«Маленький Стронг… ты выглядишь мокрым, как собака… Ты мокрый от дождя или ты обмочился от страха?» Люцерис не ответил на его насмешку и обратился к Баратеону. Баратеон предложил ему одну из своих дочерей… Люцерис отмахнулся, сказав ему, что он уже помолвлен с Рейной.

— Постой, Стронг, ты мне что-то должен, — сказал он, вставая и хищно приближаясь к младшему, насмешливо улыбаясь.

Люцерис вздрогнул, но не сдвинулся с места.

- Я пришел не драться с тобой, дядя Эймонд. Я пришел как посол, а не как воин, — сказал он, подняв свои блестящие карие глаза на него.

— Твой глаз или твоя жизнь, — Эймонд отказался слушать. Но Баратеон остановил его, он не мог допустить, чтобы мальчика убили в его зале. Люцерис взглянул на него усталыми глазами, покачал головой и ушел.

— Лорд Баратеон, если нам больше не о чем говорить, то я тоже удаляюсь, — сказал Эймонд, выпрямляясь.

Эймонд поспешил во двор. Вхагар все еще была там, под дождем, но дракона его племянника уже не было.

«Совес». Он приказал Вхагар лететь.Он знал, что догонит своего племянника, это было лишь вопросом времени… тогда он заберет глаз, который паршивец ему должен.

Но он ошибся, он не видел своего племянника в небе.

«Вхагар… где Арракс?» — прошептал он. Дракониха склонила голову набок, как будто услышав Эймонда, а затем, к его удивлению, снова повернулась к Штормовому Пределу… или, скорее, к утесам.

- О, решил спрятаться, - усмехнулся он. - Как будто бы ему это чем-то поможет.
Вхагар приземлилась на скалы. Бурное море билось о скалы, вода заслоняла взор, но в темноте он смог разглядеть это... пещеру и сидевшего рядом дракона, укрывающегося от дождя. Вхагар не могла войти в пещеру, в ней едва хватало места для Арракс. Эймонд ухмыльнулся - его это не остановит.

- Люк, Люк, маленький Стронг показывает свое лицо. Смотри, твой дядя будет так добр, что даст тебе второй шанс... только отдай мне свой глаз, и я пощажу твою жизнь, - насмешливо пообещал он. Но ответа не последовало. Арракс подняла голову, посмотрела на Вхагар и застонала. Вхагар двинулась вперед, но дракониха зарычала, и Вхагар остановилась. Вхагар была сильнее Арракс, и Эймонд был удивлен, что его дракон отшатнулся от рыка мелкого дракона. Арракс посмотрела на Эймонда маленькими злобными глазками, обнажила клыки, затем подняла одно из крыльев. Маленький Люцерис без сознания, дрожит, его щеки краснеют.

Драконы не понимали их конфликта, в конце концов, они были драконами. Дракон знал только, что её всадник попал в беду и что Эймонд пах знакомо, ведь он был дядей Люцериса.

Эймонд подавил озорную улыбку, подходя к мальчику. Дракониха проследила за ним взглядом, но подпустила ближе, немного отодвинувшись, чтобы позволить ему войти в щель между ее крыльями, где она защищала своего всадника от непогоды.

Карие глаза Люцериса расширились, в них появился стеклянный блеск. Он принюхался и повернулся к Эймонду, и захныкал от нужды. Если это не был стон страха, то Люцерис, казалось, даже не узнавал его. Это был стон чистой потребности, от которого его член встал как камень. Омега звал его в постель.

Проклятый Люцерис оказался омегой, и у него была первая течка.

Эймонд почти замурлыкал, но, несмотря на свое желание наброситься на Люка, он двигался осторожно. Дракониха представляла реальную угрозу. О, его Вхагар был сильнее Арракс в любой день, но сейчас последнее, о чем думал Эймонд, были битвы. Он больше не хотел ни глаза, ни жизни своего дорогого племянника.

Эймонд не смог сдержать ухмылку, опустился на колени и протянул руку. Ничто не могло подготовить его к прикосновению к коже омеги. Люцерис закрыл глаза и прижался щекой к его раскрытой ладони. Омеге, похоже, понравился запах, потому что он простонал сладким голосом, от которого у Эймонда побежали мурашки. До этого момента он не думал, что сможет стать еще тверже в своих штанах, но этот стон показал ему, насколько он ошибался.

Омега снова открыл свои большие карие глаза, глядя на него с такой печалью, что Эймонд сглотнул.

«Альфа!» Это было первое слово, произнесенное мальчиком, помимо стонов и мурлыканья, и боже... этот голос был даже не человеческим, этот мягкий голос был всем, что было в мире, и даже больше.

«Альфа!» — повторил Люцерис, зовя его. О боже, Люцерис был таким милым, таким кротким в тот момент, что Эймонд не смог удержаться. Он склонился над телом и, держась за маленький подбородок, прикоснулся к соблазнявшим его полным губам. И то, как Люцерис ответил, так нетерпеливо и неловко, открывая рот для него и высовывая свой розовый язычок, было просто идеально. Эймонд вознаградил своего милого маленького омегу, углубив поцелуй.

Считая, что ее молодой всадник в безопасности с альфой, от которой пахло семьей, Арракс поднялась и вылетела из пещеры. Дракониха подошла к тому месту, где Вхагар лежала под дождем на песке, и лег рядом с другой драконихой, довольная, когда одно из крыльев Вхагар накрыло ее под назойливым дождем.

Эймонд краем глаза заметил уход дракона, какая-то часть его на мгновение подумала, что хорошо, что она ушла, что то, что он собирается делать со своим племянником, было чем-то совершенно личным. Плевать, честно говоря, он будет трахать его даже на драконах - и в небе, и на земле омега принадлежал ему.

Маленькие ручки Люцериса были неуклюжими, но настойчивыми, они дергали высокого блондина за одежду, желая сорвать ее. Эймонд тут же забыл об обоих драконах и снял сначала свой плащ, который он расстелил на земле, а затем и рубашку, руки Люцериса не стеснялись, коснувшись его груди и живота, чувствуя мускулы альфы, прежде чем удовлетворенно замурлыкать.

- Дядя, пожалуйста! - чуть не захныкал от нужды омега. Какая-то часть Люцериса знала, что этот альфа был ее дядей.

"Ш-ш-ш, тихо, я дам тебе то, что ты хочешь. Подними бедра", - шептал он на ухо. Маленький мальчик был таким послушным и покорным, когда он подчинялся ему, облегчая снятие с него нижней одежды. Руки Люцериса протянулись к нему в немом приглашении, от которого блондин определенно не собирался отказываться. Он неуклюже, но быстро скинул штаны в сторону и вскоре присоединился к нему.

«Дядя, больно!» — захныкал омега с сияющими глазами.

«Где, мой милый Люк, где болит?» — спросил он его, лаская его по щеке.

«Мой живот», — всхлипывал Люк, цепляясь за руки Эймонда.

Эймонд поцеловал его в губы, прежде чем перейти к его нежной шее, которая соблазняла его так, как ничто никогда не соблазняло его раньше в его жизни. Соски Люка напряглись, может быть, от холода, а может, от возбуждения. Эймонд не мог не думать о том, какими будут груди его непослушного племянника, наполненные молоком, чтобы накормить его детей. К тому времени, когда он начал целовать живот Люка, мальчик превратился в хнычущее нечто.

Он поднял одну ногу Люцериса, перекинув ее через плечи, и поцеловал внутреннюю поверхность бедер Люцериса, таких же нежных, как все дитя.

«Дядя Эймонд, дядя Эймонд», — умолял он, словно мантру.

«Скажи мне, мой милый Люк, скажи мне, чего ты хочешь», сказал он, уходя, облизывая губы и поднимаясь обратно вверх по телу Люцериса, чтобы завладеть его губами.

«Вас, пожалуйста, мне нужны вы», — умолял он, его глаза сияли красным, омега знал, чего он хотел, и он хотел этого отчаянно. Глаз Эймонда тоже был красным, в этот момент его альфа отвечал отчаянному омеге.

Тело Люка медленно расслаблялось после проникновения, пальцы Люка царапали его спину. Когда Эймонд почувствовал, что может двигаться, он сомкнул свои пальцы на бедрах омеги. И, о боже, он был рожден, чтобы быть здесь, быть внутри.

- Эймонд, Эймонд, - пропел Люцерис его имя.

Может быть, это была вечность, а может быть, это было несколько мгновений, когда его узел начал набухать. Люцерис изогнул шею, открываясь ему, и Эймонд погрузил в нее клыки, кусая, отставляя отметины.

«Ты скачешь на члене так же, как на своем маленьком драконе», — поддразнивает Эймонд, впиваясь пальцами в бедра Люцериса.

Люцерис вздрагивает, но не останавливается, покачивая бедрами от стыда. Он не может поверить, что делает это. В середине дня, на полу пустой комнаты, не меньше. Смутно он надеется, что никакие слуги не соизволят войти. Сегодня в нем нет сил заботиться о чем-то еще, нуждающемся и слишком долго изголодавшемся по прикосновениям своего возлюбленного.

«Issa jorrāelagon , — выдыхает он, наклоняясь вперед и обвивая руками шею Эймонда, — не говори мне таких вещей», — и снова опускается вниз.

Эймонд тихо бормочет глубоко в груди, предупреждая. Люцерис знает, какое впечатление производит на него эти слова. Ему нравится использовать их в такие моменты, когда его дядя застрял под ним, брюки расстегнуты и с повязкой на глазу, голый и красивый, сапфир сияет на солнце.

«Не зли меня так, таоба, — говорит он, — я хотел быть нежным».

«Это не похоже на тебя», — хихикает Люцерис, принимая Эймонда внутри себя. Он прерывисто стонет. Это прекрасное ощущение, будто становишься целым, возвращаешься домой. Внушительный размер Эймонда достигает всех частей, которые он не может сделать самостоятельно.

«Я ждал этого так долго. Я хотел разорвать тебя хотя бы в постели, — напевает Эймонд, проводя рукой по груди Люцериса, — твои обязанности украли тебя у меня, заперли тебя в ловушке на этом твоем сером острове."

Люцерис стонет. Он не хочет снова заводить этот разговор. Не сейчас. Он хочет продолжать трахаться, как пара диких животных, ему надоело объяснять Эймонду, почему он не может просто бросить Дрифтмарк и стать его шлюхой в Королевской Гавани.

Он останавливается, смакуя, как Эймонд опускает бровь и дергается под ним.

— Разбери меня, говоришь?

Эймонд возвращает руки к талии, хватка кровоточит и эгоистична. Он поднимает его с легкостью, которая должна смутить Люцерис, но это только наполняет его восторгом, из него вырывается шокированный и счастливый визг, когда Эймонд швыряет его тело вниз.

Да, да, это то, чего он хочет, то, что ему нужно.

«Я хотел, чтобы ты задыхался умолял, чтобы ты плакал, когда я трахал тебя, бастарда», — рычит Эймонд, толкаясь вверх, встречая Люцериса, когда он тянет его вниз, «Но ты распутная маленькая штучка». , не мог даже дождаться, когда за тобой закроется дверь, прежде чем ты сможешь взять мой член в рот».

«Да, да , — кричит Люцерис, — просто так!»

Звуки, которые пронизывают комнату, смутно воспринимаются им, Люсерис слишком далеко зашла, чтобы обращать внимание на их громкость. Эйемонд шикает на него, шлепает по мягкому изгибу его задницы, и это вызывает жжение . Когда он извиняющимся тоном потирает нежную кожу, Люцерис благодарно хнычет.

— Поцелуй меня, — хрипло просит Эймонд.

Люцерис улыбается ему. Он качает головой, чувствуя, как пот собирается вокруг его ключиц.

«Больше принцессы, чем принца», — сказал однажды его дядя, несомненно, чтобы задеть его. Вместо этого Люцерис покраснел.

Когда его переворачивают под себя, он не протестует. Он просто широко раздвигает ноги в приглашении.

«Всякий раз, когда я вот так вхожу в тебя, — Эймонд приземляется ему на ухо, делает акцент на этом, мучительно углубляется , когда снова входит в него, — я чувствую, как дрожит все твое тело».

