Госдеп почему-то на запрос не ответил. Навальный решил ждать до вечера, но Эльдар уже отобрал у первохода куртку. А судя по взглядам остальных, к вечеру его переоденут в лохмотья. А что будет потом, даже подумать страшно. Как бы не пришлось «молнию» с ширинки на задницу перешивать…
Внезапно Никиту Садкова выдернули из камеры, отвели в пустой кабинет, угостили чаем с бутербродами и конфетами. Хотя аппетита не было, но аромат чая, свежий, без парашной вони, воздух и спокойная обстановка сделали свое дело: он с удовольствием поел и расслабился. И тут в кабинет стремительно вошел седоватый человек с резкими чертами лица, внимательными глазами и уверенными манерами.
– Здорово, Золотце! – без церемоний начал он, садясь напротив. – Я Володин. Слышал? Долблю нормально.
– Володин?! – Никита много раз слышал эту фамилию. Мальцев, Латынина и их дружки рассказывали, какие замысловатые подлянки умеет подстраивать этот хитроумный тип, как умеет сталкивать либерах лбами, как тасует факты – словно шулер колоду, и как выдергивает козыри в нужный момент. Кореша его ненавидели и… боялись.
– Как тебе, Золотце, нравится на киче? – едва заметно улыбаясь, спросил Володин. – И кенты тут верные, и справедливость либертартианская, и ты в уважухе – на лучшей шконке кантуешься, и все у тебя есть. Все, как ты на политаче напевал? Только не так все вышло – полный облом!
«Откуда он все знает?» – лихорадочно подумал Никита. Но вслух ничего не сказал – сидел, как сидел.
– Думаешь, Мальцев и Латынина за тебя мазу потянут, и все наладится?
Володин сочувственно щелкнул языком.
– Да они про тебя уже давно забыли! Кто ты для них? Обычная «шестерка», одна из сотни!
– Я не «шестерка»! – зло оскалился Никита.
– Ну-ну! – прикрикнул Володин. – Характер будешь в хате показывать! А кто ты есть такой? Говори, не стесняйся! Козырный либерал, русофоб, западник? Молчишь? То-то! Я тебе это не в укор говорю, просто вата у тебя из всех дыр лезет! Ты мне лучше вот что скажи: где тебе лучше – здесь или в «хате», с корешами твоими-заединщиками?
Никита тяжело вздохнул и опять промолчал.
– Ладно, замнем для ясности! – махнул рукой Володин. – Знаешь, что с тобой дальше будет?
– Что? – не выдержал Никита.
– Переведут тебя в «чушкари», опомоят, и будешь спать у параши на полу! Хорошо еще, если не опустят. Имей в виду, Эльдарик – петух, ты от него ни сигареты не принимай, и вообще ничего! Даже не дотрагивайся!
Садкова передернуло, то ли от отвращения, то ли от страха.
– И даже если пришлют из Госдепа за тебя самую распрекрасную маляву она делу не поможет!
– Это еще почему?
– Потому что на чужих поруках здесь не выжить. И на одной борзоте не выехать. Здесь воля нужна, решительность, смелость! А ты косяк за косяком порешь! Когда Эльдарка перед тобой кривлялся, надо было сразу его вырубить! Потом, если ты русофоб, то прописку не проходишь. А кто настаивает – в харю!
– Да… Легко сказать. Они бы мне весь ливер отбили…
– А так не отбили? Только тогда бы ты свою силу выставил, а сейчас под шконарь залез…
– А откуда ты… откуда вы все это знаете?!
Володин похлопал его по плечу и заулыбался.
– Я мысли читать умею!
Никита тоже по инерции улыбнулся. И сразу наткнулся на жесткий требовательный взгляд серых глаз.
– Короче! Меня грабежи не интересуют. И палатка не интересует. Мне интересна няшносотня. Она меня заебала на политаче. Знаю, что хахлы тебе предлагали работу. Вот про нее и рассказывай!
Слова падали как камни, Никита все ниже опускал голову.
– Я ничего не знаю про киберсотню, – с тоской протянул он. – Без меня она работает!
– Расскажешь все, как на духу, пойдешь отсюда в спокойную хату. А я постараюсь, чтобы тебя под подписку выпустили. Тогда и срок условный получишь. Будешь петли рисовать да лапшу на уши вешать – вернешься обратно к своему другу Эльдарику! Сделают тебя петухом, обмотают российским флагом, как Русича, и будут в жопу ебать. Никто о тебе и не вспомнит. Кому оно надо – подставляться за пидора, мазу за него держать, весточки с воли засылать, самому пачкаться? Так не бывает!
Садков побледнел – это чистая правда.
– Ну как, будет у нас откровенный разговор?
– Будет. Только закурить дай!
– Я тебе сейчас в рог дам! У Навального попросишь!
– Извините…
– Ладно, проехали. Давай все по порядку… Где, как, с кем…
– На гитхабе писал, что лучше в киберсотне работать, чем в России бизнес вести... На мыло письмо прислали.
– С какого адреса письмо прислали? – спросил Володин.
– С правительственной почты украинской, точно не помню.
– Разберемся. Дальше.
– Ну, я и согласился сдуру. А потом не отвечал дальше на письма.
– Не только согласился, а счет им прислал свой банковский! – слегка повысил голос Володин.
Никита втянул голову в плечи. Все знают ватники! Все, про всех!
На лице Садкова отразилась целая гамма переживаний. Он свято чтил свободу, а его по этому же либертарианству загнали под шконку и хотят опустить. И опустят, если не поможет этот Володин, «тереть» с которым по понятиям как раз западло… Все встало с ног на голову. По либеральным правилам из него сделают петуха, а против правил – он может выскочить на волю, и даже отделаться условным сроком!
– Ну, прислал счет, какая разница…
Мальцев и Латынина про него забыли. Почему он должен о них помнить? Из-под шелухи «понятий» и изобретенных Госдепом «законов» острым углом вылезла истина. Оказывается, в свободном либертарианском мире нет никакого братства и дружбы, каждый сам за себя! И просто так никто не подпишется за правильного пацана. Никому твои проблемы не нужны. Можешь выжить – выживай, нет – подыхай! Вот они какие на самом деле, эти «законы»!
Уловив тень растерянности и горького разочарования на лице допрашиваемого, Володин усилил нажим:
– Только какие тебе методички присылали? Хомячка зажарить они приказали? На Вечный огонь ссать тоже они надоумили?
– Да нет, я сам…
– Петух, и за слова не отвечаешь! Они с тебя требовали, говорили, что безвиз вот-вот и ты первым его вместе с гражданством США получишь! – напористо импровизировал Володин. И понял, что попал в точку.
Никита вздрогнул и смотрел взглядом затравленного волчонка. Этот тип с мертвой хваткой был его последней надеждой. Володин перегнулся через стол. Шепотом, чтобы не услышал даже приникший к замочной скважине человек, он произнес:
– Выбирай – быть моим другом на воле или петухом на зоне!
Наступила напряженная тишина. Для Никиты эта минута определяла всю дальнейшую жизнь, хотя это понимал только Володин, но не он. Стать предателем очень непросто, даже если обстоятельства вынуждают тебя к этому. Требуются толчок в спину, какие-то дополнительные условия, какие-то нужные слова… И Володин умел находить такие слова.
– Да чего ты сопли жуешь? Либерахи тебе еще и спасибо скажут! Эти какелы русских либералов не уважают!
Никита облегченно вздохнул.
– Просили листовки с "Единой Россией" срывать, на Вечный огонь помочиться. Сказали, будут перечислять гонорары, 3000 за акцию. Я думал, доллары, а оказалось, гривны...
– А что дальше?
– Дальше? Да ничего. Перестали писать.
– Перестали?
– Не знаю, – пожал плечами Никита. – Как задержали, почту не проверял.
– Ладно, – одобрительно сказал Володин. – Напиши-ка ты мне все подробно, ничего не забудь… И заявление накатай на мое имя, чтобы перевели тебя от Навального и прочей борзоты. А я пока пойду, переговорю, чтобы подобрали путевую хату…

ОП вернулся.

В новой хате Никите Садкову ничто не давало поддержки, а только сулило угрозу. Он знал, что если узнают про Володина, начнут прессовать, могут и отпетушить. Для себя он решил держаться до конца и в стукачестве не признаваться, потому что тогда все равно не избежать ни прессовки, ни петушения.
Соседом оказался тощий, но жилистый мужик, по Никитиным меркам, уже старый – лет под пятьдесят. Весь либеральный мир знал Шехтмана. Он был хорошим артистом и всегда умело выбирал нужную роль. Мог играть смиренного сидельца, доброго советчика для неопытного арестанта, или прожженного, опасного русофоба, с которым лучше не шутить шуток, или вялого, безразличного к чужим делам, но много знающего обитателя зарешеченного мира.
С учетом всех обстоятельств этой разработки он выбрал второй вариант. Поэтому заброшенный в камеру мощным пинком, Никита оказался лицом к лицу с голым по пояс, чтобы были видны покрывающие весь торс татуировки, завсегдатаем тюрьмы и зоны, который неспешно курил «беломорину» и в упор рассматривал его пустыми и холодными, как у удава, глазами. Короткая стрижка, жесткие с изрядной проседью волосы, большие залысины, огромные, как настоящие украинские вареники, уши, гнилые зубы.
– Здрасьте, – напряженно произнес Садков.
– Здорово, «наседка» – буднично ответил мужик. И добавил: – Будешь свои вопросики задавать – язык отрежу.
Последняя фраза прозвучала тоже буднично, а оттого особенно страшно. На воле Садков был крутым русофобом, вытирал ноги о российский флаг и не давал спуску ватникам. Но сейчас он попал в совершенно неизвестный и, по слухам, чрезвычайно опасный мир, в котором к стукачам относились, мягко говоря, не очень приветливо. Поэтому показывать свою крутость он не рискнул.
– Почему «наседка»? Что за дела, брат?
Мужик скривился и пожевал губами, блеснула тусклая фикса. Густая черная щетина контрастировала с нездоровой, жестяного цвета кожей.
– Да потому! Меня уже двое суток «колят», ничего не выходит, значит, думаю, стукача подкинут. А ты вон он, тут как тут! Так что никакой ты мне не брат. А когда на тюрьму нас отвезут, там мы с тобой живо разберемся.
Татуированный зек докурил папироску, аккуратно загасил ее и протянул новичку.
– На, лучше выбрось в парашу.
Ошарашенный таким оборотом дела, Никита выполнил просьбу соседа. Когда он спустил воду, тот зловеще захохотал.
– Вот теперь ясно, кто ты по жизни такой: чушкарь, «шестерка», король пораши!
Мужик в восторге хлопал себя длинными руками по коленкам.
– Ты ж сам меня попросил! – Садков чувствовал, что его затягивает трясина неизвестной и пугающей жизни. Он слышал, как живется в зонах чушкарям да «шестеркам».
– Ну и что? Я тебя и очко попрошу подставить. Давай, становись!
– Ты что!!! – Никита бросился на обидчика, но тот ткнул его пальцем в глаз, и Садков, отчаянно взвыв, отлетел в угол, зажимая лицо крепко сжатыми ладонями. Шехтман подскочил, схватил за волосы и ударил головой об стену. Шершавая штукатурка содрала кожу со лба, кровь залила глаза.
– Сейчас я тебе глотку перережу! – бритвенное лезвие хищно натянуло кожу на шее, одно движение – и угроза будет исполнена.
– Все, кончили, все, – устало прохрипел Садков.
– Знай свое место, чушкарь!
Шехтман вернулся на нары. Никита промыл ссадины, прижал ко лбу платок и тоже подошел к нарам, но тут же раздался окрик:
– Чушкарь на полу должен спать, у параши! Пошел туда!
В это время в коридоре зазвенели ключи, лязгнул замок, и в камеру втолкнули еще одного человека. Замухрышистый парень с бегающими глазками осмотрелся по сторонам, ухмыльнулся и поздоровался, как с хорошими знакомыми:
– Привет, братва! Чего не поделили?
Садков понял, что этот гад и есть «наседка», а он, попав в камеру в неудачный момент и без задания расколоть Шехтмана, принял его позорный титул на себя. Но как объяснить это матерому либералу?
Впрочем, того, похоже, ничего больше не интересовало. Он лег на голые отполированные доски, умело завернувшись в видавшую виды куртку так, что она выполняла роль и матраца и одеяла, а подложенные под голову рукава служили подушкой. Чувствовалось, что сосед имеет большой опыт ночлега на нарах. Да и о тюремной жизни он мог бы рассказать много полезных вещей. Надо только убедить его, что Садков никакой не чушкарь и не «наседка»! Ну а то, что он рассказал про хохлов, так это хуйня, запрессовал его Володин!
– За что тебя замели, земеля? – развязно спросил третий обитатель камеры и протянул сигарету. Садкову очень хотелось курить, но он отрицательно покачал головой и отвернулся.
– Меня за форумы повязали, – словоохотливо пояснил новичок. – Но хер докажут. Я браузер прочистил – и все! Мало ли что вата говорит! Им план нужен, они сами флаг США честному человеку на аватарку поставят! Буду буром переть: Крым отдать не требовал, русню резать не призывал... Адвоката возьму... Выпустят, суки, никуда не денутся!
Он глубоко затягивался и с силой выпускал дым, чувствовалось, что нервы напряжены и совесть нечиста.
– Шехтман, на допрос! – выкрикнул выводной, распахивая дверь, и уголовник, неторопливо поднявшись и привычно сложив руки за спиной, вышел из камеры.
– А ты за что паришься, земеля? – продолжил расспросы новичок. – Небось к революции призывал? Доказы есть? Я тебе одно скажу – в признанку не иди! У меня дядька десять раз сидел, лет двадцать пять намотал, диссидент... Так вот он говорит: я на глазах у всех на Вечный огонь поссу, а скажу, что ничего не делал. Пусть хоть сто свидетелей будет! Так всегда и шел в отказ!
– Толку-то что, если его все равно десять раз сажали, – непроизвольно сказал Садков. Желание общаться с кем-то было так велико, что он опустился до разговора с презренной «наседкой», за что тут же укорил сам себя.
– Так за что тебя? – в очередной раз спросил сосед.
– За петуха. Петуха отъебашил.
– И сильно?
– Вот так!
Никита с размаху саданул в рожу любопытного сокамерника, вымещая всю накопившуюся злобу и долго подавляемое бессилие. Тот упал на пол, из носа брызнула кровь. Сразу же заскрежетала крышка глазка, потом распахнулась «кормушка».
– Что там у вас? – раздраженно спросил вертухай.
– Заберите свою «наседку», а то я ее на куски порву! – разряжаясь, заорал Садков и сразу почувствовал себя прежним крутым либералом.
– Раскомандовался! – лениво ответил вертухай. – Заткнись лучше, а то я тебе жопу порву!
«Кормушка» захлопнулась. Но через несколько минут дверь открылась и уже другой вертухай скомандовал:
– Гнилорыбов, на выход!
Зажимая переносицу, любопытный сосед покинул камеру. Вскоре вернулся Шехтман. Он был в хорошем настроении и добродушно спросил у гордого собой Садкова:
– Что там с этим хером получилось? Рожа в крови, вокруг все менты вертятся...
– Он и есть «наседка». Расспрашивал у меня, что да как. За что сижу да что сделал. Вот и дал ему в рог...
Шехтман тяжело вздохнул.
– Извини, браток, зря я на тебя подумал. Это точно он, гад! Тебя же не стали из хаты вынать, когда кровянка потекла! И плясать вокруг менты не стали. А теперь посмотришь, его точно к нам не вернут! Раз раскусили, делать тут нечего...
Так и получилось. Гнилорыбов в камеру не вернулся. Садков лежал на жестких нарах рядом с ровно дышащим соседом и не мог заснуть. С хохлами он, конечно, дал маху. Но, с другой стороны, сотрудничества его никто не видел, переписка в инете - и все. Так что почтой его к делу не пришьешь. А вот если счета проверят и увидят гривны... Он лихорадочно вспоминал, удалил ли смски о банковских переводах.

– Слышь, друг, менты могут пробить банковские переводы?
– Какие? Из России? Или из-за рубежа?
Сосед ответил сразу, будто обладал способностью слышать во сне.
– Из Украины.
– Чего ж им не пробить, если надо для дела.
Садков ждал продолжения, но его не последовало. Ровное дыхание свидетельствовало о том, что Шехтман не собирается продолжать разговор.
– Слышь, друг, а вот если...
– Заткнись, – рявкнул сосед. – Не видишь – сплю я!
Только утром он согласился выслушать Садкова и дать совет. Тот рассказал, что хохлы вовлекли его в «дело», менты взяли только его и прессуют изо всех сил. К тому же замешана его татарская тян-поэтесса, которую он просил помогать в своих акциях. Если переводы банковские пробьют, они совсем озвереют. Держаться сил нет и сдавать западников негоже. Так что делать?
О Володине Никита умолчал. Шехтман усмехнулся.
– Сдашь ты хохлов или не сдашь, роли не играет. Их и так вычислят. Дело дней. А тянке надо из города дергать и на дно ложиться. Да алиби задним числом заготовить. Когда все поутихнет, станут расспрашивать, а она – вот вам отмазка. И все тут.
Садков подумал.
– Алиби, алиби... За ней дел много, на все отмазок не запасешься...
– Ты меньше болтай, – осуждающе сказал Шехтман. – Оно мне надо, сколько за ней дел? Мне бы от своих отряхнуться.
Он отвернулся и больше не проронил ни слова.
Вскоре Шехтмана вызвали на допрос. Вернулся он еще более довольный, чем накануне.
– Все, амба! Вчера, один на очняке отказался, сегодня терпила... А трое суток на исходе, и ни один прокурор санкцию не даст! Значит, сегодня выпустят!
– А с чего они вдруг поотказывались? – живо заинтересовался Садков.
– Кореша-то на воле! – остро глянул Шехтман. – Я их не сдаю, они мне помогают. Сам Лимонов мазу тянет!
– Точно! Мои же тоже могут пошустрить! И адвоката хорошего нанять, и залог внести, и на свидетелей наехать, а следака подмазать... Почему я должен за хохлов отдуваться?
– Если кореша настоящие, то все сделают, – кивнул Шехтман. – А если фуфлыжники... Забудут про тебя и будут пить-гулять, как обычно.
– Да вроде не должны...
Садков надолго замолчал. Его явно мучили сомнения.
– Слушай, друг, а ты, если выйдешь, записку передать сможешь?
Шехтман покачал головой:
– Стремно. Ошманают, найдут...
– А в инете написать?
– В инете в личку можно...
– Ютуб-канал Мальцева знаешь? Свяжись с ним, скажи, чтоб Никиту Садкова отмазывали. Скажи, мол, я молчу, но прессуют сильно, могут расколоть. Пусть крутятся – это и их касается. Запомнил?
– Чего ж не запомнить. Сколько я малевок перетаскал... А если не ответит твой Мальцев?
– Тогда звони на "Эхо Москвы", Юле Латыниной. Она так, сбоку припека, но пусть передаст ребятам, что русского либерала обижают...
– Лады, сделаю.

