконец, ты, – сказал Заратустра, повернувшись к самому безобразному человеку, который все еще лежал на земле, протянув руку к ослу (ибо он давал ему испить вина). – Ты, кому нет наименования, скажи, что делал ты?
Ты казался мне преображенным, сверкали глаза твои, безобразие твое было окутано возвышенным: что же делал ты?
Значит, это правда, что говорят, будто ты воскресил его? Для чего же? Разве безо всякой причины его убили и отделались от него?
Ты сам казался мне воскрешенным: так в чем же дело? Почему ты повернул назад? Почему изменил себе? Говори же, безымянный!".
"О Заратустра, – отвечал самый безобразный человек, – ты плут!
Жив ли он еще, воскрес ли, умер ли окончательно, кто из нас двоих лучше знает это? Я спрашиваю тебя.
Однако я знаю одно: у тебя научился я некогда этому, о Заратустра: тот, кто желает убить окончательно, тот смеется.
"Убивают не гневом, а смехом", – так говорил ты когда-то. О Заратустра, ты, сокрытый, разрушающий без гнева, опаснейший из всех святых, ты – плут!"
И тогда произошло следующее: Заратустра, удивленный столь дерзкими ответами, бросился к выходу из пещеры и, повернувшись к гостям своим, воскликнул громовым голосом:
"Ах вы, шуты и паяцы, все вы, тут собравшиеся! Ни к чему прятаться и притворяться передо мной!
Как трепетали сердца ваши от ярости и восторга, что наконец-то вы снова стали, словно малые дети – столь же благочестивы,
– что, наконец, вы снова, подобно детям, стали молиться, складывать ручки и говорить: "Добрый Боженька!".
Однако покиньте теперь эту детскую – пещеру мою, где сегодня все несмышленое чувствует себя, как дома. Уймите там, на свежем воздухе, ваш ребяческий пыл и волнение сердца!
Конечно, если не станете вы подобны детям, то не войти вам в царствие небесное. (И Заратустра воздел руки горе).
Но мы и не стремимся в то небесное царство: мы стали мужественны, мы стали мужами, и потому желаем мы земного царства".
И снова Заратустра начал говорить. "О новые друзья мои, – сказал он, – вы, удивительные, вы, высшие люди, как нравитесь вы мне теперь,
– с тех пор, как вы снова стали веселы! Поистине все вы расцвели: и думаю я, что для подобных цветов нужны новые праздники, – какая-нибудь дерзкая бессмыслица, что-то вроде литургии и ослиного праздника, да еще старый дурень и безумец Заратустра, ветер и ветреник, который проветрит и просветлит вам души.
Не забывайте этой ночи и этого ослиного праздника, о высшие люди! Будучи у меня, выдумали вы это, и я считаю это добрым предзнаменованием, ибо такое могут выдумать лишь выздоравливающие!
И если будете вы отмечать праздник осла еще когда-нибудь, делайте это из любви к себе и из любви ко мне! И в память обо мне!".
Так говорил Заратустра.
Что может быть нашим учением? — Что никто не даёт человеку его свойства, ни Бог, ни общество, ни его родители и предки, ни он сам (— абсурдность последней отвергнутой здесь концепции, как «интеллектуальной [интеллигибельной] свободы» Канта, возможно, уже преподавалась Платоном). Никто не несёт ответственности за то, что он вообще существует, что он такой, какой он есть, что он находится в этих обстоятельствах, в этой среде. Фатальность его сущности неотделима от фатальности всего того, что было и что будет. Он не является следствием какого-либо намерения, воли или цели, с ним не пытаются достичь «идеала человека», «идеала счастья» или «идеала морали» — абсурдно пытаться навязать его сущности какой-то цель. Мы придумали понятие «цели»: в реальности цели нет... Он необходим, он кусок судьбы, он часть целого, он в целом, — нет ничего, что могло бы исправить, измерить, сравнить или осудить наше бытие, ведь это означало бы судить, измерять, сравнивать целое... Но нет ничего, кроме целого! — То, что никто больше не может быть обвинён, что форма бытия не может быть сведена к первопричине [causa sui], что мир не является ни сенсорным, ни «духовным» единством, вот что является великим освобождением, — именно это восстанавливает невиновность становления... Понятие «Бог» до сих пор было главным возражением против существования... Мы отрицаем Бога, мы отрицаем ответственность перед Богом: именно этим мы освобождаем мир. —
Но это старая, вечная история: что случилось некогда со стоиками, то случается еще и ныне, как только какая-нибудь философия начинает верить в самое себя. Она всегда создает мир по своему образу и подобию, она не может иначе; философия сама есть этот тиранический инстинкт, духовная воля к власти, к «сотворению мира», к causa prima.
... Но на этом месте литании Заратустра уже не мог больше сдерживаться, сам крикнул "И-А" еще громче, чем осел, и ринулся на обезумевших гостей своих. "Чем это вы тут занимаетесь, приятели? – воскликнул он, рывками поднимая с земли молящихся. – Счастье ваше, что никто, кроме Заратустры, не видел вас.
Всякий подумал бы, что вы, с этой вашей новой верой, – ярые богохульники или вконец потерявшие разум старые бабы!
А ты, последний Папа, как миришься ты с самим собой, столь недостойным образом молясь ослу, как будто это Бог?".
"Прости меня, о Заратустра, но во всем, что касается Бога, я просвещеннее тебя. И это по праву.
Лучше уж возносить молитвы Господу в таком вот образе, чем вообще не иметь образа божьего! Подумай над этими словами, мой возвышенный друг, и ты скоро постигнешь истину, заключенную в них.
Тот, кто сказал: "Бог есть Дух", сделал величайший шаг и прыжок, приблизивший к неверию, шаг, какого никто еще на земле до него не делал: нелегко выправить то, что сказано им!
Старое сердце мое волнуется и трепещет от того, что есть еще на земле нечто достойное молитвы. Прости же, о Заратустра, старому благочестивому сердцу последнего Папы!"
"А ты, – обратился Заратустра к страннику, называвшему себя его тенью, – ты именуешь себя свободным духом и мнишь себя таковым? А сам грешишь идолопоклонством, участвуя во всяких поповских ухищрениях?
Поистине, то, что ты устраиваешь здесь, еще хуже того, что ты вытворял с этими скверными черномазыми девчонками! Эх ты, жалкий новообращенный!".
"Да, все это довольно гнусно, – отвечал странник, называвший себя тенью Заратустры, – и ты прав: но я ничего не могу с этим поделать! Старый Бог снова жив, о Заратустра, что бы ты ни говорил.
Во всем виноват самый безобразный человек – это он воскресил его. Хоть он и говорит, будто бы когда-то он убил его, но смерть богов – всегда предрассудок".
"А ты, – спросил Заратустра, – ты, старый злой чародей, что делаешь ты? Кто в этот свободный век поверит в тебя, если сам ты исповедуешь этот божественный ослизм?
Глупостью было то, что делал ты; как ты, будучи столь умным, мог совершить такую глупость?".
"О Заратустра, – отвечал проницательный чародей, – ты прав, то была глупость, и я уже поплатился за это".
"Ну, а ты, – обратился Заратустра к совестливому духом, – поразмысли как следует и раскрой глаза пошире! Не восстает ли против этого совесть твоя? Не слишком ли чист дух твой для молитв и чадящего фимиама этих святош?".
"В этом что-то есть, – отвечал тот, вытаращив глаза, – есть нечто такое во всем этом спектакле, что ублажает даже совесть мою.
Возможно, я просто не осмеливался веровать в Бога, однако для меня несомненно то, что в этом образе Бог предстает наиболее достоверным.
По свидетельству благочестивых, Бог вечен: у кого столько времени, тот может позволить себе не торопиться. Как можно глупее и медленнее – таким способом можно зайти весьма далеко.
Тот, у кого столько духа, вполне может увлечься глупостью и безумием. Вспомни себя, Заратустра!
Поистине! Даже сам ты вполне мог бы сделаться ослом от изобилия своего и от мудрости своей.
Разве не любит истинно мудрый ходить кривыми путями? Этому учит сама очевидность, этому учишься, глядя на тебя, Заратустра!".
"Ну и, наконец, ты, – сказал Заратустра, повернувшись к самому безобразному человеку, который все еще лежал на земле, протянув руку к ослу (ибо он давал ему испить вина). – Ты, кому нет наименования, скажи, что делал ты?
Ты казался мне преображенным, сверкали глаза твои, безобразие твое было окутано возвышенным: что же делал ты?
Значит, это правда, что говорят, будто ты воскресил его? Для чего же? Разве безо всякой причины его убили и отделались от него?
Ты сам казался мне воскрешенным: так в чем же дело? Почему ты повернул назад? Почему изменил себе? Говори же, безымянный!".
"О Заратустра, – отвечал самый безобразный человек, – ты плут!
Жив ли он еще, воскрес ли, умер ли окончательно, кто из нас двоих лучше знает это? Я спрашиваю тебя.
Однако я знаю одно: у тебя научился я некогда этому, о Заратустра: тот, кто желает убить окончательно, тот смеется.
"Убивают не гневом, а смехом", – так говорил ты когда-то. О Заратустра, ты, сокрытый, разрушающий без гнева, опаснейший из всех святых, ты – плут!"
И тогда произошло следующее: Заратустра, удивленный столь дерзкими ответами, бросился к выходу из пещеры и, повернувшись к гостям своим, воскликнул громовым голосом:
"Ах вы, шуты и паяцы, все вы, тут собравшиеся! Ни к чему прятаться и притворяться передо мной!
Как трепетали сердца ваши от ярости и восторга, что наконец-то вы снова стали, словно малые дети – столь же благочестивы,
– что, наконец, вы снова, подобно детям, стали молиться, складывать ручки и говорить: "Добрый Боженька!".
Однако покиньте теперь эту детскую – пещеру мою, где сегодня все несмышленое чувствует себя, как дома. Уймите там, на свежем воздухе, ваш ребяческий пыл и волнение сердца!
Конечно, если не станете вы подобны детям, то не войти вам в царствие небесное. (И Заратустра воздел руки горе).
Но мы и не стремимся в то небесное царство: мы стали мужественны, мы стали мужами, и потому желаем мы земного царства".
И снова Заратустра начал говорить. "О новые друзья мои, – сказал он, – вы, удивительные, вы, высшие люди, как нравитесь вы мне теперь,
– с тех пор, как вы снова стали веселы! Поистине все вы расцвели: и думаю я, что для подобных цветов нужны новые праздники, – какая-нибудь дерзкая бессмыслица, что-то вроде литургии и ослиного праздника, да еще старый дурень и безумец Заратустра, ветер и ветреник, который проветрит и просветлит вам души.
Не забывайте этой ночи и этого ослиного праздника, о высшие люди! Будучи у меня, выдумали вы это, и я считаю это добрым предзнаменованием, ибо такое могут выдумать лишь выздоравливающие!
И если будете вы отмечать праздник осла еще когда-нибудь, делайте это из любви к себе и из любви ко мне! И в память обо мне!".
Так говорил Заратустра.
Но это старая, вечная история: что случилось некогда со стоиками, то случается еще и ныне, как только какая-нибудь философия начинает верить в самое себя. Она всегда создает мир по своему образу и подобию, она не может иначе; философия сама есть этот тиранический инстинкт, духовная воля к власти, к «сотворению мира», к causa prima.
... Но на этом месте литании Заратустра уже не мог больше сдерживаться, сам крикнул "И-А" еще громче, чем осел, и ринулся на обезумевших гостей своих. "Чем это вы тут занимаетесь, приятели? – воскликнул он, рывками поднимая с земли молящихся. – Счастье ваше, что никто, кроме Заратустры, не видел вас.
Всякий подумал бы, что вы, с этой вашей новой верой, – ярые богохульники или вконец потерявшие разум старые бабы!
А ты, последний Папа, как миришься ты с самим собой, столь недостойным образом молясь ослу, как будто это Бог?".
"Прости меня, о Заратустра, но во всем, что касается Бога, я просвещеннее тебя. И это по праву.
Лучше уж возносить молитвы Господу в таком вот образе, чем вообще не иметь образа божьего! Подумай над этими словами, мой возвышенный друг, и ты скоро постигнешь истину, заключенную в них.
Тот, кто сказал: "Бог есть Дух", сделал величайший шаг и прыжок, приблизивший к неверию, шаг, какого никто еще на земле до него не делал: нелегко выправить то, что сказано им!
Старое сердце мое волнуется и трепещет от того, что есть еще на земле нечто достойное молитвы. Прости же, о Заратустра, старому благочестивому сердцу последнего Папы!"
"А ты, – обратился Заратустра к страннику, называвшему себя его тенью, – ты именуешь себя свободным духом и мнишь себя таковым? А сам грешишь идолопоклонством, участвуя во всяких поповских ухищрениях?
Поистине, то, что ты устраиваешь здесь, еще хуже того, что ты вытворял с этими скверными черномазыми девчонками! Эх ты, жалкий новообращенный!".
"Да, все это довольно гнусно, – отвечал странник, называвший себя тенью Заратустры, – и ты прав: но я ничего не могу с этим поделать! Старый Бог снова жив, о Заратустра, что бы ты ни говорил.
Во всем виноват самый безобразный человек – это он воскресил его. Хоть он и говорит, будто бы когда-то он убил его, но смерть богов – всегда предрассудок".
"А ты, – спросил Заратустра, – ты, старый злой чародей, что делаешь ты? Кто в этот свободный век поверит в тебя, если сам ты исповедуешь этот божественный ослизм?
Глупостью было то, что делал ты; как ты, будучи столь умным, мог совершить такую глупость?".
"О Заратустра, – отвечал проницательный чародей, – ты прав, то была глупость, и я уже поплатился за это".
"Ну, а ты, – обратился Заратустра к совестливому духом, – поразмысли как следует и раскрой глаза пошире! Не восстает ли против этого совесть твоя? Не слишком ли чист дух твой для молитв и чадящего фимиама этих святош?".
"В этом что-то есть, – отвечал тот, вытаращив глаза, – есть нечто такое во всем этом спектакле, что ублажает даже совесть мою.
Возможно, я просто не осмеливался веровать в Бога, однако для меня несомненно то, что в этом образе Бог предстает наиболее достоверным.
По свидетельству благочестивых, Бог вечен: у кого столько времени, тот может позволить себе не торопиться. Как можно глупее и медленнее – таким способом можно зайти весьма далеко.
Тот, у кого столько духа, вполне может увлечься глупостью и безумием. Вспомни себя, Заратустра!
Поистине! Даже сам ты вполне мог бы сделаться ослом от изобилия своего и от мудрости своей.
Разве не любит истинно мудрый ходить кривыми путями? Этому учит сама очевидность, этому учишься, глядя на тебя, Заратустра!".
"Ну и, наконец, ты, – сказал Заратустра, повернувшись к самому безобразному человеку, который все еще лежал на земле, протянув руку к ослу (ибо он давал ему испить вина). – Ты, кому нет наименования, скажи, что делал ты?
Ты казался мне преображенным, сверкали глаза твои, безобразие твое было окутано возвышенным: что же делал ты?
Значит, это правда, что говорят, будто ты воскресил его? Для чего же? Разве безо всякой причины его убили и отделались от него?
Ты сам казался мне воскрешенным: так в чем же дело? Почему ты повернул назад? Почему изменил себе? Говори же, безымянный!".
"О Заратустра, – отвечал самый безобразный человек, – ты плут!
Жив ли он еще, воскрес ли, умер ли окончательно, кто из нас двоих лучше знает это? Я спрашиваю тебя.
Однако я знаю одно: у тебя научился я некогда этому, о Заратустра: тот, кто желает убить окончательно, тот смеется.
"Убивают не гневом, а смехом", – так говорил ты когда-то. О Заратустра, ты, сокрытый, разрушающий без гнева, опаснейший из всех святых, ты – плут!"
И тогда произошло следующее: Заратустра, удивленный столь дерзкими ответами, бросился к выходу из пещеры и, повернувшись к гостям своим, воскликнул громовым голосом:
"Ах вы, шуты и паяцы, все вы, тут собравшиеся! Ни к чему прятаться и притворяться передо мной!
Как трепетали сердца ваши от ярости и восторга, что наконец-то вы снова стали, словно малые дети – столь же благочестивы,
– что, наконец, вы снова, подобно детям, стали молиться, складывать ручки и говорить: "Добрый Боженька!".
Однако покиньте теперь эту детскую – пещеру мою, где сегодня все несмышленое чувствует себя, как дома. Уймите там, на свежем воздухе, ваш ребяческий пыл и волнение сердца!
Конечно, если не станете вы подобны детям, то не войти вам в царствие небесное. (И Заратустра воздел руки горе).
Но мы и не стремимся в то небесное царство: мы стали мужественны, мы стали мужами, и потому желаем мы земного царства".
И снова Заратустра начал говорить. "О новые друзья мои, – сказал он, – вы, удивительные, вы, высшие люди, как нравитесь вы мне теперь,
– с тех пор, как вы снова стали веселы! Поистине все вы расцвели: и думаю я, что для подобных цветов нужны новые праздники, – какая-нибудь дерзкая бессмыслица, что-то вроде литургии и ослиного праздника, да еще старый дурень и безумец Заратустра, ветер и ветреник, который проветрит и просветлит вам души.
Не забывайте этой ночи и этого ослиного праздника, о высшие люди! Будучи у меня, выдумали вы это, и я считаю это добрым предзнаменованием, ибо такое могут выдумать лишь выздоравливающие!
И если будете вы отмечать праздник осла еще когда-нибудь, делайте это из любви к себе и из любви ко мне! И в память обо мне!".
Так говорил Заратустра.
>>70634
Объяснение для самых маленьких: либо Бог есть и Ницше есть результат Божьей деятельности (самоотмена Бога через Ницше), либо Бога нет и тогда во многом очень прав Ницше ("Что с того, что правым остаюсь я! Я слишком прав. – А кто нынче хорошо смеётся, тот посмеется и последним.").
В первом случае получается шизофрения, то есть если Бог есть, то не может быть чтобы Ницше не был Его (Божьей силы) результатом действия (иначе это автоматически значит что Бог не всесилен, а значит - не Бог, а вымысел), следовательно, Бога нет. Во втором случае Бога просто нет. В обоих случаях всегда побеждает Ницше, - как бы его ни обвиняли в шизофрении, постулирование Бога есть шизофрения уровня "атакующих Нью-Йорк НЛО с ракетами", то есть, с точки зрения "нормиса", шизофрения хуже чем книги Ницше. Не говоря о том, что Его постулирование как "лик мне привиделся" это ересь, и какие бы признаки Бога не были в этом мире - они не являются прямым его "ликом" (а скорее уж "дьявольским"). Бог - трансцендентен, и нет к нему никакого доступа из этого мира.
Достижения уровня мысли имморализм ("сверхчеловек" есть, по сути, связующее звено (как идея), и критика мудрости и святости (как принцип): что лучше священника? - сверхчеловек!) есть единственный способ подойти "поближе к Богу". Но как было уже сказано - есть Бог, нет Бога, как ты Его не обозначь - это всё - богохульство (наказывать людей за оскорбление Юпитера - это богохульство, Юпитер всесилен), это всё, с точки зрения глубоко верующего, - ересь. Следовательно, единственно возможный путь, который остаётся - это путь, предлагаемый Ницше.
(Всё остальное - умственная отсталость и кретинизм в вопросах священного.)
Объяснение для самых маленьких: либо Бог есть и Ницше есть результат Божьей деятельности (самоотмена Бога через Ницше), либо Бога нет и тогда во многом очень прав Ницше ("Что с того, что правым остаюсь я! Я слишком прав. – А кто нынче хорошо смеётся, тот посмеется и последним.").
В первом случае получается шизофрения, то есть если Бог есть, то не может быть чтобы Ницше не был Его (Божьей силы) результатом действия (иначе это автоматически значит что Бог не всесилен, а значит - не Бог, а вымысел), следовательно, Бога нет. Во втором случае Бога просто нет. В обоих случаях всегда побеждает Ницше, - как бы его ни обвиняли в шизофрении, постулирование Бога есть шизофрения уровня "атакующих Нью-Йорк НЛО с ракетами", то есть, с точки зрения "нормиса", шизофрения хуже чем книги Ницше. Не говоря о том, что Его постулирование как "лик мне привиделся" это ересь, и какие бы признаки Бога не были в этом мире - они не являются прямым его "ликом" (а скорее уж "дьявольским"). Бог - трансцендентен, и нет к нему никакого доступа из этого мира.
Достижения уровня мысли имморализм ("сверхчеловек" есть, по сути, связующее звено (как идея), и критика мудрости и святости (как принцип): что лучше священника? - сверхчеловек!) есть единственный способ подойти "поближе к Богу". Но как было уже сказано - есть Бог, нет Бога, как ты Его не обозначь - это всё - богохульство (наказывать людей за оскорбление Юпитера - это богохульство, Юпитер всесилен), это всё, с точки зрения глубоко верующего, - ересь. Следовательно, единственно возможный путь, который остаётся - это путь, предлагаемый Ницше.
(Всё остальное - умственная отсталость и кретинизм в вопросах священного.)
>если Бог есть, то не может быть чтобы Ницше не был Его (Божьей силы) результатом действия (иначе это автоматически значит что Бог не всесилен, а значит - не Бог, а вымысел), следовательно, Бога нет
Подразумевается что если так, то Бог сам отменяет себя через Ницше и либо это Бог эпикурейский (который наслаждается страданием и насилием, навроде Йог-Сотота), либо Он умер, либо Он нас через такой акт покинул и оставил пребывать в этом мире, либо сделал что-то равносильное этому.
В любом случае, метафилософская позиция фундаментальнейшего различения и размышления концепции Бога на своей "земле" рассуждения не имеет и не будет больше иметь никак. (Потому что если Бог есть, то он функционирует по ницшевским принципам, что эквивалентно отсутствию Бога, и это значит, что никогда не должно быть слияние светского и религии просто потому что религии это под-разновидности политики необходимые только в силу специфики человеческой психики и разума, биотушки, сознания - иначе этих полуобезьян разумно вести себя не убедишь. Людям просвещённым понятие "Бог" не необходимо (для этого есть, например, концепция "Дионис", что, в целом-то, "новый" "Бог", а точнее - результат псевдожреческо-философского углубления мысли (дальше которого невозможно выйти - это grundsätzlichster Nihilismus)).)
Immoralism = Dionysos = grundsätzlichster Nihilismus = https://www.orientation-philosophy.com/work/publications/english-articles-by-werner-stegmaier/orientation-within-nihilism/
"Дионис" - тип Законодателя.
Все цели, все выгоды суть лишь симптомы того, что некая воля к власти возгосподствовала над чем-то менее могущественным и самотворно оттиснула его значением определенной функции.
Наука процветает нынче и кажется с виду чрезвычайно добросовестной, между тем как то, до чего постепенно принизилась вся новейшая философия, этот остаток философии наших дней, возбуждает недоверие и уныние, если не насмешку и сострадание. Философия, сокращенная до «теории познания», фактически являющаяся не более как боязливой эпохистикой и учением о воздержании; философия, которая вовсе не переступает порога и с мучениями отказывает себе в праве на вход, - это философия при последнем издыхании, некий конец, некая агония, нечто возбуждающее сострадание. Как могла бы такая философия - господствовать!
"Вот что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать".
...
"Слова, что приносят бурю, – самые тихие. Мыс ли, приходящие кротко, как голубь, правят миром.
О Заратустра, ты должен быть тенью того, что грядет: так будешь ты повелевать и, повелевая, пойдешь впереди".
...
И я долго колебался и дрожал и, наконец, сказал то же, что и в самом начале: "Я не хочу".
Тогда раздался вокруг меня смех. Горе мне! Как смех этот разрывал мне внутренности и терзал сердце!
И в последний раз прозвучал безмолвный голос: "О Заратустра, созрели плоды твои, но сам ты еще не созрел для них!
И потому тебе снова необходимо уединение: ибо должен ты еще дозреть".
И снова послышался смех, теперь уже удалявшийся от меня: потом стало тихо вокруг меня, наступила как бы двойная тишина. А я лежал на земле, и пот градом лился с меня.
Как могла бы философия господствовать: ввиду того, что "мир" - это хаос (не в отрицательно-христианском смысле, а положительно-древнегреческом, включая ударение) - философия господствовать может только посредством властвования - дескриптивная реальность, ввиду её подспудной имморалистичности ("Формулируя это, можно сказать: все средства, с помощью которых человечество пытались до сих пор сделать нравственным, были совершенно безнравственны."), не должна быть подана как уговор ("речи Заратустры") или соблазнение. То, что служит дескрипцией, на самом деле всегда является прескрипцией, повелением, - всякая наука не может оказывать влияния не будучи повелеванием.
Следовательно, чтобы овладеть мнением, нужно подавать знания не как то что только "describes", но понимать, что вместе с этим оно и "inscribes", - этим они указывают куда должно ориентироваться мнение. Нужно не учить, и не обращаться с "речами", а производить "оттиск" на поверхности осознания чужого мнения, "писать кровью" на чужих "душах". Каждый раз, такой "оттиск", такое законодательство, - будет производить изменения, и будучи изменением - оно поведёт к т.н. "улучшению".
Четвёртое утверждение. Разделять мир на «истинный» и «кажущийся», будь то в духе христианства или, как у Канта (что в конечном итоге есть обманчивое, подпольное христианство), — это всего лишь suggestion (предложение) декаданса, симптом умирающей жизни… То, что художник ценит «видимость» выше реальности, не является возражением против этого утверждения. Потому что «видимость» здесь означает реальность, но лишь в определённом отборе, усилении, коррекции... Трагический художник не пессимист — он говорит «да» всему сомнительному и ужасному, он дионисичен.
В конечном счёте, массы (даже лучшие учёные - это масса) не обладают никаким собственным мнением, - они являются полотном, tabula rasa, на котором отрисовываются художника-же впечатления. Силой ("Macht") впечатываются другие мнения, которые служат общим направлением потоков этой "картины".
(К критике Валлерштайна: не существует никакой "мир-системы": то, как постулируется "мир-система", формирует функционирование этой самой "мир-системы", - в самых общеабстрактных признаках все вариации - просто одинаковый вымысел, а в тонкостях и детальных впечатлениях они различаются вплоть до нюансов имплементации "мир-системных" принципов. В конечном счёте это ничем не отличается от безнравственного морально-направленного "мир улучшения". Другими словами, это плохо скрытый, плохо понятый - спинозизм (или каббала, в плохом её проявлении).)
Все цели, все выгоды суть лишь симптомы того, что некая воля к власти возгосподствовала над чем-то менее могущественным и самотворно оттиснула его значением определенной функции.
Наука процветает нынче и кажется с виду чрезвычайно добросовестной, между тем как то, до чего постепенно принизилась вся новейшая философия, этот остаток философии наших дней, возбуждает недоверие и уныние, если не насмешку и сострадание. Философия, сокращенная до «теории познания», фактически являющаяся не более как боязливой эпохистикой и учением о воздержании; философия, которая вовсе не переступает порога и с мучениями отказывает себе в праве на вход, - это философия при последнем издыхании, некий конец, некая агония, нечто возбуждающее сострадание. Как могла бы такая философия - господствовать!
"Вот что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать".
...