Люцерис хнычет в ответ. Пальцы его ног подгибаются, и все, что он видит, — белое. Не в силах говорить, он уткнулся носом в шею Эймонда и облизал его пульс.

«Прикоснись ко мне, — умоляет он, — я хочу кончить, Эймонд, пожалуйста ».

Он должен чувствовать милосердие. Эймонд обычно не так быстро дает то, о чем его просят, но все же он протягивает руку между ними. Он берет Люцериса за руку, заставляет его петь, одновременно дергая его бедрами.

После этого их совокупление быстро заканчивается, мышцы Эймонда напрягаются, когда он опорожняется внутри него. Люцерис знает момент, когда это происходит, чувствует предательскую дрожь в плечах своего дяди и выплескивается между ними с последним криком.

Позже, когда они вместе лежали на полу, тяжело дыша, свет снаружи согревал их кожу, Люсерис поворачивается к нему и говорит:

— Я так скучал по тебе, дядя.

Многие говорили, что принц Эймонд сошел с ума после того, как убил своего племянника.

Часто его видели разговаривающим с самим собой, горничные слышали полномасштабные споры, которые он имел с кем-то, кого даже не было в комнате, он просил хранителей подготовить Арракса к полету, даже когда дракон был мертв уже несколько месяцев...

Сначала он поверил им, потому что не был уверен, что то, что он видел, было правдой, он мельком увидел его, краем глаза, слабый знакомый рев за его окном, его мать утешала его, говоря, что это была просто вина, что это была не его вина, и что это смоется, он какое-то время верил в это, пока однажды посреди ночи он не обернулся в своей постели и прямо рядом с ним не оказался Люцерис, широко раскрытыми глазами уставившаяся на него, промокшая кудри ниспадали на его лицо, и когда он открыл рот, кровь и вода хлынули из него, Эймонд вскрикнул и отшатнулся от своей кровати, чувствуя, как кровь капает на него, он поднял глаза и увидел окровавленного Арракса, смотрящего на него сверху вниз.

Именно тогда он понял, что он не сумасшедший, его преследуют призраки.

В этом не было никакой закономерности: в некоторые дни Люцерис следовал за ним весь день, Эймонд слышал его шаги за спиной, иногда он оборачивался и видел его так ясно, мокрая одежда, глаза прикованы к нему, идущему с руками за спиной, в другие дни он был просто мимолетным взглядом, скучал по твоему морганию, едва даже там, а в другие дни его не было вообще, это были более напряженные дни, потому что это означало, что он появится на своей кровати и вызовет у него сердечный приступ.

Эймонд стал раздражительным, одно упоминание о мальчике приводило его в слепую ярость, всякий раз, когда он видел мальчика, он кричал на него, просил либо оставить его в покое, либо убить, чтобы прекратить пытки.В этот день он вообще не видел Люка, поэтому знал, что его ждет.

Он почувствовал, как прогнулась кровать, и понял, что мальчик был рядом с ним, он планировал открыть глаза, испугавшись и положив конец этой части их гребаной рутины, но на этот раз все было по-другому, Люк плакал, тихо всхлипывая.

Эймонд садится и видит промокшего мальчика, у него нет крови на губах и нет кровавого аракса в его комнате. Люк лежит в конце своей кровати, свернувшись калачиком, обнимая колени и рыдая.Эймонд делает глубокий вдох и клюет на приманку: «Почему ты плачешь?»— спрашивает он, не двигаясь с места.

Люк смотрит на него, и это может быть худшее из его обличий, потому что оно выглядит наиболее живым. Эймонд видит, как волосы Люка высохли, кудри обретают форму, его одежда меняется на веларионовый синий цвет, напоминая одежду, которую он носил в качестве ребенок, а глаза у него красные и опухшие от слез.

— Почему ты убил меня?— спрашивает Люк, и Эймонд чувствует, как его сердце падает. «Я всегда хотел примириться, извиниться за твой глаз, за розовый страх, теперь я никогда не смогу этого сделать», — плачет Люк, — «Я хочу домой», — глупо говорит Эймонд. двигаясь раньше, чем он подумает, представьте его удивление, когда ему действительно удается обнять мальчика. «Я не хотел тебя убивать, я хотел напугать тебя», - говорит Эймонд.

«Я никогда не хотел, чтобы ты умер, Люк, ты должен мне поверить», — говорит Эймонд, потому что это правда, он хотел глаз, но это было в тот день во время шторма, Эймонд действительно просто хотел напугать мальчика, отправить его плакать в свою мать, не убивать его.

"Ты всегда был таким враждебным, называл меня бастардом, никогда не смотрел в мою сторону, как будто ненавидел меня" Люк плачет "Я так любил тебя в детстве"

Люк перешел от того, чтобы ходить за ним повсюду, к тому, чтобы ходить рядом с ним, к постоянным прикосновениям к нему, они шли с ним, держа его за руку.

Эймонд узнал, что его племянник любил обниматься, постоянно прижимался к нему носом, и сегодня он чувствует холодную руку на своей щеке, Люк направляет его лицо вниз и целует его, это было как-то жарко и холодно одновременно, просто мягкое прикосновение губы, Люк отстраняется, и Эймонд смотрит на него, мягко касаясь его щеки, его большой палец слегка тянет его нижнюю губу, прежде чем он снова двигается вперед, соединяя их губы.

Они остаются так целую вечность, рот в рот, целуя друг друга, Эймонд приближает его и медленно движется, пока не оказывается сверху, он покидает рот Люка, чтобы поцеловать его в щеку, затем в линию подбородка, затем в шею, он начинает расстегивать мантию. Он открывает Люка пальцами, оставляя поцелуи повсюду на его теле, везде, где Люк ему позволит, он поднимается, пока не оказывается на уровне зрительного контакта с мальчиком, и вдавливает свой член внутрь него, он ожидал того же горячего и холодного ощущения, но вместо того, чтобы лежать в постели с обжигающим жаром, он застонал и поцеловал Люка.

Люк застонал и схватился за Эймонда, пока тот начал трахать его, полностью опьяненный чувством «Эймонд». Люк стонал снова и снова, пока Эймонд не заткнул его глубоким поцелуем, он продолжал двигаться, толкая бедрами внутрь и наружу мальчика. Люк был таким громким и был уверен, что они разбудят всю крепость, но ему было все равно.

Это стало частью их рутины, каждую ночь Люк целовал его, и каждую ночь Эймонд отвечал взаимностью, что приводило к лучшему сексу, который когда-либо был у Эймонда, кого волнует, думают ли люди, что он сумасшедший, кого волнует, что его семья смотрела на него. с беспокойством, не он это точно.

«Течная шлюха, ты бы жил с моим членом в твоей глотке, если бы я когда-либо позволил тебе это.Тебе бы это понравилось, не так ли?Чтобы я постоянно держал тебя в качестве насадки для моего члена?Эймонд рычит, швыряя его на кровать, мягкость матраса заставляет Люцериса скулить, он хочет твердости пола, он хочет боли от удара спиной о бетон, он хочет боли, за которой он отчаянно гонится. который мог когда-либо дать ему это так свободно.

Эймонд запирает его между туловищем и матрасом, а руки — как прутья, которые удерживают его на месте.Один глаз Эймонда горит всепожирающим огнем, и Люцерис желает, чтобы он превратил его в пепел, чтобы от него не осталось ничего, кроме пылинок.

Как только он полностью обнажается, он чувствует, как взгляд дяди пожирает его, волна гордости в его груди опасно растекается, он не может позволить себе тепло чувства, когда его здесь используют.

Он чувствует, как Эймонд убирает его пальцы, и чуть ли не скулит от разочарования, но затем чувствует, как головка члена трется о его сочащуюся дырку.Люцерис втянул зубы, когда почувствовал, как член входит в него одним быстрым движением, восхитительная боль пронзила его позвоночник.

— Бля, ты всегда такой тугой. Ты берешь мой член, как будто рожден для него, — Эймонд сплюнул и ударил бедрами по попе, прикосновение жесткое и сильное, разрывая швы, как будто он был ничего, кроме одной из тряпичных кукол, с которыми играли его сестры.

Внезапно Эймонд поворачивает его, ставя на руки и колени, как если бы он был стервой в течке, ошеломленный, он думает, что может быть одним из них.Рука Эймонда сжимает его волосы, заставляя его встретиться со ртом, они пожирают друг друга, как будто голодают.

Другая рука Эймонда крепко сжимает его талию, когда он входит в него, хватка слишком сильная, чтобы обжечь его еще день.Удары становятся еще более быстрыми, и Люцерис обнаруживает, что так же быстро двигается вниз, чтобы встретить член своего дяди.

— А-а-а, Эймонд… дядя, АХ, — стонет он после того, как сильная пощечина достигает его левой ягодицы, жгучее ощущение дает ему понять, что там красная яркая отметина в форме руки Эймонда. Люсерис больше всего на свете желает иметь возможность увидеть такой тонкий отпечаток.

Эймонд входит глубже, сильнее, жарче, ии Люцерис чувствует, как его глазные яблоки закатываются к затылку.

— Ч-задуши меня, — умоляет он, задыхаясь, пока его бедра продолжают скрежетать, встречая толчки дяди.

Еще один сильный звук пощечины разрывает воздух. — Ты не в том положении, чтобы просить, ублюдок, — выдавливает Эймонд, утыкаясь головой в матрас.

Люцерис резко сглатывает слюну, которая скапливается у него во рту, резкое давление дядиной руки на затылок заставляет его задыхаться.Нападение на его простату в сочетании с шлепками яиц Эймонда по его ягодицам подлило масла в огонь, горящий в его животе.

«Чертова шлюха, ты осмеливаешься кончить раньше меня?»Эймонд хмыкает и шлепает его снова, сильнее каждый раз, когда его ладонь касается его задницы.

— Простите, дядя, извините, пожалуйста, — умоляет Люцерис, чрезмерное возбуждение затуманивает его разум, он чувствует, как горячие слезы текут по его щекам, но не может сказать, когда начал плакать.

«Я собираюсь заполнить твою маленькую грязную дырочку, и ты будешь держать мое семя внутри весь день, ты слышишь меня, шлюха?»— спрашивает Эймонд, стремительно и беспорядочно врезаясь в него.

«Да, ДА, дядя, наполни меня пожалуйста, оно мне нужно», — снова умоляет он так бесстыдно, что это может преследовать его, когда восторг пройдет.

Он чувствует, как его дядя ругается себе под нос, когда толчок прерывается, а затем он чувствует, как поток семени Эймонда наполняет его до краев.Он чувствует, как Эймонд на мгновение прижимается к нему и усиливает давление на его голову, прежде чем его разум окончательно отключается от боли и удовольствия.

На следующее утро он просыпается в своих покоях чистым и опрятно одетым.Он мог бы подумать, что все это сон, если бы не следы, которые он находит на своем теле, и жгучая боль в пояснице.

Он идет медленно и съеживается на каждом шагу в ванную, как только там он расстегивает свои штаны и проводит пальцем по своей дырке, гнилое облегчение наполняет его, когда он понимает, что семя прошлой ночи все еще внутри него.

Он вздыхает от этого чувства, теперь он должен смотреть на своего дядю, как будто ничего и не было, в то время как его семя капает из его дырочки.

Но они так медленно танцуют: трахаются, обижаются и делают вид, что ничего не было.Промыть и повторить.

Он не променял бы это ни на что на свете, в конце концов, единственная любовь, которую он когда-либо знал, это та любовь, которая оставляет шрамы.

На улице бушует буря.

Мягкий дождь барабанил по каменным стенам замка Королевской Гавани, и единственным звуком был тихий повторяющийся стук в залах, когда все в замке погрузилось в сон. Только луна бодрствовала.

Его живот ритмично поднимается и опускается, повторяя это снова и снова, когда его ресницы касаются его веснушчатых щек, эти крошечные точки испещряют его кожу, как те созвездия, которым его учили в детстве. Его каштановые кудри рассыпались по одной из подушек Эймонда, его волосы того же оттенка, что и дорогой шоколад, который могли позволить себе только лорды и члены королевской семьи, тот, которым Эймонд так часто баловался.

