>>634835>>634922
Мне хотелось бы поговорить о киберпанке -- не том киберпанке, который является синонимом компьютерного нарушителя, а о том, что представляет собой литературное движение.
Много лет назад, суровой зимой 1985 года (тогда, до эпохи озоновых дыр, у нас все зимы были суровыми) в журнале Interzone, N. 14 появилась статья под заголовком "Новая научная фантастика". То был первый манифест движения киберпанк. В статье содержался анализ истории кино и основополагающих принципов жанра sci-fi, до тех пор этого слова мир не знал. Сам же киберпанк проник в один малотиражный британский журнал под псевдонимом "новая научная фантастика", и вот теперь, к радости горстки посвященных, добрался до высот издания с цветной обложкой. Прекрасное место для старта манифеста.
А теперь сравним это скромное появление со статьей моего друга и коллеги мистера Льюиса Шайнера "Признания экс-киберпанка", опубликованной 7 января 1991 года в "Нью-Йорк таймс" и представляющей собой другую скромную попытку одного из тех, кто стоял у колыбели движения, объявить киберпанк мертвым.
Это весьма характерный для парадоксального течения жизни киберпанка казус. Обвал, вызванный криком в горах, невозможно остановить голыми руками одиночки даже в присутствии миллионов зевак.
Прежде чем обрести свое удобоваримое обозначение и мрачноватую репутацию, киберпанк был простодушным и благородным достоянием улицы, анархичным и доморощенным носителем морали гаражно-панковой музыки 70-х. Пропагандистская киберпанковская листовка "Дешевая правда" (ДП) выдавалась бесплатно каждому желающему. "Дешевая правда" никогда не боролась за свои авторские права, активно поощрялось ее пиратское фотокопиро-вание.
Авторы этой газетенки всегда выступали под псевдонимами -- в честной эгалитаристской попытке избежать какого бы то ни было культа личностей или тусовочности. "Дешевая правда" нелицеприятно высмеивала всевозможных новоявленных гуру. Что же касается требований к научной фантастике, то здесь ДП ограничивалась тремя параметрами: она должна была быть "хорошей", "живой" и "читабельной" Но применительно к практике эти качества обнаружили нечто непредвиденное. Дым над полем битвы сокрыл многое, что происходило в те времена.
ДП добилась довольно сомнительного успеха. Мы во всеуслышание заявляли, например, что писатели-фантасты должны "работать гораздо усерднее" и "вышибить из себя все устаревшее дерьмо". Многие только потому охотно со- гласились с этими предписаниями, что сочли, что они относятся не к ним, а к кому-то другому.
Снобистские лозунги вроде "концентрации воображения" или "технологического письма" нашли еще меньше сочувствия.
Борьба за качество практически не затронула никого, кроме молодняка ДП, готового перенимать знания. Но культурный ландшафт изменился, и все пошло по-иному. Честное "технологическое письмо" в 50-х вдохновляло, но вносило беспокойство в умы, а в 80-е, в эпоху хай-тек, означало уже "экстази" и "страх". Киберпанк был "странным", и это затуманивало исходную простоту его теории и практики.
Когда "писатели киберпанка" стали приобретать дурную славу, идейные основы его, простые и доступные каждому, потерялись во мраке. Киберпанк стал культом. Даже современники родоначальников, симпатизировавшие риторике ДП, утратили теперь веру в него -- просто потому, что киберпанки сами превратились в гуру жанра.
Очень немногое нужно, чтобы превратиться в гуру жанра. Просто как перевернуться в постели. Только вот вопрос: многого ли добьешься этим действием? Хоть башку себе сверни, но кто нынче будет верить гуру? ДП никогда им не верила. Но так или иначе очень скоро ей пришел конец. Она наступила на собственные грабли. В 1986 году ее не стало.
Хотелось бы, чтобы ее судьба послужила кому-то уроком. Только вряд ли это случится.
Рукер, Шайнер, Стерлинг, Ширли и Гибсон тем не менее остаются киберпанками на веки вечные. И это слово будет начертано на наших пяти могильных камнях.