"Слова, что приносят бурю, – самые тихие. Мыс ли, приходящие кротко, как голубь, правят миром.
О Заратустра, ты должен быть тенью того, что грядет: так будешь ты повелевать и, повелевая, пойдешь впереди".
...
И я долго колебался и дрожал и, наконец, сказал то же, что и в самом начале: "Я не хочу".
Тогда раздался вокруг меня смех. Горе мне! Как смех этот разрывал мне внутренности и терзал сердце!
И в последний раз прозвучал безмолвный голос: "О Заратустра, созрели плоды твои, но сам ты еще не созрел для них!
И потому тебе снова необходимо уединение: ибо должен ты еще дозреть".
И снова послышался смех, теперь уже удалявшийся от меня: потом стало тихо вокруг меня, наступила как бы двойная тишина. А я лежал на земле, и пот градом лился с меня.
Как могла бы философия господствовать: ввиду того, что "мир" - это хаос (не в отрицательно-христианском смысле, а положительно-древнегреческом, включая ударение) - философия господствовать может только посредством властвования - дескриптивная реальность, ввиду её подспудной имморалистичности ("Формулируя это, можно сказать: все средства, с помощью которых человечество пытались до сих пор сделать нравственным, были совершенно безнравственны."), не должна быть подана как уговор ("речи Заратустры") или соблазнение. То, что служит дескрипцией, на самом деле всегда является прескрипцией, повелением, - всякая наука не может оказывать влияния не будучи повелеванием.
Следовательно, чтобы овладеть мнением, нужно подавать знания не как то что только "describes", но понимать, что вместе с этим оно и "inscribes", - этим они указывают куда должно ориентироваться мнение. Нужно не учить, и не обращаться с "речами", а производить "оттиск" на поверхности осознания чужого мнения, "писать кровью" на чужих "душах". Каждый раз, такой "оттиск", такое законодательство, - будет производить изменения, и будучи изменением - оно поведёт к т.н. "улучшению".
Четвёртое утверждение. Разделять мир на «истинный» и «кажущийся», будь то в духе христианства или, как у Канта (что в конечном итоге есть обманчивое, подпольное христианство), — это всего лишь suggestion (предложение) декаданса, симптом умирающей жизни… То, что художник ценит «видимость» выше реальности, не является возражением против этого утверждения. Потому что «видимость» здесь означает реальность, но лишь в определённом отборе, усилении, коррекции... Трагический художник не пессимист — он говорит «да» всему сомнительному и ужасному, он дионисичен.
В конечном счёте, массы (даже лучшие учёные - это масса) не обладают никаким собственным мнением, - они являются полотном, tabula rasa, на котором отрисовываются художника-же впечатления. Силой ("Macht") впечатываются другие мнения, которые служат общим направлением потоков этой "картины".
(К критике Валлерштайна: не существует никакой "мир-системы": то, как постулируется "мир-система", формирует функционирование этой самой "мир-системы", - в самых общеабстрактных признаках все вариации - просто одинаковый вымысел, а в тонкостях и детальных впечатлениях они различаются вплоть до нюансов имплементации "мир-системных" принципов. В конечном счёте это ничем не отличается от безнравственного морально-направленного "мир улучшения". Другими словами, это плохо скрытый, плохо понятый - спинозизм (или каббала, в плохом её проявлении).)
"Дионис" - тип Законодателя.
Все цели, все выгоды суть лишь симптомы того, что некая воля к власти возгосподствовала над чем-то менее могущественным и самотворно оттиснула его значением определенной функции.
Наука процветает нынче и кажется с виду чрезвычайно добросовестной, между тем как то, до чего постепенно принизилась вся новейшая философия, этот остаток философии наших дней, возбуждает недоверие и уныние, если не насмешку и сострадание. Философия, сокращенная до «теории познания», фактически являющаяся не более как боязливой эпохистикой и учением о воздержании; философия, которая вовсе не переступает порога и с мучениями отказывает себе в праве на вход, - это философия при последнем издыхании, некий конец, некая агония, нечто возбуждающее сострадание. Как могла бы такая философия - господствовать!
"Вот что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать".
...
"Слова, что приносят бурю, – самые тихие. Мыс ли, приходящие кротко, как голубь, правят миром.
О Заратустра, ты должен быть тенью того, что грядет: так будешь ты повелевать и, повелевая, пойдешь впереди".
...
И я долго колебался и дрожал и, наконец, сказал то же, что и в самом начале: "Я не хочу".
Тогда раздался вокруг меня смех. Горе мне! Как смех этот разрывал мне внутренности и терзал сердце!
И в последний раз прозвучал безмолвный голос: "О Заратустра, созрели плоды твои, но сам ты еще не созрел для них!
И потому тебе снова необходимо уединение: ибо должен ты еще дозреть".
И снова послышался смех, теперь уже удалявшийся от меня: потом стало тихо вокруг меня, наступила как бы двойная тишина. А я лежал на земле, и пот градом лился с меня.
Как могла бы философия господствовать: ввиду того, что "мир" - это хаос (не в отрицательно-христианском смысле, а положительно-древнегреческом, включая ударение) - философия господствовать может только посредством властвования - дескриптивная реальность, ввиду её подспудной имморалистичности ("Формулируя это, можно сказать: все средства, с помощью которых человечество пытались до сих пор сделать нравственным, были совершенно безнравственны."), не должна быть подана как уговор ("речи Заратустры") или соблазнение. То, что служит дескрипцией, на самом деле всегда является прескрипцией, повелением, - всякая наука не может оказывать влияния не будучи повелеванием.
Следовательно, чтобы овладеть мнением, нужно подавать знания не как то что только "describes", но понимать, что вместе с этим оно и "inscribes", - этим они указывают куда должно ориентироваться мнение. Нужно не учить, и не обращаться с "речами", а производить "оттиск" на поверхности осознания чужого мнения, "писать кровью" на чужих "душах". Каждый раз, такой "оттиск", такое законодательство, - будет производить изменения, и будучи изменением - оно поведёт к т.н. "улучшению".
Четвёртое утверждение. Разделять мир на «истинный» и «кажущийся», будь то в духе христианства или, как у Канта (что в конечном итоге есть обманчивое, подпольное христианство), — это всего лишь suggestion (предложение) декаданса, симптом умирающей жизни… То, что художник ценит «видимость» выше реальности, не является возражением против этого утверждения. Потому что «видимость» здесь означает реальность, но лишь в определённом отборе, усилении, коррекции... Трагический художник не пессимист — он говорит «да» всему сомнительному и ужасному, он дионисичен.
В конечном счёте, массы (даже лучшие учёные - это масса) не обладают никаким собственным мнением, - они являются полотном, tabula rasa, на котором отрисовываются художника-же впечатления. Силой ("Macht") впечатываются другие мнения, которые служат общим направлением потоков этой "картины".
(К критике Валлерштайна: не существует никакой "мир-системы": то, как постулируется "мир-система", формирует функционирование этой самой "мир-системы", - в самых общеабстрактных признаках все вариации - просто одинаковый вымысел, а в тонкостях и детальных впечатлениях они различаются вплоть до нюансов имплементации "мир-системных" принципов. В конечном счёте это ничем не отличается от безнравственного морально-направленного "мир улучшения". Другими словами, это плохо скрытый, плохо понятый - спинозизм (или каббала, в плохом её проявлении).)
Все цели, все выгоды суть лишь симптомы того, что некая воля к власти возгосподствовала над чем-то менее могущественным и самотворно оттиснула его значением определенной функции.
Наука процветает нынче и кажется с виду чрезвычайно добросовестной, между тем как то, до чего постепенно принизилась вся новейшая философия, этот остаток философии наших дней, возбуждает недоверие и уныние, если не насмешку и сострадание. Философия, сокращенная до «теории познания», фактически являющаяся не более как боязливой эпохистикой и учением о воздержании; философия, которая вовсе не переступает порога и с мучениями отказывает себе в праве на вход, - это философия при последнем издыхании, некий конец, некая агония, нечто возбуждающее сострадание. Как могла бы такая философия - господствовать!
"Вот что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать".
...
"Слова, что приносят бурю, – самые тихие. Мыс ли, приходящие кротко, как голубь, правят миром.
О Заратустра, ты должен быть тенью того, что грядет: так будешь ты повелевать и, повелевая, пойдешь впереди".
...
И я долго колебался и дрожал и, наконец, сказал то же, что и в самом начале: "Я не хочу".
Тогда раздался вокруг меня смех. Горе мне! Как смех этот разрывал мне внутренности и терзал сердце!
И в последний раз прозвучал безмолвный голос: "О Заратустра, созрели плоды твои, но сам ты еще не созрел для них!
И потому тебе снова необходимо уединение: ибо должен ты еще дозреть".
И снова послышался смех, теперь уже удалявшийся от меня: потом стало тихо вокруг меня, наступила как бы двойная тишина. А я лежал на земле, и пот градом лился с меня.
Как могла бы философия господствовать: ввиду того, что "мир" - это хаос (не в отрицательно-христианском смысле, а положительно-древнегреческом, включая ударение) - философия господствовать может только посредством властвования - дескриптивная реальность, ввиду её подспудной имморалистичности ("Формулируя это, можно сказать: все средства, с помощью которых человечество пытались до сих пор сделать нравственным, были совершенно безнравственны."), не должна быть подана как уговор ("речи Заратустры") или соблазнение. То, что служит дескрипцией, на самом деле всегда является прескрипцией, повелением, - всякая наука не может оказывать влияния не будучи повелеванием.
Следовательно, чтобы овладеть мнением, нужно подавать знания не как то что только "describes", но понимать, что вместе с этим оно и "inscribes", - этим они указывают куда должно ориентироваться мнение. Нужно не учить, и не обращаться с "речами", а производить "оттиск" на поверхности осознания чужого мнения, "писать кровью" на чужих "душах". Каждый раз, такой "оттиск", такое законодательство, - будет производить изменения, и будучи изменением - оно поведёт к т.н. "улучшению".
Четвёртое утверждение. Разделять мир на «истинный» и «кажущийся», будь то в духе христианства или, как у Канта (что в конечном итоге есть обманчивое, подпольное христианство), — это всего лишь suggestion (предложение) декаданса, симптом умирающей жизни… То, что художник ценит «видимость» выше реальности, не является возражением против этого утверждения. Потому что «видимость» здесь означает реальность, но лишь в определённом отборе, усилении, коррекции... Трагический художник не пессимист — он говорит «да» всему сомнительному и ужасному, он дионисичен.
В конечном счёте, массы (даже лучшие учёные - это масса) не обладают никаким собственным мнением, - они являются полотном, tabula rasa, на котором отрисовываются художника-же впечатления. Силой ("Macht") впечатываются другие мнения, которые служат общим направлением потоков этой "картины".
(К критике Валлерштайна: не существует никакой "мир-системы": то, как постулируется "мир-система", формирует функционирование этой самой "мир-системы", - в самых общеабстрактных признаках все вариации - просто одинаковый вымысел, а в тонкостях и детальных впечатлениях они различаются вплоть до нюансов имплементации "мир-системных" принципов. В конечном счёте это ничем не отличается от безнравственного морально-направленного "мир улучшения". Другими словами, это плохо скрытый, плохо понятый - спинозизм (или каббала, в плохом её проявлении).)
Это научный нюанс: чтобы быть достоверной описательно, теория должна производить эффект нормативный, который бессознательным, подспудным образом приводит к достоверности описательного; и это каждый раз теория, ни в коем случае не имеющая нормативных принципов. Экономика и юриспуденция - как ближайший пример этого. (Не существует чисто дескриптивного, побеждает самое "сильное" дескриптивное, самое "эффективное".)
Impasse после этого: отсутствие воздействия посредством вражды. Переход к "любви" как, "внезапно", более сильному аргументу. "Прилив и отлив." (В любом случае сохраняется принцип воздействия.)
In principio: Дионис и Христос - это одно и то же.
В действительности: Дионис, - и Прометей, и Аполлон, и Зевс, и всё остальное, включая Христа-Спасителя. ("Дионис и Христос - это одно и то же.")
Корректнее выразиться: Ницше - это Дионис (состояние и форма сознания: "Дионис"), "Заратустра" - это его мысли и принципы, "Ариадна" размышлений ("Жизнь"). В конечном счёте - равносильный имморализм.
Говоря нормальным языком, в рамках философии Ницше и имморализма, все боги - это "Дионис" (как перевоплощающийся "Протей"), и "Христос" - это только символ (сам "бог" умер - на кресте (афоризм ВН-125)). Конечного "Бога" - нет.
Корректнее выразиться: Ницше - это Дионис (состояние и форма сознания: "Дионис"), "Заратустра" - это его мысли и принципы, "Ариадна" размышлений ("Жизнь"). В конечном счёте - равносильный имморализм.
Говоря нормальным языком, в рамках философии Ницше и имморализма, все боги - это "Дионис" (как перевоплощающийся "Протей"), и "Христос" - это только символ (сам "бог" умер - на кресте (афоризм ВН-125)). Конечного "Бога" - нет.
Говоря языком христианским: "Дионис" это расширение любви Божественной, вплоть до самого злого ("не противиться злому - любить его...").
"Нет ничего сильнее" - принцип доказательства, истинности. (Истинность есть разновидность доказательства чувством силы, она отличается только характером удовлетворения, - само удовлетворение остаётся тем же самым (без удовлетворения не будет и истинности, - не будет вообще феномена, явления).)
"Нет никаких убеждений," - так повелевает размышление, требующее избавиться от избыточных принципов. (Ни у говорящего, ни у его оппонентов.)
Нужно понимать что не существует образа мысли протекающего способом отличным и независимым от Целого, - всякий раз, когда индивид пытается оформить свои образы в отдельную от Целого форму размышления, он только получает инверсию (всего оставшегося Целого, ведь то, что отделяется, должно включать в себя то, от чего отделился индивид).
Независимость, таким образом, не является достоянием индивидуального, - только в составе Целого проявляет всю свою независимость - индивид. (Отсюда - концепция "Диониса" и имморализм, так как мораль ведёт к отсечению частей Целого (разновидностей сознаний, "душ", например) - из картины мира.)
Независимость, таким образом, не является достоянием индивидуального, - только в составе Целого проявляет всю свою независимость - индивид. (Отсюда - концепция "Диониса" и имморализм, так как мораль ведёт к отсечению частей Целого (разновидностей сознаний, "душ", например) - из картины мира.)
Философия - это сообщение состояний сознания относительно какой-то тематики.
"Довольно многое было потрачено на эти исследования, но ни одно из них не достигло цели," - так ли это можно утверждать, если недостижение цели и есть, собственно, подспудный смысл всякой неудачи, как в цели, так и в принципе?.. Что что-то не удалось согласно человеческим желаниям - не есть, собственно, возражение, - ни против желания, ни против мира.
"Формирование более точного воспроизведения реальности в сознании (в симуляции, в мысли, в символическом, в образах, в ощущениях, и т.д.)" - это цель всякой формы и разновидности жизни, с подспудным желанием овладеть собственной Жизнью ("плётка"), но с безуспешными результатами - на протяжении всей истории человечества и всего мира. (Жизнь так и не поддалась ни соблазну, ни попыткам овладевания, - и всякого рода, такая попытка стоит нынче с унылым и печальным видом...)
(Что здесь может пониматься под "овладеть"? Только стремление извлечь на свет свою подлинную Самость выражать силу с целью (и следствием воздействия) изменения кванта этой силы. "Дионис", "Протей" - как изменяющее своё существо воплощение расстановок отношений силы, существующих в текучем напряжении. Уменьшение способности воздействовать не означает действительную потерю властвования, - только изменяется и вносится корректив относительно направления и ориентации выражения этой силы (т.н. "diminishing return").)
(Что здесь может пониматься под "овладеть"? Только стремление извлечь на свет свою подлинную Самость выражать силу с целью (и следствием воздействия) изменения кванта этой силы. "Дионис", "Протей" - как изменяющее своё существо воплощение расстановок отношений силы, существующих в текучем напряжении. Уменьшение способности воздействовать не означает действительную потерю властвования, - только изменяется и вносится корректив относительно направления и ориентации выражения этой силы (т.н. "diminishing return").)
Нет никакого подлинного утверждения.
для "посвящённых": когда Платон (Деметра) - печалится, Аристофан (Баубо) его (её) - утешает: "Что же касается Аристофана, этого просветляющего и восполняющего гения, ради которого всему эллинству прощается его существование, — при условии, что люди в совершенстве поняли, что именно там нуждается в прощении, в просветлении, — я и не знаю ничего такого, что заставляло меня мечтать о скрытности Платона и его натуре сфинкса больше, нежели тот счастливо сохранившийся petit fait, что под изголовьем его смертного ложа не нашли никакой «Библии», ничего египетского, пифагорейского, платоновского, а нашли Аристофана. Как мог бы даже и Платон вынести жизнь — греческую жизнь, которую он отрицал, — без какого-нибудь Аристофана!"
условия академические: агон (война, сражение, конфликт, полемос, полемика, диалог и т.п.) защищен правилами, - когда как в условиях "уличных", вне-академических, природных - никаких "правил" нет (так ли это?); негодование Сократа - что необходимо сражаться, а не диалектически спекулировать (как это было из его столкновения с Периклом, - показать что оппонент неправ, - не достаточно для Господина и его "приспешников" - для изменения мнения (потому Сократ избегал политики, что ему вменял в укор Калликл))
>>70687
Надточий, спок.
Надточий, спок.
а ведь этот философ сознания реально срёт тут вдохновенными простынями... нет, я против благолепия ничего не имею, да только в эру твиттера это реально кажется всё благоглупым спамом.
>>70693
>>70694
Я скажу это только один раз (и если ты это не понимаешь - то ты не понимаешь вообще ничего, - и нет тогда у тебя права на твои выходки): то, что ты здесь оказался, тебя уже приравнивает с теми, кого ты, неумеренно нарциссичный, "критикуешь".
На жаргоне древних арестантов - если ты оказался в яме с чертями (грязнулями), - то ты сам чёртом и станешь. Следовательно, ты уже - чёрт, навсегда и безвозвратно.
И чтобы повторить то, что было сказано в начале... Не понимаешь - не лезь.
>>70694
Я скажу это только один раз (и если ты это не понимаешь - то ты не понимаешь вообще ничего, - и нет тогда у тебя права на твои выходки): то, что ты здесь оказался, тебя уже приравнивает с теми, кого ты, неумеренно нарциссичный, "критикуешь".
На жаргоне древних арестантов - если ты оказался в яме с чертями (грязнулями), - то ты сам чёртом и станешь. Следовательно, ты уже - чёрт, навсегда и безвозвратно.
И чтобы повторить то, что было сказано в начале... Не понимаешь - не лезь.
>Я помыслил существо, лучше которого нельзя помыслить. Если существо, лучше которого нельзя помыслить, не существует, тогда я могу помыслить существо, лучшее, чем существо, лучше которого нельзя помыслить, а именно, существо, лучше которого нельзя помыслить и которое существует. Следовательно, существо, лучше которого нельзя помыслить, существует.
Не понятно.
Разберем по частям:
1)Я помыслил существо, лучше которого нельзя помыслить.
Пока все ясно, примерно как помыслить бесконечность, не могу точно сказать что это такое, но мысленно допускаю, что существует некая сущность больше любого заданного числа. Для упрощения дальшейших рассуждений, назовем это существо Альфа
2) Если существо, лучше которого нельзя помыслить, не существует,
(если Альфы не существует)
тогда я могу помыслить существо, лучшее, чем существо, лучше которого нельзя помыслить,
как тут вообще связаны если и тогда? то есть если в реальности нет того, что я смог помыслить, то я могу помыслить больше, чем я могу помыслить wtf?
а именно, существо, лучше которого нельзя помыслить и которое существует.
(то есть, опять же значит, я могу помыслить Альфу,)
Получается, я помыслил Альфу, а если Альфы не существует в реальности, то я могу помыслить Альфу.
3)Следовательно, существо, лучше которого нельзя помыслить, существует.
Но ведь это ни откуда не следует. Из п. 2 следует только, что я могу помыслить что-то, даже если его не существует в реальности.
Помогите разобраться.
>>70695
ты пишешься как один мой знакомый гей из мацквы. он ещё всерьёз топил за удаление из рузского языка слов-заимствований. попроще можешь как-нибудь? философии в этом нет
ты пишешься как один мой знакомый гей из мацквы. он ещё всерьёз топил за удаление из рузского языка слов-заимствований. попроще можешь как-нибудь? философии в этом нет
Прихожу к тому, что больше не нахожу необходимым отвечать людям, уделять им внимание и иногда вообще слушать их и воспринимать. Лучшим ответом стал находить молчание, да и потерял смысл любых других ответов кроме совсем прикладных. А когда по слабости нарушаю этот принцип, чувствую себя таким глупцом и ничтожеством. Есть какие-нибудь соображения на тему этой тенденции?
>>70698
Аналогично.
Только наоборот, именно прикладные просьбы я и игнорю, типа угости сегореткой, передайте за проезд, как пройти в Х [спрашивает дура со здоровенным смартфоном прямо в руках], и т. п.
>не нахожу необходимым отвечать людям
Аналогично.
>потерял смысл любых других ответов кроме совсем прикладных
Только наоборот, именно прикладные просьбы я и игнорю, типа угости сегореткой, передайте за проезд, как пройти в Х [спрашивает дура со здоровенным смартфоном прямо в руках], и т. п.
>>70696
Где ты эту формулировку взял?
Вот исходный аргумент:
1. Бог — это существо, лучше которого нельзя вообразить.
2. Идея Бога присутствует в сознании.
3. Существо, существующее и в сознании, и в реальности лучше того, которое существует только в сознании.
4. Если Бог присутствует только в воображении, тогда мы можем представить лучшее существо — то, которое присутствует и в реальности.
6. Мы не можем вообразить что-то лучше Бога.
7. Поэтому Бог существует.
>Я помыслил существо, лучше которого нельзя помыслить. Если существо
Где ты эту формулировку взял?
Вот исходный аргумент:
1. Бог — это существо, лучше которого нельзя вообразить.
2. Идея Бога присутствует в сознании.
3. Существо, существующее и в сознании, и в реальности лучше того, которое существует только в сознании.
4. Если Бог присутствует только в воображении, тогда мы можем представить лучшее существо — то, которое присутствует и в реальности.
6. Мы не можем вообразить что-то лучше Бога.
7. Поэтому Бог существует.
>>70696
Тебе точно ясно, что аргумент никоим образом не опирается на предпосылку "помышляю что и как хочу"?
Если трактовать так, тогда вообще никакая аргументация не нужна в принципе.
Вот об этом вот "нельзя", если по-хорошему, надо бы договориться заранее. "Нельзя" - это в рамках какой теории (или шире, концептуальной схемы)?
В отсутствии же такой договоренности, по умолчанию, мы рассуждаем в поле некоего здравого смысла, в рамках наших обычных эпистемических и коммуникативных практик.
A) В силу того, что мы договорились (должны были бы это сделать) о том, чего можно и чего нельзя, это уже не просто какое-то произвольное помышление, но правильная, легитимная мысль.
B) Здесь действительно есть одна проблема. Но это не изъян собственно онтологического аргумента, а проблема общего характера. Онтологический аргумент ее просто хорошо обнажает и иллюстрирует.
А именно, есть точка зрения, и достаточно весомая, согласно которой никакое вообще умопостроение не может служить строгим доказательством существования чего-либо в "реальности".
Например, в естественных науках решающим доказательством является наблюдение и только оно. Может помнишь, нобелевскую премию по физике за 2020 (кажется) год СМИ подавали как "за открытие черной дыры". На самом же деле официальная формулировка звучит так: "за открытие сверхмассивного компактного объекта в центре галактики Млечный Путь". И это неспроста, здесь как раз такая ситуация, когда теоретических пруфов великое множество, но наблюдения все еще допускают разные интерпретации. Не представляется возможным наблюдать все то, что о черных дырах говорят теории.
>1)Я помыслил существо, лучше которого нельзя помыслить.
>Пока все ясно
Тебе точно ясно, что аргумент никоим образом не опирается на предпосылку "помышляю что и как хочу"?
Если трактовать так, тогда вообще никакая аргументация не нужна в принципе.
>1. Бог — это существо, лучше которого нельзя вообразить.
Вот об этом вот "нельзя", если по-хорошему, надо бы договориться заранее. "Нельзя" - это в рамках какой теории (или шире, концептуальной схемы)?
В отсутствии же такой договоренности, по умолчанию, мы рассуждаем в поле некоего здравого смысла, в рамках наших обычных эпистемических и коммуникативных практик.
>3)Следовательно, существо, лучше которого нельзя помыслить, существует.
>Но ведь это ни откуда не следует. Из п. 2 следует только, что я могу помыслить что-то
A) В силу того, что мы договорились (должны были бы это сделать) о том, чего можно и чего нельзя, это уже не просто какое-то произвольное помышление, но правильная, легитимная мысль.
B) Здесь действительно есть одна проблема. Но это не изъян собственно онтологического аргумента, а проблема общего характера. Онтологический аргумент ее просто хорошо обнажает и иллюстрирует.
А именно, есть точка зрения, и достаточно весомая, согласно которой никакое вообще умопостроение не может служить строгим доказательством существования чего-либо в "реальности".
Например, в естественных науках решающим доказательством является наблюдение и только оно. Может помнишь, нобелевскую премию по физике за 2020 (кажется) год СМИ подавали как "за открытие черной дыры". На самом же деле официальная формулировка звучит так: "за открытие сверхмассивного компактного объекта в центре галактики Млечный Путь". И это неспроста, здесь как раз такая ситуация, когда теоретических пруфов великое множество, но наблюдения все еще допускают разные интерпретации. Не представляется возможным наблюдать все то, что о черных дырах говорят теории.
>>70696
В сухом остатке.
Аргумент доказывает правильность, теоретическую корректность мысли о Боге как о существующем, а не просто произвольной мысли, называемой "Бог", и живущей своей жизнью в чьей-то голове.
Аргумент начинается с того, что предлагается определение Бога, причем от этого предложения трудно отказаться.
Для "что-то" ты никакого определения не дал, поэтому аналогия не уместна.
Кроме того, Бог обладает предельными характеристиками, поэтому некорректно "что-угодно" ставить в один ряд с Богом.
>следует только, что я могу помыслить что-то, даже если его не существует в реальности.
В сухом остатке.
Аргумент доказывает правильность, теоретическую корректность мысли о Боге как о существующем, а не просто произвольной мысли, называемой "Бог", и живущей своей жизнью в чьей-то голове.
>я могу помыслить что-то
Аргумент начинается с того, что предлагается определение Бога, причем от этого предложения трудно отказаться.
Для "что-то" ты никакого определения не дал, поэтому аналогия не уместна.
Кроме того, Бог обладает предельными характеристиками, поэтому некорректно "что-угодно" ставить в один ряд с Богом.
5 Кб, 193x262Что есть истина? (инерция, гипотеза, при которой возникает удовлетворение, минимальное потребление умственной энергии и т.д.)
ἡδονή (удовольствие) как сила, переворачивающая ценности и соблазняющая
Истинно королевская профессия философа (по выражению Алькуина, англосаксонца): prava corrigere et recta corroborare et sancta sublimare (исправлять то, что неправильно, укреплять то, что правильно, и возвышать то, что свято).