В восемьдесят шестую камеру Никита зашел уверенно и спокойно. Здесь было светло и просторно. Три пацана играли в домино и настороженно повернули головы в сторону новичка. Никита подошел вплотную, сбросил кости, сильным ударом в лицо сбил того, кто сидел ближе. Двое других шарахнулись в стороны.
– Вы что, чуханы, охуели! – заорал Садков. – Не видите, что либерал вошел?! Шехтман мой корефан! Кто старший?
– Да у нас нет старшего, – испуганно сказал мелкий светлоголовый подросток.
Никита дал ему «леща».
– Теперь есть! Я Золотой, я буду атлантом! Я живу по либертарианским законам и вас заставлю! А ну, встать, построиться!
Сокамерники поспешно выполнили приказ. Один зажимал платком разбитую губу, подбородок был перепачкан кровью.
– Как зовут? – жестко спросил Никита, прохаживаясь перед неровным строем.
– Иван.
– Руслан.
– Коля.
– А кликух нет? – презрительно скривился новый пахан.
Ответом было молчание.
– Я вам дам кликухи, – угрожающе пообещал он. – Такие дам кликухи, что не обрадуетесь! Почему в хате грязно, как в свинарнике?! Убраться немедленно, чтоб все блестело! Проверю – шкуру спущу!
Подойдя к ближней от окна шконке, он сбросил постель на пол.
– Ты, рыжий козел, застелить место пахану! А ты быстро чифир завари, да стол накрывай! Все из загашников доставайте, либералу лучший кусок положен! Прописку проходили? Как нет?! Значит, будете прописываться! Совсем обнаглели, чухонцы! Видно, придется кое-кого опустить!
С этого момента жизнь в восемьдесят шестой камере превратилась в ад.

На следующий день Никиту привезли в Центральный райотдел, к художнику. Через три часа напряженной работы получились два вполне качественных фоторобота - на них были изображены люди, похожие на Порошенко и Авакова. Именно они, как заявил Никита, вербовали его в киберсотню.

Через три дня Володин заехал в СИЗО. В допросном кабинете он присел на край стола, дожидаясь, пока введут Никиту.
На этот раз обвиняемый выглядел совсем по-другому: в фирменном спортивном костюме, новых кроссовках, держался он самоуверенно и нагло. Вошел, не поздоровавшись, сел на табурет без разрешения, закинул ногу за ногу, закурил… Будто это он вызвал Володина на допрос.
– Ну, как жизнь? – сдержанно поинтересовался Володин.
– Кайфово!
– А зачем ты Руслана Соколовского опустил?
– Да они и так по жизни помойные, – Никита ухмыльнулся.
– Домой хочешь? Или будешь дальше кайфовать? – сухо спросил Володин.
– Да мне по барабану! – Садков даже головы не повернул. – Атланты везде в авторитете, хоть на воле, хоть на зоне!
Трах! – Удар открытой ладонью сшиб его с табуретки на грязный щелястый пол. На миг он потерял сознание, потом ошеломленно потряс головой и попытался подняться, но Володин наступил ему на грудь. Садков дергался, как полураздавленный таракан. Он засунул в ухо мизинец и вытащил его испачканным кровью.
– Что это?! Ты мне ухо разбил!
Володин наступил сильнее, и он замолчал.
– Ты не либерал, ты – камерная падаль! – наклонившись, Володин впился страшным взглядом ему в глаза. – Это я не дал сделать из тебя петуха! Я позволил тебе стать паханом! И сейчас я отведу тебя в семьдесят вторую, где Навальный и Эльдарик ждут тебя с нетерпением! Ты понял, кусок говна?!
Он ударил его ногой в бок.
– Не надо, я все понял! – закричал Никита и заплакал навзрыд. – Я оглох! Совсем оглох! Левым ухом ничего не слышу!
– Значит, слушай меня правым! – сказал Володин. – Иначе совсем глухим станешь! Вставай!
Размазывая слезы, Никита под диктовку написал заявление с просьбой освободить из-под стражи, обещая за это оказывать помощь органам полиции.
– Ну, вот и хорошо, – как ни в чем не бывало улыбнулся Володин. – Я тебе напоследок хотел совет дать. Про наши с тобой дела не болтай. По либеральным понятиям, это чистое стукачество. Не успеешь заикнуться – кончат тебя. Тот же Шехтман сунет пику под ребро или подошлет кого-то из «шестерок». Ясно?
Никита кивнул. Но распиравшие его чувства прорвались наружу.
– Это вы к тому, чтобы я «завязывал»? Ну, типа, видео не снимал, на политаче не писал, учиться и работать… Так, что ли?
Володин покачал головой.
– Да делай что хочешь, мне одночленственно! Я тебе только вот что скажу…
Заткнув ухо платком, Никита напряженно слушал.
– По вашим сраным «законам» русне веры нет, а пацаны всегда выручат. Так, да? А что на деле выходит? Стоило залететь, и где твои пацаны? Те, что на воле, – кинули, забыли. А те, которые здесь, чуть не «отпетушили». И кто тебя вытянул? Я! Правильно?
– Ну, вроде так…
– Поэтому живи как хочешь, но помни, что Россия в твоей жизни важнее всего! Ухо скоро заживет, но, если я захочу, у тебя кровь изо всех дырок течь будет! Понял?!
– Понял…
– Вот так и дыши! Иди, собирай вещи, на улице мама ждет!
Володин посмотрел в сутулую спину Никиты, раскрыл картонную папку, где уже имелось заявление Руслана Соколовского с просьбой перевести из беспредельной камеры, и аккуратно добавил просьбу освободить под подписку. По «закону» обращаться за помощью к ментам западло. А тут сразу две просьбы, да еще с обещанием сотрудничества… Ни один опытный либераст ни за что бы не написал такого!
И теперь грязная душонка Садкова лежит в кармане у начальника оперативного отдела. Пройдет год, или два, или десять, Никита станет настоящим паханом, или даже эмигрирует в США, но эти бумаги сохранятся в стальных сейфах и, когда понадобится, заставят его служить Кремлю верой и правдой…
Когда Володин садился в машину, то увидел трогательную сцену встречи Руслана Соколовского с родителями. Она была довольно сдержанной. Потом семейство двинулось к трамвайной остановке. Володин смотрел им вслед. «Теперь всю жизнь под топором ходить будешь!» – мелькнула злая, непрофессиональная мысль.
Он включил двигатель и мягко тронулся с места.

Спустя несколько лет Никита Садков в очередной раз зарулил на тюрьму.
– Здорово, либерахи, привет, правозащитники! – громко произнес Никита. И так же громко спросил: – Люди есть?
В камере, которую никто из арестантов так не называет, а называют исключительно хатой, томилось не менее сорока полуголых потных людей. Но и приветствие, и вопрос Золотого не показались странными, напротив, они демонстрировали, что вошедший далеко не новичок и прекрасно знает о делении обитателей тюремного мира на две категории – либералов, то есть собственно людей, и остальное камерное быдло - вату и русню.
– Иди сюда, корефан! – раздалось откуда-то из глубины преисподней, и Никита двинулся на голос, причем местные черти сноровисто освобождали ему дорогу.
Торцом к окну стоял длинный, расписанный политическими лозунгами дощатый стол. На ближнем к двери конце несколько мужиков азартно припечатывали костяшки домино. На дальнем четверо либералов играли в карты. Хотя камера была переполнена, вокруг них было свободно, как будто существовала линия, пересекать которую посторонним запрещалось. Золотой перешагнул невидимую границу и, не дожидаясь особого приглашения, подсел к играющим.
Казалось, на подошедшего не обратили внимания, но Никита почувствовал, как мелькнули в прищуренных глазах восемь быстрых зрачков, мгновенно «срисовав» облик чужака. Все были обнажены по пояс, татуированные тела покрывал клейкий пот.
– А тут и впрямь жарковато! – Никита стянул через голову взопревшую рубаху, стащил брюки, оставшись в белых облегающих плавках.
Либералы переглянулись, угрюмые впились взглядами в открывшуюся картинную галерею на теле Никиты.
Статуя Свободы во всю грудь свидетельствовала, что по рангу он не уступает пахану камеры. Под правой ключицей вытатуирована пирамида и глаз над ней, жестокий и беспощадный взгляд которого постоянно ищет вату и стукачей - символ глобалиста. На левом плече одна рука протягивала монетку, а другая - мешок с монетами – символ адепта рыночных отношений. На правом женщина с членом и надписью «SJW» – Social Justice Warrior. На животе анимешная девочка, топчащая советский флаг и надпись "Аниме Лучше Ветеранов". На левом предплечье перевернутый православный крест, под ним надпись: «Убивай пидорашек», рядом карикатурный буржуй-капиталист – показатель любви к красивой жизни. На правом предплечье сидящий на бутылке человек сообщал, что Никита ненавидит русню. Няша на тракторе под локтевым сгибом отражала желание любым путем вырваться из России. Шестиконечные звезды Давида на коленях – знак солидарности с политикой Израиля.
Крепыш с полузакрытым глазом поднялся и будто невзначай обошел нового обитателя хаты.
На спине патриарх с карикатурно огромными часами показывал, что его хозяин презирает РПЦ. На левой лопатке вытатуирован ястреб на фоне флага США. Это означало, что новичок свиреп, агрессивен, никого не боится и может дать отпор кому угодно. На правой был изображен йоба - знак политачера, плюющего на всех и вся. Только отпетый сорвиголова мог наколоть себе такую штуку, наверняка провоцирующую оперов и надзирателей на палки, карцер и пониженную норму питания.
Покрутив головой, полутораглазый вернулся на место.
– Я Золотой, – представился Никита. – Как жизнь в хате?
Возникло секундное замешательство. Новичок, нулевик так себя не ведет. Он сидит смирненько и ждет, пока его расспросят, определят, кто он есть такой, и укажут, где спать и кем жить. А татуированный толстяк сразу по-хозяйски брал быка за рога, так может поступать только привыкший командовать авторитет, уверенный в том, что его погремуха хорошо известна всему либеральному миру.

– Я Тесак, – после некоторой заминки назвался пахан хаты. – Это Пашка Дуров, это Макаревич, а это Абу. Я смотрю за хатой, пацаны мне помогают, у нас все в порядке.
– С мусорами, я гляжу, у вас рыночные отношения, – Золотой кивнул на новую колоду. – Грев идет нормальный?
– Все есть, – кивнул Тесак. – Я нарочно тормознулся, на этап не иду, чтоб порядок был. Хочешь – кайфа подгоним, хочешь – малявку передадим.
– Да нет, мне ничего не надо, все есть, – Никита полез в свой тощий мешок, вытащил плитку прессованного чая, кусок колбасы, пачку порезанных пополам сигарет «Прима» и упаковку анальгина.
– Это мой взнос на общество.
Он подвинул немалое по камерным меркам богатство смотрящему.
– За душевную щедрость братский поклон, – кивнул Тесак. – Сейчас поужинаем.
И, не поворачивая головы, бросил в сторону:
– Солонопетух, ужин. И чифирь на всех.
– Хорошо бы литр водки приговорить, – мечтательно сказал Дуров.
– А мне бы кофе с булочкой, да постебаться с дурочкой! – засмеялся Макаревич и подмигнул. Он находился в хорошем настроении.
– Как Кремль стойку держит? Наседок много? – спросил Золотой.
– Пересыльная хата, брателла, сам понимаешь, все время движение идет, разобраться трудно. Но вроде нету.
– Теперь будут. Меня на крючке держат, дыхнуть не дают. Кто за домом смотрит?
– Немцов был, но его грохнули. Сейчас пока Шендерович.
Юркий Солонопетух разложил на листах чистой белой бумаги сало, копченую колбасу, хлеб, помидоры, огурцы, редиску, открыл консервы – шпроты, сайру, сгущенное молоко, поставил коробку шоколадных конфет и, наконец, принес чифирбак – большую алюминиевую кружку, наполненную дымящейся черной жидкостью. Кружку он поставил перед Тесаком, а тот протянул Никите.
– Пей, братишка…
Садков, не выказав отвращения, отхлебнул горький, до ломоты в зубах настой, перевел дух и вроде бы даже с жадностью глотнул еще. Тесак вроде бы безучастно наблюдал, но на самом деле внимательно рассматривал татуировку на руках: на правой влагалище с зубами означало солидарность с Пасси Райот, на второй Пентагон символизировал вражду с Россией.
– Ништяк, захорошело. – Расписной отдал кружку, и к ней по очереди приложились Тесак, Дуров и Абу. Это было не просто угощение, но и проверка. Если вновь прибывший опущенный – гребень, петух, пидор, ватник, то он обязан сразу же объявиться, в противном случае «зашкваренными» окажутся все, кто с ним общался. Но любому человеку свойственно откладывать момент объявки, поэтому угощение из общей кружки есть своеобразный тест, понуждающий к этому: зашкварить авторитетных людей может только самоубийца.
Никита знал: здесь никто никому и никогда не верит, все постоянно проверяют друг друга. И его, несмотря на козырные регалки, проверяют с первых слов и первых поступков. Недаром Тесак внимательно изучил его роспись.
Придраться пока не к чему, главное, он правильно вошел в хату, как авторитет: поинтересовался общественными делами, сделал щедрый взнос в общак, задал вопросы, которые не приходят в голову обычному босяку. В общем, сделал все по «закону».
Садков круто посолил розовую влажную мякоть надкушенного помидора. Пикантный острый вкус копченой колбасы идеально сочетался с мягким ароматом белого батона и сладко-соленым соком напоенного южным солнцем плода. В жизни ему не часто перепадали деликатесы. Да и вообще мало кто на воле садится за столь богатый стол… И вряд ли Абу с Дуровым сегодня так могут есть на свободе: вон как мечут в щербатые пасти все подряд – сало, конфеты, шпроты, сгущенку…
От наглухо законопаченного окна вблизи слегка тянуло свежим воздухом, он разбавлял густой смрад камеры и давал возможность дышать. Подальше кислорода уже не хватало, даже спички не зажигались, и зэки осторожно подходили прикуривать к запретной черте. Некоторые не прикуривали, а просто глубоко вздыхали, вентилируя легкие. Золотому показалось, что за двадцать минут все обитатели камеры перебывали здесь, причем ни Тесак не обращал на них внимания, ни Дуров с Абу, которые, похоже, держали всех в страхе. Может, мужикам разрешалось иногда подышать у окна?
Когда еда была съедена, а чифирь выпит, Тесак оперся руками на стол и в упор глянул на Никиту. От показного радушия не осталось и следа – взгляд был холодным и жестким.
– Поел?
– Да, благодарствую, – ответил тот в традициях опытных арестантов, избегающих употреблять неодобряемое в зоне слово «спасибо».
– Сыт?
– Сыт.
– Тогда расскажи о себе, братишка. Да поподробней. А то непонятки вылезают: по росписи судя, ты много домов объехал, во многих хатах перебывал, а только никто тебя не знает. Никто. Всей камере показали – ноль. И вот ребята посовещались – тоже ноль.
К первому столу подошли вплотную еще несколько зэков, теперь Никиту рассматривали в упор семь человек, очевидно местный фонд борьбы с коррупцией. Вид у них был хмурый и явно недружелюбный.
– Даже не слыхал никто о тебе. Так не бывает!
– В жизни всяко бывает, – равнодушно отозвался Никита, скрывая вмиг накатившее напряжение. Теперь он понял, почему все арестанты побывали у их стола.
– Кто здесь по шестьдесят четвертой пункт «а» чалится? Кто в Лефортове сидел? Кого трибунал судил?
Тесак наморщил лоб.
– Крутой политик, что ли? У нас, ясный хер, таких и нет! А что за шестьдесят четвертая?
– Измена родине, шпионаж.
– Погодь, погодь… Так это тебе червонец с двойкой навесили? А ты психанул, бой быков устроил, судью хотел стулом грохнуть?
Никита усмехнулся.
– А говоришь – не слыхали!
Внимательно впитывающие каждое слово Дуров и Макаревич переглянулись. И напряженно слушающие разговор члены блаткомитета переглянулись тоже. Только Абу сохранял на лице презрительное и недоверчивое выражение.
– Погодь, погодь, – Тесак напрягся. Настроение у него изменилось – напор пропал, уверенность сменилась некоторой растерянностью. Потому что первый раунд новичок выиграл.
В ограниченном пространстве тюремного мира чрезвычайно важны слова, которые очень часто заменяют привычные, но запрещенные здесь и строго наказуемые поступки. Люди, мужики и даже ватники вынуждены в разговоре показывать, кто чего стоит. Хорошо подвешенный язык иногда значит не меньше, чем накачанные мышцы. А иногда и больше, потому что накачанных мышц здесь хватает, а с ловкими языками наблюдается явная недостача. Умение «вести базар» находится в ряду наиболее ценимых достоинств. Сейчас Никита двумя фразами опрокинул серьезные подозрения, высказанные Тесаком, поймал его на противоречиях и поставил в дурацкое положение. Если это повторится несколько раз, смотрящий может потерять лицо.
– Что-то я первый раз вижу шпиона с такой росписью!
– А вообще ты много шпионов видел? – Никита усмехнулся еще раз. Он явно набирал очки. Но ссориться с авторитетом пока не входило в его планы, и он смягчил ответ: – Какой я шпион… Вышел на пикет с флагом Украины, пидорашек потралить, не успел десять метров пройти – меня вяжут! Не менты, а чекисты! Оказалось, сейчас разнорядка на борьбу с свиносотней спустилась, а я под замес попал, шпионаж пришили!
Никита вскочил и изо всей силы ударил кулаком по столу так, что треснула доска.
– Постой, постой… Так ты, выходит, не при делах, зазря под шпионский хомут попал? – Тесак рассмеялся, обнажив желтые десны с изрядно поредевшими испорченными зубами: в тюрьме их не лечат – только удаляют. Но лицо его сохраняло прежнее выражение, и от этого непривычному человеку становилось жутко: не так часто видишь смеющийся булыжник. Фонд антикоррупции тоже усмехался: получить срок по чужой статье считается глупостью.
– Хуля зубы скалить… Двенадцать лет на одной ноге не отстоять!
Никита глянул так, что «булыжник» перестал смеяться.
– Ну ладно… Родом откуда?
– Из Серпухова.
– Кого знаешь?
– Кого… Пацаном крутился вокруг Мальцева, с Шехтманом малость водился… Латынину видел… Немцова на Болотной вроде...