В свете сказанного понятие "киберпанк" означает просто "все, что пишут киберпанки". А пишут они много чего разного. У меня, к примеру, склонность к историческим фантазиям, мы с Шайнером пишем мейнстримовые романы и мистерии. Ширли пишет хорроры. Рукер в последний раз был замечен где-то в районе Полой Земли. Уильям Гибсон, как ни удивительно, взялся за смешные рассказы. Все это ничего не значит. Киберпанк не умрет, пока жив хоть один из нас. А это займет некоторое время.
Расположенность ДП к открытым принципам принесла движению киберпанк сомнительную пользу, даже когда оно нашло крышу под обложкой кра- сочного журнала. Может, сами принципы были слишком расплывчаты и абстрактны -- особенно по сравнению с быстро усваиваемыми ходовыми символами, вроде косух, черных кожаных джинсов и амфетамина. Но даже теперь не поздно предложить конкретный пример настоящего киберпанковского Weltanschauung'а в действии.
Возьмем "Франкенштейна" Мэри Шелли -- этот неистощимый источник тем для научной фантастики. С точки зрения киберпанка, "Франкенштейн" -- это "гуманистическая" фантастика. Он основан на романтической идее, что существуют Вещи, Которые Человеку Знать Не Следует. Они трансцендентны пониманию смертного и относятся к области божественной воли. Hubris (высокое тщеславие) должно найти nemesis (возмездие) -- такова природа нашей Вселенной. Доктор Франкенштейн нарушает запретную зону, совершая грех против человеческой души, и, как все помнят, не уходит от возмездия -- гибнет от руки своего же творения, Чудовища.
А вот вам киберпанковская версия "Франкенштейна". У нас Чудовище стало бы реализацией группового проекта некоей глобальной корпорации. Оно наведет шороху, и жертвами станут скорее всего случайно попавшиеся ему под руку люди. Но когда он все это сотворит, ему не позволят отправиться на Северный полюс, цитируя байроновские строки. Монстры киберпанка так просто не пропадают. Они плодятся на улицах. Становятся нашими соседями. Очень даже вероятно, что и мы -- это они. Они самотиражируются, подчиняясь новым генетическим закономерностям в тысячах экземпляров. Вскоре они займут все должности в ночных забегаловках.
В соответствии с моральным кодексом киберпанка мы "уже" знаем Вещи, Которые Человеку Знать Не Следует. Наши "прародители" уже их знали. Роберт Оппенгеймер в своем Лос-Аламосе стал Разрушителем Миров задолго до того, как мы вышли на авансцену истории. Согласно киберпанку, сама идея существования священных запретов человеческому деянию есть иллюзия и обман. Нет никаких пределов для защиты нас от нас самих.
Наше место во Вселенной изначально случайно. Мы слабы и смертны, но не по божественной воле, просто так сложилось. И это нас до крайности не удовлетворяет. Не потому, что мы тоскуем о покровительстве Божества, но только потому, что, если взглянуть беспристрастным оком, человеческое страдание по сути вечно. Удел человеческий может быть изменен, и будет изменен, и меняется; вопрос только в том, как и до какого предела.
Этот "антигуманистический" подход в киберпанке не есть лишь некий литературный субститут для эпатажа мещан, это объективный факт культуры конца ХХ века. Киберпанк не изобрел эту ситуацию, он только отразил ее.
Мы привыкли сегодня быть свидетелями того, как университетские умы выдвигают жуткие радикальные идеи, изобретая нанотехнологии, искусственный интеллект, погружение в анабиоз, перезагружая мозг... Самые дикие идеи рождаются в академических кабинетах, где всяк, кому не лень, готов поставить на уши всю Вселенную. Негодование моралистов не приносит никаких плодов: придумай кто-нибудь чудодейственное снадобье, которое увеличит отмеренный нам Господом земной срок до сотни лет, папа римский первым станет в очередь за ним.
Мы уже живем на фоне изо дня в день совершаемых отчаянных поступков, имеющих непредсказуемые последствия для всего мира. Население Земли с 70-х годов увеличилось вдвое, естественное окружение, сопровождавшее человечество с момента его зарождения, превращается в реликт.
Мы отучились отказываться от чего-либо по нравственным основаниям. Мы -- общество, которое не способно даже отойти от пропасти, которой нам угрожают героин и водородная бомба. Мы -- культура, которой нравится играть с огнем вопреки инстинкту самосохранения. Почуяв запах денег, мы сметаем на своем пути все барьеры.