О, как ему интересно, что сказала бы его единокровная сестра, если бы она сейчас увидела своего драгоценного сына. Её милый мальчик распластался на простынях Эймонда. Его милый, драгоценный Люцерис. Какая-то часть его жаждет увидеть отвращение на лице Рейниры, увидеть, как ее черты искажаются до отвращения. Но другая его часть, большая, более собственническая часть, никогда не хочет, чтобы кто- нибудь видел это зрелище.

Люцерис в глубине души всегда, всегда принадлежал ему, и наоборот. Его знак собственности лежит на лице Эймонда, покрытом шрамами, которые никогда полностью не заживут.

Раздается удар грома, и Люцерис переворачивается на спину и медленно выдыхает.

Эймонд всегда так очарован.

Его желание растет.

Его взгляд скользнул вниз, заметив, что ночная рубашка Люцериса была смята и обнажала часть его кожи, которую Эймонд страстно желал приласкать. Детский жир все еще прилипал к его коже, как будто он никогда не хотел уходить, и, честно говоря, Эймонд надеялся, что этого никогда не произойдет. Это делало Люцериса еще более очаровательным.

Эймонд тихонько фыркнул и наклонился, чтобы осторожно положить руку на голый живот Люцериса, пробираясь под его ночной рубашкой, прямо над его бьющимся сердцем.

Люцерис наклоняет голову во сне и снова вздыхает.

« Он действительно должен дать ему отдохнуть», — шепчет часть Эймонда. Ему это нужно…

Но с другой стороны…

«Люцерис», — доносится его приглушенный шепот. «Люцерис».

Что-то бормочет, и Люцерис сонно прижимается виском к Эймонду, страна снов все еще цепляется за его глаза, пока они отказыв7аются открываться. Эймонд целует эту мягкую, пухлую веснушчатую щеку.
«Люцерис».

— Ммм , — брюнет резко переместился и потянулся, его тело слегка тряслось, когда он начал просыпаться, — Хм? Мм… Эймонд?

— Мм… сколько… который час? Люцерис бормочет, с губ срывается легкий зевок. "Что случилось?

Эймонд качает головой и ловит взгляд своего любовника.

Его рука опускается ниже, и Эймонд наблюдает, как в тёмных глазах младшего вспыхивает искра сознания, а его щёки вдруг приобретают нежно-розовый оттенок.

— Эймонд, — бормочет он, мягкое предупреждение звучит в его тоне, но Эймонд не обращает на это внимания, садится, а Люцерис фыркает, расслабляясь на простынях.

Старший Таргариен наклоняется и прижимается лбом к младшему, его покрытая шрамами рука обхватывает его щеку.

Губы Люцериса приоткрываются, она прерывисто вдыхает.

«…мама ждет меня рядом с собой с первым рассветом», — шепчет он, дыша на подбородок и рот Эймонда. — Я бы не хотел заставлять ее ждать.

— Значит, нет , мой принц? Эймонд приподнимает бровь.

Люцерис фыркает и поднимает руки, чтобы провести пальцами сквозь залитые лунным светом локоны Эймонда.

— Конечно нет, дурак.

Их губы соприкасаются, жгучее желание нужды и голода течет по их венам, и Эймонд просто не может удержаться от того, чтобы что-то делать, кроме как утонуть в нем.

— Быстрее, — нетерпеливо шипит Люцерис, дергая Эймонда за ночную рубашку. " Эймонд-"

«Один момент, Исса хура (моя луна)», — шепчет Эймонд, прежде чем практически сорвать свою рубашку, бросив ее куда-то в свою комнату, в неважное место. Его штаны и нижнее белье вскоре следуют.

Люцерис выгибается к нему и скулит, когда Эймонд дергает за шнурок его ночной рубашки, высвобождая его из тканей, прилипших к его коже, и его загорелая кожа в точках встречается с холодным воздухом спальни Эймонда, заставляя молодого принца дрожать от предвкушения.

Эймонд наклоняется, и его пальцы соскальзывают туда, куда не ступал никто, кроме него самого, куда никто, кроме него, не ступал, туда, где он мог заставить Люцериса по-настоящему расцвести ни для кого, кроме него.

Его тело дергается в его ладони, и Эймонд усмехается. Люцерис дуется, ее щеки пылают румянцем даже в темноте.

«Ты…» Он задыхается, когда Эйемонд сжимает его , вырывая стон из Люцериса. «Не надо дразнить…»

"И почему бы нет?" Эймонд наклоняет к нему голову, его единственный глаз оценивает Люцериса. «Ты всегда так прекрасно откликаешься на мои прикосновения, племянник…»

Люцерис скулит и прячет лицо в сгибах рук, сжав кулаки по обе стороны от висков.

« Тише», — шипит он, розовые уши. — Боги, ты так смущаешься …

Дыхание Люцериса сбивается, и его грудь заикается. Неважно, сколько раз они исследовали друг друга, проводили ладонями по коже друг друга… Люсерис никогда не привыкнет к ощущению того , что его хотят, что его берут.

Эймонд показал ему целый мир удовольствий, о которых он и не мечтал. Никогда бы даже не подумал, что такие чувства вообще могут существовать.

— Эймонд, — хнычет он, откидывая голову назад, чтобы дать старшему Таргариену больше доступа, его губы и зубы царапают его кожу. "Пожалуйста…".

— Да, — отвечает Эймонд, отстраняясь. «Да, конечно, дона хура (драгоценный лунный свет)».

Люцерис взбудоражился , когда эти сильные руки практически сгибают его пополам, его оги дрожали на плечах Эймонда, когда Эймонд тяжело дышит, поглаживая себя до полной твердости.

Брюнет хнычет при виде длины Эймонда. Даже в темноте он знает, что оно больше, чем его собственное, и всегда смущается и стыдится признаться в этом. — Ты все еще растешь, — сказал ему однажды Эймонд. Не отчаивайся пока, племянник.

Наконец, и головка его члена касается края Люцериса, его руки на точеных плечах Эймонда. Боги, этот человек был настолько крупнее и сильнее его, что это почти пугало Люцериса, но взволновало его еще больше.

Они тяжело дышат, прижимаясь друг к другу губами, их глаза остекленели от похоти, когда их лбы нежно касаются друг друга…

«…Эймонд», — шепчет Люцерис. « Пожалуйста».

Люцерис выгибается к нему, губы раскрываются, когда он стонет и встречается с пронзительным взглядом своего возлюбленного, наполненным похотью и драконьим пламенем.

Люцерис резко выругалась, когда Эйемонд , наконец, двинулся, член толкнул его чувствительные внутренности и задел это совершенно умопомрачительное место, укоренившееся глубоко внутри него, место, доступное только Эймонду.

Его ноги и бедра дрожат, когда старший продолжает двигаться. Все быстрее и быстрее, еще быстрее. Звук их занятий любовью разносится по комнатам Эймонда.

Его пальцы путаются в волосах Эймонда, резко дергая его, и Эймонд отвечает еще одним точным (идеальным) толчком в это чертово место…

Люцерис так резко задыхается, что его спина отрывается от матраса.

— Эймонд...

«Я…» Люцерис дрожит , распадаясь на части от прикосновения Эймонда, как всегда . «Дядя… Я... я так близко . Пожалуйста».

Он проводит большим пальцем по очаровательному крошечному коричневому соску, из-за чего дыхание Люцериса снова сбивается, и он склоняется к его прикосновению.

— Эймонд, — хнычет он. «Пожалуйста, любимый, я почти... ».

— Да, — отвечает Эйемонд, вздрагивая. «Я чувствую это, хура».

«Позволь мне…» Люцерис задыхается. — Эймонд, пожалуйста…

Эймонду не нужно повторять дважды. Он тянется вниз и нежно гладит плачущий член брюнета, поглаживая его мокрую голову, и Люцерис вскрикивает, треск света снаружи заглушает его звуки экстаза.

Эймонд одобрительно ворчит, собственнически скользя взглядом по форме Люцериса снова и снова, постоянно запоминая его выражения и звуки. Он не забудет ни единого момента с этим мальчиком. Не сейчас. Никогда.

Первое, что сделал Эймонд, увидев Люка сидящим в постели, похожим на обезумевшего маленького котенка, грубо запустил руку в волосы мальчика, схватил завитки на его затылке и расположил его голову так, чтобы он мог сомкнуть их губы.

Люцерис позволил ему, постыдно растворившись в его прикосновениях, затем отдернула себя назад и прочь, его брови нахмурились, а маленький рот снова надулся, что сам мальчик, вероятно, принял за хмурый взгляд.

Эймонд не мог сопротивляться тому, чтобы снова втянуть его в новый поцелуй, скользя по его губам этими вечно мягкими и розовыми губами, а затем осмелев, чтобы лизнуть мальчика в рот только для того, чтобы заработать себе пинка.

— Не пытайся, Люк, я все еще не в восторге от маленького бунта твоей матери.

Люцерис, казалось, погрузилась в глубины размышлений, медленно понимая, почему он был бы полезнее живым, в то время как Эймонд начал раздеваться, чтобы заснуть после утомительного дня, который у него был.

— Я заложник, — захныкал Люцерис, закрывая руками раздраженное лицо.

— Да, — промычал Эймонд, тоже садясь на кровать, только сняв плащ и дублет. Он принялся снимать повязку с глаза, когда снова заговорил. «Ничего плохого с тобой не случится. Я буду использовать тебя только для... переговоров с твоей матерью.

- Ерунда, - рассмеялся мальчик. "Что я? Принцесса в башне?

«Ты был бы на дне моря, если бы я не спас тебя», — говорит он с упреком в тоне. «Теперь ты просто политический заложник. Быть благодарным."

— Не обманывай себя, — неожиданно усмехается Люцерис. «Ты поцеловал меня. Ты лезешь ко мне в постель. Ты считаешь меня глупым или притворяешься?»

— Чего ты ждешь, племянник? — спросил он, в его тоне сквозило веселье.

Взгляд Люка тут же сосредоточился на его сапфировом глазу, вся его поза изменилась, выражение лица превратилось в выражение вины. Эймонд не мог заставить себя ненавидеть это. Сучка была просто хорошенькая, без сомнения крови его блудливой матери, с высокими скулами и пухлыми губами валирийского народа. Но у него были большие карие глаза, длинные темные ресницы и еще более темные кудри. У него был милый носик-пуговица и такая изящная фигура, происхождение которой Эймонд не мог угадать. Даже здесь, сидя в полном отчаянии, у Люцериса была самая тонкая талия, которую Эймонд когда-либо видел, а его руки, которые вяло ерзали, были маленькими и тонкими.

— Тебе когда-нибудь говорили, что ты хорошенький, как девушка? — сказал он, ожидая реакции, которую он неизбежно получил, когда разъяренный мальчик потянулся, чтобы дать ему пощечину.

— Ты жалкий гребаный… Не трогай меня!» — взвизгнул мальчик, пытаясь оторвать от себя руки Эймонда, но безуспешно.

«Я прикоснусь к тому, что хочу, — сказал он, задыхаясь, — я прикоснусь к тому, что принадлежит мне».

"Я не твой!" мальчик уже скулил, маленькая избалованная сучка.

— Я сказал тебе, что возьму то, что принадлежит мне. Казалось, он вспомнил фразы, которыми они обменялись, прежде чем он покинул Королевскую Гавань.

— Ты сошел с ума, дядя?

"Почему?" — спросил он, забавляясь. — Тебе не нравятся мужчины?

Люцерис покраснел до груди, розовый и милый, закусив губу.

— Ты мой дядя! вместо этого пожаловался он, и Эймонд рассмеялся.

— Это остановило твою мать?

«Моя мать замужем за своим дядей! Ты не можешь ожидать, что я поверю, что ты хочешь чего-то другого, кроме как трахнуть меня! Ты король, ты женишься ради наследников, а я принц, который заслуживает большего, чем быть мясом для ебли».

«Мясо для ебли звучит как лучшее выражение, чтобы описать, какая ты шлюха».

Люцерис ахнул от возмущения и снова попытался дать ему пощечину, но снова был сорван.

