Двач.hk прислал битые данные.
Вы видите копию треда, сохраненную 16 мая 2024 года.
Можете попробовать обновить страницу, чтобы увидеть актуальную версию.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.
Вы видите копию треда, сохраненную 16 мая 2024 года.
Можете попробовать обновить страницу, чтобы увидеть актуальную версию.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.

1024x576, 2:56
Сап, анончики, Юрец Ш. выходит на связь - местный поэт, известный вам стихами "Пацан и солдат", "Исповедь куколда", "О мой Боже, как невинно...", "Варщики кукнара" и прочим непотребством. Старую свою страничку на стихи.ру я пока прикрыл от глаз (кому сильно надо, найдет мою неизданную книгу стихов "Маленький андеграундный паноптикум" бесплатно в интернетах), но я затеял роман в стихах под псевдонимом на другой странице https://stihi.ru/avtor/ponotolej. Суть токова, Христос был послан на землю, в Россию, в очередной раз с божественной миссией (ну типа Второе Пришествие), но памятуя, чем дело кончилось в первый раз, он забивает на все болт и поселяется в захолустном городишке где-то в Центральной России, чтобы просто прожить жизнь в свое удовольствие. Там он становится учителем русского языка и литературы. Однажды в его класс попадает новенькая, девочка-мигрантка, которая очень плохо знает русский язык и чье имя переводится на латынь, как Люцифер...
Собственно у романа много линий - и просто "вкусный быт" понимающего толк в удовольствиях человека, и быт русской провинции, и его ученики из класса с характерными фамилиями: Матвеев, Лукин, Марков, Петров, Иванов, Андреев, Юдин... Наконец, действие романа охватывает собой один год - 2022-й! Поэтому там много политики, военной тематики, и вообще все-все-все о социальных и общественных реалиях нашего времени. Роман планируется на 144 главки, по 12 главок на каждый месяц, охватывая собой ровно год. Каждая главка написана в своей стилистике, иногда намеренно ломающей представления о нормативной поэзии - здесь я соревнуюсь с Джойсом, но в стихах. Сейчас, снова запив и взяв с утра пивка, я хочу показать вам только то, что вас, пожалуй, больше всего заинтересует - любовную линию.
Собственно у романа много линий - и просто "вкусный быт" понимающего толк в удовольствиях человека, и быт русской провинции, и его ученики из класса с характерными фамилиями: Матвеев, Лукин, Марков, Петров, Иванов, Андреев, Юдин... Наконец, действие романа охватывает собой один год - 2022-й! Поэтому там много политики, военной тематики, и вообще все-все-все о социальных и общественных реалиях нашего времени. Роман планируется на 144 главки, по 12 главок на каждый месяц, охватывая собой ровно год. Каждая главка написана в своей стилистике, иногда намеренно ломающей представления о нормативной поэзии - здесь я соревнуюсь с Джойсом, но в стихах. Сейчас, снова запив и взяв с утра пивка, я хочу показать вам только то, что вас, пожалуй, больше всего заинтересует - любовную линию.
Новенькая
Перед первым в четверти уроком
в коридоре мигрант-ровесник,
хромая, подходит боком:
«Вы ведь словесник?»
Выговорил и как будто сам
удивлен, что запомнил слово.
Улыбаюсь ему: «Салам!»
Улыбается мне: «Здорово!»
Виделись до этого много раз,
но лично с ним не знакомы,
он тут такой один у нас -
лесоруб, переломы...
Строит ферму и дом,
недалеко от меня, в Cлободке,
и судится с превеликим трудом
с городом за четыре сотки.
«Я перевез сюда свою дочь,
будет учиться здесь постоянно,
только с русским бы ей помочь.
Подойди, Равшана!»
И вдруг настоящее божество,
без гиперболы совершенная,
появляется из ничего,
словно Вселенная.
Сердце в груди фасолькой
в жестянке пустой - клацать!
Спрашиваю: «Ей сколько?»
«Двенадцать...»
Перед первым в четверти уроком
в коридоре мигрант-ровесник,
хромая, подходит боком:
«Вы ведь словесник?»
Выговорил и как будто сам
удивлен, что запомнил слово.
Улыбаюсь ему: «Салам!»
Улыбается мне: «Здорово!»
Виделись до этого много раз,
но лично с ним не знакомы,
он тут такой один у нас -
лесоруб, переломы...
Строит ферму и дом,
недалеко от меня, в Cлободке,
и судится с превеликим трудом
с городом за четыре сотки.
«Я перевез сюда свою дочь,
будет учиться здесь постоянно,
только с русским бы ей помочь.
Подойди, Равшана!»
И вдруг настоящее божество,
без гиперболы совершенная,
появляется из ничего,
словно Вселенная.
Сердце в груди фасолькой
в жестянке пустой - клацать!
Спрашиваю: «Ей сколько?»
«Двенадцать...»
Новенькая
Перед первым в четверти уроком
в коридоре мигрант-ровесник,
хромая, подходит боком:
«Вы ведь словесник?»
Выговорил и как будто сам
удивлен, что запомнил слово.
Улыбаюсь ему: «Салам!»
Улыбается мне: «Здорово!»
Виделись до этого много раз,
но лично с ним не знакомы,
он тут такой один у нас -
лесоруб, переломы...
Строит ферму и дом,
недалеко от меня, в Cлободке,
и судится с превеликим трудом
с городом за четыре сотки.
«Я перевез сюда свою дочь,
будет учиться здесь постоянно,
только с русским бы ей помочь.