>>635175
Гуляющие по улицам трупы (плод фантазии Мэри Шелли) -- детские игрушки по сравнению с тем, что творится в палатах интенсивной терапии.
Сама человеческая мысль в своей невероятной ипостаси компьютерных программ сегодня тиражируется и становится товаром. Даже содержимое наших мозгов не является более сокровенным; напротив, человеческий мозг -- первейшая цель постоянно набирающего обороты исследования. И к черту все онтологические и духовные проблемы. Представление о том, что в этих условиях Человеческая Природа непременно подчинит себе Большую Машину, -- просто глупость.
Все, что могут сделать в лаборатории с крысой, могут сделать и с человеком. И мы все больше и больше можем сделать с крысой. Об этом страшно думать, но это правда. И она никуда не денется, если закрыть глаза.
"Это" и есть киберпанк.
И это, я надеюсь, объясняет, почему расхожая фантастика с приключениями парней в черной коже к нему не относится. Льюис Шайнер сбился с ног, разбираясь с писателями, которые пытаются пропихнуть свои стрелялки и шумелки в раздел киберпанковской литературы. "Этой фигни достаточно в видеоиграх и киношных блокбастерах", -- жалуется он на страницах "Нью-Йорк таймс". Убеждения и принципы самого Шайнера ни на микрон не изменились со времен зари киберпанка, но то, что народ в массе своей пытается выдать за киберпанк, не имеет к нему никакого отношения.
Мне самому приятно уже то, что становится все труднее, состряпав убогую книжонку и написав на ее титуле "Киберпанк", надеяться вывести ее в бестселлеры. Раз термин "киберпанк" в среде придурков дискредитирован, каждому придется спасаться самому. Но для пронырливых выскочить из этой ситуации будет нетрудно.
Есть еще один важный момент, который необходимо отметить для правильного понимания киберпанка. Как и "новая волна" до него, киберпанк был голосом богемы. Он пришел из подполья, с периферии, от молодых, энергичных и неподкупных. Он пришел от людей, которые не знали границ и отказывались признавать границы, установленные обычаем и привычкой.
Научная фантастика в очень незначительной степени была затронута богемой, и люди богемы имели мало общего с фантастикой, но их сближение плодотворно. Sci-fi как жанр даже в своих самых общедоступных формах -- это культурное подполье. Влияние sci-fi на широкую публику, как и неоднозначное влияние битников, хиппи и панков, тщательно ограничивается. Научная фантастика, как и богема, -- полезное место пребывания широкого круга людей, чьи идеи и поступки могут благодаря этому контролироваться без риска быть немедленно превращенными в общую практику. Богема выполняла эту функцию с самого своего зарождения в период промышленной революции, и мудрость такой политики нельзя недооценить. Многие странные идеи так и остались странными, а когда человек богемы приходит к власти, это зрелище вызывает слезы. Одно дело Жюль Верн в качестве автора приключенческих романов, президент Верн, генерал Верн или папа Верн -- совсем другое.
Киберпанк тоже был голосом богемы -- богемы 80-х. Техносоциальные перемены в современном обществе не могли не повлиять на контркультуру. Киберпанк был литературным воплощением этого феномена. И феномен продолжает расширять свои границы. Коммуникационные технологии, в частности, становятся гораздо менее почитаемыми, все чаще попадая в руки людей, которых вы вряд ли осмелились бы представить собственной бабушке.
Но сегодня, надо признать, киберпанки, ветераны sci-fi, перешагнувшие сорокалетний рубеж, терпеливо шлифуя свое мастерство и получая гонорары, вышли из богемного подполья. Это тоже вещь необыкновенная, касательно богемы -- естественная цена успеха. При свете дня подполье вступает в конфликт с самим собой. Респектабельность предполагает не только почтение, она "упаковывает". Вот почему киберпанк ныне мертвее, чем готов признать Шайнер.