О истории клеветы.
Как создаются идеалы.
Культура (и «очеловечивание»: антагонистичны).
Мораль как инстинкт стыда, как маска, прикрытие, в принципе доброжелательная интерпретация.
Каждая мораль, которая когда-либо существовала, всегда была воспитанием и селекцией определённого типа людей, при условии, что именно на этот тип, прежде всего, и исключительно, должно быть направлено внимание: короче говоря, всегда при условии существования типа. Каждая мораль верит, что с помощью намерения и принуждения можно в человеке многое изменить («улучшить»): — она всегда воспринимает приближение к доминирующему типу как «улучшение» (и не имеет другого представления об этом).
A. Что такое истина?
B. Справедливость.
C. История сострадания.
D. «Хороший человек».
E. «Высший человек».
F. Художник.
«Если человек больше не считает себя злым, он перестает таким быть». — Добро и зло — это лишь интерпретации, и вовсе не факт, не нечто само по себе существующее. Можно проследить происхождение этой формы интерпретации; можно попытаться постепенно освободиться от глубоко укоренившейся необходимости морального толкования.
Возникновение и критика моральных оценок. Эти два процесса не совпадают, как часто принято считать (эта вера уже является результатом моральной оценки: «нечто возникшее таким образом малоценно, так как оно имеет неморальное происхождение»). Критерий, по которому следует определять ценность моральных оценок: критика слов «улучшение, усовершенствование, возвышение». Незамеченная основная истина: противоречие между «становлением более моральным» и возвышением и усилением человеческого типа.
Homo natura. «Воля к власти». Иерархия как порядок власти: война и опасность — условия, при которых иерархия сохраняет свои принципы. Великолепный пример: человек в природе, самое слабое, но самое умное существо, подчиняющее себе более грубые силы. Неизбежно возникает презрение и ненависть к жизни. Буддизм. Европейская активность приведет к массовому самоубийству. В этой связи: моя теория возвращения как самого страшного бремени. Если мы не сохраним себя, все закончится. Нам нужно сохранить себя через организацию.
Самая великая борьба: для этого нужно новое оружие. Молот: нужно вызвать ужасающее решение, поставить Европу перед последствием её воли к гибели. Предотвращение посредственности. Лучше уж гибель!
ἡδονή (удовольствие) как сила, переворачивающая ценности и соблазняющая
Истинно королевская профессия философа (по выражению Алькуина, англосаксонца): prava corrigere et recta corroborare et sancta sublimare (исправлять то, что неправильно, укреплять то, что правильно, и возвышать то, что свято).
О истории клеветы.
Как создаются идеалы.
Культура (и «очеловечивание»: антагонистичны).
Мораль как инстинкт стыда, как маска, прикрытие, в принципе доброжелательная интерпретация.
Каждая мораль, которая когда-либо существовала, всегда была воспитанием и селекцией определённого типа людей, при условии, что именно на этот тип, прежде всего, и исключительно, должно быть направлено внимание: короче говоря, всегда при условии существования типа. Каждая мораль верит, что с помощью намерения и принуждения можно в человеке многое изменить («улучшить»): — она всегда воспринимает приближение к доминирующему типу как «улучшение» (и не имеет другого представления об этом).
A. Что такое истина?
B. Справедливость.
C. История сострадания.
D. «Хороший человек».
E. «Высший человек».
F. Художник.
«Если человек больше не считает себя злым, он перестает таким быть». — Добро и зло — это лишь интерпретации, и вовсе не факт, не нечто само по себе существующее. Можно проследить происхождение этой формы интерпретации; можно попытаться постепенно освободиться от глубоко укоренившейся необходимости морального толкования.
Возникновение и критика моральных оценок. Эти два процесса не совпадают, как часто принято считать (эта вера уже является результатом моральной оценки: «нечто возникшее таким образом малоценно, так как оно имеет неморальное происхождение»). Критерий, по которому следует определять ценность моральных оценок: критика слов «улучшение, усовершенствование, возвышение». Незамеченная основная истина: противоречие между «становлением более моральным» и возвышением и усилением человеческого типа.
Homo natura. «Воля к власти». Иерархия как порядок власти: война и опасность — условия, при которых иерархия сохраняет свои принципы. Великолепный пример: человек в природе, самое слабое, но самое умное существо, подчиняющее себе более грубые силы. Неизбежно возникает презрение и ненависть к жизни. Буддизм. Европейская активность приведет к массовому самоубийству. В этой связи: моя теория возвращения как самого страшного бремени. Если мы не сохраним себя, все закончится. Нам нужно сохранить себя через организацию.
Самая великая борьба: для этого нужно новое оружие. Молот: нужно вызвать ужасающее решение, поставить Европу перед последствием её воли к гибели. Предотвращение посредственности. Лучше уж гибель!
5 Кб, 193x262Что есть истина? (инерция, гипотеза, при которой возникает удовлетворение, минимальное потребление умственной энергии и т.д.)
ἡδονή (удовольствие) как сила, переворачивающая ценности и соблазняющая
Истинно королевская профессия философа (по выражению Алькуина, англосаксонца): prava corrigere et recta corroborare et sancta sublimare (исправлять то, что неправильно, укреплять то, что правильно, и возвышать то, что свято).
О истории клеветы.
Как создаются идеалы.
Культура (и «очеловечивание»: антагонистичны).
Мораль как инстинкт стыда, как маска, прикрытие, в принципе доброжелательная интерпретация.
Каждая мораль, которая когда-либо существовала, всегда была воспитанием и селекцией определённого типа людей, при условии, что именно на этот тип, прежде всего, и исключительно, должно быть направлено внимание: короче говоря, всегда при условии существования типа. Каждая мораль верит, что с помощью намерения и принуждения можно в человеке многое изменить («улучшить»): — она всегда воспринимает приближение к доминирующему типу как «улучшение» (и не имеет другого представления об этом).
A. Что такое истина?
B. Справедливость.
C. История сострадания.
D. «Хороший человек».
E. «Высший человек».
F. Художник.
«Если человек больше не считает себя злым, он перестает таким быть». — Добро и зло — это лишь интерпретации, и вовсе не факт, не нечто само по себе существующее. Можно проследить происхождение этой формы интерпретации; можно попытаться постепенно освободиться от глубоко укоренившейся необходимости морального толкования.
Возникновение и критика моральных оценок. Эти два процесса не совпадают, как часто принято считать (эта вера уже является результатом моральной оценки: «нечто возникшее таким образом малоценно, так как оно имеет неморальное происхождение»). Критерий, по которому следует определять ценность моральных оценок: критика слов «улучшение, усовершенствование, возвышение». Незамеченная основная истина: противоречие между «становлением более моральным» и возвышением и усилением человеческого типа.
Homo natura. «Воля к власти». Иерархия как порядок власти: война и опасность — условия, при которых иерархия сохраняет свои принципы. Великолепный пример: человек в природе, самое слабое, но самое умное существо, подчиняющее себе более грубые силы. Неизбежно возникает презрение и ненависть к жизни. Буддизм. Европейская активность приведет к массовому самоубийству. В этой связи: моя теория возвращения как самого страшного бремени. Если мы не сохраним себя, все закончится. Нам нужно сохранить себя через организацию.
Самая великая борьба: для этого нужно новое оружие. Молот: нужно вызвать ужасающее решение, поставить Европу перед последствием её воли к гибели. Предотвращение посредственности. Лучше уж гибель!
ἡδονή (удовольствие) как сила, переворачивающая ценности и соблазняющая
Истинно королевская профессия философа (по выражению Алькуина, англосаксонца): prava corrigere et recta corroborare et sancta sublimare (исправлять то, что неправильно, укреплять то, что правильно, и возвышать то, что свято).
О истории клеветы.
Как создаются идеалы.
Культура (и «очеловечивание»: антагонистичны).
Мораль как инстинкт стыда, как маска, прикрытие, в принципе доброжелательная интерпретация.
Каждая мораль, которая когда-либо существовала, всегда была воспитанием и селекцией определённого типа людей, при условии, что именно на этот тип, прежде всего, и исключительно, должно быть направлено внимание: короче говоря, всегда при условии существования типа. Каждая мораль верит, что с помощью намерения и принуждения можно в человеке многое изменить («улучшить»): — она всегда воспринимает приближение к доминирующему типу как «улучшение» (и не имеет другого представления об этом).
A. Что такое истина?
B. Справедливость.
C. История сострадания.
D. «Хороший человек».
E. «Высший человек».
F. Художник.
«Если человек больше не считает себя злым, он перестает таким быть». — Добро и зло — это лишь интерпретации, и вовсе не факт, не нечто само по себе существующее. Можно проследить происхождение этой формы интерпретации; можно попытаться постепенно освободиться от глубоко укоренившейся необходимости морального толкования.
Возникновение и критика моральных оценок. Эти два процесса не совпадают, как часто принято считать (эта вера уже является результатом моральной оценки: «нечто возникшее таким образом малоценно, так как оно имеет неморальное происхождение»). Критерий, по которому следует определять ценность моральных оценок: критика слов «улучшение, усовершенствование, возвышение». Незамеченная основная истина: противоречие между «становлением более моральным» и возвышением и усилением человеческого типа.
Homo natura. «Воля к власти». Иерархия как порядок власти: война и опасность — условия, при которых иерархия сохраняет свои принципы. Великолепный пример: человек в природе, самое слабое, но самое умное существо, подчиняющее себе более грубые силы. Неизбежно возникает презрение и ненависть к жизни. Буддизм. Европейская активность приведет к массовому самоубийству. В этой связи: моя теория возвращения как самого страшного бремени. Если мы не сохраним себя, все закончится. Нам нужно сохранить себя через организацию.
Самая великая борьба: для этого нужно новое оружие. Молот: нужно вызвать ужасающее решение, поставить Европу перед последствием её воли к гибели. Предотвращение посредственности. Лучше уж гибель!
Учение преображает нас, оно делает то, что делает любая пищевая ценность, которая не просто «сохраняет» — как знает физиолог. Но в глубине нас, совсем «внизу», есть, конечно, нечто непоправимое, гранит какого-то духовного фатума, заранее предопределённого решения и ответа на заранее подобранные вопросы. При каждом важном вопросе звучит неизменное «это я». Например, о мужчине и женщине мыслитель не может «перейти к другому мнению», он может лишь «доработать», завершить то, что о них у него «уже решено». В определённый момент мы находим такие решения проблем, которые внезапно сильно убеждают нас; возможно, мы называем их впоследствии своими «убеждениями». Позднее — мы видим в них только следы на пути к самопознанию, указатели к проблеме, которой мы являемся, — точнее, к великой глупости, которой мы являемся, к нашему духовному фатуму, к тому непоправимому «низу».
>>70702
https://philosophy.ru/ru/ontological_arguments/
(см. §2, Систематика онтологических аргументов)
А где п.5? И не понятна логика перехода между п.6 и п.7.
>>70703
Именно, не понятно, почему тот факт, что я могу представить себе какую-то концепцию является подтверждением ее существования. А если я точно также могу представить себе концепцию, противоположную первой, тогда что?
>Где ты эту формулировку взял?
https://philosophy.ru/ru/ontological_arguments/
(см. §2, Систематика онтологических аргументов)
>Вот исходный аргумент:
А где п.5? И не понятна логика перехода между п.6 и п.7.
>>70703
>никакое вообще умопостроение не может служить строгим доказательством существования чего-либо в "реальности"
Именно, не понятно, почему тот факт, что я могу представить себе какую-то концепцию является подтверждением ее существования. А если я точно также могу представить себе концепцию, противоположную первой, тогда что?
112 Кб, 1008x885Набросал связь языков философии. Какие еще есть языки, на которых активно создавались философские системы и были написаны известные работы по философии (в т.ч. религиозной)?
На пикриле не хватает романских, но их много, выглядело бы очень запутанно. Еще забыл добавить иврит, который наверное повлиял на греческую и латинскую терминологию через христианское богословие, а потом через иудейскую традицию (тогда можно добавить и арамейский/сирийский, на котором богатая богословская традиция христианства, а также это язык иудейской традиции).
Что по другим языкам Азии и Африки?
На пикриле не хватает романских, но их много, выглядело бы очень запутанно. Еще забыл добавить иврит, который наверное повлиял на греческую и латинскую терминологию через христианское богословие, а потом через иудейскую традицию (тогда можно добавить и арамейский/сирийский, на котором богатая богословская традиция христианства, а также это язык иудейской традиции).
Что по другим языкам Азии и Африки?
Говорить "философия", а делать - богословие - вот где реальный изврат...
"Философия": когда разум-паук оплетает мир своей паутиной. Больше пауков! Мир должен превратиться в гробницу. (Луна всегда приветствует это.)
Если идеальный человек недостижим, то следует устранить всё человечество. Например, соблазнением к самоубийству. (Принцип "познай себя сам" (Сократ).)
>>70698
Нас всех этому научил ницшешиз походу. Нужно быть благодарными ему за это
>Есть какие-нибудь соображения на тему этой тенденции?
Нас всех этому научил ницшешиз походу. Нужно быть благодарными ему за это
>>70707
Скопипастилось без нумерации, вручную циферки проставлял и проглядел. Пусть будет так, чтоб еще больше не путаться.
п. 7 не выводится только из п. 6, п. 7 выводится из всех предыдущих предпосылок.
В силу определения (п. 1), п. 6 можно записать в виде:
Мы не можем вообразить что-то лучше [существа, лучше которого нельзя вообразить]
В силу п. 4 существующее существо лучше, чем не существующее.
>А где п.5?
Скопипастилось без нумерации, вручную циферки проставлял и проглядел. Пусть будет так, чтоб еще больше не путаться.
>логика перехода между п.6 и п.7.
п. 7 не выводится только из п. 6, п. 7 выводится из всех предыдущих предпосылок.
>6. Мы не можем вообразить что-то лучше Бога
В силу определения (п. 1), п. 6 можно записать в виде:
Мы не можем вообразить что-то лучше [существа, лучше которого нельзя вообразить]
В силу п. 4 существующее существо лучше, чем не существующее.
>>70714
Погоди, давай по шагам
Лол. Ты же просто вырвал 2 слова из контекста, пэтому и
Я соглашаюсь с цитатой из твоего поста
И именно поэтому у меня возникает вопрос
Погоди, давай по шагам
>не понятно
Лол. Ты же просто вырвал 2 слова из контекста, пэтому и
>Не понятно, что тебе не понятно из написанного мной
Я соглашаюсь с цитатой из твоего поста
>никакое вообще умопостроение не может служить строгим доказательством существования чего-либо в "реальности"
И именно поэтому у меня возникает вопрос
>почему тот факт, что я могу представить себе какую-то концепцию является подтверждением ее существования. А если я точно также могу представить себе концепцию, противоположную первой, тогда что?
>>70714
Вот откуда ты это взял? Это нигде не оговаривается в описании онтологического аргумента, более того, прямо говорится, что Бог - это существо лучше которого нельзя помыслить. То есть, что и как бы я ни мыслил, лучше этого я не могу помыслить нечего и никаким способом.
И почему ты именно на этом так акцентируешь внимание?
>аргумент никоим образом не опирается на предпосылку "помышляю что и как хочу"?
Вот откуда ты это взял? Это нигде не оговаривается в описании онтологического аргумента, более того, прямо говорится, что Бог - это существо лучше которого нельзя помыслить. То есть, что и как бы я ни мыслил, лучше этого я не могу помыслить нечего и никаким способом.
И почему ты именно на этом так акцентируешь внимание?
>>70716
И я про тоже.
Ты попросил >>70696 помочь разобраться с
Я тебе накатал 2 поста >>70703 >>70704
Ты, снова задаешь тот же вопрос, как ни в чем ни бывало.
Мы все же "по шагам", или как?
Шаг первый:
Это понятно, или нет?
>давай по шагам
И я про тоже.
>ты же просто вырвал 2 слова из контекста
Ты попросил >>70696 помочь разобраться с
>Но ведь это ни откуда не следует. Из п. 2 следует только, что я могу помыслить что-то, даже если его не существует в реальности.
Я тебе накатал 2 поста >>70703 >>70704
Ты, снова задаешь тот же вопрос, как ни в чем ни бывало.
>Я соглашаюсь с цитатой из твоего поста
>никакое вообще умопостроение не может служить строгим доказательством существования чего-либо в "реальности"
Мы все же "по шагам", или как?
Шаг первый:
>аргумент никоим образом не опирается на предпосылку "помышляю что и как хочу"?
>Если трактовать так, тогда вообще никакая аргументация не нужна в принципе.
Это понятно, или нет?
>>70713
Это получается не логика, а просто игра словами.
К тому, что существующее лучше не существующего вопросов нет. Вопрос в том, что до п.7 речь идёт только о том, что мы можем помыслить и вообразить. А в п.7 внезапный поворот - поэтому Бог существует. Бог существует просто потому, что я могу вообразить концепцию Бога?
Это получается не логика, а просто игра словами.
К тому, что существующее лучше не существующего вопросов нет. Вопрос в том, что до п.7 речь идёт только о том, что мы можем помыслить и вообразить. А в п.7 внезапный поворот - поэтому Бог существует. Бог существует просто потому, что я могу вообразить концепцию Бога?
>>70717
Если мыслю в стиле "что хочу, то и ворочу", тогда никакая аргументация вообще не нужна.
Бог есть, потомучто я хочу. Или нету, потомучто не хочу.
Сам факт того, что это "аргумент" кое к чему уже обязывает.
Кроме того, там есть слово нельзя.
Вот это вот "нельзя" - это величина переменная. В одной теории нельзя одно, в другой теории нельзя другое, но можно первое, в третьей - иначе.
Ты сам привел ссылку на достаточно хороший обзор аргумента и его истории.
Вся история вокруг этого "нельзя" и вертится, Аквинат, Юм, Кант, Фреге, Гёдель и многие другие предлагают каждый свою теорию о том, чего можно и чего нельзя.
Если мыслю в стиле "что хочу, то и ворочу", тогда никакая аргументация вообще не нужна.
Бог есть, потомучто я хочу. Или нету, потомучто не хочу.
>Это нигде не оговаривается в описании онтологического аргумента
Сам факт того, что это "аргумент" кое к чему уже обязывает.
Кроме того, там есть слово нельзя.
>1. Бог — это существо, лучше которого нельзя вообразить.
>почему ты именно на этом так акцентируешь внимание?
Вот это вот "нельзя" - это величина переменная. В одной теории нельзя одно, в другой теории нельзя другое, но можно первое, в третьей - иначе.
Ты сам привел ссылку на достаточно хороший обзор аргумента и его истории.
Вся история вокруг этого "нельзя" и вертится, Аквинат, Юм, Кант, Фреге, Гёдель и многие другие предлагают каждый свою теорию о том, чего можно и чего нельзя.
>>70719
Нет, предпосылки обязывают сделать вывод о существовании.
По определению, Бог - лучший.
>Бог существует просто потому, что я могу вообразить концепцию Бога?
Нет, предпосылки обязывают сделать вывод о существовании.
>К тому, что существующее лучше не существующего вопросов нет.
По определению, Бог - лучший.
>>70721
Вот именно этого я и хочу избежать.
Ну то есть в итоге все равно получается каждый наворачивает то, что хочет?
>"что хочу, то и ворочу", тогда никакая аргументация вообще не нужна. Бог есть, потому что я хочу. Или нету, потому что не хочу.
Вот именно этого я и хочу избежать.
>Аквинат, Юм, Кант, Фреге, Гёдель и многие другие предлагают каждый свою теорию о том, чего можно и чего нельзя
Ну то есть в итоге все равно получается каждый наворачивает то, что хочет?
>>70722
Но как? Ты просто повторяешь одно и тоже, что из предпосылок как-то следует вывод существования Бога. А из предпосылки того, что я могу помыслить концепцию миллиона долларов у меня в тумбочке следует вывод о реальности этого миллиона?
>предпосылки обязывают сделать вывод о существовании
Но как? Ты просто повторяешь одно и тоже, что из предпосылок как-то следует вывод существования Бога. А из предпосылки того, что я могу помыслить концепцию миллиона долларов у меня в тумбочке следует вывод о реальности этого миллиона?
О Заратустра! Не щелкай так страшно плеткой своей! Ты же знаешь: шум убивает мысли, а ко мне как раз пришли такие нежные мысли!
Мы с тобой оба – по ту сторону добра и зла, и не творим ни того, ни другого. По ту сторону добра и зла обрели мы остров свой и зеленый луг – мы вдвоем, только я и ты! Поэтому должны мы жить в мире и согласии!
А если мы и не любим друг друга от всего сердца, нужно ли из-за этого сердиться?
Ты же знаешь, что хорошо отношусь я к тебе, а зачастую даже слишком хорошо: и все потому, что ревную тебя к мудрости твоей. Ах, эта мудрость, сумасшедшая старая дура!
Но если мудрость твоя возьмет и покинет тебя, тогда и любовь моя недолго останется с тобой
Сущность всякого знания: Жизнь.
Мы с тобой оба – по ту сторону добра и зла, и не творим ни того, ни другого. По ту сторону добра и зла обрели мы остров свой и зеленый луг – мы вдвоем, только я и ты! Поэтому должны мы жить в мире и согласии!
А если мы и не любим друг друга от всего сердца, нужно ли из-за этого сердиться?
Ты же знаешь, что хорошо отношусь я к тебе, а зачастую даже слишком хорошо: и все потому, что ревную тебя к мудрости твоей. Ах, эта мудрость, сумасшедшая старая дура!
Но если мудрость твоя возьмет и покинет тебя, тогда и любовь моя недолго останется с тобой
Сущность всякого знания: Жизнь.
>>70723
Так, чтобы прям совсем в ноль, от хотелок никак не избавиться.
Тем не менее, каждая из теорий все же накладывает свои ограничения на хотелки.
Соответственно, обсуждение аргумента плавненько переходит от собственно существования Бога к сопоставлению теорий.
Что, собственно, прекрасно видно из статьи, которую ты приводил.
Ну так выбирай теорию, которая тебе по нраву и держись в ее рамках. Или предлагай свою.
>каждый наворачивает то, что хочет?
Так, чтобы прям совсем в ноль, от хотелок никак не избавиться.
Тем не менее, каждая из теорий все же накладывает свои ограничения на хотелки.
Соответственно, обсуждение аргумента плавненько переходит от собственно существования Бога к сопоставлению теорий.
Что, собственно, прекрасно видно из статьи, которую ты приводил.
>"что хочу, то и ворочу"
>Вот именно этого я и хочу избежать.
Ну так выбирай теорию, которая тебе по нраву и держись в ее рамках. Или предлагай свою.
Утверждать Бога через знание - значит, быть двойным фарисеем. (Богохульство! Бог есть, и это суть Истина, неоспоримая ничем.)
Если бы тех, кто не верит в Бога, почаще распинали на кресте, то это бы ровным счётом ничего бы не доказывало. Наказывать грешника за грех - это само собой разумеющееся доказательство власти Его.
Но если бы сам архиепископ (а не папа) пошёл на костёр во имя веры - вот! вот это - что-то бы да значило. Однако такого почти никогда не случалось (а регулярность правила есть его доказательство) - следовательно, неужели это и вовсе - не вера?..
Грешники, идущие за Бога на крест - вот настоящие святые (а вовсе не папа или архиепископ, - и дело вовсе не в гиератизме и католиках).
Но если бы сам архиепископ (а не папа) пошёл на костёр во имя веры - вот! вот это - что-то бы да значило. Однако такого почти никогда не случалось (а регулярность правила есть его доказательство) - следовательно, неужели это и вовсе - не вера?..
Грешники, идущие за Бога на крест - вот настоящие святые (а вовсе не папа или архиепископ, - и дело вовсе не в гиератизме и католиках).
>>70724
Нет ты.
Причем тут твои предпосылки?
Мы же онтологический аргумент обсуждаем.
Два миллиона долларов определенно лучше, чем один миллион долларов. Уже поэтому только миллион долларов не удовлетворяет п. 1 и выводы аргумента его никак не касаются. И так с любым конечным объемом долларов.
Но даже и бесконечный запас денег - это еще не все, чего можно помыслить. Не все приобретается за деньги, к тому же большое состояние само по себе, кроме ништяков, влечет также и некоторые проблемы (богатые тоже плачут).
>Ты просто повторяешь одно и тоже
Нет ты.
>А из предпосылки того, что я могу помыслить концепцию миллиона долларов у меня в тумбочке следует вывод о реальности этого миллиона?
Причем тут твои предпосылки?
Мы же онтологический аргумент обсуждаем.
Два миллиона долларов определенно лучше, чем один миллион долларов. Уже поэтому только миллион долларов не удовлетворяет п. 1 и выводы аргумента его никак не касаются. И так с любым конечным объемом долларов.
Но даже и бесконечный запас денег - это еще не все, чего можно помыслить. Не все приобретается за деньги, к тому же большое состояние само по себе, кроме ништяков, влечет также и некоторые проблемы (богатые тоже плачут).
Сила ума доказывается его сопротивлением обстоятельствам, возникающим у него на пути. (В любом развитии необходима - сила.)
>>70729
Алсо, аргумент не говорит ничего ни о месте, ни тем более о праве собственности.
А миллион долларов как таковой ты можешь помыслить [и поделиться этой мыслью с другими] как раз потому, что доллары существуют.
>я могу помыслить концепцию миллиона долларов у меня в тумбочке следует вывод
>у меня
>в тумбочке
Алсо, аргумент не говорит ничего ни о месте, ни тем более о праве собственности.
А миллион долларов как таковой ты можешь помыслить [и поделиться этой мыслью с другими] как раз потому, что доллары существуют.
(Что может быть помыслено - то никогда не является Богом (Бог помысленный есть суть богохульство в сторону Святого Духа).)
Фашисты были самыми истовыми верующими (кто породил Лютера? кто загубил Возрождение? немцы), и в то же время - антисемитами. ("Христианство", дошедшее до своей финальной стадии развития, в "родителе" больше не требуется.)
Ложь есть добродетель полурастения-полупризрака. Обычный человек может обойтись без веры. [Воздержанность / Умеренность: церковь воспитывает фанатиков.]
"Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно ещё помочь в этом." - разве это не изречение, достойное грешника? А значит, человека наиглубочайшей веры? И разве не именно так ("на Земле не должно остаться никого, кроме верующих") мыслят - сами христиане, - священники? (Чем чаще стреляешь в Бога, тем крепче Он сидит на троне Бытия.)
"Истина здесь, истина рядом," - ни разу ни сказал ни один "человек науки", опасаясь, что его распнут остальные за нехватку веры в собственное заблуждение.
По существу нужно понять finesse что у нас нет никакой finesse. (И это тоже своего рода - вымысел.)
"Укушу себя за хвост!" - подумал самопознаванец - и промахнулся. (Может ли человек вернуться обратно? А корабль? А Тесей?)
Худшее наказание: молитва, приуроченная к конкретному месту и времени. (Лютер, восставший.)
>>70741
Ты заебал троллить тупостью.
Все твои "доводы" - это "деревья вижу, а леса - нет".
Если бы все решалось так просто, как у тебя, то не было бы той статьи (в том объеме и содержании), которую ты сам же приводил.
Мань, сторонники онтологического аргумента запилили модальную логику, которая находит свое применение, например, в IT.