Подойди, Равшана!»
И вдруг настоящее божество,
без гиперболы совершенная,
появляется из ничего,
словно Вселенная.
Сердце в груди фасолькой
в жестянке пустой - клацать!
Спрашиваю: «Ей сколько?»
«Двенадцать...»
Перед первым в четверти уроком
в коридоре мигрант-ровесник,
хромая, подходит боком:
«Вы ведь словесник?»
Выговорил и как будто сам
удивлен, что запомнил слово.
Улыбаюсь ему: «Салам!»
Улыбается мне: «Здорово!»
Виделись до этого много раз,
но лично с ним не знакомы,
он тут такой один у нас -
лесоруб, переломы...
Строит ферму и дом,
недалеко от меня, в Cлободке,
и судится с превеликим трудом
с городом за четыре сотки.
«Я перевез сюда свою дочь,
будет учиться здесь постоянно,
только с русским бы ей помочь.
Подойди, Равшана!»
И вдруг настоящее божество,
без гиперболы совершенная,
появляется из ничего,
словно Вселенная.
Сердце в груди фасолькой
в жестянке пустой - клацать!
Спрашиваю: «Ей сколько?»
«Двенадцать...»
Первое причастие
Идем, как всегда,
впереди программы,
мне нравится некоторая чехарда,
урок мой окрошка,
гремучее зелье, смесь -
синтаксис, орфограммы,
фольклора немножко,
этимологии самообман:
язык ведь дан
нам в полноте своей сразу весь.
Вот и сейчас зашел разговор
про причастия,
их разновидности, падежи -
сыплю примерами, как жонглёр,
требую от класса участия,
и вдруг подхожу к Равшане,
говорю на грани
шепота: «Встань. Скажи,
понимаешь мой рассказ?»
«Понимать!» – и впокатуху класс.
«Сделай причастие из «понимать»
и получишь пять».
Смотрит с виноватой мольбой,
стоит, как в чаду,
нелепая кукарача:
«Понимающий...» – чуть не плача.
«Молодец! Усваиваешь науку!
У нас все получится с тобой!» -
и преспокойно руку
ей на плечо кладу.
Идем, как всегда,
впереди программы,
мне нравится некоторая чехарда,
урок мой окрошка,
гремучее зелье, смесь -
синтаксис, орфограммы,
фольклора немножко,
этимологии самообман:
язык ведь дан
нам в полноте своей сразу весь.
Вот и сейчас зашел разговор
про причастия,
их разновидности, падежи -
сыплю примерами, как жонглёр,
требую от класса участия,
и вдруг подхожу к Равшане,
говорю на грани
шепота: «Встань. Скажи,
понимаешь мой рассказ?»
«Понимать!» – и впокатуху класс.
«Сделай причастие из «понимать»
и получишь пять».
Смотрит с виноватой мольбой,
стоит, как в чаду,
нелепая кукарача:
«Понимающий...» – чуть не плача.
«Молодец! Усваиваешь науку!
У нас все получится с тобой!» -
и преспокойно руку
ей на плечо кладу.
Первое причастие
Идем, как всегда,
впереди программы,
мне нравится некоторая чехарда,
урок мой окрошка,
гремучее зелье, смесь -
синтаксис, орфограммы,
фольклора немножко,
этимологии самообман:
язык ведь дан
нам в полноте своей сразу весь.
Вот и сейчас зашел разговор
про причастия,
их разновидности, падежи -
сыплю примерами, как жонглёр,
требую от класса участия,
и вдруг подхожу к Равшане,
говорю на грани
шепота: «Встань. Скажи,
понимаешь мой рассказ?»
«Понимать!» – и впокатуху класс.
«Сделай причастие из «понимать»
и получишь пять».
Смотрит с виноватой мольбой,
стоит, как в чаду,
нелепая кукарача:
«Понимающий...» – чуть не плача.
«Молодец! Усваиваешь науку!
У нас все получится с тобой!» -
и преспокойно руку
ей на плечо кладу.
Идем, как всегда,
впереди программы,
мне нравится некоторая чехарда,
урок мой окрошка,
гремучее зелье, смесь -
синтаксис, орфограммы,
фольклора немножко,
этимологии самообман:
язык ведь дан
нам в полноте своей сразу весь.
Вот и сейчас зашел разговор
про причастия,
их разновидности, падежи -
сыплю примерами, как жонглёр,
требую от класса участия,
и вдруг подхожу к Равшане,
говорю на грани
шепота: «Встань. Скажи,
понимаешь мой рассказ?»
«Понимать!» – и впокатуху класс.
«Сделай причастие из «понимать»
и получишь пять».
Смотрит с виноватой мольбой,
стоит, как в чаду,
нелепая кукарача:
«Понимающий...» – чуть не плача.
«Молодец! Усваиваешь науку!
У нас все получится с тобой!» -
и преспокойно руку
ей на плечо кладу.
Opium tea
В высушенных стебельках
есть что-то готическое у мака,
кощеевское – корона
на черепе, будто бы циферблат
жизни и смерти, света и мрака.
Гробик бутона,
как погремушка, звучит в руках -
семена дребезжат.
Измельчаю в каменной ступке
двенадцать – и для забвенья,
и просто ради уступки
магии чисел, грею на плитке воду,
не доводя до кипенья,
подмигиваю себе-цветоводу
и - в термос две кружки, мак,
уксуса чуть и пусть потомится так.
Через час достаю из шкафа
варенье и мед,
раскуриваю кальян,
наливаю в кружку горячего стафа,
укладываюсь на диван -
и вперед, вперед
бражником порхать в животе
у мироздания в бархатной темноте.
