>>469701
Сплетаемся в объятьях сестринских. Руки нежные крепкие тела обхватывают. Целуем друг друга в уста. Страстно целуем, без сдержанности ненужной, языками в устах сестринских сплетаемся. Целованием друг друга распаляем и приветствуем. Репнтины между нами суетятся с горшками глиняными, маслом некромундским полными. Зачерпываем масло ароматное горстями полными, простыни банные друг с друга скидываем, массируем друг дружку, натирая округлости женския - перси упругие, под ладонями колышущиеся, сосочки их как горы из океана плоти возникающие, бёдра крепкие, ягодицы огня священного полные да животики упругие, кожей шелковой прикрытые до блеска великого и усталости опосле трудов молитвенных и ручных исчезновения. В каждое движение вкладываем почти всю любовь сестринскую... Не до конца себя опустошаем, ибо не время ещё. Снуют бессловесные репентины, аки тени меж нами, ибо дела нет никому до них.

— Император!! — восклицает Канонисса, Матерь наша строгая, Экклезиархией нам данная, взамен наших, врагами императора убиенных.
— И мы - дочери его!! — восклицаем мы.

Встает Канонисса первой. Приближает к себе Селестину. Обнимает Селестина Канониссу за животик, кладёт ладонь свою огненную да на лоно сестринское, пальчики слегка сжимая, надавливая, но большего себе пока не позволяя. Тихий вздох удовольствия доносится из уст Маменьки, губы её, ещё память о губах Сестры ближней хранящие, вверх ползут зубы белые свету из окулуса падающему открывая. Обнимает Селестину сестра Иммакулата, приживая к спинке е шелковой грудь нежную, сосочками впадинку меж ключицами щекоча. Стонет Селестина утробно. Иммакулату руки Хельги нежат, Хельгу — Пракседа в объятия заключает, Пракседу — Доминика, Доминику — Катарина, Катарину— Сильвана, а уж груди Сильваны обхватить мой черёд пришёл. Персь правую сестры старшей левою рукою стискиваю, а правую - правой. Могуча, обильна плоть материнская у Сильваны, едва горстью моей её ареолы закрываются. Стискиваю сосочки её изо всех сил. Сильвана уста сомкнутыми держит,только вздрагивает слегка: привыкла, ретрибутор, коренной. Прижимаюсь к ней ещё крепче покрепче, целую в щёчку, в то место где Роза геральдическая, символ Сестринства нашего, нанесена, щекочу волосами своими поседевшими безвременно шейку ей. А уж ко мне Люсия пристраивается. Чую верзохой шаловливые пальчики её, слегка слюнками смоченные. Аж три сразу она в меня заправляет — без толчка не влезут. Торкается Люсия, вгоняет внутрь меня уже чуть ли не всю ладонь свою. До самого нутра почти достает рука сильная её сквозь путь тёмный чрева моего - стенками матки своей то чую, - стон нутряной из меня выжимая. Стону в ухо Сильваны. Люсия сопит в мое, рукой свободной, аугментированной животик мой тиская. Нежна у нас Люсия, до ласк чрева сестринского стальную руку свою не допускает, на то пока живая у неё есть... И ещё долго ещё будет! Если на то Воля Императора... Не вижу того, кто её ублажает, но по стонам разумею — сестра то достойная. Ну, да и нет среди нас недостойных — руки у всех нежные, но силой неженской налитые, словно сталь болтерная твёрды они, на полигонах - упражнениями жестоким и в храмах - молитвами искренними укрепили их, обустроили, да печати чистоты всем обновили. Кто же конечность на поле боя, как Люсия оставил - той механикусы руку бионическую приуготовили. Кожи настоящей нет на десницах и шуйцах таковых, но нежны прикосновения их по-прежнему. Есть у нас чем и друг друга усладить, и врагов Империума наказать. Собирается, сопрягается гусеница сестринская. Охают и стонут позади меня. По закону Сестричества юницы со сёстрами старшими чередуются, а уж потом уж и совсем молодежь пристраивается для которой Сестёр старших не хватило. Так у Маменьки нашей заведено. И слава Императору…

По вскрикам и бормотанию чую — юниц наших, свежего мяса пушечного, из Схола Прогениум, черед пришел. Плоти их нежной, девственной впервые предстоит познать объятия сестринские, робеют они. Да и я лишь раз вторый тепло тел сестринских принимаю. Подбадривает Маменька их:

— Не робей, девчата!

Стараются молодицы, рвутся друг другу в объятия тесные. Помогают им репентины темные, направляют, поддерживают. Вот предпоследняя вскрикнула, последняя простонала — и готова гусеница. Сложилась. Замираем.

— Слава!! — кричит Канонисса.
— Отцу Нашему! — гремим в ответ.

Шагнула Маменька. И за ей, за головою гусеницы двигаемся все мы. Ведет Матерь наша в купель нас. Просторна она, вместительна, как любовь Императора, чей лик из-под окулуса на нас взирает. Теплою водою наполняется, заместо ледяной.

— Слава! Императору! — кричим, обнявшись, ногами перебирая.
Идем за Маменькой. Идем. Идем. Идем гусеничным шагом. Светятся груди и щёчки, вздрагивают ладони наши, что на коже Сестёр возлежат.
— Империуму! Слава!

Входим в купель. Вскипает вода пузырями воздушными с запахом леса хвойного вокруг нас. Как копья навершие, лоно Маменьки, всё так же ладонью Селестины стиснутое, воду купели пронзает. По пояс, по груди самые, кровушкой буйной полные, в воде вплывающие, бо молоко их заполняющее легко излишне, погружается Канонисса. Входит вся гусеница сестринская в купель. И встает.