Противники же - это Юм, Кант и тому подобная братия. Ты кантианец чтоли дохуя, скажи честно?
Алсо, аргумент доказан с математической строгостью машинным способом (не путать с говнонейронками). О чем, впрочем, статья на философи.ру не упоминает.
Ты заебал троллить тупостью.
>все твои доводы
Все твои "доводы" - это "деревья вижу, а леса - нет".
Если бы все решалось так просто, как у тебя, то не было бы той статьи (в том объеме и содержании), которую ты сам же приводил.
>имитация логики
Мань, сторонники онтологического аргумента запилили модальную логику, которая находит свое применение, например, в IT.
Противники же - это Юм, Кант и тому подобная братия. Ты кантианец чтоли дохуя, скажи честно?
Алсо, аргумент доказан с математической строгостью машинным способом (не путать с говнонейронками). О чем, впрочем, статья на философи.ру не упоминает.
Lust — tiefer noch als Herzeleid:
Weh spricht: Vergeh!
Doch alle Lust will Ewigkeit —,
— will tiefe, tiefe Ewigkeit
В комментарии не требуется. (Lust/Радость есть явление Благодати, божьей Милости в мире. Достаточно - для - успокоения. (Противоядие от: буддизм.)) "Весёлая Наука" - временный глоссарий к ТГЗ, предварительный; "По ту сторону Добра и Зла" - своего рода комментарий к нему.
Weh spricht: Vergeh!
Doch alle Lust will Ewigkeit —,
— will tiefe, tiefe Ewigkeit
В комментарии не требуется. (Lust/Радость есть явление Благодати, божьей Милости в мире. Достаточно - для - успокоения. (Противоядие от: буддизм.)) "Весёлая Наука" - временный глоссарий к ТГЗ, предварительный; "По ту сторону Добра и Зла" - своего рода комментарий к нему.
Для того чтобы сказать что Бога нет, нужно сначала сказать что он есть ("ригидные десигнаторы"). (Cogito, ergo sum. Ego vivo, ergo cogito.)
Чем же является для меня теперь “видимость”! Поистине не противоположностью какой-то сущности – разве же могу я высказать о какой-либо сущности нечно иное, кроме самих предикатов ее видимости! Поистине не мертвой маской, которую можно было бы напялить на какой-то неизвестный икс, но и вполне содрать с него! Видимость для меня – это самое действующее и живущее, которое заходит столь далеко в своем самоосмеянии, что дает мне почувствовать, что здесь все есть видимость и обманчивый свет и танец призраков и ничего больше, - что между всеми этими сновидцами и я, “познающий”, танцую свой танец; что познающий – это только средство продлить земной танец и лишь постольку принадлежит к церемониймейстерам бытия и что возвышенная последовательность и взаимосвязь всяческого познания есть и будет, пожалуй, высочайшим средством обеспечить общность грез и взаимопонимания всех этих сновидцев и тем самым длительность сновидения.
Бог - никак - не видим. [Имморализм. (Не-моральность: неморальность, а не аморальность.)]
Бог - никак - не видим. [Имморализм. (Не-моральность: неморальность, а не аморальность.)]
>>70741
Бог и есть само существование, если абстрагироваться от всех прочих атрибутов.
>каким образом возможность помыслить Бога неизбежно должна привести к его существованию
Бог и есть само существование, если абстрагироваться от всех прочих атрибутов.
>>70751
А само это доказательство кто-нибудь видел?
>аргумент доказан с математической строгостью машинным способом
А само это доказательство кто-нибудь видел?
Атеизм: Бога нет, - как и его отсутствия (умеренность, а не занятие крайних точек ("оптимальных") зрения; не фанатизм). ("Пустота также пуста.")
Dependent origination is emptiness
Which, dependently configured,
Is the middle way.
(Mūlamadhyamaka-kārikā.)
Dependent origination is emptiness
Which, dependently configured,
Is the middle way.
(Mūlamadhyamaka-kārikā.)
Бытие от счастья и страдания не зависимо, счастье и страдание (источник идеи о "рае" и "аде") - зависимо от бытия. Следовательно?..
Достижение прибыли освобождает от стремления ко всякой прибыли.
Основание для понятия "капитализм": нехватка (l'anxiété, lack).
...неуклонность и безусловность всякой «воли к власти», что почти каждое слово, и даже слово «тирания», в конце концов покажется непригодным, покажется уже ослабляющей и смягчающей метафорой, покажется слишком человеческим...
Необходимость есть следствие влияния, выражения власти, - "давления". ("Величайшая тяжесть.")
Что не служит доказательством его существования, а только свидетельствует в пользу движения ума (а не тела).
Необходимость есть следствие влияния, выражения власти, - "давления". ("Величайшая тяжесть.")
Что не служит доказательством его существования, а только свидетельствует в пользу движения ума (а не тела).
>>70767
или: сознания (как мы фиксируем "телесность"? с помощью сознания - "зрения" ("у нас нет органа для познания"))
Постепенно человеческий мозг наполнялся такими суждениями и убеждениями; в этом клубке возникало брожение, борьба и жажда власти. Не только польза и удовольствие, но и всякий род влечения принимал участие в борьбе за “истины”; интеллектуальная борьба стала занятием, увлечением, призванием, долгом, достоинством – познавание и стремление к истинному заняли, наконец, особое место в ряду прочих потребностей. Отныне не только вера и убеждение. Но и испытание, отрицание, недоверие, противоречие стали властью; все “злые” инстинкты были подчинены познанию и поставлены ему на службу, отполированные под что-то дозволенное, почтенное, полезное и, наконец, визуально невинное и доброе. Познание, таким образом, становилось неким подобием самой жизни, и как жизнь некой постоянно возрастающей властью, пока, наконец, не столкнулись друг с другом накопленный опыт и те древнейшие основные заблуждения, то и другое уже как жизнь, как власть, то и другое в одном и том же человеке. Мыслитель: нынче это есть существо, в котором влечение к истине и те жизнеохранительные заблуждения бьются своим первым боем, коль скоро и стремление к истине доказало себя как некую жизнеохранительную власть. По сравнению с важностью этой борьбы все прочее безразлично: здесь поставлен последний вопрос об условии жизни и сделана первая попытка ответить на этот вопрос с помощью эксперимента. В какой мере истина поддается органическому усвоению? – вот в чем вопрос, вот в чем эксперимент.
>ума
или: сознания (как мы фиксируем "телесность"? с помощью сознания - "зрения" ("у нас нет органа для познания"))
Постепенно человеческий мозг наполнялся такими суждениями и убеждениями; в этом клубке возникало брожение, борьба и жажда власти. Не только польза и удовольствие, но и всякий род влечения принимал участие в борьбе за “истины”; интеллектуальная борьба стала занятием, увлечением, призванием, долгом, достоинством – познавание и стремление к истинному заняли, наконец, особое место в ряду прочих потребностей. Отныне не только вера и убеждение. Но и испытание, отрицание, недоверие, противоречие стали властью; все “злые” инстинкты были подчинены познанию и поставлены ему на службу, отполированные под что-то дозволенное, почтенное, полезное и, наконец, визуально невинное и доброе. Познание, таким образом, становилось неким подобием самой жизни, и как жизнь некой постоянно возрастающей властью, пока, наконец, не столкнулись друг с другом накопленный опыт и те древнейшие основные заблуждения, то и другое уже как жизнь, как власть, то и другое в одном и том же человеке. Мыслитель: нынче это есть существо, в котором влечение к истине и те жизнеохранительные заблуждения бьются своим первым боем, коль скоро и стремление к истине доказало себя как некую жизнеохранительную власть. По сравнению с важностью этой борьбы все прочее безразлично: здесь поставлен последний вопрос об условии жизни и сделана первая попытка ответить на этот вопрос с помощью эксперимента. В какой мере истина поддается органическому усвоению? – вот в чем вопрос, вот в чем эксперимент.
Сознательность разума есть самосознание ошибок - "разума".
Ведущий дискурс не обходится без веры в него (всякое отклонение от веры есть ошибочное мнение; даже нейросети и тела без органов верят в него).
Достаточно и того, что есть в этом мире. Остальное - излишество. ("Occam's razor" и "der Ewige Wiederkunft".)
anirodham anutpādam anucchedam aśāśvatam
anekārtham anānātham anāgamam anirgamam
yaḥ pratītyasamutpādaṃ prapañcopaśamaṃ śivam
deśayām āsa saṃbuddhaṃ taṃ vande vadatāṃ varam
The Fully Awakened One who taught the dependent-arising, the calming of conceptualization, blissful, [qualified by] non-cessation, non-arising, non-annihilation, non-eternity, non-one-thing, non-various-things, noncoming, non-going, I pay homage to him as the best of teachers. / Я преклоняюсь перед Совершенно Просветленным, лучшим оратором, который учил учению взаимозависимого происхождения, согласно которому нет ни прекращения, ни возникновения, ни уничтожения, ни вечности, ни единства, ни множественности, ни прихода, ни ухода [никакой "дхармы", так как цель нирваны характеризуется] благоприятным прекращением гипостазирования.
https://icabs.repo.nii.ac.jp/record/509/files/BIIBS_02_2019_001-009_Saito.pdf
Что значит "неудачно пришедший"? Прежде всего, физиологически? Уже не политически. Наиболее нездоровый тип человека в Европе (во всех социальных слоях) является почвой для этого нигилизма: он воспримет веру в вечное возвращение как проклятие, от которого, столкнувшись с ним, уже не будет останавливаться перед никакими действиями: не пассивное исчезновение, а полное уничтожение всего, что в такой степени бессмысленно и безцельно: хотя это всего лишь судорога, слепое яростное сопротивление, когда осознаешь, что все было здесь с вечности — и этот момент нигилизма и разрушительной страсти тоже. — Ценность такого кризиса заключается в том, что он очищает, что он сжимает родственные элементы и делает их взаимно разрушительными, что он возлагает общие задачи на людей противоположных взглядов — также выдвигая на свет более слабых, более неуверенных и тем самым давая толчок к созданию иерархии сил с точки зрения здоровья: узнавая повелителей как повелителей, подчиненных как подчиненных. Конечно, вне всех существующих общественных порядков.
Какие окажутся самыми сильными в этом процессе? Умеренные, те, кому не нужны экстремальные убеждения, те, кто способны признать и даже любить большую долю случайности и бессмысленности, те, кто могут думать о человеке с заметным снижением его ценности, не становясь из-за этого мелкими и слабыми: самые здоровые, которые могут справиться с большинством бед и поэтому не так боятся бедствий — люди, уверенные в своей силе, которые с сознательной гордостью представляют достигнутую мощь человека.
Как бы такой человек думал о вечном возвращении?..
для сравнения с мыслью о "Der Ewige Wiederkunft" ("моральные звери" Заратустры гипостазируют эту идею в "сладкозвучную лиру")
anekārtham anānātham anāgamam anirgamam
yaḥ pratītyasamutpādaṃ prapañcopaśamaṃ śivam
deśayām āsa saṃbuddhaṃ taṃ vande vadatāṃ varam
The Fully Awakened One who taught the dependent-arising, the calming of conceptualization, blissful, [qualified by] non-cessation, non-arising, non-annihilation, non-eternity, non-one-thing, non-various-things, noncoming, non-going, I pay homage to him as the best of teachers. / Я преклоняюсь перед Совершенно Просветленным, лучшим оратором, который учил учению взаимозависимого происхождения, согласно которому нет ни прекращения, ни возникновения, ни уничтожения, ни вечности, ни единства, ни множественности, ни прихода, ни ухода [никакой "дхармы", так как цель нирваны характеризуется] благоприятным прекращением гипостазирования.
https://icabs.repo.nii.ac.jp/record/509/files/BIIBS_02_2019_001-009_Saito.pdf
Что значит "неудачно пришедший"? Прежде всего, физиологически? Уже не политически. Наиболее нездоровый тип человека в Европе (во всех социальных слоях) является почвой для этого нигилизма: он воспримет веру в вечное возвращение как проклятие, от которого, столкнувшись с ним, уже не будет останавливаться перед никакими действиями: не пассивное исчезновение, а полное уничтожение всего, что в такой степени бессмысленно и безцельно: хотя это всего лишь судорога, слепое яростное сопротивление, когда осознаешь, что все было здесь с вечности — и этот момент нигилизма и разрушительной страсти тоже. — Ценность такого кризиса заключается в том, что он очищает, что он сжимает родственные элементы и делает их взаимно разрушительными, что он возлагает общие задачи на людей противоположных взглядов — также выдвигая на свет более слабых, более неуверенных и тем самым давая толчок к созданию иерархии сил с точки зрения здоровья: узнавая повелителей как повелителей, подчиненных как подчиненных. Конечно, вне всех существующих общественных порядков.
Какие окажутся самыми сильными в этом процессе? Умеренные, те, кому не нужны экстремальные убеждения, те, кто способны признать и даже любить большую долю случайности и бессмысленности, те, кто могут думать о человеке с заметным снижением его ценности, не становясь из-за этого мелкими и слабыми: самые здоровые, которые могут справиться с большинством бед и поэтому не так боятся бедствий — люди, уверенные в своей силе, которые с сознательной гордостью представляют достигнутую мощь человека.
Как бы такой человек думал о вечном возвращении?..
для сравнения с мыслью о "Der Ewige Wiederkunft" ("моральные звери" Заратустры гипостазируют эту идею в "сладкозвучную лиру")
anirodham anutpādam anucchedam aśāśvatam
anekārtham anānātham anāgamam anirgamam
yaḥ pratītyasamutpādaṃ prapañcopaśamaṃ śivam
deśayām āsa saṃbuddhaṃ taṃ vande vadatāṃ varam
The Fully Awakened One who taught the dependent-arising, the calming of conceptualization, blissful, [qualified by] non-cessation, non-arising, non-annihilation, non-eternity, non-one-thing, non-various-things, noncoming, non-going, I pay homage to him as the best of teachers. / Я преклоняюсь перед Совершенно Просветленным, лучшим оратором, который учил учению взаимозависимого происхождения, согласно которому нет ни прекращения, ни возникновения, ни уничтожения, ни вечности, ни единства, ни множественности, ни прихода, ни ухода [никакой "дхармы", так как цель нирваны характеризуется] благоприятным прекращением гипостазирования.
https://icabs.repo.nii.ac.jp/record/509/files/BIIBS_02_2019_001-009_Saito.pdf
Что значит "неудачно пришедший"? Прежде всего, физиологически? Уже не политически. Наиболее нездоровый тип человека в Европе (во всех социальных слоях) является почвой для этого нигилизма: он воспримет веру в вечное возвращение как проклятие, от которого, столкнувшись с ним, уже не будет останавливаться перед никакими действиями: не пассивное исчезновение, а полное уничтожение всего, что в такой степени бессмысленно и безцельно: хотя это всего лишь судорога, слепое яростное сопротивление, когда осознаешь, что все было здесь с вечности — и этот момент нигилизма и разрушительной страсти тоже. — Ценность такого кризиса заключается в том, что он очищает, что он сжимает родственные элементы и делает их взаимно разрушительными, что он возлагает общие задачи на людей противоположных взглядов — также выдвигая на свет более слабых, более неуверенных и тем самым давая толчок к созданию иерархии сил с точки зрения здоровья: узнавая повелителей как повелителей, подчиненных как подчиненных. Конечно, вне всех существующих общественных порядков.
Какие окажутся самыми сильными в этом процессе? Умеренные, те, кому не нужны экстремальные убеждения, те, кто способны признать и даже любить большую долю случайности и бессмысленности, те, кто могут думать о человеке с заметным снижением его ценности, не становясь из-за этого мелкими и слабыми: самые здоровые, которые могут справиться с большинством бед и поэтому не так боятся бедствий — люди, уверенные в своей силе, которые с сознательной гордостью представляют достигнутую мощь человека.
Как бы такой человек думал о вечном возвращении?..
для сравнения с мыслью о "Der Ewige Wiederkunft" ("моральные звери" Заратустры гипостазируют эту идею в "сладкозвучную лиру")
anekārtham anānātham anāgamam anirgamam
yaḥ pratītyasamutpādaṃ prapañcopaśamaṃ śivam
deśayām āsa saṃbuddhaṃ taṃ vande vadatāṃ varam
The Fully Awakened One who taught the dependent-arising, the calming of conceptualization, blissful, [qualified by] non-cessation, non-arising, non-annihilation, non-eternity, non-one-thing, non-various-things, noncoming, non-going, I pay homage to him as the best of teachers. / Я преклоняюсь перед Совершенно Просветленным, лучшим оратором, который учил учению взаимозависимого происхождения, согласно которому нет ни прекращения, ни возникновения, ни уничтожения, ни вечности, ни единства, ни множественности, ни прихода, ни ухода [никакой "дхармы", так как цель нирваны характеризуется] благоприятным прекращением гипостазирования.
https://icabs.repo.nii.ac.jp/record/509/files/BIIBS_02_2019_001-009_Saito.pdf
Что значит "неудачно пришедший"? Прежде всего, физиологически? Уже не политически. Наиболее нездоровый тип человека в Европе (во всех социальных слоях) является почвой для этого нигилизма: он воспримет веру в вечное возвращение как проклятие, от которого, столкнувшись с ним, уже не будет останавливаться перед никакими действиями: не пассивное исчезновение, а полное уничтожение всего, что в такой степени бессмысленно и безцельно: хотя это всего лишь судорога, слепое яростное сопротивление, когда осознаешь, что все было здесь с вечности — и этот момент нигилизма и разрушительной страсти тоже. — Ценность такого кризиса заключается в том, что он очищает, что он сжимает родственные элементы и делает их взаимно разрушительными, что он возлагает общие задачи на людей противоположных взглядов — также выдвигая на свет более слабых, более неуверенных и тем самым давая толчок к созданию иерархии сил с точки зрения здоровья: узнавая повелителей как повелителей, подчиненных как подчиненных. Конечно, вне всех существующих общественных порядков.
Какие окажутся самыми сильными в этом процессе? Умеренные, те, кому не нужны экстремальные убеждения, те, кто способны признать и даже любить большую долю случайности и бессмысленности, те, кто могут думать о человеке с заметным снижением его ценности, не становясь из-за этого мелкими и слабыми: самые здоровые, которые могут справиться с большинством бед и поэтому не так боятся бедствий — люди, уверенные в своей силе, которые с сознательной гордостью представляют достигнутую мощь человека.
Как бы такой человек думал о вечном возвращении?..
для сравнения с мыслью о "Der Ewige Wiederkunft" ("моральные звери" Заратустры гипостазируют эту идею в "сладкозвучную лиру")
Форма мышления о вечном возвращении того же самого: то, что возвращается, не может повторяться без существующих к тому предпосылок (следовательно, это не вечное повторение - "вечное повторение" - это ошибка!). Более корректный вариант: "актуализация" ("воплощение", в дурацко-магическо-мистическом смысле: "инвокация") т.н. "possible worlds" (любой из них будет, или может (следовательно - будет), - возвращаться вечно). Следовательно, - "нирвана": следующий мир из множества выбираемых определяется принципом вечного возврата к этой же реальности, - в мир:
Самый тяжёлый груз. — Что если однажды ночью или днём демон [Дух Тяжести] пробрался бы в твоё самое уединённое одиночество и сказал: «Эту жизнь, как ты её сейчас живёшь и жил, тебе предстоит пережить снова и снова, ещё множество раз; и в ней не будет ничего нового, ни боли, ни удовольствия, ни мысли, ни вздоха, и всё, от самых незначительных до самых великих моментов твоей жизни, вернётся к тебе, и всё будет в той же последовательности — и эта паутина, и этот лунный свет между деревьями, и этот момент, и я сам. Вечные песочные часы бытия будут вновь и вновь перевёрнуты — и ты с ними, пылинка от пыли!» — Разве ты не пал бы на колени и не стал бы скрежетать зубами, проклиная демона, который так говорит? Или может быть, ты переживал когда-нибудь такой ужасный момент, когда ответил бы ему: «Ты — Бог, и я никогда не слышал ничего более божественного!» [неправильный выбор: Дух Тяжести - это демон, "дьявол" Заратустры, а не Бог ("Бог" - это Дионис, "Дионис" - это всего лишь символ (власти, могущества), Заратустра - атеист)]. Если бы эта мысль овладела тобой, она изменила бы тебя до основания и, возможно, раздавила бы тебя; вопрос «хочешь ли ты пережить всё это снова, ещё бесчисленное количество раз?» стал бы для тебя самым тяжёлым бременем в каждом твоём действии! Или как нужно было бы стать самим собой и примириться с жизнью, чтобы не желать больше ничего, кроме этой последней, вечной печати и утверждения?
— Стой! Карлик! — сказал я. — Я! Или ты! Но я сильнее из нас двоих — ты не знаешь моей бездонной мысли! Ты не мог бы её вынести!
Тогда случилось то, что сделало меня легче: ибо карлик вскочил с моего плеча, любопытный! И он присел на камень передо мной. А как раз в том месте был ворота пути, где мы остановились.
— Посмотри на эти ворота пути! — сказал я карлику. — У них два лица. Два пути сходятся здесь: ни один еще не пошел по ним до конца.
Эта длинная аллея назад: она длится вечность. А та длинная аллея вперед — это другая вечность.
Эти пути противоречат друг другу; они сталкиваются лоб в лоб ["Вечные песочные часы бытия"]: — и здесь, на этих воротах пути, они сходятся. Имя этих ворот написано сверху: «Момент» [«Мгновение»].
Но если кто-то из них пойдет дальше — и все дальше и дальше, — думаешь ли ты, карлик, что эти пути будут противоречить друг другу вечно?
— Все прямое лжет, — пробормотал презрительно карлик. — Вся истина крива, само Время — круг.
— О, дух тяжести! — сказал я, разгневанно. — Не делай себе жизнь слишком легкой! Или я оставлю тебя сидеть там, где ты сидишь, хромое создание, — и я поднял тебя высоко!
— Посмотри! — продолжал я. — Вот этот момент! Из этих ворот Момента тянется длинная вечная аллея назад: за нами лежит вечность.
Разве не должен был бы этот путь пройти уже когда-то все, что может пройти? Разве не должно было бы все, что может случиться, уже случиться, сделаться, пройти?
И если все уже было, — что ты думаешь, карлик, об этом моменте? Разве не было ли и этих ворот уже?
И разве не связаны все вещи так крепко, что этот момент влечет за собой все грядущие вещи? То есть — он ведет к себе самому?
Ведь то, что может пройти, все вещи, — даже в этой длинной аллее вперед — должно еще пройти!
— И этот медленный паук [разума], что ползет в лунном свете, и сам лунный свет [незапятнанного познания], и я, и ты у ворот, шепчущие вместе о вечных вещах [Дух Тяжести ("дьявол", серьёзность) на плече Заратустры ("Я", вторая "самость" философа "Диониса") при движении по кривым тропинкам/путям истины (суждений и рассуждений)] — разве не все мы уже были?
— И возвратимся, и пойдем по той другой аллее, вперед, в этой длинной зловещей аллее — разве мы не будем вечно возвращаться? —
Так говорил я, и все тише: ибо я испугался своих собственных мыслей и задних мыслей. Тогда вдруг я услышал, как рядом завыл пес ["боль-собака"].
Слышал ли я когда-нибудь, чтобы пес так выл? Моя мысль возвратилась назад [память]. Да! Когда я был ребенком, в далеком детстве:
— тогда я слышал, как пес так выл. И видел его тоже, взъерошенного, с головой, поднятой кверху, дрожащего, в тиши полуночи, когда даже собаки верят в призраков:
— и мне стало жаль его. Как раз тогда полная луна, безмолвная, плыла по крыше, и стояла на месте, круглая, как огонь, — беззвучно на плоской крыше, как на чужой собственности: —
от этого перепугался тогда пес: ведь собаки верят в воров и призраков. И когда я снова услышал этот вой, мне стало снова жаль.
Куда подевался теперь карлик? А ворота пути? И паук? И все шептанья? Я что, мечтал? Проснулся ли я?
Вдруг я оказался среди диких скал, один, пустой, в самом пустом лунном свете.
Но вот лежал человек! И вот! Пес, прыгающий, взъерошенный, скулящий, — теперь он видел меня, — снова выл, крича: — слышал ли я когда-нибудь, чтобы пес так звал на помощь?
И, правда, то, что я увидел, не видел никогда прежде. Я увидел молодого пастуха, корчащегося, задыхающегося, судорожно вздрагивающего, с искаженным лицом, из которого висела черная тяжеленная змея.
Видел ли я когда-нибудь столько отвращения и бледного ужаса на одном лице? Он, наверное, спал? Тогда змея вползла ему в горло — и укусила его.
Я рванул змею, рвал — напрасно! я не вырвал змею из горла. Тогда вырвалось из меня: «Кусай! Кусай!
Откуси голову! Кусай!» — так вырвалось из меня, мой ужас, мой ненависть, мое отвращение, мое сострадание, все хорошее и плохое закричало в одном крике из меня. —
О, вы, смелые вокруг меня! Ищущие, испытывающие, и все вы, кто с хитрыми парусами отправился в неизведанные моря! О, радующиеся загадкам!
Так разгадайте же для меня загадку, которую я тогда увидел, так толкуйте же для меня видение самого одинокого!
Ибо это было видение и предзнаменование: — что я видел тогда в образе? И кто тот, кто еще должен прийти?
Кто тот пастух, которому так змея вползла в горло? Кто тот человек, в которого все самое тяжелое, самое черное вольется в горло?
— Пастух же укусил, как я ему велел; он укусил с хорошей решимостью! Он далеко выплюнул голову змеи — и вскочил.
Больше не пастух, больше не человек — преобразованный, осветленный, который смеялся! Никогда еще на земле не смеялся так человек!
О, братья мои, я слышал смех, который не был смехом человека, — и теперь во мне есть жажда, тоска, которая не умолкнет.
Моя тоска по этому смеху пожирает меня: о, как мне еще выдержать жизнь! И как я вынесу теперь смерть!
процесс разрешения Заратустрой афоризма о вечном возвращении того же самого (видения)
Самый тяжёлый груз. — Что если однажды ночью или днём демон [Дух Тяжести] пробрался бы в твоё самое уединённое одиночество и сказал: «Эту жизнь, как ты её сейчас живёшь и жил, тебе предстоит пережить снова и снова, ещё множество раз; и в ней не будет ничего нового, ни боли, ни удовольствия, ни мысли, ни вздоха, и всё, от самых незначительных до самых великих моментов твоей жизни, вернётся к тебе, и всё будет в той же последовательности — и эта паутина, и этот лунный свет между деревьями, и этот момент, и я сам. Вечные песочные часы бытия будут вновь и вновь перевёрнуты — и ты с ними, пылинка от пыли!» — Разве ты не пал бы на колени и не стал бы скрежетать зубами, проклиная демона, который так говорит? Или может быть, ты переживал когда-нибудь такой ужасный момент, когда ответил бы ему: «Ты — Бог, и я никогда не слышал ничего более божественного!» [неправильный выбор: Дух Тяжести - это демон, "дьявол" Заратустры, а не Бог ("Бог" - это Дионис, "Дионис" - это всего лишь символ (власти, могущества), Заратустра - атеист)]. Если бы эта мысль овладела тобой, она изменила бы тебя до основания и, возможно, раздавила бы тебя; вопрос «хочешь ли ты пережить всё это снова, ещё бесчисленное количество раз?» стал бы для тебя самым тяжёлым бременем в каждом твоём действии! Или как нужно было бы стать самим собой и примириться с жизнью, чтобы не желать больше ничего, кроме этой последней, вечной печати и утверждения?