«Отпусти меня! Я не шлюха, ты извращенец!»

"Нет?" у него снова перехватило дыхание, когда он обхватил лицо Люка и провел большим пальцем по нижней губе принца. «Никогда не было никого в этом рту раньше? Неужели этот твой шлюховатый рот никогда не знал члена?

"Нет нет нет!" Эта тема явно ранила его, и Эймонду стало интересно, как часто люди оскорбляли мальчика из-за распущенности его матери.

«Больная тема?» — поддразнил он. «Не волнуйся,джорраэлагон, к концу своего плена ты станешь искусным маленьким членососом».

Как и ожидалось, Люк плюнул ему в лицо, а затем попытался сломать Эймонду нос своим лбом, но ему помешало только то, что Эймонд перевернул их, чтобы прижать мальчика к простыням.

«Я выпотрошу тебя, пока ты спишь, как свинья!» — прорычал он и получил поцелуй в ответ.

Не так уж предсказуемо, он ответил на поцелуй всего на долю секунды, и этого было достаточно, чтобы Эймонд отпустил его.

— Спи, Люцерис.

— Отъебись, ублюдок.

Снаружи грохотал гром, Эймонд сидел в кресле, одним глазом глядя на огонь перед собой. Пальцы напряжены от смешанных эмоций; гнев, раздражение, волнение, даже возбуждение. Он не переставал думать о Люцерисе. Он не мог решить, был ли приход сюда самым смелым или самым глупым поступком, который он когда-либо совершал. Однако он знал, что оставаться здесь было самым опасным из того, что он мог сделать. С тех пор как его племянник исчез в своей комнате, Эймонд несколько минут, даже часов обдумывал, что ему делать.

Глаз за глаз. Он мог войти с кинжалом в руке, пока мальчик спал, и оторвать ему один глаз. Смотрите, как он просыпается, купаясь в собственной крови, в ужасе от вида дяди, портящего его драгоценное, наивное личико. Но Эймонду это показалось совершенно скучным. Больше всего он хотел почувствовать отчаяние, страх и боль Люцериса.

Зал показался Эймонду бесконечным. Масло в руке, нескончаемые стены, только дождь снаружи сопровождал шум его шагов по тяжелому холодному полу. Наконец добравшись до двери мальчика, он медленно толкнул ее. Он выглядел спящим, от него исходило тихое похрапывание. Закрыв дверь, Эймонд тихо подошел к кровати. Мальчик не шевелился с тех пор, как вошел. Одноглазый хотел убедиться, что мальчик не проснется, пока нет. Наклонившись, он увидел лицо мальчика. Мягкий, невинный, не подозревающий об опасности, окружающей его. Эймонд улыбнулся, он был идеален.

Осторожно присев на кровать сразу за Люцерисом, его рука потянулась к простыням, оттолкнув их от тела мальчика. Удивительно, но он пошел спать почти в полной одежде. Только в самых диких и грязных снах Люцерис спал обнаженным, чтобы доставить удовольствие своему дяде и облегчить его работу. Не чувствуешь себя в безопасности, а? Эймонд облизнул губы, пальцы медленно расстегивали рубашку мальчика. Обнажая свою белую, мягкую кожу, его руки тихо коснулись груди племянника, не сводя глаз с его лица, чтобы убедиться, что он все еще спит.

Было что-то невероятно захватывающее. Опасность, чувство, что ты делаешь что-то очень, очень неправильное. Наклоняясь к Люку, осторожно обхватив его грудь, одной рукой нежно пощипывая сосок, другой нежно поглаживая член мальчика.

Несколькими тихими и быстрыми движениями он снял с себя одежду. Если бы он действительно прислушался к себе, то засунул бы свой член глубоко внутрь мальчика за считанные секунды. Но он знал, что это, вероятно, приведет к тому, что он даже не сможет войти и, вероятно, разбудит мальчика, прежде чем он закончит. Он хотел, чтобы Люцерис проснулась самым непристойным образом, чтобы его дядя погрузился глубоко в него, кричал, плакал и ему было стыдно даже отбиваться от него.

Эймонд потянулся к маслу, которое оставил на тумбочке, и нетерпеливо полил его на два пальца.. Снова наклонившись, Эймонд нежно прикусил нижнюю губу Люка, в то время как один из его пальцев вошел в мальчика. Он почувствовал, как тело его племянника слегка вздрогнуло.

Убрав пальцы, Эймонд выровнялся со входом мальчика. Эймонд прикусил губу, сдерживая себя от того, чтобы войти в его член одним быстрым толчком. Дюйм за дюймом он проникал внутрь нежно. Полностью войдя, одноглазый издал громкий стон, больше не заботясь об издаваемом им шуме. В томительном темпе он двигался внутри мальчика, впиваясь ногтями в жемчужно-белую кожу на шее племянника.

«Какой славный мальчик, — прошептал он, — прекрасное тело, созданное для этого».

Под ним он почувствовал, как мальчик дрожит. Тяжелое дыхание, глаза Люцериса распахнулись. Его руки лихорадочно шарили вокруг.

«Привет, красавчик», — промурлыкал Эймонд, — «Приятный сон?»

Люцерису понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, действительно ли он проснулся и что происходит.

— Ч-что?

Его ноги двигались в ответ, пытаясь пнуть что-нибудь в пределах его досягаемости, потея, чувствуя себя горячим и пушистым, вскоре осознав, в какой позе был его дядя и что он делал с ним.

«П-подожди! Нет!!"

Эймонд был слишком быстр для него, одна рука все еще была на его шее, другая схватила одно из запястий мальчика, скручивая его до боли.

— Не надо, красавчик. Ты же не хочешь, чтобы было больнее, чем следовало бы, верно?

— Т-ты урод, — всхлипнул Люцерис, — Ч-что, почему…

«Почему?», засмеялся Эймонд, «Почему нет, племянник?»

Мужчина сильнее сжал пальцами горло мальчика, вырывая из него тихий приглушенный крик.

"Почему бы мне не забрать что-нибудь у тебя? Так же, как это сделал ты?», Эймонд улыбнулся, кусая нижнюю губу, блуждая глазами по телу Люцериса.

На лице Люцериса читался стыд, от слез, от возбуждения, которое он не мог скрыть.

— Рыдаешь, скрывашь, как сильно ты этого хочешь, мальчик.

«Урод, чудовище!», — закричал он, — «Слезь с меня!»

«Ах! Такая храбрость. И для чего? Чтобы быть нагнутым и трахнутым?

Люцерис положил руки на плечи Эймонда, пытаясь оттолкнуть его, но тщетно. Эймонд перевернул мальчика, как будто он ничего не весил, и у него перехватило дыхание. Руками он обхватил запястья мальчика, зажав их за спиной.

— П-пожалуйста, — всхлипнул Люцерис, глядя на Эймонда глазами, полными слез.

«Плачь сколько хочешь, я еще не закончил. Скоро я заставлю тебя просить еще».

На этот раз без предупреждения и терпения Эймонд снова погрузил свой член в своего племянника.

"Такой узкий, приятный мальчик-шлюха" — прошипел Эймонд, снова кладя руку на шею Люцериса, снова наклоняясь, чтобы получить лучший угол, безжалостно колотясь внутри мальчика.

"Ты отвратителен -"

Эймонд рассмеялся, его голова потянулась к ушам Люцериса, кусая мочки.

— Расскажи мне еще, сопляк, скажи, как сильно ты меня ненавидишь.

Люк закусил губу, не в силах сформулировать более связные предложения, поскольку он чувствовал, как его дядя бьется глубоко внутри него. Это было и больно, и волнующе, быть беззащитным и покорным.

— Да, — пробормотал Люцерис, — я тебя ненавижу.

— Хороший мальчик, — проворчал Эймонд, — послушный. Как хорошая собака. Как хорошая шлюха. Люцерис неодобрительно покачал головой. «Нет? Тебе не нравится мысль, что я ходил в твою комнату, смотрел, как ты спишь, и думал о самом грязном, что я мог бы сделать с твоим маленьким безобидным телом…

— Хочешь знать, что я делал с тобой до того, как ты проснулся? Как я использовал твое маленькое тело? Как я этим воспользовался? Хм?

Пока он говорил, Люцерис превратился в стонущее месиво. Небольшое «пожалуйста» сорвалось с его губ, не зная, было ли это для того, чтобы заставить его остановиться, или для большего.

«К чему это «пожалуйста»? Ты умоляешь, грязный мальчик?

— С-скажи мне…, — Эймонд ударял в точку глубоко внутри мальчика, заставляя его видеть звезды, преследуя собственную разрядку, — Скажи мне, какой я хороший, п-пожалуйста, дядя.

Эймонд рассмеялся. Так легко трахнуть, так легко сломать.

— Хочешь, я скажу тебе, какая ты хорошая шлюха? Могу я также сказать тебе, как я хотел, чтобы ваша семья была здесь? Видеть, как над их драгоценным маленьким принцем издеваются? Как сильно я хочу доверять тебе, как сильно я хочу, чтобы ты был в синяках, черт возьми, не в состоянии ходить, ползая у моих ног, прося большего…

"Да!!"

Мужчина укусил мальчика за шею сильнее, чем раньше.

— Хороший мальчик , — жадно промурлыкал Эймонд, подходя все ближе и ближе к краю, его дыхание щекотало уши племянника, — я бы хотел, чтобы ты был у меня каждую ночь. Хотел бы я прижать тебя к стене, к полу, — он схватил член мальчика, грубо поглаживая его, — чтобы ты седлал мой член, и каждую ночь, закрывая глаза, проживал этот момент снова, помнил, что я был глубоко внутри тебя, оскверняя твое тело».

— Ты не покинешь этот замок, красавчик. Каждую ночь ты будешь рядом со мной, каждую ночь я буду использовать это тело, как захочу. Ты будешь моей личной шлюхой, что бы ни делала твоя драгоценная мать. Ты мой, только мой».

— Скажи это, — скомандовал Эймонд.

Люцерис опустил глаза, побежденный.

«Я твой».

Многие говорили, что принц Эймонд сошел с ума после того, как убил своего племянника.

Часто его видели разговаривающим с самим собой, горничные слышали полномасштабные споры, которые он имел с кем-то, кого даже не было в комнате, он просил хранителей подготовить Арракса к полету, даже когда дракон был мертв уже несколько месяцев...

Сначала он поверил им, потому что не был уверен, что то, что он видел, было правдой, он мельком увидел его, краем глаза, слабый знакомый рев за его окном, его мать утешала его, говоря, что это была просто вина, что это была не его вина, и что это смоется, он какое-то время верил в это, пока однажды посреди ночи он не обернулся в своей постели и прямо рядом с ним не оказался Люцерис, широко раскрытыми глазами уставившаяся на него, промокшая кудри ниспадали на его лицо, и когда он открыл рот, кровь и вода хлынули из него, Эймонд вскрикнул и отшатнулся от своей кровати, чувствуя, как кровь капает на него, он поднял глаза и увидел окровавленного Арракса, смотрящего на него сверху вниз.

Именно тогда он понял, что он не сумасшедший, его преследуют призраки.

В этом не было никакой закономерности: в некоторые дни Люцерис следовал за ним весь день, Эймонд слышал его шаги за спиной, иногда он оборачивался и видел его так ясно, мокрая одежда, глаза прикованы к нему, идущему с руками за спиной, в другие дни он был просто мимолетным взглядом, скучал по твоему морганию, едва даже там, а в другие дни его не было вообще, это были более напряженные дни, потому что это означало, что он появится на своей кровати и вызовет у него сердечный приступ.

Эймонд стал раздражительным, одно упоминание о мальчике приводило его в слепую ярость, всякий раз, когда он видел мальчика, он кричал на него, просил либо оставить его в покое, либо убить, чтобы прекратить пытки.В этот день он вообще не видел Люка, поэтому знал, что его ждет.

Он почувствовал, как прогнулась кровать, и понял, что мальчик был рядом с ним, он планировал открыть глаза, испугавшись и положив конец этой части их гребаной рутины, но на этот раз все было по-другому, Люк плакал, тихо всхлипывая.

