>>58832

>А теперь смотри сюда, тупая чурка.

170 лет коммунистическому движению, 120 лет создания первой в Российской империи партии радикальных модернизаторов – рабочей социал-демократической (автор первой редакции программы – Петр Струве), 100 лет началу Красного террора и истерического культа раненого Ленина ("воскресающего бога-императора"), 90 лет – Шахтинскому делу (начало Сталинского "антиинтеллигентского" террора) и 82 года - Первосу Московскому процессу (расстрел Зиновьева и Каменева), с которого началась сталинская резня "ленинской гвардии" - все это вехи, логически следующие одна из другой.

О различии между "красным" и сталинским террором кратко, но очень точно сказано в микроэссе известного историка революционного движения и правозащитника Александра Валерьевича Скобова.

Но я хочу развернуть рассуждения о различие между Сталиным и Лениным в другую плоскость. По моему убеждению, Сталин действительно был до определенного предела, а именно до начала антиноменклатурного террора, "Лениным сегодня". Точно также, как и Пыня до дела ЮКОСа, ареста Алексея Пичугина и Платона Лебедева (как раз – 15 лет исполнилось) - был "Ельциным сегодня".

Точно также, как финансовые, политические и юридические реформы Грефа, Козака, Кудрина и Улюкаева были доведением до успешного завершения того, что не успел или не смог сделать Ельцин, так и сталинская политика 1928-36 была победоносным завершением тоталитарного контрнаступления, начатого после вынужденного компромисса с реальностью группы Ленина-Бухарина зимой 1921 года.

Говоря о катастрофических последствиях непродуманных реформ (как повод – призывы к национализации "несправедливо приватизированного"), я периодически приводил в пример коллапс НЭПа.

Та эсеровская аграрная программа социализации земли (земля – тем, кто ее обрабатывает, и помощь и защита государства беднейшим домохозяйствам), которая часто давала такие прекрасные результаты при ликвидации феодализма, российское (не общесоветское) народное хозяйство поставила во второй половине 20-х годов на грань краха.

Дело в том, что все аграрные реформы до этого и после этого проводились в достаточно модернизированном и рыночном обществе (даже при "реальном социализме" как было при ликвидации колхозов в Польше и Венгрии в 1956 году).

Крестьянским домохозяйствам были остро нужны деньги, и они из всех сил наращивали товарное производство зерна, молока, масла, мяса, овощей, фруктов, шерсти, хлопка, льна.

А российский крестьянин, удвоивший свой надел в результате "черного передела" осени 1917 года и приученный многолетним военным бытом к максимальному упрощению образа жизни, стал снижать производство до уровня обеспечения довольно архаического уровня жизни.

Тем более, что победившие большевики обеспечили ему бесплатное лечение и бесплатное начальное образование для детей. Одежды – домотканые и выменянные на продукты у горожан в лихие годы… Каждая железка перековывалась на гвозди…

Произошла сверхмассовая архаизация жизни десятков миллионов, стихийно вернувшихся почти в "первобытный коммунизм".

Пытаясь заставить российских крестьян продавать зерно, ввели "ножницы цен" - высокие косвенные налоги на промизделия.
В результате, вместо обычной благодарности давшей землю революционной партии (в данном случае – большевикам), получили глухую злобу села на город, на коммунистов.

Дальше у коммунистов был выбор – уничтожить это село или дождаться, когда через механизмы местных Советов, оправившаяся от испуга Красного террора, эта деревня проторит дорогу к власти, возьмет ее в союзе со "старой интеллигенцией" и покончит с коммунистическим экспериментом.

Какой ответ был выбран – известно. Сперва "вредительскими" процессами парализовали страхом техническую интеллигенцию, а потом коллективизацией и Голодомором – уничтожили "старое село", создали огромные трудовые армии зэков-рабов (ЗК – первоначально – Заключенный Каналармеец).

Сейчас временно откатимся в 19 век.

Марксисты изначально были радикальными модернизаторами.
Любая архаика и традиционализм были их врагами и подлежали ликвидации.
Никакого умиления патриархальной буколикой, которую хотели спасать те, кого сейчас назвали бы левыми популистами.