— Стой! Карлик! — сказал я. — Я! Или ты! Но я сильнее из нас двоих — ты не знаешь моей бездонной мысли! Ты не мог бы её вынести!
Тогда случилось то, что сделало меня легче: ибо карлик вскочил с моего плеча, любопытный! И он присел на камень передо мной. А как раз в том месте был ворота пути, где мы остановились.
— Посмотри на эти ворота пути! — сказал я карлику. — У них два лица. Два пути сходятся здесь: ни один еще не пошел по ним до конца.
Эта длинная аллея назад: она длится вечность. А та длинная аллея вперед — это другая вечность.
Эти пути противоречат друг другу; они сталкиваются лоб в лоб ["Вечные песочные часы бытия"]: — и здесь, на этих воротах пути, они сходятся. Имя этих ворот написано сверху: «Момент» [«Мгновение»].
Но если кто-то из них пойдет дальше — и все дальше и дальше, — думаешь ли ты, карлик, что эти пути будут противоречить друг другу вечно?
— Все прямое лжет, — пробормотал презрительно карлик. — Вся истина крива, само Время — круг.
— О, дух тяжести! — сказал я, разгневанно. — Не делай себе жизнь слишком легкой! Или я оставлю тебя сидеть там, где ты сидишь, хромое создание, — и я поднял тебя высоко!
— Посмотри! — продолжал я. — Вот этот момент! Из этих ворот Момента тянется длинная вечная аллея назад: за нами лежит вечность.
Разве не должен был бы этот путь пройти уже когда-то все, что может пройти? Разве не должно было бы все, что может случиться, уже случиться, сделаться, пройти?
И если все уже было, — что ты думаешь, карлик, об этом моменте? Разве не было ли и этих ворот уже?
И разве не связаны все вещи так крепко, что этот момент влечет за собой все грядущие вещи? То есть — он ведет к себе самому?
Ведь то, что может пройти, все вещи, — даже в этой длинной аллее вперед — должно еще пройти!
— И этот медленный паук [разума], что ползет в лунном свете, и сам лунный свет [незапятнанного познания], и я, и ты у ворот, шепчущие вместе о вечных вещах [Дух Тяжести ("дьявол", серьёзность) на плече Заратустры ("Я", вторая "самость" философа "Диониса") при движении по кривым тропинкам/путям истины (суждений и рассуждений)] — разве не все мы уже были?
— И возвратимся, и пойдем по той другой аллее, вперед, в этой длинной зловещей аллее — разве мы не будем вечно возвращаться? —
Так говорил я, и все тише: ибо я испугался своих собственных мыслей и задних мыслей. Тогда вдруг я услышал, как рядом завыл пес ["боль-собака"].
Слышал ли я когда-нибудь, чтобы пес так выл? Моя мысль возвратилась назад [память]. Да! Когда я был ребенком, в далеком детстве:
— тогда я слышал, как пес так выл. И видел его тоже, взъерошенного, с головой, поднятой кверху, дрожащего, в тиши полуночи, когда даже собаки верят в призраков:
— и мне стало жаль его. Как раз тогда полная луна, безмолвная, плыла по крыше, и стояла на месте, круглая, как огонь, — беззвучно на плоской крыше, как на чужой собственности: —
от этого перепугался тогда пес: ведь собаки верят в воров и призраков. И когда я снова услышал этот вой, мне стало снова жаль.
Куда подевался теперь карлик? А ворота пути? И паук? И все шептанья? Я что, мечтал? Проснулся ли я?
Вдруг я оказался среди диких скал, один, пустой, в самом пустом лунном свете.
Но вот лежал человек! И вот! Пес, прыгающий, взъерошенный, скулящий, — теперь он видел меня, — снова выл, крича: — слышал ли я когда-нибудь, чтобы пес так звал на помощь?
И, правда, то, что я увидел, не видел никогда прежде. Я увидел молодого пастуха, корчащегося, задыхающегося, судорожно вздрагивающего, с искаженным лицом, из которого висела черная тяжеленная змея.
Видел ли я когда-нибудь столько отвращения и бледного ужаса на одном лице? Он, наверное, спал? Тогда змея вползла ему в горло — и укусила его.
Я рванул змею, рвал — напрасно! я не вырвал змею из горла. Тогда вырвалось из меня: «Кусай! Кусай!
Откуси голову! Кусай!» — так вырвалось из меня, мой ужас, мой ненависть, мое отвращение, мое сострадание, все хорошее и плохое закричало в одном крике из меня. —
О, вы, смелые вокруг меня! Ищущие, испытывающие, и все вы, кто с хитрыми парусами отправился в неизведанные моря! О, радующиеся загадкам!
Так разгадайте же для меня загадку, которую я тогда увидел, так толкуйте же для меня видение самого одинокого!
Ибо это было видение и предзнаменование: — что я видел тогда в образе? И кто тот, кто еще должен прийти?
Кто тот пастух, которому так змея вползла в горло? Кто тот человек, в которого все самое тяжелое, самое черное вольется в горло?
— Пастух же укусил, как я ему велел; он укусил с хорошей решимостью! Он далеко выплюнул голову змеи — и вскочил.
Больше не пастух, больше не человек — преобразованный, осветленный, который смеялся! Никогда еще на земле не смеялся так человек!
О, братья мои, я слышал смех, который не был смехом человека, — и теперь во мне есть жажда, тоска, которая не умолкнет.
Моя тоска по этому смеху пожирает меня: о, как мне еще выдержать жизнь! И как я вынесу теперь смерть!
процесс разрешения Заратустрой афоризма о вечном возвращении того же самого (видения)
Форма мышления о вечном возвращении того же самого: то, что возвращается, не может повторяться без существующих к тому предпосылок (следовательно, это не вечное повторение - "вечное повторение" - это ошибка!). Более корректный вариант: "актуализация" ("воплощение", в дурацко-магическо-мистическом смысле: "инвокация") т.н. "possible worlds" (любой из них будет, или может (следовательно - будет), - возвращаться вечно). Следовательно, - "нирвана": следующий мир из множества выбираемых определяется принципом вечного возврата к этой же реальности, - в мир:
Самый тяжёлый груз. — Что если однажды ночью или днём демон [Дух Тяжести] пробрался бы в твоё самое уединённое одиночество и сказал: «Эту жизнь, как ты её сейчас живёшь и жил, тебе предстоит пережить снова и снова, ещё множество раз; и в ней не будет ничего нового, ни боли, ни удовольствия, ни мысли, ни вздоха, и всё, от самых незначительных до самых великих моментов твоей жизни, вернётся к тебе, и всё будет в той же последовательности — и эта паутина, и этот лунный свет между деревьями, и этот момент, и я сам. Вечные песочные часы бытия будут вновь и вновь перевёрнуты — и ты с ними, пылинка от пыли!» — Разве ты не пал бы на колени и не стал бы скрежетать зубами, проклиная демона, который так говорит? Или может быть, ты переживал когда-нибудь такой ужасный момент, когда ответил бы ему: «Ты — Бог, и я никогда не слышал ничего более божественного!» [неправильный выбор: Дух Тяжести - это демон, "дьявол" Заратустры, а не Бог ("Бог" - это Дионис, "Дионис" - это всего лишь символ (власти, могущества), Заратустра - атеист)]. Если бы эта мысль овладела тобой, она изменила бы тебя до основания и, возможно, раздавила бы тебя; вопрос «хочешь ли ты пережить всё это снова, ещё бесчисленное количество раз?» стал бы для тебя самым тяжёлым бременем в каждом твоём действии! Или как нужно было бы стать самим собой и примириться с жизнью, чтобы не желать больше ничего, кроме этой последней, вечной печати и утверждения?
— Стой! Карлик! — сказал я. — Я! Или ты! Но я сильнее из нас двоих — ты не знаешь моей бездонной мысли! Ты не мог бы её вынести!
Тогда случилось то, что сделало меня легче: ибо карлик вскочил с моего плеча, любопытный! И он присел на камень передо мной. А как раз в том месте был ворота пути, где мы остановились.
— Посмотри на эти ворота пути! — сказал я карлику. — У них два лица. Два пути сходятся здесь: ни один еще не пошел по ним до конца.
Эта длинная аллея назад: она длится вечность. А та длинная аллея вперед — это другая вечность.
Эти пути противоречат друг другу; они сталкиваются лоб в лоб ["Вечные песочные часы бытия"]: — и здесь, на этих воротах пути, они сходятся. Имя этих ворот написано сверху: «Момент» [«Мгновение»].
Но если кто-то из них пойдет дальше — и все дальше и дальше, — думаешь ли ты, карлик, что эти пути будут противоречить друг другу вечно?
— Все прямое лжет, — пробормотал презрительно карлик. — Вся истина крива, само Время — круг.
— О, дух тяжести! — сказал я, разгневанно. — Не делай себе жизнь слишком легкой! Или я оставлю тебя сидеть там, где ты сидишь, хромое создание, — и я поднял тебя высоко!
— Посмотри! — продолжал я. — Вот этот момент! Из этих ворот Момента тянется длинная вечная аллея назад: за нами лежит вечность.
Разве не должен был бы этот путь пройти уже когда-то все, что может пройти? Разве не должно было бы все, что может случиться, уже случиться, сделаться, пройти?
И если все уже было, — что ты думаешь, карлик, об этом моменте? Разве не было ли и этих ворот уже?
И разве не связаны все вещи так крепко, что этот момент влечет за собой все грядущие вещи? То есть — он ведет к себе самому?
Ведь то, что может пройти, все вещи, — даже в этой длинной аллее вперед — должно еще пройти!
— И этот медленный паук [разума], что ползет в лунном свете, и сам лунный свет [незапятнанного познания], и я, и ты у ворот, шепчущие вместе о вечных вещах [Дух Тяжести ("дьявол", серьёзность) на плече Заратустры ("Я", вторая "самость" философа "Диониса") при движении по кривым тропинкам/путям истины (суждений и рассуждений)] — разве не все мы уже были?
— И возвратимся, и пойдем по той другой аллее, вперед, в этой длинной зловещей аллее — разве мы не будем вечно возвращаться? —
Так говорил я, и все тише: ибо я испугался своих собственных мыслей и задних мыслей. Тогда вдруг я услышал, как рядом завыл пес ["боль-собака"].
Слышал ли я когда-нибудь, чтобы пес так выл? Моя мысль возвратилась назад [память]. Да! Когда я был ребенком, в далеком детстве:
— тогда я слышал, как пес так выл. И видел его тоже, взъерошенного, с головой, поднятой кверху, дрожащего, в тиши полуночи, когда даже собаки верят в призраков:
— и мне стало жаль его. Как раз тогда полная луна, безмолвная, плыла по крыше, и стояла на месте, круглая, как огонь, — беззвучно на плоской крыше, как на чужой собственности: —
от этого перепугался тогда пес: ведь собаки верят в воров и призраков. И когда я снова услышал этот вой, мне стало снова жаль.
Куда подевался теперь карлик? А ворота пути? И паук? И все шептанья? Я что, мечтал? Проснулся ли я?
Вдруг я оказался среди диких скал, один, пустой, в самом пустом лунном свете.
Но вот лежал человек! И вот! Пес, прыгающий, взъерошенный, скулящий, — теперь он видел меня, — снова выл, крича: — слышал ли я когда-нибудь, чтобы пес так звал на помощь?
И, правда, то, что я увидел, не видел никогда прежде. Я увидел молодого пастуха, корчащегося, задыхающегося, судорожно вздрагивающего, с искаженным лицом, из которого висела черная тяжеленная змея.
Видел ли я когда-нибудь столько отвращения и бледного ужаса на одном лице? Он, наверное, спал? Тогда змея вползла ему в горло — и укусила его.
Я рванул змею, рвал — напрасно! я не вырвал змею из горла. Тогда вырвалось из меня: «Кусай! Кусай!
Откуси голову! Кусай!» — так вырвалось из меня, мой ужас, мой ненависть, мое отвращение, мое сострадание, все хорошее и плохое закричало в одном крике из меня. —
О, вы, смелые вокруг меня! Ищущие, испытывающие, и все вы, кто с хитрыми парусами отправился в неизведанные моря! О, радующиеся загадкам!
Так разгадайте же для меня загадку, которую я тогда увидел, так толкуйте же для меня видение самого одинокого!
Ибо это было видение и предзнаменование: — что я видел тогда в образе? И кто тот, кто еще должен прийти?
Кто тот пастух, которому так змея вползла в горло? Кто тот человек, в которого все самое тяжелое, самое черное вольется в горло?
— Пастух же укусил, как я ему велел; он укусил с хорошей решимостью! Он далеко выплюнул голову змеи — и вскочил.
Больше не пастух, больше не человек — преобразованный, осветленный, который смеялся! Никогда еще на земле не смеялся так человек!
О, братья мои, я слышал смех, который не был смехом человека, — и теперь во мне есть жажда, тоска, которая не умолкнет.
Моя тоска по этому смеху пожирает меня: о, как мне еще выдержать жизнь! И как я вынесу теперь смерть!
процесс разрешения Заратустрой афоризма о вечном возвращении того же самого (видения)
Самый тяжёлый груз. — Что если однажды ночью или днём демон [Дух Тяжести] пробрался бы в твоё самое уединённое одиночество и сказал: «Эту жизнь, как ты её сейчас живёшь и жил, тебе предстоит пережить снова и снова, ещё множество раз; и в ней не будет ничего нового, ни боли, ни удовольствия, ни мысли, ни вздоха, и всё, от самых незначительных до самых великих моментов твоей жизни, вернётся к тебе, и всё будет в той же последовательности — и эта паутина, и этот лунный свет между деревьями, и этот момент, и я сам. Вечные песочные часы бытия будут вновь и вновь перевёрнуты — и ты с ними, пылинка от пыли!» — Разве ты не пал бы на колени и не стал бы скрежетать зубами, проклиная демона, который так говорит? Или может быть, ты переживал когда-нибудь такой ужасный момент, когда ответил бы ему: «Ты — Бог, и я никогда не слышал ничего более божественного!» [неправильный выбор: Дух Тяжести - это демон, "дьявол" Заратустры, а не Бог ("Бог" - это Дионис, "Дионис" - это всего лишь символ (власти, могущества), Заратустра - атеист)]. Если бы эта мысль овладела тобой, она изменила бы тебя до основания и, возможно, раздавила бы тебя; вопрос «хочешь ли ты пережить всё это снова, ещё бесчисленное количество раз?» стал бы для тебя самым тяжёлым бременем в каждом твоём действии! Или как нужно было бы стать самим собой и примириться с жизнью, чтобы не желать больше ничего, кроме этой последней, вечной печати и утверждения?
— Стой! Карлик! — сказал я. — Я! Или ты! Но я сильнее из нас двоих — ты не знаешь моей бездонной мысли! Ты не мог бы её вынести!
Тогда случилось то, что сделало меня легче: ибо карлик вскочил с моего плеча, любопытный! И он присел на камень передо мной. А как раз в том месте был ворота пути, где мы остановились.
— Посмотри на эти ворота пути! — сказал я карлику. — У них два лица. Два пути сходятся здесь: ни один еще не пошел по ним до конца.
Эта длинная аллея назад: она длится вечность. А та длинная аллея вперед — это другая вечность.
Эти пути противоречат друг другу; они сталкиваются лоб в лоб ["Вечные песочные часы бытия"]: — и здесь, на этих воротах пути, они сходятся. Имя этих ворот написано сверху: «Момент» [«Мгновение»].
Но если кто-то из них пойдет дальше — и все дальше и дальше, — думаешь ли ты, карлик, что эти пути будут противоречить друг другу вечно?
— Все прямое лжет, — пробормотал презрительно карлик. — Вся истина крива, само Время — круг.
— О, дух тяжести! — сказал я, разгневанно. — Не делай себе жизнь слишком легкой! Или я оставлю тебя сидеть там, где ты сидишь, хромое создание, — и я поднял тебя высоко!
— Посмотри! — продолжал я. — Вот этот момент! Из этих ворот Момента тянется длинная вечная аллея назад: за нами лежит вечность.
Разве не должен был бы этот путь пройти уже когда-то все, что может пройти? Разве не должно было бы все, что может случиться, уже случиться, сделаться, пройти?
И если все уже было, — что ты думаешь, карлик, об этом моменте? Разве не было ли и этих ворот уже?
И разве не связаны все вещи так крепко, что этот момент влечет за собой все грядущие вещи? То есть — он ведет к себе самому?
Ведь то, что может пройти, все вещи, — даже в этой длинной аллее вперед — должно еще пройти!
— И этот медленный паук [разума], что ползет в лунном свете, и сам лунный свет [незапятнанного познания], и я, и ты у ворот, шепчущие вместе о вечных вещах [Дух Тяжести ("дьявол", серьёзность) на плече Заратустры ("Я", вторая "самость" философа "Диониса") при движении по кривым тропинкам/путям истины (суждений и рассуждений)] — разве не все мы уже были?
— И возвратимся, и пойдем по той другой аллее, вперед, в этой длинной зловещей аллее — разве мы не будем вечно возвращаться? —
Так говорил я, и все тише: ибо я испугался своих собственных мыслей и задних мыслей. Тогда вдруг я услышал, как рядом завыл пес ["боль-собака"].
Слышал ли я когда-нибудь, чтобы пес так выл? Моя мысль возвратилась назад [память]. Да! Когда я был ребенком, в далеком детстве:
— тогда я слышал, как пес так выл. И видел его тоже, взъерошенного, с головой, поднятой кверху, дрожащего, в тиши полуночи, когда даже собаки верят в призраков:
— и мне стало жаль его. Как раз тогда полная луна, безмолвная, плыла по крыше, и стояла на месте, круглая, как огонь, — беззвучно на плоской крыше, как на чужой собственности: —
от этого перепугался тогда пес: ведь собаки верят в воров и призраков. И когда я снова услышал этот вой, мне стало снова жаль.
Куда подевался теперь карлик? А ворота пути? И паук? И все шептанья? Я что, мечтал? Проснулся ли я?
Вдруг я оказался среди диких скал, один, пустой, в самом пустом лунном свете.
Но вот лежал человек! И вот! Пес, прыгающий, взъерошенный, скулящий, — теперь он видел меня, — снова выл, крича: — слышал ли я когда-нибудь, чтобы пес так звал на помощь?
И, правда, то, что я увидел, не видел никогда прежде. Я увидел молодого пастуха, корчащегося, задыхающегося, судорожно вздрагивающего, с искаженным лицом, из которого висела черная тяжеленная змея.
Видел ли я когда-нибудь столько отвращения и бледного ужаса на одном лице? Он, наверное, спал? Тогда змея вползла ему в горло — и укусила его.
Я рванул змею, рвал — напрасно! я не вырвал змею из горла. Тогда вырвалось из меня: «Кусай! Кусай!
Откуси голову! Кусай!» — так вырвалось из меня, мой ужас, мой ненависть, мое отвращение, мое сострадание, все хорошее и плохое закричало в одном крике из меня. —
О, вы, смелые вокруг меня! Ищущие, испытывающие, и все вы, кто с хитрыми парусами отправился в неизведанные моря! О, радующиеся загадкам!
Так разгадайте же для меня загадку, которую я тогда увидел, так толкуйте же для меня видение самого одинокого!
Ибо это было видение и предзнаменование: — что я видел тогда в образе? И кто тот, кто еще должен прийти?
Кто тот пастух, которому так змея вползла в горло? Кто тот человек, в которого все самое тяжелое, самое черное вольется в горло?
— Пастух же укусил, как я ему велел; он укусил с хорошей решимостью! Он далеко выплюнул голову змеи — и вскочил.
Больше не пастух, больше не человек — преобразованный, осветленный, который смеялся! Никогда еще на земле не смеялся так человек!
О, братья мои, я слышал смех, который не был смехом человека, — и теперь во мне есть жажда, тоска, которая не умолкнет.
Моя тоска по этому смеху пожирает меня: о, как мне еще выдержать жизнь! И как я вынесу теперь смерть!
процесс разрешения Заратустрой афоризма о вечном возвращении того же самого (видения)
"Вечное возвращение того же самого". То, что не может случиться, не случается никогда (в прошлом (память), в будущем (инвертированная память и события), и в настоящем ("животное живёт в настоящем, неисторически")).
Что не случается, то не бывает. Что не бывает, то не может. Возможность есть условие возвращения самости к этому миру. (Вторая часть загадки Заратустры даёт ответ на исходный афоризм и показывает правильное отношение к этому миру (условной "tathagata"). Почти вся загадка протекает не в мифической действительности, а только в мышлении.)
Что не случается, то не бывает. Что не бывает, то не может. Возможность есть условие возвращения самости к этому миру. (Вторая часть загадки Заратустры даёт ответ на исходный афоризм и показывает правильное отношение к этому миру (условной "tathagata"). Почти вся загадка протекает не в мифической действительности, а только в мышлении.)
(вещи становятся предсказуемыми только благодаря вечному возвращению того же самого; "откусывание головы" мудрости-"змеи" - должно пониматься как глава "Об укусе змеи" - идея вечного возвращения не отбрасывается (и не забывается, вопреки мнению одного русского ницшеведа) - "яд" (лекарство) уже проник в тело самости-Заратустры, и больше никогда оттуда не выйдет)
>>70776
Доказательства существуют вне зависимости от меня.
Ты же не можешь ни осилить самое элементарное, ни хотя бы воспроизвести чужую критику, которая у тебя есть прямо под носом.
И не путай говно с ложкой: корректность доказательства в рамках некоторой теории и риторическая убедительность - это совершено разные вещи.
Для долбоёба вроде тебя практически любая теорема математики не будет убедительной.
Сливаюсь от дискуссий с долбоёбом. Не пиши мне больше, досвидос.
Доказательства существуют вне зависимости от меня.
Ты же не можешь ни осилить самое элементарное, ни хотя бы воспроизвести чужую критику, которая у тебя есть прямо под носом.
>псевдо
И не путай говно с ложкой: корректность доказательства в рамках некоторой теории и риторическая убедительность - это совершено разные вещи.
Для долбоёба вроде тебя практически любая теорема математики не будет убедительной.
>слился
Сливаюсь от дискуссий с долбоёбом. Не пиши мне больше, досвидос.
>>70779
Истинность теории и её применимость - это вещи абсолютно разные. Положим, теория истинна, но не применима - следовательно, это не то же самое ("Бог" в рамках системы понятий, абстрактный спинозовский "Бог", лишённый персонального (персональность, личность Бога, - это весьма ключевое в религиозном веровании, по крайней мере, в христианском, - Бог и его ангелы - это не пустые понятия, используемые в теории и её доказательствах)).
>корректность доказательства в рамках некоторой теории и риторическая убедительность - это совершено разные вещи
Истинность теории и её применимость - это вещи абсолютно разные. Положим, теория истинна, но не применима - следовательно, это не то же самое ("Бог" в рамках системы понятий, абстрактный спинозовский "Бог", лишённый персонального (персональность, личность Бога, - это весьма ключевое в религиозном веровании, по крайней мере, в христианском, - Бог и его ангелы - это не пустые понятия, используемые в теории и её доказательствах)).
>>70780
Причём это - просто остаток наивной доверчивости христианства.
Соотношение нигилизма, романтизма и позитивизма (последний — ответный удар против романтизма, работа разочарованных романтиков).
«Возвращение к природе»: его этапы: на фоне христианской доверчивости (примерно уже у Спинозы — «deus sive natura»!).
Руссо, наука по романтическому идеалу.
Спинозизм крайне влиятельен: 1) попытка смириться с миром таким, каков он есть.
Счастье и познание наивно завязаны друг на друге (это выражение воли к оптимизму, в котором выдает себя глубоко страдающий человек).
Попытка избавиться от морального мирового порядка, чтобы сохранить «Бога», мир, существующий до разума…
«Если человек больше не считает себя злым, он перестает им быть». Хорошо и зло — это лишь интерпретации, и вовсе не факт, не сущность. Можно попытаться найти источник этой интерпретации; можно попытаться постепенно освободиться от укоренившейся необходимости интерпретировать морально.
>абстрактный спинозовский "Бог"
Причём это - просто остаток наивной доверчивости христианства.
Соотношение нигилизма, романтизма и позитивизма (последний — ответный удар против романтизма, работа разочарованных романтиков).
«Возвращение к природе»: его этапы: на фоне христианской доверчивости (примерно уже у Спинозы — «deus sive natura»!).
Руссо, наука по романтическому идеалу.
Спинозизм крайне влиятельен: 1) попытка смириться с миром таким, каков он есть.
Счастье и познание наивно завязаны друг на друге (это выражение воли к оптимизму, в котором выдает себя глубоко страдающий человек).
Попытка избавиться от морального мирового порядка, чтобы сохранить «Бога», мир, существующий до разума…
«Если человек больше не считает себя злым, он перестает им быть». Хорошо и зло — это лишь интерпретации, и вовсе не факт, не сущность. Можно попытаться найти источник этой интерпретации; можно попытаться постепенно освободиться от укоренившейся необходимости интерпретировать морально.
>>70779
Получается, теория, тобою представленная доказывает не Бога, а «Бога», - мир, существующий до разума. Но это нонсенс! И так ясно, что мир есть.
Зачем это доказывать?
>Спинозизм крайне влиятелен: 1) попытка смириться с миром таким, каков он есть.
>Счастье и познание наивно завязаны друг на друге (это выражение воли к оптимизму, в котором выдает себя глубоко страдающий человек).
>Попытка избавиться от морального мирового порядка, чтобы сохранить «Бога», мир, существующий до разума…
Получается, теория, тобою представленная доказывает не Бога, а «Бога», - мир, существующий до разума. Но это нонсенс! И так ясно, что мир есть.
Зачем это доказывать?
>>70782
(как минимум это доказывает "cogito, ergo sum", как максимум - "удар кулаком по ебалу" ("чувства не просто не лгут - они вообще не лгут"))
>И так ясно, что мир есть.
(как минимум это доказывает "cogito, ergo sum", как максимум - "удар кулаком по ебалу" ("чувства не просто не лгут - они вообще не лгут"))
>>70779
Но при этом именно ты не смог предоставить якобы существующее математическое доказательство онтологического аргумента.
Слился ты еще раньше, когда осознал несостоятельность своих постов и попытался придать им убедительности аппеляцией к авторитету гипотетически существующего математического доказательства. Весь дальнейший диалог с тобой был лишь моей попыткой дать тебе еще один шанс, как философу. Но ты осилил лишь метание говна.
>Для долбоёба вроде тебя практически любая теорема математики не будет убедительной.
Но при этом именно ты не смог предоставить якобы существующее математическое доказательство онтологического аргумента.
>Сливаюсь от дискуссий с долбоёбом
Слился ты еще раньше, когда осознал несостоятельность своих постов и попытался придать им убедительности аппеляцией к авторитету гипотетически существующего математического доказательства. Весь дальнейший диалог с тобой был лишь моей попыткой дать тебе еще один шанс, как философу. Но ты осилил лишь метание говна.