Эймонд садится и видит промокшего мальчика, у него нет крови на губах и нет кровавого аракса в его комнате. Люк лежит в конце своей кровати, свернувшись калачиком, обнимая колени и рыдая.Эймонд делает глубокий вдох и клюет на приманку: «Почему ты плачешь?»— спрашивает он, не двигаясь с места.

Люк смотрит на него, и это может быть худшее из его обличий, потому что оно выглядит наиболее живым. Эймонд видит, как волосы Люка высохли, кудри обретают форму, его одежда меняется на веларионовый синий цвет, напоминая одежду, которую он носил в качестве ребенок, а глаза у него красные и опухшие от слез.

— Почему ты убил меня?— спрашивает Люк, и Эймонд чувствует, как его сердце падает. «Я всегда хотел примириться, извиниться за твой глаз, за розовый страх, теперь я никогда не смогу этого сделать», — плачет Люк, — «Я хочу домой», — глупо говорит Эймонд. двигаясь раньше, чем он подумает, представьте его удивление, когда ему действительно удается обнять мальчика. «Я не хотел тебя убивать, я хотел напугать тебя», - говорит Эймонд.

«Я никогда не хотел, чтобы ты умер, Люк, ты должен мне поверить», — говорит Эймонд, потому что это правда, он хотел глаз, но это было в тот день во время шторма, Эймонд действительно просто хотел напугать мальчика, отправить его плакать в свою мать, не убивать его.

"Ты всегда был таким враждебным, называл меня бастардом, никогда не смотрел в мою сторону, как будто ненавидел меня" Люк плачет "Я так любил тебя в детстве"

Люк перешел от того, чтобы ходить за ним повсюду, к тому, чтобы ходить рядом с ним, к постоянным прикосновениям к нему, они шли с ним, держа его за руку.

Эймонд узнал, что его племянник любил обниматься, постоянно прижимался к нему носом, и сегодня он чувствует холодную руку на своей щеке, Люк направляет его лицо вниз и целует его, это было как-то жарко и холодно одновременно, просто мягкое прикосновение губы, Люк отстраняется, и Эймонд смотрит на него, мягко касаясь его щеки, его большой палец слегка тянет его нижнюю губу, прежде чем он снова двигается вперед, соединяя их губы.

Они остаются так целую вечность, рот в рот, целуя друг друга, Эймонд приближает его и медленно движется, пока не оказывается сверху, он покидает рот Люка, чтобы поцеловать его в щеку, затем в линию подбородка, затем в шею, он начинает расстегивать мантию. Он открывает Люка пальцами, оставляя поцелуи повсюду на его теле, везде, где Люк ему позволит, он поднимается, пока не оказывается на уровне зрительного контакта с мальчиком, и вдавливает свой член внутрь него, он ожидал того же горячего и холодного ощущения, но вместо того, чтобы лежать в постели с обжигающим жаром, он застонал и поцеловал Люка.

Люк застонал и схватился за Эймонда, пока тот начал трахать его, полностью опьяненный чувством «Эймонд». Люк стонал снова и снова, пока Эймонд не заткнул его глубоким поцелуем, он продолжал двигаться, толкая бедрами внутрь и наружу мальчика. Люк был таким громким и был уверен, что они разбудят всю крепость, но ему было все равно.

Это стало частью их рутины, каждую ночь Люк целовал его, и каждую ночь Эймонд отвечал взаимностью, что приводило к лучшему сексу, который когда-либо был у Эймонда, кого волнует, думают ли люди, что он сумасшедший, кого волнует, что его семья смотрела на него.

Королевский лес темен и тих.

Эймонд бесшумно крадется по подлеску. Его пальцы болят из-за того, что они так долго были заперты в одном положении. Его тетива по-прежнему натянута, стрела с зазубринами, взгляд устремлен в темную листву бездны.

Он издает долгий низкий свист.

Нота звучит глухо и пусто в прохладном воздухе. Деревья не отвечают, только шорох в ветвях над ним, одинокий крик далекой птицы.

Потом щелчок.

Он исходит из зарослей на краю поляны. Листья на мгновение шелестят, а потом замолкают.

Невольно рот Эймонда расплывается в широкой улыбке. Он чувствует, как ускоряется его кровь, когда его пульс начинает колотиться. Он поднимает лук выше, шагая вперед, каждый шаг резкий и неторопливый.

Ему не нужно беспокоиться о скрытности. Не сейчас. В конце концов, его добыча знает лучше, чем бежать.

— Бесполезно, — говорит Эймонд.

Внезапный порыв ветра и безумие листьев, когда Люцерис выбегает из своего укрытия на открытое пространство.

Слишком удивленный, чтобы отступить, Эймонд выпускает стрелу. Шок от того, что его ослепили, сменяется каким-то смутным восхищением, когда Люк взвизгивает, стрела со свистом проносится над его головой.

Эймонд одним быстрым движением избавляется от лука. Люцерис бледнеет. Он делает один спотыкающийся шаг назад, затем еще один, в то время как Эймонд продолжает свое продвижение.

— Ты сумасшедший, — выдыхает Люцерис. Его глаза широко распахнуты, тщетно метаясь слева направо. Поиск другого признака жизни, союзника. Его брат, возможно. Не повезло, размышляет Эймонд с резким толчком удовлетворения. Они одни. — Ты действительно хочешь… чтобы…

В ответ Эймонд обнажает свой нож. Он лениво крутит его между пальцами, наслаждаясь тем, как глаза Люка отслеживают каждую вспышку и поворот лезвия.

— Мы отправились в лес на охоту, не так ли? Он склоняет голову набок, с восхищением отслеживая неглубокие, неровные подъемы и опускания груди Люка. — Ты откажешь мне, мальчик?

Люк на мгновение смотрит на него. В сумерках его волосы чернее, чем когда-либо; на фоне бледности его лица он кажется потусторонним. Странно и красиво.

Затем его ноздри раздуваются от возмущения, и иллюзия разрушается. «Это глупость ».

Он неуверен в себе, Эймонд это знает; он становится все больше и больше, когда Эймонд идет к нему по замшелой лесной подстилке, медленно и неторопливо.

Какое-то безумие охватило его, быть может, оттого, что он не останавливается; он подходит все ближе, потом еще ближе, обволакивая Люцериса, как саван, прижимая его спиной к стволу древнего дерева-стража.

Задыхающийся страх Люцериса вскоре сменяется слепой паникой. Он пинает Эймонда по ноге, и в его голени расцветает горячая боль. Он хмыкает, инстинктивно толкая Люка коленом в живот, и они сцепляются в короткой, настойчивой борьбе, прежде чем Эймонд обхватывает запястья Люка и прижимает их к коре.

Это похоже на обрезку тренировочного двора. Тот, который у них мог быть когда-то, целую жизнь назад.

Как всегда, Люк кипит от ярости. Его маленькая грудь вздымается, когда он выгибается вверх, изгибается, пытаясь вырваться. "Отпусти меня!" Он кричит в неподвижную темноту, повышая голос. «Джейс, помоги! Он -"

Одна из рук Эймонда моментально высвобождается. Он хлопает им по рту Люка, поднимая колено выше и загоняя ногу между бедер Люка, пытаясь зафиксировать его на месте. — Dohaerys, Люцерис.

Глаза Люка вспыхивают. Его голова дергается в сторону, и рука Эймонда выскальзывает. Люк облизывает нижнюю губу, быстро, как змея, и сердце Эймонда сжимается, когда он ждет, когда тот снова закричит.

Но когда он находит свой голос, это низкое гневное шипение. «Кто ты такой, чтобы командовать мной? ”

Нож Эймонда скользит в узком пространстве между ними. Дыхание Люцериса перехватывает от нового страха, и вот оно: дело, ради которого он живет, та легкость, с которой он может спровоцировать своего племянника. Как это восхитительно, раскачивать свой маятник эмоций из одной крайности в другую.

Лезвие тускло блестит в углублении на бледном горле Люка. Эймонд поднимает подбородок вверх, выше, пока их взгляды не встречаются. Яркие карие глаза, окаймленные темными ресницами. Для неопытного глаза в Люке нет ничего таргариенского.

И все же, несмотря на всю свою браваду, Эймонду виднее. Огонь в этом взгляде подавил бы низшего человека. Он уже видел такую же напряженность на лице Рейниры. Он видел это сам.

— Тогда сделай это. Люк хрипит. «Твоя победа». Тем не менее, его пальцы бесполезно царапают кожу на запястье Эймонда с едва скрываемым беспокойством. — Покончим с этим.

Эймонд на мгновение вдыхает в тишину. Он согрет подчинением; богатое чувство, похожее на удовлетворение, растекается по его груди. Он убирает нож: вместо этого он берет лицо Люка между большим и указательным пальцами, исследуя чистую неповрежденную кожу. Пятнистый румянец распространяется под его прикосновением.

— Likiri, — говорит Эймонд, лаская его, как упрямого жеребенка, пока Люк пытается отвернуться. «Тссс. Тсс, сейчас.

Люцерис снова выгибается к нему, когда Эйемонд проводит подушечкой пальца по своим трепещущим ресницам, другой рукой он крепко прижимает Люка к груди. Ему кажется, что он чувствует, как сердце его племянника бешено колотится в его собственной грудной клетке.

— Kepa, — выдыхает Люцерис, почти плача. — Kostilus, дядя , пожалуйста …

Эймонд цокает себе под нос. — Ничего из этого, — выдыхает он, убирая выбившуюся прядь темных волос.

Его пальцы цепляются за край нижней губы Люка. Он невольно сглатывает, когда Люк коротко вздыхает. Легким, едва уловимым движением его бедра поднимаются вверх.

Колени Эймонда внезапно угрожают подогнуться; он отталкивается, давит, тяжело дыша на шею мальчика.

Теперь вся борьба вышла из Люка. Они скользят клубком вниз по стволу дерева, приземляясь на спутанную массу корней у его основания. Эймонд борется с ними, пока Люк не оказывается между его ног, прижавшись спиной к груди Эймонда.

Когда Эймонд снова тянется к ножу, Люк даже не вздрагивает. Он без сил прижимается к Эймонду, измученный борьбой. Когда Эйемонд сжимает в кулаке прядь волос, он стонет.

— Bisa arghugon iksis toliot, — Эймонд старается, чтобы его голос звучал ровно, просунув нож сквозь застежки камзола Люка, трепеща, когда Люк дрожит рядом с ним. Он отбрасывает нож в сторону, чтобы покопаться в шнурках своих брюк, дергая их одной рукой, нетерпеливый от желания. «Таоба».

Люк всхлипывает, когда рука Эймонда скользит по его члену. Когда другая рука Эймонда сжимает его грудь, он не может ничего сделать, кроме как вцепиться в нее, царапая кожаную защиту запястья, как он делал раньше. И, как и прежде, результат ясен.

Эймонд мчится вперед, вверх, получая удовольствие с безрассудной энергией. Люк — теплая крутящаяся гиря между его ног. Его маленькие крики усиливаются в холодном воздухе. Это создает приятный контраст с гладким теплом, в котором он заключен в руке Эймонда. Он сопротивляется этому, как будто ничего не может с собой поделать, как будто все, что он может сделать, это не раствориться в объятиях Эймонда.

— Дядя, — кричит Люцерис, и Эймонд стонет, пряча раскаленное лицо в мокрой от пота шее. Он сосет плоть, пробуя свой бьющийся пульс.

«Возможно, я все-таки это сделаю», — думает Эймонд. Возможно, я съем твое сердце.

Он не осознает, что бормочет это, прижимаясь ртом к раковине уха Люка, но мысль все равно вытекает наружу.

«Kostilus kesan ipradagon aōha prūmia», — говорит Эймонд, и грудь Люцериса сжимается от паники, когда он горячо выливается в ожидающую руку дяди.

Эймонд застонал, когда перевернулся, но обнаружил, что его длинные серебристые волосы застряли под рукой его соседа по постели. Его красивый, мягкий партнер, который смотрел на него заспанными глазами.

"Ты прекрасен." — прошептал Люк.