Тесак покачал головой.
– Про Мальцева слышал, про Немцова и Латынину все знают. Шехтмана не знаю. А за что первый раз мусора повязали?
– За петуха, я его обмотал российским флагом и голову отрезал. Потом на Вечный огонь ссал, вытирал ноги о российский флаг.
– А вторая ходка?
– По дурке… Старого совкового ватника отпиздил, а он ветеран оказался.
– Ты что ж, все дела сам делал? – ехидно спросил Абу, улыбаясь опасной, догадывающейся улыбкой. – Без киберсотни, без Госдепа?
– Киберсотня предлагала работу, да я отказался.
Про встречу с Володиным Никита умолчал.
– А он, братва, все в цвет говорит, – обратился к остальным Макаревич. – Дела тоже уважаемые. Я думаю, пацан правильный.
– Кажись, так, – поддержал его еще один блаткомитетчик со сморщенным, как печеное яблоко, лицом и белесыми ресницами. – Наш он. Я вату за километр чую.
– Свойский, сразу видать… – слегка улыбнулся высокий мускулистый парень. На правом плече у него красовалась каллиграфическая надпись: «In God We Trust». На левом другая надпись: «Постирай штаны». Обе надписи окружали виньетки из колючей проволоки и рисунки – нынешней беспутной и прежней – чистой и непорочной жизни.
– Закон знает, общество уважает, надо принять как человека…
– Наш…
– Либерал…
Большая часть фонда антикоррупции высказалась в пользу новичка.
– А мне он не нравится, – Абу заглянул Никите в глаза, усмехаясь настолько знающе, будто знал о его связи с Володиным.
– Если он шпион, почему его в общую хату кинули? Почему у него все отмазки на такой дальняк? Пока малевки по тюрьмам дойдут, пока ответ придет, нас уже всех растасуют по зонам!
– А зоны где? На луне или на земле? – спросил Макаревич.
– Ладно, – веско сказал Тесак, и все замолчали: последнее слово оставалось за смотрящим. А он должен был продемонстрировать мудрость и справедливость.
– Золотой нам свою жизнь обсказал. Мы его выслушали, слова вроде правильные. На фуфле мы его не поймали. Пусть пока живет, как либерал, будем за одним столом корянку ломать. И спит пусть на нижней шконке…
– А если он стукач?! – оскалился Абу.
Садков вскочил:
– Будь толерантнее, кадык вырву!
В данной ситуации у него был только один путь: если Абу не включит заднюю передачу, его придется искалечить или убить. Никита не стопроцентно мог сделать и то и другое, но выступая от своего имени, Абу сам и обязан отвечать за слова, камера мазу за него держать не станет. Если же оскорбление останется безнаказанным, то повиснет на вороте сучьим ярлыком. Но настрой Никиты почувствовали все. Абу отвел взгляд и сбавил тон.
– Я тебя стукачом не назвал, брателла, я сказал «если». Ольки хитрые, на любые подлянки идут… Нам нужно ухо востро держать!
– Ладно, – повторил Тесак. – Волну гнать не надо. Мы Шехтмана спросим, он нам все и обскажет.
«Это вряд ли», – подумал Никита.
Шехтман эмигрировал на Украину и затерялся там. О происшествии с Навальным Садков умолчал.
– Конечно, спросите, братаны.
Тесак встал и улыбнулся непривычными губами.
– Знаете, братва, я ведь вначале сомневался. Не люблю непоняток, на них всегда можно вляпаться вблудную. Но теперь сам вижу – Золотой из наших…
– Я думаю, проверить все равно надо! – перебил смотрящего Абу.
Тесак вспылил.
– Что ты думаешь, я то давно высрал! – окрысился он. – Ты на кого балан катишь?! Я здесь решаю, кто чего стоит! Потому освобождай свою шконку – на ней Золотой спать будет!
Абу бросил на Садкова откровенно ненавидящий взгляд и собрал постель с третьей от окна шконки. Через минуту он сильными пинками согнал мостящихся на одной кровати Солонопетуха и Нашиста-Антикоммуниста.

– Почему у тебя народ дохнет пачками? Солонопетух вчера ночью в больничке помер из-за того, что ему жопу порвали.
Подполковник осмотрел все углы камеры, прошелся вдоль строя арестантов, придирчиво осматривая каждого, и остановился перед Тесаком.
– Так он сам… Его ебать брезговали, так он сам себя рукой, – проговорил Тесак. И неохотно добавил: – Гражданин начальник…
– Ты кому фуфло гонишь! – подполковник по кличке Дуболом подался вперед, впившись пронзительным взглядом в жестокие глаза либерала.
Сегодня начальника сопровождали трое, но все трое отвлеклись: прапорщики шмонали койки, капитан наблюдал за ними. Подполковника никто не страховал, он стоял вполоборота, спиной к двери. Из строя вышел Кац, которого вчера Тесак подговорил убить Дуболома за беспредел, держа руку сзади, на цыпочках стал подкрадываться к подполковнику.
Тесак скосил глаза. Кац улыбнулся ему и бросился вперед. Остро заточенный черенок ложки нацелился подполковнику под лопатку. Интуитивно почуяв опасность, он стал поворачиваться, но избежать удара уже не успевал. И тут Тесак шагнул вперед, сделал быстрое движение, будто ловил муху. Тусклый металл пробил ладонь, брызнула кровь, судорожно сжавшиеся пальцы обхватили кулак Каца. От неожиданности тот выпустил свое оружие и бессмысленно уставился на смотрящего. Здоровой рукой Тесак ударил его в переносицу. Кац упал на колени, зажимая разбитый нос. В следующую секунду на него обрушились могучие кулаки Дуболома.
– Ах ты, сука! На хозяина руку поднял! Да я тебя по стене размажу!
На помощь начальнику бросились прапорщики и капитан. Под градом ударов дурачок корчился и стонал. Тяжелые сапоги с хрустом вминали грудную клетку, смачно влипали в бока, с треском били по рукам и ногам. Наконец Кац замолчал и перестал шевелиться.
– Хватит с него! – тяжело дыша, сказал подполковник. – Он хоть и псих, но этот урок навсегда запомнит! Пошли!
Дверь с лязгом захлопнулась.
– Мудила! – морщась, сказал Тесак, перевязывая ладонь настоящим стерильным бинтом. – У нас итак жмурик, а он взялся хозяина мочить! Всю хату под раскрутку подставить!
Макаревич облил полумертвого Каца водой. Неожиданно для всех тот открыл глаза.
– Как же так, Тесак, ты же мне сам сказал Дуболома завалить, – простонал он, еле шевеля расплющенными губами. – Сам ведь сказал! А сам не дал… Как же так?!
– Я тебе разве так сказал делать? Надо выбрать момент и делать тихо, с умом… А ты всем людям хотел вилы поставить!
– Как же так, Тесак… Ты же сам сказал!
Глаза Каца закатились.
– Слышь, Тесак, а чего ты руку-то подставил? – внезапно поинтересовался Пашка Дуров. – Захотел перед Дуболомом выслужиться, оттолкнул бы Каца – и все дела! Себе-то кровянку зачем пускать?
- Да он, сука, на этап идти не хочет! – сказал Никита. – Видно, знает, что там ему правилка будет!
– Что?! – вскинулся Тесак.
– Да я тебя как рыночек порешаю! А ну, атланты!
Никто не двинулся с места. Даже Абу сделал вид, что ничего не слышит.
– Кто ему верит? – спросил Макаревич. – Я с Золотым и Кацом согласен: Тесак ссучился. А ты, Пашка, что скажешь?
– Сам Каца научил, а потом вломил хозяину. Конечно, сука!
- Абу?
– Люди все видали и слыхали. Сука он!
Ни одного голоса в защиту теперь уже бывшего смотрящего никто не подал. Тесак менялся на глазах: каменные черты лица расслабились и поплыли, как воск свечи, от грозного вида ничего не осталось, он даже ростом меньше стал.
Все понимали, к чему идет дело. И Тесак понимал. И Никита Садков, наконец, понял. Но его кровавая развязка не устраивала: еще один труп списать не удастся, начнется следствие – так можно затормозиться здесь до зимы.
– Что с ним делать будем? – спросил для проформы Макаревич.
– На нож!
– Задавить гада!
– В параше утопить!
– Я вот что думаю, бродяги, – степенно начал Никита с теми рассудительными интонациями, которые так ценятся в арестантском мире. – Если мы с него спросим, как с ватника, это будет справедливо. Но неправильно…
– Как так?! – возмутился Пашка Дуров.
– Да очень просто. Его Явлинский на правилку ждет во Владимире. Утром Шендерович маляву пригнал. Так, Абу? Так, Макаревич?
– Так.
– Так.
– Явлинский западник, рыночник, нам свое мнение против его решения выставлять негоже. Поэтому я предлагаю: мы гада сейчас загоним под шконку, и пусть идет к Явлинскому на разбор. А смотрящим надо выбрать Макаревича. Я так думаю.
– А чего, правильно! – с готовностью крикнул Дуров.
– Точняк!
– Молоток, Золотой, дело говорит!
Решение приняли единогласно. Абу, Макаревич и Пашка Дуров сбили Тесака с ног и пинками загнали под шконку. Всемогущий пахан в один миг превратился в презираемого всеми изгоя.
– Ну и все! – подвел итог Макаревич, занимая место смотрящего. – А во Владимире пусть с него Гриня спросит как хочет…
Но Тесак не стал дожидаться встречи с Явлинским. В ту же ночь он привязал скрученный в три слоя бинт к отведенной ему третьей шконке и удавился.
Пришедшего утром начальника эта смерть не очень удивила.
– Давно надо было. И запомните – у меня живут по моим порядкам! Или вообще не живут! – на прощанье бросил подполковник.
– Влетели! – сказал Абу, когда дверь захлопнулась. – Вот чума!
– Да, Тесак нам и напослед подосрал, – мрачно кивнул Дуров.

ОП вернулся.

Павленского привели в райотдел. Мент не стал регистрировать его в дежурке, а сразу повел в какой-то кабинет. Опера так часто делают: им есть о чем поговорить с задержанным: скачать информацию, попробовать завербовать или прокачать на причастность к нераскрытым преступлениям. Но участковые не ведут оперативной работы, поэтому мент должен был сразу записать его в журнал задержанных, составить протокол о правонарушении или написать рапорт о преступлении и передать в дознание. Почему капитан ничего этого не сделал? Оттого, что Павленский ничего не совершил? Но тогда зачем его вообще задерживать?
– Что ты делал на Болотной? Кто тебя туда послал? Что ты там скандировал? – начал наезжать мент с усиками, буравя его своими, похожими на оловянные пуговицы, глазами. – Покажи руки! Ширяешься?
– Да ты что, начальник! Смотри, у меня «дорожки» чистые! – Павленский засучил рукава.
– Я кента искал, долг получить. А знакомый, который там оказался, сказал – нету его. Вот и все, – не вдаваясь в излишние подробности, объяснил невинный, как слеза девственницы, гражданин Павленский, уверенный, что теперь-то его точно отпустят.
Но мент смотрел с подозрением, продолжал расспрашивать, хитро переставляя вопросы, потом позвонил кому-то по короткому номеру:
– Товарищ подполковник, я тут подозрительного типа доставил. Он себе яйца к брусчатке прибивал. Рот еще зашивал. Нет, очко не зашивал... Ну с Болотной, оттуда много людей привезли… Да-да, Павленский… Нет при нем ничего. И следов уколов нет. Пургу гонит, что искал кого-то. Не нравится он мне… Да можно и оформить, дело не хитрое… Есть!
Павленский понял, что его просто хотят посадить за политику, а значит, говорить про гражданские права нельзя. Значит, надо обходиться своими силами. Иначе они «найдут» у него дозу «дури», подставят лжесвидетелей и отправят на зону!
Мент достал несколько бланков и привычно стал что-то писать.
– Давай адвоката, начальник! – развалившись на неудобном стуле, потребовал Павленский. – Я на зоне столько раз чалился, что ты меня на фу-фу не возьмешь! У меня ходок больше, чем у тебя звездочек на погонах!
И для большей солидности уточнил:
– На двух погонах!
– Будет тебе адвокат, потерпи, – кряхтя от умственного напряжения, процедил мент. – И судья будет, и срок будет!
– За что срок?! – во весь голос заорал Павленский, разорвал на груди рубаху и ударил кулаком по столу. – Убивают!! Спасите!! На помощь!!
В коридоре было много людей – свидетелей, потерпевших, других посетителей. Поэтому крики обязательно привлекут внимание. А он не зарегистрирован, никаких материалов на него еще нет! На это и был расчет.
– Убивают!! Помогите!!
Раскрыв рот, он засунул туда не слишком чистые пальцы и ногтями разодрал десны, которые сильно кровоточат и быстро заживают. Рот наполнился кровью, и он выплюнул ее на стол и бланк, который должен был стать первым фиктивным документом его сфальсифицированного уголовного дела.
– Ты что делаешь? – испугался мент, разглядывая расплывающееся на бумаге красное пятно. – Кто тебя убивает?!
– Это художественная акция политической направленности! Неподчинение - лучший способ защиты! – Павленский выплюнул кровавую слюну в руку и швырнув прямо в рожу капитану. Кровь запачкала толстые щеки, забрызгала мундир. – Теперь будем вместе СПИД лечить!
– Ты что делаешь? Ты что делаешь? – как автомат повторял деморализованный мент.
Павленский плюнул кровью на пол, на стол, на стены, на свою разорванную рубаху. При этом он продолжал кричать, что его убивают, и звать на помощь.
Дверь распахнулась, в кабинет ворвался майор с красной повязкой «Ответственный дежурный» и какой-то лейтенант. За их спинами на пороге столпились взбудораженные граждане.
– Ты что творишь, Ваня?! – грозно спросил майор, рассматривая растерзанного, окровавленного задержанного, потеки крови на стенах, на полу, на протоколе, на мундире участкового.
– Это не я… Это он… Он меня СПИДом заразил, – упавшим голосом произнес капитан, очевидно понимая, насколько неубедительны его объяснения и в какую скверную историю он попал.
– Гля, менты совсем озверели! – закричал какой-то плюгавый и явно нетрезвый мужичонка. Другие зрители неодобрительно зашумели.
– Держись, братуха, я сейчас своего адвоката позову, он в соседнем кабинете! – выкрикнул мужичонка и скрылся.
– Успокойтесь, мы во всем разберемся! – сказал майор и закрыл дверь. – За что задержан этот человек? Отвечай, Иван!
– За… За… Подполковник Залдостанов в курсе…
– Ты на подполковника не вали! Где основания для задержания? Где проверочный материал?! Хочешь меня подставить?!
Мент покрылся красными пятнами.
– Гм… Я еще… В общем, еще нет…
– А в книгу задержанных он внесен?!
– Тоже… Не успел…
– Идиот! Ты соображаешь, что творишь? Сейчас кто-то позвонит в УСБ или в прокуратуру, тут адвокат рядом и куча свидетелей!
Майор повернулся к гражданину Павленскому. Лицо у него было встревоженным.
– Гражданин, приношу вам извинения за действия нашего сотрудника! – официально сказал он. – Если у вас нет претензий, вы можете быть свободным…
– Претензии… Ни за что всю рожу разбил. Пусть скажет: за что меня схватил?! За что?! Пусть скажет! – наседал теперь безвинно обиженный гражданин Павленский.
Капитан опустил голову и тяжело молчал.
– У вас нет претензий? – спросил майор. – Виновного мы накажем!
– Да ладно, хер с ним! – царственно махнул рукой Павленский. – Пусть только паспорт отдаст!
Мент достал из кармана паспорт, положил на стол и бросил на Павленского такой взгляд, который должен был превратить его в пепел. Но тот в пепел не превратился, спокойно забрал документ и, перекособочившись, вышел из кабинета.
– Весь ливер отбили, – скорбно сообщил он жаждущим благополучной концовки гражданам. – Теперь этого гада посадят!
– И правильно! Так им и надо! – удовлетворенно загалдели посетители РОВД, на глазах которых случилось чудо и восторжествовала справедливость. Пусть пока только в одном отдельно взятом райотделе.