И вот в начале 90-х годов 19 века монополизировавшие российское левое направление народовольцы, которые были сторонниками "особого" социалистического пути – без разрушения общины урбанизацией и индустриализацией, но ее мирного врастания в социализм, вдруг осознали, что какие-то буквально "новые левые" как раз мечтают о как можно более быстром крахе любезной их сердцу общины - и пролетаризации деревни.

Это как 85 лет спустя сторонники горбачевского "истинного социализма" вдруг поняли, что их успешной борьбой со сталинистами воспользовались поклонники "дикого капитализма".

Сеча между народовольцами и социал-демократами тогда по ярости не уступала полемике между сторонниками Явлинского и Гайдара в начале уже нашего столетия.
И ровно по той же причине.

Однако, надо отдать им должное – отмежевавшись, умели и объединяться: в 1904 и эсеры, и расколовшиеся большевики, и меньшевики, и отколовшийся Бунд (Союз), понявший, что даже на культурную автономию внутри партии они не могут рассчитывать, сплотились против самодержавия и поссорились (Ленин старательно поссорил) только через 13 лет. А Бунд – перед лицом людоедского антисемитизма противников большевиков – в 1918 влился в ВКП(б).

Социал-демократы (потом - большевики) не только были радикальными модернизаторами, они правильно предвидели, что архаизация, к которой приведёт эсэровская социализация земли – губительна.

Поэтому они предлагали национализацию, но без перерезки конфискованной земли, а создание в бывших поместьях того, что потом стало совхозами – поддерживаемыми государством и подчиненные местным властям (муниципализация) образцовыми оснащенными хозяйствами, которые добровольно втянут в себя единоличников.

Это сверхускоренно должно было повторить многовековой путь закрепощения западных крестьян, когда свободные общинники считали за благо стать вассалами владетельного сеньора, обеспечивающего и защиту, и поддержку в голодный год.

Таким путем социал-демократы рассчитывали преодолеть проблему отсутствия товарности крестьянских домохозяйств.

Итак, мы видим, что ленинцы рассчитывали отчасти повторить (завершить) то, что было сделано при крестьянской реформе марта 1861 года, когда крепостные были не освобождены, а, строго говоря, национализированы и "переданы в траст" общинам, получившим фискально-полицейские полномочия, но и некоторые демократические свободы.

Ленин, как известно, дважды был вынужден уступить ненавистному ему с младых ногтей "народничеству" (полемическую войну он вел с ними с 23 лет): 101 год назад, когда для получения солдатских (т.е. крестьянских) голосов в Советах, он взял эсеровскую программу за основу своего "Декрета о земле", и через три с половиной года, когда, столкнувшись с настоящей Крестьянской войной, пошел на НЭП, т.е. в социально-экономической сфере был вынужден реализовывать программы разгромленных им меньшевиков и правых эсеров.

И только Сталин смог вернуться к первоосновам ленинских представлений о цели аграрных преобразований и о необходимости взрывной технологической модернизации Российской империи.

"Американская деловитость – это та неукротимая сила, которая не знает и не признает преград, которая размывает своей деловитой настойчивостью все и всякие препятствия, которая не может не довести до конца раз начатое дело, если это даже небольшое дело, и без которой немыслима серьезная строительная работа <…> Соединение русского революционного размаха с американской деловитостью – в этом суть ленинизма в партийной и государственной работе" (И. Сталин, "Основы ленинизма", 1924).

Позавчера принял участие в замечательном театрализованном действе, посвященном столетию постановления СНК о красном терроре. Низкий поклон организовавшему это действо руководителю Интерьерного театра Николаю Беляку.

По ходу поучаствовал в нескольких интересных дискуссиях. Совершенно неожиданным для меня было мнение высказанное моим старым товарищем по антисоветскому подполью. То есть неожиданным для меня было не само мнение – я с ним давно знаком – а то, кто его высказал. Заключается оно в том, что не стоит акцентировать внимание на роли Ленина в красном терроре первых лет "советской власти". Это травмирует чувства тех, для кого "советский проект" не сводится к террору, насилию и жестокости. Кто видит в нем некий светлый замысел. Если не задевать их кумира, их легче подвинуть к осознанию пагубности террора и насилия как таковых.

