Смотрю, Егор Просвирнин на волне американских событий вдруг взялся форсить тему «русского BLM».

На самом деле, у здравых русских националистов уже давно есть свой BLM – это старое-доброе РЛО, «русских людей обижают».

Но раньше сам Просвирнин всячески издевался над РЛО-дискурсом, который продвигал покойный Крылов, ну и я заодно.

Я помню, моя статья на АПН - «Русские негры: три столетия внутреннего колониализма» - ее развернутая версия вышла в журнале «Вопросы национализма», вызвала в свое время неподдельное возмущение Просвирнина.

Как же так, понимаешь, можно сравнивать великий русский народ с неграми, с угнетенными и колонизированными народами Третьего мира?..

Очень даже можно.

Почитайте рассказ Лескова «Продукт природы» про переселение крепостных крестьян на барках по Оке и Волге – ну чем не описание кораблей с африканскими невольниками?

Хорошо, что ныне и до Просвирнина стало доходить, что в современном мире позиционировать себя как крутых парней, которые всех порвали, покорили и победили (вспомните духоподъемные исторические лонгриды на «Спутнике и погроме») - это не самое выигрышное занятие.

Нет, сейчас надо говорить с позиции жертвы, с позиции людей, которых очень долго – целыми столетиями - притесняли и гнобили. Тем более что русским действительно есть на что жаловаться – одна коллективизация чего стоит.

Суворов, Кутузов и гром русского оружия – это хорошо, но сейчас надо вспоминать не об этом. А о том, сколько жертв заставили принести русских на алтарь чуждых им интересов.

Вы нас обижали, грабили и убивали. Вы взвалили на нас имперское бремя и превратили коренную Русь в депрессивную вымирающую дыру. Но теперь, сцука, кайтесь и стойте перед нами на коленях. Доплачивайте русским за каждого ребенка, чтобы загладить свою историческую вину за миллионы нерожденных русских детей.

Вот когда мы – русские – проникнемся этим чувством, что не мы что-то там кому-то должны - власти, государству, всяким там разным многонационалам - а что ОНИ НАМ ДОЛЖНЫ, причем по-крупному, вот тогда действительно будет шанс что-то в нашей жизни поменять.

>>56354

«Во время войны отношения с немцами были, скорее, хорошими, немецким старостой деревни стал наш сосед, нас не преследовали, хотя в других деревнях бывало иначе. Если кто-то не хотел идти в армию и прятался, всю семью забирали в лагерь, там люди погибали», — вспоминает он.

В 1945 году в деревне, куда добрался фронт, разместился «штаб». «Пока у нас находились советские офицеры, было спокойно», — отмечает Шредер. Эта фраза звучит в рассказах жителей Поморья о 1945 годе регулярно. Офицеры (часто, хотя не всегда) гарантировали защиту от нападений рядовых на женщин. Однако длилось это недолго.
В воспоминаниях о приходе россиян звучит мотив «второй волны», то есть военных, которые шли за фронтом. Именно их называют самыми жестокими и беспощадными. Из других рассказов следует, что самый ужасный террор царил, когда «фронтовики» приходили в деревни и села прямо с поля боя. Так или иначе, в Проковских-Хрустах…
"Офицеры ушли и начался кошмар», — говорит Альфонс Шредер. — Они ходили, насиловали, женщины прятались в амбарах, хлевах, в трубах. Люди забирались туда по лестнице, тогда их не могли найти. Мои мать и бабушка так прятались".
Чуть ранее Шредеры приютили беженку из Восточной Пруссии, литовку. Она бежала от советских войск и не знала, что делать. Ее взяли помогать по хозяйству. «Я видел, как в дом вошел русский и забрал ее, а потом отвел в сарай. Она вернулась в синяках, избитая», — рассказывает Шредер. В других деревнях, по его словам, происходило то же самое. В Кобысево насильниками были пятеро советских солдат. Кто-то пожаловался на них в Картузы, где находились командующие. «Офицеры, как говорят, сразу же поехали в Кобысево и расстреляли этих пятерых на месте», — добавляет он.

За изнасилование — пуля в лоб?

