...Кецкало Михаил Валерьевич — бывший военврач, и это чувствуется сразу. Он прошел вторую чеченскую, затем служил в госпитале Вишневского. Вышел в чине подполковника.

В 52-й он возглавил центр ЭКМО. Отделение делал «сам, под себя». Он гордо показывает калошницы из ИКЕИ, которые он приспособил под расходные материалы, и мусорки из ИКЕИ, «которые лучшие».

Он открыл это отделение в апреле 2018 года.

Сейчас он забирает самых тяжелых пациентов по всей Москве.

ЭКМО — экстракорпоральная мембранная оксигенация — это последняя соломинка, крайняя надежда. Если легкие не работают даже на ИВЛ, остается вывести кровь наружу — и насытить ее кислородом принудительно, без участия легких и сердца.

Он рассказывает, что раньше ЭКМО применялось только в трансплантологии, но прямо сейчас применяется для острой дыхательной недостаточности. Кецкало составил техкарту, по которой ЭКМО оплачивается по ОМС. Это очень сложный, очень дорогой метод, но он позволяет спасти 50% тех, кто не может дышать даже на ИВЛ.

Он говорит про работу в условиях пандемии:

— Условия такие экстремальные, но достаточно комфортные у нас, в отличие от других учреждений. Мы имеем дело все-таки не с особо опасной инфекцией. Это не чума, это не лихорадка Западного Нила. Все-таки это патогенность № 2.

Я с самого начала не ношу защитные очки, надевал я их два или три раза на инвазивные манипуляции. То есть на интубацию трахеи и на ассистенцию. Для того чтобы действительно предупредить попадание аэрозоля, еще есть шлемы специальные — экраны обычные, то, чем мы работаем с болгаркой на даче.Но я всегда ношу свои обычные очки. Чтобы самому рефлекторно не захотелось чесать глаза.

...Как отличаются эти пневмонии при ковидах от тех же гриппозных? Тут мягкие легкие, которые достаточно пластичные и хорошо раздуваются, но при этом в них не происходит газообмен. То есть не происходит переноса кислорода из воздушной среды в среду крови. В отличие от пневмоний при гриппе — там легкие действительно очень жесткие, это толстостенный воздушный шарик, который тяжело раздуть...

...— Сколько больных при лечении плазмой?

— По нашему корпусу будет пять и очень много в ОРИТе.

— Эффект встань и иди — от плазмы. Вечером прокапал, утром выписал...

...— Мася, скажи уже — у нее температура какая?

— Не было температуры ниже 37.

— Если выше 39 лихорадит, со штормом не справляется. Если ниже, по данным исследований, сможет пережить лихорадку.

Денис Петрович Павлов, на груди синим написано — Dr. Pavlov, вместе с коллегами собирает аппарат ЭКМО.

Я видела его без СИЗа и знаю, что у него широкое лицо и кудрявые спутанные волосы. Он очень красив — как красивы все они здесь. В их лицах нет лишнего.

Сейчас он исполняет обязанности завотделения — она на больничном, тоже подозрение на COVID. И.о., его дразнят — Иа, он смеется.

— Они меня все ненавидят!

Девушки фыркают.

У него два пациента, самые тяжелые — женщина с судорогами и Малыш. Малыш — гигантский парень-грузин, длинные ресницы неподвижно лежат на щеках. Его легкие заполнены гноем, он находится в состоянии токсического шока. Грудь мелко дрожит — это бьется сердце. Утром пульс был 150 ударов в минуту, сейчас удалось сбить до 140. Оксигенация не поднимается выше 88, а надо 94. «Надо 94, хотелось бы», — бормочет Павлов. Малыш тоже на ИВЛ. Рядом вращает турбинами искусственная почка. К его кровотоку подсоединен волшебный аппарат ЭКМО. Приходят люди в желтых защитных костюмах, привозят еще машину — проводить плазмообмен, устранять последствия цитокинового шторма. Первая слитая плазма была цвета кофе с молоком. Сейчас льется желтая, «так себе, но все поестественней». Из-под одеяла торчит желтая нога.

Денис отрывается от телефона.

— Звонок сверху, встречаем. Целого профессора везут. Команда, нам все равно, кто приедет?

— Да!

— А вдруг он какой-нибудь гад? Вдруг он у меня преподавал? Я буду хуже лечить! Я предупреждал!

Девушки смеются.

— Они меня ненавидят по политическим причинам. Потому что я смотрю Соловьева!

Им всем до 40, только Денису — 41. Главврач Марьяна Лысенко — сама реаниматолог — объясняет, что профессиональное нахождение между жизнью и смертью лучше всего переносят молодые. Павлов подтверждает — «уходят либо в руководители, либо помирают от рака». «У нас — выгорание! Мы — выгораем!» — декларирует Денис.

Аппарат ЭКМО собран. Это предпоследний аппарат в отделении, чей-то предпоследний сияющий 50-процентный шанс.

Зал гемодиализа для COVID-положительных пациентов. Отделение нефрологии.