Эймонд никогда не считал себя красивым, даже до того, как получил шрам, до того, как любовник отвел его взгляд. Он улыбнулся, наклоняясь вперед, чтобы погладить вьющиеся волосы Люка.

«Это ты прекрасен, любовь моя. В этом мире нет ничего, что могло бы сравниться с тобой».

Симпатичный розовый румянец окрасил щеки Люка, когда его глаза метнулись вниз, не в силах смотреть на абсолютное обожание, которое окрасило глаза Эймонда. Его милый мальчик тоже был таким, похвала заставляла его светиться, заставляла облизываться и кусать щеку.

Вне их комнат Люка можно считать невинным, добрым с умными глазами, но с Эймондом он был каким-то другим. Внутри Люка был огонь, что-то темное и нуждающееся. Это заставило его кровь гореть от осознания того, что он, и только он, когда-либо испытывал и будет испытывать это.

Его Люцерис, который в нежном пятилетнем возрасте украл его глаз и сердце, владел самой душой Эймонда с того момента, как их кровь смешалась на его губах. Эймонд носил повязку не из стыда и не для того, чтобы скрыть мерцающий сапфир под ней, а чтобы защитить неприкосновенность раны. Только Люк мог смотреть на него, касаться его. Поцелуй это. Потому что это было его напоминание и обещание, которое прорезало глаза Эймонда.

"Ты думаешь о том, что я снова заберу твой глаз, не так ли, дядя?" Люк хмыкнул. — Тебе еще рано меня трахать.

Эймонд напевал, как он часто делал, но Люцерис понял. Он повернулся, чтобы поцеловать дядю в челюсть, скользя языком по остроте. Гвозди вонзились в его руку, разрывая кожу с острым уколом наслаждения.

«Я должен завтра встретиться с твоей матерью. Я бы не стал напоминать ей, что оскверняю ее драгоценного сына». — проворчал Эймонд.

«Мне нравится, когда ты оскверняешь меня, дядя». Язык Люка скользнул вниз по его шее, прежде чем он прикусил кожу. «Так же, как тебе нравится тот факт, что я забрал твой взгляд».

"Ты порочная маленькая штука." Эймонд согласился. «Ты обманул всех, кроме меня, милый мальчик, мы одинаковые».

Люк, как всегда, зашипел на прозвище, его дыхание стало резким, которого раньше не было. Эймонд ухмыльнулся. Он всегда был быстрее из них двоих, и ему нравился шум, который издавал его мальчик, когда Эймонд приковал его к шелковым простыням.

«Ты ненасытный зверь, любовь моя. Мое семя все еще осталось на твоей коже, но ты хочешь большего». Эймонд поцеловал его, весь язык и зубы, страсть и огонь. — Ты хочешь, чтобы я снова наполнил тебя, милый мальчик?

В ответ Люк прикусил губу до крови. Эймонд застонал от вкуса, его рука запуталась в волосах Люка только для того, чтобы потянуть. Когда рот его возлюбленного открылся со вздохом, Эймонд скользнул языком, его другая рука болезненно сжалась на бедре Люка. К своим утверждениям он добавил бы темнеющие синяки.

"Ты знаешь, что я знаю, ты полное дерьмо." Люк застонал.

«Это в любом случае, чтобы поговорить с твоей любимой? Я мог бы оставить тебя вот так, с тяжелым членом и проигнорированным».

"Как будто." Люк усмехнулся. «Ты думаешь, что ты великий Эймонд Таргариен, наездник Вагара, но ты не в состоянии ни в чем отказать мне, любовь моя. Я забрал твой глаз, твое сердце, твою душу. Я твоя одержимость, но ты мой, чтобы делать с, как я хочу ".

И это было правдой. В мире не было ничего, что Люк мог бы потребовать от Эймонда, чтобы он не подарил ему подарок. Точно так же, как все остальные неправильно поняли Люка, Эймонда тоже. Они владели друг другом так, как никто никогда не мог понять, связанные огнем и кровью, звери, жаждущие насилия и хаоса. Люк просто лучше спрятал это.

"Жадина." Все, что мог сказать Эймонд перед тем, как поцеловать Люка.

Рука обвилась вокруг члена его племянника, мозолистые пальцы болезненно сжимали его. Люк только застонал. Его милый маленький Люе был греховной картиной, когда Эймонд притянул его ближе, положив большие руки на стройные бедра.

«Тебе нравится, когда я на тебе, не так ли, дядя? Чувствовать мой вес на тебе, смотреть, как я скачу на твоем члене, как маленькая шлюха». Люка поцеловали в щеку, в шрам, и Эймонд вздрогнул. «Только для тебя. Всегда для тебя, любовь моя. Только ты получаешь настоящего меня».

Эйемонд знал, что эти злые, грешные уста станут его смертью, и он радовался этому. Он схватился за челюсть Люка, наблюдая за тем, как тот ухмыляется, проводя большим пальцем по этим окровавленным губам, укушенным поцелуями.

Люку не нужно было продвигаться, чтобы взять палец в тепло своего рта, язык горячий и тяжелый, когда он сосет. Эймонд потянулся к кувшину с маслом и собрал его, прежде чем поднести к норе Люка. Он зашипел от холода.

«Ну же, будь для меня сильным мальчиком».

Люк ответил, прикусив большой палец, зубы вонзились в плоть как раз в тот момент, когда пальцы Эймонда вошли в него. Вместе они застонали, и Люк только ухмыльнулся, когда он приземлился, глаза закатились на секунду, когда Эймонд нашел это место внутри него. Большой палец выскользнул изо рта.

Он не торопился, раскрывая Люка, хотя в этом не было необходимости. Нет. Эймонду хотелось смотреть, как напрягаются и дрожать мускулы, слышать сладкие штаны и гортанное нытье своего племянника, чувствовать тепло, скользкое от пота и слез, стекающих по его плечу.

Вместо этого Люк схватил член Эймонда. Эймонд зарычал у виска, с легкостью убирая пальцы. Люк укусил его за плечо в отместку, зубы вонзились в кожу, окрашивая ее в пурпурно-красный цвет.

«Трахни меня, дорогой дядя».

И Эймонд был бессилен отказать ему. Он скользнул своим членом, прежде чем с громким стоном направил его в Люка. Он запустил руку в волосы Люка, откинул голову назад, обнажая горло. Губы и зубы прошлись по горячей, чувствительной плоти, прежде чем он прикоснулся к губам Люка.

Их стоны были проглочены только для того, чтобы они наслаждались, чтобы они творили. Люк тяжело дышал, его глаза были широко раскрыты и похотливы, когда он встретил особенно резкий толчок. Он откинулся назад, руки Эймонда были на его талии, а Люк нащупал горло дяди.

«Спой для меня, мой милый». — прошипел Эйемонд, Люк восхитительно сжал хватку. "Хороший мальчик."

Они растворились в своем удовольствии, горячие и скользкие, жестокие и грубые. Они были такими, какими они были на самом деле, порочными животными желания, связанными кровью и ненавистью, любовью и одержимостью. У них не было бы другого выхода.

«Я хочу, чтобы ты излился во мне так глубоко, чтобы я чувствовал, как капает из моей дырки, пока я сижу в Малом Совете». — прошептал Люк. «Если бы я только мог носить твоего ребенка, любовь моя, кормить его грудью».

Внутри него разлился Эймонд, слова эхом отдавались в его голове. Он взял Люка в руку, грубо дергая его член, пока его сперма не размазалась между их вздымающимися животами.

Он осторожно подтолкнул их к массе подушек, Люк все еще лежал на нем без костей, склонив голову ему на плечо. Эймонд пошел убраться, но Люк заскулил.

«Останься во мне, твой принц приказывает».

«Я принц и старше тебя. Утром будет больно».

«И пока у моего брата нет детей, я его наследник. Второй в очереди, в отличие от вас, который в буквальном смысле находится внизу». — напомнил Люк, прижимаясь головой к шее Эймонда.

«Возможно, мне следует убить его, чтобы я стал королями». Эймонд хмыкнул.

«Убей моего брата или кого угодно без моего согласия, и ты окажешься без своей насадки для члена».

«Для этого существуют шлюхи». Несмотря на это, он крепче сжал Люка, целуя его волосы. — И ты бы не продержался и двух дней, прежде чем умолять меня. Спи, мой милый мальчик, я снова буду с тобой утром».

Его слова были мягкими, без сомнения, потерянными в волосах Люка и тяжелом сне, который уносил его любовника. Однако Эймонд этого не сделал, слишком занятый, наслаждаясь гладкостью позвоночника Люка, когда его пальцы скользили по теплу.

"Я тебя люблю."

Голубая молния будит его. Он ошеломлен, его зрение затуманено полосами дождя и ослепляющей болью в глазах. Люцерис пытается пошевелиться, сесть, но не может. Его запястья и лодыжки связаны такими толстыми узлами, что их пришлось бы разрезать мечом. Он растягивает свои тонкие пальцы вокруг своих оков и, к своей тревоге, чувствует под собой драконью чешуйку.

«Ты проснулся», — слышит он сквозь оглушающий ветер.

К нему приходит холодное осознание, как будто пробуждение ото сна к кошмару. Люцерис не может дышать, задыхаясь от ужаса.

«Нет, — жалобно плачет он, — нет , пусть это не будет правдой, нет…»

Ужасные события возвращаются к нему вспышками. Он помнит, как покидал Штормовой Предел и Эймонд его преследовал, как хлестали ветер и вода. Он помнит свое бешено колотящееся сердце, свои бесполезные мольбы о пощаде. Он помнит предсмертный крик Арракса, когда Вхагар укусила его за шею. Он чувствует, как его желудок скручивает, едкий привкус желчи поднимается к горлу.

«Не волнуйся, — говорит Эймонд, — мы прибудем в Королевскую Гавань к восходу солнца».

Люцерис не может прочитать выражение его лица. Слепая сторона Эймонда обращена к нему. Он едва может разглядеть силуэт своего дяди на сиденье для верховой езды, рядом с которым он закреплен ( как животное, мертвая дичь ). Вода не дает ему даже увидеть облака вокруг себя. Его тело трясется. «Я должен был уйти, когда увидел Вхагар возле того замка», — с горечью думает он. Он должен был вернуться на Драконий Камень, поджав хвост. Он не лорд, не рыцарь.

— Почему ты не мог просто убить меня? — шепчет он. Он не ожидает, что Эймонд услышит. Это вопрос к богам.

Дядя все равно отвечает, сжимая в руках поводья.

— Я пока не хочу, чтобы ты покидал этот мир, племянник.

Люцерис закрывает глаза, в уголках появляются горячие слезы. Он молится, чтобы его поглотила вода.

Когда они прибывают в Красный замок, его тащат в Большой зал. Часть Люцериса все еще ожидает увидеть своего дедушку на Железном Троне. Вместо этого его встречает скучающий дядя Эйгон в короне Завоевателя. Алисента стоит слева от него, заламывая руки. Отто Хайтауэр справа от него, руки по бокам и непроницаемое выражение на его седом лице.

— Привет, маленький Люк, — растягивает Эйгон, уже пьяный, а может быть, все еще пьяный с прошлой ночи. — Как приятно снова тебя видеть.

«Боюсь, я не могу ответить тем же», — хрипит Люцерис.

Эймонд низко рычит рядом с ним. Эймонд предупредительно усилил хватку на плече Люцериса. Он не удостоил Люцериса взглядом с тех пор, как унес мальчика на Вхагар, как будто тот ничего не весил. Его щеки горели от воспоминаний. Его дядя умел заставить его чувствовать себя маленьким, незначительным. Слабым.

Эйгон улыбается. «Прошу прощения, племянник. У меня не было намерений ни для чего из этого. С последним вздохом мой отец назвал меня своим законным наследником. Я знаю, что Рейнира не может этого принять, но, возможно, теперь, когда её сын у нас."

Люцерис переводит взгляд с Эйгона на Алисенту, которая смотрит в пол так, словно тот готов поглотить ее целиком. Он вспоминает рассказы своей матери о ее юности, о юной девушке с каштановыми волосами и добрыми глазами. Это не та женщина, которую он видит перед собой сейчас.

