Завывали суровые северные ветры. Долина покоилась под снегами. Дремали вздымающие к небесам свои острые вершины горы; не видны силуэты рваных каменистых склонов и пологих холмов вокруг озера – всюду лишь тело зимы, что пришла в эти земли. Она, владычица всего мёртвого, сковала холодом жизнь долины, и из всего, что видела, до чего касалась, высасывала последнее тепло, умертвляя. Выла Зима все громче и громче, продольно и страшно, призывая сумерки. Наступала самая длинная ночь в году.

Гюнтер был в пути уже несколько часов, прежде чем достиг озера и вышел к долине. Широкий ремень сумки давил плечо, и тупая боль время от времени накрывала всё сильнее, обдавая грудь жаром. Пот от виска стекал за ухо, и швы невыносимо зудели. Когда сил терпеть совсем не оставалось, он останавливался, стаскивал перчатку зубами с руки и давил ладонью на бинтовую повязку. В этот раз на пальцах он увидел кровь. Подышав на них, Гюнтер потёр ладонь о шинель, поправил шапку и оглянулся.

Родные места казались чужими, очертания гор неузнаваемыми, словно никогда здесь не цвели пахучие травы, не паслись стада, а по холмам не бродили пастухи, наигрывая на свирелях песни. Жизнь оставила долину, и вокруг не было ничего, кроме растелившейся белой пелены.

Гюнтер сел на валун, отхлебнул из фляги и тяжело вздохнул, переведя взгляд на перевязанную левую руку. Кисти он не чувствовал, только ближе к предплечью ощущал пульсацию, словно в середине кости медленно считал метроном. Воспоминания всплывали яркими лоскутами выполощенной одежды на поверхности ручья, погружая в дни детства, за которыми чёрными пятнами проступала последняя тихая летняя ночь, разрезанная ломанной линией фронта. Сейчас скрученные фрагменты памяти больше походили на рассказы случайного попутчика в душном вагоне поезда, чем на реальные куски собственного прошлого, затерявшиеся в осколках снаряда. События, когда-то происходившие с ним здесь, казались Гюнтеру собственными фантазиями.

Парень прикрыл глаза.

«Здесь, у зелёной воды мы виделись в последний раз».

Тёплые пальцы касаются руки - Клара вкладывает кольцо в ладонь. Её глаза, полные слез – не забыть, как и застывший в них ужас. «На век», «храни», «сбережёт тебя» - парень зажмурился и пошатнулся. Снег хрустит под ногами. Едва он расслышал в этом хрусте её печальный голос, виски сдавил спазм. Голову в момент заполнил металлический лязг, перед глазами возникла яркая вспышка. «Давай, ложись!», «бегом, бегом!» - все звуки смешались, а затем наступила полная тишина. В ушах лишь пульсация. «Почему я ничего не слышу? Почему я ничего...»

«Не слышу» - Гюнтер открыл глаза.

У кромки леса, вдоль которой он шёл от самой станции, было тихо, но с приходом сумерек ветер становился сильнее. Начиналась метель. Чтобы выйти к деревне, ему оставалось пройти через долину. Идти предстояло долго, а усталость уже давала о себе знать, но поддаться ей и переждать ночь здесь означало замёрзнуть насмерть. Сделав глоток кислого вина, Гюнтер поправил повязку на руке и пошёл вперёд, постепенно удаляясь от озера.

Жители здешних мест верили, что в дни солнцеворота, когда настают самые длинные ночи, и грань между миром живых и мёртвых становится тоньше, долина находится во власти языческих божеств и духов. Из поколения в поколение в окрестных деревнях передавали сказания о тех, кто с приходом сумерек покидает свои пристанища и выходит на охоту.

В детстве Гюнтер слышал много разных историй, но ему становилось страшно только тогда, когда бабушка вспоминала, кого она встретила, будучи совсем ещё юной, в одну из таких ночей. Рассказывала она монотонно, без интонаций в голосе, совсем не так, как другие. Молочные глаза, слегка отведённые в сторону, почти не двигались, но Гюнтер знал, что эти слепые глаза всё ещё смотрят на мерцающие звезды в морозном небе, следы копыт возле дома, и стоящую неподалёку от сарая жалостливо блеющую козу. Колокольчик на её шее глухо побрякивает. Бабушка рассказывает, и он уже видит сам, как девушка растерянно подходит к козе, не понимая, как та вышла из запертого на засов сарая. Животное поднимает голову, и на девушку смотрят жёлтые глаза. Морщинистое лицо, чем-то похожее на человеческое, беззвучно смеётся широким ртом, а затем словно обидевшись, вытягивается в удивлении. Девушка, застыв на месте, наблюдает, как существо медленно уходит прочь. Звон латунного колокольчика становится всё тише и тише, постепенно переходя в тишину.