Знаю, знаю, куда меня пряный дым
занесет в итоге,
в чей дом я с ним
просочусь, обнаружив щелку, -
там пока не в курсе, а я уже,
взяв свой курс, в дороге,
чтобы сладкой маленькой госпоже
вскользь поправить челку.
Вижу, вижу и грусть я ее, и смех,
в трансе плоть свою упраздня,
проникаю исподтишка к ней всех
технологий суммой -
по волнам, по воздуху, по лучу,
по кротовым норам, и ей шепчу
прямо в ушко: «Думай,
думай, солнышко, про меня!»
В высушенных стебельках
есть что-то готическое у мака,
кощеевское – корона
на черепе, будто бы циферблат
жизни и смерти, света и мрака.
Гробик бутона,
как погремушка, звучит в руках -
семена дребезжат.
Измельчаю в каменной ступке
двенадцать – и для забвенья,
и просто ради уступки
магии чисел, грею на плитке воду,
не доводя до кипенья,
подмигиваю себе-цветоводу
и - в термос две кружки, мак,
уксуса чуть и пусть потомится так.
Через час достаю из шкафа
варенье и мед,
раскуриваю кальян,
наливаю в кружку горячего стафа,
укладываюсь на диван -
и вперед, вперед
бражником порхать в животе
у мироздания в бархатной темноте.
Знаю, знаю, куда меня пряный дым
занесет в итоге,
в чей дом я с ним
просочусь, обнаружив щелку, -
там пока не в курсе, а я уже,
взяв свой курс, в дороге,
чтобы сладкой маленькой госпоже
вскользь поправить челку.
Вижу, вижу и грусть я ее, и смех,
в трансе плоть свою упраздня,
проникаю исподтишка к ней всех
технологий суммой -
по волнам, по воздуху, по лучу,
по кротовым норам, и ей шепчу
прямо в ушко: «Думай,
думай, солнышко, про меня!»
Opium tea
В высушенных стебельках
есть что-то готическое у мака,
кощеевское – корона
на черепе, будто бы циферблат
жизни и смерти, света и мрака.
Гробик бутона,
как погремушка, звучит в руках -
семена дребезжат.
Измельчаю в каменной ступке
двенадцать – и для забвенья,
и просто ради уступки
магии чисел, грею на плитке воду,
не доводя до кипенья,
подмигиваю себе-цветоводу
и - в термос две кружки, мак,
уксуса чуть и пусть потомится так.
Через час достаю из шкафа
варенье и мед,
раскуриваю кальян,
наливаю в кружку горячего стафа,
укладываюсь на диван -
и вперед, вперед
бражником порхать в животе
у мироздания в бархатной темноте.
Знаю, знаю, куда меня пряный дым
занесет в итоге,
в чей дом я с ним
просочусь, обнаружив щелку, -
там пока не в курсе, а я уже,
взяв свой курс, в дороге,
чтобы сладкой маленькой госпоже
вскользь поправить челку.
Вижу, вижу и грусть я ее, и смех,
в трансе плоть свою упраздня,
проникаю исподтишка к ней всех
технологий суммой -
по волнам, по воздуху, по лучу,
по кротовым норам, и ей шепчу
прямо в ушко: «Думай,
думай, солнышко, про меня!»
В высушенных стебельках
есть что-то готическое у мака,
кощеевское – корона
на черепе, будто бы циферблат
жизни и смерти, света и мрака.
Гробик бутона,
как погремушка, звучит в руках -
семена дребезжат.
Измельчаю в каменной ступке
двенадцать – и для забвенья,
и просто ради уступки
магии чисел, грею на плитке воду,
не доводя до кипенья,
подмигиваю себе-цветоводу
и - в термос две кружки, мак,
уксуса чуть и пусть потомится так.
Через час достаю из шкафа
варенье и мед,
раскуриваю кальян,
наливаю в кружку горячего стафа,
укладываюсь на диван -
и вперед, вперед
бражником порхать в животе
у мироздания в бархатной темноте.
Знаю, знаю, куда меня пряный дым
занесет в итоге,
в чей дом я с ним
просочусь, обнаружив щелку, -
там пока не в курсе, а я уже,
взяв свой курс, в дороге,
чтобы сладкой маленькой госпоже
вскользь поправить челку.
Вижу, вижу и грусть я ее, и смех,
в трансе плоть свою упраздня,
проникаю исподтишка к ней всех
технологий суммой -
по волнам, по воздуху, по лучу,
по кротовым норам, и ей шепчу
прямо в ушко: «Думай,
думай, солнышко, про меня!»
Диктант
«Мимо смотришь, как будто
и не зависишь, видишь ли, от того,
кто уже не дышит почти, а сам
ненавидит, что стелется по следам
за тобой...» – вершу баловство
из исключений, не зная маршрута.
Поглядываю на Равшану:
«Держишь, вертишь...» – уже в канкан
глагольный вошел
и вдруг – линейкой об стол:
«...но полюбишь!» – захлопнул капкан
и завершил осанну.
А у зазнобы моей ни йоты
движений в лице - как рысь,
к парте прильнула в последнем ряду,
ловлю момент, разглядываю ее, жду:
«Юдин, ко мне повернись,
Лукин, собери работы!»
Линейку-хлыстик
согнул:
«Три-два-один...» - звонок!
Взлетают, чуть не снося меня с ног,
уносят из класса гул,
а я отыскиваю заветный листик.