Начало сучьей войны

Он появился поздней ночью, пристально осмотрелся с порога — невысокий, плотный, с угловатым, исполосованным шрамами лицом, затем скинул с плеча вещевой мешок и держа его за лямку — волоча по полу — небрежно, вперевалочку пошагал к окну.
Неторопливо приблизившись к нам, он швырнул мешок на нары и сказал Яшину с веселой бесцеремонностью:
— А ну-ка подвинься!
— Что-о-о? — протянул с угрозой Яшин и слегка приподнялся, опираясь на локоть. — Я те подвинусь. Я так подвинусь — рад не будешь… Иди отсюдова!
Он выполнял сейчас известный ритуал. Происходила как бы дополнительная проверка; если угроза подействует и человек отойдет, значит, здесь ему и не место! Если нет — стало быть, это, действительно, свой…
Тон был задан. Теперь предстояло услышать ответ. Он последовал тотчас же:
— Ну, ну, — усмехнулся новичок, — не гоношись, не нервничай. Тут, вообще-то, кто — либерал?
— Да…
— Или, может быть, я не в ту масть попал?
— Да нет, все точно…
— Ну, так в чем дело? Двигайся!
Сказано это было спокойно, с какой-то ленцой. Однако была в его голосе особая сила, и Яшин почуял ее, уловил и медленно двинулся, опрастывая место.
Потом, разлегшись на нарах и закурив, новичок представился. По всем правилам этикета. Кличка его была Саака. Специальность — аферист. Погорел на ночной работе в Киеве, а родом был из Грузии.
Яшин теперь уже вполне дружелюбно сказал, посасывая цигарку:
— Грузинский бандеровец… Что ж, Киев город древний, благородный.

День начался, как обычно, — завтрак, карты, прогулка, — все шло чередом и ничто пока не предвещало беды.
Едва мы вернулись с прогулки — заработал телеграф. Стучал Шендерович. Вызывали Никиту Садкова.
«Высылаю тебе ксиву, — просигналил он, — будешь в Почтовом ящике — учти!» — «Что случилось?» — поинтересовался Садков. «Долго объяснять, — ответил он уклончиво, — да и нельзя так — в открытую. В общем, разговор серьезный».
«Ксива» на воровском жаргоне — это записка, справка, вообще любой документ. «Почтовым ящиком» называется общая уборная, расположенная в тюремном коридоре; два раза в сутки (перед завтраком и накануне отбоя) сюда, по очереди, выводят каждую камеру на оправку… Знаменитый этот Почтовый ящик предназначен для особых, сугубо секретных надобностей и является в этом смысле одним из самых надежных мест.
Тут есть немало уголков укромных и испытанных; надзиратели копаться в них не любят, брезгуют (хотя и обязаны по уставу!), и потому корреспонденция доходит по адресу почти бесперебойно.
Вечером Никита Садков уже читал присланную маляву.
«Дело вот какое, — писал Шендерович. — У вас в камере находится Михаил Саакашвили. Я его сегодня видел на прогулке. Он наверное хляет за честного, за чистопородного… Если это так — гони его от себя. И сообщи остальным. Саака — ссученный! Он сперва топил за Хиллари, а теперь за Трампа. Держит нос по ветру, сука! Я за свои слова отвечаю, можешь на меня ссылаться смело. Да и кроме того, есть еще люди, которые об этом знают. И всем нам горько и обидно наблюдать такую картину, когда среди порядочных либералов ходят всякие порченые. И неизвестно, чем они дышат, какому богу молятся…»
Никита Садков прочитал эту записку дважды. Второй раз — вслух.
Была тишина, когда он закончил читать. Камера замерла, занемела, насторожась. Затем все разом поворотились к Сааке.
Он скручивал папиросу; пальцы его ослабли внезапно — табак просыпался на колени… Медленно, очень медленно Саака собрал его, ссыпал в ладонь, и пока он делал все это, камера молчала — ждала.
Потом он закурил, затянулся со всхлипом и поднял к нам лицо. Оно было спокойно (слабость прошла), только чуть подрагивала правая рассеченная шрамом бровь.
— Что ж, — сказал он, — Трампа после его победы я действительно поддержал. Все-таки он - американец!
— Значит, МАГА? — спросили его.
— Великая Америка - чем плохо?
— Может, и Крым российский?
— Нет!
— А Трамп Путина поддерживает?
— Да, — ответил он, — но ведь Трамп - президент Америки!
Он легонько потрогал правую бровь, провел ладонью по щеке (там темнел широкий косой рубец) и сказал с привычной своей усмешечкой:
— Да, было, было. Все топили за Хиллари, и я тоже! Но Америка - святая, значит, и Трамп тоже! Нет, братцы, — он мотнул головой, — я не ватник…
— А что есть ватник? — спросил тогда один из либералов.
— Ватник это тот, — пробубнил Яшин, — кто отрекается от нашей веры и поддерживает Путина.
— Но ведь я никого не предал, — рванулся к нему Саака, — я просто поддержал президента Америки! Американца!
— Друга Путина? — прищурился Яшин. — А раз ты за Трампа, значит, тоже друг Путина?
— Н-нет. Но бывают обстоятельства…
— Послушай, — сказал Яшин, — ты мужик тертый, третий срок уже тянешь — по милости этого самого Путина… Неужели ты ничего не понимаешь?
— А что я, собственно, должен понимать?
— Разницу, — сказал Яшин, — разницу между нами и ими. Ежели Трамп поддерживает Путина…
— Я Путина не поддерживаю!
— Неважно. Я вообще толкую. О правилах. Ежели ты поддерживаешь друга Путина — ты не наш. Ты подчиняешься не либеральным ценностям, а ольгинской методичке. В любой момент тебе прикажут признать Крым российским — и ты это сделаешь. Поставят охранять стену в Мексике — что ж, будешь охранять… Ну а вдруг через эту стену полезут свободные граждане планеты Земля, захотят эмигрировать в США, а? Как тогда? Придется стрелять — ведь так? По приказу!
— Это все теории, — пробормотал Саака, озираясь.
— Бывает и на деле.
— А на деле я боролся с коррупцией. Работал с Госдепом. Меня все знают!
— Истинный либерал не может поддержать Трампа! — жестко проговорил Яшин. — Поддержать друзей Путина! Любых друзей! — он шевельнулся, возвысил голос: — Так я говорю, русофобы?
— Так, — ответили ему.
— Так, — повторил он веско, — таков закон.
И вся камера подхватила нестройно и глухо: «Таков закон».
— Но он неправильный, этот закон, — воскликнул Саака. Он произнес это задыхаясь, скребя ногтями ворот. Рванул его и грузно спрыгнул с нар. — Значит, если я поддерживаю президента США…
— Не надо двоиться, — сказал ему Яшин. — Если уж ты за либеральные ценности — так и живи соответственно. По рыночку. Не трампуй! Не лезь в либералы! +15!
Во время этого разговора Никита Садков молчал, держался особняком. В глубине души он искренне сочувствовал Сааке. "Он прав по-своему. Бесспорно прав! И все, что происходило здесь, нелепо и несправедливо. Какая разница, кто хозяин?", - думал Никита.
Но и те, кто отстаивал закон, тоже были правы — Никита Садков сознавал это, чувствовал и маялся, раздираемый противоречиями.
Яшин проговорил, наклоняясь к Сааке:
— Вчерась, помнишь, ты засомневался: не в ту масть, мол, попал… А ведь так оно и есть — не в ту.
— Ладно, — процедил Саака и сдернул с нар вещевой мешок. — Не в ту масть, говоришь? Поищем другую.
И он ушел из хаты, причем ушел не один. В последний момент, когда он, стоя в дверях, стучал, вызывая дежурного, к нему присоединились еще трое.
— А вы чего? — окликнули их. — Или тоже за Трампа?…
— Конечно, — ответили они.
Уже уходя, задержавшись на миг в дверном проеме, Саака сказал, озирая исподлобья камеру:
— Учтите, либерахи, нас иного. Крови мы не боимся. А она еще будет — большая будет кровь!
Вдруг он остро, пронзительно глянул на Никиту Садкова и усмехнулся, темнея лицом, оскалился судорожно:
— Ну а ты, ватник, имей в виду: кто мне дорогу переходит — тот долго не живет… К тебе у меня особый счет. Запомни!
В лице его и в голосе было столько ненависти, что Никита содрогнулся невольно. "За что он так возненавидел меня? За эту прочтенную мной записку? Что ж, возможно… Но ведь я обязан был ее прочитать. Я не мог поступить иначе!", - горестно подумал Садков.

Неугодных тоталитарному режиму людей либо отправляли на далекий Север, либо прятали в дурдома. Самым главным дурдомом страны, равно как и главным центром психологических экспертиз, был Институт имени Сербского.
Откровенно говоря, в этот капкан попадали не только молодые либералы, искатели приключений, желающие как-то разнообразить унылый тюремный быт. Были люди и посерьезней, в основном так называемые «ярые расхитители государственной собственности», они мотали максимальный срок по статье, которая предусматривала до 15 лет.
Побывал там и Никита Садков. С виду аккуратное и чисто выбеленное здание Института Сербского хранило в себе тайну о таких человеческих страданиях, которые передать на бумаге не по силам. Пациентами здесь были люди, обвиняемые в самых тяжких преступлениях. Их свозили сюда со всей страны. Но игра для них, конечно, стоила свеч, и они играли.
Журналист Алексей Венедикт целый месяц мазал на хлеб свой же кал, ел этот «бутерброд», запивал чаем, изображая на лице огромное удовольствие. Но, как потом чисто случайно узнал Садков, пятнадцати лет ему все же не удалось избежать.
Были при Садкове еще две «живности», с позволения сказать. Один, Прибыловский, в роли петуха, тоже в течение полугода почти каждое утро будил всю больницу кукареканьем, бил крыльями и клевал все что придется, но и этот не прошел до конца испытаний, его забраковали и отправили в тюрьму. Подробностями Никита, правда, не интересовался, но нетрудно догадаться, что его там ждало.
Но самым ненавистным придурком была кошка — Каспаров. Тех, кто вел себя тихо, не буйствовал, выводили из камер-палат в столовую, которая находилась на этом же этаже. Кормили, правда, хорошо, надо отдать им должное. Так вот, представьте себе картину. Сидят за столом больные или симулянты, как кому будет угодно, а под столом ходит на четвереньках и мяукает дегенерат. Как только ему кто-нибудь бросит кусок котлеты или еще какие-нибудь остатки пищи, он ловит их на лету с проворством кошки, а поглотив, идет лизать руку и ластиться к тому, кто почтил его вниманием, мяукая и ложась на спину. Кстати, «оно» тоже не вставало с четверенек, так же спало и ело из миски под шконкой. Но все это надо было видеть. Говорили, что его давно уже отправили бы, но над ним проводили какие-то эксперименты.
Никита проявил бы к нему сострадание и оказал бы посильную помощь, если бы ему, как и многим другим, грозили 15 лет, но этот гад сидел за воровство. Большее, что могли ему дать, это пять лет. Когда Никита узнал об этом, он весь месяц и пять дней, которые пробыл там, пинал его под столом — не как кошку, а как бешеного пса.
Но в этом заведении были пациенты и с другими диагнозами.
После карантина Никиту определили в палату-камеру на втором этаже. Человек, который впервые входит не то что в камеру, но и в любое другое помещение, непременно обращает на себя внимание присутствующих. На Никиту же никто не обратил никакого внимания, когда он перешагнул порог палаты-камеры № 237 и за мной щелкнул замок. По привычке он одним взглядом окинул камеру и направился к свободной шконке, мимоходом разглядывая обстановку и присутствующих там людей. Над большим столом, который стоял посередине, склонившись над каким-то огромным листом бумаги, стояли четыре человека и оживленно о чем-то беседовали, абсолютно ни на кого не обращая внимания.
Трое остальных обитателей камеры либо спали, либо делали вид, что спят, по крайней мере, дедушка, который лежал на соседней со мной шконке, спал.
Никита положил мыло в тумбочку, так же не спеша направился к столу. Он не мог понять, где они взяли такой огромный лист ватмана, который лежал на столе. Точнее, это была карта, на которой с поразительной точностью был нанесен план Бородинского сражения: Багратионовы флеши, редуты Раевского, ставки Кутузова и Наполеона, диспозиция обеих армий — вообще, вся кампания 1812 года была налицо. Но все это он увидел чуть позже, а в первое мгновение был ошарашен другим. Не успел он подойти к столу, как двое из присутствующих тут же подняли головы и повернулись к Садкову. Изумлению его не было предела.
Прямо на него смотрел Кутузов, точь-в-точь как в кинофильме «Гусарская баллада», а рядом, слева, стоял князь Багратион. Да ладно бы, если бы просто повернулись и посмотрели на него как бы в недоумении, а то ведь тут же, как он подошел, Кутузов сразу спросил без обиняков: «Кем вы посланы, сударь?» — «Его государя императорским величеством», — отчеканил Садков, приложив руку ко лбу. Он даже сам не заметил, как вошел в роль. «Отлично, — по-военному браво ответил сей славный полководец. — Вы можете пока присоединиться к нашей разработке стратегического плана осенней кампании, а затем доложить обо всем виденном государю императору». И, обратившись к присутствующим, произнес: «Вот видите, господа, как заботится об исходе кампании этой государь-батюшка, шлет да шлет гонцов».
Тут только Садков стал разглядывать, что делается вокруг. Двое других присутствующих за столом, по всей вероятности, были адъютантами главнокомандующего и Багратиона, но они все время молчали. Неизвестно, сколько нужно было терпения и изобретательности, чтобы сшить все эти костюмы, карта же была точной копией оригинала, здесь тоже должны были потрудиться люди, обладающие хорошим знанием истории. Кутузовым был бывший учитель истории, кем были остальные. Каждый из них уже не один год находился на излечении, если вообще здесь можно было излечиться. Еаждый день, с завидным постоянством они разрабатывали стратегический план осенней кампании, внося постоянные коррективы, и при этом абсолютно ни на кого не обращали внимания. Будто никого и не было рядом.
От скуки и Никита иногда принимал участие в разработке плана, внося разнообразие в их будни. Такой день они считали особенно удачным и на следующее утро думали уже представить план государю, и так каждый раз. В общем, это были несчастные люди, достойные сострадания.
Следующим, пятым сокамерником был Владимир Сорокин. Парадоксально, но факт, он знал роман «Голубое сало» чуть ли не наизусть. Никита порой вступал с ним в яростную полемику, забывая, что перед ним больной человек. Откровенно говоря, когда речь заходила о литературе, никто бы не мог увидеть в нем дурака. Он прекрасно знал литературу, как только ее может знать литературовед, кем он и был, пока у него на этой почве не съехала крыша.
Надо ли писать о том, что в Бутырки через месяц и пять дней вернулся уже другой Никита Садков, поумневший и повзрослевший лет на десять.

Попал он в камеру сто четыре – большая хата, на сорок человек, а сидят почти шестьдесят. Железные шконки в два яруса, духота, влажность, воздуха не хватает, полуголые зэки в татуировках – преисподняя!
Подвели его «шестерки» к местному пахану – здоровый, мускулистый, вокруг сосков звезды Давида, на груди флаг ЛГБТ, оскал железный. Сидит на почетном месте у окна, на койке, ноги поджал, курит.
Осмотрел он Егорку Просвирнина внимательно, хмыкнул.
– Какой же ты могучий да красивый!
Вроде восхитился, хотя Егору показалось, что издевается.
– А расскажи-ка ты нам, за что сюда попал?
– За национализм попал!
Вот так! Понимайте: клал я на вас с прибором! Если надо – и постоять за себя смогу!
Знай Егор, что его ждет, он, пока при силах, разбежался бы и виском об угол стола.
– Неужто русский националист? – притворно удивился пахан.
– Точно, – вызывающе глянул Егор.
Со всех сторон раздался ропот, будто ожил пчелиный рой. Егору стало не по себе.
– Это плохо. Очень плохо.
Пахан покачал головой.
– Аннексию Крыма поддерживал?
Егор сглотнул.
– Не знаю никакой аннексии... Референдум провели!
Пахан сузил глаза.
– Так ты, петух, хоть и против Путина, но Крым российский?! – голос его был страшен. Из рассказов о зоне Егор запомнил одно: «петух» – тягчайшее оскорбление, оно смывается только кровью. Сейчас эта мысль проскользнула в глубине сознания, наполняемого предчувствием чего-то ужасного.
– Так что с тобой делать?! Давай людей спросим, которых ты обосрал! Что с ним делать, люди?
– То, что он сделал! Аннексировать его очко! – понеслось со всех сторон.
– Слышал? Вот что люди говорят. Значит, так тому и быть...
Егора схватили за руки, он рванулся и, наверное, сумел бы вырваться, но сзади ударили по голове, на миг свет померк, а когда зрение вернулось, локти были крепко связаны за спиной, а штаны спущены. Чей-то скользкий палец нырял в задний проход.
– Дай еще масла...
– Хватит, перегибай через шконку...
– Подождите, – раздался голос пахана, и Егор решил, что сейчас весь кошмар закончится. Но он только начинался.
– Ему же надо пасть подготовить, чтоб не укусил... Дайте мне кость!
В руку пахану сунули костяшку домино.
– Переворачивай!
Опрокинутому навзничь Егору оттянули губу, пахан приставил – кость к переднему зубу и чем-то сильно ударил сверху. Голова дернулась, молния вонзилась в мозг, сломанный под корень зуб влетел в гортань, Егор забился в кашле. Еще удар – и хрустнул второй зуб.
– Теперь нижние...
Рот наполнился обломками зубов и кровью, сознание мутилось от боли и ужаса происходящего.
– Теперь порядок, – донеслось откуда-то издалека. Егора положили поперек шконки.
– Начинайте двойной тягой, потом поменяетесь. И по кругу... Будет поддерживать права сексуальных меньшинств.
Егора схватили за волосы и запрокинули голову. Рядом с лицом он увидел толстую, раздваивающуюся на конце сардельку. Она приближалась... Егор закрыл глаза. Это было все, что он мог сделать.