Теперь — помолчать время. Напряглись руки мускулистые, засопели ноздри девичьи, открываются ротики в крике во вздохах сладких. Сладкой работы время пришло. Ласкаем друг друга. Теперь уж время сладких мук ожидания и вовсе прошло. Опустошаем души свои чистые, соками сладкими в купель да уста сестринские истекая. Ничего на доннышке не оставляем. Каждая да будет испита Сестрой своей Боевой до донышка самого, как стакан вина хмельной. Колышется вода вокруг нас, волнами ходит, из купели выплескивается. И вот уж подступило долгожданное, дрожь по всей гусенице прокатывается. И:

— Импер-а-а-а-а-а-а-тор!!!!
Дрожит потолок сводчатый. А в купели — шторм девятибалльный.
— Импер-а-а-а-а-а-а-тор!!!!
Кричу, криком кошки мартовской ушко Сильваны терзая, а Люсия в мое вопит:
— Сла-а-а-а-а-вься!!!

Император, помоги нам не умереть…
Неописуемо. Потому как божественно.
Райскому блаженству подобно возлежание в мягких лонгшезах-лежаках опосля нежной любви сестринской. Свет включен, шабли в ведерках на полу, еловый воздух- то от купели запах ещё не исчез, Второй концерт Рахманинова для фортепиано с оркестром. Маменька наша, после того как любовь палатины Селестины верной своей в очередной раз познает, любит древнюю классику с Терры послушать. Возлежим, расслабленные. Гаснут огни в щеках, лонах наших и персях. Пьем молча, дух переводим.

Мудро, ох мудро придумала Маменька с гусеницей. До нее все по парам разбивались, отчего уже тень разброда опасного на Орден ложилась. А там и до соблазнов Хаоса недалеко было. Теперь же парному наслаждению предел положен. Вместе грудимся, вместе и наслаждаемся. И мудрее всего то, что молодицы, что только что из Схолы прибыли, завсегда в хвост гусеницы пихаются. Мудро это по двум причинам: во-первых, место свое молодые обретают в иерархии Сестринства, во-вторых, движение соков любовных происходит от хвоста гусеницы к голове, что символизирует вечный круговорот жизни и обновление братства нашего. С одной стороны, молодежь старших уважает, лаской ладоней, язычков и губ своих то выказывает, с другой — подпитывает трудом своим. На том и стоит наше Сестринство. И слава Императору...

>>469827

>в, надо было описать, как из Схоллы Прогениум то девочки рвутся и куда кровь девают

Да как нефиг делать!
...Вскрики и всхлипы слышны из конца гусеницы сестринской. Вода в купели, досель прозрачная, посередь времени ласк цвета сока ягодного, сильно водою разбавленного становится, да в лучах солнечных из под окулуса в рай наш проникающих красным блестит. То будит во мне воспоминания сладостные, кои страсть мою нынешнюю пуще прежнего возжигают, о разе моём первом, бо знаю, что там происходит. Оставленная не средь юниц на место должное, тогда, как полагалось бы, но к сестрам старшим допущенная - за тело своё, промеж других зело ладное, заметное, пышное да белое. Сестре Сильване на попечение в купели отдана тогда была я. Разложена пред ея ликом, да утишен был страх мой её ручками бархатными. Разомлела я, в сладкое небытиё погружаясь, навеваемое колыханиями её персей млекообильных, которые слова отдельного хвалебного да строки в молитве заслуживают. Пыталась поймать, аки птицу синюю, неизвестную, небываемую, сосочки, устами своими сахарными. Смеялась Сильвана, на то позрев, и, приподняв рукой головку мою, что шеей бессильной совсем не держалась, приложила меня аки дитя малое ко перси правой своей. Сок нутряной, материнский, питающий с первого же глотка в мои уста хлынул. И прижалась я к ней сильнее ещё, сама силам возвращавшимся к телу моему удивляясь. И всё ласкала шрам звездообразный -то в плоть Сестры моей Боевой пуля еретика, тут же убитого вгрызлась, да и осталась навеки, увеличивая тягость перси правой. Сестре моей то по вельми душе пришлось и она в лоб целовала и волосы мои,тогда ещё цвета поля пшеничного, гладила, к ласкам другим ни словом ни делом не понукая.
Совсем разнежилась я и до врат своих девичьих, доселе замкнутых, её допустила, створки оных ласкать позволила. Время Подрезки Роз пришло. Боль дугою тело моё изогнула, да слезы по ланитам моим пустила вельми горькие. Пальцы Сильваны,стрелою сжатые, резко ударили да и сломали все запоры плотские, что путь любовный затворяли. Верно разделила Сестра моя в тот миг долю мою, бо сжала я зубы сильно, следы, на волчьи похожие на нежной коже персей ея оставляя. Боль пришла гостьей нежеланною, да и уходить не спешила, терзала всё чрево моё. Сестра опытная, сестра старшая всё понимая, отлучила меня от перси своей, из воды, теплотой амниотическим водам подражающей, руками могучими тело моё извлекла, и держа меня в колыбели рук своих, склонила уста свои медвяные ко лону моему да аки псица рану кобеля своего али щенка, только что рождённого, повивая, плоть мою кровоточащую исцелила. Вся моя болесть исчезла, в купель истекла с каплями кровавыми с бёдер моих. Слились уста мои бледные в одно с её, кровушкой моей девичьей окрашенными, и вкус ея солёно-железный испили мы обе. Мы вкушали его не спеша, как после - пороховой дым поля боя, вместе, отныне и во веки веков равные. И смывать ароматною водою купели ту кровь с ланит наших не спешили...
Слышу я стоны и крики юниц наших, знаю боль их, знаю, что избавление близко и ведомо мне тако же, что воздаяние за их терпение придёт. Ибо боль для тела важна как молитва- для души.