>>35117 (OP) Свои.
Олег Кашин в новогоднем тосте объясняет, с какого он крюинга.

Сокурсник обновил в фейсбуке фотографию профиля, и я теперь смотрю на него — вот он сфотографировался на телефон где-то в рождественском Амстердаме, вчера или позавчера. На нем темно-синяя шерстяная куртка «Аберкромби» и темно-синие же кожаные кроссовки «Нью бэлэнс». Мы не виделись двенадцать лет, и мы не сговаривались, но два года назад я тоже купил такую же куртку той же марки, а полтора года назад — точно такие же кроссовки. Мы вместе учились на морских штурманов, и, видимо, наши лекторы по навигации и по мореходной астрономии где-то между строк, двадцать пятым кадром научили нас, как надо одеваться. Мы не сговаривались, а теперь я смотрю на него, а он одет точно как я.

В этой куртке и в этих кроссовках я ехал на маршрутке из Киева в Симферополь в последнюю ночь февраля. Симферопольский аэропорт заняли «вежливые люди», пассажиры симферопольского рейса в Борисполе разделились — кто-то стал укладываться спать прямо в зале ожидания, кто-то пошел к автобусам, чтобы ехать ночевать в Киев, домой или в гости, а кому кровь из носа надо в Крым и у кого есть на это деньги — тех перехватили маршруточники. За проезд сто долларов в любой валюте (я платил швейцарскими франками, и водитель украинец их принял) — нормальные деньги для бедной страны, и в маршрутку набился отборный украинский средний класс, в том числе один или два моряка. Мы ехали, ехали по ночной Украине, где-то in the middle of nowhere остановились поесть, как полагается, борща. Темная трасса, маленькое кафе для дальнобойщиков и только наша маршрутка у крыльца. Я съел борщ и, дожидаясь, пока поедят все пассажиры, бродил по темной стоянке; фигуры пассажиров в темноте выглядели жутковато, и я немного напрягся, когда одна фигура шагнула ко мне и спросила, с какого я — нет, не района. С какого я крюинга! — моряк, мой сосед по маршрутке, то ли по походке, то ли по одежде, то ли по выражению лица, то ли еще как-то вычислил во мне своего, хотел обсудить морские дела. Ответить я не сумел, но обрадовался очень.

Знакомое с детства слово — крюинг, от слова crew, экипаж, команда. В школе надо было указывать в анкетах место работы родителей, и об отце я писал — «крюинговое агентство такое-то», их у нас тогда было много. Крушение Советского Союза стало крушением и советского морского флота, когда моряк был обычный работник обычного предприятия с оплачиваемым отпуском и трудовой книжкой в отделе кадров. Морские министерства исчезли, и на глобальном рынке труда оказались тысячи советских моряков с высокой по мировым меркам квалификацией, конвертируемыми дипломами и довольно низкими материальными запросами. С 1991 года вместо больших морских пароходств и производственных объединений — маленькая комнатка черт знает где, и в ней сидит старый моряк со связями, который знает, куда звонить, чтобы тебя приняли в какой-нибудь международный экипаж, и берет за свои звонки какую-то комиссию. Живая очередь, и после нескольких месяцев ожидания — завтра надо лететь в Сингапур, либерийский флаг, груз никарагуанского кофе в Австралию. Отец возвращался из таких рейсов с поясной сумочкой долларового кэша и рассказами о жизни в интернациональном экипаже. На самых пролетарских должностях, как правило, филиппинцы, тихие и услужливые (советского человека сильнее всего трогало, что они называют его «сэр»), на офицерских — самые симпатичные и самые похожие на нас англичане, самые несимпатичные — немцы, еще поляки, которые постоянно ждут, что их кто-то обидит, ну и русские, один-два человека на экипаж. И капитан грек, которому на всех, как правило, плевать.

Страноведческие рассказы отца для меня были методичкой на будущее. Я с пятнадцати лет учился на моряка, и моя перспектива была у меня перед глазами — лететь в Кейптаун или в Амстердам, и потом полгода в железной коробке под флагом несуществующей морской державы (самая большая в мире тогда была Либерия; стоишь в порту, смотришь на заходящие суда, и вот идет навстречу тебе под либерийским флагом какой-нибудь ржавый «Композитор Бородин», вот уж всем либерийцам либериец) в интернациональном экипаже.

К пятому курсу я уже, конечно, расхотел быть моряком и работал в газете, а после диплома уехал в Москву, и теперь мне кажется, что потому я и смог в ней быстро и хорошо адаптироваться, что я с детства готовился провести жизнь в интернациональном экипаже на правах заведомого меньшинства, которое до 1991 года, то есть до совсем недавних пор, вообще и помыслить не могло себя в таком экипаже — спасибо, что взяли. Таковы были мои карьерные и человеческие ожидания начиная с моих пятнадцати лет, и они меня, конечно, очень выручили в Москве.

Тут, может быть, сбивает с толку русский язык, на котором в Москве говорят все, но язык — что язык? Вон английский — он и в Англии, и в Нигерии государственный, но никто же не станет на этом основании говорить, что в Англии и в Нигерии живут одни и те же люди. В моем интернациональном экипаже все говорили по-русски, но это были люди с незнакомым мне коллективным опытом, с другими социальными и человеческими привычками, с другой культурой, другим юмором, другим всем. Принадлежность к заведомому меньшинству, необходимость быть чужим, быть гостем — тот опыт человека из «большого народа» в московской гуманитарной потомственной номенклатуре, о котором у нас почему-то никто не говорит и не пишет. У нас вообще никто ни о чем важном не говорит и не пишет, не принято, и я тоже, наверное, ничего такого не скажу, а скажу только, что когда сидишь в кают-компании с интернациональным экипажем, слушаешь этих греков и англичан — «Метро Аэропорт"/"Платформа Комарово"/"Когда сестра служила в армии"/"Мне Мариэтта Омаровна в детстве говорила"/"Дедушка любил ужинать в ВТО"/"Абанамат"/"Дача в Кратово"/"А вот тогда в Дубултах"/"Нынче ветрено и волны с перехлестом"/"Пятьдесят седьмая школа"/"Шестьдесят седьмая школа"/"Анна-Ванна, наш отряд"/"Дети из хороших семей» и так далее, — так вот, когда находишься постоянно в этой среде, в какой-то момент начинаешь ценить и радоваться, если в кают-компании появляется вдруг кто-нибудь свой. Эй, брат, ты с какого крюинга?

Свой новогодний тост я хочу поднять за своих — за русских тридцатилетних интеллигентов из простых семей. С новым годом, друзья, и давайте постараемся остаться собой в этом интернациональном экипаже. Мы лучше их. Нас больше их. Кто-то из нас станет капитаном.