А че вообще за рассказы... Ну например. Вот просто в двух словах. Кто такие ландскнехты знаете же?
«…ландскнехты, никому не нужные люди, которые всюду бесцеремонно бродят, ищут войны и бедствий, и являются спутниками последних. Безбожных, погибших людей, чье занятие – разрушать, резать, грабить, жечь, играть, пить, богохульствовать, которые радуются чужому несчастью, кормятся, отнимая у других, – о них я ни под каким видом не могу сказать, что они не являются язвой всего света.»
Себастиан Франк, «Weltbuch»
Наемники, кароче. И у всех от них одни проблемы.
Ну и вот. Там ГГ - не боец, не воин. Обычный музыкант кароче. Как те, что на гитаре в переходах играют. Странствующий такой гитарист. Приходит он в условную Германию. А там творится полный пиздец. Феодальная раздробленность, постоянные войны, все в жопе. Нет порядка, везде наемники один другого хуже, человека ограбить и прирезать на дороге – раз плюнуть. Ну и вот. Идет такой ГГ, и вдруг ему навстречу гоп стоп средневековые бандиты. Есть че? Он такой – да нет, я бич, сами то посмотрите. Они такие – да? Ну тогда ладно, в расход, нафиг ты и нужен… Он такой уже опа, ну все. Но тут, к главарю шайки подбегает какой то тип, и давай ему что то тихо втирать. Что – не слышно. Но главарь как то внезапно преисполнился и говорит – а, ладно! Иди с миром, мы добрые сегодня. Ну, гг почел за лучшее смытся…
Позже, приходит он в некий трактир. Там бухают наемники всякие.
«Именно такие неукротимые вояки, отказываясь привыкать к мирной жизни, еще четыре века тому назад принудили Фридриха Рыжую Бороду и Людовика Юного условиться «не терпеть в своих державах бесславных людей, брабансонами или которелями называемых…» Вассалы благоразумных государей запрещали наемникам селиться в ленных землях, работать и вступать в брак с местными девицами; епископы за милосердие к демобилизованным отлучали от церкви, а Латеранский собор грозил упрямцам карами земными и небесными. Что ж, в ответ наемники стали злее, сбиваясь в хищные стаи – запреты породили волков, а государи будущего, благоразумные не менее своих предшественников, с удовольствием покупали острые клыки во множестве.»
Среди них особенно выделяется один капитан одного подразделения – такой себе вообще крутой мужик, круче только яйца. Даже местные отбитыши к нему и подходить боятся.
Ну и вот. А местные во всю обсуждают какого то Анику-воина. И вот что говорят. Есть, якобы в округе некий воин. С виду – обычный бич, никто и звать никак. Лица его никто не помнит. Никто о нем ничего не знает. Но. Это чел, как чемпион Кхорна, вызывает на бой самых крутых, сильных, умелых бойцов. И чсх, всегда побеждает! Но, что еще хуже, никогда не убивает… почему хуже? Потому, что вместо этого зверски калечит. Ломает руки. Выкалывает глаза. Перебивает ноги. И тд. Те жить то они остаются… Но без кибер имплантов, в условиях средневековья – лучше б убивал. И тут, кстати, становится понятно, почему ГГ внезапно не убили, а отпустили. А вдруг ТОТ САМЫЙ? Ну да, он похож на хилого бича, никто и звать никак. Ну, так во всех рассказах именно так все и начинается…
Ну кароче местные такие травят байки… И тут встает тот самый Капитан. И во весь голос говорит – а ну блять, заткнулись, трусы! Тишина. Запизделись вы, товарищи, говорит Кэп. Боитесь хуйни какой то, как суеверные дебилы. Все молчат. И тут какой то голос – мда, серьезно? Все оборачиваются. А говорит какой то натуральный бомж. Попрашайка, да еще и слепой. Капитан такой – ну ну? А бомж и говорит – ты вообще знаешь, кто я? Нет. А он и говорит «Я, Людвиг Беренклау, для друзей – Людвиг Медвежий Коготь, родился на берегу Фирвальштедского озера, в деревне Швиц. Солдаты шептались, что Медвежий Коготь перещеголял самого Бешеного Изена в удачливости, и трижды – в жестокости.

Они были правы.
Чужую силу я принимал как вызов, немедленно откликаясь. А если вызов медлил, опасаясь моего свирепого нрава, я искал его повсюду.»