«Ты напишешь принцессе, — говорит Отто, — мы не будем жестоки. Ты ведь принц. Мы обеспечим тебе обращение, соответствующее твоему положению. Ты попросишь её преклонить колено в обмен на твое, — он делает паузу на такт, на два, — безопасное возвращение.

«Этого никогда не случится», — утверждает Люцерис, отчаяние внутри него закипает, уступая место гневу. «Моя мать — настоящая наследница». Он многозначительно смотрит на Эйгона, наслаждаясь тем, как тот ерзает: «Возможно, ты узурпировал ее на день, но она придет за тем, что по праву принадлежит ей».

— Надеюсь, со зверем разобрались? — холодно спрашивает Отто у Эймонда, не обращая внимания на вспышку Люцериса.

— Не говори об Арраксе! — кричит он злобно. Он чувствует, как у него подкашиваются ноги, старается не заплакать при упоминании любимого дракона. Слышать, как о нем говорят, как будто он всего лишь инструмент, объект, который нужно выбросить, было больнее, чем что-либо еще, произнесенное в комнате ранее.

Эймонд держит его крепче, не дает упасть.

"Да."

"Хорошо. Очень хорошо. Вы можете отвести принца в его покои в Крепости Мейгора. Уведомите стражников, что он будет нуждаться в постоянном наблюдении. Он не может ни при каких обстоятельствах покидать свои покои, если только вы не сопровождаете его".

— Понятно, — отвечает он, кланяясь Эйгону после того, как его отпустили.

А затем Эймонд подхватывает его, неся на руках, как девушку, когда он выходит из Большого Зала. Люцерис слишком потрясен, чтобы среагировать, пока гигантские двери не захлопываются за ними.

«Поставь меня, — плюет он, — я могу ходить».

— Зачем? Чтобы твои жеребячьи ноги снова подгибались под тобой? — спрашивает Эймонд. Его единственный глаз смотрит на Люцериса, и он не может не заметить в нем дикое сияние, с которым он слишком хорошо знаком.

Люцерис издает недостойный писк, когда Эймонд поднимает его повыше. У Эймонда хватило наглости ухмыльнуться, и Люцерис почувствовал, что краснеет от смущения.

«Я вижу, ты совсем не изменился, — злобно говорит Люцерис, — ты все еще всего лишь жалкий второй сын, собака на побегушках у тех змей, которых ты называешь семьей».

Он хочет, чтобы слова ранили его, хотя бы немного. Молчание Эймонда подстегивает его.

«Это должно беспокоить тебя, не так ли? Это должно разъедать тебя изнутри, всегда уступая место этому отвратительному пьянице. То, что его снова и снова предпочитают тебе…»

«Я бы следил за твоими словами, чтобы ты не потерял язык, — шепчет Эймонд. — Да, мой беспутный брат получит корону. Но я получу кое-что поважнее. Чистый яд в его голосе, когда он ласкает щеку Люцериса свободной рукой, "Я получаю свою месть".

Люцерис извивается в его объятиях, отворачивается от нежного прикосновения Эймонда.

— Мм, — мычит Эймонд, хватая Люцериса за подбородок, не позволяя ему уйти от его проницательного взгляда. Он приближает их лица, его горячее дыхание обжигает губы Люцериса. Он тихо задыхается, внезапная близость удушает каким-то незнакомым образом, заставляя его желудок сжаться.

«Не бойся, маленький племянник. Никто не хочет твоей смерти. Даже кровь ублюдка, которая течет в твоих жилах, теперь не имеет значения. Важно только то, что ты ведешь себя хорошо и делаешь то, что тебе говорят».

Люцерис всхлипывает, чувствует, как его глаза слезятся, а в горле предательски комок. Боги будьте добры .

«Я ненавижу тебя», — говорит он, но в этих словах мало яда. Люцерис устал, борьба в нем ушла.

Арракс мертв. Он не более чем военная добыча. Его мать расплакалась бы, если бы могла свидетельствовать ему сейчас.

— У тебя нет сил на ненависть, Люк.

Люцерис корчится от этих слов, не может сдержать того, как прячет лицо в изгибе шеи дяди и вздрагивает. Пусть он это почувствует. Он не доставит ему удовольствия видеть , как он плачет.

Сотня мыслей пронеслась в его голове одновременно. Но вдруг на его плечо легла рука, и он повиновался. Люк стоял на коленях, глядя вверх широко раскрытыми глазами, и чья-то рука медленно опустилась с его плеча. В его груди было волнение, и это не уменьшало страха, но как-то помогало.

Вскоре ремень был спущен с его талии, меч лежал на земле, а его и без того твердый член был на руках.

«Ты забрал мои глаза, — сказал он еще раз, водя рукой по своей длине, — теперь соси мой член».

Люк посмотрел дяде в глаза, все еще прерывисто дыша, и сделал, как ему велели. В этот момент их тела соприкасались, и ему не нужно было наклонять голову слишком вперед, чтобы член дяди оказался в его рту.

Сначала было странно сосать член, член своего дяди . Но это было неплохо. В то время как иметь что-то настолько большое во рту было странно, и на вкус это было странно. Это действительно было неплохо . Люк все еще нервничал, но лизал дядю, как мог. В какой-то момент он тоже начал становиться твердым. Он внимательно наблюдал, как Эймонд закрыл глаза и запрокинул голову, открыв рот от удовольствия.

Реакция его дяди воодушевила его, и как только он заметил, он облизал головку, держась за основание и мастурбируя другого, как он делал это сам. Беловолосый мужчина казался довольным, он не трахал себя в рот, он казался достаточно довольным тем, что вокруг его эрекции было что-то теплое.

— Хорошо, — подбодрил он младшего.

Люцерис продолжал двигаться так, как, по его мнению, он хотел, стараясь изо всех сил сделать это мокрым. Пытаюсь не думать об этом как о безумии. Он лизал и лизал, и провел руками по дяде, пытаясь удовлетворить его.

Люк не мог перестать сосать, и он был очарован своим видом. Его кинжал был полностью на его досягаемости, и его дядя казался достаточно рассеянным, чтобы он попытался что-то сделать и преуспеть. Он сомневался, что сможет убить Эймонда и выжить, чтобы рассказать об этом, но, по крайней мере, его мать, братья и сестры будут жить. Но что хорошего в этом? Не то чтобы мужчина перед ним был единственным, кто знал. И, возможно, убийство его дяди вызовет еще больше подозрений в слухах. Как будто это было отдельное живое существо, осознавшее его мысли, член Люка пульсировал, теперь полностью возбужденный внутри его брюк. Он отбросил все мысли и просто продолжал двигать головой и языком, стараясь быть хорошим.

Низкое ворчание и стоны начали вырываться из уст Эймонда. Его рука, та, что раньше была на плече племянника, теперь была на его волосах. Он использовал свои руки и бедра, чтобы слегка толкнуть Люка в рот. Люк не знал, когда он закрыл свои глаза, но когда он открыл их, он увидел, как глаз его дяди наблюдает за ним, очарованный формой его собственного члена через щеку Люка.

Эймонд выглядел ошеломленным, и Люку хотелось дать ему все, что он хотел. В какой-то момент его дядя перестал лениво трахать его в щеку и снова посмотрел на его лицо. А потом он еще немного посмотрел вниз на свое тело и увидел выпуклость. Эймонд выдохнул и выскользнул изо рта, он держал член правой рукой и медленно поглаживал его.

«Повернись, племянник, — сказал он, — на четвереньках ради меня».

Люк снова повиновался, стало легче. Он повернулся спиной к дяде и закрыл глаза.

— Снимай штаны, — его голос был хриплым, и Люк был рад, что ему больше не нужно смотреть ему в лицо. По крайней мере, теперь он меньше сожалел о том, что наслаждается этим. Он взял свой собственный ремень, позволил брюкам упасть сквозь ноги и ждал, что Эймонд задумал, стараясь не смущаться из-за того, что его разоблачили.

Твердый член Эймонда уперся в его задницу. Люк скулил под ним, держа рукой свой член. Он просто хотел, чтобы его дядя уже трахнул его, трахнул его быстро и грязно. Но Эймонд этого не делал. Он держал Люка за бедра и водил головкой члена по его заднице, дразня его.

Люк дергался навстречу толчкам. Их совместные движения становились все более резкими и отчаянными. Он чувствовал, как его тело начинает напрягаться, и знал, что приближается кульминация.

Сильный шлепок по заднице заставил Люка снова застонать.

— Ты бастард, Люцерис, — снова сказал ему в ухо грубый голос дяди. — Ты бастард, и тебе должно быть стыдно.

Этого было достаточно, чтобы отправить его на край. Все тело Люка свело судорогой, и теперь он полностью лежал на земле, а его ноги тряслись. Его дядя не заставил себя долго ждать, и он упал на него сверху. обвил рукой его талию, и Люк едва это заметил, он просто вдыхал и выдыхал, наслаждаясь тем, насколько легким и умиротворенным было его тело. Его рука обняла его, и он позволил себе на мгновение закрыть глаза.

Это длилось недолго.

Рано или поздно он почувствовал, как член Эймонда выскользнул из него, и снова затревожился. Глаза Люка были закрыты, и он двигался как можно меньше, слишком напуганный, чтобы привлечь к себе хоть какое-то внимание. Была ли это та часть, где его дядя убил его, чтобы сохранить свой секрет? Но опять же, если бы это было так, он ничего не мог сделать, чтобы избежать этого.

Рука вокруг него отступила, и пока Эймонд одевался, он подавил желание сделать то же самое. Он чувствовал, как остальные двигаются рядом с ним, и слышал, как металл его меча коснулся земли, прежде чем его снова благополучно повесили на пояс.

У Люка снова перехватило дыхание, когда теплая рука снова коснулась его ребра. Рука неловко задержалась там, а затем большой палец начал мягко ласкать нежную кожу под ней. Опять же, это длилось недолго, он отдернул руку и встал.

«Соберись», — только и сказал Эймонд, прежде чем покинуть комнату.

Когда его мать объявила, что они будут ужинать со всей семьей по просьбе его дедушки, он пришел в противоречие. Он знает о расколе между их семьями, об отношениях его матери с королевой Алисент, а также о приглушенных шепотах и взглядах, которые люди в Красном замке бросали на него и его семью. Люцерис не обращал на это внимания в детстве, или, скорее, в детстве было легко игнорировать такие вещи, но даже тогда у него всегда было ноющее чувство, что все не так, как нужно.

Было ли смеяться над его дядей Эймондом (который, как он видел, победил сира Кристона в спарринге, когда они впервые прибыли в Красный замок) мудрым решением? Нет, но Люцерис действительно не мог удержаться.

Шалость была забавной, когда он был ребенком, он вспомнил, как его дядя Эйгон придумал эту идею и уговорил его и Джейса помочь «украсить» свинью и преподнести ее Эймонду в качестве подарка. На самом деле хорошие времена. Хорошие времена. Он находил это забавным.

С момента их прибытия в Красный Замок он хотел, чтобы все столкновения были как можно более мягкими, и, если возможно, полностью их избегать. Он знал о шатком положении себя и своей семьи в этом змеином гнезде, поэтому начинать драку было не в их пользу.

«Это определенно было из-за вина», — размышлял про себя Люцерис. Он действительно выпил больше, чем обычно.

Его мать велела им вернуться в свои покои, но вот он, бродит по залам Крепости Мейгора.
Люцерис был погружен в свои мысли, когда его внезапно схватили за руку. Прежде чем он понял это, его затащили в комнату. Все произошло так быстро, что Люцерис был прижат к массивной двери, которая захлопнулась, прежде чем он успел даже попытаться бороться со своим похитителем.

Люцерис открыл было рот, чтобы закричать на нападавшего, когда он хорошенько его разглядел.

Дерьмо.

"Дядя."

Эймонд стоял прямо перед ним, его рука была прижата к груди Люцериса, прижимая его к двери. Его одинокий глаз смотрел на Люцериса.

— Что ты делаешь, дядя? — осторожно спросил Люцерис. Его рука дернулась, ему не терпелось вытащить лезвие, спрятанное в сапоге.