Черт! Какому это отправить филфаку?
Протянулась в каждой строке
ветка вьюна...
Вижу лишь письмена
на абракадабрском языке,
каляку-маляку.
«Мимо смотришь, как будто
и не зависишь, видишь ли, от того,
кто уже не дышит почти, а сам
ненавидит, что стелется по следам
за тобой...» – вершу баловство
из исключений, не зная маршрута.
Поглядываю на Равшану:
«Держишь, вертишь...» – уже в канкан
глагольный вошел
и вдруг – линейкой об стол:
«...но полюбишь!» – захлопнул капкан
и завершил осанну.
А у зазнобы моей ни йоты
движений в лице - как рысь,
к парте прильнула в последнем ряду,
ловлю момент, разглядываю ее, жду:
«Юдин, ко мне повернись,
Лукин, собери работы!»
Линейку-хлыстик
согнул:
«Три-два-один...» - звонок!
Взлетают, чуть не снося меня с ног,
уносят из класса гул,
а я отыскиваю заветный листик.
Черт! Какому это отправить филфаку?
Протянулась в каждой строке
ветка вьюна...
Вижу лишь письмена
на абракадабрском языке,
каляку-маляку.
Диктант
«Мимо смотришь, как будто
и не зависишь, видишь ли, от того,
кто уже не дышит почти, а сам
ненавидит, что стелется по следам
за тобой...» – вершу баловство
из исключений, не зная маршрута.
Поглядываю на Равшану:
«Держишь, вертишь...» – уже в канкан
глагольный вошел
и вдруг – линейкой об стол:
«...но полюбишь!» – захлопнул капкан
и завершил осанну.
А у зазнобы моей ни йоты
движений в лице - как рысь,
к парте прильнула в последнем ряду,
ловлю момент, разглядываю ее, жду:
«Юдин, ко мне повернись,
Лукин, собери работы!»
Линейку-хлыстик
согнул:
«Три-два-один...» - звонок!
Взлетают, чуть не снося меня с ног,
уносят из класса гул,
а я отыскиваю заветный листик.
Черт! Какому это отправить филфаку?
Протянулась в каждой строке
ветка вьюна...
Вижу лишь письмена
на абракадабрском языке,
каляку-маляку.
«Мимо смотришь, как будто
и не зависишь, видишь ли, от того,
кто уже не дышит почти, а сам
ненавидит, что стелется по следам
за тобой...» – вершу баловство
из исключений, не зная маршрута.
Поглядываю на Равшану:
«Держишь, вертишь...» – уже в канкан
глагольный вошел
и вдруг – линейкой об стол:
«...но полюбишь!» – захлопнул капкан
и завершил осанну.
А у зазнобы моей ни йоты
движений в лице - как рысь,
к парте прильнула в последнем ряду,
ловлю момент, разглядываю ее, жду:
«Юдин, ко мне повернись,
Лукин, собери работы!»
Линейку-хлыстик
согнул:
«Три-два-один...» - звонок!
Взлетают, чуть не снося меня с ног,
уносят из класса гул,
а я отыскиваю заветный листик.
Черт! Какому это отправить филфаку?
Протянулась в каждой строке
ветка вьюна...
Вижу лишь письмена
на абракадабрском языке,
каляку-маляку.
На ферме
Живут впятером в бытовке
типа «вагончик» – Равшана,
два маленьких мальчугана
и лесоруб с женой;
видимо, чтоб не пускать молву
о внутренней обстановке,
мне говорит смурной,
встречая меня у грунтовки:
«В дом не зову...»
Как извиняясь, кивнул
на ленту фундамента: «Строю...»
И захромал, сутул,
неказист по крою,
но кряжест, жилист и хваток,
суров – от скул
до подбородка морщины,
словно бы отпечаток
какой-то старой кручины.
За мигрантом
два пса на спуске
с цепи, точь-в-точь
как челядь.
Вынимаю листок с диктантом
сладенькой пуськи:
«Ваша дочь
не знает ни буквы по-русски.
Что будем делать?»
«Вы же учитель? Учите!»
«Тут репетитор нужен,
тут дни и дни...»
В антраците
глаз мелькнули хитренькие огни:
«Что у вас обычно на ужин?...»
И мановеньем клешни
под навесы фермы меня зовет -
кроликовод!
«Я ведь сужусь за те
соточки до дороги,
я тут, как на острове, и ваш УАЗ
у меня на пороге
по суду в городской черте -
все деньги на суд и трачу!»
«Есть там связи...» – в финте
закидываю удочку на удачу.
Улыбается, будто в тот раз.
Живут впятером в бытовке
типа «вагончик» – Равшана,
два маленьких мальчугана
и лесоруб с женой;
видимо, чтоб не пускать молву
о внутренней обстановке,
мне говорит смурной,
встречая меня у грунтовки:
«В дом не зову...»
Как извиняясь, кивнул
на ленту фундамента: «Строю...»
И захромал, сутул,
неказист по крою,
но кряжест, жилист и хваток,
суров – от скул
до подбородка морщины,
словно бы отпечаток
какой-то старой кручины.
За мигрантом
два пса на спуске
с цепи, точь-в-точь
как челядь.
Вынимаю листок с диктантом
сладенькой пуськи:
«Ваша дочь
не знает ни буквы по-русски.
Что будем делать?»
«Вы же учитель? Учите!»
«Тут репетитор нужен,
тут дни и дни...»
В антраците
глаз мелькнули хитренькие огни:
«Что у вас обычно на ужин?...»