Этот чел, оказывается, был крутым командиром наемников. Однажды, в одном городе он встречает нищего. Бедного, больного, еле живого… Да вот только он пригляделся -_- Бля, да это же некто Эрнст Витфель. «Он просил подаяние возле церкви Св. Фомы. Редкие гроши падали в берет несчастного, прославленный берет ландскнехта, некогда разноцветный, отделанный шнурками и бантами, а сейчас грязный и затасканный, как и его владелец. Эрнст униженно кланялся, благодаря. Я слышал от приятелей, что младший Витфель шесть лет тому назад умудрился вступить в «Марковы братья», цеховой союз бойцов, поставлявший фехтмейстеров для дворов князей и императоров. Привилегии «Marxbruder» подтверждала грамота Фридриха II, и попасть в число этих рубак могли единицы.»
Тот такой – чел, а че случилось то?! Кто тебя так?
«– Аника-воин, – тихим, мертвым голосом Эрнст Витфель произнес незнакомое мне имя, больше похожее на дурацкую кличку. – Мы встретились с ним позапрошлым летом. На Кленечской ярмарке, близ Орзмунда.
В середине августа Кленеч посетили бойцы из «Братства Св. Луки», которые в отличие от более заносчивых коллег по цеху часто разъезжали с выступлениями. Их стиль боя был самым зрелищным, – хотя и не скажу, что самым смертоносным – включая жонглирование оружием и борьбу. Публика обычно ревела от восторга. Крики зевак, похвальба выступающих рождала в Эрнсте ледяное, бритвенно-острое раздражение. Наконец, не выдержав, он полез на помост. Первых юнцов, невесть какими играми заработавших диплом, бывший ландскнехт, а ныне фехтмейстер, жестоко избил шестом, один против четверки с кинжалами и мечами. Затем вынул из ножен двуручный корделач, с которым не расставался даже в борделях.
– В вашем братстве есть мужчины?! Я не имею в виду этих сопляков…
Вызов принял низкорослый «брат» постарше, вооруженный палашом и кулачным щитом-брокелем. Бой затянулся, но рано или поздно случилось неминуемое: ошибка «брата», взмах Витфеля, и огромное лезвие корделача перечеркивает соперника. Уходя от мертвеца прочь, Эрнст запомнил чей-то неприятный взгляд. Только взгляд, без лица, как если бы чужие глаза одиноко висели в воздухе.
Вечером, на окраине Кленеча, когда Эрнст возвращался из харчевни, направляясь к знакомой вдовушке, его встретил тот же взгляд. Сейчас глаза обрели хозяина, но спроси кто Эрнста Витфеля, фехтмейстера и задиру, как выглядел этот человек – Эрнст пожал бы плечами. Никакой, и звать никак.
– Меня зовут Аника-воин, – опроверг выводы Витфеля человек, загораживая дорогу. – Ты очень храбрый и очень умелый солдат. Я понимаю, это злит: когда видишь чужака в своих владениях. Волков, например, это злит. Медведей. Тебя. Меня.
– Ты дерешься языком? – спросил Эрнст.
– Понадобится, смогу языком. Если ты ищешь силу, ты ее нашел.
– Вот и славно, – кивнул Эрнст, обнажая корделач.
Бой закончился, не успев начаться. Звездчатые шары боевого кропила, которым Аника-воин орудовал легче, чем стряпчий – гусиным пером, превратили руки Витфеля в беспомощное крошево. В этом бою не крылось издевки умелого над неловким; ничего личного, никаких чувств, даже возмездия или кары за самоуверенность. Напротив, проклятый Аника был деловит и сосредоточен, словно подрядился на скучную, но ответственную работу, и намеревался исполнить заказ со всем возможным качеством, не тратя лишнего времени. Можно даже сказать, он был доброжелателен, оказывая противнику серьезную услугу; если, конечно, язык повернется сказать такое. Наступив сапогом на выпавшую саблю, Аника-воин дождался ответного хруста и повторил, прежде чем уйти, не оборачиваясь:
– Ты искал силу. Ты нашел.»
…
И, в общем, этот тип (который эту историю услышал) – он же тоже своего рода Кхорнит. У него появилась идея фикс – найти того самого Анику, и прикончить.