Племянница Альфонса Шредера, Хенрика, родилась в 1944 году, так что прихода советских войск она не помнит. Уже после войны ребенком она часто ездила к бабушке в Проковске-Хрусты и слышала, что там говорили на эту тему. Она слышала рассказы родителей, тети.
«Когда русские ходили по деревне, ища женщин, моя мать была в изможденном состоянии: мне было несколько месяцев, моему брату — полтора года, а ей постоянно приходилось скрываться. Однажды вечером она сидела в комнате при свечах, вошли русские, а она не успела спрятаться. От усталости и волнения у нее пошла носом кровь. Русский спросил, что с ней, а она ответила: «Тиф". Тогда он оставил ее в покое. Рядом через забор у женщины с двумя дочерьми жили русские офицеры. У них все было нормально, они, как рассказывала мне бабушка, состояли в отношениях по обоюдному согласию», — говорит Хенрика.
Своих воспоминаний о марте 1945 у нее нет, она может опираться только на то, что слышала от других. «Возможно, родители что-то от меня утаили, ведь не все прилично рассказывать молодой девушке», — отмечает она.
Мирные жители Варшавы и бойцы Красной Армии. Освобождение Польши. 1945 г. Сложно представить, что молодые кашубки, в дом которых вторглись советские офицеры, внезапно воспылали к тем чувствами. Так это могло выглядеть в адресованном ребенку рассказе, который был призван как-то объяснить присутствие военных у соседки. В реальности гораздо более вероятен совершенно иной сценарий, который часто появляется в свидетельствах очевидцев: девушки понимали, что рано или поздно их изнасилуют, и если это будут не два офицера, то «дикие орды». Возможно, им предъявили ультиматум, заявив, что если они будут послушными и позаботятся о своих гостях (в том числе будут оказывать им сексуальные услуги), то смогут избежать жестокого группового изнасилования рядовыми. Условие одно: покорность. Женщины поддавались на шантаж взамен за пропитание, а чаще всего — за безопасность, как собственную, так и своих близких (чаще всего дочерей-подростков). Нередко в коллективной памяти и рассказах, передающихся из поколения в поколение, такие ситуации фигурируют, как пример «отношений».

Расстрелянный за неразборчивость в связях

В поисках свидетельств о вступлении Красной армии в Поморье я посетил другие деревни, где живут последние свидетели тех событий. Вместо домов, окруженных хозяйственными постройками (раньше в них часто держали животных), я нашел там ухоженные усадьбы с аккуратно постриженными газонами и высаженными вдоль забора туями. Прежние курятники и хлева превратили в гаражи или летние домики для туристов, а на местах советских преступлений стоят сейчас качели и батуты, которыми пользуются правнуки моих собеседников. Я чувствовал диссонанс: страшные рассказы о марте 1945 года плохо соотносились с современной «сценографией». Касалось это не только внешнего вида хозяйств.
Меня поразили некоторые истории, в которых русские военные представали веселыми милыми людьми, делившимися пищей и водкой с хозяевами, возившимися с детьми и устраивавшими танцы под аккомпанемент гармони. Такой рассказ я услышал в одной кашубской деревне.
«Вы чувствовали себя безопасно в их компании, будучи ребенком?», — поинтересовался я. «Разумеется, и я, и мои родители. С русскими было хорошо», — ответила мне Янина (имя изменено), которой в 1945 году было семь лет. В начале встречи, до того как я успел включить камеру и диктофон, она призналась, что один случай изнасилования у них был. Советский солдат увел в сарай ее тетю, а та, вернувшись, «была как в тумане». Кто-то пожаловался офицеру, тот приехал и застрели насильника за домом.
Интервью со свидетелем военных событий может порой продолжаться несколько часов, за это время его история успевает измениться. В данном случае, при включенной камере из нее исчез элемент насилия. «Вы знаете, эта тетя сама пошла с русским. Она была, как это сказать помягче, неразборчива в связях». «Почему тогда офицер потом застрелил этого русского, раз насильственных действий с его стороны не было?». «Не знаю, сложно сказать».
Между тем вряд ли именно в этой деревне русские были милыми и дружелюбными, раз истории из соседних звучат ужасающе и однозначно указывают на жестокость «освободителей». Свою роль может играть то, что пани Янина, которая не хотела высказываться о бойцах Красной армии в негативном тоне (хотя это не вполне ей удалось), была замужем за бывшим сотрудником милиции, поступившим на службу в 1950-х годах.
Хотя… Позже мне удалось собрать другие рассказы жителей этой деревни, и каждый раз я слышал, что «фронтовики» не причиняли там никому зла. Нельзя исключать, что в разных случаях отношения с местным населением выглядели по-разному, а поэтому по-разному звучат и свидетельства о событиях 75-летней давности. Об этом сообщает "Рамблер". Далее: https://news.rambler.ru/world/44992892/?utm_content=news_media&utm_medium=read_more&utm_source=copylink