Ницше:
1) стандартная реакция - это перевёртыш Шопенгауэра, он перевернул буддизм вверх тормашками и подал как своё изобретение (потерял актуальность, так как решал проблемы исключительно своего времени, несмотря на все заявления и замыслы),
2) более тонкая реакция, - Ницше это философ сознания (актуальный в нейросемиотике и нейрокогнитивной теме),
3) ещё более утончённая реакция (ницшеведы вроде G. Abel и W. Stegmaier) - Ницше предвидел ключевые проблемы многих планов, включая нигилизм и вопрос фундаментального развития философского разума (а значит, - и науки, и жизни, и ума, и решение вопроса о "разложении", поставленного Сократом, т.е. вопроса вечного),
4) ещё более-более утончённая реакция - так как Ницше рассуждает в рамках мысли о вечном возвращении того же самого, к нему применимо компаративное аналитическое слияние достижений буддистов и их теорий тела и разума (как минимум, Нагарджуна, но также продвинутые философии чань, ваджраяны, и прочих эссе вроде "Мумонкан", потому что они также мыслят хотя бы в рамках идей, постулируемых "моральными зверями" Заратустры (ср. ТГЗ - с Ланкаватара-сутрой или Праджняпарамитой)) - буддистов также волнует вопрос философской неуязвимости их доктрин, и развитие философского разума,
Ницше актуален покуда актуальны идеи сверх-философского плана (вопрос о "физиологии" и "выведении породы"), вопреки утверждениям об обратном (в силу разрешения проблем, касающихся не сиюминутного, а вечности).
1) стандартная реакция - это перевёртыш Шопенгауэра, он перевернул буддизм вверх тормашками и подал как своё изобретение (потерял актуальность, так как решал проблемы исключительно своего времени, несмотря на все заявления и замыслы),
2) более тонкая реакция, - Ницше это философ сознания (актуальный в нейросемиотике и нейрокогнитивной теме),
3) ещё более утончённая реакция (ницшеведы вроде G. Abel и W. Stegmaier) - Ницше предвидел ключевые проблемы многих планов, включая нигилизм и вопрос фундаментального развития философского разума (а значит, - и науки, и жизни, и ума, и решение вопроса о "разложении", поставленного Сократом, т.е. вопроса вечного),
4) ещё более-более утончённая реакция - так как Ницше рассуждает в рамках мысли о вечном возвращении того же самого, к нему применимо компаративное аналитическое слияние достижений буддистов и их теорий тела и разума (как минимум, Нагарджуна, но также продвинутые философии чань, ваджраяны, и прочих эссе вроде "Мумонкан", потому что они также мыслят хотя бы в рамках идей, постулируемых "моральными зверями" Заратустры (ср. ТГЗ - с Ланкаватара-сутрой или Праджняпарамитой)) - буддистов также волнует вопрос философской неуязвимости их доктрин, и развитие философского разума,
Ницше актуален покуда актуальны идеи сверх-философского плана (вопрос о "физиологии" и "выведении породы"), вопреки утверждениям об обратном (в силу разрешения проблем, касающихся не сиюминутного, а вечности).
>>70784
Ебало завали, я тебе скозал не писать мне.
Празднуй свой "слив" в одиночестве, сливной бачок ты ссаный.
Ебало завали, я тебе скозал не писать мне.
Празднуй свой "слив" в одиночестве, сливной бачок ты ссаный.
>>70780
Бля.
Любой дурак может открыть педивикию и скопипастить из раздела "критика онтологического аргумента", например, кантовские заходы.
Мое встречное возражение.
Если принимать кантовский заход, но не записываться в кантианцы, тогда это тупо ad hoc, что неприемлемо.
Итак, схуяли это вдруг мне записываться в кантианцы только ради того, чтобы опровергнуть ОА?
Дык вот, именно применимость кантианства (в чем-то еще, кроме критики ОА) и может склонить чашу весов в пользу кантовского захода.
И точно так же с любыми контраргументами - за каждым из них стоит своя теория, свое "кантианство" со своими подводными камнями, а часто и вполне явными (огородными?) камнями.
Зачем мне принимать на себя ношу из этих подводных и огородных камней? Когда ОА доказывается в модальной логике, при этом модальная логика работает не только на ОА, например, применяется для верификации интегральных схем, таких как процессоры.
>Истинность теории
Бля.
Любой дурак может открыть педивикию и скопипастить из раздела "критика онтологического аргумента", например, кантовские заходы.
Мое встречное возражение.
Если принимать кантовский заход, но не записываться в кантианцы, тогда это тупо ad hoc, что неприемлемо.
Итак, схуяли это вдруг мне записываться в кантианцы только ради того, чтобы опровергнуть ОА?
>и её применимость
Дык вот, именно применимость кантианства (в чем-то еще, кроме критики ОА) и может склонить чашу весов в пользу кантовского захода.
И точно так же с любыми контраргументами - за каждым из них стоит своя теория, свое "кантианство" со своими подводными камнями, а часто и вполне явными (огородными?) камнями.
Зачем мне принимать на себя ношу из этих подводных и огородных камней? Когда ОА доказывается в модальной логике, при этом модальная логика работает не только на ОА, например, применяется для верификации интегральных схем, таких как процессоры.
>>70780
А кроме теорий остается либо анархия, либо, в лучшем случае, некий недоопределенный здравый смысл.
Таким образом, [около/академические] споры вокруг ОА - это именно конкуренция теорий.
>Истинность теории
А кроме теорий остается либо анархия, либо, в лучшем случае, некий недоопределенный здравый смысл.
Таким образом, [около/академические] споры вокруг ОА - это именно конкуренция теорий.
>>70792
Я не понимаю зачем ты пишешь - это. Если ты хочешь сказать, что будто бы это - достижение, то тем ты только показываешь отсутствие технического образования по этой теме. Процессоры моделируют математические объекты посредством физических явлений. Это естественно, что после столь множественных попыток и усилий сделать их эквивалентными математическим объектам, они стали верифицируемы посредством математических же средств.
Что до кантианской критики - она тоже имеет место в обсуждаемом явлении. И я повторю тогда ещё раз, - что ОА доказывает - это не Бог, а "Бог", конкретный в рамках рассматриваемых явлений. И не более.
(Человеческий мозг не моделируется машинами вычислений. Поэтому апелляция к вычислительным машинам это просто недостаток познаний о физических явлениях. (Был уже один логицист, пытался облогицизировать все явления, и в конечном счёте покончил с жизнью (не будучи способным совершить такое светопреставление).))
>верификации интегральных схем, таких как процессоры
Я не понимаю зачем ты пишешь - это. Если ты хочешь сказать, что будто бы это - достижение, то тем ты только показываешь отсутствие технического образования по этой теме. Процессоры моделируют математические объекты посредством физических явлений. Это естественно, что после столь множественных попыток и усилий сделать их эквивалентными математическим объектам, они стали верифицируемы посредством математических же средств.
Что до кантианской критики - она тоже имеет место в обсуждаемом явлении. И я повторю тогда ещё раз, - что ОА доказывает - это не Бог, а "Бог", конкретный в рамках рассматриваемых явлений. И не более.
(Человеческий мозг не моделируется машинами вычислений. Поэтому апелляция к вычислительным машинам это просто недостаток познаний о физических явлениях. (Был уже один логицист, пытался облогицизировать все явления, и в конечном счёте покончил с жизнью (не будучи способным совершить такое светопреставление).))
>>70793
Конкуренция за что? За власть над миром? (А Бога эти "конкуренты" спросить забыли?)
Конкуренция за что? За власть над миром? (А Бога эти "конкуренты" спросить забыли?)
>>70794
В computer science математические объекты служат предметом рассмотрения того, насколько точно и насколько полно физические объекты-вычислители могут моделировать их поведение. Математика используется какая есть, как устоявшаяся дисциплина. Это обратная задача: в естественных науках (например, физике) мы подбираем математические объекты, чтобы выразить поведение физических объектов, - а в информатике мы подбираем физические объекты, чтобы выразить поведение математических объектов.
>Процессоры моделируют математические объекты посредством физических явлений.
В computer science математические объекты служат предметом рассмотрения того, насколько точно и насколько полно физические объекты-вычислители могут моделировать их поведение. Математика используется какая есть, как устоявшаяся дисциплина. Это обратная задача: в естественных науках (например, физике) мы подбираем математические объекты, чтобы выразить поведение физических объектов, - а в информатике мы подбираем физические объекты, чтобы выразить поведение математических объектов.
>>70792
Ницше Шопенгауэр его принял, но в кантианцы не записался. Приемлемо? Оказалось, да.
>Если принимать кантовский заход, но не записываться в кантианцы, тогда это тупо ad hoc, что неприемлемо.
Ницше Шопенгауэр его принял, но в кантианцы не записался. Приемлемо? Оказалось, да.
>>70794
Я хуй знает, какие явления и с кем ты обсуждаешь.
Блядь.
На стороне ОА состоятельная, рабочая, применимая теория. Причем, эта теория ответственна за верификацию, за гарантию того, что твоя пекарня или телебон работает так, как надо.
На стороне противников ОА - Юм и Кант, например.
Пизда.
Т. е. вместо Канта, ты предлогаешь Шопенгауэра.
Но это ваша задача - доказать, что мне нужна вся эта компания. Или как минимум объяснить нахуя и зачем.
>Что до кантианской критики - она тоже имеет место в обсуждаемом явлении.
Я хуй знает, какие явления и с кем ты обсуждаешь.
>ты хочешь сказать
Блядь.
На стороне ОА состоятельная, рабочая, применимая теория. Причем, эта теория ответственна за верификацию, за гарантию того, что твоя пекарня или телебон работает так, как надо.
На стороне противников ОА - Юм и Кант, например.
>Шопенгауэр его принял, но в кантианцы не записался. Приемлемо?
>Оказалось, да.
Пизда.
Т. е. вместо Канта, ты предлогаешь Шопенгауэра.
Но это ваша задача - доказать, что мне нужна вся эта компания. Или как минимум объяснить нахуя и зачем.
>>70798
Речь была о Боге. Если ты потерял нить рассуждения, то это ты должен её заново находить, а не я. Что до остального - просто нет желания указывать на ошибки твоего рассуждения. Хочешь сделать себя биороботиком - валяй, веруй в матлогику и делай всё по матлогике. Окружающие только с тебя похихикают.
Речь была о Боге. Если ты потерял нить рассуждения, то это ты должен её заново находить, а не я. Что до остального - просто нет желания указывать на ошибки твоего рассуждения. Хочешь сделать себя биороботиком - валяй, веруй в матлогику и делай всё по матлогике. Окружающие только с тебя похихикают.
>>70799
Речь была об онтологическом аргументе. Если ты встрял посреди рассуждения, он (аргумент) плодотворен далеко не только в доказательстве бытия Божия.
Кто, блядь, скозал, что надо делать всё по математической логике?
По стечению обстоятельств ОА, после допиливаний, оказался пригодным к доказательству с математической строгостью.
Ёбаный ты по голове.
Математика работает не везде, кому ты Америку открываешь?
Но там, где она работает - она работает. И спорить с ней там, где она работает - значит занимать маргинальные позиции.
>Речь была о Боге. Если ты потерял нить рассуждения
Речь была об онтологическом аргументе. Если ты встрял посреди рассуждения, он (аргумент) плодотворен далеко не только в доказательстве бытия Божия.
> делай всё по матлогике
Кто, блядь, скозал, что надо делать всё по математической логике?
По стечению обстоятельств ОА, после допиливаний, оказался пригодным к доказательству с математической строгостью.
>веруй в матлогику
Ёбаный ты по голове.
Математика работает не везде, кому ты Америку открываешь?
Но там, где она работает - она работает. И спорить с ней там, где она работает - значит занимать маргинальные позиции.
>>70800
In the philosophy of religion, an ontological argument is a deductive philosophical argument, made from an ontological basis, that is advanced in support of the existence of God. Such arguments tend to refer to the state of being or existing. More specifically, ontological arguments are commonly conceived a priori in regard to the organization of the universe, whereby, if such organizational structure is true, God must exist.
Это всё - прежде всего - о Боге. (Иди с нейросетью пообщайся. Неприятно с тобой разговаривать.)
In the philosophy of religion, an ontological argument is a deductive philosophical argument, made from an ontological basis, that is advanced in support of the existence of God. Such arguments tend to refer to the state of being or existing. More specifically, ontological arguments are commonly conceived a priori in regard to the organization of the universe, whereby, if such organizational structure is true, God must exist.
Это всё - прежде всего - о Боге. (Иди с нейросетью пообщайся. Неприятно с тобой разговаривать.)
>>70802
Неприятно - заткнись. Нахуя ты встрял вообще?
Во многой мудрости многие печали, оттого и ниприятна.
>Неприятно с тобой разговаривать
Неприятно - заткнись. Нахуя ты встрял вообще?
Во многой мудрости многие печали, оттого и ниприятна.
>>70802
О существовании Бога.
И онтологический аргумент хорошо обнажает тот факт, что понятие существования ничуть не менее проблемное, чем понятие Бога.
Этим он и привлекает многих мыслителей на протяжении почти тысячи лет.
>Это всё - прежде всего - о Боге.
О существовании Бога.
И онтологический аргумент хорошо обнажает тот факт, что понятие существования ничуть не менее проблемное, чем понятие Бога.
Этим он и привлекает многих мыслителей на протяжении почти тысячи лет.
>>70805
>>70806
Поистине немалую привлекательность каждой данной теории составляет то, что она опровержима: именно этим влечёт она к себе более тонкие умы. Кажется, что сто раз опровергнутая теория о «свободной воле» «существовании Бога» обязана продолжением своего существования именно этой привлекательности: постоянно находится кто-нибудь, чувствующий себя достаточно сильным для её опровержения.
У тебя начинает нарастать мания необыкновенности и уникальности отщепленного "Я". Остановись пока твоя остановка не стала последней!
>>70806
Поистине немалую привлекательность каждой данной теории составляет то, что она опровержима: именно этим влечёт она к себе более тонкие умы. Кажется, что сто раз опровергнутая теория о «свободной воле» «существовании Бога» обязана продолжением своего существования именно этой привлекательности: постоянно находится кто-нибудь, чувствующий себя достаточно сильным для её опровержения.
У тебя начинает нарастать мания необыкновенности и уникальности отщепленного "Я". Остановись пока твоя остановка не стала последней!
76 Кб, 640x769«Как же прежде кусалась совесть! Какие хорошие зубы у неё были! – А теперь… И в чем тут дело?» – Вопрос для зубного врача.
кто в Бога не уверует, того сожрёт дьявол (уж он-то Бога видел вживую, это гарантированно; да и кто нынче сможет не поверить в черта? ник-то (следовательно, Бог существует, QED)
кто в Бога не уверует, того сожрёт дьявол (уж он-то Бога видел вживую, это гарантированно; да и кто нынче сможет не поверить в черта? ник-то (следовательно, Бог существует, QED)
какой принцип преодолевает принцип накопления и разрядки власти? принцип наименьшего (воз)действия
в конечном счёте: ничего - не требует (ничего, совсем)
Феминисты: Ницше - мизогинист!
Ницше: Женщина, чем больше она женщина, борется с правами вообще: состояние природы [естественное состояние], вечная война между полами, отводит ей первое место [Rang].
вот вам и Rangordnung... кто, в естественном смысле, создание первого ранга? женщина!
Ницше: Женщина, чем больше она женщина, борется с правами вообще: состояние природы [естественное состояние], вечная война между полами, отводит ей первое место [Rang].
вот вам и Rangordnung... кто, в естественном смысле, создание первого ранга? женщина!
1,6 Мб, 3050x1030>>73617 (OP)
Ну что, начинаем через 5 минут
ТИР-ЛИСТ: АРГУМЕНТЫ ПРОТИВ ТЕИЗМА
https://www.youtube.com/live/VzDYPchMh9g
Ну что, начинаем через 5 минут
ТИР-ЛИСТ: АРГУМЕНТЫ ПРОТИВ ТЕИЗМА
https://www.youtube.com/live/VzDYPchMh9g
Ницше постулирует: существует физиологический метафизический онтологический вечный "табель о рангах" (Rangordnung). Познание Rangordnung есть естественная необходимость в вопросе религии. (Религия не должна ошибаться в этом; не только теория сознания и разума должна быть наиболее безупречна на каждый момент времени, но и понимание естества не должно противоречить вечному.)
Высокое созвездье Бытия!
Скрижаль вековых письмен!
Ты ли это?
Или то, чего не видал никто,
твоя неизреченная красота.
Более не бежит от моих взоров?
Щит необходимости!
Скрижаль вековых письмен!
Не тебе ведомо:
единственно я люблю
то, что внушает ужас всем:
вечность твою,
необходимость твою!
Ибо любовь моя вечно воспламеняется
только от искры необходимости.
Щит необходимости!
Высокое созвездье Бытия!
Не достигнутое ни единым желаньем,
не запятнанное ни единым отказом,
вечное согласие Бытия,
вечное согласие Бытия – это я,
ибо я люблю тебя, Вечность!
Высокое созвездье Бытия!
Скрижаль вековых письмен!
Ты ли это?
Или то, чего не видал никто,
твоя неизреченная красота.
Более не бежит от моих взоров?
Щит необходимости!
Скрижаль вековых письмен!
Не тебе ведомо:
единственно я люблю
то, что внушает ужас всем:
вечность твою,
необходимость твою!
Ибо любовь моя вечно воспламеняется
только от искры необходимости.
Щит необходимости!
Высокое созвездье Бытия!
Не достигнутое ни единым желаньем,
не запятнанное ни единым отказом,
вечное согласие Бытия,
вечное согласие Бытия – это я,
ибо я люблю тебя, Вечность!
>>70807
Тут он покраснел даже и говорит: это что же получается? Я в университете диплом по Гегелю писал, а теперь хожу тут с автоматом, а ты
чего-то там прочитал в "Науке и религии" и думаешь, что можешь залезть в
подвал и в реальности мира сомневаться?
>постоянно находится кто-нибудь, чувствующий себя достаточно сильным для её опровержения
Тут он покраснел даже и говорит: это что же получается? Я в университете диплом по Гегелю писал, а теперь хожу тут с автоматом, а ты
чего-то там прочитал в "Науке и религии" и думаешь, что можешь залезть в
подвал и в реальности мира сомневаться?
>>70794
ОА (в формулировке Гёделя) доказывает, что Бог необходимо существует.
При этом доказательство оставляет открытым вопрос о свойствах/атрибутах Бога, накладывая лишь некоторые ограничения на свойства.
Энивэй, даже если абстрагироваться от всех атрибутов (т. е. сделать вид, что их вовсе нету), кое что все еще остается. Это "кое-что" - существование, само по себе. Существование - это и есть тот каркас, на который напяливаются свойства.
Именно поэтому аргумент и срабатывает, что он утверждает "всего лишь" что существование необходимо существует.
И именно этим он привлекает широ
В классической теологии Бог - это и есть существование, или как ещё говорят, сущность и существование в Боге тождественны.
Ты волен поклоняться какому-то другому божеству. В том, что всеразличных культов как говна за баней имеется, ни никакой новости нет.
При этом, если задаваться конкретным набором свойств и в дальнейшем не переобуваться в воздухе, Бог получается единственным. То есть, как минимум политеизм аргументом отсекается.
Апелляция к машинному доказательству - это апелляция к тому, что ОА доказан и доказан с той степенью достоверности, которая вообще редко встречается за пределами точных наук.
Ты сам буквально с калькулятором споришь.
Говорить что, Бога нет = говорить хуйню.
Вопрос, какими свойствами обладает или не обладает Бог - это вопрос отдельный. А вопрос о Его роли в тех или иных исторических событиях, как и вообще историчность некоторых событий - это вообще третье и четвертое, соответственно.
>что ОА доказывает - это не Бог, а "Бог"
ОА (в формулировке Гёделя) доказывает, что Бог необходимо существует.
При этом доказательство оставляет открытым вопрос о свойствах/атрибутах Бога, накладывая лишь некоторые ограничения на свойства.
Энивэй, даже если абстрагироваться от всех атрибутов (т. е. сделать вид, что их вовсе нету), кое что все еще остается. Это "кое-что" - существование, само по себе. Существование - это и есть тот каркас, на который напяливаются свойства.
Именно поэтому аргумент и срабатывает, что он утверждает "всего лишь" что существование необходимо существует.
И именно этим он привлекает широ
> это не Бог
В классической теологии Бог - это и есть существование, или как ещё говорят, сущность и существование в Боге тождественны.
Ты волен поклоняться какому-то другому божеству. В том, что всеразличных культов как говна за баней имеется, ни никакой новости нет.
При этом, если задаваться конкретным набором свойств и в дальнейшем не переобуваться в воздухе, Бог получается единственным. То есть, как минимум политеизм аргументом отсекается.
>апелляция к вычислительным машинам
Апелляция к машинному доказательству - это апелляция к тому, что ОА доказан и доказан с той степенью достоверности, которая вообще редко встречается за пределами точных наук.
>Иди с нейросетью пообщайся.
Ты сам буквально с калькулятором споришь.
Говорить что, Бога нет = говорить хуйню.
Вопрос, какими свойствами обладает или не обладает Бог - это вопрос отдельный. А вопрос о Его роли в тех или иных исторических событиях, как и вообще историчность некоторых событий - это вообще третье и четвертое, соответственно.
>>70819
Тем, что смещает фокус с Бога на существование, ОА на протяжении тысячи лет привлекает широкий круг мыслителей.
>И именно этим он привлекает широ
Тем, что смещает фокус с Бога на существование, ОА на протяжении тысячи лет привлекает широкий круг мыслителей.
>>70807
Существование Бога по стандартам естественных проверяемо/опровержимо условно.
Проверяется оно на Том Свете, если когда мы туда попадем.
Так же, например, доказывается и существование черных дыр: чтобы это доказать, нужно нырнуть за горизонт событий, из-которого ты уже ни сам не вылезешь, ни даже никакого сигнала наружу послать не сможешь. Ну или сможешь, если теория неверна.
Где хоть одно доказательство утверждению "Бога нет" или эквивалентного?
>она опровержима
Существование Бога по стандартам естественных проверяемо/опровержимо условно.
Проверяется оно на Том Свете, если когда мы туда попадем.
Так же, например, доказывается и существование черных дыр: чтобы это доказать, нужно нырнуть за горизонт событий, из-которого ты уже ни сам не вылезешь, ни даже никакого сигнала наружу послать не сможешь. Ну или сможешь, если теория неверна.
>сто раз опровергнутая теория о ... «существовании Бога»
Где хоть одно доказательство утверждению "Бога нет" или эквивалентного?
1,5 Мб, 1903x942>>70807
Взять того же Лемана
https://www.youtube.com/watch?v=e2iC0wDjabY
- Есть десяток аргументов "ЗА" + их вариации
- Есть критика аргументов
- Есть возражения на критику
- Есть уточнения аргументов по итогам критики
Big picture, картина в целом такова.
Масса аргументов "ЗА" говорит за одно и то же с одинаковых или с совместимых позиций. Другими словами, принимая весь, или почти весь, этот массив аргументов, я ничего не потеряю в последовательности своего мировоззрения, но приобретаю то, что называется независимыми доказательствами.
Ситуация с критикой - обратная, там по большей части внагрузку идет ёбанный винегрет из совершено разных ad hoc предпосылок, которые не совместимы ни между собой, ни с тем, как эти критики рассуждают и поступают в других обстоятельствах, чем дебаты с верунами.
Количество контраргументов здесь создает проблемы для самих критиков. Что там останется от этого "изобилия", если попытаться из всего этого винегрета извлечь/слепить нечто последовательное, самосогласованное?
Если всю эту критику просто принимать как есть, то это ad hoc, это говно.
Это как если принимать евклидову геометрию, но при этом в упор отрицать отдельно взятую теорему Пифагора на том лишь основании, что де пифагорейцы были сектантами-шизотериками (а они действительно ими были, помимо прочего).
>сто раз опровергнутая теория
Взять того же Лемана
https://www.youtube.com/watch?v=e2iC0wDjabY
- Есть десяток аргументов "ЗА" + их вариации
- Есть критика аргументов
- Есть возражения на критику
- Есть уточнения аргументов по итогам критики
Big picture, картина в целом такова.
Масса аргументов "ЗА" говорит за одно и то же с одинаковых или с совместимых позиций. Другими словами, принимая весь, или почти весь, этот массив аргументов, я ничего не потеряю в последовательности своего мировоззрения, но приобретаю то, что называется независимыми доказательствами.
Ситуация с критикой - обратная, там по большей части внагрузку идет ёбанный винегрет из совершено разных ad hoc предпосылок, которые не совместимы ни между собой, ни с тем, как эти критики рассуждают и поступают в других обстоятельствах, чем дебаты с верунами.
Количество контраргументов здесь создает проблемы для самих критиков. Что там останется от этого "изобилия", если попытаться из всего этого винегрета извлечь/слепить нечто последовательное, самосогласованное?
Если всю эту критику просто принимать как есть, то это ad hoc, это говно.
Это как если принимать евклидову геометрию, но при этом в упор отрицать отдельно взятую теорему Пифагора на том лишь основании, что де пифагорейцы были сектантами-шизотериками (а они действительно ими были, помимо прочего).
>>70824
Алсо Леман - гуманитарий, не особо сведущий в точных науках.
Он просто не в состоянии адекватно, компетентно расставить веса в своей нейронке.
Тот же ОА в формулировке Гёделя и производных он даже не рассматривает.
Или то, что у него аргумент от математических истин помещен на самом днище, - этим он по сути сам себе ставит кол по математике.
Или еще туда же, на самое днище, помещает аргумент от психофизического дуализма. Когда, собственно, сами скептики в первую очередь и рвут волосы на жопе ровно потому, что проблематика сознания слишком близко подводит к идее Бога или чего-то подобного.
Благо, Леман там же и признается, что трудной проблемой сознания он никогда толком не интересовался и еще только собирается ею заняться.
Также, не шаря за физику, недооценивает дизайнерский аргумент. Да и как гуманитарий, мог бы побольше внимания уделить, например прагматическому аргументу.
Алсо Леман - гуманитарий, не особо сведущий в точных науках.
Он просто не в состоянии адекватно, компетентно расставить веса в своей нейронке.
Тот же ОА в формулировке Гёделя и производных он даже не рассматривает.
Или то, что у него аргумент от математических истин помещен на самом днище, - этим он по сути сам себе ставит кол по математике.
Или еще туда же, на самое днище, помещает аргумент от психофизического дуализма. Когда, собственно, сами скептики в первую очередь и рвут волосы на жопе ровно потому, что проблематика сознания слишком близко подводит к идее Бога или чего-то подобного.
Благо, Леман там же и признается, что трудной проблемой сознания он никогда толком не интересовался и еще только собирается ею заняться.
Также, не шаря за физику, недооценивает дизайнерский аргумент. Да и как гуманитарий, мог бы побольше внимания уделить, например прагматическому аргументу.
>>70814
Начать с того, что на самом деле этот тир-лист не симметричен тир-листу аргументов в пользу бытия Бога.