И мановеньем клешни
под навесы фермы меня зовет -
кроликовод!
«Я ведь сужусь за те
соточки до дороги,
я тут, как на острове, и ваш УАЗ
у меня на пороге
по суду в городской черте -
все деньги на суд и трачу!»
«Есть там связи...» – в финте
закидываю удочку на удачу.
Улыбается, будто в тот раз.
На ферме
Живут впятером в бытовке
типа «вагончик» – Равшана,
два маленьких мальчугана
и лесоруб с женой;
видимо, чтоб не пускать молву
о внутренней обстановке,
мне говорит смурной,
встречая меня у грунтовки:
«В дом не зову...»
Как извиняясь, кивнул
на ленту фундамента: «Строю...»
И захромал, сутул,
неказист по крою,
но кряжест, жилист и хваток,
суров – от скул
до подбородка морщины,
словно бы отпечаток
какой-то старой кручины.
За мигрантом
два пса на спуске
с цепи, точь-в-точь
как челядь.
Вынимаю листок с диктантом
сладенькой пуськи:
«Ваша дочь
не знает ни буквы по-русски.
Что будем делать?»
«Вы же учитель? Учите!»
«Тут репетитор нужен,
тут дни и дни...»
В антраците
глаз мелькнули хитренькие огни:
«Что у вас обычно на ужин?...»
И мановеньем клешни
под навесы фермы меня зовет -
кроликовод!
«Я ведь сужусь за те
соточки до дороги,
я тут, как на острове, и ваш УАЗ
у меня на пороге
по суду в городской черте -
все деньги на суд и трачу!»
«Есть там связи...» – в финте
закидываю удочку на удачу.
Улыбается, будто в тот раз.
Живут впятером в бытовке
типа «вагончик» – Равшана,
два маленьких мальчугана
и лесоруб с женой;
видимо, чтоб не пускать молву
о внутренней обстановке,
мне говорит смурной,
встречая меня у грунтовки:
«В дом не зову...»
Как извиняясь, кивнул
на ленту фундамента: «Строю...»
И захромал, сутул,
неказист по крою,
но кряжест, жилист и хваток,
суров – от скул
до подбородка морщины,
словно бы отпечаток
какой-то старой кручины.
За мигрантом
два пса на спуске
с цепи, точь-в-точь
как челядь.
Вынимаю листок с диктантом
сладенькой пуськи:
«Ваша дочь
не знает ни буквы по-русски.
Что будем делать?»
«Вы же учитель? Учите!»
«Тут репетитор нужен,
тут дни и дни...»
В антраците
глаз мелькнули хитренькие огни:
«Что у вас обычно на ужин?...»
И мановеньем клешни
под навесы фермы меня зовет -
кроликовод!
«Я ведь сужусь за те
соточки до дороги,
я тут, как на острове, и ваш УАЗ
у меня на пороге
по суду в городской черте -
все деньги на суд и трачу!»
«Есть там связи...» – в финте
закидываю удочку на удачу.
Улыбается, будто в тот раз.
Соперник
Большая перемена,
в учительской окно,
внизу же неизменно
учеников полно:
там ледяная горка,
там снежный бастион-
отдернутая шторка
и мой полунаклон.
А вот же и Равшана
в ушанке и пальто,
стоит одна, незвана,
не подойдет никто,
но вдруг без предпосылок
крученый и тугой
летит в ее затылок
снежок – один, другой!
Кто?! Юдин. И с разбегу,
обняв ее, в сугроб
ныряет с ней, по снегу
плывут... Рукой подгреб!
Пылаю от "дельфинов" -
ну что ж, держись, балбес,
мой маленький Мартынов,
мой маленький Дантес!
Большая перемена,
в учительской окно,
внизу же неизменно
учеников полно:
там ледяная горка,
там снежный бастион-
отдернутая шторка
и мой полунаклон.
А вот же и Равшана
в ушанке и пальто,
стоит одна, незвана,
не подойдет никто,
но вдруг без предпосылок
крученый и тугой
летит в ее затылок
снежок – один, другой!
Кто?! Юдин. И с разбегу,
обняв ее, в сугроб
ныряет с ней, по снегу
плывут... Рукой подгреб!
Пылаю от "дельфинов" -
ну что ж, держись, балбес,
мой маленький Мартынов,
мой маленький Дантес!
Соперник
Большая перемена,
в учительской окно,
внизу же неизменно
учеников полно:
там ледяная горка,
там снежный бастион-
отдернутая шторка
и мой полунаклон.
А вот же и Равшана
в ушанке и пальто,
стоит одна, незвана,
не подойдет никто,
но вдруг без предпосылок
крученый и тугой
летит в ее затылок
снежок – один, другой!
Кто?! Юдин. И с разбегу,
обняв ее, в сугроб
ныряет с ней, по снегу
плывут... Рукой подгреб!
Пылаю от "дельфинов" -
ну что ж, держись, балбес,
мой маленький Мартынов,
мой маленький Дантес!
Большая перемена,
в учительской окно,
внизу же неизменно
учеников полно:
там ледяная горка,
там снежный бастион-
отдернутая шторка
и мой полунаклон.
А вот же и Равшана
в ушанке и пальто,
стоит одна, незвана,
не подойдет никто,
но вдруг без предпосылок
крученый и тугой
летит в ее затылок
снежок – один, другой!
Кто?! Юдин. И с разбегу,
обняв ее, в сугроб
ныряет с ней, по снегу
плывут... Рукой подгреб!