— Я должен спросить тебя об этом, племянник, — Эймонд поднял бровь. — Разве ты не должен быть в своих покоях прямо сейчас? Должен признать, это довольно глупо с твоей стороны ходить здесь. Да еще и без компаньона.

Эймонд улыбнулся ему слишком большими зубами.

Люцерис сглотнул.

— Не мог бы ты отпустить меня? — выдохнул Люцерис, прислонившись к двери, чувствуя себя немного неловко из-за пристального взгляда Эймонда.

Люцерис знаа, что просить об этом дядю было бесполезно, но попытка не помешала. Как и ожидалось, Эймонд проигнорировал его просьбу и вместо этого шагнул вперед, его лицо приблизилось, пока не оказалось в нескольких дюймах от него. Так близко к дяде Люцерис не мог сдержать жар, подступивший к его щекам. Его дядя определенно вырос за последние годы с тех пор, как он видел его в последний раз.

Он открыл рот, чтобы заговорить, когда почувствовал что-то холодное и острое на коже шеи, останавливающее слова, которые он собирался сказать.

«Не делай резких движений». Эймонд предупредил.

— Ты не сделаешь этого, — прошептал Люцерис, крепче сжимая руку дяди.

Эймонд ухмыльнулся. — Что, племянник? Что я не сделаю?»

Эймонд сардонически рассмеялся над своей угрозой. — Я не буду тебя убивать, — сказал он, его взгляд блестел от опасности.

Люцерис не мог расслабиться после слов дяди. Тревожные звоночки начали звучать в его голове, как только он почувствовал, как нож прочертил его челюсть от шеи. Когда холодная сталь перестала касаться его лица, а плоскость лезвия начала постукивать по коже под глазом, он неслышно ахнул.

Какое-то время Эймонд ничего не говорил. Люцерис заерзал, ожидая, что дядя что-нибудь скажет. Затем Эймонд мрачно усмехнулся. Люцерис взглянул на дядю, но его лицо было опущено, скрывая выражение.

Он почувствовал, что замирает, когда увидел грозный взгляд дяди. Эймонд резко схватил его за плечо, прежде чем толкнуть дальше в комнату, подальше от двери. Подальше от выхода.

Люцерис рухнул на круглый стол посреди комнаты. Он вытянул руки перед собой, сумев взять себя в руки. Он быстро повернулся лицом к дяде, как раз вовремя, чтобы увидеть, как тот захлопнул дверь.

Он почувствовал тяжесть в животе. Он был встревожен и нервничал из-за того, что могло случиться, но в то же время гнев был направлен на его дядю.

Эймонд какое-то время смотрел на него, пока тот крутил нож в руке.

Люцерис стиснул зубы. Он чувствовал, к чему это ведет.

— Глаз, Люцерис.

"Нет."

У Люцериса было достаточно времени, чтобы достать свой кинжал, прежде чем Эймонд уже напал на него. Дядя прижался к нему всем телом, его рука запуталась в кудрях Люцериса, оттянув голову назад, когда он прижал нож к открытой перед ним шее. Сам Люцерис одной рукой схватил Эймонда за плечо, а другой держал собственный кинжал и прижал его к животу дяди. Эймонд остановился и посмотрел вниз.

— Как смело, племянник, - он взглянул на Люцериса с ухмылкой на губах.

Он хмыкнул. — Я не настолько глуп, чтобы идти к тебе без оружия, дядя.

Люцерис чувствует, как внутри него закипает горячий вихрь гнева. Даже сейчас его дядя ищет то, чего он не может иметь. Хочет, чтобы он выколол глаз за то, что защищал своего брата. Глаз, который он потерял, но в обмен на дракона, и не какого-нибудь дракона. Он потребовал Вхагара, но все еще хочет получить глаз Люцерис.

Я помню, ты говорил, что это был честный обмен, дракон за око?!

Эймонд сильно потянул его за волосы. Люцерис прикусил губу в унижении, когда это действие вызвало волну жара глубоко в его животе. Этого не может быть. Не секрет, что Люка возбуждала боль, он впервые обнаружил за собой эту склонность во время того тренировочного инцидента с Джейсом, о котором они предпочли бы не говорить. Но чтобы он чувствовал это с Эймондом из всех людей? Он почувствовал горячую волну стыда.

«Тщательно выбирай следующие слова, таоба ».

— В ту ночь ты потерял глаз, но обрел дракона. Это были твои слова, но ты все еще хочешь взять мои в обмен на свои! Почему? Вхагар тебе больше не нравится, дядя?

Люцерис чувствовал, как его сердце бьется в груди. Наступившая тишина была почти оглушительной.

Быстрым движением Эймонд отпустил волосы и выпустил оружие, отбросив его в сторону. Увидев возможность, Люк замахнулся клинком на дядю, но прежде чем он успел коснуться его, его запястье было схвачено тисками. Он боролся, пытаясь вырваться. Эймонд хмыкнул и внезапно повернул запястье под углом, заставив того выронить клинок. Он услышал, как он стукнул по полу, и закричал от боли. Другая рука дяди схватила его за шею. Люцерис ахнул, когда его толкнули на стол, и его ноги оторвались от земли.

"Посмотри на меня."

Его дядя навис над ним, волосы в беспорядке из-за потасовки. Часть Люцериса свернулась калачиком от удовольствия, увидев, как его дядя терял самообладание.

«Ты жалок, Эймонд. Прошло почти десять лет с момента нашей ссоры. Но ты все еще не можешь пройти мимо этого». — подстрекал он, — Скажи мне, это мой глаз тебе действительно нужен или что-то другое, хм?

Люцерис не знал, что именно заставило его произнести эти слова. Но от его внимания не ускользнуло то, как Эймонд смотрел на него ранее на тренировочном дворе, в тронном зале и в столовой. Сначала Люцерис подумал, что взгляд его дяди был наполнен отвращением. Но теперь, когда он встретился взглядом с Эймондом, он пришел к пониманию, что в этих глубинах был голод. Он переместился и остановился, когда почувствовал, что что-то твердое коснулось его бедра. Ой.

«О, кепа, это из-за меня?»

Он втиснул тело своего племянника на жесткий стол. Люцерис поднял бедра и обхватил талию Эймонда ногами. Люцерис не смог удержаться от его смеха. Он не мог поверить, что это происходит. Сам Эймонд тоже недоверчиво смотрел на ход событий, что заставило его смеяться еще громче.

— Скажи мне, дядя, — перебил его Люцерис. — Неужели ты думаешь, что я не замечал твоего внимания с того момента, как мы прибыли сюда, в Красный Замок? Я чувствовал твой взгляд."

Эймонд усмехнулся. «Кажется, вино после обеда спутало тебе мозги, Люцерис.»

Он уткнулся носом в челюсть дяди. «Итак, дядя», — он притянул Эймонда к себе, прижавшись к его твердости, и наклонился, чтобы прошептать ему на ухо. — Чего ты хочешь?

«Я же говорил тебе, ты можешь капризничать сколько угодно, но твой маленький член не лжет», — прохрипел он, прижимая носок своего сапога к промежности своего племянника.

Мальчик вздрогнул от прикосновения. Оно было холодным и мягким, но было больно, насколько твердым стал его член. Без предупреждения Эймонд прижал лицо племянника к своему члену.

— Я сказал, оближи, — он прикусил губу, медленно, но верно теряя свою терпение.

Высунув язык, Люцерис сделал, как ему сказали. Облизывая собственные губы, он начал с основания, поднимаясь вверх, напоив дядю собственной слюной.

«Интересно, что бы подумала твоя семья, если бы они увидели тебя таким».

Люк хотел ответить, но Эймонд держал лицо между бедрами.

— Тсс, милый мальчик, я не велел тебе останавливаться. Я хочу, чтобы ты слушал меня, — проворковал он, — я сказал, интересно, что скажет ваша семья. Твоя драгоценная мать, которая так тебя любит. Видеть, как над ее сыном издевались, подчиняясь человеку, которого он унижал ранее в своей жизни. Я почти хочу, чтобы она подошла к нам, чтобы я мог видеть панику в твоих глазах, когда ты пытаешься сохранить последние остатки своего достоинства, которые мне еще предстоит забрать.

Люцерис хотел заткнуть уши. Не слушать дядю, так как он явно получал удовольствие от этого унижения, представляя себе самое гадкое, что могло с ним случиться. Это было бы для него таким позором, он хотел быть сильным, чтобы его не нашли на коленях, отсасывающим у дяди.

— Не кусай, делай, что тебе говорят. Не дерись, у меня есть кинжал, ты полуголый. Будь умнее, маленький Люк.

Медленно войдя, Эймонд почувствовал, как напряглись челюсти племянника, приспосабливаясь к его размерам. Его язык был горячим

Губы красные и мокрые от слюны, Люцерис двигался изо всех сил. Медленно вверх, прижавшись губами сверху, пробуя соленый преякулят во рту, а затем вниз, остановившись на полпути.

— Пошевели языком.

Одна рука все еще поглаживала основание члена дяди, его язык кружился вокруг члена, втягивая щеки, пока он сосал. Другая его рука лежит на бедрах Эймонда, удерживая себя в самой удобной позе, которую он может найти, чтобы принять его целиком. Теперь, руководствуясь и своим удовольствием, член твердый и болезненный, Люцерис закрыл глаза, смакуя член мужчины, пока он медленно погружался в него все глубже и глубже.

«Моему мальчику это нравится?», промурлыкал Эймонд, «Как неприлично со стороны моего маленького лорда. Скоро он будет стонать вокруг члена своего дяди».

Люцерис переместил обе руки на бедра дяди. Он ничего не контролировал, пока Эймонд входил ему в рот. Задыхаясь вокруг своего твердого члена, он мог слышать его стоны и хрюканье, поскольку он задал неустойчивый темп. Звуча как животное в течке, Эймонд ругался, рычал во рту своего племянника, видя звезды каждый раз, когда он попадал в это место глубоко внутри него.

Слезы катились по его щекам, Люцерис молился о том, чтобы это поскорее закончилось. Во рту болело, горло тоже. Его челюсть была в синяках, его язык устал и использовался, поскольку его собственный член подпрыгивал от агрессивных движений Эймонда, невыносимо болезненных. Он не мог смириться с мыслью, что, вероятно, кончит нетронутым. С еще большим доверием во рту и грязными словами своего дяди мальчик застонал против члена и кончил на себя и на пол, постыдно изливая без всякой помощи его рук.

«П-посмотри на себя!», засмеялся Эймонд, заметив семя мальчика на его ногах, «Все возбуждено, плачет, стонет, как гребаный нуждающийся шлюха-мальчишка, кончающий нетронутым. Тебе не стыдно?»

Он оттолкнул голову мальчика, чувствуя, как его маленькое тельце дрожит в его руках, его горячее дыхание на пульсирующем члене. Он все еще держал руки в волосах Люцериса, еще не совсем отпустив его. Его племянник, казалось, расслабился, идеальный момент для одноглазого, чтобы покончить с собой.

«О, ты, маленькая шлюха, это еще не конец», — проворчал Эймонд, — «Не могу поверить, что позволил тебе кончить раньше меня. Думаю, мне придется наказать тебя за это.

Измученный, Люцерис уже собирался протестовать, пока его дядя, ничем не спровоцированный, яростно вонзил член глубоко ему в горло. Задыхаясь от этого, Люсерис рыдал, усталая, тело стало сверхчувствительным от оргазма. Его разум не мог ясно мыслить, ему было жарко, он был пьян, он задыхался, готовясь задохнуться от члена Эймонда. Не обращая внимания на мальчика, его дядя еще несколько раз глубоко стучал внутрь, выливая ему в рот, удерживая лицо племянника на своем члене, убедившись, что тот проглотит его целиком. Через несколько секунд, почувствовав горячее дыхание и мольбы мальчика, он отпустил.

«Т-ты… гад, ты мог меня убить!», всхлипнул Люцерис, вытирая сперму, капающую изо рта.

Эймонд рассмеялся над его негодованием. Маленький мальчик трясся, переводя дыхание, почти задыхаясь от своего семени.

«Хотелось бы увидеть, как люди находят тебя таким, подавившимся спермой».