«Пять долгих лет, ища Анику-воина в окрестностях Орзмунда, я встречал лишь его жертв. Польский гусар, грозный рубака-шляхтич; Большой Джон, мастер йоменри, не знавший равных на шестах и копьях; капитан пражских «Фехтовальщиков Пера», обласканных Рудольфом II; испанский идальго, ветеран битвы при Равенне; двое или трое Doppelsoldner, прошедших школу жизни, подобную моей… Задиры, вояки, победители. Сейчас это были калеки. Сукин сын Аника никогда не убивал. Даже в такой малости – милости! – он отказывал, хотя после его «крестин» солдаты кричали криком, моля о смерти, как о Господней благодати. Я расспрашивал жертв Аники, пытаясь выудить крохи правды, но всякий раз оставался ни с чем. Толстый, худой, прямой, сутулый, лысый, кудрявый; боевое кропило, алебарда, шпага, чешский дюсак, французский эсток, двуручник-биденхандер, ходский топорик… Похоже, ему было все равно, как выглядеть и чем драться.
Лишь бы дело происходило в окрестностях Орзмунда.»
За все то время, что он его искал, он провел больше сотни дуэлей. Лез на рожон, пытался как то выделится. Все нипочем, свой скил владения оружием он прокачал уже почти как бог. Пока однажды…
«– Ты искал силу. Ты нашел, – сказал случайный встречный человек, обнажив короткую саблю-симитарру.
Я, Людвиг Беренклау, был счастлив около минуты.
И несчастен – навеки.»
Все молчат. Охуели от истории. Даже Капитан. Ну ладно, слово за слово, все идут спать. Вот только ГГ слышит ночью – кто то не спит. А это Кэп как раз. Подходит он к тому самому бомжу, пинками его будит, и говорит «–А я тебя помню… Гладко ты про жизнь никудышную рассказывал. Заслушаться можно. Одна беда: никогда Людвиг Медвежий Коготь гладко говорить не умел. И в капитанах отродясь не хаживал. Кто тебе эту байку сочинил, солдат? Отвечай! Ты теперь умеешь, как по писаному. Или одну-единственную историю заучил?! – а двух других слов без брани не свяжешь?» Ну тот мычит что то бе ме… И тут…
«Что случилось дальше, Петер понять не успел. В тенях, мечущихся по стенам, было трудно что-либо разглядеть толком. Каганец, обретя крылья, взлетел в воздух. Огонек на миг полыхнул грозовой молнией, и в память врезалось на всю жизнь: брабансон, противоестественно извернувшись, силится вывернуться из капкана, мертвой хватки калеки, обхватившего капитанскую ногу, словно мать – утраченное и вновь найденное дитя; страшно, сломанной веткой, хрустит колено, тело капитана перечеркивает границу света и тьмы, откуда в лицо падающего выдвигается угол дубовой столешницы…
Гром всегда следует за молнией.
А за громом – тишина.
Это потом уже начался лязг засова, ругань Псоглавца, который возник в дверях: в одной руке свеча, в другой – топор… Разглядев происходящее, Ход нисколько не удивился. Будто ожидал заранее.
Выждав, пока нищие оставят кабак, – слепец поддерживал колченогого спутника, а тот служил кормчим, указывая дорогу – Ход Псоглавец кивнул Сьлядеку:
– Пособи, шлёндра.
Помощник из лютниста был аховый. Во врачевании он разбирался хуже, чем калека-Людвиг – в строе виолы да гамба. Но отыскать во дворе подходящую доску, длиной от пятки до ягодицы, и разрезать холст на длинные полосы сумел. Зато кабатчик оказался на высоте. Скоро пострадавшая нога капитана была туго примотана к доске четырьмя перехватами. Под ступню Ход сунул миску, завернутую в мягкий хлам. Затем стал обтирать лицо брабансона влажной тряпицей. На левую сторону было страшно глядеть: сплошной кровоподтек, гладкий, лоснящийся. Глаз, если в глазнице еще оставалось что-то, кроме жалкой слизи, целиком скрылся под опухолью.
– Кто… кто м-меня?..
Ход Псоглавец наклонился к изуродованной маске. Давний шрам терялся в общем ужасе, как мелкий бес – на дьявольском шабаше под патронатом Вельзевула. Кабатчик говорил раздельно, очень внятно, словно общался с ребенком, недоумком или человеком, с детства привыкшем беседовать на совсем ином языке.
– Аника-воин.
– Кто?!
– Аника. Воин. Он велел передать: «Ты искал, ты нашел.»