Пылаю от "дельфинов" -
ну что ж, держись, балбес,
мой маленький Мартынов,
мой маленький Дантес!
Азбука
«А», как будто бы мой дом,
«Б», как чайник в нем,
«В», как крендель из печи,
«Г», как кочерга,
«Д» – окошко, две свечи,
«Е» – метель, пурга.
Ё-моё, а на полу
Жук-жучок поет хвалу
Зною, зимнему теплу,
И упав на спинку
Йогом бьет лезгинку.
«К» – крючок с твоим пальто,
«Л» – твой шарф; гнездо
«М» – ушанка, талый снег
На ее шнурках,
Обувь, словно оберег,
При печи впотьмах.
«Р» – Равшана, это ты,
Серп Луны из черноты
Тщетной жизни, маеты
Умника в России -
Фея амнезии.
«Х» – песочные часы,
Циферблат осы.
Чаша с дырочкой к чертям,
Шансов нет, крадет
Щедрость наших тел по дням
(Ъ) эта, эта вот.
«Ы-ы-ы» – повою на Луну.
(Ь) встань-ка нА голову. Ну!
Эва! Дай же запахну
Юбку, юбку... Боже!
Я могу так тоже!
«А», как будто бы мой дом,
«Б», как чайник в нем,
«В», как крендель из печи,
«Г», как кочерга,
«Д» – окошко, две свечи,
«Е» – метель, пурга.
Ё-моё, а на полу
Жук-жучок поет хвалу
Зною, зимнему теплу,
И упав на спинку
Йогом бьет лезгинку.
«К» – крючок с твоим пальто,
«Л» – твой шарф; гнездо
«М» – ушанка, талый снег
На ее шнурках,
Обувь, словно оберег,
При печи впотьмах.
«Р» – Равшана, это ты,
Серп Луны из черноты
Тщетной жизни, маеты
Умника в России -
Фея амнезии.
«Х» – песочные часы,
Циферблат осы.
Чаша с дырочкой к чертям,
Шансов нет, крадет
Щедрость наших тел по дням
(Ъ) эта, эта вот.
«Ы-ы-ы» – повою на Луну.
(Ь) встань-ка нА голову. Ну!
Эва! Дай же запахну
Юбку, юбку... Боже!
Я могу так тоже!
Азбука
«А», как будто бы мой дом,
«Б», как чайник в нем,
«В», как крендель из печи,
«Г», как кочерга,
«Д» – окошко, две свечи,
«Е» – метель, пурга.
Ё-моё, а на полу
Жук-жучок поет хвалу
Зною, зимнему теплу,
И упав на спинку
Йогом бьет лезгинку.
«К» – крючок с твоим пальто,
«Л» – твой шарф; гнездо
«М» – ушанка, талый снег
На ее шнурках,
Обувь, словно оберег,
При печи впотьмах.
«Р» – Равшана, это ты,
Серп Луны из черноты
Тщетной жизни, маеты
Умника в России -
Фея амнезии.
«Х» – песочные часы,
Циферблат осы.
Чаша с дырочкой к чертям,
Шансов нет, крадет
Щедрость наших тел по дням
(Ъ) эта, эта вот.
«Ы-ы-ы» – повою на Луну.
(Ь) встань-ка нА голову. Ну!
Эва! Дай же запахну
Юбку, юбку... Боже!
Я могу так тоже!
«А», как будто бы мой дом,
«Б», как чайник в нем,
«В», как крендель из печи,
«Г», как кочерга,
«Д» – окошко, две свечи,
«Е» – метель, пурга.
Ё-моё, а на полу
Жук-жучок поет хвалу
Зною, зимнему теплу,
И упав на спинку
Йогом бьет лезгинку.
«К» – крючок с твоим пальто,
«Л» – твой шарф; гнездо
«М» – ушанка, талый снег
На ее шнурках,
Обувь, словно оберег,
При печи впотьмах.
«Р» – Равшана, это ты,
Серп Луны из черноты
Тщетной жизни, маеты
Умника в России -
Фея амнезии.
«Х» – песочные часы,
Циферблат осы.
Чаша с дырочкой к чертям,
Шансов нет, крадет
Щедрость наших тел по дням
(Ъ) эта, эта вот.
«Ы-ы-ы» – повою на Луну.
(Ь) встань-ка нА голову. Ну!
Эва! Дай же запахну
Юбку, юбку... Боже!
Я могу так тоже!
Домовой
В гроу-руме вентилятор,
старый мощный агрегат,
там над нами,
сам не свой
как захлопал вдруг дверями,
загудел своей трубой,
словно римский триумфатор,
всех зовущий на парад,
и топочет бегемотом,
будто пьяный в знак протеста.
Шепчет мне Равшана: «Ой!
Страшно! Кто там?»
«Гений места.
А по-русски домовой».
«Это джинн! Уйду! Он злится!» -
словно бы в немом кино
заметалась, как синица,
залетевшая в окно,
между стен
и входов между,
между мебели, схватив
с вешалки свою одежду
«Он блажен,
хоть и ретив,
ты с ним можешь подружиться.»
«Как?!» – с пальто в руках стоит
несравненная тупица.
«Ты ведь знаешь алфавит!»
«Вот листок, садись - заданье!
Ты напишешь заклинанье,
заговор его души,
мы листок -
да за косяк!
Шесть волшебных строк...
Итак,
ясно всё пиши:
«Я люблю Вас, хоть и строги
Вы со мной,
упаду под Ваши ноги
пеленой
с Ваших глаз, с Ваших глаз -
я для Вас!»