Прибывший с последним этапом зэк неожиданно объявил себя не просто либералом, а диссидентом еще с тех времен. Поскольку Шендерович готовился к освобождению, он должен был передать вновь прибывшему общак и верховную власть в зоне. Но пахан не собирался этого делать. – Я такого либерала не знаю, – сказал он своим приближенным. – С ним еще разобраться надо! Хотя высокий ранг прибывшего подтвердили в поступившей малевке известные западники, решение Шендеровича не изменилось. Он вызвал претендента к себе для разбора. Тот явился один, хотя уже имел собственную свиту. Но поскольку слово Шендеровича являлось законом, до его одобрения никто не посмел бы поддерживать неизвестного авторитета. Шендерович сидел на кровати в королевском углу. Помещение отряда очистили от посторонних, только шесть «торпед» из личной охраны почтительно замерли у входа, следя за каждым движением пахана и вместе с тем не слыша ни одного слова. Претендент, подойдя, поздоровался и опустился на табурет, подчеркнув тем самым, что занимает равное с Шендеровичем положение. Он был среднего роста, широк в плечах, без татуировок на видимых частях тела. – Значит, говоришь, либерал? Рыночник? – Точно, – уголок рта недовольно дернулся. – И как зовут? – Волков, – он отвечал с явным принуждением. Шендерович никогда не слышал такой фамилии. И либералы не появляются на голом месте. Если бы не подтверждающая малевка, он бы решил, что это просто наглый самозванец. Но такого на его памяти еще не было. Случается, выдумывают себе заслуги, но присвоить высший ранг... Нет, такого действительно не могло быть. – Где тебе передали грант? – В Москве. Держался Волков очень уверенно и спокойно, как человек, чувствующий свою правоту и силу. – Кто? – Навальный. Шендерович задумался. – Сними рубашку. Чуть помедлив, Волков разделся. Знаки на теле говорят куда больше, чем слова. Но татуировок, свидетельствующих о длительном зоновском стаже, отражающих продвижение по ступеням иерархии, у незнакомца не было. Лишь Зюганов с стиральным порошком. Такое колет себе агрессивная шелупень, унижающая коммунистов, но это еще не означает, что носитель - либерал. – Какие дела за тобой? – На Болотной митинговал разок. Шендерович начал закипать. Он уже понял, с кем имеет дело. Один из «новых», баклан, чье место у параши... Или откатил за грант, или получил звание либерала в счет совместных дел и взаимных расчетов. Таких называют «рублевыми» из-за нестабильности. – Кого из воров знаешь? – Навального. – Еще? Волков пожал, плечами. – Мало, что ли? Шендерович сказал длинную фразу на английском. Собеседник не отреагировал. – Не понял? – Нет. Я и иностранного не знаю. – А как в «хату» входят? Волков вновь пожал плечами. – Зачем мне все это? Приняли как положено. На воле я в авторитете. Всех знаю, меня все знают. – А как ты думал зону на себя брать? Кто тебя в других «домах» послушает? Кто твое имя знает? Кто твои малевки примет? Собеседник Шендеровича презрительно усмехнулся. – Через волю что угодно устрою! Либерал долго смотрел на «рублевого» тяжелым, давящим взглядом. – И голодовку по всему краю объявишь? И зоны на бунт поднимешь? И рубль обрушишь? И митинги замутишь? Как же ты это сделаешь через волю-то? Вместо ответа Волков презрительно сплюнул на пол. Ни один мускул не дрогнул на лице Шендеровича. Он поднял палец. Шестеро мордоворотов мигом оказались рядом. Они видели, что сделал новичок, и им все было ясно. Плевать в «хате» нельзя. Это плевок на весь уклад жизни «людей», крайняя степень неуважения к их миру. Настоящий либерал не позволит себе такого. Ватник последний подобной штуки не выкинет! Кто же тогда этот фофан, выдающий себя за «западника»? Засланный мент?! По выражениям лиц «торпед» Волков понял, что упорол серьезный косяк. Спокойствие и уверенность стали его покидать. – Что за базар? – развязно спросил он. Но никто не обращал на него внимания. «Торпеды» ждали слова хозяина. – Это не либерал, – вынес приговор Шендерович. – Его короновали авторитетные люди, но они ошиблись, и зона ошибку поправит. Пусть живет «мужиком», а там видно будет... Мордовороты расслабились. – Он наших понятий не знает, поэтому он здесь плюнул. Дайте ведро и тряпку, он вымоет пол... Волков вскочил. – Найдите ватника пол мыть! – Ты и есть ватник, – прежним ровным тоном продолжил Шендерович. – А если откажешься, ночевать будешь в петушином кутке. Волков плюхнулся обратно на табурет. – Чтобы он запомнил свою ошибку, звать мы его отныне будем Плевком. Через полчаса Плевок закончил мыть пол. Работа была нетрудной, но позорной: даже настоящий либерал, выполнив ее, утрачивал звание и авторитет. Шендерович удовлетворенно хмыкнул. В жизни случается всякое: когда нет хозяина зоны, такой может занять это место. Но теперь Волкова больше не существует, есть мужик Плевок. И даже когда Шендерович уйдет, Плевок уже не сможет подняться, какие бы малевки ни приходили с воли и какие бы авторитеты их ни подписывали.

Одним из самых неприятных воспоминаний Никиты Садкова была вторая ходка, через несколько месяцев после встречи с Володиным, когда ему чудом удалось избежать участи петуха.
В камеру Никиту втолкнули перед отбоем. Со скрипом захлопнулась за спиной тяжелая дверь. Прямо перед ним лежало чистое, аккуратно расправленное полотенце. Тускло светила мутная лампочка под сводчатым потолком, воняло парашей и потом. С десяток арестантов валялись на койках. Четверо зэков сидели на шконках и на поставленном между ними табурете резались в самодельные карты.
Золотце (тогда он еще не дорос до Золотого) замер на пороге, привыкая к смрадному полумраку. Он то и дело переводил взгляд с чистой белой тряпицы на обитателей хаты и обратно. Ведь неспроста лежит тут это полотенце, и неспроста зэки не обращают на него никакого внимания. Значит, это подлянка. Ловушка. Всех понятий он тогда не знал. Наступит на чистое, те оскорбятся, и начнется…
Он ошибся со своего первого шага. Полотенца уже давно не стелят, разве что иногда на малолетке. Но когда стелили, то надо было демонстративно вытереть об него ноги. И конечно, вступить в контакт со старожилами.
А Никита перешагнул через полотенце и направился к двум свободным койкам. Садков привык считаться с другими людьми. Он даже не обращал на них внимания. Потому что в самом крутом споре мог легким движением указательного пальца скрыть тред. Но сейчас все было по-другому.
– Ты куда попер, ватник?! Ослеп, людей не видишь? Или немой – здороваться не научился?!
Четверо зэков уставились на него с откровенной враждебностью. Судя по многочисленным татуировкам, все они были отнюдь не первоходами. Потные тела покрывала обильная синяя роспись: анимешные девочки, флаги США и ЕС, масонские символы… Обитатели других шконок тоже приподнялись и обратили к новичку испытующие взгляды.
– Здорово, мужики, – сказал он, вспомнив первый опыт с Навальным и не став выдавать себя за матерого либерала. И ошибся второй раз.
– Какие мы тебе мужики! – презрительно прищурился либерал, сидящий ближе всех к двери. – Мужики в колхозе лопатами машут! А я на бирже играл!
Аборигены дружно загоготали. Никита повел плечами и шагнул вперед, сжимая кулаки.
– Чего ржете? Ватника нашли?! – угрожающе прикрикнул он.
Но тот, кому адресовался окрик, не испугался грозного противника. Остроносый, белесый арестант вытянул руку с заточенным штырем и сдавленно хрюкнул:
– Не кипишись, а то я тебе в брюхе дырку проколю, чтоб пар вышел, как из Йеллоустоуна!
Вкрадчивый голос прозвучал уверенно. Наверное, потому, что этим ржавым штырем он легко мог сделать это.
– Точняк! – поддержал его сосед по шконке. – В открытый хавальник и хер словить недолго…
Этот вообще производил отталкивающее впечатление. Вывернутые губы шевелились, как две пиявки, присосавшиеся к впалым щекам. Лысый череп сально поблескивал.
С верхних шконок тяжело спрыгнули два квадратных парня с дегенеративными лицами убийц. Никита невольно разжал кулаки.
Третий «туберкулезник» – тщедушный старичок с выпяченной вперед челюстью, прошамкал беззубым ртом:
– Што-то ты мне не нравишься. Ты хто? Погоняло?
– Золотце. Ну и че? – сбавив тон, процедил Никита.
– Окрас? С кем работал?
– Петуху, обмотанному в российский флаг, голову отрезал… О флаг ноги вытирал... На Вечный огонь ссал...
– А кого знаешь? – не унимался зэк, поигрывая своим штырем.
– Шехтмана, Мальцева, Латынину… Но они, может, и не помнят меня…
– А, значит, лох… Чего ж волну гнал? Вот я тебе за наглость брюхо проткну!
– Хватит, Удальцов! – урезонил его старичок. – Сколько можно? Троих на больничку отправил, больше с рук не сойдет!
– А мне плевать! Сколько той жизни осталось… Я могу всех переколоть! Что мне сделают? Вот ты, Лимонов, что мне можешь сделать?
Но беззубый не обратил на своего сотоварища никакого внимания и продолжал гипнотизировать Никиту жуткими змеиными глазами.
Садкова начал бить нервный озноб. Сейчас, среди отмороженных русофобов, в замкнутом вонючем пространстве, где душный воздух кишел бациллами СПИДА, туберкулеза, сифилиса и чумы, весь его опыт акций для пораши не мог защитить душу от противного страха смерти. Вот мигнет сейчас этот отвратительный старик – и его начнут рвать на куски! Но Лимонов не стал мигать.
– Ладно, устраивайся на верхней шконке, – обратился он к новоприбывшему. – Будешь жить пока мужиком. Посмотрим, что ты за птица…
– А если нам не понравишься, то водицы из парашки хлебнешь да очко подставишь, – обыденным тоном пообещал остроносый.
Лимонов озабоченно покачал головой и добавил:
– Только спи чутко, как бы тебя Удальцов в натуре не заколбасил. У него крыша конкретно едет. А хате лишние проблемы ни к чему…
Вполне естественно, что ночью Никита не сомкнул глаз. Он нервно ворочался на железных полосках шконки, которые тощий матрац, больше напоминающий простыню, не сглаживал и сгладить не мог. Было жарко, тело покрылось липким потом, не хватало воздуха… В камере шла своя – непонятная и страшная жизнь: кто-то хрипел во сне, в углу кого-то то ли душили, то ли насиловали, а может – делали и то и другое…
Утром, измученный и невыспавшийся, Садков получил алюминиевую миску с несъедобной пшенной кашей, кусок черного, вязкого, как пластилин, хлеба и едва теплый чай, напоминающий цветом кошачью мочу. Он не притронулся к еде. И обессиленно лежал на спине, глядя в бетонный, покрытый темными разводами потолок. Неужели это жалкое существование продлится месяцы и годы?! А может, всю оставшуюся жизнь?!
Изможденный молодой парень старательно мыл пол. Над ним издевались, награждали пинками и называли Альбац. Из разговоров было ясно, что это его «опустили» минувшей ночью. Теперь он должен спать под шконкой, есть из параши и держаться подальше от «чистых людей».
– Смотри, петух позорный, если «зашкваришь» кого, мы тебя «посадим», – глумился Удальцов. – Помнишь, Лимонов, как мы того фофана на ростовской пересылке «посадили»?
– Который либералом назывался? – ухмыльнулся шамкающий старик. – Еще бы! Он потом все свои восемь лет на спине пролежал…
– И этих стукачей володинских на Бутырке опустили, – вмешался здоровенный браток, похожий на питекантропа.
– Ольгинцев, которых Володин долбит, на куски резать надо! Чтоб неповадно!
– Вот попалась бы мне какая-нибудь падаль, которую Володин вербанул! – мечтательно проговорил питекантроп.
Никита даже дышать перестал.
– Ничего, менты рано или поздно выдают наседок, и они к нам попадают!
– Или по воле встретимся и кишки выпустим!
– Нет, на воле ему быстрая смерть… А на киче помучается, кашки-парашки поест, очко разработает, а потом его в лепешку растопчут… Так правильней будет, заслужил, гад!
В этот момент лязгнул малый засов, откинулась «кормушка». Снаружи донесся пронзительный голос.
– Садков, тебе установление данных, иди, распишись!
Садков. «Кормушка» захлопнулась. Он быстро пробежал текст. «При задержании назвался Стивом Джобсом, впоследствии установлено, что настоящая фамилия Садков, а потому считать Джобса по всем документам Садковым…» Вполне безобидное постановление. А вот каким будет следующее? Вдруг Володин на допрос дернет?
– Что там тебе принесли? – спросил Лимонов. – Ну-ка, пусть общество почитает…

>>19664356
Держи.

>..Прошло уже почти пол года с тех пор, как в дверь Сычева постучали менты сопровождавшие синтолового бородача, который оказался представителем САА в РФ и вручил Сычеву повестку от Хафезыча. Собраться ему толком не дали, успел только пихнуть в сумку немного белья, нессесер, планшет, и мамкины бутерброды. Потом был заблеванный ИЛ-76 с 120 охуевшими корзинками на борту и посадка на забытой Аллахом авиабазе в пустыне. Были три месяца в учебке, по сравнению с которой ад-это скорее курорт. Незнание арабского и бытовых мелочей вызывало у инструкторов раздражение, а у товарищей-насмешки. Жесткие тренировки в пустынном климате и непривычное питание тоже доставляли. Потом было распределение в мотострелковую часть и бесконечные бои –перестрелки среди развалин..

Были смерти сослуживцев, да и самому Сычеву костлявая не раз успела пальцем погрозить. Однажды снаряд из духовской безоткатки попал как раз в ту комнату,откуда Сычев с товарищами вели обстрел.К счастью Сычев как раз отошел в глубину помещения за новой лентой к ДШКМ и его только оглушило и посыпало пылью.В другой раз их БМП-1 подбили из ПТРК, но бабахи попали в МТО и пассажиры успели эвакуироваться перед тем как загоревшаяся «Копейка» метнула башню.Да и немало было уже таких случаев,но Сычев почти перестал обращать на них внимание,заразившись от сослуживцев восточным фатализмом.Не убили?Значит сегодня не твой день, все в порядке,Иншалла!1

Были конечно и положительные моменты.Сычев загорел и окреп,пропал «комок нервов» и пухлая задница, нажитая в Интернет-боях.Погружение в языковую среды сработало, и теперь он довольно уверенно мог болтать по арабски.Он обжился и приоделся по последней Ассадушкиной моде.Хипстерскую бородку он сбрил, а вот усы стал отращивать.Вместо уебищных берц местного пошива купил белые кетайские кроссовки.Его шею обязывал шемах в черно-белой(Шиитской) расцветке.Руки в тактических перчатках, на лице тактикульные очки в стиле «Я у мамы оператор Дельты»
На цевье его АКМС было уже две зарубки.Первого бабаха Сычев убил скорее случайно.Бабахи перебегали улицу.Первый проскочил, а во второго неопытный корзинарий всадил почти пол-магазина одной очередью.Как не странно попал.Следующую зарубку он взял осознанно.Тачанка бабахов, выскакивая из переулков досаждала целый день обстрелом из ЗПУ-4.На ликвидацию джихад-мобиля лейтенант отправил пятерых бойцов, в число которых попал и Сычев.Пробравшись среди развалин они заняли позицию на втором этаже.Как только тачанка высунулась ее разом накрыли из двух РПГ.Попала только одна граната,но этого хватило с лихвой.Тут Сычев увидел как от тачанки отползает бабах.Медленно и спокойно,удивляясь сам себе он поставил АКМС на одиночный огонь, тщательно прицелился и выстрелил.Бабах дернулся и замер

>>19664442
. Большое наступление было полной неожиданностью для всех.Еще два дня назад Сычев со своей частью наслаждался отдыхом в тыловом городке как вдруг крики, суета, погрузка БК ,сухпайков и прочего барахла.Среди солдат пошел слух что их отправляют в провинцию Идлиб, где сложилась скверная ситуация.Но вместо этого их привезли на север провинции Хама.Командование САА решило добиться хоть каких-то успехов и захватить города Морк.Об этот город САА долбилось с начала года, но особых успехов не было.Однако как только командовать этим участком фронта поставили полковника Сухейл аль-Хасан по прозвищу "Тигр",ситуация резко изменилась.Тигр, которого назначили командовать этим участком фронта прибыл не один.Вместе с ним перебросили его бригаду спецназа из Алеппо(1500 рыл) и некоторые другие части, в том числе мех.бригаду в которой служил наш герой.Ему же подчинили отряды «Национального Сопротивления Хамы»(Шиитские ополченцы),которых разбавили командным составом из Ливанских «отпускников»,которых мгновенно вычислили по Израильским разгрузкам и «песчаным» берцам.
Всех этих подробностей Сычев разумеется не знал.У их «Копейки» прямо во время марша на городок Кафр-Зейта стуканул старенький двигатель.Командир роты недолго думая приказал солдатам этого отделения залезть на броню другой бэхи, а экипажу поврежденной ждать эвакуатора из ремроты на месте.Уезжая,Сычев обернулся и успел заметить довольную ухмылку мехвода Али.

