>>0779
Похуй, давай разберём по пунктам, почему Чани - не просто item, а ключевой персонаж, без которого сюжет романов потерял бы большую часть своего смысла.
Начнём с того, что Чани - не просто "дочка Лайета", дающая Полу некий статус. Она - живое воплощение фременской культуры, религии и традиций. Через любовь к ней Пол приобщается к народу Арракиса, начинает понимать и ценить их образ жизни. Чани учит его языку, обычаям, искусству выживания в пустыне. Благодаря ей он из чужака становится лидером фременов, принимает имя Муад'Диб. Без Чани он остался бы всего лишь очередным имперским аристократом.
Чани - не просто инкубатор для наследника. Её первенец Лето II погибает, но именно он в видениях Пола предстаёт грядущим Квисатц Хадерахом - конечной целью селекционной программы Бене Гессерит. Сама смерть Чани, хоть и происходит при родах, становится следствием зловещего заговора Бене Гессерит, желающих контролировать наследников Муад'Диба. Её жертва, как и короткая жизнь Лето - часть трагической судьбы Пола. Думаешь, любой телохранитель мог бы сражаться вместо Чани? Нет, ведь Чани - непревзойдённый воин, однa из лучших фременских бойцов. Сцены её поединков показывают силу, отвагу и мастерство женщин-фременов, ломая гендерные стереотипы. Чани всегда рядом с Полом и в битве, и в любви. Её роль не сводится к конфликту с Ирулан. Чани - живое напоминание о том, что Муад'Диб, даже став Императором, остаётся верен своему фременскому призванию. Официальный брак с Ирулан - лишь политический ход. Подлинная же любовь и духовная близость связывают его с Чани, как Лето с Джессикой. Эти "наложницы" на деле и есть истинные жёны Атрейдесов. Но главное - именно Чани становится матерью Лето II и Ганимы, детей-близнецов Пола, которым суждено превзойти отца и изменить судьбу человечества. Нет, она не просто рожает их - она передаёт им свою фременскую суть, закаляет в невероятных испытаниях, растит гениями и воинами. Без Чани не было бы ни Бога-Императора Лето, ни Преподобной Матери Ганимы. Наконец, после смерти Чани её образ и наследие продолжают влиять на Пола, его детей и весь Арракис. Она становится легендой, святой для фременов. Её дочь Ганима, унаследовавшая мудрость и силу матери - одна из центральных героинь последующих романов.
Я бы сказал так - если Муад'Диб - это меч джихада, то Чани - его крепкая рукоять. Без неё он не смог бы исполнить своё предназначение. Фременская наложница оказывается не менее важна для судеб Дюны, чем император и мессия Пол Атрейдес. Чани проходит долгий путь от девочки из пустынного племени до возлюбленной правителя вселенной, матери богов и святой покровительницы Арракиса. Но при этом она всегда остаётся собой - преданной, любящей, бесстрашной женщиной с несгибаемой волей. Её образ разрушает патриархальные клише о безропотных и покорных наложницах. В фременском обществе женщины не уступают мужчинам ни в чем. Чани воплощает этот идеал равенства - она не просто спутница героя, а равноправная участница его судьбы. Её роль в сюжете "Дюны" ничуть не меньше, чем у Пола - ведь только вместе они смогли пройти путь, предначертанный пророчеством. Поэтому я категорически не согласен с попытками принизить значение Чани или свести её к стереотипу восточной наложницы. Фрэнк Герберт создал уникальный женский характер, опередивший свое время. Чани - не объект, а субъект, не служанка, а соратница, не собственность, а личность. Её образ - торжество феминизма в лучшем смысле слова.
Короче, бля, без Чани не было бы ни пути Муад'Диба, ни золотой тропы Лето II, ни всей великой саги "Дюна". Эта женщина и её потомки буквально формируют будущее человечества. Недооценивать её роль - значит упускать самую суть замысла Герберта о тесной взаимосвязи мужского и женского начал в истории. Так что давайте отдадим должное Чани - Сихайе, возлюбленной и соратнице Муад'Диба, матери Детей Дюны, святой покровительнице Арракиса. Она - не вспомогательный персонаж, а одна из главных героинь эпопеи, и её роль поистине неоценима.

Приступая к третьему тому “Бархана”, хотелось бы понимать, отчего преданные его читатели так истерично защищают эту откровенно халтурную книжку, небрежно сляпанную из разрозненных кусков, выискивая в ней глубины и мудрости, которые если там и есть, то попали туда совершенно случайно. Очень похоже на секту почитателей другой неостановимой графоманки – Айн Рэнд (те тоже уже очень много лет делают вид, будто им в ее ёврях открываются глубины смыслов и истин, а все прочие ничего не поняли и теперь обесценивают немалые интеллектуальные усилия поклонников).

Причина же, мне кажется, среди прочего, в том, что им приятно быть умными за счет очень скверного изделия: несовершенство самого текста, мешанина плохо состыкованных деталей, постоянно возникающие деусы-экс-махина и не понять откуда берущиеся концепции, не понять, что обозначающие, дают и повод, и простор, вызывают нездоровую тягу облизывать этот текст и достраивать вселенную у себя в уме, всячески усовершенствовать ее. Будь “Бархан” написан так, что “кинджяла” некуда вогнать, фанового (pun intended) творчества и толковательства бы, как знать, не случилось, да и желающих это экранизировать бы поубавилось. Ну и дело в графоманском объеме, конечно. С Лавкрафтом, кстати, то же самое (но там вообще оскорбление интеллекту).

Засим заткнемся и приступим.

