Психологи используют термин «социализация» для обозначения процесса, посредством которого дети приучаются думать и действовать, как того требует общество. О какой-то личности можно сказать, что она хорошо социализирована, если она верит и подчиняется нравственным нормам своего общества и с готовностью приспосабливается к нему в качестве функционального элемента. Утверждение, что многие леваки сверхсоциализированы, звучит абсурдно, так как левак расценивается бунтарём. Тем не менее, эта точка зрения может быть защищена. Многие леваки вовсе не такие бунтари, как им кажется.
Нравственные нормы нашего общества настолько требовательны, что никто не может думать, чувствовать и действовать полностью в соответствии с моралью. Например, нам не ставится в обязанность ненавидеть кого бы то ни было, хотя чуть ли ни каждый из нас в тот или иной момент кого-то да ненавидит, признаётся ли он в этом самому себе или нет. Некоторые люди настолько сильно социализированы, что, пытаясь думать, чувствовать и действовать в соответствии с моралью, возлагают на себя непосильное бремя. Для того, чтобы избежать чувства вины, они вынуждены постоянно обманывать себя относительно своих мотивов и находить моральное объяснение чувствам и действиям, происхождение которых в действительности не имеет никакого отношения к морали. Для описания таких людей мы используем термин “сверхсоциализированный”
Левак сверхсоциализированного типа пытается отделаться от своего психологического поводка и утвердить свою независимость бунтарством. Но обычно он недостаточно силён, чтобы бунтовать против главных ценностей общества. Вообще говоря, цели сегодняшних леваков НЕ состоят в конфликте с общепринятой моралью. Наоборот, левые принимают распространённую моральную норму, усваивают её как свою собственную и затем обвиняют социальный мейнстрим в нарушении этого принципа. Примеры: расовое равенство, равенство полов, помощь малоимущим, мир вместо войны, ненасильственность, свобода выражения, хорошее отношение к животным. По существу, долг личности — служить обществу, долг общества — проявлять заботу о личности. Но всё это вот уже долгое время является глубоко укоренившимися ценностями нашего общества (или по крайней мере его среднего и высшего классов[11]). Эти ценности явно или косвенно выражаются или подразумеваются в большинстве материалов, предлагаемых нам мейнстримными СМИ и системой образования. Леваки, особенно сверхсоциализированного типа, обычно не бунтуют против этих принципов, но оправдывают свою враждебность к обществу, обвиняя его (с определённой долей истины), что оно не живёт согласно этим принципам.
Некоторые сверхсоциализованные леваки применением физического насилия зашли слишком далеко в отношении бунта против одного из самых важных принципов современного общества. По их собственному мнению насилие для них — форма «освобождения». Другими словами, совершением насилия они прорываются через психологические ограничения, которые были взращены в них. Так как они сверхсоциализированы, эти препятствия ограничивают их в гораздо большей степени, чем других; отсюда и их потребность в освобождении. Но обычно они оправдывают своё бунтарство в терминах мейнстримных ценностей. Если они прибегают к насилию, они заявляют о своей борьбе против расизма или чего-то подобного.

В случае, если машинам будет позволено самим принимать решения, мы не можем сделать никаких предположений в отношении последствий, потому что невозможно догадаться, как такие машины будут себя вести. Мы лишь укажем, что судьба человеческой расы окажется отданной на милость машин. Можно привести доводы, что человеческая раса никогда не будет настолько безрассудной, чтобы отдать им всю власть. Но мы не будем предполагать ни того, что человеческая раса не передаст добровольно власть машинам, ни того, что они своевольно захватят её. Что мы предположим, так это то, что человеческая раса может легко позволить себе втянуться в такую зависимость от машин, что у неё практически не будет никакого выбора, кроме как принимать все их решения. Так как общество и все проблемы, с которым оно сталкивается, становится всё более и более сложным, а машины становятся всё более и более разумными, люди позволят им принимать большинство решений за них, просто потому, что решения, принятые машинами, принесут лучший результат, чем принятые людьми. В конце концов дело может вступить в такую стадию, что решения, необходимые для сохранения работоспособности системы, будут настолько сложными, что люди окажутся просто неспособными благоразумно разрешить их. На этой стадии фактически будут управлять машины. Люди же просто не смогут выключить их, потому что они будут уже настолько зависеть от них, что их отключение будет равносильно самоубийству.
С другой стороны, вполне возможно, что контроль людей над машинами сохранится. В этом случае средний человек будет контролировать лишь определённые принадлежащие лично ему машины, вроде автомобиля или персонального компьютера, а крупными системами машин будет управлять крайне малочисленная элита, прямо как сегодня, но с двумя отличиями. В результате усовершенствованной техники элита будет иметь гораздо больший контроль над массами; и так как необходимость в человеческой работе отпадёт, население окажется чрезмерно избыточным, оно станет бесполезной нагрузкой для системы. Если элита будет жестокой, она может решить просто ликвидировать большую часть человечества. Если гуманной, она может использовать пропаганду или другие психологические или биологические методики для снижения уровня рождаемости до тех пор, пока большая часть населения не вымрет, оставив ей весь мир. Или, если элита будет состоять из мягкосердечных либералов, они могут решить играть роль добрых пастырей по отношению к остальной человеческой расе. Они будут заботиться о том, чтобы физические нужды каждого были удовлетворены, чтобы все дети вырастали в условиях психологической гигиены, чтобы у каждого было какое-нибудь полезное хобби — с целью держать его занятым, и чтобы любой, кто окажется чем-то неудовлетворённым, подвергался «лечению» — с целью исцеления его «проблемы». Естественно, жизнь будет настолько бессмысленной, что людей придётся психологически или биологически переконструировать: либо для того, чтобы устранить у них потребность в процессе власти, либо для того, чтобы принудить их «сублимировать» её в какое-нибудь безобидное хобби. Переконструированные человеческие существа могут быть счастливы в таком обществе, но, несомненно, они не будут свободны. Они будут понижены до статуса домашних животных.

