>>28060 (OP)
По ту сторону заснеженных просторов, где чёрные ели похожи на обгоревшие списы и где ветры доносят глухой стук бетонных куполов, бродит Ладим Ладимыч — господин всех табуретов и кресел. Его зовут разными именами: Попыт, Пыпа, Баба Пыня. Его тень длиннее Кремля, а смех — громче салюта, который никто не видел со времён, когда ещё хранили настоящие фейерверки, а не рекламные щиты.

На рассвете, под покровом алой дымки, Попыт выходит на балкон своего зимнего дворца и торжественно протирает металлическую статую самого себя. Камни под ногами стираются, не успев нагреться от лучей весеннего солнца. Он шепчет: «Ладим Ладимыч», — и это слова, которыми заменяют совесть, разум и даже приличие. Звуки его голоса расходятся по улицам, как грохот упавших фасадов: люди держатся за стены, чтобы не унести их порывистый ветер.

В полдень Баба Пыня созывает народное собрание: на площади выстраиваются ряды автоматов, припорошенных серой пылью. Вместо портрета — огромный экран, где он моргает, будто подглядывая в замочную скважину. «Мы сделаем вашу жизнь лучше!» — провозглашает он, хотя люди видят лишь густые тени от ворот и зданий, что корежатся, словно мягкий пластилин. Секретари и генералы кивают, как солёные огурцы в бочке, а наготове стоят камеры, готовые запечатлеть каждый вздох.

Под вечер Пыпа в белом тельняшке садится на варварского вида коня, покрытого облупившейся краской, и колесит по улицам, выкрикивая лозунги, которые никто не может повторить без запинки. Здания откликаются эхо — отзываясь стоном плит и треском стекол. В темноте, между фонарными столбами, люди шепотом передают друг другу: «Не верь тому, кто зовёт себя Попытом».

И когда наступает ночь, над безлунным городом разливается густая сажа сомнений: а действительно ли кто-то способен сломать сталь страха? Или Ладим Ладимыч, окрылённый собственной гордыней, уже давно посадил в свою клетку и страх, и свободу, и саму Российскую душу? В этой тишине — самый громкий протест: сердца, бьющееся вопреки, и голоса, прошедшие сквозь железные двери и вышедшие на волю ровным шёпотом: «Живи, человек, живи!»