– Врешь!
Ход Псоглавец выпрямился. Со свечой в руке, спокойный, беспощадный, стоя во тьме над поверженным брабансоном, он сейчас напоминал ангела, срывающего печать.
– Как хочешь. Выбор прост. Это был Аника-воин. Или, если угодно, это был кривой, немощный калека. Подумай, прежде чем выбрать. Хорошо подумай. Ты искал, ты нашел.
– Я… нашел…
– Если выберешь верно, я помогу тебе.»

Aska Langley, [18.03.21 04:52]
Блин рили надо создавать канал. "Мой быдло жиз пересказ известных произведений" или что то вроде.

Джо Хилл. Сыновья Абрахама. Читали? Сюжет не спойлерю, но... Два брата, два сына одного отца (Голландца) живут в страхе перед вампирами. Тк. (как он им сказал) вампиры убили их мать. Один брат "умный". Но, слишком эмоциональный мей би. Другой - "тупой". Однако, просек, что папашка то пиздит, и мейби мамку он сам и того этого...
А батя, он еще чсх любил им пояснять (между побоями) - как убить вампира, чтобы наверняка. Ну и вот:
"Старик стал поворачивать голову, чтобы взглянуть на сына, и в этот миг Макс ударил его молотком. Отец успел испугаться, а потом — удивиться. Удар пришелся в челюсть. Раздался костяной треск. Сила удара была такова, что Макс почувствовал отдачу в локте. Отец осел на одно колено. Второй удар заставил его опрокинуться на спину.
Веки Абрахама сомкнулись, он начал проваливаться во мрак небытия, но вновь раскрыл глаза, когда Макс уселся ему на грудь. Отец пытался что-то сказать, однако Макс уже наслушался достаточно. Время разговоров прошло, да он никогда и не любил говорить. Сейчас нужно работать не языком, а руками. К такой работе он, похоже, имел природную склонность. Для нее, может быть, он и рожден.
Он приставил колышек к тому месту, что показывал ему отец, и ударил по рукоятке молотком. Оказалось, что в подвале отец говорил правду. После первого удара были и крики, и богохульство, и яростные попытки вырваться, но все закончилось довольно быстро."

Aska Langley, [18.03.21 04:54]
Джо Хилл - отличный автор. Опять же, что ни рассказ, то эссе писать можно.
Про парня например, который, хоть и был аутистом, но каким то образом научился находить дорогу в параллельные измерения.

Aska Langley, [18.03.21 04:55]
Ну то есть. Парень с детства был шизом - и аутистом. Родители уже там смирились, брат его, все. Все понимали, что сыночка-корзиночка даун аутист. Все, чем он занимался, так это складывал лабиринты из картонных коробок. Всегда, все время. Не бухал, не шлялся, не ебался, не учился, не работал. Не. Лабиринты. Ну все забити уже вроде, ну в дурку и в дурку... Но однажды, он открыл портал. И нихуевый такой, в нечто вроде Холлоу Нест. Вот тогда то все и охуели!
"Последовала долгая тишина. Песня уже подошла к концу и заиграла снова Неожиданно для себя я стал прислушиваться к ней — по-настоящему слушать. Поначалу она напомнила мне те песни, под какие мы в летнем лагере ходили строем. Но все же она сильно от них отличалась. Низкий голос прокричал один из куплетов:
Муравьи шагают маршем, в колонну по два, ура! Ура!Муравьи шагают маршем, в колонну по два, ура! Ура!Муравьи шагают маршем, в колонну по два,Вот плато перешли ониИ ушли под землю!
А в лагере, если я правильно помню, мы пели что-то про муравьишку, который остановился, чтобы вынуть камешек из ботинка.
Меня пугало бесконечное, снова и снова, повторение этих слов.
— Что у тебя с музыкой? — спросил я Морриса. — Пленку заело? Или записана только одна песня?
— Не знаю, — сказал он. — Музыка сама заиграла сегодня утром. И больше не останавливалась. Весь день играет.
Я повернулся к нему, чувствуя, как в груди закололи ледяные иглы ужаса.
— Что значит «не останавливалась»?
— Я даже не знаю, где она играет, — ответил Моррис. — Это не я ее включил."
И произошла смерть. Чела, который туда случайно залез. Ну камон, это ж не реально, ну влезу я в картонную коробку и че? Ну, влез... Не нашли.