Люди верили, что в эти ночи слуги из мира мёртвых подчиняют себе всё живое, мертвят долину и забирают с собой развоплощённые души тех несчастных, что попадаются им на пути. Сказывали, что только голос возлюбленной может вывести путника, случайно оказавшегося в их владениях. Вой Зимы будет заглушать его, но путник должен суметь услышать зовущий голос сердцем, и тогда он сможет выйти из долины живым. Гюнтер тоже верил в тех, кто служит повелительнице мира мёртвых. Верил ровно до тех пор, пока не увидел лежащих рядом с собой в окопе. Мертвецы-командиры, мертвецы-солдаты, и нет над ними никого, кроме смотрящих на них лиц живых.

Парень обернулся. Ему показалось, или он действительно услышал женский голос, доносящийся из леса, напевающий знакомый мотив? Вдалеке что-то ярко блеснуло.

Кто это? Клара? Нет, здесь не может быть Клары. «Может, и впрямь духи решили позабавиться?» - парень усмехнулся сам себе, и продолжил идти. Проклятое воображение.

Метель усиливалась.

Гюнтер старался контролировать дыхание. Ремень сумки невыносимо давил плечо. Порыв ветра снова донес до парня странный звук, и он остановился, вслушиваясь.

- Гюнтер!..

На этот раз голос зазвучал чуть громче.

Чудится, или она действительно где-то неподалёку, но что ей делать здесь в такую пору? Или её настигла метель и она заблудилась?

- Клара!

Ответом был лишь вой ветра.

Напев старой рождественской песни доносился то из леса, то из пелены равнины, и отражаясь о замёрзшие горы, окружал Гюнтера. С усилием он пытался разглядеть хоть что-нибудь вокруг, но теперь не было видно даже чернеющей полосы леса, а белая масса продолжала вонзаться ему в лицо, бесполезно прикрытое рукой. Каждый шаг Гюнтеру давался тяжело, раны ныли всё сильнее, но он продолжил идти.

- Гюнтер! Гюнтер! - отчётливо раздалось позади. Парень обернулся, как вдруг под подошвой что-то громко хрустнуло и он споткнулся, едва удержав равновесие. Что-то довольно большое лежало перед ним. Гюнтер наклонился и рассмотрел - обглоданные рёбра торчали из под снега. Сделав несколько шагов в сторону, он вздрогнул. Ему на мгновение показалось, что чьи-то пальцы коснулись плеча. Что-то подсказывало - «назад», но вот у самого уха едва различимый шёпот повелел - «вперёд», и Гюнтер двинулся дальше.

Вдалеке он заметил огонёк. Вот зажёгся ещё один. Огоньки маленьких окон, казалось, плавали среди метели, то отдаляясь, то приближаясь снова. Деревня была совсем близко. Возникали и исчезали силуэты домов и деревьев, превращаясь в уродливые тени, которые пытались кусать за руки, но он вырывался и делал очередной шаг.

- Воображение, это только воображение, - твердил себе Гюнтер.

Впереди Гюнтер заметил мальчика. Он махал ему рукой, и что-то кричал. Когда парень подошёл чуть ближе, он услышал, что малец кричал: «Гюнтер вернулся, Гюнтер! Идите все сюда!» Мать, брат и другие жители деревни, один за другим, вышли к нему на встречу. Среди знакомых лиц он увидел и Клару.

Метель понемногу стихала. Начинал розоветь горизонт, становилось теплее. Гюнтер стянул с руки перчатку, и нащупав нагрудный карман, вынул из него кольцо. Откуда-то издалека раздавался звон колокольчика.

Гюнтер очнулся. Он лежал на снегу, неподалёку от обглоданного оленьего скелета, сжимая в кулаке монету. В ухо заползало что-то тёплое. Сотрясаясь мелкой дрожью озноба, парень провёл онемевшими пальцами по чавкающей от прикосновений повязке, пылающему лбу и щекам. По лицу, покрытому испариной, текла кровь. Гюнтер больше не видел перед собой лиц, только мерцающие огоньки. Совсем не похожие на окна домов, они приближались и окружали. Зовущий голос звучал странно, и лишь теперь Гюнтер наконец разобрал, что это вовсе не завывания ветра, не голос возлюбленной Клары, а протяжный волчий вой.

Жители здешних мест верили...