«Подпиши внизу, сердечко
нарисуй,
к двери подойди, где печка,
отыщи письму местечко,
в щелку суй!»
Сразу встала, сразу к двери,
к косяку!
Что же, каждому по вере!
Я к щитку
руку протянул с улыбкой
у Равшаны за спиной,
щелкнул гроу-румной пипкой:
«Он не злой -
ты его заворожила, ангел мой!»
на этом любовная линия Христа в моем лице и Сатаны в лице маленькой девочки временно останавливается, дефлорацию ждите ближе к маю по календарю романа
В гроу-руме вентилятор,
старый мощный агрегат,
там над нами,
сам не свой
как захлопал вдруг дверями,
загудел своей трубой,
словно римский триумфатор,
всех зовущий на парад,
и топочет бегемотом,
будто пьяный в знак протеста.
Шепчет мне Равшана: «Ой!
Страшно! Кто там?»
«Гений места.
А по-русски домовой».
«Это джинн! Уйду! Он злится!» -
словно бы в немом кино
заметалась, как синица,
залетевшая в окно,
между стен
и входов между,
между мебели, схватив
с вешалки свою одежду
«Он блажен,
хоть и ретив,
ты с ним можешь подружиться.»
«Как?!» – с пальто в руках стоит
несравненная тупица.
«Ты ведь знаешь алфавит!»
«Вот листок, садись - заданье!
Ты напишешь заклинанье,
заговор его души,
мы листок -
да за косяк!
Шесть волшебных строк...
Итак,
ясно всё пиши:
«Я люблю Вас, хоть и строги
Вы со мной,
упаду под Ваши ноги
пеленой
с Ваших глаз, с Ваших глаз -
я для Вас!»
«Подпиши внизу, сердечко
нарисуй,
к двери подойди, где печка,
отыщи письму местечко,
в щелку суй!»
Сразу встала, сразу к двери,
к косяку!
Что же, каждому по вере!
Я к щитку
руку протянул с улыбкой
у Равшаны за спиной,
щелкнул гроу-румной пипкой:
«Он не злой -
ты его заворожила, ангел мой!»
на этом любовная линия Христа в моем лице и Сатаны в лице маленькой девочки временно останавливается, дефлорацию ждите ближе к маю по календарю романа
Домовой
В гроу-руме вентилятор,
старый мощный агрегат,
там над нами,
сам не свой
как захлопал вдруг дверями,
загудел своей трубой,
словно римский триумфатор,
всех зовущий на парад,
и топочет бегемотом,
будто пьяный в знак протеста.
Шепчет мне Равшана: «Ой!
Страшно! Кто там?»
«Гений места.
А по-русски домовой».
«Это джинн! Уйду! Он злится!» -
словно бы в немом кино
заметалась, как синица,
залетевшая в окно,
между стен
и входов между,
между мебели, схватив
с вешалки свою одежду
«Он блажен,
хоть и ретив,
ты с ним можешь подружиться.»
«Как?!» – с пальто в руках стоит
несравненная тупица.
«Ты ведь знаешь алфавит!»
«Вот листок, садись - заданье!
Ты напишешь заклинанье,
заговор его души,
мы листок -
да за косяк!
Шесть волшебных строк...
Итак,
ясно всё пиши:
«Я люблю Вас, хоть и строги
Вы со мной,
упаду под Ваши ноги
пеленой
с Ваших глаз, с Ваших глаз -
я для Вас!»
«Подпиши внизу, сердечко
нарисуй,
к двери подойди, где печка,
отыщи письму местечко,
в щелку суй!»
Сразу встала, сразу к двери,
к косяку!
Что же, каждому по вере!
Я к щитку
руку протянул с улыбкой
у Равшаны за спиной,
щелкнул гроу-румной пипкой:
«Он не злой -
ты его заворожила, ангел мой!»
на этом любовная линия Христа в моем лице и Сатаны в лице маленькой девочки временно останавливается, дефлорацию ждите ближе к маю по календарю романа
В гроу-руме вентилятор,
старый мощный агрегат,
там над нами,
сам не свой
как захлопал вдруг дверями,
загудел своей трубой,
словно римский триумфатор,
всех зовущий на парад,
и топочет бегемотом,
будто пьяный в знак протеста.
Шепчет мне Равшана: «Ой!
Страшно! Кто там?»
«Гений места.
А по-русски домовой».
«Это джинн! Уйду! Он злится!» -
словно бы в немом кино
заметалась, как синица,
залетевшая в окно,
между стен
и входов между,
между мебели, схватив
с вешалки свою одежду
«Он блажен,
хоть и ретив,
ты с ним можешь подружиться.»
«Как?!» – с пальто в руках стоит
несравненная тупица.
«Ты ведь знаешь алфавит!»
«Вот листок, садись - заданье!
Ты напишешь заклинанье,
заговор его души,
мы листок -
да за косяк!
Шесть волшебных строк...
Итак,
ясно всё пиши:
«Я люблю Вас, хоть и строги
Вы со мной,
упаду под Ваши ноги
пеленой
с Ваших глаз, с Ваших глаз -
я для Вас!»
«Подпиши внизу, сердечко
нарисуй,
к двери подойди, где печка,
отыщи письму местечко,
в щелку суй!»
Сразу встала, сразу к двери,
к косяку!
Что же, каждому по вере!
Я к щитку
руку протянул с улыбкой
у Равшаны за спиной,
щелкнул гроу-румной пипкой:
«Он не злой -
ты его заворожила, ангел мой!»
