— Я тебе очень не завидую, пердоля, — доверительно сказал Штульман. — Тебе и в страшном сне не могло присниться то, что сейчас с тобой произойдет.
Пердоля не поверил Штульману. Ему казалось, что все самое страшное с ним уже произошло.
Минут через десять вернулись с добычей посланцы. Штульман собственноручно придвинул Пердоле бачок, отломил хлеба, подал ложку.
— Ешь.
Пердоля с подозрением посмотрел на Штульмана.
— Че, не понял? Ешь давай!
Пердоля осторожно зачерпнул из бачка и попробовал. Это были самые что ни на есть обыкновенные и нормальные мозольки. Он пожал плечами и с энтузиазмом принялся за еду. Внутренние ограничители у красноглазых, как правило, никогда не работают, поэтому Пердоля умял порции три, пока не почувствовал насыщения.
— Чего завис? Давай-давай, ешь! — прикрикнул на него Штульман.
Пердоля поел еще немного и попытался отодвинуть от себя бачок. Штульман тут же шваркнул его маном по ЕМАКСУ в лоб.
— Жри, сука, и не думай даже!
Пердоля поднатужился и запихнул в себя еще ложек десять мозолек. Все. Он почувствовал, что полон по самое нёбо.
— Давай-давай, голодняк гребаный, хавай!
— Я больше не могу, — сыто просипел Пердоля, отодвигаясь.
Тогда Штульман пропустил его через сплошной пропеллер ударов маном по ЕМАКСУ. Он наотмашь бил справа и слева, пока сосноль не крашнулась. Все это время остальные держали Пердолю, чтобы он не мог увернуться.
В зале приема отработанных отходов с ног было пусто, только иногда мимо пробегал какой-нибудь красноглазый в грязнющей подменке. Никто не обращал на Штульмана, Пердолю и остальных никакого внимания.
Вытирая кровь, Пердоля опять взялся за ложку. Так его били, и он ел, и его снова били, и он снова ел, и ел, и ел, давясь проклятыми мозолями, насильно запихивая их в себя и утрамбовывая мерзким сырым хлебом, и в конце концов съел все и почувствовал, что сейчас взорвется.
Ему стало очень скверно, и он икал и отрыгивался и не мог говорить, а потом его опрокинули на скамью, воткнули в рот носик чайника и зажали нос. И он, давясь и захлебываясь, и обливаясь, выпил весь прогорклый, подгоревший кисель.
И тогда его желудок, напрочь отвыкший от мозолек, да еще в таких безумных количествах, взбунтовался. И он захлебывался блевотиной, а красноглазые затыкали ему рот и пережимали горло, и он снова и снова глотал одну и ту же отраву, а она снова и снова поднималась вверх. Из его глаз и носа текло, он ничего не соображал и не видел вокруг, а только все выныривал и никак не мог вынырнуть из ядовитого кипящего варева. И тут все пошло низом. Его тело затряслось, задергалось в тщетных попытках удержать этот поток, но его несло, мощно и безвозвратно, как лавину, скатывающуюся с какой-нибудь Килиманджаро.
Красноглазые торопливо отпрыгнули в разные стороны, а он упал на пол, и его продолжало нести.
Его бросили там, на полу, и ушли, плюясь от отвращения, а потом пришли красноглазые из фонда СПО и, яростно матерясь, волоком вытащили его на улицу.
И тогда он побрел на форум Убунту, и из него текло, как из прорванной канализационной трубы: поношенный свитер, дырявые трико — все было в дерьме. Все обходили его десятой дорогой, и даже Торвальдсу не пришло в голову помочь бедолаге выйти из ЕМАКСА.
При входе на форум он столкнулся с Шаттлвортом, но тот, глядя куда-то в сторону, торопливо удалился.