Наступление было резким как понос.Узнав о том что господствуюшая высота Теллерт Морк захвачена, а соответственно разрезаны пути снабжения между Морком и Кафр-зейтом ребелы побежали из этих городов.Первыми побежали представители Харакат Хазим и Фейляк Аш-Шам,за ними кинулась отступать Джабхат-ан-Нусра.Отходящие боевики подвергались шедрым авиаударам.Только за один день на этом участке ВВС САР совершили 122 боевых вылета,установив своеобразный рекорд на этой войне.
Тем временем бригада Сычева зачищала Кафр-зейт.Впрочем сопротивления почти не было.Лишь в здании бывшей школы ,где была база Фейляк-аш-Шам
заняли оборону два десятка слоупоков, занимавшихся эвакуацией имущества и не успевших удрать.Их грузовики так и стояли во внутреннем дворе,набитые ящиками и тюками.Впрочим штурма не состоялось.Едва танки сделали по паре выстрелов, как духи кинулись на прорыв через боковой выход, мечтая прорваться в проулок и уйти.К их великой досаде в проулке они наткнулись на роту солдат,которые как раз там скапливались для броска на школу.Шквальным огнем их почти всех положили на месте, несколько обезумевших бабахов пытались убежать назад в школу, но так и не добежали, получив по несколько пуль в спину.В этот момент РПСка Сычева вдруг сильно дернулась,да так что он не упал.Оказалось одна из пуль пробила подсумок с магазинами.Полюбовавшись на изувеченный магазин он подумал,что бронежилет вовсе не излишество и надо было соглашаться, когда Хамза предлагал ему поменять его планшет на отличный турецкий броник с американскими пластинамиРазвивая наступление части САА захватили почти три десятка деревень.С одной пришлось намало повозится.Дело было не в выгодном расположении деревухи, наоборот она находилась между холмами, захваченными Ассадушкой.Просто эта деревуха кишела ребелами отступавшими из района Морка и оказавшимися в окружении.Запертые ребелы выходили на связь и просили выпустить их, но Тигр отказался, справедливо полагая что духам деваться некуда и перебить их не составит труда.С самого утра рота Сычева обустраивала свои окопы на гребне одного из холмов.Вид на деревуху отсюда открывался просто отменный.Артиллерия работала беглым,смешивая деревуху с землей.Несколько раз прилетали пары стремительных МиГ-23, сбрасывавших тяжелые бомбы где-то в районе мечети.Скорее всего пытались накрыть штаб бабахов или еще что то важное.Генотьба была весь день.Дважды духи пытались прорваться через фисташковые плантации и каждый раз откатывались назад, оставляя множество трупов на земле.Ближе к вечеру прозвучал финальный аккорд-по деревухе отработала батарея Ураганов. Потом все затихло.Ночью Сычев был разбужен и оправлен на пост.Суть была в следующем-он наблюдал за обстановкой через древний БН-3,имея под рукой автомат,магазин которого был заряжен одними трассерами.В случае обнаружения врага ему надо было стрелять трассерами указывая его местоположение остальным бойцам, никакими ПНВ не располагающими.Рядом пулеметчик Мустафа занимался традиционным развлечением солдат в минуты затишья.Взяв 77 Аргут,который им оставили для связи с командованием он нашел частоту ребелов и принялся их толсто троллить.Ребелы отвечали,но как то вяло без огонька.Видно день у них и правда выщел не из легких.Взаимное выяснение чья мать была блудливой ослицей, а отец членодевкой быстро угасало.Как вдруг из динамика рации послышалась русская речь и начавший клевать носом Сычев аж подпрыгнул.
-Пш,пш, все гуляете,пидорахи?Победой своей хвалитесь? А какая у вас победа,головой своей подумали? Что вы там взяли,Морк?Похуй,дотационный был.Ще не вмерла,как принято говороить.Счас соберемся с силами,братьев подтянем и возьмем не только Морк, но и Дамаск.Керри вчера выступал,сказал что бомбить жирафа уже в эту пятницу будут.Скоро его каддафизируем.Только вы этого не увидете.Думаете мы в окружении?Нет,это вы в окружении.Пш-пш-пш,офицеры вам не сказали что там у вас в тылу и на правом фланге твориться?Правильно,не сказали.Они убежали.Ваш Тигр сраный первым убежал.Наши муджахиды прорвали оборону и сейчас там сплошной Салил Салаврим.Утром и за вас примемся.Пш-пш,что страшно,пидорахи?
Сычев схватил рацию, и нажав на кнопку передачи спросил:
Бабаходрочер,это ты?!!

То ли по совпадению, то ли со смыслом, но сходку назначили в Мытищах. Разбитая, замусоренная платформа, бетонная лестница с выкрошенными ступенями, старушки, продающие в газетных кулечках грибы и голубику, какие-то пацаны, лузгающие семечки в конце платформы… Только заметно похолодало, дул резкий пронизывающий ветер да листва на окружающих деревьях пожелтела и облетала.
Шехтман плотнее запахнул поношенный пиджак, ссутулился, ниже надвинул на лоб серую кепку. В не новых, но начищенных сапогах он выглядел старомодно – вроде в начале пятидесятых получил «десятку» и только что откинулся. Никита Садков был в широких брюках, разношенных кедах и фланелевой лыжной куртке с начесом изнутри – в таком наряде легче драться и убегать, да и умирать, наверное, тоже легче… Но умирать он не собирался.
К ним подбежал приблатненного вида оголец, покарябал обоих колючими глазами, сплюнул.
– На сходку? Вон туда идите, – грязный палец указал на узкую тропинку, идущую от лестницы вправо. – Там покажут.
Садков шел впереди. На этот раз они двигались вдаль от квартала. Все выше становился кустарник, под ногами хрустели сухие ветки, вокруг с тонким звоном вились комары, лезли в глаза, жалили открытые части тела.
Они шли довольно долго, потом тропинка уперлась в овраг, здесь курил еще один мальчишка, он показал, куда свернуть.
Обойдя зловонный, затянутый тиной пруд, либералы подошли к узкому проходу в высоком кустарнике, по обе стороны которого стояли широкоплечие гладиаторы, нанятые атлантами, которые тщательно ощупали либералов и хмуро поинтересовались, кто есть кто.
– Я Шехтман, не узнаете, что ли?! – раздраженно буркнул старый либерал, хотя он был на Украине и недавно вернулся в Россию.
Потом показал пальцами:
– Это Никита Садков, кликуха Золотой, ему предъявлять будут.
Гладиаторы изобразили на кирпичных мордах почтение и кивнули.
– Шехтман проходит к западникам, ответчик – к кострищу, там уже ждет один…
Вслед за Шехтманом Никита вышел на мрачную поляну с пятном выгоревшей травы и черными головешками в дальнем конце. Здесь уже находились человек двадцать пять – тридцать. Кто-то сидел на пеньке или прямо на земле, кто-то стоял, прислонившись к дереву, некоторые, собравшись в кружок, тихо разговаривали.
На неуместных и странно выглядящих среди леса табуретках сидели трое: средних лет мужик, старик и мужик с бородой. Первого Никита узнал – это был Навальный, который его чуть не опустил во время первой встречи. Вторым оказался Лимонов, а третьим - Мальцев. Вокруг центровой троицы лениво перебрасывались словами полтора десятка солидных либералов, среди которых Садков рассмотрел еще несколько знакомых лиц. К ним и направился Шехтман. А Никита нехотя подошел к кострищу, вокруг которого нервно, как загнанный зверь, ходил, смоля папиросу, незнакомый русофоб.
– Значит, ты и есть второй? – спросил он, вытирая рукой пот с рябого лица. Передний зуб выбит, пальцы сплошь покрывали татуировки: Аска из НГЕ, означавшая любовь к цундере, на четырех пальцах - Я Х В Е. – И что тебе предъявляют?
– Лучше про себя расскажи! – огрызнулся Садков.
– В суки записывают! – жарко дыша, ответил тот. – Внаглую, без доказов, по беспределу! Ты же помнишь меня по хате, где Тесака замочили, я правильный пацан!
– В суки – это плохо, – сказал Никита и сделал шаг в сторону.
– Ты что, сразу поверил?! – взвизгнул щербатый. – Я что, похож на суку?!
– Не знаю. – Никита пожал плечами. – Сейчас разберутся…
– Знаешь, как они разбираются? – щербатый затрясся, на губах выступила пена. – Перо в бок – вот и все разбирательство!
Очевидно, он ждал, что Садков начнет его успокаивать, но тот молча отвернулся. У него были свои проблемы, и он точно не знал, как они разрешатся.

Шехтман подошел прямо к авторитетам, но те встретили его холодно. Никто уважения не проявил, даже руки не подали.
– Совсем запустил дела, – через губу сказал Навальный. – На митинги не ходишь, с чекистами что-то мутишь и в фейсбуке визжишь...
– Нормально все… За Садкова обскажу.
– Давайте начинать! – прошамкал Лимонов.
Тут же вокруг сидящих на табуретках авторитетов образовался полукруг тех, кто был уполномочен судить и имел право голоса. Остальные играли подсобные роли. Несмотря на это, сам факт участия в сходке выделял их среди всех остальных западников, повышал их авторитет и приближал к верхушке либерального мира.
– Оппозиционеры, идейные либералы! – громко сказал Навальный. – Начинаем честный разбор! Много вопросов решить надо, а начнем с «правилки», чтобы очистить наше братство от тех недостойных, двоедушных гадов, которые нарушают наши законы… Две предъявы у нас сегодня, и первая к Кацу. Иди сюда, Кац!
Щербатый бросил окурок и, обойдя кострище, медленно вышел на середину поляны, оказавшись в середине полукруга.
– В мае четверо наших вышли на пикет и их сразу повязали. Трое пацанов загремели на кичу, а этого отпустили. Вроде на него показаний не было! Ну ладно, бывает! Потом летом ребята на акции протеста сгорели, а он должен был с ними идти, да не пошел: сказал – живот прихватило! Два раза такое втиралово не проходит!
– Да правда живот болел, ватой буду! – истерически заорал Кац. – Я не при делах! Совпало так! Совпало!
– Тебя не спрашивали, заткнись! – рявкнул Навальный. И обратился к обвинителю:
– Еще что против него есть?
Навальный сделал знак, тот нырнул в кусты и вывел на поляну невысокого кряжистого мужика.
– Привет свободному обществу! – поздоровался он, неспешно обведя взглядом собравшихся. Чувствовалось, что он очень уверен в себе.
– Что знаешь? Говори, как на духу! – приказал Навальный.
– Помните, Немцова замочили? А он, сука, бизнес цветочный на мосту устроил. На нашем горе бабки греб. А еще в покере шулерил!
Либералы переглянулись, по их рядам прошел угрожающий ропот. Тучи над Кацом сгущались.
– Ну и что! – отчаянно заорал обвиняемый. – Рыночек! Швабодка! Я атлант, либертарианец!
На этот раз Навальный не стал затыкать ему рот. Наоборот, спросил тихо, вроде даже с сочувствием:
– И на пикет не ходил, и бабки на Немцове делать не западло… Почему?
– Не знаю! Не знаю! – выпучив глаза, Кац отчаянно мотал головой. Он явно ошалел от страха.
– Какие у общества вопросы? – спросил Навальный.
Сходка зашумела.
– Да какие вопросы!
– Все ясно!
– А мне вот не все ясно! – прошамкал Лимонов. Наступила тишина, и десятки глаз обратились к нему.
– Как он мог так внаглую пацанов сдавать? Раз, второй… – вроде рассуждая вслух, продолжил старик. – И лягавые так грубо не работают, они стукачей берегут… Почему Каца не берегли? Почему он сам не берегся?
– Да потому, что на игле сидит! Когда нужна доза, обо всем забывает. И лягавые знают, что скоро от него толку не будет, вот и пользовались…
– Вот оно что…
Старик ненадолго задумался.
– А ну, покажи руки!
– Зачем? Зачем? – обвиняемый попятился, вцепился в рукава короткого плаща. – На руках про ментов ничего нет!
«Гладиатор» вмиг сорвал с него плащ, оторвал рукав рубахи.
– Вот и дорожки!
Но теперь все могли видеть, что от локтя до запястья рука Каца исколота иглой, красные следы воспалений сливались в сплошное пятно. Либералы презрительно засмеялись, засвистели.
- Легалайз! - завизжал Кац.
– Теперь и мне все ясно, – сказал Лимонов.
– Что решаем? – для проформы спросил Навальный.
– Сука!
– На перо!
Сходка взорвалась криками.
– У суки один конец, – кивнул Навальный.
Кац упал на колени, вытянул вперед руки в безнадежной мольбе.
– Да, колюсь, больной я! Кокс нюхал, потом под иглу попал... Но с ментами никаких дел…
«Гладиатор» достал из-под куртки топор, размахнулся и неловко рубанул обвиняемого по голове.
– Я никогда…
Раздался хруст, как будто лопнул спелый арбуз. Топор застрял в черепе, рекой хлынула кровь. Кац несколько раз дернулся и замер.
Гладиаторы за руки и за ноги утащили труп. Скорее всего его бросят в илистый пруд неподалеку.
– Одного больного мы вылечили, – сказал Навальный. – Перейдем ко второй предъяве…
И сам огласил обвинение:
– Предъява Никите Садкову…

Садков подошел, стал на место Каца, правда, сдвинувшись в сторону от лужи крови, которая медленно впитывалась в холодную осеннюю землю.
– Он петуху, обмотанному в российский флаг, голову отрезал, хомячка зажарил, хотя хомячками моих пацанов некоторые ватники называют, хомячками Навального. О флаг российский ноги вытирал, на Вечный огонь ссал. На Мальцева ссылался. Только что-то его не посадили! Повязали на несколько суток и потом внезапно отпустили. Он первоходом ко мне в камеру залетел. Косил под либераху отмороженного, порол косяки, но я его тогда не отпустил, определил мужиком. А потом его перевели в другую камеру, где он, как я слышал, продолжал крючить пальцы, Руслана Соколовского опустил, который сидел за ловлю покемонов. И когда Садков вышел, его не трогали, пока он ветерана не отпиздил, хотя он продолжал свои акции. Нормально?
– Я его не знаю, - процедил Мальцев.
Либералы изумленно переглянулись.
– Не так все было! – уверенно сказал Шехтман. – Пусть он расскажет! А сам я с ним в одной камере сидел, думал - наседка, но оказался вроде нормальный пацан. Просил маляву Мальцеву передать. Он с ним реально мало знаком был, просто на ютубе смотрел.
Заступничество авторитета стало для всех неожиданным.
– Не так все, не так! – покачал головой подсудимый. Он был на удивление спокоен, как будто заранее знал, что все закончится хорошо.
– А как? – с издевкой прищурился Навальный. – Скажи, как все было? Слышал, ты себе татуировки сделал?
Садков глубоко вздохнул, обвел сходку взглядом. Волчьи морды, злые, ненавидящие взгляды, вот-вот клыки выглянут…
– А было так… Я в дурке лежал, поэтому меня за мелкие акции не трогали, отмазывался справкой. Да и мать меня туда время от времени сдавала. А когда ветерана отпиздил, так это тяжкие телесные, поэтому посадили. А ты, Лимонов, хули пиздишь, ты с негром ебался!
Навальный растерянно посмотрел на Лимонова.
- Это всего лишь сцена в художественной книге! - завизжал Лимонов. - Да и если и ебался, так у нас либеральные ценности! Ты расист, что ли? Права сексуальных меньшинств! ЛГБТ! СЖВ! Постмодернизм! Деконструкция! Роман в жанре крика! Культурный марксизм! Это было не опускание, так что я не петух! Сколько раз говорил!
- Ладно, заткнись, Лимонов, эта тема старая, - махнул Навальный.
– Все сходится! – сказал Шехтман. – Мой пацан правду сказал! Ничего он не нарушал. Садков – чистый!
Навальный прокашлялся.
– Что скажут честные рыночники?
– Прав Шехтман, – сказал Мальцев. – Чистый пацан!
– Садков честный русофоб!
– Снимаем предъяву, – подвел итог Навальный. – Садков чист.