на этом любовная линия Христа в моем лице и Сатаны в лице маленькой девочки временно останавливается, дефлорацию ждите ближе к маю по календарю романа
>>36792 (OP)
Мамкин поэт инспектор борщей
Кресла проперженного император
Мысли слуга и погонщик идей
Ебли в очко агитатор
Мамкин поэт инспектор борщей
Кресла проперженного император
Мысли слуга и погонщик идей
Ебли в очко агитатор
Трэш и говно пишут только бездарности, которые другим привлечь внимание не могут. Настоящий талант там, где написано об обыденном, но так написано что глаз не оторвать.
>>36792 (OP)
Приветствую, успехов в творчестве.
Я твоих "Варщиков кукнара" даже наизусть выучил и иногда на пьянках друзьям декламирую.
Приветствую, успехов в творчестве.
Я твоих "Варщиков кукнара" даже наизусть выучил и иногда на пьянках друзьям декламирую.
>>38159
Спасибо, солнц! Приятно!
Спасибо, солнц! Приятно!
>>37961
Да-да, ты сынок у меня талантливый, ты постой в уголочке, попиши о кошечках, а эти черти пусть о ебле там себе пишут - они бездарные, им больше нечем внимания привлечь!
Да-да, ты сынок у меня талантливый, ты постой в уголочке, попиши о кошечках, а эти черти пусть о ебле там себе пишут - они бездарные, им больше нечем внимания привлечь!
>>39487
Один анончик, издатель-любитель, хочет издать мою книгу в рамках такого самиздата полуподпольного, сейчас дораспродает прошлую книгу, фотоальбом, а в конце лета обещал связаться. Но все есть бесплатно в интернетах.
Один анончик, издатель-любитель, хочет издать мою книгу в рамках такого самиздата полуподпольного, сейчас дораспродает прошлую книгу, фотоальбом, а в конце лета обещал связаться. Но все есть бесплатно в интернетах.
>>39527
интернеты это не торт
вот самиздат а-ля Ерофеев Довлатов как в 70-е это дело
бумага это уже кое что
люблю читать Сорокина на бумаге
интернеты это не торт
вот самиздат а-ля Ерофеев Довлатов как в 70-е это дело
бумага это уже кое что
люблю читать Сорокина на бумаге
>>37170
Значит так, либо дефлорация будет у меня на столе завтра утром, либо дефлорируют твой анальный проход.
Значит так, либо дефлорация будет у меня на столе завтра утром, либо дефлорируют твой анальный проход.
>>39608
К завтраму никак не получится, Дмитрий Анатольевич, - я забухал. Вы ж должны понимать.
К завтраму никак не получится, Дмитрий Анатольевич, - я забухал. Вы ж должны понимать.
>>40567
Ну и, а не ни! Я пьяный пиздец!
Ну и, а не ни! Я пьяный пиздец!

1280x720, 2:42
Вернулся с пивком - завтра будет пиздец. Но надо зотя бы на неделю стопрнуться - в правом боку ломит шо пиздец. Печень! А я еще токсические лекраста горстями жру - от шизы, от давления. Мне вообще бухать нельзя. А я бухаю, как черт, да еще и под нейролептики и таблетки от давления. Пизжец.

506x360, 2:41
>>40793
Ладно, норм! Прорвемся! Как говорил один презерватив. Жить, например, охуенно.
Ладно, норм! Прорвемся! Как говорил один презерватив. Жить, например, охуенно.
>>41122
Ты не поверишь, но я все время молюсь - Господи, дай дописать роман! А до этого молился - Господи, дай дописать книгу! Но ведь и всякое терпение имеет пределы.
Ты не поверишь, но я все время молюсь - Господи, дай дописать роман! А до этого молился - Господи, дай дописать книгу! Но ведь и всякое терпение имеет пределы.

480x360, 3:29
ух, со вчерашнего полторашка осталась - ну не пропадать же добру :3

476x360, 1:52
Только что целовался со школьницей! Пошел за пивом, уже во хмелю, да еще с бодуна. Смотрю две школьницы примерно 13-14 лвл прощаются и целуются. Я и говорю: "А меня?" Мне малютка и говорит - но только в щеку! Я ее приобнял за попку, она меня поцеловала, а потом я ее в губы! Не зря за пивом ходил! Она даже "подмахивала" губами - рили. Был бы педофилом, завтра бы ебал! Ну а я алкоголик. Чисто по фану развел малолетку.
>>44588
Теперь можешь легко девять лет получить, если она мамке расскажет, а та заяву напишет.
Теперь можешь легко девять лет получить, если она мамке расскажет, а та заяву напишет.

>>44608
Вот фотка, но когда я бухой, то я поинтересней - мимика появляется, а так-то я шиз. Могу и справку кинуть, ели тебе надо.
Вот фотка, но когда я бухой, то я поинтересней - мимика появляется, а так-то я шиз. Могу и справку кинуть, ели тебе надо.
>>44647
Нет, девочки никогда не жалуются насколько я могу это читать в интернетах - мамки обычно переписку находят.
Нет, девочки никогда не жалуются насколько я могу это читать в интернетах - мамки обычно переписку находят.
Обновить тред
Двач.hk прислал битые данные.
Вы видите копию треда, сохраненную 16 мая 2024 года.
Можете попробовать обновить страницу, чтобы увидеть актуальную версию.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.
Вы видите копию треда, сохраненную 16 мая 2024 года.
Можете попробовать обновить страницу, чтобы увидеть актуальную версию.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.