Опять бессмысленные полилоги, занимающие страницу за страницей, в которых несимпатичные и невыразительные фигуры, деревянно перемещаясь взад-вперед по клеткам кафельных полов, несут бессвязную ахинею на суконном языке, близком к канцеляриту, и умудряются не сказать друг дружке ничего, потому что автор бездарно гонит строкаж. То же относится и к пафосным внутренним монологам, на произнесение которых нужны часы, а дело происходит, например, во время стремительной гонки по пустыне на бень-джессеритах. Или на гом-джаббарах, я их все время путаю. Иногда, правда, они “применяют Голос” друг к другу, что означает – попросту орут или рявкают.

С 17 стр. все “drew in a deep, sighing breath”, как и в первых двух томах. Дыхание также опять может быть trembling или shuddering. Маленькие фигурки тут излучают протест. И все это исполнено той ложной многозначительности, за которой ничего, как правило, не стоит и которая есть один из первых признаков графомании. Вот образчики стиля: “They felt themselves as integral parts of a dynamic system held in delicately balanced order.” “Jessica found a harsh laugh shaking her own breast.” “He’ll reinsert into the system the results of its past performance.” Отдельно, конечно, прекрасны и тысячи выделений одних и тех же банальностей в киндловом тексте, вроде вроде бы красивого, но лишенного всякого смысла лозунга: “Rising, thou risest!” – и там вот все так. Пустословие как основной стилистический принцип, поражающий воображение лишь самого невзыскательного читателя. Интеллектуальные игры в опознайку для средних умов.

Моя ж незадача с этой моделью цивилизации в том, что любую теократию я считаю омерзительной, и втройне гадка мусульманская. В этом томе становится ясно, что пустынные ковролеты (т.н. фримены, пусть даже все они носят смешную фамилию Федяйкин), похоже, все-таки пьют кровь своих жертв, т.е. их религия, как и христианство, тоже построна на обычных кошмарах: возвращении к жизни, вампиризме и каннибализме. (Воду аборигены, кстати, как-то впитывают непосредственно прямой кишкой, но это несколько больше сведений, чем нам хотелось бв знать, Винсент.) Разрозненные прокламации, провозглашения и врезки “от редакции”, как и прежде, бессвязны и неубедительны. Обсуждаемые проблемы власти и исторического предназначения потеряли всякий смысл (особенно после 24 февраля): это еще можно было б натянуть на цивилизованный мир середины 20 века, но не на нынешний и не для нас, когда и с ислама (особенно после 7 октября) сошел весь остававшийся западный романтический флер и он остался тем же, чем и был с самого начала: человеконенавистническим учением фанатиков и убийц.

Потому что ни на что, кроме “джихада”, никакие его Атриды не способны. Мало того, автор здесь прямо-таки любуется “прогрессорством навыворот”: если раньше главгерой у нас был носителем условно прогрессивной идеи хотя бы национального освобождения, а потом регрессировал до иконы и слился с пейзажем, то тут он же (хоть автор и маскирует его под сына первого экземпляра, но это так же неубедительно, как ожившие зомбаки, которыми стали некоторые персонажи первого романа) – явно носитель скрепной идеи “сделайте нам как было, не надо нам этих ваших либеральных новшеств”. Кстати, мертвые негодзяи тут тоже оживают в виде внутренних или закадровых голосов. А это такой себе прием сюжетостроения, ламерский.

И в целом да, эти романы из тех, что сильно выигрывают в пересказе. И, понятно, в экранизации. А поскольку у нас повторение мать учения (любого – взять хотя бы Золотую Тропу), то все лучше повторить читателю по нескольку раз. Например, историю в третьем томе нам уже рассказали в двух предыдущих. Дважды. Так что это кольцевая. Дальше, похоже, будет то же самое: фабула, изложенная 26 раз. Опять не знаю, хватит ли мне сил на эти “запиздюны”, пока всем не наступит “Крализец”, к которому наши передовые мусульмане и стремятся непонятно, зачем, но их упорство несомненно достойно лучшего применения. Вообще становится понятно, что вся эта сверхыдея с евгенической программой по “выведению нового человека” устроена по принципу пизды и хомячка (теперь наступает та фаза, когда хомячок покидает пизду).

Потому что последняя часть этого романа, в которой дубль главгероя натурально срастается с шай-хулудом, – это, конечно, вершина и шедевр, после которого уже ничего не имеет значения. Механика и биология, а также кинематика этого процесса неясны, но это так же нелепо, как Шварценеггер на белом коне в лифте. Возможно, это пародия, впрочем. Лучше, если это окажется пародией. Иначе зачем ему сапоги с такой чудесной новой кожей?

Про другие вопросы автору я уже упоминал, но тут возникают новые. Не только к климату планеты Учкудук (“три колодца” явно же вдохновлены “ловушками ветра” с Бархана, нет?). Почему экзоскелет главгероя увеличивает силу его носителя и придает ему слабо-антигравитационные свойства, если он состоит из кожаных пиявок, у которых из всей анатомии есть только реснички для сцепления друг с дружкой? Откуда у червяка внутри атомная топка, вырабатывающая кислород? Почему у синего меланжа запах корицы? Зачем человек-червяк сначала все рушит, а потом разрешает восстанавливать – подобная акция устрашения воздействует только на трехлеток? Почему он, развивший в себе могучее предзнание на тысячи лет вперед, записывает какие-то свои расчеты и показывает цифры сестре (у которой тоже немалые телепатические способности)? Орнитоптеры тут работают на реактивных двигателях, но машут крыльями. Это зачем? Почему умельцам читать в мозгу и прозревателям будущего необходимо подавать рапорты и депеши, записанные на проволочные магнитофоны? Почему их не внушают летучим мышам, например (как, кстати, летучим мышам устраивают дебрифинг, тоже остается загадкой)? Вопросы, вопросы… Нет, я правда хочу знать, потому что моя версия неутешительна: читателя просто держат за идиота.