>>4526

>Сралинистов столько

Зверства Сталина сильно преувеличены (с)?

«…Шёл 1951 год и Харьков был охвачен очередной волной арестов. На этот раз врагами были объявлены врачи, евреи, врачи-евреи, евреи- не врачи, врачи- не евреи, впрочем, какая разница, кто враги, главное, чтобы они всегда были. Папа работал старшим инженером Гипроавиапрома. Он знал, что не сегодня-завтра будет арестован. Моя мудрая мама сказала: «Лёва, мы поедем в Магадан. Там сейчас идёт набор добровольцев по комсомольским путёвкам. Только так мы спасёмся: дальше Магадана уже не вышлют.»

Проехав через всю страну на поезде, мы наконец добрались до Находки, из которой тогда в Магадан можно было попасть только на корабле. Мы сидели в ожидании корабля, когда я увидела толпу политзэков: они тоже ждали отправки в Магадан. Если бы вы видели этих людей! Точнее то, что от них осталось. Рваные лохмотья вместо одежды, болтающиеся на скелетах, обтянутых пергаментной кожей.

Я запомнила глаза одного парня: они были чёрного цвета. Знаете, такие две чёрные бездонные дыры на лице у человека, который знает, что обречён. Знает, что его отправляют в преисподнюю. А вокруг этих людей- охранники с собаками. Как будто кто-то из этих доходяг мог сбежать: они еле дышали. А потом подъехал подъёмный кран и опустил рыболовный невод-сети и охранники с собаками стали загонять этих бедолаг прямо в невод! Люди в неводе бились, взбирались друг на друга, хватались окровавленными пальцами за края невода, пока кран поднимал его в воздух.

А потом кран подвёл невод к кораблю и стал вытряхивать этих людей на палубу, как рыбу-треску. И люди падали и летели, падали и летели, как падают и летят щепки, когда рубят лес. Мне стало страшно, и мама прижала моё лицо к своему телу и долго так держала меня, чтобы я не видела этого ужаса, a сама плакала так сильно, что слёзы катились ей прямо в рот, и она не успевала их глотать, и я боялась, что мама захлебнётся от горя. В Магадане папу назначили начальником отдела, который занимался проектированием аэропортов на Чукотке.

На работу в отдел он брал бывших политзэков, которых арестовывали ещё в 35-37-ом и которые к тому времени уже отсидели свои сроки и были отправлены на вечное поселение.

Брать на квалифицированную работу их запрещали и папа хитрил, как мог. Ну и, конечно, на папу написали донос: принимает мол на работу врагов народа.

Его арестовали. Привели его в местный участок и посадили в камеру. Он просидел в этой камере целый день. Ночью он, конечно, не спал, а наутро дверь камеры открыл охранник и говорит: «Собирай вещи, мужик, и иди домой. И считай, что мы тебя сюда даже не вызывали!» Папа остолбенел: «Как это: «иди домой»? А что со мной потом будет, если вы мне ещё и побег пришьёте?» Но охранник стоял на своём: «Мужик, беги домой, говорю, там всё и узнаешь!»

Папа забрал свой узелок с тёплыми вещами и пошёл пешком домой. Мама открыла ему дверь и тут же повисла у него на шее. Я слышала, как она радостно зашептала ему в ухо: «Его больше нет, Лёвочка! Его больше нет!» И папа сразу всё понял. И они с мамой долго плакали и обнимали друг друга. И никогда я не видела в своей жизни счастливее людей, чем мои папа с мамой в тот день 6 марта 1953 года».