ОРИТ-7. 17.30

— Они у нас все большие. Избыточная масса. Не все толстые. Некоторые как бы рыхлые. Самые тяжелые пациенты — буквально, самые тяжелые.

Андрей Андреев отдыхает после своего первого ЭКМО — заполняет документы на компьютере Кецкало. Он пока ординатор. Сертификацию перенесли из-за пандемии, и он шутит, что станет ординатором третьего года.

— ЭКМО видел много раз, руками сам не делал, со стороны выглядит суперски… Сейчас не до того, чтобы лекции читать пространные. 10 раз смотришь, 10 раз делаешь с кем-то, на 21-й можешь сам.

— Я переболел COVID, с большой радостью могу говорить. Удача — заболеть в ранний период эпидемии. Пришел с дежурства, мышцы болят, что-то устал, что-то нехорошо.

Мазки, скорая, поликлиника, больничный, две недели дома. Плаквинил и калетра первые несколько дней. Чем моложе, тем легче.

Была возможность читать, помогать, сидя дома. Бесконечная работа с данными, читал ежедневно в отчетах докторов. В голове что-то выстраивалось.

Почти у всех пациентов, которые переносили тяжело, — сахарный диабет, гипертоническая болезнь, значит, повышенная масса тела. Будет мода на здоровый образ жизни.

— На меня посмотри. Посмотри, пожалуйста, на меня. Посмотри на меня.

Женщина смотрит в потолок. Судорог нет, но в сознание не приходит. У нее смешное звонкое имя, и Денис зовет ее по имени снова и снова.

— Вместо того чтобы включиться, выключилась, зараза, — говорит Денис. — Что же такое! Что мы делаем не так?

Одними губами он просчитывает варианты. Антибиотик, который можно поменять. Но надо сначала понять, работает ли этот.

— Когда ты маленький, думаешь, что их лечат вот эти большие машины. А потом понимаешь, что лечат препараты, но только правильные. Правильные! 5‒6 дней на ИВЛ. И суперинфекция, которая выживает в адских условиях нашей бактериальной терапии, попадает в легкие. COVID открывает ей дорогу. 2‒3‒4 бактерии живут колониями, антибиотики не всегда успевают. Вот такая говножизнь. Очень любим наших больных. Очень любим наших больных. Не можем вылечить в некоторых случаях.

— Мы ничего не можем, мы тупые! — говорит Денис громко. — А люди болеют, люди умирают!

Короткостриженная женщина смотрит в потолок. Она главврач московской поликлиники, теперь — пациентка ОРИТ-7. Она в полном сознании. Но не говорит. Шевелит губами.

— Сейчас мы тебя повернем, помоем сзади, и все будет нормально, — говорит Даша. — Попить? Попить, мой хороший? Выключить потом свет?

Поит из шприца, как птичку.

— Тебя Женя понимает, сейчас я его позову.

Женя — медбрат из Склифа, будущий реаниматолог — тихо подходит к ней.

Она шевелит губами.

— Там нет пролежня. Там царапина. Веришь мне?

Она кивает.

Она берет его за руку.

— Сейчас накроем, — говорит Даша. — Болит? Сейчас накроем. Голову поднять? Постукаться ты не хочешь? Кровать включить? Спинку чтоб помассировать?

— Мам, я на работе, — говорит Женя в трубку. — Мама, все хорошо.

Условно чистая зона. Столовая. 3.00

Чайник, гремит кофейный аппарат. В коробках — еда от депздрава. Сегодня овощной суп, макароны с сырным соусом и морс. Столовую простреливают альфа-пушкой, уничтожающей все живое, включая коронавирус.

В холодильнике хранятся косметические патчи — их кладут на пролежни от очков. Еще в холодильнике спрятан пантенол — мазать сохнущее лицо и красные от антисептиков руки.

— Как вы пережили самоизоляцию-то? — спрашивают Дениса.

— Мы расходились по углам! — говорит Даша.

Денис и Даша живут вместе. Даша медсестра, учится на врача. «Он их выучивает на врача и бросает», — говорит Саша. «Потому что врачи скучные», — говорит Денис.

Они три года вместе. На работе об этом не знали.

— 22 марта определили у меня COVID. Ну спрашивают: «Кто ваш контакт?» Я говорю: «Вот мой контакт сидит». Они такие «в смысле?». Я говорю: сестринский пост!

ОРИТ-7. 16.10
Медсестра и пациентка Лена Петрова смотрит в окно. Деревья поднимаются вдоль знакомых корпусов, гаснет день.

Лысый доктор Саша с подписью «Доктор Хайзенберг» на желтом СИЗе дает ей выписку и брошюру «Коронавирусная инфекция. Официальная информация».

— День длинный, весна, — говорит Лена. — Значит, я доеду засветло.

Ее сажают на инвалидную коляску, кладут на колени вещи. Она долго надевает обувь, еще зимнюю — единственное, что осталось.

В это время реаниматологи выстраиваются в коридоре. Они быстро снимают перчатки и моют руки антисептиками. Когда Лена выезжает, они аплодируют. Каждый старается коснуться ее плеча.