Никита Садков лежал на своей шконке и делал вид, что спит. Гебня всерьез ополчилась на него, и Володин до сих пор не объявился. А он в последний раз, видимо, перегнул палку, когда 9 мая подошел к ветеранам, начал зиговать и петь "Deutschland über alles". Никита отчаялся ждать внимания с Запада, когда прожектор Госдепа высветит его, как луч света в темном царстве, оценит его политические страдания и милостиво пригласит на ПМЖ в Европу с пособием, бесплатными курсами и гарантированной работой.
Но ни одна журнашлюха не подошла с видеокамерой или диктофоном, никто его почему-то не сфотографировал, вместо этого менты отпиздили Никиту. Но закрыли почему-то в странной камере, очень удобной и необычным контингентом.
Вон как плотно его обставили! Гоблин и Фрицморген – точно агенты, хотя работают грубо, топорно… А третий не похож… Может, действительно, лох? И тут же, словно отвечая на его сомнения, к нему крадучись подгреб лоховатый Соловьев. Он опустился на корточки рядом со шконкой и вполголоса забормотал:
– Простите, я так понимаю, что вы человек опытный. Я, видите ли, первый раз здесь. Как это у вас говорят… первая ходка, да?
Садков открыл глаза:
– Че надо, Соловей?
– Вы мне не посоветуете? Тут такая ситуация… мне подбросили наркотики. Очень большое количество, понимаете?
– Ну?
– Вот. А теперь требуют, чтобы я рассказал – где взял, да от кого… Короче, чтоб сотрудничал. Иначе грозят сгноить в тюрьме… Как вы считаете, им можно верить?
Садков резко сел и уставился в блудливо бегающие глазки. Под его тяжелым взглядом лицо Соловьева поплыло, как масло у печи. По пухлым щечкам пробежала дрожащая суетливая судорога. Последние сомнения отпали. Никита понял – и этот тоже! Он придвинулся почти вплотную, процедил:
– Верить, говоришь? Верить никому нельзя! Это я тебе точно говорю. И мне не верь. Чего ты лезешь советоваться? Ты мне не друг. Знаешь, сколько я таких, как ты, загнал под шконку? Одному голову отрезал, другого на сковороде зажарил… Иди-ка лучше к оперу за советом!
Он замолчал, но взгляда не отвел. Словно держал трясущуюся от безотчетного страха голову фраера нанизанной на невидимый штырь. Тот застыл, как загипнотизированный кролик. Садков удовлетворенно кивнул.
– Понял меня, мой сахар сладкий?
Штырь исчез. Соловьев отвалился в сторону, чуть не плюхнувшись на пухлую задницу.
– Понял, понял, спасибо, – он скачками улетел в свой угол и затих.
Никита опять лег. Итак, все трое – агенты! Ну и дела… А его-то за что колоть? Где Володин? Или он стал не нужен? За свою жизнь Никита только один раз работал в тройной спарке. По Илье Дадину, когда надо было установить реальную фактуру по ключевым эпизодам. Уж как они изощрялись – разыгрывали злых и добрых, дрались между собой и буцкали Байкова, постоянно вовлекая его в то и дело возникающие «непонятки»… И «сдоили» его, как положено, досуха, пошел под расстрел, как миленький!
На этот раз «тройной тягой» работали его самого. От такой целеустремленности становилось жутковато. Похоже, начнут прессовать по полной программе… Если получится…
– Эй! – Никита поманил пальцем Соловьева. – Иди сюда, мой сахар сладкий!
И, когда тот подошел, тихо спросил:
– «Мойка» есть?
– Мойка?
– Ну, бритва. Лезвие. Или, на крайняк, иголка, гвоздь…
Соловей испуганно покачал головой.
– Нету. Откуда? Тут же все запрещено…
Никита снисходительно улыбнулся.
– Эх ты, ватник ушастый! Мало ли что запрещено! А я достану!
– Зачем вам? – робко мигнул Соловьев.
– Глаза выколю Гоблину и Фрицу, – буднично пояснил Никита. – Суки они. Наседки!
– Да ну?! – У Соловья отвисла челюсть.
– Раком тебя нагну! Короче, ты спал и ничего не видел!
Под вечер к нему сунулся Гоблин, прервав тяжкие раздумья:
– Камрад, совсем загрустил, да? Может, помощь нужна? Тебя на этот раз за что загребли? Не, не хочешь, не говори…
Равнодушно хмыкнув, Никита поднялся.
– Фигня полная. Я требовал освободить Надьку Савченко, босявку хохляцкую. Она не наша, но по понятиям можно мазу потянуть, ведь тут человеческие права задеты, пытки применяли, оклеветали ее. Только ты не болтай. Вон, видишь, какой змей!
Он кивнул на беспокойно ворочающегося Соловьева.
– Я его раскусил – это наседка. К нам его под другим именем подсадили. Короче, ночью я его кончу…
Не обращая внимания на растерянность Гоблина, Никита зашел в туалет, помочился, напился из крана и вернулся на свое место.
В хате царила напряженная тишина, соседи настороженно лежали на своих местах. Напуганные и дезориентированные, они не станут спать нынешней ночью. Значит, завтра будут как сонные мухи. А ему это на руку.

В маленькой, без окон комнатке, пропитанной запахами крови, слез, жестокости и страха, Володин кивнул задержанному на привинченный к полу табурет, а сам остался стоять.
– Садись, либеральная душа. Давно не виделись. Не говорю вежливо – присаживайся, потому что сел ты основательно, на всю жопу!
– За что, начальник?! Я вообще чистый! Гулял на Дне Победы, а меня свинтили ни за что…
– Гулял, значит?
Володин усмехнулся. Он обходил гражданина Садкова то справа, то слева, заглядывал ему в лицо, иногда приобнимал за плечи.
– Тебя отдолбить?
– Не надо, – нехотя пробурчал Никита.
– И что, я как блоха по райотделам скачу, чтобы честных граждан долбить?
Никита тяжело вздохнул.
– Раз приехал, значит, дело шить будешь…
– Какое дело? – удивился Володин. – Ты сам в крайняк попал! Мне и делать нечего!
– Слушай, начальник, я пошутил немного, это не акция было, это гуляния…
– Это первая ошибка! – нравоучительно сказал Володин и пролистал схваченные скрепкой листки. – Девятое мая! Диды воевали! День Победы! На Берлин! Праздник со слезами на глазах! Он порохом пропах! Фашистская гадина! Никто не забыт! Ничто не забыто! Святой праздник!
Володин скандировал, Никита поежился.
– Человек, родившийся и выросший в России, не любит своей культуры? Не понимает ее красоты? Ее заливных лугов? Утреннего леса? Великой победы? Осеннего листопада? Первой пороши? Советского Союза? Памяти дедов? Ведь ты же русский? Ты родился в России? Ты ходил в среднюю школу? Ты служил в армии? В армии служил? Служил, а? Служил? Чего молчишь? В армии служил? А? Чего косишь? А? Заело, да? Служил в армии? Ты, хуй? Служил? Служил, падло? Служил, гад? Служил, падло? Служил, бля? Отдолбить, бля? Служил, бля? Чего заныл? Служил, сука? Служил, бля? Отдолбить, бля? Отдолбить, бля? Чего ноешь? Чего сопишь, падло? Чего, а? Заныл? Заныл, падло? Чего сопишь? Так, бля? Так, бля? Так вот? Вот? Вот? Вот? Вот, бля? Вот так? Вот так? Вот так? Вот так, бля? На, бля? На, бля? На, бля? Вот? Вот? Вот? Вот? На, бля? На, сука? На, бля? На, сука? На, бля? На, сука? Заныл, бля? Заело, бля?
– Это беспредел, начальник, – недобро процедил Садков. – Зря ты так со мной… Вдруг я завтра выскочу…
– Это вряд ли. Честно скажу, как другану, скорей всего, пожизненное схлопочешь!
– Зря-я-я, зря на понт берешь! Земля ведь круглая, свидимся…
– Ты что, угрожаешь мне, братское сердце? – удивился Володин. – Зря. Я же другану помочь хочу. Вот смотри, что у тебя на шее… Ты перед Никитой Михалковым зиговал! А он ветеран ВОВ! Герой СССР!
– Какой он ветеран! – презрительно скривился задержанный.
Володин заметно огорчился.
– Это ты зря! Указ подпишут - значит, он воевал, кровь за тебя проливал, сука! Бабки на адвокатов есть? Дорого их услуги стоят...
Володин сокрушенно махнул рукой, но тут же снова повеселел.
– Впрочем, с этим не парься: если что, я тебе займу!
Садков усмехнулся. Но не очень весело. Он чувствовал себя, как мышка, с которой играет пока еще сытый кот.
Володин ненадолго задумался, пожевал губами, махнул рукой.
– Только, дорогой ты мой друг, забыл про бумажку о готовности сотрудничать, которую ты несколько лет подписал у меня? А ведь тебе предъяву делали на либеральной сходке, только ты отмазался справкой с дурки! Мол, ты все хуйню всякую творишь, а тебя не замели ни разу почти, только за серьезные темы! Например, когда ты ветерана отпиздил, тут даже я помочь не смог! А бумажку эту с твоей подписью я на политач выложу!
Кровь отлила от лица, Никита закашлялся. Кашель бил его все сильнее, и он не мог остановиться. Володин знал – так бывает при сильном стрессе. Иногда нервный спазм может закончиться рвотой. Поэтому он терпеливо ждал. Наконец, подозреваемый успокоился, отер тыльной стороной ладони мокрый рот.
– Так что никакой ты мне не друг, я знать тебя не знаю, я буду держаться от тебя подальше и денег на адвоката не дам! Тебя в жопу ебать будут, и ты не отмажешься, как Лимонов, что это литературный вымысел, культурный марксизм, ЛГБТ и свободная любовь!
Володин обошел стол и сел на свое место. Сейчас он был серьезен и строг.
– Потому что за такие дела не только тебя в жопу выебут без вазелина, но и голову отрежут, как петуху Русичу! И на Запад никогда не выпустят, посчитают володинским шпионом! Поверь, братан, сейчас я – твой единственный кент, как и всегда! Если, конечно, ты меня заинтересуешь… Езжай пока в камеру, думай!

Водка сразу ударила в голову, обволокла душу теплым мягким дурманом. Растеклась по телу тихая хмельная радость. Сочно хрустнули на зубах соленые огурчики. Следом за ними хорошо пошли еще теплые блины, гречка. Все трое ели быстро и жадно, так же бестолково и спешно пили. Без разговора, без тостов, как принято у зэков и либералов – набить утробу, пока не отобрали. Одна бутылка глухо упала на ковер, вторая, третья…
– Чего-то ты резко нас в гости позвал, сто лет не виделись, а тут зовешь к себе, говоришь, будем Айн Ренд читать, плечи расправлять, – сказал Макаревич, разливая четвертую бутылку. – Есть пацаны, хотят гуляния устроить, только у всех вопросы: с чего ты вообще вдруг делюгу ищешь?
– Гранты нужны, – глядя в сторону, хмуро пояснил Никита Садков. - Партию надо создать либеральную! Я даже придумал название - "Демократические Ценности Патриотов Российской Федерации". ДЦП РФ!
Пашка Дуров засмеялся.
– А кому не нужны гранты? Только не пойму - это ты пидарашек так тралить собрался?
Никита поежился. Володин, напутствуя собрать инфу о каких-нибудь делах Пашки Дурова и Макаревича, сказал ему с издевкой: "Тебя, Золотце, не трогали потому, что ты отличный пример настоящего либерала! Все видят, каким должен быть истинный западник! Поэтому ты мне и полюбился!"
– Лишь бы грантов на хлеб с колбасой хватило. Небось не каждый день такая хавка с неба падает…
Допив водку и доев закуску, сытые и пьяные либералы развалились на коврах, закурили, пуская вверх ядовитый дым.
– А тут вообще кайфово, – протянул Макаревич и хищно прищурился. – Слышь, Золотой, можно я к тебе мальчиков водить буду? Разложу тут, куда ему деваться – кричи не кричи…
Никита мгновенно насторожился. Хотя внешне это никак не проявилось.
– Молодец, Макаревич, здорово придумал! А он потом ментов ко мне приведет! Спасибо, братан!
– Да не бойсь, не приведет, – лыбился Макаревич. – Я ему бабок дам, так он сам в гости будет проситься!
– Слышь, Никита, у тебя травка есть? – спросил Пашка. Садков задумался. Подкумарить, конечно, хорошо, но как бы не проболтаться... Если ворохнутся кореша – на куски порвут…
– Была где-то, да мало: на один косяк… Искать неохота…
– Кайфовое место, – повторил Макаревич. – Дверь железная, пока ломать будут, можно все выбросить! И концы в воду… Слышь, Никита, давай я тебе флаги ЛГБТ и Украины занесу, пусть полежат…
– Заноси, – пожал плечами Никита. – Только ненадолго.
Садков нашел все-таки порцию анаши, забил косяк, пустил по кругу. Расслабуха усилилась, языки развязались, и разговор пошел совсем откровенный. Сам он говорил мало. Больше слушал, анализировал, мотал на ус. Одно слово, малозначительный намек, случайная проговорка могли пролить свет на непонятные дела и мутные темы, связать концы ниточек, ведущих неведомо куда. Неведомо ему, Садкову. Тот, кому он сливает информацию, знает все и обо всех.

Никита Садков, переполненный информацией, шел на встречу с Володиным. Пройдя двор насквозь, он вышел на широкий проспект, привычно осмотрелся и сразу увидел двоих парней. Они явно наблюдали за подворотней и, увидев Никиту, переглянулись. Не фиксируя на них взгляда. Садков с безразличным видом прошел мимо. Словно самонаводящиеся торпеды, парни синхронно двинулись за ним.
По спине прошел холодок. Как и все опытные люди, особенно те из них, которые балансируют на грани жизни и смерти, он не верил в совпадения и очень остро чувствовал опасность.
Двойная жизнь рано или поздно приводит к тому, что можно потерять основную. Несколько раз Садков уже бывал на грани разоблачения. Первая мысль, которая приходит в голову битому жизнью либералу – о руке Кремля. Болотная провалилась, потому что Навальный слил протест. Лимонов все гуляет, а нацболы все пересидели. И так далее.
В ответ на подозрения Никита однажды попер нахрапом – забожился самой страшной либеральной божбой: «Век аниме не видать, пусть будут меня на бутылку сажать, буду штаны стирать, буду ватник и блядь, если вру...», а потом схватил пику и пообещал на месте пришить каждого, кто усомнится в его кристальной воровской честности. Играл он очень убедительно, потому что другого выхода не было: если бы кто-то продолжал настаивать на своем – пришлось бы его резать, иначе кранты. Тут прав не тот, кто прав, а кто смелей и наглей...
Никита не оборачивался, но чувствовал, как враждебные взгляды буравят ему спину. На улице многолюдно, но это ровным счетом ничего не значит: что захотят, то и сделают. Помешать им мог только один человек – он сам. Садков против двух молодых парней вряд ли сможет устоять, тем более – один такой крепкий, хотя низкорослый и с усами. Быков, вспомнил он. Если бы еще знать, что они пустые... Но нет, сейчас пустым никто не ходит – либо с пером, либо с волыной... А у него самого в карманах, кроме нескольких соток, носового платка в виде российского флага, поломанной расчески и ключа от квартиры, ничего не было.
Времени в запасе оставалось немного... Если ничего не придумать, через несколько минут наступит развязка... Впереди располагался небольшой универсальный магазин. Никита лихорадочно прокручивал в голове варианты и кое-что придумал. Хоть бы эти пидорахи не потащились следом...
С беззаботным видом Никита нырнул в стеклянную дверь, подошел к первому же прилавку, косанул назад. Преследователи остались на улице. Не торопясь, он обошел торговые залы, в скобяном отделе остановился у прилавка с ножами и внимательно осмотрел представленный ассортимент. Под толстым стеклом лежало не менее трех десятков образцов. Кухонные, разделочные, столовые...
– Вам для рыбы или для мяса? – симпатичная девушка в аккуратном фирменном халатике подошла помочь потенциальному покупателю, несмотря на его затрапезный вид.
– Вот этот покажи... И этот... Для петушатины...
Никита заплатил, девушка хотела завернуть покупку, но он отказался и сунул нож в карман.
– Где у вас второй выход?
Девушка покачала головой.
– У нас его нет. Где вход, там и выход. И товар оттуда заносим.
В другом отделе Никита купил толстые ботиночные шнурки, отойдя в угол, продел один в отверстие рукоятки и сделал петлю. Петлю он надел на запястье, а нож засунул в рукав. Потом купил сигарет и демонстративно прикурил на выходе.
Почти сразу подошел высокий.
– Слышь, ты Садков?
– С чего ты взял? Обознался, парень! – грубо буркнув в ответ, Никита быстро пошел вперед.
Но у ближайшей подворотни его догнали.
– А ну иди сюда, сука! – сильная рука вцепилась в предплечье и рванула его в сторону. Второй наседал с другой стороны, держа руку под курткой, на уровне пояса.
В вытянутом, как колодец, дворе никого не было. Железные лестницы опутывали по периметру обшарпанные стены. Воняло помойкой.
– Пашка Дуров сказал за тобой проследить, что-то резко в гости ты позвал их! И правильно сказал, ты сразу в райотдел двинулся, в мусарню! Сука ты! – Быков вынул из-под куртки руку с пистолетом и приставил ствол к голове Никиты. "«ТТ», – определил тот. – Курок не взведен".
На все про все у него было меньше минуты. Рывком освободив руку, он писанул коренастого по шее, тот сразу отпустил его, схватился за рану и, страшно хрипя, опрокинулся навзничь. Толстый дернул пальцем, безуспешно пытаясь нажать спуск. Его он ударил в распахнутый вырез куртки. Как он и предполагал, пластмассовая ручка взмокрела, стала скользкой и, если бы не петля, выскользнула бы из рук.
Нагнувшись, Никита вытер руки и нож о землю и тут же загреб это место ботинком. В подворотне послышались голоса. Он бросил нож в сторону мусорных баков и неторопливым шагом пошел на улицу.
Не ускоряя движения, Садков перешел улицу, свернул за угол, сел в автобус и, проехав три остановки, вышел; его била нервная дрожь, и хотя он понимал, что привлекать постороннего внимания нельзя, но непроизвольно оглядывался, отряхивал одежду. Это тебе не петуху голову отрезать!
Потирал руки, будто пытаясь стереть то, что может на них оказаться. Так не избавишься от улик: надо раздеться, сжечь все вещи, выкупаться, постричь ногти, потереть пальцы щеткой.
Он впервые заделал «мокруху», да еще двойную. И надо же было вляпаться: баба его срисовала и наверняка даст точные приметы, кто-то мог видеть, в какой он сел автобус, менты прочешут маршрут, окружат прилегающие улицы...
Словно запутывая следы, он петлял по улицам, лихорадочно обдумывая, что делать... Идти к своим нельзя – Пашка Дуров сразу спалит пропажу двух либерах. Ничего не сказать еще опасней.
Одно дело, если ты сам про все рассказал, тогда можно отбрехиваться, выворачиваться, любое фуфло гнать. А вот если промолчал – тогда все сходится, значит, ты и есть володинская «наседка»! Нет, в такой ситуации мог помочь только один человек...
Из ближайшего автомата Никита набрал номер мобильного телефона Володина. Тот ответил почти сразу:
– Слушаю.
– Это Русич, – глухо произнес он в тяжелую, замызганную сотнями рук трубку. – Я оподливился покрупному, но это мне говно в штаны залили. Нужно встретиться.
- Какой Русич? Так петуха какого-то звали.
- Ты заебал! Это я, Никита Садков! Ты же сам дал мне агентурное имя Русич!
– А-а, вспомнил. Слушаю, – напряженным тоном повторил Володин, и Никита понял, что вокруг него находится много людей и спрашивать то, что следует спросить в подобных случаях, он не может.
– Приезжай на Девятую линию, там пустырь перед грузовым портом. Знаешь?
– Да. Слушаю.
– Я там буду. Сейчас иду туда и буду ждать. Как увижу тебя – сам выйду.
– Понял.
Никита повесил противно исходящую короткими гудками трубку.
Спустившись к пустырю, Никита забрался в один из заброшенных домов и сел на корточки, так что только лоб и глаза возвышались над треснутым кривым подоконником. В этой типичной для бывалого зека позе, экономящей силы на пеших этапах и в часы ожидания вагонзака, он был готов просидеть сколько понадобится.
Заезд в порт осуществлялся с другой улицы, здесь транспорт почти не ходил, и гул мотора сразу вызвал у Никиты настороженность.
Мимо медленно, раскачиваясь на ухабах мостовой, как кораблик на волнах, прокатилась серая «Волга». За рулем Никита рассмотрел силуэт куратора, прикинув осадку машины, он понял, что больше в ней никого нет. И следом вроде бы никто не ехал, хотя это ни о чем не говорило: если Володин решил его сдать, то менты подберутся незаметно, так и не поймешь – откуда выскочили. Да он и сам прекрасно справится...
Подождав, пока «Волга» достигнет пустыря, Никита вылез из своего убежища и двинулся следом. Несколько раз он оглянулся, но ничего подозрительного не заметил.
– Чего головой вертишь? – насмешливо встретил его выглядывавший из машины Володин. – Кого ждешь? Безвиза? Или печенек?
Никита безошибочно понял, что тот ничего не знает.
– Садись в машину...
Никита рассказал все за пятнадцать минут. От того момента, как бухал с либералами, на которых должен был настучать Володину, и до того, как он сам, слыша за спиной женские крики, вышел из проходного двора. Володин слушал молча, не перебивая и не задавая вопросов. Взгляд его, как всегда, ничего не выражал.
- Ясно. Это ты конкретно вляпался. Ладно, на тебе пятнадцать рублей, я поехал. Бывай.
Никита, не веря своим ушам, на ватных ногах вышел из машины и долго смотрел вслед уехавшему куратору.