Там >>70824 рассматривались конкретно пруфы существования Бога, здесь же >>70814 идет более широкий дискурс, сравнение теистических и не-теистических мировоззрений. Причем не так, чтобы совсем развенчать и выпилить теизм, но лишь о том, как попытаться склонить чашу весов в сторону не-теизма.
Начать с того, что на самом деле этот тир-лист не симметричен тир-листу аргументов в пользу бытия Бога.
Там >>70824 рассматривались конкретно пруфы существования Бога, здесь же >>70814 идет более широкий дискурс, сравнение теистических и не-теистических мировоззрений. Причем не так, чтобы совсем развенчать и выпилить теизм, но лишь о том, как попытаться склонить чашу весов в сторону не-теизма.
>>70814
К >>70824 могу добавить еще то, что ни один из контраргументов никак не опровергает существование Бога вообще.
Максимум, чего они добиваются - это вскрывают нестыковки в атрибутах Бога. Нестыковки эти вполне себе устранимы за счет даже не отказа от-, а лишь ослабления некоторых из атрибутов.
Своих парадоксов хватает и в точных науках, а в философиях парадоксов и того больше.
Так что просто факт наличия парадоксов, без рассмотрения по существу и сравнения, это вообще не аргумент.
Тем более, что есть люди органически склонные к парадоксальному мышлению, при этом вполне успешные в разных сферах деятельности. Больше того, такие есть и среди атеистов.
А этот "парадокс" имеет место только в соломенном чучеле.
Подавляющее большинство теистических конфессий давным-давно знакомы с этим парадоксом и так или иначе допилили свои вероучения.
>S, супер - провал и неубедительность всех аргументов ЗА
К >>70824 могу добавить еще то, что ни один из контраргументов никак не опровергает существование Бога вообще.
Максимум, чего они добиваются - это вскрывают нестыковки в атрибутах Бога. Нестыковки эти вполне себе устранимы за счет даже не отказа от-, а лишь ослабления некоторых из атрибутов.
>В, хорошо - Парадокс всезнания
>C, сойдет - Парадокс всемогущества
Своих парадоксов хватает и в точных науках, а в философиях парадоксов и того больше.
Так что просто факт наличия парадоксов, без рассмотрения по существу и сравнения, это вообще не аргумент.
Тем более, что есть люди органически склонные к парадоксальному мышлению, при этом вполне успешные в разных сферах деятельности. Больше того, такие есть и среди атеистов.
>C, сойдет - Парадокс всемогущества
А этот "парадокс" имеет место только в соломенном чучеле.
Подавляющее большинство теистических конфессий давным-давно знакомы с этим парадоксом и так или иначе допилили свои вероучения.
>>70825
Какого именно "подобного"? Чем идея Бога отличается от идеи Мирового Яйца? Почему твой стример разбирает эту идею, а не Гесиода или мифологию Эпоса о Гильгамеше, или про Осириса и Исиду чего-нибудь? Ты сначала докажи, что надо рассматривать именно иудео-европейскую религиозную традицию как имеющую какое-либо преимущество перед другими религиозными традициями.
Или есть предполагаемая философская древнегреческая "монотеистическая" традиция, у Ксенофана, Анаксагора, Платона – у них тоже есть какой-то "Бог", только мир при этом вечно существует. Или есть такой же Бог, но загробной жизни никакой нет, и душа умирает вместе с телом. Все эти логические выебоны решают мелкие проблемы каких-то додиков, а не настоящие проблемы фундаментальные
>идее Бога или чего-то подобного
Какого именно "подобного"? Чем идея Бога отличается от идеи Мирового Яйца? Почему твой стример разбирает эту идею, а не Гесиода или мифологию Эпоса о Гильгамеше, или про Осириса и Исиду чего-нибудь? Ты сначала докажи, что надо рассматривать именно иудео-европейскую религиозную традицию как имеющую какое-либо преимущество перед другими религиозными традициями.
Или есть предполагаемая философская древнегреческая "монотеистическая" традиция, у Ксенофана, Анаксагора, Платона – у них тоже есть какой-то "Бог", только мир при этом вечно существует. Или есть такой же Бог, но загробной жизни никакой нет, и душа умирает вместе с телом. Все эти логические выебоны решают мелкие проблемы каких-то додиков, а не настоящие проблемы фундаментальные
>>70814
Это вообще не аргументы в пользу не-теизма, и даже не плохие аргументы в пользу не-теизма.
Религиозные убеждения оказывают в целом благоприятное влияние на общество, это аргумент ЗА теизм.
Больше того, Леман сам же его и помещал в своем тир-листе аргументов ЗА как "прагматический аргумент". Причем даже с оценкой B, т. е. повыше, чем здесь (C и D), см. #9 на пикрил >>70824.
>C, сойдет - вредность религиозных убеждений
>D, посредственно - социально-политический аргумент
Это вообще не аргументы в пользу не-теизма, и даже не плохие аргументы в пользу не-теизма.
Религиозные убеждения оказывают в целом благоприятное влияние на общество, это аргумент ЗА теизм.
Больше того, Леман сам же его и помещал в своем тир-листе аргументов ЗА как "прагматический аргумент". Причем даже с оценкой B, т. е. повыше, чем здесь (C и D), см. #9 на пикрил >>70824.
>>70814
Проблема имеет два аспекта.
1) Если ты сердобольный гуманист, то зло своим существованием доставляет тебе неприятности, даже если тебя непосредственно не касается.
2) Отвлеченная, "логическая" проблема.
Проблема в целом в том, что многие а в современности, пожалуй, большинство из тех, кто мусолит проблему зла, сердобольными гуманистами не являются, при том живут вполне себе не худо.
2) без 1) превращается в гнусные спекуляции, вот, в чем проблема.
Тот же самый Леман. Сидит себе в уютной московской квартирке, стоимостью как дом у моря, занимается любимым делом, собирает донаты, буквально милостью христовой.
Ну возьми ты отстегни хоть посильную часть своего дохода на благотворительность, других к тому же призови. Чем это не решение проблемы?
Снимаю шляпу и каюсь, если конкретный Андрей Леман так и делает, а я напрасно наговариваю. Энивэй жаль, что таких мало.
>A, отлично - проблема зла
Проблема имеет два аспекта.
1) Если ты сердобольный гуманист, то зло своим существованием доставляет тебе неприятности, даже если тебя непосредственно не касается.
2) Отвлеченная, "логическая" проблема.
Проблема в целом в том, что многие а в современности, пожалуй, большинство из тех, кто мусолит проблему зла, сердобольными гуманистами не являются, при том живут вполне себе не худо.
2) без 1) превращается в гнусные спекуляции, вот, в чем проблема.
Тот же самый Леман. Сидит себе в уютной московской квартирке, стоимостью как дом у моря, занимается любимым делом, собирает донаты, буквально милостью христовой.
Ну возьми ты отстегни хоть посильную часть своего дохода на благотворительность, других к тому же призови. Чем это не решение проблемы?
Снимаю шляпу и каюсь, если конкретный Андрей Леман так и делает, а я напрасно наговариваю. Энивэй жаль, что таких мало.
>>70831
Что касается "логического" аспекта.
Здесь опять-таки пляски вокруг соломенного чучела. Где Библия хоть намек дает, что всеблагость должна пониматься так, как это делают те, кто спекулирует на проблеме?
В Библии воруют и убивают, ебут и режут, Бог все это видит, а часто и прямо инициирует и санкционирует. Я понимаю, если бы эта информация утаивалась, тогда да, проблема. Так ведь нет, все совершенно прозрачно.
Итак, в чем проблема-то?
По существу проблема в том и только в том, что Бога называют всеблагим.
Назови этот атрибут не "всеблагость", а, скажем "свойство X" и проблема полностью улетучивается, вся критика пойдет мимо кассы. При совершенно одинаковом содержании обоих понятий.
Критика стоит на жестко формалистских позициях и всячески уклоняется от рассмотрения по существу. Отсюда и проблема.
При том еще, что такой "всеблагости", какую хотят скептики, не бывает и быть не может в принципе.
Это как накопил на самокат, пришел в самокатный магазин, и говоришь дайте мне вон такой же самокат, только чтоб он был как ламборгини последней модели. И по цене самоката.
>2) Отвлеченная, "логическая" проблема
Что касается "логического" аспекта.
Здесь опять-таки пляски вокруг соломенного чучела. Где Библия хоть намек дает, что всеблагость должна пониматься так, как это делают те, кто спекулирует на проблеме?
В Библии воруют и убивают, ебут и режут, Бог все это видит, а часто и прямо инициирует и санкционирует. Я понимаю, если бы эта информация утаивалась, тогда да, проблема. Так ведь нет, все совершенно прозрачно.
Итак, в чем проблема-то?
По существу проблема в том и только в том, что Бога называют всеблагим.
Назови этот атрибут не "всеблагость", а, скажем "свойство X" и проблема полностью улетучивается, вся критика пойдет мимо кассы. При совершенно одинаковом содержании обоих понятий.
Критика стоит на жестко формалистских позициях и всячески уклоняется от рассмотрения по существу. Отсюда и проблема.
При том еще, что такой "всеблагости", какую хотят скептики, не бывает и быть не может в принципе.
Это как накопил на самокат, пришел в самокатный магазин, и говоришь дайте мне вон такой же самокат, только чтоб он был как ламборгини последней модели. И по цене самоката.
>>70828
Ты сначала свой высер приведи хотя бы в минимальное соответствие с тем, что написано в гринтексте и в контексте, из которого ты его взял.
Леман поставил самую днищенскую оценку аргументу от проблематики сознания. Это неадекватно низкая оценка, благо Леман и сам признается, что он не шарит в этой теме.
Те же физикаклисты/материалисты с тем и воюют, что трудная проблема склоняет в пользу той или иной формы идеализма, разумного замысла, если угодно. А в запущенных случаях вообще все намеки на трудную проблему на дальних подступах тупо отождествляют с "магией".
Трудная проблема сознания - это объективно сильный аргумент в пользу Божия бытия. Хотя и может быть интерпретирована и другими способами.
Впрочем, сам Чалмерс все же считает наилучшим выходом именно объективный идеализм.
>Ты сначала докажи
Ты сначала свой высер приведи хотя бы в минимальное соответствие с тем, что написано в гринтексте и в контексте, из которого ты его взял.
Леман поставил самую днищенскую оценку аргументу от проблематики сознания. Это неадекватно низкая оценка, благо Леман и сам признается, что он не шарит в этой теме.
Те же физикаклисты/материалисты с тем и воюют, что трудная проблема склоняет в пользу той или иной формы идеализма, разумного замысла, если угодно. А в запущенных случаях вообще все намеки на трудную проблему на дальних подступах тупо отождествляют с "магией".
Трудная проблема сознания - это объективно сильный аргумент в пользу Божия бытия. Хотя и может быть интерпретирована и другими способами.
Впрочем, сам Чалмерс все же считает наилучшим выходом именно объективный идеализм.
106 Кб, 735x726Какие есть аргументы, которые применяют предопределённость ВСЕГО Богом и при этом наличие у человека свободы воли?
Ну и в целом, какие есть аргументы в поддержку тезиса: Фатализм не исключает наличие свободы воли.
Сам пока мусолю такие интуиции:
1. "Человеческая воля" и, в целом, "Я" не исключает из себя ту "силу, которая все предопределила".
Ну, вот обычно говорят, "я ничего не решаю, но решает судьба" и тут как бы пресуппозиция "Моё "Я" отдельно от судьбы", а можно было бы сказать, что "Я" состоит не только из чего-то индивидуального, личного, субъектного.
2. Запредельность "Я". Кароче, типо "Я" и все то, что свойственно "Я" не входит в множество "всё", следовательно, предопределённость, которая предопределило всё и только всё, никак не влияет на "Я" и на "Свободу воли", которая есть свойство "Я". Это тупо, навряд-ли, свойство "Я" может существовать в вакууме..да и чё за хуйня вроде всё, но не всё?Не знаю...
3. Предопределённость предопределённости..не знаю, но мне кажется, что как-то можно изёбнуться, натянуть глобус на сову и вывести отсюда нужный тезис.
Ну и в целом, какие есть аргументы в поддержку тезиса: Фатализм не исключает наличие свободы воли.
Сам пока мусолю такие интуиции:
1. "Человеческая воля" и, в целом, "Я" не исключает из себя ту "силу, которая все предопределила".
Ну, вот обычно говорят, "я ничего не решаю, но решает судьба" и тут как бы пресуппозиция "Моё "Я" отдельно от судьбы", а можно было бы сказать, что "Я" состоит не только из чего-то индивидуального, личного, субъектного.
2. Запредельность "Я". Кароче, типо "Я" и все то, что свойственно "Я" не входит в множество "всё", следовательно, предопределённость, которая предопределило всё и только всё, никак не влияет на "Я" и на "Свободу воли", которая есть свойство "Я". Это тупо, навряд-ли, свойство "Я" может существовать в вакууме..да и чё за хуйня вроде всё, но не всё?Не знаю...
3. Предопределённость предопределённости..не знаю, но мне кажется, что как-то можно изёбнуться, натянуть глобус на сову и вывести отсюда нужный тезис.
>>70838
Бах создал компонент В, знает всю каузацию от него, но не вмешивается в его работу. Компонент В каузально ничем не определен кроме момента своего создания.
Бах создал компонент В, знает всю каузацию от него, но не вмешивается в его работу. Компонент В каузально ничем не определен кроме момента своего создания.
>>70853 (Del)
Скажи как философ философу - у тебя пенсия по дурке?
Скажи как философ философу - у тебя пенсия по дурке?
>>70834
Кто блять такой "Бог" нахуй, персонаж еврейской книги? Ты ебанутый вообще философски аргументировать существование персонажа какой-то книги? Если это не персонаж книги, то что это?
>это объективно сильный аргумент в пользу Божия бытия
Кто блять такой "Бог" нахуй, персонаж еврейской книги? Ты ебанутый вообще философски аргументировать существование персонажа какой-то книги? Если это не персонаж книги, то что это?
Что означают слова Путина, про "мы же свои буржуинские, только не мешайте нам"?
Как именно нам мешал запад и для чего он это делал?
Как именно нам мешал запад и для чего он это делал?
>>70864
По приведенному контексту нельзя понять, а сами за такими Важными вещами следим недостаточно, просим прощения
По приведенному контексту нельзя понять, а сами за такими Важными вещами следим недостаточно, просим прощения
>>70864
Капитализм - это иерархическая система. Путин не доволен положением в иерархии. Всё остальное - лирика.
Капитализм - это иерархическая система. Путин не доволен положением в иерархии. Всё остальное - лирика.
>>73617 (OP)
Socrates seeks an understanding of piety which would both square with a proper understanding of his activity and persuade the men of Athens that he is pious (c) N.J.Fischer II
Вопрос: можно ли соединить в одном высказывании, in a single notion, правду (паррезию) и сильную позицию в смысле убедительной речи?
Судя по результату апологии, Сократу это не вполне удалось. Впрочем он был уже стариком, причём в известном смысле готовым испытать опыт умирания с широко открытыми от любопытства и интереса глазами. Так он и вошёл в царство богов подземья - беседуя о душе. К тому же, то что его речь не проняла пятисотенную толпу афинян не отвратило его учеников и последователей, и Платон всё же донёс до нас наследие своего учителя. Т.е. сильная речь для кого-то может оказаться и слабой.
Однако дело не просто во вкусах. Дело в том что отсутствие всяких вкусов вполне превращается в явственную сторону. У всякого разного есть свои поклонники, но больше всего поклонников у Ничего. Имя им зомби, толпа ходячих.
Здесь и кроется феномен Трампа: для большой аудитории, сильная речь по определению будет максимальна далека от правды, или от истины. Поскольку популярность гуляет по сети в форме вируса, её завоёвывают не полёт духа и верные умозаключения, а вирусность, т.е. характеристика репликации В ЛЮБОЙ ФОРМЕ - будь то ирония, опровержение или репликация.
Т.е. дедушке Нетвитлеру достаточно просто громко пёрнуть в микрофон, что бы по всему миру прокатилась волна охов, вздохов и обсуждений. Ведь Америка интересна всем, и что такое пердёж тоже знают все. И разумеется нельзя нанести большее оскорбление нравам общества выступив в неприглядном для общества (!) свете. Впрочем тут в дело вступает специфика, навроде того по какой модели выстроена эта самая общность... И это очень важный вопрос.
Socrates seeks an understanding of piety which would both square with a proper understanding of his activity and persuade the men of Athens that he is pious (c) N.J.Fischer II
Вопрос: можно ли соединить в одном высказывании, in a single notion, правду (паррезию) и сильную позицию в смысле убедительной речи?
Судя по результату апологии, Сократу это не вполне удалось. Впрочем он был уже стариком, причём в известном смысле готовым испытать опыт умирания с широко открытыми от любопытства и интереса глазами. Так он и вошёл в царство богов подземья - беседуя о душе. К тому же, то что его речь не проняла пятисотенную толпу афинян не отвратило его учеников и последователей, и Платон всё же донёс до нас наследие своего учителя. Т.е. сильная речь для кого-то может оказаться и слабой.
Однако дело не просто во вкусах. Дело в том что отсутствие всяких вкусов вполне превращается в явственную сторону. У всякого разного есть свои поклонники, но больше всего поклонников у Ничего. Имя им зомби, толпа ходячих.
Здесь и кроется феномен Трампа: для большой аудитории, сильная речь по определению будет максимальна далека от правды, или от истины. Поскольку популярность гуляет по сети в форме вируса, её завоёвывают не полёт духа и верные умозаключения, а вирусность, т.е. характеристика репликации В ЛЮБОЙ ФОРМЕ - будь то ирония, опровержение или репликация.
Т.е. дедушке Нетвитлеру достаточно просто громко пёрнуть в микрофон, что бы по всему миру прокатилась волна охов, вздохов и обсуждений. Ведь Америка интересна всем, и что такое пердёж тоже знают все. И разумеется нельзя нанести большее оскорбление нравам общества выступив в неприглядном для общества (!) свете. Впрочем тут в дело вступает специфика, навроде того по какой модели выстроена эта самая общность... И это очень важный вопрос.
>>70872
Что ты несёшь?
Из уст засаленного двачера даже фундаментальные истины будут восприниматься как манямир и шиза. Если ерошка начнет задвигать про шизоанализ и пить мочу из сапога, то из него воздвигнут нового мыслителя своего времени.
Что ты несёшь?
Из уст засаленного двачера даже фундаментальные истины будут восприниматься как манямир и шиза. Если ерошка начнет задвигать про шизоанализ и пить мочу из сапога, то из него воздвигнут нового мыслителя своего времени.
>Чалмерс полагает, что квалиа присутствуют во всех событиях во Вселенной, содержащих информацию; то есть любая информация имеет два аспекта: физический и феноменальный. Человеческий мозг перерабатывает эту информацию очень сложным образом, и в результате данной переработки возникает человеческое сознание. Отсюда следует, что сознание имеется у всего во Вселенной — начиная от элементарных частиц и заканчивая макрообъектами. Для обозначения такого взгляда, предполагающего наличие примитивного сознания у всех физических объектов, он ввёл в современную философию термин «прото-панпсихизм» (также «панпротопсихизм»)[10][11]. Этот взгляд не утверждает существование бестелесной души, а постулирует, что сознание является нематериальным фундаментальным свойством Вселенной, которое связывается с физическими объектами фундаментальными психофизическими законами.
Чёт я нихуя не вдуплил, откуда у частиц и макрообъектов может быть квалиа? Ладно, я еще поверю, если оно будет у животных, просто они его не могут описать в виду отсутствия нужных вербальных инструментов, но чтобы у камня?
>>70873
а ты что несёшь? высри простыню, а то ты не то что двачера, а даже пикабушника переспорить неспособен
а ты что несёшь? высри простыню, а то ты не то что двачера, а даже пикабушника переспорить неспособен
>>70874
А что не так-то?
А что не так-то?
>>70893
increscunt animi, virescit volnere virtus
Из военной школы жизни. - То, что Жизнь не убивает, делает её сильнее. Альтернативно: "То, что Жизнь не убивает, она делает - сильнее."
increscunt animi, virescit volnere virtus
Из военной школы жизни. - То, что Жизнь не убивает, делает её сильнее. Альтернативно: "То, что Жизнь не убивает, она делает - сильнее."
Понравились ли бы Шопенгауэру компьютерные игры?
Развитый Интернет и человеческий индивидуум не могут существовать одновременно. Это фактически оксюморон.
Человеческий индивидуум не может существовать физически в природе с развитым Интернетом. И в итоге он (ЧИ) будет поглощен и проникнут развитым Интернетом.
Что означает буквально следующее:
Всех вас и каждого без исключения в период 2010-2035 ждут невообразимые физические и ментальные и юридические мучения. Вас ждет фулл хауз из психических болезней включая тяжелые формы шизофрении; юридические проблемы включая все виды сливов и открытие всех возможных даже преступлений сделанных вами; вас ждут все виды конфликтов между другими индивидуумами и государствами.
А все это уже происходит потому что все ваши мысли, тексты, фото и видео стали доступны всему миру. Ваши мысли стали доступны всему миру. Но и также все мысли и контент стал доступен и вам также.
Если сегодня все еще кому-то текущая проблема пока не очевидна, она станет абсолютно явной в следующие 5 лет.
Закончится этот ад для индивидуума тем что вы будете буквально слышать бесконечное количество мыслей других, а другие будут буквально жить у вас в голове.
Но так как человек существо иррациональное, то мы буквально погубим себя и всех других в ужасающе шумном инфошуме, который мы не можем контролировать и остановить. А уровень паранойи будет настолько велик, что вы будете все бежать в села, подвалы и даже выпиливаться, лишь бы вас не слышали, а вы не слышали других. Но до вас доберутся даже и там и даже будучи под землей без технологий вы будете чувствовать как сами ваши собственные нейроны и есть приемником и передатчиком и материей Интернета. В психическом приступе что вас везде видно вы будете корчиться на полу у параши без единого как вам кажется девайса и технологии в подвале…
А над всем этим ужасом восстанет некое богоподобное существо, всевидящее, всеслышащее и всепроникающее, которое знает в любую секунду как достричь вас и отключить из этой жизни.
Но далеко не факт что вы с этим богоподобным существом столкнетесь. Скорее всего вы станете жертвой бытового конфликта с вашей собственной семьей или женой или просто на улице. Потому что теперь все знают все и им не нравятся ваши мысли. Поэтому они уже вызвали копов или направили на вас миридрон. А может и просто приготовили гаечный ключ.
Таково наше будущее в следующие 10 лет. И именно поэтому элиты уже строят бункеры с полным обеспечением. И поэтому сейчас такие политические процессы в мире. Но укрыться или спастись не выйдет ни у кого. Потому что это эволюция, это энтропия и это и есть Великий Фильтр и ответ на вопрос почему Вселенная такая большая и такая однообразная и молчит. Со временем это назовут технологическим пределом Вселенной. Все цивилизации появляются благодаря технологиям и равносильно также гибнут по их причине. Одна и та же философ категория оказалось по обе стороны вопроса почему космос молчит.
Так что знайте - это последние спокойные годы на планете. Дальше будет резкая смена всей игры и вы даже перестанете успевать реагировать на ежедневные перемены к худшему. А домики в деревне и укрытия будет уже слишком поздно искать.
Человеческий индивидуум не может существовать физически в природе с развитым Интернетом. И в итоге он (ЧИ) будет поглощен и проникнут развитым Интернетом.
Что означает буквально следующее:
Всех вас и каждого без исключения в период 2010-2035 ждут невообразимые физические и ментальные и юридические мучения. Вас ждет фулл хауз из психических болезней включая тяжелые формы шизофрении; юридические проблемы включая все виды сливов и открытие всех возможных даже преступлений сделанных вами; вас ждут все виды конфликтов между другими индивидуумами и государствами.
А все это уже происходит потому что все ваши мысли, тексты, фото и видео стали доступны всему миру. Ваши мысли стали доступны всему миру. Но и также все мысли и контент стал доступен и вам также.
Если сегодня все еще кому-то текущая проблема пока не очевидна, она станет абсолютно явной в следующие 5 лет.
Закончится этот ад для индивидуума тем что вы будете буквально слышать бесконечное количество мыслей других, а другие будут буквально жить у вас в голове.
Но так как человек существо иррациональное, то мы буквально погубим себя и всех других в ужасающе шумном инфошуме, который мы не можем контролировать и остановить. А уровень паранойи будет настолько велик, что вы будете все бежать в села, подвалы и даже выпиливаться, лишь бы вас не слышали, а вы не слышали других. Но до вас доберутся даже и там и даже будучи под землей без технологий вы будете чувствовать как сами ваши собственные нейроны и есть приемником и передатчиком и материей Интернета. В психическом приступе что вас везде видно вы будете корчиться на полу у параши без единого как вам кажется девайса и технологии в подвале…
А над всем этим ужасом восстанет некое богоподобное существо, всевидящее, всеслышащее и всепроникающее, которое знает в любую секунду как достричь вас и отключить из этой жизни.
Но далеко не факт что вы с этим богоподобным существом столкнетесь. Скорее всего вы станете жертвой бытового конфликта с вашей собственной семьей или женой или просто на улице. Потому что теперь все знают все и им не нравятся ваши мысли. Поэтому они уже вызвали копов или направили на вас миридрон. А может и просто приготовили гаечный ключ.
Таково наше будущее в следующие 10 лет. И именно поэтому элиты уже строят бункеры с полным обеспечением. И поэтому сейчас такие политические процессы в мире. Но укрыться или спастись не выйдет ни у кого. Потому что это эволюция, это энтропия и это и есть Великий Фильтр и ответ на вопрос почему Вселенная такая большая и такая однообразная и молчит. Со временем это назовут технологическим пределом Вселенной. Все цивилизации появляются благодаря технологиям и равносильно также гибнут по их причине. Одна и та же философ категория оказалось по обе стороны вопроса почему космос молчит.
Так что знайте - это последние спокойные годы на планете. Дальше будет резкая смена всей игры и вы даже перестанете успевать реагировать на ежедневные перемены к худшему. А домики в деревне и укрытия будет уже слишком поздно искать.
Развитый Интернет и человеческий индивидуум не могут существовать одновременно. Это фактически оксюморон.
Человеческий индивидуум не может существовать физически в природе с развитым Интернетом. И в итоге он (ЧИ) будет поглощен и проникнут развитым Интернетом.
Что означает буквально следующее:
Всех вас и каждого без исключения в период 2010-2035 ждут невообразимые физические и ментальные и юридические мучения. Вас ждет фулл хауз из психических болезней включая тяжелые формы шизофрении; юридические проблемы включая все виды сливов и открытие всех возможных даже преступлений сделанных вами; вас ждут все виды конфликтов между другими индивидуумами и государствами.
А все это уже происходит потому что все ваши мысли, тексты, фото и видео стали доступны всему миру. Ваши мысли стали доступны всему миру. Но и также все мысли и контент стал доступен и вам также.
Если сегодня все еще кому-то текущая проблема пока не очевидна, она станет абсолютно явной в следующие 5 лет.
Закончится этот ад для индивидуума тем что вы будете буквально слышать бесконечное количество мыслей других, а другие будут буквально жить у вас в голове.
