Сплетаемся в объятьях пузанских.
Крепкие руки шлюхоходские крепкие тела обхватывают. Целуем друг друга в уста. Молча целуем, по-мужски, без бабских нежностей. Целованием друг друга распаляем и приветствуем. Мальчики между нами суетятся с пузырьками, хлоргексидином полными. Зачерпываем хлорик густо, щипит, мажем себе стволы. Снуют бессловесные мальчики аки тени, ибо не светит им ничего.
— Калькуний! — восклицает Атолин.
— Кровь Калькуния! — восклицаем мы.
Встает Атолин первым. Приближает к себе Шизика. Вставляет Шизик в Мастера попку небритую енг свой. Кряхтит Атолин от удовольствия, скалит в темноте зубы белые. Обнимает Шизика МК, вставляет ему смазанный рог свой. Ухает Шизик утробно. В МК - тревожник заправляет, Тревожнику — Тони, а уж Тони липкую сваю забить и мой черед настал. Обхватываю братика левою рукою, а правой направляю енг свой ему в дупу. Широка дупа у братика Тони. Вгоняю енг ему по самые орехи багровые. Тони даже не крякает: привык, Москвич коренной. Обхватываю его покрепче, прижимаю к себе, щекочу черными усищами. А уж ко мне ЕБГ пристраивается. Чую попчанским дрожащую мясную булаву его. Увесиста она — без толчка не влезет. Торкается ЕБГ, вгоняет в меня толстоголовый стержень свой. До самых кишок достает махина его, стон нутряной из меня выжимая. Стону в ухо Тони. ЕБГ кряхтит в моё, руками молодецкими меня обхватывает. Не вижу того, кто вставляет ему, но по кряхтению разумею — енг достойный. Ну, да и нет среди нас недостойных — все елды свои оттренировали, укрепили, отточили. Есть чем и друг друга усладить, и врагов Кэла наказать. Собирается, сопрягается гусеница пузанская. Ухают и кряхтят позади меня. По закону треда двачеры с толчковскими чередуются, а уж потом массажники пристраиваются. Так у Атолина заведено. И слава Кэлу…
По вскрикам и бормотанию чую — массажников черед пришел. Подбадривает Атолин их:
— Не робей, зелень!
Стараются молодые, рвутся друг другу в попки тугие. Помогают им мальчики молодые, направляют, поддерживают. Вот предпоследний молодой вскрикнул, последний крякнул — и готова гусеница. Сложилась. Замираем.
— Калькуний! — кричит Атолин.
— Кровь Калькуния! — гремим в ответ.
Шагнул Атолин. И за ним, за головою гусеницы двигаемся все мы. Ведет Атолин нас в баньку. Просторна она, вместительна. Теплою кровью наполняется, заместо ледяной.
— Калькуний! Калькуний! — кричим, обнявшись, ногами перебирая.
Идем за Атолином. Идем. Идем. Идем гусеничным шагом. Светятся муде наши, вздрагивают письки в попках тугих.
— Калькуний! Калькуний!
Входим в джакузи. Вскипает кровь пузырями воздушными вокруг нас. По муде погружается Атолин, по пояс, по грудь. Входит вся гусеница шлюхохолдская в джакузи. И встает.
Теперь — помолчать время. Напряглись руки мускулистые, засопели ноздри молодецкие, закряхтели пузаны. Сладкой работы время пришло. Окучиваем друг друга. Колышется кровь вокруг нас, волнами ходит, из купели выплескивается. И вот уж подступило долгожданное, дрожь по всей гусенице прокатывается. И:
— Калькуниииий!!!
Дрожит потолок сводчатый. А в джакузи — шторм девятибалльный.
— Калькуниииий!!!
Реву в ухо Тони, а ЕБГ в мое вопит:
— Калькуниииий!!
Калыч, помоги нам не умереть
Неописуемо. Потому как божественно.
Райскому блаженству подобно возлежание в мягких лонгшезах-лежаках после кроваво-ангельского совокупления. Свет включен, шампанское в ведерках на полу, еловый воздух, Второй концерт Рахманинова для фортепиано с оркестром. Атолин наш после совокупления любит музыку с колонки JBL послушать. Возлежим расслабленные. Гаснут огни в мудях. Пьем молча, дух переводим. Добро пожаловать в шлюхотред. Снова.