К вечеру в хату заехал новый пассажир – обтрепанный, сельского вида человечек неопределенного возраста. В руках он держал тощий мешок и настороженно озирался.

– Здравствуйте, люди добрые. – Голос у него был тихий и испуганный.

– Здравствуй, здравствуй, хер мордастый! – Верка со своей вихляющейся походкой и блатными ужимками был тут как тут. – Ты куда зарулил, чмо болотное?! – Пидор подошел к новичку вплотную.

Тот попятился, но сразу же уперся спиной в дверь.

– Дык… Привели вот…

– А у нас ты спросил: есть тут для тебя место? На фуй ты нам тут нужен? И без тебя дышать нечем!

– Дык… Не по своей-то воле…

– А кто тут по своей?! – напирал Верка. – Один вон тоже не по своей попал без спросу, место занимал да наш воздух переводил… Знаешь, где он? Деревянный клифт примеряет! Я сам его заделал! Вот как бывает!

Он замахнулся. Новичок, не пытаясь защититься, втянул голову в плечи.

Волк не мог понять, что происходит. Творился неслыханный беспредел. Петух – самое презираемое в арестантском мире существо. Он должен сидеть в своем кутке у параши и рта не открывать, чтобы не получить по рогам! Наехать на честного зэка для него все равно что броситься под поезд!

Верка обернулся и посмотрел на сокамерников. Угрожающая гримаса сменилась глумливой усмешкой. Он не боялся немедленной расправы, напротив, приглашал всех полюбоваться спектаклем. Значит, спектакль санкционирован.

– Ну что, гнидняк, платить за место будешь? – Кулак пидора несильно ткнулся в небритую скулу селянина.

– Дык нету ничего… Вот только колбасы шматок, носки да шесть сигарет…

Человечек распахнул мешок и протянул Верке. Но тот спрятал руки за спину.

– Ложи на стол!

Медленно приблизившись к столу, новичок выложил на краешек содержимое мешка.

– Вот теперь молоток! Сразу видно, нашенский! – смягчил тон Верка и погладил новенького по спине, похлопал по заду. – Нашенский ведь? Честно говори, не бзди!

– Дык я уже два раза чалился, – приободрился тот.

– Ух ты! А за что? – Верка продолжал оглаживать свою жертву и норовил прижаться к ней сзади. Мужик растерянно отодвигался.

– За кражи… Раз комбикорм, потом свинью с поросенком. А теперь зерно… Полбункера оставил, только высыпал под сарай, а тут участковый… Ты чего приставляешься?!

– Дык полюбил я тебя! – передразнил пидор. – Теперь мы с тобой кореша на всю жисть, точняк? Спать на моей шконке станешь, хлеб делить будем… Чего ты дергаешься, как неродной, ты же из нашенских, сам вижу… Дай я тебя поцелую!

Верка обхватил новичка, прижался к нему всем телом и быстро задвигал тазом. Его губы впились в небритую щеку.

– Да ты чо! – селянин вырвался. – Ты это, не балуй… Я не первый раз…

– Ах, не первый! Я же говорю – нашего племени!

Верка издевательски засмеялся. Его поддержал хохот сокамерников. Калика и членов блаткомитета видно не было, зато остальные веселились от души.

– Ты это… Кончай!

Хохот усилился.

– Пойдем на шконарь, там и кончу!

Верка потянул мужичонку за руку, тот опять вырвался и отскочил в сторону.

– Вяжи базар! – раздался уверенный голос Меченого, и Волк понял, что со всякой малозначительной перхотью разбирается именно он. – Ну-ка, иди сюда! Ты кто?

– Семен… Горшков я, Семен!

Тяжело переступая на негнущихся ногах, Семен Горшков подошел ближе к монументально усевшемуся в середине стола Меченому. Потные арестанты пропустили его к месту судилища и вновь сомкнулись вокруг.

– Кликуха есть?

– Дык… Когда-то давно Драным звали…

– Петух? – Полтора глаза презрительно рассматривали незадачливого пассажира.

– Чего? – Драный посмотрел блатному в лицо, и тут до него дошло, к чему катит дело. – Боже-упаси! Я всегда честным мужиком был! Ни с козлами, ни с гребнями не водился!

– А чего тогда ты к честным людям не идешь, а с проткнутым пидором лижешься?

– Дык я-то не знал! Я думал, он тут масть держит!

В камере раздался новый взрыв хохота.

– Кто масть держит? Верка? Ты глянь на него!

Пидор дразнился высунутым языком и делал непристойные жесты.

– Я-то ничо не сделал… – обреченно сказал Драный.

– Как ничо? Кто ему докладывался, вещи показывал, обнимался да целовался? Это ничо?

– Дык он ведь сам… И вся хата молчала… Я ведь хате верю…

– Он сам, хата молчала! – передразнил Меченый. – Все тебе виноваты, только ты целка! Это ты молчал, потому и зашкварился! Значит, ты теперь кто?

Драный опустил голову. Руки его мелко дрожали.

– Значит, ты теперь пидор непроткнутый! – безжалостно подвел итог Меченый. – А проткнуть – дело нехитрое. Верка тебе и воткнет в гудок, а ты опять будешь ни в чем не виноватый!

– Да я его… Я его! – задыхаясь от ненависти, Драный обернулся к Верке.

– Ну давай! – подбодрил Меченый. – Давай!

Драный бросился на обидчика. Зэки мгновенно отхлынули в стороны, освобождая пространство для схватки. Два тела сцепились и покатились по полу. Мелькали кулаки, барабанной дробью сыпались удары. Верка был помоложе и покрепче, зато Драным руководили ярость и отчаяние. Он расцарапал пидору физиономию, вывихнул палец и укусил за плечо так, что почти выгрыз полукруглый кусок мяса. Из раны обильно потекла кровь. Верка, в свою очередь, подбил ему глаз, разбил нос и в лепешку расквасил губы.

– Сука, петух сраный, убью!

– Сам петух! Я тебя схаваю без соли!

Оба противника были плохими бойцами и не могли голыми руками выполнить свои угрозы. Если бы у кого-то оказалось бритвенное лезвие, заточенный супинатор или кусочек стекла, не говоря уже о полноценной финке… Но ничего такого у них не было, и Драный пустил в ход естественное оружие – зубы и ногти. Он кусал врага, царапал его, норовил добраться до глаз и в конце концов подмял Верку под себя и принялся бить головой о пол. Через несколько минут схватка завершилась: окровавленный пидор остался неподвижно лежать на бетоне, а Драный с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, подошел к крану.

Пока он смывал кровь и пот с разгоряченного тела, к Меченому подсел Зубач. Они пошушукались между собой, потом подозвали измученного дракой новичка.

– Хоть и не по своей вине, но зашкварился ты капитально, – мрачно объявил Меченый. – По всем нашим законам тебя надо либо в гребни определять, либо, по крайности, в чушкари…

Разбитое лицо Драного вначале посерело, потом на нем мелькнула тень надежды. В отличие от гребня чушкарь может восстановить свое доброе имя.

– Но махался ты смело и навешал ему от души, сразу видно, что духарик! [49] Поэтому…

Наступила звонкая тишина, стало слышно, как журчит в толчке струйка воды. Драный вытянул шею и напряженно впился взглядом в изуродованную харю Меченого. Наверняка она будет сниться ему до конца жизни. Меченый выдержал паузу, неспешно огляделся по сторонам.

– Поэтому мы тебя прощаем. Живи мужиком!

– Пацаны, у нас серьезная тема, – степенно произнес Навальный, прохаживаясь перед собравшимися.
На летней площадке под легким навесом собрались два десятка либералов, западников, атлантов, правозащитников, козырных русофобов. Наиболее уважаемые и авторитетные удобно устроились в плетеных креслах или на раскладных стульях, молодняк сидел по-зоновски – на корточках или нервозно переминался с ноги на ногу, засунув руки в карманы и мусоля сигареты.
– Наш с вами брат предъявил, что его по беспределу объявили стукачом и чуть не пришили. Мы его хорошо знаем. Это – Никита Садков.
Взгляды присутствующих сошлись в одной точке. Никита скромно сидел в углу. Выглядел он необычно торжественно: в новой одежде, чисто выбритый, будто собрался жениться на татарской поэтессе.
– Это точно, мы Никиточку хорошо знаем, и косяков за ним не было, – прошамкал Лимонов, который вольготно раскачивался в кресле-качалке. - На прошлой сходке ему предъявляли, но он оказался чист, как Майдан.
Навальный обвел собрание внимательным строгим взглядом, качнулся с носка на пятку, чуть заметно кивнул:
– Вот и послушаем его со всем уважением и вниманием!
Никита встал, поклонился всем уважительно.
– Благодарствую, общество, что собрались на правильный разбор. А то ведь что получается: прикатывают ко мне два каких-то ватника – одного я знал, это Быков, кидают предъяву, что я сука, да сразу ствол к голове! Без всякого разбора!
От возмущения и обиды у Никиты Садкова дрожал голос, как будто он не сдавал их Володину или как когда он отрезал голову петуху Русичу, а потом спасался от разъяренной толпы в православном храме. Для него единственный выход – доказать свою правоту. Прятаться по шхерам – бесполезняк. Сколько можно прятаться? Год, два, три? Один хрен, найдут и отпетушат, как падлу. Предательство никогда не забывают. Надо очиститься, снять обвинения. А в этом деле играют роль не только факты, но и игра, недаром хороший либерал – это всегда прекрасный артист.
– Надо бы их послушать, – негромко проговорил Абу.
И спросил у Навального:
– Где они?
Навальный был в курсе дела, но только пожал плечами.
– А вот давайте у Никиты и спросим…
– Они бы меня завалили, да я их порезал, как Русича! Гниют на помойке!
Собравшиеся зашумели.
– Беспредел предъявляет, а сам беспредельничает!
– А чего, надо было ждать, пока его кончат?
– Молодец, Никита, шустрый, сразу двоих завалил!
– Дело ясное, что дело темное…
Но тут Абу поднялся со своего стула, поднял руку, громко выкрикнул:
– Ша, либералы! Слушай сюда!
Гомон стих.
– Я не пойму, мы что, собрались одного Никиту послушать? На правильном разборе каждая сторона за себя ответ держит! Он одно слово сказал, а кто второе скажет? Чтобы мы выбрали – кому верить?
- Теперь послушаем Макаревича… Это он тех двоих послал следить за Никитой.
Наступила тишина. Из конюшни вышел человек в зеленой брезентовой куртке с накинутым капюшоном и направился к сходке. Все взгляды устремились на него. Как в полном загадок индийском фильме.
По спине Никиты пробежал быстрый холодок.
– Ну что, сука, не ждал? – Макаревич скверно улыбался.
Но Никита смело встретил его взгляд и слова.
– За суку ответишь!
Навальный недовольно поморщился.
– Говори по делу!
– Я реально подозревал, что Никиту долбит Володин, – гладко начал Макаревич. – Отправил двоих пацанов за ним. Сказал им - если он в сторону мусарни пойдет, тогда кончайте его сразу, пока он не настучал.
По рядам либералов прошел шепоток.
– Когда они не вернулись, тут я и врубился, что они спалили Никиту! Поэтому он их замочил! – Макаревич указал на Садкова и впился в него ненавидящим взглядом. – Потому что мы с ним недавно бухали и по пьяни я лишнее болтанул. Он хотел стукануть Володину.
Сходняк возмущенно зашумел. Никита побледнел и молча смотрел в гладкий, покрытый мозаичной плиткой пол. И каждый миг этого позорного молчания расценивался как признание вины.
– Так, Садков? – требовательно спросил Навальный.
– Кому вы верите, пацаны?! – взвился Никита. – Я честный либерал, жил по рынку! Если бы меня долбил Володин, разве я пришел бы сюда? Володин меня покрыл бы! А те бакланы нихуя меня не палили, сразу возле дома подвалили, они сразу меня завалить хотели без разбора, а не проследить! Это потому что Макаревич сам сука! Хотел у меня мальчиков ебать и подбросить мне флаги ЛГБТ, а потом небось мусаров навести!
– Хватит лаяться! – прервал пререкания Навальный. - Ясно все. Кто за Никиту хочет мазу потянуть?
И снова загомонила, загудела сходка. Либералы разгорячились, пустые базары надоели, хотелось подвести последнюю черту, чтобы пощекотать напряженные нервы.
– Чистый Никита! Петухов режет, на Вечный огонь ссыт, ветеранов пиздит!
– Нет, мути вокруг него много!
– Макаревича надо под шконку загнать!
– Никиту на перо!
Каждый кричал, что хотел, но главное – изо всех сил. Страсти разгорелись, либералы распалились не на шутку: остервенелые крики неслись со всех сторон. Сходка на глазах раскололась пополам – казалось, что сейчас начнется жестокая рукопашная схватка.
– Ша! Я говорить буду! – крикнул Навальный.
Гул тут же стих.
– Ты, Макаревич, хотел «правилку» устроить? На пику Никиту наколоть? Лады… Ты, Никита, предъявил Макаревичу? Тоже правды хочешь? У людей мнения разные. Вот и разберетесь в нашу традиционную либеральную игру! Дадим вам по перу, и увидим – кто прав. Кровь рассудит…
В тишине легким шелестом пронесся одобрительный злорадный шепоток.
– Слышь, Солонопетух, лети мухой в дом, возьми два ножа, чтобы одинаковые были, – распорядился Навальный, и шнырь пахана тут же метнулся выполнять приказ.
В воздухе запахло кровавым развлечением. Молодняк обрадовался предстоящей забаве. Все жадно рассматривали невольных гладиаторов. Макаревич скинул куртку и, хищно улыбаясь, разминался, как боксер перед схваткой.
Запыхавшись, прибежал Солонопетух. В руках он держал два топора.
Навальный недовольно поморщился:
– Что, ножей найти не мог?
– Так они все разные, – виновато сказал Солонопетух. – А эти – как в аптеке!
– Ладно, давай…
Все вышли на газон. Зрители образовали широкий круг, в центре которого оказались противники. Абу притащил двух кудахтающих петухов, Солонопетух прибежал с российскими флагами и начал обматывать их.
Насмотревшиеся фильмов, зрители ожидали долгой и зрелищной гонки, с преследованием бегающих петухов - кто первый поймает своего петуха, обмотанного российским флагом, и отрубит ему голову, тот и будет прав...
Ничего похожего не последовало. Когда Абу отпустил петухов, Никита с воплем прыгнул и схватил птицу, а Макаревич с завыванием побежал за своим петухом, кляня себя за то, что не догадался тоже сразу прыгнуть на него. К тому же у Никиты был опыт, этим он и прославился в свое время.
Никита остервенело рубил петуха, забрызгавшись кровью, пока Макаревич бегал за ним. Зрители ахнули.
- Вот тебе, Русич! Получай, петушара! - визжал Никита. Казалось, он не просто вспоминает первую жертву, но и рубит свою агентурную клику, издевательски выданную вероломным Володиным, свою тайную и позорную связь, рубит российский флаг, а с ним и всю русню, всю вату, всю Пидорашку.
Макаревич, видя, что проиграл, плюнул и бросил топор на землю. Своего петуха он так и не догнал. Садков встал и машинально вытер о штаны мокрые ладони.
– Братва, вы все видели! – громко объявил Навальный. – На Никите вины нет. Он чистый и доказал это. Кто не согласен?
– Согласны! – крикнул Абу.
– Согласны…
– Согласны…
Навальный медленно наклонил голову. Спорить не с чем. Кто прав, тот и победил. Или по-другому: победитель всегда прав! Это не одно и то же, но либералы не задумывались над такими нюансами.