Оккупанты насилуют детей на глазах у родителей

По словам омбудсмена Людмилы Денисовой после того, как от русской мразоты начали освобождать харьковскую область местные жители решились сообщать о пережитом сексуальном насилии:

9-летняя тройня, девочки из Изюма, изнасилованы на глазах у матери.

двое мальчиков 10 лет.

девочка двух лет, насиловали двое, осталась жива.

9-месячная девочка была изнасилована свечой на глаза у матери.

годовалый мальчик в результате изнасилования скончался.
Оккупанты насилуют детей на глазах у родителей

По словам омбудсмена Людмилы Денисовой после того, как от русской мразоты начали освобождать харьковскую область местные жители решились сообщать о пережитом сексуальном насилии:

9-летняя тройня, девочки из Изюма, изнасилованы на глазах у матери.

двое мальчиков 10 лет.

девочка двух лет, насиловали двое, осталась жива.

9-месячная девочка была изнасилована свечой на глаза у матери.

годовалый мальчик в результате изнасилования скончался.
есть хоть один человек, который будет верить свинофейкам?

Наступал полковник Воротынцев на Крым, радуясь, что наконец-то вместо паркетной шагистики досталось делать правильное военное дело, и не под командой мебельщика с бабами, а по приказу самого что ни на есть Чрезвычайного, который, правда, нехорошо улыбался, словно что-то свое обо всем этом понимал; ну да им видней, а наше дело солдатское – защищай женщин и детей да охраняй территориальную целостность; и шел, шел от самой границы, и все никак не мог развидеть женщин и детей, которых целостность надо бы ему защитить. Милиция при виде его поднимала руки, но улыбалась нехорошо, как и Чрезвычайный. В Харькове и Донецке встретили его хорошо организованные женщины и дети с солью – хлеба, сказали они, у них нет и долго теперь не будет. Но улыбались тоже не очень хорошо и, разойдясь, тотчас принялись что-то жевать. Полковник предложил им хлеба, и они робко отщипнули по кусочку, но есть не стали.

Так дошел Воротынцев на своем танке до самого Крыма, и разбегались от него люди с флагами – и с украинскими, и с российскими – и невмочь было додумать Воротынцеву, кто шибче бежал. Все шибко бежали. В самом Крыму увидел он военных без знаков различия и решил было, что это и есть те самые насильники с Запада, которые топчут мать, – но они так на него посмотрели, что он сразу понял: свои. Никто другой так смотреть не умел.

– Вы чьих же будете? – робко спросил полковник Воротынцев.

– Чьих надо, – сказал человек без знаков, и досмекнул Воротынцев: спецназ.

– Дак а я на што ж? – спросил он, разведя руками на полный размах.

– А штоб женщин и детей, – пояснил спецназовский.

– Никак не понял, – честно доложил полковник.

– Ну смотри, – доходчиво, да неприветливо объяснил спецназовец. – Мы вошли защищать женщин и детей, так? Ты видишь изнасилованных женщин и детей?

– Никак не вижу, – по форме отвечал Воротынцев. Тут были тонкие политические игры, тут он чего-то не дотумкивал.

– Ну так обеспечь, – просто предложил спецназовец.

Воротынцев уперся взглядом в крымскую землю. Голова его почти дымилась. Наконец он понял и улыбнулся так же нехорошо, как Чрезвычайный.

– Так есть! – скомандовал он сам себе и пошел искать женщин и детей.