Но так как человек существо иррациональное, то мы буквально погубим себя и всех других в ужасающе шумном инфошуме, который мы не можем контролировать и остановить. А уровень паранойи будет настолько велик, что вы будете все бежать в села, подвалы и даже выпиливаться, лишь бы вас не слышали, а вы не слышали других. Но до вас доберутся даже и там и даже будучи под землей без технологий вы будете чувствовать как сами ваши собственные нейроны и есть приемником и передатчиком и материей Интернета. В психическом приступе что вас везде видно вы будете корчиться на полу у параши без единого как вам кажется девайса и технологии в подвале…
А над всем этим ужасом восстанет некое богоподобное существо, всевидящее, всеслышащее и всепроникающее, которое знает в любую секунду как достричь вас и отключить из этой жизни.
Но далеко не факт что вы с этим богоподобным существом столкнетесь. Скорее всего вы станете жертвой бытового конфликта с вашей собственной семьей или женой или просто на улице. Потому что теперь все знают все и им не нравятся ваши мысли. Поэтому они уже вызвали копов или направили на вас миридрон. А может и просто приготовили гаечный ключ.
Таково наше будущее в следующие 10 лет. И именно поэтому элиты уже строят бункеры с полным обеспечением. И поэтому сейчас такие политические процессы в мире. Но укрыться или спастись не выйдет ни у кого. Потому что это эволюция, это энтропия и это и есть Великий Фильтр и ответ на вопрос почему Вселенная такая большая и такая однообразная и молчит. Со временем это назовут технологическим пределом Вселенной. Все цивилизации появляются благодаря технологиям и равносильно также гибнут по их причине. Одна и та же философ категория оказалось по обе стороны вопроса почему космос молчит.
Так что знайте - это последние спокойные годы на планете. Дальше будет резкая смена всей игры и вы даже перестанете успевать реагировать на ежедневные перемены к худшему. А домики в деревне и укрытия будет уже слишком поздно искать.
Человеческий индивидуум не может существовать физически в природе с развитым Интернетом. И в итоге он (ЧИ) будет поглощен и проникнут развитым Интернетом.
Что означает буквально следующее:
Всех вас и каждого без исключения в период 2010-2035 ждут невообразимые физические и ментальные и юридические мучения. Вас ждет фулл хауз из психических болезней включая тяжелые формы шизофрении; юридические проблемы включая все виды сливов и открытие всех возможных даже преступлений сделанных вами; вас ждут все виды конфликтов между другими индивидуумами и государствами.
А все это уже происходит потому что все ваши мысли, тексты, фото и видео стали доступны всему миру. Ваши мысли стали доступны всему миру. Но и также все мысли и контент стал доступен и вам также.
Если сегодня все еще кому-то текущая проблема пока не очевидна, она станет абсолютно явной в следующие 5 лет.
Закончится этот ад для индивидуума тем что вы будете буквально слышать бесконечное количество мыслей других, а другие будут буквально жить у вас в голове.
Но так как человек существо иррациональное, то мы буквально погубим себя и всех других в ужасающе шумном инфошуме, который мы не можем контролировать и остановить. А уровень паранойи будет настолько велик, что вы будете все бежать в села, подвалы и даже выпиливаться, лишь бы вас не слышали, а вы не слышали других. Но до вас доберутся даже и там и даже будучи под землей без технологий вы будете чувствовать как сами ваши собственные нейроны и есть приемником и передатчиком и материей Интернета. В психическом приступе что вас везде видно вы будете корчиться на полу у параши без единого как вам кажется девайса и технологии в подвале…
А над всем этим ужасом восстанет некое богоподобное существо, всевидящее, всеслышащее и всепроникающее, которое знает в любую секунду как достричь вас и отключить из этой жизни.
Но далеко не факт что вы с этим богоподобным существом столкнетесь. Скорее всего вы станете жертвой бытового конфликта с вашей собственной семьей или женой или просто на улице. Потому что теперь все знают все и им не нравятся ваши мысли. Поэтому они уже вызвали копов или направили на вас миридрон. А может и просто приготовили гаечный ключ.
Таково наше будущее в следующие 10 лет. И именно поэтому элиты уже строят бункеры с полным обеспечением. И поэтому сейчас такие политические процессы в мире. Но укрыться или спастись не выйдет ни у кого. Потому что это эволюция, это энтропия и это и есть Великий Фильтр и ответ на вопрос почему Вселенная такая большая и такая однообразная и молчит. Со временем это назовут технологическим пределом Вселенной. Все цивилизации появляются благодаря технологиям и равносильно также гибнут по их причине. Одна и та же философ категория оказалось по обе стороны вопроса почему космос молчит.
Так что знайте - это последние спокойные годы на планете. Дальше будет резкая смена всей игры и вы даже перестанете успевать реагировать на ежедневные перемены к худшему. А домики в деревне и укрытия будет уже слишком поздно искать.
>>70899
Будет только то, что не может не быть. Всё остальное - погибнет и исчезнет в пучине-бездне времени.
Будет только то, что не может не быть. Всё остальное - погибнет и исчезнет в пучине-бездне времени.
Готовность к происходящим событиям определяется степенью неморальности точки зрения суждения и самосознания разума тела.
Принять всё как есть и при этом вынести суждение, не осуждающее действительность, - вот сложность и противоречие. Чему-то оно должно противоречить, - следовательно, оно должно противоречить только тому, чего не может быть, и тому, что может не быть, что беспоследовательно в своих проявлениях, что не принимает реальность такой как она есть, что не просто "ошибочно", но уходит прочь от неё (в Ничто; это может быть вполне истинным и не ошибочным, ничуть).
Это направление (к действительности или прочь, вон из неё) легко уловить - оно заметно примерно так же, как заметны манипуляции и подталкивания к совершению тех или иных действий (манипуляции есть действие намерений, подталкивание есть "косматая львиная грива" случая - и то, и другое нужно уметь вести за "ухо" к нужному воздействию).
Мысль, всегда и вечно возвращающая к действительности в конце и своём завершении. Разве это - не есть - "Дионис"?..
Я думаю не стоит писать о других проявлениях, так как в экономии целого допустимы любые отклонения от действительности. Допустимо христианство, допустимо антихристианство, допустим декаданс, допустим антидекаданс, допустим нигилизм, допустим анархизм, - и так далее. Что жизнь всегда возвращается к своему воплощению - это совершенно очевидно. Мы можем помочь ей в этом возвращении, или можем сделать "неправильный" выбор, - в любом случае это свободным выбором не будет, никогда. Следовательно, всё - допустимо.
Что из этой мысли не следует никаких моральных наставлений - это сущая морская болезнь для обычного мышления. Однако это не так, так как уже были указаны относительные "сценарии". Вопрос только в воздействии прочитанного на эго.
Возвращаясь к изначальной теме - разве нужно указывать, что должно быть, а что не должно быть? Очевидно, нет, - кроме как в виде промежуточного воздействия внутри тотально имманентного целого. Нет никого, кто мог бы осудить, нет никого, кто мог бы властвовать над целым, - потому что каждый есть часть целого.
В конечном счёте и расчёте, никакая власть не оправдывает уничтожение целого. Следовательно, то, что необходимо преодолеть, - это уничтожение себя путём непредумышленного насилия (поначалу к другим, - что затем выливается в возврат насилия с процентами). Даже сострадание не должно быть ненавистью к самому себе. Только через совокупное взаимосебялюбие достигается действительное "воскрешение" (вечное возвращение)...
(Люди могут существовать так, как им кажется нужным быть. Но не всегда это значит, что им кажется то, что им необходимо. Уяснение необходимости, вечности, - есть фундаментальная задача Философа.)
Принять всё как есть и при этом вынести суждение, не осуждающее действительность, - вот сложность и противоречие. Чему-то оно должно противоречить, - следовательно, оно должно противоречить только тому, чего не может быть, и тому, что может не быть, что беспоследовательно в своих проявлениях, что не принимает реальность такой как она есть, что не просто "ошибочно", но уходит прочь от неё (в Ничто; это может быть вполне истинным и не ошибочным, ничуть).
Это направление (к действительности или прочь, вон из неё) легко уловить - оно заметно примерно так же, как заметны манипуляции и подталкивания к совершению тех или иных действий (манипуляции есть действие намерений, подталкивание есть "косматая львиная грива" случая - и то, и другое нужно уметь вести за "ухо" к нужному воздействию).
Мысль, всегда и вечно возвращающая к действительности в конце и своём завершении. Разве это - не есть - "Дионис"?..
Я думаю не стоит писать о других проявлениях, так как в экономии целого допустимы любые отклонения от действительности. Допустимо христианство, допустимо антихристианство, допустим декаданс, допустим антидекаданс, допустим нигилизм, допустим анархизм, - и так далее. Что жизнь всегда возвращается к своему воплощению - это совершенно очевидно. Мы можем помочь ей в этом возвращении, или можем сделать "неправильный" выбор, - в любом случае это свободным выбором не будет, никогда. Следовательно, всё - допустимо.
Что из этой мысли не следует никаких моральных наставлений - это сущая морская болезнь для обычного мышления. Однако это не так, так как уже были указаны относительные "сценарии". Вопрос только в воздействии прочитанного на эго.
Возвращаясь к изначальной теме - разве нужно указывать, что должно быть, а что не должно быть? Очевидно, нет, - кроме как в виде промежуточного воздействия внутри тотально имманентного целого. Нет никого, кто мог бы осудить, нет никого, кто мог бы властвовать над целым, - потому что каждый есть часть целого.
В конечном счёте и расчёте, никакая власть не оправдывает уничтожение целого. Следовательно, то, что необходимо преодолеть, - это уничтожение себя путём непредумышленного насилия (поначалу к другим, - что затем выливается в возврат насилия с процентами). Даже сострадание не должно быть ненавистью к самому себе. Только через совокупное взаимосебялюбие достигается действительное "воскрешение" (вечное возвращение)...
(Люди могут существовать так, как им кажется нужным быть. Но не всегда это значит, что им кажется то, что им необходимо. Уяснение необходимости, вечности, - есть фундаментальная задача Философа.)
Готовность к происходящим событиям определяется степенью неморальности точки зрения суждения и самосознания разума тела.
Принять всё как есть и при этом вынести суждение, не осуждающее действительность, - вот сложность и противоречие. Чему-то оно должно противоречить, - следовательно, оно должно противоречить только тому, чего не может быть, и тому, что может не быть, что беспоследовательно в своих проявлениях, что не принимает реальность такой как она есть, что не просто "ошибочно", но уходит прочь от неё (в Ничто; это может быть вполне истинным и не ошибочным, ничуть).
Это направление (к действительности или прочь, вон из неё) легко уловить - оно заметно примерно так же, как заметны манипуляции и подталкивания к совершению тех или иных действий (манипуляции есть действие намерений, подталкивание есть "косматая львиная грива" случая - и то, и другое нужно уметь вести за "ухо" к нужному воздействию).
Мысль, всегда и вечно возвращающая к действительности в конце и своём завершении. Разве это - не есть - "Дионис"?..
Я думаю не стоит писать о других проявлениях, так как в экономии целого допустимы любые отклонения от действительности. Допустимо христианство, допустимо антихристианство, допустим декаданс, допустим антидекаданс, допустим нигилизм, допустим анархизм, - и так далее. Что жизнь всегда возвращается к своему воплощению - это совершенно очевидно. Мы можем помочь ей в этом возвращении, или можем сделать "неправильный" выбор, - в любом случае это свободным выбором не будет, никогда. Следовательно, всё - допустимо.
Что из этой мысли не следует никаких моральных наставлений - это сущая морская болезнь для обычного мышления. Однако это не так, так как уже были указаны относительные "сценарии". Вопрос только в воздействии прочитанного на эго.
Возвращаясь к изначальной теме - разве нужно указывать, что должно быть, а что не должно быть? Очевидно, нет, - кроме как в виде промежуточного воздействия внутри тотально имманентного целого. Нет никого, кто мог бы осудить, нет никого, кто мог бы властвовать над целым, - потому что каждый есть часть целого.
В конечном счёте и расчёте, никакая власть не оправдывает уничтожение целого. Следовательно, то, что необходимо преодолеть, - это уничтожение себя путём непредумышленного насилия (поначалу к другим, - что затем выливается в возврат насилия с процентами). Даже сострадание не должно быть ненавистью к самому себе. Только через совокупное взаимосебялюбие достигается действительное "воскрешение" (вечное возвращение)...
(Люди могут существовать так, как им кажется нужным быть. Но не всегда это значит, что им кажется то, что им необходимо. Уяснение необходимости, вечности, - есть фундаментальная задача Философа.)
Принять всё как есть и при этом вынести суждение, не осуждающее действительность, - вот сложность и противоречие. Чему-то оно должно противоречить, - следовательно, оно должно противоречить только тому, чего не может быть, и тому, что может не быть, что беспоследовательно в своих проявлениях, что не принимает реальность такой как она есть, что не просто "ошибочно", но уходит прочь от неё (в Ничто; это может быть вполне истинным и не ошибочным, ничуть).
Это направление (к действительности или прочь, вон из неё) легко уловить - оно заметно примерно так же, как заметны манипуляции и подталкивания к совершению тех или иных действий (манипуляции есть действие намерений, подталкивание есть "косматая львиная грива" случая - и то, и другое нужно уметь вести за "ухо" к нужному воздействию).
Мысль, всегда и вечно возвращающая к действительности в конце и своём завершении. Разве это - не есть - "Дионис"?..
Я думаю не стоит писать о других проявлениях, так как в экономии целого допустимы любые отклонения от действительности. Допустимо христианство, допустимо антихристианство, допустим декаданс, допустим антидекаданс, допустим нигилизм, допустим анархизм, - и так далее. Что жизнь всегда возвращается к своему воплощению - это совершенно очевидно. Мы можем помочь ей в этом возвращении, или можем сделать "неправильный" выбор, - в любом случае это свободным выбором не будет, никогда. Следовательно, всё - допустимо.
Что из этой мысли не следует никаких моральных наставлений - это сущая морская болезнь для обычного мышления. Однако это не так, так как уже были указаны относительные "сценарии". Вопрос только в воздействии прочитанного на эго.
Возвращаясь к изначальной теме - разве нужно указывать, что должно быть, а что не должно быть? Очевидно, нет, - кроме как в виде промежуточного воздействия внутри тотально имманентного целого. Нет никого, кто мог бы осудить, нет никого, кто мог бы властвовать над целым, - потому что каждый есть часть целого.
В конечном счёте и расчёте, никакая власть не оправдывает уничтожение целого. Следовательно, то, что необходимо преодолеть, - это уничтожение себя путём непредумышленного насилия (поначалу к другим, - что затем выливается в возврат насилия с процентами). Даже сострадание не должно быть ненавистью к самому себе. Только через совокупное взаимосебялюбие достигается действительное "воскрешение" (вечное возвращение)...
(Люди могут существовать так, как им кажется нужным быть. Но не всегда это значит, что им кажется то, что им необходимо. Уяснение необходимости, вечности, - есть фундаментальная задача Философа.)
Нет ничего, кроме непредумышленного целого.
Каждое желание, будучи отфильтрованным различением разума, обнаруживает за собой пустоту. Пустота есть естественное состояние действительности. Если бы не было пространства, то не было бы места для действия. Следовательно, алгоритм желания (схема) не есть то, что действительно означает смысл и значение (в смысле значительности). Это есть то, что заполняет Ничто.
Ничто может быть заполнено прежде всего утвердительным смыслом. Будучи подвергнутым тщательному различению, этот смысл не выдерживает критики. Смысл оказывается бессмысленным, но в то же время бессмысленность критики устраняет саму критику. Возникает обратное движение - утверждение. Однако и утверждение это - "ложно", тем не менее ложность ложности утверждения есть то, что придаёт ему характер (необязательной) утвердительности. Возникает возможность мышления, основание для этого ("фундамент", "необходимость", "вечность").
Исходя из неморальности простроения сценариев, разум перестаёт идти на поводу идеи предиктивного мышления ("Дух Тяжести") и начинает простраивать более сложные не то системы, не то просто конструкты - устойчивости, прежде всего ("накопления власти"). Эта устойчивость, отсутствие необходимости в экстремальных воззрениях, в крайностях, в фанатизме, в возможности занимать самые разные наблюдения, ценности, честности, точки зрения, ориентации и т.д., - как добродетель, всегда ("вечно") именуется одним единым словом - "умеренность".
Эта же устойчивость и подразумевает смысл "вечное возвращение". Ни "сверхчеловек", ни "вечное возвращение" не являются доктринами крайней формы очередного эскапизма - "сверхчеловек" всегда "своего рода сверхчеловек" (пример: Наполеон - синтез нечеловека и сверхчеловека), "вечное возвращение" - всегда умеренное ("центр тяжести смещается к центру действительности" - флуктуации кванта власти не исчезают и не смещаются в крайние позици от центра целого так, что уничтожается само целое).
Отсюда возникает другая идея. Как может власть, как накопление, быть формой мощного духа? Гёте как пример, - это совершенно действительно (вполне возможно, что "смеющийся лев" (NB: символ Венеции - лев с крыльями)). Однако, в чём различие между умеренностью и необходимостью? Является ли умение занимать фанатичные точки зрения и затем возвращаться к умеренности включенным в это понятие "умеренности"? Скорее всего, да (пример: Сократ на Пиру, его пьянство и отсутствие опьянения, мгновенная готовность продолжить деятельность на следующий день). (Неспособность выдержать фанатизацию кратковременно и удержать её в узде оригинального направления, предпринятого в состоянии умеренности можно рассматривать как слабость, как её разновидность. Даже безумства и опьянение могут быть - чрезвычайно разумными (как бы "опьянение разумом").)
Фатум, как форма очередного свершения. Совокупность случайностей и неслучайных намерений, составляющих единое целое и существо устойчивого и сильного человека (что не исключает наличие слабостей у него) презрения (к невидимым случаям, событиям, приходящим в видимость, пытающимися разрушить волю его, длинную до нетерпения (вызываемого у посторонних зрителей, привыкших к недолгому планированию, однодневному поведению)).
Это значит: [в сценарии планирования] должно быть только то, что не может - не быть.
Каждое желание, будучи отфильтрованным различением разума, обнаруживает за собой пустоту. Пустота есть естественное состояние действительности. Если бы не было пространства, то не было бы места для действия. Следовательно, алгоритм желания (схема) не есть то, что действительно означает смысл и значение (в смысле значительности). Это есть то, что заполняет Ничто.
Ничто может быть заполнено прежде всего утвердительным смыслом. Будучи подвергнутым тщательному различению, этот смысл не выдерживает критики. Смысл оказывается бессмысленным, но в то же время бессмысленность критики устраняет саму критику. Возникает обратное движение - утверждение. Однако и утверждение это - "ложно", тем не менее ложность ложности утверждения есть то, что придаёт ему характер (необязательной) утвердительности. Возникает возможность мышления, основание для этого ("фундамент", "необходимость", "вечность").
Исходя из неморальности простроения сценариев, разум перестаёт идти на поводу идеи предиктивного мышления ("Дух Тяжести") и начинает простраивать более сложные не то системы, не то просто конструкты - устойчивости, прежде всего ("накопления власти"). Эта устойчивость, отсутствие необходимости в экстремальных воззрениях, в крайностях, в фанатизме, в возможности занимать самые разные наблюдения, ценности, честности, точки зрения, ориентации и т.д., - как добродетель, всегда ("вечно") именуется одним единым словом - "умеренность".
Эта же устойчивость и подразумевает смысл "вечное возвращение". Ни "сверхчеловек", ни "вечное возвращение" не являются доктринами крайней формы очередного эскапизма - "сверхчеловек" всегда "своего рода сверхчеловек" (пример: Наполеон - синтез нечеловека и сверхчеловека), "вечное возвращение" - всегда умеренное ("центр тяжести смещается к центру действительности" - флуктуации кванта власти не исчезают и не смещаются в крайние позици от центра целого так, что уничтожается само целое).
Отсюда возникает другая идея. Как может власть, как накопление, быть формой мощного духа? Гёте как пример, - это совершенно действительно (вполне возможно, что "смеющийся лев" (NB: символ Венеции - лев с крыльями)). Однако, в чём различие между умеренностью и необходимостью? Является ли умение занимать фанатичные точки зрения и затем возвращаться к умеренности включенным в это понятие "умеренности"? Скорее всего, да (пример: Сократ на Пиру, его пьянство и отсутствие опьянения, мгновенная готовность продолжить деятельность на следующий день). (Неспособность выдержать фанатизацию кратковременно и удержать её в узде оригинального направления, предпринятого в состоянии умеренности можно рассматривать как слабость, как её разновидность. Даже безумства и опьянение могут быть - чрезвычайно разумными (как бы "опьянение разумом").)
Фатум, как форма очередного свершения. Совокупность случайностей и неслучайных намерений, составляющих единое целое и существо устойчивого и сильного человека (что не исключает наличие слабостей у него) презрения (к невидимым случаям, событиям, приходящим в видимость, пытающимися разрушить волю его, длинную до нетерпения (вызываемого у посторонних зрителей, привыкших к недолгому планированию, однодневному поведению)).
Это значит: [в сценарии планирования] должно быть только то, что не может - не быть.
Нет ничего, кроме непредумышленного целого.
Каждое желание, будучи отфильтрованным различением разума, обнаруживает за собой пустоту. Пустота есть естественное состояние действительности. Если бы не было пространства, то не было бы места для действия. Следовательно, алгоритм желания (схема) не есть то, что действительно означает смысл и значение (в смысле значительности). Это есть то, что заполняет Ничто.
Ничто может быть заполнено прежде всего утвердительным смыслом. Будучи подвергнутым тщательному различению, этот смысл не выдерживает критики. Смысл оказывается бессмысленным, но в то же время бессмысленность критики устраняет саму критику. Возникает обратное движение - утверждение. Однако и утверждение это - "ложно", тем не менее ложность ложности утверждения есть то, что придаёт ему характер (необязательной) утвердительности. Возникает возможность мышления, основание для этого ("фундамент", "необходимость", "вечность").
Исходя из неморальности простроения сценариев, разум перестаёт идти на поводу идеи предиктивного мышления ("Дух Тяжести") и начинает простраивать более сложные не то системы, не то просто конструкты - устойчивости, прежде всего ("накопления власти"). Эта устойчивость, отсутствие необходимости в экстремальных воззрениях, в крайностях, в фанатизме, в возможности занимать самые разные наблюдения, ценности, честности, точки зрения, ориентации и т.д., - как добродетель, всегда ("вечно") именуется одним единым словом - "умеренность".
Эта же устойчивость и подразумевает смысл "вечное возвращение". Ни "сверхчеловек", ни "вечное возвращение" не являются доктринами крайней формы очередного эскапизма - "сверхчеловек" всегда "своего рода сверхчеловек" (пример: Наполеон - синтез нечеловека и сверхчеловека), "вечное возвращение" - всегда умеренное ("центр тяжести смещается к центру действительности" - флуктуации кванта власти не исчезают и не смещаются в крайние позици от центра целого так, что уничтожается само целое).
Отсюда возникает другая идея. Как может власть, как накопление, быть формой мощного духа? Гёте как пример, - это совершенно действительно (вполне возможно, что "смеющийся лев" (NB: символ Венеции - лев с крыльями)). Однако, в чём различие между умеренностью и необходимостью? Является ли умение занимать фанатичные точки зрения и затем возвращаться к умеренности включенным в это понятие "умеренности"? Скорее всего, да (пример: Сократ на Пиру, его пьянство и отсутствие опьянения, мгновенная готовность продолжить деятельность на следующий день). (Неспособность выдержать фанатизацию кратковременно и удержать её в узде оригинального направления, предпринятого в состоянии умеренности можно рассматривать как слабость, как её разновидность. Даже безумства и опьянение могут быть - чрезвычайно разумными (как бы "опьянение разумом").)
Фатум, как форма очередного свершения. Совокупность случайностей и неслучайных намерений, составляющих единое целое и существо устойчивого и сильного человека (что не исключает наличие слабостей у него) презрения (к невидимым случаям, событиям, приходящим в видимость, пытающимися разрушить волю его, длинную до нетерпения (вызываемого у посторонних зрителей, привыкших к недолгому планированию, однодневному поведению)).
Это значит: [в сценарии планирования] должно быть только то, что не может - не быть.
Каждое желание, будучи отфильтрованным различением разума, обнаруживает за собой пустоту. Пустота есть естественное состояние действительности. Если бы не было пространства, то не было бы места для действия. Следовательно, алгоритм желания (схема) не есть то, что действительно означает смысл и значение (в смысле значительности). Это есть то, что заполняет Ничто.
Ничто может быть заполнено прежде всего утвердительным смыслом. Будучи подвергнутым тщательному различению, этот смысл не выдерживает критики. Смысл оказывается бессмысленным, но в то же время бессмысленность критики устраняет саму критику. Возникает обратное движение - утверждение. Однако и утверждение это - "ложно", тем не менее ложность ложности утверждения есть то, что придаёт ему характер (необязательной) утвердительности. Возникает возможность мышления, основание для этого ("фундамент", "необходимость", "вечность").
Исходя из неморальности простроения сценариев, разум перестаёт идти на поводу идеи предиктивного мышления ("Дух Тяжести") и начинает простраивать более сложные не то системы, не то просто конструкты - устойчивости, прежде всего ("накопления власти"). Эта устойчивость, отсутствие необходимости в экстремальных воззрениях, в крайностях, в фанатизме, в возможности занимать самые разные наблюдения, ценности, честности, точки зрения, ориентации и т.д., - как добродетель, всегда ("вечно") именуется одним единым словом - "умеренность".
Эта же устойчивость и подразумевает смысл "вечное возвращение". Ни "сверхчеловек", ни "вечное возвращение" не являются доктринами крайней формы очередного эскапизма - "сверхчеловек" всегда "своего рода сверхчеловек" (пример: Наполеон - синтез нечеловека и сверхчеловека), "вечное возвращение" - всегда умеренное ("центр тяжести смещается к центру действительности" - флуктуации кванта власти не исчезают и не смещаются в крайние позици от центра целого так, что уничтожается само целое).
Отсюда возникает другая идея. Как может власть, как накопление, быть формой мощного духа? Гёте как пример, - это совершенно действительно (вполне возможно, что "смеющийся лев" (NB: символ Венеции - лев с крыльями)). Однако, в чём различие между умеренностью и необходимостью? Является ли умение занимать фанатичные точки зрения и затем возвращаться к умеренности включенным в это понятие "умеренности"? Скорее всего, да (пример: Сократ на Пиру, его пьянство и отсутствие опьянения, мгновенная готовность продолжить деятельность на следующий день). (Неспособность выдержать фанатизацию кратковременно и удержать её в узде оригинального направления, предпринятого в состоянии умеренности можно рассматривать как слабость, как её разновидность. Даже безумства и опьянение могут быть - чрезвычайно разумными (как бы "опьянение разумом").)
Фатум, как форма очередного свершения. Совокупность случайностей и неслучайных намерений, составляющих единое целое и существо устойчивого и сильного человека (что не исключает наличие слабостей у него) презрения (к невидимым случаям, событиям, приходящим в видимость, пытающимися разрушить волю его, длинную до нетерпения (вызываемого у посторонних зрителей, привыкших к недолгому планированию, однодневному поведению)).
Это значит: [в сценарии планирования] должно быть только то, что не может - не быть.