О "неоднозначности" большевистского проекта и предвзятости его критиков, о необходимости "разводить" Ленина и Сталина я слышал и от некоторых других своих собеседников. Честно говоря, мне казалось, что историю с противопоставлением хорошего Ленина плохому Сталину мы уже проехали. Ну что же, придется начинать всё с начала. На колу мочало.

Я сам, будучи убежденным коммунистом (не большевиком, конечно, а левым эсером), всегда считал "советский проект" неоднозначным. Видел его генеалогическую связь с общеевропейской левой освободительной традицией. Я также считал и считаю, что существует огромная разница между Лениным и Сталиным. Поскольку всегда есть разница между революцией и контрреволюцией. Но для меня также очевидно, что контрреволюция Сталина была заложена в революции Ленина.

Контрреволюция Сталина с неизбежностью выросла из того, что сердцем своей революции Ленин сделал насилие. Сделал ставку на разнуздание самой архаической жестокости, которая и перечеркнула все революционно-романтические порывы к "новому обществу" и "новым отношениям между людьми". Невозможно построить "новые отношения между людьми" на фундаменте из самых диких зверств. Так устроен мир.

Вне всякого сомнения, Ленин был мотором красного террора первых месяцев и лет "советской власти". И всей мощью своей политической воли подталкивал к нему своих соратников, которых европейское воспитание все-таки заставляло колебаться. Затушевывать это – грешить против исторической истины, забывая, что никакой обман в итоге не пойдет во благо. Так тоже устроен мир.

Да и где эти гипотетические поклонники Ленина? Мы не заметили, как их стало исчезающе мало. Остались разве что мои друзья-леваки (но они, в отличие от мистиков-сталинистов, люди вполне рационалистического менталитета и во всяком деликатничанье не нуждаются). Для подавляющего большинства нынешних поклонников "советского проекта" единственной значимой фигурой остался Сталин. Ленин же для них – не более чем "предтеча Сталина" или "подставка для Сталина". И это – исторический приговор Ленину. Это исторический приговор "неоднозначному" советскому проекту. Вот что от него осталось, когда "снег растаял".

Обсуждать "неоднозначность" советского проекта можно лишь после однозначной оценки красного террора как мерзости. После признания, что причина твоего зверства – не века угнетения и годы "мировой бойни", а исключительно твое собственное зверство. Кстати, люди, раскрутившие маховик красного террора, в подавляющем большинстве сами в окопах Галиции вшей не кормили. Пересидели это дело в лучшем случае в царских ссылках, а то и в эмигрантских кафэ.

И вот после этого я готов обсудить вопрос, не возникает ли у "антисоветского лагеря" своя историческая аберрация при взгляде на красный террор из нашего далека? Насколько верен ставший ныне догматом тезис о том, что массовый террор изначально замышлялся большевиками как инструмент "социальной инженерии" (или "социальной хирургии")? Что это было развитием идей Робеспьера – в добродетельной республике нет места недобродетельным гражданам, а задача террора – очистить общество от "недобродетельных граждан"?

Большевистские лидеры наговорили и написали массу самых устрашающих вещей на эту тему. Про то, что "не ведем войну против отдельных личностей, а против классов". Сейчас все эти цитаты аккуратно собраны, подколоты и подшиты. Но до сих пор никто не пытался исследовать вопрос, в какой мере эта риторика соответствовала практике красного террора?

Я хочу поставить вопрос так: какой процент жертв "административных расстрелов" ЧК палачи убили с осознаваемой ими целью "социальной селекции", а не потому, что имели к ним какие-то персональные претензии, действительные или мнимые? Например, "в кабаке пьяный ругал советскую власть"? Даже массовые расстрелы заведомо ни в чем не виноватых заложников не имели целью "социальную селекцию" и прочую "перестройку общества". Они имели ровно ту же цель, какую имеет любой террор любой расцветки: устрашение потенциального противника.

Разумеется, какое-то количество "функционеров красного террора" могло мыслить категориями "социальной инженерии". Но насколько подобная мотивация реально повлияла на чудовищные масштабы красного террора? И я позволю себе выдвинуть научную гипотезу: теорию о терроре как инструменте перестройки общества и человека большевики придумали по ходу дела. Поскольку чувствовали шаткость оправдания своих действий "пределами необходимой самообороны".

Александр Скобов