Время и судьба милостиво обходились с киберпанком, но и они подвержены переменам. Стержневой доктриной в теории движения киберпанк была "визионерская интенсивность". Но она была присуща только тем ранним работам, когда киберпанк порождал действительно взрывные, галлюцинотропные вещи, от которых только щепки летели во все стороны. В более поздних произведениях ветеранов наблюдается ужесточение сюжетостроения, более четкая обрисовка характеров, более утонченное письмо, больше "серьезного и проницательного прогнозирования". И гораздо меньше спонтанности и безумия. Обстановка все заметнее делается похожей на окружающую нас сегодня среду и теряет ранее присущую ей барочную прихотливость неприрученной фантазии; круг вопросов до жути напоминает стандартную средневозрастную проблематику. Само по себе, может, это и великолепно, но где та воинственность, которую привнес в научную фантастику киберпанк? Она ушла, будто ее и не бывало.
Тем не менее научная фантастика еще жива, еще открыта для нововведений, еще развивается. И богема никуда не делась. Она, как и sci-fi, всегда в моде. Как sci-fi, богема стара. Стара, как индустриальное общество, частью которого они обе являются. Кибернетическая богема -- явление совсем не странное; когда кибербогема объявляет о своей абсолютной новизне, она вольно или невольно обманывает себя, просто потому что не знает жизни.
Киберпанки пишут об экстази и полетах в киберпространстве, а Жюль Верн писал об экстазе и полетах на воздушном шаре. И если отрешиться от исторических деталей, сразу убедишься, что речь идет об одном и том же.
Разумеется, Жюль Верн -- великий писатель, и его издают до сих пор, а киберпанку уже вынесли смертный приговор. Хотя, по правде сказать, Верн угадал в будущем очень немногое, так что в этом он с киберпанком на равных. Жюль Верн закончил дни как богатый и знаменитый чудак в городском управлении Амьена. Бывает и хуже.
По мере того как практикующие киберпанки погрязают в поисках легитимизации, все труднее делать вид, что некогда киберпанк был чем-то монструозным, и думать, как дошел он до жизни такой. Впрочем, мне могут возразить, что аналогия с Жюлем Верном в случае киберпанка неправомерна. Могут, к примеру, сказать, что французский писатель был добрым малым, который любил свою мамочку, а варвары-киберпанки с их антигуманным пафосом выступают в пользу наркотиков, анархии, генной инженерии и разрушения всего святого.
Это возражение некорректно. Капитан Немо был техноанархотеррористом. В 1848 году Жюль Верн, когда улицы Парижа кишели трупами, сочинял радикалистские памфлеты. Несмотря на все это, его считают викторианским оптимистом (что сомнительно для тех, кто читал его романы), а киберпанков нередко объявляют нигилистами. Почему? Все дело, на мой взгляд, в смене эпох.
В киберпанке много мрака, но это честный мрак. Есть экстази, но есть и страх. Пока я пишу эти строки, одним глазом поглядывая в телевизор, я слышу, как в американском Сенате идут дебаты о военных расходах. А за ними стоят горящие города, толпы людей, пораженных новейшим оружием, солдаты, корчащиеся в конвульсиях после химической атаки.
Нынешнее поколение станет свидетелем маниакальных затрат и тупой беспечности в грандиозных масштабах. Нам сильно повезет, если мы не слишком пострадаем от уже совершенных ошибок против природы; нам просто чертовски повезет, если мы не увидим по телевизору, как гибнут десятки миллионов людей, пока мы у себя на Западе мирно жуем чизбургеры. И все это не плод пустого богемного воображения -- это свидетельство о состоянии действительности, которое легко подтвердит каждый, кому хватает мужества смотреть правде в глаза.
Эти перспективы не могут не влиять на наше сознание и наши поступки, и если писатели закрывают на них глаза, то могут называть себя затейниками, но пусть не зовутся научными фантастами. А киберпанки -- настоящие писатели-фантасты, а не представители какого-то "поджанра". Мы заслужили этот титул и не позволим лишить нас его.
Но 90-е годы не будут принадлежать киберпанку. Мы будем жить и работать, но мы уже не Движение, мы даже уже не "мы". 90-е будут принадлежать новому поколению, тем, кто вырос в 80-е. Вся власть и весь успех выпадут на долю подполья 90-х. Я не знаю этих людей, но знаю, что они есть. Становитесь на ножки, ловите день. Пусть щепки летят во все стороны. Да будет так, так и должно быть. Это может быть так. Я знаю. Я там был.
Брюс Стерлинг